input
stringlengths 304
132k
| instruction
stringclasses 1
value | output
stringlengths 73
49.3k
|
|---|---|---|
развитие речи детей дошкольного возраста с системными нарушениями речи с использованием современных информационных технологии. Ключевые слова:
Психолого-педагогические условия развития образовательного процесса
В статье исследуются основные взгляды на исследования психологов и педагогов по проблеме
нарушений в развитии речи у детей дошкольного возраста, определены виды речевых
расстройств, уровни речевого недоразвития в современной логопедии. Рассмотрены основные
направления коррекционной работы детей с нарушением речи с использованием
информационные технологии.
Признание психологами и педагогами особого значения дошкольного детства для становления
личности определяют основные принципы воспитательно-образовательной работы с детьми
этого возраста: дифференциальный подход к каждому ребенку, учет индивидуальных
особенностей, своевременное выявление проблем в развитии и их коррекцию в сенситивные
сроки.
По различным данным количество детей, которые в силу неблагоприятных условий воспитания
и обучения, соматической и нервно-психической ослабленности, имеют невыраженные
отклонения в развитии и испытывают различные трудности в обучении, составляют от 20 до 60
% учащихся начальной школы (О.В. Защиринская, 1995), а в дошкольном возрасте, отклонения
в нервно-психической сфере имеют 30-40 % детей (Л.Н. Винокуров, 1994, Е.А. Ямбург, 1997 и
др.).[1]
Р.Е. Левина в своих работ неоднократно отмечала особенности тяжёлых речевых расстройств
детей дошкольного возраста. Она выделила категорию детей у которых наблюдается
недостаточная сформированность всех языковых структур[2]. Дети данной группы, с её точки
зрения, показывают следующие речевые расстройства:
- в большей или меньшей степени оказываются нарушенными произношение и различение
звуков на слух;
- недостаточно полноценно происходит овладение системой морфем в связи с этим, плохо
усваиваются навыки словоизменения и словообразования;
- словарный запас значительно беде, отстает от возрастной нормы как по количественным, так и
качественным показателям;
- оказывается недоразвитой связная речь.
Более глубоко были изучены отдельные проявления речевой патологии детьми, разными
авторами. Исследования Р.Е. Левиной (1959, 1961), Н. Трауготт (1940), В.К. Орфинской (1968),
С.Н. Шаховской (1960), Р.И. Лалаевой (1999), Н.В. Серебряковой (1999) направлены на
рассмотрение особенностей формирования лексико-грамматических средств языка.
В работах Г.И. Жаренковой рассмотрены вопросы тяжелого недоразвитии речи (I, II уровне)
влияющие на выраженные нарушения в понимании обращенной речи, а также грамматических
форм. Установлена прямая зависимость между степенью сформированности речи и уровнем ее
понимания (1961). В работах Р.Е. Левиной, А.К. Марковой, Г.А. Каше, О.Н. Усановой показано
своеобразие слоговой структуры слов и произношения.
Одним из средств коррекции нарушений речи являются компьютерные технологии.дошкольных учреждениях. Использование компьютера в игровой и учебной деятельности
дошкольников с ограниченными возможностями здоровья рассматривается под углом зрения
разработки новых обучающих программ и развивающих методик.
Использование компьютера в обучении и воспитании детей с речевыми нарушениями,
становится все более распространенным явлением не только за рубежом, но и в России.
Приоритетная задача применения компьютерных технологий в специальной педагогике и
психологии состоит не в обучении детей адаптированным основам информатики и
вычислительной техники, а в комплексном преобразовании их среды обитания; создании новых
научно обоснованных средств развития активной творческой деятельности. В специальном
(коррекционном) образовании компьютерные технологии все чаще применяются как наиболее
адаптируемое к индивидуальным особенностям детей средство обучения (A.B. Аграновский,
И.В. Больших, B.C. Вальчук, Н.Т. Вальчук, E.JI. Гончарова, З.М. Кордун, Т.К. Королевская,
О.И. Кукушкина, О.Н. Лизунов, JI.P. Лизунова и др.).
На данный момент разработано и много компьютерных программ, рассчитанных на детей
дошкольного возраста. Данные программы нацелены на развитие внимания, памяти,
мышления. Однако не все массовые компьютерные игры можно использовать для обучения
детей в логопедических группах. Большинство из них не соответствуют методике обучения
детей с нарушениями речи, а в некоторых случаях содержат ошибки. На данный момент
необходимо создание компьютерных программ которые отвечали бы требованиям
коррекционной педагогики. Альтернативой В данной случае может стать создание собственных
слайд-фильмов, презентаций в программе Microsoft PowerPoint и компьютерных презентаций,
разработанных педагогами с учетом особенностей развития их воспитанников.
Процесс автоматизации поставленных звуков заключается в многократном повторении одного
и того же лексического материала, и у детей быстро наступает утомление и пресыщение
однообразной деятельностью.
Компьютерные презентации способны оживить этот процесс за счет новизны, реалистичности и
динамичности изображения, использования анимированных изображений, внести в него
элементы игры. Ситуация достижения цели, заложенная в игре дополнительно стимулирует
ребенка к выполнению задания.
Кроме того, ребенок видит, сколько осталось до конца выполнения задания, а как известно
легче справиться с работой, если знаешь, когда она закончится. Если задания подобраны с
учетом зоны актуального и ближайшего развития ребенка, то выполнение их ему хоть и с
трудом, но доступно. Поэтому, при виде наглядного результата своих усилий, у ребенка
повышается самооценка, снижается неуверенность, боязнь ошибиться, тревожность.
На занятиях с использованием компьютерных презентаций большинство детей становятся более
активны, открыты, у них менее выражена тревожность. Меняющиеся и возникающие на экране
изображения вызывают у детей больший интерес, чем традиционные иллюстрации в книге.
Благодаря динамичной смене изображений, цвета фона, возникновению и исчезновению
анимированного персонажа, от лица которого ведется речь, внимание детей удерживается
дольше.
Согласно действующим санитарно-эпидемиологическим нормам, занятия с использованием
компьютера для дошкольников 5-6 лет могут проводиться 2-3 раза в неделю по 10-15 минут,
поэтому просмотр и обсуждение презентации не может длиться дольше этого времени.
Требования к интерфейсу программы должны соответствовать возрастным особенностям детей
дошкольного возраста имеющим нарушения речи. Фон презентаций лучше выбирать
однотонный, не отвлекающий внимание от содержания слайда, спокойных, не раздражающих
зрение цветов. Иллюстрации должны быть крупными и реалистичными, не перегруженные
лишними деталями. Умеренное использование спецэффектов будет повышает интерес, создавать
положительный эмоциональный настрой. Согласно санитарно-эпидемиологическим нормам,
недопустимо, чтобы за компьютером одновременно занималось более одного ребенка. На
подгрупповых и фронтальных занятиях лучше использовать мультимедийный проектор,У детей с системным недоразвитием речи помимо системного недоразвития всех компонентов
языковой системы, имеются недостатки познавательной деятельности, недостаточный уровень
развития словесно-логического мышления, вербальной памяти, внимания. Следовательно, в
презентации необходимо включать упражнения, направленные на развитие грамматического
строя, расширение словарного запаса, развитие фонематического слуха, профилактику
нарушений письменной речи, а также развитие неречевых процессов. Предлагаемый
лексический материал должен быть доступен как по семантике, так и по слоговой структуре. В
каждое занятие нужно вводить упражнения, направленные на семантизацию.
Применение компьютерной техники позволяет сделать занятие привлекательным и понастоящему современным, осуществлять индивидуализацию обучения, объективно и
своевременно проводить контроль и подведение итогов. Развивающий эффект зависит от
дизайна программы, доступности ее для ребенка, соответствия его уровню развития и интересу.
Компьютерные технологии позволяют ставить перед ребенком и помогать ему решать
познавательные и творческие задачи с опорой на наглядность (опосредованность) и ведущую
для этого возраста деятельность – игру.
Сегодня информационные компьютерные технологии можно считать тем новым способом
передачи знаний, который соответствует качественно новому содержанию обучения и развития
ребенка. Этот способ позволяет ребенку с интересом учиться, находить источники информации,
воспитывает самостоятельность и ответственность при получении новых знаний, развивает
дисциплину интеллектуальной деятельности.
Таким образом, применение в коррекционно-образовательном процессе специализированных
компьютерных технологий, учитывающих закономерности и особенности развития детей с
общим недоразвитием речи, позволит повысить эффективность коррекционного обучения,
ускорить процесс подготовки дошкольников к обучению грамоте, предупредить появление у
них вторичных расстройств письменной речи, а, следовательно, снизить риск социальной
дезадаптации младших школьников. Анализ литературы показывает, что компьютерные
средства представляют для специалиста не часть содержания коррекционного обучения, а
дополнительный набор возможностей коррекции отклонений в развитии ребенка.
| Напиши аннотацию по статье | Развитие речи детей дошкольного возраста с системными нарушениями речи с
использованием современных информационных технологий
Вьюнова Екатерина Евгеньевна
МБДОУ Детский сад № 59 г.
Химки
|
реалии языкового сознания молодых русских по материалам сиба русское регионалном ассоциативной базы данных. Ключевые слова: редактирование ассоциативной базы данных, реалии языкового сознания, СИБАС – Русская
региональная ассоциативная база данных, подсистемы в семантической структуре АВС, микроуровень анализа,
тактика аннотирования (разметки), выявление источников ассоциатов, разметка на макроуровне АВС, смысловые
доминанты на основе сравнительного анализа подсистем (таксонов) АВС.
Процесс создания ассоциативных словарей начинается с масштабного свободного
ассоциативного эксперимента. На первом
этапе создания СИБАС 1 использовалось
пять тысяч анкет по сто слов-стимулов в
каждой, а испытуемые заполняли анкеты
вручную, без использования электронных
средств. Это потребовало от экспериментатора учесть не только фактор ошибок напи
сания, связанных с обычным нарушением
норм испытуемым, но и случайных ошибок
некорректного считывания написанного при
осуществлении перевода анкеты в электронный формат. Процесс редактирования
базы данных влечет за собой необходимость
принимать ряд решений, связанных с комплексной оценкой аутентичности, нормативности, адекватности реакций, получен
1 СИБАС – Русская региональная ассоциативная база данных (2008–2015) (авторы-составители И. В. Шапош
никова, А. А. Романенко). URL: http://adictru.nsu.ru
Шапошникова И. В. Реалии языкового сознания молодых русских (по материалам СИБАС – русской региональной Ассоциативной базы данных) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 4. С. 5–14.
ISSN 1818-7935
¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 4
© ». ¬. ÿ‡ÔÓ¯ÌËÍÓ‚‡, 2015
œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇
ных в эксперименте от каждого испытуемого. В итоге принятие решений о целесообразности сохранения некоторых реакций.
Особую трудность представляли реалии
языкового сознания, которые связаны с разными новыми для россиян культурными и
субкультурными явлениями, не ставшими
универсальными для всего сообщества
носителей русского языка и поэтому нуждающимися в аннотировании. Такие реалии
выявляются на микроуровне ассоциативновербальной сети при анализе ассоциативных
цепочек в прямом (стимул → реакция) и /
или обратном (реакция ← стимул) словаре.
В конкретных ассоциативных полях фиксируются синтаксемы и синтаксические
примитивы (деграмматикализованные единицы), представляющие разные виды смысловых отношений, отражающих разные
виды опыта испытуемых. Семантические
связи единиц, восходящих к одной и той же
рубрике опыта, позволяют рассматривать их
как подсистему, требующую однопорядковых приемов разметки (аннотирования).
Рассмотрим одну из таких подсистем, которую можно выделить при анализе семантических связей ассоциатов. Это подсистема
средств, позволяющих судить об источниках вербальных ассоциаций в языковом сознании испытуемых. К наиболее распространенным источникам ассоциаций, которые
выявляются в процессе анализа на микроуровне, можно отнести реалии информационно-технологической среды и потребительского рынка, в особенности артефакты
американизированной массовой культуры,
различные виды концептуального творчества, основанные на эксперименте с языковой
субстанцией, местные (региональные) ассоциации и др.
Преобладающий тип местных ассоциаций составляют единицы, связанные с
ландшафтной спецификой регионов, где
проживают испытуемые. Встречаются также слова, называющие культурные, социальные и бытовые объекты жизнедеятельности в регионах. Например, на слово РЕКА
получены такие реакции 2, как:
2 Здесь и далее слова-стимулы даются в верхнем
регистре, а слова-реакции приводятся в полужирном
начертании, основной шрифт используется для комментариев, объясняющих смысл и / или происхождение реакций. В качестве примеров однотипных реакций приводится не полный список, а только
некоторые, характеризующие тот или иной источник
Кондома (река в кемеровской области);
Мана в Красноярском крае; Нерча – приток
Шилки в Забайкалье; Терсь – название нескольких рек, впадающих в реку Томь, в
Новокузнецком районе кемеровской области; Чумыш – река в Кемеровской области и
Алтайском крае, правый приток реки Оби.
Берет начало на Салаирском кряже в Кемеровской области двумя истоками: КараЧумыш и Томь-Чумыш.
Слово КУЛЬТУРА для жителя Омска ассоциируется с ДК. им. Малунцева (в Омске), а РАБОЧИЙ для жителя Красноярска –
с Красноярский («Красноярский рабочий» –
название краевой газеты).
К единицам, которые могут демонстрировать определенные региональные особенности употребления, следует отнести реакцию хабар на стимул ОБЩИЙ, где хабар
выступает как синоним к слову общак. Например:
общак, хабар ← ОБЩИЙ
Ср.: «хабáр, хабáрь м. и хабарá ж. разг.сниж. 1. Взятка, барыш» [Ефремова, 2006в.
С. 745];
а также: «общáк м. разг.-сниж.
1. Тайная общая касса как страховой, резервный фонд воровского сообщества на
“черный день”, хранящаяся у особо доверенных лиц для оказания помощи нуждающимся ворам и уголовникам после выхода
на свободу» [Ефремова, 2006б. С. 415–416].
Некоторые локальные ассоциации вызваны влиянием местных русских и сибирских говоров (диалектов). Идентификация
таких единиц может представлять собой
серьезную трудность, поскольку они редко
фиксируются в лингвистических источниках. Во многих случаях при оценке характера вариативности отдельных единиц (включая диалектизмы), их устойчивости и сферы
использования, данные СИБАС сверялись с
информацией, представленной в текстовых
базах, в особенности в Национальном корпусе русского языка (НКРЯ) 3.
Реакция чилим (например, на стимул
ПОСТАВИТЬ) является одной из таких
единиц, она также имеет региональную семантическую специфику. В этом качестве
Чилимъ фиксируется в словаре В. Даля, где
ассоциирования, при этом индекс частотности ассоциаций учитывается только в тех случаях, где он релевантен для сравнительного анализа.
3 НКРЯ – Национальный корпус русского языка
2003–2015. URL: http://www.ruscorpora.ru
трактуется как «водяное растенье Trapa natans,
и орѣхи его; чортовы- или водяные-орѣхи,
котелки, рогульки, рогатка, гульникъ? батлачекъ, батманчукъ. Земляной-чилимъ, растн.
Tribulus terrestris. Чилимное, чилимистое
озеро. Чилимникъ, чилимница, охотникъ до
водяныхъ орѣховъ, кои мочатъ въ разсолѣ. ||
Прозвище астраханцевъ. || Чилимъ, чилимчикъ, кмч. лемесина, жвачка табаку; ирк.
мнгл. трубочка табаку, треперстая щепоть»
[Даль, 1994. С. 604].
Толковый словарь Т. Ф. Ефремовой фиксирует «чилим» в значении «однолетнее,
произрастающее в Евразии и в Африке травянистое растение семейства рогульниковых, плоды которого используются в пищу
или идут на корм скоту; водяной орех» [Ефремова, 2006в. С. 833].
В «Словаре русских говоров Сибири»
находим слово чилимчик, которые поясняется как «щепотка»; дается пример: чилимчик табаку (как якутское) и бассейн реки
Индигирки (на территории республики Саха
(Якутия) [СРГС. С. 293].
В НКРЯ чилим сходным образом отмечен как растение (водяной орех) и как река с
таким названием, но слово может использоваться и применительно к курению (кальяна). Статистика корпуса с учетом частоты
на миллион слов свидетельствует о том, что
в XIX в. слово чилим встречалось чаще,
позднее наблюдаются лишь неустойчивые
малые всплески его употребления.
Одним из наиболее интересных источников порождения ассоциаций можно назвать
языковое (как смысловое, так и формальное)
творчество испытуемых. Зачастую эксперименты с языковой субстанцией, которые
демонстрирует испытуемый, сопровождаются концептуальным творчеством. Вот небольшой список таких новорожденных единиц с неожиданными смысловыми и
формальными ракурсами.
РУБЛЬ – недоденьга; СВОБОДА – антигосударство; РОСКОШЬ – драгоценства; РОСКОШЬ – богадство – здесь внедряются смысловые ассоциации с гадом и адом;
ПРОХОДИМЕЦ – проползанец, уходимец;
ОТПУСК – скоросрочный; ПОКОРНЫЙ –
покоримый; ОБЩИЙ – всехний; ОДИНОЧЕСТВО
– несчастность; КОММУНИСТ – скоммуниздил; МАСТЕР – творитель; ПРАЗДНИК – степуха (это означает
стипендия);
МЕРИТЬ – сантиметрить; МОЙ –
психофазатрон; МЕТРО – толпучное;
МОНОПОЛИЯ – одноправие; ЦАРЬ – властливый, Самодержавец; ЧИНОВНИКИ –
взятничество; УСТОЙЧИВЫЙ – моралеустойчивый; ПАТРИОТИЗМ – смотря чего.
В большинстве приведенных выше примеров творческого ассоциирования очевидны нарушения нормы. Они специфически
проявляются в конкретных единицах, преимущественно созданных нетипичным способом соединения словообразовательных
элементов по в целом узнаваемым для носителя русского языка словообразовательным
моделям. Например, в единице толпучное
(МЕТРО) созданный испытуемым элемент учн- явно соотносится в нашем сознании с ичн-, который функционирует как «регулярная и продуктивная словообразовательная
единица, образующая как качественные, так
и относительные имена прилагательные,
которые обозначают характерное свойство
лица или предмета, названного мотивирующим словом, например: аналогичный, аристократичный, гармоничный, историчный,
типичный. …» [Ефремова, 2005. С. 227, 228,
265–267]. Все случаи такого формальноконцептуального творчества испытуемых,
как в приведенных выше примерах, сохранены в СИБАС в процессе редактирования.
Некоторые ассоциации позволяют судить
о наличии вариантов грамматического порядка и заслуживают особого внимания со
стороны лингвиста, изучающего языковую
вариативность. Наблюдения за вариантными
ассоциатами, вместе с данными из других
источников, помогут исследователю выносить суждения и готовить рекомендации о
характере актуальной вариативности и, соответственно, нормативности тех или иных
единиц. Например, известная не одному поколению русских как традиционно нормативная словоформа дебаты сосуществует в
АВС с вариантом в единственном числе.
ПОЛИТИЧЕСКИЙ дебат (4); дебаты (3).
Словари отмечают только нормативную
форму во множественном числе, но в АВС
лидирует вариант в единственном числе,
который отнюдь не сводим к проекции
единственного числа стимульной словоформы ПОЛИТИЧЕСКИЙ. В НКРЯ с середины прошлого века также фиксируется использование формы единственного числа,
имеются контексты разных лет, свидетельствующие о том, что в двухтысячные опять
œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇
оживился вариант в единственном числе.
Таким образом, применительно к означенным словоформам данные НКРЯ сходятся с
данными АВС СИБАС.
к
Среди слов-ассоциатов регулярно встречаются отклонения от современной письменной нормы, которые также можно отневариантам
морфологическим
сти
(например, встречаются практически все,
отмеченные ранее авторами НКРЯ [Ляшевская и др., 2005. С. 131–132] в процессе его
разметки, виды нарушения нормативности:
редукция конечного гласного, отпадение
конца слова, оба эти явления затрагивают
финальную часть окончания, вариантность
основ и др.). Например:
РЕВОЛЮЦИЯ – мирова, РЕЧЬ – дрянна
Во все времена одним из основных источников пополнения нормы были слова,
пришедшие из сниженных регистров речи и
жаргонов. В АВС фиксируется много таких
единиц. Вот некоторые примеры (брутальные, осознаваемые как табу лексемы мы
здесь не приводим, однако они сохранены в
структуре словаря 4):
САМЫЙ – офигенный; фиксируется
толковыми словарями, а также НКРЯ с
двухтысячных годов, в наше время по статистике корпуса частота использования пошла резко вверх. В СИБАС встречается и
офигенский.
СМЫТЬСЯ – сквозонуть; в толковых
словарях слово не отмечено, а в Интернете
широко используется как синоним к смыться.
СТЕСНИТЕЛЬНЫЙ – ландух; характерно для молодежного сленга, в Интернете
фигурирует в качестве синонима к лох.
ОСТОРОЖНЫЙ – прошаренный; отмечены единичные случаи в НКРЯ. Статистика корпуса с 1998 по 2013 отмечает резкий
рост именно в последние годы.
ПИСАТЬ – фанфи́к; известно как появившийся под влиянием англ. fan fiction
жаргонизм, обозначающий любительское
сочинение по мотивам популярных произ
4 Поскольку наша задача при создании АБД заключалась в том, чтобы отразить реальное состояние
«усредненного» языкового сознания, табуизированная
лексика была сохранена в полном объеме. Для выявления ассоциативных нормативов требуется специальное редактирование ассоциативных полей. Такое
редактирование (нормирование) может потребоваться
для адаптации АБД к нуждам процесса обучения в
школе при целенаправленной выработке правильности и нормативности речи.
ведений литературы, киноискусства (кинофильмов, телесериалов, и проч.).
КОНЕЧНЫЙ – беспонтовый, в смысле
бесперспективный
На всем массиве ассоциатов встречается
довольно большое количество намеренно искаженных словоформ, фиксирующих эмоциональное отношение испытуемого к словесному материалу. Например:
ОТОБРАТЬ – че-нибудь
ПЕСНЯ – про чет-то
ПОГОВОРИТЬ – с кем-нить
БЕСПРЕДЕЛ – ваще; ДИТЯ – ваще,
ДОСТАТОК – ваще; ПРОЦВЕТАНИЕ –
ваще
Показательна статистика использования
формы ваще в НКРЯ (с 1800 по 2013 г.).
С 1817 по 1825 фиксируется рост использования этой формы, позднее наблюдается
обнуление, а с 2000 г. – резкий рост, отмеченный крутой подъем достигает пика к
2008 г. На этот же год приходится начальный этап нашей экспериментальной работы
по сбору ассоциаций СИБАС.
Рассмотрение разного рода ненормативных форм, порожденных попытками намеренного искажения орфографических норм,
наталкивается на целый ряд трудностей,
которые возникают уже на этапе распознавания таких единиц, поскольку в АВС представлен целый спектр искаженных написаний разного типа. Среди них доминируют
формы, представляющие собой традиционные для русского языка разговорные единицы. Наши испытуемые просто отразили их
разговорное произношение в анкете с помощью орфографии. Однако в АВС встречаются и такие явления, которые классифицируются как «нарочитые до глумливости
искажения правильного написания слов»
[Гусейнов, 2006. С. 383]. Для них даже
предложен специальный общий термин –
эрративы, отмечены их функциональные
особенности и социальная база для их использования [Там же]. Например: «потреот
(патриот: эрратив намекает на плохое владение русским языком, часто наблюдаемое у
авторов, декларирующих патриотизм)» [Там
же. С. 403]. «жесть (жизнь – суровая действительность)» [Там же. С. 398].
Ср. с СИБАС:
МЕТАЛЛ – жесть (3); КАТОРГА –
жесть (3); БЕСПРЕДЕЛ – жесть (2); ЭКЗАМЕН – жесть (2); КОРРУПЦИЯ –
жесть!
КАРЬЕРИСТ – стремица к лутшему; я
не знаю че это
В качестве особого источника ассоциаций следует выделить намеренную архаизацию смыслов, связанную с обращением к
прошлому, более архаичному состоянию
языка и сознания. В этом же ряду и упоминание культурных реалий из давно ушедшей
в историю старины, а также недавнего (для
старшего поколении) и относительно давнего (для молодых) прошлого.
Например, на слово ДОБРО выявляется
реакция Глаголь (виселица), на КУЗНИЦА – Вакула, а СОУЧЕНИК дает рече, постарославянски это значит «Он сказал».
Большую группу ассоциатов дают новые
информационные реалии, чей влиятельный
потенциал многократно усиливается рыночными возможностями.
Так слово КАРЬЕРИСТ вызывает реакцию заучка. Заучка отсутствует в обычных
толковых словарях, но в словаре синонимов
уже упоминается как синоним ботанику,
задроту, зубру. В Интернете есть сайт заучка.ру, на котором торгуют рефератами и
другими письменными поделками для митрофанушек нового времени. Здесь можно
«заказать и купить готовую» контрольную,
курсовую, дипломную работу! Концепт заучка (будучи, несомненно, шире, чем его
примитивное псевдонаучное «товарное»
воплощение) живет в виртуальном пространстве как особый феномен, вероятно
ждущий своего исследователя.
Компьютерные игры отражены в языковом сознании молодых россиян разнообразно и обильно. Ассоциации с ними возникают
на разных уровнях обыденного языкового
знания (семантическом, морфологическом и
проч.), поэтому требуют особого анализа. Например, слово ЛЕНИВЫЙ дает реакцию
друль, представляющую персонаж компьютерных игр (синоним друид).
Другими маркерами информационно-рыночного влияния являются реакции словами
чарт и бонг. Например:
ЛИДЕР – чарта; НОВЫЙ – бонг
Чарт в значении «список, рейтинг» час
то используется в торговом дискурсе. Ср.:
«чарт м.
1. Перечень наиболее популярных исполнителей или музыкальных групп, регулярно публикуемый и составляемый на основе анализа результатов продаж их дисков,
альбомов и т. п.» [Ефремова, 2006в. С. 808].
НКРЯ дает не только чарты, но и попчарты, топ-чарты, клип-чарты, флипчарты. Даются словоформы и леммы. Слово фиксируется в корпусе с 1930-х гг. Потом
выходит из употребления, а в 1990-е и особенно 2000-е наблюдается резкий всплеск
статистики его использования, в самые последние годы сходит на нет, по данным
НКРЯ, но, как показывает наш эксперимент,
все же фиксируется языковым сознанием.
Бонг, по данным Википедии, представляет собой водяную трубку, ее сленговое название – бульбулятор, от тайского บอง –
«бамбуковая труба» – устройство для курения каннабиса. Как правило, представляет
собой небольшой сосуд, частично заполненный водой… 5
Рекламой бонгов и иных курительных
принадлежностей экзотического формата
изобилует наш Интернет, наблюдательный
посетитель найдет ее и во многих магазинах.
Автомобилизация и информатизация,
вместе с сопровождающей ее рекламной
кампанией потребительского образа жизни,
рельефно и многогранно представлена в
АВС. В этом ряду:
ПОКУПАТЬ – КПК (карманный персональный компьютер); ПИВО – Пит и водку
жрат (прямая отсылка к рекламе); КОМФОРТ – Тойота Премиум; КУПИТЬ – феррари; ЛИДЕР (типичное для рекламы его
использование рядом с) MOBIL 1 (Это масло для автомобилей) и многое другое.
Внедрение глобального рынка дало новые предметы потребительской субкультуры. Среди них не только автомобили, но и
наркотики и прочие вещества, способствующие виртуализации сознания, его уходу
из реальности прямых контактов с субъектами и объектами общественной деятельности, искажению служившей ранее защитой
картины мира. Например: КИСЛОТА – ЛСД
(7); ЛЕТАТЬ – ЛСД; ПРОГРЕСС – ЛСД и
т. п. Такого рода товары преобладают в основном на медийном (виртуальном) рынке
разных игр, фильмов, прилад и гаджетов
(фиксируется как софт, так и «железо»),
виртуальных поп-поделок различных групп,
песен и прочих легальных и нелегальных
субкультурных феноменов. Гораздо реже
встречаются реалии своей потребительской
5 https://ru.wikipedia.org
œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇
культуры, включая названия и прочие знаки
некоторых молодежных «тусовок», летних
лагерей и фестивалей.
Американизация (и шире – вестернизация, а точнее рыночная оккупация) информационного потребительского пространства
также отражена в большом количестве ассоциатов, интерпретация которых требует
специфических знаний, идущих от опыта
пребывания в пространстве данной субкультуры, широко растиражированной СМИ, а
позднее и Интернетом. Многие реалии этого
типа невообразимы для языкового сознания
русских всего двадцатилетней давности,
еще не знавшего (или почти не знавшего)
столь масштабной мультисубкультурной
«мешанины и свалки» сотворенных на скорую руку «товарных» артефактов, которыми
наводнено современное информационное
пространство. Вот только несколько примеров реалий, восходящих к американскому
влиянию.
МАФИЯ – Аль Капоне (американский
гангстер). На стимул МАФИЯ испытуемые
давали преимущественно ответы, связанные
с американскими бандитами и субкультурными персонажами, однако есть и японская
реалия якудзя (традиционная форма оргпреступности в Японии).
Обычный предмет в быту обычного человека НОЖНИЦЫ в сознании любителя
фэнтези ассоциируется с Эдвард рукиножницы (калька с англ. Edward Scissorhands) – фантастическим фильмом Тима
Бертона, фэнтези о человеке-киборге. Вероятно, этот продукт произвел такое впечатление на своих потребителей, что получил
разнообразное осмысление и продолжение в
различных концептуальных воплощениях
(музыкальное, балетное, песенное и проч.)
после выхода фильма в прокат.
ОТЧАЯНИЕ – Нео.
Томас А. Андерсон (англ. Thomas A. Anderson), более известный как хакер Нео
(англ. Neo) – главный герой американской
трилогии фэнтезийных постапокалиптических боевиков «Матрица», «Матрица: Перезагрузка» и «Матрица: Революция», «избранный» герой, который по сюжету принес
мир в последний город людей – Зион.
Проникновение героев американского
стиля в постсоветское виртуальное пространство ощущается и в специфическом
ассоциировании через персонификацию некоторых абстрактных понятий и качеств,
получающих таким образом конкретное телесное воплощение. Кроме уже упоминавшейся цепочки ОТЧАЯНИЕ – Нео, сюда
можно отнести и такие случаи, как, например:
НЕПРЕДСКАЗУЕМЫЙ – Ни́колас Кейдж
(англ. Nicolas Cage), настоящее имя Николас Ким Коппола (англ. Nicholas Kim
Coppola; род. 7 января 1964, Лонг-Бич, Калифорния, США) – американский актер,
продюсер и режиссер. Лауреат премий «Оскар» и «Золотой глобус» за 1995 г.;
ЛИЧНОСТЬ – Кобейн (культовый в
1990-е гг. американский рок-музыкант);
БЕСПЕЧНОСТЬ – Рон Уизли и многие
другие.
Ср.: БЕЗОТВЕТСТВЕННЫЙ – прези
дент США.
При рассмотрении ассоциативных полей
абстрактных слов выявляются такие ассоциации, которые связаны с изменением семантической структуры этих слов. Здесь
наблюдаются изменения, которые можно
связать как с идущим процессом архаизации
слова (понятия), утратой им употребительности, так и с его переосмыслением, смещением акцентов в его семантической структуре или просто с появлением новых
значений. Многие абстрактные слова дают в
эксперименте такое количество отказов, которое в несколько (даже десятки) раз превышает соответствующие показатели у других стимулов. Вероятно, это связано не
только с динамикой значений отдельных
единиц, но и с самой природой абстрактных
носителей значений, требующих рефлексивной активности сознания.
Вот несколько примеров:
НАДМЕННЫЙ – 43 отказа; НЕВОСТРЕБОВАННОСТЬ – 21 отказ; ПОВЕСА – 72;
ПЕРЕСУДЫ – 56; ОТЧУЖДЕНИЕ – 42;
ПРОХОДИМЕЦ – 26; САМОБЫТНЫЙ –
47; БЕСПЕЧНОСТЬ – 42; ОТЧАЯНИЕ – 22;
ИНИЦИАТИВНЫЙ – 24; КОВАРСТВО –
24; НАПОРИСТЫЙ – 20; и т. д.
Зачастую испытуемые вместо отказа выдают прямые вопросы и иные вербальные
знаки непонимания, иногда эмоционально
окрашенные, а потому намеренно искаженные в орфографии. Например:
ОТЧУЖДЕНИЕ – ???; а че это такое;
НАДМЕННЫЙ – эээ…; не понял; непонятность; что это?; какой какой?; НЕВОСТРЕБОВАННОСТЬ – че? Впрочем, в
последнем случае эмоциональное че? может
свидетельствовать и о нежелании испытуе
мого примерить состояние невостребованности на себя.
ПЕРЕСУДЫ – этого слова я не знаю;
хз.; что такое?; чо? (2); что за черт?!
Ср.: ПЕРЕСУДЫ – волокита (3); в суде;
отсуды; мозготрепка
В слове ПРОХОДИМЕЦ, по данным
СИБАС, намечается семантический сдвиг,
свидетельствующий об актуальном изменении значения. Значение «подлец, способный
на нечестные поступки человек, мошенник»
существенно потеснилось под напором конкретики стихийного этимологизирования
через компонентный анализ словоформы
(идущий мимо, проходящий везде). Ср.
(единицы из устойчивой зоны ассоциативного поля):
ПРОХОДИМЕЦ – незнакомец 22; вор;
обманщик 19; подлец 18; лжец 17; негодяй
16; бомж 14; бродяга 11; плохой; чужой 10;
мимо; человек 7; гад; мошенник; прохожий;
чужак 6.
Отсюда и следующие реакции: дорога;
земель; землепроходец; проходит мимо;
путник (2); странная личность, которая
бродит по темным углам; скиталец;
странник; через город; чужеземец; чужестранник; и т. п.
В словаре Т. Ф. Ефремовой проходимец
в значении «прохожий» приводится с пометой «местное» [2006б. С. 1120]. Вероятно,
дальнейшее сопоставление информации об
этом слове в СИБАС с данными других
региональных ассоциативных баз поможет
точнее локализовать эту местную специфику.
У слова САМОБЫТНЫЙ находим неожиданно устойчивые ассоциации с археологической древностью: древний человек,
стародревний, древность (3); первобытный (3); австралопитек; шкура мамонта;
неандерталец (2); Олдувай (ущелье с древними останками, свыше двух миллионов
лет), САМОБЫТНЫЙ молодые русские
связывают также с отсталостью; косностью; дикостью. Все эти значения не отмечены ни в одном известном нам словаре
русского языка.
Любопытную картину дает ассоциативное поле ПОВЕСА. В нем есть ряд противоречий, которые также можно истолковать
как семантические сдвиги, свидетельствующие об устаревании слова и попытках
со стороны испытуемых вывести его значение через этимологизацию формы. Персо
нализация смысла осуществляется преимущественно через литературные познания:
Онегин (13), Есенин (5); Дон Жуан (4);
Пушкин (3); Казанова; Том Сойер и др.
Вместе с тем наблюдаются прямые указания
на непонимание смысла стимула, попытки
уйти от его раскрытия – асевоп (написание
слова наоборот), иногда – связать его с реалиями своего времени – плэйбой; шоубизнес. В устойчивой части ассоциативного
поля ПОВЕСА наряду с признанием неосведомленности присутствуют как минимум
три разных смысловых доминанты: легкомысленность поведения, ассоциации с подвешенными предметами и с весовыми категориями. Ср.:
ПОВЕСА: молодой; не знаю; Онегин;
человек 13; гуляка; завеса 10; лентяй; ловелас 8; бездельник; дурак; хулиган 7; бабник; вес; лодырь 6; Есенин; разгильдяй;
уличный; шторы 5; ?; весельчак; Дон Жуан; лень; шут 4; баламут; идиот; кутеж;
легкомысленный; молодой человек; мужчина; навес; оболтус; парень; плут; повестка; Пушкин 3 [РРАС. С. 315].
Эти же смыслы переплетаются и в периферийной части ассоциативного поля, где
также фиксируется распознавание слова как
единицы, несущей в себе устаревающие
понятия: весить; висит; гулена; гуляка;
дурачок; кг; мешок; навеса; на развес; находиться около чего-либо; повесился; повисла; подвес; старинное слово; устаревшее; штора; шторка наверно; и др. [Там
же]. Ср.:
«Повеса м. 1. Молодой человек, ищущий
развлечений, забав, проводящий время в
легкомысленных затеях; бездельник» [Ефремова, 2006б. С. 760]. Здесь мы наблюдаем
только одно значение. Возможно, такая
многозначность обусловлена местными веяниями, но достоверно судить о степени охвата регионов отмеченными семантическими сдвигами в семантической структуре
данного слова можно только при сопоставлении соответствующих ассоциативных полей с данными других региональных баз, а
также РАС, создававшегося в конце 1980-х –
начале 1990-х гг.
Очевидно, что абстрактные слова в АВС
нуждаются в специальном исследовании,
которое, возможно, при поддержке дополнительного направленного ассоциативного
эксперимента, позволит точнее определить
источники разных смысловых изменений
œÒËıÓÎËÌ„‚ËÒÚË͇
(откуда берется то или иное значение, не
связано ли оно с местными, диалектными
или какими-то иными влияниями). Аннотированию этих единиц при общей разметке
поэтому должно предшествовать их специальное исследование. Изменение семантической структуры слов, несомненно, влечет
за собой перестройку их системных связей и
должно влиять на общее состояние глобальной АВС, меняя ее доминантные характеристики. Сила внедренных инокультурных
артефактов, их совокупное воздействие как
«агентов влияния», способных модифицировать идентификацию испытуемых, также
может быть точнее оценена путем глобальной разметки АБД.
В лингвистике прошлого века особую
популярность в исследованиях системных
семантических связей языковых единиц получил метод семантического поля. Эта методика широко используется и в настоящее
время. Еще в трудах А. Р. Лурии, посвященных результатам опытов, проводившихся в
середине прошлого века в целях исследования динамики семантических систем, было
доказано, что экспериментальные психолингвистические методики позволяют выявить «реальные системы смысловых связей
или “семантических полей”, которыми располагает человек» [Лурия, 2003. С. 235]. Эти
методы исследования он относил к объективным: «Объективные методы исследования смысловых связей позволяют описать
реальную структуру “семантических полей”, выделить ядро “семантического поля”
и “семантическую периферию” и отделить
это “семантическое поле” от посторонних,
не входящих в его состав элементов» [Там
же]. Более того, ставилась задача управлять
системой смысловых связей, менять состав
смысловых подсистем и выявлять условия,
при которых эти изменения возможны. Современная российская психолингвистика в
результате развития ассоциативной лексикографии в последние десятилетия получила
в свое распоряжение уникальные источники, позволяющие не только «разово» отметить состав и качественно-количественные
параметры АВС русских, но и оценить динамику смысловых систем у нового поколения русских людей, не прибегая к специальному приборному оснащению для фиксации
активности мозговой коры испытуемых. Таким инструментарием становятся собранные
и подготовленные для использования в раз
ное историческое время бытования русского
языкового сознания АБД. Аннотирование
(профессиональная лингвистическая разметка) АБД призвана помочь исследователю
в решении этих задач.
В данной статье мы рассмотрели одну из
возможных тактик такой разметки – выявление источников ассоциирования, влияющих на состав и смысловую структуру ассоциативных полей. Таксономия ассоциатов с
учетом этой тактики и с выведением иерархии на основе частотности (встречаемости)
единиц позволит, как мы выяснили, на
уровне макроструктуры АВС с опорой на
количественные данные и их соотношение в
разных подсистемах выносить новые суждения о состоянии культуры пользования
языком. Изменение условий, в которых
функционирует язык, неизбежно влияет и на
состояние самого языка. Культура носителей языка, их идентичность напрямую зависит от разнообразных видов деятельности,
которые характерны для языкового сообщества. Информационно-технологическая революция как никакой другой фактор повлияла и на характер и на условия всех
видов деятельности, включая речевое общение. Общение и деятельность, опосредованные различными гаджетами и предметами
потребления виртуального типа, стали источником новообразований и семантических
перестроек в языковом сознании молодых
русских, выросших в условиях новой информационной среды. Проведенные автором первичные наблюдения в процессе редактирования СИБАС позволяют сделать
некоторые предварительные (гипотетические) выводы в этой связи. Так, в АВС СИБАС наблюдается значительная брутализации языкового сознания молодых россиян,
что проявляется не только в новоявленной
прагматичности ассоциированных смыслов,
но и в вытеснении реалий своего культурного поля на периферию смысловой структуры
сознания. Пустота заполняется вульгарными
инородными реалиями, а фрустрация от завышенных реформаторских ожиданий по
поводу потребления рыночных благ порождает небывалый наплыв прежде табуизированных форм вербальной оценки. Однако
нам представляется, что судить о степени
брутализации сознания и связанной с этим
десакрализации и коммерциализации культуры по данным АВС, вероятно, можно будет более достоверно на основе ее (АВС)
глобальной разметки. Коммерциализацию
гуманитарной сферы, пришедшую в Россию
вместе с глобальным рынком, следует признать особенно опасной, так как она-то и
ведет к десакрализации всех форм культуры, их опрощению, омертвению.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 81’23 + 81’27
œ–»’ŒÀ»Õ√¬»–“» ¿
И. В. Шапошникова
Институт филологии СО РАН
ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия
Новосибирский государственный университет
ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия
i.shaposhnickowa@yandex.ru
РЕАЛИИ ЯЗЫКОВОГО СОЗНАНИЯ МОЛОДЫХ РУССКИХ
(ПО МАТЕРИАЛАМ СИБАС – РУССКОЙ РЕГИОНАЛЬНОЙ
АССОЦИАТИВНОЙ БАЗЫ ДАННЫХ)
Интерпретируются некоторые результаты редактирования ассоциативной базы данных (АБД), которая была
получена экспериментально в регионах Сибири и Дальнего Востока в период с 2008 по 2013 г. (Русской региональной ассоциативной базы данных – СИБАС). На основе авторских наблюдений за ассоциатами на микроуровне (в составе ассоциативных полей) выявляются различные источники воздействия на смысловую структуру этих
полей в языковом сознании молодых русских, проживающих в исследуемых регионах. Эти источники возводятся
к разным видам опыта и деятельности испытуемых. Таксономия ассоциатов в соответствии с их «происхождением» позволяет говорить о подсистемах однопорядковых единиц ассоциативно-вербальной сети (АВС). Проведенный первичный анализ направлен на поиск тактик семантической разметки (аннотирования) АБД: классификация
по источникам ассоциаций – один из возможных приемов (путей) такой разметки. Его реализация позволит выстроить на основе частоты встречаемости единиц макроуровневые (глобальные для всей АВС СИБАС) специфические смысловые доминанты применительно к выявленным таксонам. При этом мы исходим из предположения
о вероятном наличии таких доминант.
|
речевые клише армейско субкультуры сша в контексте етнокультурно стереотипизации. Ключевые слова: ВС США, армейская субкультура, стереотипизация, стере
отип, языковые средства экспликации этнических стереотипов, армейское клише.
В рамках настоящего исследования нами была предпринята попытка дальнейшего осмысления природы феномена стереотипизации на ином языковом материале применительно к армейскому языковому коллективу ВС США. В качестве
объекта научных изысканий выступают циркулирующие в массовом языковом сознании носителей американской лингвокультуры стереотипные представления о
социальном институте вооруженных сил, профессионально обусловленных константах и аксиологических доминантах армейской субкультуры, а также речевом
портрете референтного образа военнослужащего армии США. В этой связи необходимо отметить, что важнейшим элементом языковой картины мира социальнопрофессиональной группы военнослужащих выступает стереотип. Стереотип неразрывно связан с культурой определенной этнической общности и мыслится как
некий фрагмент концептуальной картины мира. Этим, однако, не исчерпывается
функциональное назначение социально-психологического механизма стереотипизации. Наряду с когнитивной, ценностно-защитной, регулятивной, прогнозирующей (связанной с выявлением поведенческих экспектаций коммуникантов),
122 вопросы психолингвистики
аффективной (соотносимой с противопоставлением двух начал межгруппового
взаимодействия: «своего» и «чужого»), компенсаторной и коммуникативной функциями [Романов 59-64], стереотипы выполняют функцию аксиологической ретрансляции. Нами выдвигается тезис о существовании корреляционной зависимости
между этническими стереотипами и межпоколенной трансляцией культурно значимой информации, обеспечивающей преемственность и стабильность этнических
систем во времени. В контексте армейской языковой стихии феномен стереотипизации выступает, таким образом, средством экспансии духовных ценностей армейской субкультуры в диахроническом и синхроническом разрезах.
Предметом наших научных изысканий выступает армейское клише как продуктивное языковое средство экспликации этнических стереотипов армейской субкультуры. Наряду с единицами фразеологического массива, единицами социокультурного диалекта, армейскими вербовочными слоганами, текстами прецедентного
жанра, армейскими строевыми песнями и т.д. [Романов 2015], к языковым средствам экспликации этностереотипов армейской субкультуры США, бесспорно, относятся и армейские клише. Под термином «экспликация» (от лат. explicatio истолкование, объяснение) в понятийных категориях лингвокультурологии понимается
интерпретация семантики стереотипа, определение его истоков, выявление диапазона значений и вариантов употребления. Экспликация отражает процесс преобразования имплицитной, понятной и адекватно воспринимаемой носителем языка
информации, в эксплицитную, доступную рефлексии не носителя языка. Языковые
средства экспликации этнических стереотипов составляют значительную часть мозаики армейского идиома и позволяют запечатлеть:
- транслируемые в пространственно-временном континууме аксиологические доминанты армейской субкультуры, составляющие ядро этоса американского
военнослужащего;
- основополагающие принципы взаимоотношений между членами воинского коллектива, передаваемые от поколения к поколению социальные образцы общежития американских военных;
- реалии армейской субкультуры;
- особенности речевого портрета собирательного образа американского во
еннослужащего.
Т.Г. Винокур определяет клише, или речевой штамп (от итал. stampa печать)
как стилистически окрашенное средство речи, отложившееся в коллективном сознании носителей определенной лингвокультурной общности как «готовый к употреблению» знак для выражения определенного языкового содержания, имеющего
экспрессивную или образную нагрузку. При условии частого и регулярного употребления штампом может стать любая структурная и содержательно-смысловая
единица языка (речи) слово и словосочетание, предложение или целостное высказывание (афоризм, пословица, поговорка, частое высказывание), лозунг, профессиональный речевой оборот, троп или фигура речи и т.п. Термины «штамп»,
«шаблон» имеют негативно-оценочное значение и относятся главным образом к
бездумному и безвкусному употреблению экспрессивных возможностей языка. В
отличие от штампа нейтральные понятия «стандарт» и «стереотип» (клише) носят информативно-необходимый характер и относятся к целесообразному приме
вопросы психолингвистики 123
нению готовых речевых формул, отвечающих коммуникативным требованиям той
или иной речевой сферы [БЭЯ, Винокур 1998: 588-589]. Так, например, армейский
язык канцелярии немыслим без широкого употребления привычных и экономных
формул, отражающих ситуативную специфику повседневного общения военнослужащих: «рядовой Иванов по вашему приказу прибыл», «прошу Вашего ходатайства
перед вышестоящим командованием», «прошу считать меня приступившим к исполнению служебных обязанностей» и т.д. Образная же экспрессия, сила которой
состоит в индивидуальной неповторимости, неизбежно переходит в разряд штампа
при условии массового воспроизводства. В армейской среде широко распространены такие псевдоэкспрессивные обороты речи, как «Родина вас не забудет, но и не
вспомнит», «кто в армии служил, тот в цирке не смеется», «каждый курсант должен быть либо поощрен, либо наказан», «не делайте умное лицо вы же офицер!» и
многие др.
Т.В. Матвеева интерпретирует клише как речевые обороты, часто
воспроизводимые в типичных условиях речевого употребления. Клише или
речевые стереотипы обладают свойством воспроизводимости и, как правило,
не характеризуются экспрессивностью. Клише возникает как отражение часто
повторяющихся обстоятельств общения, использование стереотипов речевого
поведения облегчает и ускоряет процесс коммуникативного взаимодействия,
поскольку клишированные обороты речи воспринимаются механически, без
мыслительных усилий. Следовательно, речевые стереотипы выступают средством
экономии когнитивных ресурсов [Матвеева 2010: 144-145]. Под штампом, отмечает
Т.В. Матвеева, понимается стилистически окрашенное речевое средство, которое
за счет высокой употребительности превратилось в тривиальную, лишенную
экспрессивного потенциала лексическую единицу. Штампом обозначаются
лишь те устойчивые словосочетания, которые утратили основные признаки
выразительности, а именно неожиданность и свежесть. Наличие штампов
свидетельствует о бедности языкового выражения, а также о бедности самой мысли
[Матвеева 2010: 536-537].
Под армейскими клише мы понимаем ригидные языковые формулы, характеризуемые высокой воспроизводимостью в типичных условиях речевого общения
членов армейской среды. Армейские клише, равно как и единицы социокультурного диалекта, обнаруживают важное качество служить средством социальномаркированной коммуникации. Благодаря клише военнослужащие демонстрируют
свою принадлежность к социально-профессиональной группе. Клишированные
обороты речи выступают не только средством удовлетворения потребностей внутригруппового общения, но и служат своеобразным вербальными индикатором, признаком кастовой принадлежности к армейской субкультуре. Социальная сущность
функционирования армейского клише как важного структурного звена армейского
идиома, заключена в реализации ряда функций: коммуникативной, символической
криптолалической
(интегрирующей/дифференцирующей), репрезентативной,
[Бойко 2008: 15, 40]. В английском языке за речевыми клише закрепились такие
наименования, как military catch phrases, military set expressions, military clichés.
Принадлежащая национально-культурному полю проблема языковых
средств экспликации стереотипных репрезентаций коллективного сознания нераз
124 вопросы психолингвистики
рывно связана с такой ключевой для нашего исследования лингвокультурологической категорией, как фоновые знания. Исследование речевых клише армейской
субкультуры обнаруживает тесную взаимосвязь с фоновыми знаниями о социальнопрофессиональной общности военнослужащих. Актуальность исследования фоновых знаний как экстралингвистического компонента коммуникативного процесса
подчеркивается в трудах специалистов в сфере межкультурной коммуникации,
этнографии, лингвострановедения, социолингвистики. Рассуждая о важности постижения языковедами экстралингвистической стороны языковых сущностей, Э.
Сепир постулирует следующее: «Чрезвычайно важно, чтобы лингвисты, которых
часто обвиняют и обвиняют справедливо в отказе выйти за пределы предмета своего исследования, наконец, поняли, что может означать их наука для интерпретации
человеческого поведения вообще. Нравится им это или нет, но они должны будут
все больше и больше заниматься различными антропологическими, социолингвистическими и психолингвистическими проблемами, которые вторгаются в область
языка» [Сепир 1960: 181].
Под фоновыми знаниями (англ. background knowledge), согласно О.С. Ахмановой, понимается обоюдное знание реалий говорящим и слушающим, составляющее основу речевого общения [Ахманова 498]. Т.В. Жеребило определяет фоновые
знания как обоюдное знание участниками коммуникативного акта реалий материальной жизни, ситуативных и коннотативных реалий, обозначаемых языковыми
знаками, необходимое для интерпретации высказываний. Фоновые знания являются основой национально-культурного владения языком и играют важнейшую роль в
межкультурной коммуникации [Жеребило 2010: 434]. В терминологии Э.Д. Хирша,
под фоновыми знаниями понимается этнографическая, историческая, культурологическая и иная подверженная динамике информация о некоем культурном пространстве, которая выступает в качестве контекста коммуникации или «разделенного знания» [Hirsch 1988].
По мнению Е.Д. Поливанова, понимание семантики речевого высказывания
не сводится к декодированию формальных значений лексем, составляющих тот
или иной речевой отрезок. «Если бы все, что мы желаем высказать, заключалось в
формальных значениях употребляемых нами слов, то нужно было бы употребить
для высказывания каждой отдельной мысли гораздо более слов, чем это делается
в действительности. Мы говорим только намеками: раз они вызывают в слушателе нужную нам мысль, цель достигается и говорить иначе было бы безрассудной
расточительностью» [Поливанов 1968: 296]. Так, например, корректная интерпретация заимствованной нами из устава бронетанковых войск США фразы “Armor
is an arm of speed and violence” возможна лишь в том случае, если багаж фоновых
знаний переводчика содержит необходимые сведения о специфике текстов военного и военно-технического характера: «Бронетанковые войска представляют собой
род войск, способный вести высокоманевренные и решительные боевые действия».
Приведенный пример служит наглядным подтверждением тезиса о том, что даже
минимальный языковой отрезок способен содержать в себе «максимальный экстралингвистический» контекст [Крюков 1988: 21-22].
В процессе коммуникации, отмечает О.А. Леонтович, адресант зачастую
передает лишь наиболее существенную информацию, оставляя за кадром все то,
вопросы психолингвистики 125
что может быть домыслено адресатом. Элиминирование семантических лакун происходит на основе имеющихся у партнеров по коммуникации пресуппозиций и фоновых знаний. Пресуппозиции (этимологически от лат. prae-suppositio, т.е. «предшествующее суждение или предположение») представляют собой имплицитные
семантические компоненты речевого высказывания, которые не вербализованы,
поскольку предполагается их общеизвестность или известность для адресата. Пресуппозиция предварительное знание, способствующее корректной интерпретации
текстовых произведений. В связной речи пресуппозиция выявляется на основе
общего опыта коммуникантов или с помощью предшествующего речевого ряда
[Матвеева 2010: 336]. Принимая во внимание то обстоятельство, что процессы
порождения и восприятия речевого высказывания предполагают взаимодействие
объемов лингвокультурных компетенций участников межкультурного диалога,
дифференциация фоновых знаний может служить причиной коммуникативных
сбоев [Леонтович 2003: 28]. «Смыслы, существующие в редуцированном виде в сознании говорящего/слушающего, разворачиваются, причем степень развернутости
зависит от контекста, требований коммуникативной ситуации и уровня культурноязыковой компетенции коммуникантов. Для неносителя лингвокультуры требуется
большая степень смысловой развернутости и эксплицитности при использовании
концептов, нежели для носителя» [Леонтович 2003: 125]. Поясним сказанное на
примере. Накануне и в разгар Второй мировой войны населению Японии демонстрировались фильмы, в которых содержались сцены ужасов войны, мученическая
смерть военнослужащих японской армии. В контексте европейской цивилизации
эти произведения кинематографа воспринимались как антивоенные и противоречащие внешнеполитическому милитаристскому курсу страны восходящего солнца.
Именно поэтому западные военные аналитики пришли к ошибочному умозаключению о скором выходе Японии из военных действий. В действительности же военные фильмы пропагандировали и воспевали войну, поскольку в сознании японского
солдата готовность принять свой последний бой во славу императора была высшей
честью и пределом наслаждений [Генц 1972: 31].
Вопрос о лингвистической релевантности фоновых знаний в контексте армейской субкультуры отнюдь не праздный, поскольку именно знание культурноисторического и социального фона данного культурного окружения позволяет добиваться корректной интерпретации и передачи стилистических нюансов речевого
высказывания. Доступ к общему для участников коммуникации языковому коду
далеко не всегда становятся залогом успеха диалога культур, что в значительной
степени повышает важность фоновых социокультурных знаний. Тому подтверждением языковые клише, распространенные в армейской речевой среде США. Анализ
значения устойчивых клишированных оборотов позволяет выделить следующие
семантические группы: soldier’s Morale clichés, soldier’s code of Behavior clichés,
soldier’s Wisdom clichés, soldier’s routine clichés, soldier’s humor clichés.
Семантическая группа soldier’s Morale clichés отражает систему моральнонравственных ориентиров социально-профессионального коллектива военнослужащих, разделяемых членами воинского братства и передаваемых от поколения к поколению. Клише подчеркивают императивность формирования у военнослужащих
таких личностных качеств, как стойкость, несгибаемость характера, сила воли,
126 вопросы психолингвистики
упорство, целеустремленность. Эти качества находят свое отражение в моральноэтической концепции The Army Values, закрепляющей в массовом сознании ключевые профессионально обусловленные доминанты армейской субкультуры (Loyalty,
Duty, Respect, Selfless Service, Honor, Integrity and Personal Courage) [http://www.
army.mil.com]; этосе американского военнослужащего (I will always place the mission first. I will never accept defeat. I will never quit. I will never leave a fallen comrade),
текстовых произведениях официоза. Армейские клише adapt and overcome приспосабливайся и преодолевай, suffer in silence превозмогай страдания мужественно,
all this and a pay check too! не только денежное довольствие, но и все это (тяготы и
лишения военной службы. Комментарий и перевод зд. и далее по тексту наш. А.Р.),
you don’t have to like it, you just have to do it нравится-не нравится, вперед и с песней!
(досл. тебе не должно нравиться то, что ты делаешь, но ты должен это делать), best
job in the world! лучшая в мире работа, rise and shine! проснись и пой! и др. могут
быть сведены к известной максиме, предписывающей стойко переносить трудности
военной службы [Ingersoll 2014], [http://www.sgtbrandi.com]. Приведенные выше
устойчивые речевые обороты имплицитно транслируют пресуппозицию элитарности военной службы, неизменными атрибутами которой выступают испытания
морально-волевой сферы военнослужащих. Возникает резонный вопрос: о какой
элитарности идет речь, если служба в вооруженных силах сопряжена с опасностью
и всевозможными испытаниями человеческого характера на прочность? Дело в
том, что походный образ жизни удел избранных, морально устойчивых, физически
подготовленных и дисциплинированных. Красноречивой иллюстрацией изречения
best job in the world! послужит следующий пояснительный комментарий. “Calling
your particular field in the military “the best job in the world” usually happens during
the times when you would never think it’s the best time in the world. These times include
freezing cold on patrol in Afghanistan, running out of water while training in Thailand,
and/or not showering for a month-and-a-half” [http://www.wired.com].
Группа устойчивых речевых оборотов soldier’s code of Behavior clichés
вербализует неписанные правила, регламентирующие взаимоотношения между военнослужащими на внутригрупповом и межличностном уровнях. В качестве наглядной иллюстрации послужат такие изречения, как never be first, never be last
and never volunteer for anything не будь первым, не плетись в хвосте и помни, что
инициатива в армии наказуема, gear adrift is a gift в армии нет понятия «украли»,
есть понятие «проморгал», «прошляпил».
Идея взаимовыручки прослеживается на примере таких максим, как a good
soldier never leaves a man behind and defines brotherhood among other kind хороший
солдат никогда не оставит товарища в беде и помнит о своей принадлежности к воинскому братству, all to the last man один за всех и все за одного, two is one and one
is none один в поле не воин и др. [Романов 2015: 151-152].
Протекание жизнедеятельности всякой социальной общности ограничивается рамками определенных табу: религиозных, морально-нравственных, поведенческих и др. Нарушение запрета свидетельствует о девиантном поведении члена
коллектива или группы лиц и провоцирует ответную реакцию социума. В случае
нарушения военнослужащими установленных норм, функционирующих в армейской среде, следуют санкции, которые могут варьировать от дисциплинарных
вопросы психолингвистики 127
мер воздействия до употребления инвективных (бранных) лексических единиц в
отношении «нарушителя». Каждая национальная культура содержит разнообразные способы инвективно-эмоционального воздействия на оппонента коммуникации, «от язвительных замечаний в его адрес до вульгарных поношений» [Жeльвис
1988: 98]. Так, например, инвективный оборот semper I fuck the other guy поступать
эгоистично, думать только «о себе любимом»; содержит аллюзию, восходящую к
девизу Корпуса морской пехоты Semper Fidelis (Always Faithful) всегда верны. Приведенная инвектива отражает крайне негативное отношение военнослужащих к
проявлениям эгоцентризма. Устойчивое изречение fuck you Jack, I am ok содержит
аналогичное семантическое наполнение. В довольно вульгарной форме порицается
необдуманное поведение сослуживца: try to carry ten pounds of shit in a five-pound
bag брать не себя неподъемную ношу, выполнять непосильную работу.
Следующая семантическая группа армейских устойчивых оборотов soldier’s Wisdom clichés затрагивает экзистенциальные вопросы жизни и смерти, правила поведения военнослужащих в условиях боевых действий. Идея перманентной
угрозы жизни и здоровью военнослужащего транслируется через клишированные
изречения complacency kills самоуверенность убивает и keep your head on a swivel
держи ухо востро, никогда не теряй бдительности (досл. держи голову на шарнирах). Военнослужащий всегда должен быть начеку, даже в тот момент, когда его
жизни ничто не угрожает. Приведенные выше клишированные формулы фиксируют стереотипное суждение о мужестве американских военных, ежечасно рискующих своей жизнью в условиях боевых действий. “You’ll find this phrase spray-painted to every other Hesco barrier on the forward operating base, on a sign outside the chow
hall, and on the lips of every sergeant major in a half-mile radius. Troops need to stay
alert while they are out in combat, and this one gets drilled into the dirt” [http://www.
wired.com].
Профессионально ориентированные знания, умения и навыки выступают
ключевым критерием, предопределяющим исход боя: Train hard, fight easy and win
or train easy, fight hard and die тяжело в учении легко в бою и let no soldier’s soul cry
out: if only I had been properly trained! сделай все возможное для того, чтобы ни один
солдат не пожалел о том, что не был обучен должным образом!
Стереотипогенные речевые клише группы soldier’s routine clichés отражают образ повседневной жизнедеятельности войск, подчиненный таким императивам армейской службы, как иерархичность, регламент служебного времени
и распорядок дня. Клише данной группы позволяют запечатлеть согласованные
представления о надлежащем исполнении служебных обязанностей, дисциплинированности и пунктуальности членов армейского коллектива. Распространенное в
армейской среде США изречение if you’re on time, you are late! отражает специфику
отношения военнослужащих к априорной величине мироздания, выступающей мерилом протекания всего сущего философской категории времени. Можно ли предположить, что для человека непосвященного, незнакомого с реалиями военной субкультуры, приведенное выше изречение соотносится с семантикой «ефрейторского
зазора»? Полагаем, что нет. Дословный перевод устойчивого оборота if you’re on
time, you are late! если ты прибыл вовремя, то ты опоздал; не отражает в полной
мере той совокупности сем, которая возникает в сознании представителя воору
128 вопросы психолингвистики
женных сил в момент порождения или перцепции данного речевого высказывания.
Речевой стереотип о пунктуальности и дисциплинированности как сущностных
свойствах собирательного образа американского военнослужащего разворачивает
в сознании интерпретатора ряд ассоциаций, перекликающихся с реалиями российской военной службы. Вот, каким образом, следует понимать данное устойчивое изречение. “Military members are well aware of the unwritten rule of arriving 15 minutes
prior to the time they are supposed to be somewhere. Of course, if there’s a senior officer
involved, that might even mean 15 minutes prior to 15 minutes prior” [http://www.wired.
com]. Интересны, на наш взгляд, и другие семантически противоположные армейские клише, апеллирующее к тезису о том, что нескончаемая погоня за временем
зачастую лишена всякого смысла: to hurry up to wait прибывать заблаговременно
(досл. торопиться для того, чтобы ждать) и standby to standby находиться в режиме
ожидания.
Проанализируем другой пример типичного для армейского языкового узуса
устойчивого изречения: we get more done before 6 a.m. than most people do all day к 6
часам утра мы (военнослужащие. Прим. наше. А.Р.) успеваем сделать больше, чем
большинство людей успевает сделать за целый день. “Military members across the
world are usually waking up way earlier than most, and as the saying goes, it probably
means they have done personal hygiene, conducted an insane workout, ate breakfast,
and started training before average Joe hit the snooze button on the alarm clock” [Там
же]. Дихотомическая импликация «мы-они»/«свои-чужие» акцентирует внимание
реципиента на самобытности армейской субкультуры. Отметим, что между собирательным образом среднестатистического американца average Joe и собирательным
протагонистом солдатского фольклора Jody прослеживается параллель. Приведенный выше пример демонстрирует реализацию символической и репрезентативной
функций армейского клише. Таким образом, устойчивые речевые обороты группы
soldier’s routine clichés высвечивают такие положительные качества американских военнослужащих, как дисциплинированность, пунктуальность, обязательность. В семантике клише подчеркивается убежденность в том, что американские
военные не только дисциплинированы, но и подтянуты в физическом отношении,
трудолюбивы и настойчивы в освоении военной профессии.
Группа устойчивых речевых формул soldier’s humor clichés эксплицирует
чувство юмора, присущее военнослужащим. If it ain’t raining, we ain’t training не
будет дождя, не будет и занятий (по боевой, строевой или физической подготовке.
Ком. наш. А.Р.). Обратимся за соответствующими разъяснениями к комментарию.
“No matter what the weather, the U.S. military is guaranteed to be training or conducting
some sort of exercise. But this cliché phrase is guaranteed to come out when a torrential
downpour hits your unit” [http://wired.com]. Приведенное изречение перекликается
с известной российским военнослужащим фразой «не сахарные, не растаете». Как
правило, изречение звучит в тот момент, когда погодные условия не благоприятствуют проведению занятий по строевой или физической выучке личного состава.
Клише to put another dog and pony show «устраивать очередное цирковое
представление» примечательно своей метафорической составляющей. Зооморфная
метафора dog and pony show в эксплицитной форме указывает на то, что определенные моменты повседневной жизнедеятельности американских военнослужащих
вопросы психолингвистики 129
ассоциируются с неким шоу, цирковым представлением. Приведенное клише способствует закреплению в языковом сознании реципиента метафорической модели
US Army is Show, источником метафорической экспансии в которой выступает досуговая сфера. “We’ve never actually been to a real dog and pony show, but we have put
on plenty of them in the military. A military “dog and pony show” is usually some sort of
ceremony or traditional event for troops to show off their weaponry and other stuff. For
example, Marines may put one on by standing around and answering questions about
their machine-guns, rocket launchers, and other gear for civilians who are visiting the
base for an event” [Там же]. Попытка переноса данного клишированного оборота
на почву реалий современной российской армии может дать следующий идиоматический эквивалент: to put another dog and pony show заниматься «показухой»,
имитировать бурную деятельность.
Принимая во внимание такую отличительную особенность армейской
социально-профессиональной среды, как коллективизм, сопряженный, в свою очередь, с разделением обязанностей между членами воинского сообщества, можно
привести следующие армейские клише: everybody has to take a bite of a shitsandwich
«мы заварили эту кашу, нам ее и расхлебывать». Приведенные выше примеры характеризуются семантической амбивалентностью: с одной стороны, клише свидетельствуют о грубости, инвективности солдатского языка (GI language), с другой
стороны - отражают метафоричность и юмор, свойственные речевому обиходу военнослужащего.
Другим примером армейской юмора послужат устойчивые речевые обороты mandatory fun day (mandofun) и voluntarily told (voluntold) делать что-либо
добровольно-принудительно: в обязательном порядке принимать участие в тех или
иных «культмассовых мероприятиях» (совместных празднованиях, встречах с ветеранами боевых действий и т.п.), выполнять не в приказном порядке, а по настоятельной просьбе командования (что в сущности одно и то же) какое-либо поручение [http:// www.urbandictionary.com].
В языке отражаются окружающая человека действительность, общественное самосознание этноса, его национальный характер, традиции, мировосприятие.
Объективно существующая реальность, представляющая собой сочетание материальных и духовных феноменов и процессов, осмысливается в индивидуальном сознании на основе культурных традиций говорящей на данном лингвокультурном
коде этнической общности. Языковая картина мира вбирает в себя присущие всему
человечеству универсальные черты, единую для всех членов социальной группы
или общности «культурную сердцевину» [Леонтьев 1997: 273], ее индивидуальные
черты. Восприятие мира происходит на основе «философских воззрений, религиозных верований, культурных традиций, нравственных ценностей, убеждений, предрассудков и стереотипов» [Леонтович 2003: 131].
Проведенное нами лингвокультурологическое исследование устойчивых речевых оборотов социально-профессиональной среды американских военнослужащих позволяет сделать следующие выводы:
- клише обнаруживает родовые признаки по отношению к таким
содержательно-смысловым единицам языка, как слово и словосочетание, предложение или целостное высказывание (афоризм, пословица, поговорка, частое выска
130 вопросы психолингвистики
зывание), лозунг, профессиональный речевой оборот, троп или фигура речи и т.п.;
- клише выполняют ряд функций: коммуникативную, символическую (интегрирующую/дифференцирующую), репрезентативную, криптолалическую. Отличительной приметой армейских клише выступает стереотипогенность;
- под армейскими клише мы понимаем ригидные языковые формулы, характеризуемые высокой воспроизводимостью в типичных условиях речевого общения
членов армейской языковой среды;
- армейские клише выступают продуктивным языковым средством эксплика
ции этностереотипов речевой стихии военного коллектива;
- в рамках проведенного исследования нами были выделены следующие семантические группы клише: soldier’s Morale clichés, soldier’s code of Behavior
clichés, soldier’s Wisdom clichés, soldier’s routine clichés, soldier’s humor clichés.
Семантические группы позволяют запечатлеть следующие положительные
репрезентации собирательного образа американского военнослужащего: сила духа,
дисциплинированность, трудолюбие, выносливость, настойчивость в освоении
профессии, чувство долга, исполнительность, надежность, обязательность, готовность к самопожертвованию и оказанию помощи. GI language американского
военнослужащего характеризуется образностью, экспрессивностью, лаконичностью. Речевой акцент армейского идиома зачастую отмечен грубостью, вульгарностью, примитивизмом, наличием инвективных лексических единиц, юмористической компонентой.
литература
Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов / О.С. Ахманова. М.: Со
ветская энциклопедия, 1969. 608 с.
Бойко Б.Л. Основы теории социально-групповых диалектов: монография /
Б.Л. Бойко. М.: Воен. ун-т, 2008. 184 с.
Винокур Т.Г. Лингвистический энциклопедический словарь / гл. ред. В.Н.
Ярцева. М.: Советская Энциклопедия, 1990. С. 588-589.
Генц И.Ю. Меч и Хиросима (тема войны в японском киноискусстве) /
И.Ю. Генц. М., 1972.201 с.
Жельвис В.И. Инвективная стратегия как национально-специфическая характеристика / В.И. Жельвис // Этнопсихолингвистика / Ю.А. Сорокин, И.Ю. Марковина, А. Н. Крюков и др. М.: Наука, 1988. c. 98-108.
Жеребило Т.В. Словарь лингвистических терминов / Т.В. Жеребило. Изд. 5-е,
испр. и доп. Назрань: Пилигрим, 2010. 486 с.
Крюков А.Н. Фоновые знания и языковая коммуникация. Этнопсихолингвистика / А. Н. Крюков // Этнопсихолингвистика / Ю.А. Сорокин, И.Ю. Марковина,
А. Н. Крюков и др. М.: Наука, 1988. c. 19-34.
Леонтович О.А. Россия и США: Введение в межкультурную коммуникацию:
учеб. пособие / О.А. Леонтович. Волгоград: Перемена, 2003. 399 с.
Леонтьев А.А. Основы психолингвистики / А.А. Леонтьев. М.: Смысл,1997.
287 с.
Матвеева Т.В. Полный словарь лингвистических терминов / Т.В. Матвеева.
Ростов н/Д: Феникс, 2010. 562 с.
вопросы психолингвистики 131
Поливанов Е.Д. Статьи по общему языкознания / Е.Д. Поливанов. Гл. редак
ция восточной литературы. М., 1968. 373 с.
Романов А.С. Языковые средства экспликации этнических стереотипов в
картине мира американских военнослужащих: дис. … канд. филол. наук: 10.02.19 /
А.С. Романов. М., 2015. 215 с.
Сепир Э. Положение лингвистики как науки // Звегинцев В.А. История язы
кознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. М., 1960. Ч. 2.
Сорокин Ю.А., Марковина И.Ю. Культура и ее этнопсихолингвистическая
ценность / Ю.А. Сорокин, И.Ю. Марковина // Этнопсихолингвистика / Ю.А. Сорокин, И.Ю. Марковина, А. Н. Крюков и др. М.: Наука, 1988. c. 5-19.
Ярцева В.Н. Большой энциклопедический словарь. Языкознание / гл. ред.
В. Н. Ярцева. 2 изд.М.: Большая Российская Энциклопедия, 1998. 685 с.
Army.mil.сom. the army Values [Электронный ресурс]. uRl: http://www.army.
mil/values/ (дата обращения: 21.06.17).
Hirsch E.D., Jr. cultural literacy / e.D., Jr. Hirsch. Ny: first Vintage Books edi
tion, 1988. 253 p.
Ingersoll g. 31 Phrases that only People In the Military will understand. [Электронный ресурс] / g. Ingersoll // businessinsider.com. 2014. uRl: http://www.businessinsider.com/military-phrases-2013-12 (дата обращения: 21.10.17).
Sgtbrandi.com. updated glossary of Military Speak and catchy Sayings [Электронный ресурс]. uRl: http://sgtbrandi.com/?page_id=2260 (дата обращения:
15.10.17).
Wired.com. uS. Military clichés. uRl: http://www.wired.com/beyond-the-be
yond/2015/08/us-military-cliches/ (дата обращения: 18.10.17).
132 вопросы психолингвистики
sPeech clichÉs of the us arMy suBculture
Within the conteXt of ethnocultural stereotyPing
alexander s. romanov
PhD in philology, doctoral degree candidate
of the 32nd english language Department
of the Russian federation Defense Ministry Military university
Volochaevskaya str., bld. 3/4, Moscow, Russia, 111033
biyalka@mail.ru
the purpose of this study is to identify the correlation between the phenomena of
„culture“, „language“, „society“ and „socio-professional group“. this paper focuses on
the role of the socio-psychological mechanism of stereotyping as a means of cultural disseminating through diachronic and synchronic translation of spiritual values. the study’s
object embraces stereotypical perceptions of the social institution of the armed forces,
professionally conditioned constants and axiological dominants of the army subculture,
as well as the speech portrait of the reference image of the uS army service member,
which are widespread in the collective linguistic consciousness of the american linguistic
culture. the subject of scientific research is the military cliché regarded as a productive language mechanism for explicating ethnic stereotypes of the army subculture. It
concludes that along with phraseological units, sociocultural dialect, army recruitment
slogans, texts of the precedent genre, cadence calls etc., army clichés beyond reasonable
doubt serve as one of linguistic means of explicating of ethnic stereotypes of the uS army
subculture.
Keywords: uS armed forces, military subculture, stereotyping, stereotype, lin
guistic means of explicating of ethnic stereotypes of the uS army subculture, army
clichés.
References
Ahmanova O.S. Slovar’ lingvisticheskih terminov [linguistic terms Dictionary] /
o.S. ahmanova. M.: Sovetskaja jenciklopedija, 1969. 608 s.
Bojko B.L. osnovy teorii social’no-gruppovyh dialektov: monografija [Basics of
the Social-group Dialects theory: Monograph] / B.l. Bojko. M.: Voen. un-t, 2008. 184 s.
Vinokur T.G. lingvisticheskij jenciklopedicheskij slovar’ [linguistic encyclopedic Dictionary] / gl. red. V.N. Jarceva. M.: Sovetskaja Jenciklopedija, 1990. S. 588–589.
Genc I.Ju. Mech i Hirosima (tema vojny v japonskom kinoiskusstve) [the Sword
and Hiroshima (the theme of war in Japanese art of cinema)] / I.Ju. genc. M., 1972.201 s.
Zhel’vis V.I. Invektivnaja strategija kak nacional’no-specificheskaja harakteristika
[the Invective Strategy as a National Specific feature] / V.I. Zhel’vis // Jetnopsiholingvistika / Ju.a. Sorokin, I.Ju. Markovina, a. N. Krjukov i dr. M.: Nauka, 1988. c. 98–108.
Zherebilo T.V. Slovar’ lingvisticheskih terminov [linguistic terms Dictionary] /
t.V. Zherebilo. Izd. 5-e, ispr. i dop. Nazran’: Piligrim, 2010. 486 s.
Krjukov A.N. fonovye znanija i jazykovaja kommunikacija. Jetnopsiholingvistika
[Background Knowledge and Verbal communication. ethnopsycholinguistics] / a. N.
вопросы психолингвистики 133
Krjukov // Jetnopsiholingvistika / Ju.a. Sorokin, I.Ju. Markovina, a. N. Krjukov i dr. M.:
Nauka, 1988. c. 19–34.
Leontovich O.A. Rossija i SSha: Vvedenie v mezhkul’turnuju kommunikaciju:
ucheb. Posobie [Russia and the uSa: Introduction to cross-cultural communication:
educational book] / o.a. leontovich. Volgograd: Peremena, 2003. 399 s.
Leont’ev A.A. osnovy psiholingvistiki [Russia and the uSa: Introduction to
cross-cultural communication: educational book] / a.a. leont’ev. M.: Smysl,1997. 287
s.
Matveeva T.V. Polnyj slovar’ lingvisticheskih terminov [linguistic terms com
prehensive Dictionary] / t.V. Matveeva. Rostov n/D: feniks, 2010. 562 s.
Polivanov E.D. Stat’i po obshhemu jazykoznanija [general Study of language
articles] / e.D. Polivanov. gl. redakcija vostochnoj literatury. M., 1968. 373 s.
Romanov A.S. Jazykovye sredstva jeksplikacii jetnicheskih stereotipov v kartine
mira amerikanskih voennosluzhashhih: dis. … kand. filol. nauk: 10.02.19 [linguistic
Means of explication of ethnic Stereotypes in the uS Service members’ worldview: …
PhD in philology thesis: 10.02.19] / a.S. Romanov. M., 2015. 215 s.
Sepir Je. Polozhenie lingvistiki kak nauki [the Status of linguistics as a Science]
// Zvegincev V.a. Istorija jazykoznanija XIX i XX vekov v ocherkah i izvlechenijah. M.,
1960. ch. 2.
Sorokin Ju.A., Markovina I.Ju. Kul’tura i ee jetnopsiholingvisticheskaja cennost’ /
Ju.a. Sorokin, I.Ju. Markovina [culture and its Significance for ethnopsycholinguistics]
// Jetnopsiholingvistika / Ju.a. Sorokin, I.Ju. Markovina, a. N. Krjukov i dr. M.: Nauka,
1988. c. 5–19.
Jarceva V.N. Bol’shoj jenciklopedicheskij slovar’. Jazykoznanie [comprehensive
encyclopedic Dictionary. Study of language] / gl. red. V. N. Jarceva. 2 izd.M.: Bol’shaja
Rossijskaja Jenciklopedija, 1998. 685 s.
Army.mil.com. the army Values [Jelektronnyj resurs]. uRl: http://www.army.
mil/values/ (data obrashhenija: 21.06.17).
Hirsch E.D., Jr. cultural literacy / e.D., Jr. Hirsch. Ny: first Vintage Books edi
tion, 1988. 253 p.
Ingersoll G. 31 Phrases that only People In the Military will understand. [Jelektronnyj resurs] / g. Ingersoll // businessinsider.com. 2014. uRl: http://www.businessinsider.com/military-phrases-2013-12 (data obrashhenija: 21.10.17).
Sgtbrandi.com. updated glossary of Military Speak and catchy Sayings [Jelektronnyj resurs]. uRl: http://sgtbrandi.com/?page_id=2260 (data obrashhenija: 15.10.17).
Wired.com. uS. Military clichés. uRl: http://www.wired.com/beyond-the-be
yond/2015/08/us-military-cliches/ (data obrashhenija: 18.10.17).
Ψλ
134 вопросы психолингвистики
| Напиши аннотацию по статье | теоретические и экспериментальные исследования
УДк 81’23
рЕЧЕвыЕ клиШЕ АрМЕЙскоЙ сУБкУлЬтУры сША
в контЕкстЕ ЭтнокУлЬтУрноЙ стЕрЕотипиЗАЦии
романов Александр сергеевич
к.ф.н., докторант 32 кафедры английского языка (основного)
Военного университета МО РФ
ул. Волочаевская, д. ¾, г. Москва, Россия, 111033
biyalka@mail.ru
Цель нашего исследования - выявление корреляционной зависимости между
феноменами «культура», «язык», «социум», «социально-профессиональная группа». В статье освещены вопросы, касающиеся роли социально-психологического
механизма стереотипизации как средства распространения культуры посредством
диахронической и синхронической трансляции духовных ценностей. В качестве
объекта научных изысканий выступают распространенные в массовом языковом
сознании носителей американской лингвокультуры стереотипные представления
о социальном институте вооруженных сил, профессионально обусловленных константах и аксиологических доминантах армейской субкультуры, а о также речевом
портрете референтного образа военнослужащего армии США. Предметом научного исследования выступает армейское клише как продуктивное языковое средство
экспликации этнических стереотипов армейской субкультуры. Наряду с единицами
фразеологического массива единицами социокультурного диалекта, армейскими
вербовочными слоганами, текстами прецедентного жанра, армейскими строевыми
песнями и т.д., к языковым средствам экспликации этностереотипов армейской субкультуры США, бесспорно, относятся и армейские клише.
|
речевые средства выражение коммуникативной дистанции в немецкой лингвокультуре на материале писем ф кафки. Ключевые слова: коммуникация, коммуникативная дистанция, дистанция власти, вежливость, социальная се
миотика, частное письмо.
закономерно привлекает
Культурное и коммуникативное пространство, как одно из самых важных условий и средств коммуникации и как категория культуры
интерес исследователей в области культурологии, истории, антропологии и межкультурной коммуникации (И. Гоффман [Goff-
man, 1966; 1990], Э. Холл [Hall, 1966],
М. Элиаде [1987; 1994], Ю. М. Лотман
[1988], А. Я. Гуревич [1972], М. М. Бахтин
[1990]). Как отмечает Ю. М. Лотман, пространство может выступать в качестве языка, средствами которого моделируются некоторые внепространственные категории
[1988. С. 253].
Традиционно понятие коммуникативной
дистанции относится к пространственному
«измерению» общения. Согласно Э. Холлу,
коммуникативная дистанция (КД) представляет собой физическое расстояние между
партнерами, которое определяется как особенностями культуры (культур), к которым
принадлежат коммуниканты, так и отношениями между ними. В соответствии с этим
Э. Холл выделяет четыре зоны: 1) интимную (0–45 см) – расстояние между собеседниками, которые очень близки; 2) личную
(46–120 см) – расстояние, характерное для
общения знакомых людей; 3) социальную
(120–400 см) – дистанция, соблюдаемая при
общении с чужими людьми и при официальном общении; 4) публичную (более
400 см) – дистанция, соблюдаемая человеком при обращении к большой группе людей [Hall, 1966. Р. 101–110].
Однако полностью сводить КД к физическому расстоянию между собеседниками
было бы упрощением. Расстояние между
коммуникантами далеко не всегда соответствует их социальным позициям и ролям по
отношению друг к другу. Примером может
послужить ситуация в переполненном общественном транспорте или лифте. То, что
расстояние между пассажирами зачастую
совершенно элиминируется, не свидетельствует о личных или интимных отношениях
между ними. Кроме того, физическое расстояние между собеседниками может опре
Филиппов С. И., Лебедева В. В. Речевые средства выражения коммуникативной дистанции в немецкой лингвокультуре (на материале писем Ф. Кафки) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 3. С. 23–33.
ISSN 1818-7935
¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 3
© –. ». ‘ËÎËÔÔÓ‚, ¬. ¬. À·‰‚‡, 2015
»ÒÒΉӂ‡ÌË ÚÂÍÒÚ‡ Ë ‰ËÒÍÛрÒ‡
деляться их психологическими особенностями и отклоняться от норм, принятых в
той или иной культуре [Завалишин, Рязанцев, 2005. С. 84; Духновский, 2009. С. 53].
В случае с КД пространственные категории
выступают, скорее, метафорами для обозначения социальных отношений между коммуникантами.
Пространственное расстояние между
коммуникантами является лишь одним из
маркеров коммуникативной дистанции,
причем не самым существенным. Например,
очевидно, что в опосредованной коммуникации (переписка или телефонные переговоры) физическое расстояние не выступает
маркером КД между собеседниками. В этой
связи языковые средства выражения коммуникативной дистанции представляются наиболее значимыми и распространенными в
социокультурном процессе семиотического
определения дистанции коммуникации. При
этом пространственные образы могут выполнять функцию «замещения» тех пространственных зон, в которых собеседники
не могут физически находиться в реальной
ситуации опосредованной коммуникации.
Задача настоящего исследования – выявить языковые средства выражения коммуникативной дистанции в немецкой лингвокультуре на материале частных писем выдающегося
Ф. Кафки.
немецкоязычного
писателя
Для решения данной задачи, во-первых,
необходимо дать определение основным
понятиям – «коммуникация» и «коммуникативная дистанция», во-вторых, выявить
спектр языковых средств выражения КД в
немецкой лингвокультуре, в третьих, выявить частотность употребления данных
языковых средств и их коммуникативные
функции в конкретных ситуациях опосредованного общения носителей немецкоязычной культуры на материале писем Ф. Кафки
своему отцу и переводчице своих произведений на чешский язык Милене Есенской.
Авторы исследования разделяют «широкий» подход к коммуникации, сложившийся
в рамках конструктивизма и интеракционизма. В свете данного подхода коммуникация выступает, прежде всего, как феномен
социально-семиотический, понимаемый как
воздействие партнеров по коммуникации
друг на друга посредством сообщений или
посланий (Botschaft), выражающих намерение (интенцию) их отправителей средствами
различных знаковых систем (вербальных,
паравербальных, невербальных). О коммуникации можно говорить в любом случае,
когда поведение (или сознание) индивидов
соотносится с присутствием (непосредственным или опосредованным) других индивидов. Отсюда известный тезис П. Вацлавика о неизбежности коммуникации (man kann
nicht nicht kommunizieren) [Watzlawick,
1967. P. 4]. В этом случае коммуникация
представляет собой разновидность социального взаимодействия, осуществляемого семиотическими средствами. В предельно абстрактном виде выразил суть коммуникации
П. Сорокин, тоже через понятие социального взаимодействия. Он предлагает следующее ее определение: «Явление взаимодействия людей дано тогда, когда: а) психические
переживания или b) внешние акты, либо
с) то и другое одного (одних) людей представляют функцию существования и состояния (психического и физического) другого или других индивидов» [Сорокин,
1993. С. 140].
Исходя их сказанного, КД в настоящем
исследовании рассматривается как способ
взаимного определения партнерами их социальных позиций в процессе общения.
Данный подход представлен в исследовательской литературе. Так, Л. Г. Ефанова характеризует КД как «социальную дистанцию, проявляющуюся в акте речевого взаимодействия и влияющую на выбор обращения» [2011. С. 6]. Точку зрения Л. Г. Ефановой разделяет Л. Л. Фёдорова. Она определяет КД через понятие социальной дистанции как расстояние, разделяющее учителя и
ученика, начальника и подчиненного [Фёдорова, 2003. С. 22]. Таким образом, КД является всегда динамической переменной,
которую составляют возможные в определенной культуре и ситуации общения социальные роли, определяемые и / или изменяемые коммуникантами в процессе общения.
Коммуникативная дистанция как социально-семиотический феномен тесно связан
с параметром «дистанция власти» в рамках
модели, предложенной Г. Хофстеде для сопоставительного анализа культур. Дистанция власти понимается им как «степень, с
которой наделенные меньшей властью члены организаций и институтов (таких как
семья) принимают и ожидают неравномер[Hofstede,
ность распределения власти»
2011. Р. 9]. С точки зрения параметра дистанции власти можно выделить два типа
культур. Первый тип – культуры с высоким
индексом дистанции власти, в которых социальное неравенство демонстрируется открыто, и тогда основой, на которой строятся
межличностные отношения, служат подчинение, послушание, уважение и выполнение
распоряжений старших [Роготнева, 2013.
С. 2]. Второй тип – культуры с низким индексом дистанции власти: для таких культур
(завуалированхарактерны минимизация
ность) социального неравенства и большая
значимость образованности, творческого
потенциала и личных достоинств, нежели
статусных показателей [Hofstede, 2011. Р. 9].
Для культур данного типа характерна некоторая «эгалитарность» в отношениях, установка на показное формальное равноправие.
В процессе коммуникации, в этом случае, не
принято подчеркивать относительно высокий социальный статус. Современная немецкая культура относится к числу культур
с относительно низкой дистанцией власти
(35 пунктов из 100), но в прошлом (XIX –
начало XX в.) немецкое общество было более иерархизированным.
На основании анализа работ Л. Л. Фёдоровой [2003], Л. Г. Ефановой [2011], Р. А. Газизова и Р. З. Мурясова [2014], О. С. Горицкой
[2009], Н. В. Реуковой [2005], Ж. Е. Сейтжанова [2012], Паперно [1974] и др. были
выявлены следующие языковые средства
выражения КД.
1. Обращения к собеседнику / слушателю, различные формы которых являются
средством закрепления в национально-куль-
турной традиции величины той или иной
дистанции общения [Ефанова, 2011. С. 7].
Например, обращение по имени и отчеству
в русской лингвокультуре и по фамилии,
перед которой стоит обращение Herr / Frau
(господин / госпожа), – в немецком, выступающие как маркеры официальной дистанции. Любое изменение формы обращения от
нейтрального является сигналом об изменении КД [Фёдорова, 2003. С. 36].
2. Словообразовательные средства для
выражения отношения, используемые в обращениях:
а) уменьшительно-ласкательные суффиксы, которые выражают сокращение социальной дистанции, и ласковое, доброе / фамильярное, покровительственное отношение) [Фёдорова, 2003. С. 38–39], например,
нем. Peterchen (≈ Петечка). С точки зрения
дистанции власти данные суффиксы являются выражением относительно низкого
социального статуса и функционируют подобно уничижительным суффиксам (см.
ниже);
б) увеличительные суффиксы, вызывающие «отрицательные, устрашающие или отталкивающие коннотации» [Там же. С. 39],
например, русское «Анища» (от «Аня»);
в) уничижительные суффиксы, которые
делают лицо / предмет «мелким», «маленьким», но через операцию семиотического
отдаления, принижения, т. е. показывая их
с «отрицательным знаком» на шкале «плохой – хороший». Обращения с данными
суффиксами имеют грубо-уничижительный
оттенок, особенно если один из коммуникантов называет таким образом другого, более старшего [Там же. С. 39], например, в
русском «Машка», «Петька».
3. Местоимения, выступающие в роли
обращений, а именно личные местоимения
второго лица единственного и множественного числа («Вы» и «ты» в русском языке,
«Sie» и «du» – в немецком).
4. Принятые этикетные формы выражения отношений и согласованных с позициями речевых действий, которые соответствуют уважительному отношению к собеседнику любого статуса (например, стандартизированные формулы обращения и прощания в письмах) [Там же. С. 34–35; Паперно,
1974].
Таким образом, в реальной коммуникативной ситуации любого типа для определения КД используются речевые средства с
пространственными коннотациями, в частности, символического пространственного
(т. е. социального возвыше-
увеличения
ния) – увеличительные суффиксы, этикетные формы обращений, например, «Eure
Exelenz» (Ваше превосходительство), местоимение «Вы» и др.), или его уменьшения
(т. е. социального принижения) – уменьшительно-ласкательные и уничижительные
суффиксы, местоимение «ты» и др.). При
этом речевые средства с коннотацией «увеличения» используются, как правило, для
увеличения КД (публичный и официальный
уровни), а также дистанции власти (приписывание партнеру по коммуникации относительно высокого социального статуса),
в то время как речевые средства с коннотацией «уменьшения» выполняют противопо
»ÒÒΉӂ‡ÌË ÚÂÍÒÚ‡ Ë ‰ËÒÍÛрÒ‡
ложную социально-семиотическую функцию.
В связи с этим напрашивается включение
в число объектов исследования «светской»
категории вежливости. Она является, по существу, одним из способов задания КД и
понимается как «стратегия языкового поведения, заключающаяся в выражении доброжелательного отношения к человеку» [Жеребило, 2010]. При этом использование
норм вежливости чаще всего связано с ситуациями просьбы, отказа, извинения, благодарности [Реукова, 2005. С. 10]; а с точки
зрения ее функции можно выделить два типа вежливости: позитивную, основанную на
интенции к сближению, и негативную, основанную на интенции к дистанцированию.
Оба этих типа могут проявляться как эксплицитно (например, лексически), так и имплицитно (т. е. косвенным образом через
грамматику).
В качестве грамматических способов выражения имплицитной вежливости в немецком языке используются следующие.
1. Употребление модальных глаголов,
цель которых – «смягчение высказываний,
содержащих требование или просьбу» [Там
же. С. 9], например: Kannst du mir dieses
Buch leihen? (Можешь ли ты одолжить мне
эту книгу?).
2. Употребление глаголов в сослагательном наклонении (Конъюнктив II), выражающих побуждение, которое «с прагматической точки зрения как бы создает коммуникативную
атмосферу желательности»
[Там же. С. 11] выполнения действия и снижают уровень категоричности. Использование модальных глаголов в сослагательном
наклонении также уменьшает категоричность высказывания, вследствие чего адресат не подвергается коммуникативной угрозе, например: Er schließt seine Augen zu und
sagt: «Sie sollten diesem Mann kein Geld geben» (Он закрыл глаза и сказал: «Вам не
стоило бы давать деньги этому человеку». –
В. Л.). Использование конструкции «wür-
den + Infinitiv» служит для выражения косвенных просьб, например: Herr Krause, würden Sie bitte Ihre Zigarette ausmachen? (Господин Краузе, не могли бы Вы потушить
свою сигарету, пожалуйста? – В. Л.). Обороты с «würden» – это некатегорические, ненастойчивые выражения, относящиеся к высказываниям с высокой степенью вежливости.
3. Использование вопросительной формы для придания просьбам, советам, приглашениям и предложениям деликатности.
Данные конструкции часто вводятся модальными глаголами [Реукова, 2005. С. 11],
например: Dürfen wir Sie wieder zum Essen
einladen? (Можем ли мы Вас снова пригласить на ужин? – В. Л.). При использовании
вопросительной формы-отрицания адресату
предоставляется выбор совершить то или
иное действие или отказаться от него, например: Wollen Sie uns nicht ein wenig Ehre
geben? (Не хотите ли Вы почтить нас своим
присутствием? – В. Л.). Предлагаемая альтернатива при выражении просьбы приписывает собеседнику высокий социальный
статус свободного человека, служит символическим выражением нерушимости его
личного пространства.
4. Употребление
неопределенно-лич-
ной формы, которая служит для реализации
имперсонализации. Таким способом осуществляется вывод говорящего или слушающего из конкретной ситуации дискурса и их
дистанцирование во времени и пространстве
[Газизов, Мурясов, 2014. С. 974], например:
Darf man hier Alkohol trinken? (Здесь разрешается пить алкоголь? – В. Л.).
пассивного
5. Употребление
залога,
служащего также для реализации стратегии
имперсонализации: таким образом говорящий избегает прямого давления на адресата
(например, приглашения и советы) [Там же.
С. 975], например: Es wird möglichst wenig
über dieses Ereignis geredet (Об этом событии говорят как можно реже. – В. Л.).
6. Безличные конструкции – еще один
способ реализовать имперсонализацию. При
помощи данных конструкций из дискурса
выводится не только адресат, но и сам говорящий [Там же. С. 975], например: Es ist
sehr ungesund, so viel zu rauchen! (Курить –
это очень вредно! – В. Л.).
Среди лексических средств выражения
вежливости можно выделить еще и различные клишированные этикетные слова и сочетания.
1. Существительное «Danke» (спасибо) и
его вариации: «vielen Dank» (большое спасибо), которая эмоционально более окрашена и указывает на степень значимости оказанной человеку услуги со стороны собеседника («Danke vielmals» (большое спасибо), «Danke für alles» (спасибо за все)), а
также глаголы «danken», «sich bedanken»,
которые коммуниканты употребляют, чтобы
выразить свою благодарность или отказ
(в составе фразы «Nein, Danke» (Нет, спасибо). В случае использования «Danke» для
выражения отказа для придания речевой
формуле более вежливого оттенка перед
ним часто стоят слова «Ja» («да»), «Oh ja»,
«gut» («хорошо»), «o.k.» [Реукова, 2005.
С. 12].
2. Формулы извинения типа «es tut mir
Leid» / «tut mir Leid» («мне жаль»), служащие для выражения сожаления, которому
зачастую в немецкой лингвокультуре предшествует вежливый отказ. При помощи извинения в данном случае создается та дистанция между коммуникантами, которая
необходима для положительного сотрудничества в дальнейшем [Там же. С. 13]. Для
выражения извинения также служат существительные «Entschuldigung», «Verzeihung»
(«Извините!») и глаголы «entschuldigen»,
«verzeihen» («извините / простите») в повелительном наклонении.
3. Частица «bitte» («пожалуйста»), используется для выражения просьбы в вежливой форме, может стоять и в начале, и в
середине, и в конце предложения, подчеркивая оттенок вежливости, а иногда снижая
уровень категоричности как модальная частица.
Таким образом, вежливость выступает в
качестве стратегии опосредованного выражения коммуникативных намерений адресанта, их своеобразной «сублимации» и является средством дистанцирования, перевода коммуникации в официальный регистр
(«негативная» вежливость), в том числе и
увеличения дистанции власти.
Кроме достаточно формальных лексикограмматических средств формирования КД
существуют и содержательные, в частности,
тематика бесед (те или иные темы допустимы, например, для обсуждения между близкими друзьями, но не для официального
общения).
При общении с малознакомыми людьми
(социальная и публичная дистанция) представители немецкоязычной культуры считают нежелательным обсуждение своей
личной жизни, а именно следующих тем:
интимная сфера, любовные связи; семья;
свои чувства (внутреннее состояние) [Газизов, 2011. С. 38]. Табу на обсуждение сферы
личной жизни является следствием того, что
немецкая культура относится к индивидуа
листским культурам, в которых связи между
индивидуумами свободны: каждый представитель данной культуры заботится о себе
самом и о своей «ближайшей» семье, т. е.
близких родственниках 1 [Hofstede, 2011.
Р. 11]). В культурах такого типа «каждый
индивид имеет неотъемлемое право на зону
своей автономии» [Газизов, 2011. С. 38].
Таким образом, избегание сугубо личных
тем в процессе коммуникации служит выражением уважения границ личного пространства индивида как одной из ценностей
немецкой культуры.
Тематическими табу в немецкой лингвокультуре также является обсуждение зарплаты партнера по коммуникации, номеров
банковского счета, обсуждение родственников и друзей, проблем со здоровьем, места
работы и разговоры на политические и религиозные темы, особенно если дело касается политических убеждений или религиозных верований, поскольку данные темы
«могут привести к разногласиям и стать
причиной спора» [Газизов, 2011. С. 38].
Обсуждение вопросов личного характера, касающихся интимной сферы, личного
дохода, семейных проблем, допустимо, как
правило, только между близкими друзьями
или родственниками (если не рассматривать
некоторые случаи профессиональной коммуникации, связанные с медициной, обслуживанием личных финансов и др.).
Кроме того, в стандартах и правилах немецкоязычной переписки существуют речевые и композиционные нормы, определяющие социальные роли адресата и таким образом задающие КД. В частности, обращение «Sehr geehrter Herr…» / «Sehr geehrte
Frau…» («Уважаемый господин…» / «Уважаемая госпожа…») с указанием фамилии
адресата, а также заключение письма в форме «Mit freundlichen Grüßen» («С уважением») с последующей подписью и указанием
полных имени и фамилии адресанта характерны для официальных писем (социальная
и публичная дистанции). Для писем, обращенных к друзьям, родственникам близким
людям характерно обращение «Liebe(r)…»
(«Дорогая» / «Дорогой») с указанием имени
адресата (в том числе и уменьшительноласкательного). Завершается письмо при
1 «…The ties between individuals are loose: everyone
is expected to look after him / herself and his / her immediate family».
»ÒÒΉӂ‡ÌË ÚÂÍÒÚ‡ Ë ‰ËÒÍÛрÒ‡
этом фразами «Herzliche / liebe / viele
Grüße», «Grüße und Küssee» («С сердечным /
большим приветом», «Целую…») и указанием имени отправителя, которому часто
предшествует местоимение «Dein(е)» («Твой /
твоя»). В дружеских письмах принято обращение на «ты» независимо от пола и возраста адресата.
Письма представляют собой развернутые
высказывания и могут быть отнесены к
жанру посланий
(Botschaften). Согласно
Ф. Шульцу фон Туну, послания состоят из
четырех уровней: первый уровень содержит
эксплицитную информацию, складывающуюся, например, из значений лексических
единиц, составляющих сообщение (если
речь идет о вербальном сообщении), второй
уровень – информацию отправителя сообщения о самом себе, третий уровень – побуждение к действию и четвертый определяет отношение между партнерами по коммуникации (их социальные роли) [Schulz
von Thun, 1981. S. 25–30].
Для анализа языковых средств выражения КД в немецкой лингвокультуре представляет особый интерес переписка писателя Ф. Кафки со своим отцом Германом Кафкой и переводчицей его произведений на
чешский язык Миленой Есенской. Во-пер-
вых, данная переписка дает пример социальных отношений разного типа между
партнерами по коммуникации и, соответственно, различных видов коммуникативной
дистанции и дистанции власти (если отец
выступал для Кафки «грубым и необузданным деспотом» [Давид, 1998. С. 106], то
Милена стала для него первой «женщиной, с
которой у него устанавливается подлинное
взаимопонимание» [Давид, 1998. С. 311]).
Во-вторых, отношения Ф. Кафки с Миленой
Есенской существенно менялись, что нашло
выражение в их переписке, и это позволяет
проанализировать КД в динамике.
Письмо Ф. Кафки отцу, написанное в
1919 г., как по своему объему, так и по содержанию, выходит за рамки частного
письма, представляя собой своеобразную
исповедь. Письмо рисует противоречивый
образ отца. С одной стороны, он предстает
грубым, резким воспитателем, применяющим абсурдные методы, среди которых были брань, угрозы, ирония, злой смех. С другой стороны, Франц за внешней холодностью Германа видит совсем другого человека, доброго и мягкого, не лишенного сенти
ментальности («…когда ты во время тяжелой болезни матери, сотрясаясь от рыданий,
держался за книжный шкаф…» [Kafka, 2005.
S. 7; Кафка, 2005. С. 10]), отмечая, что его
«редкая, особенно красивая улыбка – тихая,
спокойная, доброжелательная… может…
осчастливить того, к кому она относится»
(цит. по: [Давид, 1998. С. 36]).
Обращаясь к отцу «Du» («Ты») и «Liebster Vater» («Дорогой отец»), Франц при
этом явно ставит своего отца выше себя:
«Я казался себе жалким… не только в сравнении с Тобой, но в сравнении со всем миром, ибо Ты был для меня мерой всех вещей» [Кафка, 2005. С. 7]. Завершая письмо,
Кафка подписывается «Franz», но без притяжательного местоимения «Dein» (Твой),
что мы склонны считать еще одним проявлением дистанцированности, отчуждения
между отцом и сыном.
Письмо Ф. Кафки насыщено также упреками в адрес своего отца, которые он, однако, стремится смягчить, используя при этом
следующие средства имплицитной вежливости.
1. Употребление модальных глаголов:
всего случаев реализации – 5. Например: …
«Nur sollst Du aufhören, es für eine besondere
Bosheit meinerseits zu halten…» – «…Теперь
тебе следует перестать считать это какой-то
особой злонамеренностью с моей стороны…» [Kafka, 2005. S. 3].
2. Употребление сослагательного наклонения: всего случаев реализации – 14. Пример: «Das wäre sehr übertrieben…» – «Это
было бы чрезмерным преувеличением…»
[Ibid. S. 2].
3. Употребление неопределенно-личной
формы: всего случаев реализации – 33.
Пример: «Dann hört man von Dir nur noch:
“Mach, was Du willst”…» – Затем от Тебя
можно лишь услышать: «Поступай как знаешь…» [Ibid. S. 5; Кафка, 2005. С. 9];
4. Употребление безличных конструкций: всего случаев реализации – 12. например: «…Im Gespräch war das selbstverständlich, denn zum Gespräch kam es kaum…» –
«…В разговоре это было само собою разумеющимся, так как до разговоров дело едва
доходило…» [Kafka, 2005. S. 4.].
5. Использование частицы «bitte»: всего
случаев реализации – 1. Пример: «Bitte, Vater, verstehe mich recht…» – «Пожалуйста,
отец, пойми меня правильно…»
[Ibid.
S. 5];
6. Использование вопросительной формы-отрицания: всего случаев реализации –
2. Пример: «Und hättest Du nicht ganz gewiß
die Macht gehabt… etwas sehr Gutes zu machen?» – «И разве не в Твоей власти было…
сделать что-то очень хорошее?» [Kafka,
2005. S. 8].
7. Употребление пассивного залога: всего случаев реализации – 9. Например:
«…Und
fast damit
gestraft». – «…И всякая попытка этим наказывается» [Ibid. S. 18].
jeder Versuch wird
8. Кроме этого, в письме встречаются
своего рода «отрицания» сказанного – своеобразное средство выражения имплицитной
вежливости, «отменяющей» категоричность
высказывания (всего случаев реализации –
14). К примеру: «…Trugst [Du] mich auf die
Pawlatsche und ließest mich dort allein vor der
geschlossenen Tür… stehn. Ich will nicht
sagen, daß das unrichtig war…» – «Ты… вынес меня на балкон и оставил там… одного,
стоять… перед запертой дверью. Я не хочу
сказать, что это было неправильно…» [Kafka, 2005. S. 3; Кафка, 2005. С. 5].
Таким образом, Герман Кафка в письме
своего сына предстает в образе властного и
авторитарного отца, вызывающего у него
сильные противоречивые эмоции.
Ф. Кафка использует многообразные
средства определения коммуникативной
дистанции между собой и отцом. Обращение в начале письма («Liebster Vater»), в основном тексте («Du»), а также завершение
(обозначение лишь имени Франц) характерны для отношений между партнерами по
коммуникации, которые в данном случае
являются близкими родственниками. Тематика письма содержит обсуждение эпизодов
личной биографии, выражение эмоций и
субъективного мнения автора, что соответствует личной и даже интимной дистанции.
С другой стороны, достаточно многочисленные примеры реализации стратегии вежливости в письме свидетельствуют о намерении автора сохранять личную дистанцию
по отношению к своему отцу, не сокращая
ее до интимной.
Для традиционной немецкой культуры
XIX и первой половины XX в. характерно
почтительное отношение детей к родителям
с определенной долей формальности и
сдержанности и относительно высокой дистанцией власти. Ф. Кафка явно нарушает
данные культурные конвенции, открыто вы
ражая собственные чувства и эмоции, пытаясь, однако, смягчить категоричность, используя стратегию вежливости. Нарушением принятых конвенций можно также объяснить способ «доставки» письма и реакцию
получателей. Письмо было передано матери
писателя, но затем возвращено Ф. Кафке,
отец писателя письма так и не получил.
В целом, КД в письме Ф. Кафки своему отцу
остается неопределенной и динамичной в
диапазоне от личной до интимной, дистанция власти при этом сохраняется достаточно
высокой.
Другим важным для Ф. Кафки адресатом
стала Милена Есенская, переводчица его
произведений на чешский язык. Их переписка длилась с апреля 1920 по декабрь
1923 г. В качестве материала мы взяли те
письма, на основе которых можно проследить изменение КД между собеседниками:
это письма за 10, 11, 12, 13 и 21 июня
1920 г., которым предшествовал период
продолжительностью в два месяца, на протяжении которого Кафка обращался к Милене на «Вы», и эта дистанция остается стабильной. Несмотря на то что данное обращение является показателем официальной
КД, тематика писем соответствует параметрам частного письма: андресант (Ф. Кафка)
много пишет о своих чувствах, переживаниях и размышлениях.
В письме от 10 июня Ф. Кафка обращается к М. Есенской на «Вы», используя ее
полное имя, что характерно для официальной переписки. Дистанция власти между
Ф. Кафкой и Миленой достаточно высока.
К примеру, писатель сравнивает свою собеседницу с учителем, себя же – с учеником:
«…Das haben Sie… gleich erkannt – so wie
der Lehrer manchmal … absichtlich durch eine
richtige Antwort des Schülers sich darüber täuschen lassen will, daß dieser Schüler die Sache
wirklich versteht…» – «…Вы… поняли это
сразу, – так учитель… иной раз, слыша правильный ответ ученика, нарочно внушает
себе, будто этот ученик по-настоящему понимает предмет…» [Kafka, 2004. S. 20; Кафка, 2011. С. 29].
Второе письмо (11.06.1920) писатель начинает с обращения на «Вы», но заканчивает обращением на «Ты», вместо подписи
указывая первую букву своего имени F., что
нехарактерно для официальной переписки.
Переход с официального на дружеский регистр совершен по инициативе М. Есенской.
»ÒÒΉӂ‡ÌË ÚÂÍÒÚ‡ Ë ‰ËÒÍÛрÒ‡
Анализируя отношения собеседников по
параметру дистанции власти, заметим, что
характер отношений морального превосходства и подчинения сохраняется: «…Und was
wäre – dies ist… nur die Wahrheit… eines
Glück und Schmerz-zitternden Augenblicks –
was wäre von Dir zu ertragen schwer?» –
«…А чего – это… лишь истина минуты,
трепещущей счастьем и болью, – чего бы я
не смог от тебя вытерпеть?» [Kafka, 2004.
S. 22; Кафка, 2011. С. 35]. В письме писатель использует средства вежливости, но
некоторые из высказываний звучат крайне
категорично, к примеру: «Wenn Du zu meinen Antwortbriefen» Ja «sagst, darfst Du in
Wien nicht weiter leben, das ist unmöglich». –
«Если ты согласна с моими ответными
письмами, тебе никак нельзя более жить в
Вене, это невозможно» [Kafka, 2004. S. 23;
Кафка, 2011. С. 67]; «Ich wiederhole, daß Du
nicht in Wien bleiben kannst». – «Я повторяю:
ты не можешь оставаться в Вене» [Kafka,
2004. S. 24]. Это может быть обосновано
достаточно близкой КД, которой придерживаются коммуниканты.
В письме от 12 июня 1920 г. Ф. Кафка заявляет, что «…Du gehörst zu mir, selbst wenn
ich Dich nie mehr sehen würde…» – «…Ты –
моя, даже если я тебя никогда не увижу…»
[Kafka, 2004. S. 23; Кафка, 2011. С. 67]. Завершается письмо словами Кафки о том, что
он воспринимает Милену как девочку, нечто
чистое и невинное, считая себя при этом
обладателем «когтистой руки»: «Ich werde
Dir ja die Hand nicht zu reichen wagen,
Mädchen, die schmutzige… krallige… Hand». –
«Я не дерзну даже подать тебе руку, девочка, грязную… когтистую… руку 2» [Kafka,
2004. S. 24; Кафка, 2011. С. 67].
В письме от 13 июня 1920 г. Ф. Кафка
называет М. Есенскую «детка» (Kindchen),
что вызывает ее протест. Подобное обращение, по ее мнению, стало сигналом того, что
собеседник ставит ее ниже себя, не воспринимает ее всерьез. В следующем письме
Ф. Кафка, однако, продолжает называть
своего адресата «детка», объясняя, что данное наименование является свидетельством
того, что Милена относится к числу самых
2 Буквальное немецкое выражение «когтистая ру-
ка» конечно же намекает на когтистую лапу и может
быть понято именно в таком семиотическом – само-
уничижительном – качестве, создавая сильную оппо-
зицию невинное дитя (Есенская) / зверь (Кафка).
дорогих для писателя людей: «Milena, was
für Narrheiten und wie gehöre ich Dir mit allen
Köchinnen und Drohungen…» – «Милена, что
за глупости и до какой же степени я принадлежу тебе вместе со всеми кухарками и
угрозами…» [Kafka, 2004. S. 30; Кафка,
2011. С. 62]. После подписи (F.) следует
постскриптум: писатель сообщает о своей
прогулке со знакомым, во время которой он
написал Милене открытку и не смог подписать ее и отправить, потому что «не может
больше писать (Есенской), как чужой»
[Кафка, 2011. С. 55]. Кроме того, Кафка
обещает отправить Есенской письмо отцу
(то, которое так ему и не передал) в случае,
если она захочет узнать о его «прошлой»
жизни. После подписи – «F.» – писатель еще
раз благодарит Милену за письмо.
характеризуя
статус,
социальный
Анализ писем за июнь 1920 г. выявил
динамику КД между Ф. Кафкой и его адресатом М. Есенской от официальной до личной, а также намерение Ф. Кафки сократить
дистанцию до интимной, которое, однако,
не было реализовано из-за отказа адресата.
Относительно высокая дистанция власти
характерна для всей переписки. Ф. Кафка
приписывает своему адресату более высокий
М. Есенскую как учителя, чистую и невинную девочку, которой он не отважится коснуться своей грязной и когтистой рукой.
Свои отношения с Миленой он описывает в
терминах преданности и принадлежности
ей, выражая готовность страдать ради нее.
Таким образом, М. Есенская выступает в
письмах Ф. Кафки как субъект властных
отношений, а писатель – как объект этих
отношений. Следует отметить, что данной
дистанции власти противоречит уменьшительно-ласкательное обращение («детка»,
«девочка»). Такое символическое уменьшение было воспринято адресатом (М. Есенской) как вызов своему социальному статусу (видимо, ошибочно). Уменьшительноласкательная форма обращения выступает в
данном случае реализацией намерения писателя сократить КД до интимной.
Для определения КД в письмах М. Есенской Ф. Кафка использует разнообразные
языковые средства, как формальные, так и
содержательно-тематические. К формальным средствам относятся композиционные
элементы писем (обращения, заключение),
средства выражения вежливости, словооб(уменьшительноразовательные средства
ласкательные суффиксы), к содержательнотематическим – описания эмоционального
состояния Ф. Кафки, обсуждение его отношений с М. Есенской, экскурсы в собственную биографию. Все это соответствует личной и даже интимной дистанции.
В таблице представлены результаты количественного анализа речевых средств
реализации КД, отраженные в письме
Ф. Кафки своему отцу и в письмах к
М. Есенской.
Статистика языковых средств выражения коммуникативной дистанции
в письмах Ф. Кафки
Таблица 1
Языковые средства
выражения КД
Модальные глаголы
Глаголы в сослагательном
наклонении
Вопросительная форма
Неопределенно-личная
Пассивный залог
Безличная форма
Клишированные слова и словосочетания (композиционные
элементы писем)
Словообразовательные средства (уменьшительноласкательные суффиксы)
Всего
«Письмо к отцу» 14 33 12 – «Письма к Милене»
(10, 11, 12, 13
и 21 июня 1920 г.) 9 12 5 1 На основании анализа были сделаны сле
дующие выводы.
В качестве речевых средств установления официальной, а также подчеркнуто
уважительной личной дистанции (на границе между личной и официальной) и реализации стратегий вежливости в немецкой
лингвокультуре широко используется сослагательное наклонение (средство смягчения категоричности высказываний), неопределенно-личные и безличные формы, а также пассивный залог (избегание обращения
лично к собеседнику либо упоминания конкретных лиц в процессе коммуникаций, в
том числе как средство смягчения категоричности высказываний).
В качестве средств установления личной
и интимной дистанций используется тематика сообщений (выражение чувств, эмоций, обсуждение отношений между коммуникантами, личностно окрашенная информация).
Композиционные элементы писем (формы обращений, завершений, подписи) выступают в качестве универсальных средств
определения КД.
Обращает на себя внимание то, что и в
процессе опосредованной коммуникации
как для определения КД, так и для задания
дистанции власти используются пространственные «метафоры»: символическое увеличение или уменьшение партнера по коммуникации, избегание вторжения в личное
пространство путем использования пассивного залога, неопределенно-личных и безличных форм. Для символического «сближения» партнеров по коммуникации, кроме
уменьшительно-ласкательных суффиксов,
используется тематика, связанная с выражением чувств, эмоций, экскурсы в личную
биографию, а также клишированные фразы,
символизирующие тактильные контакты
(«Küsse Dich…», «Umarme Dich…» / «целую…», «обнимаю»).
»ÒÒΉӂ‡ÌË ÚÂÍÒÚ‡ Ë ‰ËÒÍÛрÒ‡
| Напиши аннотацию по статье | »––À≈ƒŒ¬¿Õ»≈ “≈ –“¿ » ƒ»– ”—–¿
УДК 811.112.2
С. И. Филиппов, В. В. Лебедева
Новосибирский государственный университет
ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия
filippow07@rambler.ru, edwantrau@yandex.ru
РЕЧЕВЫЕ СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ
КОММУНИКАТИВНОЙ ДИСТАНЦИИ В НЕМЕЦКОЙ ЛИНГВОКУЛЬТУРЕ
(НА МАТЕРИАЛЕ ПИСЕМ Ф. КАФКИ)
Представлены результаты исследования лексико-грамматических, композиционных и тематических средств
выражения коммуникативной дистанции в немецкой лингвокультуре на основании анализа «Письма к отцу»
Ф. Кафки, а также его частных писем к М. Есенской.
|
реконструкции типологии потребностей адресата переводного текста на основе высказывания переводчиков глобального мира. Ключевые слова: возрастная дифференциация адресата, историческая дифференциация наименований адресата, клиентоориентированный перевод, социокультурная дифференциация адресата, социолектная дифференциация адресата, социокультурная фрагментированность, политико-идеологические и субкультурные сегменты адресата, сегменто-ориентированные стратегии перевода, социолингвистическая сегментация.
Актуальность данной статьи заключается в том, что она выдвигает гипотезу о том,
что ряд общественных факторов – культурных, идеологических и других – ведут к определению «потребителя перевода» как
представителя узкого общественного сегмента и дальнейшей его дифференциации
[Сахневич, 2014. C. 192].
Если переводчик хочет совершенствовать свою деятельность, обогащая теорию
перевода информацией о потребителях перевода, он должен признать противоречие
между желанием потребителя перевода получить тот перевод, который хочет потребитель, и отсутствием понимания среди переводчиков и теоретиков перевода того, что
дело не только и не столько в характере
подлинника, а в том, какие требования
предъявляются к переводу со стороны конкретного неповторимого потребителя (ср.
[Апт, 1965. С. 491]). Данное противоречие
предопределило проблему: найти способ,
который позволит донести до переводчиковпрактиков идею о том, что необходимость
учета нужд потребителей перевода является
не очередной абстрактно-теоретической истиной, а результатом действительной общественной эволюции, неотъемлемой частью
механизма которой является и перевод.
Объектом исследования в статье является перевод в своей прагматико-историче-
ской перспективе, а предметом – перевод в
контексте общественных изменений, которые ведут ко все более индивидуализированной дифференциации его адресата и,
следовательно, к сегментации переводческого рынка.
Цель статьи: проследить, в результате
каких общественных факторов возникло
ориентирование перевода на потребителя и,
доказав их историческую и прагматическую
связь, определить основные компоненты
Сахневич С. В. Реконструкция типологии потребностей адресата переводного текста на основе высказываний переводчиков глобального мира // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация.
2015. Т. 13, вып. 2. С. 77–87.
ISSN 1818-7935
¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 2
© –. ¬. –‡ıÌ‚˘, 2015
ƒËÒÍÛÒÒËË Ë Ó·ÒÛʉÂÌˡ
стратегии так называемого «клиентоориентированного перевода».
Необходимость ориентировать перевод
на его потребителя не является, как мы полагаем, результатом одного лишь волевого
усилия со стороны переводчика. Ранее часто
утверждали, что в основе такой необходимости лежит недовольство работой переводчика со стороны потребителя перевода. Эта
точка зрения распространена еще и теперь.
Но это скорей внешние симптомы очень
серьезной проблемы. Наш главный тезис
состоит в том, что необходимость учитывать дифференциацию нужд потребителя
перевода является результатом действия
глобальных общественных факторов.
К таким глобальным общественным
факторам можно отнести нарастающую неоднородность населения или его социокультурную фрагментированность, проявляющуюся в самых различных социальных
формах таких как забота о детях и инвалидах. Вне всякого сомнения, борьба наций за
господство в мире и борьба классов за обладание властью, с одной стороны, и борьба с
расизмом, сексизмом и национализмом, религиозной нетерпимостью и тоталитаризмом, борьба самых различных меньшинств
за свои права, с другой, навсегда поменяли
облик планеты, радикально дифференцировали ее социокультурный «пейзаж». А распространение культуры и передача опыта и
ценностей от старшего поколения к младшему – на фоне перехода от этноцентричного общества к глобальному – ставят перед
обществом такие уникальные задачи, с которыми оно еще никогда не сталкивалась.
Обозначенные общественные процессы
всегда приводили в действие процессы переводческие. В середине XIX века, с точки
зрения классового состава, среди украинцев
превалировал простонародный читатель. На
основе данной информации, Н. Костомаров
рекомендовал для украинцев перевод сербских народных песен, а не переводы Шекспира (цит. по [Кочур, 1968. С. 31]). Фактор
первого и второго языка тоже имеет значение – в современном мире, с языковой точки
зрения, существуют около 1 миллиарда 200
миллионов говорящих на английском языке,
но только 350 миллионов являются носителями языка. Это означает, что мы должны
принять во внимание те лингвистические и
культурные особенности, которые свойст
венны для остальных 850 миллионов говорящих на английском языке (ср. [Byrne,
2006. P. 62]). Важен даже стилевой фактор.
Например, непринужденный стиль на югозападе Америки контрастирует с преобладанием формального на северо-востоке. Но
этого не учли, например, при переводе голландские переводчики, равно как и того, что
Америка не является однородной и с точки
зрения бизнеса – оборудование по тяжелой
металлургии в основном продается на северо-востоке и Среднем западе, а компьютерная индустрия сконцентрирована в калифорнийской «Силиконовой долине» и в
Новой Англии. Голландские переводчики
думают, что в Нью-Йорке, Хьюстоне и ЛосАнджелесе языковая ситуация такая же однородная, как в Амстердаме. В результате,
согласно исследованиям компании English
Text Company, перевод голландских бизнестекстов голландскими переводчиками на
английский язык не всегда обеспечивает
эффективное международное общение, будучи менее информативным из-за невнимания к лингвостилевой локализации, чем тот,
что выполнен американскими, т. е. местными переводческими компаниями [Сахневич,
2014. C. 11-12], лучше представляющими
себе особенности социолингвистического
сегментирования реципиентов перевода.
Как мы уже упомянули, социокультурная
фрагментированность населения часто приводит к борьбе самых разнородных сегментов – национальных [Липкин, 2007. С. 124],
религиозных [Валеев, 2012. С. 124] и сексуальных меньшинств [Кондаков, 2012. С. 85].
Существуют также различные сегменты,
представленные родителями детей [Де Моз,
2000. С. 32], феминистками [Гиллиган, 2000.
С. 167] и некоторые другие. Они отстаивают
свою свободу от чуждых им идеологий или
точек зрения, и перевод на потребителя
«шагает в ногу» с этой борьбой.
Еще в конце прошлого века, в Армении,
армянские переводчики использовали перевод на потребителя для достижения этнонациональных политических целей. Брались
актуальные тексты об освободительной
борьбе болгарского народа [Вазов, 1965.
С. 214], и переводились с расчетом на определенного потребителя – народ, который
тоже ведет освободительную борьбу. Например, переводили произведения болгарских писателей Л. Каравелова, З. Стоянова,
И. Вазова, направленных против турецкой
реакции. Переводы как бы призывали армянских читателей следовать примеру болгар и имели целью активизировать борьбу
армянского народа за свое освобождение.
В силу этого многие названия и имена были
арменизированы [Мкртчян, 1970. С. 42–43].
Примерно с этими же целями в эпоху
чешского национального возрождения,
предполагавшего освобождение от немецкого культурного доминирования, использовались переводы-фарсы для того, чтобы самим названием привлечь широчайшие слои
к чтению на чешском языке и к посещению
чешских спектаклей. При переводе с немецкого языка, придумывались как можно более крикливые названия вроде «Шнап, Лап,
Шнура», «Гонза-поросенок, или Висельник
кается вместе со своей женой», а перевод
«Найденыша» Байярда переделали в «Пражского озорника» [Левый, 1968. С. 456].
В самой Германии во времена тридцати
шести князьков, курфюрстов и эрцгерцогов
требовалось, как говорит А. Арго, подзадорить, подбодрить, а может чуточку подразнить и заразить духом революционной
эпохи многотерпеливого, забитого, полусонного нарицательного Михеля в традиционном
колпаке и с трубкою в зубах, который олицетворял придавленных обывателей. Перевод
для целевого политико-идеологического
сегмента выполнил данную задачу [Арго,
1959. С. 296].
XX век стал веком заботы о ранимой
детской психике только после того, как общество, с точки зрения отношения к детям,
эволюционировало от «эпохи детоубийства»
(с древности до IV в. н. э., которая характеризовалась массовым убийством детей из-за
того, что родители не могли или не хотели
кормить и воспитывать своих детей) к «эпохе отказа от детей» (IV–XIII века н. э., для
которой характерно возрастание удельного
веса нематеринского и несемейного воспитания детей, например, отправление к кормилице, в монастырь или на воспитание в
другую семью). Затем настала эпоха «амбивалентного воспитания» (XIV–XVII вв., для
которой было характерно желание родителей «отлить» из ребенка, как из мягкого
воска, определенную форму, востребованную обществом), на смену которой пришла
эпоха «родителей-диктаторов» (XIX век и
до наших дней, которая характеризовалась
навязчивым стремлением родителей полностью контролировать не только поведение,
но и внутренний мир ребенка). Сейчас мы
наблюдаем распространение идеи родителяпомощника, основой которой является допущение о том, что ребенок лучше, чем родитель, знает свои потребности и что родители могут только помогать своему чаду в
их реализации [Де Моз, 2000. С. 32].
Эти «детско-родительские» потребности
нужно учитывать при переводе литературных произведений для детей. Например,
нужно обязательно учитывать возраст потребителя перевода для того, чтобы не ввести в текст перегруженные ассоциациями и
чрезмерно усложненные образы, эпитеты,
сравнения, выражения и т. д. Возьмем перевод И. Мазнина с белорусского на русский
язык следующего детского стихотворения
Веры Вербы «Чапаев»:
«В бой ведет чапаевцев
Славный командир,
За идеи Ленина,
За свободный мир!»
Литературно в нем все вроде бы правильно, однако маленький читатель не поймет смысла выражения «За идеи Ленина».
Или, другой пример, сможет ли ребенок
воспринять следующий образ: «Высоко в
зените апрельские трубы звенят не смолкая!», который встречается в переводе поэмы Кастуся Киреенки «Пролеска», выполненном Д. Осиным [Литвинов, 1976. С. 34–
35]? Вряд ли кто-нибудь решится предложить полный, адекватный, реалистический
перевод «Гаргантюа и Пантагрюэля» детям
среднего школьного возраста. Для этой
группы читателей, некоторые произведения,
написанные для взрослых, должны, издаваться в вольном, адаптированном переводе
[Коптилов, 1973. С. 261]. Заботясь о различных потребителях перевода, советские издательства «Художественная литература»,
«Наука» и «Детгиз», рассчитанные на разные контингенты читателей, предъявляли
к переводу поэзии различные требования,
что было отмечено в свое время английской
переводчицей А. Паймен [1965. С. 377].
Необходимость обретения всеми людьми
полноценных прав потребовало от общества
в целом [Пеньковская, 2013. С. 200], и от
переводчиков в частности, обратить внимание на то, что потребителям перевода дорого и интересно. В результате, субкультурсексуальных меньшинств
ный
сегмент
ƒËÒÍÛÒÒËË Ë Ó·ÒÛʉÂÌˡ
получил адекватное описание мужской сексуальности в романах Гарсиа Лорки, когда
их перевод осуществил американский переводчик Джек Спайсер [Flotow, 2007. P. 103],
а сегменто-ориентированные стратегии перевода позволяют феминисткам всех стран
донести до общества свои идеи [Flotow,
1991. P. 78–80].
Такой фактор, как забота общества об
инвалидах также отразилась на работе переводчиков, выделивших их в специфический
(социолингвистический)
социолектальный
сегмент. В австрийской провинции Стирия
инвалиды получили перевод текстов со
сложного немецкого языка на простой немецкий язык, потому что австрийское агентство по оказанию услуг в области общения
Capito3 осуществляет внутриязыковой перевод с юридического немецкого языка на немецкий язык, который является более легким для понимания [Schmid, 2011. P. 13–14].
О социолингвистической дифференциации
переводческих задач можно говорить и на
китайском примере, имевшем место еще
ранее, где при помощи перевода «на потребителя» китайские специалисты по переводу
Лу Синь и Цюй Цю-бо обеспечивали народные массы Китая и молодежь переводом на
разговорном языке китайцев, то есть на том
самом «простом» языке, на котором они высказывают свои мысли, а не на безусловно
правильном и безусловно литературном
стиле байхуа [Лу Синь, Цюй Цю-бо, 1975.
С. 359–360, 365].
В современным обществе ведется борьба
с такими явлениями как расизм [Бунак,
1938. С. 15–16], сексизм [Лорбер, Фаррелл,
2000. С. 189] и национализм [Липкин, 2007.
С. 124]. И если переводчики не улавливают
эти веяния и не идут в ногу со своей эпохой
и не реагируют избирательно на различные
социокультурные ожидания, результатом
может стать такая ситуация, как недовольство некоторых родителей в Испании тем,
что переводчики не устранили расистское и
сексистское содержание некоторых произведений Роальда Даля, где встречаются
имена для подчеркивания мужского доминирования, намеки на врожденное господство и превосходство морали мужчин, вертикальная иерархия людей с темной кожей
превосходство европейской культуры над
любой другой культурой, сугубо сексистское описание эгоистичной испорченной
девчонки, неспособной контролировать се
бя. В переводе встречается жадный немец,
выделяемый среди других из-за своей национальности [Dahl, P. 2, 16-19]. В произведениях Энид Блайтон, к примеру, в переводе
встречается девочка, которая не хочет быть
девочкой [Blyton, Famous Five 01, P. 11] и
гордится, когда ей говорят, что из нее вышел бы настоящий мальчик [Blyton, Famous
Five 06, P. 6]. Также мы сталкиваемся с
употреблением оскорбительных слов в отношении афроамериканцев [Cash, P. 4] и с
описанием отца, который всегда делает
мужскую работу [Blyton, Famous Five 08,
P. 39], курит трубку, в то время как женщины кухарничают [Blyton, Famous Five 13,
P. 29] и носят мужчинам тапки [Blyton, Famous Five 04, P. 53].
Потери от проявлений расизма, сексизма
и национализма может нести и бизнес. В
сети австралийских супермаркетов Aldi,
всего неделю спустя после поступления, из
продажи, были изъяты книги Revolting
Rhymes – сборник стихотворений для детей,
написанных Роальдом Далем. Причина недовольства кроется в содержании печатного
издания. Оказывается, одно из стихотворений содержит непристойное слово slut, которое может быть понято по-разному.
В первом случае оно означает – неопрятная
женщина, а во втором – женщина, склонная
к промискуитету [Гриффитс, 2014]. По этой
причине Тони Саммерфилд, глава Общества
Энид Блайтон, одобряет действия издательства Hodder Children's Books по удалению
таких слова как gay or queer, которые со
временем стали оскорбительными или приобрели другие значения или расистские оттенки [Flood, 2010]. В Израиле произведения Роальда Даля были впервые переведены
в 1977 году компанией Zmora-Bitan Publishers, но в 2016 году, в день столетия со дня
его рождения, компания решила заново перевести некоторые из его книг, содержащих
шовинистическое отношение к реальности
[Sela, 2014].
Переводы Библии всегда были центром
религиозных конфликтов и примирений,
содействовали появлению новых религиозных течений и даже провоцировали смену
государственного устройства [Мецгер, 2002.
C. 290-295]. Так, в ходе ожесточенного сопротивления протестантизму и Реформации,
католическая церковь, наряду с организацией новых религиозных орденов, инквизиции, книжной цензуры, также запрещала
осуществление понятного для простого верующего перевода Библии. Оберегая фундаментальную веру, Папа Римский Сикст V
сказал тогда, что правильным переводом
Библии может являться только один вариант
перевода, иначе «…наших верующих будут
поить сывороткой вместо молока, и желчью
дракона вместо вина…» [Sixtus V, 2006.
C. 117]. Однако Мартин Лютер, свободный
от всякого преклонения перед Вульгатой,
осуществил перевод Библии, ориентированный на язык простого потребителя [Фокс,
2009. C. 51]. Лютер был привержен принципу приближения текста к основной массе
читателей и всегда призывал «…спраши-
вать, как осуществить тот или иной перевод
не у приверженцев буквального латинского
языка, а у потребителя этого перевода – матери, работающей у себя дома, у детей, играющих на улице, у простолюдина на рынке…» [Luther, 1998. C. 9].
Уильям Тиндейл (1494–1536), осознав,
что при помощи непонятного для простого
народа перевода Библии католические священники скрывают от этого народа Слово
Божье [Фокс, 2009. C. 46-50], решил упростить библейский текст, устранив из него
лингвистические средства возвышенного и
формального стилей: артикли, когда речь
шла об уникальных объектах; причастия;
cложное дополнение с инфинитивом или
герундием; слова, несущие примерно одинаковое значение; придаточные подлежащего и расщепленные конструкции [Сахневич,
2014. C. 153].
Полсотни лет спустя после того, как
Уильяма Тиндейла сожгли на костре за упрощенный перевод Библии, под влиянием
его деятельности, католическая церковь выпустила Библию Дауэй-Рэймс, в котором
текст был все-таки упрощен. Но этот текст
опять оказался непонятным для простых
людей. Это и сподвигло короля Иакова в
начале XVII века запустить новый проект по
переводу Библии [King James, 2006. C. 115].
В ней устранялись расплывчатые выражения, пассивные конструкции, заменялись
переходные глаголы, имеющие идентичное
прямое дополнение, на глаголы, представленные одним словом, устранялись причастные конструкции, формальный глагол меняется на фразу или неформальную фразу,
не использовались единообразные фразовые
обороты, повторяющиеся слова, инверсия и
образные сравнения [Douay-Rheims Bible,
2008. P. 115].
Роль ориентированного на потребителя
переводчика оказалась ключевой и при переводе Нового Завета Епифанием Славинецким на новый славянский язык. Перевод,
выполняемый Епифанием, вполне удовлетворял нуждам верующих людей, но, на определенном этапе, Епифания заменили его
ученики. Перевод, осуществленный ими,
оскорбил убеждения русских людей и их
греческому Православию
преданность
[Фирсов, 1751]. Как выяснилось позже, при
замене переводчика не было учтено, что, вопервых, еврейский язык на высоком уровне
знали только Иероним, Ориген, Ефрем, Сирин и Епифаний, и во-вторых, ученики
Епифания уже были подвержены влиянию
латинской Вульгаты, и это негативно сказалось на переводе Нового Завета [Мецгер,
2002. C. 231].
Внедрение в российский быт западной
культуры в России стало еще одним толчком к развитию перевода на потребителя.
В период царствования Екатерины II становится признаком хорошего тона знакомиться с идеями эпохи Просвещения, с работами
Руссо, Вольтера, Гельвеция, Дидро, Мабли,
Рейналя. В качестве переводчиков Вольтера,
например, выступали видные писатели, такие как Фонвизин, Херасков, Сумароков,
Богданович и Княжнин. Последний осуществил в некотором условном смысле «клиентоориентированный» перевод трагедии
«Ольга», который представлял собой вольный перевод-переделку трагедии Вольтера
«Меропа» с переносом действия в древнюю
Русь [Кулакова, 2004. С. 39]. Херасков, переводя Анакреона, не переводит, а пишет
свои собственные стихи, совсем не похожие
на греческие оригиналы, и развивает в них
моралистические суждения, которые адресуются избранному женскому сегменту читателей, обозначенных словами «разумная
россиянка» [Западов, 2004. С. 18]. Поэтому,
неудивительно, как говорит М. Л. Гаспаров,
что «…XVIII век был периодом перевода,
приспосабливающего подлинник к привычкам русского читателя – и в метрике, и в
стилистике, и даже в содержании: грань между подлинником и подражанием-перера-
боткой была почти незаметна. Также эпохой
приспособительного перевода, предельной
точкой которого были, пожалуй, курочин
ƒËÒÍÛÒÒËË Ë Ó·ÒÛʉÂÌˡ
ские переводы из Беранже» [Гаспаров, 1971.
С. 108–109].
Мировоззрение и идеологии XIX века –
борьба рас за господство в мире и борьба
классов за обладание властью – оказались
более весомы нежели принципы других
идеологий, в результате чего расизм и коммунизм стали главенствующими в XX веке
[Arendt, 2002. С. 218]. Перевод на потребителя – сегмент «тех, которые еще не приняли эту главенствующую идеологию», –
господствующие
помогал внедрять эти
идеологии в литературу в пору шествия по
планете тоталитарных режимов: в нацистской Германии, фашистской Италии, Испании, Португалии и в Бразилии период правления военной хунты в Бразилии с 1964 по
1989 г. [Schaffner, 2007. С. 138].
Во времена СССР, в период начала
дружбы с Индией, требовалось обеспечить
советского читателя представлением о
реальной Индии, ее древних обычаях и философии, а не об условной Индии современников Жуковского, не о романтических отношениях влюбленных в индийскую жизнь,
своеобразно отраженных в эпосе. Советские
переводчики справились с этой задачей, переводя так, как этого хотелось советскому
правительству [Липкин, 1964. С. 16].
Конец ХХ века и начало XXI века было
ознаменовано исчезновением тоталитарных
идеологий и движением к глобализации мира [Лапшин, 1991]. Однако влияние этих
идеологий до сих пор чувствуется в ряде
произведений, заставляя, например, некоторых родителей в Испании обеспокоиться
тем, что идеологическое содержание детских книг, выпущенных в ГДР, может развить у детей однобокое – прокоммунистическое – понимание окружающего мира
[Lathey, 2009. P. 32–33].
В рамках движения к глобальному миру,
вышла Программа Европейского Союза
«Развей туман», которая предписывает, как
некогда Мартин Лютер, упрощать язык и
стиль текста ради потребителя перевода,
тем самым сделав его более понятным
[Schmid, 2011. P. 13–14]. Программа предписывает, что переводчик должен учитывать нужды и потребности читателя, по этой
причине делая перевод кратким и, прежде
всего, несущим смысл, чему не способствуют употребление большого количества
существительных, форм в страдательном
залоге, ложных друзей переводчика, жарго
низмов и аббревиатур. Документ настолько
радикален, что там звучит термин tailormade – букв. «сшито по заказу», т. е. «клиентоориентированный» [Wagner, 2010. P. 4–5].
Другим следствием глобализации является внедрение современной западной рациональности в быт и уклад народов мира.
И часто это приводит к конфликтам, потому
что когда современная западная рациональность привносится в «примитивные» с европоцентричной точки зрения «племена».
Вторгаясь при этом в радикально чужеродный
контекст и выполняя неоколонизаторскую
функцию, она опирается на свой культурный
материал, существенно отличающийся по
имманентному ему символическому и политическому статусу [Bohannan, 2006. P. 366–
375]. Перевод, принимающий в данном случае форму культурального, служит здесь
буфером, часто способствуя примирению.
Поэтому, Талал Асад, профессор антропологии из Городского университета НьюЙорка, считает, что культуральный перевод,
рассчитанный на конкретного этнокультурного потребителя, является необходимым
условием мира [Asad, 2006. P. 494].
Распространение культуры массовым тиражом стало, пожалуй, наиболее радикальным толчком к стратегии перевода, который
мы называем «клиентоориентированным».
Джон Дьюи, человек, который принадлежит
XX веку, призывал сделать культуру массовой, не запирая ее в музеи и галереи. Он
презирал идею общества как «эффективного
предприятия», где все, что мешает эффективному производству, должно быть вынесено за пределы данного социума. По Дьюи,
картины и скульптуры должны быть на
фабрике и на улице, в офисе и на складе
[Dewey, 1980. P. 8–10], размещая культуру,
таким образом, рядом с человеком, перемещая ее из зоны элитарности к зоне демократичности [Гуревич, 2001. С. 142].
Перевод шел в ногу и с этим процессом.
Британской переводчице текстов на русский
язык А. Паймен удавалось распространять
русскую и советскую культуру массовым
тиражом, делая произведение доходчивым
для «читателя без специальной подготовки»
[Паймен, 1965. С. 377], а Самуил Маршак
внес значительный вклад в укоренение старинных сонетов Шекспира в литературной
жизни нынешнего поколения, говорящего
на русском языке [Костецки, 1976. С. 468–
469]. На сегмент «читателя без специальной
подготовки» ориентировал свой перевод и
Абай Кунанбаев, когда он, как писал М. Каратаев, приблизил любовь, описанную в
«Евгении Онегине», к представлениям «казахских студентов, не специализирующимся
в языках», переведя отрывки из романа путем «вдохновенного пересказа» великой и
цельной любви. Мухтар Ауэзов, по словам
того же литературоведа, подчеркивал и
необходимость, и историческую оправданность таких стратегий перевода, учитывающих социокультурную и языковую сегментацию читательской аудитории [Каратаев,
1962. C. 230].
Внутри массовой культуры формируются
различные субкультуры, которые, образуя
единое целое с обществом, постоянно
взаимодействуют друг с другом, в результате чего отмечаются динамические изменения и постоянная наработка новых культурных практик [Духова, 2012. С. 27]. Если
переводчики, представители традиционной
культуры, не будут знакомы с субкультурами тех, для кого они переводят и не выделят
в общенациональном адресате субкультурные переводческие сегменты, то может возникнуть ситуация культурного диссонанса.
Так, например, перевод фильма «Властелин
Колец» привел в ужас японских любителей
этого фильма своим несоответствием субкультуре части японской молодежи, хотя, с
точки зрения лингвистической, перевод был
выполнен на высоком уровне [O'Connell,
2007. P. 128]. Японские почитатели Толкина
создали в интернете свое лобби и писали
петиции с жалобами на «нетолкиновское»
качество перевода дистрибьютерам фильма
и лично продюсеру фильма Питеру Джексону [Там же].
Традиционно считается, что ключевым
общественным фактором, влияющим на историческую динамику перевода и появление
повторных версий знаковых оригиналов,
является передача опыта и ценностей от
старшего поколения к младшему [Суханов,
1976. С. 13–14]. По мнению Л. Мартынова,
особая роль в этом процессе принадлежит
переводчику, который есть человек своего
времени и который переводит от себя и для
своих современников. К тому же, переводчик
не должен бесстрастно воспроизводить подлинник [Эткинд, 1970. С. 62], замечая непрерывную переоценку ценностей на всех
этапах истории развития человеческого общества.
Действительно, люди смотрят на переводы, сделанные в прошлом, глазами современности, и их не удовлетворяют даже
классические образцы предшественников, и
они переводят вновь, внося свою идейную
интерпретацию, свое эстетическое понимание идеала. С ним согласен, в принципе,
А. Гусейнаев, говоря о переводе «Витязя в
тигровой шкуре» Руставели и «Божественной комедии» Данте на русский язык. Он
отмечает, что при всем величии подвига М.
Лозинского, его слог порой тяжел, встречаются не всегда удачные «неологичные» деепричастия на старославянский лад [Гусейнаев, 1974. С. 35]. То же говорил А. Гатов.
Во времена СССР, в 1964 году существовал
этап, когда требовательного читателя уже не
удовлетворяли тот уровень и те методы, которыми довольствовались в тридцатые, когда художественный перевод ограничивался
лишь общим знакомством с литературами
народов СССР [Гатов, 1964. С. 364]. В. Брюсов считал, что нужно сделать так, чтобы
современные переводы удовлетворяли
«массового читателя» следующего поколения, высказывая мнение о том, «…что теперь многим малодоступно, через несколько
десятилетий должно быть доступно для самых широких кругов…» [Гаспаров, 1971.
С. 113]. А. Шатирян связывал появление
повторных переводов с противоречивостью
переводного произведения, из-за чего они
стареют быстрее подлинников [Шатирян,
1977. С. 401]. Эти высказывания справедливы, но в наше время, динамика и структура
переводческой деятельности в значительной
степени формируется, как мы попытались
показать выше, социокультурной дифференциацией адресата (потребителей перевода),
приводящей к дроблению относительно единого общенационального культурного пространства переводного текста на различные
«потребительские» сегменты, основные типы которых также были намечены выше.
Интересно в этой связи проследить хронологически эволюцию русскоязычных наименований потребителя перевода на протяжении всей истории перевода вплоть до
нынешних времен. Если сначала потребителя
перевода называли в обобщающем смысле,
именуя его «простолюдинами», «народом»,
«обывателем», «читателем, «зрителем», «массовым читателем, «читающей публикой»,
«широчайшими слоями населения», то ближе к ХХ в. идентифицирующие наименова
ƒËÒÍÛÒÒËË Ë Ó·ÒÛʉÂÌˡ
ния стали приобретать ограничительные
уточнения, придающие им все более специализированный характер: «советский читатель», «современный читатель», «разный
читатель», «русский читатель», «маленький
читатель, «читатель без специальной подготовки»; «современник», «нынешнее поколение», «следующее поколение», «ребенок»,
«наша публика»; «армянский народ, «народ,
который ведет освободительную борьбу»;
«говорящие на английском языке», «студент», «студенты, не специализирующиеся в
языках». Ближе к XXI в., сегментация потребителей переводного текста по различным социокультурным и социолингвистическим признакам становится еще более
дифференцированной, а фрагментированность общекультурного пространства возрастает. В результате, наименования различных
сегментов потребителей переводного текста
становятся еще более узкими (допуская, однако, всевозможные пересечения, сильно
усложняющие общую картину субкультурного дробления): «верующие», «инвалиды»,
«инженеры», «преподаватели», «работники
министерства», «ученый круг», «историки
литературы», «историки перевода», «сексуальные меньшинства», «феминистки» и т. д.
Потребителя перевода определяют как
«представителя целевой культуры» к началу
восьмидесятых годов ХХ в. [Stenzl, 1983.
P. 48]. Сейчас же, по нашему мнению, социокультурная дифференциация потребителя перевода стала настолько дробной, что
его можно определить как «представителя
целевой субкультуры».
Определения потребителя перевода, как
было показано в работе С. Сахневича «Отсутствие перспектив развития перевода как
искусства в эру маркетинговой компании»
[Сахневич, 2014] меняются в соответствии с
нуждами и потребностями конкретного потребителя. Если в эру производства это был
«перевод для читателя», то в эру бизнескомпании – «перевод для заказчика». Термин «заказчик», конечно, далеко не нов, он
активно используется сторонниками скопостеории, разработанной Гансом Фермеером и
Катариной Райс. Настаивая на смещении
акцента переводческого внимания с исходного текста на текст перевода, эта, несомненно, радикальная теория допускает, что
иногда текст оригинала вообще не задает
стандартов и требований к переводной версии и что переводчик имеет право «само
стоятельно создать» на его базе свой текст,
руководствуясь знанием цели или указаниями заказчика.
Радикализм установок
скопос-теории
чреват, однако, возвратом эры переводческого произвола. К тому же переводчик, о
котором мы пишем в статье и которого
имеют в виду цитируемые нами переводоведы, писатели и литераторы, никогда, в
отличие от представителя переводческого
агентства, «не видит в лицо» своего читателя, он для переводчика фигура не реальная,
а абстрактная, заказчик в переносном смысле, а не прямом. Поэтому верное решение
состоит в том, чтобы соединить конкретного
получателя текста перевода с переводчиком
через создание типологии потребностей адресата ПТ на принципах дифференциации и
сегментации потребителей перевода на что
было указано еще в 90 годах прошлого века
в [McCarthy, Perreault, 1990. P. 82–85]. Мы
не можем еще дать «правильное» названием
каждому сегменту потребителей, такое, которое отражало бы их определяющие требования к переводу и служило бы надежным
указанием-заказом для «клиентоориентированного» переводчика. Мы надеемся, однако, что приведенный обзор исторических
свидетельств о потребностях адресата и выделенные нами на их основе типы социокультурной (субкультурной) дифференциации представляют собой шаг в верном
направлении. Это и есть та самая «клиентоориентированная» информация о потенциальных потребителях перевода и их возможной реакции на то, что им предлагают, о
которой говорят в виде пожелания Э. Маккарти и В. Перро [McCarthy, Perreault, 1990.
P. 132].
Подчеркнем еще раз, что, в целом, отказ
учитывать нужды потребителей перевода
при переводе фактически означает игнорирование тех общественных факторов, которые действуют и продолжают действовать в
нашем обществе, и неотъемлемой частью
которых является сам перевод. Это вдвойне
важно, потому что общество продолжает
меняться, а значит, продолжают меняться
нужды потребителей перевода, на которые
переводоведение должно адекватно реагировать.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 81-116.6
С. В. Сахневич
Филиал МГГУ им. М. А. Шолохова в Балабаново
ул. Гагарина, Балабаново, 249000, Россия
crash68@yandex.ru
РЕКОНСТРУКЦИЯ ТИПОЛОГИИ ПОТРЕБНОСТЕЙ АДРЕСАТА
ПЕРЕВОДНОГО ТЕКСТА НА ОСНОВЕ ВЫСКАЗЫВАНИЙ ПЕРЕВОДЧИКОВ
ГЛОБАЛЬНОГО МИРА
Общественные факторы влияют на то, как развивается перевод, потому что любое событие в общественной
жизни людей, неизбежно разделяя их, одновременно разделяет и потребителей перевода на непохожие друг на
друга сегменты. Переводчики, однако, замечая в истории перевода лишь историю идеологических разногласий
между самими переводчиками, рассматривают необходимость подбора метода перевода в соответствии с типом
потребителя перевода как прихоть переводчика, а не как требование современного этапа перевода, достигшего
очередной вехи в своей эволюции.
|
релыативизациыа неядерных именных групп в старобаскском языке и проблемы перевода. Ключевые слова: баскский язык, релятивные клаузы, относительные местоимения, актанты
глагола, стратегии перевода.
10.21638/11701/spbu09.2017.307
Zaika Natalia M.
Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences
9, tuchkov pereulok, St Petersburg, 199004, Russia;
St Petersburg State University,
7–9, Universitetskaya nab., St Petersburg, 199034, Russia
zaika.nat@gmail.com; n.zaika@spbu.ru
relativisatiOn Of ObliqUe nOUn Phrases in the Old basqUe texts:
translating a tyPOlOgical cOnstraint
In Basque, absolutive, ergative and dative nPs can be relativized, cf. egin dudan etxea ‘the house which
I built’. other arguments are less accessible to relativization, though sometimes it is possible. In our
paper, we analyze translation strategies that enable us to avoid the typological constraint in question.
The study is based on four old Basque translations of the new testament from Spanish and French
Basque country.
The basic strategy (suffix -n used for prepositional relative clauses) is indeed rarely observed with
oblique cases. The relative pronouns zein ‘which’ and sometimes non ‘where’ are often used instead,
especially when relativizing genitives.
Instead of a relative construction two independent clauses can be used as a rare strategy. Another
translation strategy is omitting the relative clause. It is extremely marginal, most probably because the
translator deals with a sacred text, therefore such an omission can be accounted for as an accidental
error. Finally, to avoid the relativization of an oblique nP it is possible to reformulate the original
sentence using a core case instead of an oblique one.
Some of the relativization strategies observed in the old Basque translations are well-attested
cross-linguistically. Refs 21.
Keywords: Basque, relative clauses, relative pronouns, verbal arguments, translation strategies.
© Санкт-Петербургский государственный университет, 2017DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.307
в настоящей статье1 мы рассмотрим проблемы перевода относительных клауз
в старобаскских текстах2. относительные конструкции достаточно подробно описаны в баскологической литературе (ср. [Ariagoitia; Rebuschi 1997, 1998; eGLU-V;
carreiras et al.] и др.), причем особенно активно они изучались, начиная с диссертации P. де рейка 1972 г. [de Rijk]. в баскском языке способностью к релятивизации стандартным способом, то есть с помощью показателя -n на вспомогательном
глаголе в аналитическом предикате либо на синтетическом предикате относительной клаузы, обладают именные группы в абсолютиве (1), эргативе (2) и дативе
(3) [eGLU-V, с. 212], а именно те именные группы, которые согласуются с полиперсональным глаголом в лице и числе (в дальнейшем мы будем называть такие составляющие ядерными актантами), занимая, таким образом, верхние три позиции
в иерархии доступности именных групп кинэна и комри [Keenan, comrie].
(1)
(2)
(3)
d-u-da-n-az]3
[Ikus-ten
видеть-ipfv abs.3.prs[sg]-abs/erg-erg.1sg-rel-ins.sg говорить
«я говорю о том, кого видел» [eGLU-V, c. 212].
mintzo
naiz.4
aux
ebats-i
d-u-en-ak]
[Behin
однажды украсть-pfv abs.3.prs[sg]-abs/erg[erg.1sg]-rel-erg.sg два-indf-in
egi-n
сделать-pfv aux
«тот, кто один раз украл, может украсть во второй раз» [eGLU-V, c. 212].
dezake.
bi-ta-n
gusta-tzen
[Sagarr-ak
ez zai-zki-o-n-ik]
яблоко-abs.pl нравиться-ipfv не [3.abs.prs]abs/dat-abs.pl-dat.3sg-rel-part
ez
не
«нет такого человека, которому не нравятся яблоки» [eGLU-V, c. 212].
da.
aux
1 автор хотел бы выразить благодарность анонимным рецензентам за ценные замечания. За
все возможные неточности и ошибки ответственность несет исключительно автор.
2 Баскский язык — изолят, на котором говорят около миллиона носителей в Северо-восточной испании и Юго-Западной Франции. язык является морфологически эргативным, с признаками
синтаксической аккузативности, полиперсональным. При достаточно свободном порядке слов базовым является SoV. Первые старобаскские печатные тексты датируются серединой XVI века. Периодизация баскского языка является проблематичной, поскольку в письменный период развития
языка не происходило резких грамматических изменений. так, академическая грамматика баскского языка [Hualde, ortiz de Urbina] не выделяет периодов в истории развития языка. выделение
классического баскского (1545–1745) и современного баскского (1745–1968) Б. Завадилом [Zavadil,
с. 61–62] не получает в его монографии достаточного обоснования и кажется нам искусственным.
в нашем исследовании под концом старобаскского периода мы понимаем 1918 г., в который началось создание литературного языка euskara batua.
3 в большинстве случаев для вспомогательных глаголов мы используем упрощенное глоссирование (aux). Более подробное глоссирование вспомогательных глаголов используется в случае необходимости указать согласовательные показатели, соответствующие релятивизируе мым именным
группам. в примерах (1), (2), (3) и (21) с помощью условных обозначений «abs/erg», «abs/dat»
и «abs/erg/dat» выражается корень вспомогательного глагола, служащий для образования форм
эргативно-абсолютивного, абсолютивно-дативного и трехперсонального типа соответственно.
4 в примерах (1)–(3) глоссы наши. Здесь и далее в примерах относительные клаузы выделяются
квадратными скобками.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
хотя в ряде случаев и возможна. она зависит от ряда синтаксических ограничений, морфологической сложности падежного оформления и актуального членения
предложения, а также от совпадения падежа или его отсутствия в главной и зависимой клаузах [Hualde, ortiz de Urbina, c. 775–781]. упомянутый ряд факторов скорее связан с большей или меньшей возможностью релятивизации именных групп
в косвенных падежах, чем с ее принципиальной возможностью или невозможностью.
в основной части нашей статьи мы рассмотрим стратегии перевода, позволяющие избежать вышеупомянутого типологического ограничения, связанные с релятивизацией именных групп в неядерных падежах и другими способами перевода
конструкций, синонимичных относительным. Материалом нашего исследования
служат четыре старобаскских текста (Четвероевангелия), три из которых были написаны авторами из Французской Страны басков (Й. лейсаррагой, Й. аранедером,
ж.-П. дювуазеном), а четвертый — из испанской (Х. а. уриарте)5. С большой долей вероятности можно предполагать, что тескты были переведены с французского
и испанского языков соответственно, хотя не исключается и возможность перевода
евангелия с латыни. источником текстов послужил портал старобаскских текстов
Klasikoen gordailua [klasikoak]. База примеров для данного исследования представляет сплошную выборку: 75 стихов из евангелия, для переводов которых требуется
релятивизировать именные группы, стоящие в неядерных падежах в четырех переводах, то есть 300 примеров с 316 контекстами, потенциально требующими употребления относительных клауз. особенностью рассматриваемых нами переводов,
в отличие от оригинальных текстов, является тот факт, что переводчик вынужден
как можно точнее передавать смысл сакрального текста, тогда как автор оригинального текста легко может переформулировать свои мысли, избежав грамматически затруднительной конструкции6. Затем мы сопоставим стратегии перевода
относительных клауз со способами релятивизации в языках мира, сделав попытку
выявить между ними сходства и различия, и подведем итоги исследования.
2. Стратегии перевода предложений, требующих релятивизации неядерных
именных групп в баскском языке
При переводе относительных клауз основная стратегия релятивизации, то есть
употребление вышеупомянутого показателя -n (стратегия I), действительно не является преобладающей при необходимости релятивизации именных групп в паде
5 Joanes Leizarraga («Iesus Krist Gure Iaunaren testamentu Berria», 1571 г.); Joanes Haraneder
(«Jesu Kristoren ebanjelio saindua», 1740 г.); Jean-Pierre Duvoisin («Bible Saindua. testament Berria»,
1859–1865 гг.); Jose Antonio Uriarte («Biblia», 1858–1859 гг.). у Х. а. уриарте мы исследовали первую
версию евангелия от Матфея из двух. тексты на портале приводятся в современной орфографии.
в статье используются сокращения Мф., Мк., л., и. при ссылке на евангелия от Матфея, Марка,
луки и иоанна соответственно. При сокращениях приводятся глава и стих.
6 Ср. нарушение известного типологического ограничения Person-case constraint, известного
также как me-lui constraint, то есть ограничения на одновременное употребление абсолютивной или
аккузативной клитики первого и второго лица и дативной клитики при трехперсональных глаголах
в контекстах типа «он меня тебе представил». данное ограничение, характерное и для баскского,
нарушается несколько раз лишь в старобаскских переводах евангелия, в которых переводчик
пытается передать оригинальный текст буквально.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
такая стратегия встречается в 22 % контекстов нашей выборки. Приведем пример
её использования7:
(4) Mф. 24:50 […] то придет господин раба того в день, в который он не ожидает,
da
zerbitzari har-en nausi-a
и в час, в который не думает […]
ethorri-ko
прийти-fut aux раб
egun-ean
день-in.sg
«[…] придет хозяин того раба в день, в который он не ожидает, и в час, в который не знает […]» (Haraneder).
тот-gen хозяин-abs.sg ждать-ipfv не aux-rel
d-aki-en]
abs.3sg.prs-знать-rel
ez
[har-k
тот-erg не
[iguriki-tzen ez du-en]
oren-ean
час-in.sg
eta
и
как и в других старобаскских и современных баскских текстах, относительные
клаузы с показателем -n могут стоять как в препозиции (4), так и в постпозиции (5)
по отношению к вершине, причем наиболее типичной является именно препозиция (данный признак вполне естествен для баскского языка, в котором зависимые,
как правило, предшествуют своим вершинам)8. При постпозиции относительной
клаузы она, кроме относительного показателя, оформляется показателем абсолютива единственного числа –a либо другим детерминантом.
(5) и. 9:19 […] это ли сын ваш, о котором вы говорите, что родился слепым?
seme zue-k
da
zue-n
aux вы-gen сын
Haur
это
[d-io-zue-n-a]?
abs.3.prs-говорить[abs.sg]-2pl.erg-rel-abs.sg
«[…] это ваш сын, о котором вы говорите, что он родился слепым?» (Leizarraga).
вы-erg слепой родиться[pfv] aux-compl
ze-la
iaio
itsu
де рейк в 1972 г. описывает в гипускоанском диалекте (испанская Страна Басков) две различные системы, характерные для различных носителей: «ограниченную систему», в которой с помощью показателя -n релятивизируются только
именные группы в ядерных падежах, и «расширенную систему», в которой могут
релятивизироваться не только абсолютивная, эргативная и дативная именные
группы, но также инессивная, аллативная, аблативная и инструментальная [Rijk,
р. 82–92]. отметим, что основное значение инессивной, аллативной и аблативной
именных групп является локативным: таким образом, они занимают следующую
после субъекта, прямого и косвенного объекта позицию в модифицированой Х. леманном иерархии кинэна и комри [Lehmann, с. 669]. как следует из нашего материала, система с чертами расширенной характерна и для старобаскских диалектов
Французской Страны басков. так, у Й. лейсарраги, Й. аранедера и ж-П. дювуазена
таким образом могут релятивизироваться именные группы в инессиве (6), инструменталисе (5) и аллативе (7):
7 в примерах мы сначала приводим библейский текст в Синодальном переводе (https://www.
bibleonline.ru/bible/rus/), а затем глоссу с буквальным переводом.
8 Ср. классификацию стратегий релятивизации д. Максвелла, основанную на классификации
т. Гивона. в рамках данной стратегии баскский рассматривается как язык, для которого характерна
Prenominal Word order Strategy (Prenom-Wo-S), коррелирующая с порядком слов SoV [Maxwell,
c. 355].
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
kruzifika-tu
[hura
iza-n
тот[abs] распять-pfv быть-pfv aux[rel] место
Eta
и
«и на том месте, где он был распят […]» (Leizarraga).
zen]
leku
harta-n
тот-in
(7)
л. 24:28 и приблизились они к тому селению, в которое шли […]
Hurbill
zir-enean [zi-oha-z-en]
приблизиться быть-pfv aux-temp abs.3.pst-идти-pl-rel деревня-abl.sg
«когда они приблизились к деревне, в которую шли […]» (Haraneder).
herri-tik
iza-n
По данным [Krajewska], в баскских текстах XVI–XIX вв. (т. е. старобаскских
в нашем понимании текстах) способность к релятивизации именных групп в некоторых падежах зависит от положения зависимой клаузы относительно вершины:
так, релятивизация дативной именной группы возможна в препозиции и невозможна в постпозиции.
Самой распространенной стратегией перевода с релятивизацией неядерных
именных групп (50 % контекстов) является использование относительных местоимений zein «который» (особенно это характерно при релятивизации генитивных
именных групп), а также относительного местоименного наречия non «где» (употребление последнего, вероятно, является синтаксической калькой с французского
языка, где союз où «где» используется в относительных клаузах при обозначении
времени)9:
(8) Mф. 1:16 иаков родил иосифа, мужа Марии, от которой родился иисус […]
zan
iza-n
sortua
senarr-a,
[zeс‑gan‑dik
eta Jakob-gan-dik
и иаков-anim-abl.sg рождаться-pfv-abs.sg aux-pfv aux иосиф[abs]
Maria-ren
zan
Мария-gen муж-abs.sg который-anim-abl.sg родиться[pfv] aux
Jesus]
иисус[abs]
«и от иакова был рожден иосиф, муж Марии, от которой родился иисус […]»
(Uriarte).
Jose,
jaio
(9) и. 4:53 из этого отец узнал, что это был тот час, в который иисус сказал ему:
ezagu-tu
zuen beraz, hura
[…]
Aita-k
отец-erg.sg знать-pfv aux итак тот[abs] aux-compl час-abs.sg
erran
сказать-pfv aux
«итак, отец узнал, что это был час, в который иисус ему сказал: […]» (Duvoisin).
Jesus-ek]
иисус-erg
[non
где
baitzioen
ordu-a,
ze-la
Местоимение zein (zoin) было распространено во всех диалектах до второй половины XIX в. [Hualde, ortiz de Urbina, р. 762]. его использование в качестве отно
9 дополнительным аргументом в пользу этого предположения служит тот факт, что по
результатам проверки в корпусе [klasikoak] сочетания лексем, обозначающих временные периоды со
значением «час», «день», «месяц» и «год», с местоименным наречием non, находящимся в контактной
постпозиции, обнаружилось, что практически все примеры такого сочетания фиксируются
в текстах на лабурдинском диалекте, т. е. во Французской Стране басков.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
вопросительное местоимение, как предполагается, возникло под влиянием романских языков, где некоторые местоимения также полисемичны и могут выступать
как в качестве вопросительных, так и в качестве относительных [trask, c. 320; Heine,
Kuteva, c. 206] (ср. употребление que «что» в испанском языке и que «что» во французском). данное предположение, по нашему мнению, может быть косвенно подтверждено тем фактом, что в баскском языке подчинительная связь между клаузами практически всегда маркируется на глаголе зависимой клаузы, а не выражается
с помощью отдельной словоформы, как это происходит и в других типах зависимых клауз в романских языках. отметим, что указанная полисемия характерна для
подавляющего большинства языков европы, однако за ее пределами практически
не встречается [Heine, Kuteva, р. 206], что является дополнительным аргументом
в пользу ареального влияния, а не независимого типологического развития10. однако, несмотря на появление в баскском языке новой стратегии релятивизации, ни
в одном из диалектов не была утрачена основная стратегия11. как правило, вершиной относительной клаузы является именная группа, иногда содержащая указательное местоимение hark «тот»; в более редких случаях в качестве вершины выступает местоимение haina «тот, таковой», исследованное в [Rebuschi 1997, 1998].
относительная клауза с местимением zein всегда следует за своей вершиной (ср.
аналогичное развитие постпозитивных относительных клауз в качестве вторичной
стратегии релятивизации в кечуа и турецком в [Henderey, р. 189]).
Гораздо более редок способ перевода, при котором избегается подчинительная
связь при сохранении содержания текста (стратегия III). Случаи разделения сложноподчиненного предложения на две независимые клаузы, то есть использование
сочинительной связи (стратегия IIIa), составляют 10 % из всех контекстов нашей
выборки:
(10) Mф. 1:16 [иаков родил] иосифа, мужа Марии, от которой родился иисус, на
зываемый Христос […]
Jose,
senarr-a;
Maria-ren
иосиф[abs] Мария-gen.sg муж-abs.sg и Мария-anim-abl
jaio
zen
родиться[pfv] aux иисус[abs]
«[…] иосифа, мужа Марии, и от Марии родился иисус […]» (Duvoisin).
[eta Maria-gan-dik
Jesus]
(11) л. 8:12 […] а упавшее при пути, это суть слушающие, к которым потом при
bazterr-eko-ak
dirade, enzu-ten
дорога край-genl.sg-abs.pl aux
ходит диавол […]
Eta bide
и
deabru-a]
[gero
дьявол-abs.sg
потом приходить-ipfv aux
«и те, кто слушают, находятся у края дороги: потом приходит дьявол […]»
(Leizarraga).
слушать-ipfv aux-rel-abs.pl
dute-n-ak:
ethor-ten
da
10 Мы благодарим анонимного рецензента, указавшего на данное обстоятельство и пореко
мендовавшего обратить внимание на соответствующее исследование.
11 р. Хендери отмечает существование подобной ситуации для кельтских языков [Henderey,
р. 147].
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
зи относительного типа, является переформулировка текста таким образом, чтобы
он содержал лишь одну клаузу (стратегия IIIb), ср. (12). она используется в 9 (3 %)
контекстах.
(12) Mф. 11:10 ибо он тот, о котором написано: […]
Hor-taz
тот-ins
«Потому что о нем было написано: […]» (Haraneder).
ezen
поскольку
izan
быть-pfv
da
aux
eskriba-tu-a
писать-pfv-abs.sg
одной из наиболее редких стратегией перевода в случае затруднительности релятивизации с помощью базовой стратегии является ее опущение, иногда вместе
с матричным предикатом (стратегия IV, 12 контекстов, или 4 %); ее использование,
вероятно, связано с тем, что переводчик считает содержание зависимой клаузы выводимым из контекста:
(13) л. 11:22 […] возьмет всё оружие его, на которое он надеялся, [и разделит по
хищенное у него] […]
bere
его
«[…] он отнимет у него всё его оружие […]» (Uriarte).
kendu-ko
отнять-fut
guzti-ak
весь-abs.pl
arma
оружие
diozka
aux
(14) Мф. 20:22 Можете ли пить чашу, которую я буду пить, или креститься креще
нием, которым я крещусь?
eda-n
пить-pfv aux
«Можете ли вы пить из чаши, из которой мне приходится пить»12 (Haraneder).
behar
я-erg пить-pfv быть.должным aux-rel
kalixe-tik?
чаша-abl.sg
dezakezue ni-k
duda-n
eda-n
данная стратегия также используется достаточно редко, что, вероятно, связано с сакральностью текста, который переводчик не может свободно подвергать
модификациям. впрочем, данные лакуны в тексте могут объясняться не только
особенностями перевода, но и возможным отсутствием соответствующего отрывка в оригинале.
в ряде случаев при передаче на баскский язык относительных клауз используется изменение конструкции: текст перевода формулируется таким образом,
чтобы релятивизируемый актант занял позицию одного из ядерных (стратегия V,
9 %). в исследуемых нами примерах в качестве такого падежа, как правило, используется абсолютив. вероятно, падеж не может быть изменен на эргатив, поскольку
данному падежу менее свойственна, чем абсолютиву, конкуренция с неядерными
падежами.
вышеупомянутую стратегию перевода можно рассмотреть, сравнив два текста, в первом из которых генитивная именная группа релятивизируется с помощью относительного местоимения (стратегия II), а во втором вместо предиката со
значением «просить», например, eska izan, как в (15), или потенциально возможного eskatu используется предикат nahi izan «хотеть» (16), управляющий абсолютивом:
12 в первой относительной клаузе используется стратегия релятивизации I. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
larga-tzen
праздник-in.sg отпускать-ipfv hab aux
сили.
Eta besta-n
и
[zein-en
который-gen тоже просить
«и на праздник он имел обыкновение отпускать одного узника, о котором они
просили». (Leizarraga).
zerauen presoner bat,
узник
bailitez].
aux
один[abs]
eska
ohi
ere
(16)
bada,
best-eta-n,
ohi
праздник-pl-in итак отпускать-ipfv hab
Idem
Bazko-ko
Пасхa-genl.sg
zuket-en bat].
presonier-eta-rik
узник-pl-abl
aux-rel один[abs]
«итак, на пасхальные праздники он имел обыкновение отпускать того из узников, которого хотели». (Haraneder).
[nahi
хотеть
zaroen
aux
larga-tzen
Ср. также переводы лейсарраги (17) и аранедера (18), в первом из которых
используется глагол eskribatu «писать», управляющий инструменталисом (используется стратегия II), а во втором — глагол aipatu «упоминать»:
(17) и. 1:45 […] мы нашли того, о котором писали Моисей в законе и пророки,
[zein-ez
иисуса, сына иосифова, из назарета […]
[Eriden diagu Iesus Nazarethekoa],
Iosef-en
seme-a,
иосиф-gen сын-abs.sg который-ins писать-pfv aux Моисей-erg
Lege-an
закон-in.sg
«[Мы нашли иисуса из назарета], сына иосифа, о котором написал Моисей
в законе и пророки […]» (Leizarraga).
eta Profet-ek].
и
baitu Moises-ek
пророк-erg.pl
eskriba-tu
(18)
lege-an
eta profet-ek
Idem
[Mois-ek
Моисей-erg закон-in.sg и
aipha-tu
упоминать-pfv aux-pfv aux-rel-abs.sg
[aurkhitu dugu, Jesus Nazarethekoa, Josefen semea]
«[Мы нашли того], кого столько раз упоминают Моисей в своем законе и пророки в своих писаниях, — [иисуса из назарета, сына иосифа…]» (Haraneder).
пророк-erg.pl свой писание-pl-in столько
eskribu-eta-n
dute-n-a]
hanbat
iza-n
bere
в следующем переводе вместо глагола движения, требующего аблатива, ср.
(19), один из переводчиков использует глагол utzi «оставить» (20)13.
(19) л. 8:35 […] нашли человека, из которого вышли бесы […]
aurkhi-tu
находить-pfv aux
gan-ik
который-gen.sg anim-abl выходить aux
hura, [zeiñar-en
человек тот
zuten gizon
ilkhi
baitziren
13 данный перевод отличается тем, что в нем опущен и вспомогательный глагол.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
бес-abs.pl
«нашли того человека, из которого вышли бесы […]» (нaraneder).
(20)
Idem
aurkhi-tu
находить-pfv aux
«[…] нашли человека, которого оставили бесы […]» (Duvoisin).
utzi]
оставлять[pfv] человек-abs.sg
[debru-ek
бес-erg.pl
gizon-a
zuten,
При переводе относительных конструкций нам лишь один раз встретилась замена именной группы в неядерном падеже дативной, что, вероятно, связано с ограниченным использованием стратегии V вообще, а также с гораздо меньшей встречаемостью в тексте датива по сравнению с абсолютивом, ср. [Rebuschi 1984, р. 171].
(21) л. 8:35 […] нашли человека, из которого вышли бесы […]
zuten,
aux
[Jesus-ek
иисус-erg
arki-tu
найти-pfv
z-i-o-z-ka-n]
3.erg.pst-abs/erg/dat-dat.3sg-abs.pl-dat-pst человек-abs.sg
«[…] нашли человека, которому иисус выгнал бесов […]» (Uriarte).
demonio-ak
бес-abs.pl
atera
выгнать[pfv]
gizon-a
рассмотренная стратегия может сопровождаться сохранением необходимого
по смыслу глагола (22). в данном отрывке вместо глагола erran «говорить», управляющего инструменталисом, используется глагол aiphatu «упоминать», управляющий абсолютивом (инструменталисом в данном примере кодируется агенс). Сам
же глагол erran используется в той клаузе, от которой зависит относительная.
(22) Mф. 3:3 ибо он тот, о котором сказал пророк исаия […]
da
[Isaia-z
profeta-z
Hura
он[abs] aux исайя-ins пророк.sg-ins упоминать-pfv-abs.sg aux-pfv
de-n-a,]
izan
aux-rel-abs.sg сказать-pfv aux
«он упомянутый пророком исаией, когда [тот] сказал […]». (Haraneder).
du-enean
aux-temp
aipha-tu-a
erra-n
iza-n
наконец, самой маргинальной стратегией перевода среди наших примеров является релятивизация с сохранением местоимения (VI), в терминах [comrie, Kuteva] — «pronoun retention strategy». в этом случае релятивизируемая позиция эксплицитно выражается с помощью указательного местоимения bera «он, тот», функционирующего как личное. всего среди наших контекстов такая стратегия встречается в 6 случаях, что формально составляет 2 %. однако процентное отношение
в данном случае малопоказательно, поскольку в отличие от стратегий I, II, IIIa, IV
и V, которые имеются в текстах всех авторов, и стратегии IIIb, которая встретилась
у Й. лейсарраги, Й. аранедера и ж.-П. дювуазена, стратегия VI присутствует лишь
в текстах Х. а. уриарте, составляя 8 % исследуемых контекстов этого переводчика.
(23) Mф. 18:7 […] но горе тому человеку, через которого соблазн приходит.
ai
увы
gizon
человек
aren
тот-gen он-mot
[bera-gatik eskandalu-a
бесчинство-abs.sgВестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
abs.3.prs-приходить[abs.3sg]-rel-gen.sg
«[…] увы, горе тому человеку, из-за которого приходит бесчинство». (Uriarte).
горе-genl.sg-abs.sg
zorigaizto-ko-a!
Поскольку количество контекстов для некоторых стратегий перевода является
небольшим и зависеть эти стратегии могут от многих факторов, мы ограничимся
комментариями лишь относительно наиболее распространенных стратегий. После
сравнения стратегий перевода предложений, требующих релятивизации, с одной
стороны, ядерных и, с другой стороны, неядерных именных групп, удалось выяснить, что их частотность отличается. При сплошной выборке первых 25 контекстов евангелия (100 предложений у четырех переводчиков), требующих релятивизации ядерных именных групп, были использованы стратегия I (60 %), II (26 %)
и III (14 %). отсутствие стратегий VI и IV в данной выборке, по всей вероятности,
объясняется их крайне низкой частотностью, при которой релевантные примеры
могли не попасть в выборку, а отсутствие стратегии V (помещение релятивизируемого актанта в позицию одного из ядерных) — тем, что релятивизируемый актант
и без того был ядерным. наибольший интерес в приведенных данных представляют результаты частотности первой и второй стратегий, хотя неожиданными они
не являются. При переводе предложений, требующих релятивизации неядерных
именных групп, первая стратегия используется более чем в два раза реже второй
(22 % vs. 50 %), а при переводе предложений, требующих релятивизации ядерных
именных групп, первая стратегия используется более чем в два раза чаще второй
(60 % vs. 26 %).
3. Стратегии перевода относительных конструкций в баскском языке
в кросс-лингвистической перспективе
Стратегии перевода предложений, требующих релятивизации неядерных
именных групп в баскском языке, включают в себя, во-первых, стратегии релятивизации (I, II, VI), во-вторых, стратегии, в которых используются относительные
конструкции, не являющиеся стратегиями релятивизации, и, в-третьих, стратегии,
при которых относительные конструкции отсутствуют (III, IV). Стратегии релятивизации, зафиксированные в старобаскских текстах, хорошо засвидетельствованы
в языках мира [comrie, Kuteva]14. так, известно, что для релятивизации используются относительные местоимения (стратегия II) и стратегия сохранения местоимения (стратегия VI). Стратегию перевода III можно считать эквивалентной паратактической стратегии Б. комри и т. кутевой. Стратегия перевода V функционально
сходна со стратегией релятивизации, характерной для тех языков, в которых релятивизация именных групп в косвенных падежах невозможна: речь идет о выдвижении именной группы в ту позицию, которая может быть релятивизована, например, субъекта и прямого объекта (использование пассивных и аппликативных
конструкций) [comrie; comrie, Kuteva]. отметим, что в отношении возможности
применения различных стратегий релятивизации данные старобаскского языка не
14 к сожалению, выборка в главе, в которой анализируются стратегии релятивизации
косвенных объектов, представляет лишь 112 языков, таким образом, на основании данной выборки
затруднительно сделать выводы о распространенности той или иной стратегии.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 рый ссылаются Б. комри и т. кутева. Это, вероятно, связано с тем, что М. Сальтарелли и его коллеги описывают преимущественно литературный вариант баскского языка, для которого характерна стратегия I (в современных диалектах баскского
языка Французской Страны басков стратегия II также используется).
итак, рассмотрев стратегии перевода относительных конструкций баскского
языка с неядерными актантами, при которых базовая стратегия релятивизации затруднена, мы приходим к выводу, что язык имеет возможность использовать широкий спектр других средств, часть из которых распространена в качестве стратегий
релятивизации в языках мира, а часть имеет среди них функциональные аналоги.
Сокращения
1 — 1 лицо; 3 — 3 лицо; abl — аблатив; abs — абсолютив; anim — одушевленность; aux — вспомогательный глагол; compl — комплементайзер; dat — датив; def — определенность; erg — эргатив;
fut — будущее; gen — притяжательный генитив; genl — генитив места; hab — хабитуалис; in —
инессив, indf — неопределенность; ins — инструменталис; ipfv — имперфектив; mot — мотиватив;
neg — отрицание; part — партитив; pfv — перфектив; pl — множественное число; prs — настоящее
время; pst — прошедшее время; rel — показатель относительной клаузы; sg — единственное число,
temp — показатель временной клаузы.
литература
Библия 2017 — Библия: Синодальный перевод. Библия-онлайн. URL: https://www.bibleonline.ru/bible/
rus (дата обращения: 08.02.2017).
Artiagoitia 1992 — Artiagoitia X. «Why Basque doesn’t Relativize everything». Syntactic theory and Basque
syntax. Lakarra J. A., de Urbina J. o. (eds.). Donostia: Gipuzkoako Foru Aldundia, 1992. P. 11–35. —
(ASJUren Gehigarriak; 27).
carreiras и др. 2010 — carreiras M., Duñabeitia J. A., Vergara M., de la cruz-Pavía I., Laka I. Subject relative clauses are not universally easier to process: evidence from Basque. Cognition. Vol. 115 (Iss. 1),
2010: 79–92.
comrie 1989 — comrie B. Language universals and linguistic typology. 2nd ed. chicago: Univ. of chicago
Press, 1989. 275 p.
comrie, Kuteva 2013 — comrie B., Kuteva t. «Relativization on obliques». The World Atlas of Language
Structures Online. Dryer M. S., Haspelmath M. (eds.). Leipzig: Max Planck Inst. for evolutionary Anthropology, 2013. URL: http://wals.info/chapter/123 (дата обращения: 02.10.2015).
de Rijk 1972 — de Rijk R. P. G. Studies in Basque syntax: relative clauses. PhD thesis. Massachusetts Inst. of
technology. cambridge, 1972.191 p.
euskal Gramatika 1999 — Euskal Gramatika. Lehen Urratsak. Bilbo: euskaltzaindia, 1999. 503 p. (баск.)
Grammar of Basque 2003 — A Grammar of Basque. Hualde J. I., ortiz de Urbina J. (eds.). Berlin; new York:
Mouton de Gruyter Publ., 2003. 943 p.
Heine, Kuteva 2006 — Heine B., Kuteva t. The Changing Languages of Europe. oxford: oxford Univ. Press,
2006. 376 p.
Henderey 2012 — Henderey R. Relative clauses in time and space: a case study in the methods of diachronic
typology. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins Publ., 2012. 293 p.
Keenan, comrie 1977 — Keenan e. L., comrie B. noun Phrase Accessibility and Universal Grammar. Lin
guistic Inquiry. 8 (1), 1977: 63–99.
Klasikoen gordailua 2017 — Klasikoen gordailua. URL: http://klasikoak.armiarma.eus/ (дата обращения:
08.02.2017). (баск.)
Krajewska 2013 — Krajewska D. «Postnominal relative clauses in historical Basque».Talk at SLE 2013. (Split
18–21 September 2013). тезисы докладов. URL: http://www.academia.edu/4205960/Postnominal_
relative_clauses_in_historical_Basque (дата обращения: 08.02.2017).
Lehmann 1986 — Lehmann c. on the typology of relative clauses. Linguistics. Vol. 24 (Iss. 4), 1986: 663–680.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
352–371.
Rebuschi 1984 — Rebuschi G. Structure de l’énoncé en basque. Paris: Selaf, 1984. 222 p. (фр.)
Rebuschi 1997 — Rebuschi G. Remarques sur le pronom Haina. Lapurdum. II, 1997: 63–81. (фр.)
Rebuschi 1998 — Rebuschi G. nouvelles remarques sur haina. Lapurdum. III, 1998: 53–75. (фр.)
Saltarelli и др. 1988 — Saltarelli M., Azkarate M., Farwell D., ortiz de Urbina J., Lourdes o. Basque. London;
new York: croom Helm, 1988. 311 p. — (croom Helm Descriptive Grammars).
trask, L. 1998 — trask, L. R. The typological position of Basque: Then and now. Language Sciences.
Vol. 20 (Iss. 3), 1998: 313–324.
Zavadil 2010 — Zavadil B. Baskičtina. Lingvistická interpretace. Praha: Karolinum, 2010. 318 s. (чеш.)
Для цитирования: Заика н. М. релятивизация неядерных именных групп в старобаскском
языке и проблемы перевода // вестник СПбГу. язык и литература. 2017. т. 14. вып. 3. С. 376–388.
DoI: 10.21638/11701/spbu09.2017.307.
references
Библия 2017 — Bibliia: Sinodalnyi perevod [The Bible: Synodal translation]. Bible-online. Available at:
https://www.bibleonline.ru/bible/rus (accessed: 08.02.2017). (In Russian)
Artiagoitia 1992 — Artiagoitia, X. “Why Basque doesn’t Relativize everything”. Syntactic theory and Basque
syntax. Lakarra, J. A., de Urbina, J. o. (eds.). Donostia, Gipuzkoako Foru Aldundia, 1992, pp. 11–35. —
Ser. ASJUren Gehigarriak; 27. (In english)
carreiras, et al. 2010 — carreiras, M., Duñabeitia, J. A., Vergara, M., et al. Subject relative clauses are not
universally easier to process: evidence from Basque. Cognition. Vol. 115 (Iss. 1), 2010, pp. 79–92. (In
english)
comrie 1989 — comrie, B. Language universals and linguistic typology. 2nd ed. chicago, Univ. of chicago,
1989. 275 p. (In english)
comrie, Kuteva 2013 — comrie, B., Kuteva, t. “Relativization on obliques”. The World Atlas of Language
Structures Online. Dryer, M. S., Haspelmath, M. (eds.). Leipzig, Max Planck Inst. for evolutionary Anthropology, 2013. Available at: http://wals.info/chapter/123 (accessed: 02.10.2015). (In english)
de Rijk 1972 — de Rijk, R. P. G. Studies in Basque syntax: relative clauses. PhD thesis. Massachusetts Inst. of
technology. cambridge, 1972. 191 p. (In english)
euskal Gramatika 1999 — Euskal Gramatika. Lehen Urratsak [Basque Grammar. First Steps]. Bilbo, euskalt
zaindia, 1999. 503 p. (In Basque)
Grammar of Basque 2003 — A Grammar of Basque. Hualde, J. I., ortiz de Urbina, J. (eds.). Berlin; new York,
Mouton de Gruyter, 2003. 943 p. (In english)
Heine, Kuteva 2006 — Heine, B., Kuteva, t. The Changing Languages of Europe. oxford, oxford Univ. Press,
2006. 376 p. (In english)
Henderey 2012 — Henderey, R. Relative clauses in time and space: a case study in the methods of diachronic
typology. Amsterdam; Philadelphia, John Benjamins, 2012. 293 p. (In english)
Keenan, comrie 1977 — Keenan, e. L., comrie, B. noun Phrase Accessibility and Universal Grammar. Lin
guistic Inquiry. 8 (1), 1977, pp. 63–99. (In english)
Klasikoen gordailua 2017 — Klasikoen gordailua [The Storehouse of Classics]. Available at: http://klasikoak.
armiarma.eus/ (accessed: 08.02.2017). (In Basque)
Krajewska 2013 — Krajewska, D. “Postnominal relative clauses in historical Basque”. Talk at SLE 2013 (Split
18–21 September 2013). 2013. Available at: http://www.academia.edu/4205960/Postnominal_relative_
clauses_in_historical_Basque (accessed: 08.02.2017). (In english)
Lehmann 1986 — Lehmann, c. on the typology of relative clauses. Linguistics. Vol. 24 (Iss. 4), 1986, pp. 663–
680. (In english)
Maxwell 1979 — Maxwell, D. n. Strategies of Relativization and nP Accessibility. Language. 55 (2), 1979,
pp. 352–371. (In english)
Rebuschi 1984 — Rebuschi, G. Structure de l’énoncé en basque [The structure of the Utterance in Basque].
Paris, Selaf, 1984. 222 p. (In French)
Rebuschi 1997 — Rebuschi, G. Remarques sur le pronom Haina [observations on the Pronoun Haina].
Lapurdum. II, 1997, pp. 63–81. (In French)
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 III, 1998, pp. 53–75. (In French)
Saltarelli, et al. 1988 — Saltarelli, M., Azkarate, M., Farwell, D., et al. Basque. London; new York, croom
Helm, 1988. 311 p. — Ser. croom Helm Descriptive Grammars. (In english)
trask, L. 1998 — trask, L. R. The typological position of Basque: Then and now. Language Sciences.
Vol. 20 (Iss. 3), 1998, pp. 313–324. (In english)
Zavadil 2010 — Zavadil, B. Baskičtina. Lingvistická interpretace [Basque. Linguistic Interpretation]. Praha,
Karolinum, 2010. 318 p. (In czech)
For citation: Zaika n. M. Relativisation of oblique noun Phrases in the old Basque texts: translating
a typological constraint. Vestnik SPbSU. Language and Literature, 2017, vol. 14, issue 3, pp. 376–388.
DoI: 10.21638/11701/spbu09.2017.307.
Статья поступила в редакцию 23 ноября 2015 г.
Статья рекомендована в печать 1 сентября 2016 г.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
| Напиши аннотацию по статье | удк 81’44, 811.361, 347.78.034
вестник СПбГу. язык и литература. 2017. т. 14. вып. 3
Заика Наталья Михайловна
институт лингвистических исследований ран,
россия, 199004, Санкт-Петербург, тучков пер., 9;
Санкт-Петербургский государственный университет,
россия, 199034, Санкт-Петербург, университетская наб., 7–9
zaika.nat@gmail.com; n.zaika@spbu.ru
РелятИвИЗацИя НеядеРНых ИМеННых гРУПП
в СтаРобаСкСкоМ яЗыке И ПРоблеМы ПеРевода
в статье на материале переводов нового Завета рассматриваются стратегии релятивизации неядерных актантов в баскском языке. При релятивизации таких именных групп базовая стратегия (использование суффикса -n на финитной части зависимого предиката) не является самой распространенной. Чаще всего релятивизация обеспечивается употреблением
относительного местоимения. Переводчик также может опустить придаточное предложение
или переформулировать его таким образом, чтобы оно содержало ядерный актант или между
клаузами существовала сочинительная, а не подчинительная связь. обнаруженные стратегии
релятивизации широко засвидетельствованы и в других языках. Библиогр. 21 назв.
|
репрезентации незнание в тексте. Ключевые слова: незнание, категоризация, типы незнания, художественные тексты.
Знание – фундаментальное понятие когнитивной науки – охватывает широкий спектр представлений, относящихся к итогам познавательной
деятельности человека и результатам его предметного опыта [Кубрякова, Демьянков, Панкрац,
Лузина 1996: 28-29]. Знания подразделяются на
языковые и неязыковые (невербальные, экстралингвистические), житейские и научные, в которых, в свою очередь, выделяются эмпирические
и теоретические.
Знание противопоставляют незнанию, однако нам неизвестны попытки каким-то образом
«незнание» классифицировать. Данная статья посвящена восполнению этой лакуны. Обращение
к языковому материалу позволило выявить, по
крайней мере, шесть разновидностей незнания.
Рассмотрим каждый из этих шести видов незнания и в устной речи говорящих, и в их авторских
«пересказах», зафиксированных в литературных
источниках.
I. Незнание как проявление детской на
ивности
Слово «наивность» определяется как простодушие, неопытность, которые свойственны ребенку.
Вот, например, как велика непосвященность
младших дошкольников в области анатомии и физиологии, – пишет К.И. Чуковский. – Голый мальчик
стоит перед зеркалом и говорит, размышляя:
– Глаза, чтобы смотреть… Уши, чтобы
слышать… Рот, чтобы говорить… А пуп зачем?
Должно быть для красоты.
Прокомментируем курьезную «догадку»
малыша словами автора книги «От двух до пяти»:
Всякому, кто высказывает какую-нибудь вздорную мысль, мы не редко говорим с возмущением:
– У тебя детская логика! Ты рассуждаешь,
как маленький ребенок.
Многим это кажется вполне справедливым: ведь и вправду очень часто приходится
слышать от малых ребят самые нелепые суждения и домыслы.
Но стоит только вдуматься в эти «нелепости» и мы будем вынуждены раз и навсегда отказаться от такого скороспелого мнения о них: мы
поймем, что в этих нелепостях проявляется жгучая потребность малолетнего разума во что бы то
ни стало осмыслить окружающий мир и установить между отдельными явлениями жизни те
прочные связи, наличие которых ребенок стремится подметить с самого раннего детства [Чуковский 1957: 99]. См., например, следующие детские
«дефиниции»: страус – это жираф, только птица
она; индюк – это утка с бантиком.
Бесспорно и то, что в процессе взросления
дети приобретают широкий диапазон знаний обо
всем, что их окружает, о чем свидетельствует
специальный термин «когнитивное развитие»
(cognitive development) [Eysenck 1994: 51].
Не столь оптимистичный взгляд приходится
констатировать при переходе ко второму пункту
рассматриваемого явления.
II. «Академическое» невежество
Разговор об «академическом» невежестве
начнем с известного фрагмента из комедии
Д.И. Фонвизина «Недоросль», в котором Правдин
«экзаменует» Митрофанушку по грамматике.
№ 1 (038) 2014 г.
А.П. Бабушкин
Митрофанушка – великовозрастный неуч,
имя которого стало нарицательным
(однако
и фамилия у него «говорящая» – Простаков).
Каждый, знакомый с этим произведением, помнит, что Митрофанушка относит дверь к разряду
прилагательных на том основании, что она приложена к своему месту, а дверь, которая еще не
навешена – к существительным, на что другой герой комедии, также с «говорящей» фамилией («от
обратного») – Стародум – замечает: Так поэтому
у тебя слово «дурак» прилагательное, потому
что оно прилагается к глупому человеку. – И ведомо, – вторит ему Митрофанушка.
Еще одно проверочное испытание (на этот
раз по географии) описано мастером юмористического рассказа А.П. Чеховым. Почтальону Фендрикову так хочется получить «первый классный
чин»! Звучит вопрос:
– Э… Скажите мне, какое правление
в Турции?
– Известно какое… Турецкое.
– Гм! Турецкое… Это понятие растяжимое… Там правление конституционное. А какие
вы знаете притоки Ганга?
– Я географию Смирнова учил и, извините,
не отчетливо (Чехов А.П. Экзамен на чин).
К этому пункту нашей типологии отнесем
и случай «невыученных уроков» (уже в эпоху новейшего времени):
Как это ни удивительно, первым он (учитель истории) вызвал Сережу и поставил ему
двойку, потому что Сережа переселил кривичей
с верховьев Днепра на Оку, древлян с Припяти на
Десну, а полян передвинул к дулебам (Киселев В.
Девочка и птицелет), где кривичи, древляне и дулебы – славянские племена.
Описанный вид незнания назван нами «академическим», поскольку он является индексом
нерадивого отношения к учению как целенаправленному процессу обогащения знаниями.
Во всех трех случаях экзаменаторы хотят
услышать ответ, соответствующий их собственному знанию предмета, однако их надежды –
тщетны. Незнание могло бы превратиться в знание, но потенциально возможный сдвиг остался
нереализованным.
III. «Пробелы» в выявлении видовых от
личий в родо-видовых отношениях
Разберем случай, когда при знании родового имени в словаре носителей языка отсутствует
имя видового члена той или иной категории.
Проблема родо-видовых отличий в предметах и явлениях окружающей действительности
стояла перед мыслителями еще со времен античности. С позиций классической логики, род является характеристикой ряда предметов, имеющих
общие существенные свойства, причем несущественные свойства могут разниться. В свою очередь, вид – это понятие, называющее предметы
и явления с одинаковыми признаками, которые
входят в более общее для них понятие, в качестве
которого и выступает род [Краткая философская
энциклопедия 1994: 366-396]. Например, цветок –
родовое понятие, а роза, ромашка, василек – его
видовые ветвления. Родо-видовая дифференциация, безусловно, находит свое отражение в языке.
Известно, что в «ранних» цивилизациях
(«ранних» не по времени возникновения, а по
уровню материальной и духовной культуры)
у людей имеется, по словам К. Леви-Стросса,
«обостренное наблюдательское чутье» к объектам
окружающей действительности в их видовом
многообразии. По свидетельству ученого-антрополога, есть племена, члены которого знают
и различают 15 видов летучих мышей. Почти все
мужчины племени способны перечислить специфические и описательные наименования не менее
чем 50 растений, 75 птиц, различных видов змей
и насекомых, среди которых – 20 видов муравьев.
Даже дети способны отождествить вид дерева
по мельчайшему фрагменту его древесины, коры
и исходящего от него запаха. Туземцы знакомы
с множеством видов ракушек и рыб по их повадкам и даже половым признакам. Вместе с тем,
К. Леви-Стросс подчеркивает, что разветвленная
система видовых понятий отнюдь не указывает на
отсутствие в мышлении аборигенов общих идей.
Слова дуб, бук, береза и т.д. суть не менее абстрактные выражения, чем слово дерево, пишет он [ЛевиСтросс 1994: 116].
На современном этапе развития цивилизации наблюдается, скорее, обратный процесс. Знания в той или иной сфере могут быть настолько
дифференцированными, что люди, владея информацией о роде того или иного предмета или явления, имеют «пробелы» в различении их видовых
репрезентаций.
Объем знаний, накопленных на сегодняшний день, настолько велик, что человек не способен охватить всю их совокупность в целом.
Именно поэтому А.А. Потебня в свое время
сформулировал постулат о «ближайшем» и «дальнейшем» значениях слова, С.Д. Кацнельсон гово-
Вопросы когнитивной лингвистики
рил о «формальном» и «содержательном» понятиях, а Х. Путнам – о разделении «лингвистического труда»: специалист в конкретной области
знаний владеет обширной информацией, но она,
отнюдь, не является релевантной для другого человека, интересы которого не фокусируются
в данной предметной сфере.
Так, рассматривая на американской земле
знакомые цветы на фоне совершенно «чужих»,
знаток русской природы, журналист В. Песков
замечал: И у себя дома далеко не всякую зелень
знаешь в лицо (В.М. Песков. Земля за океаном).
Х. Путнам признавался, что он не может
отличить бук от вяза [Putnam 1989: 29].
Размышляя над такими лексемами, как ванты,
рея, гафель, бизань, носитель русского, незнакомый
с устройством парусного судна, в лучшем случае, отнесет эти номинации к морскому делу. Он не сможет
отличить коршуна от ястреба, хотя и понимает, что
коршун и ястреб – птицы [Чикобава 1967: 24].
Об этом свидетельствуют и другие примеры:
1. Стали говорить о птицах, потому что
из чащи раздался смешной голос птицы. Я сказал,
что никогда не видел, например, дрозда, и спросил: каков он собой – дрозд?
Из чащи вылетела птица. Она пролетела над
поляной и села на торчащую ветку, неподалеку от
наших голов. Она не сидела, впрочем, а стояла на качающейся ветке. И я подумал, как некрасивы у птиц
глаза – безбровые, но с сильно выраженными веками.
– Что это? – спросил я шепотом. – Это
дрозд?
Никто не отвечает мне…
– Это дрозд?– спрашиваю я. Птицы уже
нет. (Олеша Ю.К. Вишневые косточки).
См. также:
2. Над головами носились и попискивали
птицы – но не чайки, а какие-то сухопутные,
черные. Вера считала, что это стрижи, а Вася
утверждал, что чибисы (Литвиновы А.В. и С.В.
Осколки великой мечты).
Перед нами случаи, когда словарные дефиниции и те не помогают в различении вида, потому что в сознании носителя языка отсутствуют
соответствующие «картинки»:
а) стриж – небольшая птица отряда длин
нокрылых;
б) чибис – небольшая птица, родственная
кулику (Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый
словарь русского языка).
Составители Толкового словаря не сочли
нужным детализировать дескрипцию, очевидно,
учтя ее специальную орнитологическую специфику. А между тем, практически каждый из нас,
выходец из прошлого века, знает или хотя бы
слышал «Песню юных натуралистов»:
У дороги чибис, у дороги чибис,
Он кричит, волнуется, чудак.
– Ах, скажите, чьи вы? Ах, скажите, чьи вы?
И зачем, зачем идете вы сюда?
Зная слово, мы не видим за ним объективи
руемый им образ. Однако указанный «пробел»
в знаниях вполне естественен, и выражение ходячая энциклопедия явно гипертрофированно.
IV. Ошибочное понимание «чужого» слова
Эта позиция нашего перечня «незнаний»
широко известна. Речь идет о попытке употребить
слово иностранного происхождения (при полном
непонимании его значения) или по-своему интерпретировать такое слово (см.: [Бабушкин 2002:
393-398]). Так, в анекдотическом примере две генеральши «соревнуются» в определении «фуршета», показывая «осведомленность» в атрибутике
светских раутов.
Одна генеральша:
– Ах, какой фурор!
Другая:
– Не фурор, а фураж!
Дамы не знают, что фурор – это шумный
успех, вызывающий всеобщее одобрение, а фураж – корм для сельскохозяйственных животных.
В литературе зафиксировано много подобных казусов, как то: насетование солдата Чонкина
на отсутствие сухого пойка: Я что же, выходит,
должен жить за счет бабы?, его «начитанный»
собеседник подтверждает:
– Да, это не хорошо. Ты теперь называ
ешься альфонс.
– Ну это ты брось, – не соглашается Чонкин. – Ты… жену свою, как хошь называй, хоть
горшком, а меня зови по-прежнему, Ваней (Войнович В. Жизнь и необычайные приключения
солдата Ивана Чонкина).
Незнакомое слово, обращенное к малограмотному Чонкину, звучит если не оскорбительно,
то весьма не уважительно.
Описан и такой случай, когда человек «играет» на плохом знании языка своего визави, чтобы извлечь из разговора определенную выгоду.
Вспомним, как Петруша Гринев хотел «удачно» прокомментировать выдержку из письма отца
в момент, когда генерал Андрей Карлович Р. зачитывал послание от своего старого друга:
№ 1 (038) 2014 г.
А.П. Бабушкин
– Теперь о деле… К вам моего повесу…
Гм… «держать в ежовых рукавицах»…Что такое ешовых рукавиц? Это, должно быть, русска
поговорк… Что такое «дершать в ешовых рукавицах»?
– Это значит, – отвечал (Гринев) с видом
как можно более невинным, – обходиться ласково, не слишком строго, давать побольше воли,
держать в ежовых рукавицах.
– Гм, понимаю… «и не давать ему воли»…
Нет, видно «ешовы рукавицы» значит не то.
(Пушкин А.С. Капитанская дочка).
Чаще всего «чужими» оказываются слова и
выражения, заимствованные родным языком, но
не заимствованные из языка его конкретным носителем.
V. Незнание как «культурные провал»
В исследуемой совокупности любопытным
представляется вариант «культурного диссонанса».
Имеется в виду факт столкновения знания с незнанием, когда, например, выясняется, что тот или
иной прецедентный текст, хорошо известный одному человеку, остается совершенно непонятным
для другого, культурно ограниченного лица, в результате чего возникает юмористический эффект.
Отмеченное явление прекрасно иллюстри
руется в нижеследующих примерах.
1. Я вытащила еще 100 рублей. – Расскажи
про жиличку. Припомнишь чего, сразу полтыщи
получишь… Я помахала (перед носом Сони) купюрой.
– Дай проверю, может фальшивая, – жад
но попросила Соня.
– Э, дорогая, не надо считать всех глупее
себя, – засмеялась я. – Сначала стулья, потом
деньги.
– Какие стулья? – не поняла Соня, скорее
всего, не прочитавшая за всю жизнь ни одной
книги (Донцова Д. Бенефис Мартовской кошки).
Если человек «за всю жизнь» не прочел ни
одной книги, то вполне понятно, что и широко
известный авантюрный роман И. Ильфа и Е. Петрова прошел мимо него.
2. Тамара Павловна немного насторожилась, когда зять, укладывая ее в постель, понес
чушь. Подсовывая под голову тещи комкастую
подушку, Вадя бормотал:
– Аннушка масло уже пролила.
– Кто? – забеспокоилась капельдинерша
(Тамара Павловна). – Какое масло?
– Ерунда, – усмехнулся Вадя, – спите спо
койно (Донцова Д. Там же).
Наоборот, было бы удивительно, если бы
недалекая Тамара Павловна (и одновременно –
далекая от шедевров русской литературы) знала
бы булгаковскую историю про Аннушку и масло,
как говорится, «наизусть».
Когнитивная деятельность человека связана
с формированием информации, с тем, что индивид знает, предполагает, думает или воображает
об объектах действительного мира или «возможных миров» [Кубрякова, Демьянков, Панкрац, Лузина 1996: 52].
В сознании непросвещенного человека содержание «возможного мира», созданного пером
писателя, действительно превращается в некую заумь, чушь, поскольку говорящий и слушающий
находятся в координатах «разных миров» по уровню их интеллектуального и культурного развития.
Встречаясь с аналогичными примерами, не
испытываешь особого оптимизма на счет того,
что существующий культурный диссонанс может
быть когда-то успешно устранен.
VI. «Воинствующая» профанация
Последний обсуждаемый вид незнания соотносится с понятием «профанация», под которым имеем в виду искажение чего-нибудь невежественным образом, в то время как определение
«воинствующая» свидетельствует о том, что профан (человек, совершенно не сведущий в какой-то
сфере) видит в своем подходе к делу знак своей
«большой учености».
В гротескных красках В. Войнович описывает опыты селекционера-самоучки Кузьмы Матвеевича Гладышева, «автора многочисленных
идей» и «обладателя различных сведений из различных областей»: Но помимо всех этих попутных идей была у Гладышева еще и такая, которой решил он посвятить всю свою жизнь и посредством ее обессмертить свое имя в науке,
а именно: вдохновленный прогрессивным учением
Мичурина и Лысенко, надумал он создать гибрид
картофеля с помидором, т.е. такое растение,
у которого снизу росли бы клубни картофеля,
а наверху одновременно вызревали бы помидоры.
Гладышев… намерен был распространить свои
опыты на всю территорию родного колхоза, но
ему это не позволили, пришлось ограничиться
пределами собственного огорода.
Горе-селекционер искренне верит в свою
«научную утопию».
– Да ты сам посмотри, – обращается он
к любопытствующему соседу, – стебель получается вроде картофельный, а на листе нарезь.
Вопросы когнитивной лингвистики
А на вопрос, может ли так получиться, чтобы помидоры были внизу, а картошка наверху, он
«с высоты» своих «познаний» снисходительно отвечает:
– Это противоречило бы законам природы,
потому что картофель есть часть корневой системы, а томаты – наружный плод (Войнович В.
Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина).
Перед нами художественный вымысел, но
приведенный пример сопоставим с реальными
случаями никчемных научных «чудачеств», за которыми стоят факты абсолютного невежества.
Заключая статью о систематизации незнания, повторим известную истину: мышление человека движется от незнания к знанию, но осуществление этой тенденции зависит от многих человеческих факторов. С точки зрения когнитивных
структур, незнание – это «пустой» макрофрейм,
открытый для заполнения слотами.
Остается только добавить, почему в языке
художественных произведений факты незнания
обычно изображаются в комическом плане –
в любом проявлении юмора всегда есть когнитивный аспект [Eysenck 1994: 172]. Незнание
представляется в текстах с платформы имплицит
ного знания с той уверенность, что это знание автор разделит со своими читателями.
| Напиши аннотацию по статье | Репрезентация незнания в тексте I. ПРОБЛЕМЫ ЯЗЫКОВОЙ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ
УДК 81'37
А.П. Бабушкин
РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ НЕЗНАНИЯ В ТЕКСТЕ
Статья посвящена языковой категоризации незнания (в противоположность знанию)
и предполагает выделение различных его типов. Категоризация незнания еще не являлась
предметом внимания лингвистов-когнитологов. На материале художественной литературы
в статье прослеживаются случаи манифестации незнания, как в речи говорящих, так и в ее последующей интерпретации. Автор пытается объяснить каждый вид незнания и намечает пути
превращения незнания в знание (если такая возможность имеется).
|
репрезентации семантического полка возраст человека в ыакуцком языке. Ключевые слова: якутский язык, фразеология, лексикография, идеография, классификация, семантические
отношения.
THE REPRESENTATION OF THE SEMANTIC FIELD "AGE" IN THE YAKUT LANGUAGE
Research article
Gotovtseva L.M.1, *
1 ORCID : 0000-0001-8039-1838;
1 Institute for Humanities Research and Indigenous Studies of the North, Yakutsk, Russian Federation
* Corresponding author (lingot[at]rambler.ru)
Abstract
The creation of the "Thematic and Ideographical Dictionary of the Yakut Language" is the first experience of classification
according to the ideographic principle and is intended to fill the existing gap; it will contribute to the work on the inventory
and systematization of the Yakut language corpus, which is an urgent need at the current stage of development of Yakut
linguistics.
When compiling the classification scheme of the Dictionary, the conceptual sphere "Man" was singled out, which, in its
turn, is divided into 3 blocks: A.I. Person as a living being; A.II. The inner world of a Person; A. III. Person as an actor.
The aim of this study is to identify and describe a fragment of the semantic field (SF) "age of a person" of the block A.I.
Man as a living being, including the microfields: birth; childhood; youth, adulthood; maturity/ immaturity.
This aim defined the following tasks:
To select the Yakut phraseological units (PU) from the existing lexicographic and phraseographic dictionaries and, on the
basis of dictionary definitions, to classify them according to the semantic field "age of a person"; to identify the systemic
relations between the given linguistic units.
Keywords: the Yakut language, phraseology, lexicography, ideography, classification, semantic relations.
Введение
Фразеологический состав якутского языка ранее не подвергался систематизации по идеографическому принципу.
Но объектом систематизирующих описаний стали статьи А.Г.Нелунова [7], [8], Л.М.Готовцевой [3], [4], Р.Н.Анисимова
[1], Т.Н. Николаевой [9], [10], И.Б.Ивановой [5], [6].
В составляемом «Тематико-идеографическом словаре фразеологизмов якутского языка» в блоке А.I. Человек как
живое существо в рубрике «Жизненный цикл человека» выделены микрополя А.1.1.1. Рождение. А. 1.1.2. Детский
возраст. А. 1.1.3. Молодость. 1.1.3.1. Взросление. А. 1.1.4. Зрелость/ Незрелость. А.1.1.5. Старость. А. 1.1. 6. Смерть.
Методы и принципы исследования Данная классификационная схема построена по антропоцентрическому типу индуктивным путем, основанным на
семантическом анализе конкретного материала. Материал собран методом сплошной выборки из существующих
лексикографических и фразеографических словарей.
Основные результаты
Микрополе А.1.1.1. Рождение представлено ФЕ күн сирин (сырдыгын, күнү) көр ‘появиться, родиться на свет
божий’ (букв. увидеть свет (солнце)). В словарной статье должны быть отражены семантические отношения между
фразеологизмами. Как известно, системность СП проявляется в синонимии, антонимии, вариантности и
многозначности ФЕ. Анализ материала показал, что довольно часто встречаются отношения вариантности. Так,
фразеологизм күн сирин көр имеет лексический вариант күн сырдыгын көр и усеченный вариант күнү көр. В
словарной статье они даются в скобках.
Следует также указать, что данная единица двузначна, со вторым значением ‘увидеть свет, выходить в свет
(издаваться)’ должна помещаться в другом микрополе, с помощью отсылок, указав на ее полисемию.
ФЕ күн сирин (сырдыгын, күнү) көр имеет антонимы. В словарной статье они отмечаются знаком // (ант.) күн
сириттэн (үрүҥ күнтэн) сүт ‘умереть, уйти из жизни’, күн сырдыгыттан (сириттэн) матта ‘отойти в мир иной,
уйти из жизни’.
Микрополе А. 1.1.2. Детский возраст. Микрополе Детский возраст представлено рядом фразеологизмов, в
образной основе которых отражен традиционный уклад жизни народа саха.
В якутской лингвокультуре новорожденного мальчика в целях защиты от злых духов предки якутов называли
эвфемизмом хабдьы сэмнэҕэ (букв. объедки куропатки). Предмет рукоделия кыптыый ‘ножницы’ олицетворял
новорождённую девочку: кыптыый кырадаһына (букв. лоскуток-откройка от ножниц), «с рождения родители
называли так своих детей, прививая при этом род занятия: девочка станет рукодельницей, хозяйкой домашнего очага и
заботливой матерью» [3, С. 263]. Якуты грудного младенца двух-четырех месяцев от роду называют ньирэй оҕо, где
основанием сравнения ребенка выступает телёнок. Издревле основным занятием у якутов является скотоводство.
Микрополе А. 1.1.3. Молодость. Молодость считается самой светлой порой жизни человека – время надежд,
расцвета, взросления. Происхождение некоторых фразеологизмов, номинирующих этот период жизни человека,
связано с особенностями повадков домашних животных или диких зверей. Образ жеребёнка, выражающий молодой
возраст человека, воплощен в ФЕ уол оҕо, ат кулун фольк. (букв. парень-жеребёнок). Молодой человек, лучший
среди своих сверстников ассоциируется с соболем-одинцом: уол оҕо одьунааһа (букв. молодец, как соболь одинец).
Сырбаҥ-татай (кыыс) устар. шустрая девушка 16-17 лет (букв. подвижная, вертлявая). В старину сырбаҥ-татай
(кыыс) могла уже выйти замуж и родители даже одобряли раннее замужество дочери. Данная единица выступает как
социально-возрастное название новобрачной в якутском обществе.
1.1.3.1. Взросление. Период взросления и возмужания человека передается рядом близких по значению
фразеологизмов с соматическими компонентами в своем составе: борбуй ‘подколенки’, иҥиир ‘сухожилия’, уҥуох
‘кости’, буут ‘бедро’, сис ‘поясница’. ФЕ борбуйгун көтөх (уй, уйун, кыан) (букв. поднять подколенки) означает
‘немного подрастать, начинать крепче держаться на ногах’. В словарной статье мы должны указать, что ФЕ имеет
лексические варианты уй, уйун, кыан и вступает в синонимические отношения с 3 значением ФЕ атаххар
(сүһүөххэр) тур (букв. встать на ноги) ‘окрепнуть’.
Образной основой фразеологизмов этой подгруппы послужили описания внешних признаков качественного
изменения тела человека, которые по мнению И.Б.Ивановой, обусловлены специфической ментальностью якутаскотовода, наблюдавшим за изменениями, происходящими в процессе физического развития домашнего скота, и
переносившим их на людей [6, С. 47]: эт туппут (букв. тело держать) ‘взрослеть, достигать физической зрелости
кости’; борбуйа сонуур разг. (букв. полнеют подколенки) ‘достигать полной физической зрелости, возмужать’;
иҥиирэ кытааппыт разг. (букв. окрепли сухожилия) ‘физически окреп, стал настоящим мужчиной’; уҥуоҕа
кытаатта (букв. кости его окрепли) ‘физически окрепнуть, возмужать’.
Следует обратить внимание на подгруппу ФЕ с отрицательной коннотацией, негативно характеризующих лицо. С
оттенком унижения про молодых людей говорят бэҕэһээҥҥи бэдик ‘молокосос, сопляк’ (букв. вчерашний шалун) или
синонимами к нему бэҕэһээҥҥи бэтэнээски ‘сопляк, молокосос, желторотик (букв. вчерашний бедняжка)’ =
бэҕэһээҥҥи саах үөнэ ‘червь навозный, навозный жук (в качестве ругательства)’ (букв. вчерашний червяк из говна).
Микрополе А. 1.1.4. Зрелость. Микрополе зрелость представлено синонимическим рядом ФЕ буутун этэ буспут
(муҥуутаабыт) (букв. мышцы его ног созрели) = сиһин этэ сиппит (букв. мышцы его поясницы созрели) ‘достигать
полной зрелости, находиться в расцвете сил’ = холун этэ хойдубут (букв. мышцы его рук окрепли) ‘достигнуть
зрелости, физически окрепнуть, возмужать’.
Семантика приведенных фразеологизмов указывает на процесс постепенного как физиологического, так и
психического роста человека [2, С. 53].
Отдельную подгруппу микрополя зрелость со значением ‘в расцвете лет/сил’ образуют синонимичные ФЕ отумаһы кытта тустар (тутан көрөр) (букв. [когда] он борется с деревьями) говорит о тесной связи якутов с природой;
күөгэйэр күнүгэр сылдьар ‘он находится в лучшей поре своей молодости, в расцвете лет (сил) ’и күүһүн үрдүгэр
сылдьар ‘в расцвете сил’.
А.1.1.4.1. Незрелость. Характеристика лица неопытного, незрелого физически и духовно передается синонимами
уоһа (уоһугар) уоһахтаах <быара (хараҕа) хааннаах> (букв. губы его в молозиве, глаза его с кровью) и уоһах
(уоһахтаах) уостаах со значением ‘молоденький, еще неопытный в жизни, желторотый’, а также близкими по
значению фразеологизмом уоһугар уоһаҕа куура илик (букв. молозиво на губах не обсохло). Здесь делается
сравнение молодого человека с младенцем – молозиво на губах, а печень (или глаза) с кровью означает, что будучи
полным энергии, он еще не вышел из детского возраста. Данные фразеологизмы вступают в антонимические
отношения фразеологизмам микрополя зрелость.Заключение
Анализ ФЕ, характеризующих детский, молодой, зрелый возрасты, позволил нам реконструировать фрагмент
фразеологической картины мира якутов и описать знания и представления носителей лингвокультуры о категории
возраста. Методом сплошной выборки нами собрано около 40 ФЕ СП «возраст человека».
Видами системных отношений СП «возраст человека» являются отношения синонимии, вариантности, антонимии,
полисемии. В СП синонимические отношения представлены довольно широко. Отмечается частотное употребление
разного рода вариантности (лексической, морфологической, квантитативной). Явление фразеологической антонимии
встречается достаточно редко. Многозначность фразеологизмов представляет основную трудность, возникающую при
распределении ФЕ по таксонам, т.е. группам единиц, наиболее близких по значению.
Результаты анализа использования фразеологизмов СП «возраст человека» могут послужить основой
составляемого идеографического словаря якутских фразеологизмов.
Конфликт интересов
Conflict of Interest
Не указан.
None declared.
Рецензия
Все статьи проходят рецензирование. Но рецензент или
автор статьи предпочли не публиковать рецензию к этой
статье в открытом доступе. Рецензия может быть
предоставлена компетентным органам по запросу.
Review
All articles are peer-reviewed. But the reviewer or the author
of the article chose not to publish a review of this article in
the public domain. The review can be provided to the
competent authorities upon request.
| Напиши аннотацию по статье | Международный научно-исследовательский журнал ▪ № 12 (126) ▪ Декабрь
РУССКИЙ ЯЗЫК. ЯЗЫКИ НАРОДОВ РОССИИ / RUSSIAN LANGUAGE. LANGUAGES OF THE PEOPLES OF
RUSSIA
РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ СЕМАНТИЧЕСКОГО ПОЛЯ «ВОЗРАСТ ЧЕЛОВЕКА» В ЯКУТСКОМ ЯЗЫКЕ
DOI: https://doi.org/10.23670/IRJ.2022.126.87
Научная статья
Готовцева Л.М.1, *
1 ORCID : 0000-0001-8039-1838;
1 Институт гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера СО РАН, Якутск, Российская
Федерация
* Корреспондирующий автор (lingot[at]rambler.ru)
Аннотация
Создание «Тематико-идеографического словаря фразеологизмов якутского языка» представляет собой первый
опыт классификации по идеографическому принципу и призван восполнить существующий пробел; будет
способствовать работе по инвентаризации и систематизации корпуса якутского языка, что является насущной
потребностью на данном этапе развития якутской лингвистики.
При составлении классификационной схемы Словаря выделили понятийную сферу «Человек», которая в свою
очередь делится на 3 блока: А.I. Человек как живое существо; А. II. Внутренний мир Человека; А. III. Человек как
деятель.
Целью данного исследования является выявление и описание фрагмента семантического поля (СП) «возраст
человека» блока А.I. Человек как живое существо, включающего микрополя: рождение; детский возраст; молодость,
взросление; зрелость/незрелость.
Данная цель определила следующие задачи:
Выделить из существующих лексикографических и фразеографических словарей и на основе словарных
дефиниций классифицировать по идеографическому принципу якутские фразеологические единицы (ФЕ)
семантического поля «возраст человека»; выявить системные отношения, существующие между данными языковыми
единицами.
|
рестриктивные аргументации модальные слова сомнения и общезначимости на материале немецкоязычных лингвистических статей. Ключевые слова: научная профессиональная коммуникация, научная аргументация, лингвистический дискурс, модальность научного текста, эпистемическая модальность, модальные
слова и выражения сомнения, модальные слова и выражения общезначимости.
10.21638/11701/spbu09.2017.408
Nefedov Sergey T.
Saint Petersburg State University,
7–9 Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russia
s.nefedov@spbu.ru, nefedovst@gmail.com
RESTRICTIVE ARGUMENTATION: MODAL WORDS OF DOUBT AND SHARED KNOWLEDGE
IN ACADEMIC LINGUISTIC WRITINGS
The paper analyses the epistemic modal words and expressions of doubt and shared knowledge in
linguistic research articles. The restrictive features of the academic argumentation contribute to and
connect with the author’s orientation focusing on the expectations and the possible responses of the
© Санкт-Петербургский государственный университет, 2017
https://doi.org/10.21638/11701/spbu09.2017.408 Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4
ify it by means of epistemic components according to its appropriateness in argumentation contexts
and in relation to the general discourse norms of professional interaction continually. From ethic and
professional points of view, it is crucial to control the illocutionary force of critical comments especially when they relate to the judgments of the colleagues to be belonged to the same disciplinary
community or to the well-known knowledge. Moreover, the important pragmatic aim of academic
argumentation is not confrontation, but the way to accept a compromise and to achieve the possible
compatibility of the different positions. Since the semantic potential of epistemic units of doubt mitigates the illocutionary force of critical comments and the components of shared knowledge construct
the positive underground of the cooperative engagement with the disciplinary community.
Then the modal epistemic components are treated as markers of the intersubjective relations between the authors and their target audience. They open a discourse dimension of the hedged polite
argumentation and allow the authors to articulate their personal stance against the background of restrained disagreement, additional restrictions and reservations, circumstances, criteria, characteristics
etc. They make it possible to downplay the conflict between previous and novel knowledge structures
fixated in texts. The paper draws attention of the linguists who are interested in the issues of the science
language to the necessity to take into account the discourse dimension of academic writings. Refs 26.
Table 1.
Keywords: professional scientific interaction, academic argumentation, academic linguistic
discourse, modality of scientific texts, epistemic modality, modal words and expressions of doubt,
modal words and expressions of shared knowledge.
1. Вводные замечания
Лингвистический анализ в направлении от заданного типа средств к выяснению их содержательных функций в составе высказываний и текстов является одним из двух основных методов рассмотрения языковых феноменов в традиционной функциональной грамматике и лингвистике. Семасиологический подход «от
языковых форм к их содержательным функциям» естественным образом дополняет ономасиологический путь анализа лингвистических единиц [Бондарко 2014,
с. 74–89; Кубрякова 2000, с. 346]. В последнем случае исходным является некоторое
содержание и ставится вопрос о том, какими языковыми средствами данное содержание формально воплощается в грамматической структуре текстов. О комплементарности обоих подходов см. подробнее [Эйхбаум 1996, с. 17–20].
В настоящей статье традиционные подходы функциональной лингвистики
применяются в контексте дискурсивного анализа, чтобы сфокусировать внимание
на дискурсивно-коммуникативном измерении научного текста, задающем общие
принципы отбора языковых средств. В целом ставится и решается двуединая задача. С одной стороны, предпринимается попытка рассмотреть определенные языковые средства — эпистемические модальные слова (ЭМС) и выражения (ЭМВ)
как носители категориально однотипного функционального содержания — в их
соотнесенности с параметрами научного дискурса. С другой же стороны, в перспективе «от дискурса» объясняется, что выбор указанных средств не случаен
и обусловлен сущностными характеристиками самого научного лингвистического дискурса, его дискурсивными нормами. При этом особое внимание уделяется
включенности изучаемых семантических групп эпистемических единиц сомнения
и общезначимости в реализацию авторских коммуникативных стратегий ведения
научной аргументации и представление собственной точки зрения на фоне объективно существующего в лингвистике плюрализма мнений и возможных ответных
критических реакций представителей профессионального сообщества. Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4
Постановка научной проблемы и ее поэтапное решение в опоре на аргументы
составляют смысл любой научной деятельности. Эти речемыслительные операции
познающего субъекта неизбежно сопровождаются критической рефлексией в отношении полноты и достоверности знаний, сложившихся в научном профессиональном сообществе, или сомнением в убедительности точки зрения других исследователей на тот или иной объект. Поэтому переструктурирование старого,
имеющегося на данный момент знания и переосмысление мнения коллег в новом
ракурсе и с учетом новых параметров является необходимым условием прогресса
в научной дисциплине. Как показывают прагмалингвистические, социолингвистические и лингводискурсивные исследования последних 15–20 лет, языковой след
мыслительных шагов критической рефлексии, эпистемической оценки достоверности высказываний и фокусирования на новом знании запечатлен в научных текстах в виде многообразных форм и структур. Он составляет неотъемлемый компонент семантики и прагматики научного текста [Кожина, Дускаева, Салимовский
2014, с. 289–306; Auer, Baßler 2007; Hyland 2012; Steinhoff 2007a; Swales 1990; Weinrich
2006; Weitze, Heckl 2016]. Было показано, что в научных текстах отображаются не
только некоторые объекты и их системные связи, но и прямо или косвенно авторизуется сам когнитивный и речевой субъект в процессуальности научной аргументации. При этом автор-исследователь, формулирующий полученные научные
результаты, всегда ориентируется на сложившуюся в профессиональном сообществе модель коммуникации и дискурсивные нормы текстуализации, в противном
случае он рискует как минимум быть непонятым. Дискурсивные нормы можно
рассматривать поэтому в качестве общепринятых коммуникативных стратегий, по
умолчанию доступных автору как члену научного сообщества для фиксации структур старого и нового знания. Тем самым в научном тексте постоянно воспроизводятся базовые элементы профессионального взаимодействия между отдельным
исследователем и предметно специализированным научным сообществом, в которое он входит. Автор научного текста стремится не только представить профессиональному сообществу некоторые новые сведения об объекте, но и убедить его
представителей в релевантности сообщаемого. Как пишет по этому поводу М. Оверингтон, «наука всегда стремится к консенсусу через персуазивную репрезентацию
научных результатов… цель же научной аргументации состоит в том, чтобы быть
убеждающей» [Overington 1977, p. 155].
Таким образом, анализ содержания научных текстов с учетом параметров социально-коммуникативного контекста закономерным образом приводит исследователей к выделению двух взаимодополняющих содержательных уровней: объектно и субъектно ориентированного.
Субъектно ориентированный пласт содержания научного текста, в свою очередь, объединяет два основных типа текстовых смыслов и соответствующих языковых средств их экспликации. Одни обращены к выражению авторской позиции по
поводу степени достоверности текстовых утверждений, содержащих личное мнение исследователя, мнение других коллег или общепринятое нормативное знание
профессионального сообщества об изучаемом феномене. Другие элементы текстового субъектно ориентированного содержания отсылают непосредственно к про
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 взаимодействие с позиций и в пользу адресанта. Линии моделируемых контактов
с адресатом носят при этом многовекторный характер: одни из них благодаря метатекстовым указаниям обеспечивают успешную навигацию по научному тексту,
другие — ненавязчиво вовлекают адресата в процесс аргументации как равноправного партнера, третьи — через интертекстуальные отсылки предусмотрительно
снабжают адресата дополнительной и альтернативной информацией и т. д.
Отмеченные выше два типа субъектных и интерсубъектных проекций научной
интеракции в содержание текста, сконцентрированные, соответственно, на выражении авторской позиции и на взаимодействии автора с потенциальным адресатом,
в американской и английской лингвистике принято обсуждать в категориях позиции / авторского позиционирования (stance, writer’s positioning) и контактирования
/ вхождения в контакт (engagement) [Biber, Finegan 1988; Hyland 1995; Hyland 2005].
В немецкой лингвистике авторизованная и интерсубъектная стороны научной
аргументации также концептуализированы в целом ряде терминов. Эти термины,
однако, сфокусированы на главной черте аргументативного процесса — его направленности на устойчивые ожидания и возможные критические реакции профессионального сообщества: эристическая (оспаривающая) аргументация / die
eristische Argumentation [Ehlich 1993, S. 28–30], концессивная (уступительная) аргументация / die konzessive Argumentation [Steinhoff 2007a, S. 123–125], аргументированная / полученная в диалоге истинность / die argumentative Wahrheit / die
Dialogwahrheit [Weinrich 2006, S. 261] и др. Такого рода характеристики определяют
научную аргументацию в проекции на социальное измерение профессионального
взаимодействия, при котором автор-исследователь представляет на суд и одобрение коллег полученные новые сведения об объекте на фоне и с учетом потенциального чужого мнения. В ходе аргументации он должен четко обосновывать свои
аргументы и контраргументы, но при этом продемонстрировать профессиональное уважение к другой точке зрения. Одним из средств, обеспечивающих автору
возможность эффективно реализовать стоящие перед ним задачи взаимодействия
с профессиональным коллективом, являются ЭМС и ЭМВ. Они открывают дискурсивное пространство вежливой некатегоричной аргументации и позволяют маркировать авторскую позицию на фоне сдержанного несогласия, дополнительных
рестрикций и оговорок условий, обстоятельств, критериев, характеристик и т. д.,
которые могут послужить основанием для совместимости вступающих в конфликт
позиций. Именно поэтому можно сказать, что критическое оценивание содержания чужих утверждений разворачивается в научной письменной коммуникации
в ограничительно-уступительном модусе.
3. Семантические группировки эпистемических модальных слов и выражений,
используемых в немецкоязычных лингвистических статьях
Настоящее исследование опирается на лингводискурсивный анализ ЭМС
и ЭМВ, выполненный на материале 19 лингвистических статей из немецкоязычных журналов и тематических сборников общим объемом 378 печатных страниц,
включающих 9678 текстовых предикаций. Под предикацией понимается двухкомпонентная текстовая структура, воплощающая динамическое развертывание проВестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4
компонента (субъекта) и предицируемого признака (предиката). В ходе сплошного обследования указанного корпуса лингвистических текстов были выявлены
288 предикаций с включением эпистемических единиц, что составляет около 3 % от
общего количества текстовых предикаций. С точки зрения лексической семантики
выделенные ЭМС и ЭМВ были распределены по трем основным группам: эпистемические единицы со значением уверенности, сомнения и общезначимости. В проведенных подсчетах учитывались не только однолексемные модальные слова типа
natürlich, vielleicht, allgemein, но и лексикализованные словосочетания с эпистемической семантикой знания / мнения, такие как mit Sicherheit, ohne Zweifel, in der Tat,
mit einiger Evidenz, im Allgemeinen и др. Точные количественные данные по каждому
тексту с учетом выделенных семантических группировок эпистемических модальных компонентов (ЭМК) представлены в нижеследующей таблице.
Частотность предикаций с ЭМС и ЭМВ
в научной немецкоязычной лингвистической статье
Автор(ы) статьи
в журналах, год издания
Кол-во
страниц
Общее
кол-во
предикаций
Предикации с ЭМС
с ЭМК
уверенности
с ЭМК
сомнения
с ЭМК
общезначимости
Общее
кол-во
предикаций
с ЭМК
Bücking 2015
Egbert 2002
Ehlich 1993
Fortmann/ Wöllstein 2013
Helbig 2007
Hennig 2006
Knobloch 2010
Lemke / Stulpe 2015
Müller H.-G. 2014
Müller S. 2012
Schneider 2011
Steinhoff 2007
Thaler 2007
Zifonun 2011
Статьи в сборниках
науч. трудов Ehlich 1995
Ehlich 2006
Heiden / Malmquist 2012
Kretzenbacher 1995
Schiewe 2011
Итог
42,523131721,518,53121241111154666045056136236364384503072212161751721017116351012000001013115144 / 1,5 % 134 /1,4 % 10 / 0,1 %00333127238221220108
288 / 3 %
В процентном отношении доля каждой из трех установленных семантических
группировок ЭМК от их общего количества (288 единиц) составляет 50, 46,5 и 3,5 %
соответственно. Следует заметить, что наиболее изученной в немецкой лингвисти
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 ставу в целом в немецком языке группировка эпистемических лексем и выражений
с семантикой уверенности [Helbig 1981; Helbig, Helbig 1990; Нефедов 2007, с. 36–47].
Две другие группировки чаще всего только упоминаются или вообще не рассматриваются в специальной литературе, когда заходит речь о модализации и авторизации утверждений научного текста; ср. некоторые из значительных в этой
области работ немецких авторов [Ehlich 1993, S. 28–30; Graefen 1997, S. 200–212;
Steiner 2009; Steinhoff 2007a, S. 347–358]. Именно по этой причине далее рассматриваются только контексты употребления ЭМК со значением сомнения и общезначи-
мости.
4. Дискурсивные функции модальных компонентов со значением сомнения
и общезначимости в контекстах рестриктивной аргументации
В корпусе обследованных лингвистических текстов выявлено 134 предикации
с включением ЭМС и ЭМВ со значением сомнения. Самыми частотными при этом
оказались следующие эпистемические единицы: offenbar ‘по-видимому’ — 23 реализации, möglicherweise ‘возможно’ — 19, vielleicht ‘может быть, возможно’ — 17, wohl
‘пожалуй, вероятно’ — 16, offensichtlich ‘по-видимому’ — 16, vermutlich ‘вероятно,
предположительно’ — 9, allenfalls ‘пожалуй’ — 8. Рассматриваемые модальные единицы различаются по степени выражаемого сомнения. Если представить семантику сомнения на виртуальной линейной шкале, то согласно «Лексикону модальных
слов» Г. Хельбига и А. Хельбиг [Helbig, Helbig 1990] на одном из ее полюсов, на границе с уверенностью, окажутся ЭМС offenbar и offensichtlich, в середине — vielleicht,
vermutlich и möglicherweise, а на другом семантическом полюсе с предельно высокой
степенью сомнения — wohl и allenfalls. Несмотря на эту семантическую разницу, все
ЭМК со значением сомнения при включении в высказывание дают один и тот же
прагматический и семантический эффект: они сигнализируют об отказе автора научного текста брать на себя полную ответственность за сообщаемое и уменьшают
степень достоверности текстовых утверждений. Поэтому такие эпистемические
единицы оказываются весьма уместным средством как вежливого некатегоричного
оспаривания мнения других исследователей, так и представления собственных результатов в рестриктивном модусе на фоне оговорок и допущения альтернативных
точек зрения; напр.:
(1)
Es ist unabhängig plausibel, dass HVs (der hypothetische Vergleichssatz. — C. H.)
eine besondere Nähe zu Kontrafaktizität haben. Nicht zuletzt hat sich die Literatur
zu HVs immer wieder eingehend mit der Frage beschäftigt, ob HVs primär kontrafaktisch verwendet werden… s. zum Beispiel Hahnemann (1999). Aus der Nähe
zum Kontrafaktorischen rührt auch die terminologische Alternative, HVs als irreale Vergleichssätze zu bezeichnen. Eine entsprechende Verengung trägt vermutlich
nicht, s. als Kritikerin z. B. Bergerová (1997) oder Eggs (2006) [Bücking 2015, S. 294].
«Независимо от этого понятно, что гипотетические сравнительные предложения (ГСП) особенно близки к контрафактивности. Не в последнюю очередь
специальную литературу по этой проблеме постоянно занимает вопрос, не
используются ли данные предложения примарно как контрафактивные…
см., напр., Hahnemann (1999). Благодаря этой близости к контрафактивности Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4
ния ирреального сравнения. Такое сужение трактовки, вероятно, не оправдано, см. критиков: напр., Bergerová (1997) или Eggs (2006)».
(2) …dabei wurde der K. Prät. vielfach als `Irrealis der Gegenwart´ und der K. Plusq.
als `Irrealis der Vergangenheit´ interpretiert (vgl. Duden 1984: 701; Heidolph u.a.
1981: 532; Glück 2000: 362). In diesen Fällen (möglicherweise unter dem Druck
der Auffassung von einem einheitlichen `K II´ entstanden) wird der temporalen
Differenzierung zwischen dem K. Prät. und dem K. Plusq. Rechnung getragen, werden
die Unterschiede zwischen dem K. Prät. und dem K. Plusq. aber (auf Grund des gemeinsamen Nenners `Irrealis´) etwas verdunkelt [Helbig 2007, S. 114]. «…при этом
претерит конъюнктива многократно интерпретировался в качестве ‘ирреалиса в настоящем’, а плюсквамперфект конъюнктив — ‘ирреалиса в прошлом’
(ср. Duden 1984: 701; Heidolph u.a. 1981: 532; Glück 2000: 362). В этих случаях
(возможно, под давлением точки зрения о едином разряде ‘конъюнктива II‘)
учитывается темпоральное различие между претеритом и плюсквамперфектом конъюнктива, однако эти различия (благодаря общему обозначению ‘ирреалис’) несколько затемняются».
Приведенные текстовые фрагменты (1) и (2) могут служить ярким примером
текстовых структур рестриктивной аргументации при выражении несогласия автора с точкой зрения других исследователей, при которой критикующий избегает слишком категоричных утверждений. В (1) С. Бюкинг возражает против слишком узкой трактовки семантики гипотетических сравнительных предложений и ее
сведéния некоторыми авторами, в частности упомянутой в интертекстуальной отсылке Сюзан Ханеманн, только к отношениям ирреального сравнения. Одновременно критикующий эту позицию автор не «нагнетает конфликт», а ищет аргументы, сглаживающие возникшее противоречие в теоретических позициях, и находит
их в объективной близости обсуждаемых структур к контрафактивности. И более
того, он переносит свою критику из актуальной данности в область возможного,
что эксплицируется посредством ЭМС со значением сомнения vermutlich. Дополнительно в конце этого пассажа С. Бюкинг, как бы оправдываясь, приводит мнения
еще двух исследователей в пользу своих критических возражений.
В лингвистической статье Г. Хельбига (2) критикуется недостаточно четкая позиция относительно темпоральных различий форм немецкого претеритального
конъюнктива, представленная в перечисляемых грамматиках и известном лингвистическом толковом словаре. При этом Г. Хельбиг стремится найти моменты
возможной совместимости различных точек зрения на данный объект, смягчает категоричность своей критики, объясняя в высказывании с включением ЭМС
möglicherweise непоследовательность в трактовках возможным влиянием грамматической традиции объединения форм немецкого конъюнктива в общем разряде
«конъюнктива II».
Таким образом, каждый из авторов процитированных лингвистических статей
видит несогласованность своей и чужой теоретической позиции. Однако в контексте общепринятой дискурсивной нормы профессионального сотрудничества, направленной на конечное достижение взаимопонимания, оба автора избегают категоричной критики, приводя дополнительные смягчающие обстоятельства.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 фоне возражений добиться согласия с реципиентом и показать, что при определенных условиях разные точки зрения на один объект могут оказаться совместимыми.
Уменьшающие категоричность авторских формулировок ЭМК сомнения / допущения наилучшим образом позволяют решить эту задачу; напр.:
(3)
Die Analyse der Satzstruktur (Informationsstruktur, Thema / Rhema) und die
Untersuchung des Kontextes zeigen, dass ‘übrigens’ im Mittelfeld des V2/Satzes eine
Markierung setzt, die wahrscheinlich dazu dient, gemeinsames Vorwissen zu aktivieren [Egbert 2002, S. 18]. «Анализ структуры предложения (информационной
структуры, темы / ремы) и изучение контекста показывают, что в середине
предложения с финитным глаголом на 2-м месте ‘übrigens’ является маркером,
который, вероятно, служит для того, чтобы активизировать общий предварительный фонд знаний».
(4) Während sich das anaphorische ‘so’ offenbar auf beliebige Linkskontexte beziehen kann,
sind bei kataphorischem ‘so’ feste Muster der Anbindung des Rechtskontextes zu erkennen… So fanden sich im vorliegenden Korpus vor allem Belege mit ‘dass’ im Folgesatz
[Hennig 2006, S. 414]. «В то время как анафорическое ‘so’, по-видимому, соотносится с любым левосторонним контекстом, для катафорического ‘so’ можно обнаружить устойчивые модели привязки к правостороннему контексту…
Так, в настоящем корпусе были найдены прежде всего примеры в предложениях следствия».
В (3) представлен завершающий фрагмент анализа М. Эгберт информационной структуры и контекстов употребления высказываний со словом übrigens. Личный вывод о способности übrigens актуализировать общий фонд знаний коммуникантов автор формулирует в некатегоричной форме как допущение, как одну
из возможных трактовок функции этого слова.
С высокой степенью уверенности, но все же при сохранении определенной
доли сомнения по причине ограниченности рассмотренного эмпирического материала формулируется собственное мнение автора об анафорическом и катафорическом употреблении слова so в высказывании с ЭМС offenbar (4). Утверждение
на фоне ограничивающих абсолютную категоричность условий является эффективным прагматическим приемом страховки от возможной критической реакции
оппонентов. В заключение остановимся на высказываниях с ЭМК со значением
общезначимости. Среди эпистемических модальных единиц они обладают в научных лингвистических текстах наименьшей частотностью. Всего было выявлено
10 таких упот реблений, что составляет 3,5 % от указанного в таблице общего количества единиц. Наиболее типичные контексты с включением ЭМК общезначимости приводятся в нижеследующих текстовых фрагментах:
(5)
(6)
Üblicherweise wird angenommen, dass der ersten Person Singular die deiktische
Funktion eines Sprecherverweises zukommt (vgl. DUDEN 1998, 330) [Steinhoff 2007b,
S. 11]. «Обычно считается, что 1-ое лицо единственного числа обладает дейктической функцией указания на говорящего (ср. DUDEN 1998, 330)».
ist bekanntlich, Tagesereignisse,
Eine wichtige Funktion des Kommentars
Zeitströmungen und politische Entwicklungen zu erläutern, zu interpretieren und zu
erklären. Deutungen aus Sicht des Kommentators werden vermittelt mit dem Ziel, den Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4
1990, 135) [Heiden, Malmquist 2012, S. 251–252]. «Важная функция комментария,
как известно, в том, чтобы разъяснять, интерпретировать и объяснять злободневные события, веяния времени и политические тенденции. Толкования
с позиций комментатора представляются с целью повлиять на читателя в том
или ином направлении».
(7)
Typischerweise modifizieren hypothetische Vergleichssätze den jeweiligen Matrixsatz
modal; die relevante Art und Weise wird dabei auf der Basis einer konditionalen
Interpretation des internen Konnekts erschlossen [Bückling 2015, S. 262]. «Обычно
придаточные ирреального сравнения модифицируют матричное предложение
в модальном отношении; при этом релевантный способ модификации выводится на основе соответствующей интерпретации внутренних связей».
В целом текстовые высказывания, в состав которых входят ЭМК со значением
общезначимости, как это видно из приведенных примеров, отсылают к общеизвестным элементам знания в соответствующей лингвистической дисциплине. Посредством такого рода утверждений автор-исследователь присоединяется к устоявшемуся в лингвистике знанию и косвенным образом выражает свое позитивное
отношение к нему. При включении общепринятых научных положений в качестве
поддерживающих опорных моментов для своей собственной аргументации автор
выбирает надежный путь склонить целевого адресата на свою сторону, так как
фокусирует внимание на общей системе базовых знаний, теоретических понятий
и установок, разделяемых всеми представителями научного коллектива. Таким образом, опираясь на авторитет коллективного мнения, автор научного текста признает решающую роль профессионального сообщества в оценке его собственных
идей и нивелирует конфликт старого и нового знания.
5. Выводы
Высказывания с включением эпистемических модальных лексем и словосочетаний с семантикой сомнения и общезначимости играют важную роль в научной
аргументации в сфере лингвистики. Они органично вписаны в специфический для
науки рестриктивный (уступительно-ограничительный) модус сдержанного аргументирования с учетом ожиданий и ответной оценочной реакции профессионального сообщества. В рассмотренных немецкоязычных лингвистических статьях
включение в текстовые высказывания эпистемических модальных единиц с системно-парадигматическим значением сомнения служит целям смягчения категоричности утверждений и представления их как возможного альтернативного мнения без претензий на абсолютную достоверность. Косвенную связь с уступительно-ограничительной аргументацией обнаруживают и высказывания с включением
модальных единиц со значением общезначимости. Поскольку в научном тексте
предлагаемые автором идеи исходно имеют прогностический статус, то ссылки на
нормативное коллективное мнение per se имплицируют признание его решающей
роли при вынесении окончательного вердикта об их релевантности для научного
лингвистического сообщества.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 Bücking 2015 — Bücking S. “Zur Syntax hypothetischer Vergleichssätze im Deutschen.” Zeitschrift für ger
manistische Linguistik. 43 (2), 2015: 261–305. (немецк.)
Egbert 2002 — Egbert M. “Syntaktische Merkmale von übrigens in der Hauptposition: im Mittelfeld des
Verb-Zweit-Satzes.” Zeitschrift für germanistische Linguistik. 30, 2002: 1–22. (немецк.)
Heiden von der G., Malmquist A. 2012 — Heiden von der G., Malmquist A. “„Der Schuldzuweiser“. Zu Personalisierungen und Selbstbezügen in Pressekommentaren einer schwedischen und einer deutschen
Tageszeitung.” Persuasionsstile in Europa. Lenk H. E. H., Vesalainen M. (Hrsg.). Hildesheim; Zürich;
New York: Georg Olms Verlag, 2012. S. 251–274. (немецк.)
Helbig 2007 — Helbig G. “Der Konjunktiv — und kein Ende. Zu einigen Kontroversen in der Beschreibung
des Konjunktivs der deutschen Gegenwartssprache.” Deutsch als Fremdsprache. 44 (3), 2007: 110–123.
(немецк.)
Hennig 2006 — Hennig M. “So, und so, und so weiter. Vom Sinn und Unsinn der Wortklassifikation.” Zeit
schrift für germanistische Linguistik. 34, 2006: 409–431. (немецк.)
Steinhoff 2007b — Steinhoff T. “Zum ich-Gebrauch in Wissenschaftstexten.” Zeitschrift für germanistische
Linguistik. 35, 2007: 1–26. (немецк.)
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.11-112
Нефёдов Сергей Трофимович
Санкт-Петербургский государственный университет,
Россия, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб. 7–9
s.nefedov@spbu.ru, nefedovst@gmail.com
РЕСТРИКТИВНАЯ АРГУМЕНТАЦИЯ:
МОДАЛЬНЫЕ СЛОВА СОМНЕНИЯ И ОБЩЕЗНАЧИМОСТИ
(НА МАТЕРИАЛЕ НЕМЕЦКОЯЗЫЧНЫХ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ СТАТЕЙ)
В статье представлен проведенный на материале немецкоязычных лингвистических статей лингводискурсивный анализ эпистемических модальных слов и выражений с семантикой
сомнения и общезначимости. Уступительно-ограничительный характер научной аргументации связывается с ориентацией автора текста при вербализации полученных результатов на
ожидания и возможные ответные реакции профессионального научного сообщества. Автор
постоянно оценивает степень категоричности своих утверждений и варьирует ее при помощи
эпистемических единиц в зависимости от уместности в том или ином контексте научного сообщения и в связи с общепринятыми нормами профессионального взаимодействия. Из этических и профессиональных соображений особенно важно дозировать категоричность критических замечаний при оценивании позиции коллег по научной дисциплине и общепринятого
нормативного знания. Семантический потенциал эпистемических единиц сомнения и компонентов со значением общезначимости как нельзя лучше соответствует данной прагматической
цели. В статье выделены два типа модальных средств: первый тип позволяют автору смягчить
категоричность авторской критики чужого мнения, второй служит основой для авторской аргументации в опоре на коллективное мнение.
Эпистемические модальные единицы рассматриваются как маркеры интерсубъектных отношений автора-исследователя и целевой профессиональной аудитории. Они открывают дискурсивное пространство вежливой некатегоричной аргументации и позволяют маркировать
авторскую позицию на фоне сдержанного несогласия, дополнительных рестрикций и оговорок условий, обстоятельств, критериев, характеристик. Благодаря смягчению категоричности
утверждений они обеспечивают автору возможность формулирования научных положений
в модусе возможности, альтернативы, позволяют опираться на общепринятые положения
и сглаживать конфликт старого и нового знания. В статье привлекается внимание лингвистов,
интересующихся проблемами профессионального языка науки, к необходимости учитывать
дискурсивно-коммуникативное измерение научного текста, сквозь призму которого становится более понятным, как строится научный текст, как в нем фокусируется роль продуцента
и его личный вклад в изучение проблемы, как моделируются ожидания профессионального
сообщества и конструктивное взаимодействие с ним, как контролируется сам процесс научной аргументации в опоре на дискурсивные нормы. Библиогр. 26 назв. Табл. 1.
|
резултативност експериенциалност инклыузивност иммедиатност чем определыаецыа значение перфекта. Введение
Семантический спектр перфекта в соответствии с уже
устоявшейся с начала 70-х гг. XX в. традицией может быть
представлен как перечень четырех «типов употребления» (у
Б. Комри — «типов перфекта», см., в частности, [McCawley
1971; Comrie 1976: 56–61; Dahl 1985: 132; Ritz 2012: 883; Howe
2013: 23]):
i.
ii.
iii.
iv.
результативный перфект (perfect of result, stative perfect);
экспериенциальный (или экзистенциальный) перфект (experiential, existential, ‘indefinite’ perfect);
перфект наличной ситуации (perfect of persistent situation),
инклюзивный перфект, континуальный перфект, универсальный перфект;
иммедиатный перфект (perfect of recent past, ‘hot news’ perfect)
(порядок следования дан в соответствии с [Dahl 1985: 132–
133]; в [Michaelis 1998: 115] представлен перечень из трех «прочтений» англ. Перфекта — отсутствует (iv), в [Dahl, Velupillai 2013] в качестве основных типов употребления перфекта названы результативное и экзистенциальное, т.е. (i) и (ii), а универсальное (iii) и иммедиатное (iv), к которым добавлено эвиденци
1 Работа была поддержана грантом Президента РФ для государственной поддержки ведущих научных школ РФ «Школа общего языкознания Ю. С. Маслова» НШ-1778.2014.6 и включена в Тематический
план фундаментальных НИР СПбГУ «Петербургская лингвистическая
традиция в свете современных направлений мировой лингвистики».
альное, охарактеризованы как возможные и производные (further
uses) от названных выше [Ibid.]).
Представленный перечень (основанный на анализе употребления англ. Перфекта (Present Perfect), взятого в качестве наиболее типичного представителя универсального перфекта2) служит семантическим основанием для двух очень существенных
дискурсивных ограничений, ожидаемых по отношению к перфекту: невозможности формировать нарративную цепочку (см., в
частности, [Lindstedt 2000: 371; Плунгян 2011b]) и несочетаемости с указанием на специфицированную точку или отрезок на оси
времени (напр., [Comrie 1976: 54; Плунгян 2011a, 2011b]3).
Весьма существенной является также оценка перфекта как
диахронически неустойчивой граммемы (см. работу В. А. Плунгяна в данном сборнике, цитату ниже из [Плунгян 2011a], а также
[Черткова 1998, 2004: 116–117; Squartini, Bertinetto 2000; Сичинава 2008]), являющей собой промежуточный этап в рамках магистрального пути развития результатив > перфект > перфектив /
претерит [Bybee, Perkins, Pagliuca 1994: 105]. В [Плунгян 2011b]
такой путь развития рассматривается как один из возможных
сценариев и обозначается как «расширенный перфект», альтерна
2 Б. Комри приводит следующее соображение по этому поводу:
«Most of the examples in this chapter will be from English, where there is a
clear formal distinction between forms with perfect meaning, and those with
nonperfect meaning» (с оговорками в сноске, что в английском имеется вариативность в области разграничения перфекта и неперфекта и в особенности это касается американского варианта) [Comrie 1976: 53]. О вариативности в английском языке, имеющей отношение к сочетаемости с указанием на определенное время ситуации см., в частности, [Миллер 1998].
3 Б. Комри, впрочем, (совершенно справедливо) указывает на то,
что эта несочетаемость характерна для англ. Перфекта, но не для перфекта вообще: «It is not clear that the mutual exclusiveness of the perfect
and specification of the time of a situation is a necessary state of affairs in a
language. In Spanish, for instance, where the Perfect does have specifically
perfect meaning, it is still possible to specify exactly the time of the past
situation, as in me he levantado a las cinco ‘I got up at five o’clock’ (in replay to a question why I am looking so tired), Gustavo Ferrán ha muerto
ayer … se ha estrellado anoche en los montes de nieve ‘Gustavo Ferrán died
yesterday … he crashed last night on the snow-covered mountains’, where
the Perfect would be impossible in the English glosses» [Comrie 1976: 54].
тивой которому являются «специализированный перфект» (как
правило, в экспериенциальном, иммедиатном или эвиденциальном
значении; как возможный путь он рассматривается и в [Bybee,
Perkins, Pagliuca 1994: 105]) и «слабый перфект» (с постепенным
исчезновением результативного перфекта, передающего свои функции «старому» претериту или аористу).
Немаловажно также иметь в виду признание перфекта одним
из “crosslinguistic gram type” (в принятой в рамках подхода Э. Даля
— Дж. Байби терминологии, в частности, в [Dahl (ed.) 2000]), сложившееся в типологически ориентированной литературе за последние три-четыре десятилетия (см. также [Dahl, Velupillai 2013]).
Относительно семантики перфекта можно утверждать, что
преобладающей является трактовка, базирующаяся на понятии
«текущей релевантности» (present relevance в [Comrie 1976: 56;
Harris 1982: 55; Fleischman 1983]; current relevance, в частности, в
[Klein 1992; Lindstedt 2000; Dahl, Hedin 2000; Squartini, Bertinetto 2000; Сичинава 2008; Плунгян 2011a: 388–394]), понимаемой как: «the continuing present relevance of a past situation» [Comrie 1976: 56], «прагматически актуальное событие в прошлом»
[Сичинава 2008: 712 (сноска 2)], «сохранение результата в точке
отсчета» [Ландер 2002: 300 (сноска 2)]. Встречаются и более развернутые описания, как у С. Флейшман, описывающей перфект
как показатель, обозначающий ситуацию, которая «began or first
occurred at an earlier moment and is still going on, or a situation
whose reference period satisfies this criterion (e.g. today, in the past
ten years …) or a completed past situation regarded as still relevant
at the present moment» [Fleischman 1983: 194] (собственно говоря,
о «текущей релевантности» речь идет в последней части определения; курсив принадлежит автору цитаты). Ю. С. Маслов, характеризуя «семантическую категорию перфектности», не апеллирует к «текущей релевантности», но высказывает близкие мысли
о семантике перфектной «предикативной единицы», которая характеризуется «соединением … двух так или иначе связанных
между собой временных планов — предшествующего и последующего. Связь между этими двумя планами является причинноследственной в самом широком смысле слова: предшествующее
действие (или, шире) “положение дел” вызывает некие последствия для субъекта действия, для его объекта или для всей ситуа
ции в целом, некое новое состояние, новое “положение дел”»
[Маслов 1987/2006: 195]. В. А. Плунгян, подчеркивая переходный
(в диахронии) характер перфекта, характеризует его «как “ослабленный результатив”, описывающий не конкретное, лексикографически детерминированное состояние, возникшее в результате
завершения действия, а любой (пусть даже косвенный) результат
ситуации, релевантный в последующий момент (обычно в момент речи), — так сказать, любое “эхо” ранее имевшей место ситуации, если это “эхо” еще звучит в тот момент, когда говорящий
описывает ситуацию» [Плунгян 2011a: 389]4.
Однако понятие «текущей релевантности» подверглось
серьезной критике в [Klein 1992: 531–532], будучи оценено как
интуитивно сильное, но само по себе не определенное и поэтому
практически не опровергаемое5, взамен которого автор предлагает другое решение. Оно основано на видоизменении рейхенбаховской системы [Reichenbach 1947] трех точек отсчета (с заменой R (point of reference) на TT (topic time)) и введении прагматического ограничения на соотношение двух актуальных для перфекта точек: TT (topic time, фокуса) и TU (time of utterance, момента реализации высказывания)6.
В связи с наличием перечня из четырех «типов употребления» (= частных значений?) перфекта небезынтересным представляется вопрос о соотношении этого семантического перечня
4 Сходные мысли о результате в более узком и более широком
смысле находим в [Dahl 1985: 135], причем перфект характеризуется
именно последним: «For instance, if a person dies, the result in a narrower
sense is that he is dead: the result in the wider sense include e.g. his relatives
being sad. It is results in the narrower sense that characterize resultative constructions: in the case of PFСT, the delineation is much harder to draw, and
that is one of the reasons why the resultative use of the perfect shades off into
the experiential use».
5 Ср. также с такой оценкой: «empirically intractable notion of cur
rent relevance» [Torres Cacoullos 2011: 13].
6 Более подробное обсуждение концепции В. Клейна представляется довольно полезным, в частности, и по той причине, что все аргументы автора против объяснительной силы понятия «текущей релевантности», подкрепляемые английскими иллюстрациями с Present Perfect,
оказываются неубедительными при замене английских иллюстраций аналогичными испанскими. Оно представлено в [Горбова 2013b].
и понятия «текущей релевантности»: совпадает ли «текущая релевантность» с одним из включенных в перечень значений? возможно, она является инвариантом перфекта? или базовым значением семантической сети? или наличествует иное соотношение?
Можно сформулировать и более частные вопросы — о взаимоотношении выделенных четырех типов употребления перфекта: они
дополнительно распределены (например, относительно акциональной характеристики глагольного предиката и/или элементов
контекста)? Или они частично пересекаются?
Обсуждение поставленных вопросов и попытка дать на них
ответы и является задачей этой работы.
2. Семантический спектр перфекта
Рассмотрим чуть более подробно перечень «типов употребления» перфекта, отслеживая имеющиеся в литературе пояснения
и типичные примеры.
I.
результативный перфект (perfect of result, stative perfect);
“[i]n the perfect of result, a present state is referred to as being
the result of some past situation: this is one of the clearest manifestations of the present relevance of a past situation” [Comrie 1976: 56];
типичные примеры по [Dahl 1985]7:
(1) A.: It seems that your brother never finishes books. (That is no
quite true.) He READ this book (= all of it).
[Dahl 1985: 131–132]
II.
(или
экзистенциальный) перфект
экспериенциальный
(experiential, existential, ‘indefinite’ perfect);
“[t]he experiential perfect (other terms found in the literature
are ‘existential’ perfect, ‘indefinite’ perfect) indicates that a
given situation has held at least once during some time in the
past leading up to the present” [Comrie 1976: 58];
7 Здесь и ниже приведены фрагменты из анкеты Э. Даля, предназначенной для перевода информантом на его родной язык. Глаголы,
набранные заглавными буквами, стоят в инфинитиве чтобы снизить возможное влияние английского языка на выбор информанта. Контекст при
этом призван вызвать использование перфекта.
типичные примеры по [Dahl 1985: 132]:
(2) Q: You MEET my brother (at any time in your life until now)?
III.
перфект наличной ситуации (perfect of persistent situation),
инклюзивный перфект, континуальный перфект, универсальный перфект8; “[o]ne use of the English Perfect, indeed one that
seems to be characteristic of English, is the use of the Perfect to
describe a situation that started in the past but continues (persists)
into the present, as in we’ve lived here for ten years, I’ve shopped
there for years, I’ve been waiting for hours. Many other languages use the present tense here: French j’attends depuis trois jours,
German ich warte schon drei Tage, Russian ja ždu uže tri dnia ‘I
have been waiting for three days’” [Comrie 1976: 60];
типичные примеры по [Dahl 1985: 132]:
(3) Context: (Of a coughing child:) For how long has your son been
coughing?
Sentence: He COUGH for an hour
IV. иммедиатный перфект (perfect of recent past, ‘hot news’ perfect); “In many languages, the Perfect may be used where the
present relevance of the past situation referred to is simple one of
temporal closeness, i.e. the past situation is very recent” [Comrie
1976: 60] (далее Комри отмечает, что сочетаемостное ограничение англ. Перфекта на обстоятельства конкретного времени не распространяется именно на наречие recently и его
ближайшие синонимы: I have recently learned that the match is
to be postponed; Bill has just (this minute) arrived;
типичные примеры по [Dahl 1985: 132–133]:
(4) Context: The speaker has just seen a king arrive (an unexpected
event)
Sentence: The king ARRIVE
Начнем с поставленных выше частных вопросов. Итак, в
каком отношении друг к другу находятся выделенные значения?
I и IV (результативное и иммедиатное), как отметил Э. Даль
[Dahl 1985: 133], в существенной степени пересекаются (не слу
8 В литературе неоднократно указывалось на неуниверсальность
данного типа перфекта: [Comrie 1976: 60; Dahl 1985: 136–137; Iatridou et al. 2008: 155]. По словам Э. Даля, “In many languages, a present
tense or an unmarked category is used in these contexts” [Dahl 1985: 137].
чайно, по-видимому, IV тип (иммедиатный перфект) отсутствует
в [Michaelis 1998: 115]). С другой стороны, I и III тип, т.е. результативный и инклюзивный перфект, находятся в отношении дополнительного распределения по отношению к акциональным
характеристикам глагольного предиката: предельный (соотнесенный с внутренним пределом) / непредельный. В частности, в
[Iatridou et al. 2008: 154] утверждается, что для реализации инклюзивного значения предикат должен быть непредельным, что
понимается либо как не соотнесенный с пределом, либо как не
достигающий предела — состояние, прилагательное либо глагол
в прогрессиве [Ibid.]. С учетом пересекаемости I и IV типа, получаем следующее: I (IV) и III типы перфекта дополнительно распределены относительно предельности предиката, т.е. являют
собой подклассы внутри одного класса.
Вне этих отношений остается II тип — экспериенциальный
перфект. Особое положение экспериенциального перфекта, не вступающего, в отличие от результативного, в конкуренцию с претеритом (или аористом), отмечено в [Ritz 2012: 901] (со ссылкой на
[Mittwoch 2008]). С другой стороны, в литературе активно обсуждаются взаимоотношения универсального (инклюзивного) и экспериенциального типа употребления перфекта, поскольку в ряде случаев наблюдается возможность и той и другой интерпретации одного и того же языкового материала, см. [Iatridou et al. 2003, 2008;
Howe 2013: 72–80] и библиографию в этих работах.
Дело в том, что для экспериенциального перфекта, утверждающего наличие у субъекта ситуации некоего опыта вследствие
имевшей место ранее момента речи ситуации, акциональность предиката не является, по-видимому, релевантным признаком. В
[Iatridou et al. 2008] утверждается, что в отличие от универсального
перфекта, экспериенциальный может быть образован от лежащего в
основе ситуации события, «способ действия» (в терминологии авторов) которого не релевантен, т.е. может быть любым. Это демонстрируется в (5) (в [Iatridou et al. 2008: 155] — (3)).
(5a)
I have read Principia Mathematica five times.
(5b) I have been sick since 1990.
(5c) 1990 ______________ СЕЙЧАС (= момент речи)
(5d) 1990 СЕЙЧАС (= момент речи)
Далее авторы поясняют, что (5b) имеет более одного возможного прочтения: при экспериенциальном имеет место утверждение,
что в рамках временного интервала, простирающегося с 1990 года
до момента речи, расположен (по крайней мере) один подынтервал,
заполненный болезнью субъекта. Эта интерпретация иллюстрируется (5c), где время существования ситуации обозначено подчеркиванием (в этом случае возможно следующее продолжение: I was sick
for three month in the fall of 1993). Второе возможное прочтение —
инклюзивное (= универсальный перфект), оно иллюстрировано схемой в (5d) (при этом прочтении ситуация болезни сохраняется и в
момент речи) [Iatridou et al. 2008: 155–156]. Следовательно, экспериенциальное прочтение перфекту обеспечивается либо поддержкой
контекста — наличием в нем обстоятельств с семантикой ‘однажды
(один раз)’, ‘несколько раз’, ‘(указанное количество) раз’, ‘никогда’,
‘всегда’, ‘еще (не)’ и т.под., либо возникает двусмысленность (как в
(5b)), которая может быть снята в более широком контексте (в том
числе — ситуативном)9.
Обсудим положение IV типа — иммедиатного перфекта. Выделен он был, по-видимому, в немалой степени на том основании,
что англ. Перфект, строго соблюдающий ограничение на сочетание
с обстоятельствами конкретного времени, делает исключение лишь
для обстоятельств с семантикой иммедиатности — recently и его
синонимов. С другой стороны, иммедиатность, «отмеряющая» расстояние на оси времени от имевшей место в прошлом ситуации до
точки отсчета — момента речи — и указывающая на краткость
этого промежутка, семантически является понятием из зоны временной дистанции. И одновременно — наиболее естественным основанием для возникновения эффекта «текущей релевантности».
Примечательны в этой связи рассуждения Б. Комри: «The perfect
9 Возможность двух прочтений — континуативного (универсального) и экспериенциального (экзистенциального) — у высказываний типа
англ. I have lived in Athens for four years со ссылками на [Dowty 1979, Mittwoch 1988, Portner 2003] обсуждается также в [Howe 2013: 74]. Ниже автор
отмечает, что при наличии в испанском языке двух способов выражения
континуативности (инклюзивности) — Перфектом и Презенсом (ср.: a. He
vivido (PRF) en Athens durante cuatro años ‘Я живу в Афинах в течение четырех лет’; b. Hace cuatro años que vivo (PRES) en Athens ‘[Вот уже] четыре
года, как я живу в Афинах’) — однозначно континуативность выражается
Презенсом, но не Перфектом [Ibid.]. См. также обсуждение в 3.1.
does not, of course, in general necessarily imply that the past situation is
recent, since present relevance does not necessarily imply recentness: the
sentence the Second World War has ended will be perfectly acceptable to
someone who has been on a desert island, cut off from all sources of
news since 1944. However, while present relevance does not imply
recentness, recentness may be a sufficient condition for present relevance» [Comrie 1976: 60].
Интересен также опыт анализа иммедиатного перфекта в
[Dahl, Hedin 2000]. Первоначальная цель этой работы была сформулирована следующим образом: «to see if one could identify anything
like “hot news” use of the perfect, as defined by McCawley (1971)»
[Dahl, Hedin 2000: 385]. С этой целью авторы обследовали газетные
новостные заметки в ряде языков Европы, (т.е. пошли от ситуации,
характерной для жанра, призванного формулировать “hot news”).
Исследование показало, что в большинстве включенных в выборку
языков (шведский, норвежский, американский английский, британский английский, испанский, финский, новогреческий) газетные
новости формулировались с использованием претерита (Simple
Past), сопровождаемого наречием ‘вчера’. Однако случаи использования перфекта также были зафиксированы (17 из 47 шведских новостных заметок начинались перфектной формой, так же, как и 12
из 53 заметок из The International Harold Tribune — издания, репрезентирующего американский английский) [Ibid.]. Исследователи
пришли к следующему выводу: «It therefore appears difficult to attribute any decisive role to the “hot news” status as such in determining what
news items are presented in the Simple Past and the Perfect, respectively.
It may of course still be true, as argued in Schwenter (1994b), that the
“hot news use” of the Perfect is a valid notion, but being a piece of hot
news is clearly not a sufficient condition for being presented in the Perfect» [Dahl, Hedin 2000: 386]. Сформулировав этот вывод, авторы
обращаются к другому традиционно связанному с перфектом понятию — «текущей релевантности», и в дальнейшем их анализ строится с использованием именно этого семантического инструмента.
В работе [Howe 2013: 80–83] также находим обсуждение иммедиатного (Hot News) перфекта, но на испанском материале (с учетом диалектного его варьирования). В частности, анализируются
наблюдения С. Швентера из [Schwenter 1994] относительно существенно меньшей частотности иммедиатного перфекта в мексиканском испанском по сравнению с иберийским (14 и 45% соответст
венно в 30-минутных выпусках новостей), а также трактовку этих
данных как подтверждения существенно большей продвинутости
иберийского Перфекта по пути перфективно-аористического дрейфа
(perfect-to-perfective path) по сравнению с мексиканским аналогом. В
[Howe 2013: 82–83] отмечено, что эти данные не убеждают в том,
что иммедиатный тип употребления играет сколько-нибудь значимую роль в развитии «перфективных функций» перфекта, поскольку, с одной стороны, иммедиатный перфект является принадлежностью в первую очередь письменной речи и не оказывает существенного воздействия на устные регистры. С другой стороны, поскольку
иммедиатный перфект обнаруживается не только во всех диалектных разновидностях испанского языка, но и в тех языках, которые
не демонстрируют признаков активно протекающего перфективного
дрейфа (в частности, в английском), следует сделать следующий вывод: иммедиатный перфект существует параллельно, наряду с другими типами перфекта, и его наличие не предполагает роли катализатора перфективных функций перфекта.
Все приведенные рассуждения и наблюдения позволяют, на
мой взгляд, сделать вывод о весьма периферийном статусе данного «типа употребления» перфекта и о иммедиатности перфекта
как о, возможно, контекстно определяемом эффекте, специфицирующем более общую перфектную семантику, в основе которой
лежит «текущая релевантность».
Выскажем также некоторые соображения по поводу результативного перфекта (тип I). Здесь возникает проблема, на которую
указывает Э. Даль: данное Б. Комри в [Comrie 1976: 56] определение
результативного перфекта (см. цитату выше) вполне приложимо к
конструкции, которая соответствует результативу (отличному от
статива и перфекта) в [Недялков и др. 1983]. Результатив, о котором
идет речь, отличается от перфекта сочетаемостью: он допускает обстоятельство с семантикой ‘все еще’. Поскольку результативный
тип перфекта не может быть приравнен к результативу в том понимании, которое введено в [Недялков и др. 1983] (результативу в узком понимании), мы вынуждены принять расширенное понимание
результативного значения перфекта. Собственно, именно к такой
трактовке и отсылает определение Б. Комри, ср.: “[i]n the perfect of
result, a present state is referred to as being the result of some past situation: this is one of the clearest manifestations of the present relevance of a
past situation” [Comrie 1976: 56]. Как раз здесь появляется упомина
ние о «текущей релевантности» (в формулировке present relevance).
То есть при расширенной трактовке результативного перфекта мы
получаем не что иное, как «текущую релевантность»! (любопытно
сравнить с переключением авторов работы [Dahl, Hedin 2000] именно на это понятие после обнаружения отсутствия корреляции между
ситуацией иммедиатности — “hot news” — и употреблением перфекта в рассмотренной выборке). Но если результативность у
перфекта оказывается равной «текущей релевантности», это значение (тип употребления) перфекта следует исключить из перечня четырех значений — на том основании, что иерархически «текущая
релевантность» оказывается выше, претендуя на статус инвариантного значения перфекта.
Однако если мы исключим из перечня тип I (результативный
перфект), то следует исключить из него и тип IV (иммедиатный
перфект) — на основании их (по крайней мере, частичного) пересечения, отмеченного в [Dahl 1985], и вывода из работы [Dahl,
Hedin 2000] о том, что контекст “hot news” не является необходимым условием для реализации перфекта (см. выше).
После изъятия из нашего перечня I и IV типов, у нас останется следующее: два значения — II и III типы перфекта (экспериенциальный и инклюзивный) и «текущая релевантность». Однако «текущая релевантность» (по имеющимся и общепризнанным определениям) явно включает в себя и экспериенциальность и инклюзивность. Сопоставим еще раз экспериенциальный и инклюзивный типы употребления перфекта:
экспериенциальный (экзистенциальный) — для соответствующего прочтения формы перфекта (обычно) требуется поддержка (адвербиального) контекста, но отсутствует ограничение
на акциональность глагольного предиката;
инклюзивный (универсальный, континуальный) — ограничение на акциональность (соответствующее значение реализуют
исключительно непредельные предикаты: либо не соотнесенные
с пределом либо не достигающие предела (с блокированием
кульминации имперфективной граммемой — например, прогрессивом, т.е. в случае прогрессивного перфекта); необходимость
поддержки контекста для реализации именно данного значения в
литературе также отмечается (см. [Iatridou et al. 2003, 2008]).
Если в предшествующих рассуждениях все верно, то экспериенциальное значение перфекта (II тип) представимо через «те
кущую релевантность» и значение ряда специфических обстоятельств (типа ‘однажды (один раз)’, ‘несколько раз’, ‘(указанное
количество) раз’, ‘никогда’, ‘всегда’, ‘еще (не)’). В то же время,
инклюзивный перфект (III тип), обнаруживающий, с одной стороны, ограничение на акциональную характеристику глагольного
предиката, с другой стороны, обнаруживает признаки не универсального (несмотря на одно из своих распространенных наименований), а наиболее специфического типа перфекта. Ближайшим
конкурентом инклюзивного («универсального») перфекта для кодирования ситуации, расположенной ранее точки отсчета — момента речи, но и параллельной моменту речи, в языках мира является презенс. При этом инклюзивный перфект также может быть
представлен через «текущую релевантность», но со спецификацией последней через непредельность ситуации и, возможно, способствующие инклюзивному прочтению элементы контекста.
Итогом приведенных рассуждений является вывод о том,
что «текущая релевантность» может рассматриваться как инвариант граммемы перфекта.
Ниже будут приведены вытекающие из обзора литературы
положения о семантике испанского Перфекта и результаты небольших корпусных исследований, посвященных выяснению вопроса о наличии инклюзивного (континуального, универсального) (раздел 3.1) и экспериенциального перфекта (раздел 3.2) в
испанском языке.
3. Семантический спектр испанского Перфекта
Данная тема достаточно подробно освещена в недавно вышедшей в свет академической грамматике ИЯ [Nueva gramática 2009]10. В
этом труде представлено детальное обсуждение семантики Перфекта
и особенностей его употребления в различных вариантах современного ИЯ (см. [Nueva gramática 2009: 1721–1736]), результаты которого
сведены в таблицу, воспроизводимую ниже [Ibid: 1735–1736]:
10 В недавней работе [Howe 2013], целиком посвященной испанскому перфекту с учетом его диалектного варьирования, семантический
анализ осуществляется в соответствии с приведенным в разделе 1 перечнем значений (типов употребления). Только в главе, посвященной
перуанскому перфекту, приводятся подкрепленные анализом языковых
данных соображения о наличии «инноваций» — эвиденциальных значений (прямой засвидетельствованности) [Ibid.: 110-116].
Таблица 1. Реализуемые исп. Перфектом значения
в различных вариантах ИЯ
Пример
Географич. область
распространения
Комментарии
Все
ЭКСПЕРИЕНЦИАЛЬНЫЙ (ПЕРФЕКТ)
Ha viajado muchas
veces a Europa
‘(Он/а) много раз
путешествовал(а) по
Европе’
Действие может иметь
место один или несколько раз в течение установленного периода
или на протяжении
жизни
КОНТИНУАЛЬНЫЙ (ОТ ГЛАГОЛОВ СОСТОЯНИЯ И ДЕЯТЕЛЬНОСТИ)
(ПЕРФЕКТ)
He vivido aquí treinta
años ‘(Я) (про)жил(а)
здесь 30 лет’ (в
смысле ‘(Я) продолжаю здесь жить’)
Описываемая ситуация
остается открытой и
может продолжиться
до момента речи.
Все, но обозначенная
инференция (‘(Я)
продолжаю здесь
жить’) факультативна в европейском
испанском и в странах зоны Анд. В остальных регионах
она обязательна.
КОНТИНУАЛЬНЫЙ С «ОТРИЦАНИЕМ + ПУНКТИВНЫЙ ПРЕДИКАТ»
(ПЕРФЕКТ)
Luisa no ha llegado.
Esperémosla. ‘Луиса
не пришла. Давайте
ее подождем’
Все, но интерпретация «открытого действия» более выражена в американском
испанском, чем в
европейском.
В момент речи ситуация не закрыта.
(ПЕРФЕКТ) НЕДАВНИХ СОБЫТИЙ, ОГРАНИЧЕННЫХ СЕГОДНЯШНИМ ДНЕМ
(ИММЕДИАТНЫЙ, ХОДИЕРНАЛ. — Е.Г.)
Luisa ha llegado hace
un rato. ‘Луиса недавно пришла’
Бόльшая часть Испании, Перу, Боливия,
Парагвай, северозапад Аргентины;
также в некоторых
районах Центральной
Америки.
Описываемая ситуация
имеет место в точке,
предшествующей моменту речи, но в рамках дня, в который
было произнесено высказывание.
Таблица 1. (продолжение)
(ПЕРФЕКТ) СОБЫТИЙ, ПРЕДСТАВЛЕННЫХ КАК АКТУАЛЬНЫЕ, НО БЕЗ
ЭКСПЛИЦИТНОЙ ПРИВЯЗКИ К НАСТОЯЩЕМУ
Luisa me ha regalado
este vestido. ‘Луиса
подарила мне это
платье’
Говорящий подразумевает, что действие
имеет место в расширенном настоящем.
Бόльшая часть Испании, Перу, Боливия,
Парагвай, северозапад Аргентины;
также в некоторых
районах Центральной
Америки.
Некоторые районы
Центральной Америки и Анд.
Перфект приближает
имевшие место события к адресату (слушателю или читателю).
ЭВИДЕНЦИАЛЬНЫЙ НАРРАТИВНЫЙ ПЕРФЕКТ (ПОСЛЕ АОРИСТА / ИМПЕРФЕКТА)
Se prepararon a disparar y en ese momento
han arreciado los gritos. ‘(Они) приготовились (Аор.) стрелять,
и в этот момент крики
усилились (Перф.)’
ЭВИДЕНЦИАЛЬНЫЙ РЕЗУЛЬТАТИВНЫЙ (ПЕРФЕКТ)
¡Cómo han subido los
precios! ‘Как цены
выросли!’
Все
Достигается эффект
результирующего состояния (‘Цены очень
высоки’) и вместе с тем
подчеркивается новизна
или неожиданность
только что полученной
информации.
ЭВИДЕНЦИАЛЬНЫЙ НЕРЕЗУЛЬТАТИВНЫЙ (ПЕРФЕКТ)
Ha sido caro (узнав
цену товара) ‘(Это)
дорого’
Анды (некоторые
районы)
Не обозначается ни
прошедшее действие,
ни изменение состояния. Подчеркивается
новизна или неожиданность только что полученной информации.
ПЕРФЕКТИВНЫЙ, ИЛИ АОРИСТИЧЕСКИЙ (ПЕРФЕКТ)
Luisa ha llegado a
esta ciudad hace tres
años. ‘Луиса приехала в этот город три
года назад’
Боливия, морское
побережье Перу, Парагвай, северо-запад
Аргентины.
С обстоятельствами
времени, характерными для претерита.
Как видим, в этом перечне присутствуют и известное нам
по «типологическому» семантическому спектру перфекта инклюзивное (континуальное, универсальное) значение, и экспериенциальное11, и иммедиатное, и результативное. Также в нем фигурируют «перфективное (аористическое)» (выходящее за рамки перфекта с точки зрения типологии) и целая группа эвиденциальных
значений. В последнем случае, на мой взгляд, ставить знак равенства между этой группой и упомянутым в [Плунгян 2011b] эвиденциальным перфектом (или «перфектоидным» эвиденциалисом) не вполне корректно, скорее здесь реализуется все та же
прагматическая «текущая релевантность» ситуации. При этом до
момента речи имела место либо сама эта ситуация, либо ее осознание говорящим (в Таблице 2 — различие между «эвиденциальным результативным» и «эвиденциальным нарративным», с одной стороны, и «эвиденциальным нерезультативным», с другой).
О ходиернальном употреблении и «аористическом дрейфе» исп.
Перфекта см. в [Горбова 2013a].
Поскольку нашей целью является анализ признанного типологией перечня из четырех перфектных значений, обратимся к
инклюзивному и экспериенциальному значениям в семантическом спектре исп. Перфекта.
3.1 Инклюзивное значение исп. Перфекта: есть ли оно?
Лингвоспецифический характер отбора испанским языком
(ИЯ) перфектных значений из имеющегося типологического ассортимента не раз отмечался в литературе. В частности, имеются
указания на отсутствие у испанского Перфекта так называемого
инклюзивного (континуативного, универсального) значения12
11 Отметим отсутствие фиксации экспериенциального значения у
Перфекта в пиренейской («кастильской») разновидности ИЯ в [Bergareche 2008: 98] при более обычном его включении в кластер реализуемых значений (например, в [Squartini, Bertinetto 2000: 414-415; Nueva
gramática 2009: 1735]).
12 Оно же в литературе обозначается как (perfect of) Persistent
situation [Dahl 1985: 132; Zagona 2008: 120] (со ссылкой на McCawley
1971, Comrie 1976), Perfecto U(niversal) [Iatridou et al. 2008: 154], Perfecto
Continuativo [Martínez-Atienza 2008:206]. В работах В.Б. Кашкина, впрочем, инклюзивность и континуативность не являются абсолютными синонимами: континуативная функция входит в набор аспектуальных
[Bergareche 2008: 98; Martínez-Atienza 2008: 206]. Аргумент —
сравнение внешне синонимичных английского и испанского
предложения:
(6)
(7)
James has been sick since 2003.
Jaime ha estado enfermo desde 2003.
В [Martínez-Atienza 2008: 206] утверждается, что в пиренейской разновидности ИЯ высказывание (7) имеет следующий
смысл: ситуация, выраженная предикатом ha estado enfermo, началась так же, как и в англ. (6), в 2003 году, но, в отличие от
своей английской параллели, не существует в момент речи, завершившись ранее и, таким образом, на него не распространяясь.
Отмечено также, что для выражения того смысла, который имеет
(6), в ИЯ следует использовать глагольную конструкцию <llevar
+ gerundio>. Впрочем, в литературе представлено и противоположное мнение, см. [Dahl 1985: 137; Squartini, Bertinetto 2000;
Kempas 2008]. Например, в [Squartini, Bertinetto 2000: 414] и в
[Kempas 2008: 242] наличие того же инклюзивного значения
Перфекта (в [Kempas 2008] оно обозначено как Perfecto Continuativo) иллюстрируется примером (одним и тем же в обеих работах!) —
(8) He vivido aquí toda mi vida.
‘(Я про)жил здесь всю свою жизнь’,
который в работе Ильпо Кемпаса интерпретируется как
обозначающий «событие как длящийся (continuo) процесс, продолжающийся в референциальной точке, не обнаруживая (признаков) своего окончания» [Ibid.]13.
функций перфекта, а инклюзивная — темпорально-таксисных [Кашкин 1991: 69]. Мы будет следовать терминоупотреблению, сложившемуся в англоязычной типологии, считая указанные термины синонимичными и избрав в качестве основного наименования инклюзивное
значение.
13 На мой взгляд, в этой фразе интерпретация ситуации как длящейся и в момент речи (он же — референциальный) не является единственно возможной. Фраза (как минимум) двусмысленна, поскольку возможна и противоположная интерпретация — ‘(про)жил, но больше не
живу’. Для гарантирования первого прочтения следовало употребить
Для обсуждения вопроса о реализации и конвенциализованности инклюзивного значения у исп. Перфекта приведем данные небольшого корпусного исследования на материале «Корпуса испанского языка» Марка Девиса (Corpus del Español)14. Целью являлось выяснить следующее:
(i)
(ii)
с какими формами сочетается обстоятельство toda mi vida,
какие имеются аргументы в пользу реализации исп.
Перфектом в данном контексте именно инклюзивного значения.
Запрос был сформулирован как toda mi vida ‘вся моя жизнь
/ всю мою жизнь’, (данное обстоятельство было выбрано в первую очередь потому, что именно оно присутствовало в языковой
иллюстрации инклюзивного значения в ИЯ, представленной в
(8)), временной период выборки ограничивался 20 веком. Выдача
составила 103 текстовых фрагмента, 41 из которых был отбракован по синтаксическим причинам: интересующая нас конструкция выполняла не адвербиальную, а иную функцию — подлежащего, дополнения, несогласованного определения. По вычитании
этого «брака» осталось 62 текстовых фрагмента с (исключи
конструкцию <llevar + gerundio> или просто презентную форму глагола:
vivo aquí toda mi vida ‘я живу здесь всю мою жизнь’. Эта интуиция поддержана также в [Nueva gramática 2009], где отмечается, что «предложение He trabajado veinte años para él ‘(Я) (про)работал на него 20 лет’
может породить инференцию ‘Sigo trabajando para él — (Я) продолжаю
на него работать’ (прочтение antepresente continuo) или ‘Ya no trabajo
para él — (Я) уже не работаю на него’ (прочтение antepresente no
continuo). Обе инференции с одинаковой степенью естественности допускаются в европейском испанском (за исключением Канарских островов и северо-запада Пиренейского полуострова), на Антильских островах, в Андах (особенно в Боливии и Перу) и на северо-западе Аргентины, при наличии, с другой стороны, явного предпочтения первой из
этих инференций на остальной испаноязычной территории Америки»
[Там же: 1726].
14 Корпус, включающий тексты c XIII по XX век включительно,
содержит более 100 миллионов слов, причем в рамках XX века в нем
учтены как письменные источники (по функциональным жанрам: научные тексты, медийные, беллетристика), так и устная речь (URL:
http://www.corpusdelespanol.org/).
тельно) обстоятельственным toda mi vida. Глагольный предикат в
контексте этого обстоятельства был оформлен следующими формами и конструкциями: Перфектом — 33 вхождения, Аористом
— 17, Имперфектом — 3, Плюсквамперфектом — 3, Презенсом
— 3, Футурумом — 2, прогрессивно-инклюзивной конструкцией
llevar + gerundio (по мнению автора [Martínez-Atienza 2008] надежно выражающей инклюзивное значение) — 1 вхождение. Таким образом, с toda mi vida сочетается целый ряд темпоральноаспектуальных граммем, и это ответ на первый из поставленных
вопросов. После абстрагирования от не представляющих интереса в рамках данного обсуждения форм Футурума и Плюсквамперфекта, получаем количество вхождений 57 (принимаем за
100%). Тогда сочетаемость с оставшимися формами и конструкциями выглядит следующим образом: Перфект — 58% (33), Аорист — 30% (17), Имперфект — 5% (3), Презенс — 5% (3), llevar
+ gerundio — 2% (1). То есть Перфект явно преобладает, хотя не
исключены и другие варианты видо-временного оформления предиката. Интересно, что имеются контексты с тем же глаголом,
что и в (8), но в форме Аориста:
(9)
Siempre odié los excesos de ruido porque viví (AOR) t o d a
m i v i d a en el centro de una inhóspita ciudad.
(Я) всегда ненавидел (AOR) чрезмерный шум, потому что
(про)жил (AOR) в с ю с в о ю ж и з н ь в центре одного не
слишком радушного города’
(http://home.cc.umanitoba.ca/~fernand4/atrasados.html)
Чтобы ответить на второй вопрос, обратимся к количественно преобладающим текстовым фрагментам с Перфектом. Как
уже было отмечено выше (см. сноску 13), Перфект в контексте
toda mi vida имеет, как представляется, более одной интерпретации: ту, что соответствует инклюзивному (континуальному, универсальному) значению перфекта, и другую, при которой обозначенная Перфектом ситуация в референциальный момент как денотат уже не существует (что не лишает нас возможности усмотреть «эхо» этой ситуации, ее «текущую релевантность»). В разрешении этой неоднозначности должен, по-видимому, помочь
правый контекст. В частности, если испаноговорящий после употребления Перфекта с целью обозначить наличие ситуации в
момент речи использует презентную форму той же глагольной
лексемы, это (косвенный) аргумент в пользу отсутствия конвенциализованного инклюзивного значения у Перфекта в ИЯ (в противном случае употребление Презенса становится явно — и неконвенционально — избыточным и в значительной степени лишается смысла, подобный аргумент об избыточности, возникающей при правом контексте с презентной формой см. в [Iatridou
et al. 2008: 163; сноска]). Приведем пример именно такой последовательности (Перфект — Презенс):
(10) Como que estas cosas no sólo las aconsejé (AOR) yo en aquella
ocasión, sino que las he aconsejado y practicado (PRF) t o d a
m i v i d a, las aconsejo y las practico (PRES) ahora, y las
aconsejaré y practicaré (FUT) siempre.
‘Дескать, это (букв.: эти вещи) не только посоветовала я в
той ситуации, но (я) это советовала и практиковала в с ю
ж и з н ь, (я) это советую и практикую сейчас и (я) буду это
советовать и практиковать всегда’
(http://www.cervantesvirtual.com/FichaObra.html?Ref=1297)
Имеется еще один аргумент в пользу отсутствия инклюзивности как стандартной (или — еще сильнее — единственно возможной) интерпретации Перфекта в контексте toda mi vida. Рассмотрим пример (11):
(11) ¡Es la oportunidad que he estado esperando (PRF.PROG)
t o d a m i v i d a y no estoy dispuesto a desperdiciarla!
‘Это тот случай (= возможность), которого (я) ждал в с ю
с в о ю ж и з н ь и (я) не намерен упустить его!’
(http://www.cervantesvirtual.com/FichaObra.html?Ref=4797)
Здесь имеется не просто Перфект, а Прогрессив(ный Перфект), который, как ожидается, должен только усиливать континуативность (= инклюзивность). Однако правый контекст (no estoy
dispuesto a desperdiciarla ‘(я) не намерен упустить его’), свидетельствует уже не о (длящемся) в момент речи ожидании, а о реализации ранее ожидаемой ситуации, т.е. осуществлении, поскольку
речь идет уже о том, что нельзя позволить себе ее упустить.
Итак, даже если инклюзивность исп. Перфекта время от
времени и возникает как (вероятное) прочтение, то она, по-види
мому, является не более чем инференцией, причем эта инференция легко подавляется контекстом (см. также по вопросу об инференциях у инклюзивного исп. Перфекта в сноске 13 ссылку на
[Nueva gramática 2009] и Таблицу 2 ниже).
Приведем примеры из собственного материала — (неэлектронного) параллельного испано-русского корпуса, созданного на
основе романа современного испанского писателя Артуро Переса-Реверте «Фламандская доска» (была осуществлена сплошная выборка фрагментов текста, содержащих исп. Перфект в изъявительном и сослагательном наклонении и соответствующие
текстовые фрагменты из перевода на русский язык15). В (12)
инклюзивное прочтение исп. Перфекта, скорее, реализуется, в
(13) — скорее, более предпочтительна интерпретация с его нереализацией; и в том и в другом случае решение принимается на
основе правого ситуативного контекста.
(12) Pero d e s d e q u e e n v i u d é (AOR) sólo he mantenido
(PRF) relación con algunos amigos.
‘Но с т е х п о р , к а к ( я ) о в д о в е л, (я) поддерживал
отношения только с несколькими друзьями. (Но после ее
смерти я поддерживал отношения только с несколькими
друзьями.)’
В (12), скорей всего, реализуется континуальное (инклюзивное) значение Перфекта, что подсказывается общими знаниями об авторе этой реплики — старом музыканте, инвалиде-колясочнике, о котором читателю известно, что он поддерживает общение с некоторыми старыми приятелями, хотя и изредка. (Об
этом свидетельствует правый контекст: Esteban Cano, por ejemplo; usted es demasiado joven para haberlo conocido cuando era un
violinista de éxito... ‘Эстебан Кано, например; Вы слишком молоды, чтобы знать его (в те времена), когда он был успешным
15 Общая картина (со стороны ИЯ) в этом параллельном корпусе
такова: исп. Перфект — 297 вхождений (из них 294 Непрогрессивных
Перфекта на 3 — Прогрессивных; по формам наклонений: 287 форм Индикатива на 10 — Субхунтива (= конъюнктив)). Из этого количества
вхождений Перфекта с некоторой долей уверенности можно утверждать, что в 7 случаях (2,4%) реализован инклюзивный Перфект, в 19
(6,4%) — экспериенциальный.
виолончелистом’.) Но если в послетексте мы имели бы, например: ‘Но теперь уже никого в живых не осталось, я совсем один’,
эффекта континуальности (распространения ситуации на момент
речи), по-видимому, мы бы не получили. Отметим, что глагол в
форме Перфекта имеет именно непредельный (= несоотнесенный
с правым пределом) характер.
(13) — Es duro, ¿verdad? — apuntaba César, riendo suavemente –,
d u r a n t e t o d o e s t e t i e m p o, usted ha estado jugando
(PRF.PROG) contra un simple ordenador; …
‘– Это нелегко, правда? — спросил Сесар, тихонько посмеиваясь. В с е э т о в р е м я вы играли против обыкновенного компьютера.’ …
В отличие от примера (12), в (13) контекст (развитие сюжета) однозначно указывает на то, что субъект действия ‘играть’
эту ситуацию не продолжает — партия в шахматы к данному моменту завершена. Следовательно, инференция распространения
ситуации на момент речи здесь снимается, и инклюзивного прочтения (Прогрессивного) Перфекта не возникает.
3.2. Экспериенциальное значение исп. Перфекта: как опре
делить?
Наименьшие сомнения относительно того, что мы имеем
дело именно с реализацией экспериенциального значения, возникают в случаях наличия поддержки этой экспериенциальности
эксплицитным (чаще — адвербиальным) контекстом. Как в случаях (14), (15), (16) и (17) ниже:
(14) – Frívola suposición la tuya, cariñito... ¿Me has visto (PRF)
jugar a l g u n a v e z?
‘– Абсолютно безосновательное предположение, дорогая…
Ты х о т ь р а з видела меня за шахматной доской?’ (букв.:
видела, как я играю)
(15) – Plantéeselo como una partida distinta a las que ha jugado
(PRF) h a s t a a h o r a...
‘– А вы попытайтесь представить себе, что речь идет о
шахматной партии — абсолютно отличной от всех, какие
вам приходилось играть д о с и х п о р.’
(16) Usted ya lo conoce: no ha trabajado (PRF) e n s u v i d a.
‘Вы же знаете его: он н и к о г д а в ж и з н и не работал.’
(букв.: Вы же его знаете: (он) за всю свою жизнь не работал)
(17) Nadie ha demostrado (PRF) t o d a v í a que Álvaro no
resbalase (IMPF.SUBJ) en la bañera.
‘П о к а е щ е никто не доказал, что Альваро не поскользнулся в ванне.’
В тех же случаях, когда поддержки контекста нет, проблематичным становится и описание семантики Перфекта в качестве
экспериенциальной, как, напр., в (18)–(21):
(18) En ajedrez lo que cuenta es la práctica, la experiencia; así que
estoy seguro de que nos ha mentido (PRF).
‘В этой игре важны практика, опыт; поэтому (я) уверен, что
(вы) (со)лгали нам.’
(19) O d u r a n t e e s t o s a ñ o s jugó (AOR) mucho, a solas, o
alguien le ha ayudado (PRF) en esto.
‘Или (Вы) много играли з а э т и г о д ы, или [теперь] ктото помогал Вам.’
(20) Pero te he visto (PRF) nacer, y te conozco (PRES) .
‘Но я видел, как ты родилась, и я тебя знаю.’ (‘Но я был
рядом с тобой с самого твоего рождения, и я знаю тебя.’)
(21) Tal vez hayan oído (PRF) hablar de ella.
‘Может, вам приходилось слышать …’
В подобных случаях, на мой взгляд, поручиться за то, что
реализована именно экспериенциальная семантика, невозможно.
Особенно интересен материал в (19), где имеется обстоятельство
durante estos años ‘в течение этих лет’, но в его контексте используется как раз Аорист, стоящий в первой клаузе, а не Перфект,
употребленный во второй (т. е. если наличествует именно экспериенциальная семантика, то она выражается Аористом). С другой
стороны, семантика «текущей релевантности» во всех этих случаях
использования перфектной конструкции очевидным образом выражается (по наличию / отсутствию этого семантического эффекта говорящим осуществляется выбор между Перфектом и Аористом).
Кроме того, «текущая релевантность» характерна и для примеров
(9)–(11). Таким образом, можно, по-видимому, говорить о том, что
«текущая релевантность» является более надежно распознаваемым
семантическим компонентом Перфекта, который, к тому же, обнаруживается и при других случаях использования перфектной конструкции в ИЯ (ср. примеры (2)–(3) и (5)–(8) с инклюзивным употреблением Перфекта).
3.3. А что если оно не инклюзивное, не экспериенциальное,
не иммедиатное и не результативное или, напротив, одновременно то, другое и третье?
В нашем небольшом корпусе параллельных текстов наличествует значительное количество случаев, в которых определить
частное значение (= тип употребления) Перфекта в рамках предложенного перечня из четырех затруднительно. Приведем несколько таких случаев.
(22)
… de que la vida es una especie de restaurante caro donde
siempre terminan pasando la factura, sin que por ello sea
forzoso renegar de lo que se ha saboreado (PRF) con felicidad
o placer.
… ‘о том, что жизнь — это некое подобие дорогого ресторана, где всегда под конец предъявляют счет, однако из
этого вовсе не следует, что необходимо отказаться от того,
что смаковалось с (ощущением) счастья или наслаждения’
(23) ¿Te has fijado (PRF) en la data de esa pintura?
‘(Ты) обратила внимание на дату (создания) этой картины?’
(24) ¿Quieres decir que alguien te ha hablado (PRF) de él antes que
yo?
‘(Ты) хочешь сказать, что кто-то тебе говорил о нем
раньше, чем я?’
(25) Podría ser uno de éstos, tal vez el guerrero con la celada
cubierta que, en mitad de la refriega, ofrece su caballo al rey
de Francia, a quien le han matado (PRF) el suyo, y sigue
peleando a pie...
‘(Он) мог бы быть одним из них, возможно, вот этот рыцарь в
шлеме с опущенным забралом, который в самый разгар сражения предлагает своего коня королю Франции, у которого
его (коня) убили, а сам продолжает биться пешим’
Во всех этих случаях (список которых с легкостью можно
расширить), на мой взгляд, возможно одновременное приписывание от двух до трех значений из нашего списка (не четырех, поскольку инклюзивное и экспериенциальное прочтения исключают друг друга), но невозможно с уверенностью остановиться на
одном единственном значении. Вернее, последнее возможно, но
это единственное значение оказывается результативным в широком понимании, что эквивалентно понятию «текущей релевантности».
Из данного положения вытекает следующий вывод: по
крайней мере для исп. Перфекта мы имеем инвариантное перфектное значение, равное не чему иному, как «текущей релевантности», «эху» имевшей место ранее ситуации в расположенной
правее на оси времени другой ситуации (обычно равной моменту
речи). При этом степень релевантности сообщаемой ситуации (ее
достаточность для кодирования перфектом) в данной точке дискурса оценивается говорящим, ср.: «Relevance … is an epistemic
notion, based on the speaker’s subjective determination of the relationship between a proposition and the discourse topic» [Howe 2013: 152].
4. Итоги
Обсуждение семантического спектра перфекта как граммемы «универсального грамматического набора» и ее испанского
репрезентанта позволяет, как думается, выдвинуть аргументы
против равной для всех перфектных языков степени пригодности
сформированного на основе изучения семантики английского
Перфекта перечня из четырех основных значений этой граммемы.
И одновременно — получить аргументацию в пользу «текущей
релевантности» как значения перфекта, близкого к статусу инварианта (по крайней мере, на материале ИЯ). Основание — реализация семантики «текущей релевантности» во всех без исключения случаях использования исп. Перфекта, в том числе и в тех, в
которых отсутствуют серьезные основания усматривать какое бы
то ни было из следующего набора значений: инклюзивное, иммедиатное, экспериенциальное, результативное.
Источники
Corpus del Español — URL: http://www.corpusdelespanol.org
Pérez-Reverte, Arturo. La tabla de Flandes. Barcelona: Debolsillo, 2005.
Перес-Реверте, Артуро. Фламандская доска. СПб.: Азбука, 2001 (пер. с
исп. Н. Кирилловой).
| Напиши аннотацию по статье | Е. В. Горбова
СПбГУ, Санкт-Петербург
РЕЗУЛЬТАТИВНОСТЬ, ЭКСПЕРИЕНЦИАЛЬНОСТЬ,
ИНКЛЮЗИВНОСТЬ, ИММЕДИАТНОСТЬ:
ЧЕМ ОПРЕДЕЛЯЕТСЯ ЗНАЧЕНИЕ ПЕРФЕКТА?1
1. |
рол писма в современном университете анализ зарубежной практики обучения академическому писму. Ключевые слова: академическая грамотность, высшее образование, английский для академических целей, Writing Across Curriculum, Writing In Disciplines, First Year Composition, родной
язык (русский).
WRITING AT THE UNIVERSITY LEVEL: AMERICAN, EUROPEAN AND RUSSIAN PERSPECTIVES
N. V. Smirnova, I. Yu. Shchemeleva
National Research University Higher School of Economics, 16, Soyuza Pechatnikov str., St. Petersburg,
190121, Russian Federation
Th e paper raises the issue of the importance of academic literacy development in a University setting. Academic literacy theory is contextualized, along with theoretical and practical academic writing
frameworks, by using the cases of American and European Universities. An attempt is made to explain
why academic writing (in Russian as well as in English) is a key academic literacy component and how
it should be eff ectively integrated into the University curriculum. Refs 19.
Keywords: academic literacy, higher education, English for Academic Purposes, Writing Across
Curriculum, Writing In Disciplines, First Year Composition, language of instruction (Russian).
На современном этапе в российской системе высшего образования происходят
существенные изменения. Государственная реструктуризация вузов, индивидуализация образовательных траекторий, обновление перечня необходимых компетенций и квалификационных характеристик современных выпускников, повышение
уровня академической мобильности студентов предъявляют новые требования
к качеству университетского образования. В западной образовательной парадигме
одним из показателей качества образования является степень сформированности
у студентов академической грамотности (далее — АГ). При этом основное внимание уделяется развитию навыков и умений академического письма, являющихся
основным компонентом АГ и ключевой компетенцией любого современного специалиста.
В российских вузах академическое письмо преимущественно преподается студентам лишь в рамках дисциплины «Английский язык для академических целей».
В данном курсе письмо выступает одним из ведущих видов деятельности, и то, насколько хорошо студенты демонстрируют владение навыками и умениями английской письменной речи, напрямую влияет на их академическую успеваемость. Но глийского языка, является недостаточная сформированность АГ на родном языке.
В данной статье приводится обзор западных и отечественных теоретических
подходов к определению АГ, обосновывается особая роль письма на родном языке
в современном университете. На основании проведенного анализа различных практик обучения академическому письму в ведущих мировых университетах мы делаем
вывод о необходимости введения специализированных курсов по обучению академическому письму на русском языке в образовательные программы российских вузов.
1. Обзор зарубежных и отечественных определений АГ
1.1. Западные подходы к определению АГ
Западная модель образования уже достаточно давно основывается на понятии
АГ. Несмотря на то, что существуют различные подходы к определению данного
концепта, АГ в целом, в трактовке западных ученых, выступает в роли критерия для
определения уровня готовности студента к обучению в университете.
В американской системе образования, согласно одному из распространенных
подходов к определению АГ, грамотный студент способен читать и писать, слушать
и высказывать свое мнение, критически мыслить, пользоваться информационнокоммуникационными технологиями, демонстрировать академический прогресс
и навыки успешной учебы [1]. Предполагается, что данные компетенции развиваются в рамках всех дисциплин, изучаемых студентом в вузе [2], т. е. формирование АГ
и развитие всех ее составляющих рассматривается как одна из целей образования.
При этом ключевой компетенцией является академическое письмо, основы которого закладываются на этапе школьного образования, а в вузе оно лишь развивается
на новом качественном уровне.
В Великобритании принято говорить скорее не об АГ, а о необходимых для обучения в вузе умениях чтения, письма, устной речи (так называемой модели учебных
умений), которые могут быть перенесены в новые контексты. То есть студент, овладев данными умениями в рамках одной дисциплины или курса, способен их применить в любом академическом контексте.
В Австралии наиболее распространенный подход к АГ сформулирован в работах Б. Грина, который выделяет три составляющие: операциональную грамотность,
культурную грамотность и критическую грамотность [3]. Иными словами, грамотность означает владение языковой компетенцией, понимание дискурса, в котором
осуществляется устная и письменная коммуникация, и умение трансформировать
информацию в знание.
В целом в австралийской системе образования АГ — это ожидаемая от студентов способность учиться и вести научно-исследовательскую деятельность, сообщать
о результатах своей деятельности согласно существующим в конкретной дисциплине традициям и стандартам [4]. При этом АГ неразрывно связана с уровнем владения языком, на котором идет обучение.
Несмотря на то, что концепт АГ давно существует в западной образовательной
среде, на данный момент он, однако, не имеет аналогов в отечественной педагогической науке.В российской системе образования применяется концепция функциональной
грамотности, согласно которой функционально грамотным признается человек,
способный «решать проблемы учебной деятельности, стандартные жизненные проблемы, проблемы ориентации в системе ценностей, проблемы подготовки к профессиональному образованию» [5, c. 36]. Насколько нам известно, альтернативных теорий грамотности в контексте высшего образования в России не существует. Однако
в последнее время и в отечественной педагогике стали появляться исследования,
поднимающие вопросы развития у студентов АГ, в том числе на родном языке.
Так, И. Б. Короткина, ссылаясь на данные международного исследования PIZA
в сфере школьного образования, указывает на довольно низкий уровень развития
АГ у российских школьников. Основываясь на результатах собственного исследования уровня грамотности среди руководителей среднего и высшего звена, автор делает вывод о низком уровне владения ими родным академическим языком [6, c. 125].
В другом исследовании М. А. Лытаева и Е. В. Талалакина, указывая на надъязыковую природу академических умений, формирующуюся помимо языковой реальности, вслед за К. Пирсоном [7] подчеркивают, что в процессе обучения развивать
академические умения одинаково важно как у носителей, так и у не-носителей языка, на котором происходит процесс обучения [8]. Однако, как отмечают авторы, это
зачастую не учитывается при обучении в вузе. В исследовании подчеркивается, что
академические умения носят универсальный характер, так как могут быть перенесены на другие предметы в силу своей надъязыковой и надпредметной природы:
«в рамках позитивистского подхода academic skills рассматриваются как измеримые
черты, присущие индивиду, которые он способен переносить из одного контекста
в другой» [8, c. 180]. Не употребляя термина «академическая грамотность», авторы
по существу рассматривают именно данный концепт.
В данном исследовании мы определяем АГ как способность эффективно функционировать в современной академической среде: осуществлять межкультурную
академическую коммуникацию на базе иноязычных профессионально ориентированных текстов, критически мыслить, повышать свою самообразовательную компетентность в учебных и профессиональных целях [9]. При этом важно отметить, что
ключевым компонентом АГ является академическое письмо.
2. Академическое письмо как базовый компонент академической грамотности
в западной системе высшего образования
О роли письма и его положительном влиянии на интеллектуальное развитие
человека писали многие исследователи. Р. Рейх и А. Кнопф предсказывали, что большинство современных выпускников будет работать в сфере так называемого символьно-аналитического обслуживания (symbolic-analytic services) [10]. Авторы поясняют, что, помимо дисциплинарных знаний, будущим специалистам необходимы
умения критического мышления — приобретения, воспроизведения и демонстрации знаний. Письмо в данном случае должно выступать не финальным продуктом
(результатом) учебного процесса, а методом эффективного обучения (так называемый подход “writing-to-learn”) [11]. Многие подчеркивают тесную взаимосвязь письма и мыслительной деятельности [12]. только в функции контроля знаний (writing as a product), но и как основной метод
обучения (writing as a process), и как подход к обучению (writing-to-learn). Создавая
письменные тексты, студенты параллельно осваивают новые знания, развивают навыки критического мышления. Письмо воспринимается в ином свете, — это умение
получает новый смысл, перестает носить чисто формальный характер, становится
ключевым, позволяющим как успешно учиться в вузе, так и эффективно работать
в будущем, быть академически грамотным специалистом.
2.1. Теоретические подходы к обучению академическому письму на Западе
(на примере США)
В США обучение письму признается основой обучения студентов в вузе. Все
знания, умения и навыки должны развиваться через опыт письменной деятельности, чтения и критического мышления [13].
Традиционно в вузах США существовали лишь курсы для студентов первого
года обучения (“First Year Writing Course” / “First Year Composition”), которые позволяли познакомиться с различными письменными жанрами и овладеть умениями
академического, креативного, профессионально ориентированного письма. Студенты учились различать жанры, работать над структурой текста и его грамматической
точностью, осваивали основы критического чтения. Предполагалось, что прохождение данного курса в дальнейшем позволит успешно проходить обучение в вузе
и справляться с различного рода письменными работами.
Сейчас, при сохранении семинаров первого года, в университетах США применяется два подхода — Writing across curriculum (WAC) и Writing in disciplines (WID)
(см., например, [14]), в которых письмо является ведущим видом деятельности.
Представляется важным пояснить суть данных подходов.
WAC — это подход к обучению, в котором письменная компетенция является ключевой и весь процесс обучения строится на базе активного задействования
письменной речевой деятельности для освоения и активизации новых знаний. Подобного рода практика позволяет внедрить компонент письма в структуру любой
преподаваемой дисциплины. При этом письмо является тем видом деятельности,
который позволяет осмысливать, анализировать и критически представлять полученную информацию. Внедрение WAC означает качественное изменение структуры образовательных программ, всего обучения, а также предъявляет определенные
требования к компетенциям преподавателей, ответственных за их реализацию.
Стоит отметить, что чаще всего внедряется не какой-либо курс WAC как таковой, а, скорее, основные проверенные временем принципы WAC привносятся
в модель построения учебных курсов. Согласно ряду исследований, обучение через
письмо является более эффективным, если в образовательном процессе также активизируются метакогнитивные способности студентов и само обучение носит не
краткосрочный (временный) характер [15].
В отличие от WAC подход WID предполагает активное задействование письменной речевой деятельности для освоения знаний в рамках одной дисциплины,
знакомства с дисциплинарными способами мышления и выражения мысли, жанрами и традициями письма. При этом важен как процесс создания текста (т. е. происходит обучение работе с текстом на всех этапах), так и продукт письменной дея[16].
Обучать письму в рамках данного подхода может специалист по академическому языку или преподаватель основных дисциплин. С. Маклеод также приводит примеры университетов, где оба преподавателя работают в одной команде. При этом
внимание уделяется не только тем или иным академическим жанрам, но и формам
и способам мышления специалистов в данной области знания [16, р. 140]. Однако,
как отмечает С. Маклеод, при применении подходов WAC и WID основные трудности связаны с тем, что, с одной стороны, студенты могут быть не готовы к такому
виду письменной деятельности, а с другой — преподаватели дисциплин не готовы
обучать студентов письму.
В целом, согласно современным исследованиям в сфере теории и практики WAC
и WID, оба подхода не противоречат друг другу, а скорее являются комплементарными [12, р.131], что и было обнаружено при дальнейшем анализе.
3. Анализ зарубежного и отечественного опыта развития академического письма
в процессе обучения в университете
3.1. Обучение академическому письму в ведущих университетах мира
Для анализа были отобраны первые 30 университетов в двух рейтингах — Academic Ranking of World Universities (ARWU 2012) и Times Higher Education World
University Rankings (2012–2013). Были выявлены университеты, включенные в оба
рейтинга (их оказалось 23), и составлен общий список, насчитывающий 36 университетов. В фокусе нашего исследования были программы бакалавриата, поэтому
из анализа был исключен один вуз, который предлагает только магистерские программы и программы PhD. Таким образом, были проанализированы сайты 35 университетов, из них 25 вузов США, 4 — Великобритании и 6 — других стран (Канада — 3, Япония — 2, Швейцария — 1)1.
Основной целью анализа университетских сайтов было выявить, уделяется ли
в учебных программах бакалавриата специальное внимание развитию у студентов
умений академического письма на родном языке (языке обучения в университете).
Для этого были проанализированы учебные курсы, предлагаемые студентам, а также сайты языковых центров. Кроме того, анализу подверглись сайты отдельных образовательных программ и некоторых библиотек; целью было выявить, предоставляется ли студентам дополнительная информационная поддержка, способствующая
развитию навыков письма. Также мы обращали внимание на то, оказывается ли
в университетах методическая поддержка преподавателям-предметникам по применению в читаемых курсах принципов WAC и WID.
3.1.1. Университеты США
Анализ сайтов подтвердил, что во всех университетах США существуют курсы
по письму для студентов первого года обучения, причем в некоторых данная традиция существует довольно давно (Гарвардский университет, например, гордится тем,
что традиция обучения основам письма студентов 1-го курса восходит к 1872 г.).
1 Список приведен в Приложении 1.видуализации учебных траекторий все студенты обучаются навыкам академического письма: во всех университетах курсы по письму являются обязательной частью
образовательной программы. При этом в каждом университете свои требования
к письму, которые, как правило, определяют, какое количество данных курсов и какого уровня студент должен изучить в процессе обучения (например, в Университете Джонса Хопкинса (Th e Johns Hopkins University) — 4 обязательных курса, в Техасском университете в Остине (University of Texas at Austin) — 3).
В подавляющем большинстве университетов (24 из 25) курсы по письму знакомят студентов с общими закономерностями академического письма, готовя их,
таким образом, к изучению различных дисциплин, а именно к производству письменных текстов в различных академических контекстах. Единственным университетом, где обязательные курсы по письму изначально ориентированы на конкретные дисциплины, является Корнелльский университет, в котором самая большая
и разно образная в стране программа по обучению письму в различных дисциплинах
(подход WID). Студентам предлагается свыше 100 курсов на более чем 30 кафедрах,
покрывающих все дисциплинарные области знания.
Следует оговориться, что обязательные курсы для первокурсников хотя и уделяют большое внимание письму, часто не ограничиваются только им: своей целью
они также ставят развитие навыков критического мышления и научной аргументации. Так, в описании курсов Принстонского университета говорится, что семинары
по письму нацелены, помимо развития навыков собственно письма, на интенсивное
обучение основам исследовательской работы, аргументации, а также на знакомство
с методами работы в библиотеке2. Иногда в само название курса по письму вынесены другие виды деятельности: в фокусе обучения оказывается чтение и письмо
(University of California, Berkeley; Duke University; Carnegie Mellon University) или устное и письменное общение (Massachusets Institute of Technology, Georgia Institute of
Technology).
После достижения студентами базового уровня в университетах существуют различные возможности совершенствования приобретенных умений письма.
В ходе анализа были выявлены пять университетов, в которых, помимо базового,
существуют требования по письму продвинутого уровня. Так, в Стэнфордском университете студенты в течение первых трех лет должны изучить три курса по письму.
На 3-м курсе преподается специализированный курс “Writing in the Major”, который
предоставляет студентам возможность развития навыков письма в выбранной ими
специализации и служит основой изучения особенностей письма в той или иной
дисциплине.
Помимо описанных выше курсов многие университеты при обучении практикуют принципы WID. Примерами таких курсов могут служить “Writing in Astronomy” (California Institute of Technology), “Legal Research & Writing” (Columbia University), “Writing About Science and Engineering” (Th e Johns Hopkins University) и др. Указанные курсы разрабатываются на специализированных кафедрах и соответственно
преподаются преподавателями-специалистами в определенной дисциплине.
2 http://www.princeton.edu/writing/ циализированного обучения студенты получают значительную консультационную,
информационную и ресурсную поддержку в развитии навыков письма, осуществляемую прежде всего через центры письма, существующие в каждом университете. Не
ставя перед собой целью описать все многообразие ресурсов, имеющихся в распоряжении студентов, приведем лишь некоторые, показательные на наш взгляд, примеры. Это прежде всего руководства по письму в различных дисциплинах (например,
Университет Дьюка (Duke University) предлагает руководства по письму в 20 дисциплинах3).
В некоторых университетах (University of California, Berkeley) руководства по
письму созданы по инициативе специализированных кафедр, например социологии4 или истории5, и опубликованы на их страницах.
На сайте Йельского университета размещены образцы письменных текстов
в разных дисциплинах, а Университет Нью-Йорка предлагает образцы студенческих
работ. При этом вся указанная поддержка направлена не только на студентов, для
которых английский (язык обучения) является неродным, но и на носителей языка.
Наиболее четко мысль о том, что специализированная поддержка в развитии навыков академического письма необходима в равной степени носителям и не-носителям
языка, выражена на странице Йельского университета6.
Особо следует отметить тот факт, что поддержка оказывается не только студентам, но и преподавателям, реализующим в своих курсах принципы WAC. На страницах центров академического письма размещены ресурсы для преподавателей, а кроме того, рекомендации — например, как формулировать письменные задания, как их
оценивать, а также как комментировать письменные работы студентов, чтобы комментарии способствовали эффективному развитию навыков письма (см., например,
сайты Университета Дьюка, Висконсинского университета в Мадисоне (University of
Wisconsin-Madison). В некоторых университетах для преподавателей организуются
специальные курсы. Примером может служить программа “Writing across University”
в Принстонском университете или курсы по преподаванию письма (“Writing pedagogy”) в Чикагском университете.
3.1.2. Университеты Великобритании
В университетах Великобритании развитию письма также уделяется внимание
во время обучения, но делается это другим, по сравнению с американскими вузами,
способом. О. Круз описывает английскую традицию обучения письму как абсолютно особую, в которой значительную роль играют индивидуальные консультации,
сопровождающие регулярные занятия и нацеленные на развитие навыков устного
и письменного общения в академической среде [17, р. 41].
Главное различие двух систем заключается в отсутствии обязательных курсов
по письму в ведущих британских университетах. Во всех четырех вузах существуют специализированные курсы для иностранных студентов (различные варианты
EAP). Остальным в некоторых университетах (например, Кембриджский универси
3 http://twp.duke.edu/writing-studio/resources/writing-for-specifi c-disciplines
4 http://sociology.berkeley.edu/writing-guides
5 http://history.berkeley.edu/content/resources-reading-and-writing-history
6 http://writing.yalecollege.yale.edu/esl-writersвыбору, в Оксфордском университете — небольшие онлайн-курсы.
Вся поддержка в развитии навыков письма оказывается студентам через языковые центры (или центры письма). Как правило, они предлагают индивидуальные
консультации, краткосрочные курсы по развитию определенных навыков письма,
а также информационную и ресурсную поддержку. Некоторые ресурсы для студентов (например, как избежать плагиата) можно найти на сайтах в свободном доступе.
Однако в большинстве университетов все онлайн-ресурсы расположены во внутриуниверситетской сети (в Кембриджском и Оксфордском университетах — ресурсы
по письму в дисциплинах, недоступные извне) или на сайтах библиотек.
На сайтах также имеется поддержка для преподавателей (например, в Кембриджском и Оксфордском университетах), что позволяет сделать вывод: в некоторых ведущих университетах также применяются принципы WAC и WID, однако
обязательных требований по изучению тех или иных курсов, как в американских
вузах, не существует.
3.1.3. Другие университеты (Канада, Япония, Швейцария)
Из трех канадских университетов один (University of British Columbia) использует американскую модель обучения письму, предлагая студентам обязательные курсы
(как правило, два), разнообразные по тематике и нацеленные на развитие различных языковых и коммуникативных компетенций.
Немного иная ситуация в Университете Торонто, где студентам не требуется
изу чать обязательные курсы, но предлагается большое количество курсов по выбору, нацеленных на развитие как общих навыков письма, так и специализированных
(так называемые курсы “professional writing”). Университет предоставляет большое
количество разнообразных ресурсов, которые могут способствовать развитию навыков письма: специализированные семинары по письму и справочные материалы
по академическому письму, размещенные на сайте.
Третий канадский университет — Макгилла (McGill University) предлагает студентам несколько курсов по письму, причем для носителей и не-носителей английского языка они разные. Вся остальная поддержка студентов осуществляется через
центр письма.
Переходя к анализу университетов Японии (Th e University of Tokyo, Kyoto
University), следует оговориться, что поскольку язык обучения в данных вузах не
английский, на англоязычной версии сайтов представлена лишь незначительная
информация о развитии навыков письма. Следуя глобальной тенденции к интернационализации обучения, оба университета предлагают студентам некоторые курсы
на английском языке и, следовательно, организуют курсы по EAP для японских студентов. Для иностранных студентов, напротив, организованы курсы по японскому
языку для академических целей (Th e University of Tokyo).
Что касается развития навыков письма на японском языке для японских студентов, то информация об этом на англоязычных версиях сайта выявлена не была.
Однако в исследованиях, ссылки на которые были обнаружены на сайтах университетов, говорится о том, что в ведущих вузах страны в последнее время, по аналогии с американскими университетами, практикуется адаптационный курс (First year
experience), который нацелен, среди прочего, на обучение академическому письму ют подобные курсы.
Единственный университет континентальной Европы, попавший в наш анализ, — Швейцарская высшая техническая школа Цюриха (ETH Zürich), в которой
язык обучения — немецкий. Из информации, представленной на сайте, можно сделать вывод, что в университете не существует обязательных курсов по развитию навыков письма, однако отдельные кафедры предлагают единичные курсы по письму
(например, “Research Methodology and Writing”). На сайте есть также некоторые ресурсы к таким курсам. Кроме того, имеются единичные руководства по написанию
академических текстов (на английском языке).
3.2. Обучение академическому письму в Западной и Восточной Европе
Сегодня необходимость уделять внимание развитию компетенций, связанных
со способностью производить письменные тексты на языке обучения, признается руководителями многих европейских университетов. Большинство студентов
получает поддержку через центры академического письма, существующие во всех
ведущих вузах. Те европейские университеты, которые понимают необходимость
в специализированном обучении письму, большей частью используют американскую модель обучения письму в рамках академических дисциплин (WAC, WID) [19].
Инициатива, как правило, исходит от преподавателей дисциплин, имеющих опыт
преподавания в американских университетах, где, как было показано выше, большое внимание уделяется развитию навыков письма. Однако таких университетов
немного: на сегодняшний день можно привести лишь единичные примеры успешного обучения академическому письму на родном языке в университетах Западной Европы. Так, А. Декламбр и К. Донахью описывают опыт преподавания французского
языка для академических целей в университетах Франции [15], Дж. Харборд приводит пример преподавания основ немецкого академического письма в Германии [19].
И хотя специальных исследований, посвященных академическому письму на
языке обучения, немного, можно говорить о все возрастающем интересе к проблемам развития академического письма на родном языке параллельно с обучением
английскому языку для академических целей. Предметом многих выступлений на
конференции EATAW 2013 (European Association of Teaching Academic Writing7) стал
термин «мультилингвальность», подразумевающий развитие языковых компетенций студентов на двух (родном и английском) и более языках.
Успешным примером применения мультилингвального подхода к обучению
может служить Центр академического письма в Львовском национальном университете им. Ивана Франка, в задачи которого входит развитие академических умений и навыков письма как на английском, так и на украинском языке. Сотрудники
центра исходят из того, что условием успешного развития умений академического
письма на английском языке является развитие мультилингвальной компетенции,
подразумевающей овладение прежде всего навыками письма на родном языке.
Однако если рассматривать ситуацию с обучением письму в университетах Восточной Европы и странах бывшего СССР в целом, данный пример — скорее исключение из правил. В исследовании, посвященном особенностям развития навыков
7 http://www.eataw2013.eu/Советского Союза системы высшего образования во всех странах соцлагеря были
похожи [19]. Традиционно в указанных странах письмо не являлось целью обучения. Письменные работы также довольно редко использовались при оценивании
результатов обучения. Самой распространенной формой письма было конспектирование лекций и литературы по специальности. Письменные работы, известные
как «рефераты», целью которых было скорее продемонстрировать, что студент прочитал определенное количество источников, предполагали лишь обзор литературы
по теме в форме пересказа. Дж. Харборд приходит к выводу, что концепция заключалась в следующем: способность студента производить письменные тексты зависит
от его знания прочитанных текстов, а не от навыков письма [19].
К подобному выводу приходит и О. Круз, отмечая, что традиционно в Европе
письмо не воспринималось как какой-то навык, которому нужно специально обучать. Предполагалось, что письмо является продолжением мышления и соответственно при обучении внимание должно уделяться развитию навыков критического
мышления, тогда как письмо является исключительно лингвистической компетенцией [17, c. 40].
Сегодня во многих университетах Восточной Европы, включая Россию, важный
вопрос, который зачастую выпадает из поля зрения во время планирования и формирования учебных курсов по определенной специальности, — необходимость
развития навыков и умений академической коммуникации на языке обучения, поскольку именно посредством языка, на котором осуществляется образовательный
процесс, происходит формирование общей академической грамотности студентов.
Как отмечалось выше, развитие АГ нередко происходит только в рамках курсов по
английскому языку. Согласно Дж. Харборду, идея развития академических компетенций только на английском языке не является оптимальной, а возложение задачи
развития АГ исключительно на преподавателей английского языка не является наиболее эффективной [19]. Кроме того, в процессе обучения студенты все чаще имеют
дело с письменными формами контроля (как промежуточного, так и итогового). Для
этого им приходится осваивать новые для них жанры письма (например, академическое эссе).
Постепенно в университетах Восточной Европы ситуация меняется, вопросы
преподавания письма на родном языке все чаще привлекают внимание исследователей. Примером международного проекта, нацеленного на создание условий для
развития академических компетенций в области чтения и письма на родном языке,
может служить проект LIDHUM (Literacy Development in the Humanities: Creating
Competence Centres for the Enhancement of Reading and Writing Skills as Part of University Teaching), в котором принимают участие ученые из Македонии, Украины, Румынии и Швейцарии8.
Ситуация с преподаванием академического письма на русском языке в российских вузах хотя и вызывает озабоченность некоторых ученых [6], не становилась,
насколько нам известно, предметом отдельных исследований. Довольно часто приходится слышать, что преподаватели-практики указывают на низкий уровень сфор
8 http://www.zhaw.ch/fi leadmin/php_includes/popup/projekt-detail.php?projektnr=1320ального обучения написанию академических текстов.
Выводы
Приведенный анализ показал, что для повышения эффективности и качества
образования с целью планомерной интеграции в международное научное сообщество российской системе вузовского образования следует уделять большее внимание вопросам развития АГ в целом и академического письма в частности. Поскольку
навык письма является переносимым (transferrable skill), представляется эффективным развивать его либо на основе родного языка, а затем переносить на иностранный, либо параллельно изучать оба языка. Для этого необходимо внедрение новых
и гибких моделей учебных курсов, которые позволят эффективно реализовывать
современные образовательные концепции и формировать ключевые компетенции,
связанные с академическим письмом как основой успешного образования в вузе.
Возможными вариантами решения проблемы могут стать:
1) включение в учебные планы специальных дисциплин, направленных на раз
витие академической грамотности и прежде всего академического письма;
2) создание информационной и консультативной поддержи для студентов через
специально созданные центры академического письма;
3) создание информационной и методической поддержки по обучению письму
для преподавателей дисциплин (как учить, форматы заданий, роль и вид обратной
связи);
4) консолидация усилий преподавателей английского языка для академических
целей и преподавателей, читающих курсы по развитию навыков академического
письма на языке обучения, а именно — разработка интегрированных курсов, которые смогут совместно читаться или преподаваться в тесном сотрудничестве.
В заключение важно отметить, что оптимизация обучения должна основываться на междисциплинарных исследованиях по оцениванию уровня развития АГ студентов, а также по выработке моделей построения образовательного процесса, которые позволят учесть российскую специфику и избежать неэффективного внедрения
чуждых российским реалиям моделей обучения.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 372.881.111.1:372.881.161.1
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 2
Н. В. Смирнова, И. Ю. Щемелева
РОЛЬ ПИСЬМА В СОВРЕМЕННОМ УНИВЕРСИТЕТЕ:
АНАЛИЗ ЗАРУБЕЖНОЙ ПРАКТИКИ ОБУЧЕНИЯ
АКАДЕМИЧЕСКОМУ ПИСЬМУ
Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики», Российская Федерация,
190121, Санкт-Петербург, ул. Союза Печатников, 16
В статье поднимаются вопросы о необходимости формирования академической грамотности студентов в процессе обучения в вузе. Приводится обзор теоретических подходов к академической грамотности, анализируются различные практики обучения академическому письму
в ведущих университетах мира. Обосновывается необходимость и намечаются пути развития
умений академического письма, не только на английском, но и на родном языке (языке обучения), как основного компонента академической грамотности современного студента. Библиогр.
19 назв.
|
русская реч в китайском трехречие языковые особенности. Ключевые слова: русский язык зарубежья, Китай, Трехречье, русские говоры в
Китае, межъязыковое взимодействие, интерференция.
The Russian language in the Chinese Three
Rivers region: linguistic features
E.A. Oglezneva1, O.V. Pustovalov2
1 Tomsk State University of Architecture and Civil Engineering
2 Solyanaya Square, Tomsk, 634003, Russia
E-mail: eoglezneva@yandex.ru
2 Heihe University, Heihe, China
E-mail: pustovalowol@yandex.ru
Abstract
The authors analyse the Russian speech of immigrants’ descendants from Russia
to the Chinese Three Rivers region in the Inner Mongolia in the 20th century. The
relevance of the study is due to the need to study various forms of existence of the
modern Russian national language, including those in foreign countries. The research is
based on both oral and written sources collected by the authors in 2017–2018 during
their expeditions to Enhe Russian Ethnic Township (China). The research has shown
deviations in the speech of immigrants’ descendants from the norms of the Russian
literary language due to the use of Russian in its dialect form, as well as interference
from Chinese. The authors have proved that the Russian dialects of the Three Rivers
region are genetically related to the Russian dialects of Eastern Transbaikalia, which,
in turn, are related to the North Russian dialects. The dialectal features of the Russian
dialects of the Chinese Three Rivers quialify them as the translitional dialects on the
2022. № 68
North Russian basis. Since there were no external factors of influence on the dialectal
Russian language from its other idioms, the stated dialectal form of the Russian language
remained unchaged until the early 21st century. The article considers both the dialectal
originality of Russian speech in the Three Rivers region at different language levels
(phonetics, morphology, syntax, vocabulary), and the cases of interlingual interference
resulting from the influence of the Chinese language on the Russian dialect system.
The authors describe the following factors that determine the intensity of interference:
generation, education, profession, and language environment. Having described the
active zones of interaction between typologically different Chinese and Russian and
determined the areas of interference in the Russian speech of bilinguals, the authors
detected “weak points” of the Russian language system in the situation of RussianChinese bilingualism. Thus, the authors have studied the variant of the Russian language
specific for the Chinese Three Rivers region and concluded that it preserves the Russian
dialect base influenced by the interference from Chinese, which is an understudied fact
of the Russian language environment in emigration.
Keywords: Russian language abroad, China, Chinese Three Rivers region, Russian dia
lects in China, interlingual interaction, interference.
Район Трёхречья в Китае, наряду с Харбином и приграничными
селами Китая на правом берегу Амура, был одним из мест массового переселения русских в конце XIX и начале XX в. В настоящее
время на этой территории располагается Русская национальная
волость Эньхэ – единственная национальная волость КНР, титульной
национальностью которой являются русские. Русский язык потомков
переселенцев из России в китайское Трехречье, сохранившийся до
20-х гг. XXI в., является объектом нашего исследования.
Актуальность работы определяется необходимостью изучения
функционирования современного русского национального языка в
зарубежье в различных формах. Источником для изучения русского
языка в китайском Трехречье выступили записи устной речи потомков русских переселенцев в Трехречье и письменные материалы,
собранные авторами в 2017–2018 гг. во время научных экспедиций
в Русскую национальную волость Эньхэ в Китае.
В начале XX в. в китайском Трёхречье вследствие событий 1917 г.
в России и последовавшего за ними массового переселения русских
из приграничного с Китаем Забайкалья сформировался русский
анклав, характеризующийся достаточно автономным положением
на китайской территории. Численность русских и их потомков к
середине 50-х гг. XX в. – времени массовой реэмиграции и репатриации русских из Трехречья – составляла 11–25 тыс. чел. [8: 141].
Лингвистика и язык
Однако до сих пор на территории китайского Трехречья проживает
2 631 потомок русских переселенцев – это метисы, причисляющие
себя к национальному меньшинству русских в Китае – элосыцзу [15].
В китайском Трехречье, характеризующемся многонациональностью и многоязычием, в начале XX в. сформировалась уникальная
языковая ситуация с участием русского языка. Кроме китайского и
русского языков и их идиомов, компонентами языковой ситуации выступали языки многочисленных коренных народов региона: эвенков,
дауров, забайкальских бурят, маньчжуров и др. Языковая ситуация в
Трехречье на протяжении всего XX в. динамично развивалась под
влиянием исторических и политических обстоятельств, менялось
и положение русского языка в этом регионе. В первой половине
XX в. русский язык был доминирующим идиомом на территории
Трехречья из-за преобладания численности русского населения
и был представлен разными идиомами: литературной формой
(письменной и устной) и народно-разговорной – диалектной, которая была основной формой бытования русского языка в китайском
Трехречье. В этот период русский язык – язык эмигрантов – обладал
большей демографической мощностью, чем китайский – язык страны
проживания (показатель демографической мощности русского языка – 0,55 к 0,35 у китайского языка) [12: 53], а также большей, чем у
китайского языка, коммуникативной мощностью, обслуживая максимальное число коммуникативных сфер: быт, торговлю, хозяйственнопроизводственную сферу, образование, административное управление, религию. Оценочные признаки языковой ситуации, включающие
отношение к языку собственно носителей, также были высоки: для
русских и их потомков в Трехречье русский язык обладал высокой
степенью значимости, престижности и коммуникативной пригодности.
При исследовании русской речи потомков русских переселенцев в
Трехречье в начале XXI в. были обнаружены отклонения от норм русского литературного языка, что объясняется несколькими причинами:
1) основной идиом русского языка в Трехречье – русский диалект,
который имеет языковые особенности, отличающие его от литературного стандарта;
2) основной процесс, характерный для русской диалектной речи в
Трехречье, – интерференция под влиянием китайского языка.
Диалектное своеобразие русской речи потомков русских переселенцев в китайское Трехречье. Идентификация типа русского говора. Диалектное сообщество в Трехречье – это территориально ограниченный
социум, сформированный в условиях сельской жизни, культуры. Туда
переселялись в основном казаки и крестьяне из российского приграничья. По рассказам информантов (а это были представители второго
2022. № 68
и третьего поколения переселенцев), их предки до переселения проживали в селах Восточного Забайкалья: Борзинское, Приаргуньское,
Булдуруй, Бура, Олочи, Александровский завод, и, соответственно,
являлись носителями русских народных говоров. Исследование
русской речи трехреченцев ставит перед нами задачу выявления ее
диалектных черт и определение типа русского говора.
Среди причин сохранения русской диалектной речи в китайском
Трехречье можно назвать следующие:
– изолированность и отдаленность места проживания носителей
русских говоров от крупных административных центров с русскоязычным населением, исключающие или минимизирующие влияние
других форм русского языка на их диалект;
– отсутствие образования, кроме начального, на русском языке, что
ограждало диалектную речь носителей диалекта от нивелирующего
воздействия литературного языка;
– традиционный крестьянский ук лад жизни, занятия
сельскохозяйственной деятельностью, охота, рыболовство, русские
народные промыслы делали востребованным диалектный словарный
состав и способствовали его поддержанию.
Нами были рассмотрены диалектные особенности в русской
речи потомков русских переселенцев в китайское Трехречье на
разных уровнях языковой системы: фонетическом, лексическом,
морфологическом и синтаксическом. Диалектные особенности их
речи были выявлены с помощью метода речевого портретирования
представителей второго и третьего поколений потомков русских
трехреченцев: Николая Ш., 1935 г. р.; Лидии Д., 1951 г. р.; Александра М., 1939 г. р.; Ирины Г., 1942 г. р.; Марии Б., 1938 г. р., а также по
результатам наблюдений над речью других потомков переселенцев,
с которыми удалось побеседовать (Елизаветы Ф., 1940 г. р.; Зои Б.,
1945 г. р. и др.).
Всего обнаружено 30 диалектных черт в фонетике – вокализме и
консонантизме; 32 диалектные черты в грамматике – морфологии
и синтаксисе), а также выраженная диалектная специфика в лексике.
Фонетические особенности:
1. Наблюдается аканье со следами оканья: [а]тправить, в п[а]сёлке,
х[а]тела, вт[о]рой, г[о]стинцы.
2. Иканье со следами еканья: п[и]рчатках, вс[и]гда, н[и]множко,
пл[е]мянник, п[е]р[е]водчик.
у
]
3. Употребление протетического [в] перед начальным [о] и [у]: [въ
о
о
]сенью.
]зеро, [въ
гль, [въ
4. Употребление протетического [j] в начале слова перед [э]: [jэ]
ти, [j]етот, [j]ето.
Лингвистика и язык
5. Отмечается произношение [е] на месте [а] после мягкой
согласной как лексикализованное явление: о[п`е]ть.
6. Отмечено произношение корня сел- с [а] как лексикализованное
явление: [с`a]л, [с`a]ли, при[с`a]живайся.
7. Заднеязычная звонкая фонема <г> реализуется как взрывной
[г]: [г]олубица, [г]рибы, о[г]ород, [г]уси, помо[г]али.
8. Г-фрикативный присутствует в слове бо[γ]атый.
9. Отмечено произношение [х] на месте [к]: до[х]тор, [х]то.
10. Фонема <в> в сильной позиции реализуется губно-зубным
звуком [в]: [в]ыселили, пере[в]одчик, [в]ремя.
11. Отмечено произношение твердого губного на конце: кро[ф]
(кровь).
12. Отмечено употребление [х] на месте [ф]: ва[х]ли.
13. Отмечен вставной [в] в слове замуж: пошла взамуж.
14. Аффриката <ч> реализуется как [тш]: [тш]улки, у[тш]ился, у[тш]
еба, до[тш]ка; редко как [ч`]:[ч`]ушки.
15. Аффриката <ц> реализуется как [тс]: китае[тс]; [c]: китае[с]ы,
кури[с]ы, спе[с]иальный; [ц]: [ц]ерква; [ц`]: револю[ц`]ия.
16. Шипящий <ш> произносится как твердо: хоро[ш]и, китаю[ш]ка,
[ш]ибко, у[ш]кан, так и мягко (реже): чу[ш`]ки.
17. Шипящий <ж> произносится твердо: пичу[ж]ить, cте[ж]анка.
18. Произношение мягкого долгого шипящего <ш’:> как твердого
[ш:]: [ш:]ука, е[ш:]о, и и[ш:]о, про[ш:]аются, Благове[ш:]енске, кре[ш:]она.
19. Произношение твердого долгого шипящего <ж:> как [ж:] дро[ж:]
и и дро[ж:н]ы.
20. Утрата интервокального [j] с последующей ассимиляцией и
стяжением гласных в прилагательных, глаголах, а также местоимениях-прилагательных, порядковых числительных: Караванна, помогам,
понимат, разговариват, ухаживат, думашь, грамотны.
21. Отмечается пропуск начального губно-зубного согласного [в]:
(в)кусны, (в)ставать, (в)сю, (в)се.
22. Произношение некоторых согласных звуков с придыханием:
х
.
лук
23. Произношение сочетания чн как [шн]: пограни[шн]ики,
х
х
х
то, суп
алзох, к
и, к
, старык
х
непривы[шн]ы, привы[шн]ы, кирпи[шн]а.
24. Смешение звонких и глухих согласных: пензия, сабоги, каг (как),
бапушка.
25. Прогрессивное ассимилятивное смягчение задненебных со
гласных: Мару[с`к`а], мале[н`к`а].
26. Произношение ЧТ в корне местоимений как [ч`о] и [чо]: чё и чо.
27. Отмечена утрата взрывного в сочетании [ст] в конце слова: есь
(есть), шесь (шесть).
2022. № 68
28. Наблюдается выпадение согласных, например, [б]: баушка
(бабушка).
29. Встречается замена согласных: чижало (тяжело), пашпорт (па
спорт), кажный (каждый).
30. Произношение твердого [р] в некоторых словах: Т[ро]хречье,
двер, разговарывали.
Грамматические особенности:
1. Т. п. существительных ж. р. представлен формой с окончанием
-ом, -ем: литовком, переводчицем, бутылком.
2. Т. п. существительных мн. ч. представлен формой с окончанием
-ам: ногам под машиной, съездит за вам.
3. Р. п. существительного м. р. ед. ч. представлен формой с оконча
нием -у: с югу, с Китаю.
4. Р. п. существительного мн. ч. представлен формой с окончанием
-ов: с кирпичёв.
5. Р. п. существительного ед. ч. представлен формой с окончанием
-у: с югу, служил до Амуру, из Китаю.
6. П. п. существительных м. р. ед. ч. представлен формой с оконча
нием -у: в первом дому.
7. В. п. существительных ср. р. ед. ч. представлен формой с оконча
нием -у: поставь на окошку.
8. И. и В. п. существительных мн. ч. представлены формой с флексией
-ы: утяты, гусяты, цыпляты, бараняты, стёклы, домы.
9. Отмечено образование формы И. п. мн. ч. на -jа: волосья.
10. Отмечено употребление существительных ср. р. как существительных ж. р.: шубу приколотила на окошку, баранья, скотска, свинья
мясо, на какой собрании.
11. Отмечено употребление существительного ср. р. как существи
тельного м. р.: село так маленький.
12. Отмечено употребление существительных ж. р. как существи
тельных м. р.: чей фамилия.
13. Отмечено употребление существительных м. р. как существи
тельных ж. р.: одна километра.
14. Отмечено употребление прилагательных с окончанием -ай
вместо -ий/-ый: русскай, высокай, правольнай, весёлай.
15. Отмечено употребление окончания прилагательного -ыя вместо
-ые: молодыя.
16. П. п. прилагательного в ед. ч. представлен формой с окончанием
-им: в каким месте, в русским ресторане.
17. Личные местоимения 3-го лица в косвенных падежах с предлогами употребляются с корневым [j]: с ём, за имя́, на ём, у ей, с имя,
у его, с ей.
Лингвистика и язык
18. Указательное местоимение этот в форме предложного падежа
имеет флексию -им: в етим лесу.
19. Личное местоимение 1-го лица ед. ч. в р. п. имеет форму мине.
20. Вопросительно-относительное местоимение кто и отрицательное местоимение никто могут использоваться как неодушевленные
в форме каво и никаво: Каво это ты сказала? Никаво не ест, никаво
не умею.
21. Собирательные числительные оба, двое, трое в форме И. п.
употребляются в форме обоя, двоя, троя.
22. Возвратный постфикс у глаголов представлен вариантами -ся,
-сь, -си: родилася, случилося, молюся, боюсь, родилась, молюсь, укоренилиси.
23. Отмечены единичные случаи неразличения 1-го и 2-го
спряжений глаголов: садют, ходют, плотют.
24. Отмечено употребление формы инфинитива с суффиксом -чи:
пекчи.
25. Отмечено употребление личных форм глаголов 2-го спряжения
ед. и мн. ч. с ударением на окончании: вари́шь, напакости́ли.
26. Отмечено употребление следующих форм глаголов в повели
тельном наклонении: напой, спечи.
27. Отмечено выравнивание основ в глагольных формах: пекёшь,
пекёт, пекчи, стрегёшь.
28. Отмечено частотное использование постпозитивных частиц
-ка и -то при глаголах и других частях речи: прибавлю-ка, иду-ка,
осталася-ка, сразу-ка, нету-ка, тама-ка, он-то так кулак.
29. Частотно используется предлог С для выражения пространст
венных отношений: с Рассеи, с дому.
30. Предлог С используется для выражения значения материала,
из которого сделаны предметы, средства: с пуху, с кирпичёв.
31. Предлог ПО используется для выражения объектно-целевых
отношений: ездили по ягоду.
32. Отмечено частотное использование двойных и повторяющихся
предлогов: со с работы, иду по дороге по маленькой, у меня у внука жена.
Лексические особенности. В речи потомков русских переселенцев
в китайское Трехречье присутствует много русских слов, не имеющих
повсеместного распространения и характеризующих диалектный
континуум именно этой территории. Эти слова представляют различные тематические группы (ТГ), отражащие актуальное для диалектоносителя членение окружающего мира.
ТГ «Человек и его свойства, действия»: бравый «красивый», оробеть, поученый, китаюшка, китаюха, метисты, мешень «метисы»,
докторица и др.
2022. № 68
ТГ «Названия ягод и грибов»: моховка «дикая смородина», брусница,
голубица, сопляк «гриб маслёнок» и др.
ТГ «Одежда и обувь»: курмушка, стежанка, кушак, катанки и др.
ТГ «Продукты питания»: шаньги, капустник, картомники, тарочки,
наливнушки и др.
ТГ «Названия животного»: яман, яматка, куцан, котиться (о кошке), жеребиться, оягниться, сохатый, козуля «косуля», ушкан «заяц»,
барануха, бараняты, гусяты, цыпляты, утяты и др.
ТГ «Части тела»: вертуг «сустав», костка «кость» и др.
В русской речи современных жителей Трехречья также используется и диалектно-просторечная лексика: маленько, шибко, отсюдова,
манатки, плотют и др.
Большинство (99,6 %) диалектных особенностей в речи потомков
русских трехреченцев совпадает с диалектными особенностями
русских говоров Восточного Забайкалья, территориально соположенного с китайским Трехречьем. Именно русские говоры Восточного Забайкалья были вывезены в Китай русскими переселенцами,
функционировали там на протяжении более ста лет и сохранились
как диалектная система. По этой причине русские говоры Трехречья
являются генетически связанными с русскими говорами Восточного
Забайкалья.
Данные о диалектной системе русских говоров Забайкалья для
сравнительного анализа с диалектной системой русских говоров
Трехречья взяты из работ современных исследователей забайкальских говоров О.Л. Абросимовой, Т.Ю. Игнатович, Е.И. Пляскиной [1;
6; 7; 11].
В свою очередь, русские говоры Восточного Забайкалья генетически связаны с севернорусскими говорами: именно «севернорусские говоры стали материнской основой для большинства говоров
Забайкальского края» [7: 280]. Это дает основание утверждать, что
русские говоры китайского Трехречья так же, как и русские говоры
Забайкалья, относятся к говорам переходного типа на севернорусской
основе.
Диалектная речь некоторых представителей второго и третьего
поколений русских переселенцев в Трехречье представляет собой
уникальную форму «чистого, нерастворенного» диалекта, усвоенного
«на слух» от русской матери или бабушки. Отсутствие внешних факторов влияния на их диалектный русский язык со стороны других его
форм обусловило консервацию диалектной формы русского языка
в Трехречье.
Явление интерференции под влиянием китайского языка в русской
речи потомков русских переселенцев в китайское Трехречье. Описание
Лингвистика и язык
активных зон взаимодействия типологически разных китайского
и русского языков, детерминирование участков интерференции в
русской речи билингвов представляет большой научный интерес и
дает возможность обнаружить «слабые участки» системы русского
языка в ситуации русско-китайского билингвизма. Исследователь
языковых контактов У. Вайнрайх называет явлениями интерференции
«случаи отклонения от норм любого из языков, происходящие в речи
двуязычных людей в результате того, что они могут использовать
больше языков, чем один, т.е. вследствие языкового контакта» [2: 22].
Вслед за В.Ю. Розенцвейгом мы будем определять интерференцию как
«нарушение билингвом правил соотнесения контактирующих языков,
которое проявляется в его речи в отклонении от нормы» [13: 4].
Межъязыковая интерференция вполне закономерна в контексте существующей языковой ситуации в китайском Трехречье, сложившейся
в результате длительного взаимодействия русских и китайцев в этом
регионе, а также их языков – китайского и русского. Рассмотрим
случаи интерференции, возникшие в результате влияния китайского
языка на русскую речь проживающих в настоящее время в Трехречье
потомков русских переселенцев во втором и третьем поколениях
Лидии Д., Николая Ш., Александра М., Марии Б., Ирины Г., Елизаветы
Ф., Зои Б. Все они рождены в смешанных русско-китайских браках,
являются билингвами, в их языковую компетенцию входит два языка:
китайский и русский. В их русской речи была отмечена фонетическая,
морфологическая, синтаксическая и лексическая интерференция.
Фонетическая интерференция:
1. Тоническое произношение имен собственных, в частности, имен
и топонимических названий: так, названия сел Эньхэ 恩和 (ēnhé),
Саньхэ 三河 (sānhé), уезда Якэши 牙克石 (yákèshí) произносятся с
тоническим ударением.
2. Произношение [л’] как твердого [л]: поболше, началник, в
Забайкалэ.
3. Произношение звука [л] на месте [р] и наоборот: лыбу (вместо
рыбу), в Хайраре, в Хайлале (вместо в Хайларе).
4. Произношение глухих согласных как звонких: позмотреть,
кубишь (вместо купишь), пензия, сабоги, каг (вместо как).
5. Произношение звонких согласных как глухих: точка (вместо
дочка), бапушка (вместо бабушка), покуляли (вместо погуляли).
6. Произношение звука [к] с придыханием, как это происходит в
х
, к
х
х
, старык
китайском языке: лук
х
7. Произношение звука [п] с придыханием: суп
8. Произношение аффрикаты <ц> как [с] и [тс]: китае[с]ы, кури[с]
х
то.
алзох, к
.
ы, китае[тс], спе[с]иальный.
2022. № 68
9. Произношение аффрикаты <ч> как твердого [тш]: сэ[тш]ас
(сейчас), у[тш]ился (учился), до[тш]ка (дочка), на[тш]нёт (начнёт),
дево[тш]ка (девочка).
Фонетическая интерференция предполагает «взаимовлияние
фонетических систем двух языков, при котором одна из систем по
ряду признаков уподобляется другой, доминирующей, отступая от
своих собственных норм» [9: 245]. Приведенные выше отклонения
от произносительной нормы русского языка можно объяснить следующими фактами фонетики китайского языка:
1. Слоги в китайском языке отличаются не только своим звуковым
составом (согласными и гласными), но и тоном [5: 191]. По этой причине потомки русских переселенцев в Трехречье, билингвы, часто
произносят слова в своей русской речи с тоническим ударением
(см. п. 1).
2. Мягкие согласные в китайском языке отсутствуют [4: 15]. Это
может объяснять тот факт, что в речи некоторых потомков русских
переселенцев твердый звук [л] употребляется на месте мягкого (см.
п. 2). Кроме того, имеется артикуляционная специфика: в китайском
языке при произношении согласного [l] кончик языка прижат к
десенной части альвеол, т. е. отодвинут несколько дальше, чем при
произношении русского [л], а также несколько ниже опущена спинка
языка [14: 41], потому и в русском языке билингвы начинают артикулировать [л] по типу ближайшего в артикуляционном отношении
китайского звука.
3. Звук [р], отсутствующий в китайском языке, заменяется на звук
[л] в русской речи билингвов – потомков русских переселенцев
в Трехречье (см. п. 3). Это происходит по причине отсутствия [р] в
китайском языке, вследствие чего происходит неразличение [р] и
[л] [4: 15; 10: 85].
4. В китайском языке нет противопоставления согласных по
глухости-звонкости [14: 30]. Это является причиной неразличения
парных согласных по этому признаку в русской речи билингвов и,
как следствие, наблюдается озвончение глухих и оглушение звонких.
Таким образом, противопоставление согласных по этому признаку
становится неактуальным для говорящих (см. п. 4, 5).
5. Произношение согласных с придыханием в русской речи билингвов – потомков русских переселенцев в Трехречье (см. п. 6, 7)
может быть объяснено наличием придыхания в китайском языке при
произношении согласных [p], [t], [k], которые противопоставлены по
признаку «придыхательный/непридыхательный» согласным [b], [d], [g]
[14: 30], и, как следствие этого, возможное произношение согласных
звуков [б], [д], [г], [т], [п], [к] с придыханием.
Лингвистика и язык
6. Аффриката <ч> в стандарте русского языка, как известно, реализуется всегда как мягкий звук, а соответствующий ему звук [ch] в
китайском языке, наоборот, всегда твердый [14: 48]. Этот факт может
влиять на закрепление твердого произношения аффрикаты <ч> в речи
билингвов – потомков русских переселенцев в Трехречье (см. п. 8).
7. Реализация аффрикаты <ц> как свистящего [с] или как [тс]
в русской речи билингвов приближается к звуку [ts‛] китайской
фонетической системы, в пиньинь обозначаемому ‘с’, в котором [т]
ослаблен и даже отсутствует, а [с] является более свистящим (см. п. 9).
Многие из представленных случаев интерференции встречаются
в речи потомков русских переселенцев в Харбин [9: 239–242] и в
приграничные села Китая [3: 183].
Ряд языковых фактов из перечисленных, которые возможно интерпретировать как результат межъязыковой интерференции, совпадают
с диалектной нормой, а именно с нормой русских говоров восточного
Забайкалья, генетически связанных с русскими говорами Трехречья.
Можно утверждать, что в указанных случаях русские диалектные фонетические особенности получают поддержку фонетической системы
второго языка билингвов – китайского. Речь идет о произношении
аффрикат <ч> и <ц>, согласных [к], [п] с придыхательным элементом,
смешении звонких и глухих ([тш]улки, кури[с]ы, пензия).
Морфологическая интерференция:
1. Использование одной падежной формы вместо другой, чаще
всего – формы И. п. Например: И. п. вместо Р. п. (у меня бабушка нет,
два куля морковка); И. п. вместо В. п. (мой муж уехал на учёба, мы поставили икона); И. п. вместо П. п. (русска школа не учились) и др. Таже
отмечено использование Р. п. вместо П.п.: в средней школы; Т. п. вместо
Р. п. (огурцом накупим) и др.
2. Использование одних глагольных форм вместо других. Например: форма глагола прошедшего времени ср. р. ед. ч. используется
вместо формы глагола мн. ч. (Русские школы было); возвратная форма
глагола вместо невозвратной (Мама с деревни родила / а папа – Якеши
/ я тут родила (вместо родилась) и др.).
3. Использование грамматических показателей китайского языка,
в частности служебного слова ла 了 [le], которое употребляется в
постпозиции и среди множества значений имеет значение завершенности действия, изменения состояния: Тоже их / стары нетула //
Одни дети осталися //.
4. В некоторых случаях отмечено наложение китайской и русской
грамматических моделей друг на друга. У меня мужина сестра (покитайски 我丈夫的姐妹 wǒzhàngfudejiěmèi, где 我 (wǒ) значит мой,
丈夫 (zhàngfu) – муж, 的 (de) – служебная частица для обозначения
2022. № 68
притяжательности, 姐妹 (jiěmèi) – сестра). Ср.: синтетическая модель
папина, дядина, сестрина и аналитическая модель сестра моего мужа
в русском языке.
Отступления от нормы в употреблении грамматических форм
встречаются и в речи потомков русских, переселявшихся в ХХ в. в
Харбин [9: 243] и в приграничные села Китая [3: 184].
Морфологическая интерференция обусловлена в первую очередь
типологическими особенностями взаимодействующих языков: в
китайском языке, который является изолирующим по типу, отсутствует
словоизменение, поэтому в русской речи билингвов – потомков переселенцев из России в китайское Трехречье возникают отклонения
от нормы при использовании грамматических форм русского языка,
для которого свойственно словоизменение.
Синтаксическая интерференция:
1. Употребление предлогов нарушением норм русского языка: от
юга (вместо с юга), так мама с деревни родила(сь) (вместо в деревне).
2. Пропуски предлогов: А сейчас уехала Улан-Удэ; Правительство
раньше был Драгоценка; А папа – Якеши родился (вместо в Якеши).
3. Рассогласованность форм рода и числа в словосочетаниях: наша
секрет, мой братья.
4. Синтаксические кальки с китайского языка. Например: Сто лет
больше, две сутки больше, дак тридцать боле. В китайском языке для
выражения значения «больше n лет, суток» используется обратный
порядок слов: 一百年多,两天多, где 多(duō), где наречие со значением
«больше» ставится в конце предложения и др.
Приведенные примеры демонстрируют нарушение синтаксических
правил русского языка под влиянием синтаксиса китайского языка
в речи информантов-билингвов. В частности, указанные в п. 1 и 2
пропуск предлогов или выбор предлогов, не соответствующих норме
употребления в русском языке, обусловлен тем, что в китайском языке
в подобных предложениях предлоги не используются. Например,
фраза А сейчас уехала Улан-Удэ по-китайски будет звучать как 她去
了乌兰乌德, где после глагола уехать 去 отсутствует предлог.
Лексическая интерференция:
1. Заимствования из китайского языка достаточно частотны
в речи потомков русских переселенцев в Трехречье. Они используют
их в двух основных функциях: 1) для называния реалий китайской
действительности, не имеющих обозначения в русском языке:
Картами играть ушла // Da majiang //; 2) для уточнения понятия,
названного русским словом, используют китайский эквивалент:
Грибы по-китайски «mogu» // А грузди ещё есть в Караванной // Всё
есть // и др.
Лингвистика и язык
2. Кальки, представляющие собой буквальный перевод на русский
язык китайского сочетания и использование его в своей русской речи.
Так, словосочетание сердцу неловко используется вместо сердце
болит. Происходит это потому, что в китайском языке для обозначения
болезни или недомогания используют выражение 不舒服 (bùshūfu),
что дословно значит «некомфортно, неудобно».
Также отмечено использование словосочетаний больша девка,
младша девушка в значении «старшая дочь», «младшая дочь». У слова
大 (dà) в китайском языке есть значения «большой» и «старший», а у
слова 小 (xiǎo) – «маленький» и «младший». Значения «старший» и
«младший» появляются у слов «маленький» и «большой» в русской
речи билингвов по аналогии с китайским языком.
х
х
, суп
Итак, в ходе проведенного исследования было выявлено, что представители второго и третьего поколений переселенцев из России в
китайское Трехречье говорят на русском диалекте, испытавшем влияние китайского языка – интерференцию. Некоторые особенности произношения наших информантов, которые можно интерпретировать
как обусловленные интерференцией (неразличение звонких и глухих
согласных: пензия, сабоги; произношение согласных с придыханием:
лук
; твердое произношение аффрикаты <ч>), совпадают с
диалектными особенностями, характерными для русских говоров
Забайкалья, и в этом случае системы разных языков пересекаются
и начинают поддерживать друг друга в речи языкового коллектива.
Было выявлено, что диалектные черты речи потомков переселенцев во втором и третьем поколениях соотносятся с говорами переходного типа на севернорусской основе. Это позволяет говорить об
особом варианте русского языка в восточном зарубежье, а именно
в Трехречье, который можно обозначить как трёхреченский вариант
русского языка в зарубежье.
Демонстрируя длительную сохранность, русский язык в китайском
Трёхречье вместе с тем демонстрирует и тенденцию к угасанию.
Китайский язык в настоящее время является доминирующим, что
влечет за собой в последующих поколениях трехреченцев отказ от
языка своих славянских предков.
ЛИТЕРАТ УРА
1. Абросимова О.Л. Фонетическая система русских говоров Читинской
области: автореф. дис. … канд. филол. наук. М., 1996. 26 с.
2. Вайнрайх У. Языковые контакты: состояние и проблемы исследования.
Киев: Вища школа, 1979. 264 с.
2022. № 68
3. Гордеева С.В. Русский язык в приграничном Китае: на материале речи
русских переселенцев в Китай 20–40-х гг. XX в. и их потомков: дис. ... канд.
филол. наук. Томск, 2014. 238 с.
4. Дэн Цзе. Позиционные закономерности русской фонетической системы
«в зеркале» китайского языка: дис. ... канд. филол. наук. М., 2012. 215 с.
5. Задоенко Т.П. Краткий очерк системы тонов современного китайского
языка // Вопросы китайской филологии. М., 1963. С. 191–219.
6. Игнатович Т.Ю. Современное состояние русских говоров севернорусского происхождения на территории Восточного Забайкалья: фонетические
особенности. М.: ФЛИНТА; Наука, 2011. 240 с.
7. Игнатович Т.Ю. Забайкальская русская народно-разговорная речь. Чита:
Забайкал. гос. ун-т, 2015. 176 с.
8. Кайгородов А.М. Русские в Трехречье (по личным воспоминаниям) //
Советская этнография. 1970. № 2. С. 140–149.
9. Оглезнева Е.А. Русский язык в восточном зарубежье (на материале
русской речи в Харбине). Благовещенск: Амур. гос. ун-т, 2009. 352 с.
10. Панова Р.С. Фонетическая интерференция в русской речи китайцев //
Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 22. С. 83–86.
11. Пляскина Е.И. Система консонантизма говоров сел Борзинского района
Читинской области // Сибирские говоры: функционирование и взаимовлияние диалектной речи и литературного языка. Красноярск: Изд-во Краснояр.
гос. пед. ин-та, 1988. С. 43–49.
12. Пустовалов О.В. Русский язык в восточном зарубежье (на материале
русской речи в Трехречье, Китай): дис. … канд. филол. наук. Улан-Удэ, 2022.
210 с.
13. Розенцвейг В.Ю. Языковые контакты, лингвистическая проблематика.
Л.: Наука, 1972. 81 с.
14. Спешнев Н.А. Фонетика китайского языка. Л.: Изд-во Ленинград. ун-та,
1980. 141 c.
15. Статистический ежегодник территорий Китая за 2019 год (информация
о деревнях) департамента государственного статистического управления
социально-экономического исследования сельских районов Китая. 2019.
Пекин: Национальное бюро статистики КНР, 2020. 461 с.
REFERENCES
1. Abrosimova, O.L. (1996) Foneticheskaya sistema russkikh govorov Chitinskoy
oblasti [Phonetic system of Russian dialects in Chita region]. Abstract of
Philology Cand. Diss. Moscow.
2. Vaĭnraĭkh, U. (1979) Yazykovye kontakty: sostoyanie i problemy issledovaniya
[Language contacts: status and research problems]. Kyiv: Vishcha shkola.
Лингвистика и язык
3. Gordeeva, S.V. (2014) Russkiy yazyk v prigranichnom Kitae: na materiale
rechi russkikh pereselentsev v Kitay 20–40-kh gg. XX v. i ikh potomkov [Russian
Language in Border China: Based on the Speech of Russian Settlers in China
in the 1920s–1940s 20th century and their descendants]. Philology Cand.
Diss. Tomsk.
4. Deng Jie. (2012) Pozitsionnye zakonomernosti russkoy foneticheskoy sistemy
“v zerkale” kitayskogo yazyka [Positional patterns of the Russian phonetic system
“in the mirror” of the Chinese language]. Philology Cand. Diss. Moscow.
5. Zadoenko, T.P. (1963) Kratkiĭ ocherk sistemy tonov sovremennogo
kitaĭskogo yazyka [A brief outline of the tone system of Modern Chinese]. In:
Rogachev, A.P. (ed.) Voprosy kitayskoy filologii [Questions of Chinese Philology].
Moscow: Moscow State University. pp. 191–219.
6. Ignatovich, T.Yu. (2011) Sovremennoe sostoyanie russkikh govorov
severnorusskogo proiskhozhdeniya na territorii Vostochnogo Zabaykal’ya:
foneticheskie osobennosti [The current state of Russian dialects of northern
Russian origin in the territory of Eastern Transbaikalia: phonetic features].
Moscow: FLINTA: Nauka.
7. Ignatovich, T.Yu. (2015) Zabaikal’skaya russkaya narodno-razgovornaya rech’
[Transbaikalian Russian colloquial speech]. Chita: Transbaikalia State University.
8. Kaygorodov, A.M. (1970) Russkie v Trekhrech’e (po lichnym vospominaniyam)
[Russians in Three Rivers (according to personal recollections)]. Sovetskaya
etnografiya. 2. pp. 140–149.
9. Oglezneva, E.A. (2009) Russkiy yazyk v vostochnom zarubezh’e (na materiale
russkoy rechi v Kharbine) [The Russian language in the Russian East foreign
countries (a case study of the Russian speech in Harbin)]. Blagoveshchensk:
Аmur State University.
10. Panova, R.S. (2009) Foneticheskaya interferentsiya v russkoy rechi
kitaytsev [Phonetic interference in the Russian speech of the Chinese]. Vestnik
Chelyabinskogo gosudarstvennogo universiteta. 22. pp. 83–86.
11. Plyaskina, E.I. (1988) Sistema konsonantizma govorov sel Borzinskogo
rayona Chitinskoy oblasti [The system of consonantism of dialects of the
villages of Borzinsky district, Chita region]. In: Sibirskie govory: funktsionirovanie
i vzaimovliyanie dialektnoĭ rechi i literaturnogo yazyka [Siberian dialects:
functioning and mutual influence of dialect speech and literary language].
Krasnoyarsk: Krasnoyarsk State Pedagogical University. pp. 43–49.
12. Pustovalov, O.V. (2022) Russkiy yazyk v vostochnom zarubezh’e (na materiale
russkoy rechi v Trekhrech’e, Kitay) [Russian Language in the Eastern Abroad (Based
on Russian Speech in Three Rivers, China)]. Philology Cand. Diss. Ulan-Ude.
13. Rozentsveig, V.Yu. (1972) Yazykovye kontakty, lingvisticheskaya problematika
[Language contacts, linguistic problems]. Leningrad: Nauka.
14. Speshnev, N.A. (1980) Fonetika kitayskogo yazyka [Phonetics of the Chinese
language]. Leningrad: Leningrad State University.
2022. № 68
15. China. (2020) Statisticheskiy ezhegodnik territoriy Kitaya za 2019 god
(informatsiya o derevnyakh) departamenta gosudarstvennogo statisticheskogo
upravleniya sotsial’no-ekonomicheskogo issledovaniya sel’skikh rayonov Kitaya
[The 2019 China Territory Statistical Yearbook (Village Information) of the
China Rural Socio-Economic Research Department of the State Bureau of
Statistics]. Beijing: National Bureau of Statistics of the People’s Republic of
China. (In Chinese).
Оглезнева Елена Александровна – доктор филологических наук, Томский госу
дарственный архитектурно-строительный университета (Россия).
Elena A. Oglezneva – Tomsk State University of Architecture and Civil Engineering
(Russia).
E-mail: eoglezneva@yandex.ru
Пустовалов Олег Викторович – кандидат филологических наук, Хэйхэский уни
верситет (Китай).
Oleg V. Pustovalov – Heihe University (China).
E-mail: pustovalowol@yandex.ru
Лингвистика и язык | Напиши аннотацию по статье | 299
УДК 81’27
UDC
DOI: 10.17223/18572685/68/16
Русская речь в китайском Трехречье:
языковые особенности
Е.А. Оглезнева1, О.В. Пустовалов2
1 Toмский государственный архитектурно-строительный университет
Россия, 634003, Toмск, Соляная площадь, 2
E-mail: eoglezneva@yandex.ru
2 Хэйхэский университет, Хэйхэ, Китай
E-mail: pustovalowol@yandex.ru
Авторское резюме
Анализируется русская речь потомков переселенцев из России в китайское
Трехречье, а именно в район Внутренняя Монголия КНР в XX в. Актуальность исследования обусловлена необходимостью изучения различных форм бытования
современного русского национального языка, в том числе в зарубежье. Источником
для изучения русского языка в китайском Трехречье выступили как устные, так и
письменные материалы, собранные авторами в 2017–2018 гг. во время научных
экспедиций в Русскую национальную волость Эньхэ (КНР). Исследование русской
речи потомков переселенцев из России в китайское Трехречье показало наличие
в ней отклонений от норм русского литературного языка. Это обусловлено бытованием русского языка в диалектной форме, а также интерференцией под влиянием
китайского языка. Установлено, что русские говоры Трехречья генетически связаны
с русскими говорами Восточного Забайкалья, а те, в свою очередь, – с севернорусскими говорами. Диалектные особенности русских говоров китайского Трехречья
позволяют отнести их к говорам переходного типа на севернорусской основе. Отсутствие внешних факторов влияния на диалектный русский язык со стороны других его идиомов обусловило консервацию названной диалектной формы русского
языка в Трехречье до начала XXI в. В статье рассматривается как диалектное своеобразие русской речи в Трехречье на разных уровнях языковой системы: в фонетике, морфологии, синтаксисе и лексике, так и случаи межъязыковой интерференции,
возникшие в результате влияния китайского языка на русскую диалектную систему.
Проанализирована фонетическая, морфологическая, синтаксическая и лексическая
интерференция и типичные случаи ее проявления. Определены факторы, которые
Лингвистика и язык
влияют на интенсивность проявления интерференции: поколение, образование,
профессия, языковая среда. Описание активных зон взаимодействия типологически
различных китайского и русского языков, детерминирование участков интерференции в русской речи билингвов позволило обнаружить «слабые участки» системы
русского языка в ситуации русско-китайского билингвизма. Выводы исследования
характеризуются новизной: изучен один из вариантов существования русского языка в зарубежье, а именно в восточном зарубежье – в китайском Трехречье, специфика которого проявляется в сохранении в нем русской диалектной основы и интерференции под влиянием китайского языка, что представляет собой малоизученный
факт русской языковой действительности в эмиграции.
|
русские делимитативное предикаты и семантика перфекта. Введение
Делимитативная деривация в русском языке представляет
собой образование делимитативных предикатов — глагольных
предикатов совершенного вида (СВ) с ограничительной («лимитативной» в терминологии В. А. Плунгяна [2011: 396–397]) семантикой — от соответствующих предикатов несовершенного вида
(НСВ) при помощи префикса по-. Ср. следующие иллюстрации:
(1а) Максимилиан Андреевич покашлял, потопал ногами, и когда
дверь кабинета открылась, и в переднюю вышел Коровьев,
Максимилиан Андреевич поклонился ему вежливо, но с достоинством, и сказал: ― Моя фамилия Поплавский…
[М. А. Булгаков. Мастер и Маргарита, часть 1 (1929–1940)]
(1б) Мы приехали, поели, спать легли, поспали, встали, посмо
трели кино, спать легли, встали.
[Разговоры ульяновских студентов //
Из коллекции Ульяновского университета, 2009]
(2а) Я немало помыкался по белу свету и могу сказать, что хо[А. И. Куприн. Собачье счастье (1986)]
(пример из работы [Петрухина 2000/2012])
рошо знаю жизнь.
(2б) Сегодня совершил подвиг — поубирал у себя в комнате.
[http://mirage-world.ucoz.ru/forum/48-13467-50]
1 Работа выполнена при поддержке гранта Президента РФ для
государственной поддержки ведущих научных школ РФ «Школа общего языкознания Ю. С. Маслова» НШ-1778.2014.6 и входит в Тематический план фундаментальных НИР СПбГУ «Петербургская лингвистическая традиция в свете современных направлений мировой лингвистики».
Приведённые выше примеры иллюстрируют, соответственно, употребления делимитативных предикатов в нарративном
(примеры (1а–б)) и в речевом (примеры (2а–б)) режимах2.
В настоящей статье мы сосредоточимся на примерах второго
типа — «речевых» — и на появлении в таких примерах у делимитативных предикатов перфектной («текуще-релевантностной»)
интерпретации.
Примечание. Необходимо учитывать, что процесс образования
делимитативных предикатов по многим свойствам отклоняется от прототипического словообразования, приближаясь к собственно грамматическим явлениям, к словоизменению. Так, делимитативный показатель
по- имеет практически абсолютную продуктивность, он семантически и
морфологически регулярен и его семантику можно считать собственно
грамматической. Употребление показателя отличается систематичностью: показатель является выбором «по умолчанию» в нескольких семантических контекстах. К примеру, он систематически используется
для «встраивания» непредельных глаголов в нарративную цепочку —
ср. Петя вышел из дома, *(по)гулял, вернулся.
Мы считаем, что в грамматической системе русского языка делимитативному значению можно присвоить статус как минимум «квазиграммемы» (в терминологии [Плунгян 2011: 66–70]). Для базового грамматического значения, выражаемого делимитативными предикатами, можно
предложить следующую формулировку: ‘На протяжении немоментального
времени ассерции («окна наблюдения») реализуется только срединная стадия ситуации; в конце времени ассерции ситуация прекращается; время
ассерции не пересекается с временем отсчёта (= неодновременность)’.
Подробнее о семантике русских делимитативных предикатов и об их
грамматическом статусе см. в [Федотов, Чуйкова 2013].
Наблюдения и выводы, представленные в статье, опираются,
помимо авторской интроспекции, на данные анализа коллекции из
200 предложений, содержащих делимитативные предикаты. Эти
предложения были получены из разных источников: по результатам
2 Мы следуем концепции Е. В. Падучевой [Падучева 1996/2011:
258–284], в рамках которой выделяется три режима интерпретации дейктических элементов: речевой (На столе лежит книга; Петя включил свет
час назад), нарративный (Петя пришёл домой и включил свет. На столе
лежала книга), а также синтаксический (Я видел, что на столе лежит
книга / что Петя включил свет). Отметим, что синтаксический режим далее рассматриваться не будет (хотя можно предположить, что в отношении
интерпретации делимитативных предикатов он будет подобен речевому).
(несистематических) запросов в Национальном корпусе русского
языка (НКРЯ; http://www.ruscorpora.ru) и в поисковых системах Яндекс и Google; также привлекались примеры из других исследований, затрагивающих проблематику делимитативной деривации. Отдельно в целях проверки выдвинутых гипотез был произведён анализ всех вхождений в устном корпусе НКРЯ ряда глаголов: погулять (100), поработать (220), посидеть (204), полежать (20), поспать (42), поболеть (1), поделать (3), почитать (126) в формах
изъявительного наклонения прошедшего времени. Также было проанализировано некоторое количество употреблений менее тривиальных делимитативных предикатов повникать, позаставлять, поубирать и попереводить, полученных при помощи поисковой системы Яндекс.
2. Перфектные употребления делимитативных предикатов
в речевом режиме — основные положения и обзор материала
Делимитативные предикаты ведут себя различным образом
при употреблении в нарративном и в речевом (диалогическом)
режиме.
В нарративном режиме (приведённые выше примеры (1а–б))
мы наблюдаем простое «встраивание» не достигающих предела ситуаций в нарративную цепочку.
При употреблении же в речевом режиме (примеры (2а–б))
делимитативные предикаты (в формах прошедшего времени)
обязательно выражают, как нам представляется, перфектное значение3. Определим здесь его следующим образом: ‘В момент речи
ситуация P обладает текущей релевантностью4’.
Аргументы в поддержку тезиса об обязательности перфектной интерпретации в речевых употреблениях мы приведём в
3 Отметим, что о перфектном значении в подобных употреблениях
делимитативных предикатов говорилось и ранее — ср. [Dickey 2006: 20].
4 Термин «текущая релевантность» (current relevance) мы будем использовать в понимании [Dahl, Hedin 2000]. По-видимому, к текущей
релевантности можно отнести наличие причинно-следственной или логической связи, а также «актуальность», важность ситуации для участников
коммуникативного акта. Также, в отличие от экспериенциального значения
(см. раздел 4 и сноску 14), собственно перфектное значение (значение
текущей релевантности) указывает на конкретную реализацию ситуации.
следующем разделе, пока же продемонстрируем более наглядно,
о каких именно случаях идёт речь.
Среди рассматриваемых употреблений можно обнаружить
по крайней мере два различных типа перфектной интерпретации.
В примере (2а) и в приведённом ниже примере (3) представлены случаи «причинной» текущей релевантности — высказывание выполняет дискурсивную функцию объяснения сложившегося положения вещей (ср. [Dahl, Hedin 2000: 393]). В примере (2а) ситуация-референт ‘немало помыкался по белу свету’
представляется как объяснение, подтверждение того факта, что
сейчас говорящий ‘хорошо знает жизнь’. В примере (3) ситуацияреферент ‘поспал на закате (и перегрелся)’ приводится в качестве
одной из возможных причин другого положения вещей — один
из участников диалога плохо себя чувствует.
(3) — С чего это у тебя такая р е а к ц и я5? Воды может
нахлебался?
— Перегрелся наверно правда, может правда на закате
поспал…
— Л о б когда б о л и т, когда чё, когда мигрень?
[Разговоры в компании у костра //
Из коллекции Саратовского университета, 2002]
В примере (2б) и примере (4) скорее представлен случай
«актуальности» ситуации для коммуникантов (ср. [Dahl, Hedin 2000: 391–392]):
(4) — [входит в лифт] Вам какой?
— Десятый.
— [молча нажимает кнопку своего этажа, который ниже]
Погуляли?
— Да, х о р о ш о.
— Сегодня погода хорошая, первый день весны…
[Разговоры в лифте // М. В. Китайгородская,
Н. Н. Розанова. Речь москвичей: Коммуникативно-
культурологический аспект. М., 1999, 1991–2002]
5 Здесь и далее в этом разделе р а з р я д к о й будут отмечаться
языковые единицы, указывающие на следствие или «эффект» ситуации,
выраженной делимитативным предикатом.
В тех же примерах (4) и (2б) можно усмотреть также семантику, близкую к семантике «результативного» перфекта6. С
одной стороны, ситуация ‘убирать комнату’ в примере (2б) не
достигает своего естественного предела, а ситуация ‘гулять’ и вовсе
является в принципе непредельной — то есть у обеих ситуаций не
реализуется либо вообще отсутствует специализированная результирующая стадия. С другой стороны, обе ситуации всё же порождают некоторый (побочный) эффект — чувство удовлетворения от
собственного труда или от прогулки. Причём этот эффект явно
сохраняется в момент речи — подобно лексически закреплённой
результирующей стадии при собственно результативном перфекте.
С вышесказанным можно связать также следующее наблюдение. При речевых употреблениях делимитативных предикатов
зачастую обнаруживаются обстоятельства оценки накопленного
эффекта — хорошо, отлично, серьёзно, плодотворно, достаточно, немало (ср. пример (2а) выше), разг. ничего и др., либо
аналогичные по функции междометия (ср. О, погуляли-то; Ух,
погуляли!)7:
(5) Вот… вам за работу, вы х о р о ш о поработали, мы вас
задержали… Пожалуйста, не возражайте!
[Кира Муратова и др. Настройщик, к/ф (2004)]
(6) Да. В общем так и н т е р е с н е н ь к о посидели.
[Разговор двух студенток при встрече (2000-2005)]
При этом для употреблений делимитативных предикатов в
нарративных клаузах присутствие таких единиц, напротив, нехарактерно:
(7) Нашёл я его, познакомились, съездили к нему на дачу в Малы,
побеседовали там, (??интересненько) посидели, немножечко выпили.
[Псковское братство. Д/ф из цикла «Письма
из провинции» (ТК «Культура») // Т/к «Культура», 2009]
6 Ср. англ. England has declared war on Germany ‘Англия объявила войну Германии [и сейчас они находятся в состоянии войны]’
[Dahl, Hedin 2000: 390].
7 Данные наблюдения также согласуются с наблюдениями
С. Дикки [Dickey 2006: 19–22].
(8) Мы приехали, поели, спать легли, ( ?хорошо) поспали, вста
ли, посмотрели кино, спать легли, встали.
[Разговоры ульяновских студентов //
Из коллекции Ульяновского университета, 2009]
Примечание: В работе [Dickey 2006: 21–22] приводятся примеры
из нарративного режима, которые могут показаться противоречащими
только что высказанному тезису, ср. следующий пример:
(9) Мы п р е к р а с н о поели, с л а в н о поболтали, выпили немного
чудесного вина — в общем, атмосфера воцарилась самая что ни
на есть отменная.
Однако этот и другие подобные примеры, как нам представляется, предполагают на самом деле не цепочки событий, а ретроспективность, «обзор» произошедшего (и имевшего эффект) к определённому
моменту в прошлом. По-видимому, участники не выполняли все эти
действия последовательно — действия подаются как независимо внесшие вклад в воцарившуюся к описываемому моменту атмосферу. Таким
образом, и здесь мы имеем дело со случаями перфектной интерпретации
(в плане прошедшего) — использование оценочных обстоятельств в
таком случае оказывается вполне закономерным.
В завершение обзора приведём также несколько примеров
из русско-английского параллельного корпуса НКРЯ. Показательно, что при переводе русского делимитативного предиката в речевом режиме в английском последовательно используются формы
непрогрессивного перфекта — ср. примеры (10)–(11):
(10) Ну, ну… чего же ты плачешь? Пожил, и слава богу! Не
бось, шесть десятков прожил — будет с тебя!
[А. П. Чехов. Горе (1885)]
Come, come!.. What are you crying for? You’ve lived your life,
and thank God for it! I suppose you have had sixty years of it —
[Anton Chekhov. Sorrow]
that’s enough for you!…
(11) Конечно, товарищи, благодаря вот вам, благодаря всех
рабочих, которые действительно поработали не за страх,
а, товарищи, за совесть.
[И. А. Ильф, Е. П. Петров. Двенадцать стульев (1927)]
Yours, of course, Comrades-and that of all workers who have
really worked, not from fear, Comrades, but from conscience.
[Ilya Ilf, Evgeny Petrov. The Twelve Chairs]
При этом в нарративном режиме (в собственно нарративных клаузах) в английском закономерно используются формы
простого прошедшего:
(12) В первое время Машенька, чтоб скучно не было, взяла к
себе мать; та пожила до родов, когда вот этот самый
Кузька родился, и поехала в Обоянь к другой дочке …
[А. П. Чехов. Бабы (1891)]
At first Mashenka got her mother to stay with her, that she mightn’t be dull all alone; she stayed till the baby — this very Kuzka
here — was born, and then she went off to Oboyan to another
[Anton Chekhov. Peasant Wives]
married daughter’s …
3. Перфектность (текущая релевантность) —
импликатура или полноправный компонент
значения делимитативных предикатов?
Итак, как уже было сказано выше, мы предполагаем, что в
речевом режиме делимитативные предикаты в формах прошедшего времени обязательно приобретают перфектную интерпретацию8 — а следовательно, перфектный компонент является частью
их значения. В этом разделе мы приведём аргументы в поддержку приведённого тезиса.
С одной стороны, известно, что перфектная интерпретация
вообще свойственна всем русским глаголам СВ при употреблении их в речевом режиме (ср. [Падучева 1996/2011: 154; Ландер
2003]). Ср. следующие примеры из устной речи и новостных заголовков:
(13) Потому что я пришла, и есть на ком отыграться.
[Беседа участников реалити-шоу «Дом-2»,
ТНТ // практиканты, 2005]
(‘пришла — и всё ещё здесь’)
(14) Они нашли смысл в этом союзе, используют политически.
[Беседа в Новосибирске //
Фонд «Общественное мнение», 2004]
(‘нашли — и теперь союз для них имеет смысл’)
8 Возможное исключение составляет класс случаев нерематичес
кого употребления, о которых см. далее в разделе 4.
(15) В Якутии нашли крупное месторождение золота. …
Прогнозный ресурс объекта — 200 тонн золота.
[http://sochi-24.ru/print/60143.html]
(‘нашли — и теперь будут разрабатывать’)
Тем не менее, в отличие от делимитативных предикатов,
другие классы глаголов СВ — в первую очередь «трансформативные»9 глаголы — в речевом режиме могут и не иметь перфектной интерпретации (в том числе при употреблении в составе
ремы). Для них она частотна, но необязательна. Ср. следующие
сконструированные примеры, где в сильном контексте перфектная интерпретация у трансформативных глаголов СВ легко
отменяется:
(16) [Какие события случились в Вашей семье в 1960-х?] Ну, к
примеру, в 1967-ом отец купил свою первую машину.
(высказывание допускает, что машина уже давно снова
продана, что отца нет в живых — и событие уже является простым биографическим фактом, не имеющим актуальности для
настоящего момента)
(17) [Что Вы знаете о Великой Отечественной войне?] Великая Отечественная война началась 22 июня 1941 года.
(высказывание отнюдь не предполагает, что Великая Отечественная война продолжается на момент речи — ср. пример в
сноске 6)
Похожие примеры с трансформативными глаголами СВ в
речевом режиме можно найти и в записях реальной устной речи:
(18)
[Экскурсовод сообщает разнородные факты о зданиях на
Пьяцца деи Мираколи в Пизе и о самой площади] … Ээ…
считается, вы знаете, что Ференц Лист, композитор, побывав именно на этой площади, после этого написал своё
произведение «Пляска смерти» …
[Рассказ экскурсовода о Пизе (Италия) //
Из коллекции НКРЯ, 2009]
9 Глаголы СВ, которые указывают на достижение естественного
предела — типа открыть, прийти, купить, написать (термин
Х. Р. Мелига).
(19)
… Вот этот год он памятен тем, что именно… э-э-э…
Именно 250 лет тому назад 28 сентября, вот родился в
Страсбурге Франц Белль. Этот год юбилейный. …
[Выступления на празднике в п. Белогорка //
Из коллекции С. Леонтьевой, 2008]
Однако с делимитативными предикатами наблюдается обратное. В аналогичном ненарративном контексте называния единичного факта из прошлого (в котором явно отсутствует текущая релевантность) они оказываются неприемлемыми. Ср. следующие пары
сконструированных примеров, в которых используется контекст
единичного факта из биографии покойного vs. живого человека10:
(20)
??[Представляете себе,] покойный Иван Иванович в
молодости поработал учителем (/ OK…работал…).
— ср. в контексте, допускающем перфектную интерпрета
цию:
(20ʹ) OKЯ в молодости поработал учителем (поэтому теперь
з н а ю, что такое иметь дело с детьми).
(21) [Единичный факт из жизни писателя:] ??Пушкин пожил
некоторое время в Одессе (/ OK…жил…).
— ср. в контексте, допускающем перфектную интерпрета
цию:
(21ʹ) OKВ молодости Петя пожил некоторое время в Одессе (и
до сих пор с ч и т а е т те дни одними из самых счастливых
в его жизни).
В пользу обязательности перфектной интерпретации делимитативных предикатов в речевых употреблениях можно также
привести другой аргумент.
10 На неудачность использования форм английского Перфекта в
таких контекстах указывал ещё Н. Хомский. Ср. пример из [Chomsky 1972] (цитируется по [Borik 2006: 152]): #Einstein has lived in Princeton (из высказывания следует ошибочный вывод, что Эйнштейн всё ещё
жив).
В случаях «результативного перфекта» (см. сноску 6) указание на сохранение результата ситуации в точке отсчёта не должно отменяться контекстом. Так, английское предложение I have lost my glasses ‘Я потерял очки’ будет неприемлемо в контексте, предполагающем, что очки уже снова найдены11 [Iatridou
et al. 2002: 156].
Учитывая обсуждавшееся выше сходство некоторых употреблений делимитативных предикатов с результативным перфектом, можно попытаться применить тест на «отмену результата» и
к ним. Предположим, если из контекста ясно, что «эффект», накопленный от вовлечённости в ситуацию, уже (или изначально) отсутствует, то употребление делимитативного предиката будет нежелательным.
Действительно, как показывают следующие примеры, употребление делимитативного предиката в таких случаях затруднено
(более удачным кажется «общефактический» НСВ; см. об этом в
разделе 5):
(22) Ну что, Сеня, погулял? Теперь давай работать.
[Павел Арсенов, Кир Булычев.
Гостья из будущего, к/ф (1984)]
(погулял → сейчас отдохнувший, поэтому можно работать)
(22ʹ) OKНу что, Сеня, ты ведь гулял — а сейчас снова т а к о й
у с т а л ы й, что н а д о т е б е о п я т ь и д т и г у л я т ь.
(22ʹʹ) ?Ну что, Сеня, ты ведь погулял — а сейчас снова т а к о й
у с т а л ы й, что н а д о т е б е о п я т ь и д т и г у л я т ь.
(23) Так, девочки, поработали — теперь можно и отдохнуть.
[Александр Стриженов, Андрей Курейчик.
Любовь-морковь, к/ф (2007)]
(поработали → устали и/или что-то сделано)
(23ʹ) OKТак, девочки, вы вроде работали — а результата не видно.
(23ʹʹ) ?Так, девочки, вы вроде поработали — а результата не
видно.
11 За исключением возможного только в специальном контексте
экспериенциального прочтения: ‘Я (уже) терял очки’.
Наконец, отметим также встреченную нами в материале
устной речи конструкцию «поделал и хватит». Она по своей
семантике предполагает перфектную интерпретацию (наличие
достаточного накопленного эффекта от вовлечённости в ситуацию) — и при этом требует использования в своём составе именно делимитативного предиката (*сделал и хватит / *делал… /
*долго делал… / *проделал весь день…).
(24) Вы уж меня извините, я за мужем пришла. Погулял, потре
пался, и хватит.
[Глеб Панфилов, Евгений Габрилович.
Начало, к/ф (1970)]
Таким образом, русская делимитативная деривация функционально оказывается своеобразным специализированным «текущерелевантностным» перфектом. При этом используется это грамматическое средство только применительно к не достигающим предела (или не соотнесённым с пределом) ситуациям.
4. Нерематические употребления делимитативных предикатов
Положение об обязательном наличии перфектного компонента в значении делимитативных предикатов в речевом режиме, по-видимому, нельзя распространить на случаи их использования вне
ремы.
Такое использование делимитативных предикатов (речевое
нерематическое) принципиально возможно — ср. примеры ниже
(рема подчеркнута). Перфектная интерпретация в этих случаях, как
кажется, не является обязательной, хотя и остаётся возможной:
(25) Игорь сегодня в с е г о д в а ч а с а поиграл на скрипке, ут(пример из работы [Mehlig 1994]).
ром и вечером по часу
(26) Я поболел в с е г о н е д е л ю
(пример из работы [Петрухина 2000/2012]).
(27) А почему она [игрушечная машинка] разрядилась-то? Я
в с е г о п я т ь р а з поиграла ей. А?
[Разговоры на рынке (2008)]
(28) По вашей информации приняты своевременные меры, лица,
подозреваемые в злоупотреблениях, задержаны. Так что поработали вы не зря. Спасибо вам.
[Александр Миндадзе, Вадим Абдрашитов.
Плюмбум, или Опасная игра, к/ф (1986)]
Примечание. Как представляется, при этом явно нерематические
употребления делимитативных предикатов для речевого режима скорее
нехарактерны — в нашей коллекции примеров из устного корпуса НКРЯ
они единичны. Также в устном корпусе не удалось обнаружить ни одного употребления делимитативного предиката после вопросительных
слов (К т о (уже) погулял?) или после слов только, это, именно, маркирующих в качестве ремы один из актантов глагола (Э т о м ы поработали, а не вы). Впрочем, сами по себе употребления обоих этих типов представляются авторам приемлемыми.
Отметим, что снятие обязательности перфектной интерпретации делимитативных предикатов вне ремы согласуется с типологическими наблюдениями. Известно, что перфектная семантика в языках мира «предпочитает» вхождение в состав ремы, что
объясняется наличием у перфектного значения ингерентного фокуса (рематичности). В некоторых языках, где существуют сильнограмматикализованные показатели предикатного vs. аргументного фокуса12, показатели перфекта и вовсе «блокируют» маркирование этого противопоставления. То есть в высказывании с
формой перфекта фокус может быть только предикатный. К
примеру, так дело обстоит в языке гбари (< нупоидные < бенуэконго) [Hyman, Watters 1984: 247–248].
5. Противопоставленность делимитативных предикатов
в речевом режиме «общефактическому» НСВ
По-видимому, в речевом режиме делимитативные предикаты в рассмотренной функции оказываются также семантически
противопоставлены «общефактическим» употреблениям предикатов НСВ (ср. спал, сидел).
Формы прошедшего времени глаголов НСВ в речевом режиме, в отличие от делимитативных предикатов, не могут получать собственно перфектную — конкретную текуще-релевантно
12 Эти показатели указывают на вхождение в рему либо преди
ката, либо одного из его аргументов.
стную — интерпретацию. Ср. сконструированные примеры (29а)
и (29б) ниже.
(29а) Я (сегодня) поспал.
(текущая релевантность: (ожидаемая) единичная конкретная ситуация сна осуществилась, и это актуально — к примеру,
человек страдает бессонницей уже несколько дней, а сегодня ему
наконец удалось полноценно поспать, и он чувствует себя лучше)
(29б) Я (сегодня) спал.
(либо экспериенциальное — говорящий сообщает, что не
хочет спать, поскольку в последнее время уже вовлекался один
или несколько раз в ситуацию сна, — либо «экзистенциальное»
прочтение ([Что ты сегодня делал?] Я спал) — но не текущерелевантностное)
По-видимому, в формах прошедшего времени в речевом
режиме глаголы НСВ могут передавать только два ретроспективных13 значения. Это либо «общефактическое» экспериенциальное
значение14 (первая интерпретация примера (29б)), либо же более
общее «экзистенциальное» значение15 (вторая интерпретация
примера (29б), ср. также варианты в скобках в примерах (20) и (21)).
13 Имеется в виду противопоставление значений с «синхронной»
и «ретроспективной» точкой отсчёта в [Падучева 1996/2011: 9–23]. Отметим, что глаголы НСВ могут, в принципе, выражать в речевом режиме также дуративное (актуально-длительное) значение — ср. [Что
Вы делали сегодня в полдень?] В полдень я выступал на конференции.
Однако дуративное значение в обсуждаемом противопоставлении не
участвует, поскольку является синхронным, а не ретроспективным.
14 Экспериенциальное значение: ‘Характеристика участника такова, что он уже вовлекался в подобную ситуацию по крайней мере
один раз в неопределённом прошлом’ — ср. Выступали ли Вы (когданибудь) на конференции? Да, (однажды / несколько раз) выступал. Это
же значение называется «экспериентивным» в [Вострикова 2010].
15 «Экзистенциальное значение» — термин, предложенный в
[Вострикова 2010: 8–10] для значения, близкого к экспериенциальному,
но лишённого идеи характеризации — ср. Должна быть у вас моя карточка, я записывался (утверждается существование ситуации в неопределённом прошлом) [там же: 9]. Не следует путать с термином «обще
Аналогичные результаты даёт рассмотрение примеров из
устной речи и попытка замены в них делимитативных предикатов
предикатами НСВ:
(30) Сегодня вышел из бюджета. С Аллой посидели в «Юбилейном», раз пять только челентановскую «Сюзанну» заказывал, то, сё.
[Г. Бежанов, А. Эйрамджан.
Где находится нофелет?, к/ф (1987)]
(«причинная» текущая релевантность: ‘посидели — и по
этому вышел из бюджета’)
(30ʹ) Сегодня вышел из бюджета. С Аллой сидели в «Юбилей
ном»…
(в этом случае второе предложение уже не воспринимается
как объяснение факта, сообщённого в первом предложении; оно
может иметь либо дуративное прочтение (и начинать собой нарратив, ср. Мы сидели в кафе. Вдруг ко мне подошёл мужчина. Он
спросил, помню ли я его…), либо, с меньшей вероятностью, «экзистенциальное» (ср. [Что вы сегодня делали?] Сидели в кафе,
ходили в кино и на танцы) — но не текуще-релевантностное)
Отдельного рассмотрения в связи с обсуждаемыми явлениями заслуживает также противопоставление в русском языке
в речевом режиме конструкций с уже — «уже + СВ» и
«уже + НСВ».
Конструкция «уже + СВ» в речевом режиме с любым предикатом СВ всегда выражает конкретную текуще-релевантностную семантику (в сочетании с фазовой семантикой и семантикой
нарушенного ожидания):
(31а) Я уже сделал уроки.
(собеседнику предположительно интересно, совершился или
не совершился конкретный единичный факт выполнения домашнего задания; возможно, также предполагается нарушение
ожиданий собеседника — он не ожидал, что в данный момент факт
(уже) совершился; наконец, налицо семантика результативного
перфекта — ‘домашнее задание сейчас является выполненным’)
фактическое экзистенциальное», введённым Е. В. Падучевой для того
значения, которое здесь называется экспериенциальным.
Конструкция «уже + НСВ» в речевом режиме, напротив,
всегда выражает экспериенциальную семантику — обозначает
сам факт вовлечения участника в ситуацию безотносительно к
кратности:
(31б) Я уже делал уроки.
(то есть ‘один или несколько раз вовлекался в эту ситуацию’; возможная естественная интерпретация: ‘сегодня я уже
достаточно времени потратил на это и больше не хочу’)
Немаловажно, что точно таким же образом ведут себя в сочетании с уже делимитативные предикаты (подобно «уже + СВ»
— только текуще-релевантностная интерпретация) и предикаты
НСВ,
(подобно
непредельные
«уже + НСВ» — только экспериенциальная интерпретация).
Ср. следующую пару сконструированных примеров:
обозначающие
ситуации
(32а) Я уже погулял.
(как и предполагалось, один конкретный раз; уже вернулся;
актуален факт завершения ситуации)
(32б) Я уже гулял.
(один или несколько раз; ‘хватит, больше не пойду’)
Ср. аналогичную пару примеров из устной речи:
(33) Димок, ты уж погулял? Что-то очень быстро сегодня.
[Илья Фрэз, Вольф Долгий. Я купил папу, к/ф (1962)]
(из контекста понятно, что неожиданным оказалось именно
раннее завершение конкретной единичной запланированной прогулки, а не факт гуляния в принципе)
(34) — Поспали-поели-поспали… идите гулять, на улице хорошо.
— Мы уже гуляли.
[Домашний разговор //
Из материалов Ульяновского университета, 2006]
(один или несколько раз; ‘больше не хотим’)
6. Выводы
В статье мы попытались показать, что рематические речевые
употребления претеритных форм делимитативных предикатов прак
тически обязательно получают перфектную интерпретацию. Это
свойство отличает их от других предикатов СВ (в первую очередь
трансформативных), у которых, независимо от их рематичности,
перфектная интерпретация легко отменяется.
При этом в речевом режиме делимитативные предикаты
оказываются семантически противопоставлены «общефактическим» употреблениям предикатов НСВ. Первые выражают, повидимому, собственно перфектное (конкретное текуще-релевантностное) значение (Я поспал; Я уже погулял), а вторые — экспериенциальное
общее
«экзистенциальное» значение (Я спал; Я уже гулял).
(экспериентивное)
более
или
Таким образом, делимитативная деривация функционально
выступает в русском языке (пусть и ограниченно с точки зрения
контекста: только в речевом режиме и только в рематических
употреблениях) в роли текуще-релевантностного перфекта, используемого специализированно — при референции к не достигающим
предела или не соотнесённым с пределом ситуациям. Роль «неперфектного» грамматического средства в аналогичных условиях выполняют предикаты НСВ.
| Напиши аннотацию по статье | М. Л. Федотов, О. Ю. Чуйкова
ИЛИ РАН, СПбГУ, Санкт-Петербург
РУССКИЕ ДЕЛИМИТАТИВНЫЕ ПРЕДИКАТЫ
И СЕМАНТИКА ПЕРФЕКТА1
1. |
русский глаголы вид в его свыазыах с переводом. Ключевые слова: русская грамматика, немецкая грамматика, глагольный вид в русском язы
ке, практика перевода, РКИ.
RUSSIAN VERBAL ASPECT AND GERMAN-RUSSIAN TRANSLATION
Larissa E. Naiditch1, Anna V. Pavlova2
1 The Hebrew University of Jerusalem. Mt. Scopus Campus, Humanities 4502, Jerusalem 9190501, Israel
2 University of Mainz, An der Hochschule 2, 76726 Germersheim, Deutschland
The paper deals with the Russian verbal aspect in its relation to the translation from German into
Russian. The problems encountered thereby are caused by the lack of the corresponding category in
German and the need to choose one of the aspect forms in Russian. The article examines several types
of these difficulties and provides their classification; the reasons for translator’s possible decisions are
described. Refs 12.
Keywords: Russian grammar, German grammar, verb aspect in Russian, translation practice,
Russian as a foreign language.
1. введение: постановка задачи
В данной статье русский глагольный вид рассматривается в связи с трудностями перевода с немецкого языка на русский. Проблемы такого рода, хорошо известные в переводческой работе, возникают уже на этапе обучения русскому языку как
иностранному, а также в преподавании теории и практики перевода. Следует отметить, что в центре нашего внимания находится чисто языковая сторона перевода.
Проблематика соотношения эквивалентности и адекватности, как и вопросы влияния культурного фона и прочих не собственно лингвистических составляющих на
перевод, здесь не обсуждаются. Авторам известно, что те переводческие решения,
которые являются эквивалентными и предлагаются здесь как подходящие варианты
переводов, в реальных текстах могут оказаться отброшены как негодные из-за привходящих не собственно языковых обстоятельств. Это не отменяет, однако, необходимости помнить о лингвистической природе переводческой деятельности и чисто
языковых соответствиях, поиск которых — первоочередная задача переводчика.
Как известно, категория вида в русском языке не имеет параллели в немецком.
Противопоставление предельных / непредельных глаголов в немецком, которым
уделялось большое внимание в литературе [1, с. 171–176; 2, с. 316–320], не соответствует русскому виду. Немецкий глагол erblühen может быть переведен и как расцвести, и как расцветать. Таким образом, в русском имеется дополнительная по вал такие ситуации Уриэль Вайнрайх [3, с. 18]). К какому разряду этой категории
отнести переведенный с немецкого глагол — этот вопрос и является камнем преткновения.
Русский глагольный вид в некоторых отношениях — явление поистине загадочное. Ему посвящена огромная научная литература (обзор и направления аспектологии см.: [4]). В последние годы усилился интерес к расхождениям между семантикой глагольного вида в строго лингвистическом смысле слова и его прагматикой,
а также к когнитивным процессам, связанным с этой грамматической категорией
при речепорождении и восприятии (см. лишь некоторые исследования последних
лет: [5, с. 34–245; 6; 7; 8]). Одна из загадок заключается в том, что русскоязычные
дети, даже осваивая язык, делая ошибки в лексике, в грамматическом числе, в грамматическом лице, практически не делают ошибок в глагольном виде [9, с. 411–425].
Вспоминаются слова Ю. С. Маслова: «Внимательное изучение категории СВ/НСВ
в славянских языках обнаруживает большую неоднородность ее смыслового наполнения. В различных типах употребления категориальное значение СВ и НСВ
получает ту или иную конкретизацию <…>» [2, с. 36]. Сложное сочетание категориальных и частных видовых значений [10, с. 99–121] приводит к тому, что предоставить учащимся-иностранцам единое правило употребления вида оказывается
невозможным. На занятиях по русской грамматике и орфографии с русскоязычными учащимися тему глагольного вида можно обсудить весьма кратко (разумеется, если речь не идет о теоретической грамматике для филологов-славистов)
и потратить лишние часы на более сложные для них темы — например, написание
«н» в причастиях, умение различать «не» / «ни» или согласование деепричастий.
В большинстве русских грамматик для иностранцев в разделе «Глагольный вид»
содержится указание на употребление НСВ для обозначения процесса или многократно повторяющегося действия и СВ для описания результата или однократно
повторяющегося действия. Этих объяснений явно недостаточно, так как множество случаев употребления глагольного вида под них не подпадает. Известно, что
иностранцы, даже хорошо и бегло говорящие по-русски, почти никогда не могут
избежать ошибок в глагольном виде. Даже активная практика не помогает его правильному использованию. Для грамотной речи в сфере употребления глагольного
вида требуется в первую очередь интуиция — то, что именуется не вполне научным
термином «чувство языка». Учащиеся-иностранцы обречены на «видовые ошибки». Так, фраза Gebrauchsgegenstände gehen vorzugsweise wenige Wochen nach Ablauf
der Garantie kaputt переводится студентом шестого семестра как *Предметы потребления обычно сломаются через несколько недель после истечения гарантийного срока. Очевидно, что за этой ошибкой стоит, с одной стороны, забвение правила
о том, что в описаниях обычного хода вещей участвует НСВ, с другой — желание
через выбор СВ подчеркнуть результативность совершаемого действия ломаться.
Ошибки в выборе русского глагольного вида отмечаются и в русской речи второго или третьего поколения русских эмигрантов, недостаточно освоивших унаследованный язык (heritage language): Я обязательно хочу покупать этот диск [11,
с. 380–381].
Как уже сказано, правил, которые студенты узнают из грамматик, для точного выбора глагольного вида оказывается недостаточно. Да их часто и нет; скорее мендовать не употреблять глаголы разного вида в роли однородных сказуемых, так
как глаголы разного вида плохо сочетаются в качестве однородных членов предложения: *Она читала письмо и заплакала. Но можно ли рассматривать это как
правило? Стоит лишь включить в предложение наречие типа вдруг — и оно уже не
действует: Она читала письмо и вдруг заплакала. Не действует оно и для деепричастий: Читая письмо, она заплакала. Да и без этих преобразований мы сталкиваемся со случаями нарушений данной рекомендации: Она повторила свою роль, на
ходу низко кланялась и несколько раз потом качала головою, наподобие глиняных
котов, говорила на крестьянском наречии, смеялась, закрываясь рукавом, и заслужила полное одобрение Насти (А. С. Пушкин).
Нет четких правил и по употреблению повелительного наклонения в связи
с глагольным видом. Императив иногда образуется то от одной, то от другой видовой формы глагола, в зависимости от оттенков его лексического значения или
от тонкостей стиля. Например: Закройте óкна, но Закрывайте заседание (и нельзя:
*Закройте заседание); Сядьте и расскажите, как было дело. / Ну, садитесь, рассказывайте, что Вы успели сделать. Такие частности в грамматиках обычно не обсуждаются, в то время как из них-то в основном и состоит реальное словоупотребление со всеми его потенциальными переводческими проблемами.
Еще одной серьезной проблемой для студентов является варьирование или
устойчивость глагольного вида во фразеологии. В словарях, даже в специальных
фразеологических, не фиксируется, можно ли менять вид глагола в том или ином
выражении или это запрещено. Рубить с плеча, бить баклуши или зарубить себе
на носу — это тот случай в идиоматике, когда вид глагола менять нельзя; а в идиомах сбиться/сбиваться с ног или забивать/забить голову кому-либо чем-либо допускаются видовые варианты. Ошибки здесь неизбежны, а на помощь могут прийти
лишь компьютерные тезаурусы текстов. Но для того чтобы ими воспользоваться,
необходимо знать, что в области фразеологии с глагольными видами могут возникнуть проблемы.
Трудность состоит еще и в том, что многие глагольные пары, на первый взгляд
кажущиеся видовыми соответствиями, в действительности являются псевдопарами: семантика элементов таких пар разошлась либо полностью, либо частично —
например, в одном из значений глагола. Такими видовыми псевдопарами являются, например, глаголы счесть — считать, рассчитывать — рассчитать, расписать — расписывать и множество других. Для того чтобы их распознать, требуется
специальный словарь, который бы заострял внимание на расхождениях в семантике и употреблении соответствующих глаголов. Но таких словарей, насколько нам
известно, нет.
Однако в фокусе настоящего исследования не столько проблемы обучения
русскому языку как иностранному, сколько перевод. Серьезные проблемы перевода, связанные с глагольным видом, возникают у всех переводчиков с немецкого на
русский — независимо от того, носителем какого языка является переводчик. Даже
профессиональные опытные переводчики, носители русского языка, испытывают
затруднения в поисках русского видового соответствия немецкому глаголу. Приведем некоторые типичные случаи переводческих трудностей, связанных
с видом русского глагола. Дальнейшие примеры и их классификацию см. в [12].
2.1. В иноязычных текстах встречаются случаи, допускающие, по крайней мере
на первый взгляд, перевод как с помощью СВ, так и с помощью НСВ. Например:
(1) Sonja lächelte versonnen (K.-D. Sprössel).
Как перевести глагол — улыбалась или улыбнулась? Теоретически возможны
оба варианта, но «на слуху», более привычным для носителя русского языка в сочетании с наречием мечтательно является НСВ: мечтательно улыбаться (а не
мечтательно улыбнуться), поскольку мечтательность сама по себе — некое длящееся состояние. Видимо, стоило бы остановиться на варианте НСВ, если этому не
мешает контекст. Но в данном случае контекст как раз мешает: речь идет о реакции
герои ни на похвалу. И потому НСВ выглядел бы здесь странно: реакция предполагает моментальность, и вариант СВ был бы в такой ситуации уместнее. НСВ мог
быть выбран в том случае, если бы контекст допускал трактовку состояния человека как относительно продолжительного. Например:
(2)
“Leitwolf ” Thomas Haas lächelte versonnen — Debütant Florian Mayer verzog keine
Miene (Газета “Handelsblatt”, начало заметки)
Бывалый Томас Хаас мечтательно улыбался; новичок Флориан Майер оставался
невозмутим.
Перед нами описание ситуации, с которой открывается текст, и правый контекст не препятствует такой интерпретации. Однако как только переводчик выберет для выражения verzog keine Miene иной, синонимичный вариант перевода,
требующий только формы СВ, — кто-либо не изменился в лице или в чьем-либо
лице не дрогнул ни один мускул, — он будет вынужден уже только из-за выбора СВ
для данного фразеологизма заменить и первый глагол во фразе формой СВ: Бывалый Томас Хаас мечтательно улыбнулся; новичок Флориан Майер не изменился
в лице. Фраза меняет модальность: вместо состояния она передает реакцию обоих
спортсменов на нечто, о чем нам, видимо, предстоит узнать ниже. В правом контексте, правда, ничего примечательного не следует: Der Youngster aus Bayreuth muss
bei seiner Premiere im Daviscup gegen die slowakische Nummer eins, Dominik Hrbaty, als
Erster auf den harten Hallenplatz in Bratislava. — Самый молодой участник турнира из Байройта в своем дебютном матче на Кубок Дэвиса в Братиславе против
первой ракетки Словакии Доминика Хрбаты первым выйдет на теннисный корт.
Для подкрепления решения о выборе глагольного вида для первого предложения
данная информация ничего нам не дает. Далее говорится о том, что Майер не боится этого матча, он спокоен. После жеребьевки, узнав, против кого он играет, он
сказал, что ему безразлично, против кого играть, главное — участвовать в игре.
Приводится прямая речь, затем следует: сказал он и смущенно скрестил на груди
руки. По-видимому, первая фраза этого текста «выхватывает» именно данный момент — момент реакции двух теннисистов на результаты жеребьевки. Однако это
не отменяет того факта, что первая фраза может строиться как с глаголами НСВ,
так и с глаголами СВ, — ведь речь идет не о моментальной реакции, а о продолжительной — возможно, пока зачитывают результаты жеребьевки, спортсмены ведут
пределено; с другой, оно всецело зависит от тех лексических средств, которые он
выбирает для передачи смысла второго сказуемого. Первое — улыбался или улыбнулся — детерминировано в данном случае вторым, а выбор глагольного вида во
втором определяется чисто лексически.
В некоторых случаях переводчик полностью независим от условий контекста, диктата лексических и грамматических конструкций в глагольном окружении
и выбирает глагольный вид по собственному усмотрению. Приводимый далее пример из перевода Лилианны Лунгиной романа Макса Фриша «Homo Faber» показывает, как свободно эта выдающаяся переводчица выбирала решения.
(3) Zu trinken gab es nichts mehr
Пить было уже нечего;
(4) Warum ich nicht fragte, ob Hanna noch lebt, weiß ich nicht — vielleicht aus Angst, er
würde mir sagen, Hanna sei nach Theresienstadt gekommen
Почему я не спрашивал, жива ли еще Ганна, не знаю; может быть, из
страха узнать, что она погибла;
Ich errechnete ihr heutiges Alter.
Я подсчитал про себя, сколько ей теперь лет.
(5)
И глагол fragte, и глагол errechnete можно было бы здесь перевести и иначе —
как спросил и подсчитывал — без ущерба для смысла, хотя модальность (способ
представления событий) и поменялась бы.
2.2. Встречаются случаи, когда переводчику нужен для эквивалентной передачи смысла тот вид глагола, который он по тем или иным обстоятельствам просто
не может употребить: несмотря на наличие соответствующей формы, ее использование в тексте по каким-то причинам оказывается невозможным. Обычно эти
причины кроются в потенциальном нарушении узуса («так не говорят») или возможном нарушении семантики, обусловленной текстовым окружением. Например:
(6) Das funktioniere, weil sich der Discounter über Jahre das Vertrauen der
Kunden erarbeitet habe (Журнал «Der Spiegel»).
Несмотря на то что формально в русском языке имеется видовая пара заво
евать — завоёвывать, НСВ в данном случае для перевода неуместен:
*Это стало возможно потому, что дискаунтер (имеется в виду торговая фирма
“Aldi”) в течение многих лет / долгие годы завоевывал доверие покупателей.
Хотя в оригинале говорится о продолжительном периоде времени, в течение
которого магазин боролся за доверие покупателей, выбор видовой формы глагола
завоевать/завоевывать в сочетании с существительным доверие должен решаться
в пользу СВ. Можно за доверие бороться, но едва ли можно его в течение длительного периода завоевывать — в самой семантике этого глагола присутствует сема
результативности. В конечном счете речь идет здесь все-таки не о процессе, а о результате: успех торговой фирмы «Альди» покоится на том, что ей удалось завоевать
доверие покупателей. Вариант НСВ для данного текста не годится. Проблема решается включением в перевод дополнительного глагола удаться и, возможно, наречия постепенно:
удалось завоевать доверие покупателей.
Разумеется, возможны и иные варианты перевода; наша цель состояла лишь
в том, чтобы показать, что НСВ завоевывать здесь однозначно не подходит.
2.3. Иногда в случае двувидовых глаголов (асфальтировать, жениться, интегрировать, миновать, организовать и др.), совмещающих в себе оба вида и выступающих то в одном, то в другом из них в зависимости от контекста, теория расходится с практикой. Так, если фраза Улицу будут асфальтировать (НСВ) воспринимается как корректная, то строки Александра Городницкого И будут миновать
ночные корабли / Наветренный пролив и остров Гваделупа ощущаются как странные и, скорее, ненормативные, так как, несмотря на двувидовой характер глагола
миновать, он воспринимается и употребляется обычно все-таки как форма СВ.
То же можно сказать о глаголе организовать, по причине чего для образования
форм настоящего времени часто употребляется глагол НСВ организовывать. Список примеров можно продолжить, так как множество глаголов класса двувидовых
ощущается носителями языка скорее как представители СВ (дезертировать, деморализовать, материализовать и др.)1. В то же время есть и противоположные
примеры: некоторые глаголы из списка двувидовых воспринимаются и употребляются скорее в своей ипостаси НСВ: анализировать, венчаться, игнорировать, классифицировать, скандировать, характеризовать и некоторые другие. Неслучайно
параллельно к некоторым из них образовались приставочные формы СВ типа проанализировать, повенчаться, проигнорировать, охарактеризовать. Расхождение
между теорией (лексикографическими указаниями на совмещение функций СВ
и НСВ в одной форме глагола в толковых словарях русского языка) и практическим
употреблением (узусом) вызывает немалые трудности при переводе.
Рассмотрим следующий пример:
(7) Thea hatte bis heute den Drang, unsere Ehe zu besprechen, was sie schon während der
Ehe leidenschaftlich tat und was mich schon damals lähmte (W. Genazino).
Перевод глагола lähmen — парализовать (в том числе и в переносном значении, требующемся в данном тексте) — теоретически совмещает в себе формы СВ
и НСВ: русский эквивалент — глагол двувидовой. Но если в настоящем времени его
НСВ ипостась не вызывает нареканий (Меня буквально парализует его неподвижный взгляд), в прошедшем времени этот же глагол (форма парализовал) воспринимается только в значении СВ — ср.: Меня буквально парализовал его неподвижный
взгляд. Поскольку в тексте речь идет о многократно повторяющихся состояниях —
реакциях лирического героя на часто возобновлявшуюся тему разговоров, избираемую его женой, то этот глагол для перевода не годится:
1 Странными кажутся высказывания типа *Она будет деморализовать ваш профсоюз;
а в прошедшем времени Она деморализовала всю команду глагол воспринимается исключительно как представитель СВ, и вариант Она несколько раз деморализовала всю команду ситуацию не меняет. Впрочем, подход к таким глаголам может быть лишь сугубо индивидуальным;
восприятие и употребление каждого конкретного глагола зависит от контекста и временнóго
плана. Так, вполне можно сказать Он несколько раз дезертировал из армии, где глагол явно
имеет функцию НСВ, но трудно себе представить в будущем времени фразу типа *Он будет
дезертировать в пятый раз из армии. но увлекалась и в те годы, когда мы были еще женаты, и что меня уже тогда парализовало.
Правда, встречается и форма парализовывать (со вторичным имперфектором), но она не литературна и поэтому лучше ее избегать. В словарях под ред.
Д. Н. Ушакова или С. И. Ожегова она даже не приводится (как и некоторые другие
формы такого рода, например, реализовывать). Следовательно, глаголу парализовать — эквиваленту немецкого lähmen — придется искать замену:
У Теи до сих пор сохранилась потребность обсуждать наш брак, чем она страстно
увлекалась и в те годы, когда мы были еще женаты, и что меня уже тогда приводило
в состояние столбняка / повергало в оцепенение.
Критики — приверженцы «буквализма» в переводе не будут удовлетворены
подобным результатом, однако нам, переводчикам, ничего другого не остается.
Хуже всего, когда нас вынуждают оправдываться и объяснять невозможность использования словарных эквивалентов — однако это уже другая тема, не вписывающаяся в данное исследование. Примечательно, что в том же примере про Тею и ее
привычки глагол сохранилась можно безболезненно заменить на его видовую пару
сохранялась и эта подмена пройдет незамеченной и не отразится на грамотности
или смысле русского варианта.
2.4. Теория расходится с практикой и еще в одном отношении, а именно: некоторые глаголы широко употребляются как двувидовые вопреки рекомендациям
словарей. Скажем, глагол задействовать толковые словари русского языка2 рекомендуют считать формой СВ, в то время как он активно употребляется в современном дискурсе в обоих видах и случаи типа мы будем задействовать в текстовых
корпусах, в том числе и в НКРЯ3, представлены достаточно широко. Относительно
иных глаголов среди лексикографов единодушия не наблюдается: так, один и тот
же глагол скандировать в одном словаре помечается только как НСВ (см. Толковый словарь русского языка под ред. С. И. Ожегова, Н. Ю. Шведовой), а в другом —
как двувидовой (см. Толковый словарь русского языка под ред. Д. Н. Ушакова). Все
это создает дополнительные трудности для переводчика, который не всегда знает, на какие источники ему ориентироваться и можно ли перевести фразу Um hier
weiter fundierte Details zu den Investitionsmöglichkeiten zu erhalten, werden ausgewiesene
Experten <…> involviert werden (портал United Commodity) с помощью конструкции будут задействованы или это противоречило бы языковой норме: Чтобы получить детальную информацию о возможностях капиталовложений, будут задействованы эксперты <…>
2 См.: http://dic.academic.ru/searchall.php?SWord=%D0%B7%D0%B0%D0%B4%D0%B5%D0
%B9%D1%81%D1%82%D0%B2%D0%BE%D0%B2%D0%B0%D1%82%D1%8C+&from=xx&to=ru
&did=rus_eng_biology&stype= (дата обращения: 10.08.2015).
3 См.:
http://search-beta.ruscorpora.ru/search.xml?env=alpha&mycorp=&mysent=&mysi
ze=&mysentsize=&mydocsize=&spd=&text=lexgramm&mode=main&sort=gr_tagging&lang=r
u&nodia=1&parent1=0&level1=0&lex1=%E1%FB%F2%FC&gramm1=V%2Cfut&sem1=&semmod1=sem&sem-mod1=sem2&flags1=&m1=&parent2=0&level2=0&min2=1&max2=5&lex2=
%E7%E0%E4%E5%E9%F1%F2%E2%EE%E2%E0%F2%FC&gramm2=V%2Cinf&sem2=&semmod2=sem&sem-mod2=sem2&flags2=&m2= (дата обращения:10.08.2015).нако у словарного эквивалента необходимого вида нет: речь идет об одновидовых
глаголах, т. е. тех, которые не образуют видовую пару. Приходится и в этих случаях отказываться от эквивалентного перевода. Например, у русского глагола —
кандидата для перевода имеется только форма СВ, в то время как он должен был
бы стоять в форме настоящего времени, что невозможно:
(8) — Ihr unterbrecht doch dauernd einander! — Das macht nichts, unser Dialog kommt
trotzdem zustande (Из бытового диалога)
Вы же все время друг друга перебиваете! — Это не страшно. *Наш диалог все
равно состоится.
Такой перевод был бы неверным, поскольку немецкий текст содержит настоящее время — kommt zustande, а русский — будущее — состоится. Данный русский глагол — точный перевод немецкого zustande kommen, однако из-за того, что
русский эквивалент представлен одновидовым глаголом СВ, в настоящем времени его употребить невозможно. Поэтому придется отказываться от эквивалента
и придумывать иные варианты, адекватные данной ситуации. Например: Это ничего, наш диалог все равно протекает вполне успешно.
Глагол fluchen может означать, как указано в словаре, ‘проклинать, ругаться,
сквернословить’. Его перевод наталкивается на трудности в следующем отрывке
текста из газеты «Die Zeit»:
(9) «Versteck mich! Schnell!», flüsterte der Mann. «Was machen Sie in meinem Garten?»,
brachte ich in entschiedenem Ton hervor. Ich leuchtete ihm ins Gesicht. Doch ich konnte
ihn nicht erkennen. Das Geschrei war noch lauter geworden. Der Mann fluchte.
Русский вариант выругаться был бы в данном случае слишком грубым, а наиболее адекватным соответствием был бы фразеологизм изрыгать проклятия.
Однако в нем НСВ глагола не может быть замещен требующимся СВ — глагол
изрыгать в данном значении одновидовой. А в тексте идет речь о кратковременном одноразовом начавшемся и закончившемся событии. Придется прибегнуть
к иному способу перевода — все же использовать глагол выругаться или разговорный вариант чертыхнуться. В приведенном примере сложности перевода
возникли при использовании фразеологизма.
В иной ситуации русский фразеологизм вполне уместен:
(10) Sie hasste diesen Mann, sie hatte ihm oft heimlich und glühend geflucht, wenn ihre
Gedanken oder Träume ihr denselben gezeigt hatten (E. Dronke)
Она ненавидела этого человека, она часто наедине с собой изрыгала в его адрес
проклятия, возвращаясь к нему в мыслях или во сне.
2.6. Еще одна проблема состоит в сочетаемости глаголов с некоторыми адвербиальными выражениями. Немецкий, не знающий четкого формального различения глаголов по их аспектуальности из-за отсутствия соответствующей грамматической категории, допускает такие конструкции, как наречие мгновенного действия в сочетании с глаголом длительного действия или состояния, — например,
plötzlich sah er aus als wäre er… (*вдруг он выглядел, как если бы он…). В немецком
возможны также сочетания глаголов мгновенного и длительного действия в тесно спаянной паре однородных членов предложения — Er nickte und beobachtete
недопустимы. На помощь в первом случае приходит полная лексическая трансформация (Вдруг его лицо приняло выражение…), во втором — добавление в перевод фазовых глаголов типа начал, стал, принялся (Он кивнул и стал наблюдать за
игрой). Ср.: Seine Mutter arbeitete nicht mehr, seit ihr Sohn das Geld nach Hause brachte
(Журнал «Der Spiegel»). Временной союз seit — с тех пор как требует глагола одномоментного зачинательного оттенка значения. Нельзя сказать: *с тех пор как сын
приносил домой жалованье. Поэтому необходимо включить в перевод глагол зачина: Мать оставила работу, с тех пор как сын стал приносить домой жалованье.
Яркий пример необходимости введения в перевод фазовых глаголов находим
у Томаса Манна в рассказе «Beim Propheten» («У пророка»). Речь идет здесь о том,
как люди, приглашенные к «пророку» в гости, поднимаются по лестнице высокого здания на самый чердак. Описывается восхождение по лестнице от начала и до
конца, т. е. до достижения цели:
(11) Sie gingen die Treppe empor, eine nach der andern, gestützt auf das gußeiserne Geländer.
Sie schwiegen, denn es waren Menschen, die den Wert des Wortes kannten und nicht
unnütz zu reden pflegten. Im trüben Licht der kleinen Petroleumlampen, die an den
Biegungen der Treppe auf den Fenstersimsen standen, lasen sie im Vorübergehen die
Namen an den Wohnungstüren. <…> Sie stiegen in dem engen Treppenhaus wie in
einem dunklen Schacht empor, zuversichtlich und ohne Aufenthalt <…> Endlich standen sie am Ziel, unter dem Dach, im Lichte von sechs Kerzen <….>
Выделенные глаголы стоило бы переводить как начали/стали подниматься —
продолжали подниматься/двигаться вверх по лестнице — очутились/оказались (на
чердаке / под самой крышей). Перевод начала и конца этого отрывка как *Они поднимались … — *Они стояли … был бы неверным.
Иногда фазовость передается в русском не специальными глаголами, а гла
гольными приставками:
(12) «Ich finde, du solltest jetzt Feierabend machen» — Mein Gegenüber strahlte übers ganze
Gesicht
В выделенном отрезке текста речь идет о начале действия (сиять). Правильным переводом было бы Мой визави просиял, а неправильным *Мой визави сиял.
Нельзя сказать по-русски и *Мой визави начал / стал сиять. В данном случае только приставка (про-) способна спасти положение.
То же немецкое выражение в ином контексте должно быть переведено иначе —
глаголом несовершенного вида:
(13) Es gab ein großes Donnerwetter. Nicht von Seiten der reichlich 70 Fans, sondern von
oben. Regen und Gewitter taten der guten Stimmung jedoch keinen Abbruch. Vor allem
Sascha Kirschstein strahlte übers ganze Gesicht (Газета «Freie Presse»).
Здесь речь идет не о начале действия, а о длящемся состоянии, которое началось ранее. Следовательно, правильным переводом будет вариант Саша Кирштайн
сиял.
2.7. Наконец, бывает и так, что словарный и видовой эквивалент, казалось бы,
ясен, однако он не подходит по смыслу именно исходя из фазовости действия. Вот
любопытный пример: Глагол целоваться в русском языке с наречием долго сочетается, но означает
при этом многократные поцелуи. В немецком же тексте имеется в виду один долгий
поцелуй. На русский это предложение придется перевести, избегая глагола целоваться. Например: Их губы слились в долгом поцелуе.
3. Заключение
Переводческие решения, связанные с видовыми особенностями глаголов в русском и немецком языках, принимаются, казалось бы, спонтанно, в соответствии со
вкусом и индивидуальными соображениями переводчика. Однако соответствующие проблемы перевода и их решения можно классифицировать, что позволяет
дать важные рекомендации начинающему переводчику. В рамках одного исследования, ограниченного по объему, вряд ли возможно охватить весь спектр переводческих трудностей, сосредоточенных вокруг русского глагольного вида. Основной
нашей задачей было обратить внимание исследователей и преподавателей русского
как иностранного и перевода на наличие соответствующей проблематики как таковой и на необходимость пристального изучения каждой из «видовых трудностей».
Этот вопрос, как нам представляется, недостаточно освещался в теоретических
трудах и в учебных пособиях.
литература
1. Admoni W. Der deutsche Sprachbau. 2.Auflage. М.; Л.: Просвещение, 1966. 284 с.
2. Маслов Ю. С. Избранные труды. Аспектология. Общее языкознание. М.: Языки славянской
культуры, 2004. 839 с.
3. Weinreich U. Languages in Contact. Findings and Problems. New York: Mouton de Gruyter, 1953.
4. Горбова Е. В. Общая аспектология вчера и сегодня // К 150-летию кафедры общего языкознания Санкт-Петербургского государственного университета: сб. статей. Изд-во С.-Петербургского
ун-та, 2015. С. 61–68.
5. Зельдович Г. М. Прагматика грамматики. М.: Языки славянских культур, 2012. 644 с.
6. Timberlake A. Aspect, tense, mode // Language typology and Syntactic Description / Timothy Sho
pen (Ed.) Vol. 3: Grammatical Categories and the Lexicon. Cambridge, 2007. P. 280–333.
7. Lehmann V. Der slavische Aspekt im Licht der kognitiven Linguistik // Die slavischen Sprachen im
Licht der kognitiven Linguistik / Anstatt T., Norman B. (eds.). Wiesbaden, 2010. S. 77–99.
8. Мелиг Х. Р. Вид глагола в общих русских вопросах // Слово и язык: Сборник статей к восьми
десятилетию академика Ю. Д. Апресяна. М.: Языки славянских культур, 2011. С. 279–297.
9. Русакова М. В. Элементы антропоцентрической грамматики русского языка. М.: Языки сла
вянской культуры, 2013. 566 с.
10. Бондарко А. В. Проблемы грамматической семантики и русской аспектологии. СПб.: Изд-во
С.-Петербургского ун-та, 1996. 219 с.
11. Pfandl H. Normabweichungen und Regelverstöße bei Emigrant(inn)en mit russischer Erstsprache
und Lernenden des Russischen als Fremdsprache: Unterschiede und Gemeinsamkeit // Ars trensferendi.
Sprache, Übersetzung, Interkulturalität. Festschrift für Nikolai Salnikow zum 65.Geburtstag / Dieter Huber,
Erika Worbs (Hrsg.). Frankfurt a. M., 1997. S. 373–394.
12. Найдич Л. Э., Павлова А. В. Трубочист или лорд? Теория и практика немецко-русского и рус
ско-немецкого перевода. СПб.: Златоуст, 2015. 408 c.
References
1. Admoni W. Der deutsche Sprachbau. 2.Auflage. Moscow, Leningrad, Prosveshchenie Publ., 1966.
284 p. General linguistics]. Moscow, Iazyki slavianskoi kul’tury Publ., 2004. 839 p. (In Russian)
3. Weinreich U. Languages in Contact. Findings and Problems. New York, Mouton de Gruyter, 1953.
4. Gorbova E. V. [General aspectology today and tomorrow]. K 150-letiiu kafedry obshchego
iazykoznaniia Sankt-Peterburgskogo gosudarstvennogo universiteta: sb. statei [On the 150th anniversary of
the Department of General linguistics of St. Petersburg State University]. St. Petersburg, St.-Petersburg Univ.
Press, 2015, pp. 61–68. (In Russian)
5. Zeldovich G. M. Pragmatika grammatiki [Pragmatics of the grammar]. Moscow, Iazyki slavianskikh
kul’tur Publ., 2012. 644 p. (In Russian)
6. Timberlake A. Aspect, tense, mode. Language typology and Syntactic Description. Ed. by Timothy
Shopen. Vol. 3. Grammatical Categories and the Lexicon. Cambridge, 2007, pp. 280–333.
7. Lehmann V. Der slavische Aspekt im Licht der kognitiven Linguistik. Die slavischen Sprachen im
Licht der kognitiven Linguistik. Eds. T. Anstatt, B. Norman. Wiesbaden, 2010, pp. 77–99.
8. Melig Kh. R. [The aspect of the verb in the Russian general question]. Slovo i iazyk. Sbornik statei k
vos’midesiatiletiiu akademika Iu. D. Apresiana [Word and language. On the 150th anniversary of the academician Yu. D. Apresyan]. Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur Publ., 2011, pp. 279–297. (In Russian)
9. Rusakova M. V. Elementy antropotsentricheskoi grammatiki russkogo iazyka [Elements of the anthropocentric grammar of the Russian language]. Moscow, Iazyki slavianskoi kul’tury Publ., 2013. 566 p. (In
Russian)
10. Bondarko A. V. Problemy grammaticheskoi semantiki i russkoi aspektologii [Problems of the grammatical semantics and Russian aspectology]. St. Petersburg, St.-Petersburg Univ. Press, 1996. 219 p. (In Russian)
11. Pfandl H. Normabweichungen und Regelverstöße bei Emigrant(inn)en mit russischer Erstsprache
und Lernenden des Russischen als Fremdsprache: Unterschiede und Gemeinsamkeit. Ars trensferendi. Sprache, Übersetzung, Interkulturalität. Festschrift für Nikolai Salnikow zum 65.Geburtstag. Hrsg. Dieter Huber,
Erika Worbs. Frankfurt am Main, 1997, pp. 373–394.
12. Naidich L. E., Pavlova A. V. Trubochist ili lord? Teoriia i praktika nemetsko-russkogo i russko-nemetskogo perevoda [A chimney-sweep or a lord? Theory and practice of the German-Russian and Russian-German
translation]. St. Petersburg, Zlatoust Publ., 2015. 408 p. (In Russian)
Статья поступила в редакцию 22 июня 2015 г.
К о н т а к т н а я и н ф о р м а ц и я
Найдич Лариса Эриковна — кандидат филологических наук; larissa.naiditch@mail.huji.ac.il
Павлова Анна Владимировна — кандидат филологических наук; anna.pavlova@gmx.de
Naiditch Larissa — PhD; larissa.naiditch@mail.huji.ac.il
Anna Pavlova — PhD; anna.pavlova@gmx.de | Напиши аннотацию по статье | УДК 81.25. 347.78.034
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 3
Л. Э. Найдич1, А. В. Павлова2
РуССкИЙ глагольНыЙ вИД в его СвЯЗЯх С ПеРевоДоМ
1 Иерусалимский университет, Маунт Скопус, 91905, Иерусалим, Израиль
2 Майнцский университет, Ан дер Хохшуле 2, 76726б Гермерсхайм, Германия
В статье исследуется связь русского глагольного вида и перевода с немецкого на русский.
Эта связь обнаруживается так часто, что ей приходится уделять серьезное внимание в процессе преподавания перевода и/или сопоставительной грамматики. Русский глагольный вид
вызывает немалые переводческие трудности, в особенности при переводе с «безвидового языка», когда приходится выбирать одну из русских видовых форм. В статье перечисляются и иллюстрируются примеры некоторых переводческих трудностей на немецко-русском материале.
Библиогр. 12 назв.
|
русское языкознание в венгрии на рубеже тысыачелетиы наука и преподавание. Ключевые слова: морфология, аспектология, лексикология, семантика, синтаксис, история русского
Поступила в редакцию 07.10.2020
языка.
Введение
Изучение и преподавание русского языка в
Венгрии восходит ко второй половине XIX века.
В настоящей статье делается попытка представить
научную деятельность венгерских русистов с
1980-х годов до наших дней. Цель нашего исследования заключается в том, чтобы дать обзор работ представителей разных направлений
русского языковедения: морфологии, аспектологии, лексикологии, семантики, синтаксиса, а
также истории языка. Отметим, что наша работа
не является первой в этой области: историей
преподавания русского языка, лингвистики занимался К. Киш (Kiss Kálmán, Ньиредьхаза) [1];
данной теме посвящена статья Ф. Паппа (Papp
Ferenc, Будапешт) [2] и крупная монография
В.А. Федосова [3]; а в настоящее время она
входит в сферу научных интересов М. ЛявинецУгрин (Ljavinecz-Ugrin Marianna, Будапешт) [4].
Исследования по русскому языкознанию
проводятся в разных вузах Венгрии: на востоке
страны в Ньиредьхазской высшей школе и в
Дебреценском университете, на юге – в университетах в г. Сегед и в г. Печ, а на западе – в
г. Сомбатхей, в филиале Университета им. Лоранда Этвеша. В столице русистика изучается в
основном в Университете им. Лоранда Этвеша,
однако нельзя не отметить, что исследования
ведутся и в других вузах: в Университете
им. Петера Пазманя, в Университете экономики
им. Корвинуса, в Университете внешней торговли и даже в Медицинском университете им.
Семмельвейса. Таким образом, венгерская русистика без преувеличения имеет широкую географию.
1. Исследование проблем
русской морфологии и аспектологии
Изучение морфологии русского языка в Венгрии тесно связано с преподавательской дея
тельностью венгерских учeных. Пособия, написанные Ф. Паппом (Papp Ferenc, Будапешт) [5] и
И. Пете (Pete István, Сегед) [6], до сих пор пользуются популярностью. Необходимо заметить,
что Ф. Папп был первым из венгерских лингвистов, занявшихся компьютерной обработкой
морфологии русского языка, а также параллельных текстов на русском и венгерском языках [7]. Из обширной исследовательской деятельности И. Пете здесь выделим работы, посвященные проблемам русской аспектологии [8;
9]. В учебнике И.Т. Молнара (T. Molnár István,
Ньиредьхаза) рассматриваются вопросы морфемики и морфологические особенности имен и
наречий с точки зрения морфонологии [10].
Отражение преподавательской работы наблюдается и в монографии Й. Крекича (Krékits
József, Сегед) «Педагогическая грамматика русского глагола», в которой главное внимание
уделяется аспектуальным значениям глагольных форм [11]. Данная книга является результатом многолетнего исследования, ее изданию
предшествовали многочисленные статьи о некоторых частных видовых значениях [12] и семантике разных способов глагольного действия.
В основу своей теории Й. Крекич положил
гегелевскую философию, представляя семантическую структуру русского глагола в виде
иерархии «общего-особенного-частного». Согласно его взглядам, звено «особенное» представлено категорией способа глагольного действия. Свою научную деятельность Й. Крекич
начал с изучения временно-предельных способов действия [13], в дальнейшем он многократно подвергал тщательному анализу делимитативы и сатуративы. Его тонкие наблюдения о
семантических пересечениях упомянутых выше
способов действия нашли отклик не только среди венгерских русистов, но и в российском
лингвистическом обществе. Изучение русских
И. Палоши, И. Хегедюш, Л. Ясаи
побудительных перформативных высказываний
в Венгрии в первую очередь также связано с
именем Й. Крекича. В его докторской диссертации анализируются как иллокутивные, так и
перлокутивные речевые акты [14].
Взгляды Й. Крекича нашли своих последователей, в том числе в лице авторов настоящей
статьи. Изучение проблем русского глагольного
вида продолжается в работах Л. Ясаи (Jászay
László, Будапешт), в центре внимания которого
уже долгие годы находится проблематика видовых корреляций [15–17] и двувидовых глаголов
[18]. Многолетнее сотрудничество Й. Крекича и
его бывшего ученика воплотилось в совместной
монографии о славянской аспектуальности [19].
Несмотря на теоретическую ориентацию своих
основных работ, Л. Ясаи не проходит мимо
трудностей преподавания категории вида в венгерской аудитории. Об этом свидетельствует и
его последняя книга [20].
Изучение второго компонента функционально-семантического поля аспектуальности – способов глагольного действия – досталось бывшей студентке Й. Крекича, И. Палоши (Pálosi
Ildikó, Будапешт). В ее работах проводится семантический анализ количественно-предельных
способов действия с учетом принципов функциональной грамматики [21; 22]. В своих статьях И. Палоши рассматривает вопрос о глагольной множественности с разных сторон, изучая
множественный характер субъекта, объекта и
самого действия [23; 24].
Прагматический анализ речевых актов,
предложенный ранее Й. Крекичем, находит отражение и в работах В. Вегвари (Végvári
Valentyina, Печ), которая уделяет внимание выражению просьбы, благодарности и сочувствия
в коммуникации венгров и русских [25].
2. Исследование проблем русской
лексикологии и семантики
Вопросы лексики и семантики русского языка (или шире – все проблемы, трактуемые в
рамках лексикологии, с включением и раздела
фразеологии) традиционно привлекают внимание венгерских исследователей.
В области описания лексических единиц
следует отметить университетские учебники
разных авторов. И. Пете написал общий курс
русской лексикологии [6]. По мнению Пете, как
и в понимании некоторых других специалистов,
в лексикологию включается и раздел фразеологии. Исследование вопросов русской фразеологии в Венгрии в первую очередь связано с именем Б. Татара (Tatár Béla, Будапешт), который
наряду с многочисленными статьями опублико
работы
Значительные
вал объемную книгу [26], где обсуждается теоретическая проблематика фразеологии и излагаются достижения в этой области языкознания.
принадлежат
Э. Лендваи (Lendvai Endre, Печ), опубликовавшему по теме лексикологии, в частности, современные учебники (с общей тематикой) и монографии (с разработкой более частных вопросов). «Лексическая семантика» автора [27], как
нам кажется, – одно из лучших адаптированных
научных пособий, которое адресовано студентам-русистам, причем данное пособие написано
«по последнему слову» науки: в этой книге не
только соединяются научные традиции русского и венгерского языкознания, но и учитываются также исследования западноевропейской и
американской лингвистики. Э. Лендваи научно
анализировал также особенности русского
юмора, создав «прагмалинвистический портрет» русского анекдота [28].
Исследования Д. Репаши (Répási Györgyné,
Ньиредьхаза) заслуживают внимания, в частности, тем, что она впервые в Венгрии обстоятельно описала лексику разговорного языка
[29]. В сфере преподавания большую пользу
приносит ее двуязычный словарь словосочетаний со значением усиления [30]. В ряду специальных словарей следует упомянуть и руссковенгерский словарь современной прессы, составленный К. Куглер (Kugler Katalin, Сегед) [31].
Специальную область лексики – русскую
сленговую лексику – исследовал И. Феньвеши
(Fenyvesi István, Сегед). Автор написал на эту
тему ряд статей, но наиболее полно эта лексика
описывается в его двуязычном словаре [32],
который считается весомым трудом среди всех
лексикографических изданий по русскому языку.
Глубинный семантический анализ слов общетеоретического характера проводится в работах К. Бибока (Bibok Károly, Сегед); среди них
выделим работу, в фокусе которой находится
сопоставление русских и венгерских лексических единиц [33]. В области лексикологии также
считается
С. Янурик (Janurik Szabolcs, Будапешт), который уже давно занимается вопросами заимствования слов, описывая в разных аспектах англицизмы и американизмы, попавшие в русский
язык в течение последних десятилетий [34; 35].
Специальный раздел лексикологии представляет изучение профессиональной терминологии.
В этой области выделяются статьи К. Варги
(Varga Katalin, Будапешт), в которых в центре
внимания стоит анализ медицинских терминов
[36]. В рамках венгерских исследований разрабатывались и разные частные вопросы лексикологии. В этом отношении отметим главу книги,
специалистом
признанным
(Gadányi Károly,
написанную К. Гадани
Сомбатхей) [37]. В ней автор анализирует русскую лексику со значением цвета в сопоставлении с эквивалентами в трех южнославянских
языках.
Коснемся также одной из популярных в Венгрии прикладных отраслей лингвистики – теории и практики перевода. Самые значительные
работы в этом плане принадлежат Э.Ч. Йонаш
(Cs. Jónás Erzsébet, Ньиредьхаза). Отдельный
интерес представляют монографии автора, посвященные переводам А.П. Чехова [38; 39].
Другой специалист по теории и практике перевода – М. Янкович (Jankovics Mária, Сомбатхей), результаты исследований которой отражены в книге [40].
3. Исследование проблем
русского синтаксиса
Синтаксис – по определению разнородная
область лингвистики, допускающая множество
разных подходов. Современное изучение синтаксиса в Венгрии лишь подкрепляет этот тезис.
И. Пете предлагает модификацию традиционного синтаксиса, детально рассматривая типы
предикативности как центральный элемент
предложения. Относя осложненное предложение к разряду простых, он высказывает мысль о
том, что его также можно трактовать как третий
вид
(простое-осложненноесложное) [41].
предложения
Ф. Папп в вышедшем под его редакцией
«Курсе современного русского языка» [5] предлагает строгие формальные рамки описания
предложения в духе порождающей грамматики
Н. Хомского в его первой разновидности, т.е.
выделяя «ядерные» предложения и их трансформы. Семантический синтаксис в данном
учебнике разработала Э. Палл (Páll Erna, Будапешт), ограничившись лишь значением времени
и способа действия, приводя только иллюстративные примеры, подробно не описывая лексические классы как средство выражения семантики. Эту задачу выполнил И. Пете в своей книге по семантическому синтаксису [42]. Он также перечислил и детально проанализировал семантические типы и подтипы предложений, а
заключительную главу посвятил прагматике
предложения, которая представляет собой,
наряду с формальным и семантическим синтаксисом, третий тип подхода к описанию предложения, высказывания.
К области классики можно отнести монографию Л. Дежё (Dezső László, Будапешт) по
сравнительной типологии венгерской и русской
грамматики [43] и книгу М. Петера (Péter
Mihály, Будапешт) о языковых средствах выражения эмоций, в которых значительная часть
отведена вопросам синтаксиса [44]. Ш. Яношка
(Jánoska Sándor, Дебрецен) свою монографию
посвятил сопоставлению русских и венгерских
сложноподчиненных предложений [45].
Э. Палл в соавторстве с Ю.Д. Апресяном составили двухтомный словарь управления и сочетаемости русских и венгерских глаголов [46],
включив в него подробную вступительную статью, в которой изложена концепция обработки
материала. Появление этой работы без преувеличения можно назвать эпохальным событием в
венгерской русистике.
В будапештском университете изучение
синтаксиса продолжается в традициях Э. Палл.
В таком духе изучала и описывала безличные
конструкции русского языка в сопоставлении,
помимо венгерского, с белорусским и украинским языками К. Палашти (Palásti Katalin, Будапешт) [47]. Также следует отметить исследования Г. Ронаи (Rónai Gábor, Будапешт) в области
абсолютивного употребления переходных глаголов [48].
К. Бибок продолжает линию И. Пете, существенно перерабатывая ее, а иногда и подвергая
критике. В недавно вышедшей монографии в
том числе пересматривается само определение
предложения [49]. К. Бибок предлагает строго
различать предложение – единицу языка, всегда
грамматически оформленную, и высказывание –
единицу речи, которая может соотноситься или
не соотноситься со структурами предложения и
в первую очередь характеризуется категориями
речевой ситуации. К. Бибок пересматривает ряд
традиционных понятий, и в частности такие,
как согласование и управление, односоставность, отрицание и др.
4. Исследование истории русского языка
Изучение истории русского языка в Будапештском университете имеет давние традиции.
Не претендуя на исчерпывающий список, назовем лишь наиболее значительных представителей послевоенной эпохи: Э. Балецки (Baleczky
Emil, Будапешт) [50], Л. Хадрович (Hadrovics
László, Будапешт), М. Петер. В ряду их учеников и коллег минувшей эпохи нельзя не упомянуть Г. Вернке (Wernke Géza, Будапешт), посвятившего свою научную деятельность главным
образом т.н. третьему, носовому ятю [51].
А. Холлош (Hollós Attila, Будапешт), кроме работ по истории церковнославянского языка,
опубликовал уникальную монографию по исторической этимологии о заимствованиях русского языка из венгерского [52].
И. Палоши, И. Хегедюш, Л. Ясаи
А. Золтана (Zoltán András, Будапешт) уже по
праву можно считать классиком изучения истории восточнославянских языков. Его научная
деятельность представляет собой некий мост,
соединяющий современную эпоху исторической
русистики с ее «золотым веком»: его первые публикации появились еще в далекие 1970-е годы
под руководством упомянутых выше «отцовоснователей»; затем в 1980-е годы, в свой «московский период», он стал учеником и соратником Б.А. Успенского, чьи передовые идеи в области истории литературного языка разных ареалов и эпох он перенес в родной Будапештский
университет. В качестве итога этого периода
появилась первая книга А. Золтана «Из истории
русской лексики» [53], которая до наших дней
не утратила своей актуальности, являясь одной
из наиболее цитируемых работ автора. A. Золтан осуществляет критическое издание сочинения «Athila» М. Олаха в польском и белорусском переводе XVI века, в котором, благодаря
всесторонним знаниям исследователя, выявляются и исправляются многие неточности прежних изданий, реконструируются недостающие
фрагменты, а в качестве «побочного продукта»
предлагаются убедительные версии предыстории
некоторых русских устойчивых словосочетаний
[54]. А. Золтан исследовал лексический фонд
русского языка, проанализировав множество
слов в историческом плане, с этимологической
точки зрения и – в случае необходимости – с
учетом культурного и межъязыкового взаимодействия. Из огромного количества его статей,
опубликованных в видных журналах, многие
были переизданы в книгах [55; 56].
И. Хегедюш (Hegedűs Iván, Будапешт), продолжая линию А. Золтана, восходящую к
Б.А. Успенскому, обращается к изучению
сложной языковой и богословско-культурологической обстановки эпохи раскола русской
церкви в XVII в. Главным материалом его исследований служат языковые и текстологические исправления в корректурных экземплярах
московских церковных книг [57]. В круг интересов И. Хегедюша также входит и современный русский язык (см. его работы в жанре «исторического комментария к явлениям современного русского языка» [58]).
К. Адьягаши (Agyagási Klára, Дебрецен), в
своих трудах по ареальной лингвистике объединила результаты исследований в области
тюркских, финно-угорских и славянских языков. О перспективности такого подхода свидетельствует значительное количество работ, относящихся главным образом к контактологии
[59]. Ее монография по исторической диалектологии русского языка является редкостью не
только в Венгрии [60]. Б. Дьёрфи (Györfi Beáta,
Сегед), ученица К. Адьягаши, в своих исследованиях оригинальным образом применяет методы
генеративной грамматики – теории управления и
связывания, а также минимализма – к материалу
древнерусских письменных памятников [61; 62].
Сегедская школа исторической лингвистики
ознаменована именем И.Х. Тота (H. Tóth Imre,
Сегед), чьи многочисленные труды охватывают
практически все области исторической славистики [63; 64]. Из работ представителей старшего поколения нельзя не отметить еще работы
И. Феринца (Ferincz István, Сегед), в частности
его первый полный комментированный перевод
на венгерский язык Повести временных лет,
отвечающий всем требованиям современной
науки [65]. М. Кочиш (Kocsis Mihály, Сегед)
наряду с работами по украинистике, находясь в
классическом русле изучения древних рукописей, намеченном И.Х. Тотом, опубликовал ряд
работ, в которых отмечены особенности, сыгравшие важную роль в истории русского и церковнославянского языков [66; 67].
Другой представитель школы И.Х. Тота,
Г.Л. Балаж (Balázs L. Gábor, Сегед), кроме исследований церковнославянских и болгарских текстов в рамках традиционного подхода, ищет также и новые пути, применяя к описанию истории
морфологии славянских языков методы естественной морфологии с целью выявления типологических особенностей, связывающих и различающих современные славянские языки [68; 69].
И. Пожгаи (Pozsgai István, Szeged) – продолжатель дела своего учителя И.Х. Тота – в своих
работах анализирует церковнославянские и древнерусские тексты, выявляя в них графические и
орфографические, фонетические особенности.
Интересы И. Пожгаи распространяются и на вопросы грамматики: историю формирования имени числительного, употребление именных форм
глагола, а также на роль церковнославянских
форм в русском литературном языке [70; 71].
Представленный выше обзор показал, что
исследования по русистике в Венгрии в основном тесно связаны с задачами преподавательской работы в системе высшего образования.
На самом деле общая картина языковедческих
исследований в венгерских вузах показывает
еще большее разнообразие: обращают на себя
внимание и такие работы, которые к обучению
не имеют непосредственного отношения, но тем
не менее представляют значительную ценность.
В этом плане выделяются работы М. Петера,
научные интересы которого находятся на стыке
литературоведения и лингвистики. М. Петер
внес значительный вклад в изучение языка художественной литературы, в том числе его ввод
ный курс в русское стихосложение по праву является редкостью в зарубежной русистике [72].
В области фонетики и фонологии нельзя не
упомянуть научную деятельность К. Боллы
(Bolla Kálmán, Будапешт). Он занимался как
экспериментальной фонетикой, так и компьютерным синтезом речи, его атлас звуков русской
речи не устарел и на сегодняшний день [73], как
и написанная им глава в «Курсе современного
русского языка» [5].
А. Орос (Orosz Árpád, Будапешт) в фокус
своих исследований поставил категорию залога.
Его последние работы направлены на изучение
статичности и динамичности в пассивных
структурах на материале севернорусских диалектов [74; 75]. Представляют интерес социолингвистические исследования А. Палади,
русского
посвящeнные функционированию
языка в многоязычной среде (Palágyi Angela,
Будапешт) [76].
Заключение
Несмотря на то что в Венгрии в последние десятилетия резко сократилось число русистов (что
связано с уменьшением количества студентов и
закрытием некоторых кафедр), исследования русского языка по-прежнему ведутся в разных
направлениях. В них, как мы видели выше, принимают активное участие не только языковеды
старшего поколения (начавшие свою научную
деятельность еще «в золотую эпоху» венгерской
русистики), но и представители новой волны
наших русистов. В нашей статье мы попытались
представить ученых разных поколений и дать
общую картину венгерской русистики последних
четырех десятилетий.
Исследование выполнено при финансовой поддержке
РФФИ и РЯИК в рамках научного проекта № 20-512-23003.
Acknowledgments: The reported study was funded by RFBR and
FRLC, project number 20-512-23003.
| Напиши аннотацию по статье | Филология
Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского, 2020, № 6, с. 161–169
Русское языкознание в Венгрии на рубеже тысячелетий: наука и преподавание УДК 81
РУССКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ В ВЕНГРИИ НА РУБЕЖЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЙ:
НАУКА И ПРЕПОДАВАНИЕ
© 2020 г.
И. Палоши, И. Хегедюш, Л. Ясаи
Университет им. Лоранда Этвеша, Венгрия
palosiildiko@gmail.com
Дается обзор лингвистических исследований по русскому языку, проводившихся в Венгрии в последие 40 лет. Этот период представлен трудами русистов трех поколений и характеризуется богатством научных тем, затрагивающих как современное состояние русского языка, так и его историю.
|
счи на русском севере културно ыазыковаыа символика. Ключевые слова: Русский Север; диалектная лексикология; этнолингвистика; семантика; мо
тивация; традиционная пища.
На Русском Севере щи относились к основной
части рациона – их ценили за простоту приготовления и питательность, а потому варили и как повседневное, и как праздничное блюдо, варьируя
состав ингредиентов. Обычно щами крестьяне
называли мясной суп с добавлением ячменной
или овсяной крупы, который скорее напоминал
жидкую кашу, чем суп. По замечанию Г. Н. Потанина о рационе г. Никольска Вологодской губ.,
«щами здесь называют жидкую овсяную кашицу,
одно из обыкновеннейших блюд, в особенности в
скоромные дни; часто любят есть ее простуженную» [Шалимова и др. 2010: 15]. В некоторых
районах под щами подразумевали суп с капустой.
© Осипова К. В., 2017
Предлагаемая статья является частью проекта,
направленного на комплексное этнолингвистическое изучение пищи Русского Севера: выявление состава традиционного рациона, особенностей приготовления и употребления блюд, а также их культурно-языковой символики. Исследование диалектной лексики опирается на принципы этнолингвистического анализа, разрабатываемые Е. Л. Березович и ее учениками [см.,
например: Березович 2007, 2014; Леонтьева 2015;
Атрошенко 2012; Кривощапова 2007 и др.]. Следуя тезису о том, что интерпретация семантикомотивационных связей отдельной лексической
группы позволяет реконструировать особенности
видения соответствующего фрагмента действительности, мы рассмотрим слово щи и его семантико-словообразовательные производные. Представленные в статье лексические, фольклорные и
обрядовые данные дают возможность раскрыть
культурно-языковую символику щей, характерную для севернорусской традиции: роль щей в
составе традиционного рациона и варианты приготовления, архаические черты и инновации в
значении слова щи, его текстовые и обрядовые
функции.
Исследование включает лексические материалы, почерпнутые из словарей, охватывающих
соответствующие севернорусские территории
(АОС, СВГ, СГРС и др.); из картотеки Словаря
говоров Русского Севера и лексической картотеки Топонимической экспедиции Уральского
университета. В работе представлены диалектные данные по Архангельской и Вологодской
областям, а также северо-востоку Костромской
области (северная часть Шарьинского района,
Вохомский, Октябрьский, Павинский районы,
ранее относившиеся к Вологодской области)2.
В севернорусских говорах встречаются фонетические варианты щи и шти, которые иногда
употребляются на одной территории, при этом
их значения могут дифференцироваться: так, в
Кичменгско-Городецком районе Вологодской
обл. было записано и шти ʻсуп из овсяной крупы
с мясомʼ и щи ʻсуп из квашеной капустыʼ: «Щи –
это щи, а шти – это шти. Щи – это как рассольник с капустой, а шти – это мясо, вода и крупа»
[КСГРС].
«Кулинарная» семантика слова щи в говорах
довольно расплывчата, однако можно выделить
несколько сквозных линий. Согласно диалектным записям последних лет, сейчас название щи
или шти воспринимается как синоним общенародного суп, однако оно встречается преимущественно в речи старшего поколения: «Любой суп
у нас называли шти» (костром. шар.) [ЛКТЭ],
«У нас всё шти – когда с мясом, когда так, похлебка» (арх. лен.) [КСГРС], «Ноне-ти всё суп, а
раньше шти» (волог. к-г.) [СВГ 12: 115]. Обычно
щи варили довольно густыми, с добавлением
крупы, что отличало их от прочих жидких кушаний, которые чаще всего объединялись названиями с корнем хлеб-: похлёбка (общенар.), хлеба́ло
(арх. вель.), хлебня́ (волог. сок.) [СВГ 11: 187,
188], похлебе́нька, похлебё́ нка
(волог. шир.
распр.) [СВГ 8: 23]; вар-: ва́рево: «“Суп”-от не
говорили. Свари хоть варево! С грибами варево,
с картошкой» (костром. шар.) [ЛКТЭ]. В говорах
дифференцировались щи и все прочие супы, которые относились к разряду похлебок. От других
жидких кушаний щи отличала довольно густая
консистенция, а также обязательная варка, в то
время как многие жидкие блюда готовили, просто заливая ингредиенты водой или квасом: ср.
названия подобных похлебок быстрого приготовления – болта́нка (арх. карг.) [АОС 2: 76],
мурцо́вка (волог. сок.) [СВГ 5: 10], рощеко́лда
(волог. шир. распр.), тюря (костром. окт.)
[ЛКТЭ], тя́пу́шка (волог. гряз.) [СВГ 11: 93].
Мясо и крупа, которые были непременными
компонентами щей, отличали их от «пустых»,
жидких похлебок, которые обыкновенно варились на воде с картошкой и луком, например,
таких, как варене́ц (волог. у-куб., костром. пав.)
[СГРС 2: 26; ЛКТЭ], лупи́ха (костром. вохом.),
ратату́й (костром. окт), су́парница (костром.
окт.)
семантико(Подробнее
мотивационных особенностях наименований пустых супов см.: [Березович, Осипова 2014а, б].)
[ЛКТЭ].
о
В большей части Вологодской обл. под щами
подразумевали мясной суп, а постную похлебку
с крупой и картофелем называли щи-крупянка
(сок.) [СВГ 12: 115], товстые щи ʻтолченый ячмень, сваренный в водеʼ [КСРНГ]. В Архангельской области похлебка с ячменной мукой или
крупой называлась уст. жи́тные щи, мез.
жи́дние шти [АОС 14: 163, 78]. Обязательность
крупы как главного ингредиента щей определила
появление названия шти́каша ʻгустые щи, с
большим количеством крупыʼ: «Это не каша, а
штикаша, на шти больше походит» (арх. леш.)
[КСГРС]. На севере Вологодской и в Архангельской области щи могли обозначать похлебку на
воде только с мясом и солью, куда иногда добавляли немного крупы или размятого картофеля
(вин.) [Ефименко 1: 71, 72], ср. шти ʻмясной
супʼ: «У нас все шти, когда с мясом, когда так –
похлебка» (арх. лен.), «Шти-то – одно мясо да
картошка» (арх. в-т.), «В шти картошку-то не
клали, мясо да крупы овсяной положат» (волог.
в-уст.) [КСГРС]. Такие мясные щи были признаком достатка хозяев: «Раньше кто богатый, в
шчи и картошки не ложил – одно мясо» (арх.
лен.) [СГРС 1: 95]. В районах, где основу рациона составляла рыба, щи варили с сушеной ры
бой и крупой (олон., кем. с пометой «у корелов») [Куликовский: 140; Подвысоцкий: 194] в
противоположность ухе, которую готовили из
свежей рыбы.
Противопоставление щей как достаточно
густого, сытного блюда и жидких, пустых похлебок находит объяснение в свете этимологической семантики слова щи. Согласно наиболее
распространенной версии современная форма
щи восходит к др.-рус. шти и, вероятно, реконструируется как сътъ, мн. съти, первоначально
‘питательный напиток’ или ‘жидкое кушанье’, –
эта же основа представлена в словах соты и
сытый [ТСРЯ, а также Фасмер IV: 506; Черных
2: 435]. Из этого следует, что историческое значение щей было связано с понятием сытости:
так называли питательное жидкое блюдо, которое приносит насыщение. Семантику ʻсытный,
питательныйʼ, ʻгустой (в отличие от жидких,
водянистых похлебок)ʼ сохранили диалектные
значения слова щи: так, помимо лексем, приведенных выше, в вологодских говорах находим,
например, обозначения мучных похлебок – щи
по-кисельному ʻпохлебка из кваса и ржаной мукиʼ, щи стёганые ʻовсяный кисельʼ (волог. кир.)
[СВГ 12: 115]. Наблюдения И. С. Лутовиновой
над семантикой рус. щи, основанные на материале памятников древнерусской письменности, а
также русских говоров Псковской обл., Карелии
и Низовой Печоры, подтверждают выводы о
том, что изначально щи – ʻто, что насыщает,
делает сытнымʼ, а значение ʻсуп из капустыʼ
является более новым (c XVII в.): «Слово шти в
памятниках древнерусской письменности известно с XVI в. в значении “жидкое кушанье,
род супа”. О том, что оно с капустой, упоминания нет, скорее оно с рыбой…»; «Для мотивировки названия щи капуста не имела, повидимому, основного значения. Главное – это
мучная добавка, подболтка, которая исконно
добавляется в это блюдо. “Шши у нас с капустай, а патом закалачивают мукой”» [Лутовинова 2005: 64–66].
Иногда щи как название супа с мясом противопоставлялись однокоренным наименованиям
постной крупяной похлебки шти́ница ʻсуп из
перловой крупы с картошкойʼ (арх. вин.), ʻкаша
из ячневой крупыʼ (арх. кон.) [КСГРС], а также
уменьшительным формам ште́чки (волог. тарн.,
костром. окт.)
[ЛКТЭ; СВГ 12: 115] или
ште́ицьки ʻсуп из круп с примесью овощей или
рыбыʼ (карел. беломор.) [Дуров: 447], «Так-то
шти, а постные – штечки» (костром. окт.)
[ЛКТЭ]. В связи с этими примерами можно
предположить, что череповецкое присловье Щи
да щечки, да щи в горшочке [Тенишев 7(2): 201]
обыгрывает однокоренные названия мясного и
постного супов щи и щечки, употребление которых составляло основу рациона.
По времени приготовления – в посты или дни
без пищевых ограничений – различались щи
постные и скоромные: щи постные ʻсуп без мяса
с овсяной крупой и картофелемʼ (волог. шир.
распр., костром. вохом.) [ЛКТЭ; СВГ 12: 115]:
«В постные дни шти постные варили на овсяной
крупе» (костром. вохом.) [ЛКТЭ] – щи скоромные ʻмясной суп с крупойʼ (волог. сямж.) [СВГ
12: 115]. Контаминацией молосный ʻскоромныйʼ
и молочный ʻсодержащий молокоʼ, скорее всего,
объясняется название щи молочные ʻмясной супʼ
(волог. сок.) [там же]. В Пинежском районе Архангельской обл. по наличию/отсутствию мяса
противопоставлялись говяжьи и пустые щи
[Ефименко 1: 68, 69], они же пустова́рные шти
[КСГРС]. В голодное время или в период постов
такие щи могли варить только из воды и капусты, для улучшения вкуса добавляя в них постное масло, острый перец, редьку или чеснок (череп.) [Тенишев 7(2): 313].
По цвету различались белые, серые и зелёные
щи: состав этих супов менялся в зависимости от
территории. В Архангельской области белыми
называли щи с добавлением молочных продуктов: белые щи ʻщи без мяса, сваренные на пахтеʼ
(лен.) [СГРС 1: 95], ʻсуп с ячменной крупой, забеленный сметанойʼ (пин.) [Ефименко 1: 69], ср.
диал. шир. распр. забели́ть ʻзаправить молоком,
сметаной и пр.ʼ [КСГРС; ЛКТЭ]. В Костромской
обл. белыми считались щи из минимума компонентов – лука, картошки и мяса, без добавления
капусты: «Белые шти, ничего в их нету, лук, картошка да мясо» (окт.) [ЛКТЭ]. В Вологодской
обл. белые щи варились из кочанной, белой капусты, серые – из ее зеленых листьев, а зелёные –
из квашеной капусты: «Серые шчи – из хряпы, а
белые шчи – из клубня» (чаг.) [СГРС 1: 95]; «Зелёные щи вот как готовили: клубок капусты заварим, изрубим; мучки ржаной сыпнем, две ночи
покиснет и наварим их с мясом; кисленькие они
получаются» (кад.) [СГРС 4: 261]. Щи из капусты, которую предварительно обваривали и заквашивали с мукой, называли также просто щи,
шти: «У нас тут все почти рубят шчи» (волог.
устюж., арх. в-т., кон., лен., пин.) [КСГРС]. Поскольку основу таких щей составляла капуста, за
ней закрепилось название щи: «Самый важный
запас из огородного есть капуста, или попросту
“щи”. Капусту щами зовут потому, что из нее
преимущественно варят щи. Осенью, когда капуста “дошла”, т. е. совсем поспела, ее срубают и
тут же на огороде разводят огонь, подвешивают
над ним громадный котел с водой. Когда вода
закипит, в нее опускают кочаны, очищенные от
старых и гнилых листьев, и варят. Сварившуюся
до мягкости капусту вынимают из котла вилами
и, пересыпая солью, кладут в чаны, или большие
кадки. В кадках капуста закисает, ее зимою выносят на мороз и, по мере надобности, рубят на
щи» (череп.) [Тенишев 7(2): 312].
Роль щей в застолье
Щи могли употребляться за любой трапезой
как в богатых, так и в бедных домах. Их подавали дома как часть праздничного угощения, в
этом случае щи сопровождались выпивкой – Перед щами и нищий пьет (череп.) [там же: 145,
200]. В постные праздничные дни их готовили с
рыбой. Мясные щи, как и кашу, в больших котлах, вмещающих 10–15 ведер, варили на крупные церковные праздники; продукты для них
жертвовали богатые прихожане (волог. череп.)
[там же: 43]. Щи как часть угощения для гостей
упоминаются в частушках: «Наливай-ко, мамка,
щтей, я привел товарищей!» (волог. ник.) [Шалимова и др. 2010: 15] и в прибаутках – шутливых формах благодарения хозяина гостем: «Благодарим за хлеб за соль, за щи спляшем, за кашу
песенку споем, а за кисло молоко выскочим высоко…» (арх.) [Ефименко 1: 139].
Капустные щи были самой привычной пищей
и символизировали однообразие крестьянского
рациона, ср. Шти капусте замена, капуста особая перемена (арх.) [Ефименко 2: 250], Голодному
Федоту и щи в охоту (волог. череп.) [Тенишев
7(2): 201]. Щи считались тем пищевым минимумом, на который должно хватать средств у самых
бедных крестьян; ср. отрывок из разговора хозяина с гостем-промышленником: «Эх, брат, ты разве
не знаешь, что при ваших заработках только нищим и пить чай. А вам, надо полагать, не только
на чай, а и на щи по нонешним заработкам не достать. – Это правда, уж истинная правда! – соглашается хозяин» (волог. череп.) [Тенишев 7(2): 96]
Регулярность приготовления щей определила
наличие специальной посуды – горшков для
варки: ште́нник (костром. вохом.) [ЛКТЭ],
штенно́й горшок (карел. беломор.) [Дуров: 447],
шти́нник, шти́ льник (арх. в-т.) [КСГРС]. Любителей есть щи называли штенни́к (карел. беломор.) [Дуров: 447], арх. холм. ште́йник [Грандилевский: 301]. Щи могли рассматриваться как
прототип всякой пищи: так, в Мезенском р-не
Архангельской обл. женщину, вообще занимающуюся приготовлением пищи, называли
шти́нница [Подвысоцкий: 194].
Развитие переносных значений
Яркий звуковой облик слова щи послужил
толчком к появлению присловий, основанных на
рифме щи – полощи, щи – шли и называющих
жидкую похлебку: Щи – хоть портянки полощи
(карел. беломор., арх., волог.) [Дуров: 447;
КСГРС], Эти щи из Питера пеши шли (северное)
[Бурцев 1902 (1): 347]. Здесь можно вспомнить,
что названия жидких блюд и напитков нередко
связаны с мотивом «хождения по воде», ср.: Эти
щи по заречью шли, да по воде к нам пришли
[Даль 4: 657]; Квас вор воду в жбан свел а сам
ушел ‘о жидком квасе’ [Даль 3: 713]. Возможно,
с мотивом «убегания» жидкого супа связано поверье пинежских крестьян о том, что в щи обязательно нужно «крошить крошево» (хлеб), иначе
убежит жена [Ефименко 1: 174]: крошки делают
щи густыми, затрудняя «побег».
Жидкие щи, символизирующие скупость и
негостеприимство хозяев, становились частью
анекдотов, в которых жадная хозяйка наказывалась за то, что пожалела скоромной заправки для
щей: «Зашел солдат в одну избу в деревне и попросил у хозяйки поесть. Та нашла ему чашку
пустых щей. “Хотя бы маслица подлила”, – говорит солдат. Хозяйка капнула две капли. “Эх, –
говорит солдат, – я хотел тебе за каждую звездочку, что плавает в щах, по копейке заплатить, а тут только две плавает, — не знаю,
найдется ли у меня мелочи”. Хозяйке захотелось
побольше получить с солдата, и она бух целую
бутылку во щи. Масло покрыло все щи, но наверху стала одна только звезда. Выхлебал солдат
щи и отдал хозяйке одну копейку» [Тенишев 7(2):
207]. Мотив, сопоставляющий капли масла на
поверхности супа со звездами и, как следствие,
втягивающий в номинативный ряд образы военных, обычно встречается в названиях жидких
похлебок, ср.: ни блёздочки, ни звёздочки ‘о пустом супе’ (костром.), суп «майор» ‘очень жидкий суп (одна блестка жира похожа на одну звезду майора)’ (армейский жаргон), щи с прозументом ‘щи с разводами жира или сала’ (петерб.)
[Березович, Осипова 2014б: 223].
Простота приготовления, незатейливость состава и повседневное употребление щей определили значение фразеологизмов как шти варит
ʻзапросто, непринужденноʼ: «Геннадий к нам едет
как шти варит» (волог. к-г), щи похлебать ʻплохо,
бессмысленноʼ: «С мужем всю жизнь прожила,
что щи похлебала» (волог. кад.) [КСГРС].
Значение, далекое от «пищевой» семантики,
развивает костромское выражение шти про́ли́ть
ʻо чем-либо, произошедшем с человеком внезапно: упасть, заболеть, умереть и пр.ʼ: «Шти пролил – это значит больно быстро что-то случилось. Это если что-то сделал человек, не природа, а человек – как шти пролил. Нет, про природу
этак не говорят. Если человек внезапно заболел –
ой, говорят, как шти пролил, что-то у него случилося такое»; «Как шти пролил – внезапно
упал, неожиданно; или умер человек – как шти
пролил» (вохом.) [ЛКТЭ]. Семантика фразеологизма шти пролить соотносится исключительно
с действиями человека, причем, как следует из
контекстов, физического характера3. Аналогичные примеры находим и на других северных территориях; ср.: как штей пролить ‘резко, неожиданно упасть’: «Пала я сёдни, головой сильно
ударилась, как штей пролила»; «В лоб попадёшь
– он как шти прольёт, сразу легёт» (перм.) [Прокошева: 296; СРГКПО: 213]. Поскольку сквозным мотивом в большинстве контекстов является мотив падения, удара, рискнем предположить,
что фразеологизм носит эвфемистический характер по отношению к кровь пролить, а слово щи в
нем заменяет упоминание крови. Для сравнения
можно привести выражения, в которых кровь
«шифруется» через образ жидкой пищи, напитка:
пролить щи ‘пустить кровь’: «Подерутся; Петр
как хватил его, так он и щи пролил» (оренб.)
[Малеча 4: 505], ю́ шка ‘кровь из носу, от удара’
(литер.) [ССРЛЯ 17: 2012], квас (квас клюквенный) ‘кровь, кровоточащая рана’ (уголовный и
молодежный жаргон) [БСРЖ: 249], а также польское czerwona polewka <красная похлебка>
‘шутл. человеческая кровь’ (диал.) [Karłowicz 4:
235], barszcz czerwony <красный борщ> ‘mensis’
(жаргон) [Tuftanka 1993: 12].
Семейные обряды
Щи готовили к свадебной трапезе. На этапе
сватовства щи варили в доме невесты в качестве
угощения желанным сватам, о чем свидетельствует шутливый диалог хозяев со сватами:
«Ждали ли вы гостей?» – «Ждали». – «Варили ли
горшок щей?» – «Варили два». – «А наши ребята-хлебаки придут из реки, выхлебают и три…»
(костром.) [Тенишев 1: 200]. Щи, приготовленные невестой, были символом родного дома, с
которым она прощалась, ср. фрагмент вологодского свадебного причитания: «Ой, у родимые
мамушки, Ой, мои хлебы приилися, Ой, мои щи
прихлебалися» (ник.) [Шалимова и др. 2010: 15].
Совместное употребление щей символизировало
согласие на брак и породнение семей: на Мезени,
когда дело доходило до рукобитья, выносили на
стол щи, накрывали их тарелкой и объявляли
имя поварихи (арх. штиннница), которая должна
была поцеловаться со всеми сидящими, и только
после этого начинали есть [Ефименко 1: 130].
В доме невесты дружка выносил на стол щи,
непременно с костью и мясом, и приговаривал:
«Катится, валится свадебное мясо на столы
белодубовы, на скатерти клитчаты! Вот вам
шти несу!» (ник.) [Шалимова и др. 2010: 15].
В Череповецком у. Новгородской губ. щи с говядиной обязательно подавали на свадебный ужин
[Тенишев 7(2): 597].
****
Современные диалектные значения слова щи
и его дериватов сохраняют память о его этимологической семантике
ʻсытное, питательное
жидкое блюдоʼ: на Русском Севере щами до сих
пор называют густую похлебку с крупой и мясом, в приморских регионах – с сушеной рыбой.
Несколько реже щи обозначают суп с капустой и
саму капусту, обычно заквашенную, заготовленную на зиму для варки щей. На некоторых территориях противопоставляются значения фонетических и словообразовательных форм слова
щи: щи – шти, щи – штиница, щи – штечки.
Щи являлись настолько привычным блюдом
крестьянской трапезы, что символизировали однообразие и скудость крестьянского рациона.
Тем не менее они готовились и как праздничное
угощение: в этом случае они обязательно варились густыми, с крупой и мясом. Для вторичной
языковой семантики слова щи и его дериватов
характерны мотивы простоты и незатейливости
(ср. выражение как шти варит). Во фразеологизмах, обыгрывающих образ пролитых щей,
слово щи используется как эвфемизм по отношению к соматизму кровь. В обрядовой сфере щи
были элементом свадебных ритуалов: их варили
в качестве угощения желанным сватам, совместное употребление щей символизировало согласие и породнение семей, щи символически были
связаны с домом, с которым прощалась невеста.
Примечания
1 Исследование выполнено при поддержке
гранта РНФ «Контактные и генетические связи
севернорусской лексики и ономастики» (проект
17-18-01351).
2 Сведения о географии языковых и культурных фактов включают информацию об области и
районе распространения. Районы не указываются
лишь в том случае, когда они не приводятся в
источнике.
3 Тем не менее мотив пролитых щей можно
встретить в севернорусской топонимии, ср.
название ручья Щи: «Туда кто-то щи пролил».
Как предполагает Е. Л. Березович, «ситуативные
мотивировки винных, квасных и т. п. гидронимов могут быть связаны по своему происхождению с мифом, который растворяется в позднейших переосмыслениях» [Березович 2002: 160].
Сокращения
арх. – архангельское
беломор. – Беломорский р-н Республики Ка
релия
вель. – Вельский р-н Архангельской обл.
вин. – Виноградовский р-н Архангельской обл.
волог. – вологодское
вохом. – Вохомский р-н Костромской обл.
в-т. – Верхнетоемский р-н Архангельской обл.
в-уст. – Великоустюгский р-н Вологодской обл.
гряз. – Грязовецкий р-н Вологодской обл.
кад. – Кадуйский р-н Вологодской обл.
карг. – Каргопольский р-н Архангельской обл.
к-г. – Кичменгско-Городецкий р-н Вологод
ской обл.
кем. – Кемский р-н Республики Карелия
кир. – Кирилловский р-н Вологодской обл.
кон. – Коношский р-н Архангельской обл.
костром. – Костромская обл.
лен. – Ленский р-н Архангельской обл.
мез. – Мезенский р-н Архангельской обл.
ник. – Никольский р-н Вологодской обл.
окт. – Октябрьский р-н Костромской обл.
олон. – Олонецкая губерния
оренб. – оренбургское
пав. – Павинский р-н Костромской обл.
перм. – пермское
петерб. – петербургское
пин. – Пинежский р-н Архангельской обл.
сок. – Сокольский р-н Вологодской обл.
сямж. – Сямженский р-н Вологодской обл.
тарн. – Тарногский р-н Вологодской обл.
у-куб. – Усть-Кубинский р-н Вологодской обл.
уст. – Устьянский р-н Архангельской обл.
устюж. – Устюженский р-н Вологодской обл.
холм. – Холмогорский р-н Архангельской обл.
чаг. – Чагодощенский р-н Вологодской обл.
череп. – Череповецкий р-н Вологодской обл.
шар. – Шарьинский р-н Костромской обл.
шенк. – Шенкурский р-н Архангельской обл.
Список источников
АОС – Архангельский областной словарь / под
ред. О. Г. Гецовой. М.: Изд-во МГУ, 1980–2015.
Вып. 1–16 (издание продолжается).
БСЖ – Мокиенко В. М., Никитина Т. Г. Большой словарь русского жаргона. СПб.: Норинт,
2000. 717 с.
Бурцев 1902 (1) – Обзор русского народного
быта Северного края. Его нравы, обычаи, предания, предрассудки, притчи, пословицы, присловия, прибаутки, перегудки, припевы, сказки, присказки, песни, скороговорки, загадки, счеты, задачи, заговоры и заклинания / собир. А. Е. Бурцев.
СПб.: Тип. Брокгауза-Ефрона, 1902. Т. I. Русские
народные сказки. Пословицы.
Грандилевский А. Родина Михаила Васильевича Ломоносова. Областной крестьянский говор. СПб.: Тип. Имп. академии наук, 1907. 304 с.
Даль – Даль В. И. Толковый словарь живого
великорусского языка. М.: Гос. изд-во иностр. и
нац. словарей, 1955. Т. 1–4.
Дуров И. М. Словарь живого поморского языка в его бытовом и этнографическом примене
нии. Петрозаводск: Карел. науч. центр РАН,
2011. 453 с.
Ефименко П. С. Материалы по этнографии
русского населения Архангельской губернии.
Ч. 1: Описание внешнего и внутреннего быта.
Ч. 2. Народная словесность. М.: Типо-литография С. П. Архипова и Ко, 1877–1878.
КСГРС – картотека «Словаря говоров Русского Севера» (кафедра русского языка и общего
языкознания Уральского федерального университета, Екатеринбург).
Куликовский Г. Словарь областного олонецкого наречия в его бытовом и этнографическом
применении. СПб.: Тип. Имп. академии наук,
1898. 151 с.
ЛКТЭ – лексическая картотека Топонимической экспедиции Уральского федерального университета (кафедра русского языка и общего
языкознания Уральского федерального университета, Екатеринбург).
Малеча Н. М. Словарь говоров уральских
(яицких) казаков. Оренбург: Оренб. кн. изд-во,
2002–2003. Т. 1–4.
Подвысоцкий А. И. Словарь областного архангельского наречия в его бытовом и этнографическом применении. СПб.: Тип. Имп. академии наук, 1885. 198 с.
Прокошева К. Н. Фразеологический словарь
пермских говоров. Пермь, 2002. 431 с.
СВГ – Словарь вологодских говоров. Вологда:
Изд-во ВГПУ «Русь», 1983–2007. Вып. 1–12.
СГРС – Словарь говоров Русского Севера /
под ред. А. К. Матвеева. Екатеринбург: Изд-во
Урал. ун-та, 20012014. Т. 16 (издание продолжается).
СРГКПО – Словарь русских говоров КомиПермяцкого округа / науч. ред. И. А. Подюков.
Пермь: Изд-во ПОНИЦАА, 2006. 272 с.
СРНГ – Словарь русских народных говоров /
под ред. Ф. П. Филина (вып. 1–22), Ф. П. Сороколетова (вып. 23–42), С. А. Мызникова (вып. 43–
46). М.; Л.; СПб.: Наука, 1965–2013. Вып. 1–46
(издание продолжается).
ССРЛЯ – Словарь современного русского литературного языка / под ред. А. А. Шахматова.
М.; Л.: Наука, 1948–1965. Т. 1–17.
Тенишев 1 – Русские крестьяне. Жизнь. Быт.
Нравы: Материалы Этнографического Бюро князя В. Н. Тенишева. Т. 1: Костромская и Тверская
губернии. СПб., 2004. 568 с.
Тенишев 7(2) – Русские крестьяне. Жизнь.
Быт. Нравы: Материалы Этнографического бюро князя В. Н. Тенишева. Т. 7: Новгородская
губерния. Ч. 2: Череповецкий уезд. СПб., 2009.
624 с.
ТСРЯ – Толковый словарь русского языка с
включением сведений о происхождении слов /
отв. ред. Н. Ю. Шведова. М.: Изд. центр «Азбуковник», 2007. 1175 с.
Фасмер М. Этимологический словарь русско
го языка. М.: Прогресс, 1964–1973. Т. 1–4.
Черных П. Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. М., 2002.
Т. 1–2.
Шалимова Н. Н. и др. Хлеб наш насущный:
традиции никольского народного питания
/
Н. Н. Шалимова, Г. Ю. Костылева, В. М. Кокшарова, О. И. Рыжкова (Город не указан): МУК
«Центр традиционной народной культуры, 2010.
56 с.
Karłowicz J. Słownik gwar polskich. Kraków,
1900–1911. T. I–VI.
Tuftanka U. Zakazane wyrazy. Słownik sprośności i wulgaryzmów. Warszawa: Wydawnictwo
“О”, 1993.
| Напиши аннотацию по статье | ВЕ СТ НИК ПЕ РМСКОГО У НИ ВЕ РСИТ Е Т А. РОССИЙСКАЯ И ЗАРУ БЕ Ж НАЯ ФИЛО ЛОГ ИЯ
2017. Том 9. Выпуск 2
УДК 81’37: 392.8
doi 10.17072/2037-6681-2017-2-47-54
ЩИ НА РУССКОМ СЕВЕРЕ:
КУЛЬТУРНО-ЯЗЫКОВАЯ СИМВОЛИКА 1
Ксения Викторовна Осипова
к. филол. н., старший научный сотрудник топонимической лаборатории
кафедры русского языка и общего языкознания
Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б. Н. Ельцина
620000, г. Екатеринбург, просп. Ленина, 51. osipova.ks.v@yandex.ru
SPIN-код: 9505-1715
ORCID: http://orcid.org/0000-0002-2285-6112
ResearcherID: F-4554-2017
Просьба ссылаться на эту статью в русскоязычных источниках следующим образом:
Осипова К. В. Щи на Русском Севере: культурно-языковая символика // Вестник Пермского университета. Российская и зарубежная филология. 2017. Т. 9, вып. 2. С. 47–54. doi 10.17072/2037-6681-2017-2-47-54
Please cite this article in English as:
Osipova K. V. Shchi na Russkom Severe: kul’turno-yazykovaya simvolika [Shchi in the Russian North: Cultural and Linguistic Symbolism]. Vestnik Permskogo universiteta. Rossiyskaya i zarubezhnaya filologiya [Perm University Herald.
Russian and Foreign Philology], 2017, vol. 9, issue 2, pp. 47–54. doi 10.17072/2037-6681-2017-2-47-54 (In Russ.)
В статье реконструируется культурно-языковая символика щей на материале говоров Русского Севера (Архангельская и Вологодская области, а также северо-восток Костромской области). Статья включает лексические материалы, почерпнутые из опубликованных словарных источников, а
также лексических картотек Словаря говоров Русского Севера и Топонимической экспедиции Уральского университета. Обычно щами крестьяне называли мясной суп с добавлением ячменной или овсяной крупы, а также суп из квашеной капусты. Фонетические формы щи и шти в говорах могут
встречаться и на одной территории, но при этом их значения дифференцируются. На Русском Севере
щи принадлежали к основной части рациона – их варили и как повседневное, и как праздничное блюдо, варьируя состав ингредиентов. В говорах различались щи и все прочие более жидкие супы, которые относились к разряду похлебок. Щи употреблялись за любой трапезой как в богатых, так и бедных домах. Капустные щи были самой привычной пищей и символизировали однообразие крестьянского рациона, могли рассматриваться как прототип всякой пищи. Щи подавали дома как часть
праздничного угощения: на свадьбе совместное употребление щей означало согласие и породнение
семей; щи символически были связаны с домом, с которым прощалась невеста. Благодаря яркому
звуковому облику слова щи возникли присловья, основанные на рифме щи – полощи, щи – шли и
называющие жидкую похлебку. Простота приготовления и незатейливость состава щей определили
появление фразеологизмов как шти варит ʻзапросто, непринужденноʼ или щи похлебать ʻплохо,
бессмысленноʼ. Во фразеологизме шти пролить ʻупастьʼ слово щи используется как эвфемизм по
отношению к соматизму кровь.
|
семантическая классификации глаголов речи в русском языке. Ключевые слова: анна вежбицкая, естественный семантический метаязык, семантические
примитивы, глаголы речи, сема ‘говорить’, пропозициональная функция, второпорядковые
предикаты.
10.21638/11701/spbu09.2017.306
Ermolaeva Irina A.
St Petersburg State University,
7–9, Universitetskaya nab., St Petersburg, 199034, Russia
lepic777@yandex.ru
seMantic classificatiOn Of the rUssian sPeech act verbs
The paper presents a semantic analysis of the Russian speech-act verbs in terms of semantic primitives.
The research is based on the Russian translation of Henry Fielding’s novel ‘The History of tom Jones,
a Foundling’. The verbs whose content plane incorporates ‘speak’ as a semantic primitive are allocated
to the Speech-Act Verb class. A lower-level classification is based on the similarity of the propositional
structure arrived at as a result of the semantic analysis. As a result, a semantic classification of the Russian speech act verbs is presented. Refs 6. Fig. 1. table 1.
Keywords: Anna Wierzbicka, natural Semantic Metalanguage, semantic primitives, Speech act
verbs, propositional function, second-order predicates.
введение
настоящая статья посвящена семантической классификации глаголов речи
в русском языке. Под глаголами речи здесь понимаются глаголы, в план содержания которых входит сема (семантический примитив) ‘говорить’. к одному и тому
же семантическому классу причисляются глаголы речи, план содержания которых
включает одну и ту же пропозициональную структуру.
описание плана содержания глаголов речи в данной статье производится
с опорой на несколько модифицированный вариант теории а. вежбицкой с использованием естественного семантического языка (еСя).
* некоторые положения данной работы были представлены в докладе «Семантическая классификация глаголов речи в русском языке» на XLIV Международной филологической конференции
в 2015 г., см.: [ермолаева].
© Санкт-Петербургский государственный университет, 2017DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.306
который, как предполагается, одинаков для всех языков [вежбицкая]. данные семантические примитивы могут использоваться для определения значений слов,
но сами не могут быть определены, их следует принять в качестве семантически
элементарных единиц, или первичных смыслов-примитивов, в терминах которых
могут быть последовательно представлены все «сложные» значения.
Многие ученые интересовались проблемой описания глаголов речи на материале разных языков, в том числе русского (см. работы Ю. д. апресяна, М. я. Гловинской, и. М. кобозевой, е. в. Падучевой и др.). в настоящей статье, однако, мы не
предпринимаем попытки обзора этой литературы, сосредоточившись на теоретическом подходе, связанном с трудами вежбицкой.
для английского языка вежбицкой создан словарь глаголов речи в терминах
примитивов [Wierzbicka 1987]. однако в русском языке не представлены работы
подобного рода.
для целей данной работы при описании толкований глаголов потребуются
не все семантические примитивы, предложенные вежбицкой, а только их определенные подмножества1. в то же время вводятся дополнительные примитивы и их
классы. основные изменения, внесенные нами в еСя, заключаются в следующем:
(1) к семантическим примитивам, используемым вежбицкой, добавляются примитивы ‘каузировать’ и ‘норма’, а также (2) вводится класс второпорядковых предикатов.
второпорядковые предикаты — это предикаты, которые занимают место аргумента в пропозиции с первопорядковыми предикатами. например: ‘Х хорошо
поет’, т. е. ‘Х поет [есть] хорошо’.
Эмпирической базой исследования послужил текст русского перевода романа
Г. Филдинга «история тома джонса, найденыша». использование перевода оригинального текста в качестве основы для анализа русских глаголов речи объясняется
тем, что в дальнейшем предусмотрен сравнительный анализ параллельных текстов
(«The History of tom Jones, a Foundling» by Henry Fielding и русский перевод романа,
принадлежащий а. а. Франковскому).
Семантическая классификация глаголов речи
одной из специфических черт подхода вежбицкой (роднящей его с такими
лингвистическими направлениями, как генеративизм) выступает фактическое
изъятие из теоретического анализа логического обоснования — в нашем случае
обоснования того, почему тот или иной глагол вообще включается в множество
глаголов речи. вместо этого опорой служит разновидность гипотетико-дедуктивного метода, когда с опорой на полуинтуитивные соображения выдвигается гипо‑
теза о природе рассматриваемого объекта (в нашем случае — о принадлежности
глагола Х к классу глаголов речи). Гипотеза считается принятой, если из нее вытекают следствия, хорошо согласующиеся с доказанными представлениями об объекте, следствия практического порядка и т. п. изучение следствий и т. п. — особый
1 для описания глаголов речи в данной статье не будут использоваться такие семантические
примитивы, как я, ты, жить, умереть, долго и ряд др.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 [войшвилло, дегтярев, с. 449]. в частности, мы будем приводить иллюстрации, показывающие, что без учета примитива ‘говорить’ фактически невозможно лексикографическое представление соответствующих глаголов; мы будем прибегать также
к проведению аналогий между описанием семантики глаголов речи в нашем анализе и анализе, представленном у вежбицкой в том или ином конкретном случае.
в результате работы с первичным материалом была получена следующая клас
сификация, которая включает в себя девять классов.
1. Собственно глаголы речи
Семантика таких глаголов «внутри» общего класса глаголов речи исчерпывается семой ‘говорить’, которая может иметь различное поверхностное выражение. имеется в виду, что семантическая специфика данных глаголов не поддается
(пока?) толкованию в рамках более или менее обширных классов: результатом являются толкования индивидуальных глаголов или крайне малочисленных классов.
нужно учесть тот факт, что семантика, которая отражена в толковых словарях
русского языка, может отличаться от семантической формулы, данной для каждого класса глаголов в настоящей семантической классификации. дело в том, что
большинству глаголов можно приписать ряд других значений, которые не будут
относиться к глаголам, принадлежащим всему рассматриваемому здесь классу, но,
в соответствии с принятой в семантических исследованиях практикой, каждая лексема (здесь глагол речи) берется ровно в одном значении, т. е. в отвлечении от полисемии.
Примеры: говорить, сказать, объяснять. всего 62 глагола в нашем основном
источнике:
беседовать, болтать, бормотать, ворчать, вымолвить, высказывать, декламировать, диктовать, досказывать, заикнуться, запеть, излагать, кликнуть, лгать,
мямлить, наврать, наговорить, намекать, обманывать, обмолвиться, обсуждать,
объяснять, описывать, осведомиться, отговаривать, отказывать, отрицать, пересказывать, перечислять, поведать, подтвердить, попрощаться, пояснять, преувеличивать, причитать, пробормотать, проговориться, пролепетать, проповедовать,
проронить [слово], разболтать, разглагольствовать, разглашать, разговаривать,
разъяснять, распорядиться, рассказать, рассуждать, сказать/говорить, совещаться, сообщать, сочинять, тараторить, твердить, толковать, трепать, уговорить,
упомянуть, упрашивать, условиться, шептать, шутить.
Структура пропозиций (пропозициональных функций) с такими глаголами
имеет следующий вид: Х осведомляется_о Р у У-а ≅
(1) Х хочет знать_ о Р;
(2) Х думает, что У знает_о Р;
(3) Х хочет, чтобы У сказал Х-у_о Р.
например:
Он (мистер Фитцпатрик) поспешно соскочил с лошади и, войдя, осведомился у Сусанны в очень отрывистых и несвязных выражениях, … не останавливалась ли в гостинице дама (Филдинг, с. 456 ).Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
Х и У, которые замещают субъект и объект ситуации соответственно. оба последних аргумента характеризуются здесь признаком ‘одушевленность’. Р — пропозиция.
При использовании примитива знать могут возникать разные значения. Можно говорить о ситуациях, в которых Х знает кого-либо (у-а) или Х знает_о чем-либо
(например, о происшествии). На поверхности это может никак не проявляться,
но может быть и маркировано употреблением служебного слова, в качестве которого выступает обычно предлог о. если через предлог выражается другое значение,
то мы имеем дело с сочетанием знать_о, т. е. обладать некоторой информацией, на
что формально указывает нижнее подчеркивание.
2. Каузативные глаголы речи
Эти глаголы включают в свою семантику сему ‘каузировать’, которая никогда
не имеет поверхностного выражения. Примеры: заставлять, навязывать. всего
9 глаголов:
внушать, возбранять, заставлять, навязывать, настаивать, побуждать, поручать,
посылать [кого-л. за чем-л./кем-л.], распорядиться.
Х говорит У-у сделать Z ≅
(1) Х хочет, чтобы У сделал Z;
(2) из-за этого Х каузирует У-а сделать Z;
(3) из-за этого Х говорит У-у Q.
например:
Однако я согласен, что, хотя родители поступают неумно, пытаясь навязывать
свою волю, с ними в таких случаях все же следует советоваться и, пожалуй, даже необходимо признать за ними право запрета (Филдинг, с. 674).
как можно видеть, здесь в толковании используются две дополнительные аргументные переменные по сравнению с предыдущим классом, что типично для каузативных глаголов.
в словаре описания значений глаголов речи а. вежбицкой такого рода толкования даны в отношении аналогичных глаголов, как например: глагол insist ‘настаивать’ [Wierzbicka 1987, p. 338], глагол permit с частицей not ‘возбранять’ [Wierzbicka
1987, p. 109] и др. Понятно, что такие глаголы, как настаивать, возбранять, не могут быть истолкованы, если это истолкование не будет явным образом включать
указание на вербальные средства выражения, т. е. в конечном счете указание на все
ту же сему ‘говорить’.
3. «Интенсивные» глаголы речи
в семантике глаголов присутствует второпорядковый предикат, указывающий
на то, что речевое действие, обозначенное глаголом, характеризуется признаком
‘превосходить норму’. Примеры: вопить, голосить. всего 4 глагола в нашем основном источнике:
взмолиться, вопить/вопиять, голосить, горланить.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 …если мистер Олверти до сих пор молчал по той же причине, по какой сестра его
голосила, то вид бесчувственного тела, вызвавший у него слезы, вдруг остановил поток слез миссис Блайфил, которая сначала отчаянно взвизгнула и вслед за тем упала
в обморок (Филдинг, с. 101).
…хозяйка, близко приняв к сердцу ущерб, нанесенный красоте ее супруга живыми
скребками Гонор, вопияла о мщении и правосудии (Филдинг, с. 527).
Х вопит ≅
(1) Х говорит Z;
(2) Х говорит это так, что это является [есть] выше нормы.
такого рода глаголы, как вопить/вопиять, в ряде значений, представленных
в толковых словарях, не содержат сему ‘говорить’. данные глаголы в прямом значении могут обозначать голосовые сигналы, не обязательно служащие речевыми
сигналами, однако в определенных контекстах (см. примеры выше) являются глаголами, непосредственно принадлежащими к классам данной семантической классификации и соответственно содержащими сему ‘говорить’.
4. Перформативные глаголы
употребляясь в настоящем актуальном времени с субъектом 1 л., эти глаголы
не называют, а производят действие. например: ‘я даю слово у-у, что р’. Примеры:
ручаться, просить. всего 21 глагол:
давать слово, допускать, желать, заверять, завещать, заклинать, заключать, извинять, клясться, молить, называть, освобождать [от обязательств], отменять
[приговор], презирать, признавать, поздравлять, признаваться, прощать, ручаться,
умолять, утверждать.
например:
Клянусь всем святым, это ложь! — воскликнула миссис Миллер. — Мистер Джонс вовсе не негодяй. Он достойнейший человек (Филдинг, с. 765).
Х клянется ≅
(1) Х говорит Z;
(2) когда Х говорит это, У знает, что Х говорит правду.
однако необходимо заметить, что не всякое речевое действие может быть выражено формально перформативными глаголами. в данном случае имеется в виду
понятие «иллокутивного самоубийства», введенное вендлером [вендлер, с. 243].
Это происходит в том случае, когда человек, используя глагол в настоящем актуальном времени в 1 л. ед. ч., выдает свои неблаговидные цели. вендлер указывает на
такие глаголы, как голословно заявлять, инсинуировать, похваляться, подбивать,
побуждать, подстрекать, поощрять, угрожать, ругать, поносить, высмеивать,
льстить.
5. Интерактивные глаголы
в семантику глаголов входит указание на взаимодействие речевых действий
в составе речевого акта. Примеры: прерывать, оборвать. всего 6 глаголов:Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
прерывать.
например:
— Кто бы вы ни были и куда бы ни шли, — отвечал старик, — я стольким вам обязан,
что мне и не отблагодарить вас.
— Еще раз повторяю, что вы мне не обязаны ничем, — запротестовал Джонс (Филдинг, с. 389).
— Не смею давать совета вашей милости, — проговорила она (Гонора), — но уж если
ваша милость не хочет язык марать его грязным именем…
— Ты ошибаешься, Гонора, — прервала ее Софья…(Филдинг, с. 255).
Х протестует ≅
(1) Х говорит Z;
(2) У говорит (делает) Q;
(3) Х не говорил (не делал) бы этого, если бы У не сказал (не сделал) Q.
в монографии а. вежбицкой приводятся толкования для глаголов, аналогичных глаголу отклонять в русском языке. Ср.: глагол decline (наряду с глаголами reject, refuse и др.), представленный в словаре описания значений глаголов говорения
[Wierzbicka 1987, p. 95]:
DECLINE:
(1) I know that you would want me to do X if I wanted to (because you said so).
(2) I know that you don’t assume that I will do that.
(3) I assume that you want me to say if I will do it.
(4) I say: I will not do it.
(5) I say it because I want to cause you to know that I will not do it.
6. Глаголы звукоподражания
План содержания глаголов включает второпорядковый предикат, говорящий
о наличии в речи признаков, роднящих высказывание с неречевыми звуками. Примеры: зарычать (о человеке), загреметь (о человеке). всего 8 глаголов:
загреметь/греметь, зарычать, затрезвонить, шушукаться, фыркать, политься,
прогреметь, раскудахтаться.
например:
…слуга… вошел в комнату и доложил,… что мисс Софью не могут найти.
— Не могут найти! — загремел сквайр, срываясь с места. — Проклятие! К черту! Гром и молния! Где, когда, как, что такое? Не могут найти! Где? (Филдинг, с. 482).
Неужели Вы считаете себя вправе вторгаться к порядочным женщинам без вся
ких церемоний и даже без доклада?
— Ну, чего раскудахталась? — отвечал Сквайр (Филдинг, с. 749).
Х загремел ≅
(1) Х говорит Z;
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 (3) Х говорит это так, как не могут говорить люди, когда чувствуют нечто хоро
шее.
7. Глаголы жестикуляции и мимики
в семантике данного класса глаголов имеет место конъюнкция пропозиций:
одна — говорения — не имеет поверхностного выражения, другая отражает жесты или мимику говорящего: Ну, заладила! — скривил губы хозяин (Филдинг, с. 502).
Будь я проклят, — горячился он (мистер Вестерн), — если я еще когда-нибудь сяду
в эти чертовы носилки! (Филдинг, с. 768).
к этим глаголам примыкает целый ряд других с разнородной семантикой, которые, подобно глаголам жестикуляции и мимики (см. 7.1), приобретают сему
говорения в соответствующих (семантических) контекстах (см. 7.2). Примеры:
Достань-ка ей из шкафа осколок зеркала, — подхватила другая (сестра). всего
39 глаголов:
7.1. Горячиться, вздыхать, нахмуриться, покачать [головой], покраснеть, развести [руками], рассмеяться, рассыпаться в поклонах, скривить губы, улыбнуться,
усмехнуться.
7.2. Вступаться, докучать, забеспокоиться, заключить [речь], заметить,
защищаться, изъявить [желание], надувать, не выдержать, не униматься, недоумевать, обронить [слово], открыть, отметить, отпираться, передавать [слова], поддержать, подхватить, посвятить, прибавить, приводить, продолжать,
разрешиться [речью], распространяться, сгорать [от нетерпения], сходиться [на
чем-л.], успокаивать, читать поучение.
например:
Вспомните, сэр, сколько уж раз вы меня надували, уверяя, что женитесь то на
той, то на другой даме…(Филдинг, с. 510).
— Боже мой, что это значит? — забеспокоилась миссис Миллер. — Вам худо,кузен?
Скорее воды, спирту! (Филдинг, с. 630).
Разве я смотрю так уж сердито? — улыбнулась леди Белластон. — Разве лицо мое
пылает гневом? (Филдинг, с. 646).
Х улыбнулся ≅
(1) Х говорит У-у Z;
(2) когда Х говорит Z, люди видят, что чувствует Х;
(3) потому что нечто происходит с какими-то частями тела Х-а.
а. вежбицкая в своем описании английских глаголов речи, по-видимому, понимает семантику этого класса несколько шире, чем мы. во всяком случае, в ее словарь в качестве глаголов речи включены и глаголы add, deduce, defend и т. п. вежбицкая, похоже, не ограничивает возможность отнесения к глаголам речи лексем
типа ‘добавлять’, ‘делать вывод’, ‘защищать’ — добавлять можно мысленно, защищать — физически и т. п. [Wierzbicka 1987].
например, глагол wonder ‘удивляться’, который входит в 7-й и 8-й классы глаголов в данной классификации и, соответственно, относится к классу пересекающихся глаголов речи (см. табл.), также рассмотрен в словаре глаголов говорения Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
гол wonder родствен глаголу ask, который может быть перефразирован примерно
как ask oneself, т. е. спрашивать себя, задаваться вопросом. в данном случае глагол
wonder выполняет функцию глагола ask и, следовательно, используется в качестве
глагола речи, который предполагает, что адресат знает и сможет дать ответ на поставленный вопрос. один из компонентов толкования включает конструкцию I say
this because I want to say what I am thinking about [Wierzbicka 1987, p. 264].
8. Глаголы, выражающие оценку (обычно экспрессивную) ситуации со сто‑
роны говорящего
Глаголы данного класса используются, когда субъект Х выражает свои чувства
или в ответ на какое-либо действие У-а показывает свое отношение определенным
образом. Пример: ‘Помилуйте, да это лучшая партия в Англии’, — говорит одна
кузина, — сквайр (Вестерн) начал их передразнивать (Филдинг, с. 768).
необходимо оговорить, что в данном пункте классификации рассматриваются
не только глаголы, но и фразеологизмы, в состав которых входит глагол и которые,
в свою очередь, образуют неоднословные эквиваленты глаголов, выражающих
оценку данной ситуации.
например:
Тaк кaк дни порки миновaли, то нaстaвник мог излить свою желчь только при помощи языкa — обычный жaлкий способ бессильного мщения (Филдинг, с. 170).
всего 38 глаголов:
возблагодарить, выкладывать оскорбления/оскорблять, выразить опасение, выразить надежду, выразить сожаление/сожалеть, выразить соболезнование, выразить
сокрушение/сокрушаться, выразить удовольствие, жалеть, запугивать, заступаться, извергать [проклятия], изливать гнев, изливать желчь, изображать [в дурном
свете], накинуться, нападать, насмехаться, одобрить [мысль], окатить ругательствами, осквернять, передразнивать, поднять на смех, поносить, послать (крепкое
словцо, угрозы), пригрозить, пророчить, противоречить, прочитать наставление,
разразиться жалобами, раскаиваться, разразиться тирадой, расписывать [кому-л.
что-л.], рассыпаться в благодарностях, отпускать остроты/острить, отрекаться,
ходатайствовать, честить.
например:
— Понять не могу, отчего это мне пришло в голову. Ведь надо отдать молодому
человеку справедливость: одет он со вкусом…
— С вашей стороны, леди Белластон, жестоко так насмехаться после данного
мной обещания, — отвечала Софья (Филдинг, с. 639).
Джонс горячо одобрил мысль Найтингейла и обещал воспользоваться ею. На
этом они расстались: Найтингейл пошел к Нанси, а Джонс к отцу своего приятеля
(Филдинг, с. 669).
Х одобряет [мысль] У-а ≅
(1) Х говорит У-у нечто;
(2) потому что Х думает, что У делает/говорит нечто хорошо;
(3) из-за этого Х хочет, чтобы У знал, что Х думает об этом.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 который входит в группу глаголов ‘PRAISe’ наряду с глаголами compliment ‘делать
комплимент’, boast ‘хвастаться’, credit ‘доверять’ [Wierzbicka 1987, p. 197]. в данном
случае включение глагола одобрять в группу глаголов ‘хвалить’ в словаре а. вежбицкой является абсолютно уместным, поскольку при употреблении данного глагола говорящий высказывает одобрение относительно чего-л. или кого-л. вполне
понятно, что невозможно ‘высказывать’, не говоря что-л., в силу чего данный глагол наряду с другими попадает в глаголы речи.
9. Глаголы, принадлежащие более чем одному подклассу
выделение данного класса семантической классификации объясняется тем,
что при проведении анализа оказалось, что семантические классы не являются непересекающимися, поскольку в план содержания глагола может входить семантика как одного, так и другого рассматриваемого класса. таким образом, были выделены глаголы речи, которые могут быть отнесены к разным группам классификации. ниже представлена таблица «Пересечение глаголов 9-го класса с глаголами
1–8-х классов», в которой показано, что один и тот же глагол по своей семантике
может быть отнесен более чем к одному классу.
Таблица. Пересечение глаголов 9-го класса с глаголами 1–8-х классов
:
с
с
а
л
к
йР
г
е
ы
н
в
и
с
н
е
т
н
и
:
с
с
а
л
к
йР
г
е
ы
н
в
и
т
а
м
р
о
ф
р
е
п
:
с
с
а
л
к
йР
г
е
ы
н
в
и
т
к
а
р
е
т
н
и
ы
л
о
г
а
л
г
:
с
с
а
л
к
йя
и
н
а
ж
а
р
д
о
п
о
к
у
в
з
ы
л
о
г
а
л
г
:
с
с
а
л
к
йи
и
ц
я
л
у
к
и
т
с
е
ж
и
к
и
м
и
м
и
,
ы
л
о
г
а
л
г
:
с
с
а
л
к
йу
к
н
е
ц
о
е
и
щ
ю
а
ж
а
р
ы
в
и
и
ц
а
у
т
и
с+
+
+
++
+
+
+
++
+
+
+
+
+
+9+
+
+
+
+
+
+
+
:
с
с
а
л
к
йР
г
о
н
н
е
в
т
с
б
о
с+
+
+
+
+
+
+
+
:
с
с
а
л
к
йР
г
е
ы
н
в
и
т
а
з
у
а
к+13579Благодарить
Божиться
Бранить
воззвать
возражать
возмутиться
восклицать
вскрикивать
выговаривать
10 вспылить
11 выругаться
12 вспыхнуть
13 велетьВестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
+
+
+
+
+
+
+
++
+
+
+
+
+
+
+
+2
14 изумиться
15 доказывать
16 докладывать
17 жаловаться1921
Запрещать
Закричать
Заявлять
Злословить
22 каяться
23 корить
24 кричать
25 льстить
26 напуститься
27 негодовать
28 обвинять
29 обзывать
30 обрушиться
31 обидеться
32 обрадоваться
33 обращаться
34 обещать
35 обругать
36 объявлять
37 оправдывать
38 оправдываться
39 ораторствовать
40 орать
41 остановить
42 оспаривать
43 осуждать
44 отвечать
45 отзываться
46 откликнуться
47 Перебивать
48 Переспрашивать+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
Продолжение таблицы8++
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
49 Перечить
50 Повторять
51 Пожурить
52 Позвать
53 Попрекать
54 Порицать
55 Порочить
56 Позволять
57 Предлагать
58 Проговорить
59 Приказывать
60 Произносить
61 Просить6365
разрешать
разбушеваться
расхваливать
ругать
66 Сетовать
67 Согласиться
68 Сквернословить
69 Советовать
70 Сознаваться
71 Сплетничать
72 Спорить
73 Спрашивать
74 требовать
75 убеждать
76 удивиться
77 уверять
78 ужаснуться
79 умиляться
80 упрекать
81 утешать
82 Хвалить
Всего: +
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+Окончание таблицы5+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
++
+
+
+
+
+
+9
+
+
+
++
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+
+162211372
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
большее число глаголов, в план содержания которых входит семантика более чем
одного класса, составляют глаголы 1, 4, 5 и 8-х классов.
так, глагол отвечать относится к 1-му классу ‘Собственно глаголы речи’ и ко
2-му классу ‘интерактивные глаголы’. Глагол негодовать относится к 5-му классу
‘интерактивные глаголы’ и 8-му классу ‘Глаголы, выражающие оценку (обычно
экспрессивную) ситуации со стороны говорящего’. Это можно увидеть на следующих примерах:
— Ну конечно, я всегда не прав, — сказал сквайр (Вестерн).
— Братец, — отвечала миссис Вестерн, — вы не правы… Это здесь, живя с вами,
набралась она романтических бредней о любви. (Филдинг, с. 282).
— Скатертью дорога! — отвечал сквайр… — Довольно и того, что вы меня унижаете и выставляете дураком перед дочкой, твердя каждую минуту о своем презрении ко мне.
— Унижаю? Унижаю? — негодовала тетка. — Да мыслимо разве унизить мужи
ка, у которого такой норов? (Филдинг, с. 293).
в предложении Негодница! — вспыхнула миссис Вестерн в план содержания
глагола входит как семантика класса 7, который отражает жесты или мимику говорящего, так и семантика класса 8, выражающего экспрессивную оценку ситуации.
При анализе пересекающихся классов глаголов было отмечено, что некоторые
глаголы могут входить в три или четыре класса семантической классификации.
например, глаголы бранить, возмутиться, восклицать, позвать, ругать, спрашивать, требовать и т. д.
особое место с точки зрения семантической классификации занимают глаголы типа улыбаться. С одной стороны, они по определению не являются глаголами речи, поскольку в их лексикологическое/лексикографическое описание не
входит сема ‘говорить’. С другой — они используются в высказываниях наподобие
Ни в коем случае, — улыбнулся он — т. е. так же, как и «подлинные» глаголы речи,
ср.: Ни в коем случае, — крикнул он. вероятно, можно сказать, что, не имея в своей семантике семы ‘говорить’, глаголы типа улыбаться приобретают данную сему
в определенных контекстах. в сущности, эта сема присутствует имплицитно и может быть выражена «на поверхности» с помощью употребления деепричастного
оборота и некоторых других средств, ср.: Ни в коем случае, — улыбнулся он --> Ни
в коем случае, — улыбнувшись, сказал он и т. п.
С учетом этого класса глаголов можно сказать, что одни глаголы являются
«подлинными» глаголами речи (классы 1–6 и выше), другие — потенциальными
глаголами речи (глаголы забеспокоиться, улыбаться, раскаиваться) и, наконец,
глаголами «не-речи», куда, естественно, попадают все остальные глаголы.
результаты семантической классификации представлены в виде гистограммы,
в каждом из столбцов которой указывается количество глаголов, соответствующих
семантическим классам, выявленным в результате сплошной выборки из произведения Г. Филдинга «история тома джонса, найденыша».
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 806040200
Собственно глаголы речи (1-й класс)
Каузативные глаголы речи (2-й класс)
Интенсивные глаголы речи (3-й класс)
Перформативные глаголы (4-й класс)
Интерактивные глаголы (5-й класс)
Глаголы звукоподражания (6-й класс)
Глаголы жестикуляции и мимики (7-й класс)
Глаголы, выражающие оценку
(обычно экспрессивную) ситуации
со стороны говорящего (8-й класс)
Глаголы, принадлежащие более
чем одному подклассу (9-й класс)
Рисунок. количественное соотношение глаголов, отнесенных к семантическим классам
выводы
1. По итогам семантической классификации глаголов речи в русском языке на
материале произведения Г. Филдинга «история тома джонса, найденыша»
выявлено 269 глаголов, в план содержания которых входит сема (семантический примитив) ‘говорить’.
2. Глаголы, в план содержания которых входит сема ‘говорить’, распределены
по девяти классам:
1-й класс: собственно глаголы речи — 62;
2-й класс: каузативные глаголы речи — 9;
3-й класс: интенсивные глаголы речи — 4;
4-й класс: перформативные глаголы — 21;
5-й класс: интерактивные глаголы — 6;
6-й класс: глаголы звукоподражания — 8;
7-й класс: глаголы жестикуляции и мимики — 39;
8-й класс: глаголы, выражающие оценку (обычно экспрессивную) ситуа
ции со стороны говорящего — 38;
9-й класс: глаголы, принадлежащие более чем одному подклассу — 82.
3. 6-й и 9-й семантические классы не являются пересекающимися, поскольку ни один из глаголов 6-го класса ‘Глаголы звукоподражания’ не входит
в 9-й класс ‘Глаголы, принадлежащие более чем одному подклассу’.
4. выявлены особые классы глаголов, которые содержат сему ‘говорить’, не выраженную поверхностно (речь идет о классах каузативных глаголов и глаголов жестикуляции и мимики).Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3
вежбицкая 1999 — вежбицкая а. Семантические универсалии и описание языков. Булыгина т. в.
(ред.). Шмелев а. д. (пер.). М.: языки русской культуры, 1999. 780 с.
вендлер 1985 — вендлер З. «иллокутивное самоубийство». Новое в зарубежной лингвистике.
вып. 16: лингвистическая прагматика. М.: Прогресс, 1985. С. 238–250.
войшвилло, дегтярев 2001 — войшвилло е. к., дегтярев М. Г. Логика. М.: владоС-ПреСС, 2001.
528 с.
ермолаева 2015 — ермолаева и. а. «Семантическая классификация глаголов речи в русском языке».
XLIV Международная филологическая конференция. (Россия, Санкт-Петербург, 10–15 марта
2015). тезисы докладов. Филол. фак. СПбГу, 2015. С. 98–100.
Филдинг 2008 — Филдинг Г. История Тома Джонса, найденыша. М.: Эксмо, 2008. 896 с.
Wierzbicka 1987 — Wierzbicka а. English Speech Act Verbs: A semantic dictionary. Sydney: Academic Press,
1987. 487 p.
Для цитирования: ермолаева и. а. Семантическая классификация глаголов речи в русском
языке // вестник СПбГу. язык и литература. 2017. т. 14. вып. 3. С. 362–375. DoI: 10.21638/11701/
spbu09.2017.306.
references
вежбицкая 1999 — Wierzbicka, а. Semanticheskie universalii i opisanie iazykov [Semantics: Primes and
Universals]. Bulygina, t. V. (ed.). Shmelev, A. D. (trans.). Moscow: Jazyki russkoj kul’tury Publ., 1999.
780 p. (In Russian)
вендлер 1985 — Vendler, Z. “Illokutivnoe samoubiistvo” [Illocutionary suicide]. Novoe v zarubezhnoi
lingvistike [New in foreign linguistics]. Vol. 16: Linguistic pragmatics. Moscow, Progress Publ., 1985,
pp. 238–250. (In Russian)
войшвилло, дегтярев 2001 — Voishvillo, е. к., Degtiarev, М. G. Logika [Logic]. Moscow, Vlados-Press,
2001. 528 p. (In Russian)
ермолаева 2015 — ermolaeva, I. A. “Semanticheskaia klassifikatciia glagolov rechi v russkom iazyke” [Semantic classification of speech verbs in Russian]. XLIV International philolgical conference (Russia, St.
Petersburg, March 10–15, 2015). Philological faculty (St. Petersburg State Univ.), 2015, pp. 98–100. (In
Russian)
Филдинг 2008 — Fielding, H. Istoriia Toma Dzhonsa, naidenysha [The History of Tom Jones, a Foundling].
Moscow, eksmo Publ., 2008. 896 p. (In Russian)
Wierzbicka 1987 — Wierzbicka, а. English Speech Act Verbs: A semantic dictionary. Sydney, Academic Press,
1987. 487 p. (In english)
For citation: ermolaeva I. A. Semantic classification of the Russian Speech Act Verbs. Vestnik SPbSU.
Language and Literature, 2017, vol. 14, issue 3, pp. 362–375. DoI: 10.21638/11701/spbu09.2017.306.
Статья поступила в редакцию 14 июля 2015 г.
Статья рекомендована в печать 19 сентября 2016 г.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 3 | Напиши аннотацию по статье | удк 81’373
вестник СПбГу. язык и литература. 2017. т. 14. вып. 3
Ермолаева Ирина Алексеевна
Санкт-Петербургский государственный университет,
россия, 199034, Санкт-Петербург, университетская наб., 7–9
lepic777@yandex.ru
СеМаНтИчеСкая клаССИФИкацИя глаголов РечИ
в РУССкоМ яЗыке*
в статье рассматриваются глаголы речи в русском языке, в план содержания которых входит сема (семантический примитив) ‘говорить’. Эмпирической базой исследования послужил
текст русского перевода романа Г. Филдинга «история тома джонса, найденыша». к одному
и тому же семантическому классу причисляются глаголы речи, план содержания которых
представлен одной и той же пропозициональной структурой. Представлены результаты анализа данных глаголов и дана семантическая классификация русских глаголов речи. Библиогр.
6 назв. ил. 1. табл. 1.
|
семантическая сочетаемости и лингвокультурные корреляции концепта терпимости в русское ыазыковоы картине мира. Ключевые слова: национальный корпус, языковая картина мира, лингвистическая семантика.
Цель исследования – определить содержания концепта ТЕРПИМОСТЬ с помощью примеров, собранных в Национальном корпусе русского языка; проследить контекстуальное окружение слова, вербализующее исследуемый концепт; определить его предикативную и атрибутивную сочетаемость, а также выявить возможные импликации с этим словом, чтобы понять,
какой смысловой имидж имеет терпимость в русской языковой картине мира.
Для выявления понятийных характеристик концепта ТЕРПИМОСТЬ обратимся к словарным дефинициям. В словарях русского языка терпимость определяется как «свойство, качество терпеть, т. е. выносить, переносить, сносить, нуждаться, страдать; крепиться, мужаться, держаться, стоять не изнемогая, не унывая; быть кротким, смиряться, допускать,
послаблять, потакать» [Толковый словарь..., 2009. С. 401–402]; «терпимое отношение к кому-чему-нибудь» [ТСРЯ, 2009. С.735]; «терпимость – свойство, умение терпимо относиться
к чему-нибудь, терпеть что-нибудь» [Большой толковый словарь..., 2008].
Словарь Абрамова [2008] дает 17 синонимов слова «терпимость»: «потворство, поблажка,
повадка, поноровка, потачка, поддакивание, попустительство, послабление, облегчение, смягчение, снисхождение, баловство; благоволение, соизволение, мука, терпение, терпеливость».
Слова с корнем -терп- можно найти во многих славянских языках (болгарском, словенском,
чешском, украинском, словацком, хорватском, польском), при этом значение слова «терпение»
в словарях представлено такими глаголами, как терпеть, потерпети с присущей ему процес
Попова Т. П. Семантическая сочетаемость и лингвокультурные корреляции концепта ТЕРПИМОСТЬ в русской языковой картине мира // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15,
№ 2. С. 47–60.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 2
© Т. П. Попова, 2017
Корпусные исследования
суальной семантикой «крепиться», «мужаться», «мириться с наличием чего-либо», «страдать», «цепенеть» [Фасмер, 1996].
Каждый язык имеет свою специфику, по-своему трактуя и оценивая терпимость. А. Д. Шмелёв предлагает рассматривать терпимость в русской языковой картине мира с трех точек зрения: 1) терпимость к тем аспектам жизни, которые почему-либо нас не устраивают, является
составной частью общей установки на «примирение с действительностью»; 2) «устойчивое
сочетание, служащее для обозначения терпимости к чужим мнениям, а именно широта взглядов»; 3) «ассоциативно-деривационные связи русского слова терпимость, входящего в словообразовательное гнездо глагола терпеть. Своеобразие конфигурации этого гнезда позволяет
понять, с чем в первую очередь ассоциируется терпимость у носителей русского языка» [2005,
С. 115].
Что касается этически значимой составляющей концепта ТЕРПЕНИЕ, в текстах художественной литературы из Национального корпуса русского языка она представлена ассоциативно: через сюжеты, характеры, поступки героев (А. Солженицын «В круге первом», М. Булгаков «Мастер и Маргарита», А. Куприн «Гранатовый браслет», И. Тургенев «Живые мощи»
и др.).
В составе фразеологизмов этическая составляющая концепта в основном не актуализируется, как, например, в выражениях иметь терпение, лопнуло терпение, кончается терпение,
испытывать терпение, вычерпать терпение, конец терпению, дай Бог терпения. Из десяти
примеров употребления слова «терпение», рандомно взятых в Национальном корпусе русского
языка, лишь одно содержит «этически значимую смысловую долю»: Что вы это? Какое такое
терпение? Вот Симеона Столпника терпение было точно великое: тридцать лет на столбу
простоял! (И. С. Тургенев. Живые мощи) [Дмитриева, 2013, C. 51].
Слово «терпимый» в XIX в. имело довольно узкое значение: быть терпимым по отношению
к иным убеждениям и вероисповеданиям, хотя в нем и отразилась этическая составляющая.
«Терпеливый – что или кого терпят по милосердию, снисхождению. Терпимость – свойство,
качество это. Терпимость разных убеждений, вероисповеданий». Этический смысл слов подтверждается наличием однокоренного «терпельник – мученик, терпевший много от преследований, гонений, особенно за веру» [Толковый словарь..., 2009].
Кроме того, терпение может означать настойчивость, упорство в каком- либо деле в ожидании нужных результатов. Об этом заявляет, например, И. Ильин: «Терпение совсем не есть
пассивная слабость или тупая покорность, как думают иные люди; напротив, оно есть напряженная активность духа» [2006, гл. 29].
Как терпимость, так и терпение принадлежат системе, которая является «социально детерминированным типом программирования поведения», как способ существования нации
[Михайлова, 2005, С. 103]. Важность терпимости как добродетели засвидетельствована в сакральных текстах: «Не противься злому» (Евангелие от Матфея 5: 39); «Бог гордым противится, а смиренным дает благодать» (Соборное послание Святого Апостола Иакова 4: 6).
Для выявления периферийных смыслов следует рассмотреть реализацию концепта ТЕРПИМОСТЬ в подкорпусе народно-речевой культуры (в составе пословиц и поговорок). Например,
Терпит брага долго, а через край пойдет – не уймешь; Всякому терпенью мера; Всякое зло
терпением одолеть можно; На всякое хотение имей терпение; Терпеть не беда, было бы чего
ждать; При горе терпение – невольное спасение; Лихо терпеть, а стерпится – слюбится;
Будь прям, да не будь упрям; Быть сильным хорошо, быть умным – вдвое лучше; Бог терпел
и нам велел; За терпенье дает Бог спасенье; Терпенье дает уменье; Терпенье исподволь свое
возьмет; Обтерпишься, так и в аду ничего; Терпение приносит спасение; Терпение все преодолевает; Час терпеть, а век жить; Кто с нетерпением ждет, тот долго ждет, а кто
с терпением – меньше; Терпи, голова, в кости скована; Всякому терпению бывает конец; Терпя – в люди выходят; Терпя – горе скажется [Словарь русских пословиц..., 1991]. Таким образом, можно заключить, что народная мудрость, выраженная в пословицах и поговорках, прямо
указывает на терпимость как на необходимое положительное качество русского православного
человека, которая поможет при жизни на земле и обеспечит вечную жизнь с Богом.Терпимость и терпенье являются не только признаками кротости, смирения, укрощения
в себе гордыни, но одновременно силы и величия духа [Михайлова, 2005, С. 102]. Об этом
свидетельствуют русские поговорки: Лучше терпеть самому, нежели беду сделать кому; Терпение и труд все перетрут; Не везде сила: где умение, а где и терпение; Терпи, казак – атаманом будешь.
Довольно часто терпимость проявляют к чужому мнению, позиции, поведению, недостаткам других, причем в этих случаях терпимость рассматривается как безусловное достоинство человека или места. Например, – Восхищали… его человеческое добро и терпимость.
(Р. Ангаладян. Параджанов: коллаж тени и цвета в диапазоне одного человеческого сердца); –
Что в этом было ― терпимость к чужому мнению и слову? (А. Е. Рекемчук. Мамонты); – Основной признак мудрости – терпимость к недостаткам других; – Его достоинствами были
дешевизна…, терпимость, отличная восточная кухня и отсутствие всякой чопорности
(Ю. М. Нагибин. Трое и одна и еще один).
Специфическим является употребление слова «терпимость» в церковной практике, когда
акцент делается именно на терпимости к несовершенствам других людей, в то время как к самому себе проповедуется требовательность и критичность: – На земле нет ничего идеального,
и будьте построже к себе и снисходительнее, терпимее к другим [Проповеди Архимандрита
Иоанна Крестьянкина, 2001]. С одной стороны, заявляется, что нет ничего идеального, и, казалось бы, к себе надо тоже проявить терпимость, но в православной традиции считается,
что человек не должен вообще судить других, потому что главное делание – это стараться
спасти свою Душу путем самосовершенствования в духе Христовых заповедей и, осознавая
свое несовершенство, тем не менее, стремиться к идеалу. Идея терпимости к ближнему может
быть выражена имплицитно: – Слово Господне «Блаженны нищие духом» надо на лбу себе
записать, чтоб каждый раз, смотря в зеркало, читать: не считай себя лучше других. …Принимай человека как данность: вот он такой, не надо его переделывать. Это не твое дело,
не надо никого осуждать (протоиерей Д. Смирнов. Помни о Боге, 2012). Терпимость ассоциируется в данном случае с принятием другого безоценочно, безусловно, несмотря на осознание
того, что у каждого есть изъяны. О том, что речь идет именно о терпимости, мы можем судить
по контексту, а также исходя из намерений и убеждений автора дискурса.
Иногда в высказываниях может звучать отказ от терпимости, сомнение по поводу добродетельности этого качества: – Существует предел, после которого терпение и терпимость
перестают быть добродетелью. Терпение – прекрасное качество, но жизнь слишком коротка, чтобы долго терпеть. (Григорий Иоанн Вар-Эбрей). В большевистском понимании терпимость была отрицательным качеством, так, у М. Шолохова мы встречаем: Через твою терпимость веры ты и распустил кулака (Поднятая целина).
Словосочетание дом терпимости (публичный дом), хотя и относится к эвфемизмам, до сих
пор часто встречается в различных контекстах: – Ну, о посещении дома терпимости речь
не шла, но повел себя гражданин не по-советски – отказался жениться на барышне, хотя
они были вместе «как муж и жена» (Е. Пищикова. Чистота); – Причем для этого не обязательно ездить в дом терпимости, держать танцовщицу или возить труп в багажнике, скромность потребна и не в столь греховных случаях... (Максим Соколов. Хозяин и работник); –
Легко завязывая с такими воинскими чинами знакомства на гуляниях, в лавках, ресторанах,
домах терпимости... (В. Хутарев-Гарнишевский. «Осиное гнездо провокации»); – Воспрещалось устройство бань в одном доме или на одном дворе с домом терпимости… (С. Шушпанов.
Дореволюционная служба быта); – В свое время в этом здании был дом терпимости (В. Запашный. Риск. Борьба. Любовь).
Следует заметить, что с позиций лингвистической семантики субъективные переживания
и мнения вариативны и многообразны, и вместе с эмпирическим опытом участники коммуникации руководствуются также речевым узусом, который дает предписания по выбору языковых средств. Поэтому судить, каким является содержание концепта в языке, можно только
по засвидетельствованному словоупотреблению [Бочкарев, 2016а. C. 23].
Корпусные исследования
Следовательно, для того чтобы определить все оттенки значения слова, следует обратиться к многочисленным контекстам его употребления. В Национальном корпусе русского языка
можно обнаружить, что содержание анализируемого концепта зависит непосредственно от области определения, задающей пропозициональную информацию о том, что терпимость можно сохранять, проявлять, проповедовать; она способна процветать, развиваться, усмирять,
предоставлять свободу выбора, играть роль, отсутствовать, господствовать, царить, звучать.
Засвидетельствованные в основном корпусе русского языка примеры (около 2 тыс. вхождений) позволяют увидеть, что в зависимости от области применения или актуализации терпимость может быть:
• подобающей: Поскольку их речь была уже тоже невнятной, они отнеслись к этому с по
добающей терпимостью (Е. Водолазкин. Лавр);
• мудрой: Ο, Евгеша... никогда не простила бы себе то, что легко прощала другим. Это
была мудрая терпимость, и меня не очень пугает, что наряду с ней существует мудрая нетерпимость старика Антоневича (А. Крон. Бессонница);
• религиозной: Проявлять религиозную терпимость (Н. П. Карабчевский. Речь в защиту
потерпевших от погрома…); Цепь мировых войн под христианскими знаменами растянулась на полтора столетия – пока коалиция протестантов во главе с католической Францией
не утвердила принцип религиозной терпимости среди большинства европейских христиан.
(С. Смирнов. Пять веков государя); – индивидуальной свободы и религиозной терпимости,
но и независимости суда (А. Янов. Россия против России);
• православной: Отсюда православная терпимость ко всякой религии, проявляющей такую
же терпимость к религиям России (И. Л. Солоневич. Политические тезисы); Христианская
терпимость, может быть, ближе ему, чем карающий и осуждающий бог иудаизма (Давид
Самойлов. Общий дневник);
• широкой: Но нужна была широкая терпимость, отличающая важное от второстепенного, дабы понапрасну не возникало серьезных конфликтов (митрополит Евлогий (Георгиевский). Путь моей жизни); Безоговорочная правда и самая широкая терпимость, человеколюбие, преодолевающее все виды ненависти и вражды, необходимы, чтобы продолжало жить
человечество (Л. Копелев. Чему история научила меня); В его характере с последовательной
непоследовательностью уживались безграничная ортодоксия и широчайшая терпимость
(С. Довлатов. Ремесло);
• взаимной: Его принципы: взаимная терпимость, уважение своего и чужого достоинства,
полная свобода совести (О. А. Платонов, Иудаизм и масонство, 2016);
• суровой: Я часто смотрю на бабушек, на дедушек, всматриваюсь в их лица, чтобы понять, как они относятся к сегодняшней жизни. И вывел, что на их лицах лежит печать – это
суровая терпимость (А. Тулбу);
• полной: Для них характерна полная терпимость к вероисповеданию и практике в любых
других традициях (М. В. Николаева, Практика хатха-йоги: Ученик без «тела»); … полную терпимость, руководясь изречением, вырезанным на ошейнике собаки Диогена, попавшей в собачий рай (И. Г. Эренбург. Необычайные похождения Хулио Хуренито); Но в семье нашей была
полная терпимость – отец ничем не выразил своего неудовольствия, увидав, что я к смерти
царя отношусь совсем не так, как отнесся он (В. М. Зензинов. Пережитое);
• удивительной: У этого качества есть и обратная сторона – удивительная терпимость
к угнетению, страданию от угнетателей (Е. П. Белозерцев. Образование. Историко-культурный феномен);
• священной:
И душистый цветок цикламена
За перила летит, как привет, –
Потому что «терпимость священна
И ни в чем принуждения нет!» (А. Е. Адалис. Там, далеко, далеко, далеко);• внешней: Однако подобная внешняя терпимость проявляется исключительно с чужими,
незнакомыми людьми, тогда как своим достаются взрывы эмоций, требования и упрямство
(А. Ф. Александров. Исследование имени и судьбы на основе цифрового анализа);
• серьезной, осмысленной: Углубление собственных взглядов, как это всегда бывает, привело к серьезной осмысленной терпимости, основанной на уважении к мысли, к труду мысли,
к личности носителя мысли (К. Невельская. М. М. Бахтин и М. И. Каган);
• демонстративной: Демонстративная терпимость к экзотическим культурным меньшин
ствам … хорошо это иллюстрирует (А. Кустарев. Друзья и враги свободы);
• равнодушной: Всегда, к тому ж, терпимость равнодушна (А. С. Пушкин. Борис Году
нов);
• вечной: Терпимость вечная, о благости отец! (А. Г. Родзянка. Споры);
• исключительной: Для него характерны непримиримость к любым нарушениям прав человека и одновременно исключительная терпимость к людям, к их убеждениям и даже слабостям (Г. Горелик. Андрей Сахаров);
• поразительной: Зато поразительную терпимость он проявлял к людям не только неуме
лым и бездарным, но и нечистым на руку (Г. Арбатов. Человек Системы);
• кроткой: Кроткая терпимость окончательно покинула Марата… (Д. Карапетян. Владимир Высоцкий. Воспоминания); Изумительно кроткая терпимость была отличительною
чертою князя Вяземского (В. П. Мещерский. Мои воспоминания);
• грустной: Лицо его выражает грустную терпимость перед печальным зрелищем всеоб
щего заблуждения (Фазиль Искандер. Кролики и удавы);
• большой: Правда, для существования такой системы нужна большая терпимость в людях и способность к рассуждениям и диалогу (С. Г. Кара-Мурза. «Совок» вспоминает свою
жизнь); Из Деяний известно, что он проявил большую терпимость к новому учению (А. Мень.
Сын Человеческий);
• ласковой: Именно ласковая терпимость – основа долголетней любви. Я размахивал, кажется, немного руками, поясняя свои мысли, и даже показывал на пальцах что такое «ласковая терпимость» (Ю. Коваль. Красная сосна);
• китаизированной: Что ж, приемлю китаизированные гуманизм и терпимость Ю. Бондарева, хотя мне, откровенно говоря, больше по душе авиаметафора Г. Бакланова (Л. Овруцкий.
До и после оваций);
• покорной: Ее страдющее лицо было покрыто крупными каплями пота и выражало покор
ную терпимость (В. Войнович. Москва 2042);
• невиданной: Существовала невиданная больше нигде в мире терпимость к инакомыслию
(Б. Б. Вахтин. Человеческое вещество);
• истинной, непредубежденной: Истинная терпимость требует непредубежденности;
Слава богу, потому что истинная терпимость, то есть терпимость непредубежденная, –
неминуемый путь, если мы хотим достичь истинной свободы мысли (Д. Самойлов. Проза поэта);
• завидной: ...завидную сдержанность и терпимость к тем, кто допустил оплошность
и невольно стал помехой для других (В. Овчинников. Корни дуба);
• снисходительной: Куда делась вся его игривая легкость, вся его снисходительная терпи
мость! (Г. Полонский, Н. Долинина. Пер. с англ.);
• старорусской: У них также царит эта старорусская терпимость в делах пола (Ю. М. На
гибин. Дневник);
• аристократической: Аристократическая терпимость доходила порой до того, что некоторые ученые и поэты становились заметными винтиками государственного аппарата
(А. Стругацкий, Б. Стругацкий. Трудно быть богом);
• временной: надлежало проявлять временную терпимость даже и не к такому еще отре
бью человеческого рода (Л. М. Леонов. Вор);
Корпусные исследования
• отличной: привязанность к вольным выпасам, выносливость, отличную терпимость
к морозам и всем передрягам климата (В. Титов. Где водяной хозяин?);
• просветленной, братской: просветленную, даже братскую терпимость, сопровождаемую двусмысленно печальными вздохами, – дескать, мы-то понимаем с тобой, брат, напрасность взаимных огорчений, но что поделаешь: эпоха! (Л. М. Леонов. Русский лес);
• древней русской: Этому соответствовала и древняя русская (и церковная, и государственная) терпимость ко всякому иноверию и ко всякой иноплеменности (И. А. Ильин. О русской идее);
• максимальной: Максимальная терпимость и предѣльная незлобивость – этого не требу
ютъ (Н. А. Цуриков. Долгъ самообороны);
• идейной: Люблю зубных врачей за их любовь к искусству, за широкий горизонт, за идей
ную терпимость (О. Э. Мандельштам. Египетская марка);
• необычайной: необычайная терпимость его ко всем мелким народцам, которым оно,
как Бог нашим прародителям, настойчиво рекомендует «плодиться и размножаться»
(Н. В. Устрялов. Под знаком революции);
• преступной: Вы проявляете положительно преступную терпимость, и потому вы повинны в том, что возле газеты развелась туча полулитературной мошкары (M. К. Первухин.
Из воспоминаний о Чехове);
• излишней: наблюдать излишнюю терпимость к ним саратовской губернской власти
(В. Г. Короленко. О «России» и о революции);
• странной: Его странная терпимость к их бескрылой и услужливой музе… удивляла (Д. Ка
рапетян. Владимир Высоцкий. Воспоминания).
Что касается содержания концепта ТЕРПИМОСТЬ, оно, как и содержание всякого другого
диффузного концепта, «раскрывается, как видно, на определенном системном классе – в соответствии с нормативными предписаниями, предъявляемыми к представителям определенного
класса» [Бочкарев, 2016б. С. 42]. При этом религиозная терпимость, относительно которой
определяются верующие христиане, не имеет отношения к внешней, показной, т. е. псевдотерпимости определенных представителей общества или исключительной, поразительной, кроткой, мудрой терпимости, которой наделяют своих кумиров их почитатели, ни тем более к преступной, снисходительной, излишней, т. е. вредной, с точки зрения критиков того или иного
вида терпимости. У поэтов терпимость может быть даже равнодушной, вечной или священной.
Наблюдается также зависимость содержания концепта от связанного с ним типового сценария, моделирующего поведение участников общения – православных верующих, политиков,
общественных деятелей, йогов, просто граждан, молодых или пожилых людей и т. д. Таким
образом, терпимость избирательна в аксиологическом плане, поскольку в любом социокультурном объединении существует своя система ценностных норм и правил. «В православной
системе она опосредуется Богом, душой и верой, в гражданско-правовой – долгом и ответственностью, в общечеловеческой – правдой, честью и достоинством» [Там же. C. 43].
Терпимость может, например, коррелировать с:
• добродетелью (либо с отсутствием таковой), достоинством: Терпением проверяются избранные, как золото в горниле, очищенное семь раз (Ф. И. Карпов); У меня, по крайней мере,
одно достоинство: терпимость: равнодушие в смеси с дружелюбием (Б. А. Слуцкий. Палата);
Кстати, еще двумя положительными чертами характера каталонцев являются терпимость
и толерантность (А. Розенберг);
• Богом: В частности, «терпимость имеет основание в Боге, а толерантность в безбож
ном обществе (Коллективный. Форум: Православие и «Русский марш» 2012);
• духом и волей: Вот эта самая терпимость, наверное, и есть самое высокое проявление
человеческого духа и воли (С. Ткачева. День влюбленных); Я еще не совсем выработал терпимость и волю, поэтому со мной не стоит так говорить (Г. Полонский. Дайте мне человека);• снисходительностью: «терпимость и снисходительность к кому-чему-нибудь», можно
проявить лишь в обстоятельствах, когда существуют какие-либо раздражители… (И. Г. Милославский. Говорим правильно по смыслу или по форме?); Время было суровое, наша страна находилась в окружении враждебных капиталистических государств, назревала мировая
война – нельзя было ослаблять бдительность и проявлять снисходительность и терпимость
к малейшим вражеским проискам (Э. Русаков. Как я умирала);
• вежливостью: Заранее попрошу всех комментаторов проявлять вежливость и терпи
мость (Коллективный. Форум 2012);
• равноправием: Есть мнение, что здесь нужно проявлять терпимость, то есть признавать равные права за эволюционной теорией и всевозможными версиями «разумного творения» (Г. Тарасевич. Гомокреационисты и гетеродарвинисты);
• прощением: Которым чужды плач, прощенье и терпимость, пугают всех; и жаждут все
обмана (А. К. Лозина-Лозинский. Закон);
• любовью и терпением: Любовь и терпение: терпимость. Значит, поэтому эти дома так
и назывались (Кира Муратова);
• универсальными ценностями: Считать их чьей-то «партийной собственностью» – все
равно, что отказать самому себе в праве руководствоваться такими универсальными ценностями, как жертвенность и отзывчивость, сострадание и терпимость, взаимопомощь и взаимовыручка – ценностями, которые не раз спасали россиян и Россию в трудные и даже трагические времена (Коллективный. Манифест Всероссийской политической партии «Единство
и Отечество – Единая Россия»); Какое счастье знать тебя, человека, в котором самым счастливым образом соединились великий талант, доброта и великая терпимость… (В. Д. Алейников. Тадзимас);
• безразличием: Так, – заключал полковник, – буддийская терпимость при ближайшем рас
смотрении оборачивается формой гипертрофированного безразличия (М. Елизаров);
• доброжелательностью: Вот эта доброжелательность, терпимость друг к другу, семейное взаимопонимание – нормальная атмосфера человеческих отношений, созданная умными
командирами, – и помогает вынести сверхнапряжение постоянного, ежесекундного ожидания боевой тревоги… (К. Скопина. Пауэрс: 43 года после провокации);
• невозмутимостью: Трость, манера говорить, не повышая и не понижая голос, невозмути
мость и терпимость ко всем придурям журфаковцев… (А. Терехов. Бабаев);
• доблестью: Потому что если терпимость даже и входила изначально в список приписываемых ими самим себе доблестей, то сейчас они с полной уверенностью говорят себе: «Доколе?!» (С. Штерн. Ниже уровня моря);
• внутренней дисциплиной: Терпимость составляла основу внутренней дисциплины, этому
учил еще Немирович-Данченко (В. Вульф. Преодоление себя);
• правилом: Среди его «золотых правил» терпимость: «фикх (закон) не должен создавать
неудобств в жизни верующих» (митрополит Владимир (Иким));
• демократией: Демократия – это терпимость не только к другому мнению, но и к другой
жизни (А. Генис. Довлатов и окрестности);
• оружием: ...фотографию с автографом: «Терпимость – наше грозное оружие!» (С. Дов
латов. Иностранка);
• толерантностью: А такие, как я, средиземноморские типы, любят терпимость, толе
рантность, определенную грацию в национальных отношениях (В. Аксенов. Остров Крым);
• сдержанностью: Их сдержанность и терпимость (В. Овчинников. Корни дуба);
• пониманием: Ее глубокое понимание других (понять – простить, была одной из ее постоянных поговорок), ее терпимость, ее беспредельная доброта… (А. Н. Бенуа. Жизнь художника);
• чуткостью: Таким образом, товарищи проявили чуткость и терпимость к члену своей
парторганизации (В. Войнович. Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина);
Корпусные исследования
• свойством: терпимость – абсолютно необходимое свойство верующего (митрополит Ан
тоний (Блум)).
• грехом: Юношей нарочито развязных, гордившихся тем, что они не заражены никакими
«штучками», в особенности такими смертными грехами, как чрезмерная интеллигентность
и терпимость (К. Г. Паустовский. Повесть о жизни. Время больших ожиданий);
• пороком: Все его излюбленные герои «порочны», близки к тюрьмам, кабакам и домам терпимости, все – как деревенские, так и городские (Н. К. Михайловский. О г. Максиме Горьком
и его героях, 1898).
В речи терпимость может быть субъектом или объектом действия, в зависимости от занимаемой позиции в том или ином высказывании. В качестве субъекта терпимость может
вступать с человеком в какие-либо отношения. Большой интерес, на наш взгляд, представляет
выбор предикатных дескрипций, связанных с терпимостью. Таким образом, исходя из условий
прагматической ситуации терпимость может:
• усмирять: Определенная терпимость усмирила дух народных представителей, пробудила
чувство политической ответственности, вызвала к жизни уважение к традициям (М. П. Романова, Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II);
• означать что-либо: Фактически «некритическая» терпимость означает запрет любой
критики других учений (А. В. Фомин. Можно ли быть хорошим и не спастись?);
• господствовать: Он создал мультиэтническое, многоконфессиональное общество, где господствовала религиозная терпимость и этническая уживчивость (А. В. Тюрин. Война и мир
Ивана Грозного);
• способствовать: Воздержанность и терпимость очень способствовали его продвижению
по служебной, научной и политической лестнице (М. Баконина. Девять граммов пластита);
• царить: А еще такие выпивки подтверждали, что между соседями царит добродушная
терпимость, от которой и до откровенного приятельства недалеко (Н. В. Басов. Главный
противник);
• производить впечатление: Эта терпимость производила в кружке Любимовой впечатле
ние, очень нелестное для Шебуева (М. Горький. Мужик);
• распространяться: Их религиозная терпимость распространяется и на мирскую жизнь
(В. В. Овчинников. Размышления странника);
• привлекать: Поэтому терпимость привлекает дополнительных посетителей, которые
иначе бы не пришли или пошли бы в диджей-бар (где вход всегда бесплатный) (К. Кармалита,
А. Зайцева. Быть «как дома» в местах для широкого круга «своих»).
Мы можем наблюдать некоторое противоречие между субъектом суждения и приписываемыми ему свойствами с помощью семантического предиката. Однако в речевом обиходе говорящие не замечают этого несоответствия, «метафоричности присоединенных предикатов»
[Бочкарев, 2016б. С. 47] вида цвести, исполнять роль, усмирять, господствовать, звучать,
предоставлять право, смягчать и т. д., а воспринимают их как конкретное свойство терпимости. Важно заметить, что в качестве вспомогательного выбирается вполне определенный объект метафорического транспонирования. В описании вида цвести – это растение, в описании
вида исполнять роль – это актер, в описании вида усмирять, предоставлять право и господствовать – властелин, в описании вида звучать – это голос, и т. д.
Если говорить о терпимости как объекте действия, ее можно:
• иметь: Парадоксом нашего времени является то, что мы имеем высокие строения, но низ
кую терпимость, широкие магистрали, но узкие взгляды (Д. Карлин);
• проявлять: Балясин обуржуазился, утратил принципиальность и проявлял терпимость
ко всяким антипартийным настроениям (Б. Окуджава. Упраздненный театр); Тоже и в другом проявим терпимость и заставим темных послужить (Е. И. Рерих. Агни Йога); По этой
причине царские власти проявляли к ней определенную терпимость и позволяли действовать
легально (К. А. Залесский. Сталин. Портрет на фоне войны); Мы оказались перед серьезной
проблемой, справиться с которой можно, только проявляя величайшую терпимость и широту подхода (К. Викланд. Тридцать лет среди мертвых); Терпимость, которую проявляла Аграфена Петровна, меня тоже возмущала. – О, у Агриппины своя политика! (Д. Н. Мамин-Сибиряк. Черты из жизни Пепко);
• проповедовать: Духовные лица проповедуют терпимость, иногда даже отрицание насилия, и более образованные из них стараются в своих проповедях обходить ту самую ложь,
которая составляет весь смысл их положения и которую они призваны проповедовать
(Л. Н. Толстой); Слишком легко проповедовать терпимость и быть терпимым, не имея ничего
за душой, но попробуйте быть терпимым, горячо веря в определенную истину (С. Н. Булгаков,
Свет невечерний. Созерцания и умозрения).
В Советский период терпимость употребляется в публицистическом и художественном
стилях, начиная с 1950-х гг., причем наиболее активно в 1970–1980-е гг., особенно в публицистическом стиле. Об этом можно судить по данным, представленным в новом частотном словаре русского языка, составленном на материалах Национального корпуса [Ляшевская, Шаров,
2009].
Так, в алфавитном списке лемм мы обнаруживаем, что терпимость имеет следующие по
казатели:
• частотность imp (вхождений на 1 млн слов) – 5,0;
• порядковый номер в общем частотном списке: R – 89;
• равномерность распределения слов в разных текстах (коэффициент D) – 90;
• количество текстов – 287.
В частотном списке лемм терпимость имеет такие показатели:
• частотность: imp (вхождений на 1 млн слов) – 5,0:
• художественные тексты: (1950–1960 гг.) – 1,8; (1970–1980) – 2,9; (1990–2000) – 2,3;
• публицистические тексты: (1950–1960 гг.) – 1,5; (1970–1980) – 18,3; (1990–2000) – 7,1.
Приведенные данные свидетельствуют о значительном росте частотности употребления
слова «терпимость» в годы перестройки и спаде таковой после ее окончания, в 1990–2000-е гг.
Для объяснения этого факта можно выдвинуть гипотезу о том, что идеология перестройки,
наделив Запад «светлым мифом», привела к тому, что в 80-е гг. произошла взаимозамена компонентов универсальной семиотической оппозиции ‘свое’/‘чужое’ (в других модификациях
также ‘хорошее’/‘плохое’, и т. д.). В результате ‘свое’ стало восприниматься как ‘плохое’ и, напротив, ‘чужое’ – как ‘хорошее’ [Кара-Мурза, 2005. С. 327–330]. А поскольку в западном обществе толерантность является безусловным достижением демократии, в сознании суггестивных
советских людей это слово стало символом свободы. В эти годы наблюдается всеобщий взлет
публикационной активности, увеличиваются тиражи газет и журналов, разрешаются к опубликованию многие ранее запрещенные произведения. Терпимость, понимаемая как толерантность, т. е. сознательное признание прав и свобод «другого» [Михайлова, 2005. С. 91], в это
время приобретает популярность в обществе, поэтому часто используется в художественных
и особенно публицистических текстах.
Проследим оттенки в толковании значения слова «терпимость» в словарях русского языка
в период с 1950 по 2009 г. (см. таблицу).
Из таблицы видно, что особенности толкования концепта ТЕРПИМОСТЬ в русском языке
за этот период практически не изменились, однако показательным является факт отсутствия
толкования слова «терпимость» в период с 1992 по 2001 г. и определения слова «толерантность» как совпадающего с ним по значению.
Определение значения слова «толерантность» через слово «терпимость» говорит об их семантической близости и о принадлежности к одному лексико-семантическому (и понятийному) полю [Михайлова, 2005. С. 103], несмотря на то, что культурно-семиотическая функция
у них разная.
Корпусные исследования
Толкование концепта ТЕРПИМОСТЬ в разные периоды
Советский период:
1950–1991 гг.
3. Терпимость – «моральное
качество, характеризующее отношение к интересам, убеждениям, верованиям, привычкам
в поведении др. людей. Выражается в стремлении достичь
взаимного понимания и согласования разнородных интересов и точек зрения без применения крайних мер давления,
преимущественно методами
разъяснения и воспитания»
[Словарь по этике, 1981].
Постсоветский период:
1992–2001 гг.
Толкование отсутствует.
слова «терпиВместо
употребляется
мость»
толерантность,
которая «обозначает терпииспытанный
мость
способ сосуществования,
в лоне одного общества,
различных
социальных
групп, отличающихся по
мировоззрению, политическим взглядам и т. п.»
[Бохеньский, 1993]
–
Современный период:
с 2001 г.
Терпимость – «одна из форм
толерантности, выражающаяся в отсутствии должной реакции в ответ на агрессивные
действия» [Словарь политических терминов] *
Терпимость – «позиция или
характеристика людей, которые имеют тенденцию быть
предоставлиберальными,
лять значительную свободу и
широту в поведении другим
людям, над кем они имеют
власть. Противопоставляется
авторитаризму» [Психологическая энциклопедия] **
* Словарь политических терминов. Политическая энциклопедия онлайн. URL: http://www.onlinedics.ru/slovar/
pol/t/terpimost.html
** Психологическая энциклопедия. URL: http://mirslovarei.com/content_psy/terpimost-30592.html
Следует признать, что понятие толерантность отражает процесс взаимодействия различных культур. Многие исследователи (А. Ю. Соловьев, О. А. Михайлова, И. В. Понкин и др.)
находят явные различия между понятиями толерантность и терпимость. При этом слово
«толерантность» в его «ментальном» значении является недавним заимствованием, поскольку
такая лексическая единица отсутствует в историко-этимологических словарях русского языка,
включая Толковый словарь В. И. Даля, многотомный этимологический словарь русского языка
М. Фасмера и др. Прилагательное «толерантный (терпимый)» зафиксировано впервые в Толковом словаре русского языка Д. Н. Ушакова. Представляя собой смысловую диаду, между
которыми есть сходства и различия, концепты ТЕРПИМОСТЬ и ТОЛЕРАНТНОСТЬ в русской
языковой картине мира обладают лингвокультурной спецификой. В настоящее время толерантность все чаще используется как термин и играет роль «пропагандистского мифогена»
[Бариловская, 2008].
В заключение подведем некоторые итоги.
Изучение концепта проводилось исходя из его дистрибуции, а также построения коммуникативных стратегий, установок и намерений участников коммуникации [Бочкарев,
2016б. С. 52].
Наиболее частотными оказываются употребления вида: дом терпимости, проявлять терпимость, религиозная терпимость, христианская терпимость, терпимость к чужому мнению, быть терпимым к чужим недостаткам.
• Мы обнаружили, что, в соответствии со сферой определения, терпимость может быть:
мудрой, взаимной, религиозной, полной, внешней, демонстративной, относительной, общественной, суровой, полной, завидной, а также внешней, показной.
• В зависимости от аксиологических предпочтений в различных предметных областях концепт ТЕРПИМОСТЬ соотносится с добродетелью, Богом, духом, волей, доблестью, равноправием, демократией, внутренней дисциплиной, терпением, прощением, толерантностью, невозмутимостью, доброжелательностью, чуткостью, пониманием, а также безразличием
и даже пороком, грехом (в ироничном смысле).
• Исходя из условий прагматической ситуации терпимость может: усмирять, способство
вать, царить, означать, привлекать, распространяться, производить впечатление.
• Как объект действия в большинстве случаев (как показывает число найденных примеров)
терпимость можно иметь, проявлять, а также проповедовать.
• В русской языковой картине мира терпимость метафоризируется как растение, которое
цветет; властелин, который может усмирять, властвовать или предоставлять право; сила, которая господствует; голос который звучит; волна, которая распространяется, выгода, которая
привлекает.
Смысловой и культурологический контент русского концепта ТЕРПИМОСТЬ варьируется
в зависимости от контекста употребления (общекультурный контекст, контекст народной культуры, религиозный контекст), но вместе с тем сохраняет свою внутреннюю целостность, детерминируя семантику языковых знаков, в которых он реализуется. Проведенное исследование
свидетельствует о том, что, несмотря на относительно невысокий коэффициент частотности
(5,0), ТЕРПИМОСТЬ по-прежнему является одним из важных концептов в русской национальной культуре.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.112.2
Т. П. Попова
Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»
ул. Большая Печерская, 25/12, Нижний Новгород, 603155, Россия
tpopova@hse.ru
СЕМАНТИЧЕСКАЯ СОЧЕТАЕМОСТЬ И ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫЕ КОРРЕЛЯЦИИ
КОНЦЕПТА ТЕРПИМОСТЬ В РУССКОЙ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА
Статья рассматривает содержание концепта ТЕРПИМОСТЬ исходя из зафиксированных словоупотреблений
в Национальном корпусе русского языка. В наиболее привычных значениях терпимость процветает, развивается,
господствует, усмиряет, царит, привлекает и т.д. Терпимость проявляют к трудностям, (т. е. терпят что-либо неприятное), чужому мнению, позиции, поведению, недостаткам других, причем в этих случаях терпимость рассматривается как безусловное достоинство. В аксиологическом плане она избирательна, поскольку в каждом социокультурном пространстве закрепляются свои регулирующие механизмы и правила. Терпимость в русской языковой
картине мира метафоризируется как растение, которое цветет; властелин, который властвует или предоставляет
право; сила, которая господствует; волна, которая распространяется; выгода, которая привлекает, и т. д.
|
семантические оппозиции как особенности номинации в болгарской диалектной хрононимия. Ключевые слова: славянская диалектология, болгарские диалекты, народная хрононимия,
семантические оппозиции, принципы и способы номинация.
SEMANTIC OPPOSITIONS AS A PECULIARITY OF NOMINATION
IN BULGARIAN DIALECTIC CHRONONIMY
M. M. Kondratenko
Yaroslavl State Pedagogical University named aft er K. D. Ushinsky,
108, ul. Respublikanskaya, Yaroslavl, 150000, Russian Federation
Th e article studies dialectic interpretation of the time notions as a system in the Bulgarian dialects
and draws a conclusion that the semantic fi eld of the folk chrononimy in dialects is largely defi ned
through oppositions as a structure of this lexical cluster. Semantic oppositions refl ect such peculiarities of dialectic nomination as specifi c features of the segmentation of extralinguistic reality (a choice
of the object of nomination); semantic motivation of nomination (a characteristic feature whereby the
name is given), and some others, the use of native words and borrowings in particular. By these specifi c
features the lexemes that defi ne the time with or without starting point, possessing the characteristics
of «big» and «small», «male» and «female» are separated from other chrononyms. Refs 8.
Keywords: Slavic dialectology, Bulgarian dialects, folk chrononimy, semantic oppositions,
principles and means of nomination.
Время является одной из важнейших координат в системе мировосприятия
человека. Чаще всего время определяют как количественную меру движения. Однако семантика лексических единиц языка, особенно многозначных, представляет
гораздо более сложное содержание этого понятия. В современных исследованиях
подчеркивается значение «антропологического» аспекта времени (его восприятия
и категоризации, аксиологии, «использования» времени человеком), а также важность различения видов времени: физического (природного), жизненного [Толстая,
с. 150–153]. Большой интерес вызывает то, каким образом время интерпретируется
самим языком. В процессе номинации те или иные названия фиксируют ощущения, представления и понятия человека, и результатом этой фиксации являются
© Санкт-Петербургский государственный университет, 2016DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.212
ности особенности языковой сегментации и смысловой мотивации наименования.
Для их исследования особую значимость имеют диалектные данные, поскольку
диалект представляет собой более естественное по сравнению с литературным
языком явление (не затронутое зачастую искусственной кодификацией). В свою
очередь, при выборе диалектного материала для изучения необходимо учитывать
и географический аспект существования диалекта. Традиционно считается, что периферийные диалектные зоны, например родопские говоры болгарского языка, более консервативны и лучше сохраняют наиболее архаичные языковые черты, в том
числе и лексические, которые, в свою очередь, передают глубинные семантические
архетипы [Соболев].
Характер взаимоотношений номинативных единиц с другими единицами той
же лексико-семантической сферы — одно из важнейших свойств, от которого зависит их место в определенной сфере языка. Специфика семантического пространства народной хрононимии, выраженная в диалектах болгарского языка, во многом
представлена оппозициями как аспектом структурной организации этого пласта
лексики. Семантические оппозиции затрагивают такие особенности диалектной
номинации, как 1) специфика сегментации внеязыковой действительности (выбор
объекта номинации); 2) семантическая мотивация наименования (признак, согласно которому дается имя), а также некоторые иные, в частности 3) использование
исконной или заимствованной лексики.
В первом случае речь идет о том, что номинации подвергаются противопоставленные по определенному признаку понятия, во втором — о том, что для именования выбираются противопоставленные признаки, открываемые в самом понятии.
Эти особенности мотивации названий единиц счета времени могут быть характерны для ряда говоров, образуя определенные ареалы распространения. Например,
на основании имеющегося материала можно противопоставить северновосточнославянско-южнославянский ареал севернозападнославянскому. Так, в севернорусских и болгарских говорах утро именуется по такому признаку, как белый цвет
(или свет): ‘время перед рассветом’ — бело утро в ярославских говорах [Ярославский областной словарь, т. 1, с. 49], избелява се, забела — в болгарских. В некоторых белорусских, западнославянских (и далее — южнонемецких) говорах таковым
признаком оказывается серый цвет/свет: в северо-западных белорусских — ша(э)
рая гадзина, шараць ‘наступать (об утре)’ [Слоўнiк беларускiх гаворак, т. 5, с. 462],
grauen ‘светать’ (в восточнофранконских говорах Баварии) [Wörterbuch von Mittelfranken, с. 80]. Подобные оппозиции вызывают вопросы о содержании понятия
утро: является ли оно началом дня или окончанием ночи? На основании приведенных примеров можно предположить, что в болгарских и ярославских говорах
утро — это наступление дня, а в северо-западных белорусских и южнонемецких —
завершение темного времени суток.
К оппозициям в выборе объекта наименования следует отнести, в частности, противопоставление двух видов времени, которые условно можно назвать
по точке отсчета «статическим» (или циклическим, вечно повторяющимся, возвращающимся в прежнее состояние) и «динамическим» (индивидуальным для
каждой коммуникативной ситуации и соотносимым с моментом речи). Исходя
из имеющегося лексического материала, можно говорить о том, что семантическая
Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 ных пласта значений, которые формируются вокруг одного из двух наиболее значимых признаков. Это, во-первых, регулярная сменяемость и повторяемость тех
или иных единиц времени независимо от обстоятельств их оценки говорящим
(например, корс ‘религиозный праздник, почитаемый в Родопах, когда священник
ходит со святой водой и изгоняет злых духов’) и, во-вторых, соотнесенность обозначаемого интервала или периода времени с актуальным положением говорящего,
в частности с моментом речи (например, наречие първанка ‘раньше’ в родопских
говорах обозначает момент раньше точки отсчета, положение которой может меняться).
К семантическим фрагментам «статического» (или объективного, не зависящего от говорящего) времени, представляющего собой скорее синтез ощущений от
разных сторон жизни, относятся некоторые длительные периоды, а именно: времена года — ‘лето’ (жетва, лято), ‘позднее лето’ (подесен), ‘осень’ (есен, подзим(а)(е));
месяцы года — ‘март’ (Баба Марта, кожодерец), ‘апрель’ (лъжитрев), ‘июнь’ (креч,
русалски, черешар), ‘август’ (богородички, зарев), ‘ноябрь’ (архангеловски), ‘декабрь’
(божек, колада); даты и периоды народного календаря — ‘день 5.01’ (Попова коледа),
‘6.01, праздник Богоявления’ (Водици), ‘три дня в году, 1.03–3.03’ (баби, заемците),
‘три дня в году, 15.07–17.07’ (горещниците), ‘сорок дней после дня св. Димитрия’
(сиромашко лято), ‘шесть дней в ноябре, 11.11–16.11’ (вълчляци, мратинци); дни
недели — ‘будний, рабочий день’ (делник), ‘среда’ (повторник); части суток — ‘часть
суток’ (заман), ‘время перед рассветом’ (петлено време, предзора), ‘заход солнца’
(заник, запад), ‘поздний вечер, ночь’ (вечеро, възнош), ‘середина ночи’ (среднощ),
‘глубокая ночь’ (глуо доба) [Koseska-Toszewa].
К единицам «динамического» времени следует отнести хрононимы со следующими значениями: периоды времени, стратифицируемые в рамках текущего
года, до или после него (то есть до или после меняющей свое положение точки отсчета) — ‘в текущем году’ (догодина), ‘в прошедшем году’ (лани, напрешната година), ‘два, три года тому назад’ (полане), ‘несколько лет тому назад’ (тришполани), ‘в следующем году’ (идущата година, нагодина, следващата година); ‘прошлой
весной’ (пролет, пролетес), ‘прошлым летом’ (лятос(ка)), ‘этой, текущей осенью’
(есен(та)), ‘прошлой осенью’ (есенес, есенеска, подзимта), ‘этой, текущей зимой’
(зимъс, зимъска); менее длительные отрезки времени (предшествующие или последующие дни по отношению к моменту речи): ‘этой ночью’ (танош), ‘два дня тому
назад’ (предден), ‘три дня тому назад’ (позавчера, позавчерашник), ‘завтра утром’
(засутром), ‘через три дня’ (позаутрешник) [Koseska-Toszewa].
Говоря о специфике выбора объекта номинации, необходимо отметить такой
параметр, как частота номинации. Чаще других в говорах болгарского языка подвергаются номинации следующие интервалы: время до рассвета; время дневного
перерыва, после полудня, а также более длительные периоды (месяцы весенне-летнего цикла) — в противоположность вечеру, осени.
В группе названий месяцев с точки зрения количества лексических манифестантов и актуализируемых в них признаков особенно выделяются месяцы с апреля по сентябрь включительно. Наименования этих месяцев могут быть мотивированы приходящимися на этот период днями почитания святых: гергевски месец ‘апрель’, еленски ‘май’, марински ‘июль’, богородички ‘август’; представлениямиВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2
года: есенния ‘сентябрь’; характерными для соответствующего периода природными явлениями: лъжитрев (время холодов, «обманывающих» появляющуюся траву)
‘апрель’, черешар ‘июнь’, горещляк ‘июль’, пресуширеки ‘август’; характерными для
соответствующего времени объектами и видами хозяйственной деятельности людей: копанье кукуруз ‘май’, косач, сенокос, сърпен ‘июль’, жетвар ‘август’ и беридбен,
гроздар (время сбора винограда), узунджовския месец (время проведения ярмарки
в селе Узунджово) ‘сентябрь’[Koseska-Toszewa].
В номинации частей суток в болгарских говорах особое место занимает актуализация времени около трех-четырех часов пополудни, полдника. Обозначения этого интервала мотивируются указанием на приближение вечера — завечер;
а также на своеобразный статус полуденного времени — радино пладне [KoseskaToszewa] (данное наименования, по-видимому, образовано от имени собственного
демонического существа, которое способно нанести вред человеку, если тот заснет
в полдень).
Из некоторых других особенностей рассматриваемых семантических фрагментов, представляемых болгарской диалектной лексикой, следует отметить более
подробную сегментацию времени в прошлом, например наличие таких семем, как
‘в прошлом году’, ‘два года тому назад’, ‘три года тому назад’, ‘несколько лет тому
назад’, ‘прошлой весной’, ‘прошлым летом’, ‘прошлой осенью’ при отсутствии манифестируемых на лексическом уровне семем, указывающих на аналогичную временную дистанцию от момента речи в будущем (хотя последние семемы могут быть
представлены в этих говорах с помощью словосочетаний).
В народной болгарской хрононимии также широко представлена оппозиция
исконных/заимствованных наименований для одного явления. Причем заимствования демонстрируют достаточно сложный ассоциативный ряд, реализующийся
в полисемии. Например, лексема пазар может обозначать ‘торг’ и, помимо этого,
день недели — ‘среда’, а лексема джума — ‘торг’ и ‘пятница’ [Стойчев]. Здесь нельзя
не отметить параллелизм исконных и заимствованных наименований, создающий
эффект неоднозначности и многогранности родового понятия «время» и его разновидностей в болгарских диалектах.
Среди заимствований естественным образом преобладают турцизмы. Из греческих заимствований отметим, например, ‘завтрак в восемь-девять часов утра’ —
голема прогима в родопских говорах [Koseska-Toszewa]. В болгарских говорах в Румынии, состав которых достаточно представителен с лингвогеографической точки
зрения (М. Младенов выделяет здесь видинско-ломский, козлодуйский, белослатинский, плевенский, никопольский, мизийские, павликянский говоры), отмечен
ряд лексических заимствований, относящихся к самым разным понятийным областям: ‘время, пора’ — зъман´ъ, тимп; времена года — ‘весна’ (дъ примаваръ), ‘лето’
(варъ), ‘осень’ (тоамнъта) и др. [Младенов].
Заимствованные из турецкого языка обозначения времени в болгарских говорах манифестируют следующие семемы: ‘три-четыре часа пополудни’ — акшъмлък
(из тур. akşam/ ahşam ‘сумерки, заход солнца’) к северу от Асеновграда; икиндия
в различных говорах Болгарии: родопских, софийских, странджанских и др. (из
тур. ikindi, букв. ‘второй’), малка икиндия в районах Хасковско, Пловдивско, Старо-Загорско; кьораво пладне в Софийско, Етрополе, Ботевград, Стара Загора (болг.
Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2 со значением ‘не работай’); шашкън пладне (из тур. šаškyn, šašy ‘косоглазый, кривой’,
болг. шашкън ‘плохой, глупый’); ‘завтрак в восемь-девять часов утра’ — кавалтия
(из тур. kahvalti букв. ‘под кофе’); ‘утро’ — сабале (из тур. sabahleyin ‘утром’) в районах Разграда, Самокова, Рилы, Свиленграда, Трына, сабален ‘утренний’ — в районах Плевена, Хасково, Смоляна, Созополя, Мичурина, Кырджали; ‘вечер’ — акшъм
в районе Чирпана и к северу от Асеновграда; часть суток — заман в софийских
говорах (болг. заман и тур. zaman ‘всегда’); ‘июль’ — арман и ‘август’ — харманен
месец (болг. (х)арман из тур. harman ‘ток, гумно’). В родопских говорах заимствованные хрононимы манифестируют следующие семемы: ‘время’ — ава, мейдан;
‘свободное, нерабочее время’ — айляклък (aylak ‘лентяй’); ‘месяц’ — ай; ‘неделя’ —
афта; ‘время стрижки овец’ — къркъм; ‘время ягнения овец’ — д´ол´; ‘время, подходящее для сбора роз’ — гюллап; ‘пятница’ — джума; ‘Димитровден’ — касум;
‘вечер’ — акшъм; ‘полдень’ — икинде, ивлен´; ‘время после рассвета’ — кушлук;
‘рано утром’ — чин-сабах; ‘время перед рассветом, до того как пропоют петухи’ —
гиджаърсън и др.; ‘раньше’ — евел´; ‘далеко в прошлом’ — бабанлък, бирвъкит,
бълдър; ‘поздно’ — геже; ‘очень поздно’ — гяштен и др.; ‘сегодня вечером’ — бошем
(тур. bu akşam), ‘на днях, сейчас’ — бурърда (тур. bu arada) [Koseska-Toszewa; Стойчев]. В ряде случаев в собранном материале в роли номинантов отрезков речи
выступают наречия.
Как правило, заимствования представляют собой обозначения реалемы, параллельные исконным. Одним из важнейших семантических факторов, обусловливающих их функционирование, видимо, следует считать иную семантическую мотивацию наименования и соответственно его образность. Особенно наглядно это
проявляется в тех случаях, когда заимствование полисемично. Так, ава обозначает
не только ‘время как понятие’, но и ‘обстоятельство’, ‘настроение’, а мейдан — ‘возможность’. Существительное касум, благодаря этимону (тур. kasim — ‘тот, который
делит’), представляет ‘праздник Димитровден’ и ‘осень’ в качестве даты и периода,
которые разделяют астрономический и хозяйственный год на важные составляющие. Лексема кушлук обозначает, с одной стороны, ‘время после рассвета’, а с другой — ‘время появления птиц’ и т. д. [Стойчев].
Если говорить о дистрибуции заимствований с точки зрения репрезентируемых ими семем, то следует отметить их использование для обозначения самого родового понятия времени; времени в прошлом; периодов времени, соответствующих хозяйственным циклам; месяцев года, а также времени суток, особенно утром
и после полудня.
Важным аспектом обозначения периодов и интервалов времени в говорах болгарского языка является использование в качестве семантической мотивации наименования противопоставленных признаков явления. Среди подобных противопоставлений можно отметить следующие.
Наименование характеризуемому явлению может даваться непосредственно
или же опосредованно, через другое явление: ‘осень’ есен и подзиме/подзима (то
есть время, предшествующее зиме); ‘лето’ лете и жетва (время жатвы), ‘позднее
лето’ — подесен (время, предшествующее осени) [Koseska-Toszewa].
К семантическим оппозициям, связанным с использованием контрастирующих
мотивационных признаков наименования, следует отнести, например, противопоВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 2
ющему хозяйственному и фенологическому циклу, датам, обозначенным на основе
православного календаря. Например: ‘апрель’ (гергевски месец и кожидер), ‘август’
(богородички и пресуширеки), ‘май’ (еленски и копанье кукуруз) [Koseska-Toszewa].
К вариантам подобной семантической оппозиции можно отнести и использование параллельно «хозяйственной» и фенологической мотивации: ‘август’ — жетвар, пресуширеки, ‘июль’ — косач, горещляк. «Хозяйственная» мотивация также
сама по себе обладает вариантами противопоставленных признаков: ‘апрель’ — кожидер и лъжитрев.
Болгарская диалектная хрононимия не только отражает противопоставление
рабочих и нерабочих дней: ‘будний, рабочий день’ (делник) и ‘праздничный, нерабочий день’ (неделник), но и по-разному мотивирует содержание нерабочего дня:
‘свободное, нерабочее время’ — неделник и айляклък (буквально ‘ленивый’), а также рабочего, будничного дня: катаден’ — одновременно ‘рабочий день’ и ‘каждый
день’ [Стойчев].
Среди наименований интервалов и периодов времени в болгарских говорах
отмечена мотивация такими признаками, как «большой» и «малый». Это проявляется в названиях праздников Богородицы 28 августа и 21 сентября — голямата
чорква и малката чорква, а также в обозначении завтрака в восемь-девять часов
утра — голема прогима в родопских говорах; времени около 12 часов — малка обед;
месяцев января (голем сечко, големин) и февраля (малък сечко, мал’кин).
Представлена (имплицитно или эксплицитно) и мотивация названия явления
через «мужскую» или «женскую» характеристику: моски празник — ‘Димитровден’;
боже майка ‘день 15 февраля, обрядовая сторона которого направлена на рождение
детей’, и боже йуме ‘день 18 февраля, посвященный здоровью и долголетию мужчин’ [Стойчев].
Таким образом, болгарские диалектные хрононимы образуют систему, схема
которой во многом определяется семантическими оппозициями. Среди способов
номинации — параллельное использование исконных и заимствованных языковых единиц. При выборе объекта номинации противопоставляются интервалы
и периоды времени с изменяемой или циклически повторяющейся точкой отсчета,
обозначаемые чаще или реже. В семантической мотивации наименований можно
выделить такие противопоставленные признаки, как большой/малый, мужской/
женский и др. С точки зрения ареального аспекта анализируемого явления южнославянские родопские говоры обнаруживают черты сходства с восточнославянскими ярославскими и противопоставляются севернославянским.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.16.373.612
М. М. Кондратенко
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 2
СЕМАНТИЧЕСКИЕ ОППОЗИЦИИ КАК ОСОБЕННОСТЬ НОМИНАЦИИ
В БОЛГАРСКОЙ ДИАЛЕКТНОЙ ХРОНОНИМИИ
Ярославский государственный педагогический университет имени К. Д. Ушинского,
Российская Федерация, Ярославская обл., Ярославль, 150000, ул. Республиканская, 108
В статье анализируется диалектная интерпретация системы обозначений времени в говорах болгарского языка и делается вывод о том, что семантическое пространство народной хрононимии, выраженное в диалектах, во многом определяется оппозициями как аспектом структурной организации этого пласта лексики. Семантические оппозиции затрагивают такие особенности диалектной номинации, как специфика сегментации внеязыковой действительности
(выбор объекта номинации); семантическая мотивация наименования (признак, согласно которому дается имя); использование исконной и заимствованной лексики. По этим признакам
среди различных хрононимов выделяются лексемы, называющие время с отсутствующей или
присутствующей точкой отсчета, с наличием таких характеристик, как «большой» и «малый»,
«мужской» и «женский» и др. Библиогр. 8 назв.
|
семантические особенности интернационалом лексики в австрийском варианте немецкого языка. Ключевые слова: интернациональная лексика, национальные варианты, семантические особенности, полисе
мия, моносемия, коннотативные дивергенты.
Издавна проблема языковых контактов
в языкознании – одна из наиболее актуальных и значимых. Язык, по мнению Фердинанда де Соссюра, является «важной частью
духовного багажа наций и помогает охарактеризовать – определенную эпоху, определенное общество» [2000. C. 1]. Словарный
состав различных национальных языков
расширяется, в первую очередь, благодаря
языковым контактам с другими языками.
Основные трудности в передаче интернациональной лексики в межкультурной коммуникации различных народов обусловлены
процессами ассимиляции в национальных
языках. Проблемы устного и письменного
перевода, возникающие в связи с интенсивным использованием интернациональной
лексики, привели к зарождению относительно новой лингвистической дисципли-
ны – интерлексикологии, которая занимается изучением специфики интернациональ
ной лексики. В последнее десятилетие она
привлекла к себе интерес ученых-лингви-
стов и переводчиков-практиков.
Постепенное накопление материала по
теме происходит в 50-е – 70-е гг. XX в.,
и только к 70–80-м гг. XX в. получает признание интерлексикологическое направление в науке. Важно отметить также, что
большинство исследований в области интернациональной лексики первоначально
было связано с практическими задачами перевода – с рассмотрением определенной категории слов – «ложных друзей переводчика». Термин «ложные друзья» был введен
М. Кёсслером и Ж. Дероккиньи в 1928 г. в
книге «Les faux amis ou Les pièges du
vocabulaire anglais» [Акуленко, 1972]. Под
ними понимаются пары слов двух языков
(как родственных, так и неродственных),
сходные по написанию и произношению,
имеющие часто общее происхождение, но
Адамян Н. А. Семантические особенности интернациональной лексики в австрийском варианте немецкого языка //
Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 3. С. 79–87.
ISSN 1818-7935
¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 3
© Õ. ¿. ¿‰‡ÏˇÌ, 2015
»ÒÒΉӂ‡ÌË ÎÂÍÒËÍË ‚ ÍÓÌÚÂÍÒÚ ÏÂÊÍÛθÚÛрÌÓ„Ó ‚Á‡ËÏÓ‰ÂÈÒڂˡ
отличающиеся в значении. Частным проявлением «ложных друзей переводчика» являются псевдоинтернационализмы (межъ-
языковые омонимы), которые полностью
или частично расходятся в значении со
своими звукобуквенными аналогами переводимого языка (ПЯ). К частичным расхождениям можно отнести нарушение лексической сочетаемости или стилистического
согласования интернациональных слов в
высказывании. В конце 1960-х – начале
1970-х гг. отечественными лингвистами были проведены фундаментальные исследования в этой области. Прежде всего, следует
отметить работы В. В. Акуленко [1972] и
К. Г. М. Готлиба [1985], в которых были
развиты основные теоретические положения. Наряду с этим были составлены словари и пособия «ложных друзей переводчика»
[Лобковская, 2012. C. 79].
Следует отметить, однако, что ряд проблем, посвященных интернационализмам,
до сих пор остается не решенным. Так, недостаточно внимания уделяется сферам
функционирования интернациональной лексики, и практически без освещения остается
проблема межъязыковых лексико-семанти-
ческих отношений интернационализмов в
национальных вариантах немецкого языка.
Поскольку общая семантика является одним
из важнейших критериев принадлежности
определенных слов к интернационализмам,
в наши дни имеется скудный материал, посвященный содержательной стороне ин-
тернационализмов. Данная проблематика
исследованиях
затрагивается
А. Э. Рыцаревой [2002], А. И. Едличко
[2009], Е. В. Копыловой [2015] и др.
лишь
в
В последнее десятилетие в ходе языковых исследований в области интерлексикологии большинство языковедов постепенно
вырабатывают единый терминологический
аппарат. Интернационализмы определяют
как межъязыковую синхроническую категорию лексем, сходных по внешней форме
(с учетом закономерных соответствий звуковых и графических единиц в конкретных
языках), с соотносимыми значениями, выражающие понятия международного характера из области науки и техники, культуры,
искусства и т. п. и существующие в разных,
как минимум трех, неродственных языках
[Кочурова, 2010. С. 8].
Новейшие лингвистические исследования свидетельствуют о том, что интерна
ционализмы представляет собой чрезвычайно разнородный по происхождению и со-
ставу слой лексики. Между тем ученые
выделяют два основных источника происхождения интернациональной лексики и
интернациональных словообразовательных
морфем.
I. Греко-латинский фонд корней, словообразовательных аффиксов и готовых слов,
заимствуемых целиком по причине того, что
именно латинский и греческий языки являлись научными в эпоху Средневековья
[Volmert, 1990. S. 102].
II. Национальные языки. В разные исторические эпохи наиболее существенный
вклад в фонд интернациональной лексики
был внесен разными народами. «Если первоначально интернационализмы возникали
на основе латинского или греческого языков, то затем “дающим” становился язык
страны, опережающей в определенной области:
социальной, научно-технической,
культурной» [Гильченок, 2006. С. 51]. В немецкий язык большинство интернационализмов пришло из французского, итальянского, английского, русского и других
языков. Кроме
социально-исторических
(внеязыковых), М. Д. Степанова и И. И. Чернышева выделяют также внутриязыковые
причины распространения интернациональной лексики [2003. С. 53]. Так, по мнению
П. Брауна, интернационализмы нередко используются как эвфемизмы, которые маскируют суть явления, например: korpulent вместо dick, disqualifizieren вместо herausstellen
и др. [Braun, 1979. S. 152].
Интернационализмы нельзя отождествлять с такими понятиями, как заимствования, ксенонимы, ксенизмы, полионимы и
экзонимы. Интернационализмы относятся к
нормативной лексике и представляют собой
устойчивые лексические единицы. Кроме
того, интернациональные единицы могут
быть как заимствованными, так и автохтонными. Й. Фольмерт определяет интернационализм как единицу, обладающую комплексным характером [Volmert, 1990. S. 96].
Он трактует интернационализм как гипероним всех терминов, которыми обозначаются
определенные единицы в различных сферах
интерсистемы: Intermorpheme (сфера морфем), Interlexeme (сфера слов), Intersyntag-
men bzw. syntagmeme
(сфера синтагм),
Interphraseologismen (сфера фразеологических устойчивых сочетаний). Таким обра
зом, интерлексемы, единицы лексического
уровня, являются частным проявлением интернационализма [Едличко, 2015. С. 8].
факта
Подчеркиваемый в определении интернационализмов критерий отсутствия генетической близости языков важен для установления
интернационализации
лексем, но не лишает возможности сопоставления этой группы слов в родственных
языках или национальных вариантах одного
языка. Изучение интернационализмов может осуществляться на базе трех и более
языков, на базе двух неродственных языков
или на материале родственных языков. Особый интерес вызывает сопоставление интернационализмов в родственных языках,
поскольку, несмотря на генетическую близость, интернационализмы в них обладают
как формальными, так и содержательными
расхождениями, что связано не только с
системными отношениями в каждом конкретном языке, но и с историческими условиями развития языков, их межъязыковыми
и межкультурными контактами. В этом отношении интернационализмы являются ярким свидетельством процессов становления
национальных языков и демонстрируют
различие путей, пройденных родственными
языками [Лавров, 2006. C. 5].
Особую роль играют интернационализмы в национальных вариантах немецкого
литературного языка. В силу того, что немецкий язык является полинациональным
(плюрицентрическим) и имеет сразу несколько центров развития, в каждом из его
национальных вариантов, а именно в собственно немецком, австрийском и швейцарском, прослеживаются свои собственные
специфические черты. Национальные варианты представляют собой разновидности
нормы единого литературного языка – собственной кодифицированной нормы [Домашнев, Копчук, 2001. С. 13]. Как указывает Л. Б. Копчук, вариантные языковые
формы любого языкового уровня в Германии, Австрии и Швейцарии получили наименования соответственно тевтонизмов,
австрицизмов и гельвецизмов
[Копчук,
1997. C. 58]. Под тевтонизмами понимают
особенности собственно немецкого литературного стандарта, которые отсутствуют в
австрийском и швейцарском вариантах немецкого литературного языка [Там же].
В лингвистике последних трех десятилетий национальное своеобразие вариантов
современного немецкого языка стало объектом целого ряда специальных исследований.
Крупными исследователями в области немецкой вариантологии являются как отечественные, так и зарубежные лингвисты:
У. Аммон [Ammon, 1995], Я. Эбнер [Ebner,
2009], А. И. Домашнев [2005], Л. Б. Копчук
[1997], Г. И. Зиброва [1995] и др.
В трудах Г. В. Степанова [1979],
А. Д. Швейцера [1981], А. И. Домашнева
[1983] и др. было установлено, что, наряду с
«национальными гомогенными» языками,
многие языки существуют в виде комплекса
специфических разновидностей, каждая из
которых функционирует в ином коммуникативном сообществе («социуме») и обладает
собственными социальными и лингвистическими особенностями [Жлуктенко, 1981.
C. 11].
Языковая ситуация в Австрии является
унилингвальной, поскольку в качестве государственного используется только один
язык – немецкий [Филичева, 1992. C. 54].
Вершину языковой парадигмы в австрийском варианте образует немецкий лите-
ратурный язык, обладающий рядом спе-
цифических
структурно-нормативных
особенностей на всех уровнях языка [Там
же. С. 55].
Австрийское национальное своеобразие
немецкого литературного языка фиксируется различными лексикографическими справочниками. Рассматриваемые в статье примеры взяты из следующих словарей: «Wie
sagt man in Österreich?» [Ebner, 2009]; «Das
Österreichische Deutsch» [Sedlaczek, 2004]
и «Variantenwörterbuch des Deutschen» [Ammon, 2004] и др. В них содержатся данные о
лексических австрицизмах, заимствованной
лексике, семантических особенностях слов,
функционирующих в литературном языке
Австрии.
В силу того, что словарный состав австрийского варианта немецкого языка постоянно пополняется за счет интернациональной лексики,
возрастает и интерес
лингвистов к сопоставительному анализу
как национально-значимых, так и универсальных категорий в лексической семантике
национальных вариантов немецкого языка.
Объясняется это также тем, что для со-
временного общества характерны как интернациональные, так и национальные тенденции. Как указывает Х. Мархардт в
предисловии к словарю, в связи с развитием
»ÒÒΉӂ‡ÌË ÎÂÍÒËÍË ‚ ÍÓÌÚÂÍÒÚ ÏÂÊÍÛθÚÛрÌÓ„Ó ‚Á‡ËÏÓ‰ÂÈÒڂˡ
Интернета, а также с растущими потребностями современного общества расширяется
не только инвентарь интернациональной
лексики, но и диапазон ее значений, несходных для собственно немецкого и австрийского вариантов [Markhardt, 2005. С. 11].
Феномен интернационализмов состоит в
том, что они способны «адаптироваться»
к системе воспринимающего языка или национального варианта одного языка и приобретать в нем национально-культурную
специфику.
При выявлении национально-значимых
категорий интернациональной лексики в
австрийском и собственно немецком узусах
мы предлагаем рассмотреть в качестве основных следующие типы интернационализмов: семантические интернационализмы –
полные, частичные (полисемантичные, модивер-
носемантичные);
генты.
коннотативные
Рассмотрим их последовательно.
Полные семантические интернационализмы – интернационализмы, которые полностью расходятся в значениях в австрийском и собственно немецком вариантах, их
можно отнести к категории «ложных друзей
переводчика» или обозначить как «формальные дивергенты» (главный признак состоит в том, что они отличаются содержанием при совпадении внешней формы)
(табл. 1).
Следует отметить, что в собственно немецком варианте интернационализм Reali-
täten не употребляется, а используется только в единственном числе (Realität) в значении «реальность, действительность», которое также характерно и для австрийского
узуса.
Частичные семантические интернационализмы. Могут быть двух типов: полисемантичные и моносемантичные.
Полисемантичные интернационализмы –
это многозначные интернационализмы, основное значение которых совпадает в обоих
узусах, но в австрийском варианте немецкого литературного языка развивается еще одно, дополнительное значение) (табл. 2).
Как видно, основными источниками происхождения интернационализмов в Австрии
и Германии являются: 1) классические языки (латинский, греческий); 2) национальные
языки (французский, итальянский, английский и др.). Большинство интернационализмов из сферы управления, политики и права
восходят к латинскому языку. Данная область изобилует австрицизмами. Объясняется это тем, что терминология римского права в Германии заменялась собственными
эквивалентами. Например, австр. Legat –
собств. нем. Vermächtnis. Латинизмы австрийского
языка
(Kommissar, Exekution) относятся в основном к области официально-делового языка.
В европейских странах на базе латинского и
греческого языков происходит постоянный
внутренний обмен значениями. Так как этот
процесс находит отражение в духовных,
культурных и научных сферах человеческой
жизни, это препятствует полной изоляции
каких-либо отдельных языковых культур
[August, 1985. S. 80].
варианта немецкого
Интернационализмы итальянского и славянского происхождения более характерны
для австрийского варианта, так как у немцев
не было таких тесных контактов с этими
народами. Ср., австр. Powidl (чеш.) – собств.
Интернационализм
Значение в собственно
немецком варианте
Kommissariat
уголовный розыск
Ordination
Realitäten
Siphon
комната осмотра (врачом)
–
1) канализационный сифонный затвор, сифон;
2) закрытый сосуд / прибор
для приготовления газированных напитков
Таблица 1
Значение в австрийском
варианте
полицейское ведомство / полицейский участок
врачебные назначения,
предписания, рекомендации
земельные участки, недвижимость
газированная вода, газировка
(разг.)
Интернационализм
adaptieren (лат.)
Akadamie (греч.)
Büffet (фр.)
Dotation (лат.)
Estrade (фр.)
Значение
в немецком варианте
1. Адаптировать, приспосабливать.
2. Реконструировать, модернизировать жилье, квартиру
1. Научное сообщество или
научная лаборатория.
2. Высшее учебное заведение
1. буфет (тип мебели).
2. барная стойка
дотация, дар
Эстрада, помост, подиум
(устар.)
Exekution (лат.)
Казнь, экзекуция
exekutieren (лат.)
Выносить приговор
Garnitur (фр.)
komplett (фр.)
Kupee, Coupé (фр.)
Kurator (лат.)
Losung (нем.)
Parkett (фр.)
Passagier (ит.)
Professor (лат.)
1. Гарнитур, комплект одежды.
2. Гарнир.
3. Группа выступающих
(ансамбль).
4. Обшивка, отделка
1. Полный, комплектный.
2. Полностью, абсолютно
(разг., шутл.)
Автомобиль класса купе для
двоих
1. Куратор, управляющий.
2. Служащий в университете (куратор группы студентов) (устар., шутл.).
3. Руководитель музея, выставки и т. п. (науч.)
1. Лозунг, призыв.
2. Цитата из Библии.
3. Пароль (воен.)
1. Паркет, паркетный пол.
2. Партер.
3. Операционный зал фондовой биржи; официальная
биржа
Пассажир на корабле, самолете и т. п.
Высшая академическая степень преподавателя в вузе
Student (лат.)
Студент вуза
Таблица 2
Дополнительное значение
в австрийском варианте
Обставлять квартиру с определенной целью, приводить в порядок
Литературное (художественное,
театральное) или музыкальное
представление
Небольшой ресторан
Приданое жены (устар.)
Развлекательная программа с
выступлением артистов (с музыкой, танцами)
Опись имущества, арест на
имущество
Описывать имущество, налагать
арест на имущество
Металлические части, входящие
в оборудование печи или котлоагрегата
Укомплектованный
Купе (устар.)
Опекун, доверенное лицо
(устар.)
Дневная выручка (Tageslosung)
Место для танцев
Житель комнаты в отеле
Преподаватель в гимназии
Учащийся колледжа (среднего
учебного заведения)
»ÒÒΉӂ‡ÌË ÎÂÍÒËÍË ‚ ÍÓÌÚÂÍÒÚ ÏÂÊÍÛθÚÛрÌÓ„Ó ‚Á‡ËÏÓ‰ÂÈÒڂˡ
Интернационализм
kurieren (лат.)
Значение в австрийском
варианте
лечить от каких-либо заболеваний
Lüster (лат.)
люстрин (ткань)
terminieren (лат.)
назначать срок
Таблица 3
Дополнительное значение
в собственно немецком
оберегать, ограждать – jmdn.
von seinen Illusionen kurieren
(перен.)
2) люстра; 3) глазурь на фарфоре, керамике
оговаривать время (временные рамки), например на определенное число –
terminieren auf den 10. Januar
нем. Pflaumenmus (повидло); австр. Spagat
(ит.) – собств. нем. Bindfaden, Schnur (шпагат); австр. paprizieren (венгер.) – собств.
нем. mit Paprika würzen (перчить).
Романские языки (например, французский) имели в Австрии в XVII в. высокий
социальный престиж, что повлияло на распространение интернациональной лексики и
отразилось в расширении семантической
структуры интернационализмов в австрийском варианте немецкого языка. Следует
также отметить, что, несмотря на столь
важную роль англо-американской лексики в
наши дни, австрийский вариант обнаруживает крайне незначительные расхождения в
ее семантике, ограничиваясь лишь некоторыми терминами из области спорта, в основном футбола
(ср., например, австр.
Goal – собств. нем. Tor; австр. Goalkeeper –
собств. нем. Tormann). Замещение данных
интернационализмов на автохтонные лексемы в собственно немецком варианте объясняется пуристическими течениями, происходившими в Германии во второй половине
XX в. Интернационализм Panalty употребляется и в Австрии, и в Германии, однако
немцами этот термин чаще используется в
хоккее, чем в футболе [Ebner, 2009. S. 138].
Особо следует выделить так называемую
венскую лексику, формирование которой
тесным образом связано с культурно-исто-
рическими традициями столицы Австрии,
особенностями жизненного уклада венцев,
их мировосприятия и образа мыслей [Домашнев, 1983. С. 77]. Так, слово Klavier, m
(пианино, фортепиано), кроме основного
значения, имеет еще одно – вставная челюсть или зубной протез. Однако следует
уточнить, что такого рода примеры иллюст
рируют особенности употребления интернационализмов только в сфере устного общения.
Моносемантичные интернационализмы.
К этой группе относятся те интернациональные лексемы, основное значение которых совпадает в обоих узусах, однако в собственно немецком варианте развивается еще
одно или несколько дополнительных значений (табл. 3).
Следует уточнить, что при оформлении
гласных на австрийский вариант в данном
случае больше повлиял итальянский язык, в
то время как на собственно немецкий –
французский. В результате австрийское
Luster в значении «люстра» графически
оформляется без умлаута.
Коннотативные дивергенты. Это интернационализмы, которые обладают определенными дифференциальными хронологическими / социальными / территориальными
/ стилистическими характеристиками (такого рода признаки помечаются в словарях) в
австрийском и собственно немецком вариантах. Так, на территории Германии есть
интернационализмы, отмеченные признаком
архаичности или полностью утраченные, но
сохранившиеся в активном употреблении в
Австрии, например австр. Kupee (собств. нем.
Abteil – купе); австр. Kanditen
(собств.
нем. Zuckerwaren – кондитерские изделия),
австр. Perron (собств. нем. Bahnsteig – перрон). Вытеснение интернационализмов и
замена их на национальные дублеты объясняется пуристическими течениями, которые
были направлены на чистку немецкого языка от иноязычных заимствований [Жлуктенко, 1981. С. 197]. Для австрийского варианта
немецкого литературного языка пуристиче
ские движения не были характерны, именно
поэтому в нем встречается большое количество интернациональной лексики, которая
не только не архаизируется с течением времени, но и продолжает приобретать все новые значения [Копчук, 1997. С. 79]. Так, устаревшее в собственно немецком стандарте
обозначение Gendarm, der (жандарм) является в Австрии официальным наименованием для сельских полицейских.
Употребление интернационального существительного Kuvert (конверт) характерно
как для письменной, так и для устной сферы
общения в Австрии, в то время как для
немцев нормой является его национальный
дублет – Briefumschlag. В немецком узусе
Kuvert уже практически не используется и
считается устаревшим, в то время как образованный от него субстантивированный глагол kouvertieren (класть в конверт) используется и сегодня. По своей этимологии
Kuvert восходит к французскому couvert.
Такое же написание, как и во французском,
имеет существительное Couvert (скатерть
для стола в ресторане), которое характерно
как для собственно немецкого, так и для австрийского вариантов.
Интернационализм Rayon (от фр. – радиус, округ) в Германии считается устаревшим
и не употребляется, в то время как в Австрии имеет широкое распространение (особенно в разговорном стиле) в значении
«район, округ», а также входит в состав
композитов, например: Rayonsgrenze (граница рабочего района). В собственно немецком варианте вместо интернационализма Rayon используется его лексико-семан-
тический аналог Stadtbezirk. От существительного Rayon в Австрии образовался глагол rayonieren, употребляющийся в значении «делить / разделять на районы /
округа».
Некоторые интернационализмы в Австрии могут отличаться оттенками значений.
Так, в Австрии существительное Magister
(лат. magister) может быть использовано
при обращении перед именем или при обращении к аптекарю. Употребляется также
усеченная форма Mag., не характерная для
немецкого узуса. В собственно немецком
узусе интернационализм Magister означает:
1) Magister Artium (академическая, ученая
степень, квалификация); 2) обладатель степени магистра; 3) учитель (устар., шутл.).
Cр. фр. Magister – сельский учитель. В Ав
стрии второе значение характерно для тех,
кто получил фармацевтическое образование.
Нередко интернационализмы могут быть
использованы в связи с необходимостью
создания стилистически нейтральных слов,
т. е. эвфемизмов, употребляемых вместо
синонимичной языковой единицы, которая
представляется говорящему неприличной,
грубой или нетактичной. Еще П. Браун в
70-е гг. XX в. указывал на данное свойство
интернационализмов, которое позволяет
говорящим варьировать свою речь в зависимости от условий общения, при необходимости скрывать свои намерения, а также
избегать коммуникативных конфликтов,
которые могут происходить при слишком
прямолинейной номинации определенных
предметов, действий и свойств [Braun, 1979.
S. 152]. Так, интернациональное слово Vanille
(фр. vanilla, исп. vainilla – ваниль) употребляется в Австрии в том случае, если от
человека неприятно пахнет (например, чесноком). Интернационализм Vanille в австрийском стандарте также входит в состав
композитов, например Vanillerostbraten (Rost-
braten, der mit Knoblauch zubereitet wird –
ростбиф с чеcноком).
В ряде случаев употребление некоторых
интернациональных слов может определяться ситуацией речи. Так, существительное Filet (филе), пришедшее из французского (filet), в Австрии используют в основном
в кулинарной среде / гастрономии (в письменной и устной речи), в то время как при
покупке филе австриец в диалоге с продавцом употребит национальный лексико-се-
мантический вариант Lungenbraten, нехарактерный для собственно немецкого узуса.
В Германии носители языка используют
существительное Filet как в кулинарных
рецептах, так и при покупке мяса в мага-
зине.
Проведенный анализ показывает, что основные смысловые расхождения интернациональной лексики в Австрии и Германии
могут быть обусловлены либо определенными экстралингвистическими факторами
(историко-культурными процессами), либо
внутрилингвистическими. В ряде случаев
семантика интернациональных лексем представляет собой бинарную категорию, в которой объединяются интернациональное
(универсальное) и национальное (дифференциальное). Представленные в типологии
корреляты могут быть двух видов: полные и
»ÒÒΉӂ‡ÌË ÎÂÍÒËÍË ‚ ÍÓÌÚÂÍÒÚ ÏÂÊÍÛθÚÛрÌÓ„Ó ‚Á‡ËÏÓ‰ÂÈÒڂˡ
частичные. Частичные семантические интернационализмы предполагают неполное
совпадение или несовпадение означаемых.
Нередким расхождением является несовпадение семантических структур полисемантов в австрийском и собственно немецком
узусах, что объясняется особенностями лексической системы отдельно взятого национального варианта (временем появления интернационализма, влиянием других языков
или диалектов и др.). Так, полисемантичные
интернационализмы демонстрируют разную
степень семантической ассимиляции. Для
австрийского варианта также более характерна и словообразовательная ассимиляция.
В Австрии широко используется интернациональный суффикс
-ieren, играющий
важную роль в создании новых глаголов
(например, австр. psychiatrieren, garagieren,
paprizieren). В собственно немецком варианте данные лексические единицы заменяются аналитическими конструкциями.
Вторая группа анализируемого корпуса
интернациональной лексики характеризуется наличием коннотативных схождений и
расхождений, а также наличием национально-значимого в содержательном наполнении
сопоставляемых лексических единиц. Анализ показал, что в ряде случаев интернациональные лексемы могут отличаться оттенками значений, сферой употребления, а
также иметь определенные хронологические
характеристики, неидентичные в двух сопоставляемых узусах.
Грамотное использование интернационализмов и знание их значений в собственно
немецком и австрийском вариантах необходимо для наиболее адекватной передачи
смысла сообщения и устранения стилистических погрешностей. Представленный в статье
материал затрагивает основные сложности, с
которыми могут столкнуться носители языка в процессе межкультурной коммуникации, а также переводчики, преподаватели,
студенты и ученые-германисты в их практической работе.
| Напиши аннотацию по статье | »––À≈ƒŒ¬¿Õ»≈ À≈ –» » ¬ ŒÕ“≈ –“≈ Ã≈∆ ”À‹“”—ÕŒ√Œ ¬«¿»ÃŒƒ≈…–“¬»fl
УДК 811.11’36
Н. А. Адамян
Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена
наб. р. Мойки, 48, Санкт-Петербург, 191186, Россия
lina77@bk.ru
СЕМАНТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНОЙ ЛЕКСИКИ
В АВСТРИЙСКОМ ВАРИАНТЕ НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА
Выявляются отличительные особенности в семантике интернациональной лексики в собственно немецком
и австрийском вариантах. С одной стороны, освещаются вопросы, вызванные бурным распространением интернациональной лексики в современном немецком языке, рассматривается история зарождения и развития науки
интерлексикологии, а также выявляются специфические черты интернационализмов. С другой стороны, описывается становление науки вариантологии и разработанность проблемы национальных вариантов немецкого языка.
Автор предлагает свою классификацию интернациональной лексики, демонстрирующую семантические и коннотативные расхождения в двух сопоставляемых узусах.
|
семантические особенности ремарок в немецкой литургической драме xв xви вв. Ключевые слова: литургическая драма, Библия, ремарки, семантические особенности, функ
ции.
SEMANTIC PECULIARITIES OF GERMAN LITURGICAL DRAMA OF THE 15–16th CENTURIES
E. S. Samoilova
St. Petersburg State University 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation
Th e article considers functional-semantic peculiarities of stage directions to the Passion Play by H. Saks
and a cognominal play by an unknown Admont author. Th e types, reasons and functions of transformations of the Bible text in the stage directions are analyzed. Refs 8.
Keywords: liturgical drama, the Bible, stage directions, semantic peculiarities, functions.
Литургическая драма представляла собой версифицированную инсценировку
библейских событий и являлась важнейшим средством массовой коммуникации
эпохи Средневековья. На ее авторов, которыми на позднем этапе развития жанра
(XV–XVI вв.) могли быть не только духовные лица, но и миряне, была возложена
миссия по распространению догматов вероучения и их укоренению в общественном
сознании. Для достижения этой цели применялись разнообразные способы воздействия на аудиторию. Данная статья посвящена исследованию семантических особенностей ремарок в немецкой литургической драме XV–XVI вв. Ремарка является
«единицей непосредственной коммуникации» [1, с. 7] авторов драмы с ее интерпретаторами — режиссерами, актерами. Реализация содержащихся в ремарках указаний подготавливает зрителя к восприятию происходящего на сцене в соответствии
с авторским замыслом.
Анализ ремарок драмы о Страстях Христовых Ганса Сакса (S) и написанной на
ее основе драмы неизвестного адмонтского автора (AA) позволил классифицировать ремарки по семантическому признаку и выявить три большие группы.
В первую многочисленную группу входят ремарки, которые представляют собой сочетание наименования адресанта обращения с глаголом говорения sprechen,
у адмонтского автора также sagen, fragen и antworten, а в ремарках, предваряющих
латинские песнопения, — с глаголом singen:
Jesus spricht (S 53 a).
(1)
(2) Petrus sagt (AA 270 a).
(3) Maria Madalena singt (AA 1363).
В редких случаях в подобных ремарках содержатся указания на манеру произнесения реплики: громкость голоса или эмоциональный оттенок, с которым она проголосового тона используется глагол schreien:
(4) Der Herr schreidt (S 1347 c)
Для усиления его значения в редких случаях употребляется обстоятельство об
раза действия:
(5) Der Herr schreyet mit lauter | stimb (S 1357 a).
Указание относительно эмоционального оттенка речи также немногочисленны:
(6) Petrus gehet zu der Th uer | vnd spricht kleglich (S 811 b).
(7) Maria Madalena… Singt gar Laut vnnd frölich (АА 1368 b,c).
Для обозначения Иисуса, апостолов и оплакивающих Христа женщин используются преимущественно имена собственные (для обозначение Иисуса — также существительное der Herr). Очевидно, авторы исходили их того, что эти персонажи
хорошо знакомы читателям и дополнительных пояснений здесь не требуется.
Если в ремарках, предваряющих реплики второстепенных персонажей, подлежащее выражено именем собственным, то оно, как правило, сочетается с приложением, уточняющим, кем является упомянутое лицо:
(8) Annas der Bischoff spricht (S 106 a).
(9) Malches ein Judt der Hohenprie|ster Knecht / vnd spricht (S 384 a).
(10) Cayphas der Hochpriester / | spricht (S 838 a).
(11) Pilatus der Landtpfl eger S. (S 921 b).
Приложение также может указывать на то, какую роль персонаж играет в би
блейской истории:
(12) Judas der Verreter spricht (S 186 a).
Иуда был известен публике не хуже других учеников Христа. Оценочное существительное Verreter служит в данном случае для выражения отношения автора
к персонажу и закрепления соответствующего представления о нем в сознании реципиента.
Для уточнения адресанта обращения также используются согласованные и не
согласованные определения:
(13) Der fuenfft falsch zeug spricht (S 755 a).
(14) Der ander Knecht spricht (S 1122 a).
(15) Ein ander Knecht der Hohenprie-|ster / spricht (S 477 a).
Подлежащее также может быть выражено именем нарицательным, обозначаю
щим:
— национальную принадлежность действующего лица:
(16) Romanus spricht (S 1281 c);
— принадлежность к религиозно-политическому объединению или к опреде
ленному слою общества:
(17) Der Phariseer spricht (S 1337 a). — титул, занимаемую должность, воинское звание, род деятельности:
(19) Koenig Herodes spricht (S 1119 a).
(20) Rabi spricht (S 942 a).
(21) Centurio der Hauptman spricht | Zu den knechten Pilati (S 1331 c).
(22) Ein Magdt | spricht (S 611 b, c).
Адресат обращения в ремарках указывается в единичных случаях:
(23) Pilatus kehr sich umb / redt mit jm | selb / vnnd spricht (S 1169 a).
(24) Der Rabi spricht zu den Jue-|den (S 1089 a).
В ремарках маркируется отсутствие вербальной реакции на слова собеседника.
Так, Иисус на вопросы Ирода отвечает молчанием:
(25) Der Herr schweigt (S1009).
Во вторую группу входят ремарки, информирующие о перемещениях действую
щих лиц в пространстве:
— об их появлении и уходе со сцены:
(26) Der Herr gehet ein mit den | Juengern (S 219 a).
(27) Die zwen Juenger gehen ab (83 a);
— об их перемещениях относительно других персонажей, предметов реквизита,
зрительного зала, от одного места действия к следующему:
(28) Petrus vnd Johannes tretten | zum Herren (S 69a).
(29) Also steiget einer hienauff (на крест) (S 1395 a).
(30) Der erst falsch zeug tridt herfuer /| vnnd spricht (S 729 a).
(31) Pilatus gehe therausz (S 895 a).
(32) Die Juenger sitzen nider (S 406 a).
(33) Jesus steht auff (S 411).
(34) Hin fallen die Juden all zurueck / | sie stehen wider auff …(S 449 a, b).
(35) …der herr wendt sich umb vnd sicht Petrum ahn (AA 561 b, c).
(36) Die Schrifft glerten, wentn sich zum Volckh vnd Caÿphas sagt (AA 837 a, b).
Поскольку перемещения Иисуса после взятия под стражу являются вынужденными, в большинстве ремарок, содержащих соответствующие указания, используются глаголы fuehren, bringen, tragen и их производные:
(37) Sie bringen Jesum gebunden mit |grossem gerausch (S 993 a).
(38) Man fuehrt Jesum daher (S 1259 a).
(39) Sie fuehren jhnauff die puen (S 1279 a).
(40) Sie … fuehren jn von der puen ab/ | gehn alle mit jm |ab (S 1206 a, b).
(41) Sie tragen den Herren ab mit | der Proсession zum |Grab (S 1504 a, b). встречаются намного реже, чем у Сакса. Это объясняется тем, что она была предназначена для постановки на симультанной сцене, в отличие от драмы Сакса, которая
исполнялась на «нейтральной сцене театра мейстерзингеров» [2, с. 195]. Последняя
представляла собой подмостки с минимальным количеством декораций, «тесно
окруженные зрителями» [3, с. 23]. О смене места действия зрителям сообщал герольд
в начале каждого акта, вслед за этим персонажи выходили на сцену и, отыграв эпизод, уходили со сцены.
На симультанной сцене до начала представления устанавливались одновременно все игровые площадки, и все актеры находились на ней с самого начала и до конца
представления. Они были разделены на группы, каждая их которых ожидала своего
выхода на определенной площадке, символизировавшей какое-либо место действия,
например дворец Пилата. Оттуда актеры шли к площадке, на которой разыгрывался
очередной эпизод, туда же они возвращались, отыграв его. Поэтому в драме адмонтского автора содержатся ремарки, предписывающие исполнителям по окончании
эпизода распределиться по разным игровым площадкам (42), перейти к следующему
месту действия (43) и т. п.:
(42) Annas vnd, die Schrifft glerten Trëtn Ab, Th aillen sich ains Th ails bleiben beÿ Caÿphas,
Etlichgëhn mit Annas, die andern machen sich zu der Juden hauff en Petrus vnnd Johannes
Trötn zum herrn Petrus singt (AA 129 a–d).
(43) Volguntsgeth der herr Gëgen dem Ölberg…(AA 305 a, b).
Появление в ремарках адмонтского автора отсутствующих у Сакса обозначений
мест действия (43) также связано с вышеназванными особенностями организации
сценического пространства.
В состав ремарок этой группы вплетаются сведения:
— о звукошумовых эффектах, сопровождающих действие (37, 44):
(44) Sie Pinden jm seine augen auff / | vnd fueren jn mit geschrey ab… (S 644 a,b);
— об одежде персонажа в соответствующем эпизоде. Цвет одежды Христа имеет
символическое значение. В частности, белый — цвет невинности и чистоты:
(45) Sie bringen Jesum in dem weys-|sen Kleydt…(S 1073);
— о реквизите, необходимом для совершения последующих действий (46–48),
а также о не предназначенном для совершения действий реквизите, демонстрация которого имеет символическое значение (49):
(46) In dem kummet Joseph von Ari-|mathia vnd Nicodemusz mit zwey-|en Knechten/ bringen
Mir-|ren vnd Aloen inn einer | Buchssen / Hamer | vnd zangen (S 1403 b, c, d).
(47) Judas kummet mit der Hohen-|priester Knecht mit fackel / Schwert | vnnd Stangen / vnd |
spricht (S 366 b, c).
(48) Der Knecht bringt ein Schenkhand|el mit wasser / ein Handtbeckvnd | Handzwehel
/ Pilatus wescht | seine Hendt / vnnd | spricht (S 1185 a, b, c).
В эпизоде моления о чаше явившийся Христу ангел приносит чашу — символ
страдания Спасителя, произносит краткое обращение к Иисусу и затем уносит ее
(49). Подобная визуализация образа способствует закреплению его в сознании:Kelch ab (S 440 a).
Третью большую группу ремарок составляют указания на действия персонажей,
не связанные с пространственными перемещениями. Речь идет о действиях, формирующих сюжетную канву драмы (50–53), а также о ритуальных действиях, имеющих
символическое значение (54–58):
(50) Iudas … hënckht sich an ain Päm, Schrickht mitn voneinander. Vnd die Teifel ziehen im
das Jngwaid heraus (AA 666 a–c).
(51) Die Juden fallen den Herren an | Petrus zugt sein schwerdt…(S 459 a, b).
(52) Petrus haut Malche ein ohr ab (S 461 a).
(53) Jesus setzt Malche das ohr an…(S 469 a).
Преломляя хлеб и благословляя чашу на Тайной вечери, Иисус совершает «обряд Завета, заключаемого между Ним и Его учениками, а также всей Церковью» [4,
с. 160]:
(54) Nach dem Essen sie / so nimbt der Herr das Brodt/ dancket vnd | brichts / gibt jns / vnnd |
spricht (S 229 a,b).
(55) Nach dem nimbt der Herr den | Kelch / sicht gen Himel / danckt | vnd reicht jn den…(S
233 b, c).
Петр, обнаружив в гробу Иисуса пелены, показывает их зрителю:
(56) Petrus … Nimbt das Schwaeisz Tuech Jn die hent zaigts herfi er vnd Singt (AA 1403 c, d, e).
Этот эпизод считался ключевым для пасхальных игр [5, с. 149], так как демонстрируемая святыня являлась наглядным доказательством истинности одного
из важнейших положений христианского вероучения — положения о воскресении
Христа. Лицезрение воочию событий Священной истории и ее символов способствовало убеждению зрителей в истинности вероучения.
На тот же эффект рассчитана демонстрация плата Вероники в эпизоде оплаки
вания Христа:
(57) Wischt im Also das Angesicht ab khert sich widerummb zum volckh zaigt das Tuech vnnd
sagt (АА 976 a–b).
Огласив свое решение по делу Иисуса, Пилат преломляет судейский жезл:
(58) Pilatus bricht den stab (S 1201 a).
Именно так надлежало поступать судье после вынесения приговора, согласно
уголовно-судебному уложению Карла V.
В состав ремарок третьей группы также входят сведения:
— о реквизите, используемом персонажами в данном эпизоде (49, 54–56, 57, 58);
— об эффекте от производимых действий и о том, что необходимо для его до
стижения:
(59) Sie trueckn jm die Kron ans haubt | mit einem schwemlein inn rote farb | eingedunket das
jm bs blut | vbers angesicht abfl euest (S 1125 a, b, c);
— об одежде действующих лиц (Иисуса): Не только цвет, но и сами предметы одежды Христа имели символическое значение. После суда Пилата, перед которым Иисус предстал как Царь Иудейский, воины снимают с Него символ власти — багряницу и надевают хитон (60). Из-за хитона, который был на Иисусе во время Тайной вечери, воины бросают жребий после
распятия Христа:
(61) Die vier Kriegssknecht Pilati | theylen seine Kleyder / vnnd | vmb den Rock spie-|len sie (S
1281 a, b).
«С первых веков христианства хитон Христов, не разодранный воинами, символизировал единство Церкви» [6, S. 187]. Многократное появление Иисуса в нем на
протяжении всей драмы способствовало укоренению христианского символа в сознании зрителей.
Наряду с вышеназванными большими группами целесообразно выделить также
несколько более узких групп ремарок, содержащих указания на:
— звукошумовые эффекты, сопровождающие действие:
(62) Nun khrät der Han, zum Erstn mall (AA 353 a).
(63) …zu Representierung des Erpidens Schiessen die Schizn ab (AA 1090 a, b);
— жесты, являющиеся выражением эмоционального состояния (64 — отчаяние
Иуды, раскаивающегося в предательстве Иисуса), элементами невербального
общения между персонажами (65, 66, 67 — обращенное к Пилату требование
иудеев распять Иисуса), этикетные жесты (68):
(64) Judas …schlecht sein hendt ob dem kopff | zusammen…(S 829 a, b).
(65) Petrus winckt Johannem…(S 311 a).
(66) Disesbestättn alle Schrifft gelert mit Naigung der Khöpf (AA 677 a, b).
(67) Die Juden machen ein Creutz mit | den henden vnd fi ngern…(S 1103 a, b).
(68) Malchus geht zu Pilato / neigt | sich / vnnd spricht (S 893 а);
— направление взгляда:
(69) Maria Salome sicht auff zum | Herren ans Creutz… (S 1349 a).
(70) Die Juenger sehen aneinander an…(S 247 a);
— позу персонажей:
(71) Sie sprechen den Lobgesang mit | auff gehaben henden…(S 349 a).
(72) Der herr… mit Nidergebogenen khnien vnd ausgespanden Armen sicht auf gëhn himel…
(AA 356 b, c);
— эмоциональные переживания действующих лиц и их внешние проявления:
(73) Petrus… steth in Aller Angst (AA 525 a, b).
(74) Der geht wey-|net auch mit ab (S 821 a, b).
С эмоциональными переживаниями связано увеличение скорости передвижения персонажей на сцене: от ходьбы (gehen) в обычном состоянии до бега (lauff en)
в состоянии страха, сопряженного с опасностью для жизни апостолов после взятия каяния (76), волнением и нетерпением, вызванными сообщением о явлении Христа
Марии у гроба (77):
(75) Jn dem lauff en die Juenger | all daruon (S 484 a).
(76) Judas laufft auss mit geschrey (S 835 a).
(77) Nunlauff en die zwen Junger zu dem Grab… (AA 1403 a).
— невербальные проявления отношения персонажей друг к другу:
(78) Der herr Singt Johannes ruet in seiner Schosz (AA 215 a).
(79) Die (Мария) …| kuesst sein (Иисуса) mundt vnd | wunden (S 1415 c).
Следует отметить, что указания на эмоциональные проявления и переживания,
а также на характер отношений между персонажами в драме адмонтского автора
более многочисленны и разнообразны, чем у Сакса. По всей видимости, это связано
с тем, что основная задача адмонтского автора, как и других католических авторов
аналогичных произведений, состояла в том, чтобы погрузить зрителя в определенное эмоциональное состояние, заставить его сопереживать и сострадать персонажам. По мнению исследователей, благодаря ощущению сопричастности страданиям
Христа, возникавшему у зрителей во время представления, становилось возможным
сообщение им благодати [7, S. 18].
Подобные эмоциональные проявления благочестия критиковались реформаторами, которые полагали, что они отвлекают верующих от «рефлексии и осознания
собственной греховности». Мартин Лютер требовал «не сострадания святым, а понимания того, что спасение невозможно обрести собственными усилиями, а только
лишь милостью Божьей» [7, S. 18]. Поэтому в намерения Сакса, являвшегося приверженцем протестантского вероучения, входило как можно более доходчивое изложение Библейских событий, — чтобы зрители все поняли и сделали правильные
выводы, — а не желание вызвать у них сильные эмоции.
Предписанные ремарками различия в поведении персонажей могут быть также обусловлены особенностями организации пространства театра: так как зрители Сакса находились в помещении в непосредственной близости от сцены, произносимого персонажами текста было вполне достаточно, чтобы донести до зрителя
нужную информацию. Драма адмонтского автора, как и большинство произведений
этого жанра, была рассчитана на исполнение на открытом воздухе. Зрители, находившиеся на отдаленном расстоянии от сцены, не всегда могли разобрать слова актеров и нередко вынуждены были довольствоваться зрительным восприятием [8,
S. 221]. В качестве примера можно привести следующий эпизод. У Сакса оплакивающие Иисуса Марии ограничиваются вербальным выражением скорби. Адмонтский
автор прибегает к поддержке «визуального ряда». У него Мария Магдалина «припадает к кресту и обнимает Его»:
(80) Maria Madalena felt Nider zum Creiz vmbfächt dasselb vnd Spricht (AA 1144 a).
Таким образом, перед глазами зрителей возникает хорошо им знакомый по
иконографическим и живописным произведениям образ, что облегчает восприятие
происходящего.явить следующие закономерности.
В первой группе ремарок обращает на себя внимание менее частотное употребление адресата обращения, чем в предваряющих прямую речь персонажей текстах
евангелистов. В драмах наименование адресата перемещается из авторского текста
ремарок в реплики персонажей, которые значительно чаще, чем в Библии, начинаются с обращений — одного из многочисленных элементов разговорной речи, характерных для анализируемого жанра.
Указания на появление и уход действующих лиц со сцены, а также на их распределение по игровым площадкам авторы драм привносят в свои произведения. Все
прочие указания, содержащиеся во второй группе ремарок, в большинстве случаев
заимствуются из Библии.
Наиболее существенные отклонения от первоисточника наблюдаются в третьей
группе ремарок.
В отдельных случаях авторы позволяют себе в ремарках вносить изменения
в сюжетные линии Библейской истории. Так, в Деяниях апостолов, к которым восходит упомянутый выше эпизод смерти Иуды (50), ничего не говорится о вмешательстве нечистой силы:
(81) Dieser hat erworben den Acker vmb den vngerechten Lohn / vnd sich erhenckt / vnd ist
mitten entzwey geborsten / vnd alle sein Eingeweide ausgeschüt (Apg1:18).
Однако благодаря привлечению дьявола к участию в этой сцене, она становится
более зрелищной и устрашающей, внимание зрителей акцентируется на неизбежности возмездия за грех. Таким образом реализуется назидательная функция драмы.
Также в Библии отсутствуют многие указания на ритуальные действия. Они
принадлежат авторам драм и призваны производить определенное впечатление на
зрителя (54-57).
В большинстве случаев в драмах даются более подробные и конкретные указания на реквизит, используемый в эпизоде. Прослеживается тенденция к замене содержащихся в Библии абстрактных существительных конкретными, а гиперонимов
гипонимами [6, S. 50]. Так, в ремарке предшествующей сцене омовения ног [6, S. 82],
Сакс заменил лексему Abendmal на обозначение предмета реквизита Tisch, а также
существительное Kleider на гипоним Rock:
(82) …der herr stet auff von dem Tisch zeucht sein oebern Rock ab, vmb giert sich mit ainem|
Tuech / goist wasser in ain Pöckh / fächt an| den Jungern die fi esz zu waschen khumbt zu
Petro der wört sich (AA 184 a–e); ср.: Stund er vom Abendmalauff / leget seine Kleider ab
(Joh 13:4).
Давая подобные сценические указания, авторы драм облегчают постановщикам
их задачу.
В ремарки могут добавляться отсутствующие в Библии указания относительно
того, какой реквизит используется в эпизоде, какую предварительную подготовку и
с какой целью он должен пройти (59,83):
(83) Ein Knecht bringt geysel vnnd ru-|ten in rotte frab eingetaucht /sie | hawen jn sein Leyb /
wirt | blutig (S 1115 a, b).гнут избиению, но детали не уточняются:
(84) Aber Jhesum lies er (Пилат) geisseln (Mt 27:26).
Содержащиеся в ремарках подробные указания свидетельствуют о том, что
авторы драм тщательно отбирают средства, позволяющие сделать представление
максимально зрелищным. Это необходимо для поддержания устойчивого интереса
публики, которая, приходя на спектакль, рассчитывает удовлетворить свою потребность в развлечениях. C этой же целью в ремарки привносятся указания на звукошумовые эффекты, эмоциональные проявления персонажей и т. п.
На основании вышеизложенного можно сделать следующие выводы. Семантические особенности ремарок обусловлены жанровым своеобразием литургической
драмы, спецификой организации пространства театра и коммуникативными интенциями. Ремарки участвуют в формировании сюжетных линий драм. Реализация содержащихся в них указаний оказывает прагматическое воздействие на зрителя.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.122.2’04
Е. С. Самойлова
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 1
СЕМАНТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ РЕМАРОК
В НЕМЕЦКОЙ ЛИТУРГИЧЕСКОЙ ДРАМЕ XV–XVI ВВ.
Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург,
Университетская наб., 7–9
Статья посвящена исследованию функционально-семантических особенностей ремарок литургической драмы о страстях Христовых Г. Сакса и созданной на ее основе одноименной драмы
неизвестного адмонтского автора. В статье анализируются виды, причины и функции трансформаций библейского текста в ремарках драм. Библиогр. 8 назв.
|
семантические переходы в лексико семантическое поле глаголов речи в русском языке грамматические ограничения на метафоризации. Ключевые слова: семантический сдвиг, метафора, метонимия, глаголы каузации перемещения, глаголы отделения, глаголы речи.
Acta Linguistica Petropolitana. 2019. Vol. 15.3. P. 205–220
The semantic shifts in the lexical domain of Russian
speech act verbs grammatical constraints on metaphorization
I. V. Iakovleva
Ulyanovsk State University, Ulyanovsk
irinadubrov@gmail.com
Abstract. This study is devoted to aspectual constraints on Russian speech act verbs constructions. Semantic shifts make these constraints more prominent. In this article we study two types of semantic
shifts caused by diff erent semantic processes (metaphor, metonymy,
rebranding). The fi rst deals with the use of predicates from diff erent
source domains in constructions typical for speech act verbs: direct
speech, complement clause, direct object, and prepositional constructions with о/pro (‘about’). The semantic shift of the second type enables speech act verbs to take a non-agent subject. As for the semantic
shift of the fi rst type, perfective verbs denoting achievements build
into direct speech constructions and complement clause construction
better than imperfective process verbs. In addition, direct speech constructions seem to enjoy the highest “popularity” among borrowed
predicates, being the most indiff erent with respect to the speech act
content. Complement clause constructions, by contrast, focus, to a certain degree, on the content of the speech act, contrary to the function
of borrowed verbs in the recipient domain, as such verbs concentrate
on the manner of speech rather than on the content of the speech act.
Direct object constructions are the most aspectually neutral, while
the targeted prepositional constructions do show some aspectual constraints, whereby imperatives build into them easier than perfectives.
Due to certain semantic constraints of these prepositional constructions, only verbs of sound can build into them. As a result of very
strong aspectual constraints emerging with the semantic shift of the
second type, only process imperfectives can take a non-agent subject.
To sum up, the semantic shifts under study are subject to aspectual
constraints brought about by the co-occurrence of the basic speech
act verbs govorit (‘to speak’) and skazat (‘to say’).
Keywords: semantic shift, metaphor, metonymy, verbs of caused
motion, verbs of separation, verbs of sound, speech act verbs.1. Постановка задачи и предшествующие исследования
Данная статья посвящена ограничениям, которые определенные конструкции с глаголами речи накладывают на вид глагола. Известно, что глагол говорить имеет перфективный коррелят сказать
не во всех значениях [Евгеньева (ред.) 1999]. Исключения составляют следующие значения: ‘иметь предметом обсуждения’, ‘общаться’, ‘означать’ [Зализняк 2013: 155]. Следовательно, глагол сказать
неспособен встраиваться, например, в конструкцию с предложной
группой с + Твор., заполняющей валентность адресата. Это тривиальное следствие расхождения в составе значений внутри аспектуальной пары. Наше внимание сконцентрировано на тех конструкциях, в которых способны употребляться оба представителя данной
видовой пары: это конструкции с прямой речью и предложной группой о + Предл. / про + Вин. Анализ употребления рассматриваемых
предикатов в данных конструкциях позволяет предположить, что
эти конструкции, тем не менее, накладывают определенные ограничения на вид глагола, причем эти ограничения проявляются особенно ярко в случае метафоризации. Рассматриваемый семантический
переход сводится к употреблению глаголов каузации перемещения,
физического воздействия, звука и т. п. в конструкциях, характерных
для глаголов речи, как в примере (1):
(1) «Ну, значит, я была права, — торжественно заявила она своей соседке, а мне бросила: — Вы свободны». [Людмила Гурченко. Аплодисменты. (1994–2003)]
Данная задача оказывается тесно связанной с вопросом об особенностях употребления предлогов о и про при глаголах речи в русском языке. При сопоставлении этих двух конструкций принято
говорить об их синонимичности [Золотова 2001: 336–337]. Действительно, их взаимозамена возможна в большинстве случаев, однако,
как показывают данные Национального корпуса русского языка, существуют употребления, которые подобную взаимозамену исключают [Яковлева 2014].
Исследование семантики русского глагола тесно связано
с аспектуальной проблематикой. Некоторые грамматические особенности употребления предикатов определяются их таксономическим классом, а также оказываются обусловленными их принадлежностью к определенному семантическому полю [Падучева 2004]. Не менее значимой в этой связи оказывается проблематика видовых
пар и инвариантных характеристик видового значения [Гловинская
1982; Падучева 2004]. При таком подходе каждая из двух видовых
форм имеет некоторый семантический инвариант, при этом форма
совершенного вида всегда описывает ситуацию изменения, а форма
несовершенного вида представляет ситуацию во временном развитии [Падучева 2004: 24]. При описании грамматических ограничений на рассматриваемые семантические переходы мы будем придерживаться такой трактовки инвариантов видовых значений.
В нашем исследовании мы опираемся на подход Московской
семантической школы к описанию семантики предикатов не изолированно, а в составе моделей управления. Такой подход позволяет
объяснить семантические ограничения на сочетаемость предикатов того или иного вида с определенным синтаксическим окружением. Близкими нам оказываются и идеи грамматики конструкций,
предложенной Ч. Филлмором и П. Кеем [Fillmore, Kay, O’Connor
1988] и разрабатываемой А. Гольдберг [Goldberg 1995], М. Фрид,
Дж. Эстманом [Fried, Östman. 2004], Дж. Лейно [Leino, Östman.
2005], Е. В. Рахилиной [Рахилина 2010] и многими другими исследователями. Как известно, конструкционный подход позволяет изучать семантику глагольных лексем посредством анализа конструкций, в которые они способны встраиваться.
Обращаясь непосредственно к семантике глаголов речи, необходимо отметить, что для ряда европейских языков (английский,
шведский, немецкий) данные лексические системы описывались
с опорой на разработанный А. Вежбицкой естественный семантический метаязык, состав которого, однако, может оказаться неэлементарным [Wierzbicka 1987; Harras, Winkler 1994; Burenhult 1999].
Семантическое поле глаголов речи в английском языке детально
рассматривалось в работах [Sweetser 1987: Traugott 1991]. Что касается русского языка, особую ценность для нашей работы имеют
исследования Московской семантической школы, в частности, уже
упоминавшееся детальное описание семантики глагола говорить
[Зализняк 2013] и общий анализ семантики глаголов речи [Гловинская 1982], а также данные «Нового объяснительного словаря синонимов русского языка» [Апресян (ред.) 2003] и др.
Исследование базируется, в первую очередь, на данных Национального корпуса русского языка (НКРЯ), поскольку сбалансированные языковые корпуса являются надежным источником отсутствующих в словарях статистических данных, в частности,
о метафорических употреблениях предикатов.
2. Говорить и сказать
Как уже отмечалось выше, глагол сказать часто рассматривается как видовой коррелят глагола говорить. При этом разница
в сочетаемости данных глаголов проявляется даже в тех конструкциях, в которых способны употребляться оба предиката. Несмотря
на, казалось бы, более узкую сферу употребления (см. упомянутые
выше выделенные Анной А. Зализняк значения глагола говорить,
в которых он не имеет перфективного коррелята сказать [Зализняк
2013: 155]), глагол сказать в целом оказывается более частотным
[Ляшевская, Шаров 2009]. При этом глагол сказать вводит прямую речь в приблизительно в 238 тыс. случаев (40,4 % от всех употреблений), а глагол говорить в 112 тыс. контекстов (23 % от всех
употреблений). Такое различие обусловлено тем, что рассматриваемая структура чаще всего описывает уже свершившееся действие,
и именно глагол сказать, являясь перфективным коррелятом глагола говорить, обозначает в акциональном отношении событие
и оказывается «привязанным» к прошедшему времени, как показано в [Рахилина (ред.) 2010: 36].
Конструкция с придаточным изъяснительным с союзом что оказывается в этом смысле значительно менее специализированной: глагол сказать вводит придаточное изъяснительное с союзом что в 62
тыс. случаев (11 % от всех употреблений данного глагола), а соответствующие употребления с глаголом говорить насчитывают 48 тыс.
контекстов (9 % от всех употреблений). Как показывает Е. Н. Никитина, для видовой пары писать — написать [Никитина 2014: 77]
несовершенный вид делает акцент на содержании речи, и, вероятно,
подобной функцией концентрации на содержании, а не на обстоятельствах самого акта речи обладает и конструкция с придаточным
изъяснительным. В результате глагол несовершенного вида легче
встраивается в конструкцию с придаточным изъяснительным, чем
в конструкцию с прямой речью. Этим и объясняется меньший разброс видо-временных форм и, соответственно, более ровное распределение глаголов говорить и сказать в предложениях с союзом что.
В то же время именно глагол говорить «притягивается» к конструкциям с предложными группами о + Предл. / про + Вин. НКРЯ насчитывает 40150 случаев употребления глагола говорить
в рассматриваемых конструкциях (8,25 % от всех употреблений),
в то время как количество подобных употреблений глагола сказать составляет 7060 вхождений (1,2 %). Как и в рассмотренном
выше случае, подобное различие в сочетаемости исследуемых
предикатов связано с их видовыми различиями и принадлежностью к разным акциональным типам. Глагол говорить обозначает
процесс, в то время как его перфектный коррелят сказать обозначает событие. Именно поэтому значение ‘иметь предметом обсуждения’, реализующееся в конструкциях с предложными группами
о + Предл. / про + Вин. развивается именно у глагола говорить.
В целом, и для глагола говорить, и для глагола сказать более частотной оказывается конструкция с предлогом о. По данным
НКРЯ для глагола говорить на эту конструкцию приходится 37362
употребления (93 % от всех употреблений с предлогами о или про),
а для глагола сказать — 5629 контекстов (80 % от всех употреблений с рассматриваемыми предлогами). Соответственно, на конструкцию с предлогом про для глагола говорить приходится 2789
употреблений (7 % от всех контекстов с предлогами о или про),
а для глагола сказать эта цифра составляет 1431 контекст (20 %).
Исходя из вышесказанного, мы можем утверждать, что глагол несовершенного вида говорить обнаруживает несколько большее тяготение к конструкции о + Предл., чем глагол несовершенного вида
сказать, и эта разница явно не покрывается контекстами с неагентивным субъектом, в которых предложная группа про + Вин. невозможна (около 4000 контекстов). Интересным представляется
также тот факт, что устный корпус НКРЯ дает сходную картину сочетаемости глаголов говорить и сказать с предложными группами о + Предл. и про + Вин. Количество употреблений глагола говорить с предлогом о насчитывает 3368 контекстов (89 % от всех
употреблений данного глагола с предлогами о или про), а для глагола сказать эта цифра составляет 502 употребления (75,5 %). Соответственно, на конструкцию про + Вин. приходится 417 употреблений глагола говорить (11 %) и 163 контекста для глагола сказать
(24,5 %).
Все это дает нам основание полагать, что разница между
конструкциями о + Предл. и про + Вин. при глаголах речи имеет не столько стилистический, сколько семантический характер.
Дело в том, что семантика предложной конструкции о + Предл. подразумевает сосредоточенность на теме сообщения, в то время
как семантика предложной конструкции про + Вин. допускает введение дополнительной информации, непосредственно не связанной
с темой сообщения, но ассоциирующейся у говорящего и адресата
с упоминаемым объектом [Яковлева 2014]. Именно поэтому вторая
конструкция часто используется в номинативной функции в разговорной и детской речи. Об этом свидетельствуют, в частности,
особенности употребления предложной группы про + Вин. в номинативной функции при предикатах, которые не являются непосредственно глаголами речи, но примыкают к ним. Среди них глагол спеть, который по данным НКРЯ оказывается «привязанным»
к конструкции про + Вин.: с предлогом про он встречается 38 раз,
а с предлогом о — только 12., ср. пример (2) из Корпуса устной речи НКРЯ (старая версия):
(2) Ну/ спеть про в… про "… в высоту" / да? [Владимир Высоцкий. Выступление перед работниками Государственного центрального театра кукол, Москва // Интернет, 1973)]
Предложная конструкция про + Вин. в номинативной функции
часто встречается и при глаголе почитать, особенно когда речь
идет о совместном чтении вслух. НКРЯ насчитывает 24 употребления этого глагола с предлогом про и 20 употреблений с о. Подобное
тяготение к конструкции про + Вин. в номинативной функции в целом обнаруживается именно у глаголов совершенного вида. Глаголы несовершенного вида тяготеют к предложной группе о + Предл.,
и это может быть обусловлено некоторым совпадением их семантики: предложная группа о + Предл. подразумевает сосредоточенность на теме сообщения, и, как уже упоминалось выше, именно
акцент на содержании сообщения привносит в конструкцию глагол
речемыслительного действия несовершенного вида. Так, количество употреблений глагола петь с предлогом о заметно превышает количество употреблений данного глагола с предлогом про (354
и 205 контекстов соответственно). То же самое мы можем сказать
и о глаголе читать (793 употребления с предлогом о и 419 контекстов с предлогом про).
Таким образом, можно предположить, что многие глаголы, метафорически употребленные вместо базовых глаголов речи, перенимают грамматические (аспектуальные и синтаксические) свойства
последних. Рассмотрим процесс такого перехода более подробно.3. Переход в семантическое поле глаголов речи
Семантическая группа глаголов речи весьма неоднородна.
К собственно глаголам речи, также имеющим центр и периферию
[Зализняк 2013: 152–155; Кобозева 1985], примыкают глаголы других семантических классов, обнаруживающие способность к семантическому переходу в лексико-семантическое поле глаголов речи,
особое место среди которых занимают глаголы каузации перемещения, такие как бросить, обронить и т. д. Подобной способностью обладают также некоторые глаголы физического воздействия
(отрезать, отрубить, молоть, корежить и т. д.) и глаголы звука
(скрипеть, вздыхать, щебетать, мурлыкать и т. п.).
3.1. Глаголы каузации перемещения
Рассмотрим нашу гипотезу о «притягивании» глаголов совершенного вида конструкцией с прямой речью на примере глаголов
каузации перемещения. Валентность содержания при данных глаголах может заполняться прямым объектом, придаточным изъяснительным с союзом что, а также прямой речью. В русском языке
рассматриваемый семантический переход легче всего совершают
глаголы каузативного перемещения по воздуху при помощи руки.
Эти глаголы можно подразделить на предикаты, обозначающие контролируемое либо неконтролируемое действие, с одной стороны,
и допускающие пассивность или активность объекта, с другой стороны. Так, глаголы бросать и кидать подразумевают намеренность,
контролируемость действия со стороны агенса, а глаголы ронять,
обронить, проронить характеризуются утратой агенсом контроля
над ситуацией. При этом все указанные глаголы относятся к группе
глаголов бесконтактного перемещения в терминологии Г. И. Кустовой [Кустова 2004: 155], в то время как для глаголов контролируемого перемещения (ставить, класть), семантика которых подробно
рассматривается в работе [Кустова 2004: 122–155], семантический
переход в лексико-семантическое поле глаголов речи не характерен.
Наиболее легко рассматриваемый семантический переход происходит с видовой парой бросить / бросать. При глаголе совершенного вида бросить валентность содержания может выражаться
всеми перечисленными выше способами: прямым объектом, придаточным изъяснительным с союзом что, а также прямой речью.
По данным НКРЯ, количество контекстов, в которых данный глагол вводит прямую речь, составляет 858 вхождений (92 % от всех употреблений данного глагола в семантическом поле глаголов речи).
Что касается глагола бросать, который также способен встраиваться во все конструкции, доступные для глаголов каузации перемещения, в семантическом поле глаголов речи, в НКРЯ насчитывается 158 случаев употребления данного глагола в конструкции
с прямой речью (80 % от всех употреблений данного глагола в семантическом поле глаголов речи). Остальные употребления глаголов бросить и бросать приходятся на конструкцию с придаточным
изъяснительным с союзом что (по данным НКРЯ, для глагола бросить это 18 контекстов, т. е. 1,9 % от всех употреблений в рассматриваемом семантическом поле и 4 вхождения для глагола бросать,
т. е. 2 % от всех употреблений) и конструкцию с прямым объектом
(для глагола бросить это 61 контекст, т. е. 6,5 % от всех употреблений, и 36 вхождений для глагола бросать, т. е. 18 %).
Подобную картину мы наблюдаем и при анализе метафорических употреблений глаголов кинуть и кидать, которые совершают
анализируемый семантический переход значительно хуже рассмотренных выше глаголов, в частности, они не обнаруживают способности присоединять придаточное изъяснительное с союзом что.
В НКРЯ насчитывается 79 употреблений глагола кинуть в конструкции с прямой речью (96,3 % от всех употреблений в функции глаголов речи, в то время как для глагола кидать эта цифра составляет
14 вхождений (74 %). Остальные употребления приходятся на конструкцию с прямым объектом: это 3 контекста для глагола кинуть
(3,7 %) и 5 вхождений для глагола кидать (26,3 %).
Мы видим, что во всех конструкциях с прямой речью количество употреблений глаголов совершенного вида превышает количество употреблений глаголов несовершенного вида. В целом у глаголов каузации перемещения в функции глаголов речи на данную
конструкцию приходится значительно больший процент от всех
употреблений, чем у базовых глаголов говорить и сказать. Это
легко объясняется тем, что сфера употребления глаголов каузации перемещения в данной функции естественным образом оказывается гораздо более узкой, чем у глаголов говорить и сказать.
С этой точки зрения показательной представляется не только разница в проценте употребления глаголов совершенного и несовершенного вида в конструкции с прямой речью, но и непосредственно количественная разница. Именно то, что глаголы совершенного вида как бы «притягиваются» конструкцией с прямой речью, обусловливает значительно более высокую способность глаголов совершенного вида к переходу в семантическое поле глаголов речи.
Так, для глагола бросить общее количество употреблений в данной
семантическом поле составляет 937 вхождений, в то время как для
глагола бросать — всего 198. На глаголы кинуть и кидать подобных употреблений приходится 82 и 19 контекстов соответственно.
Интересно также отметить, что конструкция с придаточным
изъяснительным при глаголах каузации перемещения оказывается
значительно менее частотной, чем конструкция с прямой речью. Это
может быть связано с тем, что конструкция с придаточным изъяснительным делает акцент на содержании сообщения, что плохо согласуется с функцией предикатов каузации перемещения в семантическом поле глаголов речи. Эти глаголы, как правило, призваны
подчеркнуть особый характер действия, например, быстроту, резкость, агрессивность, а отнюдь не концентрировать внимание на содержании сообщения.
3.2. Глаголы отделения
Проверим нашу гипотезу о видовых ограничениях метафорических глаголов речи на примере глаголов отделения. Эти глаголы обнаруживают наибольшую способность к переходу в семантическое поле глаголов речи, поскольку их семантика, так же как
и семантика рассмотренных в предыдущем разделе глаголов перемещения по воздуху, неплохо согласуется с распространенным метафорическим представлением о слове как об отделяемом и передаваемом объекте, что позволяет сделать акцент на содержании речи.
В результате такие глаголы, как отрезать, отрубить, чаще других
глаголов физического воздействия употребляются в конструкциях,
характерных для глаголов речи. Они относительно легко встраиваются не только в конструкцию с прямой речью (в которой валентность содержания выражается дополнительным предложением),
но и в конструкцию с придаточным изъяснительным с союзом что,
требующей от предикатов донорских областей более глубокого проникновения в семантическое поле глаголов речи:
(3) Ерофеев сухо отрезал, что Лен не имеет к этому ни малейшего отношения. [Н. Шмельникова. Последние дни Венедикта Ерофеева (2002)]Рассматриваемые видовые ограничения действуют как в конструкции с прямой речью, так и в конструкции с придаточным изъяснительным. Количество употреблений глагола совершенного вида отрéзать в конструкции с прямой речью в НКРЯ насчитывает
900 контекстов, в то время как его видовой коррелят несовершенного вида отрезáть — только 15. Схожим образом, по данным НКРЯ,
ведет себя и менее употребительный в данном семантическом поле
глагол отрубить. В конструкции с прямой речью форма совершенного вида отрубить встречается более 60 раз, а форма несовершенного вида отрубать — 2 раза. Частотность других глаголов данной
донорской области оказывается значительно ниже.
В конструкции с придаточным изъяснительным количество
употреблений глагола совершенного вида отрéзать насчитывает
в НКРЯ 5 контекстов, в то время как его коррелят несовершенного
вида отрезáть представлен только одним примером.
Что касается глагола отрубить, НКРЯ содержит только 1 пример его употребления в конструкции с придаточным изъяснительным, при этом его видовой коррелят отрубать подобной способности не обнаруживает.
3.3. Глаголы звука
Глаголы звука в семантическом плане, на первый взгляд, оказываются значительно ближе к глаголам речи, чем предикаты каузации перемещения и физического воздействия. Семантика и сочетаемостные свойства глаголов звука неоднократно подвергались
самому тщательному анализу [Падучева 2004; Rakhilina 2010] и др.
В данной группе выделяются глаголы, описывающие звуки неодушевленных объектов (скрипеть, грохотать, греметь), и предикаты,
описывающие звуки живых существ (хрипеть, рычать). Особый
интерес для нас представляют глаголы звуков животных, поскольку
они демонстрируют уникальную способность встраиваться в предложные конструкции о + Предл. и про + Вин.:
(4) Ира и Бобка не спали — успокаиваясь помаленьку, сидели
на диване и ворковали о чем-то вполголоса. [В. Рыбаков. Трудно стать Богом. (1996)]
Нас интересуют не просто случаи, когда человек выступает
в качестве источника звука при таких глаголах, а именно те контексты, в которых глаголы звуков животных используются для передачи семантически значимой речи и употребляются в конструкциях, требующих заполнения валентности содержания / темы сообщения. Поэтому контексты, в которых глаголы звуков животных метафорически обозначают нечленораздельную речь, не учитываются.
Рассмотрим предикаты шипеть, прошипеть, ворковать и проворковать. Вопреки нашим ожиданиям, они встраиваются в характерные
для глаголов речи конструкции отнюдь не чаще предикатов из других донорских областей. В конструкции с прямой речью глаголы
шипеть и ворковать встречаются 306 и 45 раз соответственно, при
этом для глаголов совершенного вида прошипеть и проворковать
насчитывается 561 и 44 контекста. В конструкции с придаточным
изъяснительным для глаголов шипеть и прошипеть в НКРЯ насчитывается всего 7 и 3 вхождения, а для глаголов ворковать и проворковать — 2 и 1 вхождение соответственно.
Дело в том, что здесь наблюдается некоторое противоречие между семантикой самих предикатов и семантикой принимающих конструкций. Предикаты, передающие сходство человеческого голоса
с каким-либо звуком, обнаруживают тенденцию к описанию действия как процесса, в то время как в конструкции с прямой речью
и придаточным изъяснительным легче встраиваются новые глаголы
совершенного вида, обозначающие события. В результате, количество случаев употребления данных глаголов в конструкции с прямой речью остается незначительным по сравнению с предикатами
из других донорских областей, при этом для отдельных глаголов,
например, ворковать и проворковать, наблюдается некоторое нарушение общей тенденции к превалированию форм совершенного
вида в данной конструкции, а примеры употребления рассматриваемых предикатов в более чувствительной к глагольной семантике
конструкции с придаточным изъяснительным можно назвать единичными. Что касается предложных конструкций, глагол ворковать оказывается едва ли не самым частотным. В конструкции с предлогом
о он встречается 16 раз, а в конструкции с предлогом про — 5 раз,
в то же время глагол совершенного вида проворковать такой способностью не обладает. В предложных конструкциях доминируют
предикаты несовершенного вида. При этом конструкция с предлогом
о является в некотором роде доминирующей конструкцией, способной принимать новые глаголы. Как было показано выше, базовые
глаголы данного семантического поля говорить и сказать также
до определенной степени тяготеют к конструкции с предлогом о.4. Заключение
В целом, глаголы совершенного вида, обозначающие события, лучше встраиваются в характерные для глаголов речи конструкции с прямой речью и придаточным изъяснительным, чем
глаголы несовершенного вида, обозначающие процесс. При этом
конструкция с прямой речью легче принимает новые предикаты, чем конструкция с придаточным изъяснительным, поскольку
последняя делает акцент на содержании сообщения, что плохо
согласуется с функцией заимствованных предикатов в семантическом поле глаголов речи. Они, как правило, призваны подчеркнуть манеру речи, а отнюдь не концентрироваться на содержании сообщения. Конструкция с прямым объектом оказывается
наиболее нейтральной в аспектуальном отношении, в то время
как предложные конструкции с о/про допускают преимущественно глаголы несовершенного вида. Подобные противопоставления
заложены уже в употреблении базовых глаголов данного семантического поля. Таким образом, видовые противопоставления в конструкциях с глаголами речи, намечающиеся при сопоставлении
сочетаемости базовых глаголов говорить и сказать, становятся
очевидными при исследовании семантических переходов в данном лексическом поле.
| Напиши аннотацию по статье | DOI 10.30842/alp2306573715308
СЕМАНТИЧЕСКИЕ ПЕРЕХОДЫ
В ЛЕКСИКО-СЕМАНТИЧЕСКОЕ ПОЛЕ
ГЛАГОЛОВ РЕЧИ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ:
ГРАММАТИЧЕСКИЕ ОГРАНИЧЕНИЯ
НА МЕТАФОРИЗАЦИЮ
И. В. Яковлева
Ульяновский государственный университет, Ульяновск
irinadubrov@gmail.com
Аннотация. Данная статья посвящена исследованию грамматических ограничений на вид глагола в конструкциях с глаголами речи в русском языке, требующих заполнения валентности
темы / содержания. Особенно ярко такие ограничения проявляются при осуществлении семантических переходов. Рассматриваемый семантический переход сводится к употреблению
предикатов из различных донорских областей (каузации перемещения, звука и т. п.) в конструкциях, характерных для глаголов речи. При этом глаголы совершенного вида, обозначающие
события, в целом лучше встраиваются в характерные для глаголов речи конструкции с прямой речью и придаточным изъяснительным. Конструкция с прямым объектом оказывается наиболее нейтральной в аспектуальном отношении, в то время как
предложные конструкции с о / про допускают преимущественно
глаголы несовершенного вида. Рассматриваемые аспектуальные
ограничения становятся особенно заметными в условиях семантического перехода, поэтому исследование метафорических
употреблений может способствовать выявлению таких семантических различий, которые оказываются неочевидными при изучении противопоставлений непосредственно в пределах одного
семантического поля.
|
семантика глагола жит в русских говорах удмуртки. Ключевые слова: русские говоры Удмуртии, корпус диалектных текстов, семантика диалектного слова, старообрядческие говоры, диалектная лексикография.
DOI: 10.35634/2412-9534-2021-31-2-230-235
Описание семантики диалектного слова остается актуальным вопросом современной лингвистики. Его решение необходимо не только с теоретической точки зрения, для углубления понимания
возможностей языкового плана содержания, но и для решения практических задач, например, лексикографического представления диалектных слов. В данной работе эта проблема рассматривается в
связи с необходимостью уточнения «лексической» разметки текстов мультимедийного корпуса русских говоров Удмуртии и последующего составления словаря русских говоров Удмуртии [2].
Проблема семантической интерпретации словарного состава говоров связана с такими факторами, как устный характер речи, отсутствие кодифицированного употребления слов, а также пространственная дифференциация семантически различных употреблений, для интерпретации которых
в качестве омонимов, лексико-семантических вариантов или оттенков значения должно быть проведено отдельное исследование. «Диалектное слово как единица современных лексических диалектных
систем функционирует в очень сложных условиях. На его употребление влияет и сложность современных диалектных систем, обусловленная устной формой бытования этих систем, их взаимодействием, влиянием литературного языка и соседних языков, и ряд экстралингвистических факторов»
[4, с. 78]. Дополнительная сложность исследования заключается в том, что диалектолог, не являющийся носителем изучаемого говора, для анализа может использовать только ограниченное количество записей речи, контекстов, которые зачастую не имеет возможности уточнить, что повышает риск
их неверной интерпретации [6].
Глагол жить относится к базовой лексике русского языка. «Корень *gi- - один из самых ярких
и значимых в русском языке. Слова с этим древним корнем обозначают такие жизненно важные действия, понятия, предметы, признаки, как жить, жизнь, живот, жила, живой, выживаемость и другие»
[5, с. 4].
Как и многие единицы базовой лексики, этот глагол имеет разветвленную семантическую
структуру. По данным Большого толкового словаря русского языка [1], в современном русском литературном языке глагол жить имеет следующие значения:
1. Существовать, быть живым. // Вести деятельную жизнь; пользоваться жизнью, наслаждаться
ею. 2. кем-чем. Быть поглощённым чем-л., увлечённым кем-, чем-л., считать что-л. главным в жизни.
3. Вести тот или иной образ жизни. // чем и на что. Поддерживать своё существование чем-л.
4. Пребывать, проживать где-л. // Обитать где-л., населять что-л.; водиться где-л. (о животных). //
Вести жизнь общую с кем-л., среди кого-л.; проживать совместно. // (с предлогом в и предлож. падежом мн. числа или с тв. падежом ед. числа сущ., обозначающего род занятий). Устар. Работать, слу
Семантика глагола жить в русских говорах Удмуртии 2021. Т. 31, вып. 2
жить в качестве кого-л., проживая в доме хозяина. 5. с кем. Разг. Находиться с кем-л. в любовной связи. 6. Быть, находиться, иметься.
«Семантически емкий глагол жить восходит к праславянскому *ziti. История слова жить связана с постепенным расширением его семантического объема, что привело к чрезвычайно широкому
спектру значений глагола жить на современном этапе развития. Слово жить, судя по данным исторических словарей, развилось из синкретичного древнерусского жити 'существовать', 'пастись',
'кормиться', 'обитать'» [5, с. 10].
В Словаре русских народных говоров у глагола жить и его лексикализованных форм отмечено
более двадцати значений, выявленных в различных диалектах [8, вып. 9, с. 194-197], однако сведений
об употреблении данного глагола на территории современной Удмуртии в этом источнике нет.
Корпус русских говоров Удмуртии, на материале которого проводится настоящее исследование, содержит записи диалектной речи, сделанные в различных районах республики во второй половине XX – начале XXI вв. Сейчас корпус представляет собой более 9300 скан-копий страниц письменных текстов, записанных в 164 населенных пунктах Удмуртии.
При анализе записей речи диалектоносителей было отмечено нестандартное употребление глагола жить, которое проявляется в необычной лексической и грамматической сочетаемости форм
данного глагола, что указывает на его семантические особенности, не характерные для литературного
языка. В случае анализа семантики диалектного слова его сочетаемость с определенной лексикосемантической группой и грамматические особенности могут считаться одним из маркеров, указывающих на определенную семантическую роль слова.
Примеры специфического употребления глагола жить отмечены в 20 населенных пунктах северной части Удмуртии. Отмечено 60 примеров в речи 48 информантов. Четкого распределения семантических вариантов по населенным пунктам или информантам нет.
Прежде всего обращают на себя внимание контексты, в которых формы глагола жить выступают в качестве сказуемого при подлежащем, выраженном неодушевленным существительным. Такая сочетаемость нехарактерна для глагола, корень которого этимологически связан с описанием существования живого организма.
В говорах отмечено 20 примеров сочетания глагола жить с названиями растений, ягод, грибов:
В лесу всяки грибы живут: рыжики, путики, мы их тока не берем, горьковаты оне, пуще на
дорожках живут (д. Базаны, Балезинский р-н),
Клюква живёт, малина живет (д. Новые Зятцы, Игринский р-н),
Боровые ягоды здесь живут и черница (д. Большие Чуваши, Красногорский р-н),
Горох у нас живёт, один белый, на поле не сеют только, нонче уж нету гороху (с. Кулига, Кез
ский р-н).
В данных контекстах глагол жить имеет значение ‘расти, иметься’. Такое значение у этого
глагола зафиксировано и в Словаре русских народных говоров. По данным словаря, такое употребление глагола жить отмечено в Кировских, Нижегородских, Архангельских и некоторых сибирских
говорах [8, вып. 9, с. 194].
В 12 примерах зафиксировано употребление глагола жить в значении ‘быть, существовать’.
На своеобразие семантики указывает то, что во многих примерах глагол жить выступает как полузнаменательный в конструкциях с прилагательным в роли именной части составного именного сказуемого при неодушевленном существительном в функции подлежащего:
Процедим, бражка вкусная живёт… без дрожжей она слаще живёт (с. Кулига, Кезский р-н),
Заплот он плотный живёт, заборки из досочек (д. Степаненки, Кезский р-н),
Молоко сперва жёлтое живёт, молозиво и есь (д. Шляшор, Кезский р-н).
В других примерах глагол жить в данном значении указывает на существование объекта, мо
жет быть опущен без ущерба для смысла предложения:
40 человек жила деревня-то (д. Андреевцы, Балезинский р-н),
Хоть какая засуха, жар живёт, всё равно вода есь <в ключе> (с. Кулига, Кезский р-н),
Вместо пальта-то полушубки живут (д. Степаненки, Кезский р-н).
По данным Словаря русских народных говоров, аналогичное употребление глагола жить было
зафиксировано в Тамбовской, Курской, Ярославской, Симбирской губерниях, в говорах Севера европейской части России, на Урале и в Сибири [8, вып. 9, с. 194].
В 6 примерах глагол жить используется при подлежащем, обозначающем праздник:
2021. Т. 31, вып. 2
Н.В. Ромодина, М.С. Ястребов-Пестрицкий
СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
Рождество живёт зимой (д. Базаны, Балезинский р-н),
Двенадцатого живёт-от он, Петров-от день (д. Мазаи, Кезский р-н).
В Словаре русских народных говоров отмечено аналогичное употребление этого глагола (‘бы
вать, иметь место’) в Зауралье и Сибири [8, вып. 9, с. 194].
В 6 примерах, записанных в русских говорах Удмуртии, глагол жить употребляется в предложениях с обстоятельственным компонентом, указывающим на место нахождения субъекта предложения. Составители Словаря русских народных говоров описывают семантику глагола жить в таких
употреблениях как ‘находиться, быть расположенным || находиться, иметь где-либо местонахождение’ [8, вып. 9, с. 194], если речь идет о неодушевленном предмете, например:
Тут занавески живут (д. Юклята, Кезский р-н),
Веник-то в углу живет (д. Андреевцы, Балезинский р-н),
При употреблении глагола жить в аналогичной конструкции с наименованием лица его значе
ние можно определить как ‘находиться, пребывать (обычно недолго) в бане, горнице, дома и т.д.
(о человеке)’ [8, вып. 9, с. 194]:
На печке зимой живу, шибко холодно зимой быват (с. Кулига, Кезский р-н),
Три года в плену жил (д. Сырдяны, Увинский р-н).
По данным Словаря русских народных говоров, глагол жить в таком употреблении зафикси
рован преимущественно на русском Севере и за Уралом.
В 3 записях, сделанных в Удмуртии, глагол жить употребляется в значении ‘быть в наличии,
иметься’ [8, вып. 9, с. 194]. Конструкции с глаголом жить в данном случае синонимичны литературному У (N2) есть + N1:
Двое дети уже у ней живут (д. Андреевцы, Балезинский р-н),
Мать жила, отец у меня не был совсем (с. Кулига, Кезский р-н),
У жениха живет отец, мать (с. Сизёво, Кезский р-н).
Особенностью русских говоров Удмуртии в данном случае является употребление глагола с
одушевленными существительными. В Словаре русских народных говоров приводятся примеры с
глаголом жить в этом значении с неодушевленными существительными в тверских, архангельских,
беломорских говорах и в южных районах Красноярского края.
В русских говорах Удмуртии отмечено 13 примеров, в которых глагол жить и его морфемные
дериваты (живать, доживать, прожить, отжить) используются в качестве сказуемого при подлежащем, обозначающем лицо, в значении ‘работать, служить’ [8, вып. 9, с. 195]. В большинстве случаев глагол жить в указанном значении имеет при себе актуализатор «кем» или «в ком», обозначающий род занятий, должность, что близко устаревшему литературному употреблению ‘Работать, служить в качестве кого-л., проживая в доме хозяина':
Конюхом жила, телятницей жила, курятницей жила, а теперь чо, уж негодная стала
(д. Марчёнки, Балезинский р-н),
Колхозы стали, у меня свёкор, 67 лет ему было, председателем жил (д. Андреевцы, Балезин
ский р-н),
Колхозница я, четыре года жила в кладовщиках (с. Кулига, Кезский р-н).
В других случаях на данное значение глагола жить указывают слова, обозначающие место
службы:
Я 25 годов на ферме отжила (д. Мазаи, Кезский р-н),
На фронте прожил четыре года (д. Миронята, Кезский р-н).
Диалектологические исследования, в том числе изучение лексико-семантических характеристик говоров, предполагают учет экстралингвистических факторов. Лингвогеографический анализ
употребления глагола жить в русских говорах Удмуртии показал, что его специфическое использование зафиксировано только в северной части региона, входившей в Глазовский уезд Вятской губернии. Однако в северо-западной части республики (Глазовский, Юкаменский, Ярский районы) это явление не отмечено. Нет аналогичных примеров и в Дебесском районе – одном из северных районов
восточной части Удмуртии. В то же время треть всех примеров записана в селе Кулига Кезского района, которое является центром старообрядчества Удмуртии. При более внимательном рассмотрении
нелингвистической информации о населенных пунктах, где записаны анализируемые примеры, выяснилось, что во многих из них (села Балезинского, Кезского районов, д. Курья Красногорского района)
есть старообрядческие общины. Наличие единичных примеров в других точках можно объяснить пе
Семантика глагола жить в русских говорах Удмуртии 2021. Т. 31, вып. 2
реселением жителей, отдельных семей старообрядцев. Религиозный фактор объясняет и отсутствие
фиксаций специфических употреблений глагола жить в указанных выше северных районах Удмуртии: через эти территории проходили и проходят крупные дороги (например, Сибирский тракт в Дебесском районе), вдали от которых селились старообрядцы, опасаясь обнаружения и гонений.
Таким образом, специфическая семантика глагола жить, отмеченная в Удмуртии, вероятнее
всего, связана со старообрядческими говорами, которые являются архаичными и консервативными,
имеют черты языка той территории, откуда пришли поселенцы, в данном случае это говоры Новгородской, Архангельской, Нижегородской земель.
Аналогичная семантика глагола жить отмечена и в Словаре пермских говоров [7, т. 1, с. 354-355],
зачастую на территориях, близких к границе с Удмуртией, с упомянутыми ранее Кезским и Балезинским районами. Как известно, в Пермском крае также проживает большое количество старообрядцев,
поэтому религиозная обусловленность семантики глагола жить в пермских говорах в данном случае
тоже возможна.
Как отмечает М. О. Шахов, важной особенностью старообрядческого мировоззрения является
представление о целостности человеческого бытия, неразделимой связи между материальным и идеальным началами [9], что могло стать основой для представления о существовании неодушевленных
предметов как о жизни, что отразилось на семантическом своеобразии глагола жить в языке носителей данной философии.
Некоторые исследователи старообрядческих говоров отмечают, что ряд слов в них «отличается
от соответствующих слов русского литературного языка или просторечия более широкой семантикой, совпадая с ними по фонемному составу» [10, с. 198]. С другой стороны, на диффузный характер
семантики диалектного слова в целом указывает, например, Т. С. Коготкова. Диффузией (синкретизмом) семантики Т. С. Коготкова называет «такое свойство, когда отдельные, частные смыслы слова,
элементы, так взаимно проникают друг в друга, что их трудно расчленить на самостоятельные значения» [3, с. 19]. Соответственно, выявленное семантическое своеобразие глагола жить можно объяснить как особенностями бытования диалектного слова в целом, так и спецификой мировоззрения носителей старообрядческих говоров.
По нашему мнению, семантика глагола жить в русских говорах Удмуртии может быть описана
двояким образом, исходя из специфики, целей и задач исследования. Если рассматривать семантическую структуру данного глагола с точки зрения лексикографического представления в региональном
диалектном словаре дифференциального типа, исключающем элементы, совпадающие с литературным языком, то необходимо представить выделенные в данной работе специфические употребления
глагола жить в виде «лексико-семантических вариантов», «значений» этого глагола, в соответствии
с существующей лексикографической традицией. В таком случае семантическая структура диалектного глагола жить будет включать 7 значений, при каждом необходимо указать территорию распространения. С другой стороны, если рассматривать бытование глагола жить внутри системы старообрядческих говоров севера Удмуртии, то необходимо учесть мировоззренческие и культурные особенности носителей этих говоров и представить глагол жить как лексему с расширенным по сравнению
с литературным языком значением, куда включены такие оттенки, как «нахождение», «присутствие»,
«наличие» и т. п. Семантика такого глагола имеет диффузный, синкретичный характер, сохраняя архаичные смыслы, проявляя различные грани в зависимости от контекста, лексические и грамматические элементы которого актуализируют определенный аспект значения этого глагола.
СПИСОК ИСТОЧНИКОВ И ЛИТЕРАТУРЫ
1. Большой толковый словарь русского языка. / Гл. ред. С.А. Кузнецов. URL: http://gramota.ru/slovari/info/bts/
2. Жданова Е.А. Корпус русских говоров Удмуртии как источник материала для словаря русских говоров Удмуртии // Россия народная: россыпь языков, диалектов, культур: сборник материалов Всероссийской с международным участием научной конференции. Волгоград: Фортесс, 2019. С. 340-344.
3. Коготкова Т.С. Русская диалектная лексикология. М.: Наука, 1979. 334 с.
4. Кузнецова О.Д. Слово в говорах русского языка. СПб.: Изд. ИЛИ РАН, 1994. 88 с.
5. Муллагалиева А.Г. Функционгально-семантические особенности этимологического гнезда с корнем *gi- в
русском языке: автореф. дис. … канд. филол. наук. Казань, 2006. 24 с.
6. Мызников С.А. Сводный диалектный словарь: проблемы семантического описания // Актуальные проблемы
русской диалектологии. К 100-летию издания диалектологической карты русского языка в Европе: Тезисы
2021. Т. 31, вып. 2
Н.В. Ромодина, М.С. Ястребов-Пестрицкий
СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ
докладов Международной конференции 30 октября – 01 ноября 2015 г. М.: Ин-т русского языка им.
В.В. Виноградова, 2015. С. 150-153.
7. Словарь пермских говоров: в 2-х т. / под ред. А.Н. Борисовой, К.Н. Прокошевой. Пермь, 2000–2002.
8. Словарь русских народных говоров. / Гл. ред. Ф. П. Филин, Ф. П. Сороколетов, С. А. Мызников. Т. 1-51. М.;
Л. / СПб., 1965–2019.
9. Шахов М.О. Старообрядческое мировоззрение. URL: http://cheloveknauka.com/staroobryadcheskoe-mirovozzrenie
10. Юмсунова Т.Б. Некоторые наблюдения над лексикой говоров старообрядцев штата ОРЕГОН США и Канады («синьцзянцы» и «харбинцы») // Актуальные проблемы русской диалектологии: Тезисы докладов международной конференции 23-25 октября 2006 г. М.: Ин-т русского языка им. В.В. Виноградова, 2006.
С. 196-199.
Поступила в редакцию 03.07.2020
Жданова Екатерина Анатольевна, кандидат филологических наук, доцент кафедры лингвистики
ФГБОУ ВО «Ижевский государственный технический университет имени М.Т. Калашникова»
426069, Россия, г. Ижевск, ул. Студенческая, 7
E-mail: zhdanovaea@gmail.com
E.A. Zhdanova
SEMANTICS OF THE VERBALITY ЖИТЬ IN RUSSIAN DIALECTS OF UDMURTIA
DOI: 10.35634/2412-9534-2021-31-2-230-235
The article is devoted to the analysis of semantic features that are noted in the verb жить in Russian dialects of
Udmurtia. As the analysis of the material of the corpus of Russian dialects of Udmurtia showed, this verb is found in
contexts indicating values different from those known in the literary language. In connection with the need to clarify the
layout of the corpus and create a dictionary of Russian dialects in Udmurtia, a definition of the semantics of this verb is
required. The semantic features of a dialect word can be established both by linguistic factors: the syntactic role and
lexical compatibility, as well as extralinguistic factors: the range of specific uses of the verb, historical information
about the settlement of this territory, religious and ideological features of dialect speakers. For analysis, material from
various lexicographic sources, as well as etymological information, was used. As a result of the study, an idea about the
possibility of double interpretation of the semantics of the analyzed dialect word was formed: on the one hand, from the
point of view of its implementation in dialect, as a syncretic unit, on the other hand, from the point of view of its lexicographic representation, as a set of lexical-semantic variants.
Keywords: Russian dialects of Udmurtia, corpus of dialect texts, semantics of a dialect word, Old Believers dialects,
dialect lexicography.
REFERENCES
1. Bol'shoj tolkovyj slovar' russkogo yazyka [Great Dictionary of Russian language.]. Gl. red. S.A. Kuznecov. URL:
http://gramota.ru/slovari/info/bts/. (In Russian).
2. Zhdanova E.A. Korpus russkih govorov Udmurtii kak istochnik materiala dlya slovarya russkih govorov Udmurtii
[The corps of Russian dialects of Udmurtia as a source of material for the dictionary of Russian dialects of
Udmurtia]. Rossiya narodnaya: rossyp' yazykov, dialektov, kul'tur: sbornik materialov Vserossijskoj s
mezhdunarodnym uchastiem nauchnoj konferencii [Folk Russia: a scattering of languages, dialects, cultures: a collection of materials of the All-Russian scientific conference with international participation.]. Volgograd, Fortess,
2019, pp. 340-344. (In Russian).
3. Kogotkova T.S. Russkaya dialektnaya leksikologiya [Russian dialect lexicology]. Moscow, Nauka publ., 1979, 334 p.
(In Russian).
4. Kuznecova O.D. Slovo v govorah russkogo yazyka [Word in Russian dialects]. St. Petersburg, ILI RAN Publ.,
1994. 88 p. (In Russian).
5. Mullagalieva A.G. Funkciongal'no-semanticheskie osobennosti etimologicheskogo gnezda s kornem *gi- v russkom
yazyke [Functional-semantic features of the etymological nest with the root * gi- in Russian]. Avtoref. dis. … kand.
filol. nauk. Kazan, 2006, 24 p. (In Russian).
6. Myznikov S.A. Svodnyj dialektnyj slovar': problemy semanticheskogo opisaniya [Combined dialect dictionary: problems of semantic description]. Aktual'nye problemy russkoj dialektologii. K 100-letiyu izdaniya dialektologicheskoj
karty russkogo yazyka v Evrope: Tezisy dokladov Mezhdunarodnoj konferencii 30 oktyabrya – 01 noyabrya 2015 g.
[Actual problems of Russian dialectology. On the 100th anniversary of the publication of the dialectological map of the
Семантика глагола жить в русских говорах Удмуртии 2021. Т. 31, вып. 2
Russian language in Europe: Abstracts of reports of the International Conference October 30 – November 01, 2015].
Moscow, Russian Language Institute V.V. Vinogradova, 2015, pp. 150-153. (In Russian).
7. Slovar' permskih govorov [Dictionary of Perm dialects] v 2-h t. Pod red. A.N. Borisovoj, K.N. Prokoshevoj. Perm,
2000–2002. (In Russian)
8. Slovar' russkih narodnyh govorov [Dictionary of Russian folk dialects]. Gl. red. F.P. Filin, F.P. Sorokoletov,
S.A. Myznikov. T. 1-51. Moscow; Leningrad / St. Petersburg, 1965–2019. (In Russian).
9. Shahov M.O. Staroobryadcheskoe mirovozzrenie [Old Believer Worldview]. URL: http://cheloveknauka.com/
staroobryadcheskoe-mirovozzrenie. (In Russian).
10. Yumsunova T.B. Nekotorye nablyudeniya nad leksikoj govorov staroobryadcev shtata OREGON SSHA i Kanady
(«sin'czyancy» i «harbincy») [Some observations on the vocabulary of dialects of the Old Believers of Oregon, USA
and Canada ("Xinjiangs" and "Harbinians")]. Aktual'nye problemy russkoj dialektologii: Tezisy dokladov
mezhdunarodnoj konferencii 23-25 oktyabrya 2006 g. [Actual problems of Russian dialectology: Abstracts of reports of the international conference October 23-25, 2006]. Moscow, Russian Language Institute V.V. Vinogradova,
2006, pp. 196-199. (In Russian).
Received 03.07.2020
Zhdanova E.A., Candidate of Philology, Associate Professor at Linguistics Department
Kalashnikov Izhevsk State Technical University
Studencheskaya st., 7, Izhevsk, Russia, 426069
E-mail: zhdanovaea@gmail.com
| Напиши аннотацию по статье | ВЕСТНИК УДМУРТСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
СЕРИЯ ИСТОРИЯ И ФИЛОЛОГИЯ 2021. Т. 31, вып. 2
УДК 81.282(470.51)
Е.А. Жданова
СЕМАНТИКА ГЛАГОЛА ЖИТЬ В РУССКИХ ГОВОРАХ УДМУРТИИ
Статья посвящена анализу семантических особенностей, которые отмечены у глагола жить в русских говорах
Удмуртии. Как показал анализ материала корпуса русских говоров Удмуртии, данный глагол встречается в
контекстах, указывающих на значения, отличные от известных в литературном языке. В связи с необходимостью уточнения разметки корпуса и создания словаря русских говоров Удмуртии требуется определение семантики данного глагола. Установить семантические особенности диалектного слова позволяют как лингвистические факторы: синтаксическая роль и лексическая сочетаемость, – так и экстралингвистические: ареал специфических употреблений глагола, исторические сведения о заселении данной территории, религиозные и мировоззренческие особенности носителей говоров. Для анализа привлечен материал различных лексикографических источников, а также этимологические сведения. В результате исследования складывается представление о
возможности двоякого толкования семантики анализируемого диалектного слова: с одной стороны, с точки
зрения его реализации в говоре, как синкретичной единицы, с другой, – с точки зрения его лексикографического представления, как совокупности лексико-семантических вариантов.
|
семантика и прагматика взаимодеыствиыа британской и китайско култур в поликодовом тексте документального филма. Ключевые слова: этнолингвокультурная среда, этносемантика, этносемантическая рефракция, культуральный
перевод, стандартная теория перевода, конфликтогенность, гармоничность, культуральный компромисс, адаптация,
поликодовость, полимодальность, макрознаки.
Введение: взгляд на переводческую
адаптацию через призму
этносемантической концепции
рефракции
Рефракция рассматривается нами не как
синоним хорошо знакомого переводоведам
понятия сдвиг в интерпретации и рецепции
художественного, как правило, произведения в целом или его отдельных идей и понятий [см. Лефевр, 1998; Шутемова, 2012].
Ей придается здесь статус закономерного
этносемантического явления, которое проявляется в форме альтернативного видения,
прежде всего, ценностного статуса однотип
ных объектов, понятий и сущностей мира
при их перемещении (релокации) в иную
культурную среду. В таком ракурсе она ценна своей способностью обнаруживать в ходе
межкультурных контактов точки культуральной несовместимости, которые могут стать
потенциально конфликтогенными зонами.
Отсюда возникает и инструментальная ценность для перевода самого понятия этносемантическая рефракция среды: она состоит в
выявлении точек острой реакции отторжения
и имеет несомненное практическое значение
как для культурального, так и стандартного
текстоцентрического переводов. Она дает
четкие ориентиры для создания, как говорят
Фефелов А.Ф. Семантика и прагматика взаимодействия британской и китайской культур в поликодовом тексте документального фильма // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016.
Т. 14, № 4. С. 60–80.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 4
© А. Ф. Фефелов, 2016представители Стандартной теории перевода, адекватного текста перевода, т. е. такого,
в котором соблюдается приемлемый баланс
формы и содержания исходного текста, его
концептуальной надкультурной программы
и этнокультурной специфики.
Эта трактовка адекватности вполне предвосхищает новые терминологические веяния, продвигающие идею некоего гармоничного в межкультурном отношении перевода
[ср. Кушнина, Иванова, 2012], и, по существу, дезавуирует их, показывая его иррациональный мифопоэтический характер. Ясно,
что философия Стандартной теории перевода в ее российско-советском варианте всегда
предполагала конечной своей целью межкультурную гармоничность, или, в «старых»
словах, культурное и интеллектуальное взаимообогащение народов, продвижение идеи
дружбы между ними и достижение мира (ср.
знаковое для России изречение: «Давайте
жить дружно!»). Понятия адекватности и
эквивалентности ничуть этому не мешали.
С позиций культурального перевода (Cultural Translation) учет той же самой рефракции требует, однако, введения других терминов: достижение концептуального и/или
межкультурного компромисса (ср. его краеугольный термин negotiating of meanings),
межкультурной (полит)корректности, in-between, иерархия власти (от power relationship) и т. п. Если все это перевести на более
строгий и понятный язык, то нужно говорить
об осознанной «верхами» необходимости и
идущем от «низов» требовании согласовать
и переформатировать метаязык и метатекст
межкультурного общения, что прямо влияет
на переводческую деятельность в постколониальную эпоху.
Этносемантическая рефракция обретает
свой инструментальный смысл тогда, когда
она постулируется как предсказуемый сдвиг
в интерпретации и рецепции значений, культурно детерминированных понятий (культурем, культуронимов), возникающий при
переводческой релокации
(перемещении)
любого дискурса или макрознака в новую
культурную среду за пределы «своей», не
важно интра- или интернациональной, туда,
где существует своя нормативно-регулирующая иерархия этических, идеологических,
общественных, религиозных ценностей.
Учет этого свойства этнокультурной среды
особенно важен тогда, когда рефракция носит массовый характер. Она существует как
свойство культурно-языковой среды, сформировавшееся в ходе культурно-религиозного развития различных сообществ мира и
ставшее естественным.
Понятие этносемантической рефракции,
непосредственно определяя переводческую
программу адаптации, соотношение доместикации и форенизации в тексте перевода,
заметно модифицирует также традиционные
переводческие представления о верности
автору и тексту, о цензуре и переводческой
субъективности. Адаптация чаще проявляется вовсе не как спонтанная или концептуальная субъективность переводчика, а как
переводческая реакция на рефракционные
свойства принимающей этнолингвокультурной среды. Переводчик, редактор и издатель
пытаются тем самым спрогнозировать, как
отзовется слово переводчика, репрезентирующее слово автора, в иной среде. Они
выстраивают при этом стратегию подбора
конкретных формальных или функциональных эквивалентов, аналогичную negotiating
of meanings. При этом метаязык восприятия
(описания) двух систем меняется, он становится гибридным, компромиссным для двух
и более культурных общностей. В процессе
перевода у переводчика должна, конечно,
сложиться концепция передачи ключевых
культурем исходной (т. е. своей) этносемантической среды представителям иной (т. е.
чужой), но тоже изученной им. Однако definitive decision по поводу их совместимости
с инаковой системой культурных ценностей
принадлежит все-таки принимающей стороне, которая лучше, чем исходная, понимает
последствия внедрения чужеродных культурем в тело и самосознание своей культуры.
Хотя рефракция рассматривается нами в
качестве естественного этносемантического свойства культурной среды, к ней можно
относить далеко не всякую межкультурную
семантическую асимметрию. Область ее
проявления, критически значимого для межкультурного взаимопонимания и взаимодействия, распространяется на системы ключевых ценностных концептов (ключевых слов
культуры), формирующих региональный или
глобальный метаязык и метадискурс, соот
Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания
носимый с моно- или многополярностью
мира. Что же касается индивидуальной рецепции инокультурной информации художественно-эстетического или просветительского характера, то она крайне вариативна,
поскольку зависит от массы переменных
факторов. Среди них более всего на результате интерпретативной работы сказывается интеллект и образованность индивидуального адресата [ср. Бубнова, 2008. С. 15,
и др.] 1, мало существенные, однако, в случае
коллективной рецепции, в которой ведущая
роль принадлежит здравому смыслу (т. е.
традиции, народной мудрости) в его обезличенных этнонациональных и социокультурных манифестациях. Этносемантическая
рефракция, будучи почти всегда в большей
или меньшей степени оценочно-ценностной,
связана с ядром языкового сознания и существенно отличается по этому своему признаку от индивидуальной интерпретации текста,
его «рефракции» в авторском или переводческом сознании. Эта последняя связана с переработкой формы и содержания отдельного
текста с целью выявления их концептуальной или эстетической информативности, с
трактовкой отдельной культуремы или идеи
для выявления ее новизны и оригинальности.
В этом случае интерпретатор вдохновляется
иной когнитивной установкой, давно сформулированной немецким поэтом И. Гёте:
«В том, что известно, пользы нет, Одно неведомое нужно» (перевод Б. Пастернака).
Этносемантическая
рефракция предполагает также понимание геокультурных
координат общения, знание его культурной топологии и векторный характер социокультурной коммуникации. Чтобы понять
тип социокультурной рефракции, которую
претерпевает текст при проникновении в
1 Вместе с тем и кроме того, образ мира «есть
[у них] производное не от языка, а от специфики видов
деятельности, опосредованной категориальной структурой человеческого сознания. ... Поэтому существует высокая степень вероятности, что на когнитивном
уровне (на котором и происходит членение действительности при ее осознании человеком) можно обнаружить гораздо больше общих черт у индивидов с одинаковыми показателями психометрического интеллекта,
но относящихся к разным культурам, чем у тех, кто
относится к одному лингвокультурному сообществу,
но различается по ведущему базовому уровню категоризации» [Бубнова, 2008. С. 44].
иную культурную среду со свойственной ему
культурной стратификацией, переводчику и
автору нужно обязательно знать свою точку отсчета и иметь возможность определить
не только привычные пространственно-временные, но и иерархические векторы межкультурного общения. Приведем простую
иллюстрацию из одного ассоциативного эксперимента по франкофонии, проведенного
М. Дебренн с респондентами из Франции,
Бельгии, Канады и Швейцарии. В состав
стимулов входило слово mer (море). «В силу
географических причин», – замечает она, –
«можно предположить, что у представителей
этих стран будет отмечаться неодинаковое
видение моря. Действительно, это сказалось
на характере и частотности реакций» [Дебренн, 2014. С. 150]. Неодинаковое видение
моря здесь – это то же, что мы называем этносемантической рефракцией культуремы.
Оно обязательно проявится в этих четырех
странах и в восприятии иноязычных текстов
морской тематики, переведенных на французский язык, влияя, прежде всего, на их ассоциативные и коннотативные компоненты.
При этом специфика представлений о море
будет зависеть также от уровня бытовой и
литературной культуры.
Таким образом, понимание этносемантической рефракции, свойственное той или
иной культурной среде, подкрепленное сопоставительным ассоциативным экспериментом, позволяет более достоверно определять
закономерности культурно-языковой рефракции, их траектории.
Нечто подобное показывает и анализ
фильма Wild China, совместного британско-китайского производства: различные
структуры китайского и британского общества предполагают наличие различных нормативно-ценностных систем, асимметричность оценки одних и тех же явлений.
Завершить введение можно следующим
выводом: понятие рефракции имеет хорошие
перспективы для прояснения характера взаимодействия двух (и более) лингвокультур
в процессе прямой или переводческой коммуникации, но только при условии введения
адекватного культурной реальности понятия
среда, уточнения категорий единиц, подвергающихся рефракции, и характера взаимодействия рефракции со стратегией и тактикой адаптации.
Рефракция культурнорелигиозных знаков
Манипуляции с данной категорией знаков вызывают много конфликтных ситуаций,
отличающихся крайней остротой и неоднозначностью трактовок. Так, пляска глупых
девочек, устроивших акцию на амвоне храма
Христа Спасителя, православными России
была воспринята как оскорбление, а на протестантском и атеистическом Западе – как
вызов церковной тирании, потакающей П-ну.
Она даже приветствовалась как проявление
похвальной, якобы, во всех мыслимых случаях свободы поведения и абсолютного права личности на публичное выражение мнения.
Демонстрация в общественном месте татуировки Будды на глупой ноге европейца
также имеет абсолютно разные последствия
в Европе и в странах Юго-Восточной Азии:
в Таиланде такие действия рассматриваются,
например, как оскорбление общественной
морали и вызывают репрессии со стороны
судебной власти независимо от того, случайный или преднамеренный характер они носят. Такая тайская реакция однозначно подсказывает нам, вместе с тем, что апелляция к
оскорблению чувств верующих – это не пустая болтовня только лишь сочувствующих
православной церкви России.
Бездумные действия россиянина из Дагестана (вероятнее всего, мусульманина),
совершившего непотребные действия в отношении статуи Будды в Элисте (столица
Калмыкии, Россия) – это тоже следствие
незнания культурно-понятийной топологии
России ее же гражданами. Квалификация
бездумные и непотребные суммируют как
раз ту резкую реакцию, которую эти действия вызвали у местного населения, правоохранительных органов Калмыкии (наследницы воинственной Джунгарии) и высшего
руководства Дагестана.
У братьев Стругацких употребление культурно-религиозного знака в одном из романов носит случайный непреднамеренный
характер, но потенциально может еще вы
звать какие-нибудь мелкие претензии со стороны индейцев. Имя Вицлипуцли (Старый
шкипер Вицлипуцли, sea-dog Witzliputzli,
«Трудно быть богом») встречается единожды в контексте шуточной песенки: «Старый
шкипер Вицлипуцли, ты, приятель, не заснул? Берегись, к тебе несутся стаи жареных
акул!» (ТТБ). Но в реальной мифологии Вицлипуцли – это имя древнего могущественного бога ацтеков, а не слово-выворотень,
приспособленное авторами для своих сиюминутных целей. Никакой связи между ним
и шкипером, однако, не возникает и никакой
аллюзии на грозного бога войны, следовательно, не закладывается. Братьев просто
привлекла фоносемантика русского варианта имени: в русском оно звучит комично,
несколько по-детски, что вполне подходит к
единичному контексту. Следовательно, ни о
каком переносе культурного содержания или
о создании межкультурного контакта говорить в данном случае нельзя. Мы констатируем лишь заимствование означающего, полностью оторванного от означаемого, и его
применение в целях, никак исходным культурным контекстом не предполагаемых и,
пожалуй, признáем это, потенциально оскорбительных для представителей культуры-донора. Показательно, что английская переводчица романа Вендейн Аккерман (Wendayne
Ackerman) это поняла и предпочла отказаться
от использования имеющегося в английском
языке общепринятого эквивалента данного
имени собственного – Vitzliputzli. Она преднамеренно немного исказила графическую
форму слова, чтобы дистанцироваться от
прямой идентификации шкипера из детской
песенки с ацтекским богом и важным культурно-религиозным знаком в индейской мифологии.
Межкультурные манипуляции с культурно-религиозными знаками требуют, как мы
видим, крайней осмотрительности. Диалектика прав человека (=индивида) и прав общества в отношениях с этими знаками сложна и
взывает к аналитической деликатности.
В совместном документальном британско-китайском фильме о Китае, снятом BBC
и вышедшем перед Пекинской олимпиадой
2008 года на английском и китайском языках,
китайские прокатчики сделали ряд купюр в,
Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания
Время
Кадр
Действия в
кадре
Опущенный оригинальный английский
текст
37.55–
38.04
Дети катаются на молитвенном
колесе, как
на карусели
Perhaps the Buddha would have enjoyed
the thought that his teachings could provide so much fun! (Мой перевод с учетом визуального ряда таков: Не исключено, что эта детская попытка «трактовать» в таком забавном ключе религиозное учение Будды очень понравилась
бы и самому Учителю.)
казалось бы, безобидных контекстах 2. Одна
из них тоже оказалась косвенно связана с
Буддой. В третьей серии сериала «神奇高
原» («Чудесное нагорье») есть кадр, приводимый ниже, который длится 9 с.
Кадр (т. е. кинотекст) остался, но английский комментарий к нему – типичный пример
вполне добродушного европейского юмора –
был, тем не менее, удален. В данном случае
абсолютно невозможно говорить об акте идеологической цензуры (в ее европоцентричных проявлениях для нас и востокоцентричных для китайского адресата), потому что
ни на какую условно тираническую власть
это замечание не посягает, и если задевает
чьи-то чувства, то только своей зачаточной
фамильярностью 3. Однако сама купюра показывает, что топология китайского культурно-понятийного пространства нам знакома
2 Все примеры киноматериала, использованные в
статье, собраны в выпускной квалификационной работе А. С.Туриновой (Новосибирский гос. ун-т, 2016. См.
http://www.nsu.ru/xmlui/handle/nsu/10581), выполненной под моим руководством, на тему «Этносемантическая рефракция при переводе документального полимодального дискурса». Материалом ее работы служат
три эпизода (из шести) британско-китайского сериала
«Wild China» (совместное британско-китайское производство). Все переводы с китайского, появляющиеся в данной статье, выполнены А. С.Туриновой.
3 Интересно, видели ли в Англии российский шутливый ролик программы «Мульт личности» о праздновании нынешней британской королевой Нового года
«по-русски». Королева отплясывает там, помахивая
платочком и то ли взвизгивая, то ли вскрикивая à la
russe, а уморившись, заскакивает на трон. В России он
смотрится замечательно – весело и задорно, но это не
значит, что в Англии его не сочтут издевательским (и
не подвергнут его авторов каким-нибудь пожизненным
санкциям). Королева не может позволить себе русский
народный танец – он резко диссонирует с королевской
символической семиотикой (а африканского народного
мало и что в его пределах возникает закономерная для китайцев рефракция восприятия
западного дискурса о Китае. Китайские редакторы сочли, что насмешкам подверглись
буддистские верования тибетцев. Для них
Будда является Учителем, олицетворением
Вечной жизни и Просветления, поэтому никакие публичные шутливые комментарии по
его и их поводу недопустимы. Важно также
подчеркнуть очень существенный момент:
кинотекст (т. е. поликодовое изображение)
был оставлен, и это, очевидно, значит, что он
соответствует нормам китайской религиозной толерантности, но вербальный текст был
удален, вероятнее всего потому, что он тем
или иным образом может концептуализировать изображение и направить его декодирование в ненужное русло.
Действительно, в индивидуалистских и
коллективистских культурах аналогичные
виды культурных ситуаций типологизируют
бывших британских колоний с энергичными движениями нижнего бюста тем более!).
Экс-президент США Джордж Буш-мл. позволил
себе некоторые телодвижения на официальной траурной церемонии в Далласе во время исполнения «Боевого гимна республики», и тут же был сурово осужден
некоторыми своими и всеми заграничными комментаторами за такой вольный бушизм. Чтобы оправдать
такое «недостойное» поведение, все эксперты дружно,
повторяя друг друга, заговорили о том, что он уже страдает болезнью Альцгеймера, т. е. намекая, что у него
уже начался маразм. Если же оценить представленную
видеозапись с нашей точки геокультурного пространства и в наших культурно-понятийных критериях, то
мы увидим еще живого, непосредственного, раскованного человека, выражающегося посредством, так сказать, plain English (т. е. простого человеческого кинесического «языка»), «пляска» которого есть не более чем
плод воображения чопорных поклонников британского
Двора. Время
Кадр
Оригинальный английский текст
54.00–
55.00
ся по-разному как с точки зрения семиотики
культуры, так и этносоциальной логики. Однако эти различия всегда доступны пониманию, обсуждению и потому не являются непреодолимым барьером для межкультурного
взаимодействия на самых различных уровнях социокультурной иерархии.
Рефракция
и геокультурные параметры среды
Для понимания закономерностей и аффективной и понятийной рефракции нужно
иметь информацию о геокультурных параметрах и характеристиках интерпретанты.
Нельзя в Украине (и даже на Украине) называть город Укрополем, хотя такая модель
именования городов существует и, кроме
того, есть определенная потребность ознаменовать новый этап в истории основанием
новой столицы именно с таким названием,
свободным от киевских ассоциаций. Но дело
даже не в том, что основа укр- (укры), активно внедряемая в языковое и историческое
сознание славян, перекликается с урк- (урки)
и может стать источником естественной в
речи «простого народа», но крайне нежелательной метатезы, лингвистически вредящей
делу украинского национализма. Достаточно
и того, что в названии гипотетической столицы русскоязычные народные этимологи
сразу вычленят мифопоэтическую основу,
укроп-, и выведут ее на первый план своего
символико-семиотического дискурса 4. Это,
4 Сходный мифопоэтический мотив просматривается и в нормативном написании имени одного библейского царя (а для других короля) в языках Западной, Центральной и Восточной Европы: Соломон и
Саломон. В русском языке утвердилась первая форма,
Buddhists believe in the concept of rebirth, and
at Kailash, the journey from one life to the next
is marked with an ancient but outlandish ritual.
Tibetans believe there's no need to keep or bury
the bodies of their dead, since a departed life
will already have kindled a new one elsewhere.
The word for burial in Tibetan means «giving
offerings to the birds», an act of generosity
in line with the concept of compassion for all
beings.
в свою очередь, может вызвать совсем ненужные новой государственности шутливые
ассоциации.
Не зная точки отсчета, мы не имеем возможности определить ни пространственные
векторы межкультурного общения, ни характер социокультурной рефракции, которую
претерпевает текст или его культуремы при
проникновении в иную культурную среду со
свойственной ему социокультурной стратификацией.
В той же третьей серии фильма «神奇高
原» («Чудесное нагорье»), повествующем
о Тибете, был полностью удален минутный
кадр с парящим в небе стервятником, который без сопроводительного текста может
быть интерпретирован каком угодно, но
только не в антикитайском духе.
Текст в данном эпизоде сообщает о тибетском обряде расставания с умершими,
называемом «небесными похоронами» или
«раздачей милостыни птицам», традиционном для местных жителей, но очень специфичном и абсолютно шокирующем для
многих других культур мира за исключением, быть может, кочующих оленеводов российского Крайнего Севера. Заметим, что в
и потому в новоукраинском, в соответствии с законом
лингвополитической алиенации (от фр.-англ. alienation), регулирующим создание нового политического
дискурса для потребностей новой политической идентичности, должна восторжествовать вторая, которая,
к тому же становится ближе ему в общечеловеческом
(т. е. европоцентричном) смысле. Но, с другой стороны, в цивилизованных языках нет переклички с салом,
той, что подспудно присутствует в украинской идентичности, культурно-понятийной топологии и межкультурных сальных шутках, не вызывавших до сих
пор правовых санкций лишь по чистому недоразумению или недомыслию (в буквальном смысле).
Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания
русской культуре намек на такую ситуацию
косвенно просматривается в народной песне
«Черный ворон» (ср. «... черный ворон, весь
я твой»).
Этот обряд не типичен для материкового
Китая, был запрещен на какое-то время под
предлогом вреда для экологии и затем вновь
разрешен. Возможно, китайские прокатчики не захотели вводить в рассказ о Тибете
(названном ими «Чудесное нагорье»!) культурему, которая представляет собой яркий
пример культурного диссонанса, и может
быть все-таки истолкована как региональная
китайская. В попытке хоть как-то рационализировать для себя этот антихристианский
обряд и тем самым оправдать его существование британские создатели сериала, сначала
оценив обряд как нелепый, странный (outlandish), стали концептуализировать этот
вид похорон как an act of generosity («акт щедрости»), намекая на то, что отдавать мертвецов хищным птицам – значит, в конечном
счете, проявлять бескорыстную заботу о поддержании природной фауны, пусть и в такой
странной для европейца форме. Эту же функцию выполняет указание на compassion for all
beings (сострадание ко всем земным тварям),
которую христианин, принимающий европоцентричную экофилософию природного
разнообразия, обязан увидеть в этом выражении.
Данные комментарии авторов текста,
которые христианин может прочитать как
неуклюжие, издевательские для себя или
ироничные, как раз представляют собой попытку преодолеть аффективную рефракцию,
неизбежно возникающую у представителей
одной геокультурной общности при знакомстве с сокровенными и сензитивными обычаями другой.
Практическая проблема, провоцируемая,
на наш взгляд, именно этносемантической
рефракцией состоит в данном случае в потенциальной неопределенности переводческой
передачи английского утверждения [It’s] an
act of generosity, которое представляет собой
вызывающе смелое этическое истолкование
обычая. Поиск компромиссного перевыражения может вывести на самые различные варианты компенсации. Ведь и в переводе на
русский эта попытка семиотически ослабить
жестокость данной ритуальной практики мо
жет привести к рефракции, контрпродуктивной для тибетской культуры. В ситуации, где
грань между нейтральностью и привычным
для англосаксов черным юмором предельно
тонка, естественно возникают циничные ассоциативные параллели с выражениями типа
«не пропадать же добру» или «нет худа без
добра» (причем это последнее нужно раскрывать от фр. A quelque chose le malheur est
bon → во всяком худе для кого-то или чего-то
есть что-нибудь положительное) и т. п. Сама
же неопределенность реакции среды существует потому, что в христианских культурах
вопрос, поставленный в таком ключе, не подлежит публичному обсуждению.
Таким образом, английский текст – это
стремление примирить непримиримое, и
желаемой межкультурной гармоничности
достичь здесь невозможно. Мы видим в нем
лишь косвенное приглашение христианской
культуры к диалогу с тибетской, которую
рьяно защищают, когда дело касается Далай-ламы (т. е. политики и power relationships между Китаем и странами Запада), но
которую не смогут принять в систему своих
представлений о смерти и форм сохранения
памяти об умерших.
Для китайской стороны эта ситуация выглядит иначе: как внутренняя, но тоже как
шокирующая, и потому они предпочитают
не напоминать о ней массовому зрителю накануне Олимпийских игр 2008 г. в связи с Тибетом и комплексом политических разногласий между Западом и Китаем в отношении
этой территории. Отсюда следует вывод, что
данная купюра китайских прокатчиков – это
осторожная реакция на потенциально негативную аффективную или этическую рефракцию, которой грозит предъявление данного кадра в Китае.
Векторность геокультурной
рефракции
Геокультурная рефракция понятий и текстовой информации, связанная с географическими характеристиками интерпретанты,
часто проявляется без малейшего намерения
со стороны адресата что-либо перетолковать
или подкорректировать. Так, если рассмотреть понятия зима, лето, весна, осень, юг,
север, восток, запад с учетом существования северного и южного полушарий, то легко
увидеть, что в прагматике (т. е. в обыденном
человеческом сознании и его речевых овнешнениях) все они подвергаются локализации
и истолковываются в зависимости от места
бытования конкретного субъекта речи, его
литературы, истории и т. д. Иными словами,
претерпевают закономерную этносемантическую рефракцию, конкретная форма которой
должна обязательно учитываться в переводе
и межкультурной коммуникации.
Любое из этих понятий получает внятное
формально-логическое словарное толкование, общее для всех, по крайней мере, образованных людей планеты, но частные, т. е.
локальные геокультурные формы реализации
общего сильно отличаются на лингвосистемном, признаковом, ассоциативном и эстетическом уровнях реальности. Где-то нейтрализуются совсем или ослабляются привычные
на территории России оппозиции зима / лето,
весна / осень. Во всех европейских странах,
например, есть представления о морозе, но
генерал Мороз локализуется ими в России, в
окрестностях Москвы, не имеющим, тем не
менее, никакого отношения к понятию полюс
холода. Декабрь, январь и февраль далеко не
везде можно назвать, как это сделано в одной советской песне, тремя белыми конями.
В одних местах России можно сказать «У нас
девять месяцев зима, остальное лето», в других – наоборот.
Сибирь видится со стороны царством тайги и вечной мерзлоты, идеально подходящим
для каторги и ГУЛАГа, вечным предостережением смутьянам. Таков ее образ в бытовых представлениях некоторых наших соотечественников, проживающих в европейской
части России. Он, конечно, будто списан ими
со страниц книги английского писателя-путешественника Колина Таброна «В Сибири» (Colin Thubron: In Siberia. 1999), но это
чистое совпадение и лишь часть «правды
писателя-туриста». Причины такой рефракции образа Сибири различны. У наших соотечественников главным ее фактором выступает этносемантический, у английского
«путешественника» Таброна они носят более
сложный рисунок, в котором переплетаются
личностные качества и общественные стереотипы. Мотивы английского автора идут издалека, они, как можно судить по стилю тек
ста и фокусу авторского внимания, отчасти
литературны и изложены эксплицитно еще
в стихотворении Огюста Барбье «IX ямб» в
1831 г., фигурировавшего в нашей предыдущей статье. Достаточно напомнить его первые строки, чтобы понять главную, хотя,
быть может, и не единственную, причину
мрачной картины, нарисованной современным английским странствующим писателем:
Бывают часто дни, известные в году,
Когда душа у нас как старец на ходу,
Когда мы тащимся куда не зная сами
И недовольными на все глядим глазами 5.
Для самих жителей Сибири, пришлых и
коренных, давно уже образовавших органичный культурный симбиоз, этот край никак
не может быть «страшилкой», сформировавшейся в центрально-русском сознании,
подаренной затем Европе и лелеемой ею
уже к своей пропагандистской и геополитической выгоде. В их сибирской памяти есть
еще даже следы ГУЛАГа, но эта теперь уже
только идеологическая культурема всегда
размещалась где-то ближе к Колыме (ср. сибирское народное выражение «отправить на
Колыму») и Магаданской области. Но вся
остальная Сибирь была территорией привычной и обычной жизни во всех ее человеческих проявлениях, мало озабоченной политико-идеологическими интерпретациями
(«рефракциями»), возникающими отчасти на
формально-логических, отчасти аффективных основаниях в головах столичной общественности.
Внешняя и внутренняя установки наблюдателя, т. е. вектор взгляда, чрезвычайно важны для понимания того преломления,
которое получает объект наблюдения в его
сознании. Его столичное положение, формирующее внешнюю установку, является неотъемлемым элементом его геокультурных
координат, что естественным образом сказывается на характере ви>дения действительности и модальности изложения увиденно
5 В полном виде с ним можно ознакомиться, помимо переизданий, в [Зисельман, 1981. С. 67]. Знаки
препинания сохранены в оригинальном виде. Этот
текст, будучи переводом, по цензурным соображениям
появился на русском языке в 1832 г. как оригинальное
стихотворение В. Щастного «Хандра».
Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания
го, подчиняющихся внутренней установке.
Эти установки прекрасно иллюстрируются
в «Сибирских блокнотах» (Les Carnets de Sibérie) французского писателя-путешественника Филиппа Б. Тристана, представляющего восточную французскую провинцию
Франш-Конте [Tristan, 2012]. Специально
подчеркивая субъективность своих записок,
он, вместе с тем, столь же определенно, хоть
и в старомодных терминах, дистанцируется
от философии восприятия мира, свойственной как столичным наблюдателям социальной действительности, так и рядовым жителям столичных городов, обвиняемым им в
снобизме:
«On connaît le snobisme de tous les habitants
des capitales, qui ont toujours tendance à regarder les provinciaux avec un air condescendant.
Les parisiens sont assez experts en la matière...»
[Там же].
Перед поездкой в Россию Ф. Тристан прочитал текст К. Таброна. Часть маршрута от
Новосибирска до Горного Алтая и часть тем
у них совпадает, но отражение увиденного в
их внутренней среде подчиняется принципу «то же, да не то же». В прагматике текста субъективность Ф. Тристана выражается
в симпатии к Сибири, а не антипатии к ней,
как это было у К. Таброна или у российских
последователей Чаадаева к России в целом.
Его субъективность носит благожелательный
характер (ср. «...cette subjectivité va plutôt vers
la sympathie etc.) [Там же]. И он, конечно же,
не считает истинным одно расхожее убеждение русскоязычного обывателя, согласно
которому «что русскому сибиряку Елбань 6,
то французу le bagne» (произносится как
два слова: лё бань и значит каторга. К слову банить никакого отношения не имеет).
По крайней мере, в первый месяц пребывания там. Таким образом, мы обнаруживаем
в этом сопоставлении как различия социкультурного характера (столица vs. провинция), так и два частных отражения одной и
той же инокультурной реальности (Тристан
vs. Таброн), феноменология которых гораздо
сложнее социкультурной.
Затронем еще один геокультурный аспект.
Геополитическое понятие Средний Восток
6 Типичная деревня в Маслянинском р-не Новосибирской обл. с населением ок. 1 000 жителей и координатами 54°19'10'' с. ш., 84°35'30'' в. д.
(Middle East, фр. Moyen Orient) для России
может быть связано только с географическим
югом, при этом данный регион нельзя переименовать, как это произошло со Средней
Азией, в Центральный Восток. Что касается
советской Средней Азии, то этот регион долгое время имел свои собственные границы,
пусть приблизительные, и существовал наряду с Центральной Азией, которая занимает пространство к юго-востоку от советской
Средней Азии. Н. К. Рерих, например, в начале XX в., добираясь до Тибета через Горный
Алтай, совершал путешествия по Центральной, а не Средней Азии. Нынешнее переименование Средней Азии в Центральную в
русскоязычном пространстве имеет смысл
только в области политической семиотики
и подчеркивет смену символического статуса стран этого региона после распада СССР.
В англоязычном же именовании Средней
(Центральной) Азии в речи русскоязычных,
пишущих на английском языке, абсолютно
ничего не изменилось – и раньше, и теперь
единственным английским соответствием
было Central Asia. Однако говорить о гармонизации географических названий на английском языке было бы в данном случае
неточностью и гораздо уместнее трактовать
этот процесс как упомянутую выше лингвополитическую алиенацию.
В южном полушарии сезоны, в отличие от
северного, как бы инвертированы, они ассоциируются с другими месяцами, и потому
понятие зимние, летние месяцы подвергаются в сознании рефракции: замерзают там на
юге, а на севере отогреваются. Асимметрия
первичных оппозиций порождает асимметричные образы во вторичных употреблениях слов. Октябрь – далеко не везде категоризируется как унылая пора или как очарованье
очей. Концепты юг и север в России сильно
отличаются от аналогичных и в северном
полушарии. В США существует выражение
Deep South, полностью отсутствующее в русской культуре, тогда как в США обыденное
сознание не пользуется привычным для нас
понятием Крайний Север, хотя, в принципе, оно и существует (ср. словарный пример
inhabitant of the Extreme North). Оно было бы
гораздо естественнее для Канады.
Географические
типа
deep, extreme, far, дальний, крайний соотно
квалификаторы сятся в языковом сознании, как правило, с
очень крупными странами или с планетой в
целом, непременно предполагая существование некоего реального или условного центра
(точки отсчета) и системы геокультурных
координат. При этом признак эксцентричности, характеризующий такую систему, может
реализоваться как в прямом, так и скрытом
оценочном значении (=периферийный, провинциальный, экзотичный). Практически в
каждой крупной стране, независимо от того,
входит ли она в категорию высокоразвитых и
культурных или нет, существуют свои медвежьи углы, «камчатки», дыры, глубинка, глухомань, урюпински и т. п. Равно как и есть
места, пользующиеся высокой репутацией
у тех же жителей. Другими словами, везде существует некая культурная топология,
топология культурного пространства, мало
знакомая посторонним, но реально влияющая на восприятие «чужой» культуральной
информации. При этом иностранцы тоже могут легко увидеть в «чужой» культуральной
топологии нечто незаметное для коренных
жителей: обозначение Дальний Восток, абсолютно исчерпывающее для граждан России, в переводе на иностранные языки должно уточняться (Russian Far East), без этого
идентификатора термин относится ко всему
громадному зарубежному дальневосточному
региону.
Геокультурная семиотика пропитания
в аспекте угрозы окружающей среде
Пример косвенной оценки, связанный с
геокультурной и экологической семиотикой
еды, обнаруживается как раз в одной из купюр длительностью всего лишь 9 с в китайской версии британско-китайского сериала,
в его первой серии. Географическое место
действия определяется авторами английского текста как far south, причем вариант написания Far South, вероятнее всего, рассматривается как необычный и потому отвергается,
хотя, судя по семантике предложения, полностью не исключается. Авторы отталкиваются, вероятнее всего, от китайских координат,
а не английских или европейских, и поэтому
far означает здесь удаленность от китайских
геокультурных центров.
Купюра вызвана сопутствующей причиной – в этом далеком краю где-то на юге Китая и уклад жизни в целом, и представление о
том, что можно есть и что нельзя, сильно отличается от того, что известно о культурном
китайском мире и, тем более, о европейском.
В британской версии в переводе на английский звучит цитата одной, как утверждается,
популярной у жителей Крайнего Юга (=in
the far south) (псевдо)народной присказки,
утверждающей, что «Мы едим все, что с
ногами и ножками, лишь бы не стол, и все,
что с крыльями и крылышками, лишь бы
не самолет». При этом, заметим, в переводе
на русский (внешнем по отношению к двум
сопоставляемым лингвокультурам) семантику слов legs и wings приходится раскрывать
дважды, поскольку русское языковое сознание наделяет стол и многие другие неодушевленными предметы ножками, но не ногами, тогда как одушевленные имеют в нем
право на ноги, ножки, ножищи.
В китайской культурной среде этот английский текст неизбежно подвергается
ценностной рефракции, поскольку такой
вербальный комментарий не может быть
воспринят в Китае благожелательно. В британском варианте звучит шутливая интонация, которая введена, чтобы примирить британского и западноевропейского адресата с
такой всеядностью жителей далекой страны.
Время
Кадр
Действия в кадре
37.59–
38.08
Крестьянин выкладывает
на крыше личинки для
сушки.
Оригинальный английский
текст
There's a saying in the far
south, «We will eat anything
with legs except a table, and
anything with wings except
a plane».
Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания
Но в другой стране эта самая интонация может получить, особенно среди тех, кого она
касается напрямую, только отрицательную
интерпретацию, так как показывает пищевые
привычки в абсолютно экстравагантном свете и потому уже затрагивает самые глубинные идентификационные черты этноса. Массовый китайский адресат может воспринять
этот достоверный этнографический факт как
подшучивание, высмеивание отсталости образа жизни крестьян Юга. Поэтому понятна
и реакция китайских соредакторов на такую
прогнозную оценочную рефракцию: стремясь
устранить неблагоприятный эффект английского текста (при вполне благих намерениях
его авторов!) и не ввязываясь в negotiating of
meaning по поводу потребления личинок в
пищу, они заменяют текст с латентной негативной оценкой на отстраненную констатацию действий человека в кадре.
Тема китайских гастрономических привычек или, шире, тема пропитания и питания, часто возникает в обозначенном сериале. Выше она привлекла внимание в аспекте
своей экзотичности (съедобности / несъедобности личинок), но фигурирует также в связи
с многочисленностью китайского населения
и вопросом обеспечения его продовольственной безопасности. Эта вполне понятная озабоченность не очень богатых стран с большим населением, таких как китайская или
индийская, диктует определенный тип отношений в пищевых цепочках китайца с природной продовольственной ресурсной базой.
Именно он вызывает у европоцентричного
мира немалые опасения и страхи, которые
дают знать о себе в британском просветительском сериале для англоязычных гостей
Пекинской олимпиады. Фильм постоянно
ставит перед китайцами свой, главный для
развитых стран, европейский вопрос «How
best to protect nature in an increasingly crowded
space?» [см. серия 6: 54.05–54.15] или «Как
надежно защитить окружающую среду в непрерывно растущей численности населения
в мире? (перевод наш, – А. Ф.). То, что обозначено выше продовольственной ресурсной
базой трактуется в британском сопроводительном тексте сериала всего лишь как (дикая) природа, которая ценна для современного последователя философии зеленых сама
по себе, а не потому, что она обеспечивает
пропитание значительной части еще совсем
не богатого сельского населения 7. По этой
причине в комментариях к документальному кинотексту, показывающем характерные
природные особенности различных китайских географических зон с их специфичной
флорой и фауной нередко звучит подспудный
рефрен: они их уже съели или они их тоже
скоро съедят. Похоже, одни лишь личинки
вызвали простое человеческое удивление,
а не экофилософское сожаление и сочувствие.
В подтверждение этому тезису приведем
еще несколько примеров на данную тему, которые получают однотипную реакцию с китайской стороны.
В первой серии рассказ об одном знаменитом буддистском храме близ Шанхая
(38.43–40.18) привычно и потому предсказуемо перерастает в сетования о печальной
судьбе мягкопанцирной черепахи 8 с намеком
на главную причину исчезновения этого вида
в природной среде: она высоко ценятся в Китае как деликатес 9. Кадр из китайской версии фильма удален, история вида полностью
изъята из него, потому что, во-первых, для
китайцев, в отличие от англоязычных зрителей, это не новость. Во-вторых, эта информация трансформируется в очередной упрек
и затем в обвинение по поводу «неправильного» отношения к пресноводным черепахам
в целом, из-за чего, якобы, они встречаются
теперь в природных условиях крайне редко.
К тому же, и это главное, цель данного сериала, с точки зрения китайцев, абсолютно
7 В этом последнем слове при переходе из западных
в восточные языки тоже часто возникает глубинная
этносемантическая рефракция, потому что лат. слово
популяция, незаметно уравнивающее за Западе людей
и биологические виды, соединяется в ментальности
многих носителей восточных языков только с миром
природы, тогда как людские сообщества обозначаются
обязательно словом/понятием население или народ.
8 «…this was one of just three Swinhoe's turtles left
alive in China, the rest of its kind having been rounded
up and eaten. Sadly, just a few weeks after filming, this
ancient creature died. … Swinhoe's turtle is now reckoned
extinct in the wild. In fact, most of the 25 types of freshwater turtles in China are now vanishingly rare».
9 Вопрос о другом простонародном китайском деликатесе – собачятине – подвергся деликатному умолчанию, надо полагать, в силу своей исключительной
конфликтогенности. В отличие от русскоязычных
китайцы, вероятно, всегда знают, где собака зарыта.
И даже знают, зачем.противоположная – показать то, как Китай
заботится об охране окружающей среды и
старается беречь уникальное природное достояние.
В шестой серии британской версии фильма рассказ об олене милу (18.36; 19.32–20.05)
развивается примерно по такой же схеме, но
Китай представлен в крайне невыгодном свете. Для мира спасителем оленя Давида (Père
David’s Deer), как он называется в Англии
по имени француза, священника и ученого,
описавшего и открывшего его тем самым для
Европы во второй половине с XIX в., в этом
рассказе оказывается, из-за нескольких риторико-стилистических штрихов, Англия 10, а
Китай – губителем. Почти та же схема межкультурного диалога, называемого теперь
очень часто и более точно культуральным
переводом (Cultural Translation), реализована там же (16.23–16.30) в комментарии о медузах. Британские и китайские текстовики
придали одному и тому же кадру разные значения. В британском варианте присутствует
некоторая недосказанность и уклончивость в
оценке действий властей (...what is seen elsewhere as a problem, in China is perceived as an
opportunity), тогда как в китайской версии на
фоне кадра констатируется их высокая эффективность: 捕捞海蜇已成为中国沿海地区
渔业发展的重要组成部分。 = Ловля медуз
стала важной развивающейся областью в
прибрежных районах Китая.
Британцы, как мы видим, в очередной раз
ставят под сомнение заботу китайцев о своей
и, следовательно, мировой экологии.
Сопоставительный материал сериала показывает, что социокультурная рефракция может возникнуть даже при трактовке концепта
рис. Его британская оценка подверглась своеобразной «цензуре». В британской версии
фильма rice – это «a remarkable member of the
grass family». Разумеется, обозначить его с
помощью научно-популярного ботаническо
10 Выделяю жирным шрифтом эти «ухищрения»:
«In the early 1900s Milu became extinct in the wild, but
luckily, some of the Imperial herd had been sent as a gift
to Europe. Those at Woburn Abbey, in England prospered». Но так красиво получается только потому, что
некоторые подробности их долгой истории были слишком длинны для фильма. Более полная и объективная
история представлена на сайте Московского зоопарка
(http://www.moscowzoo.ru/animals/parnokopytnye/
olen-davida/).
го термина всего лишь замечательным представителем семейства злаковых (≈ the grass
family) значит принизить его традиционную
символику, сформировавшуюся в Китае,
полностью лишить национальной геокультурной специфики, приравняв, например, к
пшенице или другим злаковым 11. По этой
причине в китайском прокате зритель слышит другое: Рис – это император (稻米，这
是当中的王者。). Именно так воспринимается его ценностный статус в народе. Будучи
дешевым продуктом питания, он очень высоко ценится в Китае; в иерархии ценностей
он соперничает с китайскими императорами.
Именно по этой причине примененный переводческий прием нельзя квалифицировать
как вольное перефразирование, потому что
переводчик всего лишь подбирает то слово
и помещает его в то место иерархической
концептуальной решетки (conceptual grid =
сетка, решетка), которое оно занимает в языковом сознании китайцев. Никакой вольности со стороны редакторов здесь нет, а есть
negotiating of meaning – своеобразное обсуждение ценностного символического статуса
представленного в кинотексте этносемантического объекта. Своим переводом на китайский они намекают британской стороне, что
в современной китайской мифологии рис относится не к злаковой (grass), а к королевской
(Royal) family. Нечто подобное свойственно,
кстати, и российской (русской), конечно же,
народной культурной среде, традиционно
возвеличивающей хлеб: хлеб – всему голова 12.
11 А вот в переводе Библии это возможно и правиль
но.
12 Здесь самое место вернуться к русским огурчикам, имплицирующим, как нам известно, рассол или
рассольчик, который имеет определенное значение для
народной культуры... Одновременно мы напомним о
высоких литературных огуречных аналогиях от Лефевра / Брехта, т. е. об огурчиках от мамаши Кураж.
Начнем с высокой теории. Один современный мыслитель, премьер советского плутовского театра Остап
Бендер, учил нас, что не стоит делать культа из огурца.
Мудрость этого совета бесспорна, но вся мейнстримная сопоставительная культурология и культуральный
перевод показывают сейчас, что всякая этнокультурная
специфика и неповторимость базируются как раз на
культах такого рода, где полными синонимами огурца
выступают квас, рис, сыр, кока-кола, сало, пинта пива,
хамон и т. п.
У Ильфа и Петрова странствующий плут из Одессы, должно быть, не знал, что Лев Николаевич запечат
Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания
Время
Кадр
Английский текст
Китайский текст
56.10–
56.20
The question is where to
draw the line.
([Весь] вопрос в том, где
провести черту. – перевод
мой, А. Ф.)
这是否也是人与 动物的
一种对话方式?
(Разве это не является
своеобразным диалогом
между человеком и
животными?)
Такая же межкультурная дискуссия через посредство передачи средствами английского и китайского языка содержания
одной и той же визуальной этнокультурной информации обнаруживается во многих других кадрах. Следующий, взятый из
шестой серии, привлек внимание британских
создателей тем, что он показывает характер
взаимоотношений между человеком и
обезъяной, животным, очень близким, по
Дарвину, к человеку.
В южном Китае обезъяна гораздо ближе к
человеку, чем в северном или чем в Европе,
где общение между ними проходит часто
через решетку вольера в зоопарке или в
цирке, т. е. на расстоянии и под контролем
дрессировщика. Англйиский комментарий
лел некогда с помощью огурца, через посредство князя
Вронского, образ типичного европейского аристократа королевской крови. Это было сделано по-римски
лаконично и емко следующей формулой – глянцевитый голландский огурец [см. «Анна Каренина»,
т. 2, часть 4, гл. 1]. Отсюда следует, что сам Толстой /
Вронский себя и людей своего российского круга к
глянцевитым не относил. Но глянцевитость того «голландского огурца» до сих пор для многих остается
идеалом и здесь, и там. По сравнению с этим типажом,
обычный российский образец Homo Rectus et Sapiens
(и его сибирская мутация в том числе) стесняется своей глянцевитости и предпочитает крепить и пестовать
шершавый образ огурчика мелко- или среднепупырчатого (как от фирмы Гавриш), нечто под семиотической
сенью народной charming awkwardness. Мелкопупырчатый, пожалуй, ближе поэтике и эстетике Бертольда
Брехта, не говоря уже о сокровенной мифологии мамаши Кураж. В современном англосаксонском переводоведении у Льва Толстого появились последователи. Это
те, кто яростно осуждает так называемую гладкопись
англоязычной конвенциональной переводческой нормы, т. е. ее приглаженность, глянцевитость, считая, что
она несет на себе отпечаток британского культурного
империализма. Они все стремятся в своих переводах
на английский к некому подобию формально-языковой шершавости, противопоставляя гладкописи с ее неизбежной доместикацией принцип «политкорректной»
форенизации.
интеллект
обнаруживывает некоторое напряжение и
неловкость, испытываемую
британским
наблюдателем. Его аффективный (первичный,
противится
перцептуальный)
такой фамильярной близости или, говоря
на европейских языках, интимности этой
картинки: переодетая обезьяна дерется с человеком, а китайские зрители одобрительно
смеются. Британцы своей вербализацией
концептуализируют сцену в свете новой философии прав животных и намекают на недопустимость такого отношения к зоологическим видам, поскольку оно трактуется уже
как насилие над слабым. Главная философско-этическая установка состоит здесь в признании принципа «проводить черту» между
человеком и животным. Где и как – это и есть
предмет спора между современными культурами, особенно восточными и западными.
Фактически, европейский человек цифровой эпохи не хочет больше признавать себя
животным, частью мира природы. Он даже
стремится полностью отделить себя от этого мира, желая, однако, руководить им как
просвещенный монарх и ища нравственное
утешение в борьбе с теми культурами, которые еще «не доросли» до специфической
европейской природоохранной этики, транслируемой, прежде всего, представителями
«верхнего» сегмента европейской ментальности.
Китайская же культурная среда совсем
иначе преломляет ставшую общемировой
тему «мы и животные», что и сказывается
на трактовке визуальной информации для
своего внутреннего адресата. Китайский
комментарий учитывает реакцию своей публики (смех, но одобрительный!), и потому,
не осуждая поведение простого люда, зафиксированное в кадре, предлагает своим британским соавторам-оппонентам взглянуть на сцену как на диалог между человеком и
животным, в котором каждая сторона демонстрирует свои потенции.
Такой подход, вероятнее всего, подкрепляется традиционными китайскими представлениями о месте обезьяны в мире восточного
человека. Китайцы вообще как бы намекают
британцам, что обезъяна стала очень близкой человеку благодаря их соотечественнику
Дарвину, который указал в XIX в. на фиктивный характер черты, разделявший дотоле эти
виды. Англосаксонская же культура, как показывает новейшая история, в принципе любит проводить черты в отношениях разного
рода, особенно красные.
Рефракция и адаптация макрознаков
Британско-китайский
документальный
киносериал позволяет сделать некоторые
заключения о рефракции макрознаков в поликодовом тексте. Во всех примерах выше
в сферу нашего внимания попадали только
культуремы, т. е. довольно простые понятия незначительного этносемантического
объема, давно уже включенные в систему
лингвокультурных знаков. Однако чаще речь
идет, как (например, в литературоведческих
работах А. Лефевра [1998] и Н. В. Шутёмовой [2012], посвященных теоретическим
аспектам переводческой рефракции) о преломлении и циркуляции в межкультурном
пространстве других знаков, целостных авторских произведений и даже творчества
автора вообще. И творчество, и отдельное
произведение сильно отличается по своим характеристикам от этносемантических
культурем, представленных культуронимами
или акциональными знаками. Для их обозначения гораздо уместнее использовать термин
макрознак. Определим это понятие так – искусственный комплексный знак очень сложной структуры, принципиально открытый
для непрерывной внутренней и внешней
интерпретации, включающий в свой состав
много неизвестных 13. План выражения тако
13 По определению В. Н. Тюпы, макрознак есть
«многомерный информационный комплекс холистично
настраивающийся на вхождение в речь в соответствии
с коммуникативными интенциями говорящего и столь
же холистично воссоздаваемый слушателем как в нормативном, так и в прагматическом информационном
го комплексного знака формируется всем его
языковым формализмом, но репрезентируется в культурном сознании или памяти общества обычно названием конкретного произведения или именем автора.
Сопоставление названий дает очень показательное представление о том, в каком ключе его декодирует исходная и целевая культуры, какой образ целого транслируется и
какой интерпретативной рефракции подвергается при этом содержание произведения
в той или иной культурной среде. Документальный сериал BBC и CCTV (Центральное
китайское телевидение), вышедший в преддверии Олимпийских игр 2008 г. в Пекине
дает богатый материал для исследования
характера трансформации макрознаков. Он
состоит из шести серий, распределенных по
регионам, что преследует цель показать характерные особенности культуры и природы
каждой области Китая. Сериал предназначен
для показа в двух странах – Великобритании
и Китае.
В англоязычной версии общее название
сериала – «Wild China» – выбрано в строгом соответствии с языковыми нормами и
основной прагматической целью, а именно:
рассказать о природе Китая. В принципе, для
англоязычных зрителей в нем нет какой-либо стилистической коннотации или желания
ввести негативные ассоциации. Это название, в каком-то смысле, типично для носителей ангийского. Так, небольшой сюжет под
названием «Wild in Texas», встретившийся
автору данной статьи на керамической плитке, показывает несколько характерных представителей флоры этого штата, и потому в
переводе закономерно возникнет название
«Флора Техаса». Сериал же рассказывает не
только о растениях, и потому его можно назвать «Природа Китая» или «Природный мир
Китая», на крайний случай «Дикая природа
Китая», но не «Дикий Китай». Семантика
прилагательного дикий все-таки несет в себе
остаточную явно конфликтогенную ассоциацию с дикостью и варварством, и весь посыл
названия может легко преломиться в сознании китайского реципиента, создавая основу
полях» [цит по: Аманбаева, 2005]. Слово «холистично»
поэтически указывает на некое идеально полное восприятие макрознака, встречающееся, по нашему мнению, чрезвычайно редко.
Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания
Время
Кадр
Действия
в эпизоде
Текст
С1:
15.05–
15.10
Холмы
This vast area of southwest China,
the size of France and Spain combined, isfamous for its clustersof conical hills, likegiant upturned egg cartons, separated by dry empty valleys.
для философского и этического конфликта на
всех иерархических уровнях культуры.
Такой вывод обоснован материалом фильма. Он показывает, что культивируемая ныне
визуальная грамотность (visual literacy) не
имеет особого значения для просмотра и
декодирования документального кинодискурса, информационного по своей прагматико-коммуникативной функции, и что ключ
для интерпретации картинки задается вербальным комментарием.
Придирчивость и щепетильность китайского реципиента к слову, чреватому нежелательными для китайской эстетики видеоряда
ассоциациями и коннотациями, прекрасно
иллюстрируется даже одним крошечным
эпизодиком из первой серии длиной в 5 с. На
экране появляется характерный для юго-запада Китая холмистый ландшафт, особенность которого составляет непривычная для
нашего и европейского глаза форма то ли
холмов, то ли гор, в чем легко убедиться по
представленной ниже картинке. Площадь
этого региона громадна, она равна территории, занимаемой Испанией и Францией, и
потому его трудно обойти вниманием при
описании характерных черт рельефа страны.
Английский комментатор, пытаясь создать визуальный образ этой уникальной гористой системы, говорит, что эти «холмы»
имеют коническую форму и что они похожи
на гигантские упаковки для куриных яиц,
если на них смотреть в перевернутом виде.
Простой кухонный эксперимент показывает,
что сравнение работает. И, тем не менее, оно
было удалено из китайской версии; причина
такой «цензуры» состоит, вероятнее всего, в
приземленности образа, его антиэстетичности и отсутствии привычной китайской изящности.
В представлении этого фильма англичанами акцент вообще сдвигается на такие
характеристики страны и ее природы, как
первобытность, неприрученность, что неприемлемо для древнего восточного самосознания Поднебесной, которое не хочет признавать свое относительное технологическое
отставание от Запада некой культурной отсталостью.
Именно такое опасение обнаруживает
смена названия в китайской версии. Китай
эстетизирует свою природу. Вместо дикого
Китая появилось «美丽中国», что означает в
буквальном переводе прекрасный, очаровательный Китай. Китайское название сериала
говорит о том, что им важнее представить
природу как одно из доказательств красоты
своей страны и что природа неотделима от
самой страны. В техническом плане мы также видим, что название мыслится в единстве
с документальным кинотекстом, что оно призвано не только отразить главную установку
сериала, но и направить его восприятие в
определенное русло. Это новое название
нельзя назвать ни парафразированием, ни
адаптацией, ни модуляцией параллельного
английского – оно принципиально другое,
результат той рефракции, которую один и тот
же видеоряд приобретает в культурном сознании китайцев. Это общее название задает
также логическую схему названий последующих серий («эпизодов») фильма.
В британской версии фильма первая серия
называется «Heart of the Dragon» (т. е. «Сердце дракона»), а в китайской используется
совсем другой макрознак – «锦绣华南» (т. е.
«Прекрасный южный Китай»). Если принимать во внимание общую тематику фильма,
то это название более адекватно, потому что юг Китая отличается наибольшим разнообразием флоры и фауны. В английском же
названии видны как мифопоэтические корни образа Китая, так и прагматические обстоятельства его исторического «освоения»
британцами (и Западной Европой вообще).
Оно началось с юга, оттуда, где находились
торговые порты, важные для международной
торговли Британии и всей Западной Европы.
По этой, вероятно, причине китайский Юг
является для создателей фильма «сердцем»
Китая, хотя географически во внутрикитайских координатах это не так, и давно уже не
соответствует его политико-административным реалиям.
Что касается семиотики дракона, то упоминание этого древнего китайского культуронима указывает уже на инерцию британского мышления относительно Китая. Как
говорит по другому поводу С. Басснетт, английский образ старого Китая является ярким примером культурной мифологии, сформировавшийся в переводных текстах и через
перевод («as manifested in translation») и до
сих пор довлеющий в британском сознании.
Образ старого Китая маркирован до сих пор
ономастической метафорой Cathay, то есть
средневековым европейским названием этой
страны. Этот сугубо литературный образ она
целиком приписывает творчеству переводчиков, в первую очередь, Э. Паунду (Ezra
Pound) и А. Уэйли (Arthur Whaley), создавших его с помощью средств художественно-поэтического языка. Эта условная стилизация китайской культуры через английский
переводной язык (что равно переводческому
преломлению в английской культуре образа китайского языка) оказалась настолько
популярной, что определила стилистику и
характер дальнейших англоязычных литературных описаний Китая, также старающихся сохранить уже созданный образ [Bassnett,
2007. P. 22). Иначе говоря, сам этот образ
вкупе с его планом выражения получил затем
знаковую функцию, став конвенциональным
представителем китайскости в высокой английской культуре.
Такой конвенциональный язык, продолжает С. Басснетт, связан с переводом кино;
он преобладает, например, при дублировании
китайских фильмов на английский язык. Но
данная литературная авторская мифопоэтика
далекого воображаемого прошлого имеет, согласно С. Басснетт, и свою британскую специфическую функцию: знаковая функция Cathay состоит в том, что это название передает
чувства ностальгии, утраты, страсти, выраженные в высокоэстетической и изощренной
форме, далекой от обычного литературного
стандарта. Этот миф не имеет, казалось бы,
отношения к сегодняшней стране, маркированной ономастической метафорой communist (ср. Мао Цзедун) или nationalist (ср. Чан
Кайши) China, ни к современной китайской
литературе (Bassnett, 2007. P. 22). И все-таки названия частей сериала показывают, что
старая мифопоэтика Китая в Британии «ще
не вмерла». Об этом свидетельствует и дракон в названии и громадный интерес на Западе к эстетике китайских исторических костюмных кинополотен новейшего времени.
Китайские соредактры вполне поддерживают такой акцент в раскрытии кинотекста
через слово. Третья серия носит в британской
версии предельно краткое, но полное подрывного историко-политического подтекста
название – «Tibet»: выбрав такое название
британцы фактически предприняли попытку отделить Тибет от материкового Китая, и
не случайно. Не секрет, что по поводу этого
региона между Китаем и странами Запада существуют серьезные разногласия, связанные
с его поддержкой стремления Тибета к полной независимости от Китая. Тибет, таким
образом, функционирует в западноевропейской общественной мысли как политико-идеологический макрознак, как призыв к единению в борьбе с китайской «экспансией», что,
впрочем, в очередной раз оставляет без внимания всю сложную историю взаимоотношений между Тибетом и Китаем. Ясно, что
такой взгляд не может быть принят в самом
Китае, и потому в китайской версии третья
серия называется «神奇高原», что значит в
переводе «чудесное нагорье». В результате
семиотика макрознака меняется полностью,
вектор его обращения тоже.
Собственно, в этом и состояла, вероятнее всего, сама цель выбора того названия,
которое отвечает требованию коллективного китайского адресата. Макрознак, будучи
своеобразной интерпретационной матрицей,
раскрывает содержание видеоряда и вербального текста с акцентом на самобытности
Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания
и уникальности исторической судьбы тибетского народа в неразрывной связи с буддизмом, который он исповедает уже более
тысячи лет и который оказал значительное
влияние на религиозную и бытовую философию многих народов Центральной Азии,
самого Китая и других народов Дальнего
Востока.
В английском названии шестой серии – «Tides of Change» – обнаруживается
все та же установка на выбор макрознака с
намеком. Серия последняя, и потому именно
в завершении всего сериала формулируется
надежда на «скрытые» ожидания, выраженные, однако, достаточно ясной и привычной
европейской метафорой. Ее материальной
основой служит рассказ о береговой линии
Китая, которая является самой густонаселенной, быстроразвивающейся и непосредственно открытой, в отличие от северной
границы с Россией, всему миру. Именно оттуда можно ждать перемен, а образ мощной
океанской массы воды, обрушивающейся на
берег, лишь поддерживает веру в их неизбежность. Действительно, северная линия ассоциируется в Западном мире с закрытостью
Поднебесной, что хорошо показывают англоязычные метафоры the Great Chinese Wall и
производная от нее the Great Chinese Firewall,
тогда как южное побережье было, начиная с
так называемых Опиумных войн, линией открытости Китая иностранным вторжениям.
Помимо крупнейших городов Китая – Шанхая и Сянгана, еще привычно называемого
Гонконгом, – в шестой серии также показаны нетронутые цивилизацией уголки приморской природы.
В китайской прокатной версии серия 6 называется «潮涌海岸», что значит буквально
«морской прибой». Семантические различия
в названиях, таким образом, очень незначительны: английскому tides в русском нет моновокабульного соответствия, и потому для
раскрытия его семантики требуется употребить два слова – приливы и отливы. Однако в
английском названии очень ясно подчеркнут
переносный и только «приливный» характер
значения словосочетания, который в русском
может быть передан, например, словосочетанием ветер перемен или обыгрыванием
цитаты «Буря, скоро грянет буря». В китайском же названии иносказательность скорее
нейтрализована или сильно ослаблена. Но,
несмотря на формальную близость названий,
их рефракция в головах массового китайского зрителя будет совершенно иной, потому
что понятие «перемены в Китае» на Западе
и в самом Китае раскрывается совершенно по-разному. И те, и другие, несомненно,
за перемены, хотя обе культуры отличаются
приверженностью традициям. Однако в Китае название транслирует потенциальным
гостям Олимпиады и через них – всему миру
идею динамичности и желания справиться
как можно скорее со своими большими экологическими проблемами, так волнующими
западное сообщество, тогда как в англоязычных странах его можно понять как призыв к
политическим переменам. За этим названием
скрывается, в принципе, и площадь Тяньаньмынь, хотя она и не упоминается.
Три описанных переименования, три новых макрознака, возникшие как результат
рефракции культурной средой содержания
одного и того же кинотекста, абсолютно закономерны. Они отражают два разных ви>дения
страны, что особенно ярко подтверждается
еще одним текстовым расхождением, появляющимся в первой серии. Обращаясь, конечно, к своему зрителю, но зная, что фильм
увидят и китайцы, британцы осмеливаются
назвать Китай «последним спрятанным (от
нас) миром» (The last hidden world, China).
Пожалуй, эти слова и могли бы стать эпиграфом ко всему сериалу, обнаруживающим
непримиримую европоцентричность этого
утверждения и сообщающим самое главное
своему зрителю. Эти слова трудно обсуждать
по существу, в буквальном их значении, но
важнее для нас, третьей стороны, асимметричная китайская реакция на него, давшая
следующий результат: 这是一 个充满生机
的 国度， 中国。Или «Эта преисполненная
жизнью страна – Китай».
Словесно, кроме названия страны, в этом
вербальном сопровождении ничто не совпадает, но назвать ее вольной интерпретацией
нельзя, поскольку в данном случае это переводческое понятие полностью нейтрализуется. Это и не адаптация, поскольку не
сделано никакой попытки к переводческому
компромиссу, ни с точки зрения Стандартной теории перевода, ни в парадигме культурального. Это программное философское заявление – мы видим нашу страну именно
так и такой хотим показать. Действительно,
в Европе, ранее всего лишь проецировавшей
свою науку, промышленную мощь и военную
силу вне своих географических пределов, не
стараясь особо вникать в культурные миры
покоренных или более слабых стран, Китай
до сих пор можно рисовать загадочной и
скрытой страной. В самом Китае такое признание интересно только лишь специалистам
по межкультурным отношениям. Для них
Поднебесная не может быть затерянным на
карте мира местом, потому что в их востокоцентричной философии Китай – это центр
мира.
Эта претензия китайской цивилизации
хорошо известна [см. напр. Борзова, 2010] 14.
Добавим к ней только один штрих, связанный с письмом китайского сановника первой
половины XIX в. Линь Цзе-сюя (пиньинь:
Lin Zexu), адресованным им королеве Виктории в 1839 г., накануне первой Опиумной
войны, и, вероятно, не прочитанном ею.
Из письма, доступного нам, к сожалению, только в переводе на английский язык,
ясно следует, что китайский сановник, получивший от императора задание уладить
с Великобританией вопрос о прекращении
противозаконного ввоза на территорию Китая опиума, производимого Английской
Ост-Индской компанией, в упоминаниях об
иностранцах называет их варварами. Так,
как то и подобает представителю центра
мира. Королева Виктория, к которой Линь
Цзесюй обращается с советом от своего имени соблюдать китайские законы, абсолютно
не задумываясь о «европейском дипломати
14 Очень интересны соображения Малявина о
главной сути цивилизационных расхождений между
Востоком и Западом: «... критерием различения типов
цивилизации – и, в частности, цивилизаций Запада и
Востока – может служить характер опредмечивания
символизма культуры. Этот процесс может выступать
в двух видах: как объективация “данности” опыта и
как объективация самих пределов данности. В первом случае реальность приобретает умопостигаемый
(идеальный) или эмпирический (материальный) характер. Во втором случае сохраняется память о символической природе опыта, и реальность не имеет своего
единственно “истинного” образа. В целом первый путь
определил лицо западной цивилизации, тогда как цивилизация Дальнего Востока являет собой наиболее
законченный в мировой истории продукт второй тенденции» [Малявин, 1995].
ческом протоколе», исключается, конечно,
им из числа британских варваров, но это
можно трактовать лишь как риторический
прием автора. По контексту видно, что британцы для китайцев варвары уже потому, что
они сознательно травят опиумом китайский
народ, хотя у себя дома запрещают его потребление, а королева Виктория составляет исключение лишь потому, что она должна призвать своих подданных к ответу 15. Из письма
также ясно следует, что Китай считает себя
первой из первейших стран мира, самой нужной и самой справедливой, стремящейся ко
всеобщему благу: « [...] articles coming from
the outside to China can only be used as toys.
We can take them or get along without them.
[...] The goods from China carried away by your
country not only supply your own consumption
and use, but also can be divided up and sold to
other countries, producing a triple profit. Even if
you do not sell opium, you still have this threefold profit. How can you bear to go further, selling products injurious to others in order to fulfill
your insatiable desire?» 16.
Однако призывы к британской совести
не возымели тогда действия. Сила, как нам
известно из истории, оказалась на стороне
британцев и французов, и они на долгие годы
навязали Китаю свои условия «межкультурного общения». Сейчас отношения власти
изменились, и потому в интерпретации ключевых макрознаков упомянутого документального фильма, призванных моделировать
его интерпретацию, китайские партнеры
BBC уже не следуют подсказкам английского
вербального комментария.
Если их подход рассмотреть с собственно переводоведческих позиций, то отноше
15 «… the ruler of your honorable country, who takes
delight in our culture and whose disposition is inclined towards us, must be able to instruct the various barbarians to observe the law with care. ... The wealth of China
is used to profit the barbarians. That is to say, the great
profit made by barbarians is all taken from the rightful
share of China. By what right do they then in return use the
poisonous drug to injure the Chinese people? ... Let us ask,
where is your conscience? I have heard that the smoking
of opium is very strictly forbidden by your country; that is
because the harm caused by opium is clearly understood.
Since it is not permitted to do harm to your own country,
then even less should you let it be passed on to the harm
of other countries [...]».
16 https://cyber.law.harvard.edu/ChinaDragon/lin_
xexu.html.
Психолингвистические и межкультурные исследования языкового сознания
ния между вербальными формами передачи содержания макрознаков в двух языках
нельзя идентифицировать как парафразирование, вольный перевод или комплексное
лексико-синтаксическое
преобразование.
Мы наблюдаем здесь прием переписывания
(rewriting) в чистом виде, когда видеоряд получает через слово ту концептуальную форму, которая традиционно связывается с этим
видеорядом в принимающей этнокультурной
среде.
Сформулируем главные теоретические
выводы из сказанного.
Этносемантическая рефракция проявляется, прежде всего, в вербальном комментарии видеоряда (собственно кинотекста), причем в документальном фильме она связана
с реализацией двух ценностно-оценочных
парадигм информационного пространства.
Природный видеоряд сам по себе, при всей
его выразительности, малоинформативен.
Этносемантическая рефракция есть производное от геокультурных координат общения, от характеристик культурной топологии,
иерархической организации культурного
пространства и векторов социокультурной
коммуникации.
Этносемантическая среда определяет программу адаптации видеоряда, реализуемую
только с помощью купюр, и вербального сопровождения, реализуемую через расстановку новых смысловых акцентов в переводе,
переписывание комментария или полное его
опущение. В китайской версии киносериала
все они регулируются критерием культуральной приемлемости и стремлением отреагировать на имплицитное критическое содержание английского комментария, носящего
часто идеологический характер.
Связи, возникающие в этносемантической среде между рефракцией культуральной
информации, ее адаптацией в акте перевода и
приемами компенсации, имеют целью достижение ценностно-нормативного компромисса (negotiating of meanings), который не соответствует, однако, критерию межкультурной
гармоничности.
| Напиши аннотацию по статье | 60
ПЕРЕВОД И ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЕ
УДК 81’25 + 81’23 + 811.873.1
А. Ф. Фефелов
Новосибирский государственный университет
ул. Пирогова, 1, Новосибирск, 630090, Россия
bobyrgan@mail.ru
СЕМАНТИКА И ПРАГМАТИКА ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
БРИТАНСКОЙ И КИТАЙСКОЙ КУЛЬТУР
В ПОЛИКОДОВОМ ТЕКСТЕ ДОКУМЕНТАЛЬНОГО ФИЛЬМА
В статье исследуются и обобщаются прагматические аспекты функционирования этносемантической рефракции в культуральном и стандартном переводе. Применение понятия рефракция в переводе и межкультурной коммуникации показано на примере поликодового текста: документального фильма и его сопроводительной вербализации в британской и китайской версиях сериала о Китае (Природа Китая), вышедшего накануне Олимпиады 2008
года в Пекине.
В фильме выделяются и описываются причины, механизмы и сущность процессов, возникающих при вербальной передаче культуральной информации, содержащейся в общем для коммуникантов видеоряде. Статья раскрывает связи, возникающие в этносемантической среде между рефракцией культуральной информации, ее адаптацией
в акте перевода и приемами компенсации, имеющими целью достижение ценностно-нормативного компромисса,
именуемого в теории культурального перевода negotiating of meanings.
|
семантика локативных падежных форм в ратлубском говоре ыужноахвахского языка. Введение
Ахвахский язык принадлежит к андийской ветви авароандо-цезской группы нахско-дагестанских языков и насчитывает
около шести с половиной тысяч носителей на территории России
и еще две тысячи носителей на территории Азербайджана. К двум
основным диалектам ахвахского относятся северный диалект, на
котором говорят в Ахвахском районе, а также в азербайджанском
селении Ахвах-Дере, и южный диалект, состоящий из трех
изолированных друг от друга и практически автономных говоров
селений Ратлуб, Тлянуб и Цегоб. Сведения об ахвахском языке
имеются в грамматиках северного диалекта [Магомедбекова 1967]
и южного диалекта (ратлубского говора) [Абдулаева 2001], словаре
[Магомедова, Абдулаева 2007: 636–724], серии статей Д. Кресселя
(ср., к примеру краткий очерк в [Creissels 2006]), а также в
[Кибрик 2005: 856–869].
Как и в целом нахско-дагестанские языки, ахвахский
обладает объёмной падежной системой, большую часть которой
составляют локативные падежные формы, включающие в себя
граммемы двух типов: локализации и ориентации. Граммемы
первого типа содержат семантическую характеристику ориентира
с точки зрения его формы, плотности, дискретности, расположения
и протяженности в пространстве, тогда как граммемы второго
типа указывают на положение объекта относительно данного
ориентира, а именно на стативность/динамичность и траекторию
движения. Наиболее полным источником информации об ахвахских
1 Исследование поддержано грантом РНФ №14-18-02429 «Корпусные исследования предикатно-аргументной струкуры предложения в
нахско-дагестанских языках».
локативных формах является статья [Creissels 2009] на северноахвахском материале.
В данной статье мы рассмотрим на материале данных говора
селения Ратлуб Шамильского района республики Дагестан, собранных в ходе полевой работы в 2014 и 2015 годах, основные
семантические особенности локативных форм в сопоставлении с
северноахвахскими данными [Creissels 2009]. Помимо материала
опроса носителей, в статье также использованы текстовые источники. Во втором разделе статьи приведен обзор ратлубской системы
локативных падежных форм с точки зрения их формообразования
и выражаемых значений в сопоставлении с северноахвахским.
В третьем разделе рассматриваются различные аспекты полисемии
и конкуренции падежных серий: конкуренция в зоне контактной
локализации, употребление серий с семантикой плотного контакта
и использование серий с одушевленными ориентирами. В четвертом
разделе подводятся итоги анализа и обсуждаются дальнейшие
перспективы исследований.
2. Обзор ахвахских локативных форм
Ахвахские имена обладают категорией согласовательного
класса и словоизменительными категориями числа и падежа.
Каждое существительное относится к одному из трех классов:
мужскому (M), женскому (F) и среднему (N) и в зависимости от
класса и числа (во множественном числе различается только два
класса: одушевленный — HPL и неодушевленный — NPL) требует
оформление соответствующими показателями на предикативных
лексем, а также прилагательных, наречий и некоторых служебных единиц. В именной системе ахвахского языка различается
четыре именные основы: основа абсолютива единственного числа,
основа абсолютива множественного числа, косвенная основа
единственного числа и косвенная основа множественного числа.
Основа абсолютива и косвенная основа единственного числа
различаются либо исходом, либо наличием в косвенном варианте
специализированного показателя, соответствующего классу имени:
-sːu- для мужского класса, -łːi для среднего и женского классов.
Основа абсолютива множественного числа представлена следующим рядом специализированных показателей c лексическим
распределением: -l(i)-, -(l)diri, -bali, -labi, -zabi, -ibi, -łer, -łul.Косвенная основа множественного числа представляет собой
модификацию абсолютивной множественной основы. Падежная
система состоит из пяти синтаксических падежей и 18 семантических. К синтаксическим падежам относятся абсолютив (чистая
основа), эргатив на -(d)e, генитив на -ʟːi, датив на -(ʟ)a и
аффектив на -(w)a. К семантическим падежам относятся функтив
(‘в качестве X’) на -łe, комитатив на -k'ena (‘c X’), каузалис на
-ʁana (‘из-за/ради X’), а также система локативных форм, о
которых пойдет речь далее.
Система локативных падежей в обоих диалектах ахвахского
языка состоит из 15 форм, представленных в таблице 1 ниже.
Всего имеется пять граммем локализации: IN ‘в’, INTER ‘внутри’,
SUB ‘под’, AD ‘у’ и APUD ‘около’, и каждая локализация, в свою
очередь, имеет три формы ориентации: эссив, латив и элативпролатив, который мы будем сокращенно называть элативом.
Серия
IN
INTER
SUB
AD
APUD
Таблица 1. Системы локативных форм
в северном и южном диалекте ахвахского языка.
Падеж
ESS
LAT
EL-PROL
ESS
LAT
EL-PROL
ESS
LAT
EL-PROL
ESS
LAT
EL-PROL
ESS
LAT
EL-PROL
Северноахвахский
-g-e
-g-a(je)
-g-u(ne)
-ʟː-i
-ʟː-a(je)
-ʟː-u(ne)
-ʟ’ː-i
-ʟ’ː-a(je)
-ʟ’ː-u(ne)
-qː-e
-qː-a(je)
-qː-u(ne)
-xar-i
-ʟːir-a(je)
-xar-u(ne)
Южноахвахский
-g-e
-g-a
-g-un(i)
-ʟː-i
-ʟː-a
-ʟː-un(i)
-ʟ’ː-i
-ʟ’ː-a
-ʟ’ː-un(i)
-qː-e
-qː-a
-qː-un(i)
-xarig-e
-xarig-a
-xarig-un(i)
С точки зрения морфологии все формы состоят из двух
четко выделяемых показателей, которые присоединяются к косвенной именной основе, и большинство из них образуется регулярно. Исключение составляет северноахвахская форма апудлатива, в составе которой показатель локализации имеет вид -ʟːir
в противоположность -xar в других формах. Показатель эссива
имеет алломорфы -e и -i, распределенные по разным локализациям. Так, в северном диалекте -e используется при локализациях
IN и AD, -i — при INTER, SUB и APUD. Система южного диалекта
отличается от северного использованием алломорфа -e в форме
апудэссива, что, по-видимому, обусловлено другим исходом показателя серии. К междиалектным отличиям, помимо упомянутого
нерегулярного показателя APUD в северноахвахской лативной
форме, относится также внешний вид регулярного показателя той
же серии: -xar в северном и -xarig в южном диалекте, а также
показатели латива и элатива: -a(je) и -u(ne) в северном и, соответственно -a и -un(i) в южном диалекте.
2.1. Локализация IN
Граммема локализации IN с показателем -g выражает наименее семантически маркированный тип локализации — естественное расположение объекта относительно ориентира. Иначе
говоря, как отмечает Д. Крессель, данными показателями может
выражаться «любая пространственная конфигурация, которая
может рассматриваться как следствие семантической природы
ориентира» [Creissels 2009: 7]. Так, например, данной серией
выражается локализация внутри здания (1), в контейнере (2), а
также в пределах любого ориентира с салиентной функциональной
характеристикой, как ‘базар’ в (3).
mažita-g-un
qej
потом мечеть.OBL-IN-EL HPL-приходить-IPF.PTCP.HPL
‘Потом приходят из мечети.’
b-eq'-idi
b-eqː-e
sumki-g-un
сумка.OBL-IN-EL N-снимать-CNV.N
‘Из сумки [деньги] вытащили мол.’
b-oʟ'-ana=ʟ'ːe
N-идти-PFV=QUOT
rajʔon-łːi-g-a
bazałːi-g-a,
базар:OBL.N-IN-LAT райцентр-OBL.N-IN-LAT
b-eχ-e
N-брать-CNV.N
‘На базар в райцентр возим продавать…’
ox-u-laqːe=la…
давать-INF-FNL=ADD
(1)
(2)
(3)
Ориентир не обязан быть замкнутым пространством. Так, в
примере (4) ниже в качестве ориентира выступает референт ‘стена’.
(4)
qːenda-g-e
surate
картина стена.OBL-IN-ESS вешать-CNV-RES COP.N-PRS
‘Картина висит на стене.’
ičʷ-a-rixe
go-da
Помимо прямых употреблений данная граммема используется в широком спектре переносных употреблений. К примеру,
она используется в различных контекстах абстрактной локализации, как rešendige ‘в годах’ в (5) во временно́м значении, а
также в целом ряде синтаксических контекстов глагольного
управления, как ħabibullagala ‘Хабибуле’ в (6) в роли адресата
речи при глаголе eʟ'ː- ‘сказать’.
(5)
(6)
aχir-sːi
rešen-di-g-e
hanže
теперь конец-ATTR год-OBL.PL-IN-ESS
go-ʟa=qa
COP.N-NEG=AFRM
‘Сейчас, в последние годы такого нет.’
hu-b
DIST-N
ħabibulla-g-a=la
ha-sːʷ-e
PROX-OBL.M-ERG Хабибулла-IN-LAT=ADD сказать-PFV
hoštʲaluk'u
в.то.время
‘Он тогда сказал Хабибулле’
eʟ'ː-ara
Таким образом, серия IN является наиболее семантически
нейтральным средством маркирования локализации и обнаруживает наибольшую степень грамматикализованности среди всех
серий. Примечательно при этом, что данная серия, как отмечается
в [Алексеев 1988: 90], является единственной, не имеющей когнатов в других андийских языках, что говорит в пользу ее самостоятельного происхождения и развития. Предположительным
источником называется праандийский показатель аблатива *-gu,
переосмысленный в дальнейшем как показатель локализации.
2.2. Локализация INTER
Граммема локализации INTER с показателем -ʟː- из праандийского *-ʟːi- [Алексеев 1988: 87] выражает локализацию внутри
ориентиров, представляющих собой плотную среду, таких как
жидкости и совокупности дискретных объектов. Так, в примере
(7) ориентиром является вода, а в (8) — село как совокупность
строений (домов, сараев, заборов и др.).
(7)
(8)
c'ːana=la
sːuda=la
сода=ADD соль=ADD бросать-PFV вода.OBL-INTER-LAT
‘Соду, соль добавили в воду.’
łːen-ʟː-a
t'am-ara
b-oʟ'-i
łːalo-de=la
подошва.OBL-ERG=ADD HPL-идти-CNV.HPL
han-ʟː-un...
село.OBL-INTER-EL
‘Пешком шли из села…’
В северном диалекте, помимо этого употребления, также
имеется употребление в значении локализации на негоризонтальной поверхности (9), которое в ратлубском говоре передается
при помощи серии IN и послелога SUPER (см. раздел 3.1).
(9)
q'ːẽda-ʟː-i
kaʁa
стена-INTER-ESS бумага N-оставлять-INF
‘Повесить плакат на стену’
b-ix̄ -uruʟa
[Creissels 2009: 12]
Непространственные употребления данной серии включают
кодирование участников с ролью срока (10) и эталона сравнения (11).
(10)
gʷ-era
rešen-ʟː-i
года-INTER-ESS делать-PFV
ʟab-da
три-CARD
direktor-ł-eri
директор-VBZ-MSD
‘Три года я работал директором’
(11) hu-rdʷ-e=la
in-dʷ-e=da=la
ʔʷ-ida,
DIST-OBL.PL-ERG=ADD REFL-OBL.PL-ERG=EMPH=ADD
gʷ-ida-r
делать-IPF.PTCP-NPL быть-IPF.PTCP
ark'ːo-lo-ʟː-un
женщина-OBL.PL-INTER-EL хороший-ADJ
ru-ʟ'-ida
NPL-идти-IPF.PTCP быть-IPF.PTCP
‘Они сами делали [хинкал], и у них получалось лучше, чем
у женщин.’
ʔʷ-ida
šo-da
Данная серия, наряду с SUB, является одной из наиболее семантически прозрачных серий, что, по всей видимости, способствовало ее сохранности во всех андийских языках [Алексеев 1988: 87].
2.3. Локализация SUB
Граммема локализации SUB с показателем -ʟ’ː- из праандийского -ʟ’ːi- [Алексеев 1988: 86], представленная ниже в (12),
выражает в обоих диалектах локализацию объекта в пространстве
под ориентиром.
(12)
q'ine-j
χarχa-de
камень.OBL-ERG
ʟersːa-ʟː-i
žar-ʟ'ː-i
река.OBL-INTER-ESS лед.OBL-SUB-ESS совать-CNV.F
j-ič-enige
F-находить-PRS
ʟ'aw-un=eʟ'ːa
it-ada-j
верх-EL=вниз <F>пускать-PFV.PTCP-F
j-uqʷ-ada-j
F-умереть-PFV.PTCP-F Саадат
‘Нашли в речке подо льдом закиданную камнями и сброшенную вниз [со скалы] мертвую Саадат.’
ʟ'ːʷar-e
бить-CNV.F
saʕadate
Каких-либо переносных употреблений у данной локализации
не зафиксировано.
2.4. Локализация AD
Граммема локализации AD с показателем -qː-, восходящая к
праандийскому *-qːi- (см. [Алексеев 1988: 85]), в северном и южном диалектах ахвахского сочетается с двумя типами ориентиров:
продолговатыми объектами и широкими неравномерными пространствами. В первом употреблении данная серия обозначает
локализацию объекта внутри отверстия (как правило, глубокого)
или на полосе, как в случае с ориентиром rec'ːa- ‘пещера’
в предложении (13) и ešeba- ‘близость’ в (14) ниже.
(13) hu-ʟe
rec'ːa-qː-e
hu-de-j=la
DIST-HL пещера.OBL-AD-ESS DIST-SL-HPL=ADD
b-esː-i…
HPL-оставлять-CNV.HPL
‘Там в пещере их оставляли…’
(14) hu-de-b
kaspij-łː-e
ešeba-qː-e
DIST-SL-N Каспийск-OBL.N-ESS близость.OBL-AD-ESS
gʷ-ada-b
COP-PFV.PTCP-N DIST-SL-N=ADD
‘Это там, у Каспийска находится.’
hu-de-l=la
Во втором значении данная граммема обозначает локализацию
объекта на ориентире без четкой формы и пространственной
размерности, как вариативный по ширине склон горы (см. пример
(15) ниже) с ямами, уступами и прочими неровностями.
(15) qːet'e-qː-e
ʟ'ːanugu=la
b-oʟ'-i-nuk'u…
склон.OBL-AD-ESS вниз=ADD
‘Когда они шли вниз по склону…’
HPL-идти-CNV.HPL-SIM
Единственное значение, которое имеется в южном диалекте
и отсутствует в северном — значение близости к одушевленному
ориентиру, представленное в предложении (16) ниже.
(16) hanže
ʟabe-ʟ'ːida wašo-qː-a
сын.OBL-AD-LAT
теперь три-ORD
w-oʟ'=un-ʔʷ-ara
M-идти.CNV=M-быть-PFV
‘Потом пошел он к третьему сыну’
В своём переносном употреблении данная локализация
кодирует участников с ролью обменного эквивалента и цели, как
в примерах, соответственно, (17) и (18) ниже, а также времени, и
некоторых других.
(17) arči-qː-e
in-dʷ-e=da
baħara-łː-e
деньги-AD-ESS сам-OBL.PL-ERG=EMPH невеста-OBL.F-ERG
b-eχ-erige
N-брать-PRS сам-OBL.PL-DAT=EMPH
‘За деньги невеста сама покупает себе [одежду].’
in-do-ʟa=da
(18) w-oʟ'-ana
dena
M-идти-PFV
‘Пошел я за водой.’
я
łːen-qː-a
вода-AD-LAT
Таким образом, хотя данная серия, согласно [Алексеев 1988],
на более раннем этапе маркировала локализацию вблизи ориентира, на синхронном уровне, как можно видеть по приведенным
примерам, она не обнаруживает ярко выраженного центрального
пространственного значения, представляя собой скорее совокупность в различной степени периферийных употреблений.
2.5. Локализация APUD
Граммема локализации APUD с показателем -xari-, по [Алексеев 1988: 84–85], восходит к праандийскому *-xa в сочетании с
директивным показателем *-r- и дальнейшим присоединением
форманта -g- изначально в составе формы элатива, далее — уже в
составе показателя серии. Данная серия выражает локализацию
объекта в пространстве около ориентира (19). В контекстах с
одушевленными ориентирами употребление данной серии пересекается с серией AD.
(19)
вещь=ADD давать-PFV M-приходить-PFV
q'ːaj=la
w-oʔ-ara
oxʷ-ara
č'ili
дом
ušte-xarig-a
вы.OBL-APUD-LAT
‘Дом, имущество продал, к вам приехал.’
Локализация APUD также не обнаруживает непространственных употреблений, кроме лично-локативного значения, о
котором пойдет речь дальше в 3.3.
2.6. Падежные формы без показателей локализации
Еще одним способом выражения семантики IN, помимо
показателя -g-, является присоединение показателя ориентации
напрямую к косвенной именной основе. В отличие от ботлихской
«серии без показателей» [Алексеев 1988: 86], восходящей к серии
*-ʟ’a, данный способ оформления явным образом связан морфологически с серией -g- [Creissels 2009: 6] и, как мы уже упоминали
выше, с предположительной диахронической связью данного
форманта с показателем элатива. Нулевой локализацией оформляются некоторые указательные местоимения (20), лексемы с
абстрактной семантикой (21) и заимствованные слова (22).
(20) hu-d-un
ručnoj
r-ačːin-ara
DIST-SL-EL вручную NPL-таскать-PFV PROX-OBL-IN-LAT
pera=la
улей=ADD
‘Оттуда своими руками таскал сюда улей.’
ha-r-g-a
(21)
ark'ːi
ink'ːʷa-we
inč'i
самый маленький-M женщина чужой
miša-łː-uni
место-OBL.N-EL
‘Младший [сын] женился на женщине из другого места.’
j-eʟ-e=ʔʷ-ara
F-привести-CNV.F=быть-PFV
ek'o
(22) de
я
‘Я работал там в школе.’
miχ-era
работать-PFV DIST-OBL-IN-ESS школа:OBL.N-ESS
uškułː-e
hu-r-g-e
Примечательно, что нулевое оформление имеют только эссивные (23) и элативные (24) именные группы, тогда как лативные
группы2 (25) оформляются стандартно при помощи показателя -g-.
Стандартное оформление также возможно и в элативе.
(23) dena miχ-erig=u-k'ʷ-ara
hab
работать-PRS=M-быть-PFV PROX-N
я
gorote-łː-e
город-OBL.N-ESS
‘В этом городе я работал.’
/ *gorote-łːi-g-e
город-OBL.N-IN-ESS
(24)
(25)
gorote-lː-un /
HPL-идти-PRS город-OBL.N-IN-EL
b-oʟ'-enige
isːi
мы.EXCL
gorote-łːi-g-un
город-OBL.N-IN-EL
‘Мы приехали из города.’
b-oʟ'-enige
HPL-идти-PRS город-OBL.N-IN-LAT-HPL
gorote-łːi-g-a-j /
is:i
мы.EXCL
*gorote-łː-a-j
город-OBL.N-LAT-HPL
‘Мы уезжаем в город.’
Данное распределение серии IN и нулевого оформления
может быть истолковано либо как постепенная замена нулевых
форм более новыми формами с -g-, либо же, напротив, как опу
2 Любопытной морфологической особенностью лативных форм имен
в южноахвахском в отличие от эссивных и элативных форм является наличие в словоформе показателей согласования с множественным одушевленным абсолютивным участником в клаузе (аналогичное согласование
наблюдается, к примеру, у наречий).
щение показателя -g- в сочетании с некоторыми лексемами в
некоторых контекстах.
2.7. Послелог SUPER
Наиболее близкий по степени грамматикализованности к падежной форме послелог ʟ'a, представленный в (26), с семантикой
SUPER и отдельным суперэлативным вариантом ʟ'un(i) в южном (27)
и ʟ'one в северном диалекте выражает семантику локализации в
неплотном контакте с поверхностью ориентира.
(26)
(27)
bu-ʁu-rixe
N-останавливаться.CNV-RES
go-da
COP.N-PRS
SUPER
ʟ'a
ruša
дерево
šakiba
птица
‘Птица сидит на дереве.’
ruša
ʟ'un
šakiba
птица дерево
b-oʟ’-ana
N-идти-PFV
‘Птица улетела с дерева.’
SUPER.EL
b-iʁ-e
N-вставать-CNV.N
Данный послелог восполняет недостаток в ахвахской падежной системе маркеров неплотного контакта, попутно выступая
в зоне контактной локализации в конкуренции с показателем IN, о
чем пойдет речь далее в 2.1.
3. Некоторые аспекты семантики локативных форм
3.1. Семантика контактной локализации
Одним из важнейших семантических параметров противопоставления локативных падежных форм является тип и степень
контакта между объектом и ориентиром. Д. С. Ганенков в работе
[Ганенков 2005] на материале нахско-дагестанских языков рассматривает семантику локализации в контакте с ориентиром (CONT) в
оппозиции к локализации на поверхности ориентира (SUPER).
Показатели с данными значениями как правило не имеют четко
разграниченного употребления и находятся в конкуренции между
собой, образуя шкалу, которую можно видеть ниже на рисунке 1.
Шкала задается двумя параметрами: степень контакта (плотный
vs. свободный) и вовлеченность ориентира (весь vs. поверхность).
Рисунок 1. Континуум {нахождение на поверхности ↔ контакт с
ориентиром}, локализации CONT и SUPER [Ганенков 2005: 82]
плотный
весь
ориентир
поверхность
свободный
весь
ориентир
поверхность
контакт
вовлеченность
удержание
в равновесии
нахождение
на функциональной
поверхности
Основные контексты употребления локализации CONT классифицируются в работе следующим образом. К центральным
употреблениям относятся случаи, в которых объект и ориентир
обладают поверхностями, способными находиться в контакте.
К периферийным употреблениям, в свою очередь, относятся, вопервых, случаи отсутствия у ориентира выраженной поверхности
(«трехмерный контакт», «контроль», «кронштейны») и, во-вторых,
случаи отсутствия независимого статуса у объекта («части и
естественные продолжения», «образования», «изображения»).
В ахвахском языке нет специализированной серии для выражения семантики CONT, и данную функцию делят между собой
семантически нейтральная серия IN и послелог ʟ'a с семантикой
SUPER. Послелог неплотного контакта ʟ'a ожидаемо занимает
правый край шкалы, охватывая контексты, в которых имеет место
свободный контакт с поверхностью ориентира. Так, в (28) представлен пример локализации на горизонтальной поверхности, в
(29) — на вертикальной поверхности. В этих контекстах использование серии IN невозможно.
(28) maʕajšate
ustur
ʟ'a /
*ustur-g-e
SUPER стол.OBL-IN-ESS
стол
книга
b-ił-e
N-ставить-CNV.N COP.N-PRS
‘Книга лежит на столе.’
go-da
c':a-ʟːi
дождь-GEN капля стекло
k'ameri
žar
*žar-g-e
ʟ'a /
SUPER стекло.OBL-IN-ESS
(29)
go-da
COP.N-PRS
‘Капли дождя на стекле.’
Послелог SUPER в некоторых случаях оказывается единственно
возможным вариантом и при плотном контакте с поверхностью
ориентира. Так, в (30), хотя дерево явным образом фиксировано в
скале, речь идёт не о всей скале целиком, а о её функциональной
поверхности.
(30)
*ʟ'ːedo-g-e
ʟ'ːedo ʟ'a /
скала
‘На скале растет дерево.’
SUPER скала.OBL-IN-ESS дерево N-расти-PRS
ruša
b-ižʷ-erige
Напротив, только серия IN возможна в случаях, когда объект
находится в контакте не с плоской поверхностью, а с трехмерным
ориентиром, как объект berʕače ‘кольца’ с ориентиром unk'i
‘пальцы’ в (31). Также, очевидным образом, только данная серия
возможна в случае крепления объекта к ориентиру с заведомо
плотным контактом: например, если они находятся в отношении
части и целого, как unk'ʷa ‘палец’ и kʷaši ‘ладонь’ в (32).
(31) di-b
unk'i-lo-g-e /
я.OBL-GEN.N палец-OBL.PL-IN-ESS
berʕače go-da
кольцо COP.N-PRS
‘У меня на пальцах — кольца.’
*unk'i-li
палец-PL
ʟ'a
SUPER
(32) kʷaši-g-e /
*kʷaši
ладонь
ʟ'a
SUPER один-N
če-b
ладонь.OBL-IN-ESS
unk'ʷa go-ʟa
палец
COP.N-NEG
‘На руке одного пальца нет.’
Наконец, оба варианта допустимы в контекстах, где способность объекта самостоятельно удерживаться на ориентире неочевидна, и степень контакта может восприниматься по-разному.
К примеру, одна и та же ситуация контакта концептуализуется
либо в виде плотного контакта со всем ориентиром, либо как
удержание объекта на ориентире (ср. агульский материал в [Ганенков 2005: 62–63]). Так, в контексте (33) с объектом surate ‘картина’
и ориентиром qːenda ‘стена’ в первом случае используются локативные формы серии IN, тогда как во втором — послелог SUPER.
(33)
qːenda ʟ'a
SUPER
qːenda-g-e /
surate
картина стена.OBL-IN-ESS стена
ičʷ-a-rixe
вешать-CNV-RES COP.N-PRS
‘Картина висит на стене.’
go-da
Аналогичное распределение мы наблюдаем и в более периферийных контекстах с кронштейнами, как в (34) и (35), где
площадь соприкосновения объекта (t'ale ‘шапка’ и bidra ‘ведро’)
и ориентира (miqːe ‘гвоздь’ и qːʷar ‘веревка’) значительно меньше
и, тем самым, сложно говорить о наличии у ориентира какойлибо поверхности.
(34) hu-de-sːʷ-e
t'ale
ʟ'a
DIST-SL-OBL.M-ERG шапка
miqːi
гвоздь
SUPER вешать-PFV
‘Он шапку на гвоздь повесил.’
ičʷ-ara
miqːej-g-a /
гвоздь.OBL-IN-LAT
(35) bidra
qːʷar-g-e /
qːʷar
веревка SUPER
ʟ'a
ведро веревка-IN-ESS
go-da
ičʷ-a-rixe
вешать-CNV-RES COP.N-PRS
‘Ведро на веревке висит.’
Таким образом, если использование в этих предложениях
серии IN мотивировано плотностью контакта со всем ориентиром
и, возможно, наличием крепления, то использование послелога
SUPER говорит либо об отсутствии крепления, либо о креплении
не ко всему ориентиру, а только к его поверхности. В случае
отсутствия крепления ориентир воспринимается только как опора
вне зависимости от свойств его поверхности. При этом оба
средства выражения контактной семантики не являются взаимоисключающими, и выбор между ними обусловлен стратегией
концептуализации ситуации контакта.
В некоторых периферийных контекстах вместо рассматриваемых форм используются формы локализации AD. К таковым,
во-первых, относятся случаи контакта с ориентиром, представ
ляющим собой заднюю поверхность какого-либо объекта, как
спина в примере (36) ниже.
(36)
łiru
roqːoʟːi-qː-e
спина-AD-ESS крыло
‘На спине есть крылья.’
go-da
COP.N-PRS
Тем не менее, как отмечается в [Creissels 2009: 10], хотя
исходно употребление серии AD в этом значении, предположительно, было одним из центральных, на синхронном уровне
оно встречается редко. Аналогичная ситуация наблюдается и
в ратлубском говоре, где в большинстве случаев семантика контакта с задней поверхностью ориентира выражается не серией
AD, а при помощи послелога qːedi ‘за, после’, как в (37).
(37) waša
wu-ʁu-rix=u-k'ʷ-ara
M-останавливаться.CNV-RES=M-быть-PFV
мальчик
inc'ːʷa
дверь
‘Мальчик стоял за дверью.’
qedi
за
Еще одним контекстом контактной локализации, в котором
используется данная серия, является ситуация дополнительного
контакта с ориентиром без опоры на ориентир. Так, в (38) стол
двигается в направлении контакта со стеной, однако сам контакт
в данном случае нерелевантен, поскольку стол уже имеет точку
опоры — то, на чем он стоит.
(38) hu-de-sːʷ-e
usturi
DIST-SL-OBL.M-ERG стол
ʟ'er-ara
двигать-PFV
‘Он стол к стене придвинул.’
qːenda-qː-a
стена.OBL-AD-LAT
Таким образом, конкуренция серии AD с локализациями IN и
SUPER проявляется только в отдельных периферийных контекстах
и, по-видимому, представляет собой лишь остаточное явление.
Итак, мы рассмотрели конкуренцию семантически нейтральной серии IN и послелога SUPER с более частной семантикой.
Ожидаемым образом, в отсутствие специализированной серии
CONT ее функции выполняет семантически нейтральная серия IN,
которая тяготеет к левому краю шкалы [Ганенков 2005], находясь
в оппозиции с послелогом SUPER, тяготеющим к правому краю
шкалы. Употребление данных средств пересекается в контекстах,
в которых возможно более одного способа концептуализации
контакта между объектом и ориентиром. К таким случаям относятся контексты, в которых варьируется восприятие носителями
плотности контакта и вовлеченности ориентира (картина на
стене, ведро на веревке, шапка на гвозде). В этом случае локализация IN указывает на плотный контакт и/или наличие крепления,
тогда как локализация SUPER — на неплотный контакт и отсутствие
крепления. В отдельных случаях вместо локализации IN используется локализация AD. К таковым, в частности, относится случай
ориентира как задней поверхности чего-либо и ситуация дополнительного контакта с ориентиром без опоры на ориентир.
3.2. Семантика плотного контакта
Плотный контакт объекта и ориентира также образует зону
конкуренции ахвахских показателей ориентации. В данном случае
речь идет о граммемах IN как семантически нейтральной локативной серии и INTER как серии с семантикой плотной среды.
Семантикой INTER в ахвахском, как и в других нахско-дагестанских языках, охватываются, по А. Е. Кибрику, «неограниченные
совокупности, не имеющие четкой пространственной размерности»
[Кибрик 1977: 162]. Там же на материале арчинского языка приводится список лексем, для которых типичен данный вид локализации:
· «вещества, не ограниченные собственной естественной формой
(жидкие, массообразные, сыпучие, газообразные)»: ‘кровь’, ‘сметана’, ‘дым’, ‘огонь’, ‘вода’, ‘мука’;
· «неограниченное водное пространство»: ‘река’, ‘море’;
· «нерасчлененная совокупность предметов»: ‘куча’, ‘стадо’,
‘лес’, ‘селение’;
· «собирательное название сорта растений, фруктов»: ‘орехи’,
‘яблоки’, ‘крапива (собир.)’, ‘лук (собир.)’.
В немаркированных контекстах ИГ со значением плотной
среды в ратлубском говоре всегда оформляются серией INTER, как
č'a ‘огонь’ в (39), в противоположность полым контейнерам,
которые оформляются серией IN, как mažita ‘мечеть’ в (40). q'ːara-rige č'a-ʟː-i /
гореть-PRS огонь.OBL-INTER-ESS
(39) hala
ветка
*č'a-g-e
огонь.OBL-IN-ESS
‘Ветка горит в огне.’
(40) qej
mažita-g-un /
потом мечеть.OBL-IN-EL
b-eq'-idi
HPL-приходить-IPF.PTCP.HPL
‘Потом приходят из мечети.’
*mažita-ʟː-un
мечеть.OBL-INTER-EL
В целом данные две серии являются «классифицирующими»,
по [Плунгян 2002], то есть разделяют все имена на два класса
с дополнительным распределением. Тем не менее, как отмечается
в [Ганенков 2005: 137–138], в языках с такими локализациями
встречаются отклонения следующих двух видов:
· кодирование некоторых ИГ с семантикой полого контей
нера серией INTER;
· свободное употребление ИГ с обеими локализациями.
Случаи отклонений, наблюдаемые в ратлубском ахвахском,
по всей очевидности, не могут быть в полной мере отнесены ни
к одному из видов. К примеру, одна и та же именная группа
может присоединять оба показателя серий, однако выбор между
ними обусловлен, как и в рассмотренном выше случае конкуренции
IN и SUPER, наличием более одной стратегии концептуализации.
Так, существительное erχːe ‘река’ может обозначать плотную
среду, и в этом случае оно маркируется локализацией INTER, как
в примере (41). Помимо этого, оно может использоваться в географическом смысле как часть ландшафта, и тогда оно маркируется локализацией IN, как в (42).
(41)
erχːe-ʟː-i /
река.OBL-INTER-ESS река.OBL-IN-ESS COP.NPL-PRS
‘В реке водится рыба.’
#erχːe-g-e
ga-da
(42) dj-a
dand=u-xːu-ra
я.OBL-AFF напротив=M-попадать-PFV
halmaʁe
друг
čːuʕa
рыба
erχːe-g-e /
река.OBL-IN-ESS река.OBL-INTER-ESS
‘Я встретил друга на реке.’
#erχe-ʟː-i
В контексте ниже, где могут использоваться обе серии,
разница аналогичным образом состоит в плоскости/объемности
восприятия ориентира ‘река’: серией INTER (43a) маркируется
локализация в среде — объект inč'a ‘камни’ находятся на дне, под
водой, внутри ориентира ‘река’, тогда как серией IN (43б)
маркируется локализация в тесном контакте — тот же самый
объект находятся по краям, на берегах, абстрактно в области
ориентира ‘река’.
(43а) erχːe-ʟː-i
ga-da
река.OBL-INTER-ESS COP.NPL-PRS
‘В реке есть камни.’
inč'a
камень
(43б) erχːe-g-e
ga-da
река.OBL-IN-ESS COP.NPL-PRS
‘На реке есть камни.’
inč'a
камень
В единичных случаях формы двух серий могут быть распределены по единственному и множественному числу, как это происходит с сериями SUP и AD в багвалинском языке [Даниэль 2001: 222].
К случаям такого рода можно отнести слово kili ‘хутор’, которое
оформляется в единственном числе серией IN (44), во множественном — серией INTER (45).
(44) hu-w
wu-ʔuʔʷ-ara
išidage
kilo-g-e
DIST-M M-RDP:быть-PFV Ишидаге хутор.OBL-IN-ESS
‘Он был в хуторе Ишидаге.’
(45)
adamo-l
v samom dele hanže
в самом деле теперь человек.OBL-PL
kila-li-ʟː-i
хутор.OBL-PL-INTER-ESS
‘В самом деле, людей теперь нет в хуторах.’
go-ʟa
COP.HPL-NEG
Таким образом, употребление серий IN и INTER в южноахвахском языке пересекается в меньшей степени, чем IN и SUPER,
но в то же время не обнаруживает дополнительного распределения,
как можно было бы предположить, исходя из классифицирующей
модели, к которой, согласно [Ганенков 2005: 136], относится ахвахский язык. Случаи сочетаемости одной и той же именной
группы с обеими локализациями обусловлены двумя моментами.
Во-первых, один и тот же объект может иметь разные стратегии
концептуализации, как, например, географические объекты, которые
концептуализуются либо как плотная среда, либо как элемент
ландшафта. Во-вторых, в отдельных случаях возможно асимметричное оформление единственного и множественного числа.
3.3. Семантика одушевленного ориентира
В последние годы в рамках исследований локативной семантики активно обсуждается проблема так называемых «личных
локативов» как отдельной разновидности локализации (ср., например, обсуждение в [Daniel 2003; Creissels, Mounole 2011]).
Изначально внимание исследователей привлекла необычная в семантическом отношении французская единица chez со значением
пространства обитания одушевленного ориентира (‘в доме у X’).
В настоящее время данная проблематика рассматривается на типологическом материале с учетом всего многообразия формальных
средств выражения лично-локативной семантики. Так, например
в [Creissels, Mounole 2011: 161–163] выделяется четыре основные
стратегии маркирования в языке лично-локативного значения:
· эллипсис вершины;
· лексемы с исходной семантикой жилища;
· падежные формы с семантикой близости;
· неспецифицированные падежные формы.
В целом для нахско-дагестанских языков с их многообразием падежных форм характерны последние две стратегии. В частности, Д. Крессель в [Creissels 2009: 7; Creissels, Mounole 2011: 162]
приводит материал северного диалекта ахвахского, в котором
данная семантика выражается посредством нейтральной серии IN,
маркирующей местоимение первого лица в (46).
(46)
m-aʔ-oji
eʟːo
HORT
‘Давай пойдем ко мне!’
HPL-идти-POT.HPL я.OBL-IN-LAT
di-g-a!
[Creissels 2009: 7]При этом, если речь идет не о жилище данного референта, а
именно о пространстве вокруг него, используется специализированная серия APUD, как в (47).
(47) w-oq'-a
di-ʟːir-a!
M-приходить-POT.HPL я.OBL-APUD-LAT
‘Подойди ко мне!’
[Creissels 2009: 7]
Принципиально иначе устроена сочетаемость тех же форм
с одушевленными ориентирами в ратлубском говоре. Серия IN
может маркировать одушевленный ориентир и в прямом значении,
как šinge ‘в медведя’ в (48), так и в переносном значении, как dige
‘у меня’ в (49) и isːege ‘у нас’ (50). И в отличие от северного
диалекта здесь в последних двух случаях речь идет не о жилище
или каком-либо другом личном пространстве, а об обладании
некоторым абстрактным объектом, таким как годы в первом
случае и джамаат во втором.
(48)
(49)
(50)
k'ak'an orc'ː-a
пуля
‘Пуля попала в медведя.’
b-eq'-ara
кидать-CNV N-приходить-PFV медведь.OBL-IN-ESS
šin-g-e
ištu b-eq'-ida
ʟabq'ːendo
шестьдесят
‘65 исполняется мне’
пять N-приходить-IPF.PTCP
di-g-e
я.OBL-IN-ESS
isːe-g-e=da
мы.EXCL.OBL-IN-ESS=EMPH
ǯamaʕat
джамаат
‘У нас оставался джамаат’
b-uʁu-da-b
N-оставаться-PFV.PTCP-N
Примечательно, что у имен с нулевым оформлением локализации IN в эссивных контекстах, как в примере (52) в противоположность (51), все же возможно стандартное оформление существительного gorote ‘город’, но только при том же абстрактном
прочтении, как в примерах (49)–(50).
(51)
isːi
мы.EXCL <HPL>пускать-CNV=быть-PFV.HPL
it-a=ʔʷ-ira
ha-b
PROX-N
*gorote-lːi-g-e
gorote-łː-e /
город-OBL.N-ESS город-OBL.N-IN-ESS
‘Мы потерялись в этом городе.’
(52) ha-b
gorote-łːi-g-e
bešano rešen
PROX-N город-OBL.N-IN-ESS сто
’Этому городу сто лет’
год
Как показывает пример (53), в лично-локативном значении
формы с серией IN оказываются невозможны.
(53) *du-g-e
ge-da
r-oʁo-da
q'ost-ibi
ты.OBL-IN-ESS COP.NPL-PRS
‘У тебя дома много стульев.’
NPL-много-EMPH стул.OBL-PL
Вместо них в ратлубском говоре в этой функции используются две других серии: APUD и AD. Серия APUD в своем прямом
употреблении обозначает локализацию объекта в непосредственной
близости к ориентиру вне зависимости от одушевленности ориентира,
как показано в (54) с ориентиром ima ‘отец’ и в (55) с ориентиром
ruša ‘дерево’. В свою очередь, серия AD также используется
в значении близости от ориентира, но ограничена в этом употреблении только одушевленными именами поэтому возможна
в первом случае и невозможна во втором.
(54) dena w-oq'-ara
imo-xarig-a /
M-прийти-PFV отец.OBL-APUD-LAT /
я
imo-qː-a
отец.OBL-AD-LAT
‘Я подошел к отцу.’
(55) dena w-oq'-ara
rušo-xarig-a /
M-прийти-PFV дерево.OBL-APUD-LAT /
я
*rušoqːa
дерево.OBL-AD-LAT
‘Я подошел к дереву.’
По аналогии с падежными формами адэссива, адлатива и
адэлатива в венгерском языке [Creissels, Mounole 2011: 161]
формы данных серий обнаруживают метафорическое расширение
на жилище одушевленного ориентира, как в случае с ориентиром
wacːi ‘брат’ в примерах (56) и (57) ниже.
(56) wacːo-xarig-e /
wac'ːo-qː-e
baʁaš=o-da
брат.OBL-APUD-ESS брат.OBL-AD-ESS холод=COP.N-PRS
‘У брата дома холодно.’
(57) hu-ge-w
w-oʟ'-ana
DIST-LL-M M-идти-PFV
wac'ːo-qː-un
брат.OBL-AD-EL
‘Он уехал от брата.’
wac'ːo-xarig-un /
брат.OBL-APUD-EL /
О наличии метафорического лично-локативного употребления,
как справедливо отмечается М. А. Даниэлем в [Daniel 2003], свидетельствует, в частности, возможность отсутствия одушевленного
ориентира в заданной локализации, как в (58) с отсутствием референта wacːi ‘брат’ в его анафорически выраженном ориентирежилище.
hu-sːu-xarig-e /
hanže
теперь DIST-OBL.M-APUD-ESS
gu-ʟa
(58) wac'ːi
брат
hu-sːu-qː-e
DIST-OBL.M-AD-ESS COP.M-NEG
‘Брат сейчас не дома.’
Существенно также [Там же], что метафора затрагивает
только одушевленные ориентиры, как ima ‘отец’ в предложении (59),
тогда как с неодушевленными ориентирами вроде qːoto ‘тарелка’
в (60) предложение не получает ожидаемой интерпретации.
(59) den-de
w-oq'-a-ra
ima
я.OBL-ERG M-прийти-CAUS-PFV отец
hu-sːu-xarig-a
DIST-OBL.M-APUD-LAT
‘Я отвез отца к нему домой.’
(60) den-de
b-ił-ara
qːoto
я.OBL-ERG N-ставить-PFV тарелка
hu-łːi-xarig-e
DIST-OBL.N-APUD-ESS
*‘Я поставил тарелку на ее место.’
‘Я поставил тарелку к нему/к ней.’
Кроме того, автором отмечается тенденция расширения
лично-локативных употреблений на любое обладание [Там же],
как это происходит, к примеру, в случае русского предлога у,
однако в ратлубском ахвахском такого развития не наблюдается,
и в посессивном контексте вроде (61) с одушевленным именем
ima ‘отец’ используется только генитивная форма данного имени.
(61)
*imo-xarig-e /
imo-b /
отец.OBL-GEN.N отец.OBL-APUD-ESS отец.OBL-AD-ESS
q'ʷ-ara
быть-PFV
‘У отца был каменный дом.’
inč'aj-ʟ:i
č'ili
камень.OBL-GEN дом
*imo-qː-e
Рассмотренные нами серии AD и APUD, обозначающие локализацию в пространстве рядом с ориентиром, обнаруживают,
помимо этого, употребление в значении личного пространства
одушевленного ориентира и, тем самым, могут быть отнесены к
единицам с лично-локативной семантикой. Одушевленность ориентира играет в данном случае существенную роль, поскольку
пространства, принадлежащие неодушевленным предметам, ни
одной из двух серий не маркируются. Также не наблюдается
типологически характерного распространения данных серий на
другие контексты обладания.
4. Итоги исследования
Итак, мы рассмотрели систему локативных форм в ратлубском
говоре ахвахского языка. В целом формы данного говора сходны
с формами северного диалекта, описанными в [Creissels 2009], но
имеют ряд значимых морфологических и семантических нюансов.
Детальный анализ семантики падежных серий обнаруживает три
основных зоны их конкуренции: контактная локализация с конкуренцией серии IN и послелога SUPER, локализация в плотном
контакте с ориентиром с конкуренцией граммем IN и INTER и,
наконец, локализация в личном пространстве ориентира, которую
могут обозначать серии AD и APUD.
Серия IN в контекстах контактной локализации тяготеет к
левому краю шкалы, выявленной в [Ганенков 2005], в противоположность послелогу SUPER, тяготеющему к правому краю шкалы.
Употребление данных средств пересекается в контекстах, в
которых возможно более одной стратегии концептуализации контакта между объектом и ориентиром. К таким случаям относятся
контексты, описывающие контакт со всем ориентиром с вариативной степенью плотности и опциональным наличием крепления
(картина на стене, ведро на веревке, шапка на гвозде). В этом
случае локализация IN указывает на плотный контакт и/или наличие крепления, тогда как локализация SUPER — на неплотный
контакт и отсутствие крепления.
В зоне плотного контакта серия IN конкурирует с серий
INTER, и здесь также возможны разные трактовки контакта между
объектом и ориентиром. В контексте, где ориентир представляет
собой среду, используется серия INTER, тогда как если ориентир
воспринимается только как объект на плоскости, используется IN
(ср. в реке vs. на реке).
В отличие от нейтральных локативных форм в разных других
языках серия IN не имеет лично-локативного употребления.
Вместо этого используется другая типологически распространенная
стратегия с сериями AD и APUD, обозначающими локализацию объекта вблизи от ориентира. Какой-либо значимой разницы между
ними в данном употреблении на настоящий момент не обнаружено. Дальнейшие перспективы исследования включают среди
прочего семантический анализ непространственных употреблений
показателей локализации, изучение синтаксических контекстов
локализации IN, детальный анализ дистрибуции серии IN и нулевого оформления, а также более подробное изучение лично-локативного употребления серий AD и APUD.
Список условных сокращений
AD — локализация ‘у’; ADD — аддитив; ADJ — адъективизация;
AFRM — аффирматив; APUD — локализация ‘около’; ATTR — атрибутивизация; CAUS — каузатив; CNV — конверб; COP — копула; DIST — дальний дейксис; EL — элатив; EMPH — эмфатическая частица; ERG — эргатив;
ESS — эссив; EXCL — эксклюзивность; F — женский класс; FNL — супин;
GEN — генитив; HL — верхний уровень; HORT — гортатив; HPL — класс
людей во множественном числе; IN — локализация ‘в’; INF — инфинитив; INTER — локализация ‘внутри’; IPF — имперфектив; LAT — латив;
LL — нижний уровень; M — мужской класс; N — средний класс; NEG —
отрицание; NPL — средний класс во множественном числе; OBL — косвенная основа; ORD — порядковое числительное; PFV — перфектив; PL —множественное число; POT — потенциалис; PROX — ближний дейксис;
PRS — презенс; PTCP — причастие; RDP — редупликация; REFL — рефлексив; RES — результатив; SIM — одновременность; SL — средний
уровень; SUPER — послелог ‘на’; SUB — локализация ‘под’; MSD — масдар;
QUOT — квотатив; VBZ — вербализация.
| Напиши аннотацию по статье | Н. А. Муравьев
ИЯз РАН, Москва
СЕМАНТИКА ЛОКАТИВНЫХ ПАДЕЖНЫХ ФОРМ
В РАТЛУБСКОМ ГОВОРЕ ЮЖНОАХВАХСКОГО ЯЗЫКА1
1. |
семантика начала корпусное исследование глаголов начинателноы семантики в истории русского языка. Ключевые слова: начинательные глаголы, сочетаемость, таксономический класс, лексическая семан
тика, историческая лексикология, среднерусская письменность, русский язык.
Цитирование. Пенькова Я. А. Семантика начала: корпусное исследование глаголов начинательной семантики в истории русского языка // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 2, Языкознание. – 2022. – Т. 21, № 6. – С. 57–75. – DOI: https://doi.org/10.15688/jvolsu2.2022.6.5
Введение
(7) наставши весн4 приде Из5славъ Кыtву
(Суздальская летопись, 1377 г.).
Настоящая работа посвящена исследованию семантической эволюции начинательных глаголов в истории русского языка, то
есть глаголов, у которых начинательность является не строевым, а тематическим компонентом в лексической семантике (о терминах см.: [Падучева, 2004, с. 180]). Помимо лексических, существует большое количество словообразовательных и морфологических способов выражения начинательности (см.: [Храковский, 2001]), эти способы в
настоящей работе не рассматриваются.
В центре нашего внимания находятся несколько частотных глаголов с корнем -чьн(начатися, початися, зачатися 2), а также
возникнути, появитися, наступити, настати. Эти глаголы объединяет то, что они
употреблялись в памятниках письменности
ранее и большинство из них до сих пор употребляются в текстах для обозначения начала какой-либо ситуации, названной событийным именем существительным, ср.:
(1) и по томъ к тому начнетс5 Осмыи в4къ,
конча же сеи в4къ не им4tть 3 (Житие Андрея
Юродивого, XII в.);
(2) вниде смерть в люди тяжка и напрасна, отъ
Госпожина дни почалося (Новг. I лет., с. 351, XV в.);
(3) хотящи ся зачати нед4ли, приде Мария
Магдалыни... вид4тъ гроба (Усп.сб., с. 397, XII в.,
СлРЯ XI–XVII, т. 5, с. 337);
(4) и будеть многа ра(д)сть и весельt тогда, и
добрая и - земл5 и - мор5 възникнуть поизобила
(Житие Андрея Юродивого, XII в.);
(5) появились деи у насъ новые в4сти изъ
Аталиянския земли (Англ.д., с. 346, 1600 г., СлРЯ XI–
XVII, т. 18, с. 90);
(6) и бысть тма прегустая наступило (Аз.пов.
(сказ.)1, с. 93, XVII в.; СлРЯ XI–XVII, т. 1, с. 278);
В текстах древнерусского периода в начинательном значении широко употреблялись
некоторые формы глагола быти, прежде всего форма аориста бысть и форма презенса от
перфективной основы буд-:
(8) и бысть м5тежь великъ (История иудей
ской войны, XI–XII вв.);
(9) и въ посл4дн5z л4(ò) буде(ò) знаменьz
въ сëнци и в лун4 и въ зв4здахъ (Поучения Серапиона, XIV в.).
Однако мы эти формы не рассматриваем, поскольку в них начинательное значение выражается не лексически, а грамматически – за
счет аспектуального значения основы (о свойстве глагольного вида передавать начинательное значение см., например: [Гловинская,
1982, c. 91]).
Начинательное значение было также характерно для глагола стати (подробно см.:
[Пенькова, 2021]). В современном русском языке он сохраняет такое значение только в сочетаниях с инфинитивом. Мы не анализируем этот
глагол, ограничиваясь приставочным образованием настати, так как стати, указывая на
возникновение, одновременно передает и результативность (начало ситуации неразрывно
связано с ее концом), например:
(10) Начали ставить в Кирилове монастыре церковь камену, а стала в пять месяц (Лет.Тушина, с. 200,
XV–XVI вв., СлРЯ XI–XVII, т. 28, с. 22–27);
(11) В томъ де у нихъ меж собою стал спор и
шум (Якут.а., карт. 6, № 6, сст. 77, 1645 г., СлРЯ XI–
XVII, т. 28, с. 25).
В примере (10) глагол обозначает ситуацию, которая достигла своей полноты, в приВестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2022. Т. 21. № 6
мере (11) – выражает возникновение ситуации и ее завершение (стал спор и шум = ‘возник и прекратился, произошел’).
Примеры (1)–(7) показывают, насколько современная система начинательных глаголов отличается от таковой в древне- и
среднерусский периоды. Во-первых, в современном литературном языке не представлен глагол початься, а глагол зачаться используется только для обозначения
зарождения жизни в материнской утробе
(в других значениях глагол является архаизмом). Во-вторых, глагол появитися не зафиксирован в памятниках письменности
древнерусского периода, а глагол наступити приобрел инхоативное (начинательное)
значение только в позднесреднерусский период. Таким образом, очевидно, что переход к современной системе произошел в
течение XV–XVIII веков.
Семантические различия между глаголами начаться, возникнуть, появиться и
наступить в современном русском языке
подробно описаны в лингвистике, однако динамика семантических изменений в истории
русского языка не становилась предметом
отдельного исследования. Внимание лингвистов в основном сосредоточивалось на перифрастических конструкциях с глаголами начати, почати и др., присоединяющими инфинитив (ср.: [Юрьева, 2020; Пенькова, 2019]). Настоящая работа призвана восполнить существующую лакуну.
Материал и методы исследования
В фокусе нашего внимания находятся
тексты среднерусского периода и XVIII в.,
поскольку именно в это время в семантике и
сочетаемости данных глаголов происходят
основные изменения, которые привели к формированию современной системы. Основными источниками исследования послужили
среднерусский корпус и корпус XVIII в. в составе НКРЯ, дополнительными – картотека
«Словаря русского языка XI–XVII вв.» (далее – картотека ДРС), хранящаяся в Институте русского языка им. В.В. Виноградова
РАН, и исторические словари в объеме опубликованных томов: «Словарь русского языка
XI–XVII вв.» (далее – СлРЯ XI–XVII), «Сло
варь обиходного русского языка Московской
Руси XVI–XVII вв.» (далее – СОРЯМР),
«Словарь русского языка XVIII в.» (далее –
СлРЯ XVIII). Кроме того, привлекались количественные данные древнерусского корпуса в составе НКРЯ.
Поиск соответствующих примеров в исторических корпусах осуществлялся по леммам
«начатися», «початися», «зачатися», «возникнути», «появитися», «настати», «наступити». Далее все вхождения классифицировались в соответствии с семантикой глагола. Мы отобрали
все примеры употребления глаголов начатися,
початися, зачатися, возникнути, появитися,
настати, наступити в начинательном значении из среднерусского корпуса НКРЯ (объем
корпуса 8 561 261 словоформ), корпуса XVIII в.
(объем корпуса 6 563 517 словоформ), исторических словарей и картотеки ДРС.
Основным параметром для сопоставления начинательных глаголов послужил таксономический класс событийного имени существительного, называющего основного
участника ситуации. Мы выделили следующие семантические классы имен существительных: существительные, обозначающие
человека (лицо), совокупность лиц, животное,
материальный предмет, субстанции, пространственные объекты, объекты вербального характера, абстрактные сущности, состояния, отношения, оценки и параметры,
отрезки и моменты времени, события, процессы и деятельности.
В таблице 1 представлено хронологическое распределение фиксации рассматриваемых начинательных глаголов. Полужирным выделены единицы, характеризующиеся относительно высокой частотностью в тот
или иной период, курсивом – низкой частотностью. Частотность измеряется в количестве фиксаций на миллион словоупотреблений (ipm – items per million). Для определения
частотности в древнерусский период использовался древнерусский корпус объемом
573 252 словоформы, частотность в среднерусской письменности считалась в объеме
среднерусского (старорусского) корпуса
(см. объем выше). Частотность в текстах
XVIII в. оценивалась на материале подкорпуса текстов XVIII в. (см. объем выше) в
составе основного корпуса НКРЯ. Частот
Science Journal of VolSU. Linguistics. 2022. Vol. 21. No. 6Таблица 1. Представленность начинательных глаголов в разные периоды истории русского языка
Table 1. Inchoative verbs in different historical periods of Russian
Древнерусский период
Среднерусский период
XVIII в.
Лексическая
единица
начатися
початися
зачатися *
настати
възникнути
–
–
Частотность,
ipm
3,5
5,2
– 1,7
–
–
Лексическая
единица
начатися
початися
зачатися
настати
возникнути
появитися
наступити
Частотность,
ipm 4,2
3,9 0,4
2,5
2,5
Лексическая
единица
начаться
–
зачаться
настать
возникнуть
появиться
наступить
Частотность,
ipm –
4,7 5,8 35
Современный русский
литературный язык (XX в.)
Частотность,
Лексическая
ipm
единица начаться
–
0,6 98 72
зачаться
настать
возникнуть
появиться
наступить
–
Примечание. * – в древнерусском корпусе не представлен, но фиксируется в исторических словарях
(СлРЯ XI–XVII, т. 5, с. 337; СДРЯ, т. 3, с. 355).
Note. * – absent in the Old Russian Corpus, but registered in historical dictionaries (Slovar russkogo yazyka
XI–XVII vv., vol. 5, p. 337; Slovar drevnerusskogo yazyka (XI–XIV vv.), vol. 3, p. 355).
ность в современный период определялась
на основе подкорпуса текстов XX в. объемом
182 102 664 словоформы. В подсчетах учитывались только употребления данных глаголов в начинательном значении.
Как видно из таблицы, в древнерусский
период глагол настати был самым частотным, в то время как начатися, початися,
зачатися, възникнути представлены единичными примерами, остальные начинательные глаголы в этот период не зафиксированы. В среднерусский период наиболее частотны глаголы настати и начатися, гораздо реже встречаются зачатися, початися
и возникнути. Фиксируются начинательные
глаголы появитися и наступити, характеризующиеся в этот период низкой частотностью. В XVIII в. глагол начаться практически вытесняет другие однокоренные глаголы:
початься не встречается, а зачаться становится самым малочастотным среди начинательных глаголов. С XVIII в. отмечается
постепенный рост частотности глагола возникнуть, существенно возрастает частотность глаголов появиться и наступить.
В XX в. самыми частотными из начинательных глаголов становятся начаться 4 и появиться, частотность глаголов возникнуть
и наступить также увеличивается, тогда
как настать, самый распространенный в
древне- и среднерусский периоды, в текстах
XX в. становится одним из самых редких начинательных глаголов.
Результаты и обсуждение
Семантика начинательных глаголов
в современном русском языке
В современном русском языке начинательные глаголы имеют существенные семантические различия, отраженные в сочетаемости этих
лексических единиц. Е.В. Падучева делит такие глаголы на две группы: собственно фазовые
(начаться), которые обозначают конкретную
фазу ситуации (в данном случае – начальную 5),
и фазовые в широком смысле, или начинательные, которые обозначают возникновение ситуации «целиком», без выделения начальной фазы,
к последним принадлежат глаголы возникнуть,
наступить, появиться [Падучева, 2004,
с. 179–196]. Глагол настать в указанной работе не рассматривается.
В современном русском языке типично,
что субъект при глаголе начаться выражен
существительным, обозначающим процесс
(начался дождь, ветер, кашель) или деятельности (началось чтение, танцы, беседа,
строительство) [Падучева, 2004, с. 184]. Глагол начаться применим к ситуациям, которые
имеют протяженность и развитие, то есть требуют времени для реализации и делятся на
фазы. Такие ситуации Г.И. Кустова называет
темпоральными [Кустова, 2002, с. 73].
Глагол наступить сочетается с существительными, обозначающими отрезки времени, события и состояния (ср.: наступилаВестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2022. Т. 21. № 6
зима, ночь, тишина) – ситуации, которые не
связаны с развитием [Падучева, 2004, с. 182].
Г.И. Кустова также уточняет, что важным
свойством этих ситуаций является их расположение в определенной последовательности
на временной оси, иными словами, их наступление ожидаемо для говорящего (ср.: наступил понедельник, наступил день свадьбы)
[Кустова, 2002, с. 76]. Существительные, обозначающие эмоциональные или ментальные
состояния, обычно не сочетаются с наступить
(*наступила мысль) [Падучева, 2004, с. 182].
Глагол возникнуть, как и наступить,
не относится к собственно фазовым. В отличие от наступить, субъект действия, обозначенного глаголом возникнуть, как правило,
выражен существительными, называющими
не состояния, а сущности (все, что не протекает во времени), в том числе предметными
именами: новые города, облако. Если наступить выражает наступление чего-либо только
в мире реальном, то возникнуть может употребляться и по отношению к абстрактному
миру (ср.: возникли мысль, идея, вопрос):
«в семантике наступать важна идея “ступания” – перемещения по земле; а возникать обозначает чистый переход от небытия к бытию»
[Падучева, 2004, с. 191].
Глагол появиться, близкий к возникнуть, отличается от последнего тем, что у
появиться значение ‘начать быть в поле зрения наблюдателя’ связано с перемещением,
тогда как возникнуть если и предполагает
какое-либо движение, то только снизу вверх
[Падучева, 2004, с. 192].
Некоторые наблюдения над глаголом
настать (и другими начинательными глаголами) в русском языке в сопоставлении с чешским представлены в работе [Reuther, 1998],
в которой показано, что настать обладает
довольно узкой сочетаемостью и употребляется преимущественно с названиями некоторых отрезков времени, в отличие от его чешского когната, имеющего очень широкую сочетаемость [Reuther, 1998, р. 66–67].
Далее мы сопоставим таксономические
классы существительных, называющих основных участников ситуаций, которые выражены
глаголами начатися, початися, зачатися,
возникнути, появиться, настати, наступити в памятниках среднерусской письменнос
ти и в текстах XVIII в., и попытаемся установить особенности их сочетаемости, различия, существовавшие между ними в среднерусский период, а также направление семантических изменений.
Глаголы с корнем -чьн-:
начатися, початися, зачатися
У праславянского корня *čьn- (и.-е. корня *ken-) реконструируется значение ‘рождаться, прорастать, начинаться’ (ЭССЯ,
с. 109). Чередованием в аблауте этот корень
связан с корнем *kon- со значением ‘предел,
ряд’. Известно, что начало и конец, начати
и кончати исторически являются однокоренными словами (ср. словенск. konez ‘конец;
начало’) 6.
В древне- и среднерусский периоды сочетаемостные возможности глагола начатися отличались от таковых в современном русском языке. Приведем несколько примеров из
картотеки ДРС и НКРЯ:
(12) и снидеть судья и въздасть комуже по д4лу
своtму, и по томъ к тому начнетс5 Осмыи в4къ,
конча же сеи в4къ не им4tть (Житие Андрея Юродивого, XII в.);
(13) Того же л4та явися... на городищи проща
именемъ пречистые Богородицы, и многое множество прощение человеком всяким недугом начася (Псков. 3 лет., л. 237);
(14) Благодарственыя же хвалы и радостныя
песни великому и богоносному чюдотворцу Сергию от всех возсылаеми бываху, зане от дому его
начятся доброд4яние (Сказ.Авр.Палицына, с. 199,
1620 г.);
(15) Сице убо неблагочестне в человецех наченшуся царьству, якоже рече Господь наш Исус
Христос во Евангелии: еже есть высоко в человецех, мерзость есть пред Богом (Ив.Гр.Посл., с. 198–
199, 1577 г.);
(16) Сказаніе сибирскія земли о цар4хъ и князехъ како и откуду начашася и чесо ради Сибирь
именуется (Строгановская летопись по Толстовскому списку, 1630–1640);
(17) Поставихомъ таковый храмъ въ моей
книз4... внегда начатися Иоаннову благов4стию
(Посл.Епиф., с. 6, СлРЯ XI–XVII, т. 10, с. 311);
(18) Да мы жъ великие государи... пожаловали... до Унския губы тонями... а противъ т4хъ тонь
черными л4сами и мхами, которые начались отъ
моря (ДАИ, т. X, с. 303, 1683–1686 гг.).
Science Journal of VolSU. Linguistics. 2022. Vol. 21. No. 6Приведенные примеры показывают, что
начатися мог употребляться с существительными, обозначающими и временные отрезки (ср. совр. наступить), как в примере (12), и точечные события (прощение,
доброд4яние), ср. примеры (13)–(14). Однако возможность начатися употребляться
с названиями точечных ситуаций объясняется узуально-хабитуальным контекстом: прощение и доброд4яние – не однократно, а
многократно повторяющиеся события, в совокупности представляющие собой некий
протяженный во времени континуум. Современным эквивалентом для таких употреблений начатися мог бы служить глагол пойти, также возможный в фазовом значении
в контекстах, представляющих итеративные
или узуальные ситуации (‘из его рода пошли
добродетели’, ‘с этого времени пошло исцеление / пошли исцеления болезней’), ср.:
(19) Погода пошла плохая – через день шторм
(БАС, с. 346);
(20) Пойдут сплетни да разговоры (БАС,
с. 346).
Еще одной группой имен существительных,
с которыми сочетался глагол начатися, являются предметные существительные: мхи,
благов4стие (в значении ‘текст Евангелия’), ср. примеры (17)–(18), однако такое
употребление мало чем отличается от современного (ср.: начались болота, леса;
началась глава), поскольку здесь речь также идет о протяженной во времени ситуации, только протяженность обеспечивается
не длительностью самой ситуации, а движением наблюдателя. Начатися в этом
случае фиксирует именно начальную точку
движения.
В примерах (15)–(16) начатися сочетает ся с существи тельны ми ца рств о,
цари, обозначающими сущности, не протяженные во времени. В современном русском языке это сфера употребления глагола возникнуть. В отличие от современного глагола возникнуть, начатися в данном
случае помещает в фокус не само возникновение из небытия, но именно начало, зарождение того или иного явления, имеющего дальнейшее длительное существование.
При этом также важно, что, сочетаясь с
«нетемпоральными» существительными
(цари, князья и т. д.), начатися, подобно
глаголу пойти в начинательном значении,
маркирует именно начало узуальной ситуации: существительные царь и князь в данном случае употребляются в предикатной
функции – имеется в виду не появление
конкретных князей, а появление сибирских
князей как класса явлений (ср.: откуда
пошли князья).
В целом же, принимая во внимание все
примеры, можно заключить, что глаголу
начатися в среднерусский период свойственно обозначать совершаемые интенсивно и длительно процессы или деятельности, в том числе узуальные и связанные
с движением наблюдателя (ср.: доброд4яние, прощение, осмый в4къ, территория
мхов). Кроме того, начатися употребляется для характеристики тех ситуаций, которые предполагают некоторую подготовительную фазу, некоторые предпосылки для
своего осуществления (ср.: снидет судия –
начнется осмый в4къ; Сице убо неблагочестне в человецех наченшуся царьству и т. д.).
Представим сочетаемость глагола начатися в таблице 2. Здесь и далее данные из
памятников среднерусской письменности и
текстов XVIII в. приводятся раздельно.
В последнем столбце приводится общее количество существительных определенного
таксономического класса, каждое их которых
считается только один раз независимо от того,
сколько раз оно встретилось в контексте с начинательным глаголом.
Как видно из таблицы, глагол начатися в среднерусский период имел широкую
сочетаемость (названия лиц, природных и
культурных объектов, состояния, названия
отрезков времени, события, процессы и деятельности), которую он сохранил и в
XVIII веке. Иными словами, в среднерусский период все типы ситуаций, выраженные в контексте глаголом начатися, категоризируются как имеющие начало. Однако уже в XVIII в. отмечается тенденция
употребления данного глагола преимущественно с существительными, обозначающими процессы и деятельности, то есть исключительно темпоральные ситуации.Вестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2022. Т. 21. № 6
Таблица 2. Сочетаемость глагола начатися
Table 2. Collocation of the verb nachatisja
Таксономический класс
XV–XVII вв.
Человек (лицо) Цари, князья
Материальный
предмет (естественные и искусственные
объекты)
Абстрактные
сущности
Калябрия, мост, Казанское (и др.) царство, друкарня, благовестие ‘текст Евангелия’, леса, мхи
Благочестие
Состояния
Тяжкое время, болезнь, злая, начало,
ярмо
Отношение
Злоба, любовь
Отрезки времени
События
Процессы /
деятельности
Великий пост, день
Присвоение, прощение, братоубийство,
добродеяние
Благовест, процессия,
ветр, вечерня, целование, государствование, брань, междоусобие, война, погребение, битва, дело,
пожар, державство,
скипетроправление,
слово, беседа
Всего 31 35 8 176
Хронологический период
XVIII в.
Цари, думные дьяки, люди
Книги, каменья, морская вода, берег, горы, волок, пустошь, вал, ров, жилища, селения, жительства, монастырь, дача, уезд, стена, округ, палисадник, ступени,
переходы, нитка, журнал, Катехизис, ребра
Имя, общежительство, наместничество, требования,
династия, достоинство, наука, купечество, церковь,
священство, вера, секта, академия, христианство, стихосложение, благопристойность, средство, художества, ремесла, общества, орден
Благополучие, смятение, владение, бытность, род жизни, муки, боли, жизнь, негодование, ипохондрия, интрига, жары, сожаление, морозы, недосуги, нестроения,
мучения, печали, стужа, вечная (и т. д.) жизнь, рай в
сердце, язва, болезнь, замешательство, страсть, счастье, состояние, блаженство, ясная погода, роскоши
Любовь, претензии, ссора, холодность, обиды, дружба,
вражды, крамолы, согласие, распри
День, пост, весна, год, эпоха славы, век, первый час, август
Припадки, несчастья, объятия, насильства, визит, донос, затмение, ответы
Строение ‘строительство’, пожар, открытие (комиссии),
Духовная коллегия, спор, присяга, война, служба, осада,
поход, пение, разорение, течение, разговор, пересуды, насмешки, брань, промыслы, волнение, бой, огонь ‘стрельба’,
стрельба, дебошство, пьянство, атака, сейм, приступ,
вьюга, буря, баталия, поветрие, мор, правительство, приготовление, апрош, выступление, действие, конференции,
негоциация, маскарад, фейерверк, описание, прием, подписка, балдаровка, шествие, проезд, бунт, розыск, пьеса,
марш, выборы, переговоры, обряд, музыка, гульбища, катания, балы, танцы, пляска, праздники, празднование, поприще, переписка, торжество, репетиции, учения, строи,
баллотировка, кампания, канонада, выговоры, пени, усовещевания, судаченье, шептание, перешептывание, интриги, сплетни, суеты, празднества, рекрутский набор,
забавы, суд, диспут, дело, театр, всенощная, образование,
пальба, пение, торги, сражение, сбирание, школа, свадьба,
сочинение, проба, экзамен, звон, лекции, кормление, ращение, движение, ужины, ярмарка, пиры, игра, опера, балет,
увеселения, веселье, обеденный стол ‘обед’, схватка, побоище, поединок, эксперимент, путешествие, пилигримство, возвратный путь, стук, топот, шепот, рукоплескания, толки, крестины, собор, исправление языка, вызовы,
резвости, континуация, карантин, набор, роман, производство, съезд, драка, странствие, работа, заседание,
карнавал, воспитание, гонения, рассуждения, чтение, поздравление, тяжи, чин, раздача, очищение, рысталище,
нагноение, дележ, пиршество, потуги, пирование, торжество, плач, церемония, рыдание, вопли, колебание земли,
ход, перемена книг, поправление книг, поход, потоп, сотворение мира, эволюция, просвещение, прощание, езда,
слово, прививание, битва, следствие
Science Journal of VolSU. Linguistics. 2022. Vol. 21. No. 6
Глагол початися ожидаемо весьма близок к начатися, однако, по данным СлРЯ XI–
XVII вв. и картотеки ДРС, имеет свои особенности: он не полностью совпадает с начатися по сочетаемости. Ср.:
(21) Того же л4та бысть моръ силенъ въ Нов4град4... вниде смерть в люди тяжка и напрасна,
отъ Госпожина дни почалося нольн4 и до Велика
дни (Новг. I лет., c. 351, XV в.);
(22) Почался соймъ на середокрестной нед4ли
(АМГ, т. I, с. 349, 1632 г., СлРЯ XI–XVII, т. 18, с. 66);
(23) А отъ того башенного м4ста до московскихъ воротъ, от которыхъ м4ра почелась, городовые ст4ны 40 саж (Баг.мат., c. 47, 1665 г.);
(24) А то байберешное д4ло почалось со
193 году (ДАИ, с. 195, 1685 г.);
(25) А межа той пустоши... почалась отъ Вер
хнеозерской р4ки (ДАИ, т. XII, с. 324, 1687 г.);
(26) И вложи Б]ъ Ярославу в мысль, и постави
ег<о> [Илариона] митрополитомъ ст]4и Софии, и
так и почася от того час<а> м4сто то (Переясл.лет.,
c. 44–45, XV в.);
(27) Преже... сего, как и Астарахан<ь> почалас<ь>, в Астарахани таких болших судов с рыбою
и с сол<ь>ю не окладывали (Астрах.а., № 1148, 1628–
1629 гг.);
(28) Князь Семенъ сказалъ, что у него мысль
почалась потому, какъ государь недомогалъ (Лет.рус., c. 15, XVII в.);
(29) А иза Анъдранаполя тутъ почнутся у4з
дны люди т4 болгарские (Турц., c. 28, XVII в.);
(30) И про4хавъ де село Воздвиженское, тотъ рострига почался имъ встр4чу (Сл. и д., т. II, с. 40, 1701 г.).
Приведенные примеры показывают, что
початися употребляется с существительны
Таблица 3. Сочетаемость глагола початися
Table 3. Collocation of the verb pochatisja
ми, обозначающими процессы и деятельности,
как начатися (м4ра ‘измерение’, д4ло,
соймъ, моръ). В случае со словом межа
тоже можно говорить о процессе – движении
наблюдателя. С початися также могут сочетаться существительные, обозначающие
точечные события, представленные как длительный процесс за счет узуального контекста (ср.: смерть, пример (21)). Оба типа ситуаций совпадают с теми, которые обозначаются глаголом начатися. Однако початися,
в отличие от начатися, шире употребляется
с названиями сущностей, не протяженных во
времени (м4сто, Астрахань, мысль), в том
числе с существительными, называющими
человека (рострига, у4здные люди), и такие
употребления не связаны с узуальностью.
Иными словами, початися ведет себя подобно глаголам появиться и возникнуть в современном русском литературном языке.
В текстах XVIII в., по данным НКРЯ, глагол
початися не употребляется.
Представим особенности сочетаемости
глагола початися в виде таблицы (табл. 3).
Глагол зачатися фиксируется начиная с
древнейших памятников письменности (SJS,
vol. I, s. 665; СлРЯ XI–XVII, т. 5, с. 337), в которых он употребляется как в значении ‘начаться’, так и в значении ‘зародиться в утробе’.
В XVI–XVII вв. глагол зачатися употребляется в значении ‘зародиться в утробе’, сочетаясь с именами существительными, называющими человека, в значении ‘возникнуть’ – с
названиями различных местностей, городов и
Таксономический
класс
Человек (лицо)
Материальный
предмет (искусственные объекты)
Пространственные
объекты
Абстрактные
сущности
Отношение
Отрезки времени
События
Процессы /
деятельности
Хронологический период
XV–XVII вв.
Сын Слово (о Христе), уездные люди
Образы
XVIII в.
рострига
Дорога, Казанское царство, Астрахань,
место, межа
Мысль
Дружба, любовь
Дние, часы
Смерть
Бой, мор, звериная ловля, смертоносие,
сойм(а), брань, дело
–
–
–
–
–
–
–
Всего 1 1 2 7 Вестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2022. Т. 21. № 6
государств (Казанское царство, Казань, монастырь, обитель), а также в значении ‘начаться’ – с именами процессов и деятельностей (война, бунт, молитвы), редко – состояний и отношений (беда, любовь). Представим
сочетаемость глагола зачатися в виде таблицы (табл. 4).
Как видно из таблицы, в XVIII в. глагол
зачатися сохраняет относительно широкую
сочетаемость и продолжает употребляться как
с одушевленными существительными, выражая значение ‘зародиться’, так и с неодушевленными существительными, называющими
процессы и деятельности, аналогично глаголу
начатися (ср. сохранение широкой сочетаемости глагола začít(se) в чешском языке [Reuther,
1998, p. 65–66]). Значение ‘начаться’ сохраняется в говорах (СРНГ, с. 178), а из литературного языка вытесняется за счет экспансии глагола начаться (см. выше), гораздо более частотного в XVIII веке. В результате у глагола
зачаться наблюдается сужение семантики, в
современном русском литературном языке он
выражает только значение ‘зародиться’.
Глагол изменения положения
возникнути
Глагол возникнути в своем архетипическом значении ‘встать, подняться’ являет
Таблица 4. Сочетаемость глагола зачатися
Table 4. Collocation of the verb zachatisja
ся глаголом изменения положения. Этот глагол фиксируется начиная с первых письменных источников и известен уже в старославянских памятниках, ср.:
(31) Възъникъ [‘поднялся’] и, вьзьр4въ, не
вид4 никогоже (SJS, vol. I, s. 291).
В этом значении он продолжает употребляться вплоть до XVIII в., являясь церковнославянизмом в русской письменности, ср.:
(32) Н4кій челов4къ, именемъ Иванъ... пріиде къ рац4 святаго святителя Іоны и знаменася у
ц4льбоносныхъ его мощей и, поцеловавъ руку его,
начатъ вопити, елико можаше, не могій возникнути отъ мощей святаго (Степенная книга («Книга
Степенная царского родословия»). 14-я степень [Василий II Тёмный], 1560–1563);
(33) Возникни же и ты главу свою, плодоносная Россия, и изчисли нам победы свои (Архиепископ Платон (Левшин). Слово в день Первоверховных апостол Петра и Павла, 1770).
На базе этого значения за счет метафорического переноса развивается значение ‘начать
быть видимым для наблюдателя, появиться в
поле зрения наблюдателя’, в основе которого
лежит метафора «вверх – начало», «вниз – конец». Типологически сходное семантическое
развитие можно наблюдать у глагола поднять
Таксономический
класс
Человек (лицо)
Животное
Материальный
предмет (естественные и искусственные объекты)
Пространственные
объекты
Объекты вербального характера
Состояния
Отношение
Процессы /
деятельности
Хронологический период
XV–XVII вв.
Иисус Христос, Иоанн, Пресвятая
Богородица, наследник, самодержец,
князь, дитя
XVIII в.
Младенец, детище, человек, сын, Сын
Божий, Бог
Обитель, монастырь
–
Животное
Завод, крепость
Пустоши, Казанское царство, Казань, Орда
–
–
Комедия, трагедия, пословица
Беда
Любовь
Война, бунт, дело, молитвы, пеня
‘тяжба’
Болезнь
–
Разговор, коммерция, споры, хлопоты, огонь ‘стрельба’, комиссия,
строение ‘строительство’, сейм,
стрельба, мор, бой, дело, идолопоклонство, дача ‘раздача’
Всего 1 4 2 19
Science Journal of VolSU. Linguistics. 2022. Vol. 21. No. 6
ся, совпадающего в своем архетипическом значении с глаголом возникнуть (ср.: поднялась
буря, поднялось восстание), ср. также типологически близкий англ. глагол arise ‘вставать;
возникать, появляться’. Метафорическое переосмысление семантики глагола возникнути отражено в типичных для этого значения контекстах с указанием среды, из которой появляется
(букв. «поднимается»), новая сущность:
(34) Из россиискаго народа возни че н4кто
стр4лецкаго порождения ересеучитель именем
Дмитрий Евдокимов (КВ 3, СлРЯ XVIII, т. 4, с. 21–22);
(35) На зыбях, казалось, всею природою забытых, возникает град великий (Пнк. 1800 8, СлРЯ
XVIII, т. 4, с. 21–22).
Значение ‘появиться в поле зрения наблюдателя’ имеет в пресуппозиции существование субъекта, который из ненаблюдаемого
становится наблюдаемым. Далее из этого
значения развивается начинательное значение
‘начать существовать’, в пресуппозиции которого субъект не существует:
(36) И не виде, откуду возникоша соблазны и
возбранения божественаго пути (Фрагмент послания старца некоего монастыря [Дементия?] монаху другого монастыря, призыващего отложить злую
брань и распрю в обители, 1470–1530);
(37) И аще начисто будеши очищати, то и
по тебе уже то терние возникнути не возможет
(Посошков И.Т. Завещание отеческое к сыну своему..., 1718–1725).
Представим в виде таблицы сочетаемость глагола возникнути в русской письменности (табл. 5). В таблицу внесены только те существительные, в контексте с которыми возникнути имеет начинательное
значение, а не значение изменения положения в пространстве.
Данные, приведенные в таблице, показывают, что в среднерусский период глагол
возникнути употреблялся преимущественно с одушевленными существительными,
называющими человека, что объясняется архетипическим значением ‘подняться’. В это
время глагол возникнути употребляется
также с существительными, обозначающими растения. Имена, входящие в эти группы,
обозначают то, что может расти и подниматься, для чего вертикальная ось координат является основной. Сочетания глагола
возникнути с предметными именами такой
семантики зафиксированы и в текстах
XVIII в.: плевелы, тыква, растения, город,
звезды, категоризируются как растущее
вверх, возникающее в результате движения
по вертикальной оси, ср.:
Таблица 5. Сочетаемость начинательного глагола возникнути
Table 5. Collocation of the inchoative verb vozniknuti
Таксономический
класс
Человек (лицо)
Совокупность лиц
Предметные имена
(естественные и
искусственные
объекты)
Абстрактные
сущности
Состояния
Отношение
Отрезки времени
События
Процессы /
деятельности
Хронологический период
XV–XVII вв.
Н4ции плътнии смысломь, воры,
бунтовщики, папы, Моисей, пророк,
муж, еретики
Трава, терние
–
XVIII в.
Младенец, укорителие, муж, льстец,
аравляна
Народ, рать
Плевелы, тыква, растения, города,
град, звезды
Соблазны, возбранения, ереси, пагуба, долг
–
–
–
–
–
Престол, власть, царства, державы,
искусства, науки, вера, образ мыслей,
понятия, дух народов, дух любомудрия,
язва, чума, зло, идолопоклонство, Магометово учение, образы возлюбленных, мысль, великость (завоевателя)
Страсть, надежда, чувствование
Распря, вражда, ненависть
–
Присвоение (собственностей)
Буря, молва
Всего 2 23 3
– 2 Вестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2022. Т. 21. № 6
(38) Сладка была сень Ионе от тыквы, над
главою его возникшей (Митрополит Стефан (Яворский). Проповеди, 1700–1722).
Небольшая группа существительных, называющих абстрактные сущности и употребляющихся с глаголом возникнути в среднерусской
письменности, показывает дальнейшее направление семантической эволюции этого глагола.
В XVIII в. такие существительные становятся
уже преобладающими, среди них доминируют абстрактные имена, обозначающие нетемпоральные, то есть не разворачивающиеся во времени,
явления, различные ментальные понятия (учение,
образ, мысль, дух, вера и др.). Только с XVIII в.
глагол возникнути приобретает способность сочетаться с существительными, называющими состояния и отношения из чувствуемого мира
(страсть, ненависть, надежда и др.).
Глагол восприятия появитися
Появитися не зафиксирован в древнерусских памятниках (отсутствует в СДРЯ и древнерусском корпусе НКРЯ). Согласно СлРЯ XI–
XVII, данный глагол начинает употребляться
в русской письменности с XVI века. Наиболее
ранние вхождения в НКРЯ относятся к рубежу
XV–XVI вв. (ср. пример (39) из Новгородской
Карамзинской летописи по списку конца XV –
начала XVI в.). Исходным для появитися является значение ‘в результате перемещения
начать находиться в поле зрения наблюдателя’ (ср. типологически близкий англ. глагол
appear < лат. ad parere ‘прийти в поле зрения’):
(39) Въ 11 день... узр4вше смолняне в пол4, и
се появися стягъ, еже есть плъкъ рати литовскыа
(Новгородская Карамзинская летопись. Вторая выборка, 1400–1450).
В этом значении появитися синонимичен глаголу возникнути в соответствующем
значении: в пресуппозиции субъект существует
еще до того, как становится видимым для
наблюдателя. От этого значения развивается
несколько производных: локативно-узуальное
‘появляться в каком-л. месте на протяжении
длительного времени’ (40) и ‘обнаружиться,
стать известным’ (41):
(40) Появилася галка в Новом манастыре
бела, аки голубь бел, и много время была, мало не
до смерти царя Федора Ивановича (Пискаревский
летописец, 1600–1650);
(41) А где на ту вотчину появятца у ково какие ни есть крепи, и мне, Василью, та отчина очищати ото всяких крепей, а убытка манастырю не
довести никаково (Данная Василия Федорова сына
Борисова Борисогл. монастырю на жеребий
сц. Пополутово, д. Дубенки и пуст. Веретея в Дубровском ст. Муромского у., 1577.05.01).
От значения ‘начать существовать в
поле зрения наблюдателя’ развивается бытийное значение ‘начать существовать’, в пресуппозиции субъект не существует или существует в скрытом виде:
(42) болячка нача рд4тися; он же нача бол4
прикладывати; и учинися на болячк4 яко прыщь
малъ, и появися в ней мало гною (Повесть о болезни и смерти Василия III, 1533–1550);
(43) а мясо по времени выв4шивати, а и в
рыб4 только духъ появится, ино перемывъ выв4шивать же (Домострой, 1500–1560);
(44) А путь зимней приходит последней, река
Нарова портитца, сверх леду появилася вода великая (Разрядная книга 1475–1598 гг. Разряды 1512–
1598 гг., 1512–1598);
(45) А будет вести появятца, учнет збиратися
король, или болшие литовские люди и посадцкие
люди, а пойдет, собрався, Полотцку, и тогды бояром и воеводам береженье держати великое к тутошним людем (Записная книга Полоцкого похода,
1562–1563);
(46) Того жъ м4сяца Іюля писали изъ Великого Новагорода... что появилось пов4трее въ Великомъ Нов4город4 въ Шелонской пятин4 Іюля въ
19 день (Отрывок из летописи о временах царя Ивана Васильевича Грозного, 1563–1567).
Широко употребителен глагол появитися и в
значении ‘прибыть куда-л., предстать перед
кем-л.’, ср.:
(47) Надобно бы что доброе-то зд4лат[ь] и с
чем бы появит[ь]ся пред вл[а]д[ы]ку, а то умрем
всяко (Протопоп Аввакум. Житие протопопа Аввакума, им самим написанное, 1672–1675).
Данное значение не относится к начинательным
и не рассматривается в дальнейшем.
Представим особенности сочетаемости
глагола появитися с событийными именами
существительными в таблице 6. В таблицу
помещаются только те существительные, в
сочетании с которыми появитися имеет зна
Science Journal of VolSU. Linguistics. 2022. Vol. 21. No. 6чение ‘начать существовать’ или ‘начать существовать в поле зрения наблюдателя не в
результате перемещения субъекта или наблюдателя’, поскольку в семантике глагола появитися акцентируется начало существования ситуации именно в контексте наблюдателя, и далеко не всегда возможно разделить
употребления, в которых речь идет о возникновении ситуации или объекта, до этого не существовавших, и о начале существования ситуации именно в восприятии наблюдателя, до
этого существовавшей в неявном, скрытом
виде (ср.: появилось поветрие).
Данных, позволяющих судить о сочетаемости глагола появитися в памятниках XVI–
XVII вв., крайне мало: появитися в начинательном значении в этот период употребляется редко. Однако очевидны различия между возникнути и появитися: в среднерусский
период первый употребляется преимущественно в церковнославянской письменности,
второй – в текстах некнижных и относящихся
к гибридному регистру; начинательное значение первый реализует в сочетании с одушев
Таблица 6. Сочетаемость глагола появитися
Table 6. Collocation of the verb pojavitisja
ленными существительными и существительными, выражающими абстрактные сущности,
метонимически отсылающими к деятелю,
стоящему за ними (ереси, возбранения и др.),
второй – преимущественно с существительными, называющими субстанции.
Частотность появитися увеличивается в
XVIII веке. Из таблицы видно, что в семантике
данного глагола содержится сильный перцептивный компонент, поскольку появитися сочетается с существительными, объединенными общим
свойством: они обозначают нечто воспринимаемое, чувствуемое. Помимо предметных существительных и именований объектов природного мира, сюда входят названия субстанций и различных внешних проявлений физических состояний. В отличие от возникнути, часто употребляемого с существительными, обозначающими
абстрактные сущности из ментальной сферы,
глагол появитися тяготел к употреблению с такими абстрактными существительными, которые выражают оценку, осуществляемую субъектом на основе восприятия и наблюдения: признаки, черты, следы, склонность и др.
Червь
Таксономический
класс
Совокупность живых существ
Материальный
предмет
Пространственные
объекты
Объекты природного мира
Объекты вербального характера
Субстанции
Физические состояния и их проявления
Оценки, параметры Порча
XIV–XVII вв.
Хронологический период
XVIII в.
–
Соболи ‘собольи шкуры’
–
Деньжонки, деньги, фраки, монета, каменный
град, дворец, хрустальный мост, башня
Острова
–
Вести
Предметы природы, крысы, насекомые, туча
оводу, дерево, звезда, Марс, раковины, трава
Стишки, стихи, сочинения, наречия, эпиграммы, писание ‘выражение’, книга
Вода, гной, дух, голос, плод Дым, пар, пламя, капельки масла
Поветрие, провал (на спине
лошади), язвы
Корь, язва, пот, слезы, зараза, начало заразы,
болезнь, опухоль, пузырь, карбункул, жилка,
бледность, горячка
Признаки, черты (ненависти), склонность (к
сатире), тщеславие, системы (философии),
школы, следы (оное показывающие)
Житие
Абстрактные сущности
Нефизические состояния
Отрезки времени
События
Процессы /
деятельности
Другое
–
–
–
–
–
–
Удовольствие
–
Убийства, неистовства
Междоусобные войны, мор
Великая течь, щели
Всего 9 9 9 8 1 2 2 Вестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2022. Т. 21. № 6
Глагол контакта настати
Глагол настати в своем архетипическом значении ‘вступить, наступить’ является
глаголом контакта, ср.:
(48) На нов настахомъ неблазньнъ путь (Ирм.
(Амф.), 1250 г., СлРЯ XI–XVII, т. 10, с. 266).
От этого значения развиваются значения
‘стать во главе, вступить на престол’ и ‘напасть, ополчиться против кого-либо’:
(49) Кресомысл после отца на государьство
настал, а от шляхты Премыславовою шапкою коронован (История вкратце о Бохеме, 1650–1675);
(50) И какъ мы учинились у твоего царского
величества в подданстве, и Дадиян настал на нас
горше прежнего (Посольство Елчина, с. 376, 1657 г.,
СлРЯ XI–XVII, т. 10, с. 266).
Однако уже с самого раннего времени (в том
числе в старославянских памятниках) этот
глагол функционирует преимущественно как
начинательный, сохраняя эту специализацию
и в современном русском языке, ср.:
(51) и наста федорова нед4л5 поста (Повесть
временных лет. Ипатьевский список, первая четверть XV в.);
(52) Он понял, что сейчас потеряет ее, что настала эта минута, что сейчас потеряет все близкое
ему, все, что привязывает его к жизни, и он останется один (Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий. Улитка на склоне, 1966–1968).
Представим распределение семантических
типов существительных, сочетающихся с
настати, в виде таблицы (табл. 7). Как видно
из таблицы, существенных изменений в сочетаемости глагола настати в рассматриваемые периоды не наблюдается: этот глагол употребляется преимущественно с существительными, выражающими состояния и
отрезки времени, а также с большим количеством существительных, обозначающих
процессы и деятельности. Именно сочетаемость с последними отличает этот глагол от
современного глагола настать, не употребляющегося с существительными типа ветер,
шторм, дождь, битва и под. Из этой сферы глагол настать был вытеснен глаголом
начаться.
Таблица 7. Сочетаемость глагола настати
Table 7. Collocation of the inchoative verb nastati
Таксономический
класс
Пространственные
объекты
Природные объекты Солнце
Абстрактные сущности
Состояния
Прелести
Хронологический период
XV–XVII вв.
XVIII в.
Всего
Княжение (суздальское и др.), Сибирь, остров
Зимний путь, зимняя дорога, устье,
порог (реки)
Луна
Христианство, вопрос, множество
Оттепелие, тьма, свет, глад, морозы Молчание, перемена, тишина, мода,
жары, непогода, ненастье, погода,
нужда, надежда, страх, состояние,
возраст, воздух, глад, морозы, стужа,
заморозы, теплынь, туман, счастье,
благополучие, зависимость, царство
(перен.), мир, печаль, зло, смешение
Отношения
Отрезки времени
Момент времени
События
Процессы /
деятельности
Божий гнев, ярость
Лето ‘год’, година, год, время, век,
индикт, весна, осень, зима, ночь, вечер, утро, день, час, седмица, понедельник, неделя ‘воскресенье’, месяц,
март, июнь
Праздник, память
–
Жатва, насилование, трижнение,
торжество, война, ветер
–
Год, время, эпоха, век, вечность, месяц, весна, зима, ночь, день, вечер, утро, заря, час, минута, масленица, Великий пост
Праздник, число, полдень, конец, начало, очередь
Беда, горе, несчастье
Ветер, война, размножение, шторм,
гроза, буря, дождь, ливень, обновление, движение, сражение, сеча, битва,
звон, тиранство, помощь, брань 2 31 26 3 Science Journal of VolSU. Linguistics. 2022. Vol. 21. No. 6
Глагол контакта наступити
Глагол наступити имеет архетипическое значение ‘наступить (ногой на что-либо)’.
В древнерусских текстах он не встречается
в начинательном значении, а употребляется
или в своем прямом значении (53), или в переносных значениях ‘посягнуть’, ‘нарушить’ (54)
и ‘напасть (войной)’ (55), в основе которых,
по-видимому, лежит когнитивная метафора
«сверху – сильнее».
(53) На испиду [так!] и василииску наступлю
и поперу льва и змия (Усп.сб., с. 482, XII в., СлРЯ
XI–XVII, т. 10, с. 277);
(54) А кто на се ц4лованье наступить, на того
Богъ и Святая Богородица (Договорная грамота
тверского великого князя Михаила Александровича с Новгородом о мире, 1375);
(55) А все то мене Богъ казнилъ за мое высокоумие, что наступилъ есми на Русь на крестномъ целование (Московский летописный свод, 1479–1492).
В среднерусский период у этого глагола
отмечается значение ‘надвинуться, распространиться по поверхности’, утраченное в современном русском языке. В этом значении
глагол наступити сочетается с событийными существительными. В основе такого семантического развития лежит импликация ‘наступить, встать сверху’ > ‘покрыть некоторую
поверхность’:
(56) Сынове Рустии наступиша поля Коломенския, яко не мощно их никому же презр4ти (Вологодско-Пермская летопись (852–1538 гг.), 1550–1590);
(57) многая бо вода р4чная на лед наступи, и
никакоже по леду никому невозможно поступити
(Летописец начала царства царя и великого князя
Ивана Васильевича, 1553–1555).
В современном русском литературном
языке у глагола наступити не сохранилось и
значение ‘занять какое-либо место вслед за
кем-либо’, то есть ‘сменить кого-либо’:
(58) Обаче сии радостнее суть, егда родят и
дщерей, нежели оныя, иже родят сыны, того ради,
ибо егда султан умрет, старейший его сын наступит на царство, прочих всех братов своих велит подавити (А. Лызлов. Скифская история, 1692).
Начинательное значение глагол наступити
приобретает довольно поздно, по-видимому,
не ранее XVI века. Однако самые ранние примеры все еще можно интерпретировать как
метафорическое употребление наступити в
значении ‘наступить, надвинуться’ или ‘покрыть какое-либо пространство’. Эти употребления наступити в начинательном значении ограничены сочетаниями рассматриваемого глагола с существительными, называющими объемные природные объекты или
субстанции, имеющие диффузную структуру: облак, тьма, вода. В источниках только
начиная с XVII в. появляются существительные, обозначающие состояния (тьма
может рассматриваться и как субстанция, и
как состояние): печальное время, горесть
затруднение.
Представим распределение семантических типов имен существительных, сочетающихся с наступити, в виде таблицы (см. табл. 8).
Как видно из таблицы, глагол наступити в начинательном значении в среднерусский период употреблялся с существительными, обозначающими бесформенные субстанции, которые могут заполнять большое
пространство в результате перемещения по
горизонтали. Примечательно, что это именно такие состояния, которые связаны с чемлибо темным, мрачным, печальным, тягостным, имеющим отрицательную оценку
(тьма, печальное время, горесть, гнев Божий). В XVIII в. рассматриваемый глагол
расширил свои сочетаемостные возможности. Существительные, обозначающие мрачные состояния и отношения преобладают
(отчаяние, болезнь, сумрак, темнота,
мрак, расстройство, рабство, тягость,
опасность, ненастье, голод, старость,
лесть, ложь, притворство), хотя зафиксированы и обозначения других состояний (тишина, свет, мороз, засуха, другая жизнь).
Кроме того, представлены существительные,
обозначающие события, процессы и деятельности (война, ветер, буря, волнение, наводнения, убойство, яд ‘отравление’, измена,
злоключения), для них в целом сочетаемость
с наступити нехарактерна, однако не исключена. Заметим, что эти существительные также выражают отрицательную оценку.
С типологической точки зрения к глаголу наступить весьма близок глагол надвинуться, который также сочетается с большинВестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2022. Т. 21. № 6
Таблица 8. Сочетаемость начинательного глагола наступити
Table 8. Collocation of the inchoative verb nastupiti
Таксономический
класс
XV–XVII вв.
XVIII в.
Хронологический период
Всего
–
Материальный
объект
Пространственные
объекты
Природные объекты Облак, туча с дождем, рой
Вода, руда ‘болотная ржавСубстанции
чина’
Печальное время, тьма,
затруднение, горесть
Состояния
–
Отношения
Качества
Отрезки времени
Гнев Божий
Ночь
–
–
Момент времени
События
Процессы /
деятельности
Убойство, яд ‘отравление’,
измена
Война
Палаты светлые
Черемисские селения, два порога, два волока,
зимний путь
Туман
–
Отчаяние, состояние, болезнь, погода, распутица, сумрак, темнота, тишина, свет, мрак,
расстройство, рабство, тягость, опасность,
ненастье, мороз, засуха, другая жизнь, голод,
старость, варварство
Лесть, ложь, притворство
Мужеская крепость
Ночь, день, вечер, утренник, время, век, год,
индикт, весна, зима, лето, осень, май, октябрь, апрель, месяц, минута, великий пост,
пора, обстоятельства, май
Час, полночь, полдень, мгновение, срок, праздник Пасхи, развязка
Злоключения
Война, ветер, буря, волнение, наводнения, закисание 4 3 4 21 4 ством из приведенных выше существительных, обозначающих состояния, однако образность, связанная с идеей перемещения, в употреблениях этого глагола еще сохраняется,
поскольку он, например, не сочетается с существительными, выражающими состояния,
воспринимаемые как нечто положительное
(*надвинулся свет, *надвинулась радость).
В современном русском языке наступить широко употребляется с названиями
отрезков времени. Однако первоначально глагол наступити сочетался только с существительным ночь, которое ассоциативно весьма
близко существительному тьма и также может пониматься не только как отрезок времени, но и как состояние. Далее метонимически наступити распространяется на другие обозначения отрезков времени, в том числе
точечных моментов (например, мгновение).
Глаголы наступити и настати имеют
схожую сочетаемость, однако наступити и
в XVIII в. все еще сохраняет некоторую избирательность и сочетается чаще именно с
существительными, связанными с отрицательной оценкой.
Выводы
Исследование позволяет реконструировать систему начинательных глаголов и ее
эволюцию в истории русского языка. Ниже
приведена карта перестройки системы начинательных глаголов (см. рисунок).
В древне- и среднерусский период центральное место занимали глаголы с корнем
-чьн- и глагол настати. Сочетаемость глаголов с корнем -чьн- была весьма широкой:
они употреблялись как с существительными,
обозначающими процессы и деятельности,
так и с предметными именами, существительными, называющими человека, названиями состояний и событий в узуальном контексте. Для глагола начатися значимой
была семантика длительности (длительный
процесс или деятельность, длительная серия
повторяющихся событий, длительное существование определенного класса явлений или
сущностей). Глаголы с корнем -чьн- сочетались с существительными, обозначающими
не только темпоральные ситуации, но и не
протяженные во времени сущности. Глагол
Science Journal of VolSU. Linguistics. 2022. Vol. 21. No. 6
Древнерусский
Среднерусский
Современный русский
възникнути (ц.-сл.)
возникнути (ц.-сл.)
початися
зачатися
начатися
настати
появитися
початися
зачатися
начатися
наступити
настати
возникнуть
появиться
начаться
наступить
настать
Семантическая перестройка системы начинательных глаголов
Semantic restructuring of the system of inchoative verbs
настати использовался для маркирования
конкретного момента наступления новой ситуации. Глагол возникнути употреблялся
редко и только в церковнославянских памятниках вплоть до XVIII в. первоначально преимущественно с одушевленными или другими существительными, обозначавшими
объекты реальной действительности, которые категоризируются как поднимающиеся
(двигающиеся снизу вверх), затем расширил
свои сочетаемостные возможности, о чем
свидетельствует его употребление с существительными, обозначающими абстрактные
ментальные сущности, не имеющие темпоральной характеристики.
В среднерусский период у глагола настати формируется конкурент – глагол контакта наступити, который сначала сочетается с существительными, обозначающими
субстанции, которые могут заполнять большое пространство, перемещаясь по горизонтали, а затем – уже в XVIII в. – расширяет
сочетаемость, употребляясь с существительными, обозначающими состояния и отрезки
времени и связанными с отрицательной оценкой. При этом постепенно сокращается сфера употребления глагола настати.
В этот же период начинает употребляться глагол появитися, который, имея в семантике перцептивный семантический компонент,
сочетается преимущественно с существительными, обозначающими наблюдаемые и
воспринимаемые органами чувств явления или
признаки этих явлений.
Глагол начатися постепенно вытесняет
другие глаголы с корнем -чьн-, одновременно
специализируясь на выражении темпоральных
ситуаций (процессов и деятельности с ярко
выраженной начальной фазой развития), при
этом средством выражения гомогенных ситуаций, не имеющих такой фазы (например,
состояния), становится глагол наступити.
Таким образом, сочетаемость начинательных глаголов в текстах древне- и среднерусского периодов отражает представления
о том, что начинаться могла любая ситуация,
необязательно разворачивающаяся во времени. В текстах XVIII в. обнаруживается категоризация уже нескольких типов ситуаций,
выраженных разными начинательными глаголами: ситуации, разворачивающиеся во времени и членящиеся на фазы (начаться); ситуации, не членящиеся на фазы и разворачивающиеся во времени, – состояния, отрезки
времени (наступить); появление абстрактных ментальных сущностей (возникнуть); появление сущностей, воспринимаемых органами чувств (появиться).
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Исследование выполнено при финансовой
поддержке РНФ, проект 20-18-00206 «Дистрибутивно-квантитативный анализ семантических изменений на основе больших диахронических корпусов».
The study is given a financial support by The
Russian Science Foundation, the research project
no. 20-18-00206 entitled “Distributional-quantitative
analysis of semantic changes based on large
diachronic text corpora”.
2 Глаголы вчатися, всчатися и учатися не
рассматриваются, поскольку представлены в памятниках письменности единичными примерами.
3 Примеры из НКРЯ приводятся в той орфографии, в которой они представлены в корпусе, примеры из «Словаря русского языка XI–XVII вв.» и из
других источников даются в упрощенной графике.Вестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2022. Т. 21. № 6
Тексты, цитируемые по НКРЯ и историческим словарям, в списке источников не указываются.
4 О соотношении частотности начать и
стать в современном русском языке см. также
[Молдован, 2010, с. 5].
5 Фазовые глаголы не ограничены маркированием только начальной фазы, они могут также
обозначать срединную и финальную фазы (подробно см.: [Храковский, 2001; Engerer, 2014]).
6 О семантике слов с корнем -кон- и -ч5-/-чьн/-чин- в старославянской и церковнославянской
письменности см.: [Матвеенко, 2002].
| Напиши аннотацию по статье |
www.volsu.ru
ГЛАВНАЯ ТЕМА НОМЕРА
DOI: https://doi.org/10.15688/jvolsu2.2022.6.5
UDC 811.161.1’04
LBC 81.411.2-03
Submitted: 18.05.2022
Accepted: 19.09.2022
SEMANTICS OF INCEPTION: A CORPUS-BASED RESEARCH
OF INCHOATIVE VERBS IN THE HISTORY OF THE RUSSIAN LANGUAGE 1
Yana A. Penkova
Vinogradov Russian Language Institute of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia
Abstract. The paper discusses the problem of semantic evolution of the language units. It focuses on the
semantics and collocation of the inchoative verbs: nachatisja, pochatisja, zachatisja, nastati, nastupiti, vozniknuti,
pojavitisja in the Middle Russian writing. The research is based on the historical modules of the Russian National
Corpus, historical dictionaries and card indices of the Dictionary of the Russian Language of the 11th – 17th centuries.
The primary parameter for comparing inchoative verbs is the taxonomic class of a noun used as the main participant
in the situation. The author argues that, in earlier period, the main inchoative verbs were verbs with the root -chn- and
the verb nastati; their collocation was much wider than in contemporary Russian (they could collocate with almost
any class of a noun). The high-code verb vozniknuti co-occurred with nouns that categorize such types of objects
that can “rise”, i.e., appear moving from bottom to top. On the contrary, the verb nastupiti co-occurred with nouns
denoting entities and phenomena, which cover a large space and move horizontally. The verb pojavitisja collocated
with the nouns of various phenomena, which can be perceived by senses. The verbs nastupiti, pojavitisja, vozniknuti
are noted to have expanded their collocation gradually, taking over some meanings of the verbs nachatisja and
nastati, which tended to narrow their collocation. Other verbs with the root -chn- ceased to be used.
Key words: inchoative verbs, collocation, taxonomic class, semantics, historical lexicology, Middle Russian,
Russian language.
Citation. Penkova Ya.A. Semantics of Inception: A Corpus-Based Research of Inchoative Verbs in the History
of the Russian Language. Vestnik Volgogradskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya 2. Yazykoznanie [Science
Journal of Volgograd State University. Linguistics], 2022, vol. 21, no. 6, pp. 57-75. (in Russian). DOI: https://
doi.org/10.15688/jvolsu2.2022.6.5
УДК 811.161.1’04
ББК 81.411.2-03
Дата поступления статьи: 18.05.2022
Дата принятия статьи: 19.09.2022
СЕМАНТИКА НАЧАЛА:
КОРПУСНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ГЛАГОЛОВ НАЧИНАТЕЛЬНОЙ СЕМАНТИКИ
В ИСТОРИИ РУССКОГО ЯЗЫКА 1
Яна Андреевна Пенькова
Институт русского языка им. В.В. Виноградова РАН, г. Москва, Россия
Аннотация. Статья посвящена проблеме семантической эволюции языковых единиц. В работе описаны семантика и сочетаемость начинательных глаголов начатися, початися, зачатися, настати, наступити, возникнути, появитися в динамическом аспекте. Работа выполнена на материале исторических
модулей Национального корпуса русского языка, исторических словарей и картотеки «Словаря русского
языка XI–XVII веков». Параметром для сопоставления начинательных глаголов служит таксономический
класс событийного имени существительного, называющего основного участника ситуации. В результате
проведенного исследования установлено, что в среднерусский период доминировали начинательные глаголы с корнем -чьн- и глагол настати, они обладали широкой сочетаемостью, употребляясь с существительными большого количества таксономических классов. Церковнославянский глагол возникнути использовался с событийными существительными, которые категоризируют движение по вертикали снизу
вверх, а глагол наступити – с событийными существительными, обозначавшими сущности и явления,
Science Journal of VolSU. Linguistics. 2022. Vol. 21. No. 620,
.
.
А
Я
а
в
о
к
ь
н
е
П
заполняющие большое пространство и перемещающиеся по горизонтали. Глагол появитися сочетался с
существительными, называвшими явления, которые воспринимаются различными органами чувств. Показано, что в XVIII в. глаголы наступити, появитися, возникнути постепенно расширяли сочетаемость,
перенимая часть значений, свойственных глаголам начатися и настати, сочетаемость которых сужалась.
Другие глаголы с корнем -чьн- выходят из употребления.
|
семантико синтаксическая классификации наречие в крымскотатарском языке. Ключевые слова: крымскотатарский язык, тюркские языки, определительные и обсто
ятельственные наречия.
Среди проблем, возникающих при изучении наречий любого языка, важное место
занимает классификация. Наречия можно классифицировать поразному. При традиционной
классификации наречий обращают внимание на общность формы, на происхождение,
значение, звучание, состав, на синтаксическую функцию и многое другое.
Изучению наречия были посвящены работы западноевропейских учёных, например,
Р. Морриса, Г. Суита, О. Эмирсона и др. Они выдвигали морфологическую классификацию
наречий с исторической точки зрения и пытались отразить связь наречий с другими частями
речи.
Впервые системное описание наречий как части речи в русском языкознании мы видим
в работах академика В. В. Виноградова и профессора Е. М. ГалкинойФедорук [3; 4].
Изучение наречий в крымскотатарском языке начинается с начала XX века в ара
бографичной грамматике М. Абдулькадыра «Къаваиди лисан тюркий» [1], в грамматике
А. Н. Самойловича «Опыт краткой крымскотатарской грамматики» [10], в арабографичной
грамматике Ш. Бекторе «Татарджа сарф, нахв [2], в работах Бекира Чобанзаде «Къырымтатар
ильмий сарфы» [11], Э. А. Къуртмоллаева «Татар тилининъ грамматикасы» [7].
Цель статьи – провести семантикосинтаксическую классификацию наречий в
крымскотатарском языке.
Соотношения предметов и явлений в пространстве и времени осуществляется в
различных действиях. Наличие любого действия всегда предполагает наличие субъекта и
объекта действия. Соотношения между субъектами и объектами, выступающие в форме
различных действий, бывают связаны с количественными и качественными показателями.
В языке выразителями этих качественных и количественных соотношений между
предметамиявлениями и действиями являются наречия. Как определители действия
качества наречия указывают на обстоятельства, при которых оно протекает: на время,
место, способ, причину и цель его протекания. Количественная характеристика действия
заключается в определении меры действия, его границ.
Учитывая имеющийся опыт и основываясь на особенности рассматриваемых явлений в
крымскотатарском языке считаем необходимым при объединении наречий в группы
1 Аджимамбетова Гульнара Шаибовна, к. ф. н., доц. кафедры крымскотатарского и турецкого
языкознания ГБОУВО РК КИПУ (Симферополь).
Языкознание / Тильшынаслыкъ
придерживаться следующих критериев классификации: 1) классификация наречий по
значению; 2) классификация наречий по морфематическому составу; 3) классификация
наречий по способу образования; 4) классификация наречий по синтаксическим функциям;
5) классификация наречий по степени сравнения; Рассмотрим семантическую
классификацию наречий.
Выдвинутое уже в самом начале Х1Х века деление наречий на два основных грамматико
синтаксических разряда: а) качественных (или определительных), определяющих качество
действия, свойства б) обстоятельственных, указывающих на различные обстоятельства,
при которых совершается действие – получило новое обоснование, углубление и
дальнейшее развитие. Классификация наречий по семантическому признаку связывается
с установлением синтаксических функций каждого семантического разряда наречий.
Вместе с тем устанавливается связь между семантикосинтаксической и морфологической
классификацией наречий.
В работе «Общая грамматика тюркскотатарского языков» КаземБек [6] по значению
прилагательныенаречия делит на 6 групп: наречия времени, места, качества, количества,
отрицания и утвердительные. Наречия, образованные от имён существительных, автор
делит на: наречия времени, места, вопросительные, сомнения и утвердительные.
С. Б. Ястремский в «Грамматике якутского языка» [12] не уделяет внимания семантической
классификации и ограничивается списком отдельных наречий.
Н. К. Дмитриев в «Грамматике кумыкского языка» наречия по значению делит на: наречия
времени, места, образа действия, наречия степени, наречия утверждения или отрицания
[5, с. 92]. В другой своей работе «Наречие в татарском и русском языках» Н. К. Дмитриев
совершенно подругому ставит вопрос о разработке проблем отнесения слов к той или
иной категории в тюркской системе говоря о том, что в содержание наречия входит некое
понятие абстрактности, отвлечённости. Таким образом, наречие у Н. К. Дмитриева является
определённым коэффициентом действия (глагола) или же признака (прилагательного).
В «Грамматике гагаузского языка» Л. А. Покровская даёт подробную классификацию.
Она делит адвербы на 6 групп, каждая из которых подразделяется ещё на несколько групп:
наречия образа действия; наречия направления и места; наречия времени; наречия
количества меры и степени; наречия причины и цели; наречия вар ‘есть‘ и юк ‘нет‘.
Автор отмечает, что «Несмотря на следы именного происхождения слов вар и юк они
уже не являются полноценными именами, т.к. не могут принимать аффиксы множественного
числа, принадлежности, падежей. Поэтому стоят ближе всего к наречиям» [9, с. 261]. Нам
кажется, что подразделённые автором на мелкие группы наречия вполне можно было бы
отнести к обстоятельственным наречиям, учитывая их синтаксические функции в
предложении.
А. Н. Самойлович в работе «Опыт краткой крымскотатарской грамматики» [10] отмечает,
что категория наречий очень слабо развита и отличается неустойчивостью. В работе
показаны образования наречий. По значению наречия не разделены на группы, а
перечисляются в общем списке под названием «Главнейшие наречия». Э. А. Къуртмоллаев
же в «Татар тилининъ грамматикасы» [7], вышедшей уже в 1940 году наречия делит на
четыре группы: наречия места, наречия времени, наречия образа действия, конечный пункт
совершения действия.
Автор пособия «Крымтатарский язык» [8, с. 139] А. М. Меметов подробно описывает
категорию наречия, выделяя семь лексических групп наречий: наречия образа и способа
действия, наречия количества и меры, наречия усиления и ослабления качества, наречия
времени, наречия пространства, наречия причины, наречия цели.
Семантическая классификация наречий очень разветвлена. Мы принимаем основную
классификацию – определительные и обстоятельственные, и уже внутри этих групп укажем
на возможные семантические подгруппы.
Определительные наречия. Под определительными наречиями мы понимаем такие,
которые отражают внутреннюю сторону развития действия или проявления признака.
Вопросы крымскотатарской филологии, истории и культуры
В крымскотатарском языке выделяем две подгруппы определительных наречий: наречия
образа или способа действия (наречия качества) и наречия количества.
Наречия образа или способа действия выражают способ, манеру, степень, интенсивность,
образ действия, которые передаются глаголом, вступающие с ним в определительное
словосочетание. Сюда входят наречия, отражающие качественную сторону процесса или
признака, не зависимо от того, от какой части речи они образованы. В предложении наречия
образа действия могут обозначать самые различные оттенки действия. В связи с этим
у наречий образа или способа действия можно выделить несколько оттенков:
1. наречия, выражающие образ совершения действия: токътамаздан ‘бесперерывно‘,
яваш ‘медленно‘, эсен-аман ‘благополучно‘, къолайлыкънен ‘с лёгкостью‘, эпкинликнен
‘с силой‘, апансыздан ‘внезапно‘, бекленильмезден ‘неожиданно‘, явашчыкътан
‘осторожно‘, сабырсызлыкъле ‘терпеливо‘ и др.
2. наречия образа действия с оттенком, выражающим качество действия. Они показывают
как или каким образом совершается действие, и примыкают к глаголу, прилагательному,
причастию и деепричастию: яхшы ‘хорошо‘, ярамай ‘плохо‘, енгиль ‘легко‘, ифадели
‘выразительно‘ и др.
3. наречия образа действия с оттенком, выражающим уподобление, сравнение данного
действия с предыдущим, с другим. В крымскотатарском языке данные наречия образуются
при помощи аффикса -джа / -дже, -ча / -че, -джасына / -джесине: янъыджа ‘поновому‘,
башкъаджа
‘по
человечески‘, бойлежне ‘вот так, бойлежнесине. В речи встречается аффикс -жн /
-жне(сине): авлежне ‘вот так.
‘по мусульмански‘, инсанджасына
‘подругому‘, мусульманджа
4. наречия образа действия с временным оттенком, выражающим интенсивность,
мгновенность совершения действия. Они указывают на высокую степень качества или
интенсивности действия в достаточной степени, в полном объёме, чалт ‘быстро‘, тез
‘быстро‘, тезден ‘скоро‘, аджеле ‘быстро‘, бир кереден ‘сразу‘.
Также они указывают на ослабление степени качества или слабую интенсивность
действия: аз ‘мало‘, азчыкъ ‘мало‘, бираз ‘немного‘, яваш ‘медленно‘, кимерде бир
‘иногда‘, ‘текаран ‘немного‘, сийрек-сепелек ‘редко‘.
5. наречия образа действия с оттенком, выражающим манеру, способ, форму совершения
действия: анда-мында ‘тудасюда‘, яланаякъ ‘босиком‘, ялынбаш ‘без головного убора‘,
зорнен ‘с трудом‘, шай ‘так‘, серт-серт ‘злобно‘.
6. наречия образа действия с оттенком, выражающим физическое состояние: сессиз
‘беззвучно’, такъатсыз ’бессильно’.
7. наречия образа действия, выражающие действие, выполненное группой лиц: бирге
‘вместе‘, бирликте ‘все вместе‘, джумлеси ‘все вместе‘, берабер ‘вместе‘.
8. наречия образа действия с оттенком, выражающим психическое состояние человека:
джан-юректен ‘от всей души‘, ачувнен ‘со злостью‘, нефретнен ‘с ненавистью‘,
эпкинликнен ‘порывисто‘, иддетнен ‘гневно‘, сабырсызджа ‘нетерпеливо‘.
Итак, в крымскотатарском языке наречия образа или способа действия выражают
манеру, способ, степень, интенсивность, образ действия. В предложении обозначают
различные оттенки действия.
Количественные наречия выражают количественную характеристику действия,
свойства, состояния, указывая на интенсивность действия и состояния или степень качества
и признака, определённую протяжённость, размеры действия в абстрагированном виде.
Количественные наречия делятся на группы:
1. наречия, выражающие меру и величину действия: чокъ ‘много‘, аз ‘мало‘, азчыкъ
‘немного‘, бираз ‘немного‘, аз бучукъ ‘немножко‘, бир парча ‘немного‘, бир дирем ‘немного‘,
баягъы ‘много‘.
2. наречия, выражающие действие в полном объёме: бутюнлей ‘полностью‘, толу ‘до
верха‘, рыкъма-рыкъ ‘до отказа‘, толусы ‘полностью‘.
Языкознание / Тильшынаслыкъ
3. наречия, выражающие повтор действия: янъыдан ‘снова‘, кене ‘снова‘, къайтабаштан
‘снова, заново‘, бир даа ‘ещё раз‘, бир къач кере ‘несколько раз‘:
Обстоятельственные наречия указывают на различные внешние временные,
причинные, целевые, пространственные обстоятельства, при которых происходит действие
или проявляется признак. По своим семантическим признакам обстоятельственные наречия
в крымскотатарском языке подразделяются на такие подгруппы: наречия времени, наречия
места, наречия причины, наречия цели.
Наречия времени выражают общее абстрактное значение времени. Наречия времени
иногда несколько конкретизируют значение времени совершения действия. Эта группа
наречий обозначает времена суток, года, момент совершения действия, т.е. срок, в течение
которого начинается, протекает или завершается действие. Учитывая эти значения наречия
времени можно разделить на следующие группы:
1. наречия, указывающие на соотнесённость действия с моментом речи: бугунъ
‘сегодня‘, бу арада ‘в это время‘, шимди ‘сейчас‘, бу сефер ‘в этот раз‘,
2. наречия, указывающие на соотнесённость действия с определённым моментом
времени: куньдюз ‘днём‘, акъшам ‘вечером‘, саба ‘утром‘, эртен ‘утром‘, сабалайын
‘утречком‘, гедже ‘ночью‘, танъ аткъанда ‘на рассвете‘.
3. наречия указывающие, что данное действие или состояние наступит после другого
действия: ярын ‘завтра‘, сонъ ‘потом‘, келеджекте ‘вскоре‘, тезден ‘вскоре‘, бираздан
‘вскоре‘, илериде ‘в будущем‘.
4. наречия выражающие предшествование данного действия или состояния другому
действию: тюневин ‘вчера‘, эвель ‘раньше‘, башталары ‘раньше‘, бир вакъытлары,
бир заманлары ‘когдато‘, эвель-эзель ‘давно‘, былтыр ‘в прошлом году‘, якъында
‘недавно‘.
5. наречия, указывающие на продолжительность действия или состояния: бутюн кунь
‘целый день‘, кунь-куньге ‘изо дня в день‘, йылларнен ‘годами‘, гедже-куньдюз ‘днём и
ночью‘, кунь бою ‘весь день‘, эр кунь ‘каждый день‘.
6. наречия подчёркивающие быстроту совершения действия: тез вакъыт ичинде ‘в
скором времени‘, тез арада ‘в быстром времени, скоро‘, деръал ‘тотчас‘, тесадюфен
‘внезапно‘, бирден ‘сразу‘, апансыздан ‘вдруг‘:
7. наречия, указывающие на завершённость действия: энди ‘уже‘
8. наречия, выражающие частотность действия или менее частую повторность: вакъытвакъыт ‘время от времени‘, сыкъ-сыкъ ‘часто‘, тосат-тосат ‘временами‘, кимерде
‘иногда‘, сийрек ‘изредка‘, и др.
9. наречия, выражающие действия, которые не смогут произойти никогда: ич ‘вовсе‘, ич
бир вакъыт ‘никогда‘.
Наречия места выражают различные пространственные значения, указывают на место
совершения действия, которое передаётся глаголом или указывают направление действия.
Некоторые наречия употребляются и в том, и в другом значении в зависимости от содержания
предложения и значения глагола. При глаголах движения употребляются наречия,
указывающие на направление действия. Наречия места передают обобщённое название
пространственного отрезка. Поэтому этот разряд можно назвать наречиями пространства,
так как он включает в себя не только место, где происходят какиелибо события, но и
направление. Исходя из этого, можно выделить несколько групп наречий места:
1. наречия, выражающие место совершения действия: узакъта ‘вдали‘, тюбде ‘внизу‘,
анда ‘там‘, мында ‘здесь‘, къаршысында ‘напротив‘, ичериде ‘внутри‘.
2. наречия, выражающие неопределённое место совершения действия: анда-мында
‘тудасюда‘, къайдадыр ‘гдето‘, бир ерден ‘откудато‘, ким биле къайда ‘кудато‘, о якъбу якъ ‘тудасюда‘ .
3. наречие, выражающие действие, исходящее от определённого места: бу ерден
‘отсюда‘, андан ‘оттуда‘, мындан ‘отсюда‘, якъындан ‘с близкого места‘, арттан ‘сзади‘,
огден ‘спереди‘, тёпеден ‘сверху‘, теренден ‘изнутри‘.
Вопросы крымскотатарской филологии, истории и культуры
‘вперёд‘, арткъа ‘назад‘, анда ‘туда‘, артына ‘назад‘.Наречия причины обозначают основную причину, в силу которых протекает или
совершается действие. Эта группа наречий находится в процессе становления и является
самой молодой. По количеству их гораздо меньше, чем наречий остальных семантических
групп. Эта категория мысли выражается чаще описательно, судя поэтому можно
предположить, что она появилась вообще позже других. Большая часть наречий причины
имеет просторечный характер и ярко выраженную негативную окраску, поэтому их сфера
употребления – разговорная речь. Обычно её представители являются производными и
лексикализованными формами имён существительных в исходном падеже: чаре-сиз-ликтен ‘изза безвыходности, медар-сыз-лыкъ-тан ‘изза бессилия‘, гъайры ихтиярий
тарзда
‘несознательно‘,
ойланмастан ‘необдуманно‘.
‘вынужденно‘, анъсызлыкътан
‘невольно‘, меджбурен
Наречия цели. Эта группа наречий выражает целесообразность и нецелесообразность
совершаемого действия, намерение, конечный пункт действия, обозначаемое глаголом, с
которым они сочетаются: аселет ‘специально, махсус ‘специально‘, пахыл киби ‘назло‘,
борчкъа ‘взаймы‘, мытлакъа ‘обязательно‘, нафиле ‘зря‘, энъкъастан ‘нарочно‘.
Итак, из рассмотренного материала по значению наречия в крымскотатарском языке
можно разделить на качественные (определительные) и обстоятельственные.
Использованная литература:
1. Абдулькадир М. Къаваиди лисани тюркий. – Бахчисарай: Терджиман, 1914. – 69 с.
2. Бекторе Ш. Татарджа сарф, нахв. – Тотайкой: Татар окъув ишлери, 1923. – 113 с.
3. Виноградов В. Русский язык. – 3е изд. испр. – М.: Высшая школа, 1986. – 639 с.
4. ГалкинаФедорук Е. Наречие в современном русском языке. – М.: Учпедгиз, 1939. –
138 с.
5. Дмитриев Н. Грамматика кумыкского языка. – М.Л.: Изд. АН ССР, 1940. – 205 с.
6. КаземБек А. Общая грамматика турецкотатарского языка. – 2е изд. – Казань:
Издво дух. учеб. упр., 1846. – 457 с.
7. Къуртмоллаев Э. Татар тилининъ грамматикасы. – 1 къысым. Фонетика ве морфоло
гия. – Акъм.: Кърым АССР девлет нешр., 1940. – 212 с.
8. Меметов А., Мусаев К. Крымтатарский язык: В 2х ч. – Ч. 2: Морфология. – Симф.:
Учебнопедагогическое издательство, 2003.– 288 с.
9. Покровская Л. Грамматика гагаузского языка. Фонетика и морфология. – М.: Наука,
1964. – 298 с.
10. Самойлович А. Опыт краткой крымскотатарской грамматики. – Петроград: Репринт
издво, 1916. – 104 с.
11. Чобанзаде Б. Къырымтатар ильмий сарфы. – Акъм.: Къырымдевнешр, 1925. –
187 с.
12. Ястремский С. Грамматика якутского языка. – М., 1938. – 228 с.
Adjimambetova Gulnara Shaibovna
The semantic-syntactic classification of adverbs in Crimean Tatar language
Abstract. The article presents a semantic-syntactic classification of adverbs in the Crimean Tatar
language. The classifications in other Turkic languages are analyzed. We consider definitional and
adverbial units.
Keywords: Crimean Tatar language, Turkic languages, attributive and adverbial adverbs.
Языкознание / Тильшынаслыкъ | Напиши аннотацию по статье | 25
УДК: 81 1. 512. 145
Аджимамбетова Гульнара Шаибовна1,
E_mail: edrudem@mail.ru
Семантико-синтаксическая
классификация наречий
в крымскотатарском языке
Аннотация. В статье проводится семантико-синтаксическая классификация наречий в крымскотатарском языке.
Рассматриваются качественные (или определительные)
наречия, определяющие качество действия, свойства; и
обстоятельственные адвербиальные единицы, указывающие
на различные обстоятельства, при которых совершается действие. Также в работе анализируются классификации в других тюркских языках.
|
сетевые ресурсы в технологии перевода. Ключевые слова: лингвистические технологии, многоязычные лексикографические ресур
сы, банк терминов, средства лингвистической поддержки перевода.
WEB RESOURCES IN TRANSLATION TECHNOLOGY
L. N. Beliaeva
Herzen State Pedagogical University of Russia, 48, Moika emb., Saint Petersburg, Russian Federation
The paper considers the potential of Web resources to be used by various language workers in their
practice and studies. Web resources help to support and ensure efficiency, accuracy and correctness
of the language worker’s results. Main features of the modern multilingual terminological databases,
parallel and comparable corpora for terms extraction and translation are under special consideration.
Terminological Database EuroTermBank is considered a model for multilingual Web resource, to provide for terminological and lexicographic support for translation of documents in various knowledge
domain. Methods of terms extraction from monolingual texts in global English and Russian languages
are discussed. Refs 24.
Keywords: linguistic technologies, multilingual lexicographic resources, term bank, tools for
linguistic support of translation.
Современный уровень развития лингвистических технологий определяет необходимость уточнения места и функций технического перевода и самого технического переводчика в особой технологической цепочке, включающей системы машинного перевода, комплекс автоматизированных словарей, предметно ориентированный корпус текстов, комплекс прикладных программ. Соответственно, необходимо
определить, каковы функции переводчика и терминолога в новой структуре.
В эпоху развития информационных технологий именно деятельность переводчика является основой извлечения и дальнейшего анализа информации. В такой
ситуации особую важность приобретают быстрота выполнения и высокое качество перевода, поскольку перевод, выполненный поздно или некорректно, может
привести к критическим последствиям (в сейсмозащите, атомной энергетике, медицине и других областях высокого риска). При современном антропоцентрическом
подходе язык научных текстов, объект деятельности переводчика, может рассматриваться как особый функциональный язык, разновидность общелитературного
© Санкт-Петербургский государственный университет, 2016
DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.404 (специальных) целей. В отличие от большинства искусственных систем переработки, хранения и передачи информации язык представляет собой открытую динамическую неравновесную метасистему [Пиотровский].
Текст можно рассматривать как результат решения задачи передачи информации и источник (отправную точку) ее извлечения. Соответственно, одним из основных компонентов информационной составляющей специального текста [Герд], т. е.
той информации, которую реципиент при определенных условиях и уровне специальных знаний извлекает из текста, является денотативный компонент, связанный
с особенностями номинации описываемых в тексте объектов. При включении процесса перевода в систему обработки информации первый этап выявления номинируемых объектов и анализа способов их номинации является задачей терминолога,
который выделяет термины в структуре текста и определяет их перевод в рамках
конкретного языка для специальных целей (ЯСЦ). В ситуации перевода возможность извлечения информации из научного текста определяется для читателя корректностью передачи терминов — имен объектов. При этом адекватность восприятия текста на лексическом уровне определяется насыщенностью текста именными
единицами, степенью компрессии и/или развернутостью номинации объектов.
Резкое изменение ситуации в науке и технике, возникновение новых направлений исследования и, что еще важнее, новых областей знаний приводит сегодня к драматическому отставанию специализированных лингвистических ресурсов, которые необходимы для поддержания исследований и практической работы
любого специалиста в области лингвистики и перевода (лингвиста, терминолога,
переводчика, лексикографа, составителя технической документации, специалиста
в области преподавания языка и т. д.). Эти ресурсы, главным образом сетевые, не
только хранятся, но и размечаются в соответствии со стандартом ISO TC 37, разработанным Международной организацией по стандартизации (см., например,
проект CLARIN) [Broeder]. В то же время доступные специализированные ресурсы
типа универсальных корпусов текстов, грамматик, бумажных словарей или словарей различных автоматизированных систем и систем обработки информации,
к сожалению, в своем большинстве не соответствуют ни современному уровню
науки и техники, ни основным направлениям развития областей знаний. Эта ситуация определяется не только естественным отставанием таких ресурсов, связанным с необходимостью постоянного терминологического анализа современных
текстов, но и с традиционным подходом к созданию и ведению словарей прежде
всего на основе уже опубликованных источников и только затем на результатах
анализа реальных переведенных текстов. Поскольку именно сетевые терминологические ресурсы являются наиболее используемой переводчиками информацией
[Vasiljevs], последующий анализ будет основан на лингвистических технологиях,
необходимых для их создания, ведения и поддержания.
Современные инструментальные средства для специалиста, работающего
с естественным языком (language worker), представляют собой не просто постоянно
развивающиеся информационные технологии (ИТ), но основанные на этих технологиях лингвистические ресурсы, ориентированные как на хранение необходимой
информации (лексикографической, экспертной, корпусной), так и на системы обработки информации и машинного перевода.Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4
ных словарей (как бумажных, так и электронных) предполагает проведение предварительной терминологической работы для отбора и описания терминологии на
разных языках, осуществление гармонизации этих описаний и согласование терминологических систем разных языков. Однако в области практической лексикографической работы, т. е. в области создания и ведения пользовательских переводных словарей, что является естественной составляющей профессиональной
компетентности специалиста, работающего в сфере перевода, ситуация остается
сложной: в различных областях знаний и переводчиками, и специалистами создается огромное количество глоссариев, которые никак не соотносятся друг с другом,
и в качестве терминов в них используются словосочетания самой разной длины
и структуры.
В процессе работы над переводным словарем принято различать несколько
этапов, основными из которых являются:
• создание списка пар терминов конкретной предметной области или подобласти (извлечение терминов из параллельных или сопоставимых текстов,
их верификация и описание),
• упорядочение пар терминов относительно исследуемого терминополя (си
стематизация и анализ терминосистемы),
• нормализация пар терминов относительно языка перевода (выбор и ут
верждение нормативных терминов, унификация, оптимизация),
• кодификация терминосистемы (оформление в виде нормативного словаря,
стандартизация и рекомендация терминологии),
• гармонизация терминологии или межязыковое упорядочение [Гринев-Гри
невич, с. 19].
Унификация терминов и терминосистем является одним из основных направлений прикладного терминоведения, задачей которого является стандартизация,
упорядочение и гармонизация терминологий на различных уровнях описания
и фиксации [Лейчик].
Гармонизация терминологии в представленной выше иерархии выполнения
лексикографической работы представляет собой заключительную фазу исследования, однако при создании переводного словаря и при опоре на информационные
технологии в области использования корпусов текстов этот этап должен реализоваться одновременно с нормализацией. В то же время различие терминосистем
разных языков, в частности исходного языка и языка перевода, определяет необходимость установления и изучения именно пар терминов вида исходный термин —
переводной эквивалент, что позволяет выявить расхождения в терминополе и терминосистемах соответствующей предметной области. Установление таких расхождений и определяет дальнейшее упорядочивание, стандартизацию и унификацию
терминологий разных языков, гармонизацию терминосистем этих языков, что,
в свою очередь, обеспечивает решение проблем перевода терминов и эффективность межъязыковой коммуникации [Беляева и др., 2014].
При этом под термином понимается лексическая единица языка для специальных целей, обозначающая общее — конкретное или абстрактное — понятие теории
специальной области знаний или деятельности [Шелов]. Вопрос о соотношении
терминов, терминоидов, профессионализмов, жаргонизмов, имен собственных,
Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 создании специализированного переводного словаря может не рассматриваться.
Дело в том, что, независимо от класса лексической единицы, она должна включаться в переводной словарь, если обладает устойчивостью и достаточно высокой частотой в конкретном языке для специальных целей.
В реальном тексте могут встретиться номинации, характерные для конкретной
организации, их значения, как правило, не фиксируются словарями [Кит, с. 150]
и представляют особую проблему для адекватного перевода. Так, например, техническая терминология компании «Форд» (внутриорганизационная лексика [Кудашев, с. 106]) представляет собой сложную задачу при выборе эквивалентов перевода для хорошо определенных терминов, используемых в специальном контролируемом языке компании [Rychtyckyj]. В этом языке существует большое количество
терминов, которые описывают процессы автомобилестроения и комплектующие,
которые используются только в рамках компании «Форд» по производству автомобилей. Обнаруживается, что многие из терминов не были понятны всем сотрудникам компании, поскольку могут использоваться в рамках только одного подразделения завода (например, shotgun в значении ‘механизированное приспособление
для развинчивания труб’, а не ‘дробовик’), поэтому должны включаться в соответствующий отраслевой или корпоративный переводной словарь.
Поддержание лексикографической системы, используемой переводчиком,
в актуальном состоянии требует постоянного «отслеживания» новых терминов,
для чего могут, в частности, использоваться методы собственно лингвистического и лингвостатистического анализа и метрики для выделения терминологических
словосочетаний из текста. Автоматическое извлечение терминов (как универбов,
так и многокомпонентных лексических единиц — коллокаций) основано на предварительном выравнивании текстов на разных языках, идентификации терминологических единиц в текстах на одном языке и дальнейшем установлении их переводных
эквивалентов или, скорее, кандидатов в возможные переводные эквиваленты.
Для выделения терминологических словосочетаний из научных текстов раз
работано более 80 различных метрик, которые оценивают:
• информацию о сочетаемостных предпочтениях лексических единиц
(unithood), то есть об их синтагматической близости,
• информацию о степени терминологичности словосочетаний (termhood),
• информацию о характерных особенностях (salience) словосочетания для
конкретного корпуса тестов или терминологии языка для специальных целей [Hertog].
Применение метрик требует создания корпуса текстов и его подготовки для
автоматизации терминологического анализа. Идеальным источником материала
являются корпусы параллельных текстов, построенные на основе материалов узкой предметной области (статей, монографий, материалов конференций и их переводов на другой язык). Такой корпус должен быть выровнен по предложениям,
что позволяет выявлять и анализировать термины и их переводы, оценивать стандартизацию и единство переводов, распространенность конкретных вариантов.
На основе корпуса параллельных и сопоставимых текстов можно анализировать
номинацию экстралингвистических объектов и особенности терминообразования
в условиях различных родных языков авторов текстов на английском языке. РазлиВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4
ных пользователей и уровня автоматизации объясняют отсутствие универсальных
методов для решения задачи извлечения терминов из текстов.
Методы, используемые для оценки синтагматичности, т. е. устойчивости фиксации элементов словосочетания, основываются на оценках частоты словосочетаний в текстах конкретной предметной области. Для оценки терминологичности
словосочетания необходимо сравнение его частотных характеристик в разных
предметных областях, т. е. требуется контрастивный подход.
Сегодня под лингвистическими ресурсами, активно применяемыми в лингвистической работе, понимаются естественные или искусственные языки и средства их поддержки, что используется для представления информации о соответствующем естественном языке (словари, онтологии, тезаурусы и пр.), а также для
представления ресурсов в системе обработки информации и для решения задач
извлечения эмпирической информации. Кроме того, к лингвистическим ресурсам
относятся собственно языковые ресурсы (тексты), собранные в мощные базы данных и формирующие источник знаний о языках. Использование лингвистических
ресурсов возможно как в «ручном» режиме, так и при решении задач автоматической обработки текста.
Особую часть в технологической цепочке и средствах лингвистической поддержки перевода составляют лексикографические ресурсы, ориентированные на
необходимость выполнения терминологической работы. Результаты работы терминолога должны вводиться в систему лексикографических ресурсов до того, как
переводчик получает текст и результат машинного перевода. В современной технологической цепочке перевода терминологическая работа не просто является самостоятельным звеном, но осуществляется до собственно перевода [Беляева, 2011].
Следует отметить, что системы, работающие с терминологией, существуют достаточно давно. Еще в 70-х годах ХХ века крупные компании и правительственные
организации создавали машинные языковые фонды: параллельно с экономическим
и техническим ростом постоянно появлялась новая терминология, и такие фонды
предназначались для унификации терминов, использующихся в текстах на языках
для специальных целей и при переводе. Одним из наиболее крупных фондов был
банк данных ТЕАМ, разработанный компанией Siemens для работы с европейскими языками, в частности с русским, он включал около 700 000 лексических единиц из различных соответственно сгруппированных тематических областей (естественные науки, бизнес, техника и т. п.) [Hutchins, 2001]. Материалы этого фонда
используются и в настоящее время при создании специализированных словарей.
Терминологические базы (или банки) данных (ТБД) представляют собой автоматизированное хранилище терминов. В подобных хранилищах термины снабжены дополнительной информацией как лингвистического (сочетаемость, частотность, принадлежность к семантическому полю), так и экстралингвистического
(нормативность, стандартизованность и т. п.) характера. «В зависимости от цели
создания ТБД их можно разделить на две группы: ориентированные на обеспечение работ по переводу научно-технической литературы и документации и предназначенные для обеспечения информацией о стандартизованной и рекомендованной терминологии» [Лейчик, с. 284].
Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 ции об отдельных словах или словосочетаниях (описания, примеры, переводы), эти
банки использовались как основа для создания глоссариев специальных текстов
и для издания современных специализированных переводных словарей [Hutchins,
1998].
Многие банки данных сразу создавались как многоязычные, почти у всех
преду сматривался прямой доступ в диалоге, в большинстве банков вводились развернутые описания единиц, являющихся заглавиями словарных статей, некоторые
из первых терминологических банков были очень большими. Следует отметить новый подход к работе терминолога и лексикографа: при создании ТБД особое внимание уделялось условиям работы, «дружественности» интерфейса. Новые термины снабжались примерами, текстами на другом языке, дефинициями, полученными из надежных источников, кодами предметных областей и библиографическими
ссылками.
Современные многоязычные лексикографические ресурсы по степени универсальности и доступности можно разделить на государственные (например, поддерживаемые Комиссией ЕС) и инициативные, разрабатываемые корпорациями или
исследовательскими группами. Рассмотрим далее наиболее активно используемый
государственный банк терминологических данных.
Банк данных Eurodicautom [Johnson, Macphail] является самым мощным государственным терминологическим банком, он охватывает все языки Европейского
союза и латынь. Европейский союз выпускает законопроекты на 24 языках и работает с 552 комбинациями языков. В основную словарную базу к 2008 г. было включено 1 240 000 словарных статей (5 миллионов терминов) и 325 000 аббревиатур
и акронимов. Коды предметных областей основаны на универсальной классификации Леноха [Lenoch]. Пополнение базы данных осуществлялось за счет работы терминологического бюро в Брюсселе и Люксембурге, переводчиков, частных компаний и экспертов в отдельных областях знаний. Обновление системы происходило
еженедельно [Rirdance, Vasiljevs]. В этом банке ввод информации был организован
в каждом из переводческих бюро в соответствии с их собственными правилами
и подходами в зависимости от различных соглашений об использовании и методов
сотрудничества каждого языкового сообщества и каждой страны. Поэтому возникла необходимость объединить все отдельные базы данных в единую согласованную
базу, разрешающую постоянный ввод материала приблизительно 5000 переводчиков из учреждений ЕС.
В 2008 г. Европейский парламент решил создать самостоятельный орган,
в функции которого входит координация, согласование, поддержка и помощь в исследованиях терминологии и сохранении результатов в формате IATE (InterActive Terminology for Europe). Этот формат представляет собой терминологическую
реляционную базу данных. Кроме того, в функцию созданного органа входит сотрудничество с переводческими бюро и другими учреждениями при ведении новой базы данных, содержащей миллионы терминов, извлеченных из других баз.
Ведение базы предусматривало удаление устаревших и вышедших из употребления терминов и их дубликатов, кроме того, база пополнялась терминологией новых
языков. В качестве такого органа Европейским парламентом организован отдел по
координации терминологии TermCoord, который осуществляет доступ к терминоВестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4
а также через Межведомственный терминологический портал EurTerm [Maslias].
Банк данных EuroTermBank представляет собой один из самых мощных государственных терминологических банков, охватывая все языки Европейского союза
и латынь. В этом лингвистическом ресурсе объединено 133 локальных ресурса,
разработанных в различных бюро перевода ЕС, 2 650 976 терминов (число постоянно увеличивается), 710 705 словарных статей, 221 512 дефиниций на 33 языках.
Пополнение словарной базы данных происходит за счет работы терминологического бюро (в Брюсселе и Люксембурге), предложения, поступающие от переводчиков, систематизируются группой Eurodicautom, кроме того, часть информации
поступает от частных компании и экспертов. Обновление системы происходит
еженедельно. Структура информации в базе данных EuroTermBank предполагает
различные опции выбора исходного языка и языка перевода, предметной области,
формы представления информации. При выборе конкретных опций дается информация о вариантах перевода в разных предметных областях и о зафиксированных
словосочетаниях. Обращение к словарю осуществляется бесплатно.
Терминологическая база EuroTermBank может рассматриваться как опробованная модель многоязычного сетевого ресурса, создание которого актуально как
для языков национальных республик России, так и для языков Таможенного союза
ЕАЭС, поскольку может обеспечить корректную терминологическую и лексикографическую поддержку для перевода документов в различных областях сотрудничества и знаний.
Использование ресурса в его современном виде позволяет осуществлять поиск
терминов в различных источниках, идентифицировать термины в собственных документах и автоматически извлекать их, просматривать варианты перевода термина в разных предметных областях, искать термины в нескольких языках перевода
одновременно, уточнять переводы. Доступ к ресурсу осуществляется непосредственно из Microsoft Word.
В то же время следует иметь в виду, что лексикографические ресурсы, подобные описанным выше, включают главным образом терминологию, извлекаемую
в результате стандартизации, и (несмотря на огромные объемы) не способны охватить всю терминологию, особенно для активно развивающихся областей знаний.
Сегодня основными недостатками терминологических ресурсов является высокая
стоимость и длительное время, необходимое для их создания, недостаточный охват
терминологии, особенно для номинации самых современных понятий, недостаточность совместного использования терминологических ресурсов и отсутствие механизмов для вовлечения терминологов-практиков. Следовательно, такие ресурсы
должны пополняться системами автоматизации процесса извлечения терминов
[Thomas, Atanassova; Cabré].
Метод создания ресурсов, реализуемый с привлечением различных заинтересованных участников, не обязательно специалистов в области лексикографии,
терминоведения или перевода, принято называть краудсорсингом (crowdsourcing). Под краудсорсингом понимается процесс, который вовлекает в исследование
и сбор информации группу людей (часто называемую толпой — crowd), что способствует достижению цели конкретного проекта, поскольку нагрузка распределяется
между членами группы [Čibej].
Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4 привлекаются эксперты самого высокого уровня, развитие таких ресурсов происходит в течение многих лет и накопленная в них информация необходима переводчику. Примером такого ресурса является разработка Принстонского университета, начатая еще в 1984 г., — WordNet, сетевая база данных, представляющая
собой очень важный лингвистический ресурс, — по сути, компьютерный тезаурус,
размещенный в сети Интернет [Fellbaum]. В этой базе данных слова английского языка (существительные, глаголы, прилагательные и наречия) сгруппированы
в наборы когнитивных синонимов (синсеты), при этом каждый синсет номинирует
отдельное понятие и является узлом семантической сети. Связи между синсетами
определяются концептуальными, семантическими и лексическими отношениями.
Система включает 117 000 синсетов, каждый из которых связан с другими синсетами концептуальными отношениями. Кроме того, синсет содержит краткую дефиницию (глоссу) и не менее одного предложения, иллюстрирующего использование
его элементов. Многозначные словоформы представлены в отдельных синсетах,
количество которых соответствует числу разных значений.
Наиболее часто встречающимся типом отношений между синсетами является иерархический (гиперонимия, гипонимия или отношение «является экземпляром»). Вторым типом концептуальных отношений между узлами-синсетами является меронимия, отношение типа часть — целое.
Иерархические отношения между синсетами глаголов устроены иначе: глаголы, синсеты которых расположены ближе к основанию деревьев (тропонимы),
выражают более специфические способы, характеризующие событие. Конкретный
способ зависит от параметров семантического поля; сюда входит объем, скорость
или интенсивность. Глаголы, описывающие события, которые обязательно и однонаправленно предполагают друг друга, связаны между собой.
Основным отношением, фиксируемым для прилагательных, является антонимия, пары «непосредственных» антонимов отражают сильную семантическую
связь между ними. Для относительных прилагательных указываются производные
существительные.
Более подробное описание в терминологии семантических ролей дает другой сетевой ресурс — FrameNet, разрабатываемый в Международном институте
информатики в Беркли, Калифорния. Теоретической основой описания является фреймовая семантика, идея которой принадлежит лидеру проекта с его начала
в 1997 г. Ч. Филлмору [Atkins, Fillmore].
Семантический фрейм представлен в этом проекте как концептуальная структура, особым формализованным образом описывающая события, отношения, объекты и участников. В базе данных FrameNet содержится около 1200 семантических
фреймов, 13 000 лексических единиц (под лексической единицей понимается пара
типа слово — дефиниция; многозначные слова представлены несколькими парами)
и более 190 000 предложений, формирующих базу примеров.
Эта лексическая база может использоваться как людьми, так и системами обработки информации. С точки зрения перевода она представляет собой словарь, содержащий более 10 000 значений слов, бóльшая часть сопровождается аннотируемыми примерами, которые демонстрируют значение и употребление. Для исследований в области обработки текстов на естественных языках есть возможность Вестник СПбГУ. Сер. 9. Филология. Востоковедение. Журналистика. 2016. Вып. 4
аннотированы вручную. Этот массив обеспечивает уникальный набор данных для
маркировки семантической роли, используемой в различных приложениях. В системе FrameNet описано более 1000 семантических фреймов и связи между ними,
что позволяет соединять более общие и более конкретные фреймы. Поскольку
фреймы по сути являются семантическими, они подобны в различных языках,
и аналогичные системы разрабатываются сейчас для испанского, немецкого, китайского и японского языков.
Таким образом, можно утверждать, что сетевые лингвистические ресурсы
представляют собой важный исследовательский и практический ресурс, использование которого должно быть неотъемлемым условием работы переводчика.
| Напиши аннотацию по статье | DOI: 10.21638/11701/spbu09.2016.404
УДК 81ʹ374.823
Л. Н. Беляева
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2016. Вып. 4
СЕТЕВЫЕ РЕСУРСЫ В ТЕХНОЛОГИИ ПЕРЕВОДА
Российский государственный педагогический университет им. А. И. Герцена, Российская Федерация,
Санкт-Петербург, наб. р. Мойки, 48
В технологической цепочке перевода особое место принадлежит сетевым лексикографическим ресурсам, обеспечивающим ведение терминологических баз языков для специальных
целей, выделение не зарегистрированных ранее или новых единиц, их лексикографирование
и перевод. Рассматриваются основные особенности современных многоязычных терминологических баз данных, специально анализируются параллельные и сопоставимые корпусы
текстов для извлечения терминов и перевода. База терминов EuroTermBank может рассматриваться как опробованная модель многоязычного сетевого ресурса, создание которого должно
обеспечить корректную терминологическую и лексикографическую поддержку для перевода
документов в различных областях знаний. Рассматриваются методы извлечения терминологии из одноязычных текстов. Библиогр. 24 назв.
|
сфера обсчениыа и дискурс терминологическая избыточности или сущностное различие. Ключевые слова: термин, дискурс, сфера общения, высказывание, речевое событие, ре
чевой жанр, речевой акт.
В современной лингвистике, речеведении и, шире, филологии, для упорядочения речевой практики активно используются два термина, которые, как нам кажется, некоторым сложным образом пересекаются. Это понятия дискурса и сферы
общения. При этом складывается ощущение, что эти понятия используются
по принципу контрастной дистрибуции: термин «сфера общения» использует-
ся одним кругом лингвистов, а слово «дискурс» применяется в другом кругу. Понятия неравномерно распределены по научным направлениям современной фило
Ким Игорь Ефимович – доктор филологических наук, заместитель директора по научной
работе Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия;
kim@philology.nsc.ru); профессор Гуманитарного института Новосибирского государственного университета (ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия)
Силантьев Игорь Витальевич – доктор филологических наук, директор Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия; silantev@philology.nsc.ru);
профессор Гуманитарного института Новосибирского государственного университета
(ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия)
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2017. № 4
© И. Е. Ким, И. В. Силантьев, 2017
стике, а дискурс охватывает самостоятельную область, именуемую теорией дискурса и дискурсным анализом. При этом понятие сферы общения определенно
соотносится с понятием речевого жанра, а понятие дискурса согласуется как
с понятием речевого жанра, так и с понятием речевого акта. Отметим также, что
термин «дискурс» имеет некоторую «вирусную» активность, благодаря чему начинает использоваться по отношению к области, которая охватывается термином
«сфера общения», и не только.
Проблема видится следующим образом: без детального теоретического исследования мы не можем с уверенностью сказать, характеризуют ли понятия сферы
общения и дискурса исключительно разные традиции обозначения одного и того
же коммуникативно-речевого феномена или между ними есть принципиальная
разница, позволяющая использовать эти термины в рамках одного подхода или
одной теории.
Прежде всего обратим внимание на то, что оба понятия обращены к коммуникативным ситуациям, или речевым событиям. Это означает, что исходным для
них является представление о речевом событии, которое, приобретя перспективу
«от отправителя речи», оформляется в речевое действие.
Можно говорить об антиномии речевого действия: оно индивидуально и уникально и в этом смысле представляет собой речевой поступок (М. М. Бахтин)
и оно же является частью воспроизводимой речевой практики, именуемой также
речевой деятельностью. Как факт практики речевое действие воспроизводимо
и легко типизируется, но как речевой поступок оно уникально и представляет собой требующее энергии преодоление хаоса. Волевое, нравственное, эмоциональное и умственное усилие речевого поступка (его субъективное начало), преодоление косности общественной статики и хаоса неупорядоченного потока жизни
сопровождают те определенные энергетические усилия, которыми порождается
внешняя оболочка знака. Семиозис, таким образом, исполнен внутренней энергии
преодоления инерции не столько материи, сколько коммуникативно-социальной
среды, уже заполненной знаками.
Теория речевого поступка еще не создана, потому что она предполагает уникальность речевого события и должна опираться на представление о поступке
в философском смысле, использованное нерефлективно Э. Кантом в «Критике
практического разума» [2015] и осмысленное в опубликованной посмертно работе
М. М. Бахтиным [1986]. Ближе всего к разработке такой теории стоит литературоведение, однако современному литературоведению не хватает той открытой непосредственности филологических изысканий, которая характеризует раннюю постреволюционную эпоху, сформировавшую научное мировоззрение М. М. Бахтина.
Непредсказуемость мира, пришедшая с социальными переменами, которые были
вызваны русскими революциями начала XX в., породила прямое, не опосредованное идеологией и сложными формами общественного мировосприятия, отношение к миру, откуда и прямое полагание действия, верифицируемое только мерой
ответственности субъекта, мыслимого М. М. Бахтиным как сознание, как внутренний процесс [Там же].
Но в философской, филологической и лингвистической традициях представлены теории речевых действий. В традиции аналитической философии сформирована теория речевых актов (Дж. Остин, П. Стросон, Дж. Серл, Д. Вандервекен,
С. Крипке, Х. Патнэм и др.), переосмысленная в рамках лингвистики (М. Хэллидей, А. Дейвисон, Т. ван Дейк, в отечественной лингвистической традиции
Н. Д. Арутюнова, М. Я. Гловинская, Е. В. Падучева и др.). Сам М. М. Бахтин заложил основы теории речевых жанров (генристики, жанроведения) [Бахтин,
1979], которая развивалась в работах Т. В. Шмелевой, К. Ф. Седова, В. В. Дементьева; исследование речевых жанров есть даже у А. Вежбицкой. На базе про
164
ственная коллоквиалистика (Е. А. Земская, Е. Н. Ширяев, Е. В. Красильникова,
Л. А. Капанадзе и др.), которая, однако, в силу позитивистской установки Московской формальной школы, все-таки в большей степени представляет собой теорию языка, чем речи. Сложное развитие неориторики, стилистики, теории речевых жанров и коллоквиалистики привело к формированию речеведения.
Большое внимание коммуникативной ситуации уделяется в социолингвистике,
особенно в микросоциолингвистике, оперирующей минимальными языковыми
сообществами.
Важным понятием, характеризующим специфику речевого события и речевого
действия, является понятие высказывания, которое активно используется и в теории речевых жанров, и в дискурсном анализе.
М. М. Бахтин называет высказывание «реальной единицей речевого общения»
[Бахтин, 1979, с. 249], и задает его границу «сменой речевых субъектов» [Там же].
Высказывание «приобретает особую смысловую полноценность: в отношении его
можно занять ответную позицию – с ним можно согласиться или не согласиться,
исполнить, оценить и т. п.» [Там же, с. 252]. Таким образом, по М. М. Бахтину,
главная характеристика высказывания, в отличие от предложения, – его коммуникативное задание, которое сам ученый показывает преломленным через коммуникативную реакцию адресата высказывания.
Аналогично высказывание определяется и в теории дискурса – как целостная
единица общения, характеризующаяся базовыми свойствами информационной
и интенциональной завершенности.
Универсальное качество информативности, по определению В. И. Тюпы, адекватно общегуманитарной парадигме: «Информация есть явление локального
изоморфизма взаимодействующих систем» [Тюпа, 1996, с. 12]. При этом информативно не только дискурсивное соположение двух формально внешних по отношению друг к другу моментов – не менее информативно и соположение частей
внутри целого, частей, которые это целое, охватывая их общими границами
в дискурсе, вынуждает тем самым входить в отношения соположения. Это значит,
что всякое высказывание внутренне диалогично уже в силу своей информативности: в нем сочетаются и взаимодействуют два плана – как представители «взаимодействующих систем» – план темы и план ремы.
Другой вектор коммуникативной завершенности высказывания определяется
его интенциональностью. Интенциональная структура высказывания может рассматриваться в рамках достаточно сложной и многоуровневой модели, как, например, у П. Ф. Стросона [1986] (см., в частности, обзор проблемы интенциональности, составленный Т. Н. Ушаковой [Слово в действии, 2000, с. 28–39],
а также [Макаров, 2003, с. 35–38]). Не углубляясь в общую теорию интенциональности, обозначим это понятие в его существенности для нашего исследования: интенция – это коммуникативное намерение, которым сопровождается
высказывание в общении [Арутюнов, Чеботарев, 1993].
Интенций высказывания может быть несколько и много, они могут быть разнохарактерные и разноуровневые по отношению друг к другу. Обратное не работает: вне интенционального поля высказывание невозможно, оно тем самым теряет свой актуальный коммуникативный статус и превращается в абстрактное
языковое предложение.
Понятие интенции соотносимо с понятием коммуникативной стратегии, ко-
торое в разных аспектах разрабатывается в коммуникативной лингвистике [Ян-
ко, 2001], риторике [Гойхман, Надеина, 1997] и нарратологии [Кузнецов, 2002;
Тюпа, 2002].
Оба вектора коммуникативной завершенности высказывания – информативный и интенциональный – образуют его смысл. При этом неотъемлемым качест
165
тивная актуальность, его локализация в зоне актуальности коммуникативной ситуации. Сама зона актуальности может быть предельно различной.
Одной из главных задач любой теории, имеющей дело с коммуникативной
ситуацией, является обобщение, типизация многообразия реальных коммуникативных ситуаций. В этом смысле понятия дискурса и сферы общения являются
способами социальной типизации речевых событий.
Под дискурсом понимается устойчивая, социально и культурно определенная
практика человеческого общения. Дискурс представляет собой открытое множество высказываний, как осуществленных, так и возможных, предосуществлен-
ных – однако не любых, а построенных в системе силовых социокультурных
линий определенной сферы общения.
Существенным является вопрос об отношении дискурса и текста. Текст – это
высказывание, проецированное (нередко при помощи какой-либо дополнительной
системы обозначений и фиксации в иной, более устойчивой материальной среде)
в рамки отложенной, отстоящей во времени или пространстве коммуникации,
а значит, это высказывание, в котором его коммуникативная актуальность носит
не столько наличный, сколько потенциальный характер. Иначе говоря, в тексте
актуальность высказывания уходит в план его интенциональной структуры. Таким образом, неправильна формальная точка зрения, сводящая феномен текста
только к моменту фиксации высказывания на каком-либо материальном носителе
(бумаге, глине и т. п.) при помощи определенной системы обозначений (например, системы письма).
Высказывание и текст суть две стороны одного целого, но это две различно
акцентированные стороны: высказывание коммуникативно актуально, текст –
коммуникативно потенциален. Но в то же время это значит, что высказывание
неотделимо от своего текста в силу самого принципа своего осуществления. Наиболее отчетливо это видно в пластическом искусстве: что в скульптуре высказывание
и что ее текст? Другое дело, что высказывание, взятое в аспекте своей текстуальности, т. е. в своей обращенности к отложенной коммуникативной ситуации, может не вписаться в нее, не воплотить свой потенциал в смысл, свою интенцию
в актуальность. И тогда высказывание умрет и текст станет его могилой и его памятником (это словечко, кстати, весьма характерно для традиции изучения
древних культур и литератур – но именно потому, что в этих традициях имеют
дело с мертвыми высказываниями и произведениями, мертвыми языками и дискурсами).
Таким образом, отношение дискурса и текста опосредовано моментом высказывания (ср.: [Карасик, 2000, с. 5]). Дискурс, как мы определяли выше, состоит
из высказываний (это два первичных в своей природе коммуникативных феномена), и, вслед за высказыванием, продолжает себя и возобновляет себя в текстах.
Следует учитывать качественную меру этой закономерности: понятно, что дискурсы устной сферы общения (повседневный, многие тематические и многие
профессиональные) опираются по большей части непосредственно на высказывания, которые мало нуждаются в текстах. Понятно и обратное: дискурсы письменной культуры просто неосуществимы вне текстуального начала, поскольку сами
высказывания изначально рождаются в текстах.
В принципе, дискурс как таковой идентифицируется в общем коммуникативном поле культуры и социальной деятельности постольку, поскольку реализует
свою особенную, только ему свойственную коммуникативную стратегию, – некую общую и в то же время специализированную коммуникативную цель и соответствующие ей дискурсивные средства. Коммуникативная стратегия дискурса
выступает доминантой, своего рода «гипер-интенцией» по отношению к интен
166
ляющих целое дискурса.
В характеристиках высказывания и дискурса мы не касались субъектов того
и другого. Собственно кто и в рамках какой инстанции высказывается и в целом
участвует в дискурсе – этот вопрос неоднозначный. Помимо сугубо личностного
участия говорящего и слушающего в дискурсе, можно рассматривать и дискурсные роли, которые говорящий, с одной стороны, и слушающий, с другой стороны,
принимают на себя в пространстве дискурса.
Близкое к дискурсной роли понятие формулирует М. Л. Макаров, говоря о коммуникативных ролях как «более или менее стереотипных способах поведения
и взаимодействия в рекуррентных ситуациях общения» [Макаров, 2003, с. 217],
однако это понятие задается исследователем не через начало собственно дискурса, а через антропоцентрическое начало «языковой личности» [Там же]. В принципе, связь определенного репертуара дискурсных ролей и языковой личности
коммуниканта действительно становится значимой в публичных по своему характеру дискурсах (как мы это видим на примере дискурса журналистики).
В. И. Карасик также говорит о «статусно-ролевых и ситуационно-коммуникативных амплуа» дискурса [Карасик, 2000, с. 11]. Однако исследователь
усматривает наличие таких «амплуа» только в институциональных дискурсах,
мы же – и в «персональных», если пользоваться его терминологией.
В целом дискурсные роли, очевидно, соотносимы с жанровой системой дискурса, во всяком случае, реализуются они в рамках того или иного жанра и испытывают тяготение к интенциональной стороне этого жанра.
Принципиальная сложность коммуникативной деятельности человека и общества приводит к тому, что дискурсогенными факторами выступают многие и существенно различные по своей социально-коммуникативной природе явления
и моменты.
Основным дискурсогенным фактором выступает социокультурный феномен
общности людей. Мы совершенно намеренно выбираем столь нетерминологичное слово, поскольку нам важно подчеркнуть предельную широту этого критерия.
Можно говорить об институциональной общности людей (сфера образования,
наука, медицина, бизнес, бюрократия, политические партии, церковь и т. д., о ситуативной общности (очередь в магазине, компания в поезде, люди на автобусной остановке и т. д.), об интерперсональной общности: семья, дружеская компания, влюбленная парочка и т. д.), о предельно различной в своих проявлениях
субкультурной (в том числе культурно-возрастной) общности (автомобилисты,
болельщики, байкеры, городская молодежь, пенсионеры и др.). Общность может
быть и собственно персонального характера, поскольку каждый человек склонен
регулярно обращаться к самому себе в рамках определенного автокоммуникативного формата своей личности (в мечтах, в самоанализе, в стихотворчестве и т. д.).
Наконец, общность людей может простираться не только в пространстве и времени социальных, личностных и бытовых отношений, но и в пространстве и времени духовной культуры и находить свои дискурсивные выражения в литературе,
театре, кино, философии, религии и др.
Перечисляя типы и виды человеческих общностей, мы не ставим своей задачей предложить некую исчерпывающую панораму этого феномена, а стремимся
показать широту его проявлений, существенных для образования и функционирования дискурсов.
В значительной степени связанным с первым фактором, но вместе с тем ни
в коей мере не сводимым к нему выступает фактор тематической целостности
дискурса. Сразу уточним: данный фактор включает в себя также определенную
проблематическую и концептуальную целостность. Иначе говоря, речь идет
о такой теме, которая является проблемной в том или ином отношении и которая
167
ности.
Как отмечалось выше, тематический фактор нередко оказывается связанным
с фактором социокультурной общности. Простые примеры можно взять из сферы
институциональных общностей, как правило, сопряженных с достаточно определенной тематикой дискурса (например, дискурс той или иной научной дисциплины). Пределом такого сопряжения являются собственно профессиональные дискурсы (железнодорожников, медиков, программистов и т. д.).
Еще одним дискурсогенным фактором, вступающим во взаимодействие с предыдущими факторами и в то же время принципиально не сводимым к ним, выступают коммуникативные стратегии построения высказывания, такие как собственно нарративность, интрига, авантюрность, пуантированность, агональность
и др. В рамках конкретных высказываний коммуникативные стратегии могут поразному сочетаться друг с другом.
В принципе, всякий дискурс обладает своим характерным набором коммуникативных стратегий (и мы неоднократно обращали на это внимание в нашем анализе), но в данном случае – и этот момент мы акцентируем – некоторые коммуникативные стратегии сами выступают как ведущие основания для формирования
определенных дискурсов. Таковы, в частности, нарративный и агональный дискурсы как таковые, но обретающие конкретные формы в сопутствующих институциональных сферах общения литературы, театра и кинематографа, с одной
стороны, и политики и рекламы – с другой.
Таким образом, дискурсогенные факторы могут выступать основанием для образования и функционирования дискурсов в разных сочетаниях, а также в различной мере своей релевантности и интенсивности.
Под сферой общения понимается область жизни человека и общества, упорядоченная определенным видом деятельности и общения. Понятие сферы общения,
или коммуникативной сферы, сформировано в социолингвистике для типизации
нематериальных условий общения, а именно повода для общения и круга жизненных ситуаций, в рамках которых происходит общение.
Сложность описания любой сферы общения связана с тем, что это типизированные внешние условия общения, имеющие к его языковой форме только косвенное отношение. Поэтому специалисты по социолингвистике, функциональной
стилистике и функциональной лингвистике в обсуждении понятия сферы общения обходятся, как правило, довольно общими словами и стараются как можно
быстрее перейти к описанию самих коммуникативных сфер (ср., например, [Золотова и др., 1998]). Более того, абстрактность, нематериальность сферы общения
часто приводит филологов к смешению сферы и экзистенциальных форм языка,
то есть его подсистем, максимально приспособленных для функционирования
в пределах сферы.
Как набор условий, сферу общения можно описать с помощью следующих ха
рактеристик:
1) типичный носитель языка (доминирующая среда общения). Как правило,
для каждой сферы общения можно найти языковой коллектив, представители которого гораздо лучше общаются в данной сфере, чем представители других социальных страт. Это связано со специализацией сфер общения и выделением тех,
кто общается в них регулярно. Так, в научной сфере общения наиболее приспособлены для коммуникации ученые, а в деловой – чиновники и менеджеры;
2) цель деятельности и общения представляет собой важный параметр сферы,
поскольку сфера общения привязана к какой-либо области деятельности. Очевидно, что целей и у деятельности, и у общения может быть много, но есть наиболее
весомые, которые часто определяют характер общения и поводы к нему. Так, бытовая (повседневная) сфера общения погружена в повседневную жизнедеятель
168
ном уровне. Это во многом определяет характер бытового общения, в котором
очень многие речевые действия просто воспроизводятся, так как сопровождают
стандартные регулярные процедуры жизнедеятельности. Этот параметр важен во
многих отношениях. Во-первых, им определяются поводы к речевой коммуникации, задающие стандартные темы общения. Во-вторых, многие аспекты речевого
поведения зависят от того, ради чего осуществляется общение;
3) стандартные условия общения – это воспроизводимые или, по крайней мере, типичные физические и некоторые социальные компоненты коммуникативной
ситуации: доминирующая фактура речи, количественный состав и социальное
распределение коммуникативных ролей. Так, научное общение тяготеет к печатной фактуре и устной публичной речи, что связано с особенностями организации
научного сообщества. А вот деловая сфера ориентирована на письменную коммуникацию. Этот фактор определяет, например, используемые речевые средства.
Так, публичный характер научных конференций требует от носителя языка многочисленных ораторских умений;
4) картина мира, функционирующая в данной сфере, во многом определяет содержание коммуникации, особенности организации текста, принципы номинации
и грамматические особенности. Специализация сфер деятельности и связанных
с ними сфер общения привела к тому, что внутри них функционируют иногда
очень сильно различающиеся картины мира. Так, в сфере художественной литературы действует так называемая художественная картина мира, которая привязана к мировидению автора и очень часто специфична. Общими чертами обладает
картина мира, например, в нарративных текстах. Кроме того, картина мира существенным образом влияет на языковое выражение, поскольку способ выражения
привязан к языковой картине мира, которая в разных фрагментах может быть разной. Это означает, что носитель языка должен отобрать те языковые средства,
которые позволят отразить картину мира, господствующую в данной сфере.
Сущностные свойства сферы общения – это то, что присутствует в ней само по
себе, реализуясь независимо от того, кто участвует в коммуникативной ситуации.
Но по отношению к участнику коммуникации эти свойства преломляются в виде
требований, которые он должен соблюдать при общении (ср.: [Аврорин, 1975,
с. 75].
Требования, предъявляемые сферой общения к участнику коммуникации,
можно условно разделить на три категории:
предписания (предпочтения);
запреты (ограничения);
разрешения (допущения).
Иногда запреты дополняют предписания в том смысле, что противоположное
предписанному запрещается. Однако часто нечто оказывается предпочтительным,
но и его противоположность допустима.
Требования распространяются по крайней мере на семь аспектов коммуника
тивного поведения:
поведение, в том числе речевое;
система жанров;
структура текста и диалога;
номинация;
грамматика;
внешнее оформление;
типовое содержание.
Кратко прокомментируем каждую позицию.
Поведение, в том числе речевое, включает в себя особенности поведения, налагаемые сферой общения: социальное, невербальное, речевое. Для этого пара
169
лового общения сформированы протокол и нормы этикета.
Система жанров. Требования этого рода связаны с тем, есть ли теоретическое
описание системы жанров и / или отдельных жанров; каковы стандартные жанры;
есть ли уникальные или характерные для сферы жанры.
Требования к структуре текста и диалога зависят от того, есть ли теоретические описания и нормативные описания структуры; какова стандартная организация текста, рубрикация, композиция; есть ли принципы организации диалога,
каковы объем и средства метатекста.
Требования к номинации включают в себя принципы номинации реалий, автора, адресата; различия в номинации разных классов реалий; особенности метаноминации: жанров, речевого поведения.
Требования к грамматике носят довольно определенный характер и иногда
оказываются очень строги, задавая в зависимости от сферы клише, шаблоны
и даже формуляры. Кроме того, в них отмечаются особенности деривации.
Внешнее оформление предъявляет требования к особенностям графики и фонетики, суперсегментной графики (в том числе орфографии) и произношения,
параграфемики и суперсегментной фонетики, а также пространственного расположения элементов текста.
Типовое содержание связано с ограничениями в регулярно обозначаемых семантических сферах. Например, тексты политической сферы в значительной
степени ограничены социальным содержанием.
В идеале сфер общения столько же, сколько и видов человеческой деятельности. В этом таится некоторая опасность: может возникнуть исследовательский
релятивизм: сфер столько, сколько мы захотим увидеть. Поэтому список выделяемых сфер нередко оказывается отчасти умозрительным, отчасти определяется
общими представлениями автора о видах социальных взаимодействий в изучаемом социуме. Так, например, в «Словаре социолингвистических терминов» [2006,
с. 224] «в соответствии с видами человеческой деятельности выделяют такие
С.<феры> о.<бщения>, как сферы образования, науки, культуры, массовой коммуникации, книгопечатания, промышленного производства, торговли, религии,
транспорта, судопроизводства, сферы межличностного общения (бытовое, внутрисемейное, дружеское) и др.». В список же сфер общения В. А. Аврорина, описавшего языки народов Сибири и Дальнего Востока, носители которых имели
традиционную культуру, вошли следующие сферы:
хозяйственной деятельности;
общественно-политической деятельности;
быта;
организованного обучения;
художественной литературы;
массовой информации;
эстетического воздействия;
устного народного творчества;
науки;
всех видов делопроизводства;
личной переписки;
религиозного культа [Аврорин, 1975, с. 76–77].
Исходя из коммуникативного опыта, некоторых общих представлений и организации подсистем русского языка (форм его существования) можно вывести для
русской языковой практики следующую систему сфер общения.
170
а
н
ч
у
а
Н
я
а
н
ь
л
а
н
о
и
с
с
е
ф
о
р
П
Деловая
а
р
е
ф
С
й
о
н
н
е
в
т
с
е
ж
о
д
у
х
ы
р
у
т
а
р
е
т
и
л
я
а
к
с
е
ч
и
т
и
л
о
П
о
н
з
о
и
г
и
л
е
Р
я
а
к
с
е
ч
и
т
с
и
е
т
а
Бытовая
Сферы общения в современном русском языке
Spheres of communication in modern Russian language
На рисунке выделено семь основных сфер общения, связанных с областями
жизнедеятельности человека: бытовую (повседневную), деловую, научную, профессиональную, сферу художественной литературы, общественно-политическую
(в нее будет входить, помимо всего прочего, еще и светская подсфера). Система
сфер имеет иерархию престижа и, соответственно, степень культивированности.
Наименее престижна и наименее культивирована бытовая сфера, наиболее престижна и регламентирована деловая сфера. Отметим, что престижность сфер имеет конкретно-исторический характер и может меняться от эпохи к эпохе. Так,
в допетровскую эпоху максимально престижной была религиозная сфера общения, а функционирующий в ней церковнославянский язык был образцовым. Однако с петровскими реформами максимально престижной стала деловая сфера,
особенно в ее письменной реализации, что отразилось на эталонах и идеалах речи
XIX и середины XX вв. В периоды социальных перемен на короткое время престижными становились политическая, а в 90-е гг. ХХ в. даже бытовая сфера,
однако в периоды стабилизации деловая сфера возвращала и продолжает возвращать себе приоритетность. Другие сферы образуют зоны пересечения друг с другом (что не удается показать на плоской схеме), с деловой и прежде всего с бытовой сферами образуют дополнительные «полусферы». Так, на стыке научной
и бытовой сферы или профессиональной и бытовой сфер появляется учебно-педагогическая подсфера с очень интересной диспозицией ролей.
Сфера общения – это некоторое социально-коммуникативное пространство,
имеющее виртуальный характер, а связанная с этим термином типизация общения – это систематизация потенциальных и нематериальных условий общения,
невидимого каркаса, в который помещается тело речи, непосредственная реальность языка. Виртуальность сферы общения приводит к тому, что ее типизирующие свойства проявляются не в виде готовых речевых формул и структур высказывания, а в виде системы требований к носителю языка, участвующему
в коммуникативной ситуации внутри сферы. Носитель языка имеет возможность
игнорировать или нарушать требования сферы, но должен быть готов к коммуникативным и социальным последствиям такого нарушения. Как видим, типизация
речи, накладываемая сферой общения, носит вероятностный характер в гораздо
большей степени, чем, например, типизация целостных языковых систем с помо
171
неопределенности сопоставим с масштабом, который вносится типизацией с помощью понятия дискурса, где степень неопределенности задается наличием речевой стратегии и тактики.
Таким образом, различие, которое характеризует дискурс и сферу общения,
носит не терминологический, а сущностный характер. Дискурс – это то, что происходит, сама речевая практика. Сфера общения – это типизированные условия
общения и в том числе осуществление речевой практики.
Типизация, необходимая при любом научном описании, несколько размывает
это важное различие. Однако мы можем убедиться в том, что не все, что относится к одной из исследуемых коммуникативно-языковых реалий, свойственно
и другой.
Можно, например, сказать, что миром правят дискурсы. Но нельзя сказать, что
миром правят сферы общения, потому что сферы общения – это сам мир, взятый
в одном из отношений.
Дискурсы как специализированные сегменты общественно-языковой практики, как тип обращения текстов, надстраиваются над материальной и социальной
практикой, иногда полностью вытесняя или подменяя ее. Дискурс, как и его проявление – речевое событие, высказывание, – живет в социальных условиях. Последние типизируют две стороны речевого события: человеческие общности,
коммуникативные среды, как типы участников и их соотношений и сферы как
области жизнедеятельности социума, внутри которых происходит общение. В одном и том же месте, в одно и то же время одни и те же участники могут совершать
стремительные переходы из одной сферы общения в другую, даже не обозначив
этот переход словесными формулами или телодвижениями. Эти переходы осуществляются посредством дискурсов, составляющих саму практику общения.
| Напиши аннотацию по статье | ЯЗЫКОЗНАНИЕ
УДК 80; 81.27; 81.42
DOI 10.17223/18137083/61/15
И. Е. Ким, И. В. Силантьев
Институт филологии СО РАН, Новосибирск
Новосибирский государственный университет
Сфера общения и дискурс:
терминологическая избыточность или сущностное различие?
Рассматривается отношение между двумя терминами, используемых для обозначения
близких явлений в речевой коммуникации: сферы общения и дискурса. Выявив отношение
этих двух понятий к наиболее важным понятиям речевой коммуникации – речевому событию, речевому действию и высказыванию, авторы приходят к выводу о том, что дискурс
и сфера общения обозначают разные коммуникативные сущности. Дискурс представляет
собой открытое множество высказываний, тип речевой практики, определенный социально-культурными условиями общения. Сфера общения – это одно из социально-культурных
условий, область жизнедеятельности, в которую погружена коммуникативная ситуация.
Таким образом, сфера общения и дискурс – принципиально различные коммуникативные
реалии. Видимость сходства им придает то, что они представляют собой результат типизации коммуникативной ситуации.
|
шива сутры как важнеших елемент метаязыка грамматики панини. Введение
Знаменитая грамматика Панини (As. t. ¯adhy¯ay¯ı — Восьмикнижие), как известно, представляет собой совокупность правил-сутр
(около 4 000 правил), предписывающих синтез санскритских словоформ из морфем (в соответствии с этим основной текст грамматики
называется p¯an. in¯ıya vy¯akaran. a sutra vr
tti). Текст грамматики сопро˚
вождается тремя приложениями, содержащими перечень языковых
элементов — исходных единиц, используемых при синтезе словоформ: Çiva-s¯utr¯as (список звуковых элементов санскрита), Dh¯atup¯at.ha (список санскритских корней) и Gan. a-p¯at.ha (список именных
основ); поэтому сутры Восьмикнижия содержат многочисленные ссылки на эти списки. Если Dh¯atu-p¯at.ha и Gan. a-p¯at.ha (списки морфем)
следовали за грамматикой как материал, из которого в соответствии
с правилами создаются словоформы, то Çiva-s¯utr¯as (Шива-сутры)
предшествовали тексту грамматики, являясь своеобразным ключом,
помогающим «расшифровывать» сложный для прочтения и понимания текст Восьмикнижия. Список звуковых единиц в грамматике
Панини получил название Шива-сутры, потому что, согласно легенде, сам бог Шива подарил грамматисту Панини эту классификацию
звуков — божественное происхождение Шива-сутр подчеркивает
огромную роль этого списка для понимания Восьмикнижия.
2. Принцип классификации единиц в Шива-сутрах
Шива-сутры неоднократно становились объектом лингвистического исследования, однако до сих пор этот текст остается не до
конца разгаданным и порождает множество вопросов, как и грамматика Панини в целом. Интересно попробовать разобраться, какие
именно элементы перечислены в Шива-сутрах — это звуки, фонемы,
своеобразные «фонемоподобные единицы» или морфонемы1? А может быть вообще ни один из терминов, разработанных европейской
и американской лингвистической традицией не подходит для обозначения единиц, представленных в Шива-сутрах? Тогда возникают
вопросы: на каких основаниях Панини выделяет перечисленные
в Шива-сутрах единицы, как он их группирует, и какую роль играют
эти классы единиц в грамматике Панини. Почему для своей грамматики Панини не использует традиционный алфавит, а создает
собственную классификацию звуковых сегментов санскрита? Почему классификация, представленная в Шива-сутрах, выглядит именно
таким образом — имеется в виду разбиение звуков на классы, порядок следования элементов в составе каждой сутры и т. п.? В нашей
работе мы попытаемся предложить ответы на вышеперечисленные
вопросы, исходя из роли Шива-сутр в грамматике Панини.
Шива-сутры — это 14 классов (рядов) звуковых единиц санскрита, расположенных в определенном порядке. Рассмотрим принцип классификации звуков в Шива-сутрах, попробуем определить
характер перечисленных единиц и особенности их группировки,
учитывая функции звуков в словообразовании и словоизменении
санскрита и способ подачи материала в грамматике Панини.
Прежде чем мы начнем рассуждать о характере звуковых элементов Шива-сутр, опишем широко применяемый Панини прием
пратьяхары — сокращенного представления класса языковых элементов. Этот технический прием позволяет Панини использовать
в тексте грамматики самые разные комбинации звуковых элементов
Шива-сутр, более того, прием пратьяхары, как мы покажем далее,
организует весь текст Шива-сутр.
2.1. Техника пратьяхар как принцип организации Шива-сутр
В списке Шива-сутр каждый ряд звуков пронумерован, для метаязыка грамматики очень важной является последовательность единиц в классе, порядок единиц в ряду строго фиксирован, их нельзя
1 Вопрос о природе единиц, сгруппированных в Шива-сутрах даже не ставится
(а уж тем более не разбирается подробно) в работах исследователей. Авторы работ
по грамматике Панини, упрощая картину, часто называют Шива-сутры классификацией звуков, противопоставляя спискам морфем (таким, как Дхату-патха и др.).
Мы будем ссылаться лишь на две работы отечественных ученых, в которых затрагивается этот вопрос [Яковлев 2001; Захарьин 2007].Таблица 1. Шива-сутры
au
i
u
l
˚
o
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . N.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . K
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . ¯N
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . C
y
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . T.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . N.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . M
m
¯n
n
v
r
n.
bh
d. h
b
ph
dh
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ñ
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . S.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ç
d.
t.h
th
V
d
g
c
t.
t
ch
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Y
p
s.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . L
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . R
s
1.
2.
3.
4.
5.
6.
7.
8.
9.
10.
11.
12.
13.
14.
a
r
˚
e
ai
h
l
ñ
jh
gh
j
kh
k
ç
h
[Sharma 2002: 1]
переставлять, потому что на основе этих цепочек, составляются пратьяхары — технические обозначения классов (рядов) элементов2.
Пратьяхара (praty¯ah¯ara букв. ‘стяжение, компрессия, извлечение’) —
особый прием сокращенного описания языковых единиц, представленный в грамматике Панини и широко используемый впоследствии
другими авторами индийских лингвистических трактатов. Этот прием позволяет кратко (одним символом) представлять ряд языковых
элементов (морфем или звуков), причем последовательность элементов в списке должна быть строго фиксирована. Такие списки звуков
мы находим в Шива-сутрах и в алфавите санскрита, а списки морфем (флексий) — в парадигмах склонения и спряжения. В некотором
смысле можно сказать, что пратьяхара представляет собой своеобразную аббревиатуру — начальный и конечный элемент некоторого множества обозначают последовательность всех расположенных
между ними элементов.
Метод компрессионного извлечения и отображения подмножеств
фонологических или морфологических единиц в древнеиндийской
лингвистической традиции носит название sanda¯nça-ny¯aya («метод
щипцов») [Военец 2006: 67].
2 Шива-сутры называются еще Пратьяхара-сутры, ведь ряды фонем в данном
случае используются как материал для составления пратьяхар.√
Согласно определению Панини, пратьяхара есть «начало вместе
с концом», то есть начало и конец класса единиц: antyena saheT¯a,
что означает: «сочетание начального элемента пратьяхары и конечного элемента с показателем (iT) (называют и себя и элементы, находящиеся между ними)» (1.1.71)3. В грамматике Панини
пограничные звуки (маркеры) обозначаются техническим симвоi4 ‘идти’, то есть
лом iT (форма причастия от глагольного корня
‘проходящий, исчезающий’), а в комментаторской литературе такой
технический показатель границы класса языковых единиц называется анубандхой (anubandha — ‘индикатор, показатель, ограничитель’)5.
В Шива-сутрах анубандхи (показатели конца фонетического класса)
обозначены заглавными буквами. Называя начальный звук и анубандху какого-либо класса звуков, грамматист обозначает все звуки,
находящиеся между ними. Например, символ aC обозначает все гласные звуки санскрита, а символ haL — все согласные, что легко понять
из таблицы Шива-сутр. Эти технические обозначения гласных и согласных звуков часто используются в тексте грамматики Панини.
Например: na aC haLau (savarn. a) — «гласные и согласные звуки не
являются звуками саварна (т. е. однородными)» (1.1.10). Очевидно,
что пратьяхара может начитаться не с первого звука определенной
сутры, а с любого — в этом случае техническим термином обозначается перечень звуков, начиная от этого звука до анубандхи, включая
все расположенные между ними звуки6. Например, пратьяхара iK
включает звуки i, u, r
˚
, l
.
˚
3 Традиционно каждая сутра грамматики Панини нумеруется и обозначается
последовательностью из трех цифр: первая цифра обозначает порядковый номер
книги Восьмикнижия, вторая цифра — номер раздела и третья цифра — номер сутры.
Например, сутра 1.1.74 — это семьдесят четвертая сутра первого раздела первой
книги грамматики Панини. В данной статье используется издание Sharma R. N.
As.t. ¯adhy¯ay¯ı of P¯an. ini [Sharma 2002].
√
традиционно используется для обозначения корня санскритского слова. В древнеиндийской грамматической традиции именно корень слова
считался исходной морфемой при образовании частей речи. Спискок корней (Дхатупатха) — классификация реально существующих и гипотетически реконструируемых корневых морфем глагольных и именных словоформ санскрита — также
входит в состав корпуса грамматики Панини.
4 Значок
5 Анубандха может технически оформлять не только пратьяхару — класс
единиц, но и сопровождать отдельный звук или морфему (при звуке используется
традиционно пратьяхара T; например, aT — обозначение изолированного звука a).
6 Теоретически на базе Шива-сутр можно сформировать 305 пратьяхар,
но практически для описания грамматики санскрита используется только 42
[Misra 1966: 41].В третьей части первой книги Восьмикнижия в сутрах со 2 по
8 перечисляются звуки, используемые Панини как анубандхи: это и
показатели конца фонетического класса в пратьяхарах Шива-сутр,
и технические маркеры отдельных морфем или классов аффиксов
и т. п. Например, сутра 1.3.3 грамматики Панини содержит пратьяхару, обозначающую согласные звуки в функции анубандхи: haL antyam
«конечный элемент, представленный согласным пратьяхары haL, является анубандхой iT». Согласно правилу 1.3.9 все перечисленные
маркеры претерпевают элизию (lopa) при оперировании конкретными языковыми единицами при синтезе словоформ: tasya lopah. .
Сутра поясняет, что анубандха не учитывается при лингвистическом
анализе обозначаемых элементов, эта «приставная» буква-звук лишь
указывает на границу класса.
Итак, пратьяхары позволяют не только кратко представить ряд
языковых элементов в виде технического символа, упрощая грамматическое описание, но и диктуют определенную последовательность элементов в списке, организовывая классификацию языковых
единиц (звуков или морфем). Пратьяхары широко используются
в грамматике Панини для обозначения звуковых элементов Шивасутр. В нашей работе мы также будем пользоваться пратьяхарами
для объяснения принципов классификации звуков в Шива-сутрах.
Теперь попробуем определить природу звуковых элементов,
представленных в списках Шива-сутр.
2.2. Фонетическая база Шива-сутр
Можно ли сказать (упрощая и неизбежно искажая картину), что Шива-сутры — фонетическая классификация звуков?
Артикуляционно-акустическая основа списков Шива-сутр очевидна,
но непонятно, зачем Панини понадобилось придумывать новый перечень звуков, ведь известно, что индийский алфавит представляет
собой строгую и исчерпывающую фонетическую классификацию звуковых сегментов, чрезвычайно удобную для описания фонетики санскрита. Еще до Панини в Индии существовала традиция описания и
точной характеристики звуков, наблюдения за характером ударения,
типом интонации и т. п. Идеи древнеиндийских фонетистов сразу
же были высоко оценены европейскими лингвистами, знакомство
европейцев с древнеиндийскими лингвистическими трактатами стимулировало развитие фонетики в Европе. И. А. Бодуэн де Куртенэ
писал:Одному только древнеиндийскому (санскритскому) алфавиту. . .
свойственен порядок, основанный на физиологическом и акустическом родстве и на естественной последовательности ассоциируемых
с графемами произносительно-слуховых элементов. Поэтому изучение санскритского алфавита может служить прекрасным введением
в общую фонетику [Бодуэн де Куртенэ 1912: 91].
Современные исследователи отмечают:
индийский алфавит — единственный в мире, где порядок знаков не
случаен, а основан на почти безупречной научной классификации
фонем [Катенина, Рудой 1980: 72].
В самом деле, расположение графических значков в алфавите санскрита отражает строгую артикуляционно-акустическую
классификацию соответствующих им звуковых сегментов. Важно заметить, что при обозначении согласных звуков на письме в системе деванагари графический значок обозначал не
отдельный согласный звук, а слог — сочетание согласного звука
с гласным a. Гласные звуки в изолированной позиции или в позиции начала слова обозначались специальными графическими
значками, а в позиции после согласного — диакритиками.
Горизонтальные, и вертикальные ряды таблицы имеют опре
деленную фонетическую характеристику.
Итак, алфавит деванагари организован с учетом четкой
фонетической классификации звуковых сегментов, передаваемых графическими значками. Во-первых, алфавит строго противопоставляет гласные, слоговые сонанты и согласные звуки.
Во-вторых, дает характеристику согласных по месту образования (горизонтальные ряды таблицы — varga) и способу образования: сначала идет перечень смычных согласных (spr
s. t.a —
˚
‘образованные прикосновением’), затем полугласных (antah. sth¯a —
‘стоящие между’) и фрикативных (спирантов) (¯us. man — ‘жар, зной’).
Гласные расположены в следующем порядке: простые гласные (краткие и долгие), слогообразующие плавные сонанты, гласные
дифтонгического происхождения и дифтонги.
Далее идет основной корпус согласных звуков (первая группа согласных — смычные), представляющий собой прямоугольную
таблицу, состоящую из пяти горизонтальных рядов (varga) — ряд
gh ¯n; палатальных (t¯alavya) —
заднеязычных (kan. t.hya) — k
kh gТаблица 2. Алфавит санскрита
Гласные простые краткие и
долгие
Сонанты слогообразующие
(краткие и долгие)
Гласные дифтонгического
происхождения и дифтонги
Гл ас ные
a
r
˚
е
¯a
¯r
˚
ai
i
l
˚
o
¯ı
¯l
˚
au
Согласн ые
Глухой простой
u
¯u
Глухой придыхательный
Звонкий простой
Звонкий придыхательный
Носовой
Велярные
Палатальные
Церебральные
Дентальные
Лабиальные
Неносовые сонанты
ka
ca
t.а
ta
pa
ya
kha
cha
t.ha
tha
pha
ra
ga
ja
d. a
da
ba
la
gha
jha
d. ha
dha
¯na
˜na
n. a
na
bha ma
va
Фрикативные шумные
s.a
Для простоты и удобства представления материала в работе приводится
транслитерация знаков системы письма деванагари.
ha
¸ca
sa
jh
ch j
t.h d.
n; церебральных (m¯urdhanya) — t.
c
d. h n. ; зубth d dh n; и губных (os. t.hya) — p ph b
ных (dantya) — t
bh m. Мы видим, что все пять рядов содержат по пяти смычных согласных, расположенных в строго определенном порядке, а
именно: глухой, глухой придыхательный, звонкий, звонкий придыхательный, носовой звук. Таким образом, алфавитное расположение звуков строго противопоставляет звонкие и глухие согласные,
придыхательные и непридыхательные, носовые и неносовые (по
этим признакам звуки группируются в вертикальные столбцы).
Затем следует вторая группа согласных — ряд неносовых сонантов, расположенных с учетом места образования: палатальный
(y), язычный (r), зубной (l) и губной (v). Два согласных в центре ряда:
r и l — плавные согласные.Третья группа согласных представляет собой ряд шумных спирантов, расположенных в следующем порядке — ç, s. , s и задненебный
спирант h.
Панини составляет пратьяхары на основе алфавита, если ему
необходимо перечислить согласные, имеющие общее место образования. Так, он употребляет символ kU для обозначения группы велярных согласных, представленных в алфавите: k, kh, g, gh, ¯n. Символ kU
объединяет последовательность звуков, начиная с k, а показателем
конца цепочки является анубандха U. Аналогично с учетом алфавитного расположения звуков образуются символы cU, t.U, tU, pU,
обозначающие, соответственно, ряды палатальных, церебральных,
зубных и губных согласных. Панини использует алфавитное расположение звуков крайне редко, лишь в тех случаях, когда расположение
звуков в алфавитном порядке помогает кратко и более наглядно
продемонстрировать то или иное правило грамматики. Например,
сутра «coh. kuh. » (8.2.30) гласит, что палатальные звуки пратьяхары cU
меняются на велярные kU, когда cU конечные или за ними следуют
(C) + Su > vakt¯a.
согласные пратьяхары jhaL. Например, va(c > k) + tr
˚
Как уже было сказано, Панини редко использует алфавитное расположение звуков санскрита, традиционный алфавит, отражающий артикуляционно-акустическую классификацию звуков
санскрита, оказался мало пригодным для формулирования правил грамматики. Для достижения собственной цели — описания
грамматики санскрита — Панини создает новую классификацию звуков — Шива-сутры, которая, без сомнения, тоже является
своеобразной фонетической классификацией, используемой для
описания синтеза словоформ санскрита в грамматике Панини.
Рассмотрим артикуляционно-акустическую характеристику
звуков в Шива-сутрах.
Первая сутра содержит простые краткие гласные a, i, u и обозначается пратьяхарой aN. , вторая сутра содержит слогообразующие
сонанты r
K. Первый и второй классы объедини˚
лись в единую пратьяхару aK, которая обозначает простые гласные.
— пратьяхара r
˚
, l
˚
Третья сутра содержит гласные дифтонгического происхождения e, o — пратьяхара e ¯N, а четвертая сутра — собственно дифтонги
ai, au — пратьяхара aiC. Вместе гласные третьей с четвертой сутры
образуют пратьяхару eC.Пятая сутра состоит из полугласных звуков h, y, v, r, объединяемых пратьяхарой haT. Особняком стоит согласный l, представляя
шестую сутру. Полугласные звуки y, v, r, l обозначаются пратьяхарой yaN. .
Седьмая сутра содержит носовые звуки: ñ, m, ¯n, n. , n; и состав
ляет пратьяхару ñaM.
Восьмая и девятая сутры содержат звонкие смычные придыхательные: jh, bh, gh, d. h, dh, которые объединяются пратьяхарой jhaS. .
Десятая сутра представляет собой ряд звонких смычных
непридыхательных согласных j, b, g, d. , d, которые обозначаются пратьяхарой jaÇ.
Одиннадцатая сутра содержит ряд глухих смычных придыхательных kh, ph, ch, t.h, th и непридыхательных c, t., t, которые представлены пратьяхарой khaV . Следующая пратьяхара содержит согласные
k, p, объединяемые пратьяхарой kaY . Пратьяхара khaY объединяет
все глухие смычные придыхательные одиннадцатой и двенадцатой
сутры.
Тринадцатая сутра представляет фрикативные согласные ç,
s. , s, обозначенные пратьяхарой çaR (8.3.35,36), а последняя сутра
содержит единственный согласный h, который, объединяясь с фрикативными согласными, включается в пратьяхару çaL.
Как видно из приведенной ниже таблицы, звуки в Шива-сутрах
группируются по их фонетическим признакам, характеристикам, то
есть Шива-сутры — фонетические классы.
При сравнении групп звуков в Шива-сутрах с традиционным алфавитным расположением графем, обозначающих звуки
санскрита, оказывается, что алфавит представляет собой более
последовательную и строгую артикуляционно-акустическую классификацию звуков, в то время как в Шива-сутрах этот принцип часто
нарушается. Легко заметить некоторые явные преимущества фонетических характеристик групп звуков, расположенных в алфавитном
порядке. Мы видим, например, что звуки в Шива-сутрах не представляют четкой классификации по месту образования: например,
сутра 10 объединяет следующий ряд звонких смычных непридыхательных согласных: палатальный, лабиальный, велярный,
церебральный, зубной, а сутра 12, представляющая ряд глухих
смычных непридыхательных, включает всего 2 звука — велярный и губной. Кроме того, некоторые классы в Шива-сутрахТаблица 3. Артикуляционно-акустическая характеристика звуков в
Шива-сутрах
Шива-сутры
Анубандха
1–2
а
h45–68–9111214
Гласные
i
e
ai
u
o
au
Полугласные
y
v
Носовые
˜n m
¯n
r
˚
l
˚
r
n.
l
n
dh
d
K
¯N
C
N.
M
S.
¸C
Звонкие смычные придыхательные
d. h
bh
gh
jh
Звонкие смычные непридыхательные
d.
b
g
j
Глухие смычные придыхательные
kh
рh
ch
t.h
th
[V]
Глухие смычные непридыхательные
t.
c
k
p
Фрикативные
¸c
s.
h
t
s
V
Y
R
L
объединяют звуки различной фонетической характеристики, а
близкие с точки зрения артикуляционно-акустических признаков звуки оказываются в разных сутрах. Например, сутра 11
содержит придыхательные и непридыхательные смычные глухие, хотя часть смычных глухих оказывается отнесена к 12 сутре.
Интересно, что алфавит и Шива-сутры предлагают прямо противоположный порядок расположения согласных звуков:
в алфавитных рядах — от велярных, задненебных согласных —
к лабиальным; Шива-сутры, наоборот, от палатальных (среднеязычных) и лабиальных — к велярным и зубным для звонких согласных и от велярных через губные и палатальныек зубным согласным для глухих. Расположение звуков в Шивасутрах, как и в алфавите, позволяет объединить согласные
не только по месту и способу образования, но и противопоставить придыхательные и непридыхательные согласные.
Таким образом, фонетическая база Шива сутр очевидна, однако принцип фонетической классификации в Шива-сутрах последовательно не выдерживается. Например, в приведенной таблице
в квадратных скобках анубандха V находится там, где она должна
стоять, если следовать логике фонетической классификации согласных звуков, потому что с ее помощью можно объединить в один
класс глухие смычные непридыхательные согласные. Почему Панини употребляет эту анубандху не после th, а после t? Дело в том, что
такое расположение позволяет сформулировать важную для грамматики санскрита пратьяхару chaV , которая включает два симметричных ряда придыхательных и непридыхательных согласных: ch,
t.h, th и c, t., t. Например, эта пратьяхара используется в сутре 8.3.7,
формулирующей правило изменения конечного n на фрикативный
перед согласными, объединенными пратьяхарой chaV : ch, t.h, th, c, t., t.
Можно сказать, что традиционный алфавит представляет собой более последовательную и удобную фонетическую классификацию, а Шива-сутры, помимо фонетических характеристик звуков,
содержат еще информацию о поведении звуков в составе морфем, то есть предлагают классификацию фонем. Еще В. Алленотмечал фонематическую природу Шива-сутр: разница между
алфавитным порядком расположения звуков и Шива-сутрами Панини может быть объяснена с точки зрения фонологии, а не
фонетики [Allen 1953: 20]. А. В Парибок пишет о Шива-сутрах:
Несмотря на его феноменальную краткость, в этом тексте проявляется вполне определенное теоретическое воззрение на природу
фонемы, а равно и метод представления знания о фонологической
системе языка [Парибок 1981: 143].
2.3. Фонологическая база Шива-сутр
Как мы показали выше, и алфавит деванагари, и списки Шивасутр опираются на фонетический принцип классификации звуков по
артикуляционно-акустическим характеристикам, именно поэтому
часто, упрощая реальную картину, говорят о том, что Шива-сутры
и алфавит деванагари представляют собой попытки фонетическихклассификаций звуков санскрита. Понятно, что звуков в живой речи
гораздо больше, причем число оттенков любого звука неизбежно
возрастает по мере усовершенствования оборудования, служащего
для записи и распознавания человеческой речи. Очевидно, не все
звуки санскрита нашли отражение в алфавите санскрита и в списке
Шива-сутр: стоит хотя бы упомянуть анунасику (anun¯asika — букв.
‘сопровождающая назальность’) — назализацию гласного звука,
анусвару (anusv¯ara — букв. ‘следующий за гласным’) — носовой
спирант и висаргу h. (visarga — букв. ‘выход наружу, исторжение’) —
придыхание. Это особые звуки, образующиеся в результате комбинаторного и позиционного изменения звуков в потоке речи
(в древнеиндийских грамматических трактатах эти звуки называются «вспомогательными»). Понятно, что разнообразные оттенки
звуков не могли (и не должны) быть зафиксированы графическими
значками алфавита, ведь в потоке речи в результате коартикуляции возникает приспособление звуков друг другу, их изменение,
приобретение звуком разнообразных оттенков и призвуков.
Можно предположить, что в индийском алфавите графическими значками представлены фонемы санскрита, ведь общеизвестно, что удобным алфавитом является такой, в котором буквами
обозначаются фонемы. Именно по такому принципу были созданы
древнейшие алфавиты (например, кириллица для славянской письменности) задолго до теоретического осмысления понятия фонемы
и создания фонологических школ. Именно поэтому создателей алфавитов: Кирилла и Мефодия, Месропа Маштоца и др. стали называть
«стихийными фонологами». Представляется, что алфавит деванагари должен отражать систему фонем санскрита, однако это не совсем так — список фонем санскрита, предложенный А. А. Зализняком
в «Грамматическом очерке санскрита» [Зализняк 1987: 798] не совпадает с теми звуковыми сегментами, которые получили обозначение
специальными графическими символами в алфавите деванагари.
и l находятся
в дополнительной дистрибуции и объединяются в фонемы /i/, /r/
и /l/. «Слогообразующий звук (i, r
) выступает в позиции между
˚
согласными, а также после согласной перед паузой и после паузы
перед согласной. В прочих позициях выступает неслогообразующий
звук (y, r, l)» [Зализняк 1987: 797].
А. А. Зализняк отмечает, что звуки i и y, r
˚
и r, l
˚
, l
˚
Висарга (h. — глухое придыхание после гласного) как «фонологически несамостоятельный звук» не включается в списокТаблица 4. Список фонем санскрита
a, i, u, v, r, l; ¯a, ¯ı, e, ¯u, o, (ai), (au), (¯r
)
˚
Гласные и неносовые сонанты:
Шумные и носовые согласные:
k
c
t.
t
p
kh
ch
t.h
th
ph
g
j
d.
d
b
gh
jh
d. h
dh
bh
( ¯n)
h
¸c
s.
s
n.
n
m
фонем (как и его комбинаторные варианты — джихвамулия и
упадхмания, засвидетельствованные только в ведийском языке).
В круглых скобках показаны фонемы, обладающие «ограниченной
фонологической самостоятельностью» — например, дифтонги ai, au
[Зализняк 1987: 797].
Итак, список фонем санскрита не совпадает с единицами, нашедшими отражение в алфавите санскрита. В связи с этим интересным представляется вопрос — какие именно сегменты звучащей
речи отражались за списком графических символов в алфавите
деванагари?
Этот вопрос неоднократно обсуждался в лингвистической
литературе, достаточно сослаться на содержательную статью
А. В. Яковлева «О некоторых элементах фонологии в древнеиндийских фонетических представлениях» [Яковлев 2001]. Автор
указывает, что эти фонемоподобные единицы не совпадают ни со
звуками, ни с фонемами (в традиционном понимании), предлагает
называть эти единицы спхотами7 и отмечает, что их список близок
списку фонем, но не повторяет его.
Сам порядок перечисления звуковых сегментов санскрита, varn. asam¯amn¯aya, ставший впоследствии порядком расположения графем
индийских алфавитов, в частности брахми и деванагари, близко подходит к тому, что современный фонолог установил бы для санскрита
в результате субстиционально-дистрибутивного анализа изолированных слов [Яковлев 2001: 215].
7 Спхота — (sphot.a — ‘вспышка’ от
sphut. ‘взрываться, раскрываться’) в индийской лингвистической философии вечный и неделимый архетип звука. Теорию
о спхоте традиционно возводят к школе Спхотаяны, имя которого упоминает Панини, однако термином спхота Панини не пользуется.
√Тут же автор отмечает, что «к результату аналогичного исследования слитной речи этот список подходит еще ближе». Автор статьи
пытается «реконструировать» фонологические представления древних индусов, нигде не сформулированные в явном виде, стремится
определить научные принципы выделения именно такого списка
элементов, который был предложен индийскими учеными и материализовался в алфавите деванагари. А. В. Яковлев утверждает, что
древнеиндийские грамматисты
вполне последовательно проводили здесь вполне научный — и притом вполне фонологический — принцип, хотя их фонология не совпадает ни с одной из трех наиболее привычных нам фонологических
традиций [Яковлев 2001: 218].
Как известно, две ведущие отечественные фонологические школы
(ленинградская и московская) расходились в количестве выделяемых
в русском языке фонем, поскольку понимание фонемы существенным образом отличалось у представителей этих научных направлений8.
Можно предположить, что в рамках грамматической традиции
древней Индии возникла стройная классификация фонем санскрита
на основе анализа фонетических характеристик реализаций этих
фонем в звучащей речи. Именно эта система фонем (в понимании
древнеиндийских грамматистов) и нашла отражение в алфавите
деванагари.
Можно ли сказать, что Шива-сутры — тоже списки фонем?
Если Шива-сутры — классификация фонем, то почему в перечне
8 Вот как писал о сложившейся в отечественной фонологии ситуации
С. Я. Бернштейн:
Фонологи напоминают мне сектантов. Каждый хвалит свою секту, а другую
полностью отвергает. Фонологи убеждены, что прежде никто в фонологии
ничего не понимал, что ее вообще не существовало. Теперь она появилась, и
ее представляет данная секта. Аванесов полностью отвергает Щербу, ученики Щербы — московскую фонологическую школу. . . Однако никто из них не
задумывается над тем, почему русская орфография, в своих основах созданная давно, покоится на фонологических принципах. . . Все дело в том, что
многие фонологические представления возникли еще в давние времена. . .
Фонологи не понимают, что различия в некоторых фонологических принципах объясняются не общими логическими построениями, философскими
принципами, а задачам данного описания [Бернштейн 2002: 194]., l
˚
нет долгих гласных, а согласный h встречается дважды (в 5-ой и
14-ой сутре). Отсутствие долгих гласных тем более удивительно,
что и в алфавите, хорошо известном Панини, и в реконструируемом списке фонем санскрита, строго различаются краткие и долгие гласные a i u. Конечно, долгие гласные звуки используются
в тексте грамматики — хотя бы в самой первой сутре, формулирующей чередование vr
ddhi, однако в Восьмикнижии долгие гласные
˚
употребляются отдельно с анубандхой (например, ¯aT), а не в составе пратьяхар на основе Шива-сутр. При необходимости указать на
долготу гласного Панини употребляет термин d¯ırgha — ‘долгий (гласный)’, например, в сутре aKah. savarn. e d¯ırghah. «простые гласные a,
i, u, r
могут быть краткими и долгими» (6.1.101) — в результате
˚
сандхи краткие гласные, обозначенные пратьяхарой aK, сочетаясь
с таким же гласным, превращаются в долгий гласный (a + a > ¯a).
Очевидно, что Панини в Шива-сутрах тоже оперирует фонемами (не звуками), но он формирует собственный список
фонем таким образом, что Шива-сутры представляют собой не
исчерпывающий перечень всех фонем санскрита, а такие классы фонем, которые позволяют наиболее экономно, но в то же
время полно описать грамматику санскрита, то есть автор грамматики создает новую классификацию, отвечающую его целям
описания санскрита, превращая, таким образом, Шива-сутры
в важнейший элемент метаязыка грамматики. Анализ состава
классов звуков Шива-сутр и их функционирование в грамматическом описании Панини целиком подтверждает это предположение.
2.4. Морфонологическая база Шива-сутр
Пратьяхары, образованные на базе Шива-сутр, используются
в тексте грамматики при описании механизма образования словоформ санскрита и многочисленных морфонологических явлений,
сопровождающих этот процесс.
ddhi.
Например, пратьяхара aiC (четвертая сутра) и пратьяхара e ¯N
(третья сутра) позволяют кратко сформулировать важные для санскритской грамматики законы чередования гласных в ступенях gun. a
и vr
˚
Первая сутра грамматики гласит: vr
˚
ddhi ¯aT aiC (1.1.1), то есть
«гласные ¯a ai au есть гласные vr
ddhi» (1.1.1.). Техническое обо˚
значение ¯aT с анубандхой обозначает долгий гласный ¯a, пратьяхара aiC представляет класс дифтонгов в Шива сутрах — ai au.Индийские
Сутра gun. a aT e ¯N (1.1.2) сообщает о том, что «гласные a, e, o
есть гласные gun. a». Техническое обозначение aT обозначает краткий гласный a (и анубандху T), пратьяхара e ¯N — символ фонетического класса с порядковым номером 3 в списке Шива сутр (e, o).
трехступенчатое чередование гласных в морфемах: нулевая ступень
(краткие гласные ∅9
i u), после прибавления к этим гласным краткого а образовывалась огласовка второй ступени
(гласные gun. a — a e o), прибавление еще одного краткоddhi — ¯a ai au).
го a давало третью ступень огласовки (vr
˚
грамматисты рассматривали
Например:
- ∼kar-∼ k¯ar
kr
˚
i- ∼ e- ∼ aiçru-∼çro-∼çrauи т. п.
‘делать’
‘идти’
‘слышать’
Лингвисты неоднократно отмечали фонологический характер чередований gun. a и vr
ddhi в санскрите. Еще В. Аллен писал о
˚
неудачной попытке фонетистов обсуждать один из выдающихся фонологических процессов санскрита — ступени гласных, ведь система
чередования гласных, несомненно, была создана в рамках фонологии [Allen 1953: 12].
r
v
Пратьяхара iK и пратьяхара yaN.
Пратьяхара iK обозначает краткие гласные i u r
˚
l
, кото˚
рые могут заменять гласные дифтонгического происхождения и
дифтонги, что предписывается сутрой 1.1.48 Восьмикнижия: eCah.
iK hrasva ¯adeçe «eC гласные заменяются на краткие iK гласные».
(обозначает полугласl — часть пятой сутры и шестая сутра) также исные y
пользуются в формулировке правила сампрасарана о взаимном
чередовании звуков, т. е. замене указанных гласных на соответствующие им полугласные при определенных обстоятельствах.
Например, сутра iK yaN. ah. sa ˙mpras¯an. am (1.1.45) «sa ˙mpras¯an. a —
замена гласных i u r
l (yaN. )».
˚
Другая сутра описывает условия чередования сампрасарана: iKah.
yaN. aCi (6.1.77), что значит «гласные i u r
в положении пе˚
l».
v
ред гласным звуком (aC) заменяются на полугласные y
Ряд примеров можно продолжить. Очевидно, что Шива-сутры объединяют в группы фонемы, играющие одинаковую роль
(iK) на полугласные y
l
˚
l
˚
v
r
r
9 Значок «пустое множество», ноль (lopa) — отсутствие звука или морфемы в
системе описания санскрита в грамматике Панини.в морфонологических чередованиях в процессе синтеза словоформ. Единицы, представленные в Шива-сутрах, можно понимать как своеобразные символы морфонологической транскрипции,
как морфонемы: «Шива-сутры. . . являют собой строго упорядоченное и расчлененное на подмножества множество морфонем
санскрита» [Захарьин 2007: 17]. Такое понимание единиц Шива-сутр как нельзя лучше отражает их природу, их функцию
в грамматическом описании, ведь «морфонема — языковая единица, иерархически промежуточная между фонемой и морфемой и служащая для инвариантного представления морфем как
элементов языкового кода» [Краткий словарь 1995: 62]. Следует
заметить, что термин «морфонема» по-разному понимается лингвистическими школами, вплоть до полного сомнения в лингвистической реальности этого понятия. «Шива-сутры совмещают
преимущества фонетической таблицы и списка морфонологических классов» [Парибок 1981: 146]. Получается, что Панини предлагает систему фонем санскрита, расположенных таким образом,
что фонемы сгруппированы по их поведению в составе морфем, то есть каждая группа фонем, перечисляемых подряд, претерпевает одинаковые изменения в морфемах и словоформах.
Таким образом, Панини создает новую классификацию, представляющую собой не фонетические, а морфонологические классы
звуков. Конечно, Шива-сутры отражают фонетическую характеристику звуков, но группировка звуков в Шива-сутрах «работает» на морфологию, поскольку позволяет объединять в группы звуки, имеющие
общие функции в морфонологических изменениях. Потребность
создания новой классификации звуков санскрита доказывает, что
задачей грамматики Панини является описание не фонетики, а морфологии — собственно грамматики санскрита. «Фонологический
анализ звуков, представленный списком-классификацией, целиком
обусловлен грамматической структурой языка» [Staal 1988: 169–170].
3. Шива-сутры как элемент метаязыка грамматики Панини
Как удалось показать выше, единицы в Шива-сутрах расклассифицированы с учетом фонетических признаков (артикуляционноакустических), именно поэтому часто говорят о Шива-сутрах как
о классификации звуков, с другой стороны, список единиц, представленных в Шива-сутрах, очень близок к списку фонем санскрита,так что фонологическая природа этих единиц также очевидна.
Кроме того, как уже было сказано, эти фонемообразные единицы в Шива-сутрах участвуют в морфонологических чередованиях
при синтезе санскритских словоформ, что позволяет говорить об
их морфонологической природе. Очевидно, что список Шива-сутр
представляет собой перечень не звуков, не фонем и не морфонем
санскрита (в терминологии современной лингвистики), хотя и фонетические, и фонематические, и морфонематические характеристики этих элементов учитываются при классификации. Природа
единиц Шива-сутр, принцип их классификации становятся более
понятными, если рассматривать Шива-сутры исключительно как
элемент метаязыка грамматики Панини. Шива-сутры — не просто
список особых единиц, а прием их преставления, обусловленный
структурой грамматики Панини в целом. Это ключ к грамматике, ведь анализ классификации единиц в Шива-сутрах позволяет
понять архитектонику самого Восьмикнижия и в какой-то степени реконструировать метод описания языка в грамматике Панини.
В лингвистической литературе высказывалась точка зрения,
согласно которой Шива-сутры представляют собой совершенно автономный текст, не принадлежащий Панини, что якобы автор Восьмикнижия заимствовал Шива-сутры и приспособил эту классификацию
для описания грамматики санскрита (См. например, [Sköld 1926]).
Однако это мнение не было подтверждено убедительными доказательствами и подверглось критике со стороны других исследователей
(См., например, [Staal 1988]). Анализ группировки фонем10 в Шивасутрах непонятен и необъясним вне текста грамматики, текст Шива-сутры и Восьмикнижия в значительной мере предполагают друг
друга. Попробуем привести примеры, доказывающие это положение.
Шива-сутры представляют собой метаязык — фрагмент описания фонем, который сам является базой создания специфических
терминов — технических обозначений классов звуков (пратьяхар),
необходимых для формулировки правил грамматики. То есть Шивасутры, с одной стороны, есть своеобразный список фонем санскрита
(единиц конкретного языка), а с другой стороны — база создания технических обозначений — терминов, используемых в грамматике, а
10 Для простоты автор здесь и далее называет элементы, представленные в
Шива-сутрах, фонемами.значит важная часть метаязыка грамматики Панини. Именно такой
подход позволяет понять природу и структуру Шива-сутр, ответить
на некоторые вопросы, необъяснимые с точки зрения представления о том, что Шива-сутры есть независимый от основного текста
Восьмикнижия или хотя бы достаточно автономный список фонем.
Почему, например, с одной стороны, сутра 11 содержит придыхательные и непридыхательные глухие смычные, с другой стороны,
глухие непридыхательные смычные k и p обособлены и составляют
отдельную сутру 12? Почему звонкие придыхательные разбиты
на два класса — восьмую и девятую сутру? Почему стоит разделительная анубандха после bh и после t, но нет анубандхи после
th? Почему согласный l изолирован от других сонорных звуков
в шестой сутре, согласный h от других глухих спирантов в четырнадцатой сутре, кроме того, звук h встречается в Шива сутрах дважды — в 5-ом и 14-ом классах (этот единственный случай двойного
включения звука в список Шива-сутр представляет отдельную проблему). Кроме того, порядок следования фонем в каждой сутре
уникален. Например, ряды носовых (сутра 7) и звонких смычных
(сутра 10) выстроены так: палатальный звук, губной, заднеязычный,
ретрофлексный и зубной, а ряд придыхательных глухих выглядит
иначе: заднеязычный, губной, палатальный, ретрофлексный и зубной. По какому принципу используются в Шива-сутрах анубандхи?
Итак, попробуем предложить ответы на некоторые вопросы,
связанные с употреблением конкретных анубандх в Шива-сутрах
(почему в роли анубандх используются те или иные звуки и чем
объясняется место, занимаемой анубандхой в составе Шива-сутр).
Звонкие смычные придыхательные разделены на две сутры (восьмую и девятую) анубандхой Ñ, т. к. Панини необходимо было объединить согласный bh c согласными m, y, v в пратьяхару yaÑ (сутры 5–8)11
для формулировки правила, согласно которому краткий гласный глагольной основы меняется на долгий гласный, если за ним следуют
11 Важно отметить, что пратьяхара может объединять только те звуки, которые
представлены в рядах Шива-сутр, но в пратьхаре содержатся не обязательно все
звуки, имеющиеся в той или иной сутре. Так, теоретически пратьяхара yaÑ должна
объединять звуки y, v, r, l, ñ, m, ¯n, n. , n, jh, bh, но практически эта пратьяхара у Панини
включает только звуки y, v, m, bh, поскольку именно эти звуки являются начальными
звуками глагольных и именных флексий, перед которыми происходит удлинение
гласного звука корня.глагольные окончания, начинающиеся со звуков, представленных
пратьяхарой yaÑ (7.3.101). Например, pac + ÇaP + miP > pac¯ami.
То же изменение происходит при присоединении именных флексий (7.3.102). Именно для формулировки этого важнейшего для
санскритской грамматики чередования и понадобилась анубандха Ñ, объединяющая звонкий придыхательный bh с сонантами.
Анубандха T. , стоящая после r закрывает ряд полугласных, образующих пятую сутру, в результате чего следующий звук l оказывается отнесенным к шестой сутре, единственным представителем
которой он оказывается. Изоляция l оказывается необходимой для
создания пратьяхары aT. , объединяющей все гласные и полугласные,
кроме l. Эта пратьяхара используется, например, при формулировке
правила, согласно которому сочетание долгого гласного ¯a и следующего за ним конечного согласного n перед следующим словом,
начинающимся со звуков, входящих в пратьяхару aT. , превращается
в анунасику (8.3.3; 8.3.9 и др.). Например, mah¯an + asi > maham. asi.
Двойное употребление звука h в Шива-сутрах представляет отдельную проблему. Как уже было сказано выше, висарга, по мнению
большинства исследователей, не была включена Панини в список
Шива-сутр12. Спирант h дважды встречается в Шива-сутрах: если во
втором случае (в 14-ой сутре), очевидно, речь идет о согласном h,
возникшем из и. е. (cid:72)gh, то первый случай (сутра 5) объединяет h с по= a
лугласными звуками, позволяя выстроить корреляцию i
y
h
и указывает на ларингальный характер этого звука (и по месту происхождения, и по функции в системе фонем) [Парибок 1981: 147].
Разное происхождение h обусловило особенности его морфонологического поведения при построении санскритских словоформ.
Представляется, что и в данном случае двойное включение
h в список Шива-сутр объясняется потребностями описания грамматики санскрита, то есть ларингальный спирант h встречается
в Шива-сутрах дважды, т. к. в первом случае он входит в пратьяхары aÇ, aM, aN. и aT. , что позволяет объединить его с гласными и полугласными, а во втором случае в пратьяхары jhaL и çaL,
объединяя его с глухими фрикативными. Таким образом, положение согласного h после и перед пратьяхары yaR, перед позволяет
= u
v
12 «Очевидно, что висарга не включена в Пратьяхара-сутры Панини»
[Sharma 1968: 308].не включать этот спирант в пратьяхару yaR, противопоставляя этот
звук всем согласным и полугласным. С одной стороны, согласный h
может объединяться с другими согласными, например, в пратьяхаре
jhaL (8.4.53)13, а с другой стороны, его изолированное положение
в четырнадцатой сутре позволяет исключить его из ряда согласных, например, в пратьяхаре khaR (8.3.34)14. Согласный h может,
с одной стороны, объединяться с фрикативными в пратьяхаре çaL
(ç, s. , s, h), а с другой стороны, исключаться из ряда фрикативных
в пратьяхаре çaR (ç, s. , s) в формулировке правила образования
висарги в сутре 8.3.35. Таким образом, двойное вхождение звука
h в списки Шива-сутр позволяет составить пратьяхары, описывающие различное поведение этого звука при синтезе словоформ.
Теперь выскажем предположение относительно расположения звуков в Шива-сутрах. Известно мнение лингвистов о том, что
Шива-сутры — особая классификация звуков, сгруппированных специальным образом для объяснения синтеза словорм:
Расположение звуков в паниниевском списке, которое на первый
взгляд кажется довольно беспорядочным, может быть объяснено
как фонетический перечень звуков, приспособленный для описания
грамматики. . . [Thieme 1935: 104].
Очевидно, что порядок следования звуков не одинаков в каждой
сутре, последовательность элементов в рядах не случайна, порядок
элементов также очень важен для формулировки правил грамматики. Как уже было сказано, менять звуки местами в Шива-сутрах нельзя, т. к. ряды целиком или частично входят в различные
пратьяхары. Посмотрим, например, на порядок следования носовых согласных в 7 сутре Шива-сутр: ñ m ¯n n.
n — все носовые
объединяются пратьяхарой ñaM, однако пратьяхара maM позволяет исключить палатальный носовой, а пратьяхара ¯naM исключает палатальный и губной из ряда носовых. Это необходимо для
13 Сутра 8.4.53 предписывает правило замены звуков пратьяхары jhaL на jaÇ
перед согласными jhaÇ, то есть согласные звуки сутр 8–14 (звуки пратьяхары jhaL)
меняются на звонкие непридыхательные j, b, g, d. , d (звуки пратьяхары jaÇ) перед
согласными jh, bh, gh, d. h, dh, j, b, g, d. , d (звуки пратьяхары jhaÇ). Например, labh +
C + Su > labdh¯a, т. к. bh (звук пратьяхары jhaL) перед dh (звук пратьяхары jhaÇ)
tr
˚
(kta > dha) меняется на b (звук пратьяхары jaÇ).
14 Сутра 8.3.34 формулирует правило изменения конечного s в висаргу перед
согласными пратьяхары khaR, то есть перед kh, ph, ch, t.h, th, k, p, ç, s. , s.формулировки правила 8.3.32, согласно которому звуки пратьяхары ¯naM (¯n n.
n) появляются перед последующим начальным
гласным а после таких же звуков (¯n n.
n), следующих за гласным (то есть звуки названной пратьяхары удваиваются). Например, kurvann acovat, но этого не происходит с согласными ñ и m:
(cid:72)ahamm asmi, поэтому для экономного описания правила эти звуки
не должны входить в пратьяхару, следовательно, эти звуки должны
предшествовать другим носовым звукам, а не следовать за ними.
И в завершение попробуем выявить некоторую закономерность в использовании «пустых» меток anubandha в Шива-сутрах.
Анубандхи также есть элемент метаязыка грамматики Панини,
т. к. они служат маркерами конца группы фонем, то есть являются
средством классификации фонем, участвующих в грамматических
преобразованиях. Анубандхи в Шива сутрах также доказывают тесную связь Шива-сутр и Восьмикнижия [Staal 1988: 162].
В качестве маркеров в Шива-сутрах используются все глухие
смычные санскрита (кроме T и P), все носовые согласные (кроме N)
и все фрикативные (кроме S и H). Ни сам Панини, ни его комментаторы никогда не объясняли принцип выбора того или иного звука
в качестве анубандхи, поэтому можно лишь попытаться высказать
некоторые предположения. Очевидно, что анубандха T используется
как маркер одиночного звука — iT, например, в первой сутре Восьмикнижия, поэтому эта анубандха не встречается в классах Шива-сутр.
По какому принципу Панини выбирает звуки-анубандхи? На
наш взгляд, пограничный показатель, который не входит в класс,
а лишь технически указывает на его конец, должен максимально
отличаться по своим артикуляционно-акустическим характеристикам от звуков, входящих в соответствующую пратьяхару. Так, глухие
взрывные согласные звуки K и C разделяют сутры, содержащие гласные звуки; шипящие S. и Ç — в сутрах, содержащих звонкие взрывные, а полугласные V и Y — в сутрах, состоящих из глухих согласных
и, наконец, плавные R и L являются маркерами фрикативных согласных. Правда, этот принцип контраста не выдерживается в сутре 7, которая содержит носовые согласные и оформляется носовым
губным M, сонант l, представляющий шестую сутру имеет в качестве анубандхи носовой сонант N. . Интересно отметить, что в Шивасутрах анубандхами являются только согласные звуки, тогда как
приставными звуками в именных флексиях могут быть гласныезвуки. Представляется вероятным, что в Шива-сутрах как в фонетических списках анубандхи в виде согласных были более удобны.
Консонантные маркеры — наиболее употребительны для микротекста основного корпуса трактата, поскольку согласные фонологические единицы обладают б ´ольшим количеством дифференциальных
признаков и заключают б ´ольший дистрибутивный потенциал
[Военец 2006: 121].
Как уже говорилось, анубандха не входит в группу фонем
при оперировании пратьяхарой, при этом каждая предыдущая
группа фонем может быть включена в следующую с удалением
отделяющей ее анубандхи, поэтому расположение звуков, а именно их последовательность и разделенность анубандхами, является важнейшим приемом представления материала в грамматике
Панини. Именно анубандхи выступают как технический маркер
пратьяхары, поэтому и сами пратьяхары, и анубандхи есть элементы метаязыка грамматики Панини. В тексте Восьмикнижия
Панини использует различные анубандхи, которые выполняют самые разные функции, но все эти функции металингвистические.
«Анубандха — многофункциональный инструмент, который отражает вклад Панини в формирование метаязыка» [Bhate 2002: 30].
Пратьяхара — особый вид сокращенного лингвистического
описания, используемый Панини, это способ отразить любой ряд
элементов, порядок которых фиксирован, сокращенным термином,
обозначающим начало и конец группы. Сокращения разного рода
часто используются как элементы метаязыка, но у Панини элементарная аббревиатура становится не просто техническим термином,
позволяющим двумя знаками экономно представить целый перечень элементов, а превращается в фундамент, на котором строится
все здание грамматики. «Очень интересно наблюдать, как заурядный лингвистический феномен превращается в технический прием
высокого уровня» [Bhate 2002: 28]. Этот прием позволяет сокращенно
называть ряды элементов, которыми оперирует Панини при составлении правил грамматики, поэтому и сами пратьяхары, и анубандхи
разработаны Панини как своеобразные термины, как прием грамматического описания языка, а значит, как элементы метаязыка.
Роль Шива-сутр в понимании текста Восьмикнижия огромна, можно сказать, что Шива-сутры — код, используемый длязашифровки грамматических правил. Ф. Стаал предлагает такую реконструкцию метода Панини: по его мнению, автор сначала предварительно сформулировал грамматические правила санскрита,
затем составил список фонем таким образом, чтобы этот список
позволял объединять фонемы в группы, позволяющие наиболее
удобным способом сформулировать окончательный вариант правил грамматики [Staal 1988: 163]. Соответствует ли эта последовательность действий действительности, можно лишь гадать, но
очевидно лишь то, что Шива-сутры и текст Восьмикнижия — тексты, предполагающие и объясняющие друг друга, непонятные один
без другого. Шива-сутры были составлены Панини как классификация элементов языка для метаязыковых целей — для исчерпывающего и в то же время экономного описания санскрита.
Итак, Шива-сутры составлены таким образом, что они не
только представляют собой классы фонем (морфонем) для описания морфонологии (и морфологии) санскрита, огромного количества внешних (на стыках слов) и внутренних (на стыках морфем)
сандхи и др., но и являются своеобразным ключом для расшифровки огромного количества правил, представленных в Восьмикнижии, важнейшим элементом метаязыка грамматики Панини.
| Напиши аннотацию по статье | О. А. Волошина
МГУ, Москва
ШИВА-СУТРЫ КАК ВАЖНЕЙШИЙ ЭЛЕМЕНТ МЕТАЯЗЫКА
ГРАММАТИКИ ПАНИНИ
1. |
шкала осознание речи как показател динамических процессов в диалектной коммуникации и сознании диалектоносителеы. Введение. Наиболее показательным материалом для изучения того, как носители диалекта осознают свою
и чужую речь, каковы особенности их языковой рефлексии, являются метаязыковые высказывания. Исследования этого феномена выявили целый ряд особенностей языкового сознания носителей говоров. Однако до
настоящего времени не был предметом рассмотрения динамический аспект языкового сознания носителей диалекта.
Цель – выявить типы (степени) метаязыковой рефлексии и определить факторы ее неоднородности в речи
диалектоносителей.
Материал и методы. Материал анализа – контексты с метаязыковой темой; предмет наблюдений – характер развертывания метаязыковой темы в речи диалектоносителя, его способность к метаязыковой рефлексии;
основной метод исследования – вероятностное моделирование объекта.
Результаты и обсуждение. Записи диалектной речи представляют разные степени осознания речи диалектоносителями – от почти полной невозможности сосредоточения внимания на слове как таковом, в отвлечении
от обозначаемых словом предметов и ситуаций, до активной метаязыковой рефлексии. Внимание диалектоносителей к языку и речи обычно усиливается в тех коммуникативных ситуациях, когда общающиеся принадлежат к разным социальным группам и владеют заметно различающимися языковыми и/или культурными кодами.
Есть также и случаи переходные, промежуточные между этими двумя крайними точками шкалы степени
осознания речи. Это случаи затрудненного, постепенного перехода от ситуативной рефлексии к собственно
языковой, случаи переключения с метаязыковой темы на рассуждение о соответствующей реалии, а также метаязыковая рефлексия, возникающая в ситуациях, нетипичных для носителей литературного языка.
Заключение. Характерным для бесписьменной традиционной культуры является слабое осознание речи,
тесное слияние слова с жизненными ситуациями. Это определяется общими особенностями сознания носителей традиционной народной культуры – приоритетом обыденного сознания, противопоставленного сознанию
рациональному (теоретическому), которое формируется путем специально организованной познавательной
деятельности. Усиление метаязыковой рефлексии связано с распространением грамотности среди диалектоносителей. Приобщение к письменной культуре ведет к большему осознанию речи, изменению баланса между
обыденным и рациональным сознанием.
Шкала степеней осознания речи – результат и свидетельство изменений, происходящих в диалектной коммуникации. Специфика социокультурных ситуаций в говорах поддерживает и активизирует тенденцию к усилению метаязыковой рефлексии.
Ключевые слова: диалект, языковое сознание, метаязыковая рефлексия.
Введение
Языковое сознание диалектоносителей неоднократно становилось предметом исследования отечественных диалектологов (работы Е. Л. Березович, О. И. Блиновой, Т. А. Демешкиной,
Е. В. Иванцовой, Г. В. Калиткиной, О. Ю. Крючковой, Т. Ю. Кузнецовой, А. Н. Ростовой и др.). Наиболее показательным материалом для изучения
того, как носители диалекта осознают свою и чу
жую речь, каковы особенности их языковой рефлексии, являются метаязыковые высказывания (их
исследованию посвящена монография А. Н. Ростовой [1]). Исследователями рассмотрен целый ряд
особенностей, порождаемых диалектоносителями
метаязыковых высказываний: их строение, характер и функции мотивационных отношений в их составе, коммуникативные условия, вызывающие метаязыковую рефлексию, ее типичные объекты.
— 96 —
Неизученным, однако, остается динамический
аспект языкового сознания носителей диалекта, которое претерпевает существенные изменения во
второй половине XX – начале XXI в. в связи с распространением грамотности внутри диалектного
языкового сообщества, развитием новых способов
коммуникации и, как следствие, изменением характера традиционной культуры (об активном взаимодействии традиционной и массовой культуры
см. [2]).
Цель статьи – рассмотреть представленные в записях диалектной речи типы (степени) метаязыковой рефлексии и определить факторы ее неоднородности.
Материал и методы
Материалом исследования послужили записи
диалектной речи, сделанные на протяжении последних 50 лет (с 1970-х по 2010-е гг.) на территориях бытования говоров различных типов – севернорусских, южнорусских, среднерусских, что позволяет изучать характер осознания речи носителями данных говоров как явление общедиалектное,
обусловленное общими особенностями сознания
носителей традиционной народной культуры, а не
спецификой отдельных говоров.
Непосредственным объектом наблюдений стали
контексты, содержащие метаязыковые высказывания – высказывания диалектоносителей о языке и
речи, а также те фрагменты записей речи носителей говоров, в которых метаязыковые высказывания отсутствуют при наличии явного запроса на
них со стороны собеседника (диалектолога). Во
всех случаях рассматривался характер развертывания метаязыковой темы в речи диалектоносителя,
его способность к метаязыковой рефлексии.
Недискретный и динамический характер изучаемого явления определяет его вероятностное моделирование как основной метод исследования, широко применяемый в социологии и социолингвистике [3, 4].
Результаты и обсуждение
Исследованный материал указывает на разные
степени метаязыковой рефлексии у носителей диалекта. В их речи обнаруживается достаточное число примеров, в которых проявлено типичное для
бесписьменной традиционной культуры слабое метаязыковое сознание. Однако немало и контекстов,
противоположных в этом отношении, указывающих на хорошо развитую способность к метаязыковой рефлексии. Фиксируются также и случаи переходные, промежуточные между этими двумя
крайними точками шкалы степени осознания речи.
Неоднородность типов метаязыкового сознания, проявленного в записях диалектной речи, слу
жит хорошим материалом для анализа динамических тенденций в области языковой рефлексии у
диалектоносителей.
Рассмотрим далее, как представлены в нашем
материале названные виды языкового сознания:
слабое осознание речи, развитая метаязыковая
рефлексия и переходный тип осознания речи.
Слабое осознание речи
Слабое осознание речи находит выражение в
том, что диалектоносителям бывает трудно сосредоточить внимание на слове как таковом, на его
форме и содержании отдельно от предметов или
ситуаций, которые этими словами обозначаются.
На прямые вопросы метаязыкового характера, то
есть вопросы о самих словах или о грамматике говора диалектологам нечасто удается добиться ожидаемых ответов. Ср., напр., в ходе экспедиции по
программе Общеславянского лингвистического атласа (ОЛА) студент-диалектолог, не встретив в живой речи жителей села интересующей его формы 3
л. настоящего времени глагола догорать, пытается
получить ее, побуждая неграмотную бабушку к метаязыковой рефлексии:
− Бабушка! Вот в печи у вас все поленья догоре
ли [намеренно выделяет глагол голосом]… Так?
− ну//
− а одно полено до конца не догорело и всё
еще… что делает? Как сказать?
− а что?// вот у меня тушилка// туда угли со
гребаю/ закрою/ и всё// (Калуж. обл.).
Носителю диалекта трудно осознать, что собеседников интересует само слово, а не конкретные
жизненные ситуации, в которых это слово обычно
используется. В [5] описана безуспешная попытка
студентов-практикантов, участников диалектологический экспедиции, получить форму 1 л. ед. числа наст. времени глагола орать:
– Вот раньше, Вы говорили, «орали» сохами.
Да? Вот с этим словом давайте попробуем вот так
вот, как раньше говорили. Вот, допустим, вот «он
орёт пашню», да? А как Вы про себя скажете? Я
что делаю?
– вот бывае придёшь дак/ «орал или пахал»/
вот так//
– А если вот Вы сейчас идете, и как Вы скажете
про себя? Я иду и что делаю? И сохой…
– ну а что делаю/ ничего так никому ничего не
говоришь// что если идёшь с товарищем/ говоришь
о каких своих достижениях/ а так что говорить?
– …а я вот иду мимо Вас и спрашиваю: «Дедушка, а что Вы делаете?» А как Вы мне ответите?
– ну что делаю? если орёшь/ дак это говорит
ся… орём или пашем/ вот два слова//
– А вот если вас не много, а вот Вы один идете…
– ну так он спрашивает что/ «бог помочь» или
«труд на пользу»// ну да/ а так не приходит/ не
— 97 —
спрашивает что ты делаешь// идет мимо/ ты работаешь/ так «труд на пользу» говорит// (с. Лема
Вытег. р-на Волог. обл.).
Приведенный пример ярко свидетельствует о
ситуативно ориентированной коммуникативной
стратегии диалектоносителя и невосприимчивости
к метаязыковым запросам со стороны собеседников, выражаемым прямо и настойчиво.
Трудности сосредоточения внимания диалектоносителей на слове, абстрагирования слова от ситуации, с ним связанной, явно обнаружились также в ходе проведения ассоциативных экспериментов с носителями диалекта. Такие попытки были
сделаны саратовскими диалектологами в конце
1990-х гг. В статье Т. Н. Медведевой [6] описаны
полученные результаты. Автор отмечает такие, например, характерные особенности эксперимента
(проводившегося по понятным причинам в устной
форме):
– испытуемые (даже поняв намерения диалектолога) не выполняют просьбы «отвечать одним
словом», обычно приводятся контексты;
– испытуемые просят уточнить предъявляемое
слово-стимул, высказывая запрос на его предметную и ситуативную конкретизацию (ВКОПАННЫЙ: Вкопанный, чего вкопанный? Я не понимаю.
ВЫТЕКАЕТ: Ну, вытекает чего? ДЕНЬГИ: А какие? Бумажны иль медны? МОМЕНТ: Ну, момент,
какой? ПРИШЛА: Пришла? А куда пришла?);
– 74 % от всех полученных реакций – это реакции тематические (доля реакций синтагматического, парадигматического, фонетического характера
невелика). Этот факт также подчеркивает преимущественно ситуативную направленность реагирования. Среди тематических реакций заметное место принадлежит реакциям оценочным (ГОСПОЖА: Это плохое дело, это не нужно. ДЕНЬГИ: Это
зло, зло человеческое. ПРИШЛА: Хорошо это, что
пришла, хорошо. СМЕХ: Смеяться – это не положено. Я мало смеюсь);
– реакции на стимул нередко имеют вид развернутых иллюстраций, описывающих ситуации с
участием говорящего (ГОСПОЖА: Это вот я сейчас лежу вот на кровати, ничего не делаю, вот самая госпожа. ДЕНЬГИ: Деньги – это я пенсию получаю. Четыреста десять… четыреста один рубль
десять копеек. СТАРЕЦ: Ну, уж вот я старец, старая уж, старина. СТРАШНАЯ: Страшная, вот я
сейчас страшная стала, действительно, без зубов, и
слюни тёкут, и рот… э-эх! ШЛЁПНУЛСЯ: Ну, я
если пьяный напился и шлёпнулся. ПРИШЛА: Да
вот вы пришли ко мне да новости принесли);
– реакции, описывающие употребление слова в
определенных обстоятельствах (СТАРЕЦ: Старец –
это старец и есть. Вон у меня дедушка. Я ему:
«Старец ты старец». А он мне: «Старуха ты, стару
ха». УРОК: Что-нибудь я сделал, а у меня получилось не так. Вот мне и говорят: «На будущее это
урок тебе, чтоб ты помнил»).
Таким образом, полученные в эксперименте результаты ярко свидетельствуют о преимущественно ситуативной направленности реагирования диалектоносителей на заданные слова-стимулы.
Слитность слова с соответствующими его денотативному содержанию ситуациями находит выражение и в особенностях организации метавысказываний в речи диалектоносителей. Типичной тактикой пояснения значений слов (в ответ на запрос
диалектолога) является описание ситуаций, приведение примеров (описательно-повествовательный
характер диалектных метавысказываний отмечен
в [7]).
Слабое осознание речи, тесная ее спаянность с
денотативным компонентом находит также яркое
выражение в восприятии речи как сильного средства воздействия на мир (это не раз отмеченные характерные для традиционной речевой культуры
представления о магической силе слова, вера в
силу заговоров, заклинаний, проклятий, в опасность неосторожно сказанных слов и под.). Со
слабой рефлексией над речью, по всей видимости,
генетически связана также и широко представленная в современной диалектной речи нефункциональная (свободная) ее вариативность [8, с. 147; 9,
с. 55].
Развитая метаязыковая рефлексия
Вместе с тем слабое осознание речи не является
обязательной характеристикой языкового сознания
всех носителей диалекта. Известны примеры достаточно развитого внимания к языку и речи. Ср.,
например, сопоставление «своей» (приверженцев
официальной церкви) и «чужой» (старообрядцев)
речи (с. Белогорное Вольск. р-на Сарат. обл.): вот
она вам/ сейчас Марья Васильевна-то [представительница старообрядческой общины]/ ты вот/ понимаешь/ вот русский-то язык/ как она/ буквы-ти
вот перевёртывает// а мы вот разговариваем русские/ мы по-русски вот.
В [10] отмечено «сгущение» «терминологической рефлексии» (фиксации внимания на названиях) в речи диалектоносителя-старообрядца, обусловленное повышенным вниманием говорящего
к специфике своей веры. В речи активного приверженца старообрядческих канонов рефлексия по поводу своего и чужого речевого кода, осознание
имеющихся различий нередко маркируется метавыражениями типа: мы называем, у них называется, по-старому. Ср.: оне [церковные] называютто кадило/ или как/ я не знаю как оны это называют/ у нас кадильница вон она; она [служба] называется вселенска/ или всемирна/ мы её всемирна
это по-старому;
— 98 —
– А монашки – это только женщины или мужчины тоже? – и мужики есть// – И все монашки называются? – да // мы их биссурмане называем;
– вот мы [старообрядцы] её называем она обрадованная Мария/ господь с тобою/ а оне благодатная// к чему оне слово-то это вот прибавили
сюды? на что оно нужно? вот спроси попа-то/
батюшка мол вот/ зачем это слово-то вот/ вставили/ она ведь обрадовалась// а то благодатная.
Хорошее осознание речи в подобных случаях
подчеркивается также тем, что метаязыковые пояснения вводятся и по инициативе говорящего, без
специальных запросов со стороны адресатов речи.
Противоречат ли приведенные примеры хорошего осознания речи тезису о типичности слабого
метаязыкового сознания у диалектоносителей?
На наш взгляд, не противоречат, но позволяют
осмыслить явление слабого осознания речи не как
статическую данность, рассмотреть его в аспекте
функциональном, обратить внимание на коммуникативные, социально-культурные условия, вызывающие изменения в характере метаязыкового сознания.
Имеющиеся в нашем распоряжении материалы
(значительный текстовый массив диалектной речи)
дают повод полагать, что осознание речи, специальный контроль за эффективностью коммуникации – явления, характеризующие особые ситуации
общения и связанные с особым социокультурным
статусом носителя диалекта. Так, внимание диалектоносителей к языку и речи обычно усиливается в тех коммуникативных ситуациях, когда общающиеся принадлежат к разным социальным группам и владеют заметно различающимися языковыми и/или культурными кодами [11]. Такие языковые ситуации особенно характерны для территорий, которые достаточно поздно осваивались носителями русских народных говоров. На новых землях рядом друг с другом, часто даже в пределах
одного населенного пункта, поселялись носители
разных говоров, иногда к тому же – приверженцы
разных религиозных учений. Подобная ситуация
повышает актуальность сопоставления своей и чужой речи, поиски типичных поведенческих различий. При этом суждения диалектоносителей о своей и чужой речи редко бывают точными и объективными (слабость осознания речи проявляется и в
данном случае): это, скорее, своеобразные мифы
коллективного сознания, символы различий между
отдельными группами населения. Например, для
жителей с. Белогорное Вольского района Саратовской области актуальной является культурно-конфессиональная оппозиция «мирские (церковные)»
(приверженцы официального православия) – «старообрядцы», что стимулирует обсуждение и оценку культурных, конфессиональных, поведенче
ских, бытовых различий между представителями
этих социальных групп [12]. Примеры развитой
метаязыковой рефлексии извлечены прежде всего
из корпуса текстов этого говора.
Усиление внимания к речи наблюдается в
случаях, когда диалектоноситель владеет грамотой
и приобщен к письменной культуре. Ср.: к числу
доминантных черт старообрядческой культуры
С. Е. Никитина относит ее книжно-письменный
характер [13].
Переходный тип осознания речи
Важными для понимания особенностей метаязыковой рефлексии носителей диалекта являются
переходные формы ее выражения, случаи, занимающие промежуточное положение между двумя
крайними точками шкалы степени осознания речи – между почти полной неспособностью сосредоточиться на слове и в противоположность этому
хорошо развитым вниманием к языку и речи. Переходный тип осознания речи эксплицирует неустойчивый характер метаязыковой рефлексии, недостаточную сформированность метаязыкового
сознания. К проявлениям промежуточных форм
метаязыковой рефлексии можно, например, отнести следующие случаи:
а) затрудненный переход на метаязыковую тему
и дальнейшее ее развертывание по модели постепенного перехода от ситуативной рефлексии к собственно языковой. Ср. рассуждение малограмотной диалектоносительницы о ее нежелании переезжать к детям в город, в котором пожилая женщина
не сразу вспоминает только что употребленное ею
слово (переспрашиваемое диалектологом), но все
же постепенно переключается на метаязыковую
тему, высказывая осознание сказанного ею слова
как «старинного»:
− но я уж дома сама себе хозяйка// а там что я
приеду к ним?// я буду только сидеть и дожидаться наряда// <…>
− Баба Ксеш, вот Вы сейчас сказали: «Жду на
ряда». Какого наряда?
− как наряда?
− Вы сказали, что… «Что я там буду сидеть,
только ждать наряда».
− ну/ наряд/ даст наряд мне дочь-то/ скажет/
мама-т/ иди вот/ поработай что-нибудь/ вот
это…//
− А, это наряд.
− наряд это/ как сказать… это… по-старинному… называется// да// ну вот/ дочка/ ты мне наряд дала/ идти мне на работу там надо…;
б) переход (соскальзывание) с метаязыковой
темы на обсуждение обозначаемой словом ситуации:
и спрашиваю [у служителя церкви]/ я «скажите мне/ как у вас называется это вот/ каженье
— 99 —
то?»/ «ну как/ как и обычно/ как вроде и у вас»// я
говорю/ «нет/ у нас не так// а в законе как я мол
написано/ в этим/ в уставе? как кадить нады?
крестообразно// я мол вы что же не кадите крестообразно-то? крест-то распятый/ как? так
его и покади// а это чё эт ты мотаешь его? на
что это нужно? это не есть кажение»;
в) избыточность метаязыковой рефлексии, обусловленная нетипичным для говорящего абстрагированием слова от текущей ситуации. Ср.: вот я
даю/ это к примеру/ я не говорю/ что я сейчас/ я
сейчас/ вообще. Метаязыковое пояснение возникает как результат нетипичного для диалектоносителя употребления формы настоящего времени глагола (даю) в неактуальном значении, вне связи с
моментом речи. Такое употребление осознается говорящим как необычное и вызывает потребность
его разъяснения. Для носителя литературного языка подобные метаязыковые высказывания нехарактерны.
Обращает на себя внимание то, что различные
переходные формы метаязыкового сознания проявляются в речи грамотных носителей диалекта, у
которых отмечаются также и образцы хорошо развитого внимания к языку и речи.
Заключение
Чем могут быть объяснены разные степени метаязыковой рефлексии, фиксируемые в речи диалектоносителей? Конечно, такие различия можно
объяснить идиолектными особенностями. Однако
сами идиолектные различия, по всей видимости,
являются следствием динамических процессов,
меняющих характер диалектной коммуникации.
Прочное «врастание» слова в жизненные ситуации связано с общими особенностями сознания
носителей традиционной народной культуры – с
приоритетом обыденного сознания, противопоставленного сознанию рациональному (теоретическому) (см. [14]). Ядром обыденного сознания,
его операционными единицами, как отмечает
В. Е. Гольдин, выступает, очевидно, такая важнейшая когнитивная категория, как «ситуация-событие», в центре которого находится человек [15].
Особенности метатекстовой деятельности носителей диалекта образуют единый комплекс с
другими специфическими чертами диалектного
повествования, выступающими в качестве вербальных проявлений обыденного сознания, к числу которых относятся: приоритет эмпирико-событийного содержания речи по отношению к содержанию обобщенно-логическому, взаимоналожение
связанных в сознании говорящего пропозиций, повышенная антропоцентричность и эгоцентричность диалектной речи, принцип совмещения ситуации-темы с ситуацией текущего общения, целостная передача событий-ситуаций (подробнее об
этих особенностях диалектной речи см. [16–20]).
Значимыми факторами динамики метаязыкового сознания следует признать большое распространение грамотности среди диалектоносителей, приобщение к письменной культуре. Все большее влияние на говоры оказывают различные виды письменной коммуникации (тогда как «еще в первой
половине XX в. основное воздействие на диалекты
шло через городское просторечие и устную литературную речь» [21, с. 268]), что ведет к изменению
баланса между обыденным и рациональным сознанием и, как следствие, к лучшему осознанию речи.
Постепенность развития этого процесса, его многообразное взаимодействие с социальными, культурными, психологическими, возрастными, ситуативными условиями обусловливают нелинейную
динамику метаязыкового сознания.
В целом можно думать, что выявляемая в диалектной речи шкала степеней метаязыковой рефлексии – это результат и свидетельство происходящих на наших глазах изменений в организации диалектной речи, изменений, обусловленных динамикой типов сознания у носителей диалекта. Специфика социокультурных ситуаций в говорах поддерживает и активизирует эту тенденцию.
| Напиши аннотацию по статье | Вестник ТГПУ (TSPU Bulletin). 2020. 3 (209)
АКТУАЛЬНЫЕ ПРОБЛЕМЫ РУСИСТИКИ
И КОММУНИКАТИВНОЙ СТИЛИСТИКИ ТЕКСТА
УДК 81’286
DOI 10.23951/1609-624X-2020-3-96-103
ШКАЛА ОСОЗНАНИЯ РЕЧИ КАК ПОКАЗАТЕЛЬ ДИНАМИЧЕСКИХ ПРОЦЕССОВ В ДИАЛЕКТНОЙ
КОММУНИКАЦИИ И СОЗНАНИИ ДИАЛЕКТОНОСИТЕЛЕЙ
О. Ю. Крючкова
Саратовский национальный исследовательский государственный университет
имени Н. Г. Чернышевского, Саратов
|
синтаксическая свай деепричастия в радах деепричастие деепричастие. Ключевые слова: деепричастие, синтаксический ряд, сочинительная связь, союз, актуализатор, смысловое рав
ноправие, смысловое неравноправие, экстралингвистический фактор, интралингвистический фактор.
Система синтаксических связей деепричастия в предложении формируется четырьмя составляющими: примыканием, полупредикативной, пояснительной и сочинительной
связями. Среди них можно разграничить
связи обязательные (полупредикативную и
примыкание) и факультативные (пояснительную и сочинительную). Первые свойственны
каждому деепричастию, вторые – деепричастию в особых условиях употребления
[Чупашева, 2008]. Сочинительная связь деепричастий факультативна, однако является
существенной составляющей общей синтаксической связи деепричастия в предложении.
На основе сочинительной связи формируется синтаксический ряд. Синтаксический
ряд – это конструкция в предложении, компоненты которой синтаксически равноправны,
что подчеркивается одинаковой подчинительной связью каждого из них с каким-либо
общим членом предложения; показатели связи составляющих ряда занимают позицию
между его членами.
От синтаксического ряда отграничиваем
синтаксическую цепочку деепричастий, одиночных или с зависимыми словами, последовательно связанных подчинительной связью,
из которых только первое непосредственно
подчинено глаголу, как в предложении Иногда, засыпая прямо в кресле, покормив его,
она пробуждалась оттого, что вспоминала… (А. Варламов) (покормив – засыпала).
Синтаксические ряды с деепричастиями,
как и ряды с другими составляющими, строятся на основе функциональной близости
их членов. Они различны по составу: однооформленные, создаваемые сочетаниями
деепричастий, и разнооформленные, образованные сочетаниями деепричастий с другими глагольными формами и некоторыми
другими частями речи. В данной статье рассматриваются однооформленные синтаксические ряды деепричастий.
Сочинительная связь деепричастий не
была предметом специальных наблюдений,
в грамматических исследованиях содержат
Чупашева О. М. Синтаксическая связь деепричастий в рядах деепричастие + деепричастие // Вестн. Новосиб. гос.
ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 1. С. 79–86.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 1
© О. М. Чупашева, 2017
Синтаксические исследования
ся лишь отдельные замечания о ее характере
в связи с другими проблемами. Она a priori
констатируется в иллюстративном материале при описании способов выражения однородных обстоятельств, конкретно – обстоятельств образа действия [АГ, 1954. C. 625,
636, 652 и др.; Прокопович, 1966. С. 122–
123]. Проанализируем эту связь.
Деепричастие признаём членом глагольной парадигмы. Бесспорно, для деепричастия, в отличие от спрягаемых глагольных
форм, характерна меньшая категориальная
нагруженность, тем не менее, в его морфологическом облике собственно глагольные
свойства явно преобладают над наречными
[Чупашева, 2008. С. 6–14]. Следовательно
закономерно, что сочетания деепричастий
в синтаксических рядах соотносительны
с сочетаниями в них спрягаемых глаголов.
Заметим также, что деепричастие образует
синтаксические ряды не только с другим деепричастием, но и, например, с причастием
и наречием, однако механизм связи в двух
последних случаях неодинаков. Глагольные
и наречные свойства деепричастия в этих
случаях проявляются в разной степени: одни
выступают на первый план, другие «затушевываются». Так, в рядах деепричастие +
причастие актуализируется его глагольная
составляющая, в то время как в сочетаниях
деепричастие + наречие – наречная [Там же.
С. 96 –100].
Отметим и то, что сочинительная связь
деепричастий интегрируется с другими, недеепричастными сочетаниями, тем не менее,
ей свойственны специфические характеристики.
Связь в однооформленных синтаксических рядах деепричастие + деепричастие
формализуется в сочинительных союзах в
соответствии с внутрирядными грамматическими значениями. Это соединительный
союз и: Мальчишка в Розовской пьесе должен
вдруг ни с того ни с сего раскрыть зонтик,
сидя в кресле и читая книгу (А. Эфрос).
Формализуют сочинительную связь деепричастий противительные союзы но, а и их
разновидность – заместительный союз не…а
и т. п.: – Да брось ты, – утешила Дюймовочка, уловив его настроение, но не поняв причины (В. Токарева); Не только целые народы
и эпохи, но и отдельный человек может до
конца познать другого, не переставая быть
самим собой, а лишь обогащаясь познавательно (Д. Лихачев). Деепричастия соединяются посредством разделительных союзов
или, то … то, не то … не то, то ли … то
ли и т. п.: Противопоказано смотреть телевизор, лежа на диване или развалившись
в кресле (газ.); Молчит, не то встречая, не
то провожая его, земля (В. Распутин); На
полдороге кто-то наскочил на него и, то ли
прикрываясь им, то ли его прикрывая, поволок обратно (В. Распутин). Синтаксическая
сочинительная связь деепричастий выражается градационными союзами не только…но
и, не столько…сколько: Более 30 лет прожил
Феофан в России, не только уча, но и учась
(Д. Лихачев).
В бессоюзных рядах сочинительная связь
деепричастий подтверждается парадигматически. В парадигме имплицитный союз эксплицируется, сравним: И не веря ни сердцу,
ни разуму, / Для надежности пряча глаза,
Сколько раз мы молчали по-разному, / Но не
против, конечно, а за (А. Галич). – И не веря
ни сердцу, ни разуму и для надежности пряча глаза, сколько раз мы молчали по-разному… .
Ряды деепричастий, состоящие более чем
из двух членов, формируются по образцу бинарных. Связь в них осуществляется посредством различных эксплицитных и имплицитных сочинительных союзов. Вот пример:
Она шла, зная, что все на нее смотрят, и не
давая понять, что она это знает, но не чувствуя прежней гордости, всегда приходившей в такую минуту (В. Каверин) (зная и не
давая, но не чувствуя).
Симптоматично, что при синтаксическом
равноправии члены ряда не всегда равноправны в смысловом отношении. Эта особенность и порядок следования сочиненных компонентов как ее отражение в языке
отмечена в лингвистике. Так, рассуждая о
«последовательности сочиненных форм»,
Р. Якобсон пишет: «Такая последовательность, как “На собрании присутствовали
президент и государственный секретарь”,
гораздо более обычна, чем обратная, потому что первая позиция в паре однородных
членов отражает более высокое официальное положение» [Якобсон, 1983. С. 107].
Е. В. Клобуков, исследовавший иерархизаСреди
цию однородных смыслов на примере предложения Антон и Ольга готовили доклад,
уточняет, что «участники действия представлены в качестве равноправных коактантов
(точнее, почти равноправных, поскольку порядок слов в перечисленных рядах обычно
информативен, на первое место выносится
имя наиболее значимого с той или иной точки зрения элемента)» [Клобуков, 1992. С. 22].
Данное наблюдение справедливо для синтаксических рядов с деепричастиями. Подобные
факторы отнесем к экстралингвистическим.
экстралингвистических факторов разграничиваем объективные и субъективные. В первом случае это, например,
реальная последовательность добавочных
действий, обозначенных деепричастиями:
Находясь на юге и решив устроить ужин
из мидий, стоит поинтересоваться, где вылавливались эти моллюски (газ.). Во втором
случае последовательность деепричастий
зависит от «устанавливаемой говорящим
иерархии ценностей» [Там же. С. 27], как в
предложении Грибники, хвастаясь добычей
и весело переговариваясь, рассаживались в
автобусе по своим местам (газ.).
Смысловое неравноправие деепричастий
в составе ряда может подкрепляться внутриязыковыми средствами, синтаксически, например, градационными союзами. Степень
независимости деепричастий градационного ряда снижается по сравнению с их независимостью в синтаксических рядах с другими сочинительными союзами в силу того,
что градационные союзы «<…> указывают
на различие между членами, определяя в каждом из них или меру проявления чего-либо, или степень значимости признака, или
степень его вероятности, а также степень
определения, наименования, данного говорящим» [Прияткина, 1990. С. 51]. Вот пример:
Мать посмотрела на них, не столько сердясь, сколько недоумевая (Д. Краминов).
Смысловое неравноправие членов ряда
выражается и подчинительными союзами. На возможность использования подчинительных союзов для связи однородных
членов впервые указал А. М. Пешковский:
«В некоторых случаях подчинительные союзы путем контаминации проникли в положение между однородными членами слитного
предложения» [Пешковский, 2001. С. 468].
В имеющемся материале в названной функции отмечены уступительные и сравнительные союзы: Соседка, не повышая голоса,
хотя и не понижая его, несмотря на поздний
час, пожаловалась… (В. Токарева); Обе старушки обежали Инну и Адама глазами, объединяя их своими взглядами, как бы проводя
вокруг них овал (В. Токарева); Челкаш, пристально поглядывая на него, точно вспоминая что-то, крутил свои усы и все улыбался
хмуро (М. Горький).
Связи деепричастий в составе рядов с
подчинительными союзами специфичны.
Если в разнооформленных синтаксических
рядах «второй член относится к общему члену опосредованно – через первый» [Прияткина, 1990. С. 85], то в рассматриваемых рядах
с подчинительными союзами второе деепричастие обнаруживает подчинительные
синтаксические связи как с первым деепричастием, так и непосредственно с глаголом.
Отсутствие непосредственной связи второго
деепричастия с глаголом-сказуемым привело
бы к утрате им полупредикативности – его
важнейшего синтаксического свойства. Например, в приведенных выше предложениях:
не повышая – хотя и не понижая, пожаловалась – не повышая, пожаловалась – не
понижая; объединяя – как бы проводя, обежали – объединяя, обежали – как бы проводя; поглядывая – точно вспоминая, крутил и
улыбался – поглядывая, крутил и улыбался –
точно вспоминая.
Мы четко разграничиваем средства выражения, формализации синтаксических связей
(здесь – связи сочинительной), с одной стороны, и показатели, средства актуализации сочинения – с другой, принимая во внимание,
что то или иное средство формализует, выражает определенную синтаксическую связь.
Так, тип союза формализует сочинительную
или подчинительную связь. Показатели же
сопровождают, актуализируют ее.
Выше были названы средства выражения
сочинительной связи – различные типы сочинительных союзов. Обратимся к показателям, актуализаторам сочинения.
В процессе анализа фактического материала определен ряд способов актуализации сочинительной связи деепричастий. Из
системообразующих признаков сочинения,
установленных К. Я. Сигалом [Сигал, 2004],
Синтаксические исследования
для деепричастий типичны синтаксические,
морфологические, лексико-грамматические
и лексико-семантические, нехарактерны затрагивающие морфемную структуру и фонетико-графические. Представим их последовательно.
1. Синтаксическим показатели
а) Признаком синтаксического ряда деепричастий служит наличие при каждом из
них одного и того же эксплицитного подчинительного союза, соединяющего их с глаголом-сказуемым, или, как вариант, – общего
для них подчинительного союза, формально
представленного только при первом деепричастии, сравним: Потом Машенька открыла
(дверь – О.Ч.) и, едва войдя, едва взглянув
на нее, он понял, что случилось несчастье
(В. Каверин) (едва войдя и едва взглянув на
нее); Едва приблизившись к красным кирпичным корпусам, ступив под высокую застекленную крышу инструментального цеха, он
уже знал, как и про что писать (Ю. Козлов)
(едва приблизившись к красным кирпичным
корпусам, и едва ступив под высокую застекленную крышу инструментального цеха).
Здесь прослеживается аналогия со связью
однородных придаточных в составе сложноподчиненного предложения, следовательно,
сочинение в простом осложненном и сложноподчиненном предложениях однотипны.
б) О сочинительной связи деепричастий
свидетельствует открытость их ряда. Открытость ряда понимается как возможность
включения в него других деепричастий при
сохранении заданных грамматических отношений деепричастий, сравним: Окончательно успокаиваясь, откашливаясь, улыбаясь,
Пряхин встал на свое место (А. Лиханов)
(окончательно успокаиваясь, и откашливаясь, и улыбаясь, и облегченно вздыхая, и…);
Другие пациенты, подвергая кожу УФ инсоляции, не соблюдая режим питания и т. д.,
имеют не столь продолжительный эффект
(газ.). В последнем предложении открытость
ряда и вместе с ней сочинительную связь
деепричастий актуализирует сочетание и
т. д., так называемая «цетера». Ее синтаксический статус в лингвистике однозначно не
установлен. Е. Ф. Троицкий квалифицирует
ее как «равноправный компонент сочинительной конструкции, обозначающий отсутствие в описываемой ситуации элементов
множества, подобных тем, которые названы
в предшествующих ему сочиненных элементах» [цит. по: Сигал, 2004. С. 190]. Дискутируя с ним, К. Я. Сигал отказывает «цетере»
в равноправии, аргументируя это тем, что
«у нее отсутствуют общие с собственно сочиненными компонентами невнутрирядные
синтаксические связи», а также возможностью функционирования ее «вне сферы сочинения» [Сигал, 2004. С. 191]. Что касается
«цетеры» в рассматриваемых рядах, то совершенно ясно, что она не обозначает добавочного действия и не указывает на него, она
не связана с глаголом-сказуемым, в отличие
от других компонентов ряда, сравним: имеют эффект – подвергая, не соблюдая, но
конструкция имеют эффект и т. д. приобретает иной смысл. Сочетание и т. д. неспособно образовать с глаголом-сказуемым ни
полупредикативного, ни обстоятельственного сочетания. Показательно, что в словарях
и так далее характеризуется как устойчивое
сочетание, функция которого – употребление «в конце перечисления для указания, что
перечисление могло бы быть продолжено»
[СО. С. 154; СОШ. С. 152–153]. Аналогично
в [БАС. С. 543; НАС. С. 27]. И так далее
рассматривается как знак возможности продолжения перечисления [Рогожникова, 1991.
С. 106]. Следовательно, «цетера» не является
равноправным членом синтаксического ряда
деепричастий, ее функция ограничивается
маркированием сочинительной связи.
в) Показателем сочинительной связи деепричастий является сосуществование в
структуре предложения основных и включенных синтаксических рядов деепричастий.
Рассмотрим предложение Кропотов молча
взял пакет, стал разглядывать его и свои
рабочие руки, хмурясь, моргая, то сдвигая
в узелок губы, то растягивая их (В. Тендряков). Первый, основной ряд имеет вид: деепричастие1 + деепричастие2 + (то деепричастие3 + то деепричастие4). Третий член ряда
комплексный, содержит два деепричастия,
соединенных повторяющимся разделительным союзом то…то: это второй, включенный, ряд сочиненных деепричастий, связанный с предшествующими деепричастиями,
как и первые два, имплицитным союзом и,
сравним: хмурясь, и моргая, и (то сдвигая
губы, то растягивая их). Наличие включенных синтаксических рядов, равно как и наличие разделительных союзов при последних
членах осложненного ряда, служит сигналом
сочинительной связи.
г) Актуализируют синтаксические ряды
и вместе с ними сочинительную связь деепричастий обобщающие слова, обозначая
родовое понятие по отношению к видовым –
однородным членам: Текла вода по-разному:
то громко, журча, то подборматывая, то
сочась нахальной, изворотливой струйкой
(И. Грекова). Обратим внимание на то, что
связь обобщающих слов и синтаксического ряда иная – пояснительная, кстати, тоже
факультативная в общей системе связей деепричастия в предложении. В таких случаях
сочинительная связь сосуществует с пояснительной.
2. Морфологические показатели
а) Актуализируют сочинительную связь
деепричастий устойчивые сочетания с местоименными словами в структуре предложения, в частности, сочетание так и со значением результата, итога перед последним
из них: Он преданно и послушно умирает
вслед за своим директором, но не исполнив, в отличие от того, свою правду, так и
ограничившись Мандельштамом
(А. Битов). Сочетание так и рассматривают в ряду
устойчивых выражений, включая в подобном
употреблении в разряд союзов, которые «выражают следствие, и поэтому» [СО. С. 786;
СОШ. С. 815]. Его определяют как устойчивое сочетание со значением итога, результата
каких-либо действий или предшествующего
действия [МАС. С. 333]. Его считают эквивалентом слова [Рогожникова,1991. С. 218].
Признавая значимость сочетания так и в
ряду показателей сочинительной связи, считаем небесспорным включать его в разряд союзов, потому что оно употребляется в предложениях при имплицитных сочинительных
союзах, как в приведенном выше примере с
деепричастиями; союзы эксплицируются в
парадигме: не исполнив, в отличие от того,
свою правду, и так и ограничившись Мандельштамом; не исполнив, в отличие от
того, свою правду, а так и ограничившись
Мандельштамом. Аналогично при связи
деепричастия с глаголом: Она их настолько
любила, что без остатка посвятила им свою
жизнь, так и не устроив личную судьбу (газ.);
без остатка посвятила им свою жизнь, и
так и не устроив; без остатка посвятила им
свою жизнь, но так и не устроив). Но так
и используется и при эксплицитных сочинительных союзах, соединяющих однородные
сказуемые, как в примере Р. П. Рогожниковой: Он долго звонил, но так и не дозвонился
[Там же. С. 218]. Между тем два союза одновременно не связывают члены предложения,
т. к. это противоречило бы тенденции языка к
экономии языковых средств.
б) Морфологические средства интеграции деепричастий ряда представлены отрицательными частицами, такова частица не
при одном из них: Она была человеколюбиво сослана в Казахстан, где, промыкавшись
горько десять лет, не утратив возвышенных безумных идеалов, и умерла (Л. Улицкая)
(промыкавшись, но не утратив).
3. Лексико-грамматические показатели
(не формализаторы!)
а) Сигнализирует о сочинительной связи
повтор одного и того же деепричастия или
зависимого от него компонента, возможно в
разных формах: И, вспомнив все это, вспомнив еще окские дали, леса и луга по берегам,
весну, я вдруг почувствовал такую отдаленность от всего этого, что даже в сердце
вступило (Ю. Казаков) (вспомнив все это
и вспомнив еще окские дали, леса и луга по
берегам, весну); Вокруг этого дневника (Чуковского – О. Ч.) давно ходят слухи и легенды, на что-то намекая, чем-то угрожая
(М. Петровский) (на что-то намекая и чемто угрожая).
б) Сближению деепричастий в пределах
синтаксического ряда служит местоименное
сочетание один – другой, парное сочетание
наречий сначала – потом и подобных с семантикой перечисления или противопоставления. Они не всегда подчиняются непосредственно деепричастию, что, однако, не
снижает их маркирующей функции, сравним:
Он делает два десятка шагов и, опершись
на один костыль, подняв другой, тычет им
в сторону (К. Симонов, И. Эренбург) (опершись на один костыль и подняв другой); Он
(школьник – О. Ч.) готовился к выступлению
старательно, сначала читая текст, потом
пересказывая прочитанное (газ.) (сначала
читая текст, а потом пересказывая прочитанное).
Синтаксические исследования
в) Акцентируют сочинительную связь
деепричастий вводные слова или словосочетания с соответствующим значением, как,
например, вводное слово наоборот со значением противопоставления при втором деепричастии синтаксического ряда с сопоставительно-противительной семантикой: Мы
склонны в этой повести под сводами Пушкинского дома следовать освященным музейным традициям, не опасаясь перекличек
и повторений, – наоборот, всячески приветствуя их (А. Битов) (не опасаясь перекличек
и повторений, а наоборот, всячески приветствуя их).
4. Лексико-семантические показатели,
исходящие как от деепричастия, так и от
подчиняющих их глаголов-сказуемых. Связь
грамматики и лексики в настоящее время общепризнанна.
а) Актуальна в данном контексте принадлежность сочиненных деепричастий к
одной лексико-семантической группе. Так,
в предложении «И вообще, оставьте нас в
покое», – ответили Танины глаза, защищая,
оберегая Костю, словно на него готовилось
нападение (Г. Башкирова) деепричастия защищая, оберегая образуют ряд в силу наличия у них общего семантического компонента. Защищая – от защищать: «охраняя,
оградить от посягательств, от враждебных
действий, от опасности» [СОШ. С. 230];
оберегая от оберегать: «бережно охранять,
защищать» [Там же. С. 437] (в дефинициях
выделено нами – О. Ч.).
б) Актуализирует объединение деепричастий на основе сочинения их отнесенность к
одному семантическому полю – со значением
психической реакции на события, психического или эмоционального состояния и т. п.,
например, ошеломляя, подавляя; покраснев,
нахмурившись в предложениях По-прежнему несется бог весть куда то же стадо
автомобилей, так же ошеломляя, подавляя
размерами, количеством (Д. Гранин) (ошеломляя и подавляя размерами); Они говорили
тихо, потом поцеловались, и она отстранилась, покраснев, нахмурившись от счастья
(В. Каверин) (покраснев и нахмурившись).
в) Деепричастия объединяются в синтаксический ряд одной темой, это может быть
покорение природы, трудовая деятельность
и т. д.: И жить бы нам на свете без преде
ла, вгрызаясь в льды, меняя русла рек (Н. Заболоцкий) (вгрызаясь в льды и меняя русла
рек); В остальных деревнях каждый (!) двор,
собирая кое-какой урожаишко ржи, овса и
картошки, имея немного скотины, главные
силы отдавал промыслу (газ.) (собирая и
имея).
г) Сочинительную связь деепричастий
поддерживает лексика с семантикой противопоставления в составе ряда, как сидя –
меряя шагами (‘шагая’) в предложении Он
слушал вдумчиво, серьезно, не перебивая, сначала сидя, потом меряя кабинет большими
легкими шагами от карты на столе до окна
(Е. Богат) (сначала сидя, а потом меряя кабинет большими легкими шагами). Заметим,
что предложение содержит комплекс показателей сочинения: наряду с отмеченным –
парное сочетание наречий сначала – потом.
д) Выявлены «встречные» семантические
сигналы сочинения, исходящие одновременно от глагола-сказуемого и от синтаксического ряда в пределах семантического
согласования. Назовем их взаимонаправленными. Таковы ряды деепричастий с семантикой позы или характеристики движения
при глаголах лексико-грамматической группы положения в пространстве или движения соответственно. Примеры: Вовка стоял
против моего парадного, ссутулившись,
сунув руки в карманы (В. Токарева) (ссутулившись и сунув руки в карманы); Никитин
сидел, вытянув ноги, прикрыв глаза (В. Токарева) (вытянув ноги и прикрыв глаза); Мы
лежали в кузове трехтонки, скрючившись,
уткнувшись в колени, в спины друг друга
(В. Шаламов) (скрючившись и уткнувшись
в колени); Мы шли, волоча ноги, оставляя
почти сплошной след (К. Симонов, И. Эренбург) (волоча ноги и оставляя почти сплошной след). Это ряды деепричастий, характеризующих глаголы лексико-семантических
групп речи, интеллектуального состояния и
т. п.: Теперь он говорил и говорил, не слыша
себя, не умолкая (В. Каверин) (не слыша себя
и не умолкая); Теперь и Трубачевский увлекся картиной и, крепко держа, иногда целуя
Машенькину руку, не отрывал глаз от экрана (В. Каверин) (держа и иногда целуя); Он
радовался предстоящей встрече, пытаясь
представить ее, надеясь получить прощение
за прошлое (газ.) (пытаясь представить ее и надеясь получить прощение). Напомним,
что к глаголам со значением интеллектуального состояния относят те, которые обозначают мыслительную, оценочную и подобную
деятельность в [КРГ. С. 518]. См. также [РГ80. С. 471, 474].
Таким образом, синтаксические ряды деепричастие + деепричастие неоднотипны
с точки зрения синтаксических отношений
и средств их выражения. Смысловое и синтаксическое равноправие / неравноправие
их членов не всегда совпадает. При обязательном синтаксическом равноправии члены
ряда не всегда равноправны в смысловом отношении. Смысловое неравноправие определяется экстра- и интралингвистическими
факторами, при этом первые могут быть как
объективными, так и субъективными. Равноправие и неравноправие составляющих
анализируемого ряда имеет свои средства
выражения – сочинительные союзы в первом случае, сочинительные (градационные)
и подчинительные – во втором. Для неравноправия оказывается релевантным также порядок следования компонентов ряда.
В отличие от синтаксических рядов с другими членами, второе деепричастие вступает в синтаксические связи не только с первым деепричастием, но и непосредственно с
глаголом-сказуемым. В определенных случаях сочинение взаимодействует с пояснением.
Наряду с союзами способствует соединению
членов ряда разветвленная система актуализаторов сочинения – синтаксических,
морфологических, лексико-грамматических
и лексико-семантических. Последние либо
формируются в составе ряда, либо одновременно исходят от глагола-сказуемого и от
синтаксического ряда и направлены друг к
другу.
| Напиши аннотацию по статье | СИНТАКСИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯУДК 801.56
О. М. Чупашева
Глазовский государственный педагогический институт им. В. Г. Короленко
ул. Первомайская, 25, Глазов, Россия
dglaol@mail.ru
СИНТАКСИЧЕСКАЯ СВЯЗЬ ДЕЕПРИЧАСТИЙ В РЯДАХ
ДЕЕПРИЧАСТИЕ + ДЕЕПРИЧАСТИЕ
Исследуется сочинительная связь деепричастия с другим деепричастием. Анализируются языковые средства ее
формализации и актуализации.
|
синтаксис бурыацкоы разговорной речи предварительны очерк. Ключевые слова: разговорная речь, синтаксис, бурятский язык.
Бурятская разговорная речь (БРР) до настоящего времени не становилась предметом
специального научного изучения. Современный бурятский разговорный язык (разговорная речь) в значительной степени близок к
определению народно-разговорного языка
(народно-разговорной речи). Так, описывая
разговорный стиль, Л. Д. Шагдаров отмечает, что в нем еще не установились более
или менее строгие нормы, и в зависимости
от диалектной принадлежности говорящего намного шире, чем в письменно-литературном языке, используются диалектизмы
[1974. С. 335]. На материале русского языка
к такому же выводу приходит и О. А. Лаптева
[1976. С. 77].
Синтаксис бурятских диалектов и говоров ничем не отличается от синтаксиса литературного языка, так же, как и синтаксис
последнего не отличается от синтаксиса других монгольских языков и диалектов. В рус
ском языке наблюдается иная картина. Так,
В. И. Трубинский в монографии, посвященной русскому диалектному синтаксису, находит различия в синтаксисе русской литературно-разговорной речи и диалектной речи
на уровне типизированных синтаксических
конструкций [1984. С. 62–63].
Л. Д. Шагдаров подчеркивает необходимость разграничения терминов «разговорный стиль» и «разговорный бурятский язык»:
«Под последним понимается одна из двух
форм существования бурятского языка, – устный разговорный бурятский язык, куда входят и все его диалекты и говоры. <…> Разговорный стиль, в отличие от разговорного
языка, соотносителен с книжными стилями и
проявляется в сценической речи, в речах персонажей прозаических художественных произведений, в литературной речи носителей
диалектов» [Шагдаров, 1974. С. 335]. В работе Б. Д. Цыренова «Язык бурятских народ
Даржаева Н. Б., Цыренов Б. Д. Синтаксис бурятской разговорной речи: предварительный очерк // Вестн. Новосиб.
гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 2. С. 5–12.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 2
© Н. Б. Даржаева, Б. Д. Цыренов, 2016
Языки народов Сибири
ных сказок» отмечается, что язык народных
сказок является устно-разговорной речью,
«… которой присущи стилевые черты и языковые признаки стиля разговорной речи. Из
стилевых черт в языке бурятских сказок наиболее часты эллиптичность, прерывистость
и непоследовательность в изложении с логической точки зрения» [2005. С. 21–22].
В трудах исследователей русской разговорной речи особо подчеркивается, что под
разговорной речью понимается именно непринужденная речь носителей литературного языка [Русская…, 1973. С. 5]. Устный
разговорный язык, в который включаются
все диалекты и говоры языка, можно охарактеризовать как «народно-разговорную речь»,
под которой понимается «речевой материал,
включающий в себя часть литературных и
все внелитературные разновидности национального языка, объединенные функциональной общностью: разговорный стиль
литературной речи, городское просторечие,
сельское просторечие, диалекты, социальные и профессиональные жаргоны» [Позднякова, 2004. С. 5].
Материалом для нашего исследования
послужили письменные записи разговорной
речи носителей бурятского литературного
языка, а также цифровые записи, произведенные совместно с китайскими монголоведами 1 в 2014 г. объемом более ста часов.
Кроме письменных записей авторы статьи
дополнительно проводили целенаправленное аудионаблюдение над речью носителей
литературного языка в моменты свободного
общения на различных мероприятиях (например, конференция учителей бурятского
языка и литературы, беседы преподавателей
кафедры бурятской филологии Бурятского
госуниверситета, сотрудников редакций газеты «Буряад үнэн», Бурятской гостелерадиокомпании и т. п.).
Теоретическую основу составили исследования по русской разговорной речи.
Активная разработка данного направления
1 Группа монголоведов из Академии социальных
наук КНР во главе с профессором Д. Батором в
2013–2014 гг. производили по грантовому проекту
научного фонда Китая записи живой разговорной речи
представителей всех монгольских языков и диалектов
мира с целью создания базы данных для фиксации
разнообразия этих языков и диалектов.
в русском языкознании была начата во второй половине XX в. В 1970–1980-х гг. были
опубликованы наиболее значимые, фундаментальные труды по русской разговорной
речи [Русская..., 1973, Разговорная речь...,
2003, Лаптева, 1976, Земская, Китайгородская, Ширяев, 1981; Земская, 1987; и др.], в
Горьковском педагогическом институте иностранных языков (ныне – Нижегородский
государственный лингвистический университет) было издано около двадцати сборников научных трудов по теории и практике
лингвистического описания разговорной
речи. В эти же годы и позже были защищены
десятки диссертаций по отдельным вопросам русской разговорной речи, иностранных
языков, исследования сопоставительного
плана. Исследования разговорной речи национальных языков России представлены
работами З. Б. Дзидзиковой (осетинский
язык), Р. Б. Жашуева (карачаево-балкарский),
Р. Р. Жирковой (якутский).
Определение понятия «разговорная речь»
пытаются сформулировать многие исследователи. В Лингвистическом энциклопедическом словаре (автор соответствующей статьи
О. А. Лаптева) разговорная речь определяется как «разновидность устной литературной
речи, обслуживающая повседневное обиходно-бытовое общение и выполняющая функцию общения и воздействия» [Лингвистический…, 1990. С. 407]. Сходное определение
этого понятия дано в «Социолингвистическом словаре»: «Устная форма языка, которая
обслуживает повседневное общение прежде
всего носителей литературного языка» [Словарь…, 2006. С. 178]. Эти определения относятся к более позднему времени по сравнению с самими исследованиями разговорного
языка и в значительной степени опираются
на них. В коллективной монографии «Русская разговорная речь» термин «разговорная
речь» употребляется для названия непринужденной речи носителей литературного
языка» [Русская…, 1973. С. 5], и отмечается,
что «она представляет собой единый в лингвистическом отношении объект изучения –
единую языковую систему» [Там же. С. 7].
При этом авторы монографии утверждают,
что «существуют две принципиальные возможности дать определение РР (разговорной
речи. – Н. Д.): 1) дать определение, основанное на лингвистических характеристиках РР;
2) дать определение, основанное на экстралингвистических характеристиках РР», и
склоняются ко второму пути, так как «современное <…> состояние знаний о РР не позволяет построить определение, основанное
на лингвистических данных, а априорный
подход к делу мог бы принести вред, исказив наше представление о еще не изученном
объекте» [Там же. С. 6]. Далее авторы монографии противопоставили разговорную речь
кодифицированному литературному языку (КЛЯ) и трем другим видам устной речи
[Там же. С. 5], а также совершенно справедливо вывели ее из состава функциональных
стилей языка.
Подытоживая вышесказанное, определим
содержание понятия «разговорная речь».
Разговорная речь – это устная форма языка,
которая обслуживает повседневное общение
носителей литературного языка и представляет собой неподготовленную, непринужденную речь.
Особенности синтаксиса бурятской РР в
первом приближении в целом идентичны тем,
что выявлены в русской РР, но имеются некоторые отличия, например, в БРР практически
не встречается контекстуальный эллипсис,
также следует сказать, что и конситуативный
эллипсис ограничен как количественно, так и
качественно. Чаще всего встречаются:
• нереализованная прямая валентность
глагола. Показывая на телевизор:
(1) Хара-ха гү-ш?
Смотреть-pc.fut q-2sg
‘Будешь смотреть?’ (передачу);
• количественные числительные без отно
сящегося к нему существительного:
(2) Хоёр-той гү-т?
Два-com q-2sg/pl
‘Двойка у вас есть?’ (о наличии на руках
карт в карточной игре, игре в домино и т. п.).
В БРР высказывания с нереализованными
компонентами тесно связаны с конситуацией
и, что очень важно, сопровождаются соответствующей жестикуляцией, например:
(3) Аба-ха-гша?
Брать-pc.fut-2sg
‘Возьмешь?’ (показывая на какой-либо
предмет, товар);
(4) Һарбай-жархи-л даа!
Подавать-intens-pcl pcl
‘Подай-ка’
(показывая на какой-либо
предмет, например, солонку, сахарницу, чашку и т. п.);
(5) Тата-лс-ыт.
Тянуть-soc-imp:2sg/pl
‘Потяните (букв. потяните с нами или со
мной)’ (в процессе вытягивания чего-либо).
Эллипсис, как нам кажется, тесно связан
с приемом добавления. «Принцип ассоциативного присоединения частей высказывания (т. е. построение высказывания “порциями”) приводит к тому, что в разговорной речи
очень часто используется прием добавления,
т. е. в конец высказывания, нередко после интонации законченности, добавляются разного рода уточнения» [Земская, 1987. С. 155].
Пропущенный, нереализованный компонент
высказывания в БРР может быть восполнен в
конце высказывания, а также добавлен после
высказывания, т. е. отрезка речи, имеющего
интонацию завершенности. Это особенно хорошо видно на материале народных сказок,
когда сказитель по ходу повествования вспоминает какие-либо детали и может вставить
этот элемент или уточнить сказанное ранее,
например:
(6) Аср-аад намай энэ тотго хэ-шт-ёо,
Приносить-cvb меня этот притолока де
лать-intens-pst:3sg/pl
– гээ. Yүдэн-э тотго
говорить:pst3sg/pl дверь-gen притолока
‘Привели меня и сделали притолокой, –
сказала. – Притолокой двери.’
(7) Нэгэ үтэл-hэн эсэгэ-еэ гуйраншал-жа
Один стареть-pc.pst отец-refl просить ми
лостыню-cvb
тэжээ-дэг хүбүүн бай-гаа hэн ха. Yгытэй
кормить-pc.hab мальчик быть-pst pcl pcl
бедный
‘Был парень, который кормил своего отца
тем, что просил милостыню. Бедный’ [Цыренов, 2005. С. 21].
При публикации фольклорных записей
подобные добавочные компоненты высказывания в большинстве случаев отделяются
от основного высказывания точкой, иными
словами, оформляются как самостоятельные
односоставные номинативные предложения.
В последнем примере можно усмотреть и
парцелляцию.
Языки народов сибири
В повседневной разговорной речи также
многочисленны примеры высказываний с
добавлениями, например:
(11) Тии-хэ-дэ-ш тэрэ тиигээд тии-хэ юм
гү?
Dist-pc.fut-dat-2sg тот затем dist-pc.fut
(8) Үглөөдэр ерэ-хэ / нөөхи-мнай / үсэгэл
pcl q
дэр хонход-оошо
Завтра приходить-pc.fut тот-poss1pl вчера
звонить-pc.const
‘Завтра придет / тот (самый) / звонивший
вчера’;
(9) Март-аа-ш даа / телефон-оо / орон
дээрэ-ш
Забывать-pst-2sg pcl телефон-refl кровать
pstp-poss2sg
хэбт-ээ һэн
лежать-pst pcl[3sg/pl]
‘Забыл (ты) / телефон (свой) / лежал на
твоей кровати’.
Особое место занимает в бурятской разговорной речи местоимение 2, причем лидирующие позиции занимают указательные (энэ
‘это’, тэрэ ‘тот’ юу ‘то, нечто’, (ү)нөөхи ‘тот
самый, вот этот’ в различных падежных формах) и глагольные местоимения (иихэ ‘делать
так, букв. этовать’, тиихэ ‘делать так, букв.
тáковать’ 3; яаха ‘что делать, как быть’). При
этом они выступают в анафорической функции, т. е. проявляют способность «замещать
предшествующие слова в речи, указывая на
них, формально отсылая к ним» [Русская…,
1973. С. 267]. Полное замещение знаменательных слов местоимениями возможно в
определенных ситуациях, когда предмет разговора хорошо известен участникам диалога.
Например:
(10) Тэрэ юу-гээ тии-гээ һэн гү-ш?
Тот вещь-refl dist-pst pcl q-2sg
‘(Ты) то самое сделал так (букв. (Ты) то
самое стáковал?)’;
2 В последних грамматиках, исследованиях по
морфологии бурятского языка более употребителен
термин местословие в связи с тем, что в языке присутствуют глагольные местоимения: иигэхэ, тиигэхэ
‘делать так, букв. этовать, таковать’, но в данной работе
мы будем придерживаться традиционного термина
«местоимение».
3 Весьма примечательно, что местоименный
глагол «тáковать» стало употребительным не только
в просторечии, но и в литературно-разговорной речи
русскоязычного населения Республики Бурятия.
При этом данный глагол не обладает всеми формами
спряжения, не употребляется с префиксами рас-,
пере-, до-, как, например, подобный глагол этовать:
разэтовал, переэтовал, доэтовал и т. д.
‘Когда ты сделаешь так, он так сделает
так? (букв. Когда (ты) стáкуешь, тот стáкует?)’;
(12) Нөөхи-мнай тэрэ юу-гээ яа-гаа һэм?
Тот-poss1pl тот вещь-refl q-pst pcl
‘Тот самый (наш) что сэтовал с тем?’.
Постороннему слушателю эти высказывания покажутся практически бессмысленными или же неким тайным сообщением. Вместе с тем следует сказать, что подобные слова
в речи выполняют большей частью свою исконную функцию – замещение слов из числа
знаменательных частей речи, например:
(13) Һайнаар бай-ха бүри, тэрэ-м бүри
аашал-на-л
Хорошо быть-pc.fut pstp тот-poss1sg pstp
буянить-prs-pcl[3sg/pl]
‘Чем лучше (я) веду себя, тот (мой) тем
более расходится (ведет себя плохо, буянит
и т. п.)’;
(14) Тии-гээ һаа-ш, һамган-ш хараа-ха
Dist-pc.prs pcl-2sg жена-poss2sg ру
гать-fut[3sg/pl]
‘Если сделаешь так, жена твоя будет ру
гаться’.
Собственно указательная функция реализуется в определенных конситуациях и
практически всегда сопровождается жестикуляцией, когда говорящий указывает в каком-либо направлении рукой или кивает головой.
Указательные местоимения в БРР из известных в русской разговорной речи трех
основных функций – анафорической, указательной и поддерживающей [Русская…,
1973, С. 285] выступают лишь в двух первых.
Специфика бурятской разговорной речи, которую еще предстоит исследовать, не позволяет строить такие высказывания, как, например:
(15) Баяр / тэрэ-ш эрдэм-тэй хүбүүн
Б. он-poss2sg наука-prop парень
‘Баир / он образованный парень’.
В бурятском литературном языке порядок слов строго фиксированный: в простом
предложении предикат со всеми относящимися к нему частицами располагается в самом конце, субъект предшествует ему. При этом четко определяется граница между составами предиката и субъекта, говоря иначе,
компоненты, относящиеся к субъекту и предикату, занимают позиции непосредственно
перед ними: состав субъекта ограничивается
им самим, а далее следует состав предиката.
Это служит выражению актуального членения предложения. В разговорной речи, где
актуальное членение выражается при помощи интонации, логического ударения, порядок слов более свободный. «Роль порядка
слов как выразителя актуального членения
сводится к минимуму, так как устная речь
располагает другими способами выражения
актуального членения. Тема и рема в устной
речи могут подсказываться ситуацией, общностью апперцепционной базы участников
диалога, мимикой и жестами и, наконец, одним из наиболее могущественных средств
устной речи – интонацией. Рема в устной
речи выделяется логическим ударением»
[Ковтунова, 1976. С. 60–61].
В монопредикативной единице БРР дополнения и обстоятельства, а также предикат
и субъект могут занимать любое место: как
свое грамматически обусловленное место,
так и располагаться в абсолютном начале
предложения или абсолютном конце, т. е.
после предиката. В отличие от них определение (выраженное прилагательным или одним из причастий) всегда занимает место перед определяемым, поскольку в постпозиции
определение стремится превратиться в предикат, например, хүйтэн сай ‘холодный чай’
и сай хүйтэн ‘чай холодный (букв. холоден)’:
(16) Хүйтэн сай дээр-ээ халуун уһа нэм
ээд уу-гаарай
Холодный чай pstp-refl горячий вода до
бавлять-cvb пить-imp
(18) Мүнөөдэр Бата намда һонин ном
үг-өө (лит.)
Сегодня Б. мне интересный книга дать
pst[3sg/pl]
‘Сегодня Бато дал мне интересную книгу’ (напомним, что сочетание определения
и определяемого – һонин ном – будет неразрывным):
1) Намда мүнөөдэр Бата һонин ном үгөө4
‘Мне сегодня Бато интересную книгу дал’;
2) Бата мүнөөдэр һонин ном намда үгөө
‘Бато сегодня интересную книгу мне дал’;
3) Һонин ном намда Бата мүнөөдэр үгөө
‘Интересную книгу мне Бато сегодня дал’;
4) Мүнөөдэр һонин ном намда Бата үгөө
‘Сегодня интересную книгу мне Бато дал’ и
т. д.
В таких стилистически и эмоционально нейтральных высказываниях предикат
остается на своем месте, т. е. в абсолютном
конце, а логическое ударение приходится на
слово, находящееся непосредственно перед
предикатом (эти слова выделены полужирным начертанием). В этих высказываниях
актуальное членение остается неизменным:
тема – рема. Транспозиция темы и ремы
(перенос предиката – основного носителя
ремы вперед) в разговорной речи возможна
в диалоге, когда предмет разговора уже был
озвучен ранее. При этом абсолютное начало
занимает «то, что наиболее важно для сообщения» [Земская, 1987. С. 150], а компонентная структура высказывания сокращается
практически до минимума:
А. Хэн энэ ном шамда үгөөб? ‘Кто тебе
дал эту книгу’ или: Хаанаһаа энэ ном абааш?
‘Откуда ты взял эту книгу?’
Б. Бата үгөө ‘Бато дал’;
А. Бата ном хэзээ үгөөб? ‘Когда Бато дал
‘Добавь горячей воды в холодный чай и
книгу?’
пей’ и
(17) Сай хүйтэн, дээрэ-нь халуун уһа нэм
ээд уу-гаарай
Чай холодный pstp-poss3 горячий вода
добавлять-cvb пить
imp
‘Чай холодный, добавь сверху горячей
води и выпей’.
Рассмотрим особенности расположения
других компонентов высказывания на примере одного предложения:
Б. Мүнөөдэр үгөө ‘Сегодня дал’ и т. д.
В БРР вперед нередко выдвигается глагол
(предикат), за которым могут следовать относящиеся к нему слова: Үтэр хэлэ / үнэн сэхэеэ
‘Быстро говори правду (букв. правду свою)’;
Тэрэш унтажа хэбтэнэ / хурхиржа байжа
‘Он спит / с храпом’. Такие перестановки
характерны при эмфатическом выделении и
выдвижении вперед значимого компонента.
4 Здесь и в других примерах даются дословные
переводы для точного отражения порядка слов в высказываниях на бурятском языке.
Языки народов Сибири
В
полипредикативных
конструкциях
(простых предложениях, осложненных причастными и деепричастными оборотами 5,
союзных и бессоюзных предложениях; далее – ППК) первое место занимают те части,
которые в литературном языке находятся в
постпозиции: главные предикативные единицы в ППК с оборотами, главное предложение
в сложноподчиненном предложении, вторые
части сложносочиненного и бессоюзного
сложного предложений. При таком расположении частей указанных синтаксических
конструкций на передний план выносится
наиболее значимая часть, а менее информативная, менее важная часть отодвигается на
второй. Например:
(19) Ши унта-жа бай-гаа-ш, минии ерэ
хэ-дэ
Ты спать-cvb aux-pst-2sg я:gen прихо
дить-pc.fut-dat
‘Ты спал, когда я пришел’ (ср. лит.: Минии
ерхэдэ, ши унтажа байгааш id.);
(20) Бата ехэ мэгд-ээ, хожомдо-жо ер
ээд
Б. большой растеряться-pst[3sg/pl] опаз
дывать-cvb приходить-cvb
‘Бато очень растерялся, придя с опозданием’ (ср. лит.: Бата хожомдожо ерээд, ехэ
мэгдээ id.);
(21) Багша-мнай хэл-ээ / мүнөөдэр те
атр
Учитель-poss1pl говорить-pst[3sg/pl] се
годня театр
ошо-хо-бди гэжэ
идти-pc.fut-1pl comp
‘Учитель наш сказал, что мы сегодня
идем в театр’ (букв. Учитель наш сказал, мы
сегодня идем в театр что; ср. лит.: Мүнөөдэр
театр ошохобди гэжэ багшамнай хэлээ id).
Здесь следует обратить внимание на то, что
союз (в данном случае гэжэ) остается при
той части, к которой синтаксически относится, и оказывается в абсолютном конце высказывания.
(22) Бидэ үглөөдэр ажал-д-аа гара-хагүй-бди: бороон Мы завтра работа-dat-refl
выходить-pc.fut-neg-1pl дождь
ор-оо
5 Согласно последним исследованиям в области
синтаксиса бурятского языка подобные предложения
признаются полипредикативными конструкциями.
См.: [Скрибник, 1988].
входить-pst[3sg/pl]
‘Завтра мы не выходим на работу: прошел
дождь’ (ср. лит.: Бороон ороо: бидэ үглөөдэр
ажалдаа гарахагүйбди id.).
Такой транспозиции частей не подвержены союзные предложения с союзами гү, али
‘или’, бэшэ, харин ‘не…, а (но)’, хэн…, тэрэ
‘тот…, кто’, хэзээ…, тиихэдэ ‘когда…, тогда…’, поскольку эти союзы обеспечивают
сильную контактную связь между частями
сложного предложения, их также «цементирует» семантика альтернативы, противопоставления и соотносительности, которые
предполагают каноническое расположение
частей ППК.
Синтаксис бурятской разговорной речи
в основных чертах сходен с синтаксисом
русской разговорной речи, но в то же время
имеется ряд очевидных особенностей, обусловленных, прежде всего, особенностями
порядка слов, как на уровне словосочетания,
так и на уровне монопредикативных и полипредикативных конструкций. Останавливаясь на особенностях синтаксиса бурятской
разговорной речи, отметим незначительное
проявление конситуативного эллипсиса при
полном отсутствии контекстуального эллипсиса, высказывания с нереализованными компонентами связаны с конситуацией и
сопровождаются жестикуляцией. В БРР нередко употребляется прием добавления, который часто встречается в фольклорном тексте. Инверсия темы и ремы, а также частей
полипредикативной конструкции обусловливается стремлением говорящего выдвинуть
вперед информативно более важную часть
высказывания, таким образом, в некоторых
случаях предикат, традиционно занимающий
последнее место в предложении, выносится
в абсолютное начало. Объем данной статьи
позволил затронуть проблему синтаксиса
бурятской разговорной речи лишь в первом
приближении, в то же время она является заявкой на проведение качественного исследования на обширном материале в дальнейшем.
| Напиши аннотацию по статье | ЯЗЫКИ НАРОДОВ СИБИРИУДК 81’36 = 512.31
Н. Б. Даржаева, Б. Д. Цыренов
Институт монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН
ул. Сахъяновой, 6, Улан-Удэ, 670047, Россия
imbt@imbt.ru
СИНТАКСИС БУРЯТСКОЙ РАЗГОВОРНОЙ РЕЧИ:
ПРЕДВАРИТЕЛЬНЫЙ ОЧЕРК
Предварительные наблюдения над синтаксисом бурятской разговорной речи позволяют прийти к выводу, что
она в общих чертах сходна с русской разговорной речью. В ней наблюдаются эллипсис, конструкции с незамещенной валентностью, транспозиция компонентов высказывания, но в то же время имеются некоторые особенности,
обусловленные спецификой бурятского языка. В частности, в бурятской разговорной речи не фиксируется контекстуальный эллипсис, а конситуативный эллипсис употребляется редко, явление инверсии обусловлено стремлением
говорящего выдвинуть в начало информативно более важную часть высказывания и т. д.
|
синтаксис личного согласования и морфологических падеж в егерском языке. Введение
В статье [Bobaljik 2008] Дж. Бобаликом была предложена
гипотеза об определяющей роли морфологического падежа в
согласовании финитного глагола, см. (1).
(1) Контролером согласования финитного глагольного комплекса («вспомогательный глагол + лексический глагол»)
является наиболее высокая из доступных именная группа в
области «вспомогательный глагол + лексический глагол»
[Bobaljik 2008: 296].
Наиболее важный фрагмент гипотезы (1), отличающий её от
других, связан с тем, что «доступность» именной группы определяется в терминах морфологического падежа, а не синтаксической
позиции, грамматической функции и др. Языки мира различаются
тем, какие морфологические падежи считаются «доступными».
Так, например, в хинди, согласно анализу Бобалика, только немаркированный номинатив доступен в качестве контролера согласования, тогда как маркированные эргатив и датив недоступны.
Тем самым, согласно (1), в предложениях с одним номинативным
аргументом именно он будет контролировать согласование, независимо от синтаксической функции, тогда как в предложениях с
двумя номинативами наиболее высокий из них, то есть субъект,
будет выступать в качестве контролера согласования. Действительно, согласование в хинди устроено именно таким образом.
В имперфективных переходных клаузах субъект стоит в номина
1 Исследование проведено при финансовой поддержке Российского научного фонда, грант №14-18-02429 «Корпусные исследования
предикатно-аргументной струкуры предложения в нахско-дагестанских
языках».
тиве и контролирует согласование независимо от того, каким
падежом, номинативом или аккузативом, оформлен прямой объект.
В перфективных переходных клаузах субъект стоит в эргативе, а
прямой объект — в номинативе. Поскольку только номинатив
специфицирован в хинди как доступный для контроля согласования,
согласование финитного глагола в предложениях с эргативным
субъектом контролируется прямым объектом в номинативе.
В родственном хинди непальском языке картина в целом
такая же с тем, однако, минимальным отличием, что доступным
для согласования является не только номинатив, но и эргатив, что
видно в перфективных переходных клаузах, где согласование, в
отличие от хинди, контролируется эргативом. Важным аргументом
в пользу гипотезы Бобалика являются предложения в непальском
языке, в которых наиболее высокий аргумент стоит в морфологическом падеже, недоступном для контроля согласования, как,
например, в предложениях с дативным субъектом. Датив в непальском, как и в хинди, не специфицирован как доступный
контролер согласования, в связи с чем право контроля согласования
в предложениях с дативным субъектом принадлежит номинативному прямому объекту. Эти и подобные примеры являются основанием для следующего утверждения о роли морфологического
падежа и синтаксической функции при контроле согласования:
(2) В случаях, когда морфологический падеж и синтаксическая
функция именной группы расходятся, доступность для согласования определяется морфологическим падежом, а не
синтаксической функцией [Bobaljik 2008: 303].
Наиболее интересными с точки зрения этого утверждения
являются языки, в которых морфологический падеж именной
группы не соответствует её синтаксической функции напрямую.
К числу таких языков, позволяющих глубже взглянуть на природу
согласования, относятся аккузативные языки с неканоническим
маркированием субъекта, а также эргативные языки. В языках
типа немецкого или русского синтаксическая функция в подавляющем большинстве случаев вычисляется по морфологическому
падежу, так что для многих языковых явлений невозможно выяснить какой фактор, синтаксическая функция или морфологический
падеж, играет определяющую роль. В языках же, где падежноемаркирование именной группы не соответствует напрямую её
синтаксической функции, можно проследить, какие явления обусловлены морфологическим падежным маркированием, а какие —
синтаксической функцией.
Основной вывод, который делает Дж. Бобалик из утверждений (1) и (2), состоит в том, что согласование является постсинтаксической операцией, относящейся к морфологическому
компоненту в рамках Фонологической Формы. Действительно,
если согласование полностью определяется морфологическим
падежом, а последний, как часто предполагается [Marantz 1991],
присваивается пост-синтаксически, то и согласование должно
иметь пост-синтаксическую природу. Хотя Дж. Бобалик не
единственный автор, который делает вывод о пост-синтаксической природе согласования (см., например, [McFadden 2004]),
в литературе представлено и альтернативное мнение о том, что
согласование относится к собственно синтаксису. Дж. Легат
[Legate 2008], например, представляет аргументы в пользу того,
что согласование определяется абстрактным Падежом, а не морфологическим падежом именной группы. В частности, она показывает, что важный аргумент в пользу такого взгляда обнаруживается в панджаби и маратхи, также принадлежащих к индоарийской группе. В этих языках, как и в хинди, перфективные
переходные клаузы требуют эргативного оформления субъекта,
который не может контролировать согласование (согласование,
таким образом, контролируется номинативным прямым объектом).
Важно при этом, что субъекты первого и второго лица стоят в
немаркированной форме и в перфективных, и в имперфективных
переходных клаузах. Тем не менее, в перфективных клаузах в
качестве контролера согласования выступает прямой объект, а не
немаркированный личный субъект. Следовательно, утверждает Легат,
правильное обобщение о контроле согласования в панджаби и
маратхи должно формулироваться не в терминах морфологического падежа, а в терминах абстрактного падежа: согласование
контролируется наиболее высокой именной группой, которой
присвоен структурный абстрактный Падеж. Эргативный падеж
является ингерентным и не может быть контролером согласования,
в связи с чем более низкий аргумент в структурном абсолютиве
контролирует согласование.Эти рассуждения, однако, очевидным образом игнорируют
важную часть теории Бобалика, где морфологический падеж понимается не как поверхностная фонетическая форма, а как морфологический признак, и где, соответственно, исключаются внешние
факторы типа падежного синкретизма. При таком подходе, очевидно, немаркированные местоимения первого и второго лица в
позиции переходного субъекта, подобно прочим именным группам в этой позиции, стоят в морфологическом эргативе, который,
однако, синкретичен с соответствующей формой абсолютива.
Неспособность контролировать согласование, таким образом,
получает естественное объяснение.
Еще одно возражение против пост-синтаксического подхода
к согласованию и морфологическому падежу выдвигает О. Преминджер [Preminger 2014: Chapter 9]. Его аргументация основана на
наблюдении о том, что в одних языках морфологический падеж
определяет согласование, при этом в других языках согласование
определяет доступность собственно синтаксических операций типа
передвижения. Тем самым, заключает Преминджер, если мы хотим
считать, что согласование является типологически единым феноменом, оно должно быть частью собственно синтаксиса, а не морфологического компонента Фонологической Формы. Последнее
умозаключение, в свою очередь, означает, что и морфологический
падеж является частью собственно синтаксиса.
Настоящая статья продолжает линию аргументации, инициированную Дж. Легат и О. Преминджером [Legate 2008, Preminger 2014].
Непосредственная цель статьи состоит в том, чтобы ввести новый
эмпирический материал, который, как кажется, показывает, что
одного лишь морфологического падежа недостаточно, чтобы «вычислить» именную группу — контролер согласования, вопреки
утверждению в (2).
Структура последующего изложения выглядит следующим
образом. В разделе 2 даны общие сведения о мегебском языке и
морфологии именного словоизменения в этом языке. Раздел 3
посвящен описанию морфологического маркирования субъектов.
В разделе 4 описаны базовые правила личного согласования.
В разделе 5 описывается контрпример к тезису Дж. Бобалика: в
ряде синтаксических контекстов наиболее высокий аргумент (факультативно или обязательно) не доступен в качестве контролераличного согласования, при этом более низкий абсолютивный (и,
следовательно, доступный) аргумент также не способен контролировать согласование по лицу. В разделе 6 приведены дополнительные сведения о конструкциях с дативными субъектами
в мегебском языке и показано, что при определенных синтаксических условиях в таких конструкциях личное согласование
возможно. Завершается статья разделом 7, где обсуждается типологический и теоретический статус обнаруженного в мегебском
языке явления.
2. Мегебский язык: общие сведения и именная морфология
Мегебский язык относится к даргинской ветви нахско-дагестанской семьи и распространен в сел. Мегеб Гунибского района
Республики Дагестан (Российская Федерация). Традиционно, как и
другие идиомы даргинской ветви, мегебский считается диалектом
даргинского языка, однако, очевидно, входит в число тех идиомов, которые демонстрируют настолько значительные отличия
как от литературного даргинского, так и от других даргинских
идимов, что вполне может считаться отдельным языком2. На мегебском языке говорит около 2000 человек, значительная часть
которых также свободно владеет аварским (доминантный язык
авароязычного Гунибского района) и русским языками.
В отношении системы именного словоизменения мегебский
является типичным представителем даргинской ветви и нахскодагестанских языков в целом (подробнее об именном словоизменении в мегебском языке см. [Магометов 1982; Хайдаков 1985;
Chechuro, в печати]). В мегебском представлена довольно богатая
система именных форм, включающая, как обычно в нахско-дагестанских языках, грамматические падежи и локативные формы.
Система грамматических падежей представлена в Таблице 1.
2 Грамматический очерк мегебского языка см. в [Магометов 1982];
важные сведения о грамматике мегебского также содержатся в [Хайдаков 1985] и [Daniel et al. (eds.), в печати].Таблица 1. Грамматические падежи мегебского языка.
абсолютив
эргатив
генитив
датив
комитатив
(немаркированный)
-li / -ni / -lini / -ʔini
-la
-s
-ču
Мегебский является морфологически эргативным языком,
то есть одна и та же падежная форма (абсолютив) используется
для обозначения субъекта непереходного глагола и объекта переходного глагола, тогда как субъект переходного глагола маркируется другим морфологическим падежом (эргативом). Морфологическая эргативность иллюстрируется примерами (3)–(4).
(3)
(4а)
(4б)
w-ak’-ib.
ʡali
Али(ABS) M-приходить:PF-AOR
‘Али пришел.’
ʡali
sinka-ni
медведь-ERG Али(ABS)
‘Медведь схватил Али.’
uc-ib.
(M)хватать:PF-AOR
sinka
ʡali-ʔini
Али-ERG медведь(ABS) N-убивать:PF-AOR
‘Али убил медведя.’
b-aˤbʡ-ib.
Функции других грамматических падежей в целом стандартны для форм, обозначаемых в языках мира соответствующими ярлыками, а именно: датив функционирует как падеж
реципиента, генитив маркирует именные зависимые, а комитатив
выражает инструмент и сопровождающего участника.
Показатели локативных форм являются морфологически сложными и состоят из двух частей, как показано в примерах (5) и (6).
(5)
quli
uškuj-ħe-la
dursi
дочь(ABS) школа+OBL-IN-ELAT домой
d-aʔ-ib.
F-достигать:PF-AOR
‘Дочь пришла из школы домой.’
(6)
abaj
aħmad-i-šu-r
мать(ABS) Ахмед-OBL-AD-ESS[F]
‘Мама у Ахмеда (дома).’
le-r.
COP-F
Первая морфема в рамках составного локативного показателя (в примерах выделенная полужирным шрифтом) указывает
на область ориентира, относительно которой определяется пространственное расположение объекта, тогда как вторая морфема
(подчеркнута в примерах) характеризует динамическое отношение
между объектом и заданной показателем локализации областью
(движение к области локализации, движение из области локализации, движение через область локализации, отсутствие движения).
Описание пространственных конфигураций в мегебском языке,
таким образом, композиционально складывается из семантики
двух морфем, указывающих на тип движения и топологическую
зону ориентира, вовлеченную в ситуацию. Так, в примере (5) выше
первый показатель обозначает внутреннее пространство полого
ориентира, а второй показатель указывает на то, что объект движется из указанной зоны; форма в целом тем самым указывает на
движение из внутренней полости ориентира. Аналогично в примере (6) первый показатель указывает на окрестность ориентира,
тогда как второй суффикс обозначает отсутствие движения; форма
в целом имеет значение ‘нахождение в окрестности ориентира’.
Таблица 2 демонстрирует систему локативных форм мегебского
языка (ряд деталей и алломорфическое варьирование опущены,
подробное описание падежной системы мегебского языка см.
в [Магометов 1982; Хайдаков 1985; Chechuro, в печати]).
Таблица 2. Локативные формы мегебского языка.
LAT
ESS
ELAT
TRNSL
ALL
IN
-ħe
-ħe-b
-ħe-la
-ħe-di
-ħe-baˤʜ
INTER
-ze
-ze-b
-ze-la
-ze-di
-ze-baˤʜ
AD
-ʡe
-ʡe-b
-ʡe-la
-ʡe-di
-ʡe-baˤʜ
APUD
-šu
-šu-b
-šu-la
-šu-di
-šu-baˤʜ
SUP
-če
-če-b
-če-la
-če-di
-če-baˤʜ
Как видно из таблицы 2, формы латива всех локализаций выглядят как одноморфемные. Общепринятое решение для подобных
случаев (восходящее к работам А. Е. Кибрика) в нахско-дагестан
ских языках состоит в том, чтобы считать некоторые граммемы
(в данном случае латив) нулевыми.
Прежде чем перейти к обсуждению падежного маркирования субъекта и личного согласования, несколько слов следует
сказать о согласовании по именному классу в мегебском языке.
Мегебский обладает системой именных классов, включающей
четыре класса: класс мужчин, класс женщин, класс девушек и
класс не-лиц (см. подробнее [Магометов 1982; Daniel, в печати]).
Морфологическая позиция показателя классного согласования, префиксальная или инфиксальная, является лексической
информацией; некоторые глаголы не имеют позиции для классного согласования. Согласование по классу функционирует по
эргативно-абсолютивной модели и всегда определяется классной
характеристикой абсолютивного аргумента, ср. согласование в
примерах (3)–(4) выше: в предложении (3) с непереходным глаголом
согласование определяется абсолютивным субъектом; в предложении (4) с переходным глаголом согласование контролируется
абсолютивным прямым объектом. В отличие от личного согласования, согласование по классу никак не связано с финитностью:
если глагольная основа имеет морфологическую позицию для
показателя класса, эта позиция должна быть всегда заполнена во
всех глагольных формах, образованных от этой основы, как финитных, так и нефинитных. В случаях «неудавшегося согласования» [Preminger 2011, 2014], то есть когда в клаузе отсутствует
абсолютивный аргумент, глагол несет дефолтный показатель
классного согласования, совпадающий с показателем среднего
класса единственного числа. Согласование по классу функционирует независимо от личного согласования и очевидным образом
определяется морфологическим падежом ИГ (абсолютив, тем
самым, в терминологии Дж. Бобалика является единственным
доступным для согласования по классу падежом), в связи с чем оно
не представляет интереса в отношении основного предмета обсуждения в данной статье и потому далее никак не затрагивается.
3. Падежное маркирование
субъекта и структурный приоритет
Маркирование субъекта, как следует из предыдущего раздела, зависит от переходности глагола: субъект непереходногоглагола стоит в немаркированном абсолютиве, тогда как субъект
переходного глагола маркирован показателем эргативного падежа.
Помимо переходных и непереходных глаголов, представляющих
собой два основных класса глагольной лексики, в мегебском
также обнаруживается небольшая группа предикатов восприятия
и ментального состояния, которые требуют «неканонического»
маркирования субъекта с ролью экспериенцера. Наличие такого
класса является типичной чертой нахско-дагестанских языков,
см. обзоры маркирования субъектов экспериенциальных предикатов в [Comrie, van den Berg 2006; Ganenkov 2006].
Экспериенциальные глаголы с неканоническим маркированием субъекта в мегебском языке распадаются на две группы.
Одна группа включает глаголы gʷes ‘видеть’, arʁes ‘слышать,
понимать’, barges ‘находить’, bahes ‘знать’, требующие оформления
субъекта локативным падежом интер-лативом (далее именуется
локативным субъектом). Второй аргумент этих глаголов стоит
в немаркированном абсолютиве, см. следующие предложения,
иллюстрирующие глаголы с локативным субъектом:
(7)
(8)
(9)
(10)
it
dehʷ
ʡali-ze
Али-INTER DIST слово(ABS) слышать/понимать:PF-AOR
‘Али услышал / понял это слово.’
arʁ-ib.
ʡali
rasuj-ze
Расул+OBL-INTER Али(ABS) M-знать:IPF-HAB
‘Расул знает Али.’
w-alh-an.
ʡali-ze
arc
Али-INTER деньги(ABS)
‘Али нашел деньги.’
d-arg-ib.
NPL-находить:PF-AOR
ʡali
rasuj-ze
Расул+OBL-INTER Али(ABS) видеть:PF-AOR
‘Расул увидел Али.’
g-ub.
Другая группа экспериенциальных предикатов включает
глаголы biges ‘любить, нравиться, хотеть’, bikes ‘случаться’, eba
buhes ‘надоедать’, určeb leb ‘помнить’, urče bak’as ‘вспоминать’,
urče bikes ‘вспоминать’, субъект которых оформлен дативным
падежом (второй аргумент, как и в предыдущем случае в немаркированном абсолютиве), см. примеры (11)–(15).
(11) madina-s
rasul
w-ig-an.
Мадина-DAT Расул(ABS) M-любить:IPF-HAB
‘Мадина любит Расула.’
(12)
ʡaˤχil
ʡali-s
Али-DAT хороший оценка(ABS)
‘Али получил хорошую оценку.’
q’immat
b-ik-ib.
N-случаться:PF-AOR
(13) madina-s
rasul
eba
Мадина-DAT Расул(ABS) скучный (M)стать:PF-AOR
‘Расул надоел Мадине.’
uh-ub.
(14) madina-s
ʡali
urče-w
le-w.
Мадина-DAT Али(ABS) на.сердце-M COP-M
‘Мадина помнит Али.’
(15)
hel
dehʷ
urče
rasuj-s
Расул+OBL-DAT DEM слово(ABS) на.сердце
b-ak’-ib.
N-приходить:PF-AOR
‘Расул вспомнил это слово.’
Глагол qumartes ‘забывать’ употребляется как с локативным,
так и с дативным субъектом, см. пример (16).
(16)
ʡali-s}
deč’
{ʡali-ze /
Али-INTER Али-DAT песня(ABS) забывать:PF-AOR
‘Али забыл песню.’
qumart-ur.
Таким образом, резюмируя описание субъектного маркирования в мегебском языке, можно выделить следующих четыре
типа субъектов:
(i) абсолютивный субъект непереходного глагола,
(ii) эргативный субъект переходного глагола,
(iii) локативный субъект при глаголах ‘видеть’, ‘слышать,
понимать’, ‘находить’, ‘знать’, ‘забывать’,
(iv) дативный субъект при глаголах ‘любить, хотеть’, ‘надоедать’, ‘случаться, получать’, ‘помнить’, ‘вспоминать’, ‘забывать’.
Необходимо отметить, что независимо от падежного маркирования субъект является структурно наиболее высоким аргументом в своей клаузе, что, в частности, проявляется в его
способности связывать анафорические элементы в любой позиции,
включая абсолютивный аргумент, тогда как обратное направление связывания невозможно, как показано в примерах (17)–(21)
(знак «больше» показывает структурно приоритетный аргумент)3.
непереходный глагол ħulebizes ‘смотреть’: абсолютив > датив
(17а) čija
sune-la-l
сам-GEN-EMPH
ħule‹d›iz-ur-a
кто(ABS) ‹F›смотреть:PF-AOR-Q
urši-li-če?
сын-OBL-SUP
‘Ктоi посмотрел на своегоi сына?’
(17б) *sune-la-l
urši
сам-GEN-EMPH сын(ABS)
‘На когоi посмотрел свойi сын?’
ħule‹w›iz-ur-a?
hi-če
кто-SUP ‹M›смотреть:PF-AOR-Q
haraq’e ihʷes ‘обманывать’: эргатив > абсолютив
haraq’e ihʷ-es-a
(18а) hinija
вперед бросать:PF-FUT-Q
кто(ERG)
sune-la-l
сам-GEN-EMPH
‘Ктоi обманет своегоi сына?’
urši?
сын(ABS)
3 В настоящей статье для диагностики структурного приоритета
используются предложения с вопросительными словами в качестве антецедента рефлексивного местоимения, что необходимо для того, чтобы
исключить возможность отношения кореферентности между антецедентом и рефлексивом [Reinhart 1983]. Кореферентность теоретически
возможна при референтных антецедентах и определяется в мегебском
языке скорее в прагматических, чем в чисто синтаксических терминах.
В частности, референтные антецеденты могут стоять в структурно более
низкой позиции, чем рефлексивное местоимение, как в примере (i), что
недопустимо при семантическом связывании нереферентными антецедентами (квантифицированные группы, вопросительные слова).
i.
urši
sune-la-l
madina-če
сам-GEN-EMPH сын(ABS) Мадина-SUP ‹M›смотреть:PF-AOR
‘Свойi сын посмотрел на Мадинуi.’
ħule‹w›iz-ur.
Предложения (б) в примерах (17)–(21), демонстрирующие так
наз. weak crossover effect, показывают, что субъект, включающий анафорическое местоимение в генитиве, занимает более высокую структурную позицию, чем вопросительное слово.
(18б) *sune-la-l
urši-li-ni
čija
сын-OBL-ERG кто(ABS)
сам-GEN-EMPH
haraq’e ihʷ-es-a?
вперед бросать:PF-FUT-Q
‘Когоi обманет свойi сын?’
kumak baq’es ‘помогать’: эргатив > датив
sune-la-l
(19а) hinija
urši-li-s
сын-OBL-DAT помощь(ABS)
kumak
кто(ERG) сам-GEN-EMPH
b-aq’-ib-a?
N-делать:PF-AOR-Q
‘Ктоi помог своемуi сыну?’
(19б) *sune-la-l
urši-li-ni
hi-sa
сын-OBL-ERG кто-DAT помощь(ABS)
kumak
сам-GEN-EMPH
b-aq’-ib-a?
N-делать:PF-AOR-Q
‘Комуi помог свойi сын?’
gʷes ‘видеть’: интер-латив > абсолютив
g-ub-a
(20а) hi-ze
sune-la-l
кто-INTER видеть:PF-AOR-Q сам-GEN-EMPH
‘Ктоi видел своегоi сына?’
urši?
сын(ABS)
(20б) *sune-la-l
urši-li-ze
čija
сын-OBL-INTER кто(ABS)
сам-GEN-EMPH
g-ub-a?
видеть:PF-AOR-Q
‘Когоi видел свойi сын?’
biges ‘любить’: датив > абсолютив
(21а) hi-sa
ħa-d-ig-ul
sune-la-l
abaj?
кто-DAT NEG-F-любить:IPF-PART сам-GEN-EMPH мать(ABS)
‘Ктоi не любит своюi мать?’
(21б) *sune-la-l
abaj-s
čija
мать-DAT кто(ABS)
сам-GEN-EMPH
ħa-d-ig-ul?
NEG-F-любить:IPF-PART
‘Когоi не любит свояi мать?’
Примеры (17a)–(21a) показывают, что субъект связывает
косвенные и абсолютивные аргументы в той же клаузе, тогда как
примеры (17б)–(21б) демонстрируют, что ни косвенные аргументы,
ни несубъектный абсолютив не способны связывать субъект.
Таким образом, можно заключить, что эргативный, локативный и
дативный субъекты занимают структурно более высокую позицию,
чем любой другой аргумент, включая абсолютивный прямой объект.
4. Личное согласование
при переходных и непереходных глаголах
Обратимся теперь к правилам согласования по лицу. Прежде
всего, следует отметить, что только финитные глагольные формы
согласуются по лицу, тогда как нефинитные формы не способны
присоединять показатели лица4. Далее, мегебское личное согласование чувствительно к иллокутивной силе высказывания. В декларативных предложениях только аргументы первого лица вызывают
личное согласование на глаголе, тогда как аргументы второго и
третьего лиц не согласуются. В вопросительных предложениях
личное глагольное согласование вызывается только аргументом
второго лица, а аргументы первого и третьего лиц не согласуются5.
Следующие вопросно-ответные пары иллюстрируют чувствительность личного согласования к иллокутивной силе.
(22) В: ħu
dag
kuda {w-aˤq’-un-na /
ты(ABS) вчера куда M-уходить:PF-AOR-1/2+Q
*w-aˤq’-un-a}?
M-уходить:PF-AOR-Q
‘Куда ты вчера ездил?’
4 Морфологическим маркером лица в мегебском в большинстве
видо-временных форм является показатель -ra (-na после носового); в
будущем времени и хабитуалисе используются, соответственно, показатели -iša и -as, синкретично выражающие время и лицо. Эти показатели
используются для согласования с аргументами как первого, так и второго лица.
5 В типологии согласования подобное явление именуется эгофорическим согласованием. Помимо мегебского, эгофорическое согласование представлено также в североахвахском языке, см. [Creissels 2008].
О: nu
anži-li
{w-aˤq’-un-na /
я(ABS) Махачкала-IN M-уходить:PF-AOR-1/2
*w-aˤq’-un}.
M-уходить:PF-AOR
‘Я ездил в Махачкалу.’
(23) В: dag
nu-ni
sija
я-ERG что(ABS)
вчера
*b-aq’-i-ra}.
N-делать:PF-AOR-1/2+Q
‘Что я вчера наделал?’
{b-aq’-ib-a /
N-делать:PF-AOR-Q
О: ħu-ni
paˤrun
ты-ERG стекло(ABS)
*b-urʡ-aq-i-ra}.
N-ломать:PF-CAUS-AOR-1/2
‘Ты разбил окно.’
{b-urʡ-aq-ib /
N-ломать:PF-CAUS-AOR
В последующем изложении я игнорирую это различие между
декларативными и вопросительными предложениями и рассматриваю только декларативные высказывания. Также я оставляю за
рамками дискуссии конкретный синтаксический механизм, обусловливающий указанную чувствительность личного согласования
к иллокутивной силе.
Базовое правило личного согласования звучит следующим
образом: абсолютивный субъект непереходного глагола и эргативный субъект переходного глагола (при необходимом соотношении лица и иллокутивной силы высказывания) обязательно
вызывают появление согласовательного показателя на глаголе,
см. примеры (24)–(25) (а также примеры (22)–(23) выше).
(24) nu
usaʔ-un-na.
я(ABS)
‘Я заснул.’
засыпать:PF-AOR-1/2
(25) nuša-jni qali
мы-ERG дом(ABS)
‘Мы построили дом.’
b-aq’-i-ra.
N-делать:PF-AOR-1/2
Отметим, что никакой другой аргумент переходного или
непереходного глагола, включая абсолютивный прямой объект
переходного глагола, не может контролировать личное согласование.
(26)
nu
ʡali-ini
Али-ERG я(ABS) M-бить:PF-AOR
‘Али избил меня.’
{w-it-ib /
*w-it-i-ra}.
M-бить:PF-AOR-1/2
Неспособность абсолютивных прямых объектов контролировать личное согласование в примерах типа (26) находится
в полном соответствии с теорией Бобалика. Действительно, как
было показано выше, эргативный субъект занимает структурно
более высокую позицию, чем абсолютивный прямой объект. При
этом способность эргативных и абсолютивных субъектов контролировать личное согласование означает, что эти морфологические
падежи доступны в качестве контролеров личного согласования.
В соответствии с теорией Бобалика в согласовании принимает
участие только наиболее высокий аргумент в доступном падеже
независимо от того, присутствуют или нет в том же предложении
другие аргументы в (других) доступных морфологических падежах. Таким образом, теория Бобалика предсказывает, что только
эргативный, но не абсолютивный аргумент способен контролировать согласование в предложениях с переходными глаголами.
5. Личное согласование при глаголах
с локативными и дативными субъектами
Рассмотрим теперь согласование в предложениях с неканоническим (локативным и дативным) маркированием субъекта, где
представлена более сложная картина. Факты таковы.
Локативный субъект глагола gʷes ‘видеть’, подобно эргативным и абсолютивным субъектам, требует обязательного согласования.
(27) di-ze
sinka
g-ub-ra.
я-INTER медведь(ABS) видеть:PF-AOR-1/2
‘Я увидел медведя.’
Остальные глаголы этого класса демонстрируют факульта
тивное согласование с локативным субъектом.
(28) di-ze
urx-ne
{d-arg-i-ra /
я-INTER ключ-PL(ABS) NPL-находить:PF-AOR-1/2
d-arg-ib}.
NPL-находить:PF-AOR
‘Я нашел ключи.’
(29) di-ze
rasu-wa
я-INTER Расул+OBL-GEN
{arʁ-i-ra /
слышать:PF-AOR-1/2 слышать:PF-AOR
‘Я услышал голос Расула.’
t’ama
звук(ABS)
arʁ-ib}.
(30) di-ze
rasul
{w-alh-as /
я-INTER Расул(ABS) M-знать:IPF-HAB.1/2
w-alh-an}.
M-знать:IPF-HAB
‘Я знаю Расула.’
Дативные субъекты глаголов biges ‘любить, нравиться, хотеть’,
bikes ‘случаться’, eba buhes ‘надоедать’, určeb leb ‘помнить’, urče
bak’as ‘вспоминать’, urče bikes ‘вспоминать’ никогда не могут
контролировать личное согласование финитного глагола.
(31) nab
rasul
{w-ig-an /
я(DAT) Расул(ABS) M-любить:IPF-HAB
*w-ig-as}.
M-любить:IPF-HAB.1/2
‘Я люблю Расула.’
(32) nab
ʡaˤχil
q’immat
оценка(ABS)
{b-ik-ib /
N-случаться:PF-AOR
я(DAT) хороший
*b-ik-i-ra}.
N-случаться:PF-AOR-1/2
‘Я получил хорошую оценку.’
(33) nab
rasul
eba
{uh-ub /
я(DAT) Расул(ABS) скучный (M)стать:PF-AOR
*uh-ub-ra}.
(M)стать:PF-AOR-1/2
‘Мне надоел Расул.’
(34) nab
ʡali
{le-w / *le-w-ra}.
я(DAT) Али(ABS) на.сердце-M COP-M COP-M-1/2
‘Я помню Али.’
urče-w
(35) nab
hel
dehʷ
urče
{b-ak’-ib /
я(DAT) DEM слово(ABS) на.сердце N-приходить:PF-AOR
*b-ak’-i-ra}.
N-приходить:PF-AOR-1/2
‘Я вспомнил это слово.’
Контраст между локативными и дативными субъектами
хорошо виден на примере глагола qumartes ‘забывать’. Напомним, что этот глагол допускает как локативное (интер-лативное),
так и дативное оформление субъекта (без очевидной разницы
в интерпретации). В сочетании с локативным субъектом первого
лица данный глагол, согласно общему правилу согласования с
локативными субъектами, согласуется факультативно. В сочетании
же с дативным субъектом первого лица, опять же в соответствии
с общим правилом, данный глагол не может быть маркирован
показателем личного согласования.
(36а) di-ze
ʡali
я-INTER Али(ABS)
qumart-ur(-ra).
забывать:PF-AOR-1/2
(36б) nab
ʡali
qumart-ur(-*ra).
я(DAT) Али(ABS)
‘Я забыл Али.’
забывать:PF-AOR-1/2
Каким образом эти факты следует интерпретировать в терминах теории Бобалика? Вполне очевидно, что датив в мегебском
языке не специфицирован как морфологический падеж, доступный
для контроля личного согласования. Тем самым дативные именные
группы невидимы для мишени согласования. Аналогичным образом интер-латив можно считать факультативно (не)доступным
морфологическим падежом. Интерпретация в терминах (факультативной) недоступности датива и интер-латива тем самым, как
кажется, является вполне адекватной наблюдаемым фактам.
Однако такой подход оказывается проблематичным в отношении ряда других фактов. Напомним, что согласно теории
Бобалика, мишень согласования (то есть финитный глагол) несет
согласовательные признаки структурно наиболее высокой именной
группы в своей согласовательной области (именные групп в недоступных морфологических падежах просто невидимы для мишени). В предложениях с дативным субъектом абсолютивный
прямой объект оказывается единственной именной группой, морфологически доступной для согласования. То же верно и для предложений с локативным субъектом, поскольку в том варианте, когда
интер-латив считается недоступным, наиболее высокой доступной
именной группой опять оказывается абсолютивный прямой объект.
Таким образом, теория Бобалика предсказывает, что в предложениях с дативным субъектом абсолютив первого лица должен
всегда контролировать личное согласование глагола, а в предложениях с локативным субъектом такая опция должна быть доступна факультативно — в случае трактовки локативного субъекта
как недоступного. Предсказания теории Бобалика схематически
представлены в (37).
(37а) недоступный датив ® согласование с абсолютивным пря
мым объектом
(37б) доступный интер-латив ® согласование с интер-лативным
субъектом, но не с абсолютивным прямым объектом
(37в) недоступный интер-латив ® согласование с абсолютивным прямым объектом объектом, но не с интер-лативным субъектом
Как показывают следующие примеры, данные предсказания
оказываются неверными: в мегебском языке абсолютивный прямой
объект не способен контролировать личное согласование финитного
глагола.
(38) madina-ze
nu
{g-ub /
я(ABS) видеть:PF-AOR
Мадина-INTER
*g-ub-ra}.
видеть:PF-AOR-1/2
‘Мадина увидела меня.’
(39) madina-s
nu
{w-ig-an /
Мадина-DAT я(ABS) M-любить:IPF-HAB
*w-ig-as}.
M-любить:IPF-HAB.1/2
‘Мадина любит меня.’
Особенно неожиданным оказывается отсутствие личного
согласования с абсолютивом в ряде конструкций с дативным
субъектом, диахронически восходящих к непереходным структурам.
Так, например, глагол eba buhes ‘наскучить’ является сложным
глаголом структуры «скучным стать», а глаголы urče leb ‘помнить’ и urče bak’as ‘вспоминать’ прозрачно анализируются как
‘на сердце быть’ и ‘на сердце прийти’. Абсолютивный аргумент
в таких конструкциях исторически представляет собой субъект
непереходного глагола («Х стал скучным для Y-а», «Х находится/
пришел на сердце Y-у»), и тем самым вполне можно было бы
ожидать, что такой аргумент способен контролировать личное
согласование (напомним, что непереходный субъект первого лица
обязательно контролирует личное согласование). Тем не менее,
это ожидание не соответствует наблюдаемым фактам.
(40) madina-s
nu
eba
{uh-ub /
скучный
(M)стать:PF-AOR
Мадина-DAT я(ABS)
*uh-ub-ra}.
(M)стать:PF-AOR-1/2
‘Я надоел Мадине.’
(41) madina-s
nu
{le-w / *le-w-ra}.
Мадина-DAT я(ABS) на.сердце-M COP-M COP-M-1/2
‘Мадина помнит меня.’
urče-w
(42)
nu
rasuj-s
urče
Расул+OBL-DAT я(ABS) на.сердце N-приходить:PF-AOR
*b-ak’-i-ra}.
N-приходить:PF-AOR-1/2
‘Расул вспомнил меня.’
{b-ak’-ib /
Таким образом, данные мегебского языка, по-видимому, представляют собой контраргумент к гипотезе Бобалика о правилах
выбора контроля личного согласования.
Резюмируем еще раз наши наблюдения. В предложениях
с дативным субъектом морфологический падеж и синтаксическая
функция очевидным образом выделяют в качестве приоритетных
разные именные группы. Субъект, наиболее высокий в структуре
клаузы аргумент, оформлен дативом, делающим именную группу
недоступной для согласования. Прямой объект занимает более
низкую структурную позицию, однако стоит в морфологически
немаркированной форме абсолютива, в принципе, способной контролировать личное согласование (что видно по предложениям с
непереходными глаголами). Поскольку, согласно теории Бобалика,
именно морфологический падеж определяет способность именной
группы контролировать личное согласование, мы ожидаем, что в
предложениях с дативным субъектом личное согласование будет
контролироваться абсолютивным прямым объектом. Оказывается,
однако, что эти ожидания не выполняются.
Из вышеизложенного можно заключить, что способность
контролировать личное согласование в мегебском языке закреплена исключительно за именными группами с синтаксической
функцией субъекта. Если субъект оформлен морфологическим
падежом, доступным для контроля личного согласования (абсолютив, эргатив и доступный вариант интер-латива), то его лицо
отражается на финитном глаголе. Если же субъект оформлен
морфологическим падежом, недоступным для контроля личного
согласования (датив и недоступный вариант интер-латива), согласования по лицу не происходит, и глагол стоит в несогласуемой
форме. Тем самым обе обсуждаемые характеристики именных
групп — морфологический падеж и синтаксическая функция —
оказываются необходимыми для того, чтобы правильно определить контролера согласования по лицу.
Отметим, что наблюдаемые факты хорошо соответствуют
альтернативным объяснениям в терминах defective intervention.
Мишень согласования «сканирует» свою область структурного
приоритета в поисках именной группы и первым обнаруживает
наиболее высокий аргумент, то есть субъект. Признак лица на
абсолютивных, эргативных и интер-лативных именных группах
видим для мишени согласования и копируется на глагол. Признак
лица на прочих косвенных падежах, включая датив, невидим для
мишени согласования, и попытка согласования оказывается неудачной — глагол не получает необходимых значений категории
лица. Поиск контролера согласования, однако, уже был прерван и
не может быть возобновлен, в результате чего финитный глаголфонологически реализуется с дефолтным значением категории
лица, как это обычно бывает при неудавшемся согласовании
[Preminger 2011, 2014]. В (43) и (44) в схематическом виде представлен анализ мегебского личного согласования в терминах синтаксической операции Agree (в её двухэтапной модификации,
предложенной в [Arregi and Nevins 2012]).
личное согласование в предложениях с эргативным и локативным
субъектом
Agree-Link
(43а) V[person: _ ]
ERG/LOC[person: 1 ]
ABS
Agree-Copy
(43б) V[person: 1 ]
ERG/LOC[person: 1 ]
ABS
«дефектная интервенция» при личном согласовании
Agree-Link
(44a) V[person: _ ]
DAT
ABS
Agree-Copy
(44б) V[person: M ]
DAT
ABS
Несмотря на то, что анализ, подобный представленному в
(43)–(44), вполне корректно инкорпорирует обсуждавшиеся ранее
факты, он также оказывается неадекватным эмпирически. Как выясняется, дативные глаголы в мегебском языке, вопреки предложенному анализу, все же могут согласовываться по лицу. Эта возможность реализуется только в двух синтаксических контекстах.
6. Личное согласование глаголов с дативным субъектом
Как показано выше, в предложениях с глаголами biges
‘любить, нравиться, хотеть’, bikes ‘случаться’, eba buhes ‘надоедать’,
určeb leb ‘помнить’, urče bak’as ‘вспоминать’, urče bikes ‘вспоминать’ в мегебском языке ни дативный субъект, ни абсолютивный
прямой объект не могут контролировать согласование по лицу.
Неожиданным образом эти глаголы появляются в согласуемой
форме в предложениях, где и дативный субъект, и абсолютивный
прямой объект выражены местоимениями первого лица, то есть
в рефлексивных конструкциях с субъектом первого лица.
(45) nab
nu-wal
w-ig-as.
я(DAT) я(ABS)-EMPH M-любить:PF-HAB.1/2
‘Я люблю себя.’
Другой синтаксический контекст, где факультативно возможно появление дативного глагола biges ‘любить, нравиться,
хотеть’ в личной форме, связан с инфинитивными конструкциями.
Как и во многих других языках, глагол со значением ‘хотеть’
в мегебском языке сочетается не только с абсолютивными именными группами, выражающими семантическую роль стимула, но
и с инфинитивными клаузами в той же позиции; см. пример
инфинитивной клаузы при матричном глаголе biges ‘любить,
нравиться, хотеть’ в (46).
(46)
le-b
dig-uwe
ʡali-s
Али-DAT хотеть:IPF-CONV COP-N Махачкала-IN
uq’ˁ-es].
(M)уходить:PF-INF
‘Али хочет поехать в Махачкалу.’
[anži-li
Подобно конъюнктивным зависимым клаузам в балканских
языках, инфинитивные клаузы при глаголе ‘хотеть’ в мегебском
не требуют обязательного референциального совпадения субъектов
матричной и зависимой клаузы. Тем самым инфинитивная клауза
может иметь независимый субъект, выраженный именной группой
в морфологическом падеже, требуемом зависимым глаголом.
(47)
(48)
le-b
dig-uwe
ʡali-s
Али-DAT хотеть:IPF-CONV COP-N Мадина(ABS)
anži-li
Махачкала-IN F-уходить:PF-INF
‘Али хочет, чтобы Мадина поехала в Махачкалу.’
d-uq’ˁ-es].
[madina
le-b
dig-uwe
ʡali-s
Али-DAT хотеть:IPF-CONV COP-N Мадина-ERG
kung
книга(ABS) N-читать:PF-INF
‘Али хочет, чтобы Мадина прочитала книгу.’
b-elč’-es].
[madina-jni
В примере (47) зависимый глагол в инфинитиве является
непереходным и лицензирует абсолютивный субъект в той же
клаузе, тогда как в примере (48) переходный глагол ‘читать’
сочетается с эргативным субъектом.
Рассмотрим теперь согласование связочного глагола leb в
матричной клаузе, возглавляемой глаголом biges ‘хотеть’6. Морфологически этот глагол включает две согласовательных позиции:
позицию классного согласования, контролируемую абсолютивным
аргументом, и позицию личного согласования, контролируемую
субъектом.
(49) nu-ni
ħu
d-ulc-uwe
le-r-ra.
я-ERG ты(ABS) F-хватать:IPF-CONV COP-F-1/2
‘Я ловлю тебя (женщину).’
В конструкциях с инфинитивным комплементом наиболее
нейтральным вариантом является появление глагола-связки с
дефолтными признаками класса (средний класс единственного
числа) и лица (неличная форма), что полностью соответствует
сформулированным выше правилам согласования, см. примеры
(46)–(48). С одной стороны, в матричной клаузе отсутствует абсолютивный аргумент, что приводит к дефолтному согласованию
по классу. С другой стороны, дативный субъект глагола biges
‘хотеть’, как было показано выше, не может контролировать
согласование по лицу, см. также следующий пример.
(50) nab
dig-uwe
le-b
я(DAT) хотеть:IPF-CONV COP-N
anži-li
uq’ˁ-es.
Махачкала-IN (M)уходить:PF-INF
‘Я хочу поехать в Махачкалу.’
В качестве факультативного варианта, однако, возможно
классное согласование глагола-связки в матричной клаузе с абсолютивным аргументом зависимой клаузы (так наз. «прозрачное»
или «дистантное» согласование). Такая возможность засвидетель
6 Рассматриваемое явление связано с наличием глагола-связки leb и потому рассматривается только для формы прогрессива матричного глагола.
ствована и в односубъектных, и в разносубъектных конструкциях
и не связана с переходностью/непереходностью зависимого предиката.
(51)
le-w
dig-uwe
ʡali-si
Али-DAT хотеть:IPF-CONV COP-M
[proi anži-li
ABS Махачкала-IN (M)уходить:PF-INF
‘Али хочет поехать в Махачкалу.’
uq’ˁ-es].
В примере (51) глагол-связка несет показатель мужского
класса. Отметим, что контролером согласования по классу здесь
не может быть дативный субъект глагола ‘хотеть’ (референциально совпадающий с невыраженным абсолютивным субъектом
инфинитивной клаузы). Во-первых, в общем случае только абсолютивные аргументы в мегебском языке способны контролировать
согласование по классу. Во-вторых, при переходных инфинитивных
клаузах согласование глагола-связки в матричной клаузе определяется только характеристиками абсолютивного прямого объекта
зависимой клаузы, но никогда не свойствами дативного субъекта
матричной клаузы.
(52)
dig-uwe
{le-r / *le-w}
ʡali-si
[proi
Али-DAT хотеть:IPF-CONV COP-NPL COP-M ERG
qul-le
комната-PL(ABS) NPL-делать:PF-INF
‘Али хочет построить дом.’
d-aq’-as].
Как видно, в примере (52) глагол-связка может стоять в
форме среднего класса множественного числа, отражающей классночисловые свойства абсолютивного прямого объекта инфинитивной
клаузы (букв. ‘комнаты’), тогда как форма мужского класса, отражающая характеристики дативного субъекта матричного глагола
(и референциально совпадающего с ним невыраженного эргативного
субъекта инфинитивной клаузы), здесь невозможна. Аналогичная
картина представлена и в разносубъектных конструкциях.
(53)
ʡali-s
Али-DAT хотеть:IPF-CONV COP-F Мадина(ABS)
dig-uwe
[madina
le-r
d-uˤq’-es].
anži-li
Махачкала-IN F-уходить:PF-INF
‘Али хочет, чтобы Мадина поехала в Махачкалу.’
(54)
le-r
dig-uwe
ʡali-s
Али-DAT хотеть:IPF-CONV COP-NPL Расул+OBL-ERG
kung-ane
книга-PL(ABS)
‘Али хочет, чтобы Расул прочитал книги.’
NPL-читать:PF-INF
d-elč’-es].
[rasuj-ni
В примере (53) представлена разносубъектная конструкция
с непереходным глаголом в зависимой клаузе. Глагол-связка в
этом случае факультативно согласуется по классу с абсолютивным
субъектом инфинитивной клаузы (согласование с матричным
дативным субъектом невозможно). В примере (54) вершиной
зависимой клаузы является переходный глагол. Глагол-связка в
матричной клаузе факультативно согласуется по классу с абсолютивным прямым дополнением инфинитива (согласование с матричным дативным субъектом или зависимым эргативным субъектом
запрещено).
Таким образом, в инфинитивных конструкциях с глаголом
‘хотеть’ глагол-связка в матричной клаузе факультативно согласуется по классу с абсолютивной именной группой зависимой клаузы.
Существенно, что и факультативное согласование глаголасвязки по лицу в рассматриваемых инфинитивных конструкциях
также в принципе возможно, как показано в примере (55).
(55) nab
telewizol-li-če
ħule‹w›iz-es
я(DAT) телевизор-OBL-SUP
dig-uwe
le-w(-ra).
хотеть:IPF-CONV COP-M-1/2
‘Я хочу смотреть телевизор.’
‹M›смотреть:IPF-INF
Эта возможность, однако, требует выполнения ряда необходимых условий. Во-первых, показатели класса и лица на глаголесвязке должны отражать свойства одного и того же аргумента.
Тем самым личное согласование связки в матричной клаузе возможно (хотя и не обязательно) только при наличии дистантного
согласования по классу, см. пример выше. При дефолтном согла
совании связки личное согласование связки невозможно, см. следующий пример.
(56) *nab
telewizol-li-če
я(DAT) телевизор-OBL-SUP
dig-uwe
хотеть:IPF-CONV COP-N-1/2
‘Я хочу смотреть телевизор.’
le-b-ra.
ħule‹w›iz-es
‹M›смотреть:IPF-INF
Это требование, в частности, означает, что личная форма
связки не может отражать свойства эргативного субъекта при
переходном зависимом глаголе (так как согласование по классу
возможно только с абсолютивным аргументом), см. пример (57).
(57) nab
urši
uc-es
dig-uwe
я(DAT) мальчик(ABS) (M)хватать:PF-INF хотеть:IPF-CONV
le-w(-*ra).
COP-M-1/2
‘Я хочу поймать мальчика.’
Во-вторых, личная форма связки в рассматриваемой инфинитивной конструкции возможна только при совпадении референции субъекта матричной клаузы и субъекта зависимой клаузы,
контролирующего дистантное согласование по лицу. Иными словами, зависимый субъект не способен сам по себе вызывать
согласование связки по лицу.7
(58) madina-s
nu
telewizol-li-če
телевизор-OBL-SUP
Мадина-DAT я(ABS)
le-w(-*ra).
dig-uwe
ħule‹w›iz-es
‹M›смотреть:IPF-INF хотеть:IPF-CONV COP-M-1/2
‘Мадина хочет, чтобы я смотрел телевизор.’
7 Неспособность дативного матричного субъекта самостоятельно
вызывать согласование связки по лицу следует как из общего правила
личного согласования («согласование с дативным субъектом невозможно»), так и из предыдущего утверждения о том, что и личное, и
классное согласование связки должны отражать свойства одного и того же
аргумента. Дативный субъект не может соответствовать этому требованию в силу того, что никакие именные группы, кроме абсолютивных,
не способны контролировать согласование по классу.
Прямой объект зависимой клаузы не способен вызывать
личное согласование связки ни сам по себе, ни при референциальном совпадении с матричным субъектом.
(59) madina-s
nu
uc-es
dig-uwe
(M)хватать:PF-INF хотеть:IPF-CONV
Мадина-DAT я(ABS)
le-w(-*ra).
COP-M-1/2
‘Мадина хочет поймать меня.’
(60) nab
madina-jni
nu
uc-es
я(DAT) Мадина-ERG я(ABS)
le-w(-*ra).
dig-uwe
хотеть:IPF-CONV
COP-M-1/2
‘Я хочу, чтобы Мадина поймала меня.’
(M)хватать:PF-INF
Таким образом, личная форма связки в инфинитивных
конструкциях с глаголом ‘хотеть’ возможна только в конструкциях, показанных в примере (55): односубъектная конструкция с
субъектом первого лица и непереходным глаголом в зависимой
клаузе.
Новые эмпирические факты, представленные в данном разделе, можно резюмировать следующим образом. Несмотря на то,
что, как было показано в предыдущем разделе, ни дативный
субъект, ни абсолютивный прямой объект не способны самостоятельно контролировать согласование по лицу, личные формы
глаголов с дативным субъектом всё же возможны в двух контекстах:
в рефлексивных конструкциях с субъектом первого лица («Я себя
люблю») и в инфинитивных конструкциях при соблюдении
весьма специфического набора условий (см. выше). Очевидным
общим компонентом обоих контекстов является наличие дативного субъекта первого лица глагола ‘хотеть’ и абсолютивного
аргумента, референциально с ним совпадающего и занимающего
непосредственно следующую за ним позицию в синтаксической
структуре предложения.
7. Типологическая и теоретическая перспектива
Рассматриваемые конструкции с дативным субъектом в мегебском языке, по-видимому, типологически довольно необычны.
Как кажется, в языках мира наиболее распространены два варианта согласования в конструкциях с неканоническим субъектом.
С одной стороны, неканонически маркированный субъект может
быть полностью инертным в отношении личного согласования, и
тогда право контролировать глагольное согласование переходит к
следующему за ним в клаузальной иерархии аргументу. Эта возможность зафиксирована во многих языках мира и собственно
представляет собой эмпирическую базу для утверждения Бобалика
о морфологическом падеже как основном критерии при выборе
контролера согласования. С другой стороны, неканонически маркированный субъект может вести себя полностью аналогично
каноническим субъектам. Такая опция реализована, например, во
многих родственных мегебскому языках даргинской группы, где
дативные субъекты экспериенциальных глаголов контролируют
согласование по лицу аналогично субъектным аргументам в абсолютиве и эргативе, ср. примеры (61) и (62) из акушинского и чирагского языков, соответственно (о согласовании в чирагском языке
см. статью А. П. Евстигнеевой в этом выпуске)
АКУШИНСКИЙ ЯЗЫК
rursi
it
(61) nab
dig-ul-ra.
я(DAT) DIST девушка(ABS) любить:IPF-CONV-1
‘Я люблю эту девушку.’
ЧИРАГСКИЙ ЯЗЫК
(62) dami
taˤ
gale
aˤ-j-aħ-un-da.
я(DAT) DIST парень NEG-M-видеть:PF-AOR-1
‘Я не видел того парня.’
В мегебском языке реализован третий вариант, насколько
мне известно, более нигде ранее не фиксировавшийся. Дативный
субъект не может контролировать согласование по лицу, однако и
прямой объект в абсолютиве, в нарушение обобщения Бобалика,
также не становится контролером личного согласования в подобных
конструкциях. Более того, дативный субъект не является полностью инертным в отношении личного согласования, поскольку
заполнение этой аргументной позиции влияет на возможность
личного согласования при соблюдении дополнительного условия.
Таким дополнительным условием является наличие кореферентного абсолютивного аргумента первого лица, причем этот аргу
мент должен быть структурно наиболее близким в синтаксической структуре предложения. Тем самым личная форма глаголов
с дативным субъектом возможна только при одновременном наличии дативного субъекта первого лица и следующего непосредственно за ним ниже в синтаксической структуре абсолютивного
аргумента также первого лица.
Сама по себе чувствительность согласования к признаку
лица более чем одного аргумента типологически не уникальна.
Явления такого типа известны под названием «эксцентричного
согласования», при котором контролер согласования выбирается
из двух аргументов (например, субъекта и прямого объекта) в
зависимости от признака лица обоих аргументов [Hale 2001].
Такая ситуация представлена в грузинском языке, где субъект
контролирует личное согласование глагола только при прямом
объекте третьего лица, а в прочих случаях личное согласование
контролируется прямым объектом, независимо от характеристик
субъекта. Другой случай взаимодействия личных характеристик
аргументов наблюдается при так наз. «лично-падежном ограничении» (Person-Case Constraint) в дитранзитивных конструкциях, когда возможность клитизации непрямого объекта зависит
от лица прямого объекта, как, например, в романских языках (см.
статью [Ormazabal, Romero 2007], где показано, что данное явление
не ограничивается клитизацией, а наблюдается и при согласовании).
От типологически известных случаев чувствительности
личного согласования к признакам лица одновременно двух
разных аргументов мегебский случай, обсуждаемый в настоящей
статье, отличается по меньшей мере тремя важными свойствами.
Во-первых, подобную чувствительность проявляют только члены
одного небольшого по объему глагольного класса, тогда как в
целом в мегебском языке личное согласование ориентировано
исключительно на лицо субъекта. Во-вторых, типологически
наиболее благоприятными для личного согласования субъекта
(или, в дитранзитивных конструкциях, непрямого объекта) являются комбинации с третьим лицом прямого объекта. Напротив,
первое и второе лицо прямого объекта нередко блокируют согласование субъекта и непрямого объекта с глаголом. Именно такими
свойствами обладают грузинское личное согласование и романская
клитизация, упомянутые выше. Мегебский случай, как видно, устроен противоположным образом. Согласование субъекта по лицу
происходит только при первом лице ближайшего абсолютивного
аргумента. Наконец, в-третьих, по-видимому, во всех типологически известных случаях взаимодействие признаков лица разных
аргументов ограничивается пределами одной клаузы и не затрагивает аргументы разных клауз. В мегебском, как показано
в статье, одна из возможностей личного согласования глагола с
дативным субъектом обусловлена именно наличием в ближайшей
подчиненной клаузе абсолютивного аргумента с необходимыми
свойствами.
Типологическая нетривиальность мегебского личного согласования в предложениях с дативными субъектами естественным
образом влечет за собой и неясность в перспективах теоретического анализа. С точки зрения функционально-типологического
подхода, наличие в грамматике одних категорий и отсутствие других нередко объясняется, например, грамматикализацией частотных
конструкций (и отсутствием грамматикализации более редких
комбинаций), ср. подход М. Хаспельмата [Haspelmath 2004] к
анализу лично-падежного ограничения в дитранзитивных конструкциях. Маловероятно, что подобный подход окажется плодотворным при анализе мегебского согласования. Очевидно, что
рефлексивные конструкции с субъектом первого лица используются существенно реже, чем конструкции, где только один из
ядерных аргументов глагола (субъект или прямой объект) является
первым лицом. Таким образом, эффекты частотности ожидаются
скорее во второго рода конструкциях.
Вместе с тем перспективы анализа в рамках формальносинтаксического (генеративного) подхода также не вполне очевидны. Наиболее привлекательным из предложенных за последние
годы подходов к анализу согласования, чувствительного к признакам лица двух разных аргументов, является анализ Э. Невинса
[Nevins 2007, 2011] в терминах «множественного согласования».
Одна из сильных сторон анализа Невинса состоит в том, что в
него хорошо инкорпорированы известные на сегодняшний день
из типологии релевантные факты. Однако именно это и создает
проблему в применении этого подхода к типологически нетривиальному мегебскому материалу. Не вдаваясь в подробности предложенной Невинсом системы из соображений объема, можнолишь отметить, что пока неясно, к каким элементарным признакам,
выделенным Невинсом, должна быть чувствительна мишень
согласования, чтобы согласование было лицензировано при сочетании дативного субъекта первого лица с прямым объектом
первого лица, но запрещено во всех остальных комбинациях лиц
этих аргументов. Остальные известные мне формально-синтаксические подходы (например, [Anagnostopoulou 2003, 2005;
Adger, Harbour 2007; Rezac 2008] и др.) в существующем виде
также не способны объяснить изложенные факты хотя бы потому,
что эксплицитно увязывают существование ограничений на
личное согласование с лицензированием падежа именных групп.
В мегебском, как видно из представленных выше примеров,
ограничения на личное согласование никак не связаны с наличием
падежа (и возможностью поверхностного выражения) именных
групп. Теоретически можно было бы считать лицензирование
падежа и согласование по лицу независимыми процессами и
использовать ту часть анализа, которая объясняет невозможность
согласования в терминах «раздельного согласования» (split probing;
абсолютивная, но не дативная ИГ обладает признаком лица).
Однако, во-первых, любой такой подход требует принятия
нефальсифицируемых допущений о признаковой структуре различных аргументов, а во-вторых, даже и в этом случае, по-видимому, не объяснит наблюдаемых фактов. В частности, для
любого такого подхода проблемой оказывается невозможность
согласования в сочетании объекта первого лица с дативным
субъектом третьего лица.
Следует, таким образом, заключить, что теоретический анализ
личного согласования в мегебском языке наталкивается на значительные трудности как с точки зрения функционально-ориентированного синтаксиса, так и с точки зрения формально-синтаксических подходов. Решение этой проблемы остается делом будущего.
Список условных сокращений
ABS — абсолютив; AD — локализация ‘у’; APUD — локализация
‘около’; ALL — движение по направлению к области локализации; AOR —
аорист; CONV — конверб; COP — глагол-связка; DAT — датив; DEM —
демонстратив; DIST — дальний демонстратив; ELAT — движение из
области локализации; EMPH — эмфатическая частица; ERG — эргатив;ESS — нахождение в области локализации; F — женский именной класс;
FUT — будущее время; GEN — генитив; HAB — хабитуалис; IN —
локализация ‘внутри’; INF — инфинитив; INTER — локализация ‘в субстанции’; IPF — основа несовершенного вида; LAT — движение к области локализации; M — мужской именной класс; N — средний именной
класс; NEG — отрицание; NPL — средний именной класс во множественном числе; OBL — косвенная основа; PF — основа совершенного
вида; PL — множественное число; Q — вопрос; SUP — локализация ‘на
поверхности’; TRNSL — движение через область локализации; 1/2 —
согласование по 1/2 лицу. Угловые скобки ‹ › обозначают инфикс.
| Напиши аннотацию по статье | Д. С. Ганенков
ИЯз РАН — НИУ ВШЭ, Москва
СИНТАКСИС ЛИЧНОГО СОГЛАСОВАНИЯ И
МОРФОЛОГИЧЕСКИЙ ПАДЕЖ В МЕГЕБСКОМ ЯЗЫКЕ1
1. |
система деепричастных форм алтайского языка. Ключевые слова: алтайский язык, деепричастие, глагольная форма, инфинитная функ
ция.
Система деепричастных форм алтайского языка еще не получила специального монографического описания. Морфологические и функциональные особенности отдельных деепричастных форм рассматривались в статьях М. И. Череми-
синой [1999; 2000], Н. Н. Тыдыковой [2005; 2008], а также в монографии
А. Т. Тыбыковой, М. И. Черемисиной и Л. Н. Тыбыковой [2013].
В первых грамматических исследованиях по алтайскому языку выделяются
шесть деепричастных форм: соединительное деепричастие на =п, слитное
на =й/а, разделительное на =й/ала, деепричастие предела в будущем на =ганча,
предела в прошлом на =галы и деепричастие предварительного будущего
на =гажын [ГАЯ, с. 63–67; Дыренкова, 1940, с. 130–141].
В «Грамматике современного алтайского языка. Морфология» выделяется восемь деепричастных форм: на =(ы)п, =й/а, =бай, =й/ала, =галы, =ганча, =гажын
и =гажы [ГСАЯ, с. 396–415]. В этой грамматике, в отличие первых двух, в названии деепричастных форм не отражена их семантика. Кроме того, в состав деепричастий включена форма на =бай, которая является общей отрицательной формой
деепричастий на =(ы)п и =й/ала (табл. 1).
Озонова Айяна Алексеевна – кандидат филологических наук, старший научный сотрудник
сектора языков народов Сибири Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия; ajanao@mail.ru)
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2017. № 4
© А. А. Озонова, 2017
Adverbial participle forms in Altai grammars
Таблица 1
Деепричастная
форма
«Грамматика
алтайского
языка» (1869)
Н. П. Дыренкова
«Грамматика ойротского языка» (1940)
«Грамматика
современного
алтайского
языка» (2017)
Соединительное
деепричастие
на =(ы)п
Разделительное
деепричастие
на =й/ала
Слитное
деепричастие на =й/а
Деепричастие
предела в будущем
на =ганча
Деепричастие
предела в прошлом
на =галы
Отрицательное
деепричастие на =бай
Деепричастие
предварительного
будущего на =гажын
Деепричастие
на =гажы
+
+
+
+
+
–
+
–
+
+
+
+
+
–
+
–
+
+
+
+
+
+
+
+
В алтайском языке имеется группа глагольных форм деепричастного типа,
статус которых окончательно еще не определен. Прежде всего, это общетюркская
форма на =са, которую в грамматиках алтайского языка называют формой условного или условно-временного наклонения. Эта форма функционирует преимущественно как зависимое сказуемое, обладает относительным модально-временным
значением, имеет собственный субъект и принимает личные показатели. К числу
деепричастных форм ее относят на материале якутского и шорского языков [Убрятова, 1976; Невская, 1993].
Авторы первых грамматик алтайского языка относят к деепричастиям синонимичную форме на =са условно-временную форму на =гажын. В последней по
времени грамматике она рассматривается как деепричастная форма и как показатель второго условного наклонения [ГСАЯ, с. 349–350, с. 414–415]. Форма
на =гажын имеет собственный субъект, принимает личные показатели, но,
в отличие от формы на =са, она не может оформлять финитное сказуемое.
М. И. Черемисина в современном алтайском языке выделяет три омонимичные
формы, которые отличаются семантикой и морфолого-синтаксическими свойствами: сопроводительное деепричастие на =ганча 1, деепричастие временного
ограничения действия (события) другим действием (событием) на =ганча 2 и заместительно-предпочтительно-сопоставительное деепричастие на =ганча 3. Так,
только предельное деепричастие на =ганча 2 имеет при себе позицию субъекта,
отличную от субъекта главного действия, а также спрягается, принимая личные
239
стие на =ганча 2 имеет отрицательную форму (=баганча).
В алтайском языке, как и в других тюркских языках, есть редуплицированные
формы Tv=п Tv=п, Tv=а Tv=а, Tv=п Tv=бай, которые выражают длительность
или интенсивность действия. В некоторых языках такие формы рассматриваются
как отдельные деепричастия [Юлдашев, 1977; Невская, 1993]. К деепричастиям
функционально примыкают некоторые причастно-послеложные формы (=ган
айас, =ган тарый, =ган бойынча и др.) и причастно-падежные формы (=ганда,
=арда), которые выступают зависимыми сказуемыми моносубъектных конструкций.
Практически все деепричастия алтайского языка имеют параллели в других
южносибирских тюркских языках (табл. 2).
Соответствия алтайских деепричастий в южносибирских тюркских языках
Correspondence of Altai adverbial participle forms in South Siberian Turkic languages
Таблица 2
Алтайский язык
Хакасский язык
Шорский язык
Тувинский язык
=(ы)п
=й/а
=й/ала
=бай
=галы
=гажын
=ганча
=са
=(ы)п
=а/е
–
=бин
=ғали
–
=ғанҷа
=са
=(ы)п
=а/е
=ала
=баан
–
–
=ганча
=са
=(ы)п
=а/е
–
=бейн
=гала
–
–
=са
Общетюркские деепричастные формы на =(ы)п и на =й/а представлены практически во всех древних и современных тюркских языках [СИГТЯ, 1988, с. 472].
Форма на =(ы)п самое активное, широко употребляемое деепричастие в тюркских
языках. Ее нет только в чувашском и якутском. Во многих современных тюркских
языках отмечается сужение функций формы на =а, ограниченность ее употребления. Деепричастные формы на =ганча и =галы активно функционируют в кыпчакских языках. Из сибирских тюркских языков первая форма широко представлена, кроме алтайского языка, в хакасском, шорском, диалектах сибирских татар,
а вторая – в хакасском и тувинском [Там же, с. 476]. Деепричастие на =й/ала
встречается в шорском языке. Деепричастие на =гажын зафиксировано только
в алтайском языке.
Морфологические и синтаксические особенности
алтайских деепричастных форм
Алтайские деепричастные формы обладают разными формальными и функ
циональными свойствами и разной активностью использования.
В тюркологических работах указывается, что некоторые тюркские деепричастия, в отличие от русских, являются спрягаемыми глагольными формами [Убрятова, 1976; Юлдашев, 1977; Черемисина, 1999; Коркина, 1985; и др.]. В алтайском
языке спрягаются деепричастные формы на =са, =гажын и =ганча 2, которые
принимают личное оформление финитного типа (1)–(3).
240
деремне=ге
деревня=DAT
эмтир
PTCL
‘Когда я приехал в деревню, люди на концерте, оказывается.’
кел=гежи-м
приходить=COND2-1SG
улус=
люди=NOM
концерт=те
концерт=LOC
чай=ды
чай=ACC
(2) Бис чайды асканчабыс, jааш токтой берди.
бис=
мы=NOM
токто=й
прекратиться=CV2
‘Пока мы варили чай, дождь прекратился.’
ас=канча=быс
варить=CV5=1PL
бер=ди=
AUX: давать=PAST=3SG
jааш=
дождь=NOM
(3) Кижи алзаҥ, мени тойго кычыр.
кижи=
человек=NOM
кычыр=
приглашать=IMP.2SG
‘Когда женишься, пригласи меня на свадьбу.’
ал=за=ҥ
брать=COND1=2SG
ме-ни
я-ACC
той=го
свадьба=DAT
Авторы «Грамматики алтайского языка» отмечают, что «деепричастия в алтайском языке (за исключением слитного) могут иметь особое подлежащее от
главного глагола, вопреки русскому языку, в котором деепричастие должно иметь
тоже подлежащее, какое и глагол» [ГАЯ, с. 171]. В современном алтайском языке
собственное подлежащее, выраженное формой неопределенного падежа, имеют
деепричастные формы на =(ы)п, =са, =гажын, =ганча 2 и =галы. Они могут использоваться и в моносубъектных (примеры (4), (5)), и в разносубъектных (6), (7)
конструкциях.
(4) Бистер энелерисле кожо артып, олорго jÿзÿн-базын ишке болужып тур
дыс. (ТШ, АК, с. 68)
эне=лер=ис=ле
мама=PL=POSS.1PL=INSTR
бис=тер=
мы=PL=NOM
олор=го
они=DAT
тур=ды=с
AUX: стоять=PAST=1PL
‘Мы, оставшись с мамами, помогали им в разной работе.’
кожо
с
болуж=ып
помогать=CV1
иш=ке
работа=DAT
jÿзÿн-базын
разный
тегин
зря
(5) Сен тегин отурганчаҥ, одынга барып кел.
сен=
ты=NOM
кел=
приходить=IMP.2SG
‘Ты чем зря сидеть, сходи за дровами.’
отур=ганча=ҥ
держать=CV6=2SG
одын=га
дрова=DAT
арт=ып
оставаться=CV1
бар=ып
идти=CV1
ончо
весь
(6) Кенетийин ончо куучындар токтоп, улус тым отура берди. (ЭП, А, с. 11)
кенетийин
вдруг
улус=
люди=NOM
‘Вдруг все разговоры прекратились, люди притихли.’
токто=п
останавливаться=CV1
бер=ди=
AUX: дать=PAST=3PERS
куучын=дар=
разговор=PL=NOM
тым
тихо
отур=а
сидеть=CV2
241
мыть=REFL=CV5=1SG
(7) Мен jунунганчам, сен чайлап отур.
мен=
я=NOM
отур=
AUX: сидеть=IMP.2SG
‘Пока я моюсь, ты пей чай.’
сен=
ты=NOM
чайла=п
пить чай=CV1
Деепричастия с собственным подлежащим могут принимать или не принимать
личное оформление. Отсутствие морфологических показателей лица не препятствует разносубъектности, поскольку лицо может выражаться и лексически. Так,
деепричастие на =галы не принимает личные аффиксы, но может использоваться
и в разносубъектных (8), и в моносубъектных (9) конструкциях.
(8) Энези божоголы кызым чек эжигим ачпас болды. (БУ, Т, с. 47)
чек
эне=зи=
совсем
мать=POSS.3=NOM
ач=пас
эжиг=им=
дверь=POSS.1SG=NOM
открывать=NEG.PrP
‘С тех пор как ее мать умерла, моя дочь совсем перестала открывать мою
бол=ды=
AUX: быть=PAST=3PERS
кыз=ым=
дочь=POSS.1SG=NOM
божо=голы
умирать=CV7
дверь.’
(9) Тарбаганды мен алтынчы класска кöчкöли кöрбöгöм. (ТШ, АК, с. 50)
тарбаган=ды
сурок=ACC
кöч=кöли
переходить=CV7
‘С тех пор как я перешел в шестой класс, сурка не видел.’
мен=
я=NOM
кöр=бö=гö-м
видеть=NEG=PFCT-1SG
класс=ка
класс=DAT
алтынчы
шестой
Деепричастия на =й/а, =й/ала и =бай не имеют собственного подлежащего.
Они используются только в моносубъектных конструкциях.
В алтайском языке деепричастные формы на =(ы)п, =бай, =са и =ганча могут
функционировать в качестве финитного сказуемого [Тыбыкова, 1991, с. 39–40;
Черемисина, 1999]. В такой функции эти формы имеют специфические значения:
подчеркнутой достоверности (=бай) (10), все еще длящегося действия (=ганча)
(11), побуждения или просьбы (=са) (12).
олор=ды
они=ACC
(10) Мен олорды улай ла сугарып турбай. (ТШ, АК, с. 23)
мен=
я=NOM
тур=бай
AUX: стоять=NEG.CV
‘Я, конечно, их постоянно поливаю.’
улай
постоянно
ла
PTCL
сугар=ып
поливать=CV1
(11) Мен тураны тутканчам.
мен=
я=NOM
‘Я продолжаю строить дом.’
тура=ны
дом=ACC
тут=канча=м
строить=CV5=1SG
Ирина=
Ирина=NOM
(12) Эмди, Ирина Сергеевна, айтсагар, мен канайдайын. (БУ, Т, с. 126)
Сергеевна=
эмди
Сергеевна=NOM говорить=COND1=2PL
теперь
канайд=айын
что делать=IMP.1SG
‘Теперь, Ирина Сергеевна, скажите, что мне делать.’
айт=са=гар
мен=
я=NOM
242
дование (13). Оно также часто встречается в газетных заголовках (14).
(13) Кöрзöҥ оны, балдарымды арбап.
кöр=зö=ҥ
видеть=COND1=2SG он-ACC
‘Смотри-ка, моих детей ругать.’
о-ны
балдар=ым=ды
дети=POSS.1SG=ACC
арба=п
ругать=CV1
(14) Улу бичиичини эске алынып.
улу
великий
‘Вспоминая великого писателя.’
бичиичи=ни
писатель=ACC
эске ал=ын=ып
вспоминать=REFL=CV1
Деепричастные формы на =(ы)п, =й/а, =бай, =са, =баганча участвуют в образовании большого числа временных, акциональных и модальных аналитических
форм и конструкций, оформляя их знаменательный, лексический компонент.
В образовании временных форм активно участвуют слитное деепричастие на
=й/а и соединительное на =(ы)п. На базе деепричастия на =(ы)п образованы формы настоящего данного момента =(ы)п jат, прошедшего эвиденциального
=(ы)птыр, на основе деепричастия на =й/=а – форма настоящего времени
=адыры и будущего долженствовательного =атан [Озонова, 2017а].
Эти же два деепричастия оформляют знаменательный компонент акциональных форм, выражающих законченность, мгновенность и внезапность действия
(Tv=й/а кон=, Tv=й/а тÿш=, Tv=й/а сок=, Tv=(ы)п сал=, Tv=(ы)п кал=, Tv=(ы)п
ий=, Tv=(ы)п кой=). Деепричастие на =(ы)п участвует также в образовании аналитических конструкций со значением процессности, незаконченности действия
(Tv=п jат=/тур=/jÿр=/отур=) [Тазранова, 2017].
В образовании модальных аналитических конструкций участвуют деепричастия на =(ы)п, =бай, =са и отрицательная форма деепричастия с семантикой предела на =баганча. Деепричастие на =(ы)п выступает знаменательным компонентом модальных аналитических конструкций пробного действия (Tv=(ы)п кöр=),
возможности (Tv=(ы)п бол=, Tv=(ы)п ал=, Tv=(ы)п бил=, Tv=(ы)п чыда=), вероятности действия (Tv=(ы)п айабас). Отрицательное деепричастие =бай оформляет
основной компонент аналитических конструкций с модальным значением
подчеркнутой достоверности (Tv=бай база, Tv=бай аа). Неотвратимость, неизбежность совершения действия выражается конструкцией с деепричастием
на =баганча: Tv=баганча болбос. Условно-временное деепричастие на =са участвует в образовании конструкций с семантикой желания (Tv=са/=база кайт=)
[Озонова, 2017б].
По объему выполняемых синтаксических функций деепричастия могут быть
монофункциональными и полифункциональными. К монофункциональным относятся деепричастия на =галы, =гажын, которые выступают только в функции
зависимого сказуемого. Остальные деепричастия полифункциональны. Они выполняют роль инфинитного и финитного сказуемых, обстоятельства, участвуют
в образовании аналитических форм и конструкций разной семантики.
Самые активные и широко употребляемые деепричастия на =(ы)п, =й/ала,
чуть реже используются на =са, =бай, =ганча 2, =галы, =ганча 1 и =ганча 3. Деепричастие на =гажын встречается в фольклорных текстах, в современных художественных текстах – значительно реже. Деепричастие на =й/а образуется от ограниченного числа глаголов и в функции инфинитного сказуемого употребляется
довольно редко. Она чаще других деепричастных форм лексикализуется
и переходит в разряд наречий, послелогов и превербов [Тыдыкова, 2008, с. 75].
243
Основным и ведущим для всех деепричастных форм алтайского языка является таксисное значение. Это могут быть отношения одновременности и разновременности (табл. 3). Алтайские деепричастные формы выражают действие, которое
предшествует главному действию или происходит одновременно с ним.
Таксисная семантика алтайских деепричастных форм
Taxis semantics of Altai adverbial participle forms
Таблица 3
Деепричастная
форма
Одновременность
Разновременность
(предшествование)
=(ы)п
=й/ала
=бай
=й/а
=ганча 1
=ганча 2
=ганча 3
=галы
=гажын
=са
+
+
+
+
+
–
+
–
+
+
+
+
+
–
–
+
–
+
+
+
На временное соотношение деепричастного и финитного действия могут накладываться различные обстоятельственные значения: причинные, условные,
уступительные, целевые, заместительные и другие. Большинство алтайских деепричастий полисемантично.
Самой многозначной является форма на =(ы)п, которая в зависимости от значения финитного сказуемого, к которому она относится, от семантики своей глагольной основы может выражать таксисные значения одновременности (15),
предшествования (16), а также значения причины (17), цели (18) и условия (19).
(15) Чайын ичип, Шонтойго табылу кöрÿп отурды. (ТШ, АК, с. 25)
чай=ы-н
чай=POSS.3-ACC
кöр=ÿп
отур=ды=
видеть=CV1 AUX: сидеть=PAST=3PERS
‘Он пил свой чай [и] спокойно смотрел на Шонтой.’
Шонтой=го
Шонтой=DAT
ич=ип
пить=CV1
табылу
спокойно
(16) Маадай адын ээртеп, контора jаар jорткон. (ТШ, ЫЭИ, с. 79)
Маадай=
Маадай=NOM
jаар
POSTP
‘Маадай, оседлав своего коня, поехал в сторону конторы.’
jорт=кон=
ехать=PFCT=3PERS
ад=ы=н
конь=POSS.3=ACC
ээрте=п
оседлать=CV1
контора=
контора=NOM
244
Тану=ныҥ
Тану=GEN
чала
немного
‘Услышав эти слова Тану, Шонтой немного стал завидовать.’
бу
этот
кÿйÿн=е
завидовать=CV2
уг=уп
слышать=CV1 Шонтой=NOM
сöс=тöр=и=н
слово=PL=POSS.3=ACC
бер=ди=
AUX:дат=PAST=3PERS
Шонтой=
(18) Карлагаш уулын бедреп jолды öрö барды.
Карлагаш=
Карлагаш=NOM
öрö
вверх
‘Карлагаш пошла искать сына вверх по дороге.’
бар=ды=
идти=PAST=3PERS
уул=ы=н
сын=POSS.3=ACC
бедре=п
искать=CV1
jол=ды
дорога=ACC
(19) Балдарыҥды таштап, канай jÿрерге туруҥ?
ташта=п
балдар=ыҥ=ды
дети=POSS.2SG=ACC бросать=CV1
‘Бросив своих детей (если бросишь своих детей), как будешь жить?’
jÿр=ерге
жить=INF
канай
как
тур=уҥ
AUX: стоять=2SG
Деепричастие на =(ы)п может иметь значение образа действия (20). В этом
случае деепричастие обозначает не отдельную ситуацию, а тесно связанно с ситуацией, передаваемой финитным глаголом.
(20) Уулчак немени чоколдонып айдар.
уулчак=
мальчик=NOM
‘Мальчик говорит заикаясь.’
неме=ни
вещь=ACC
чоколдон=ып
заикаться=CV1
айд=ар=
говорить=PrP=3PERS
Деепричастие на =й/ала обозначает действие, непосредственно предшествую
щее главному действию (21) или одновременное с ним (22).
(21) Энези уулын ойгозоло, маҥдайынаҥ бир катап оком этти. (ТШ, АК, с. 18)
эне=зи=
мама=POSS.3=NOM
катап
бир
один
раз
‘Мать, разбудив сына, один раз поцеловала в лоб.’
ойгоз=оло
будить=CV3
эт=ти=
делать=PAST=3PERS
уул=ы=н
сын=POSS.3=ACC
оком=
поцелуй=NOM
маҥдай=ы=наҥ
лоб=POSS.3=ABL
пол=
пол=NOM
(22) Мен пол jунуп jадала, jинjи таптым.
мен=
я=NOM
тап=ты=м
найти=PAST=1SG
‘Я, моя пол, нашла бусы.’
jун=уп
мыть=CV1
jад=ала
лежать=CV3
jинjи=
бусы=NOM
Это деепричастие может передавать также причинные отношения (23).
табыж=ым=ды
шум=POSS.1SG=ACC
(23) Мениҥ табыжымды угала, олор унчугышпай бардылар. (СС, АКС, с. 71)
ме-ниҥ
я-GEN
унчуг=ыш=пай
молвить=RECIP=NEG.CV
‘Они, услышав меня, замолчали.’
бар=ды=лар
AUX: идти=PAST=3PL
уг=ала
слышать=CV3
олор=
они=NOM
245
сутствие которого связано с основным событием отношениями одновременности
или предшествования во времени» [ГСАЯ, с. 407], см. (24), (25).
(24) Эркин кайа да кöрбöй кыйгырып ийди.
Эркин=
Эркин=NOM
ий=ди=
AUX:посылать=PAST=3PERS
‘Эркин, даже назад не взглянув, крикнул.’
да
PTCL
кайа
назад
кöр=бöй
видеть=NEG.CV
кыйгыр=ып
кричать=CV1
(25) Ӧштÿлерди jоголтпой, мениҥ каан болор аргам jок. (ЭП, А, с. 110)
каан=
öштÿ=лер=ди
враг=Pl=ACC
царь=NOM
арга=м
бол=ор
POSS.1SG=NOM
быть=PrP возможность=
‘Не уничтожив врагов, я не могу стать царем.’
jоголт=пой
уничтожать=NEG.CV
ме-ниҥ
я-GEN
jок
нет
На временные отношения могут накладываться значения условия (26) или
причины (27).
(26) Улусла куучындашпай, канай jÿрериҥ?
улус=ла
люди=INSTR
‘Как будешь жить, не общаясь с людьми (если не будешь общаться с людьми)?’
куучындаш=пай
разговаривать=NEG.CV
jÿр=ер=иҥ
жить=PrP=2SG
канай
как
(27) Эркелей кураганын таппай, ыйлай берди.
Эркелей=
Эркелей=NOM
ыйла=й
плакать=CV2
‘Эркелей, не найдя своего ягненка, заплакала.’
кураган=ы=н
ягненок=POSS.3=ACC
бер=ди=
давать=PAST=3PERS
тап=пай
находить=NEG.CV
Это деепричастие может передавать особенности протекания действия главной
части (28).
(28) Jалкуурбай иштенигер. (ЭП, А, с. 46)
jалкуур=бай
лениться=NEG.CV
‘Работайте не ленясь.’
иште=н=игер
работать=REFL=IMP.2Pl
Сопроводительное деепричастие на =ганча 1 выражает действие, которое происходит параллельно главному действию. При этом деепричастное действие не
воспринимается как отдельное, самостоятельное (29).
(29) Шонтой чайнаганча чыкты. (ТШ, АК, с. 20)
Шонтой=
Шонтой=NOM
‘Шонтой, жуя, вышел.’
чайна=ганча
жевать=CV4
чык=ты=
выходить=PAST=3PERS
Деепричастие на =ганча 2 передает значение временного и качественного предела. В зависимости от аспектуальных характеристик главного и зависимого
сказуемого конструкции с предельным деепричастием на =ганча 2 передаются
разные временные отношения с общим значением предела во времени.
246
стве зависимого сказуемого выступают глаголы с семантикой длительности,
непредельности в форме на =ганча. При переводе на русский язык используется
скрепа ‘в течение того времени, пока’ (30).
слер=ле
вы=INSTR
(30) Jе, слерле куучындажып отурганча, таҥ адатан эмтир. (ЭП, А, с. 28)
jе
ну
эмтир
PTCL
‘Ну, пока с вами разговариваешь, рассвет наступит, видимо.’
куучындаж=ып
разговаривать=CV1
отур=ганча
сидеть=CV5
таҥ ад=атан
рассветать=PP2
2. Действие главной части длится до наступления зависимого действия, выраженного деепричастием на =ганча 2. Зависимым сказуемым выступают глаголы
с семантикой предельности, завершенности в форме на =ганча 2. При переводе на
русский язык используется скрепа ‘до тех пор, пока’ (31).
(31) Тура бÿткенче мында jадарыс. (ЭП, А, с. 379)
тура=
дом=NOM
‘Пока дом не будет достроен, будем жить здесь.’
бÿт=кенче
создаваться=CV4
мында
тут
jад=ар=ыс
жить=PrP=1PL
На базе значения временного предела развивается значение качественного
предела: тал=ганча каткырар ‘смеяться до потери сознания’, ич jарыл=ганча
ажанар ‘есть, пока живот не лопнет’ и др. (32).
(32) Ол кÿн Тана тамагы тунганча кожоҥдоды.
тамаг=ы=
ол
кÿн=
горло=POSS.3SG=NOM
тот день=NOM
кожоҥдо=ды=
петь=PAST=3PERS
‘В тот день Тана пела, пока горло не осипло.’
Тана=
Тана=NOM
тун=ганча
осипнуть=CV5
Заместительно-предпочтительное деепричастие на =ганча 3 выступает зависимым сказуемым в конструкциях, в которых действие главной части дается как
предпочтительное, целесообразное или соответствующее норме (33), (34).
(33) Улусла керишкенче, барып иштер керек.
улус=ла
люди=INSTR
‘Чем ругаться с людьми, надо идти работать.’
керши=кенче
ругаться=CV6
бар=ып
идти=CV1
иште=р
работать=PrP
керек
надо
(34) Оны кöргöнчö, кöрбöзö торт, укканча, укпаза торт неме болбой. (ЭП, А,
с. 63)
кöр=гöнчö=
видеть=CV6=3SG
о-ны
он-ACC
ук=канча=
слышать=CV6=3SG
болбой
MOD
‘Чем видеть его, лучше не видеть, чем слышать, лучше не слышать, наверное.’
ук=па=за=
слышать=NEG=COND1=3SG
кöр=бö=зö=
видеть=NEG=COND1=3SG
неме=
вещь=NOM
торт
PTCL
торт
PTCL
Условно-временная форма на =са выражает прежде всего условную семантику
и в зависимости от контекста – временные отношения. Она может выражать
247
ральных характеристик самой формы на =са и финитной формы (35)–(37).
(35) Барбазам, ол качан да мен jаар кöрбöс. (СС, АКС, с. 59)
бар=ба=за=м
идти=NEG=COND1=1SG
кöр=бöс=
видеть=NEG.PrP=3PERS
‘Если я не поеду, он никогда не посмотрит в мою сторону.’
ол=
он=NOM
да
PTCL
качан
когда
мен=
я=NOM POSTP
jаар
Баркы=
Баркы=NOM
(36) Эмди Баркы jанып келзе, таныбас болбой. (ЭП, А, с. 30)
эмди
теперь
таны=бас
узнать=NEG.PrP
‘Теперь, когда Баркы вернется, не узнает [дом], наверное.’
jан=ып
вернуться=CV1 приходить=COND1=3SG
болбой
наверное
кел=зе=
согуш=cа=
(37) Кÿрешсе, согушса, ого кöп уулдар чыдабайтан. (ТШ, АК, с. 42)
кÿреш=се=
бороться=COND=3SG драться=COND=3SG
уул=дар=
чыда=ба=йтан=
мальчик=PL=NOM
одолеть=NEG=PP1=3PERS
‘Когда [он] борется, дерется, многие мальчики не могут одолеть его.’
о-го
он-DAT много
кöп
Условно-временная форма на =гажын в современном алтайском языке используется довольно редко. Она встречается в письменной речи, в устной практически не употребляется. Эта форма чаще используется во временном значении
(38), реже – в условном (39).
(38) Кайда-кайда баргажын, Басекты ээчидип алатан, уулдарга соктыртпа
ска. (СС, АКС, с. 128)
идти=COND2=3SG
кайда-кайда бар=гажын=
куда-куда
ал=атан=
брать=РР1=3SG
‘Когда [он] куда-либо уходил, Басека брал с собой, чтобы не позволять маль
сок=тыр=т=паска
бить=CAUS=CAUS=NEG.INF
ээчид=ип
брать с собой=CV1
уул=дар=га
мальчик=PL=DAT
Басек=ты
Басек=ACC
чикам бить [его].’
(39) Ол биске болушкажын, бис бÿгÿн ле айылда болорыбыс.
ол=
он=NOM
ле
PTCL
‘Если он нам поможет, мы сегодня же будем дома.’
болуш=кажын=
помогать=COND2 =3SG
бол=ор=ыбыс
быть=PrP=1PL
бис=ке
мы=DAT
айыл=да
дом=LOC
бис= бÿгÿн
мы=NOMсегодня
Следующие две деепричастные формы – на =й/а и =галы передают только определенные таксисные значения. Первая выражает семантику одновременности
(40), вторая – предшествования (41). Деепричастие на =й/а образуется от ограниченного числа глаголов, преимущественно от бытийных глаголов тур= ‘стоять’,
jат= ‘лежать’ и отур= ‘сидеть’, выражающих длительность, незавершенность
действия.
248
с. 198)
Томск=то
Томск=LOC
Сергей=
Сергей=NOM
кöп
много
‘Сергей, учась в Томске, познакомился со многими русскими парнями.’
тур=а
AUX:стоять=CV2
таныш=кан=
знакомиться=PFCT=3PERS
уул=дар=ла
парень=PL=INSTR
ÿрен=ип
учиться=CV1
орус
русский
(41) Энедеҥ чыккалы мындый неме кöрбöдим. (СС, АКС, с. 96)
неме=
эне=деҥ
мама=ABL
вещь=NOM
кöр=бö=ди=м
видеть=NEG=PAST=1SG
‘C тех пор как я родился, такое не видел.’
чык=калы
выходить=CV7
мындый
такой
Таким образом, в алтайском языке деепричастие является глагольной формой,
выражающей отношение деепричастного действия к главному действию и выполняющей функцию зависимого сказуемого. Алтайские деепричастия обладают разными формальными и функциональными свойствами, разной активностью
использования. Большинство из них полисемантично и полифункционально.
Функция инфинитного сказуемого является ведущей и объединяющей все деепричастия. Центр деепричастных форм алтайского языка составляет деепричастие
на =(ы)п, который характеризуется активностью, широтой значения и полифункциональностью. По наличию собственной субъектно-подлежащной валентности
выделяются моносубъектные (деепричастия на =й/ала, =бай, =й/а, =ганча 1,
=ганча 3) и вариативно-субъектные деепричастия (на =(ы)п, =ганча 2, =галы,
=гажын, =са). По способности присоединять личные показатели деепричастия
делятся на принимающие личное оформление (деепричастия на =са, =гажын,
=ганча 2) и не принимающие (на =(ы)п, =й/ала, =бай, =й/а, =галы, =ганча 1,
=ганча 3). Моносубъектные деепричастия не оформляются показателями лица,
а разносубъектные могут иметь личные аффиксы или не иметь их. Деепричастия
участвуют в образовании большого числа временных, акциональных и модальных
аналитических форм и конструкций, оформляя их знаменательный, лексический
компонент.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.512.151
DOI 10.17223/18137083/61/22
А. А. Озонова
Институт филологии СО РАН, Новосибирск
Система деепричастных форм алтайского языка
Рассматриваются грамматические и семантические особенности деепричастных форм
алтайского языка. Показано, что они обладают разными формальными и функциональными свойствами и разной активностью использования. Большинство деепричастий полисемантично и полифункционально, ведущей и объединяющей все деепричастия является
функция инфинитного сказуемого. Известно, что по наличию собственной субъектно-
подлежащной валентности алтайские деепричастия бывают моносубъектными и вариативно-субъектными. Моносубъектные деепричастия не принимают аффиксы лица, вариа-
тивно-субъектные деепричастия могут принимать их или не принимать. Деепричастия
участвуют в образовании большого числа временных, акциональных и модальных аналитических форм и конструкций, оформляя их знаменательный, лексический компонент.
Базовое таксисное значение деепричастных форм может осложняться разными обстоятельственными значениями: причинным, условным, целевым и др.
|
система концептов в юридическом дискурсе. Ключевые слова: концепт, концептосфера, типология концептов, дискурс,
юридический дискурс.
введение.
Язык представляет собой общественное явление. В социальном плане он
выступает хранителем информации о мире, характерным как для всего коллектива
говорящих, так и для всей этнолингвистической, языковой общности в определенный
исторический период. Осознание и структурирование «умонастроения», «духа
эпохи» может закрепляться на концептуальном уровне – в языковой концептосфере,
в семантическом пространстве языка, в его применении к различным сферам
общественной жизни: в праве, экономике, политике, литературе, искусстве и т.д.
106 вопросы психолингвистики 4 (34) 2017
Концепт, как основа общественного менталитета, выполняет организующую
роль в обществе – с точки зрения формирования морально-этической ценностной
основы общественных отношений. В связи с этим познавательная функция концепта
уходит на второй план, а нравственная становится наиболее важной, поскольку ей
принадлежит регулятивная роль в масштабе общественной жизнедеятельности.
Большое значение имеет концептосфера права – как система концептов,
выполняющих регулятивную роль в организации и жизни общества. Язык в праве
– это не только вопросы техники и стилистики, это – конструктивные моменты
существования самого права как своеобразного социального феномена [Алексеев
1983: 7-12]. Через право осуществляется контроль отношений в социуме, так как
именно право ориентировано на определенную систему ценностей, оно отражает и
охраняет эти ценности, имеет аксиологическую основу.
Дискуссия. В языковом сознании концептосфера права обретает свою
определенность и полноту не только в условиях коммуникации, но и во
взаимосвязи с концептами других сфер бытия и, прежде всего, во взаимосвязи с
этической сферой, в центре которой, как уже указывалось, находится макроконцепт
«мораль – нравственность» [Тихомиров 1999], [Тихомирова, Тихомиров 2008].
Взаимосвязь юридического дискурса с другими сферами бытия опосредует
отражение разнообразных сфер человеческой деятельности и потребностей,
поэтому юридический дискурс – это комплексное понятие, в которое входят
несколько видов языков права. Несмотря на взаимосвязь с концептами других сфер
бытия, юридический дискурс обладает своими специфическими функциями, не
совпадающими с общепринятыми функциями обычного языка. Данная особенность
заключается в том, что языковые средства юридического дискурса направлены на
выражение нормативно-регулятивных функций в целях правового взаимодействия
и общественного развития с опорой на факторы их нравственной оценки и
концептуального терминологического закрепления.
В зависимости от сферы правового регулирования тех или иных
отношений можно выделить язык уголовного права, язык гражданского права,
административного права, язык публициста правоведа, язык судопроизводства,
язык адвоката и т.д. Все эти виды языка права отличаются друг от друга. По мнению
Поповой Т.Г., особое место среди них занимает язык законодателя, так как этот язык
является официальным государственным языком, посредством которого государство
в лице законодательного государственного органа устанавливает обязательные для
исполнения правила поведения [Попова 2003: 42]. Именно в этой части языка права
наиболее ярко представлен макроконцепт «мораль –нравственность».
Юридический дискурс – это институциональный дискурс. Концептосфера
юридического дискурса как институционального дискурса имеет максимально
строгую структуру вербально-терминологического закрепления в языке (в системе
терминов, понятий), и, как следствие, по смысловой насыщенности, развернутости в
масштабе детализации можно судить о степени системного развития концептосферы
дискурса в языке. Лексическая семантика отражает системность концептосферы
дискурса и может использоваться в качестве критерия в концептуальном анализе
языка. Лексическая организация дискурса является отражением его концептуальной
организации.
вопросы психолингвистики 4 (34) 2017 107
Для выявления иерархии концептов юридического дискурса, строящейся
на аксиологических основаниях помимо критерия семантической абстракции на
уровне терминологического закрепления концепта можно использовать критерий
информативной насыщенности. Абстракция и информативная насыщенность –
соотносительные категории. Всякая абстракция аккумулирует в себе определенный
объем информации и, таким образом, сама подлежит интерпретации через
информационный компонент. Информативная насыщенность семантики слова
может быть определена как результат выполнения словом его важнейшей функции –
кумулятивной. Говоря иными словами, способности лексической единицы содержать
(концентрировать) в себе целый ряд «смысловых компонентов, которые отражают
тот или иной отрезок реальности и к тому же строго иерархиеризированных,
выполняющих жестко закрепленную за каждым компонентом задачу» [Олянич
2007: 126].
В юридическом языке используются лексические и грамматические
средства, которые варьируются в пределах естественного языка. Так, в качестве
примера лексической единицы естественного языка возьмем слово «признание»,
оно распространяется
зависимыми существительными в родительном и
предложном падежах – признание близкого друга, признание ошибки, признание
оговорки и т.д. Вместе с тем, если рассматривать это слово в качестве термина
юридического дискурса, то оно может распространяться зависимыми словами
в творительном падеже, например, признание виновным. Бесспорно, мы видим,
с одной стороны, тотальную связь юридического языка с естественным языком,
а с другой, – мы наблюдаем и отличие рассматриваемого нами юридического
языка от естественного. Это подтверждается наличием особой базы дефиниций
определенной формализованности, что проявляется в оперировании заранее
установленными языковыми средствами. Приведенный пример показывает, что
происходит переосмысливание общеупотребительного слова «признание».
Процесс переосмысливания, прежде всего, это когнитивный процесс.
Язык занимает особое место в обработке поступающей к человеку информации,
оказываясь тем самым высоким уровнем, на котором информация, полученная по
разным каналам, анализируется, категорируется и интерпретируется. Начинается
понимание того, «что лучший доступ к сознанию – это не только наблюдение за
предметом познавательной деятельности человека как такового, но и наблюдение
за языком как формой отражения мыслительных процессов. Не случайно в
лингвистике новой реальностью становится сама новая интерпретация фактов. В
таком случае можно утверждать, что новые подходы в современной лингвистике
также приводят к обнаружению новых реальностей» [Попова 2003: 42]. Новая
интерпретация фактов позволяет, увидеть объекты в новом ракурсе, выявить новые
свойства и новые грани, что дает возможность науке получать в свое распоряжение
другие новые факты.
Столкновение двух интерпретаций и двух текстов, принадлежащих разным
субъектам, формирует дискурс, который является надтекстовой и межсубъектной
категорией. Обнаружить новое в объекте возможно в процессе коммуникации.
Процесс коммуникации и когнитивный процесс это два взаимообусловленных
процесса. Говоря о процессе концептуализации лексических единиц в юридическом
108 вопросы психолингвистики 4 (34) 2017
дискурсе, нужно сказать, что он носит комплексный, многоаспектный характер,
так как разворачивается на сложном социокультурном фоне. В этом процессе
задействуются глубинные ресурсы семантики лексемы в максимальном объеме
ее внутренней смысловой формы. Простые слова, используемые в юридической
речи, приобретают терминологическую окраску в зависимости от критериев
информационной насыщенности и точности [Федулова 2010].
Задача построения типологии концептов с позиций когнитивного подхода уже
давно является предметом научных споров. Справедливым является утверждение
о том, что одним из главных критериев такой классификации может и должен
явиться такой критерий как степень отражения в нем различных фрагментов
действительности. В чем-то аналогично разделению лексики с этих позиций все
концепты могут разделяться на мыслительные (ментальные) и чувственные. Всякий
концепт в его функциональном применении характеризуется как ментализмом, так
и чувственностью. При этом ментальная сторона более абстрактная. Чувственная
отражает конкретику момента. Чувственные концепты так или иначе направляют
нас к общему правилу, к ментальной оценке. Ментальные концепты в свою очередь
получают чувственное применение в условиях конкретной оцениваемой ситуации.
Так, давая юридическую оценку тому или иному факту или событию, мы
опираемся на некоторое ментальное представление о том, что представляет из
себя данный факт или событие с точки зрения социально-нравственной нормы. В
то же время сама нормативно-аксиологическая идентификация факта или события
являются вполне чувственным актом. Апелляция к норме – это ментальная
сторона концепта. Его актуальное применение к конкретному факту, событию это
практическая, чувственная сторона концепта.
Разделение концептов на ментальные и чувственные носит скорее
функциональный, а не семантический характер. Чувственный концепт ситуативен,
отражает «требование момента», он же более интенционален и регулятивен в
коммуникативном контексте. Конкретика такого концепта – это чувственная
конкретика момента, отправной пункт коммуникативной аргументации. Ментальный
концепт отражает требования культурной нормы (в нашем случае – нормы права).
Вектор функционального подчинения здесь имеет обратную направленность: от
момента к норме. Момент оказывается частью культурно-нравственной (правовой)
ситуации, получает соответствующую оценку. Ментальный концепт более
устойчив, обладает признаками ситуационной воспроизводимости. Ментальные
и чувственные концепты можно разделять лишь условно. Функционально в их
ситуативном применении они неразделимы и могут рассматриваться как две
стороны одного и того же концепта в его функциональной заданности. Степень
институциональной устойчивости дискурса определяется не чувственной, а
ментальной стороной концепта, характером его выразительного закрепления в
коммуникативном культурно-выразительном опыте языка.
Для юридического дискурса, который является в основе своей ментальным,
наиболее актуальны и частотны мыслительные концепты. Более важным
представляется разделение концептосферы на единичные концепты («ментальные
слепки») и концепты-схемы, концепты-сценарии. Так как одна из главных функций
юридического дискурса является регулятивная, то сценарный характер концептов
вопросы психолингвистики 4 (34) 2017 109
описание
процедур
дознания,
следствия,
играет в нем особенно важный характер. Например, перечень видов преступлений
и нарушений, их классификация, содержащиеся в уголовном и административном
судопроизводства,
кодексах,
представленное в уголовно-процессуальном кодексе. Прототип – категориальный
концепт, дающий представление о типичном члене определенной категории, а
стереотипы – это типичные примеры реализаций прототипов. Прототип является
«идеалом», так как представляет собой абстрактный идеальный образец, через
который воспринимаются многие представления концептосферы. Прототипическое
закрепление получают концепты в формах так называемого прецедентного
права. В качестве примера можно привести правило Пра́вило Мира́нды (Miranda
warning), которое было введено решением Верховного суда США в 1966 г. с
целью обеспечения права не свидетельствовать против себя. Название этого
правила возникло вследствие исторического дела «Миранда против Аризоны» и
названо именем обвиняемого Эрнесто Миранды, чьи показания были исключены
из материалов дела, так как были получены в нарушение пятой поправки к
Конституции США. Согласно этому правилу, каждое лицо, подвергающееся
аресту, должно быть проинформировано о праве хранить молчание, о том, что
все сказанное может быть использовано обвинением в суде, а также о праве
проконсультироваться с адвокатом перед тем, как давать какие-либо показания. В
законодательстве Российской Федерации аналогичная норма закреплена в ст. 51
Конституции РФ [Конституция РФ 1993]. Целью данных норм является обеспечение
справедливого судебного разбирательства, защита обвиняемого от принуждения со
стороны властей давать ложные сведения в отношении себя, что помогает избежать
судебных ошибок. Можно сказать, что в американском языке права «Правило
Миранды» как некоторый нормативный регулятивный концепт получило образнотерминологическое закрепление.
Концепт как классификатор сам требует определенной представленности
в системе каких-то классификаций. Другими словами, системный подход к
концептосфере дискурса предполагает выбор уже не столько онтологических,
сколько методологических оснований для классификаций. В современной
лингвистической концептологии дискурса существуют различные такого рода
классификации.
Так, Г.С. Воркачев предлагает строить классификацию концептов по
степени абстракции их содержания. В этом отношении исследователь различает
ментефакты, натурфакты и артефакты. Первые являются абстрактными,
вторые и третьи – конкретными [Воркачев 2007: 31-32]. Существуют и другие
классификации. Например, В.А. Маслова делит концепты на группы в соответствии
с идеографической классификацией, принятой у лексикографов: 1) мир –
пространство, время, число; 2) природа – вода, огонь, дерево; 3) представления
о человеке – интеллигент, новый русский; 4) нравственные концепты – истина,
совесть; 5) социальные понятия и отношения – свобода, война; 6) эмоциональные
– счастье, любовь; 7) мир артефактов – дом, свеча; 8) концептосфера научного
знания – философия, филология; 9) концептосфера искусства – музыка, танец и др.
[Маслова 2006: 75]. Пименова выделяет следующие виды концептов: образы, идеи,
символы, а также концепты культуры [Пименова 2004: 8-10].
110 вопросы психолингвистики 4 (34) 2017
Какими бы то ни были методологические основания классификации
концептов в их лингвистическом рассмотрении, они не могут изменить общей
функциональной онтологии концепта.
Специалисты, используя термины, говорят языком концептов. Но за
каждым концептом стоит какая-то совокупность ситуаций, которая вербально не
раскрывается, но подразумевается. Это скрытый нарратив концепта, вербализуемый
терминологически (если подобное терминологическое закрепление сложилось для
концепта в языке).
Так, в юриспруденции есть термины «подведомственность» и «подсудность».
Под «подведомственностью» следует понимать разграничение компетенции между
различными органами. Каждый государственный орган или организация вправе
рассматривать и разрешать только те вопросы, которые отнесены к его ведению
законодательными и иными нормативными правовыми актами, то есть действовать
только в пределах собственной компетенции. Под «подсудностью» следует
понимать распределение между судами дел, подлежащих рассмотрению по первой
инстанции, то есть установление конкретного суда, который должен разрешить
данное дело [Тихомирова, Тихомиров 1997: 324, 326]. Подсудность – это правила
распределения категорий споров в соответствии с предметной компетенцией
соответствующего суда, однако, не между различными ветвями судебной системы
(как это указано в правилах подведомственности), а только в рамках одной ветви
судебной системы. Анализ этих двух определений показывает, что их родовым
основанием может быть концепт – компетенция, означающий совокупность
установленных нормативными правовыми актами прав и обязанностей организаций,
осуществляющих определенные государственные функции (в данном случае
государственных органов судебной власти), которые в различных источниках могут
выражаться как словом, так и описательно.
Попытка подобного
абстрактного функционального разграничения
концептов была предпринята в работе Н.И. Убийко [Убийко 1999]. Однако
исследователь здесь полагается не на внутрисистемные (внутридискурсивные)
связи элемента, а на характер его взаимодействия с внешней средой. Так, Н.И.
Убийко предлагает разграничивать универсальные концепты, которые по-другому
можно назвать общечеловеческими, этнические (национальные) и групповые
(макро- и микрогрупповые). К последним ученый относит возрастные, гендерные
и индивидуальные концепты. В результате такой схемы вырастает иерархическая
модель, в которой выделяются суперконцепты, макроконцепты, базисные концепты
и микроконцепты. Несмотря на то, что такая модель вполне возможна, нельзя не
заметить, что она содержит некоторые противоречия. Так, например, значительную
часть индивидуальныых концептов можно одновременно отнести к микро- и
макрогрупповым и одновременно к этническим и общечеловеческим.
образом,
довольно
резюме. Таким
затрудненной представляется
классификация, согласно которой один и тот же концепт входит в разные по
уровням иерархические страты. Помимо этого, возникает вопрос тождества
концепта, находящегося в страте общечеловеческих и этнических или, например,
этнических и групповых. К области права такой подход также неприменим, потому
что априорной характеристикой научного концепта является его общечеловечность,
вопросы психолингвистики 4 (34) 2017 111
наука объективна и, следовательно, исключает такие формы измерения, как
этническое, социально-групповое, индивидуальное. С другой стороны, очевидно,
что право как практика имеет этнические характеристики, так как складывается в
результате исторического опыта нации. Здесь возникает определенное противоречие,
на которое указывали еще античные философы, изучению которого С. Хантингтон
уделял особое внимание [Хантингтон 2003]. Мы считаем, классификация по объему
функционального потенциала концепта возможна в юридическом дискурсе только
на основе внутрисистемных связей: максимальное количество – суперконцепт
(закон, легитимность, правоприменение, суд), минимальное количество связей –
миниконцепт (привод, определение суда, исполнительный лист).
Каждый концепт юридического дискурса занимает вполне определенное,
четко очерченное место в концептосфере, которое детерминируется системой
знаний и различными формами опыта в различных видах деятельности, прежде
всего, речевой и профессиональной.
Как бы то ни было понятийно-сущностная классификация концептов должна
считататься первичной. Собственно, концепт здесь выполняет экстенсиональную
логическую функцию, охватывая какую-то совокупность конкретных, подпадающих
под его понятийное определение ситуаций (реальных или потенциальных).
Принципиальным здесь является общая аксиологическая квалификация объектов
по родовому признаку. Такая классификация концептов скорее носит дедуктивный
характер. Кроме того, такая классификация имеет экстралингвистическое
предназначение, поскольку под ее критерий непосредственно подпадают объекты
внешней (неязыковой) реальности. При этом, конечно, признается, что именно
эта классификация является фундаментом концептуальной организации самого
языка, то есть именно принципы экстраполируются в область языкового дискурса.
Исследователь оказывается здесь в двойственном положении (на которое указывал
еще И. Кант в своих «Пролегоменах», характеризуя категории числа): с одной
стороны, эта классификация всецело объективна и экстралингвистична, с другой
стороны – она же процесс и продукт реального социально-коммуникативного
дискурсивного опыта языка [Кант 1993]. Собственно, дискурсивная или вербальнофеноменологическая классификация концепта может быть названа вторичной.
Но именно она в большей мере обращена к языку, характеризующему формы
вербальной реализации и вербального закрепления концептов (независимо от их
понятийного статуса) в дискурсивном опыте языка. С этих же позиций открывается
возможность эволюционно-исторического изучения концептов в соответствии с
опытом их рационализации, то есть их все более и более осознанного применения
в речевом узусе – вплоть до окончательного номинативно-терминологического
закрепления в языке. Вербальная реализация концепта – необходимая сторона его
эмпирической верификации в составе дискурса.
112 вопросы психолингвистики 4 (34) 2017
литература
Алексеев С.С. Право – институциональное социальное образование //
Вопросы теории государства и права. Саратов, 1983. С.7-12.
Воркачев Г.С. Лингвокультурный концепт: Типология и области бытования.
– Волгоград: изд-во ВолГУ, 2007, 400 с. С. 31-32.
Кант И. Пролегомены по всякой будущей метафизике, могущей возникнуть
в смысле науки. М., 1993.
Карасик В.И. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Москва: Гнозис,
2004. 390 с.
Маслова В.А. Введение в когнитивную лингвистику. М.: Флинта-Наука, 2006.
296 с.
Олянич А.В. Презентационная теория дискурса: Монография. М.: Гнозис,
2007. 407 с.
Пименова М. В. Душа и дух: особенности концептуализации. Кемерово,
2004а. 385 с.
Тихомиров Ю.А. Право: национальное, международное, сравнительное //
Государство и право. М., 1999. №8. С.5-12.
Попова Т.Г. Национально-культурная семантика языка и когнитивносоциокоммуникативные аспекты (на материале английского, немецкого и русского
языков). Монография. М.: Изд-во МГОУ «народный учитель», 2003. 179 с.
Тихомирова Л.В., Тихомиров М.Ю. Юридическая энциклопедия / Под ред.
М.Ю. Тихомирова. М.: 1997, 526 с.
Убийко Н.И. Типологизация концептов в современном языкознании. М.:
Наука, 1999, с.15-31.
Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: АСТ, 2003. 603 с.
Конституция Российской Федерации: принята всенародным голосованием
12 декабря 1993 г. (с изм. и доп. от 05.02.2014) // Собр. законодательства РФ. 2014.
N 9. Ст. 851.
the systeM of concePts in legal discourse
Мaria n. fedulova
candidate to Doctor of Philology
english language Department
faculty of foreign languages
Military university
14, Bolshaya-Sadovaya str., Moscow, Russia
mfedulova@mail.ru
a particular system of values defines control over relations in society as
well as regulates public order. the values system is introduced to society through
different conceptospheres articulated in the specific semantic area of language. In the
conceptosphere of law there exists a differentiation corresponding the legal system.
вопросы психолингвистики 4 (34) 2017 113
therefore, reflecting the common system of social control, legal discourse exhibits an
inner differentiated structure. the article analyzes the approaches towards the typology
of legal discourse concepts and their classifications. the lexical semantics and lexical
organization of discourse are thought to be a definite projection of conceptosphere of
law and serve as criteria in conceptual analysis of the language of law. accordingly,
the issue arisen is the selection of criteria to define the typology of legal discourse as a
special discourse. acting as a social controller, legal discourse contains the cumulative
component that depends on a properly selected lexical unit. the semantic components
complex of a lexical unit makes up the informative intensity of the word semantics. In
turn, the complex is the cumulative component, that plays an important part in regulating
relations in society. legal discourse is characterized by a number of specific features in
terms of the concept genesis and functional status, the system of instruments to manifest its
expressive representations. It is supposed that in addition to common ontological criteria
for concept selection appropriate for any kind of discourse, the typology of discourse
can be based on the criterion of informative intensity, i.e. concept volume, that can be
actualized by both direct (terminological) and indirect (narrative) forms of expressive
representation in any text.
Key words: concept, conceptosphere, typology of concepts, discourse, legal
discourse.
references
Alekseev S.S. Pravo – institucional’noe social’noe obrazovanie [the law as
institutional social education] // Voprosy teorii gosudarstva i prava [Issues of theory of
State and law]. Saratov, 1983. Pp.7-12.
Vorkachev G.S. lingvokul’turnyj concept: tipologija i oblasti bytovanija.
[linguistic and cultural concept, typology and area of existence] Volgograd: izd-vo
Volgu, 2007, Pp. 31-32.
Kant I. Prolegomeny po vsjakoj budujushhej metafizike, mogushhej vozniknut’ v
smysle nauki [Prolegomena to any future Metaphysics which can arise as Science].
M., 1993. 240 p.
Karasik V.I. Jazykovoj krug: lichnost’, koncepty, diskurs [linguistic circle:
Personality, concepts, Discourse]. M.: gnozis, 2004. 390 p.
Maslova V.A. Vvedenie v kognitivnuju lingvistiku [Introduction to cognitive
linguistics]. M.: flinta-Nauka, 2006. 296 p.
Oljanich A.V. Prezentacionnaja teorija diskursa: Monografija [Presentational
theory of Discourse: Monography]. M.: gnozis, 2007. 407 p.
Pimenova M.V. Dusha i duh: osobennosti konceptualizacii [Soul and Spirit:
aspects of conceptualization]. Kemerovo, 2004a. 385 p.
Popova T.G. Nacional’no-kul’turnaja
i kognitivnosociokommunikativnye aspkty (na materiale anglijskogo, nemeckogo i russkogo
jazykov). Monografija. [National and cultural Semantics of a language and cognitive
Sociocommunicative Сultural aspects (a case study of texts in the english, german and
Russian languages). Monography]. M.: Izd-vo Mgou «Narodnyj uchitel’», 2003. 179 p.
semantika
jazyka
114 вопросы психолингвистики 4 (34) 2017
Tihomirov Ju.A. Pravo: nacional’noe, mezhdunarodnoe, sravnitel’noe [the law:
national, international, comparative] // gosudarstvo i pravo [State and law]. M., 1999.
No.8. Pp. 5-12.
Tihomirova L.V., Tihomirov M.Ju. Juridicheskaja ehnciklopedija
[legal
encyclopedia] / Pod red. M.Ju. tihomirova. M.: 1997. 526 p.
Ubijko N.I. tipologizacija konceptov v sovremennom jazykoznanii [the typology
of concepts in Modern linguistics]. M.: Nauka, 1999. Pp.15-31.
Hantington S. Stolknovenie civilizacij [the confrontation of civilization] M.:
aSt, 2003. 603 p.
Konstitucija Rossijskoj Federacii: prinjata vsenarodnym golosovaniem 12
dekabrja 1993 g. (s izm. i dop. ot 05.02.2014). [the constitution of the Russian
federation (adopted at National Voting on December 12, 1993, as amended of february
5, 2014)] Sobr. zakonodatel’stva Rf. 2014. No. 9. St. 851.
вопросы психолингвистики 4 (34) 2017 115
| Напиши аннотацию по статье | теоретические и экспериментальные исследования
УДк 81’23
систЕМА конЦЕптов в ЮриДиЧЕскоМ ДискУрсЕ
Федулова Мария николаевна
докторант,
Военный университет МО РФ
г. Москва, ул. Б.Садовая д.14
mfedulova@mail.ru
Контроль отношений в социуме, регулирование организации жизни
общества основывается на определенной системе ценностей, которые доводятся
до общества через различные концептосферы, представленные в семантическом
пространстве языка. В концептосфере права можно увидеть определенную
дифференциацию, соответствующую системе права. Поэтому в юридическом
дискурсе, отражающем общую систему социального контроля, есть внутренняя
дифференцированная структура. Автор статьи анализирует подходы некоторых
исследователей к типологизации концептов юридического дискурса, их
классификации. Автор считает, что лексическая семантика и лексическая
организация дискурса являются определенной проекцией концептосферы права
и могут быть критериями в концептуальном анализе языка права. Проблема, по
мнению автора, заключается в выборе критериев к типологизации концептов
юридического дискурса как специального дискурса. В юридическом дискурсе как
социальном регуляторе очень важна кумулятивная составляющая, которая зависит
от правильно выбранной лексической единицы. Комплекс смысловых компонентов
лексической единицы составляет информативную насыщенность семантики слова,
является той кумулятивной составляющей, которая важна для регулирования
отношений в социуме. Концептосфера юридического дискурса обладает рядом
характерных особенностей в том, что касается генезиса и функционального статуса
концепта, системы средств его выразительных репрезентаций. По мнению автора,
помимо общих онтологических критериев выделения концептов, свойственных
для любого вида дискурса, в основу типологизации может быть положен критерий
информативной насыщенности, емкости концепта, который может раскрываться не
только через непосредственные (терминологические), но и косвенные (нарративноописательные, образные и пр.) формы выразительной репрезентации в тексте.
|
система конвербов в орокском ялтинском языке. Введение
Орокский язык (по самоназванию представителей этноса, проживающих на о-ве Сахалин, называемый также языком «ульта»
или «уйльта») входит в одну из двух подгрупп тунгусских языков
вместе с нанайским, ульчским, орочским и удэгейским языками.
В другую подгруппу тунгусских языков входят эвенкийский, эвенский, негидальский и солонский языки. Особую подгруппу тунгусоманьчжурских языков (ТМЯ) составляют маньчжурские языки, включающие маньчжурский, мертвый чжурчженьский и язык сибо. Детальный анализ многочисленных классификаций ТМЯ приводится в
монографии О. П. Суника «Глагол в тунгусо-маньчжурских языках»
[Суник 1962: 11–24]. Их рассмотрение и корректировка не входят
в задачи настоящей статьи. Здесь необходимо указать на блестящий очерк, написанный Е. А. Хелимским и посвященный истории
становления ТМЯ, их классификации, истории изучения отдельных
ТМЯ как в России, так и за рубежом, а также описанию лингвистических особенностей ТМЯ [Хелимский 1990: 523–524]. Из работ, написанных в самое последнее время и посвященных ТМЯ, необходимо выделить статьи А. М. Певнова [Певнов 2014; Pevnov 2012]
и Ю. Янхунена [Janhunen 2012]. Возвращаясь к орокскому языку
(ОЯ), приведем точку зрения А. М. Певнова, согласно которой ОЯ
генетически ближе всего к ульчскому и нанайскому языкам [Певнов 2014: 55]. Несколько иного мнения придерживался О. П. Суник,
подчеркивавший промежуточный лингвистический статус ОЯ между
эвонкийской и нанийской подгруппами тунгусских языков (терминология О. П. Суника сохранена): «⟨. . .⟩ можно заключить, что своеобразие орокского языка состоит в соединении ряда особенностей,
свойственных, с одной стороны, языкам эвенкийскому, эвенскому,
негидальскому, и, с другой — языкам нанайскому, ульчскому, удэйскому» [Суник 1962: 61]. К слову сказать, на положение двух тунгусских языков, противоречащее многочисленным общепринятым концепциям, — удэгейского и орочского — впоследствии обратили внимание два выдающихся тунгусоведа И. В. Кормушин и А. М. Певнов,
включая их не в традиционно признаваемую «нанайскую» группу,
но — по разнотипным языковым признакам — в условно северную,
или эвенкийскую, группу [Певнов 2004: 436; Кормушин 1998: 11]. Эта
смелая, но вполне обоснованная точка зрения, по-новому представляющая классификацию ТМЯ, заслуживает всяческого внимания.
Целью настоящей работы является уточнение состава конвербов (деепричастий и близких к ним по функциональным характеристикам глагольных форм) в ОЯ, а также описание семантических
и синтаксических особенностей орокских конвербов в сравнении
с аналогичными формами эвенкийского языка, в котором конвербы получили наиболее детальное описание [Бродская 1986; Горелова 1980б; Константинова 1953; 1964; Недялков 2009; Певнов 1980;
Nedjalkov 1995a; Nedjalkov 1995b; Nedjalkov 1997].
2. Определение понятия «конверб»
Появление термина «конверб» Й. ван дер Аувера [Auwera 1998: 273] связывает с именем Г. И. Рамстедта, который предложил этот термин в своей книге, опубликованной в начале ХХ
века [Ramstedt 1903]. В последующие годы термин «конверб» (и его
западноевропейские соответствия converb / Konverb / Converbum)
в основном использовался в грамматиках по алтайским языкам.
Важными в этой связи представляются следующие рассуждения
О. П. Суника, посвященные соотношению понятий «деепричастие» и
«конверб»: «Г. И. Рамстедт, пользуясь термином Converbum, находил
в корейском и других алтайских языках десятки конвербиальных
форм, которые в новых русских грамматиках отдельных алтайских
языков (не без влияния Рамстедта) называются
деепричастия”
ми“. Но Рамстедт объединял под названием Converbum не только
деепричастия, но
все глагольные образования, которые своими
”
окончаниями и значением указывают на то, что предложение не
закончено и что основной глагол, завершающий высказывание,
следует дальше“ [Рамстедт 1951: 118]» [Суник 1962: 175]. Продолжаяизлагать концепцию Г. И. Рамстедта, О. П. Суник замечает: «Определяя Converbum как совокупность глагольных форм незаконченной
предикации, он [Рамстедт — И. Н.] включал в их число и такие
формы, которые другие исследователи именуют (не без оснований)
отглагольными именами“ и т. п.» [Суник 1962: 175].
причастиями“,
”
”
И далее: «Сам Рамстедт указывал, что нелегко найти подходящий
латинский или иной термин для каждого разряда глагольных форм,
объединяемых им под названием Converbum по функциональному
(синтаксическому) принципу» [Там же]. По справедливому мнению О. П. Суника, «Converbum и деепричастие — понятия разных
планов и объемов. Cмешивать их и подменять одно другим ⟨. . .⟩
нецелесообразно» [Там же].
В настоящей работе «конверб» понимается в типологическом
аспекте как глагольная форма, характеризующаяся в духе Г. И. Рамстедта, во-первых, нефинитностью и, во-вторых, адвербиальной семантикой. Именно в таком смысле конвербы определялись в работе [Nedjalkov 1998b: 421]. Нефинитность понимается как невозможность глагольной формы (независимо от наличия у нее личночисловых согласовательных показателей!) употребляться как единственная глагольная форма в простом неэллиптическом предложении. Адвербиальность предполагает выражение одного (или нескольких) из списка обстоятельственных значений, главными из которых
являются относительно-временные (или таксисные) — т. е. значения одновременности, предшествования или следования. Помимо
этих обстоятельственных значений конвербы могут выражать значения обстоятельства образа действия, условия, уступки, причины
и некоторые другие значения. Именно типологическое понимание
категории конвербов позволяет избежать терминологического хаоса
и рассматривать в сравнительно-сопоставительном плане обстоятельственные причастия английского языка, деепричастия русского
языка, герундий французского языка, инфинитивы финского языка и аналогичные по семантике «неконечные» глагольные формы
других языков.
Как указывает Й. ван дер Аувера [Auwera 1998: 273], в типологию этот термин вошел после появления статьи [Nedjalkov,
Nedjalkov 1987]. Позднее он получил распространение в зарубежной типологии (достаточно указать на статьи в типологическоймонографии [Haspelmath, König (eds.) 1995]), но в современных российских типологических работах он используется весьма редко. Одним из исключений является статья [Недялков 2003], в которой понятие «конверб» использовано для описания в сравнительном плане
соответствующих конструкций в английском, немецком, испанском,
итальянском и французском языках на базе единого типологического вопросника, разработанного автором настоящей статьи для
проекта Typology of European Languages (Eurotyp). Понятно, что в
русском языке в число конвербов входят только деепричастия, тогда
как в других языках ситуация может быть значительно сложнее. Поскольку «конверб», как сказано выше, определяется как глагольная
форма, которая не может быть (в естественных условиях) единственной в простом неэллиптическом предложении и которая выражает обстоятельственное значение (значения), в группу конвербов с
необходимостью попадают (помимо деепричастий) еще и многочисленные причастные формы с падежными показателями, широко
представленные во многих языках Российской Федерации, в том
числе в алтайских языках, а также нефинитные глагольные формы
с послелогами и частицами, представленные в финно-угорских и
нахско-дагестанских языках.
Здесь необходимо еще раз уточнить авторское понимание
нефинитности, которое существенно расходится с концепцией
М. Хаспельмата [Haspelmath 1995: 4–7]. Последний, рассматривая
эвенкийскую форму деепричастия на -рак(и), указывает на то, что
эта форма, будучи разносубъектной, всегда присоединяет личночисловые показатели, которые могут использоваться и как личнопритяжательные показатели существительных, и как согласовательные показатели ряда отпричастных временных форм. Ср. конверб
бака-раки-в ‘после того как я нашел’ (кто-то другой, но не я, что-то
сделал), дю-в ‘мой дом’, финитная форма прошедшего времени бакача-в ‘я нашел’. На этом основании М. Хаспельмат утверждает, что
форма на -раки является финитной формой и не может включаться
в группу конвербов [Там же: 7], тогда как в концепции конвербов
В. П. Недялкова [Nedjalkov 1995b], по мнению М. Хаспельмата, нефинитность не играет никакой роли [Haspelmath 1995: 4]. Не вдаваясь в
дальнейшую дискуссию относительно важности согласовательных
показателей для определения нефинитности глагольной формы как
деепричастной или конвербальной, отмечу, что в течение многихдесятилетий такие формы, как эвенкийская форма на -раки (а также ее формальные соответствия в других тунгусских языках) всеми
тунгусоведами определялись как деепричастные, т. е. для абсолютного большинства исследователей ТМЯ наличие лично-числового
согласования не являлось препятствием для признания подобных
глагольных форм деепричастиями, и соответственно, конвербами, в
том случае, если они не могут быть единственной формой в простом
неэллиптическом предложении и выражают обстоятельственное значение [Бродская 1980; 1982; 1986; Горелова 1980а,б; Колесникова 1966;
Константинова 1953; 1964; Лебедева, Константинова, Монахова 1985].
3. Система орокских конвербов в отечественном и
зарубежном тунгусоведении
Рассмотрим кратко основные отечественные и зарубежные
концепции, связанные с номенклатурой и функционированием орокских конвербов, т. е. в первую очередь, деепричастий, а также близких к ним в синтаксическом и семантическом отношениях форм.
Обзор концепций хотелось бы начать с работы выдающегося японского тунгусоведа профессора Дзиро Икегами, который в
1959 году предложил собственный взгляд на орокское глагольное
словоизменение. Фрагментом его системы является группа суффиксов, образующих деепричастия. Сам Дзиро Икегами называет соответствующие формы конвербами (converb-forming endings
[Ikegami 1959: 39–41]). В эту группу он включил следующие десять
показателей, пояснив их значения и синтаксические характеристики.
Среди выделенных им признаков наиболее существенными являются относительно-временные (одновременность — an action occurs
simultaneously; предшествование — an action after which another action occurs) и референтные (односубъектность — another action by
the same doer; разносубъектность — an action by a different doer). Приведу основные характеристики орокских конвербов, предложенные
Дз. Икегами, в принятой нами терминологии и в сокращенном виде
[Там же: 39–41]:
-mi (pl. -mari) одновременное действие, односубъектное употребление;
-Nassee (pl. -Nasseri) одновременное прошлое действие; разносубъектное употребление;-kuta предшествующее действие; разносубъектное употребление;
-rai значения условия или причины; разносубъектное употребление;
-mjee длительное или повторяющееся предшествующее действие;
-mjik@@ продолженное предшествующее или одновременное действие;
-dala действие, перед которым происходит основное действие;
-kaˇcˇci (pl. -kaˇcˇceri) предшествующее действие; односубъектное употребление;
-pee (pl. -pissa) предшествующее действие; односубъектное употребление;
-rraa непосредственно предшествующее действие; односубъектное
употребление.
Предложенная Дзиро Икегами более 50 лет назад парадигма
орокских конвербов и поныне может считаться наиболее близкой
к реальной ситуации. В качестве дополнения к вышесказанному о
концепции Дз. Икегами, необходимо отметить, что его ученик профессор Т. Цумагари в своей статье об орокской грамматике приводит
только семь конвербов из списка Икегами, не включая в него формы
на -mjee, -mjik@@ и -rraa [Tsumagari 2009: 9].
В отечественном тунгусоведении особое место занимает монография Т. И. Петровой «Язык ороков (ульта)» [Петрова 1967], написанная на основе ее кандидатской диссертации «Грамматический
очерк языка ороков. Морфология», которая была защищена в Ленинградском государственном университете в 1946 году. В этой работе Т. И. Петрова выделяет четыре вида деепричастий: одновременное на -ми, одновременно-длительное на -мде, разновременное на -,атчи и условно-временное на -пе [Там же: 111–113]. Все
эти формы, по наблюдениям Т. И. Петровой, характеризуются односубъектным употреблением. Помимо этих деепричастных форм,
Т. И. Петрова выделяет пять «особых глагольных форм», которые, как
она пишет, также «не могут быть сказуемым законченного предложения» [Там же: 115]. В группу этих особых глагольных форм входят
следующие: 1) форма цели на -будду/-буддо, 2) условно-временная
форма на -,ута, 3) форма одновременного действия на -ңаси, 4) форма несостоявшегося действия на -ңаjˇZи и условно-уступительная
форма на -(ра),и / -(ра)ги [Там же: 115–121]. Т. И. Петрова пишет,
что эти глагольные формы «так же как и деепричастия, не могутбыть сказуемым законченного предложения. Они, подобно деепричастиям, лишь сопровождают, уточняют или дополняют сказуемое»
[Петрова 1967: 115]. Далее она так характеризует референтные особенности этих форм: «От деепричастий эти формы отличаются тем,
что выражаемое ими дополнительное действие относится к другому
лицу, а не к тому же, к которому относится действие, выражаемое
глаголом-сказуемым» [Там же: 115].
В группу глагольных форм, представляющих интерес для рассматриваемой темы, нужно включить указанную Т. И. Петровой глагольную форму на -ра/-рра, которая, по ее мнению, по значению
близка причастиям [Там же: 105], а также ряд причастных форм с
падежными показателями, выражающими различные локативные
значения.
Впоследствии эта система орокских деепричастий, предложенная Т. И. Петровой, была представлена в статье [Петрова 1968: 184–
185] и, с небольшим терминологическим изменением (особые глагольные формы названы глагольно-именными формами), в статьях
К. А. Новиковой и Л. И. Сем [Новикова, Сем 1997: 210–211] и Л. И. Сем
[Сем 2001: 380].
Особое место в исследовании рассматриваемых форм занимает фундаментальная «Грамматика орокского языка» Л. В. Озолини
[Озолиня 2013], содержащая богатейший иллюстративный материал, основанный как на собственных экспедиционных материалах
автора, так и на материалах К. А. Новиковой, которые автор этой
статьи изучал в 1973–1974 годах в отделе алтайских языков ЛО ИЯ
АН СССР перед своей полугодичной экспедицией к орокам, нанайцам и эвенкам на остров Сахалин. Впоследствии основные орокские
деепричастные формы были кратко описаны в нашей статье 1978
года [Недялков 1978].
Что касается категории орокских конвербов (в нашей терминологии — И. Н.), которые мы, несмотря на все их функциональные
и семантические различия, считаем возможным рассматривать как
единую функционально-семантическую категорию, в монографии
Л. В. Озолини они попадают в несколько разных рубрик. Вместе с
четырьмя видами собственно деепричастий, совпадающими с классификацией Т. И. Петровой (они почему-то попали в раздел «Словообразование» [Озолиня 2013: 92–97], хотя должны были рассматриваться в рамках формообразования), Л. В. Озолиня выделяет следующие группы форм, подпадающих под наше определение конвербов
(ее терминология здесь полностью сохранена, хотя, на наш взгляд,
является как минимум дискуссионной):
a) деепричастия-наречия четырех типов, также соответствующие собственно деепричастиям Т. И. Петровой [Озолиня 2013: 290–
294];
b) связанные отглагольные имена существительные, соответствующие пяти типам «особых глагольных форм» классификации
Т. И. Петровой [Там же: 230–245];
c) причастия-существительные (имеются в виду причастия
на -хАн и на -ри с падежными показателями) [Там же: 176; 189–190];
d) причастие длительного действия на -(р)ра [Там же: 92];
e) наречие на -дала [Там же: 75;79].
Таким образом четыре типа деепричастий Т. И. Петровой (формы с показателями -ми, -мде, -,атчи и -пе) рассматриваются в монографии Л. В. Озолини дважды — как собственно деепричастия
(на с. 92–97) и как деепричастия-наречия (на с. 290–294), что едва
ли представляется оправданным. Эти четыре формы, как указывает Л. В. Озолиня, «всегда односубъектны, совершаются одним и тем
же лицом или лицами» [Там же: 292]. Эта референтная характеристика данных форм совпадает с их описанием у Дз. Икегами, но,
по-видимому, может быть уточнена, ввиду наличия контрпримеров,
которые приводятся в последнем разделе статьи.
Рассмотренные отечественные и зарубежные концепции, рассматривающие орокские деепричастия и функционально близкие
к ним (от)глагольные формы, показывают, что теоретическая проблема их классификации и метода описания еще далека от своего
решения и требует дополнительных исследований.
4. Параметры типологизации конвербов: семантические,
синтаксические и референтные типы конвербов
С семантической точки зрения выделяются две основные группы конвербов: контекстные (полисемичные), способные реализовать
разные значения в зависимости от условий контекста, и специализированные, имеющие только одно значение вне зависимости от
контекстных факторов. По нашим подсчетам, доля всех специализированных конвербов во всех языках России превышает 70 %, тогдакак на долю всех контекстных конвербов остается чуть более 25 %
форм [Недялков 2003]. В группу контекстных конвербов входят «хронологические» (относительно-временные) и «нехронологические»
(невременные) конвербы. В первую (хронологическую) группу входят контекстные конвербы трех типов, имеющие в качестве основного (наиболее частотного и устойчивого) значения одно из следующих: одновременность, предшествование и следование. Помимо
относительно-временных значений, такие формы в разных языках
могут также в зависимости от контекстных факторов иметь одно или
несколько дополнительных значений: причины, условия, уступки,
образа действия, средства действия (полисемия конвербов следования носит совершенно особый характер). Во вторую (контекстную невременную) группу входят конвербы двух типов — конвербы
причины / соответствия и конвербы образа действия и цели). Эта
группа конвербов является наиболее редкой, она отсутствует в ТМЯ
и соответственно не рассматривается далее. В группу специализированных конвербов входят два типа форм — «хронологические»
(относительно-временные) и «нехронологические» конвербы.
С синтаксической точки зрения, можно говорить о несовмещенных (строгих) и совмещенных (нестрогих) конвербах. Первые
могут выступать только в одной синтаксической позиции — обстоятельства (времени и т. п.), вторые могут, наряду с основной обстоятельственной (сирконстантной) функцией, также выступать и в
какой-то другой синтаксической функции, например, атрибутивной (как причастия) или в функции дополнения (как инфинитивы
или отглагольные имена). Как мы отмечали ранее, совмещенные
(синтаксически полифункциональные) конвербы во всех языках России составляют не более 4 % зафиксированных форм, тогда как доля
несовмещенных конвербов составляет 96 % всех конвербов языков
России [Там же]. Примером совмещенного конверба является общетунгусская деепричастная форма на -ми, которая наряду с обстоятельственным употреблением со значениями одновременности или
предшествования может также употребляться с модальными и фазовыми глаголами аналогично русскому инфинитиву, ср. эвенк. Дюлави
эмэ-ми дептэн ‘Домой придя он(а)- поел(а)’ и Нуңан баа-дерэ-н дюлави эмэ-ми ‘Он(а) не хочет идти домой’. Необходимо отметить, что
детальный анализ эвенкийского деепричастия на -ми был осуществлен в кандидатской диссертации А. М. Певнова [Певнов 1980].Референтный критерий подразделения конвербов связан с кореферентностью / некореферентностью субъектов деепричастного и
опорного действий. По этому признаку конвербы подразделяются
на три группы: 1) односубъектные — употребляющиеся только тогда, когда деепричастное и опорное действия совершаются одним
и тем же субъектом / субъектами (такими формами являются русские деепричастия), 2) разносубъектные — употребляющиеся только
тогда, когда деепричастное и опорное действия совершаются разными субъектами (этот референтный тип является наиболее редким), 3) вариативно-субъектные (в терминологии В. С. Храковского —
безразлично-субъектные) — функционирующие и в односубъектных,
и в разносубъектных конструкциях. Односубъектные конвербы по
нашим подсчетам составляют около 18 % деепричастий во всех языках России, а доля вариативно-субъектных деепричастий составляет
около 80 % всех форм. Доля разносубъектных деепричастий в языках
России не превышает 3 % всех конвербов [Недялков 2003].
С общетипологической точки зрения можно говорить о следующих корреляциях семантического, синтаксического и референтного признаков конвербов:
1) односубъектные конвербы чаще всего являются контекстными (т. е. полисемичными) конвербами одновременности или предшествования;
2) абсолютное большинство семантически специализированных конвербов (за исключением весьма редких специализированных
конвербов образа действия) является вариативно-субъектными;
3) практически все синтаксически совмещенные конвербы
являются контекстными конвербами одновременности или предшествования;
4) контекстные деепричастия следования, а также специализированные конвербы всех типов, как правило, являются несовмещенными, т. е. не имеют дополнительных синтаксических функций
(атрибутивного причастия или инфинитива).
В своей статье 1995 года, посвященной описанию эвенкийских
конвербов по указанным выше признакам, автору настоящих заметок показалось возможным в рамках одной таблицы совместить их
семантические и референтные характеристики [Nedjalkov 1995a: 445].
При этом в верхней строке приводились семантические типы
конвербов (контекстные vs. специализированные с дальнейшимподразделением на подтипы), а в крайнем левом столбце приводилась референтная характеристика соответствующих конвербов.
В дальнейших публикациях по эвенкийским конвербам [Недялков 2004; 2009: 808; Nedjalkov 1997: 271; 1998a: 342] таблица эвенкийских деепричастий, впервые предложенная в 1995 году, уточнялась
и в настоящее время она может быть представлена в уточненном
виде следующим образом:
Таблица 1. Система эвенкийских конвербов
Семантические типы
Референциальные
Контекстные конвербы
Специализированные конвербы
типы
Одновр. Предшест. Следование
Таксисные
Нетаксисные
Односубъектные
-дяна
-ми -на
-мнен
-мнак -ка(н)им
—
Одновр. Предшест.
Вариативно
субъектные
—
—
-дала
-ңаси
/ -кса
-чала
-ктава
Разносубъектные
—
-раки
—
-дянма
—
-да
-вуна
-кнан
—
По аналогии с Таблицей 1 приведем в таком же виде парадигму орокских конвербов, которая должна была появиться в статье
[Nedjalkov 1998a] (в статье были приведены таблицы конвербов для
эвенкийского, эвенского, чукотского, эскимосского, нивхского, юкагирского и якутского языков), но в процессе подготовки работы к
печати по непонятным причинам в текст не попала.
Таблица 2. Система орокских конвербов
Семантические типы
Референциальные
Контекстные конвербы
Специализированные конвербы
типы
Одновр. Предшест. Следование
Таксисные
Нетаксисные
Односубъектные
-ми
-пе
-(р)ра
Одновр. Предшест.
—
—
-,атчи
—
Вариативно
субъектные
-мде
-ханду
-дала
Разносубъектные
—
-(ра)ги
-,ута
—
-ңаси
-риду
-риди
—
-ханди
-буддо
-миддэ
—
—Как показывают данные Таблиц 1 и 2, общих деепричастных
форм в эвенкийском и орокском языках четыре: на -ми, на -дала, на
-ңаси и на -раки/-раги. Кроме того показатели специализированных
конвербов цели (эвенк. -да и орок. -бу-ддо), а также эвенкийского
деепричастия на -ми и орокского уступительного деепричастия на
-ми-ддэ (элемент -ддэ является частицей, в этом контексте семантически соответствующей русскому «хотя») формально безусловно
связаны, хотя этимологизация деепричастных показателей не входит в задачи настоящей статьи.
5. Уточнение референтных и семантических характеристик
орокских конвербов
В нашей статье, написанной 36 лет назад [Недялков 1978], мы
привели четыре основных референтно-семантических типа орокских конвербов:
Тип А. Выражаемое ими одновременное действие совершается
тем же субъектом (субъектами), что и главное действие (одновременность / односубъектность);
Тип Б. Выражаемое ими одновременное действие совершается
другим субъектом (одновременность / разносубъектность);
Тип В. Выражаемое ими предшествующее действие совершается
тем же субъектом (субъектами), что и главное действие (предшествование / односубъектность);
Тип Г. Выражаемое ими предшествующее действие совершается
другим субъектом (предшествование / разносубъектность).
Некоторые орокские конвербы выражают сопутствующие действия (СД) только одного типа. Такими, например, являются следующие формы: самая частотная форма выражения СД на -,атчи,
которая всегда характеризуется признаками «предшествование /
односубъектность» (Тип В), форма на -(р)ра (также Тип В) и форма на -,ута (Тип Г). (Материалом для исследования послужили
орокские тексты объемом 1346 предложений, записанные Т. И. Петровой и содержащиеся в приложении к ее кандидатской диссертации, хранящейся в библиотеке СПбГУ [Петрова 1946]; в качестве иллюстративного материала использованы также экспедиционные материалы автора статьи), например: Геедара ноони чимаги
тээ-,этчи, паикта пусику-би дапа-,атчи, паикта-ңу-би бааруниңэнэ-хэ-ни букв. ‘Однажды он утром встав, косу взяв, к траве-своей
(т. е. косить траву) отправился’ (переводы здесь и ниже по возможности максимально приближены к оригиналу).
Однако рассмотрение материалов Т. И. Петровой и наши полевые записи позволяет сделать некоторые уточнения к наблюдениям
Дз. Икегами и других тунгусоведов.
Конверб на -ми в рассмотренных выше работах характеризуется как принадлежащий типу А. Однако в текстах соответствующие
формы на -ми выражают одновременность в 50 % случаев своего
употребления, а в 8 % случаев они выражают предшествование (в
42 % случаев формы на -ми выполняют инфинитивную функцию),
например: Тари ча-ди акса-ми ңэнэ-хэ-ни ‘Тот (т. е. он) на-то обидевшись, ушел’; Мокчу энини сагда-ми бутчини ‘Мать Мокчу постарев
(? старея) умерла’. В рассмотренных выше работах формы на -ми
однозначно характеризуются как односубъектные. Однако в текстах
имеются единичные примеры с нарушением этого признака, например: Утэ сом-му-ми (-му — показатель пассива) ноони тагда-ңңа-й
букв. ‘Дверь будучи-закрыта (т. е. если дверь (будет) закрыта или
сейчас закрыта), он рассердится’.
Конверб на -пе также однозначно характеризуется исследователями как односубъектный. Приведу контрпример: Ча утэ-кки
ии-пе, бака-в-ри (-в — показатель пассива в причастии настоящего времени на -ри) дуу ситто муу-вэ букв. ‘В ту дверь войдя (т. е.
‘когда-войдешь’), найдутся (т. е. найдешь) две бочки воды’ [Петрова 1967: 103].
Конверб на -мде, также характеризуемый как форма, выражающая одновременное односубъектное действие, может выражать
(хотя и с существенно различающейся частотностью) сопутствующие действия всех четырех типов, например: Хаса-мде, хаса-мде,
гееда унне давотчимби букв. ‘Выслеживая, выслеживая, одну реку
пересек’ (Тип А; 27 % от всех случаев употребления этой формы);
Хаса-мде, хаса-мде, долбодухани букв. ‘Выслеживая, выслеживая,
ночь-наступила’ (Тип Б; 7,5 %); Халатчи-мде, халатчи-мде, Дёлонимба оңбо,очи букв. ‘Ожидая, ожидая (т. е. ждали, ждали), про Дёлони забыли-они’; Чаду би-мде исухамби букв.‘Там пожив, вернулся-я’
(Тип В; 61 %); Хасумба анани бэйңэ-мде, бэйңэңулчи ана отчичи букв.
‘Несколько лет охотясь (т. е. поохотившись), зверя-их не стало (т. е.
звери-их исчезли)’ (Тип Г; 4,5 %).Предложенные материалы, в определенной мере показывающие семантическую сложность орокских конвербов (не только деепричастий, но и причастных форм с падежными показателями),
свидетельствуют о том, что предложенная проблема нуждается в
дальнейших исследованиях.
| Напиши аннотацию по статье | И. В. Недялков
ИЛИ РАН, Санкт-Петербург
СИСТЕМА КОНВЕРБОВ В ОРОКСКОМ (УЙЛЬТИНСКОМ)
ЯЗЫКЕ
1. |
система морфосинтаксических типов русских предлогов. Ключевые слова: Предлог, предложная единица, морфосинтаксическая
структура, мотивированные/немотивированные предлоги, функционально-грамма тическое поле, функционально-грамматическая категория.
The article presents an ordered structure of a set of morphosyntactic types of the
Russian unmotivated (antiderivative, or primitive) prepositions. This structure represents a fragment of the functional grammatical category (FGC) of morphosyntactic
types of the Russian prepositional units which forms its functional grammatical fi eld
(FGF), in this particular case — its central section. Russian prepositions have not so
far been presented from this angle before.
Key words: preposition, prepositional unit, morphosyntactic structure, motivated / unmotivated prepositions, functional grammatical fi eld, functional grammatical category.
Введение в проблему. Категория русского предлога — служебной части речи (ЧР) — одна из постоянных тем интереса как собственно русистики, так и других направлений языкознания Предлоги
рассматриваются как в плане диахронии [Ломтев, 1956; Попова, 1969;
Биньковская, 2003 и др.], так и синхронии, в том числе и в дидактическом аспекте как для носителей языка [Попова, 1974; Федосов,
1982], так и для инофонов [Баш и др., 1959; Башлакова, Величко, 2002;
Кузьмич, Лариохина, 2005]. Предлоги анализируются как элемент
собственно русской грамматики, так и в сопоставительном плане
1 Термин «непроизводные предлоги» [Шиганова, 2001; Лексические …, 2007] не
покрывает всех предложных единиц, которые можно отнести к немотивированным.Filologia_5-12.indd 30
Filologia_5-12.indd 30
27.11.2012 16:08:52
27.11.2012 16:08:52
Федосов, 1992; Христова, 2007; Шаранда, 1981; и др.]. Предложные
синтаксемы как компонент функционально-семантических категорий
(ФСК) именной локативности, темпоральности, каузальности и др.
были и являются объектом постоянного внимания [Селивёрстова,
1998, 2000, 2001; Грамматикализация, 2002 и др.], в том числе и
в плане типологическом [Архипов, 2009]. К настоящему времени
проанализирован достаточно большой материал, позволяющий рассмотреть эту категорию, если так можно выразиться, «в проекции»
современной лингвистической парадигмы. Именно такую задачу поставили перед собой участники межнационального проекта «Славянские предлоги в синхронии и диахронии: морфология и синтаксис»,
в котором помимо россиян принимают участие наши белорусские
(руководитель группы проф. М.И. Конюшкевич, Гродно), украинские
(руководитель группы проф. А.А. Загнитко Донецк), болгарские
(руководитель проф. Гочо Гочев, Велико Тырново), польские (руководитель проф. Чеслав Ляхур, Ополе) и сербские (руководитель проф.
Ивана Антонич, Нови Сад) коллеги. Первым этапом в нашей работе
является сбор языкового материала во всей его полноте и разработка
принципов лингвистического представления этой категории с учетом не только самого типа и значения единицы, но и всех аспектов
ее функционирования в речевых построениях. Первые результаты
проекта отражены в ряде изданий2.
Говоря о полноте материала, мы имеем в виду, что объект нашего анализа в проекте составляют не только кодифицированные
единицы, но и, по возможности, все случаи системного употребления
выполняющих функции предлога единиц независимо от степени их
нормативности. Мы назвали все такие единицы (безотносительно
их частеречной принадлежности) эквивалентами предлога (ЭП). Все
единицы, выполняющие функции предлога, т. е. и собственно предлоги и ЭП мы называем предложными единицами (ПЕ).
Обращение к единицам, не отмеченным в наших словарях и
грамматиках, следует прокомментировать. Выделим три момента:
1. Выявление и сбор таких единиц отнюдь не означает отрицания нормативной грамматики. Но, как в свое время подчеркивал
А.М. Пешковский, лингвист должен изучать язык во всей его полноте,
не ограничиваясь тем, что кажется ему «правильным» или «красивым» [Пешковский, 2010]. Только зная весь языковой корпус, мы
можем прогнозировать изменения в норме, которые независимо от
нашего к этому отношения происходят в языке. Так, в соответствии
с нормой предлог по в значении ‘после’ управляет предложным
2 Канюшкевiч, 2008, 2010а, 2010б; Lachur, 1999; Загнитко и др., 2007, 2009;
Цыганенко, 2006; Українські прийменники, 2003; Славянските предлози, 2007, а
также ряд статей.Filologia_5-12.indd 31
Filologia_5-12.indd 31
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
автобуса» я услышала от кассирши автобусной станции в Нальчике
в 1964 г. По возвращении в Москву я специально проверила, употребляется ли такая форма в речи москвичей. И молодые, и пожилые
люди, употреблявшие этот в принципе не свойственный разговорной
речи в данном значении предлог, ставили здесь только предложный
падеж. В настоящее время не только все студенты-москвичи, но и
ведущие наших телепрограмм, журналисты системно употребляют
с экрана и в печати словоформы по приезду, по прилёту (президента), по приходу (поезда), хотя никто пока старой нормы не отменял.
Но интересно, что, как отметила В.А. Белошапкова [Белошапкова,
1964], в первой половине XIX в. употреблялась именно словоформа с
дат. п. Соответственно оговорим, что нашим адресатом в этой работе
являются лингвисты и только лингвисты. Результаты работы не предназначены для публикации ни в популярных словарях, рассчитанных
на повышение грамотности россиян, ни в школьных грамматиках.
2. Создание реестра таких единиц (а именно это является нашей
целью) несомненно требует маркировки каждой единицы относительно степени ее нормативности, кодифицированности. Вместе с
тем возникают следующие обстоятельства:
1) Далеко не все единицы, представляющиеся нам совершенно
нормальными и общеупотребительными, вообще отмечены в наших
академических словарях. Так, ни в одном из словарей нет предлогов
аналогично и пропорционально. В практических грамматиках (в
частности, для иностранцев) рекомендуется употреблять предлог
аналогично с предлогом с + Тв.п.: Дело в том, что формальный
состав, например оскорбление, может быть проанализирован аналогично с данным выше анализом таких безусловно материальных
деликтов, как убийство и хищение. (Инт.)3 Вместе с тем, думается,
предложение Тепловые лучи ведут себя аналогично световым лучам
(Инт.) ни у кого из лингвистов не вызовет возражений. Как нужно
маркировать этот вариант в реестре?
2) Есть много случаев, когда как ненормативные, «неграмотные»
характеризуются единицы, системно вошедшие в определенный
функциональный стиль. Общеизвестны укоризны по поводу употребления сочетаний типа согласно приказа вместо согласно приказу
в речи военных. Вместе с тем сформировавшиеся к концу 80-х гг.
прошлого века функциональные стили закрепили за собой те или
иные варианты употребления таких единиц, которые, как показал наш
3 Примеры из поисковых систем Интернета помечаются как (Инт.). Если подряд
приводится ряд примеров, в конце цитации стоит общая помета (Интернет). Примеры из
Национального корпуса русского языка (www//rus.corpora.ru) помечаются как [НКРЯ],
из Электронного корпуса русских газет конца ХХ в. Лаборатория общей и компьютерной лексикологии и лексикографии филологического факультета МГУ. (Кор.) Filologia_5-12.indd 32
Filologia_5-12.indd 32
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
парадигму — для той или иной базовой единицы. Если единица согласно чего характерна для военного и медицинского дискурса, ср.:
Операция проведена согласно моей воли (документ, который нужно
подписать перед операцией), то в деловом дискурсе она выступает
как согласно к чему: Утвердить перечень лиц, имеющих право на
получение доверенностей согласно к данному приказу (Инт.), в том
числе и в приказах российского Министерства образования и науки.
Отметим, кстати, что базовой для данной парадигмы является единица
согласно с чем, где налицо сингармонизм приставки и предлога, а
«нормативная» ПЕ согласно чему — уже вторична. Соответственно
заставить представителей того или иного дискурса говорить «правильно» нам вряд ли удастся, и, вероятно, следует характеризовать эти
единицы по их стилевой принадлежности, поскольку сейчас можно
говорить об их стилеобразующей функции.
3. И, наконец, третье очень важное обстоятельство. Именно и
только привлечение всего этого материала позволило нам увидеть
системность морфосинтаксической устроенности наших единиц и
категоризовать их соответствующим образом. Мы увидели и собрали
материал, который никогда объектом анализа в русской грамматике
не был. Оказалось, что структуру предлогов можно тем или иным
образом объяснить. И хотя мы всё время практически будем говорить
о парадигматике, представшие перед нами явления очень близки тем,
что блестяще проанализированы в монографии Т.М. Николаевой о
непарадигматической лингвистике [Николаева, 2008].
Объектом рассмотрения в статье являются только собственно
предлоги. Даже в самых полных словарях не даны не только некодифицированные, ненормативные или устаревшие, по мнению
авторов, ПЕ, как, например, из-между кого-чего/ кем-чем, из-над
чего/чем, но и многие корректные с точки зрения нормы и частотные,
употребляемые во всех функциональных стилях, полностью или в
значительной степени опредложенные единицы, как, например, в
случае чего, на случай чего, в цвет чего/чему, в цвет к чему/с чем,
попутно к чему и мн. др. (см. [СССРЛ]), что в свое время отмечали
Л.В. Щерба и Е.Т. Черкасова [Щерба, 1947; Черкасова, 1967].
Что касается принципов лингвистического представления, то
это: 1) сама полнота реестра ПЕ; 2) степень конкретности словарного
представления каждой ПЕ — перечисление релевантных для нее
смысловых, структурных и «поведенческих» характеристик; 3) выявление и структуризация собственно грамматической категории
предлога: представление предлога как ЧР и языкового механизма,
определяющего, в частности, в славянских языках формирование
именных синтаксем и функционирование их в синтаксисе. Традиционное описание ПЕ уже недостаточно для современного уровня
3 ВМУ, филология, № 5Filologia_5-12.indd 33
Filologia_5-12.indd 33
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
грамматик в разработке категории предлога.
Совокупность характеристик составила ат р и бу ц и ю словарной
статьи4. Структура атрибуции в ходе работы модифицировалась,
менялось количество, расположение и взаимоотношение позиций.
Сейчас в ней 15 позиций. Не все позиции мы пока в состоянии представить. В одних случаях для этого необходим полный реестр ПЕ (например, для списка лексических синонимов), в других — специальные исследования, которые до сих пор в грамматике не проводились,
например, поведение разных предлогов в сочетании с двучастными
местоимениями типа кое для кого и для кое-кого, ср.: Расположение
друг рядом с другом чтений из разных источников заметно меняет
форму изложения … (Алексеев. Текстология славянской Библии.
СПб., 1999); Каждая точка изображения на экране монитора с ЭЛТ
состоит из трёх расположенных рядом с друг другом элементов
люминофора (Инт.); Территориально-производственный комплекс
(ТПК) — совокупность расположенных рядом друг с другом взаимосвязанных производств (Инт.).
Мы пока не входим в нюансы семантики, ограничиваясь общим
категориальным значением, поскольку выявление таких смыслов
требует обращения: 1) отдельно к каждой ПЕ (см. [Шереметьева,
2008]); 2) к ФСК, представляемой классом синтаксем, формируемым
этой ПЕ: пространства, времени, причины и др., ср.: в России — на
Украине и в доме — на доме; в среду и в три дня; из страха (предал),
от страха (дрожал), со страху (залез под стол); 3) к синонимиковариативным рядам ПЕ с одним значением, что выявляет дифференцированность каждой ПЕ относительно конкретных смыслов, ср.:
Поезд идет до Москвы / в Москву и Фашисты дошли до Москвы/
подошли к Москве; — где два синонимико-вариативных ряда в
(Москву) / до / в пределы (Москвы) и до (Москвы) / к (Москве) выявляют недифференцированность предлога до с общим значением
‘директив-финиш’ относительно сопространственности (в Москву)/
несопространственности (к Москве).
Оказалось, что позиции можно сгруппировать. Интересную
группировку представляют типы парадигм, выявленных для ПЕ, в том
числе парадигмы лексических и морфосинтаксических синонимов
ПЕ, грамматические парадигмы — морфосинтаксическая и семантическая (как компонент определенной ФСК) и текстовые парадигмы, в
частности, парадигма вариантов реализаций, связанных с актуальным
членением (АЧ), ср., например: Работаю не только славы ради3, но и
денег для1с, — где предлоги в постпозиции к припредложному слову
берут на себя тематическое (ИК-3) и рематическое (ИК-1 смысловое
4 О лексикографии предлогов см. [Бабкин, 1958; Веселитский, 1958]; о про
блемах семантизации [Солоницкий, 2003].Filologia_5-12.indd 34
Filologia_5-12.indd 34
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
предлог (а не наречие с предлогом! см. [Всеволодова, 2010; 2011])
далеко от кого-чего формирует рамочную структуру, впуская между
своими компонентами другие члены предложения и инвертируя свои
компоненты в позиции темы и ремы, ср. также: В несчастье все друг
с другом рядом… (Инт.); Будем всегда с друг другом рядом! (Инт.)5
[Галактионова, 2007; Крылов, Муравенко, 2007]. Одной из позиций в
атрибуции является характеристика ПЕ по ее морфосинтаксической
структуре.
На понятие морфосинтаксической структуры ПЕ нас вывело
многообразие структурных типов ПЕ (о чем см. [Черкасова, 1967:
6,7]), упорядоченность которых в грамматике явно не адекватна
этому многообразию. Так, в авторитетнейшей Русской грамматике
1980 г. (РГ-80) сказано: «По своей формальной организации все
предлоги делятся, с одной стороны, на первообразные и непервообразные; с другой стороны, на простые и составные» [РГ-80, т. 1:
706]. Материал показал, что такие разряды действительно есть, но их
выделение, логичное по своей сути и используемое нами тоже, для
современной парадигмы уже недостаточно: 1) это две классификации, не пересекающиеся между собой, нам же нужно́ категориальное
представление, где все релевантные признаки даны в их единстве и
взаимосвязи, т.е. система; 2) эти два разряда не исчерпывают всех
типов морфосинтаксических структур ПЕ: квалификация конкретных
типов морфосинтаксических структур требует «перераспределения».
В рамках же грамматики предлога выявить все формальные способы
образования класса предлогов необходимо.
Как сказано, мы не учитываем семантику, если лексическое значение так или иначе не связано с морфосинтаксической структурой
ПЕ, ср. из-за дома (вышел), где из и за сохранили свои значения —
категория именной локативности, и из-за дома, из-за книги (спорят),
где налицо единое значение — каузатив. По морфосинтаксическому
типу эти единицы входят в разные разряды системы6.
Учет всех типов структур даже собственно предлогов выявил
сложную их систему, вместить которую в рамки одной статьи оказалось
невозможным. Поэтому здесь мы представим фрагмент целостной системы только немотивированных предлогов (НП), а во второй статье —
мотивированных (МП). Корреляты предлогов см. [Судзуки, 2008].
5 Е.Т. Черкасова отмечает случаи постпозиции: количество «наречных» предлогов, допускающих варианты в словорасположении, очень невелико (ср. ради чего
и чего ради, вслед кому-чему и кому-чему вслед, навстречу кому-чему и кому-чему
навстречу.) [Черкасова, 1967: 29]. Это механизм АЧ, но проверить все мотивированные предлоги в этом отношении необходимо.
6 Ср. другой подход, где в один разряд — лексических предлогов — объединяются
как первообразные, так и непервообразные, а в другой — фразеологических — все
составные [Шиганова, 2001].Filologia_5-12.indd 35
Filologia_5-12.indd 35
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
А.В. Бондарко, а также опыт описания языковых единиц разных уровней в рамках функционально-коммуникативной лингводидактической
модели языка [Амиантова и др., 2001] показали, что Язык — это
структура, неразрывно объединяющая два, казалось бы, взаимоисключающих типа образований: поля и формирующие их категории.
В нашем случае это функционально-грамматическое поле (ФГП) ПЕ и
функционально-грамматическая категория (ФГК) — дихотомическая
система их морфосинтаксических типов7. (О ФГП как еще одном
наряду с функционально-семантическими полями — ФСП — типе
полей см. [Всеволодова, 2009].) Соответственно представим наш
материал в следующем порядке.
1. Общее представление о категории предложных единиц:
1) функционально-грамматическое поле русских ПЕ;
2) понятие о категории в языке, используемое в нашей модели
языка;
3) функционально-грамматическая категория ПЕ.
2. Ядерная часть ФГК ПЕ — собственно предлоги:
1) общее представление;
2) центр ядерной части ФГП ПЕ — система морфосинтаксических типов немотивированных (первообразных, или первичных в
традиционной терминологии) предлогов.
1. Общее представление о категории предложных единиц
1.1. Функционально-грамматическое поле русских ПЕ. Представление о структуре ФГП русских ПЕ, как и о структуре атрибуции, в ходе анализа самих ПЕ, специфики их функционирования и
«предложного потенциала» каждого типа, изменялось. К настоящему времени можно утверждать, что наше поле имеет следующую
структуру.
1. Ядро поля — собственно предлоги — с центровой и припе
риферийной зонами.
2. Приядерная зона — потенциальные предлоги — включает
два подкласса:
[1] словоформы имен существительных, деепричастий и отадъ
ективы, которые в свою очередь возникают как:
[1.1.] Авторская метафора, не выходящая за пределы нормы,
как, например: Рассмотреть проблему на канве этногенеза (Л. Гумилёв). Метафорический характер употребления словоформы на канве
здесь очевиден, к тому же слово канва в своем основном значении:
7 Категория предлога так же, как категория залога, суть категории не семантические, а функционально-грамматические. Соответственно формируемые ими поля —
структуры тоже функционально-грамматические. Ср. [Прусакова, 2002: 11].Filologia_5-12.indd 36
Filologia_5-12.indd 36
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
Появление метафоры типа канва событий и т.п., в случае если она
«прижилась», стимулирует её системное функционирование. Ср. уже
опредложившееся в русле: Если человек действует в русле Промысла, то субъектом управления является его сознание (Инт.) О понятии
“дискурс” в русле коммуникативного подхода (Инт.).
[1.2.] Словоформы знаменательных слов, приобретающие
те или иные признаки передвижения в зону ядра. Как показывают
исследования словоформ, в первую очередь, существительных, выступающих в функции предлога, они могут оставаться в рамках своей
ЧР, но в некоторых случаях уже меняют управление припредложным
словом, как, например, в случае с Петром ещё не всё ясно; и в случае
Петра ещё не всё ясно, где — в отличие от базовой формы в случае
с Петром ← с Петром что-то случилось — припредложное слово
стоит в Род.п.: в случае Петра, — который, как показал С.А. Лутин,
является маркером собственно грамматической зависимости, а в нашем случае — первым шагом к началу опредложивания управляющей
словоформы. В тех случаях, когда морфосинтаксическая парадигма
еще не сформировалась, пока не появились определенные признаки
фразеологизации или другие характеристики перехода словоформы
в предлог, можно говорить о потенциальном предлоге.
2. Компаративы типа больше, выше. Предположение, что
этот разряд — один из ближайших к ядру, основывается на том, что
в сочетании с квантитативом и при выражении пространственных
отношений компаративы системно выполняют функции предлога и
в подавляющем большинстве таких случаев не имеют собственно
предложных синонимов. Отметим, что это свойственно и другим
славянским языкам. Честно говоря, компаративы требуют особого
разговора. Во-первых, как сказано, они системно выступают в качестве предлога при квантитативах: прошел больше двух километров,
пришло не меньше ста человек (ср. пришло порядка ста человек).
Во-вторых, они системно, в разных славянских языках, в том числе,
и в русском, выступают в функции предлога при выражении пространственных отношений: Хотелось бы домик ближе моря; =
ближе к морю (об этой морфосинтаксической прадигме см. в статье
второй, а также [Всеволодова, 2011]. Мой балкон выше этой березы;
= над березой; Как раз ниже моего окна — вывеска магазина; = под
моим окном (Интернет). Кроме того, они системно выступают в ПЕ
8 В работе принята следующая символика обозначения падежных форм существительного: Nи — именительный падеж; Nр — родительный, Nд– дательный,
Nв– винительный, Nт — творительный, Nп– предложный, Nк — любой косвенный
падеж без предлога или с предлогом. В наших материалах отсутствует вокатив —
звательный падеж (Nз), поскольку он, в отличие от именительного падежа, не выступает в сочетаниях с предлогами [Клобуков, 2000]. Соответственно обозначаются
падежные формы числительных (например, Numр) и местоимений (Pronр).Filologia_5-12.indd 37
Filologia_5-12.indd 37
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
по в нашей грамматике не описанной [Всеволодова, Кукушкина, Поликарпов. В печати].
3. Первая периферийная зона — аналоги предлогов — включает
тоже два подкласса:
[3.1.] Словоформы (в первую очередь существительных, но
дальнейший материал может изменить это утверждение), формируемые словами-классификаторами (термин Е.М. Вольф [Вольф, 1982])
или родовыми словами типа зона, форма, класс, число, вопрос и
под., часто выполняющими функции предлогов, не переходя в припериферийную зону ядра поля, ср., например, единицы в пределах,
в пределы, вне пределов, за пределами, за пределы, из пределов
чего. Он долго работал в сфере шоу-бизнеса, но сейчас перешёл из
сферы шоу-бизнеса в сферу торговли. Опредложатся окончательно
или нет эти словоформы, покажет время, но именно этот тип словоформ «поставляет» новые ПЕ. О служебном характере этих единиц
в таком употреблении говорит их конструктивная и семантическая
факультативность, ср.: в пределах города = в городе, из пределов города = из города; работать в шоу-бизнесе, перейти из шоу-бизнеса
в торговлю.
Примечание. Различия между выражениями в пределах города и
в городе, в сфере шоу-бизнеса и в шоу-бизнесе, вероятно, есть. Но нас
интересует денотативный уровень: Это разные денотаты или один? Мы
пользуемся операциональным методом: если использование одной единицы
вместо другой в отрицательной конструкции осмысленно, то налицо инварианты: Авария произошла не в городе, а за пределами города; если новой
информации не появляется, а само противопоставление воспринимается как
бессмысленное — налицо синонимы: *Авария произошла не в городе, а в
пределах города/ *Авария произошла не в пределах города, а в городе. Тот
факт, что слова пределы и сфера не теряют своего лексического значения
еще не лишает их возможности стать предлогами. Это отнюдь не значит, что
в пределах, в сфере уже предлоги. Об операциональных методах определения степени опредложивания см. [Всеволодова, 2011].
[3.2.] Словоформы (существительных), образуемые говорящим
«по надобности» по аналогии с уже существующими предлогами.
Такого типа образования характерны для определённых «семантических зон». Так в семантической зоне целевых отношений по аналогии с предлогами во избежание чего и в ознаменование чего в
функции предлога системно выступают девербативы, вводящие имя
актанта: в улучшение проекта, во изменение приказа, в развитие
идеи, в подражание взрослым, но и во зло мне, не в обиду тебе
(говорю), в радость всем и пр. А по аналогии с предлогом в связи
с чем — образования типа в сосуществовании с чем, в конъюнкции
с чем, в дизъюнкции с чем, в союзе с кем-чем, в соотнесенности с Filologia_5-12.indd 38
Filologia_5-12.indd 38
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
Это, по сути, открытый класс словоформ. Нет сомнения, что в этом
случае девербатив не теряет своей частеречной принадлежности к
существительному, но вместе с зависимым от него существительным
образует единицу, полностью аналогичную единицам с предлогами
типа во избежание и в связи с.
4. Вторая периферийная зона — корреляты предлогов, представленные словоформами параметрических существительных
типа весом, с диагональю, со скоростью сколько единиц. Эти
последние дают большой материал для размышлений о структурах
Языка вообще и заслуживают особого разговора. Они образуют зону
пересечения с категорией количественности [Судзуки, 2008].
Отметим, что единицы, представленные иногда одним-двумя
примерами, а иногда не представленные вообще, но предсказуемые
морфосинтаксической парадигмой единиц данного класса (см. ниже),
не образуют какой-либо своей зоны: все «открытые» нами реализации всегда вписываются в ту или иную группу системных ПЕ.
Нам до сих пор не встретилось ни одного случая «внесистемных»
образований, в то время как поиски потенциальных реализаций,
выводимых из представления об общей системе (например, редупликаты с инвертированным порядком компонентов, не отмечаемые
в словарях и грамматиках, типа по вдоль чего на основе систменого
вдоль по чему) практически всегда выявляли соответствующую
единицу, т.е. во всех этих случаях такая единица по своей структуре
системна. Поэтому иногда мы относим к потенциальным единицы,
долженствующие быть в данной системе, но пока в нашем корпусе
отсутствующие. Соответственно зональную структуру нашего ФГП
можно представить следующим образом (схема 1).
Схема 1. Функционально-грамматическое поле
предложных единиц русского языкаFilologia_5-12.indd 39
Filologia_5-12.indd 39
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
объединяющая ПЕ. Названные факторы тесно связаны с морфосинтаксической структурой ПЕ, которые образуют соответствующую
функционально-грамматическую категорию (ФГК).
Как показывает наша практика категоризации языковых единиц
разных типов, поле в языке, по крайней мере, ФСП и ФГП формируются дихотомическими оппозитивными системами, или категориями
(ФСК и ФГК), которые сами по себе имеют полевую структуру в том
смысле, что центровая, левая часть их системы представлена бо́льшим
числом оппозиций, нежели правая (что не связано с частотностью их
употребления), о чем уже писал А.В. Бондарко. Выявление взаимоотношений структурных единиц поля и категории — важная задача
теоретической лингвистики и когнитивистики в том числе.
1.2. Общее представление о категории. Категория, в отличие от
формируемого зонами поля (а поле — это структура мироздания), есть
структура нашего мышления, тем или иным способом упорядочивающего познаваемый нами мир, так или иначе группируя его объекты,
систематизируя их. Поэтому категория по умолчанию должна представлять собой систему разрядов единиц, её формирующих. Категоризовать множества можно по-разному. Мы строим нашу систему на
основе дихотомических многоранговых оппозиций, предложенных
математической логикой [Маркус, 1963]. Этот метод, напомним,
впервые в русистике был применен Н.С. Трубецким в 1920-е гг. в его
«Основах фонологии» [Трубецкой 1961], разрабатывался Пражским
лингвистическим кружком, позднее для синтаксиса был детально
разработан и конкретизирован Т.П. Ломтевым [Ломтев, 1972] и многократно проверен уже в рамках нашей модели языка, в первую очередь,
при описании ФСК времени, пространства, причинных отношений и
др., а также классов грамматических единиц, например, биноминативных и сложных предложений в целях преподавания русского языка
инофонам [Всеволодова, 2000, Ермакова, 2004]. Не отвергая других
принципов классификации и категоризации языкового материала, мы
выбираем этот метод, когда необходимо объединить и упорядочить
множество разных дифференциальных признаков и представить их
взаимоотношения. Классификации строятся на основе либо какого-то
одного признака, либо своего рода «пучка» одноранговых признаков.
Поэтому одно и то же множество единиц может иметь несколько
классификаций в зависимости от предпочтений конкретных авторов. Яркий пример — наличие нескольких классификаций сложных
предложений. Нам же нужна единая целостная система, где учтены и
упорядочены все признаки. Поэтому они и формируют ту или иную,
но всегда строгую структуру каждого типа единиц. Как показала
практика, именно такие системы являют собой tertium comparatioFilologia_5-12.indd 40
Filologia_5-12.indd 40
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
разных языках [Всеволодова, 1996].
Примечание. «Полевость» ФГК, формируемых единицами определенных грамматических разрядов, проявляется в том, что каждый более
«правый» член оппозиции оказывается и более периферийным (независимо
от частотности его употребления). Мы располагаем пока отдельными наблюдениями над структурой ФГП, но на примере системы биноминативных
предложений можем показать, что исконно биноминативные предложения
типа Маша — студентка, Волк — хищник, формирующие левую часть
системы, имеют полную синтаксическую парадигму (все грамматические и
структурно-семантические модификации в синтаксическом поле предложения по [Золотова, 1983]), а также свободно реализуют связочные варианты
типа Маша является студенткой, Волк относится к хищникам, в то время
как их «оппоненты» — биноминативные предложения, являющие собой
трансформы как простых типа Москва — это Олимпиада-80 (cid:2) В Москве
в 1980 году проходила Олимпиада, так и сложных предложений типа Гепатит С — это верная смерть (cid:2) Если человек заболел гепатитом С, он
обязательно скоро умрет; — уже не дают ни модификаций по категории
предикативности, ср.: *Москва была Олимпиадой-80, ни связочных реализаций, ср.: *Москва является Олимпиадой-80; *Гепатит С является верной
смертью / представляет собой верную смерть (подробнее [Всеволодова,
2000: 269 и след.]). Выявление морфосинтаксических типов ПЕ и в первую
очередь собственно предлогов как категории позволит выявить механизмы
языка и понять закономерности его функционирования.
1.3. Функционально-грамматическая категория ПЕ формируется типами морфосинтаксических структур ПЕ. Мы ввели этот
термин — морфосинтаксическая структура, — поскольку, повторим,
данное в РГ-80 деление на простые и составные предлоги оказалось
для наших целей не имеющим достаточной объяснительной силы.
Анализ показал, что предлоги образуют достаточно сложные и разнообразные построения с включением некоторых типов распространителей, семантически или структурно облигаторных.
Примечание. В нашей системе падежная форма припредложного слова,
как и в РГ-80, не является основанием сравнения, т.е. основой для выявления
оппозиций. Но мы учитываем этот фактор как основу для разграничения
самих ПЕ. Один и тот же предлог, управляющий разными падежными
формами даже с одним и тем же значением, мы рассматриваем как разные
единицы. Так, предлог по в значении ‘после’ наряду с нормативным предложным падежом (по приходе, по приезде, по прилете) часто употребляется
с дательным: Так что по приезду мы сразу все деньги обменяли на местные
доллары. Для получения визы по прилету необходимы следующие документы: … . Детям, в этот день, было предложено определить свое настроение
в цвете по приходу в школу и перед уходом (Интернет). Соответственно эти
единицы рассматриваются как самостоятельные реализации, но в рамках
одного разряда. Что касается НП, отметим: 1) многие предлоги управляют Filologia_5-12.indd 41
Filologia_5-12.indd 41
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
тили каждому по шестисот пятидесяти рублей [СОШ: 541], Nд.: съели по
пирогу, Nв.: трава по пояс; и Nп.: По приезде в Москву я позвонил), 2) в ряде
случаев падежная форма обусловлена не требованиями предлога, а классом
слов: в среду, но в мае; или морфологической спецификой припредложного
слова, например, формой числа: в прошлом году/на прошлой неделе, но:
в прошлые годы/в прошлые две недели; в Альпах, в Андах, но ср., где
форма числа определяет различия не в падежной форме, а в выборе предлога:
на Урале, на Памире; наличием/ отсутствием определения: в мае, но и: в
прошлый май/прошлым маем, по болезни, но: из-за тяжелой болезни
(отсутствует) и т.д. В конъюнкции со словами все, каждый при предлоге
по со значением разделительности в одной синтагме выступают разные падежные формы: Каждый заплатил по одной тысяче триста сорок одному
рублю; ср.: Письма разослали по тысяче тремстам сорока одному адресу.
Предлог может управлять Nи. [Клобуков, 1986; Акимова, 1990; Всеволодова,
2008; 2010]. Есть также предлоги, «управляющие» смыслом, а не формой
(мотивированное управление), ср.: в бытность кого где: в Китае, на Урале,
за рубежом, у матери. Есть и другие факторы. Категоризация ПЕ выявляет
интересные факты грамматики, связанные с управлением, до сих пор в поле
нашего внимания не попадавшие.
В нашей системе первой является оппозиция по статусу ПЕ, где
основа сравнения — синтаксический потенциал ПЕ: 1) выполняет
функции предлога и только предлога; 2) помимо функции предлога
выполняет функции знаменательной ЧР. Соответственно налицо
оппозиция: (1.) «собственно предлоги» vs. (2.) «эквиваленты предлогов». Собственно предлоги дают оппозицию на основании выделенного в нашей традиционной грамматике отсутствия /наличия
осознаваемых носителями языка словообразовательных связей со
знаменательными словами. Но материал показывает, что тезис о закрытости списка первообразных предлогов можно оспорить. Поэтому
мы пользуемся терминами, связанными с мотивированностью ПЕ в
нашем языковом сознании (1.1.), «немотивированные предлоги» vs.
(1.2.) «мотивированные предлоги». Как сказано, объект нашего рассмотрения здесь — только собственно предлоги, т.е. ядерная часть
категории как дихотомической системы, а в данной в статье — только
первый фрагмент системы — НП. Система может быть представлена двояко: как таблица порангового разбиения всего множества
единиц на подмножества и как дерево оппозиций — дендраграмма
(см. в конце статьи). В ходе описания дендраграмму представим пофрагментно. Таблицу данного фрагмента и дендрагарамму в полном
виде — в конце статьи. Там же покажем соотнесенность системы и
центра ядра поля. Первый фрагмент охватывает данные выше два
первых ранга разбиения (схема 2).Filologia_5-12.indd 42
Filologia_5-12.indd 42
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
типов предложных единиц
2. Ядерная часть ФГК ПЕ — собственно предлоги (1)
2.1. Общее представление о структурных типах первообразных предлогов. ФГК предложных единиц формируется не значениями, а формальными признаками — морфосинтаксическими
типами структуры ПЕ. Центр ядра ФГК ПЕ соответственно занимают
НП (1.1.), в оппозиции к ним стоят МП (производные) (1.2.), формирующие припериферийную часть ядра поля. Но и НП вызывают
некоторые размышления, а по своим структурным потенциям представляют сложную иерархизованную систему.
1. Традиционно первообразные предлоги выделяются на основе
отсутствия (для современных носителей русского языка) словообразовательных связей со знаменательными словами. Об этом ниже.
Но не отмечается структурная элементарность (в нашем языковом
сознании) таких единиц. Возможно, что некоторые в праязыке были
сложными (на что иногда ссылаются этимологические словари), но
сейчас эта сложность «не ощущается». Эти две характеристики не
всегда совпадают.
2. В РГ-80 отмечается, что «К группе первообразных предлогов
относятся также п а р н ы е п р ед л о г и - с р а щ е н и я : из-за — с Nр.,
из-под с Nр., а также <…> обл. и устар. по-за, по-над (оба с Nтв)».
Думается, что: 1) такое совмещение требует обоснования: представленные предлоги не только структурно, но и семантически сложнее
первообразных; 2) их число больше; 3) здесь не учитываются и другие
системные структуры, образуемые первообразными предлогами.
3. «Сращенные» предлоги, несомненно, образуют отдельную
группу, куда кроме предлогов типа из-за9, из-под входят предлоги
9 В болгарском нашему за соответствует предлог зад:… пешеходният мост,
водещ до арабските светини зад Стената на плача. (Инт.) ср. под, над, перед;
соответственно, сращенный иззад: иззад стената — из-за стены; в сербском он
утратил один согласный — иза: појавити се иза хоризонта — показаться из-за
горизонта. Мы благодарим наших коллег проф. Гочо Гочева (Болгария), проф. Ивану
Антонич и и недавно ушедшего из жизни проф. Боголюба Станковича (Сербия) за
их помощь в работе.Filologia_5-12.indd 43
Filologia_5-12.indd 43
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
где в сравнении с предлогами против, перед, меж очевиден дополнительный формант –приставка — первичный предлог, не имеющий,
однако, в отличие от предлогов типа из-под, своего значения в ПЕ,
ср.: дом против/ напротив парка10.
4. Традиционная классификация единицы, являющиеся формой
одного слова, представляющие одну предложную или приставочную
словоформу, ср.: качество — в качестве кого-чего. вид — ввиду
чего, — и единицы с постпозицией первичного предлога к базовой
словоформе типа по отношению к кому-чему, где налицо две словоформы: 1) по отношению и 2) к кому-чему, — объединяет в одну
группу составных предлогов, справедливо, однако, разделяя их внутри этой группы. Мы единицы без постпозитивного предлога относим
к структурно с л о ж н ы м , но м о н о л е к с е м н ы м ПЕ; единицы с
постпозитивным предлогом мы назвали п о л и л е к с е м н ы м и , или
с о с т а в н ы м и .
5. В разряде монолексемных сложных ПЕ большинство составляют структуры, формируемые одной ЧР, т.е. собственно предлогами.
Их можно назвать гом о ге н н ы м и . Но есть сочетания НП-ов и МПов с другими служебными ЧР — частицами типа не до кого-чего,
недоезжая чего. Это ге т е р о ге н н ы е ПЕ.
Примечание. Замечание о дефиниции предлога и о функциях предлога: семантической — введение актанта ситуации, формальной — введение
формально зависимого компонента, к которому можно поставить вопрос от
управляющего слова, отмеченных в [Всеволодова, 2010], логично добавить
и третью, также вытекающую из принятой дефиниции предлога [РГ-80;
РЯЭ; Всеволодова и др., 2003] — морфосинтаксическую — формирование
синтаксемы, — см. [Всеволодова, 2011]. Соответственно словоформа — ЭП
должна отвечать всем этим требованиям: 1) вводить актант ситуации, то
есть не употребляться самостоятельно, без припредложного слова (хотя бы
и в нуль-форме); 2) в предложении это должен быть зависимый от управляющего слова член предложения, но свободные синтаксемы, выступают
и вне предложения; 3) это должна быть словоформа, где ЭП выполняет
служебную функцию, формируя целостную единицу, состоящую из ЭП и
припредложного слова, без которого ЭП в данных условиях не может быть
употреблен.
6. Но и в разряде НП есть структуры, которые можно назвать
составными, или полилексемными, это: 1) НП с постпозитивным
предлогом типа вопреки к кому-чему/с кем-чем; 2) контактное рас
10 Отметим, что синонимичность предлогов против и напротив кого-чего имеет место в ФСК именной локативности, но в выражении реляционных отношений
предлог напротив не участвует: Он против поездки. Но как дискурсивное слово
выступает только напротив: Я думал, он согласится, он же, напротив, отказался.
См. также [Милованова, 2004].Filologia_5-12.indd 44
Filologia_5-12.indd 44
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
для ради кого-чего; 3) дистактные, но тем не менее целостные парные или тройственные образования, где каждый предлог управляет
своей припредложной формой типа в метре от окна, к югу от озера.
Целостность этих образований подтверждается тем, что они не могут
быть употреблены по отдельности: Дом стоит в километре к югу от
озера при неотмеченности *Дом стоит в километре; *Дом стоит к
югу; *Дом стоит от озера. Сложные и составные варианты ПЕ мы назвали «комбинированными предлогами» (термин О.В. Кукушкиной).
Вместе с тем, сложные НП и МП есть форма одной лексемы: вместе
с простыми они дают разряд монолексемных предлогов. Здесь мы
согласны с РГ-80, где сращенные предлоги входят с первообразными
в один разряд, делимый, однако, нами на два подразряда. Составные
предлоги в этом отношении составляют оппозицию монолексемным.
Представим этот фрагмент системы.
Самый центр ядра поля формирует оппозиция «монолексемные
НП» (1.1.1.), vs. (1.1.2.) «полилексемные НП». В разряде монолексемных выявляется оппозиция на основании признака ‘степень осложненности структуры’: (1.1.1.1.) «простые» vs. (1.1.1.2.) «сложные
предлоги». Простые предлоги представлены оппозициями формируемых ими структур, о чем см. ниже. Сложные НП в свою очередь дают
оппозицию по признаку ‘однородность/разнородность компонентов
ПЕ’ (1.1.1.2.1.) «гомогенные НП» vs. (1.1.1.2.2.) «гетерогенные НП».
Гетерогенные предлоги никаких оппозиций уже не дают. Сложные
гомогенные предлоги дают оппозицию (1.1.1.2.1.1.) «семантически
сложные» vs. (1.1.1.21.2.) «семантически опро́щенные»; В разряде
составных предлогов — оппозиция (1.121.) «контактные составные)
vs.(1.1.2.2.) «дистактные составные предлоги»11 (термин Е.В. Клобукова).
И простые, и комбинированные ПЕ могут выступать в конъюнкции с семантически важным, но конструктивно факультативным
распространителем — конкретизатором (см. ниже). Его мы на этом
уровне разбиения не учитываем: он входит в структуру предлога на
более низком уровне12. Представим каждый тип структур с нашими
комментариями.
2.2. Центр ядерной части ФГП ПЕ– система оппозиций
(в ФКГ ПЕ) морфосинтаксических типов немотивированных
монолексемных предлогов (схема 3).
11 Оппозиция «контактные» vs. «дистактные» была предложена в курсовой
работе студентки филологического факультета МГУ Д.В. Шпагиной, выполненной
под руководством автора.
12 С этой точки зрения представление данной системы в [Всеволодова, 2008]
некорректно.Filologia_5-12.indd 45
Filologia_5-12.indd 45
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
2.2.1. Немотивированные простые предлоги (разряд 1.1.1.1.).
Это и есть первообразные предлоги, определяемые в РГ-80, как
объединяющиеся в «небольшую и не пополняющуюся группу простейших слов, не связанных живыми словообразовательными отношениями с какими-либо знаменательными словами». Вот набор этих
предлогов в РГ-80: без/безо, в/во, для, до, за, из/ изо, к/ко, кроме,
меж/ между, на, над/ надо, о/ об/ обо, от/ото, перед/передо, пред/
предо (с пометой: высок. и устар.), по, под/ подо, при, ради, с/со, у,
через/черезо. Прокомментируем этот список.
1. Варианты перед-пред «провоцируют» введение в список
варианта чрез/чрезо13: 'Путь жизни проходит чрез виноград', —
утверждали поэты седой древности, и с ними трудно не согласиться! Пройти чрез узкие врата, Остатки тленья. Дорога пыльна и
крута; Шипы, каменья. Рекомендую заходить чрезо инет, иначе в
LAN усгн не работает. Позже — секунд чрез 10 — раздался взрыв
(Интернет). Думается, что об устарелости и книжности этого варианта здесь говорить не приходится. А через/черезо в свою очередь
намекает о перед/передо, пред/предо.
2. Что касается несвязанности со знаменательными словами, то
думается, что предлог меж/между связь со словом межа сохраняет
[ЭСРЯП: 521], как, по нашему мнению, и предлог кроме со словами
крома́, кро́мка [ЭСРЯП: 389], хотя и не все с этим согласны. См.
также замечание В.В. Виноградова «Сюда же (в первообразные предлоги. — Авт.) исстари были втянуты сквозь (отсутствующий в списке
РГ-80. — Авт.) и формы между <…> и ради» [Виноградов, 1972].
Вряд ли можно говорить об отсутствии связи между предлогом перед
13 См. [Шиганова, 2001, Лексические …, 2007], где этот вариант отмечен.Filologia_5-12.indd 46
Filologia_5-12.indd 46
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
носятся к производным. Вместе с тем важно направление этой связи:
от знаменательного слова к предлогу, как это имеет место во всех
случаях вторичных предлогов, или от предлога к знаменательному
слову. Думается, что все слова с перед-/пред или против- включают
в свой состав именно предлоги, т.е. образованы от них. С этой точки
зрения таков же статус предлогов опричь [Богданов, 1997], около
(ср. околоток), вопреки, поперек, наперекор, прежде. ПЕ прежде,
как показано в [Филиппова, 1964], изначально выступала только как
предлог, и лишь в XVIII–XIХ вв. стала переходить в наречие. А.К. Шапошников соотносит этот предлог с предлогами перед, пред [ЭССРЯ,
т. 2: 204], ср. меж и между, прежний. У предлога под знаменательный
коррелят — существительное под — название нижней части печи.
По мнению наших крупных лингвистов, связь несомненно утеряна.
Но если утеряна, возможно, была? Что первично? Связей со знаменательными словами нет у предлогов против, прежде. Утеряны связи
у предлога около [ИЭСРЯ, т. 1: 595] (но они должны сохраниться в
языковом сознании поляков).
Что касается структурной элементарности, то у единиц возле,
подле, после и еще живого предлога водле нет не только словообразовательных связей со знаменательными словами (в РГ-80 возле и
подле — наречные предлоги, но отнаречных предлогов мы не нашли вообще14, и самих наречий возле и подле в русском языке нет:
от данных единиц можно поставить падежные вопросы кого-чего,
свидетельствующие о собственно предложном характере единиц
[Всеволодова, 2010; 2011]), но и на современном этапе непонятна
их морфологическая структура. Предлоги возле и подле, как упоминалось в [Всеволодова, 2010; 2011], судя по всему, могут войти в
группу структурно сложных и семантически опрощенных предлогов
вместе с предлогами типа напротив и вперёд: в русских говорах и в
белорусском языке есть предлог ле со значением ‘у’, ‘около’, ‘рядом’.
Но есть и другие интерпретации этимологии предлогов возле, водле,
подле [ЭСРЯФ, 1: 334; 3: 297; ИЭСРЯ, т. 2: 49; ESSJ: 192], тоже не
14 В [Черкасова, 1967: 2, 7, 21], где «рассматривается один из наименее изученных и наиболее сложных вопросов перехода одной части речи в другую — переход
отдельных форм полнозначных слов (существительных, прилагательных, глаголов)
в предлоги», наречия представлены как десубстантивы и даются в рамках отыменных предлогов (в эту группу включается и предлог ради). Все образования типа
сверху, поверх, навстречу, наперекор суть собственно десубстантивы. Каждая
такая единица первоначально предполагает указание на некоторый актант, что выявляется при толковании такого типа слов, ср.: наречие «вдоль (“по направлению
длины ч е г о - н и б у д ь ”, — разрядка наша Авт. — “в продольном направлении”)»
[ibid.: 37]. То же верно для предлога поперёк. Продольное и поперечное направления
нельзя определить в степи или в лесу их можно определить только по отношению
к определенному объекту, равно как и для предлога мимо.Filologia_5-12.indd 47
Filologia_5-12.indd 47
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
Предлог воз отмечается в словарях древнерусского языка и еще
функционирует в болгарском; под — общеславянский предлог; ср.,
однако, указание на диалектный предлог зля, зли, возли (севск.) в
ЭСРЯФ, где з-, по мнению диалектологов, — приставка. Таким образом, правомерен вывод, что налицо пересечение двух групп предлогов: в плане своей «осмысленности» они уже могут войти в группу
простых предлогов: ни словообразовательных связей, ни структурной
сложности в нашем сознании эти ПЕ не выявляют. Предлог водле,
несомненно, общеславянский. В белор. он представлен вариантами
водле и водлуг, в укр. — водле и вiдля, в польск. — wedle и według, в
чеш. — vedle, болг. водле, водлi, словен. và dlje, vè dle, словац. vedl'a.
Интересно, что в белорусском и украинском языках эти предлоги
выступают в значениях: 1) ‘в соответствии с чем’ и ‘по мнению, по
учению кого’ ср. бел.: Водле даўнага погляду нашага народа, трасца,
напрыклад, ёсць страшная мокрая баба, якая хапае неасцярожных
людзей і трасе, пакуль не замардуе; 2) ‘возле кого-чего’. В польском
возможно только первое значение, в чешском — 1) близко, возле;
2) кроме: Vedle historie studoval take fi lozofi i [Šprunk, 1968]. Как мы
уже отмечали [Всеволодова, 2010, 2011], Даль помечает как областной (псковский) вариант водли, водлив со значением ‘возле’, и как
общерусские варианты подле, водле со значением ‘в соответствии
с чем’. Сейчас подле, водле выступают только в пространственном
значении: Водле имперского города стоит деревушка, там все жители невидимые и сидят в таверне. Отель расположен водле Vliha
Bay, в 45 км от Родоса и 55 км от международного аэропорта. Дата:
Четверг 10 Сентября 2009 … сниму срочно офис или кв. под офис,
водле метро (Интернет). Предлог после кого-чего, представляющий
собой сращение-редупликат синонимичных предлогов по ком-чём
и вторичного след кого-чего с «потерянным» конечным согласным
[ЭСУЯ] (подробнее см. [Всеволодова, 2010, сноска 5], ср. за) в обоих
планах для нашего языкового сознания предлог уже непроизводный.
То же верно и для предлогов вопреки чему, поперёк чего, ср.: Я плыл
поперёк, не по вдоль реки (Инт.), где видна его структурная сложность, нами, однако, сейчас не осознаваемая. А словообразовательные
связи типа поперечник, перечить могут идти от предлога15. Следует
подумать, куда поместить эти ПЕ: перевести в разряд основных (немотивированных простых) или выделить собственный разряд. В НП
пора включить и предлог вне чего, который Фасмер определяет как
N6 существительного (ср. Nв. вон); ср. чешск. vnĕ.
15 Ср. польск. poprzek «поперёк», рrzесzуć «перечить», в.-луж. prěki «поперек,
через, напротив», н.-луж. pŕeki. Из праслав. *реr-kъ; см. пере-; образование аналогично «прок : про» (Викисловарь. Инт.).Filologia_5-12.indd 48
Filologia_5-12.indd 48
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
представить так: без/безо, в/во, вне, водле, возле, вопреки, для, до,
за, из/изо, к/ко, кроме, меж/между, мимо, на, над/надо, о/об/обо,
около, от/ото, перед/передо, пред/ предо, по, под/подо, поперёк,
после, при, против/противу, ради, с/со, сквозь, у, через/черезо,
чрез/чрезо.
По причине наличия у вопреки и наперекор составных реализций мы представим их и в разряде сложных семантически опрощенных НП.
Разряд «немотивированные простые предлоги» дает еще одну
оппозицию — по количеству управляемых предлогом припредложных слов, или, другими словами, по составу формируемой им и м е н н о й г ру п п ы (ИГ). Предлог есть часть синтаксемы [Мухин, 1964;
Золотова, 1967]; но свободные именные синтаксемы, как выявлено в
рамках нашей модели языка, на самом деле образуют более сложную
категорию, которую еще в 50-е гг. прошлого века мы назвали ИГ [Всеволодова, 2000: 183]. В категории ПЕ выделены структуры с одной
управляемой словоформой: зайти в дом, подойти к двери, бежать за
собакой и пр., и структуры с двумя припредложными словоформами и
предлогом в интерпозиции между ними (двупадежная примыкающая
конструкция в [РГ-80, II: 426]). Чаще всего это разные словоформы
одной лексемы типа: их квартиры — окно в окно; приехал день в день;
сидел нога на́ ногу, идет нога за́ ногу, дома стоят стена к стене;
неделя за неделей/неделю за неделей приходил сюда; шли рука о́б
руку/рука в руке, пишет книгу за книгой/книга за книгой; пел песню
за песней/песня за песней. Для разных лексем отмечены два случая:
1) имена денотатов, системно связанных: Гвозди в упаковке лежат в
два ряда шляпка к ножке/шляпкой к ножке; 2) в одном из значений
именной локативности, стоять спиной к окну, спать головой к югу,
дом фасадом к морю. Чаще всего первая словоформа — Nи, Nв и Nт.
Эти структуры суть целостные образования, но не фразеологизмы, а
морфосинтаксические типы предложных словоформ. Налицо оппозиция (1.1.1.1.1.) «предлог в однословной ИГ» vs. (1.1.1.1.2.) «предлог
в двусловной ИГ». Вероятно, сюда можно отнести предлог против в
случае типа подмосковный «Спартак» против курского «Динамо»
(Инт.), где предлог может быть опущен: трансляция подмосковный
«Спартак» — курское «Динамо» (Инт.). См. примеры: У меня такая
же машина, год в год. Рядом с монастырем, стена в стену, стоял
дом с гостиницей. Сахарный диабет и свиной грипп идут нога в ногу.
А мы стоим рука в руке. Беременность день за днем. Дом за домом,
двор за двором — наводится порядок, — пояснила губернатор. [Расписание поездов] представляется на сайте последовательно поезд за
поездом. Он делал хорошо свою работу: листок к листку, строка
к строке и цифра к цифре (Интернет) (схема 4).
4 ВМУ, филология, № 5Filologia_5-12.indd 49
Filologia_5-12.indd 49
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
предлоги
Разряд односубстантивных структур дает оппозицию по отсутствию/наличию в структуре синонимически важных, но конструктивно факультативных распространителей — конкретизаторов.
В отсутствие конкретизаторов мы имеем дело с центровым разрядом — непроизводными простыми предлогами. Будучи дополнительными уточнителями, конкретизаторы в базовую структуру не входят.
Возможность их появления нужно выявить для каждой единицы
индивидуально. Структуры с конкретизаторами покажем ниже.
2.2.2. Монолексемные сложные предлоги (1.1.1.1.2.), как
сказано, представлены двумя типами единиц: 1) каждый из простых
предлогов сохраняет свое значение, как, например, из-под (стола
вылез), и можно говорить о структурно и семантически сложных простых предлогах; 2) один или оба предлога утрачивают свое значение,
как, например, напротив (ср. против), и тогда налицо структурно
сложные, но семантически опрощенные предлоги. Основание разбиения — «наличие/утрата индивидуального значения у одной из составляющих» и оппозиция (1.1.1.1.2.1.) «семантически сложные»vs.
(1.1.1.1.2.2.) «семантически опрощенные предлоги». Отметим: 1) некоторые единицы выступают в обоих разрядах (см. ниже извне, вовне,
по-за и др.); 2) в каждом из разрядов НП может «сращиваться» как
с другим НП типа по-за, из-под, так и с МП: «немотивированный +
немотивированный» vs. «немотивированный + мотивированный».
Это зона пересечения НП и МП.
2.2.2.1. Структурно и семантически сложные немотивированные предлоги (1.1.1..2.1.) Как показывает материал, эта группа
предлогов, куда входят все так называемые «парные предлогисращения», в языке гораздо шире представленной в РГ-80. И здесь
важны три момента.Filologia_5-12.indd 50
Filologia_5-12.indd 50
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
циональный. Ср. сербские и хорватские изнад, испод, iznad, ispod
слитно, то же в польском языке: zza, znad, spod; ср. ниже раздельное
написание со вне в тексте 1900 года и современный пример: проблемы между провайдеров, либо доступ со вне города. (Инт.) Поэтому
сюда рационально включить такие предлоги, как вовне чего (куда?),
извне чего (откуда?).
2. Такого типа структуры с разными значениями есть во всех
славянских (см. [Гочев, 2007, Lachur, 2007 и др.] и других индоевропейских языках.
3. Предлоги, помеченные в РГ-80 как (обл.) и (устар.), работают
и сейчас: По-над Волгой. Это малюсенькая часть наших красот
на набережной реки Волги (Инт.); Выглянувшее солнце осветило
приречные луга по-над Клязьмой (Инт.). Судя по названиям рек, это
могут быть и Саратовская, и Нижегородская, и Московская области,
текст — литературный. И, значит, предлог можно считать общерусским. Ниже мы приводим по несколько примеров таких ПЕ, чтобы
показать их узуальность (и сохраняем авторское написание).
2.2.2.1.1. Структура «немотивированный + немотивирован
ный»:
вовне кого-чего — Его (Януса. — Авт.) двуликость объясняли тем,
что двери ведут и внутрь, и вовне дома … Пушки эти направлены не
вовне города, а внутрь его, чтобы в случае чего быстро и эффективно
подавить восстание барселонцев … Избыток энергии агрессии периодически «сбрасывается» вовне системы (Интернет);
извне чего — Подавляющая часть космических лучей приходит
извне Солнечной системы, а возможно, и извне нашей Галактики.
Если необходимо подключаться к сети извне дома, поместите беспроводной маршрутизатор около окна. А вот первый вариант <…>
возможен только при поддержке извне страны. Как и для многих
других, возможно употребление этих предлогов с 0-формой анафоры:
В результате уже в самом организме шла химическая реакция по
образованию универсальных антител с дополнительно вводимыми
извне «довесками» = извне организма (Интернет).
Еще раз подчеркнем, что в отсутствие антецедента употребление
таких единиц, равно как и якобы наречий типа мимо, наперерез, вопреки и мн. др. без существительного или местоимения невозможно
[Всеволодова, 2010; 2011];
из-меж кого-чего — Из меж двух зеркал (Зоя Эзрохи); Часовщик
Папа Карло сдирает стамескою стружку. С из меж ребер торчащих
заостренных шершавых колов. Из меж спиц колеса торчит что- то
похожее на спину. Сборная же России<…>сейчас на предпоследнем
месте из-меж всех команд-четвертьфиналистов. Я запланировал
выход тяжелой части моей армии из-меж двух холмов. Еле успеваю Filologia_5-12.indd 51
Filologia_5-12.indd 51
27.11.2012 16:08:53
27.11.2012 16:08:53
вами спрячусь, и когда он скажет свою речь, я выйду из меж вас.
… Изберите из меж себя соответствующего священнослужителя
(Интернет);
из-между кого-чего — … удалить сухожилия (иначе потом умучаетесь выковыривать их из-между зубов). Я наконец-то помыла
окна, вытащила из между рам по полкило паутины. Кровь из между
пальцев начинает капать медленнее (Интернет);
из-между кем-чем — Вылезала [крыса. — Авт.] два раза вчера из
между стенкой и столом, осматривалась и уходила в дыру между
плинтусами. Вынь картонку из между решеткой и радиатором.
У меня нет никаких религиозных предпочтений, но если выбирать из
между почитателями святого полумесяца и православными, отмечающими Рождество на две недели позже нас, то альтернатива
ясна … нельзя выбрать подклассом любой класс из между этими
расами (Интернет);
из-промеж кого-чего — Биссектриса торчит из промеж катетов. … А из промеж лучей пускать к Дракону швермеры. Растет
из — промеж половиц зелень тонюсенькая. <…> у одного пульку
доставали из промеж скальпа и черепа... под кожу-то она вошла,
а под череп повезло — не вошла (Интернет);
из-промежду кого-чего — Как выгребать мусор <…> из промежду камней. Когда летал, ручка метлы из промежду ног торчала? И тем, что у тебя из промежду ног торчало, ты динозавра
гонял? Вид из промежду бочек. Из промежду пяти сыновей ИванаКазимира наймладший Рох Пилсудзкий, стольник Волковысский<…>
оставил после себя сына Казимира-Людвига Еще не успев вычистить
колбасу из промежду зубов узнаю, что мне выпало лезть в первой
группе (Интернет);
из-промежду кем-чем — Вынь шнурок из промежду ногами!
Вычерпать землю из промежду ею и газоном было нереально (Интернет);
из-над чего –… сообщение про небо меня, к сожалению, не достигло до отъезда, может из-под Питера наковырять? Из-над
Питера, скорее — Тоже пойдет. Короткий разгон, крутой взлёт
и уже оттуда, “из-над облаков”: небо уходит из-над головы. Это
не я сказал, уберите мой ник из-над цитаты. С роскошных улиц
и проспектов, Из над дворов, из под витрин, Под взгляд роящихся
инсектов, Фотографических картин (Интернет);
из-над чем — Поэтому из «над океаном» звонить дороже, чем
из «над сушей» (Инт.) Отметим что авторские кавычки здесь посвоему симптоматичны;
из-перед кого- чего — Рыжики из перед фар Х3 удаляются?! …
Шпроты булькали промеж собой, из перед воды их особенно слышно Filologia_5-12.indd 52
Filologia_5-12.indd 52
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
сто, где рыба может переплыть<…> из перед дамбы за дамбу. Вот
некоторое количество фотографий из перед и во время прогулки.
Артисты <…> начинают <…> один из перед одного привлекать к
себе внимание ребенка. Репортаж из-перед монитора непонятно
звучит. Как скоро чудище убегает из-перед замка и приступает к
уничтожению мещан, на охрану обитателей возникает шериф Сэм
Атлас … у кого-то есть из берлинки фотографии из перед 1993 года?
В 1920 году Польша хотела восстановления своей территории из
перед разделов 1772–1795. См. текст XVIII в.: А сам царь обедал
на своем столе тут же в роще и подачи им из перед себя подавал
(Интернет);
из-перед кем-чем — Ты, видимо, из каменного века, брат? Я из
перед каменным (Инт.);
по-за кому-чему — По-за краю, по-за морю, Сиз голубь летает
(Инт.);
по-за кем-чем — Пурга, снег, густо веявший, временами хлещущий, сугробы наметавший вдоль оград и по-за хатами, да еще
пугающе обрывистый Буг помогли нашим частям затормозить
противника, затем и остановить. [Виктор Астафьев. НКРЯ. 2001];
По-за садом, садом дорожка лежала, А по той дорожке коляска
бежала (Инт.).
2.2.2.1.2. Структура «немотивированный + мотивирован
ный»:
из-среди кого-чего. Подойти близко к Иисусу было невозможно;
и вот, они из среди народа сказали <…> Ему: «Учитель! запрети
16 В морфосинтаксическую категоризацию конкретная семантика ПЕ не входит. Тем не менее, мы не могли не обратить внимание на случаи, когда предлог из
-перед чего системно выступает синонимом нормативного предлога из-под чего.
Приводим примеры. Пополняя фруктовый рацион, дятловые попугаи вылавливают
из-перед кожуры термитов. С многозначительными паузами и покашливаниями,
бурными нарастаниями темпа, сверканием ока из-перед белоснежных бровей — и
ни малейшего мата. Попадаются экземпляры по кг., но совсем немало рыбы уходит
из-перед коряг. Четырем удалось выбраться из-перед снежной массы самостоятельно, один погиб. Домысел о Б. разрешено разглядывать как изображение борьбы
традиционализма супротив выхода персоны из-перед власти старых сообществ.
Совсем быстро ситуация, значит, из перед контроля властей вышла. Полностью
вылезти из перед контроля USA ICANN обязана в 2011 году. В помещении пожарные
отыскали порожнюю канистру из-перед топлива. Однако наиболее увлекательное
наступает, как скоро среди бора из-перед конвоя убегают наиболее безжалостные
убийцы, осужденные на смертную казнь. Из- перед их (архитекторов — Авт.) же
пера вышли столица свиней и элитные силосные башни. Он получает поручение
отыскать и отправить в тюрьму журналистку Кэссиди, сбежавшую из-перед
заклада. … пренеприятного субъекта, скупающего по дешевке импортное мыло
и затем из-перед полы продающего его втридорога. Спустя некое время из-перед
пола повалил темный дым, и все начали вылетать из салона. Позже — секунд чрез
10 — раздался взрыв. Песок из перед колес (Интернет).Filologia_5-12.indd 53
Filologia_5-12.indd 53
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
У 3210 есть несколько отличий, выделяющих его из среди подобных.
Вдруг выходит Итбай с Алдаром из среди народа и становится
между мною и Муйнаком… (Интернет);
изнутри чего — Независимо оттого, что говорят эксперты,
побуждение к работе или мотивация должна исходить изнутри
каждого человека. (Инт.) … политическое консультирование, осуществляемое “изнутри” структуры аппарата политика … (Инт.)
Изнутри мозга выплыл её голос: “Потому что твоя дочка дома”.
[И. Муравьева. НКРЯ (1994)] … и выполните подкат изнутри екогурума [НКРЯ (2004)];
извнутри кого-чего: Узнай, что там внутри. Взгляд извнутри
взгляда. (Инт.); Мир действует на меня и через мои отношения к
другим людям, и даже извнутри меня самого (Инт.). И это — явление
не последнего времени, ср. текст конца 18 века: Пока Старец диктовал письмо, мало-по-малу подходили к его жилью посетители, — с
одной стороны извнутри Скита мужчины, а со вне (его. — Авт.)
женский пол.
Примечания. 1. В системе значений ФСК именной локативности есть
пропорциональная оппозиция «статальность — локатив (где?)» vs. «движение»; последнее в свою очередь, представлено оппозицией: «направление
(директив)» vs. «трасса», а директив дает оппозицию «директив- старт
(откуда?)» vs. «директив- финиш (куда?)». Для выражения этих значений
есть триада предлогов (и не только в славянских языках), включающая как
немотивированные простые, ср. в доме — в дом — из дома, так и структурно сложные: под домом — под дом — из-под дома, а также сложные
мотивированные типа внутри чего (где?) — внутрь чего (куда?) — изнутри
чего (откуда?); Предлог извнутри есть сопряжение двух самостоятельных
предлогов: немотивированного из чего (откуда?) и мотивированного внутри
чего (где?).
2. В польском предлоги типа znad czego, sprzed czego, spomiędzy
czego и под. — «чистый» директив-старт [Lachur, 1999], в сербском
же и хорватском предлоги типа изнад, испод не дифференцированы
в отношении значений локатива (где?) директива-старта (откуда?) и
директива-финиша (куда?) и это тоже опрощение: Pojas za spasavanje
je iznad vašeg sedišta; Лет изнад кукавичјег гнезда (Инт.); обући испод сакоа џемпер [испод пиджака] — надеть под пиджак джемпер;
лећи испод дрвета [испод дерева] — лечь под дерево; спавати испод
жбуна — спать под кустом; Ауто је паркиран испред зграде. Ауто
пролази испред зграде. Окачи полицу [повесь полку] изнад стола;
Полица виси изнад стола; Скини полицу изнад стола. Налицо системность подобных явлений.
2.2.2.2. Семантически опрощенные предлоги (1.1.1.2.2.) составляют достаточно обширную группу единиц, где два, реже три Filologia_5-12.indd 54
Filologia_5-12.indd 54
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
быть выражено и простым предлогом, ср.: Им понадобилось меньше
года, чтобы построить напротив моего дома церковь (А. Бокова.
Рассказы. Инт.). — Против моего дома церковь, я хожу к утрене и
плачу (М. Цветаева. Инт.).
2.2.2.2.1. Структура «немотивированный + немотивирован
ный».
вза сколько единиц — СУАЛ вза 9 месяцев увеличил производство
алюминия на 1.5% (Инт.) Продаю карту памяти mini sd на 2 ГБ. вза
90 грн. в связи с тем, что купил не тот формат (Инт.) … какой вы
платите налог на имущество физических лиц вза 2009, если живете
в Москве и квартира оценена? (Инт.)
Примечание. В архангельских говорах есть предлог вза (реку)/вза
(рекой) с локативным значением, совместивший два значения: директивфиниш и локатив;
вовне чего (где?) — Им необходимы два источника информации — о том, что происходит вовне системы, в среде, с которой
система связана своей деятельностью, и о том, что происходит
внутри нее самой = вне системы; Мы чувствуем себя вовне опасности на наших горноравнинных вершинах… = вне опасности; И даже
если где-то вовне дома эмоции зашкаливают, то дом — это тот
мир, где все приходит в норму = вне дома (Интернет);
в меж чего/чем — Может быть и world PvP разрастется
буйным цветом здесь, в меж руин Калимдора. Аленькое село в меж
горами. Аленькое село в меж горами и фото. Из-под неё чётко
вычертились рёбра и подреберья, с двумя кнопками сосков и пульсирующим сердцем, в меж третьим и четвёртым вздутием левой
доли груди (Интернет);
в над чем — В этот день <…> солнце находится в над экватором. Солнце находится в над Северным тропиком....(интернет
Энциклопедия) По этому поводу можно сказать многое, как, например, прилет тарелок в над Чернобыльской АЭС (Инт.);
в около чего/скольких (сколько) единиц — 27 октября в около
Зеленограда появился кобель. Камера спроектирована с учётом необходимости работы при низких температурах в около Плутона.
Пенсионерку затопили соседи сверху, вода лилась в около 2 часов.
Уже в около 8-ми месяцев постоянные позывы в туалет. Сегодня в
около семи часов утра на шахте Коксовая (г. Прокопьевск) произошел внезапный выброс мелких фракций угля и газа. Вы просто <…>
перечисляете в около пять-восемь рублей (Интернет);
вопреки кого-чего / кому-чему — Вопреки закона природы. И мы
с тобой рискнем, Пойдя вопреки слов и мыслей братьев. Вопреки
прогнозов погода улучшилась.GPS в России: рост вопреки арестам Filologia_5-12.indd 55
Filologia_5-12.indd 55
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
Вопреки законам физики. (Интернет);
в по чему — Голодный поход в по Каппадокии с Димой Шарко
(Инт.);
в под чем — Су-27 разбился в под Хабаровском из-за ошибки
пилота. Земля в под Москвой дешевеет в разы, что делать? (Инт.)
Восемь крупнейших городов земли в под угрозой мегакатастроф. При
работе “дворников” громкое “клацание” в под приборной панелью!
Острые колюшие боли в под левой грудью. Acer 5920G-6a3g25mi зависает в под нагрузкой. Схожая функция приписана метро в фильме
“Прорва”, где в под землей разворачиваются три эпизода. Да — как
в под периной у Морозко! (Интернет);
извне чего — Дом из бруса — это презентабельно, как изнутри,
так и извне дома = внутри и вне дома; Электроэнергия, закупаемая
извне области обходится намного дороже = вне области; … а также
иметь “сплошное радиолокационное поле как извне Москвы, так и
на высотных зданиях” = вне Москвы. Уличные светильники создадут
прекрасное оформление извне здания или во внутреннем дворике =
вне здания (Интернет). Как видим, некоторые сложные предлоги
работают в обоих множествах.
Примечания. 1. Ср. реплику в Интернете: «В современной устной и письменной речи наблюдается “усиление” предлога вне и употребление его в форме вовне. Неправильно, например, вовне города
(надо: вне города), вовне опасности (надо: вне опасности) и т. п.»;
2. Ср. болгарский предлог: извън себе си — вне себя; извън къщи — вне
дома, где структурно сложный семантически опрощенный предлог является
нормативным;
из-за кого-чего (в причинных значениях) — Все приезжают сюда
из-за денег. Из-за кражи работы Ван Гога задержан египетский чиновник. Из-за работы не успеваю в тренажерный зал (Интернет);
из-между кем-чем — 22 апреля 2010 Tallink запускает судно из
между Хельсинки и немецким Ростоком. (Инт.) = между Хельсинки
и Ростоком;
из-над чего –У блондинки из-над джинсов видно трусики (Инт.)
= над джинсами;
из-над чем — Нано-косметика из над собой. Области применения поликарбоната: Строительство и реконструкция спортивных
сооружений: навесы из над трибунами, защитное остекление из
поликарбоната. Незадолго до этого раздался громкий хлопок, и из
над головами прохожих просвистели четыре канализационных люка
(Интернет);
из-перед кого-чего — Он недавно из перед туалета, за которым
просидел целый день, завивая волосы, притирая лицо … (Н.И. НовиFilologia_5-12.indd 56
Filologia_5-12.indd 56
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
посылал иные блюда “из-перед себя”, т.е. со своего стола присутствовавшим гостям. Она никак не готова принять отпрыска автономным зрелым человеком, отпустить его из-перед собственной
нередко лишней опеки (Интернет);
из-перед кем-чем — Если из перед литургией, тогда только
“Всесвятая Троице”. Подержанный авто из перед продажей США в
отличном состоянии. Бронебойщик Илья Каплунов подбил 8 танков,
девятый горел из перед дважды раненным, истекающим кровью бойцом. Эта задача стояла из перед 250-й эскадрильей (Интернет);
на под кого-что — Что положить на под елку заядлому автомобилисту? Шкаф-купе на под заказ. Почистили место на под файлы
Что вешать на сайт на под новый год. Хвоя отличается кислой
реакцией и поэтому может быть использована на под розанные и
другие растения, предпочитающие кислую почву (Интернет);
на под кем-чем — На рок концерте, проходившем на под открытым небом на Иванову ночь в Таллине, куча пьяных металлюг
начали радостно фоткаться. … программный механизм < …>, представляющий собой ядро настольного приложения на под управлением
Windows, Целлюлоза. Цены в Азии на под угрозой снижения — Отраслевые новости. … опухоль на под левой грудью (пример из [Гочев,
2007]) (Интернет);
впротив кого-чего — Впротив воды не выплывешь. = против
воды; Сотрудник Госдепартамента Дэвид Роудармел и представители правозащитной организации «Правовой дозор» подали судебный
иск впротив нового госсекретаря США Хиллари Клинтон. (Китай
впротив планов США по поставкам оружия Тайваню (Интернет);
наперекор кого-чего/ кому-чему — Наперекор судьбы и сплетней городских … Наперекор, быть может, вас самих, Томящих
жизнь мою жестоко и безбожно (Денис Давыдов) Власти могли
не допустить суда присяжных — но не пошли наперекор закона.
Однажды, наперекор правил, его свозил туда жалостливый клиент.
Мы действовали наперекор закону, — мрачно возразил Саймон.
Нашелся один, кто пошел наперекор правилам. И всё же мы попытались прорваться стихиям всем наперекор к Домику Музею
Горького (Интернет);
напротив кого-чего — У меня тоже зеркало напротив входной
двери = против двери; У нее входная дверь напротив чёрного хода.
Ср. невозможность структурно сложного варианта для случая Введение вакцин против гепатита (Интернет);
насупротив кого-чего — Изобретатель термина Web 2.0 и
создатель Википедии начали войну насупротив интернет-хамов.
Ну ты и затемнил! Они ж обе друг насупротив друга. Черепаха
насупротив Зайца. Отметим: в южнославянских языках именно эта Filologia_5-12.indd 57
Filologia_5-12.indd 57
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
технократији (Интернет);
сперед кого-чего/кем-чем: Что может противно дребезжать
сперед машины ? Чёрный мрак наполз на окна и остановился сперед
светом свечи. Все это в звездную ночь на крепостной стене, сперед
смертельным боем... (Интернет);
спротив кого-чего — Спротивъ дома садъ цвететъ, въ томъ
саду дорожка; На нее бы все смотрел въ зале изъ окошка (1899. Инт.).
Посадили молодца Спротив вдовоньки на скамеечку (Инт.). Мой дом
аккурат спротив остановки (Устн.) и др.;
супротив кого-чего — Ты, Каштанка, супротив человека — всё
равно, что плотник против столяра. (Чехов.) Существует ли разница между сайтами и блогами, если поставить их супротив друг
друга? Он супротив меня наискосок живет (Интернет).
Возможно, что раньше предлог напротив выражал директивфиниш (куда? — на место против кого-чего), спротив — директивстарт (откуда? — с места против кого-чего);
промеж кого-чего/кем-чем — Угодило зернышко промеж двух
жерновов (А. Солженицын) = меж жерновов; Кулаком промеж глаз.
Так повелось промеж людьми, Что мы сторонимся любви (В. Качан,
Л. Филатов). Первый вице-премьер Беларуси Владимир Семашко
удовлетворен увеличением товарооборота промеж Украиной и
Беларусью (Интернет);
измежду кем-чем — Господа, а есть ли в природе онлайн сервис,
<…>с помощью которого можно синхронизировать контакты, задачи, встречи из между аутлуком на ПК и органайзером на КПК?
(Инт.) = контакты между аутлуком и органайзером;
промежду кого-чего/кем-чем — Промежду государств дружбы
не бывает = меж/между государств; Peanut Labs проведет опросы промежду пользователей... Взаимоотношения промежду участниками.
Арки из гипсокартона в кругу комнат (например, промежду гостиной
и столовой) помогут визуально понизить пространство (Интернет);
по-за кого-что — Укрыться по-за скирду (Инт.) = за скирду/
за скирдой; Ну, тут батальонный по-за-сцену продрался, Алешку
в свекольную щеку чмокнул, руками развел [Саша Черный. НКРЯ.
1932] = за сцену; Выстудило, высвистело, сникло слово. Засветло
ушел... По-за воды тёмные, по-за горы не́мые. Милый... Что нашёл?
(Левина М.Л. Инт.) Ср. также: ММК отчитался по за 1 квартал
2007 года по РСБУ (Инт.);
по-за кому-чему — Павел запряг первый свою кобылу, на дорогу
выехал, срядились и другие по-за нему [Василий Белов. НКРЯ. 1967] =
за ним. В народе про сегодняшний день (17 ноября. — Авт.) говорили:
В этот день по-за порогу крутит, мутит, беспутит. И ни огня, ни
уголья из дома не дают (Инт.) = за порогом;Filologia_5-12.indd 58
Filologia_5-12.indd 58
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
церковь сельскую по-за селом [С.А. Клычков. НКРЯ. 1926)] = за селом;
Даже промышлявшие заговорами и гаданьями как услышали, что
речь идет о том самом кудеснике, — тут же все позатаились по-за
печью, ровно мышки в норках [Е. Лукин. НКРЯ. 1997]= за печью. Ср.
также: Надзор по за исполнением законов о несовершеннолетних:
итоги работы за 2007 год (Инт.);
помимо кого-чего — Помимо своей работы, я теперь тружусь
еще и в Радиокомитете. Многие из бойцов, помимо своей винтовки,
были вооружены трофейными автоматами. Помимо увлажнения,
происходит задержание частичек пыли и грязи (Интернет);
поперёд/попере́дь кого-чего — Поперёд батьки в пекло. Да
никто поперёд него не лезет, и, в общем-то, некуда. Поперёд депутатов в ТОС. Ты не беги попере́
́дь паровоза. А ты что попере́дь
батька в пекло полез? (Интернет).
Судя по приведенному выше примеру Я плыл поперёк, не по
вдоль реки. (Инт.) сюда же относился и предлог поперёк, если мы
еще не переводим его в простые:
поперёк чего — Поставить телегу поперёк улицы. Поперёк дороги встал. При пилении заготовок поперек волокон могут случиться
и некоторые погрешности в работе (Интернет);
через за кого-что/кем-чем — С помощью трубки он просто
заходит на сайт и потом оплачивает услуги вместе с обычным
счетом через за телефон. Ну, нету у меня оплаченной квитанции
о квартплате — я плачу через за неё через интернет-банк. Юридическое сопровождение через за мой счет. Цена 5.8 млн руб.
Стоимость госпошлины составляет 1000 рублей и оплачивается
через за каждого иностранного рабочего, либо нашей компанией
по Вашему поручению. Через за пластиковую карту вашего банка
с начала года прошло 3 мил. примерно. Зарплату платят черную,
через за январь — 25 апреля. Игры для PS3 можно заказывать через
за 20–30 баксов вместо 100. Ну что, следующий через за Колодиным будет? Я частный кредитор, Я даю малые и большие кредиты
шкалы с 5% если кто заинтересован в получении кредита от меня,
просьба связаться со мной через за дополнительной информацией
(Интернет).
Список предлогов этого разряда пополняется по мере создания
полного реестра ПЕ.
2.2.2.2.2. Структура «немотивированный + мотивирован
ный».
изнутри чего — Устанавливать его будем изнутри каркасов
(Инт.) = внутри каркасов; Однако выращивание нового подразделения
изнутри компании — куда более управляемый способ раз-вития
[НКРЯ (2004]; Но даже на такие не слишком значимые изменения Filologia_5-12.indd 59
Filologia_5-12.indd 59
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
Запор делается изнутри кузова [НКРЯ (2003)];
из среди кого-чего — Самый богатый из учёных и самый учёный из среди богачей — Генри Кавендиш. Спицын. Одна из среди
фамилий связанных с сельским хозяйством. Кардинал. м. высший
сан католического духовенства, кроме папы, которого избирают
из среди себя кардиналы. Нужно искать из среди модного что-то
индивидуально идеальное. Игроки обрекают одного из среди себя, по
жребию, гореть — в должность тяжкую (Интернет).
Список предлогов этого разряда тоже пополняется по мере соз
дания полного реестра ПЕ.
2.3. Монолексемные гетерогенные предлоги (1.1.2.2.) есть
противочлен гомогенных и периферия центрового фрагмента системы. Эта группа представлена тремя единицами: 1) не до кого-чего
в отрицательно-модальных (внутрисинтаксическая модальность)
структурно-семантических модификациях синтаксического поля
по [Золотова 1983], или синтаксической парадигмы предложения;
2) до кого-чего ли в отрицательно-вопросительных модификациях с
коннотацией внутрисинтаксической модальности; и 3) не без когочего с коннотацией ‘есть и это’. Ни в словарях, ни в грамматиках
они как самостоятельные целостные единицы не даются. Вместе с
тем их целостность проявляется, в частности, в том, что, например,
отрицательная частица не, или вопросительная ли, которые в других
случаях, выступая при предлоге, не меняют структуры предложения,
ср.: был с братом — был не с бра-том, а с другом; подошел к окну —
к окну ли подошел?, приехал не до Ивана, а после него; — в данном
случае требуют изменения структуры предложения: имя субъекта
стоит в N3. Предлог не без синонимичен предлогу с кем-чем. См.
примеры:
не до кого-чего — Мне сейчас не до Шумахера [НКРЯ, 2002];
Ему было не до конфет, не до Ирины [НКРЯ, 2002]. В такие моменты, извините, уже не до техники [НКРЯ, 2002];
до кого-чего ли — Да как знаю я теперича, что недели две никакой грозы надо мной не будет, кандалов этих на ногах нет, так до
жены ли мне? [А.Н. Островский. НКРЯ, 1860]. Это греческое слово
означает что-то вроде “не грусти”. До грусти ли, когда такой
голод! [В. Аксенов. НКРЯ, 1976]; В мире ведутся войны, идет борьба с терроризмом, передел собственности и борьба за рынки — до
шахмат ли сейчас крупным корпорациям, которые раньше зачастую
выступали в качестве спонсоров? [НКРЯ, 2004];
не без кого-чего — Вроде уже подросток, но пока еще вполне
покладистая, хотя не без проблем [НКРЯ, 2004]; Самый ранний проект подготовлен в 1999 году не без участия депутата от фракции
КПРФ Василия Шандыбина [НКРЯ, 2003]; Ходорковский — лучший Filologia_5-12.indd 60
Filologia_5-12.indd 60
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
Исследователи не без оснований считают, что представления М.
Чиксентмихайи об опыте потока могут рассматриваться в качестве конкретной разновидности внутренней мотивации [НКРЯ,
2003].
Далее — фрагмент системы полилексемных (составных) пред
логов.
2.4. Немотивированные полилексемные предлоги (1.1.2.),
как показано выше, на первом уровне образуют оппозицию на
основании расположения самих предлогов — контактного, когда
сочетаются две единицы, управляющие одним припредложным словом, или дистактного, когда сочетанием двух предлогов с разными
припредложными словоформами образуется целостная структура.
Соответственно налицо оппозиция (1.1.2.1.) «контактные составные
предлоги» vs.(1.1.2..2.) «дистактные составные предлоги». Контактные составные предлоги дают в свою очередь оппозицию на основе
степени самостоятельности второй единицы. В одном случае налицо
структура, когда предлог в постпозиции выполняет чисто служебную
роль: он не прибавляет никаких смыслов к базовой единице. Более
того, как показывает материал, в этой функции возможны разные
НМ, которые оказываются в этом случае синонимичными. Такие
служебные предлоги мы назвали экспликаторами. Очевидно, экспликаторы дублируют формальную зависимость припредложной формы,
управляя ею. В другом случае — это два (иногда три) синонима при
одной припредложной словоформе, каждый из которых может употребляться в том же значении и самостоятельно. Налицо оппозиция
(1.1.2.1.1..) «предлоги с экспликаторами» vs. (1.1.2.1..2.) «синонимические редупликаты» (термин А.А. Поликарпова) (схема 5).
Схема 5. Фрагмент 4 дендраграммы. Немотивированные полилексемные
предлоги
2.3.1. Составные контактные предлоги.
2.3.1.1. Составные контактные предлоги с экспликаторами
(1.1.2.1.1.1.). В нашем распоряжении пока две базовые единицы
с экспликаторами. Это предлоги вопреки и наперекор, которые Filologia_5-12.indd 61
Filologia_5-12.indd 61
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
(см. выше), но и с экспликаторами:
вопреки к кому-чему — …вопреки к Меладзе. Символ роскоши,
король всех драгоценных камней и глава семейства корундов, бриллиант, вопреки к расхожему утверждению, лучший друг не только...
Изобретательный ум живущего человека, вопреки к инстинктивному стремлению к долгой жизни, создает такие сложные ситуации,
когда смерть становится желанной. И пусть я допущу некоторую
богословскую натяжку, — но я скажу (вопреки к Льюису): Любовь —
есть Бог... (Интернет);
вопреки с кем-чем — Израильтяне будут воевать с ПА вопреки
с требованиями ООН. Такая позиция Министерства финансов идет
вопреки с задекларированными Президентом Украины лозунгами
об... . «Ява». Но вопреки с расхожим мнением, очень удачная сборка
(Интернет);
наперекор к кому-чему — Наталия самая красивая актриса
в сериале “Наперекор к судьбе” Они идут наперекор к преграде.
Не покладая рук, она шла наперекор к своему самому давнему, заветному желанию, к своему последнему бою. Почему вдруг такая
сердобольность к абхазцам, осетинам, наперекор к ненависти к
тем же чеченцам (Интернет);
наперекор с кем-чем — И наперекор с судьбой. Шёл всегда своей
дорогой. Как юристу мне искренне непонятно — у человека всего одна
жизнь — зачем идти наперекор с законом? Думаю, что закрытие
тем идет наперекор с правилами форума. (Интернет).
2.3.1.2. Синонимические редупликаты (1.1.2.1.2.) отличаются
от единиц с экспликаторами тем, что их формируют синонимы, каждый из которых может быть употреблен самостоятельно: работать
для ради детей = работать для детей/ ради детей; и, следовательно, никаких новых смыслов ни один из предлогов тоже не вносит.
Вопрос «Зачем?». Судя по всему, это некоторая характеристика русского языка (а возможно, и других славянских языков): максимальная экспликация и даже удвоение смыслов, что, кстати, делает наш
язык нетерминологичным, почему мы легко заимствуем короткие и
не имеющие для нас внутренней формы термины из других языков.
Ср. наше первоначальное электронно-вычислительная машина и
английское компьютер. Именно этот фактор проявляется в удвоениях типа: самый лучший (хороший (cid:3) лучше (cid:3) лучший = самый
хороший), имеет место быть (иметь место и быть), нежели чем и
мн. др. Это системно и для более ранних веков, см. также примеры
в [Всеволодова, 2010].
Как и сложные предлоги, редупликаты образуют две группы в
контаминации с НП и МП. В обеих группах отмечены варианты порядка предлогов. Здесь, как и в структурах с конкретизаторами типа Filologia_5-12.indd 62
Filologia_5-12.indd 62
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
стран/ десяти странах (побывать) [Всеволодова, 2010], определять
падеж припредложного слова могут оба предлога.
2.3.1.2.1. Структура «немотивированный + немотивирован
ный»:
для ради кого-чего — Хехе, фотка делалась для ради Андрея
(Инт.); Согласен, но все равно для ради спокойствия хотелось бы
колонной проехать (Инт.);
ради для кого-чего — Marriott реорганизует вестибюли ради
для бизнес-путешественников. Любопытства ради для. …наживы
ради для... Пейнтбол не для ради денег, а удовольствия ради для.
Государыня, не вели казнить, вели слово молвить. Не корысти ради
для погоны примерять стали, а строения по ранжиру для (Акад.
Панов А.Ф.). Пока не изменим намерение на использование желаний.
С ради для себя, на ради для других (Интернет);
за ради кого-чего — Немцы кастрировали Google Chrome за ради
безопасности юзеров (Инт.); Всё за ради улыбки (Инт.);
ради за кого-что/чего — Александр! Не стоит умирать, лучше
жить ради за кого-то … Надо было видеть лица людей, пожертвовавших своим отдыхом ради за сохранение града святой Екатерины.
Они просто лучились светом любви и радости. И я всегда думал о
людях, которые умирают ради за свой народ. Они ради за призрачную собственность над тремя блестящими камушками заплатили
тысячами и тысячами эльфийских жизней. Тюменец, зарубивший
трех человек ради за мобильников... Вот ради за этой минуты,
подобных мы ищем себе … . И он решает взять из приюта трех
девочек, но не ради собственного семейного счастья, а ради за получения уменьшителя (Интернет);
за через что — В семнадцатом году <…> попутным ветром
улетел <…> за через границу. (Закон) запрещал азартные игры, в
которых ставки делаются по телефону за через границы штатов.
И полилась информация, за через колебательный контур, да по
межблочному шнуру, да на ленту магнитофонную — чисто-чисто.
Данные для перевода денег за через Сбербанк РФ:... (Интернет);
за через какое время — При тяжелой форме эндометриоза за
через 3–5 месяцев эффективность лечения снижалась, что служило
показанием к повторному применению зостерина. Вы всерьез считаете, что за через четыре года, прошедшие от встречи на Эльбе, СССР
стал слабее, чем был в 1945 году? Компенсация сахарного диабета достигнута за через 4 недели (Интернет). Судя по материалу, редупликат
за через какое время употребителен в медицинском дискурсе;
через за что — У нас, я писала об этом, дача с Татьяной «через
за забор» … (Инт.). Когда он летел внутренним рейсом, то пролетал
через за границу (Инт.);Filologia_5-12.indd 63
Filologia_5-12.indd 63
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
должна быть стена из газобетона при средней плотности 600, 700,
800 кг/м3, чтобы через за 24 ч проходило не более 150 г пара. Но если
ссылка не будет установлена через за 7 дней, то мы удалим Вашу
ссылку. Думаю, что муравейник через за четыре дня уже столько
наловился маток поликтен, что они ему уже больше не нужны.
Оплата только через за каждые 25 стр. (Интернет).
Примечание. Собственно редупликаты через за дают словопорядковые варианты в двух значениях: пространственном (трасса) и в сочетании
с квантитативом. Опрощенные реализации через за, как видно из данных
выше в соответствующем разделе примеров, гораздо более многозначны.
Ни в словарях, ни в грамматиках не отмечены;
возле у кого-чего — Крушение потерпел еще один танкер, теперь — возле у Вентспилса. Место, к сожалению, не возле у окна,
а в центре комнаты (Интернет);
у возле кого-чего — Река Пахра у возле усадьбы Ивановское..
Сауны и бани у возле метро Третьяковская и Тульская (Интернет);
перед около какого времени / скольких единиц — Вернулась домой перед около 24 декабря 1990, но точно не помню. Колодки — это
уже от типа вождения зависит, и в среднем они выхаживают по
20–30 тыс., а стоят перед около 150 баксов (Интернет);
около перед чем — По Ленинградскому шоссе в область, за
Химками около перед мостом уходишь направо. Она вступила в
Красный Крест в качестве медсестры и умерла от скарлатины
в военной больнице около перед Рождеством 1917. Он устроился
около перед крышей (Интернет).
2.3.1.2.2. Структура «немотивированный+ мотивированный»:
по вдоль чего/чему — Урал. По-вдоль Уральских гор. Наши
соседи по вдоль границы. Я плыл поперёк, не по вдоль реки. Ряды
крестов по вдоль дороги… Экскурсионные туры по вдоль западной
Украине — на выходные... Судак берем, разрезаем по вдоль хребту.
По вдоль узкой аллее, протрусила благородная арабская бурая кобылка. Хожу двуликой тенью. По вдоль расколотой земле … Оригинальная аранжировка народной вечёрочной песни. Текст: Ходили
две девушки по вдоль хороводу, искали молодца парня по народу. Для
этого по вдоль северным окраинам сетки нужно стаскивать слой
клея. Прохожу мимо бани по вдоль берегу (Интернет) … по вдоль
стен сундуки резные (Б. Акунин). Отмечено и слитное написание:
Повдоль стен бассейна тянулись скамьи. Ладонь развернута повдоль
тела. Повдоль дорожки растет брусника. А повдоль моей тропы
Вьется тропка волчьей стаи. Ср. наречное употребление: Поперек
и повдоль исходив траекторию лжи, Не сошлись по причине характеров. Баста (Интернет).Filologia_5-12.indd 64
Filologia_5-12.indd 64
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
нас тоже пока нет.
2.3.2. Составные дистактные предлоги (1.1.2.1.2.2.) являют
собой смысловое и структурное единство, хотя в некоторых словарях
формирующие их единицы представляют как независимые, например,
структуру типа из дома в дом (ходить), от дома к дому (идти) дают
как состоящую из независимых друг от друга компонентов [ССЗ].
В грамматиках этот разряд тоже не представлен. Вместе с тем здесь
можно сделать несколько замечаний.
1. Данные структуры подтверждают сформировавшееся в рамках
нашей модели Языка и упомянутое выше положение об ИГ. Выделены именные локативные группы — ИЛГ, именные темпоральные
группы — ИТГ, именные причинные группы — ИПГ [Всеволодова,
1975; Всеволодова, Владимирский, 2009; Всеволодова, 1983; Всеволодова, Ященко, 2008; Всеволодова, 2000]. ИГ — это лингвистическая
универсалия. К ИГ относятся и составные дистактные предлоги,
которые именно так, как лексико-грамматическую целостность, мы
представляем их в учебных пособиях.
2. Здесь можно выделить, по крайней мере, два подкласса.
1) Первый подкласс формируется, главным образом, ИЛГ и ИТГ
типа (утонуть) в миле от берега, (располагаться) в пяти километрах к
югу/на юг от кургана; (прийти) за час до урока, (уехать) через год после свадьбы. В обоих случаях первый компонент выполняет функции
конкретизатора-скаляра: в миле, в пяти километрах; за час, через год,
или вектора: к югу/на юг. В ИЛГ первый компонент часто облигаторен
и семантически, и структурно, ср. невозможность его элиминации:
*авария случилась от берега, *располагаться от кургана; но: Птицы
парили в трех метрах надо мной (Инт.). Шхуна плыла в миле перед
нами (Инт.). В ИТГ он может быть изъят: прийти до урока, уехать
после свадьбы. Возможны и сложные единицы: У нас с мужем был
незащищенный секс вза 2 дня до овуляции, в тот день он выпил
2 бутылки пива. За через несколько дней после выступления узнал,
что они приезжали. Голосование на выборах должно быть проведено
не позднее чем за через 100 и не ранее чем через 80 дней со дня принятия решения о дате выборов. Брак расторгнут менее, чем через
за 10 месяцев до рождения ребенка (Второй ответ пришел через за
10 дней после первого (Интернет).
2) Второй подкласс — с общим значением разделительности —
формируется разными предложно-падежными словоформами одной
лексемы: из года в год/из месяца в месяц/из недели в неделю (приезжать), из урока в урок (повторять), из концерта в концерт (исполнять); от года к году (расти), с минуты на минуту /с недели на
неделю (произойдет что-л.); от дерева к дереву (ползти), из города в
город (ездить), со ступеньки на ступеньку (перепрыгивать), с ноги
5 ВМУ, филология, № 5Filologia_5-12.indd 65
Filologia_5-12.indd 65
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
значающих системно связанные между собой денотаты: (передаваться) от отца к сыну, ср.: из поколение в поколение, (переступать) с
пятки на носок, (переворачиваться) со спины на живот (и обратно),
(ходить) из комнаты в кухню (и обратно), (перекладывать) из кармана в сумку и обратно. Иногда такие ПЕ синонимичны простым предлогам с двумя словоформами: из года в год = год за годом. Составные
предлоги типа изо дня в день тоже свободные образования.
3) Как и сложные, и контактные, дистактные предлоги могут
включать в качестве второго компонента МП или коррелят: в ста
километрах южнее Москвы.
Такова структура базовой части данного фрагмента нашей
системы морфосинтаксических типов ПЕ. Представим на примере
одного разряда его следующий уровень.
2.5. На следующем уровне каждая группа ПЕ характеризуется по
своему потенциалу: не впускать/ впускать в свою структуру семантически значимые, но структурно факультативные компоненты —
конкретизаторы (см. [Всеволодова, 2010]), ср., например, Дом стоит
у моря — Дом стоит у самого моря/близко у моря: Он подошел к
дому — Он подошел к самому дому — Он подошел совсем близко к
дому. Способность впускать конкретизатор, возможно, индивидуальная характеристика предлога и, может быть, только в одном или
некоторых значениях, — конкретных сведений у нас для всех НП пока
нет: этот аспект объектом внимания грамматики не был, ср.: В доме/
Во всём доме сто человек/только один человек, при неотмеченности:
*Я сейчас во всём доме, а не в саду, — где для конкретизатора-скаляра
весь нет позиции, ср.: Я в (само́м) доме, а не в саду. Это разные значения в системе именной локативности и соответственно в доме-1
и в доме-2 суть разные ИЛГ [Всеволодова, Владимирский, 2009]).
Материал показал, что тип конкретизатора может определяться характером припредложного компонента (ППК). (схема 6).
2.5.1. Первичные простые предлоги, формирующие однословную
ИГ (1.1.1.1.), могут формировать ее как без каких-либо дополнительных компонентов (1.1.1.1.1.), так и с конкретизатором — лексемой,
уточняющей ситуацию, выражаемую ИГ (1.1.1.1.2.).
Здесь два типа конкретизаторов: (1.1.1.1.2..1) « не маркированные
относительно типа припредложного компонента» vs. (1.1.1.1.2..2)
« конкретизаторы к квантитативу». Не маркированные конкретизаторы выступают и при существительном, и при квантитативе —
количественно-именной группе. Эти конкретизаторы представлены:
(1.1.1.1.2.1.1.) другими ЧР vs.предлогами; соответственно компонент
(1.1.1.1.2.1.1.) дает оппозицию (1.1.1.1.2.1.1.1) «местоимения сам,
самый, весь, все» vs. (1.1.1.1.2.1.1.2.) «наречия типа задолго, сразу,
вскоре, далеко, недалеко, близко, прямо, вплоть, примерно, приFilologia_5-12.indd 66
Filologia_5-12.indd 66
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
Немотивированныее простые предлоги с конкретизаторами
близительно, точно и др.». Согласуемые местоимения выступают
в постпозиции к предлогу17: у са́мого дома, в само́м доме, ко всем
домам, ко всем трем домам, во всём доме, для самого́ Ивана и пр.
Наречия выступают в препозиции к предлогу: задолго до отъезда,
вскоре после звонка, непосредственно перед едой, приблизительно
около этих трёх домов, точно к стене, прямо к машине, (отойти)
недалеко от дома, (подойти) близко к окну и пр. (О типах конкретизаторов: скалярах, векторах и авторизаторах и об операциональных
методах разграничения структур типа далеко от дома, близко к дому
как наречий и предлогов см. [Всеволодова, 2010, 2011]).
Конкретизаторы-предлоги выступают здесь в препозиции к базовому предлогу. Пока отмечены конкретизаторы — вторичные предлоги, более подробный разговор о которых, в частности, о слитном/
раздельном написании пойдет во второй статье. Здесь же мы приведем
примеры без особых комментариев к конкретизаторам, отметив, что
в некоторых случаях два припредложных слова выступают в разных
17 Позиции компонентов морфосинтаксической структуры ПЕ (без этого термина) рассматриваются в [Черкасова, 1967]. Но сейчас можно учесть, в частности, роль
и значение АЧ и, значит, словопорядка в русской речи. Как сказано, материал выявил
актуализационную парадигму у многих составных предлогов, и возможность для
предлогов, образующих слог, переходить в постпозицию к припредложному слову,
усиливая свое или его тематическое/рематическое ударение. Поэтому здесь и дальше,
говоря о позиции того или иного компонента в морфосинтаксической структуре ПЕ,
мы имеем в виду нейтральный словопорядок, обусловленный правилами построения
русских ИГ и словосочетаний. Filologia_5-12.indd 67
Filologia_5-12.indd 67
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
рота. Истина — посередине между двух миров. По середине меж
этих двух половинок … при попадании расположения привода посередине, меж балок. 28 это ровно посрединке между 24 и 32. Мы
живем по срединке между Белгородом и Воронежем. Это как раз
посередь между нами. Езда ровно посередь между полос. Посереди
между кухней и гостинной пустота. Она его костерила, что он не
точно посереди между каких-то отметок прибил … а посередке
между ними — лапочка дочка. Железным потоком на восемь сторон.
Идут посреди между мною и вами. Идёт под менделеевку веселье
россиян. Мой холм огромный посередь меж речкой и тюрьмой.
А цену придется ставит посередь меж 2-х и 4-х. То, что живет
посреди меж базарных окраин и центром. Посредь меж поцелуями
и морды бития (Интернет); ср.: А может попробовать готовить
впритык перед мужниным приходом [НКРЯ (2005)]; … спали все,
повернувшись в одну сторону и согнув ноги — колени одних впритык
под колени других [НКРЯ (1971–1975)]; … штамп ставили впритык
после последней строчки романса [НКРЯ (1943–1999)]; На второе
же (место), впритык за коммунистами, вышел политический новичок — наспех сколоченное “Единство” Сергея Шойгу[НКРЯ].
Отдельного разговора заслуживают единицы со словами вплоть,
задолго, незадолго. В словарях и грамматиках ПЕ вплоть до чего
однозначно дается как составной предлог, а единицы задолго/незадолго до чего, незадолго перед чем — как наречия, но примеры
приводятся только в сочетании с предлогом до. Вместе с тем, как показывает наш материал, все три единицы способны выступать и как
собственно предлог (приведем здесь по одному примеру, подробнее
см. во второй статье.): Авто каталось вплоть Нового года. Зал заполнился задолго начала представления. Правительство Народного
Фронта незадолго войны пришло к власти фактически по сценарию
“август-91” (Интернет), и конкретизировать другие предлоги: Он подошел вплоть к ней (Л. Толстой), КЗ может идти вплоть от самого
моста (Инт.), — где конкретизатор может быть изъят: подошел к ней,
идти от моста; и выступать как мотивированный составной предлог
с экспликатором, где вплоть является конструктивно облигаторным
компонентом и не может быть изъято: В посылку было вложено все
вплоть с косметичкой (Инт.) = включая даже косметичку.
Конкретизаторы при квантитативах (1.1.1.1.2..2), представлены
компаративами типа более чем, менее чем, предлогами порядка,
около. Вероятно, есть и другие. Такие структуры в нашей литературе
не отмечались, хотя они вполне узуальны. Компаративы (в норме с
частицей чем18, блокирующей грамматическую валентность любого
18 В нашем корпусе отмечены в этой позиции и компаративы без частицы чем:
… менее через за неделю до аукциона Роснедра решили отменить его. Есть ли веFilologia_5-12.indd 68
Filologia_5-12.indd 68
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
логу: Библиотека игр будет состоять более чем из десяти игр.
Поучаствовать не менее чем в десяти русских народных играх. —
Приехали делегации из более чем десяти городов России, Украины
и Белоруссии. Составьте список из не менее чем десяти ядовитых
растений. На то, чтобы разобраться в менее чем десяти тегах,
хватит и одной извилины (Интернет).
Предлоги порядка и около системны в постпозиции к базовому предлогу (подробнее см. в [Всеволодова, 2010]): Об этом перед
порядка тридцатью единомышленниками заявил глава “Рабочей
партии” Martin Zbela. Мы играли свой первый 'разминочный' концерт
перед порядка 65,000 зрителей. Потом захлопнули ворота перед порядка 200 человек с билетами. Группа представила себя перед около
полумиллионом зрителей.… всячески проявлять себя гостеприимной
хозяйкой перед около 12 людьми. В Воркуту отправили 83 из около
600 жителей замерзающего поселка. Я отгрохал в Омикроне Лиры
комплекс из около 100 станций. В моей голове — список из порядка
30-ти футболистов. Из порядка двухсот жалоб чеченцев на преступления российских военных, находящихся в Европейском суде,
54 поданы при помощи Правозащитного центра... Выручка ЗАО
“Скай Линк” в 2008 г. вырастет на 20% до около 360 млн долл.
Соединения трубопроводов резьбовые и фланцевые на PN (Py) до
63 МПа (до около 630 кгс/см кв.). Общие технические условия. Гораздо реже встречаются в препозиции19: Возраст (Мопса. — Авт.)
полтора года, принимал участие порядка в 10 выставках. Вопрос
как получить задержку меньше этого значения порядка в 10 раз. Но
именно Дэу в Москве можно купить порядка в 10 салонах! Вот что
интересно: везде (порядка в 10 УЦ) стоимость обучения одинакова.
Аренда частоты на 19Е стоит около в 10 раз больше, чем на 9Е.
Всего около в 10% случаев близнецовых беременностей происходила передача ВИЧ ребенку. Был около в 10 кланах, названия уже не
помню (Интернет). Следует проверить все простые предлоги на такое
включение конкретизатора.
Возможно, выше даны не все типы структур ПЕ: их число возрастает и конкретизируется в ходе обработки ПЕ, а обработка идет в
алфавитном порядке. Но есть еще одно замечание. В этот фрагмент
не включены предлоги, заимствованные из французского и латинского языков, а таких, по крайней мере, несколько. Они для нас не
роятность, что паспорт в Гвардейске будет получен не более через за три недели?
Мадонна собралась замуж. Меньше через за год после развода с режиссером Гаем
Риччи поп-дива обручилась с бразильским манекенщиком Хесусом Лусом (Интернет).
И таких употреблений достаточно много.
19 На данном этапе определить конкретную частотность употребления ПЕ
невозможно. Filologia_5-12.indd 69
Filologia_5-12.indd 69
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
не выявляют (для среднего носителя русского языка) и внутренней
словообразовательной структуры. Это: версус (а также — vs. с точкой
или без — vs) а-ля, апропо́, которые могут писаться и по-французски
a la, a propos20. Хотя, возможно, версус ведет себя и как мотивированный. Нужна проверка:
версус кто-что: кто-что; кто-что: кого-чего — Латиница версус
Кириллица. Тема “Мужская логика версус женская интуиция”
Блоги версус Новости. Команда девушек VS команды юношей. Пластиковые окна версус деревянных. Любовь версус секса (Интернет).
Как видим, эта единица образует двусубстантивную ИГ;
а ля кто-что — Плохо, что на 90% — сугубая “фанера” а-ля
“Мираж” (Кор.); Маленький мусульманин, вида “а-ля моджахед”,
злой собачонкой крутится между мной и огромной спиной сопровождающего (Кор.). Молодежи предлагаются сумки “а-ля рюкзачок”
(Кор.);
апропо кто-что/кого-чего/кому-чему — Апропо джаз — ты еще
туда ходишь? Апропо стихи — старший уже в 5 классе и еще не
одного стиха не задавали. Апропо “свой сервер” — ведь тоже недорого, в районе 500 у.е. в год можно иметь свою выделенную железку
в датацентре. Апропо остального: nomen est omen. Апропо валенок,
продает нет кто здесь такое добро? Апропо вопросов: Амазонит
тоже есть в России? Апропо Уральскому Доктору: Существуют
такие вещи, как научные экспедиции на тему “Гомеопатия и изучение
методов Сибирских Шаманов”. Апропо самим, вот ужо пошлют
меня в Эльту, а там сивуг битхони [израильская служба безопасности. — Авт.] как начнут морочить мне голову (Интернет).
Этот вопрос требует и осмысления, и обсуждения.
Представим наш фрагмент ФГК ПЕ в виде таблицы и в виде
дендраграммы (в целостности), и соотнесенность центра поля и
категории ПЕ (см. таблицу 1 и схемы 7, 8).
Заключение. 1. Таким образом, представленная здесь интерпретация ФГП русских ПЕ корректирует данные ранее [Всеволодова,
2008; 2010] представления этого ФГП, а соответственно и ФГК
русских ПЕ.
2. При анализе предлогов следует учитывать как их лексическую
соотнесенность со знаменательными ЧР, так и тип структуры, начиная
с немотивированных.
3. Разряд НП, пусть медленно, но пополняется при потере в языковом сознании внутренней структуры первично сложных предлогов
(возле, подле и даже после, около). Это объясняется полевой структурой языка. «Закрытость» и «непополняемость» любого разряда
20 См. на эту тему интересный материал Ирины Левонтиной в Интернете. Filologia_5-12.indd 70
Filologia_5-12.indd 70
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
предлогов
противоречат фактам беспрерывного развития языка. Это языковой
процесс, отрицать действие которого для ПЕ нет оснований.
4. В разряде сложных предлогов (в центральном фрагменте системы) рационально различать гомогенные и гетерогенные единицы.
В разряде полилексемных предлогов следует вычленить два типа Filologia_5-12.indd 71
Filologia_5-12.indd 71
27.11.2012 16:08:54
27.11.2012 16:08:54
Таблица 1. Разбиение множества предложных единиц
Ранг
разбиения
Разбиваемое
множество
Основание
разбиения
Дифференциальные
признаки2
Предложные
единицы
1. Предлоги
Синтаксическая
функция
слова
Производность
2. Эквиваленты
Опредложиванию
3а
1.1. НМ Колич-ство
лексем
1. Служебное
2. Знаменательное и
служебное
1. Отсутствие
словообразовательных
связей
2. Наличие
таковых
1.2. Способны
2.2. Не способны
1. Одна лексема
2. Две и более
Получаемые подмножества
Примеры
1. Предлоги
2. Эквиваленты
предлогов
1.1. Непроизводные
к, в связи с, в
пределах (города), массой
(один грамм)
в, под, мимо;
1.2. Производные
ввиду, в роли
2.1. Аналоги предлогов
2.2. Корреляты
предлогов
в рамках (закона)
длиной (один
метр)
1.1.1. Монолексемные
1.1.2. Полилексемные
в, из-под,
извне
для ради, в …
от…
1.2. МП
1.1.1.
Монолексемные
3б
4аЗдесь не рассматриваются
Степень
сложности
структуры
1. Один компонент
2. Два и более
1.1.1.1. Простые
1.1.1.2. Структурно сложные
в, из. перед,
про, против
из-за, извне,
напротив
Filologia_5-12.indd 72
Filologia_5-12.indd 72
27.11.2012 16:08:55
27.11.2012 16:08:55
Ранг
разбиения
4б
5а1
5а2
6а1
6а2
7а1
8б1
Разбиваемое
множество
1.1.2.
Полилексемные
1.1.1.1.
Простые
1.1.1.2.
Структурно
сложные
1.1.1.2.
Гомогенные
Основание
разбиения
Дифференциальные
признаки
Получаемые подмножества
Примеры
Число
управляемых слов
Число
управляемых слов
1. Одно
2. Два и более
1.1.2..1.Контактные
1.1.2..2 Дистактные
для ради детей
в метре от
окна
1. Одно
2. Два
1.1.1.11. 1-суб стантивные
1.1.1.1.2. 2-субстан тивные
на ногу
(встать)
нога на́ ногу
(сидеть)
Сочетание
1. С предлогом
1.1.1.2.1. Гомогенные
2. С частицей
Сложность
семантической
структуры
1. Каждый
предлог сохраняет свое
значение
1.1.2.2. Гетерогенные
1.1.1.2.1. Семантически сложные
за через (год),
к (югу) от
(нас)
не до песен,
из-под, вовне,
извне, из-за
(угла)
2. Общее
значение
1.1.1.2.2. Семантически опрощенные
напротив, промежду
1.1.2.1.
Контактные
постбазовый компонент
1.формальный
2. синоним
1.1.1.11.
Простые
однопадежные
1.1.1.11.
2 С конкретизатором
Распространитель
1. Отсутствует
2. Имеется
Тип ППК
1. Не маркирован
2. Квантитатив
1.1.2.1.1. с экспликатором
1.1.2.1.1.2. синонимический редупликат
1.1.1.1.11.... Б/
конкретизатора
1.1.1.11.2. С конкретизатором
вопреки к закону
возле у дома
в доме, у
дома,
во всем доме,
Определяется характер конкретизатора
структурно и семантически целостных ПЕ — контактные синонимические редупликаты, представленные: 1) структурами с экспликаторами и 2) синонимическими редупликатами, — и дистактные
составные предлоги, до сих пор как самостоятельные разряды не
выделяемые.
5. Комбинированные структуры могут включать и мотивирован
ные предлоги.Filologia_5-12.indd 73
Filologia_5-12.indd 73
27.11.2012 16:08:55
27.11.2012 16:08:55
лять двумя припредложными единицами (ППЕ). Это явление есть и
в группе производных предлогов.
7. При определении морфосинтаксических типов сложных единиц следует учитывать и определенную конвенциональность вопроса
о способе их написания.
8. Представленная выше «конкретизация» морфосинтаксических
типов ПЕ позволяет увидеть определенные механизмы Языка и подумать об их осмыслении и описании.
| Напиши аннотацию по статье | ВЕСТНИК МОСКОВСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. СЕР. 9. ФИЛОЛОГИЯ. 2012. № 5
СТАТЬИ
М.В. Всеволодова
СИСТЕМА МОРФОСИНТАКСИЧЕСКИХ ТИПОВ
РУССКИХ ПРЕДЛОГОВ
Статья 1. Фрагмент системы — немотивированные
(первообразные) предлоги
В статье представлена упорядоченная структура множества морфосинтаксических типов русских немотивированных1 (первообразных, или первичных) предлогов. Эта структура представляет собой фрагмент функционально-грамматической
категории (ФГК) морфосинтаксических типов русских предложных единиц, формирующей свое функционально-грамматическое поле (ФГП), в данном случае —
его центровую часть. В таком аспекте русские предлоги до сих пор в грамматике
представлены не были.
|
система пространственной ориентации в луцком языке. Ключевые слова: эскимосско-алеутские языки, указательные местоимения, система про
странственной ориентации, дейксис.
SYSTEM OF SPATIAL ORIENTATION IN ALEUT
Evgeniy Golovko
Institute for Linguistic Studies, Russian Academy of Sciences, 9, Tuchkov pereulok, St. Petersburg, 199053,
Russian Federation
The Aleut language has a complex system of spatial orientation which is basically reflected in pointing
words and postpositions. Based on the field materials, this article presents semantic features that are
relevant for the system of pointing words; it also provides an analysis of the meaning and functions of
postpositions. Refs 18. Tables 8.
Keywords: Eskimo-Aleut languages, demonstrative pronouns, spatial orientation system, deixis.
В самые последние годы в связи с бурным развитием когнитивных исследований довольно большое внимание уделяется системам пространственной ориентации в различных языках (см., например, [1; 2]). Эскимосско-алеутские языки, отличающиеся богатой системой терминов с локативной семантикой, всегда вызывали
интерес исследователей, хотя работ, затрагивающих этот аспект эскимосско-алеутских языков, не так много: работы [3; 4; 5]1 посвящены эскимосскому языку, [7;
8] — алеутскому. Ниже рассматриваются указательные местоимения и послелоги
алеутского языка2 (беринговский диалект, почти полностью совпадающий с диалектом острова Атка, США)3. Материал собирался в нескольких экспедициях на
Командорские острова от последних носителей этого диалекта.
I. Слова с указательной семантикой (указательные местоимения)
Алеутский язык (АЯ), так же как и все родственные ему эскимосские языки
(хотя это родство и не слишком близкое — см. [15; 16]4), имеет чрезвычайно детализированную систему пространственной ориентации, которая в основном отражена
в специальных словах с локативной семантикой. Когда я впервые оказался «в поле»
на Командорских островах и обнаружил, что единственные люди, знающие АЯ на
территории РФ, — это несколько пожилых женщин, у меня почти не было сомнений, что богатые системы послелогов, и в особенности указательных местоимений,
1 См. также интересную сопоставительную работу [6].
2 Другая интересная и очень популярная тема — происхождение послелогов, в частности, на
основе грамматикализации (см. [9; 10; 11; 12]), — в настоящей работе не затрагивается.
3 Их предварительный анализ представлен в работах [13; 14].
4 Об эскимосских указательных словах см. [4; 5].АЯ [17; 18]. Авторы нередко объясняют наличие подобных разветвленных дейктических систем тем, что носители языка при помощи этих средств, контактируя
с партнерами, координировали свои передвижения во время охоты (в частности,
такое мнение высказывалось в отношении алеутского и эскимосских языков — см.
[8]). Такая излишне прямолинейная связь языковой структуры и внеязыковой реальности, конечно, вызывала сомнения. Окончательно эти предположения были
«забракованы» моими немолодыми информантками. Все они были домохозяйками
и никогда не выполняли каких-либо сложных действий вне помещения, не говоря
уже об охоте на море или чем-то подобном. Тем не менее из 29 единиц — указательных слов, отмеченных во всех известных материалах по алеутским диалектам, они
без труда опознали 235. Эти слова характеризуют положение различных объектов
в пространстве по отношению к говорящему6.
Для указательных слов языка командорских алеутов (далее — ЯКА) релевантны следующие признаки7: 1) близость — удаленность от говорящего; 2) видимый — невидимый; 3) выше — ниже — на одном уровне с говорящим; 4) движущийся — неподвижный; 5) протяженный — непротяженный в пространстве;
6) в помещении — вне помещения; 7) объект расположен поперек — вдоль по отношению к говорящему; 8) прямо — сбоку от говорящего. Все указанные признаки,
объединяясь в различных сочетаниях, характеризуют значение каждого конкретного указательного слова.
В современном ЯКА некоторые указательные слова, отмеченные в более ранних материалах по ЯКА и в диалекте о. Атка (см. подробно [7]), не опознаются.
Перечислим здесь только те корневые морфемы с указательной семантикой, которые являются относительно частотными и достаточно свободно употребляются
нашими информантами: 1) wа- ‘здесь, в непосредственной близости от говорящего, на одном уровне, в пределах досягаемости’; 2) ума- ‘здесь, в непосредственной
близости от говорящего, но невидимый’; 3) hинʹа- ‘недалеко от говорящего, прямо
перед ним (может относиться к предмету разговора, например этот человек и т. д.)’;
4) hаwа- ‘тот, относительно недалеко от говорящего, в движении’8; 5) hама- ‘тот, далеко, невидимый, скрытый за чем-л. или упоминавшийся ранее в рассказе’; 6) ука-
‘этот, внутри помещения, в котором находится говорящий’; 7) ика- ‘тот, далеко,
расположенный поперек по отношению к говорящему’; 8) ику- ‘тот, далеко, сбоку
от говорящего’; 9) уда- ‘этот, близко, расположенный поперек по отношению к говорящему’; 10) ака- ‘тот далеко, но видимый или далеко отстоящий во времени’;
11) аку- ‘тот, далеко, в стороне от говорящего, в движении’; 12) hика- ‘тот, высоко
над говорящим, под углом к нему, например, на пригорке или на высоком берегу,
если говорящий находится в море’; 13) hака- ‘тот, прямо над говорящим, высоко
над ним, или в воздухе, или на крутой горе, крыше’; 14) сака- ‘тот, находящийся
в вертикальном направлении вниз от говорящего — или под горой, или в море
5 Следует заметить, что в аткинском диалекте они также не все одинаково употребительны —
см. [17]. Я благодарен за консультации Мозесу Дирксу, для которого аткинской диалект является
родным.
6 Некоторые из них выражают также временные отношения — см. [14].
7 См. также [13; 14].
8 В отличие от ЯКА, в аткинском диалекте также может, употребляясь в форме ед.ч. в финаль
ной позиции после глагола, относиться к множественным объектам [17, c. 40].мер, за стеной, за дверью и т. п.)’; 16) кʹику- ‘тот, недалеко, сзади, потому невидимый’; 17) кʹака- ‘тот, не очень далеко, вне помещения (говорящий — в помещении)’;
18) кʹаку- ‘тот, не очень далеко, в соседнем помещении (в соседней комнате и т. п.,
сам говорящий — в помещении)’.
Приведем ниже семантические признаки, релевантные для указательных
слов АЯ в том виде, как они представлены в работе [7]. Первая группа признаков:
(I) в поле зрения говорящего vs. (II) вне поля зрения говорящего; (III) на одном
уровне с говорящим; (IV) выше уровня говорящего; (V) ниже уровня говорящего
или в направлении моря; (i) поперек по отношению к говорящему; (ii) вдоль по
отношению к говорящему. Вторая группа признаков: (А) положение: (а) перпендикулярно; (b) горизонтально; (B) протяженный; (С) в движении; (D) невидимый.
Таблица 1. указательные слова аткинского диалекта в сравнении с современным Яка
I
II
III
IV
V
A
ука
(b)
кʹику
кʹаку
ику
аку
hику
hаку
укна
(a)
кʹика
кʹака
ика
ака
hика
haка
сака
B
уда
кʹига
кʹага
ага
haга
уна
(i)
(ii)
(i)
(ii)
(i)
(ii)
(i)
(ii)
C
wа
D
умa
инʹа
аwa
hинʹа
hаwа
ама
hама
П р и м е ч а н и е. Слова, не опознаваемые сегодня в ЯКА, даны в таблице курсивом.
Достаточно самого поверхностного взгляда на приведенный список корней
с локативной семантикой, чтобы предположить, что они являются составными
и могут члениться на более мелкие значимые элементы, которые можно соотнести
с перечисленными выше семантическими признаками (/ i / ~ / a /, / Ø / ~ / h / и т. д.).
Я не делаю этого здесь потому, что детальный анализ этих слов представлен в работе [7]. Замечу также, что выделяемые в составе указательных слов элементы (как
и сами составные слова) имеют разную частотность, поэтому количество примеров
в представленном материале в некоторых случаях ограничено. Сосредоточим внимание прежде всего на возможных формах этих слов и на синтаксических позициях, которые они могут занимать.
Указательные слова имеют три формы: падежную, локативную и аблативную.
1. Падежные формы
В АЯ два морфологически выраженных падежа — абсолютный и относительный, оба выполняют чисто синтаксические функции. Указательные слова могут заполнять одну из именных позиций9, если они маркированы показателями числа
и падежа (эти показатели не совпадают с соответствующими именными показа
9 О еще одном употреблении указательных слов (в исходной форме, в предикативной функ
ции) см.: [14].формой маркируется только ед.ч. — Дн10; дв. ч. и мн. ч. в отн. п. не маркируется самостоятельной морфологической формой (точно так же обстоит дело с падежным
оформлением имен).
Проиллюстрирую сказанное на примере одного из указательных слов.
Таблица 2. Падежные формы указательного слова wа
ед. ч.
Дв. ч.
Мн. ч.
Абс.п
Отн.п
wа-н
wа-ан
wа-кух
wа-кух
wа-кус
wа-кус
Примеры: hама-н тинʹ анагнахʹ букв. ‘тот меня ударил’11; wа-кух сукукʹ ‘я
взял две-эти [вещи]’; wа-кус укухʹтакукʹ букв. ‘этих вижу-я’; hинʹа-а-н тайагʹу-м
идахʹтагʹула-а ‘этот человек знает это (его)’; ука-н н^ухʹтанагʹулахʹ ‘он здесь не бывал’; hинʹа-а-н саапка-а чукухʹт ‘этого шапку (т. е. принадлежащую ему) надел-ты’.
Указательные слова могут быть оформлены притяжательными показателями
и занимать позицию имени-обладаемого в притяжательном сочетании: wан-иин
укухʹтанакʹ букв. ‘это твое (т. е. принадлежащее тебе) видел-я’; л^амис hинʹан-ии
танам куган укукукʹ ‘сына-твоего это (т. е. принадлежащее ему) нашел-я’ wайа-нʹис
акикʹанинʹ улаагʹаасанакʹ букв. ‘эти купленные-мной домой-принес-я’.
Указательные слова в непритяжательной форме могут использоваться в качестве модификатора имени, находясь в препозиции к имени и согласуясь с ним
по числу: hама-н л^ахʹ тинʹ анагнахʹ ‘тот мальчик меня ударил’; wа-кус ангʹагʹинас
укухʹтакукʹ ‘этих людей вижу-я’; ука-н улахʹ н^ухʹтанагʹулахʹ ‘этот дом он не посещал’; hинʹа-а-н тайагʹу-м саапка-а чукухʹт ‘этого человека шапку надел-ты’.
2. Локативная форма
Морфологический показатель локатива для указательных слов (и послелогов) — -нʹ (после указательной основы hи- ‘здесь’12 обязательна долгота: hи-и-нʹ).
Примеры указательных слов в позиции обстоятельства места: wа-нʹ тунухʹтал
10 «Д» обозначает обязательную долготу предшествующего гласного.
11 Отметим частотность подобных предложений в переводе Евангелий (сделаны в XIX в. священниками — носителями языка). В том случае, когда в евангельских текстах русское местоимение
«он» в любой форме («его», «ему» и т. д.) относится к Иисусу Христу (и, соответственно, пишется с
заглавной буквы), переводчики не считали возможным передать соответствующее значение только
при помощи глагольных личных показателей, чего для АЯ было бы вполне достаточно (видимо,
прежде всего потому, что их невозможно каким-либо адекватным образом выделить на письме) и
постоянно использовали указательные слова (в основном «hаман»), написанные с заглавной буквы.
Этот способ сам по себе правомерен: такая конструкция существовала в АЯ и раньше. Однако вряд
ли она была столь уж частотной. Не исключено, что она использовалась как альтернативный способ
поддержания референции (с другой актуализацией). Таким образом, подобные предложения имеют
в тексте Евангелий не свойственную им частотность: из маркированных они становятся нормой,
т. е. при общем высоком качестве перевода имеет место некоторая искаженность (по крайней мере
неестественность) текстов. Можно предположить, что, если бы АЯ продолжал нормально развиваться, не подвергаясь сильному иноязычному влиянию, и если бы со временем выработался литературный АЯ, мы имели бы все основания говорить, как и в случаях с большинством других языков,
о влиянии переводов канонических текстов на формирование литературного языка.
12 Мы по необходимости даем здесь только краткие переводы алеутских указательных слов.
Такие переводы, мягко говоря, условны: не менее четырех корней с локативной семантикой приходится переводить на русский язык словом ‘здесь’, остальные двадцать один — словом ‘там’ (чтобы мной) рыбачит-он’; hака-нʹ унʹучикухʹ ‘он наверху сидит (например, на крыше)’.
От указательной основы ука- ‘здесь внутри’ существует производная основа
с непродуктивным суффиксом -лгʹа- ука-лгʹа-, которая также имеет локативную
форму на -н (как у послелогов) и аблативную форму, образуемую по общему для
указательных слов правилу (см. п. 6 ниже). Она обозначает место (поселок), где
живет говорящий: ука-лгʹа-н ‘здесь, где я живу’; это слово по понятным причинам
чрезвычайно частотно в речи наших информантов и неоднократно встречается
в примерах, иллюстрирующих различные аспекты грамматики ЯКА.
Указательные слова в форме локатива могут использоваться как самостоятельно (в частности, в приведенных примерах), так и в качестве модификаторов (находится в препозиции к модифицируемому имени): hака-нʹ ула-м крииса-ган ку-га-н
унʹучикухʹ ‘там-наверху на крыше дома сидит-он’.
3. Аблативная форма
Морфологический показатель аблатива для указательных основ — -Дх /-Дган.
Вариант -Дх, очевидно, более старого происхождения, употребляется гораздо
реже. Бергсланд указывает на вариант -Дган как на пришедший в аткинский диалект из уналашкинского диалекта; в таком случае надо признать, что это случилось до отделения ЯКА от аткинского далекта, так как в современном ЯКА вариант
-Дган — доминирующий. Примеры: hинʹа-ах (или предпочтительнее: hинʹа-ага-н)
тичих айхʹатнас ‘отсюда они уехали’; hака-ага-н кʹуганахʹ итнахʹ ‘сверху камень
упал’; wа-ага-н хаадагнаагʹиичим ‘давай убежим отсюда’.
Указательные слова в локативе и аблативе могут включать суффикс -л^и-,
в данном случае реализующий значение ‘именно’, ‘как раз’: wа-л^и-га-н (локатив)
агахʹтанах’ ‘именно-здесь он родился’; wа-л^и-гаах (wа-л^и-га-ага-н — аблатив)
амаанукухʹ ‘именно отсюда уехал он’.
От основ с локативной семантикой при помощи показателя -й могут образовываться специальные формы, используемые для привлечения внимания собеседника; в этом случае они занимают в предложении начальную позицию. В ЯКА такие
формы образуются в основном на базе двух основ — wа- и hинʹа-: wай айукухʹ ‘смотри, он упал (здесь, рядом)’; hинʹай айгагикухʹ ‘смотри, он идет (вон там)’.
Основы с указательной семантикой, как и все без исключения классы основ
в АЯ, очень продуктивны. Так, от них могут при помощи регулярных средств образовываться глаголы со значением перемещения (или нахождения) в определенной
точке пространства. Ср. также глагол wама- с приблизительным переводом ‘делать
сейчас, в данный момент’ (ср. глагольную основу ма- ‘делать’), который привязывает действие (состояние) к настоящему моменту (используется только в позиции
конечного сказуемого): уйминалакан wамакукʹ ‘я сейчас себя плохо чувствую’ [18,
c. 159], букв. ‘здоровым-не-являясь сейчас-делаю-я’.
Производные формы, образуемые в аткинском диалекте на базе основ с указательной семантикой и выражающие временные обстоятельственные значения (wай-а-ам ‘сейчас’, wа-л^и-им ‘прямо сейчас’, hама-л^и-им ‘в прошлом’, wайа-заагʹу-ум
‘недавно’), в ЯКА едва ли употребляются (вытеснены русскими заимствованиями),
хотя и без труда опознаются.
полнее представлять себе значение каждого указательного слова, см. перечисленные в начале этого
раздела релевантные семантические признаки).ступать в предикативной функции и занимать позицию конечного сказуемого —
подробнее см. [14, c. 187–188].
II. Послелоги
В ЯКА насчитывается более двадцати13 послелогов (в данном случае не рискую называть точную цифру, так как для ЯКА в отдельных случаях дело сводится
к опознанию разными информантами послелогов, зафиксированных ранее). Они
передают в основном различные пространственные и временные значения, хотя
нередко используются также для выражения семантики инструмента, причины,
эталона сравнения, предмета разговора. Некоторые послелоги используются для
связи частей сложного предложения.
Перечислим все отмеченные в ЯКА послелоги: 1) hад- ‘по направлению к’; 2) кад-
‘перед’; 3) агал- ‘позади’; 4) кʹуса- ‘над’; 5) ача- ‘внизу’14; 6) анʹа- ‘сбоку’; 7) кʹудг- ‘над’;
8) ситх- ‘под’; 9) ку- ‘на поверхности’; 10) ил- ‘в’, ‘около’; 11) наг- ‘в’, ‘внутри (незамкнутого пространства, например, в лодке)’; 12) синиг- ‘в’, ‘внутри (замкнутого пространства, например, в голове, в теле)’; 13) кʹала- ‘на дне’; 14) hат- ‘за пределами’;
15) сад- ‘вовне’, ‘вне (помещения)’; 16) алихт- ‘в середине’, ‘в центре’15; 17) утм- ‘в
середине’, ‘в центре’; 18) кʹуч(х)- ‘среди’, ‘между’; 19) чидагʹ- ‘около’; 20) дагʹ- ‘прилегающий вплотную к’, ‘прикрепленный к’; 21) кʹула- ‘для’, ‘о’, ‘из-за’.
Послелоги выступают только в притяжательных сочетаниях с именами (в позиции имени-обладаемого). Они имеют три морфологические формы — притяжательную, локативную и аблативную.
1. Притяжательные формы
В притяжательной форме основы послелогов выступают в своей исходной
форме плюс гласный, используемый в каждом конкретном послелоге во всех формах в качестве эпентезы, который в необходимых случаях удлиняется в соответствии с парадигмой притяжательных форм.
Употребление послелогов в притяжательной форме ничем не отличается от
употребления имен в притяжательном сочетании в позиции имени-обладаемого.
Собственно говоря, употребление послелогов в притяжательной форме в позиции
имени-обладаемого никак не обнаруживает их специфики как послелогов. Только возможность появления их, помимо притяжательного сочетания, в локативной
и аблативной формах указывает на эти морфемы как на особый класс. Послелог
в притяжательной форме возможен только в именной группе в позиции подлежащего. Примеры: виидра-м нага-а имдагʹилакахʹ букв. ‘ведра внутренность пустая’
(разумеется, возможно и предложение, близкое по смыслу, но без послеложного
имени: виидрахʹ имдагʹилакахʹ ‘ведро пустое’); киимидгихʹ hинʹакух ула-х кʹучиг-иких кʹукʹдахʹ тукукух ‘осенью пространство между этими двумя домами грязное’
(букв. ‘богато грязью’ — дв. ч.); стоолагʹи-м куга-а тасхʹида-ку-хʹ ‘поверхность
стола гладкая- и-блестящая’; суна-м hада-а укухʹтакухʹ ‘он смотрит в направлении
13 В АЯ всего насчитывается чуть менее тридцати послеложных основ [18].
14 В аткинском диалекте имеет также значение ‘в устье (реки)’ [17, c. 34].
15 Различие в значениях алихт- и утм- выяснить не удалось. Очевидно, оно когда-то суще
ствовало, однако в современном ЯКА эти послелоги полностью взаимозаменяемы.куга-а ката-ку-кʹ ‘я коснулся поверхности стола’; ку-у ахсхаакалакагʹихʹ ‘мимо него
нельзя пройти’, букв. ‘мимо-него пройдено-не-может-быть’; агали-нʹ укухʹтакукʹ
‘я смотрю назад’, букв. ‘на-мой-тыл смотрю-я’; картоофеля-м hанʹада чачида букв.
‘закрой верх картошки’; hинʹан ситх-а-а ахсхаагʹан инʹаагʹикухʹ ‘здесь внизу придется пройти (т. е. спуститься с горы)’.
2. Локативные формы
Таблица 3. лично-числовая парадигма послелогов в локативной форме
ед. ч.
-минʹ
-мис
-н
-Дм
1 л.
2 л.
3 л.
3 л. R
Дв. ч.
–
-мдих
-кин
-мах/-мдих/-мчих
Мн. ч.
-нʹин
-мчих
-нʹин
-мах/-мдих/-мчих
Послелоги, имеющие основу на гласный, присоединяют все приведенные в таблице окончания без каких-либо промежуточных операций. Послелоги, оканчивающиеся на согласный, присоединяют эти же окончания через эпентезу. Эта эпентеза
может быть различной, причем отмечены как междиалектные, так и внутридиалектные различия. Ср. лично-числовую парадигму послелога наг- ‘внутри’ в локативной форме, приводимую в [17, c. 30]:
Таблица 4. Парадгима послелога наг- в аткинском диалекте
ед.ч.
наг-минʹ
наг-мис
наг-а-н
наг-и-им
ед. ч.
наг-и-минʹ
наг-и-мис
наг-а-н
наг-и-им
1 л.
2 л.
3 л.
3 л. R
1 л.
2 л.
3 л.
3 л. R
Дв.ч.
–
наг-и-мдих
наг-и-кин
наг-мах / наг-и-мдих / наг-и-мчих
Мн.ч.
наг-и-н / наг-и-нʹин
наг-и-мчих
наг-и-н / наг-и-нʹин
наг-мах / наг-и-мдих / наг-и-мчих
Таблица 5. Парадигма послелога наг- в Яка
Дв. ч.
–
наг-и-мдих
наг-и-кин
наг-мах / наг-и-мдих / наг-и-мчих
Мн. ч.
наг-и-нʹин
наг-и-мчих
наг-и-нʹин
наг-мах / наг-и-мдих / наг-и-мчих
Стяженная форма 1 л. мн. ч. и 3 л. мн. ч. наг-и-н не употребляется носителями
ЯКА (скорее всего, это более позднее образование). Лично-числовые показатели
в ЯКА не могут присоединяться без эпентезы (ср. формы 1 л. ед. ч. и 2 л. ед. ч.). Так же,
как и в аткинском диалекте, единственно возможной эпентезой в 3 л. ед. ч. является
/а/. Сравним лично-числовую парадигму другого послелога с основой на согласный
hад- ‘по направлению к’ в аткинском диалекте (табл. 6 [17, c. 30]) и ЯКА (табл. 7).
Во всех случаях, кроме 3 л. ед.ч. и кореферентных 3 л. ед.ч., когда используется
эпентеза /а/, эпентезе /а/ в аткинском диалекте регулярно соответствует эпентеза
/i/ в ЯКА. ед.ч.
hад-а-минʹ
hад-а-мис
hад-а-н
hад-а-а-м
1 л.
2 л.
3 л.
3 л. R
1 л.
2 л.
3 л.
3 л. рефл.
ед. ч.
hад-и-минʹ
hад-и-мис
hад-а-н
hад-а-ам
Дв.ч.
–
Дв. ч.
–
hад-а-мдих
hад-а-кин
hад-а-мах / hад-а-мдих / hад-а-мчих hад-а-мах / hад-а-мдих / hад-а-мчих
Мн.ч.
hад-а-нʹин
hад-а-мчих
hад-а-нʹин
Таблица 7. Парадигма послелога hад- в Яка
Мн. ч.
hад-и-мдих
hад-и-кин
hад-а-мах / hад-и-мдих / hад-и-мчих hад-а-мах / hад-и-мдих / hад-и-мчих
hад-и-нʹин
hад-и-мчих
hад-и-нʹин
Проиллюстрируем употребление локативных форм послелогов (употребляются
только в притяжательных сочетаниях в позиции имени-обладаемого, но без притяжательных показателей): кад-и-минʹ аникʹдус хаадагнаагʹикус ‘впереди-меня дети
бегут’; агал-и-мис унʹучикухʹ ‘позади-тебя сидит-он’; уучкиин диваанам ач-а-н акух
‘твои-очки — за диваном’ hинʹан амуун синиг-а-н hуклугида ‘в (= внутрь) эту тряпку
заверни (это)’); коомнатам алихч-а-н анахʹ алакан ‘в центре комнаты ничего нет’;
агʹлуусихʹ виидрам кʹал-а-н акухʹ ‘ковш — на дне ведра’; икун hач-а-н дриисвалгаакакухʹ букв. ‘вокруг здесь надо галькой посыпать’16; аникʹдуун анʹ-и-мис ахʹталагада
‘своего-ребенка около-себя не-держи’; чидагʹ-и-минʹ тин унʹучи-т-и-да ‘около-меня садись’; hакаан кʹудг-а-н кʹаниигих’ акухʹ ‘наверху (например, на вершине горы)
есть снег’; hакаан канʹ-а-н аwалгаагʹан агʹикухʹ ‘наверху этого он будет работать’;
алах креесла-х кʹучиг-и-кин стоолахʹ агʹада ‘поставь стол между двумя креслами’;
асхинухʹ наг-и-мах ахʹтакус ‘они дочь у себя держат’; алкʹухʹ стоолам куг-а-н ахʹ?
‘что на столе?’; алугʹасинʹ кармаанамис ил-а-н акухʹ ‘мой карандаш у тебя в кармане’;
самолетахʹ hакʹалакан мал Петропаавловскам hад-а-н айхʹазуукагʹулакʹ ‘самолет
не прибыл, поэтому я не полечу в Петропавловск’; стуульчикам ситх-а-н киискахʹ
акухʹ ‘под стулом — кошка’; стоолам кʹус-а-н лаампам сугданаа акухʹ ‘над столом
красивая лампа’; кусугоорам hанʹада-н кʹиигам кʹайатуу акухʹ ‘на поверхности холма
высокая трава’; акʹичагʹихʹ17 стиинам дагʹ-а-н амничада ‘снимок к стене прикрепи’.
Во всех приведенных примерах послелоги передают пространственные значения. Ср. несколько примеров с послелогами, передающими временное значение:
гоодам алихчан аникʹдус каниикулазас18 ‘в середине года у детей каникулы’; алах
урооках кʹучиг-и-кин перемеенахʹ азахʹ ‘между двумя уроками бывает перемена’.
16 Этот пример демонстрирует отсутствие жестких границ между различными классами слов
(«частями речи») в ЯКА: при необходимости информанты, не задумываясь, образуют без специальных транспонирующих суффиксов глагол в форме имперсонала (лга- в сочетании с 3 л. ед. ч.
-хʹ) с сугубо глагольным суффиксом -Дка- ‘мочь’, ‘быть должным’ от чисто именной, казалось бы,
основы дриисва-хʹ ‘галька’. В нашем материале нет глагола дриисвал ‘посыпать галькой’ (в словарях
Бергсланда это слово также не зафиксировано).
17 Имя акʹичагʹихʹ ‘снимок’, ‘фотография’, букв. ‘снятое’ (-гʹи- результативный пассив), представляет собой кальку с соответствующего русского слова, ср. акʹи-т- (производная каузативная
основа) ‘снимать’, ‘сдирать’. В других алеутских диалектах это слово не отмечено.
18 Примечание выше по поводу «неожиданного» глагола дриисвалгаакакухʹ в полной мере отАблативные формы послелогов образуются на базе локативных форм. Морфологический показатель аблатива — долгота гласного во всех случаях, кроме 3 л.
ед.ч. (-гаа-); возможны также небольшие различия в эпентических гласных (в зависимости от типа основы) и разночтения в выборе между ‘старыми’ и ‘новыми’
формами. Общее значение аблативных форм — движение прочь, в сторону. Ср.
лично-числовую парадигму послелога наг- ‘внутри’ в аблативе.
Таблица 8. Парадигма послелога наг- в аблативе
ед.ч.
наг-и-м-и-инʹ
наг-и-м-и-ис наг-и-мдих
наг-а-га-а-н
1 л.
2 л.
3 л.
Дв.ч.
–
3 л. R
нагим-и-им
наг-и-к-и-ин
наг-и-м-а-ах / наг-и-м-аг-ан / наг-имд-и-их / наг-и-мч-и-их
Мн.ч.
наг-и-нʹ-и-ин
наг-и-мч-и-их
наг-и-нʹ-и-ин
наг-и-м-а-ах / наг-и-м-аг-ан / наг-имд-и-их / наг-и-мч-и-их
Примеры с послелогами в аблативе: наг-и-ми-и-с асхʹудгим амгихʹсии hитикухʹ
‘от тебя (т. е. из твоего дома) красивая девушка вышла’; Иван наг-и-ми-и-м hитикухʹ
‘Иван от себя (т. е. из своего дома) вышел’; кʹахʹ акваариум ила-га-а-н игуда ‘вытащи
рыбку из аквариума’; Иван Петян илагаан сахʹ микаасихʹ ‘Иван у Пети (букв. ‘от
Пети’) отнял игрушку’; киискахʹ стуульчикам ку-га-а-н агакухʹ ‘кошка спрыгнула
со стула’; hинʹакус ангʹагʹинас илага-га-ан (илагамдиих, илагамчиих) hитикус ‘эти
люди от-себя (из своего дома) вышли’; чакин кармаанамис наг-а-гаа-н игуда ‘вытащи руки из карманов’.
Ср. также примеры с послелогами, передающими непространственные отношения: илгунʹ илгумис ила-га-а-н кʹайаатакухʹ ‘мой внук выше твоего внука’ (букв.
‘от твоего внука’); кʹула-га-а-н тунухʹтаагʹин агʹикус ‘об этом будем разговаривать’;
иглукʹам исхана-га-а-н кʹичитигʹукахʹ атхазанахʹ ‘за шкуру он получил много денег’; атхʹуун укинам ил-а-га-а-н исикухʹ ‘он палец ножом (букв. ‘от ножа’) порезал’;
слум агал-а-га-а-н wаагʹаагʹин анас букв. ‘после лета они приедут’.
Следует отметить, что на употребление послелогов в ЯКА чрезвычайно сильное влияние оказывает русский язык19 — ср. один пример (такие примеры очень
многочисленны): кʹучх-и-мдих акʹлал тидих атхиталакагʹис ‘между-собой ругаться не-перестают’ (значение послелога к’учх- ‘между’ в АЯ языке связано с выражением пространственных отношений’).
4. Сочетание двух послелогов
Большинство послелогов может оформляться показателем отн.п. и образовывать притяжательные сочетания с послелогом hад- ‘по направлению к’, при этом данный послелог занимает позицию имени-обладаемого: кʹусам hад-а-а укухʹтакукʹ ‘я
смотрю вверх’, букв. ‘я вижу направление верха’; кадим hадан унʹучикухʹ ‘он сидит
впереди’, букв. ‘он сидит на направлении переда’. Такие сочетания встречаются редко.
носится и к этому глаголу: каниику-ла-за-Ø-с ‘каникулы(иметь)-DISTR-HABIT-CONST-PL’, ср. имя
каниикулас ‘каникулы’).
19 В аткинском диалекте легко обнаружить похожие кальки с английского.Некоторые послелоги могут образовывать особые формы при помощи суффикса -Дгʹи-: илу-угʹи-хʹ ‘внутренний’; саду-угʹи-хʹ ‘внешний’; кʹуса-агʹи-хʹ ‘верхний’;
ачу-угʹи-хʹ ‘нижний’ и т. д. Они могут быть определением при имени, образуя словосочетание особым способом — путем соположения с именем: кʹусаагʹихʹ укуускихʹ
‘верхнее окно’; илуугʹихʹ куумнатахʹ ‘внутренняя комната’.
6. Послелоги с суффиксом -мудагʹ-, указывающим направление движения
Некоторые послелоги могут присоединять суффикс -мудагʹ-, указывающий направление движения: агал-мудагʹ-а-н ‘назад’, кад-мудагʹ-а-н ‘вперед’, кʹуса-мудагʹа-н ‘вверх’ и т. д. Ср. глагол: агал-мудагʹ-и-ку-х’ ‘двигается назад’ и т. п.
7. Особый случай: исха
В ЯКА есть слово исха-, которое может принимать формы, свойственные как
имени, так и послелогу. Реализуясь в качестве имени, оно имеет значение ‘место’
(и как самые распространенные конкретные реализации этого значения — ‘постель’
и ‘гнездо’): исхаам куган тин кʹуйунах’ ‘он лег на свое место’, ‘он лег в свою постель’;
ср. также исха-н’ ‘мое место’, ‘моя постель’, исхаан ‘твое место’, ‘твоя постель’, са-м
исха-а ‘гнездо птицы’, исха-чхиза-хʹ ‘хорошее место’; однако ср. примеры, в которых
эта же основа принимает формы, типичные для послелогов: локативную — алагʹум
исхан ‘на берегу моря’; аблативную — алагʹум исханагаан ‘от берега моря’.
Представленные выше данные не дают исчерпывающего представления о системе пространственной ориентации АЯ (в частности, за рамками работы осталось употребление глаголов, образованных на базе указательных слов). Однако нам
важно было продемонстрировать основные принципы устройства этой системы
и описать те семантические признаки, на которых она основывается. Учитывая тот
интерес, который проявляется в последнее время к устройству систем пространственной ориентации в языках мира, можно надеяться, что содержащийся в работе
материал позволит сделать типологию таких систем более полной.
литература
1. Burenhult N., Levinson S. Language and landscape: a cross-linguistic perspective // Language
Sciences. 2008. Vol. 30. P. 135–150.
2. Levinson S. Space in Language and Cognition: Explorations in Cognitive Diversity. Cambridge:
Cambridge Univ. Press, 2004.
3. Jacobson S. A. Semantics and morphology of demonstratives in Central Yup’ik Eskimo // Études/
Inuit/Studies. Vol. 8. Supplementary Issue: The Central Yup’ik Eskimos. 1984. P. 185–192.
4. Fortescue M. Eskimo orientation systems // Man and Society. Issue 11. 1988. P. 3–30.
5. Fortescue M. Orientation Systems of the North Pacific Rim. Copenhagen: Museum Tuscalanum
Press, 2011.
6. Holton G. Differing conceptualizations of the same landscape: The Athabaskan and Eskimo language
boundary in Alaska // Landscape in Language / ed. by D. M. Mark, A. G. Turk, N. Burenhult & D. Stea. Amsterdam: John Benjamins, 2011. Р. 225–237.
7. Bergsland K. Aleut deixis // Norwegian Journal of Linguistics. 1973. Vol. 27, N 1. P. 7–14.
8. Меновщиков Г. А. О двух аспектах выражения пространственных отношений в алеутском
языке // Языки и топонимия. Вып. 2. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1976. С. 5–13.
9. Luraghi S. Human landmarks in spatial expressions: from Latin to Romance // Case, Animacy and
Semantic Roles / S. Kittilä, K. Västi, J. Ylikoski (eds.). Amsterdam; Philadelphia: Benjamins, 2011. P. 209–234.
10. Svorou S. The Grammar of Space. Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 1994.
11. Svorou S. Semantic constraints in the grammaticalization of locative constructions // New Reflections on Grammaticalization / I. Wischer, G. Diewald (eds.). Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins,
2002. P. 121–142.Института лингвистических исследований РАН. 2015. Т. XI, ч. 2. С. 337–378.
13. Головко Е. В. Алеутский язык в Российской Федерации (структура, функционирование, кон
тактные явления): автореф. дис. … д-ра филол. наук. СПб., 2009.
14. Головко Е. В., Вахтин Н. Б., Асиновский А. С. Язык командорских алеутов: диалект острова
Беринга. СПб.: Наука, 2009.
15. Bergsland K. Comparative Eskimo-Aleut Phonology and Lexicon // Journal de Société Finno-
Ougrienne / Suomalais-Ugrilaisen Seuran Aikakauskirja. 1986. Vol. 80. P. 63–137.
16. Bergsland K. Comparative aspects of Aleut Syntax // Journal de Société Finno-Ougrienne / Suoma
lais-Ugrilaisen Seuran Aikakauskirja. 1989. Vol. 82. P. 7–80.
17. Bergsland K., Dirks M. Atkan Aleut School Grammar. Anchorage: National Bilingual Materials De
velopment Center, Rural Education, Univ. of Alaska, 1981.
18. Bergsland K. Atkan Aleut–English Dictionary. Anchorage: National Bilingual Materials Develop
ment Center, 1980.
References
1. Burenhult N., Levinson S. Language and landscape: a cross-linguistic perspective. Language Sciences,
2008, vol. 30, pp. 135–150.
2. Levinson S. Space in Language and Cognition: Explorations in Cognitive Diversity. Cambridge,
Cambridge Univ. Press, 2004.
3. Jacobson S. A. Semantics and morphology of demonstratives in Central Yup’ik Eskimo. Études/
Inuit/Studies. Vol. 8. Supplementary Issue. The Central Yup’ik Eskimos, 1984, pp. 185–192.
4. Fortescue M. Eskimo orientation systems. Man and Society, Issue 11, 1988, pp. 3–30.
5. Fortescue M. Orientation Systems of the North Pacific Rim. Copenhagen, Museum Tuscalanum
Press, 2011.
6. Holton G. Differing conceptualizations of the same landscape: The Athabaskan and Eskimo language boundary in Alaska. Landscape in Language. Eds. D. M. Mark, A. G. Turk, N. Burenhult, D. Stea. Amsterdam, John Benjamins, 2011, pp. 225–237.
7. Bergsland K. Aleut deixis. Norwegian Journal of Linguistics, 1973, vol. 27, no. 1, pp. 7–14.
8. Menovshchikov G. A. [On two aspects of expressing spatial relations in the Aleut language]. Iazyki i
toponimiia [Languages and toponymy]. Tomsk, Publ. Tomskogo un-ta, 1976, pp. 5–13. (In Russian)
9. Luraghi S. Human landmarks in spatial expressions: from Latin to Romance. Case, Animacy and
Semantic Roles. Eds. S. Kittilä, K. Västi, J. Ylikoski. Amsterdam, Philadelphia, Benjamins, 2011, pp. 209–234.
10. Svorou S. The Grammar of Space. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins, 1994.
11. Svorou S. Semantic constraints in the grammaticalization of locative constructions. New Reflections on Grammaticalization. Eds. I. Wischer, G. Diewald. Amsterdam, Philadelphia, John Benjamins, 2002,
pp. 121–142.
12. Ovsyannikova M. A. [Locative nouns in the forest dialect of the Nenets language]. Trudy Instituta
lingvisticheskikh issledovanii RAN. T. XI. Ch. 2 [Proceedings of the Institute for linguistic studies, RAS. Vol. XI.
Part 2], 2015, pp. 337–378. (In Russian)
13. Golovko E. V. Aleutskii iazyk v Rossiiskoi Federatsii (struktura, funktsionirovanie, kontaktnye iavleniia). Avtoref. diss. dokt. nauk [The Aleut language in the Russian Federation (structure, functioning, contact
phenomena). Thesis of Doct. Diss.]. St. Petersburg, 2009. (In Russian)
14. Golovko E. V., Vakhtin N. B., Asinovskiy A. S. Iazyk komandorskikh aleutov: dialekt ostrova Beringa
[The language of the Aleut people: The dialect of the Bering Island]. St. Petersburg, Nauka Publ., 2009. (In
Russian)
15. Bergsland K. Comparative Eskimo-Aleut Phonology and Lexicon. Journal de Société Finno-Ougri
enne. Suomalais-Ugrilaisen Seuran Aikakauskirja, 1986, vol. 80, pp. 63–137.
16. Bergsland K. Comparative aspects of Aleut Syntax. Journal de Société Finno-Ougrienne. Suomalais
Ugrilaisen Seuran Aikakauskirja, 1989, vol. 82, pp. 7–80.
17. Bergsland K., Dirks M. Atkan Aleut School Grammar. Anchorage, National Bilingual Materials De
velopment Center, Rural Education, Univ. of Alaska, 1981.
18. Bergsland K. Atkan Aleut — English Dictionary. Anchorage, National Bilingual Materials Develop
ment Center, 1980.
К о н т а к т н а я и н ф о р м а ц и я
Статья поступила в редакцию 22 июня 2015 г.
Головко Евгений Васильевич — доктор филологических наук; evggolovko@yandex.ru
Golovko Evgeniy V. — Doctor of Philology; evggolovko@yandex.ru | Напиши аннотацию по статье | УДК 81
Е. В. Головко
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 3
СИСтеМа ПРоСтРаНСтвеННоЙ оРИеНтацИИ в алеутСкоМ ЯЗыке
Институт лингвистических исследований РАН, Российская Федерация, 199053, Санкт-Петербург,
Тучков пер., 9
В алеутском языке существует довольно сложная система пространственной ориентации,
которая в основном отражена в указательных местоимениях и послелогах. В статье, базирующейся на материалах полевого исследования, выделены семантические признаки, релевантные
для системы указательных местоимений, а также проанализированы значения и функции послелогов. Библиогр. 18 назв. Табл. 8.
|
следы вестернизации в русском языковом сознании на примере имен собственных. Ключевые слова: русское языковое сознание, имя собственное, Русская региональная ассоциативная база дан
ных, реалии западной культуры, вестернизация.
Языковое сознание – сложное явление,
которое сочетает в себе психологический
и лингвистический элементы речевой деятельности
[Ушакова, 2000]. Очевидно,
что функция языкового сознания не ограничивается только речевыми процессами,
в определенной степени языковое сознание
опосредует способ восприятия мира человеком и содержит в свернутом виде интенции развития этого мира, в той мере, в какой
они задаются сознанием человека.
Проверенным и доступным для лингвиста
инструментарием исследования языкового
сознания является свободный ассоциативный эксперимент, который лежит в основе
создания ассоциативных словарей. Так, материалы Русской региональной ассоциативной
базы данных (далее – СИБАС)1, полученные
в последние годы с применением новых компьютерных технологий, позволяют выявить
специфические характеристики современного языкового сознания русских в азиатской
части России и провести их анализ.
Главная цель нашего анализа – оценка
следов вестернизации в языковом сознании
молодых россиян.
1 СИБАС – Русская региональная ассоциативная база данных (2008–2015) / Авт.-сост. И. В. Шапошникова,
А. А. Романенко. URL:http://adictru.nsu.ru (дата обращения 14.03.2016).
Бентя Е. В. Следы вестернизации в русском языковом сознании (на примере имен собственных) // Вестн. Новосиб.
гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 1. С. 44–51.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 1
© Е. В. Бентя, 2016Мы исходим из предположения о том,
что материалы СИБАС содержат в свернутом
виде признаки вестернизации, отражающие
различные аспекты деятельности общества,
где возможно проникновение западного
влияния. Но прежде чем рассматривать собственно сферы влияния, мы провели таксономию собранного материала в пределах
двух групп: имена нарицательные и имена
собственные. Несмотря на то что последние уступают в количестве, тем не менее
они должны быть учтены отдельно, так
как, по мнению И. А. Бубновой [2014], обладают высокой степенью лингвокультурологической ценности.
Что выступает в качестве единиц анализа
вестернизирующего влияния в ассоциативно-вербальной сети? В настоящем исследовании это вербальные единицы (ассоциаты),
которые восходят к языковым и культурным
явлениям стран Западной Европы и США.
В процессе анализа СИБАС учитывались
не только леммы, но и все варианты словоформ и словосочетаний, представленных
в ассоциативно-вербальной сети (например:
Америка, Америку, с Америкой).
Выявленные по обратному словарю имена собственные распадаются на 17 категорий. Некоторые единицы сложно отнести
к какой-то определенной категории, так
как целое имя собственное (например, название фильма) часто представлено дробно
в обеих частях ассоциативной цепочки: стимул и ассоциат (король → лев, мультфильм
Король Лев, США, 1994). В данной статье
мы рассмотрим три категории, число представленных реакций в каждой из которых
свыше 200.
Наиболее многочисленная категория имен
собственных попадает в общую группу Кино
и СМИ, это 1 162 реакции, из которых большая часть (798) приходится на названия фильмов, затем идут имена собственные, характерные для телевизионного дискурса, – 283,
имена героев фильмов – 33 и названия изданий периодической печати – 48. Сложные названия фильмов, состоящие из двух и более
слов, обычно представлены двумя частями:
первая – стимул, вторая – ассоциат. Например: король → лев (19); люди → в черном
(5); жажда → скорости (41). Наблюдается и другой тип реакции, когда в названии
фильма нарушается порядок, так как стимул
является вторым словом названия. Например: паук → человек (51) («Человек-паук»);
район → тринадцатый (4) («Тринадцатый
район»); сердце → храброе (2) («Храброе
сердце»). Если название фильма состоит
из одного слова, которое в свою очередь
и было стимулом, то в качестве ассоциата
возникали слова-идентификаторы: «кино»
или «фильм». Например: чужой → фильм
(24); космос → фильм (2).
К наиболее частотным названиям фильмов относятся: «Основной инстинкт», США,
1992 (основной → инстинкт (151)), «Двойной удар», США, 1991 (двойной → удар (94)),
«Человек-паук», США, 2002 (паук → человек (51)); человек-паук (3); Spider-man (2);
человек → паук (15). Всего было упомянуто
34 фильма.
Следует отметить, что на российском телевидении в период с 2003 по 2005 г. также существовала программа под названием
«Основной инстинкт», поэтому вполне возможно, что некоторые ассоциации были обусловлены и этой реалией.
Что касается имен персонажей фильмов,
то их частотность не совпадает с частотностью названий самих фильмов. Так, наиболее
частотными реакциями были имена следующих персонажей:
скряга → Скрудж (9); Скрудж МакДак
(6). Скрудж МакДак – главный герой мультсериала «Утиные истории» (англ. «Duck
Tales», США, 1987–1990).
шпион → Джеймс Бонд (7); Бонд (4);
Бонд 007 (3). Джеймс Бонд – главный герой
сериала из 24 фильмов, называемых «бондианой» (Великобритания, США, с 1962
по 2015 г.). Главный герой романов английского писателя Яна Флеминга получил свою
популярность после экранизации романов, но так как фильмы бондианы выходят
под разными названиями, то запоминается
именно имя главного героя.
В группу Телевидение вошли названия
сериалов и имена их персонажей, названия телеканалов и телепередач. Например:
остаться → в живых (186) (сериал «Остаться в живых», англ. «Lost», США, 2004–
2010); врач → Хаус (2); доктор → Хаус
(13) (сериал «Доктор Хаус», англ. «House»,
также «House M.D.», США, 2004–2012);
Психолингвистика
друзья → сериал (11); friends (3) (сериал
«Друзья», англ. «Friends», США, 1994–2004).
В данном случае довольно трудно понять, является ли ассоциат friends (3) ссылкой именно на название этого сериала либо это просто
перевод. Но учитывая закономерность, которая выявляется на всем массиве реакций,
можно сказать, что, как минимум, одна реакция из зафиксированных трех является ссылкой на сериал, так как реакции-переводы
обычно не превышают частоту 1–2. Такая же
неопределенная ситуация возникает при анализе следующей ассоциативной пары: следующий → next (29); некст (next) (2), так
как обнаруживается несколько источников,
которые могли повлиять на реципиентов
в выборе именно такой реакции. Например:
телепередача «NEXT” (рус. «Следующий»)
на канале MTV, США, 2005–2008; российский сериал «Next», 2001–2003; фильм
“Next”, русс. «Пророк», США, 2007; магазин
одежды «Next», Великобритания. Из всех
этих вариантов наиболее вероятной представляется ассоциация именно с названием
передачи, так как на русском оно (название)
звучало «Следующий» (англ. «Next»).
В данной группе высокочастотной также
оказалась следующая пара: черный → плащ
(27) (мультсериал «Черный плащ», англ.
«Darkwing duck», США, 1991–1995).
Названия печатных СМИ в реакциях не так
многочисленны, но и среди них есть свои
лидеры. Например: журнал → Playboy (12);
Плейбой (5) (американский мужской журнал,
издается с 1953 года, в России с 1995); журнал → Космополитен (6); Cosmopolitan (5);
Cosmo (4) («Cosmopolitan», женский журнал,
впервые появившийся в Америке в 1986 г.,
в России издается с 1994); журнал → Maxim
(6); Максим (3) (мужской журнал, запущенный в Великобритании в 1995 г., позже издавался в Америке, в России с 2002 г.).
Вторая по количеству реакций категория –
| Напиши аннотацию по статье | 44
ПСИХОЛИНГВИСТИКА
УДК 81’23; 811.161.1 + 81’27
Е. В. Бентя
Новосибирский государственный университет
ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия
yevgentya@gmail.com
СЛЕДЫ ВЕСТЕРНИЗАЦИИ В РУССКОМ ЯЗЫКОВОМ СОЗНАНИИ
(НА ПРИМЕРЕ ИМЕН СОБСТВЕННЫХ)
Рассматриваются следы вестернизации в смысловом поле русского языкового сознания. Исследование проводится на материале Русской региональной ассоциативной базы данных (СИБАС) путем выявления реалий западного мира. Единицами исследования стали имена собственные. Они были разбиты на тематические категории, которые соотносятся с информационными каналами вестернизации. В результате анализа выбранных единиц были
выявлены три таксономические категории: кино и СМИ, литература, топонимы и урбанонимы. Наиболее частотные
единицы представляют собой реалии таких стран, как США, Германия и Великобритания. Результаты исследования
показали, что основными каналами вестернизации, по данным русского языкового сознания, являются развлечения,
политика и литература. В статье также проводится сравнительный анализ выявленных единиц СИБАС с Русским
региональным ассоциативным словарем-тезаурусом (ЕВРАС), что позволяет отметить схожие тенденции процесса
вестернизации в языковом сознании жителей разных регионов страны. Сравнение проводилось на основе обратного словаря ассоциативной базы данных ЕВРАС, где единицами сравнения стали наиболее частотные реакции,
полученные в результате анализа трех тематических категорий, представленных именами собственными, в СИБАС.
|
слово и обект возможна ли бессловесных мысл. Ключевые слова: мышление, речь, язык, мысль, тождественный предмет, фор
ма обобщения, форма деятельности, сознание, коммуникация
Введение
Проблеме соотношения языка (речи) и мышления посвящено бессчетное количество исследований и научных публикаций, что связано с ее огромным методологическим значением для целого ряда наук. Обзор даже только современных
42 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018
Теоретические и экспериментальные исследования
значимых работ, посвященных этой проблеме, представляется почти невыполнимой задачей. Не ставя перед собой такую задачу, мы постараемся сформулировать
и обосновать ряд положений, которые должны прояснить нашу позицию в научной дискуссии, развернувшейся в Институте языкознания РАН в ходе работы над
проектом «Разработка коммуникативной модели вербального процесса в условиях
кризиса языковой модели».
В языкознании, психологии, психолингвистике и современных когнитивных
науках формулировались различные взгляды на соотношение мышления и языка.
Одна из крайних точек зрения заключается в полном отрыве языка от мышления:
язык – это лишь номенклатура, «одежда» для бессловесной мысли. Противоположная точка зрения состоит в полном подчинении мышления языку (лингвистический
детерминизм). В большинстве своем не принимая строгую версию лингвистического детерминизма, современные исследователи тяготеют к той или иной версии
обособления языка от мышления (концепция мыслекода С. Пинкера, гипотеза модулярности Дж. Фодора и др.).
Центральным вопросом, поднятым в дискуссии, стал вопрос о бессловесном
мышлении и, соответственно, о функциях речи во внутренних (психологических)
процессах (мышлении, воображении, памяти и т.п.). На этот счет участниками дискуссии выдвигались три конкурирующих точки зрения.
1. Мышление принципиально бессловесно. Речевые средства (слова) выполняют лишь функцию коммуникации. Соответственно, мысль предсуществует слову
и «встречается» с ним только в коммуникативном процессе. Сами по себе, в отрыве от коммуникации (взаимодействия коммуникантов), слова не обладают тождественным значением. Сознания коммуникантов так же принципиально (вне коммуникации) не тождественны. В ходе коммуникации производятся и понимаются не
слова, а коммуникативные действия.
Эта позиция отражает направление в современной лингвистике, связанное с
попыткой построения коммуникативной модели речевого процесса и преодоления
«лингвистического имяславия» [Вдовиченко 2016].
2. Мышление может осуществляться как в речевой, так и в неречевой форме.
Речевая форма мышления может быть как внешней (развернутой), так и внутренней. Формы (средства) неречевого мышления – это планы, схемы, образы, которые
могут существовать независимо от языковых (речевых) средств. Существует языковое и неязыковое сознание. Соответственно, существуют такие образы сознания,
которые не связаны с речью. Можно иметь сознательный образ, но не быть способным к его словесному оформлению. Для реализации целей общения необходима общность сознаний коммуникантов, которая вытекает из принадлежности их к
определенной культуре.
Данная позиция отражает представления о языке, сознании и коммуникации,
сложившиеся в отечественной психолингвистике в форме теории языкового сознания [Тарасов 2000].
3. Генетически (по происхождению) все средства мышления связаны с языком.
Только оречевленная в ходе развития мысль может позволить себе роскошь быть
бессловесной. Все высшие психические функции (мышление, память, воображе
Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 43
функция речи – это функция управления внутренними процессами. Любой сознательный образ по своему происхождению есть образ совместной деятельности; соответственно, нет таких образов сознания, которые не могли бы быть выражены
семиотическими средствами. Представить себе (осознать) можно только то, что
можно представить другому. Язык как главная семиотическая система является условием и формой существования идеального. Будучи носителями языка, люди не
«вступают» в коммуникацию, а изначально присутствуют в ней.
Данная точка зрения, во многом близкая к предыдущей, отражает фундаментальные положения психологической школы Л.С. Выготского и общепсихологической теории деятельности А.Н. Леонтьева.
Отметив, что мы отстаиваем третью из представленных точек зрения, мы
должны подчеркнуть, что все участники дискуссии сходятся друг с другом в понимании того, что коммуникация включена в деятельность, во взаимодействие
коммуникантов, и поэтому, конечно, источником смысла средств коммуникации
(слов и т.п.) являются не сами эти средства, а процесс взаимодействия. Принципиальное расхождение между первой и второй позициями связано с вопросом о
том, может ли мышление осуществляться в словесной (внешней или внутренней)
форме. Менее заметное расхождение между второй и третьей позициями связано с
вопросом о месте языка (речи) в структуре психики и сознания. Для большей ясности уточним, что различие между первой и второй точками зрения связано главным образом с вопросом о том, может ли мышление быть вербальным, а различие
между второй и третьей точками зрения – с вопросом о том, может ли мышление
быть невербальным.
Проблему соотношения мысли и слова необходимо рассматривать как частную
проблему психологической и психолингвистической теории. Методологически некорректным было бы, говоря об этой проблеме, «выносить за скобки» онтологию
мысли и слова, мышления и речи, ибо подобное «эпохе» оставило бы изучаемые
сущности за скобками научного описания и объяснения. «Отрезаем» ли мы мысль
от слова или рассматриваем их в единстве и сложных взаимопереходах – в любом
случае мы должны сформулировать теорию, в которой мысль и слово предстают
как объекты научного рассмотрения.
Конечно, легко «отрезать» слово от мысли. Но если слово тогда будет чувствовать себя хоть сколь-нибудь адекватно (в конце концов, оно останется объектом
внутренней лингвистики), то вот мышлению придется туго. С ним нужно будет
понянчиться. Ведь мышление и другие психические процессы – это прежде всего
объект психологии, а не лингвистики. Понимая, что границы между науками – вещь
достаточно условная, мы, тем не менее, хотим подчеркнуть, что, описывая отношения между мышлением и речью, т.е. заходя в область психологии, исследователь
должен формулировать прежде всего психологическую, а не лингвистическую теорию: ему придется объяснить, как «устроена», как «работает», как развивается и
как «ломается» психика. И если мы говорим конкретно о мышлении, то необходимо
будет формулировать научную психологическую теорию мышления.
Но это только полдела. Независимо от того, «отрезаем» ли мы мысль от слова
44 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018
Теоретические и экспериментальные исследования
или отстаиваем их единство, – мы должны не только сохранить за мыслью и словом статус объектов научного рассмотрения, но и быть способными ответить на
главный вопрос психолингвистики. А именно, нам придется описать механизм производства речи и механизм восприятия (понимания) речи (путь от мысли к слову
и обратно). И здесь недостаточно будет простых констатаций: их не примет не
только представитель Московской психолингвистической школы, но и ни один современный ученый-когнитивист, представляющий производство и восприятие речи
как сложные многоэтапные и многоуровневые процессы. Исследователь, отрезающий мысль от слова, должен будет описать механизм их тайных встреч, а не просто
принять, что – да, мол, все мы не без греха и с кем не бывает. Если мы соглашаемся с тем, что понимание и производство речи все-таки возможно, то нам придется
указать, на каком именно этапе этих процессов мы имеем дело уже не с речью, а с
мыслью, и наоборот…
Говоря об этом, мы подчеркиваем необходимость ведения дискуссии о соотношении мышления и речи с обязательной опорой на научную теорию и научную
методологию. Задача настоящей статьи и заключается в том, чтобы прояснить научные основания, стоящие за нашими аргументами. Мы будем ссылаться на теорию
развития высших психических функций Л.С. Выготского и его школы, а также на
общепсихологическую теорию деятельности А.Н. Леонтьева (различия между этими теориями в данном контексте несущественны).
1. Служит ли слово для именования «готового» предмета?
Проблема первоначала оказалась первой философской проблемой именно потому, что зарождающаяся в древности философская мысль обнаружила тождественность объектов, которую до того (на уровне мифологического мышления)
заметить было нельзя. Объекты мира, да и мир в целом, предстали перед философской мыслью как субстанция, как нечто само по себе неизменное, остающееся
одним и тем же под многообразием масок явленности. Мифологическое мышление
субстанции не видело; в мифе вещь не была «самой собой», она могла превращаться в любую другую вещь, присутствовать в одно время в разных точках пространства, как и наоборот, одно место в пространстве могли с легкостью занимать разные
вещи.
Вопрос о том, почему вещь остается самой собой, с тех пор (и до сих пор) является одним из главных вопросов философии. Наивное сознание нам твердит, что
никакого вопроса тут нет: мол, вот же вещь, она перед глазами, и если мы от нее
отвернемся, она никуда не денется. Правда, этот взгляд уже не столь наивен, как
взгляд первобытного человека или ребенка: для них как раз вопрос «сохранности»
объекта в момент, когда мы закрыли глаза, – это очень и очень большой вопрос. Так
что мы говорим здесь о наивном сознании взрослого человека, являющегося к тому
же представителем западной (в широком смысле) культуры.
Мы привыкли иметь дело с тождественными предметами (здесь уже можно
употребить термин «предмет», имея в виду предмет деятельности, а не объект сам
по себе). Однако из самих предметов (как объектов реального мира) это тождество
отнюдь еще не извлекается (Декарту в связи с этим пришлось предположить, что
Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 45
каждый новый момент времени остается равным самому себе в предшествующий
момент времени). Никаких «готовых», тождественных себе предметов не существует не только для ребенка, овладевающего языком, но даже и для взрослого, который
в целом уже «опредметил» для себя реальность. Л.С. Выготский называл психику
«островками безопасности в гераклитовом потоке»: реальность для нас предметна,
поскольку иначе мы не смогли бы с ней взаимодействовать, но ее предметность
обеспечивается постоянным усилием нашего сознания (М.К. Мамардашвили), т.е.
нашим опредмечивающим взглядом.
«Ничто человеческое не может само собой пребывать, оно постоянно должно
возобновляться и только так может продолжать жить, а возобновляться оно может
только на волне человеческого усилия <…> наш макровзгляд не обладает такой размерностью, которая позволяла бы нам различить маленькие пространства между
предметом в момент А и в момент Б. Но есть зазор, внутри которого, чтобы будучи
в моменте А, предмет был бы потом в моменте Б, должно вспыхнуть человеческое
усилие. И в данном случае мышление, понимание выступают как элемент самого
бытия. <…> чужой взгляд увидит дление правила, но не заметит зазоров между
моментами дления правила, которые заполнены исполнением человеком своего назначения. <…> мы видим непрерывный предмет, а он в действительности не такой»
[Мамардашвили 2008: 19, 29, 38].
Итак, мы видим непрерывный (тождественный) предмет, а он в действительности не такой: его тождественность не дана изначально, она обеспечивается исключительно нашим опредмечивающим взглядом; воспринимая объект, мы опредмечиваем его, что требует, конечно, усилия нашего сознания, причем за этим усилием стоит не что иное, как деятельность с предметом.
А.Н. Леонтьев неоднократно подчеркивал фундаментальную для современной
психологии идею о том, что восприятие есть активный процесс, опосредованный
системой предметных значений. Чтобы увидеть предмет, недостаточно просто
открыть глаза: предмет не «отпечатывается» в психике, как печать на глине; для
восприятия предмета нужно, чтобы между человеком и предметом сложилось отношение деятельности. Иначе говоря, нужна актуализация формы предметной деятельности, т.е. значения (предназначения) предмета. Это положение касается не
только человеческого, сознательного восприятия, но и восприятия вообще, с тем
лишь уточнением, что человек при восприятии актуализирует формы предметной
деятельности, а животное – формы двигательной активности (сенсомоторные схемы). Формы движений более жестко «привязаны» к физическим характеристикам
воспринимаемых объектов, чем формы деятельности, и, соответственно, не требуют тождественности объекта: физические характеристики любого стола позволяют
кошке запрыгнуть на него или спрятаться под ним. Для человека важны предметные характеристики стола, позволяющие ему использовать стол в соответствии с
его назначением; человек, имея в своей голове предметное значение (форму деятельности со столом), может поэтому «увидеть» стол даже в доске, положенной
на колени. Тождество стола обеспечивается деятельностью с ним, причем форма
этой деятельности (значение) должна существовать где-то еще помимо любого
46 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018
Теоретические и экспериментальные исследования
конкретного объекта, используемого как стол. Она должна быть воплощена в квазиобъекте, в превращенном предмете, т.е. существовать в теле знака (или любого
другого символа).
К идее квазиобъекта мы еще вернемся, а пока зафиксируем следующее. Никаких «готовых» предметов в человеческом опыте не существует; в ходе онто- и
филогенеза человек опредмечивает реальность, активно взаимодействуя с ней,
«примеряя» к ней формы своей активности, которые отнюдь не являются константными, раз и навсегда данными. Эти формы активности (формы деятельности,
обобщения, категоризации) претерпевают сложное развитие, связанное с их структурными перестройками. Это фундаментальное положение Л.С. Выготского. Все
психические функции развиваются: развивается мышление, восприятие, память,
воображение и т.п. Единицами этих функций, претерпевающими развитие, как раз
и являются формы обобщения, т.е. формы узнавания предмета, его категоризации,
деятельности с ним. Ребенок иначе категоризует воспринимаемую реальность и,
соответственно, иначе ее воспринимает, чем взрослый. Л.С. Выготский подробно
описал путь развития форм обобщения (синкреты – комплексы – понятия). Так,
на стадии синкретов, произнося слово «чашка», ребенок сначала «имеет в виду»
не дискретный объект, а совокупную не вполне дифференцированную ситуацию
или процесс. Объектов, равных самим себе, сначала в опыте ребенка нет и быть
не может: в разных ситуациях восприятия они не являются «теми же самыми». Задачу со скрытым перемещением объекта дети начинают решать правильно лишь
с 18-месячного возраста, а от комплексного мышления к понятийному переходят
лишь в школьном возрасте.
С развитием форм обобщения и связано появление тождественных предметов.
Представим ложку в руке ребенка. В одной ситуации это машинка, в другой – кораблик, в третьей – то, чем размешивают чай. Предмет для ребенка становится тождественным по мере того, как ребенок обучается выделять его существенные признаки
и отличать их от латентных. Но различение существенных и латентных признаков
требует того, чтобы предмет «побывал» в разных деятельностях! Невозможно
знать А, не зная при этом не-А… Именно поэтому непременным условием развития
психики ребенка является игра, в которой и происходит «опробование» разных сторон предмета, способствующее вычленению его существенных признаков.
Предметность не статична: она развивается, перестраивается, и образ мира как
система предметных значений («превращенная форма мира», по А.А. Леонтьеву)
константен лишь отчасти, лишь в определенных ситуациях и в небольших временных интервалах. Потому и тождество предмета не является абсолютным даже для
взрослого (а не только для ребенка). В связи с этим становится очевидным, что
слово не может служить для именования «готового» предмета – ибо неясно, откуда
этот «готовый» предмет мог бы вообще взяться. Само понятие «номинация» теперь
оказывается лягушкой, раздувшейся до размеров вола: в реальности номинация как
таковая происходит гораздо реже, чем кажется на первый взгляд.
«Номинирует» ли человек «чувственно выделенные» предметы? Вот что писал
об этом С.Д. Кацнельсон: «Это старая песня. Сначала дан предмет в восприятии.
Предметы чувственно выделены, но нет еще названий для них. Затем приходят на
Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 47
ятии предмета”. Сначала, совсем как в Ветхом Завете, идет процесс наречения “готовых предметов”, предметов, открываемых чувственным восприятием, а уж затем
с помощью слов производится процесс анализа чувственных данных, выделения
сторон. И это спустя полтора столетия после Канта, Гегеля и Маркса, показавших,
что “предмет” не дан готовым в восприятии, что нет “предмета” с самого начала,
что нет зеркально-мертвого отображения готовых предметов, что предметный мир
входит в сознание лишь определенными пластами, уровнями, что “предметность”
“предметности” рознь, что на каждой ступени познания формируется новое, более
глубокое понятие о предмете и что это понятие существенным образом меняется не
только в своем содержании, но и в объеме, в его отношении к другим предметным
понятиям» [Кацнельсон 2001: 526].
В связи с этим возникает вопрос, возможно ли бессловесное восприятие. Ответ на этот вопрос достаточно очевиден. Чтобы сознательно воспринять предмет,
необходимо увидеть в нем форму предметного действия, т.е. актуализировать предметное значение. О том, чем предметное значение отличается от вербального, мы
скажем чуть ниже. Пока отметим, что генетически (по происхождению) любое значение есть форма деятельности, а язык – это система значений, могущих актуализироваться как в вербальной, так и в невербальной форме [Леонтьев А.А. 2003:
124]. «Сто лет назад Штейнталь сказал: “Чтобы думать, надо уметь говорить”. Чтобы воспринимать, тоже надо уметь говорить, по крайней мере если мы имеем в
виду человеческий способ видеть вещи. Ведь человек видит вещи именно как “социальные вещи”, проецируя на них знание их объективных свойств. Чтобы иметь
возможность выделить предмет из окружающего мира как носитель таких объективных свойств, его нужно осознать; чтобы его осознать, его нужно обозначить»
[Леонтьев А.А. 2003: 15].
В отечественной психологии процесс словесного обозначения предмета «понимается не как особый, отделенный от восприятия процесс последующей обработки его продукта мышлением, а как процесс, включенный в деятельность самого
восприятия. Ведь опознание… необходимо требует соотнесения получаемой предынформации с эталоном, который у человека хранится в обобщающих системах,
имеющих языковую основу» [Леонтьев, Гиппенрейтер 1968: 22]. Еще более жесткое высказывание принадлежит В.П. Зинченко: «…сознательно воспринять предмет – значит мысленно назвать его» [Общая психология 1970: 226].
2. Квазиобъект, номинация и экспликация признаков предмета
В общепсихологической теории деятельности язык рассматривается как превращенная форма предметной деятельности. Предметное значение как форма деятельности обретает «самостоятельное» существование (в виде представлений, воспоминаний и т.п.) лишь тогда, когда появляется знак (или любой другой символ), в
котором эта форма продолжит свое существование, будучи «оторванной» от актуально воспринимаемого предмета (форма деятельности расщепляется на предметное и вербальное значение).
48 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018
Теоретические и экспериментальные исследования
Предметное значение – это форма деятельности, воспринимаемая нами в самом предмете (который, соответственно, выступает для нас как знак самого себя).
Вербальное значение – это та же форма деятельности, только воспринимаемая (воплощенная) в слове как превращенном предмете (квазиобъекте). Слово как превращенный предмет является «местом хранения» формы деятельности с предметом
реальным: предмета перед глазами нет, а слово – есть. Значение (предназначение)
предмета, будучи зафиксировано в слове и, стало быть, продолжая существовать
вне любой актуальной деятельности с предметом, может возвращаться к предмету в любой новой ситуации деятельности.
Поэтому слово, как говорил А. Валлон, оказывается средством включения отсутствующего прошлого в настоящее, средством выхода сознания за предел актуальной ситуации [Валлон 2001: 165]. Именно слово, как демонстрируют исследования Л.С. Выготского, оказывается в развивающейся психике ребенка гарантом перманентности воспринимаемых объектов. При этом значения слов – не статичные
формы; будучи формами обобщения, они сами, как мы уже говорили, претерпевают
сложное развитие.
С разделением формы деятельности на предметное и вербальное значение, с
появлением квазиобъекта связано рождение идеального, т.е. появление сознания.
Согласно Э.В. Ильенкову, идеальное есть лишь там, «где сама форма деятельности,
соответствующая форме внешнего предмета, превращается для человека в особый
предмет, с которым он может действовать особо, не трогая и не изменяя при этом
до поры до времени реального предмета, той внешней вещи, образом которой является эта форма деятельности» [Ильенков 1962: 226]. «Необходимо ввести предмет
в такую систему отношений, в которой он бы мог сыграть роль зеркала, превращая
представление человека в сознательное. Этот предмет должен быть означен и жить
в особой форме – в форме языка. Язык и есть то необходимое условие, единственно
посредством которого предмет может получить свою жизнь в голове человека, свое
существование в идеализированной форме и, следовательно, преобразовать форму
отражения» [Леонтьев А.Н. 2001: 94].
«Переселившись» из реального предмета в квазиобъект, т.е. став словесным,
значение отнюдь не теряет родственной связи с реальным предметом: напротив,
эта связь только укрепляется. Это – капитальное положение, сформулированное
А.Н. Леонтьевым: «отделение значения от предмета в языке <…> есть вместе с тем
новая форма соединения значения и предмета: предмет выступает теперь в определенном общественном значении или во многих, но всегда общественных значениях <…>. Можно сказать, что в значениях слов реализуются для сознания значения
предметов. Значение слова есть форма “идеального присвоения” человеком его,
человеческой, действительности» [Леонтьев А.Н. 1994: 167].
Однако как реальный предмет, так и превращенный предмет (квазиобъект)
сначала никакой тождественностью не обладает. Тождество того и другого гарантируется исключительно деятельностью, «опробованием» в различных ситуациях
деятельности, переходами из одной деятельности в другую. Что это значит?
Номинацию предмета можно рассматривать как деятельность с ним. Соответственно, номинация также будет способствовать экспликации признаков предмета:
Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 49
этому средством разграничения существенных и латентных признаков ложки. Рассмотрим пример, который приводил А.А. Потебня: ребенок называет шаровидный
колпак лампы арбузиком. Как говорил, анализируя этот пример, С.Д. Кацнельсон, в
этот момент признак шаровидности актуализируется не только в колпаке, но и в арбузе (невозможно увидеть шаровидность как признак арбуза, пока ты не увидел ее в
чем-то еще) [Кацнельсон 2001: 293]. Слову, как и предмету, тоже нужно побывать
в разных деятельностях, для того чтобы за ним закрепилось тождественное значение. Именно поэтому дети играют не только с предметами, но и со словами.
3. «Хитрость» разума
В игре со словами происходит не только овладение значениями слов, но и объективация слова – колоссально важный процесс, без которого невозможно усвоение языка. Ребенок в одной ситуации относится к слову как к объекту, а в другой
– употребляет его как средство (осознания, познания, номинации). Этот процесс
подобен овладению внешним орудием, которое в одних ситуациях воспринимается
как объект, а в других – служит проводником активности субъекта. Неслучайно поэтому Л.С. Выготский и представители его школы называют слово орудием психической деятельности (неважно при этом, идет ли речь о внешнем или о внутреннем
слове).
Хитрость разума, по Гегелю, состоит в опосредствующей деятельности, «которая, дав объектам действовать друг на друга соответственно их природе и истощать себя в этом воздействии, не вмешиваясь вместе с тем непосредственно в этот
процесс, все же осуществляет лишь свою собственную цель» [Гегель 1974: 397].
Иначе говоря, деятельность человеческого разума всегда чем-то опосредуется, независимо от того, идет ли речь о внешней деятельности или внутренней (с этим
связан принцип изоморфизма деятельности внешней и внутренней в теории А.Н.
Леонтьева).
Любое орудие нашей деятельности и любое средство восприятия лучше работают тогда, когда мы их не замечаем: например, мы не должны замечать стекол
очков, когда читаем книгу, или тяжести молотка, когда забиваем гвоздь. Пока мы
учимся использовать орудие, оно должно быть объектом нашего сознания. Но когда
мы действуем при помощи орудия, оно должно быть проводником нашей активности, незаметным для нашего взгляда. Деятельность нашего разума опосредуется
не только внешними, но и внутренними орудиями: слепой правильно использует
палку потому, что образ ее возможных движений включен в схему движений его
руки (внутренним, психологическим орудием в данном случае будет сенсомоторная схема). Согласно теории интериоризации Л.С. Выготского, по мере развития
психики опора на внутренние орудия возрастает. При этом универсальным орудием
психики становится знак (в первую очередь – слово). Знаковая деятельность позволяет нам не только общаться друг с другом и познавать реальность, но и управлять
собственными психическими функциями.
Благодаря знаковой деятельности человек может познавать объекты, недоступные его прямому наблюдению (например, изучать черные дыры). Но даже прямое
50 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018
Теоретические и экспериментальные исследования
наблюдение объекта опосредуется его значением: как уже говорилось, мы воспринимаем мир «сквозь призму» форм возможного взаимодействия с ним. Отметим
также, что в качестве психологических орудий могут выступать не только знаки и
сенсомоторные схемы, но также знания, убеждения, мифы и даже научные теории.
Так, для ученого орудием восприятия и анализа данных является теория, которой
он придерживается.
4. Образ сознания и его связь с языком
«Образ вычерпывается из мира» [Леонтьев А.Н. 1983: 128, 169]. Форма обобщения, форма деятельности – это и есть ментальная конструкция, служащая для
нас «черпаком», при помощи которого мы активно воспринимаем предмет (образ
в голове не появляется, как отпечаток на глине). Принципиально важно, что о наличии образа в голове человека можно судить лишь тогда, когда человек оказывается способен иметь дело с предметом в его отсутствие, когда, по Ильенкову,
появляется особый предмет, с которым можно действовать, не изменяя до поры до
времени реального предмета. Каждый из нас с легкостью может доказать, к примеру, что обладает сознательным образом бегемота. Мы можем нарисовать бегемота,
изобразить бегемота жестами или просто сказать слово «бегемот». Этого будет более чем достаточно. О наличии образа можно судить только тогда, когда человек
обладает возможностью представить (себе и другим) предмет в его отсутствие.
Важно не узнавание предмета, когда он перед глазами, а действие с предметом,
когда его перед глазами нет! Если есть любая символическая имитация предмета
или ситуации – значит, есть и его/ее образ. Образ, как говорил Пиаже, – это интериоризованная имитация [Пиаже 2001: 147].
Конечно, средствами формирования образа являются не только слова (словесные значения). Однако главная символическая система, позволяющая нам представлять всё что угодно, даже то, чего нет, – это язык. «Язык и есть система
ориентиров, необходимая для деятельности в этом вещном и социальном, одним
словом – предметном, мире. …Усвоение нового языка есть переход на новый образ мира, необходимый для взаимопонимания и сотрудничества с носителями этого
другого языка и другой культуры» [Леонтьев А.А. 1997: 272].
Отсюда следует: образ (по своему происхождению) – это то, что можно разделить с другими людьми. То, чем я не могу поделиться с другими, я сам не осознаю. Сознательный взгляд на вещи – это взгляд глазами других людей, глазами социума. В этом и только в этом состоит сущность сознания: «…все то, что я не могу
выразить в форме речи, высказать в форме, понятной другому, я и сам не осознаю
в качестве общественного индивида, в качестве человека. <…> В состав “представления” входит то, что удержано в “общественной” памяти, в формах общественной
памяти. А такой формой является прежде всего речь, язык» [Ильенков 1997: 43, 84].
Когда испуганный гусь своим криком «предупреждает» сородичей об опасности, его сигналы выражают его состояние и ситуацию, но ничего не репрезентируют (не представляют). «Сигнал является частью сигнализируемой ситуации»
[Жинкин 2004: 64]. Иное дело – знаки человеческого языка. Они не являются частью ситуации: они репрезентируют что-то для кого-то. «При таком понимании бо
Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 51
коммуникативных системах животных как о “языках”, хотя и sui generis» [Леонтьев
А.А. 2008: 79-80]. Знак что-то репрезентирует именно потому, что он обладает значением. Значение – это свернутая деятельность, причем деятельность социальная,
совместная. Видя в молотке молоток, я смотрю на него глазами всех представителей моей культуры. Животное смотрит на мир биологическим взглядом, человек
– социальным.
Отсюда: «…ключ к пониманию места языка в жизни и деятельности общественного человека лежит… в четком понимании соотношения предметной действительности, языка и мира идеального, т.е. в последовательной трактовке языка
как одной из форм взаимодействия субъекта и объекта человеческой деятельности, как своего рода “мостика”, связывающего совокупный опыт и совокупную деятельность общества, человеческого коллектива, с психикой, сознанием, личностным опытом отдельного члена этого коллектива, как условия и формы существования идеальных явлений» [Леонтьев А.А. 2008: 85-86]. Еще раз: язык – это условие
и форма существования идеального.
5. Интериоризация
Последний ключевой момент, на который мы должны обратить внимание, касается проблемы развития высших психических функций. Если образ сознания мы
трактуем как форму совместной деятельности, наполненную некоторой «чувственной тканью», а лучше сказать, оживляемую процессом деятельности, то возникает
закономерный вопрос, откуда же эта форма берется в голове отдельного человека.
Принципиальная позиция общепсихологической теории деятельности заключается
в том, что субъектом сознания является отнюдь не индивид, а общество, человеческий коллектив. Мы не будем сейчас касаться всех сложностей, возникающих на
пути иной (индивидуалистической) трактовки сознания. Отметим лишь, что при
такой трактовке приходится и усвоение ребенком социальных норм рассматривать
как частный случай биологического приспособления к среде. Здесь же возникает и
проблема тождества сознаний разных людей, которая, конечно, в деятельностном
подходе оказывается мнимой. Ибо личность в психологии деятельности понимается как ансамбль социальных отношений; соответственно, можно утверждать, что
люди не «приходят» в коммуникацию и деятельность извне, а изначально находятся
внутри коммуникации и деятельности. Вопрос не в том, чем обеспечивается «тождество сознаний» (ибо оно дано изначально), а в том, откуда берутся индивидуальные различия между сознаниями. А они связаны всего лишь только с тем, что каждый человек занимает в деятельности свою особую позицию. Именно поэтому А.А.
Леонтьев так любил повторять слова В. фон Гумбольдта: «Каждую человеческую
индивидуальность… можно считать особой позицией в видении мира» [Гумбольдт
1984: 80].
Процесс развития психики объясняется школой Л.С. Выготского как процесс
интериоризации, в ходе которого формируются высшие психические функции как
социальные способы поведения, применяемые человеком по отношению к самому
себе. Все высшие психические функции в своем развитии проходят через знаковое
52 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018
Теоретические и экспериментальные исследования
опосредование (сначала внешнее, затем внутреннее). Это показано в многочисленных экспериментах и исследованиях А.Н. Леонтьева, Б.В. Зейгарник, А.Р. Лурии и
др. Соответственно, слово, как уже говорилось выше, становится не только средством управления поведением собеседника, но также и средством контроля над
собственным поведением и внутренними психическими процессами.
В ходе развития психики высшие структуры не надстраиваются над низшими
как этажи в многоэтажном доме, но «вбирают» их в себя, вызывая их существенную перестройку. Высшая психическая функция – это иерархически организованная система, включающая различные звенья и уровни. Поэтому практически невозможно выявить натуральную, «природную» функцию в чистом виде: оречевление
функции в процессе развития влияет на всю ее организацию, на функцию в целом. Именно поэтому мы и утверждаем, что только оречевленная в ходе развития
мысль может позволить себе роскошь обходиться без языка. Конечно, мышление
не всегда является вербальным. Однако даже в своих невербальных формах оно
демонстрирует интимную, генетическую связь с речью: «…подлинное мышление,
т.е. деятельность человека по решению задач, всегда опирается наряду с понятийными компонентами на специально выработанные для целей мышления вспомогательные средства и орудия типа схем, планов, зрительно представляемых образных
картин. …Другой вопрос, что все эти вспомогательные орудия генетически, по своему происхождению (как в онто-, так и в филогенезе) связаны с языком, речевой
деятельностью, что они всегда (у взрослого человека) вторичны» [Леонтьев А.А.
2008: 115-116].
Заключение
Мы рассмотрели лишь часть вопросов, возникающих при анализе соотношения мышления и языка (речи). Наши аргументы в основном отражают фундаментальные положения психологической школы Л.С. Выготского и А.Н. Леонтьева,
демонстрирующие не только интимную, генетическую связь между мыслью и словом, но также место и роль языка (речи) в психике и сознании. Данная статья имеет
теоретический характер, поэтому мы не ссылались на многочисленные эмпирические исследования, которыми могли бы также подтвердить отстаиваемую нами позицию. Здесь отметим, что речь идет не только об экспериментальном изучении
внутренней речи и других психологических процессов в норме, но и о большом
массиве данных из области патологии речи, афазиологии, патопсихологии. Рассмотрение этих данных может быть задачей отдельной публикации.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 81’13; 159.9 DOI: 10.30982/2077-5911-2-42-57
СЛОВО И ОБЪЕКТ (ВОЗМОЖНА ЛИ БЕССЛОВЕСНАЯ МЫСЛЬ)
Статья подготовлена при поддержке РНФ, грант № 17-18-01642 «Разработка
коммуникативной модели вербального процесса в условиях кризиса языковой
модели», в Институте языкознания РАН
Журавлев Игнатий Владимирович
старший научный сотрудник ИЯз РАН
125009, Москва, Большой Кисловский пер., 1
semiotik@yandex.ru
Журавлева Юлия Валерьевна
научный сотрудник ИЯз РАН
125009, Москва, Большой Кисловский пер., 1
jv.clinic@yandex.ru
Статья отражает позицию авторов в дискуссии о соотношении мышления и
языка, развернувшейся в ходе работы над проектом «Разработка коммуникативной
модели вербального процесса в условиях кризиса языковой модели» в Институте
языкознания РАН. Авторы отстаивают аргумент о единстве мышления и речи, ссылаясь на фундаментальные положения теории Л.С. Выготского и А.Н. Леонтьева,
раскрывающие место и роль языка (речи) в психике и сознании. Ставится вопрос
о тождестве слова и тождестве предмета. Показано, что слово не может служить
для именования «готового» предмета, данного в восприятии. Формы деятельности,
формы обобщения, категоризации предмета не являются статичными: они претерпевают сложное развитие. Предмет становится тождественным в результате экспликации его существенных и латентных признаков, которая возможна лишь при
«опробовании» предмета в разных деятельностях. Слову, как и предмету, нужно
«побывать» в разных деятельностях, чтобы за ним закрепилось тождественное
значение. Любой сознательный образ по происхождению есть образ совместной
деятельности. Нет таких образов сознания, которые не могли бы быть выражены
семиотическими средствами. Язык как главная семиотическая система является условием и формой существования идеального. Все высшие психические функции
в ходе развития психики опосредуются речью. Главная психологическая функция
речи – это функция управления внутренними процессами.
|
словоклассифицируыусчие аспектуальные системы опыт типологии. Ключевые слова: аспектология, глагольный вид, типология, перфективация, имперфекти
вация, аспектуальные системы, аспектуальная деривация.
VERB-CLASSIFYING ASPECTUAL SYSTEMS: TOWARDS A TYPOLOGY
Peter M. Arkadiev1, Andrey B. Shluinsky2
1 Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences, 32A, Leninsky prospekt, Moscow, 119991,
Russian Federation
2 Russian State University for the Humanities, 6, Miusskaia pl., Moscow, 125993, Russian Federation
3 Moscow State Pedagogical University, 1/1, ul. Malaia Pirogovskaia, Moscow, 119991, Russian Federation
4 Institute of Linguistics of the Russian Academy of Sciences, 1 s. 1, Bolshoy Kislovskiy per., Moscow,
125009, Russian Federation
The article introduces a typology of verb-classifying aspectual systems, i.e. those where the perfective and imperfective meanings characterize separate verbal lexemes rather than inflectional forms
and change of aspectual meaning is achieved via perfectivizing and imperfectivizing derivations. We
distinguish three types of such systems based on the primary direction of aspectual derivation, and
1 Участие в настоящем исследовании П. М. Аркадьева поддержано грантом РГНФ № 1404-00580. Авторы выражают признательность Е. В. Падучевой, Е. В. Петрухиной, А. Н. Соболеву и В. С. Храковскому за ценные замечания к докладу на конференции «Научное наследие и
развитие идей Юрия Сергеевича Маслова», лежащему в основе данной статьи, а также Б. Вимеру, Э. Далю и анонимным рецензентам за комментарии к первоначальному варианту текста.tivizing and imperfectivizing derivations. Refs 82.
Keywords: verbal aspect, typology, perfectivization, imperfectivization, aspectual derivation,
aspectual systems.
1. типология аспектуальных систем
Предметом рассмотрения в настоящей статье являются словоклассифицирующие аспектуальные системы — т. е. такие, в которых грамматическая оппозиция,
различающая перфективное и имперфективное видовые значения, является словоклассифицирующей, а не словоизменительной категорией. Мы ставим перед собой
задачу предварительной типологии таких систем в языках мира.
Следует оговорить, что мы обсуждаем здесь только категорию «собственно
вида»2, которая противопоставляет перфективный vs. имперфективный видовые
ракурсы в их самом общем понимании: перфективный ракурс вводит в рассмотрение цельную темпорально ограниченную ситуацию, тогда как имперфективный ракурс рассматривает ситуацию «изнутри» и тем самым представляет ее как темпорально неограниченную. Более дробные противопоставления аспектуальных категорий описаны, в частности, в [1; 2, с. 377–406]. Для целей типологического анализа
мы полагаем принятую нами «упрощенную» точку зрения вполне уместной: несмотря на то что конкретно-языковая семантика граммем перфектива и имперфектива
может быть различной и подчас весьма гетерогенной, для целей типологического сопоставления можно ограничиться базовой оппозицией «взгляд снаружи» vs.
«взгляд изнутри» или, в другой терминологии, предшествования vs. синхронности
точке отсчета [3].
Для целей настоящей работы мы, опять-таки заведомо упрощая реальную
картину межъязыкового разнообразия, разделяем аспектуальные системы языков
мира на словоизменительные, словоклассифицирующие и более сложным образом
устроенные «прочие».
Словоизменительные аспектуальные системы наиболее типичны для языков
мира; в них аспектуальная интерпретация задается грамматической формой глагольной лексемы. Так, например, в испанском примере (1a) использована форма
Имперфекта3, выражающая имперфективный ракурс, а в (1b) — форма Аориста,
выражающая перфективный ракурс. Карачаево-балкарские примеры (2a) и (2b) демонстрируют употребление форм Презенса и Имперфекта для выражения длящихся ситуаций, синхронных точке отсчета, а (2c) — употребление формы Претерита
для выражения завершенной ситуации, предшествующей точке отсчета, и запрет
на ее употребление для выражения длящейся ситуации, синхронной точке отсчета.
И в испанском, и в карачаево-балкарском речь идет о формах, входящих в парадигму одной и той же глагольной лексемы, — так, sabía из (1a) и supieron из (1b)
являются формами глагола saber ‘знать’.
Испанский (индоевропейские > романские):
2 В современной англоязычной литературе чаще всего используется термин viewpoint as
pect, введенный в [4].
3 Мы следуем принятой в типологических работах практике писать названия конкретно
языковых граммем с заглавной буквы.‘Альба знала, что душой этого большого дома на углу была ее бабушка’;
b. Los demás lo supieron (AOR) más tarde…
‘Остальные узнали это позже…’
(Isabel Allende, La casa de los espíritus, цит. по [5, с. 67]).
Карачаево-балкарский (алтайские > тюркские) [6, с. 235, 237]:
(2) a. kerim
baxca-nɨ
qaz-a-dɨ
Керим огород-ACC копать-IPFV-3SG
‘Керим копает огород’;
kel-gen-de
приходить-PRF-TEMP Керим огород-ACC копать-IPFV AUX.
baxca-nɨ
qaz-a
kerim
b. men
я
e-di
‘Когда я пришел, Керим копал огород’;
c. alim
Алим приходить-PRF-TEMP Керим письмо
kel-gen-de
kerim
qaʁɨt
PST-3SG
zas-tɨ
писать-PST. 3SG
‘Когда пришел Алим, Керим написал || *писал письмо’.
Словоклассифицирующие аспектуальные системы известны прежде всего по
славянским языкам — и потому для русскоязычного лингвиста часто оказываются
своего рода точкой отсчета. Тем не менее в типологической перспективе принято
говорить о нетривиальном своеобразии славянского вида — см., в частности, [7,
с. 84–85; 2, с. 406–416; 8]. В словоклассифицирующих системах аспектуальная интерпретация является свойством глагольной лексемы — так, в русских примерах
(3a) и (3b) имперфективный ракурс задается глаголом Несовершенного вида резать, а в (3c) перфективный ракурс задается глаголом Совершенного вида порезать.
Русский:
(3) a. Вася режет (НСВ) лук.
b. Когда я вошел, Вася резал (НСВ) лук.
c. Вася порезал (СВ) лук за две минуты.
Следует оговорить, что, принимая в данной работе вслед за другими исследователями (см., в частности, [9; 3, с. 84–102]) «школьную» трактовку славянского
вида, противопоставляющую глаголы совершенного и несовершенного вида, мы
отдаем себе отчет в том, что она не является единственно возможной. Как известно, в славянской аспектологии представлены разные точки зрения относительно
словоизменительного vs. словоклассифицирующего характера категории вида —
см. специальную публикацию [10] с детальным разбором аргументов в пользу обеих, а также обсуждение в работах [11; 12]. Описывая славянские и подобные им
системы как словоклассифицирующие, мы прежде всего руководствуемся соображениями практического удобства сопоставления систем «типа русской» (как в (3))
с системами «типа испанской» (как в (1)).
Прочие аспектуальные системы сочетают черты словоизменительных и словоклассифицирующих, что очень предварительно позволяет нам сказать, что эти
системы имеют переходный статус между словоизменительными и словоклассифицирующими. Одна из возможностей организации систем, которые мы отнесли
тральна относительно «собственно вида» и так же почти полностью нейтрально
глагольное словоизменение, однако имеются словообразовательные показатели,
которые «фиксируют» перфективную vs. имперфективную характеристики производной глагольной лексемы. Именно такого рода система представлена в хакасском
языке: как видно из (4a), непроизводный глагол pas- ‘писать’ в форме Прошедшего
времени допускает и перфективный, и имперфективный ракурс, однако производный от него глагол paz-ɨbɨs- в (4b) совместим только с перфективным ракурсом.
Хакасский (алтайские > тюркские) [полевые данные А. Ш.]:
(4) a. ajdo
Айдо
pičik-ti
бумага-ACC
pas-xan
писать-PST
1. ‘Айдо написал письмо’ 2. ‘(Когда я вошел), Айдо писал письмо’;
paz-ɨbɨs-xan
писать-PFV-PST
pičik-ti
бумага-ACC
b. ajdo
Айдо
1. ‘Айдо написал письмо’ 2. * ‘(Когда я вошел), Айдо писал письмо’.
Ниже мы рассматриваем только словоклассифицирующие системы, оставляя
вынесенные отдельно — и, по-видимому, совсем не однородные — «прочие» для
будущих исследований.
2. общие свойства словоклассифицирующих аспектуальных систем
Итак, словоклассифицирующие аспектуальные системы, по определению, —
такие, в которых перфективный и имперфективный видовые ракурсы являются
характеристиками глагольных лексем, а не отдельных глагольных форм. Остановимся подробнее на их общих свойствах.
Поскольку глагольная лексема ограничена одним конкретным видовым ракурсом, применение различных видовых ракурсов к одной и той же ситуации возможно при помощи аспектуальных дериваций, т. е. морфосемантических операций, образующих от лексемы одного вида (перфективного или имперфективного) лексему
другого вида (resp. имперфективного или перфективного). Естественно, что словоклассифицирующая аспектуальная система невообразима без деривационных
моделей, которые «компенсируют» несловоизменительный статус категории вида.
Перечислим основные отличительные признаки деривации4. Во-первых, дериват,
будучи отдельной лексемой, имеет собственную полную глагольную парадигму,
а не только определенную форму или ограниченный набор форм. Парадигмы перфективных и имперфективных глаголов могут при этом отличаться в отдельных
точках — так, в русском языке, как известно, у Совершенного вида отсутствуют
формы аналитического будущего времени. Во-вторых, деривационные значения не
образуют парадигм обязательных граммем в общепринятом в грамматической теории смысле, а отсутствие деривационного показателя незначимо (ср. русские глаголы рубить (НСВ) и купить (СВ)). В частности, применительно к сильно грамма
4 Мы полностью отдаем себе отчет в сложности и размытости противопоставления словоизменения и словообразования — см., в частности, [13; 14; 15; 16]. Тем не менее, определяя
аспектуальные деривации, мы используем ряд критериев, достаточно четко, как мы полагаем,
задающих границы релевантных для нас явлений.
оппозицию образуют Совершенный vs. Несовершенный виды как весьма абстрактные грамматические признаки, а не конкретные деривационные показатели, при
помощи которых глагол одного вида образуется от глагола другого вида. В-третьих,
деривация имеет лексические ограничения, часто прихотливые; например, в картвельских языках префиксы не перфективируют глаголы перемещения, и только их.
Наконец, для деривации свойственна лексикализация значений: помимо предсказуемой суммы значений исходной основы и деривационного показателя, дериват
может иметь и дополнительные семантические компоненты.
Как было сказано, словоклассифицирующий вид хорошо знаком российской
и мировой лингвистике на примере детально описанных русского и других славянских языков. Однако в перспективе аспектуальной типологии речь идет, повидимому, о безусловном типологическом раритете. Из-за этого в литературе нередко происходит непроизвольное отождествление славянского вида и словоклассифицирующего вида вообще. Так, понятия «видовое противопоставление славянского типа» [17, с. 36–39] или «Slavic-style aspect» в [7, с. 84–89] (см. также [18; 19,
с. 139–145; 20]) фактически расширяют славянский вид до типологически релевантной категории (universal gram-type) «на всякий случай», тогда как словоклассифицирующие аспектуальные системы, не сходные со славянскими, с типологической
точки зрения остаются практически неизученными — см. [21]. Рассмотрение славянских аспектуальных систем в одном ряду со сходными с ними ареально и типологически близкими неславянскими предложено в [22; 23].
В частности, говоря о том, что словоклассифицирующие системы невозможно отождествить со славянскими, следует отметить, что дихотомия словоизменительных vs. словоклассифицирующих аспектуальных систем сходна с выделенным
в работах [24; 25, с. 87–90] противопоставлением anterior-based vs. bounder-based
perfectives, но не эквивалентна ему. Последнее противопоставление касается лишь
статуса и диахронических истоков перфективного члена аспектуальной системы,
тогда как мы говорим об основном принципе организации самих аспектуальных
систем, вне зависимости как от конкретных особенностей их исторического развития, так и от частных свойств их отдельных элементов.
В словоклассифицирующих системах могут иметься словоизменительные
аспектуальные противопоставления — так, известным примером является болгарская «двухъярусная» система, в которой классифицирующее противопоставление
глаголов Совершенного и Несовершенного вида сочетается со словоизменительными граммемами Имперфекта и Аориста — см. [17, с. 177–209; 26]. В нашем исследовании наличие в языке словоизменительных аспектуальных категорий в дополнение к деривационным не учитывалось.
В данной статье излагаются результаты пилотного исследования, в котором на
материале в основном вторичных данных (грамматик, специальных исследований)
рассматривались известные нам и достаточно подробно описанные словоклассифицирующие аспектуальные системы5. Среди индоевропейских языков такие системы представлены в славянских — мы рассматривали русский, чешский [27], бол
5 Из наиболее известной и хорошо описанной славянской группы были взяты лишь не
сколько языков.[30] и латышском [31; 32] — языках, а также в отдельных языках других групп —
в идише (< германские) [33; 34], истрорумынском (< романские) [35; 36] и осетинском (< индоиранские) [37]. Аспектуальные системы картвельских языков требуют
дальнейшего изучения, но словоклассифицирующий вид в нашем понимании можно постулировать в грузинском [38; 39]. В уральских языках словоклассифицирующие системы представлены в самодийской группе, включающей энецкий (полевые
материалы А. Ш.), ненецкий (полевые материалы А. Ш., [40; 41; 42]), нганасанский
[43; 44] и селькупский [45; 46] языки, в угорской группе, где мы рассматриваем
венгерский [47; 48] и мансийский [49], а также в ливском языке (< прибалтийскофинские) [50]. Из алтайских языков словоклассифицирующая система представлена в эвенкийском языке (< тунгусо-маньчжурские) [51]. В афразийской семье
словоклассифицирующий вид представлен в некоторых чадских языках, из которых наиболее детально описан язык марги [52]. В рамках австронезийской семьи
словоклассифицирующие системы описаны в некоторых океанийских языках; мы
рассматриваем мокильский [53] и кусаие [54]. Среди сино-тибетских языков словоклассифицирующий вид описан в некоторых языках северной тибето-бирманской группы; мы рассматриваем цян [55] и цзяжун [56]. Из эскимосско-алеутских
языков словоклассифицирующая система описана в западногренландском [57].
Из небольших по составу семей Америки словоклассифицирующие аспектуальные
системы представлены в языках помо, из которых мы рассматривали кашайя [58;
59] и восточный помо [60], в арауканских языках, из которых подробно описан
мапуче [61], в языках кечуа, где мы пользовались данными южного кончукос [62],
имбабура [63] и уальяга [64], и в языке-изоляте аймара [65; 66].
Ниже мы приводим основные типологические наблюдения, сделанные на ма
териале перечисленных языков.
3. Преимущественное направление аспектуальной деривации
Наиболее очевидным различием между языками является преимущественное
направление аспектуальной деривации, что, в свою очередь, коррелирует с тем,
к какому виду относится бóльшая часть непроизводных глаголов. Одна часть перечисленных языков устроена так, что среди непроизводных глаголов доминируют
имперфективные, а другая — так, что среди непроизводных глаголов доминируют
перфективные. Как несложно предположить, в первом случае основным направлением будет перфективация, а во втором — имперфективация. Кроме того, представлены и языки, в которых очевидного доминирующего класса глаголов и очевидного преимущественного направления аспектуальной деривации нет.
Следует оговорить, что под перфективацией и имперфективацией мы имеем
в виду самый факт смены видовой характеристики глагола при деривации, вне
зависимости от дополнительных семантических особенностей деривации6. Так,
в частности, деривацию, имеющую «чистовидовое» значение и приводящую к об
6 Иными словами, мы говорим о формальной перфективации и имперфективации в терминах [67], т.е. прежде всего о морфологическом соотношении глаголов противоположных
видов.либо исключительный статус. Более того, нам представляется, что различие между
«чистовидовой» деривацией и деривацией, совмещающей собственно аспектуальное значение и дополнительные семантические компоненты, имеет скорее градуальный, нежели абсолютный характер, особенно в свете известной гипотезы Вея—
Схоневелда [71; 72; 70] о «семантическом согласовании» глагольных лексем и «чистовидовых» перфективаторов.
Языки с преимущественно перфективирующими системами более известны,
так как к этому типу относятся славянские языки и другие языки с перфективирующей префиксацией. Так, в русском языке большинство непроизводных глаголов
относятся к несовершенному виду, а глаголы совершенного вида образуются от них
при помощи глагольных приставок: писать > на-писать, видеть > у-видеть, спать
> по-спать; в то же время есть и деривации, которые используются для образования
глаголов несовершенного вида от глаголов совершенного вида — непроизводных
или производных: решить > реш-а-ть, узнать > узна-ва-ть, доделать > додел-ывать. Сходным образом устроен, например, осетинский язык, в котором глагольные
префиксы используются для перфективации исходных имперфективных глаголов:
цæуын ‘идти’8 > ра-цæуын ‘выйти’, фæдзæхсын ‘поручать’ > ба-фæдзæхсын ‘поручить’, сысын ‘испаряться’ > ай-сысын ‘испариться’, и притом от перфективных глаголов могут быть образованы производные имперфективные: ра-цæуын ‘выйти’ > рацæй-цæуын ‘выходить’, фæ-пырхкæнын ‘разбить’ > фæ-цæй-пырхкæнын ‘разбивать’
[75; 76, с. 29]. Идиш отличается от русского и осетинского тем, что перфективирующая префиксация является в нем единственным типом аспектуальной деривации: hengen ‘вешать’ > oyf-hengen ‘повесить’, tretn ‘ступать’ > on-tretn ‘наступить’, goln
‘брить’ > op-goln ‘побрить’ [33], тогда как имперфективация в этом языке отсутствует; так же устроена и аспектуальная система грузинского языка, в котором для перфективации используются глагольные префиксы: c�ers ‘пишет’ > da-c�ers ‘напишет’,
ḳvdeba ‘умирает’ > mo-ḳvdeba ‘умрет’ [38], а имперфективирующей деривации нет.
В преимущественно перфективирующих языках других ареалов также представлены системы, в которых имеется перфективация и отсутствует имперфективация.
Так, в языке марги бóльшая часть непроизводных глаголов — имперфективные
и имеется набор перфективирующих суффиксов: gù ‘искать’ > gú-bá ‘отыскать’, kùtù̥
‘видеть, смотреть’ > kùt-ía ‘увидеть, посмотреть’, ŋəŋəɗú̥ ‘трясти’ > ŋəŋəɗ-árí ‘потрясти’ [52, с. 122, 126, 120], а имперфективирующих деривационных средств нет;
такая же картина в мокильском языке: rapahki ‘искать’ > rapahkih-da ‘найти’, kang
‘есть’ > kang-la ‘съесть’ [53, гл. 9]. При этом, хотя префиксация как позиционная
особенность морфемы для перфективации не принципиальна, существенно, что
все преимущественно перфективирующие системы базируются на разветвленной
7 Данное понятие, статус которого небесспорен (ср., например, [68; 69; 70]), широкоупотребительно только в славянском языкознании, но в принципе при соответствующей модификации может быть перенесено и на другие словоклассифицирующие системы.
8 Пользуясь тем, что русский язык является языком со словоклассифицирующей аспектуальной системой, мы последовательно используем в качестве переводных эквивалентов имперфективных и перфективных глаголов других языков соответственно русские глаголы НСВ
и СВ. Из этого практического решения, разумеется, не вытекает, что дистрибуция перфектива
и имперфектива во всех языках полностью тождественна (ср. многочисленные работы о различиях в дистрибуции видов между славянскими языками [73; 74; 27]).ные суффиксы в марги и мокильском имеют не только видовое, но и конкретные
локативные значения. Кроме перечисленных, к преимущественно перфективирующим языкам относятся балтийские и угорские, а также имеющие словоклассифицирующие аспектуальные системы сино-тибетские.
Языки с преимущественно имперфективирующими системами менее известны. Ярким примером являются самодийские языки, в которых бóльшая часть
непроизводных глаголов перфективна, а имперфективные глаголы образуются от
них с помощью имперфективирующих суффиксов; в то же время представлены
и непроизводные имперфективные глаголы, образующие перфективные дериваты с помощью перфективирующих суффиксов. Так, в энецком примере (6a) представлен перфективный непроизводный глагол ɔta- ‘накормить’, а в (6b) — его имперфективный дериват ɔta-go- ‘кормить’, в (7a) — перфективный непроизводный
глагол kɔdi- ‘замерзнуть’, а в (7b) — его имперфективный дериват kɔdi-r- ‘мерзнуть’.
Заметим, что русские эквиваленты исходных энецких глаголов являются производными, а русские эквиваленты дериватов — непроизводными. В (8a), однако,
представлен энецкий непроизводный имперфективный глагол piʃir- ‘смеяться’,
а в (8b) — его перфективный дериват piʃi-l- ‘засмеяться’.
Энецкий [полевые данные А. Ш. — тексты]:
(6) a. buniki-nʲʔ
tɔtʃkoz
собака-PL.1DU
потом
‘Наших собак я потом накормлю’;
ɔta-go-za-zʔ
накормить-DUR-FUT-1SG.S
ты.ACC
‘Я тебя кормить буду’.
b. ʃit
ɔta-da-zʔ
накормить-FUT-1SG.S
(7) a. modʲ
tɛxɛ
там
я
‘У меня там ноги замерзли’;
ŋɔ-nʲʔ
нога-PL.1SG
kɔdi-ʔ
замерзнуть-3PL.S
b. uzi-nʲʔ
рука-PL.1SG
‘У меня руки замерзают’.
kɔdi-ŋa-ʔ
замерзнуть-MULT-3PL.S
(8) a. kɔjkutʃi-d
u, … ɔzaxu-duʔ
быть_неприличным-2SG.S ты
‘Ты выглядишь неприлично, вот почему они смеются’;
ŋulʲ
поэтому-OBL.SG.3PL
b. kaza-zuʔ …
amulʲe-ɔn
страшный-PROL.SG
…
бабушка-NOM.SG.3PL очень
piʃiŋa-xiʔ
смеяться-3DU.S
piʃi-l-e-zʔ
смеяться-INCH-
M-3SG.M
‘Их бабушка … очень сильно засмеялась’.
9 При этом следует специально отметить, что наличие в языке системы глагольных локативных показателей (или, иначе, показателей глагольной ориентации — см. [77]) само по себе
не имплицирует словоклассифицирующего вида, — так, в немецком языке, в нахско-дагестанских, абхазо-адыгских языках широко развита система глагольной локативной префиксации,
но соответствующие показатели не имеют собственно видового значения.
перфективные глаголы деривируются от перфективных при помощи соответствующих показателей: ңэнэ- ‘пройти’ > ңэнэ-де- ‘идти’, насана- ‘махнуть рукой’ >
насана-кта- ‘махать рукой’, но представлены и редкие перфективные дериваты от
имперфективных глаголов: буму- ‘болеть’ > буму-л- ‘заболеть’ [51, с. 163, 165, 164].
Язык мапуче отличается от самодийских языков и от эвенкийского тем, что в нем
перфективирующая деривация отсутствует вовсе, а возможно только образование
имперфективных глаголов от исходных перфективных. Так, в (9a) и (10a) представлены перфективные глаголы lüq- ‘побелеть’ и pe- ‘увидеть’, а в (9b) и (10b) соответственно — их имперфективные дериваты lüq-küle- ‘быть белым’ и pe-nie- ‘видеть’.
Мапуче (арауканские, Чили) [61, с. 165, 168–169]:
(9) a. lüq-üy
побелеть-IND.3
‘Оно стало белым’;
b. lüq-küle-y
быть_белым-STAT-IND.3
‘Оно белое’.
(10) a. pe-fi-n
увидеть-TR-IND.1SG
‘Я увидел его’;
fey
он
b. pe-nie-fi-n
fey
видеть-PROG-TR-IND.1SG он
‘Я вижу / видел его’.
Наконец, ряд языков со словоклассифицирующими аспектуальными системами, принадлежащих к разным языковым семьям и ареалам, не имеет очевидного
преимущественного направления деривации. Так, в западногренландском языке
представлены и непроизводные перфективные, и непроизводные имперфективные
глаголы, а также продуктивные средства как имперфективации: tuqu- ‘умереть’ >
tuqu-lir- ‘умирать’, qulla- ‘подняться’ > qulla-riartur- ‘подниматься’, так и, наоборот,
перфективации: isir- ‘подходить, приближаться’ > isir-sima- ‘прийти’ [57, с. 278, 282].
К этой же группе относятся истрорумынский язык, языки помо и языки кечуа.
4. Семантические типы перфективации и имперфективации
Определение имперфектива и перфектива в терминах темпоральной неограниченности vs. ограниченности не означает, что деривационные показатели перфективации и имперфективации имеют только самое общее значение, соответственно,
введения vs. устранения темпоральных границ. Напротив, существует целый ряд
относительно типологически стабильных семантических типов перфективации
и имперфективации, классификация которых отчасти опирается на акциональные
свойства исходных глаголов.
Семантические типы перфективации включают следующие. Во-первых,
это комплетив — перфективация предельных процессов, выражающая достижение ситуацией предела, как в случае русского писать > на-писать или аймара
sawu-ña ‘ткать’ > saw-su-ña ‘выткать’ [66, с. 36]. Во-вторых, это перфективация не
как в русском торопиться > за-торопиться и в примере (11) из имбабура кечуа,
или терминатив, напротив, выражающий финальную точку процесса, как в западногренландском примере (12). В-третьих, это перфективация состояний —
как правило, инцептив, выражающий начальную точку, как в русском языке:
любить > по-любить, в мансийском языке: kut’s’(u) ‘пьянеть, быть пьяным’ > xotkut’s’(u) ‘опьянеть’, kantm(u) ‘быть сердитым’ > xot-kantm(u) ‘рассердиться’ [49,
с. 181], в языке марги: ca- ‘сидеть’ > ca-hci- ‘сесть’, ho- ‘быть горячим’ > ho-hci-
‘нагреться’ [52, с. 165]. В-четвертых, это делимитатив, выражающий ограниченную во времени, но не имеющую точки кульминации или не достигающую ее ситуацию, как в русском языке: спать > по-спать, работать > по-работать, в языке
марги: skù̥ ‘ждать’ > sk-àrì ‘подождать’ [52, с. 120], а также в осетинском в приме-
ре (13).
Имбабура кечуа [63, с. 150]:
(11) ruwana-ta
rura-gri-rka
делать-INGR-PST
пончо-ACC
‘Он начал делать пончо’.
Западногренландский [57, с. 283]:
(12) sialli-ssaar-puq
дождить-TERMIN-IND.3SG
‘Дождь прошел / кончился’.
Иронский осетинский [78, с. 238]:
(13) иу
цал-дæр
пълотник-æй
один cколько-INDF год-OBL COMP PRV-работать-PST.3SG плотник-ABL
‘Поработав несколько лет плотником’.
а-куыс-та
аз-ы
куы
Семантические типы имперфективации имеются следующие. Во-первых, это
внутрисобытийная имперфективация, выделяющая внутри предельной ситуации длящуюся фазу — как в случае русского деривата в словосочетаниях открыть
дверь > откры-ва-ть дверь или нганасанского деривата в примере (14). Во-вторых,
это внесобытийная имперфективация, а именно итератив, объединяющий единичные ситуации в длящиеся серии — как в русском поглядеть > погляд-ыва-ть
и как в энецком примере (15a), и квалитатив, реинтерпретирующий предикаты,
обозначающие единичные ситуации, в предикаты качества — как в селькупском
tə ̄ly- ‘украсть’ > tel-ty- ‘заниматься воровством’, sɔ ̄ty- ‘укусить’ > sat-ty- ‘кусаться,
быть кусачей (например, о собаке)’ [45, с. 233], в энецком примере (15b) и в западногренландском примере (16).
Нганасанский [43, с. 332]:
(14) tə-məəni
ŋonəi-ʔ
śirkə-tə-ndi ̮-ʔ
тот-PROL.ADV еще-GEN.PL выкопать-PROG-PRS-3PL.S
ŋi̮i ̮tə-nduŋ
еще-3PL
‘Теперь там еще дальше они копают’.
hińďi-ʔia
вперед
(15) a. kɔd
nʲiz
санки
на-ABL.SG
‘Из саней он его все время бросает’;
…
bɛɛ-ga-za
бросить-DISC-3SG.SOsg
b. kaʃi-xit-ta
dʲadu-tʃ
pi-ga
товарищ-ABL.PL-OBL.PL.3SG быть_медленным-CVB созреть-DISC.3SG.S
‘Она [ягода] медленнее других поспевает’.
Западногренландский [57, с. 279]:
(16) nakkar-tuaannar-puq
упасть-QUALIT-IND.3SG
‘Он вечно падает’.
5. вторичная имперфективация и перфективация
На чисто морфологических основаниях можно противопоставить первичную
и вторичную имперфективацию и перфективацию — в зависимости от того, добавляется ли имперфективирующий или перфективирующий деривационный показатель к глаголу, не имеющему в своем морфемном составе показателей аспектуальной деривации, или к глаголу, ранее образованному от глагола противоположного вида. Очевидным образом, вторичные имперфективация и перфективация
возможны только в тех языках, в которых представлены средства для обоих направлений деривации — и от перфективных глаголов к имперфективным, и наоборот; как мы показали выше в разделе 3, если в языке со словоклассифицирующим
видом есть преимущественное направление деривации, то противоположного направления может и не быть.
вторичная имперфективация, в частности, является традиционным понятием
славянской аспектологии и характеризует деривацию имперфективных глаголов от
перфективных, которые ранее были образованы от имперфективных — как в русском писать > пере-писать > пере-пис-ыва-ть. Но аналогичные примеры можно
привести и для неславянских языков — например, кашайя: kel- ‘вглядываться’ > kelci- ‘взглянуть’ > kél-ci-me·du ‘вглядываться однократно’ [58, с. 165] и мансийского:
xājt(u) ‘бежать’ > xājt-ɣal(a) ‘разбежаться’ > xājt-ɣal-āl(u) ‘разбегаться иногда’ [49,
с. 174].
вторичная перфективация, напротив, образует перфективный глагол от имперфективного, который в свою очередь образован от исходного перфективного. Несмотря на то что в славистике это понятие не используется, для славянских
языков вторичная перфективация вполне характерна (см. [79] и многочисленные
современные работы о множественной префиксации, например, [80; 81]), но занимает скорее периферийное положение в системе — ср. русские примеры: открыть
> откры-ва-ть > по-откры-ва-ть. Для самодийских языков совершенно обычны
словообразовательные цепочки вроде (17) из ненецкого языка: в (17a) представлен
непроизводный перфективный глагол tʲu- ‘войти’, в (17b) — его имперфективный
дериват tʲu-nă- ‘входить’, обозначающий длящуюся фазу процесса, а в (17с) — образованный от последнего вторичный перфективный дериват tʲu-nă-l- ‘начать входить’, обозначающий начальную фазу этого процесса.
xarda-n
дом-DAT. SG
(17) a. wasʲa
Вася
‘Вася вошел в дом’;
xarda-n
дом-DAT. SG
b. wasʲa
Вася
‘Вася входит в дом’;
c. wasʲa
xardan
дом-DAT. SG
Вася
‘Вася стал входить в дом’.
tʲu
войти.3SG. S
tʲu-nă
войти-IPFV. 3SG. S
tʲu-nă-l-i-ʔ
войти-IPFV-INCH-M-3SG. M
Впрочем, в значительной части рассмотренных нами языков, насколько мы можем судить по доступным материалам, вторичные аспектуальные деривации вообще не представлены. Таковы латышский, идиш, венгерский, ливский, грузинский,
марги, мапуче, аймара, австронезийские языки.
6. типологические обобщения и тенденции
Рассмотренный в настоящей работе материал позволяет сделать предварительные типологические обобщения, касающиеся организации словоклассифицирующих аспектуальных систем, причем в основном эти обобщения различны для
преимущественно перфективирующих и преимущественно имперфективирующих
систем, а системы без преимущественного направления деривации на настоящий
момент не позволяют сделать каких-либо обобщений.
В перфективирующих системах перфективация практически всегда, по крайней мере частично, базируется на глагольных локативных показателях, в связи
с чем показателей перфективации в таких системах бывает довольно много (нередко около или более десяти); имперфективации в перфективирующих системах при
этом может вовсе не быть. Для перфективирующих систем можно постулировать
следующие две импликативные универсалии.
универсалия П1. Если в языке с перфективирующей системой есть перфективация непредельных процессов и состояний, то в нем есть и перфективация предельных процессов, но обратное неверно.
Так, например, в русском языке есть и перфективация непредельных процессов и состояний, и перфективация предельных процессов, а в грузинском языке — только перфективация предельных процессов, но в нашей выборке нет языка
с перфективирующей системой, в котором была бы только перфективация непредельных процессов и состояний.
универсалия П2. Если в языке с перфективирующей системой представлена вторичная перфективация, то в нем представлена также и вторичная имперфективация,
но обратное неверно.
Так, в славянских языках есть и относительно периферийная вторичная перфективация, и продуктивная вторичная имперфективация, в то время как в литовском и осетинском языках — лишь вторичная имперфективация, хотя словообразовательные средства для обоих направлений деривации имеются. Перфективиру
не обнаружено.
В имперфективирующих системах словообразовательных показателей имперфективации не менее двух, а часто и больше; показателей перфективации может не
быть вовсе (хотя если они есть, то таких показателей также чаще два или более).
Для имперфективирующих систем также можно постулировать две импликативные универсалии, в точности противоположные универсалиям перфективирующих систем.
Универсалия И1. Если в языке с имперфективирующей системой есть перфективация предельных процессов, то в нем также есть и перфективация непредельных
процессов и состояний, но обратное неверно.
Так, в энецком и ненецком языках есть только перфективация непредельных
процессов и состояний, тогда как в нганасанском и селькупском есть и маргинальные случаи перфективации предельных процессов, но нет таких языков с имперфективирующими системами, в которых была бы только перфективация предельных процессов. Имперфективирующие системы вообще без перфективации — это
уже упоминавшийся выше язык мапуче.
Универсалия И2. Если в языке с имперфективирующей системой представлена
вторичная имперфективация, то в нем представлена и вторичная перфективация,
но обратное неверно.
Так, во всех самодийских языках и в эвенкийском есть вторичная перфективация, в энецком и ненецком есть маргинальные примеры вторичной имперфективации, но нет языка с имперфективирующей системой, в котором была бы только
вторичная имперфективация.
Кроме того, можно сформулировать и общую для обоих типов систем универ
салию, касающуюся соотношения между разными типами перфективации.
Универсалия 3. Если в языке есть делимитативная перфективация, то в нем также
есть и вводящая точку кульминации перфективация непредельных процессов и состояний (ингрессив, терминатив, инцептив), но обратное неверно.
Так, среди языков с делимитативной перфективацией можно назвать, например, славянские и осетинский языки с перфективирующими системами или эвенкийский и нганасанский языки с имперфективирующими системами, и во всех
этих языках есть перфективация непредельных процессов и состояний, вводящая
точку кульминации. При этом такого рода перфективация непредельных процессов и состояний есть также, например, как в перфективирующих угорских языках
и в идише, так и в имперфективирующих энецком и ненецком, где делимитативная
перфективация отсутствует, но мы не располагаем примерами языков, где была бы
делимитативная перфективация и не было бы ингрессивной/инцептивной или терминативной перфективации непредельных процессов и состояний.
Выше были представлены предварительные результаты проведенного нами
пилотного типологического исследования словоклассифицирующих аспектуаль
Заключениеи языковых ареалов, несомненно, не является полным, а используемый нами материал во многих случаях фрагментарен, мы полагаем возможным сделать в дополнение к обобщениям раздела 6 несколько утверждений общего характера.
Во-первых, становится ясно, что словоклассифицирующие аспектуальные системы не так уж редки в языках мира, и мы склонны считать, что дальнейшие изыскания приведут к существенному расширению нашей базы данных.
Во-вторых, следствием этого является вывод о том, что аспектуальная система славянских и ближайших к ним языков (балтийских, картвельских, венгерского
и т. п.) не является ни уникальным, ни единственно возможным представителем
словоклассифицирующих аспектуальных систем. Наряду с преимущественно перфективирующими системами не менее распространены и отличающиеся от них по
целому ряду важных свойств преимущественно имперфективирующие системы,
и лишь рассмотрение обоих типов может дать по-настоящему полную и адекватную картину типологии аспектуальных систем. Кроме того, представлены и нуждающиеся в дальнейшем изучении системы без очевидного преимущественного
направления деривации.
В-третьих, словоклассифицирующие аспектуальные системы, образуя, насколько мы можем судить, три выделенных нами подкласса, демонстрируют значительную вариативность внутри каждого из них, различаясь по целому ряду
параметров. Из множества таких параметров, предлагавшихся в типологической
литературе (см., например, [82, с. 303–304; 20; 22]), с одной стороны, лишь часть
оказывается релевантна для всех словоклассифицирующих аспектуальных систем,
а с другой стороны, значения далеко не всех из них могут быть установлены в каждом языке на основании имеющегося в нашем распоряжении материала. Поэтому
на данном этапе мы ограничились лишь наиболее общими свойствами аспектуальных систем, связанными с представленными в них типами аспектуальной деривации. Как оказалось, несмотря на все различия, выявляется ряд тенденций, закономерным образом противопоставляющих преимущественно перфективирующие
и преимущественно имперфективирующие системы.
Хотя не только расширить эмпирическую базу нашего исследования и множество классификационных параметров, но и верифицировать сделанные на данном
этапе обобщения мы планируем лишь в дальнейшем, надеемся, что изложенные
в настоящей статье наблюдения и выводы послужат определенному расширению
представлений о типологии аспектуальных систем.
Сокращения
1, 2, 3 — 1, 2, 3 лицо, ABL — аблатив, ACC — аккузатив, ADV — адвербиализатор, AOR —
аорист, AUX — вспомогательный глагол, COMP — подчинительный союз, CVB — деепричастие, DAT — датив, DEST — дестинатив, DISC — дисконтинуатив, DU — двойственное число,
DUR — дуратив, FUT — будущее время, GEN — генитив, INCH — инхоатив, IND — индикатив,
INDF — неопределенность, INGR — ингрессив, IPF — имперфект, IPFV — имперфектив, M —
медиальный тип спряжения, MULT — мультипликатив, NOM — номинатив, OBL — косвенный падеж, PFV — перфектив, PL — множественное число, PRF — перфект, PROG — прогрессив, PROL — пролатив, PRS — настоящее время, PRV — преверб / префикс, PST — прошедшее
время, QUALIT — квалитатив, S — субъектный тип спряжения, SG — ед. число, SOsg — субъобстоятельство времени, TERMIN — терминатив, TR — показатель переходности.
литература
1. Маслов Ю. С. К основаниям сопоставительной аспектологии // Вопросы сопоставительной
аспектологии / под ред. Ю. С. Маслова. Л.: ЛГУ, 1978. С. 4–44. (Переиздание в кн.: Маслов Ю. С. Избранные труды. Аспектология. Общее языкознание. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 305–
364.)
2. Плунгян В. А. Введение в грамматическую семантику: грамматические значения и граммати
ческие системы языков мира. М.: РГГУ, 2011. 672 с.
3. Падучева Е. В. Семантические исследования. М.: Языки русской культуры, 1996. 464 с.
4. Smith C. The parameter of aspect. Dordrecht: Kluwer, 1991. (2nd ed. 1997). xvii, 349 p.
5. Горбова Е. В. Сопоставительный анализ категорий поля аспектуальности в русском и испанском языках и их речевой реализации (на материале художественных текстов): дис. … канд. филол.
наук. СПб.: СПбГУ, 1996. 166 с.
6. Лютикова Е. А., Татевосов С. Г., Иванов М. Ю., Пазельская А. Г., Шлуинский А. Б. Структура
события и семантика глагола в карачаево-балкарском языке. М.: ИМЛИ РАН, 2006. 464 c.
7. Dahl Ö. Tense and aspect systems. Oxford: Blackwell, 1985. 213 p.
8. Плунгян В. А. Типологические аспекты славянской аспектологии (некоторые дополнения
к теме) // Scando-Slavica (Special Issue). 2011. Vol. 57, N 2. P. 290–309.
9. Падучева Е. В. Вид и лексическое значение глагола // Научно-техническая информация. Се
рия 2. 1989. № 12. С. 24–31.
10. Перцов Н. В. Русский вид: словоизменение или словообразование? // Типология вида: проб
лемы, поиски, решения / под ред. М. Ю. Чертковой. М.: Языки русской культуры, 1998. С. 343–355.
11. Горбова Е. В. Еще раз о видообразовании русского глагола: к словоизменительной трактовке
вида // Russian Linguistics. 2014. Vol. 38. С. 1–21.
12. Горбова Е. В. Видообразование русского глагола: префиксация и/или суффиксация? // Вопро
сы языкознания. 2015. № 1. С. 7–37.
13. Dressler W. U. Prototypical differences between inflection and derivation // Zeitschrift für Phonetik,
Sprachwissenschaft und Kommunikationsforschung. 1989. Bd. 42, N 1. P. 3–10.
14. Plank F. Inflection and derivation // The Encyclopedia of language and linguistics. Vol. 3 / ed. by
R. E. Asher. Oxford: Pergamon Press, 1994. P. 1671–1678.
15. Перцов Н. В. Инварианты в русском словоизменении. М.: Языки русской культуры, 2001.
280 с.
16. Bauer L. The function of word-formation and the inflection-derivation distinction // Words in their
Places. A Festschrift for J. Lachlan Mackenzie / ed. by M. H. Henk Aertsen, R. Lyall. Amsterdam: Vrije Universiteit, 2004. P. 283–292.
17. Маслов Ю. С. Очерки по аспектологии. Л.: ЛГУ, 1984. 263 с. (Переизд. в кн.: Маслов Ю. С. Избранные труды. Аспектология. Общее языкознание. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 21–
302.)
18. Breu W. Zur Rolle der Präfigierung bei der Entstehung von Aspektsystemen // Linguistique et slavistique. Melanges offerts à Paul Garde. T. 1 / éd. par M. Guiraud-Weber, Ch. Zaremba. Paris; Aix-en-Provence:
Presses universitaires de Provence, 1992. P. 119–135.
19. Johanson L. Viewpoint operators in European languages // Tense and aspect in the languages of
Europe / ed. by Ö. Dahl. Berlin; New York: Mouton de Gruyter, 2000. P. 27–187.
20. Tomelleri V. Slavic-style aspect in the Caucasus // Suvremena lingvistika. 2010. Vol. 36, N 69. P. 65–
97.
21. Шлуинский А. Б. Видовая система энецкого языка и типология словоклассифицирующего
вида // Международная конференция, посвященная 50-летию Петербургской типологической школы: Материалы и тезисы докладов. СПб.: Нестор-История, 2011. С. 193–197.
22. Arkadiev P. Towards an areal typology of prefixal perfectivization // Scando-Slavica. 2014. Vol. 60,
N 2. P. 384–405.
23. Аркадьев П. М. Ареальная типология префиксального перфектива (на материале языков Ев
ропы и Кавказа). М.: Языки славянских культур, 2015. 352 с.
24. Bybee J. L., Dahl Ö. The creation of tense and aspect systems in the languages of the world // Studies
in Language. 1989. Vol. 13, N 1. P. 51–103.languages of the world. Chicago; London: The University of Chicago Press, 1994. xxii, 398 p.
26. Lindstedt J. Nested aspects // Aspect bound: A voyage into the realm of Germanic, Slavonic and
Finno-Ugrian aspectology / ed. by C. de Groot, H. Tommola. Dordrecht: Foris, 1984. P. 23–38.
27. Петрухина Е. В. Аспектуальные категории глагола в русском языке в сопоставлении с чеш
ским, словацким, польским и болгарским языками. М.: Изд-во Московского ун-та, 2000. 256 с.
28. Маслов Ю. С. Грамматика болгарского языка. М.: Высшая школа, 1981. 407 с.
29. Breu W. Aspect forms and functions in Sorbian varieties // Sprachtypologie und Universalienfor
schung. 2012. Bd. 65, N 3. S. 246–266.
30. Аркадьев П. М. Аспектуальная система литовского языка (с привлечением ареальных дан
ных) // Acta Linguistica Petropolitana (Труды ИЛИ). 2012. T. VIII, ч. 2. С. 45–121.
31. Hauzenberga-Šturma E. Zur Frage des Verbalaspekts im Lettischen // Zeitschrift für vergleichende
Sprachforschung. 1979. Bd. 93. S. 279–316.
32. Horiguchi D. Some remarks on Latvian aspect // Valoda: Nozīme un forma. 4. Kategoriju robežas
gramatikā / sast. un red. A. Kalnača, I. Lokmane. Rīga: LU Akadēmiskais apgāds, 2014. P. 22–32.
33. Aronson H. I. On aspect in Yiddish // General Linguistics. 1985. Vol. 25. P. 171–188.
34. Gold E. Aspect, tense and the lexicon: expression of time in Yiddish. Doctoral dissertation. Toronto:
Univ. of Toronto, 1999. 184 p.
35. Клепикова Г. П. Функции славянских глагольных приставок в истрорумынском // Вопросы
славянского языкознания / под ред. С. Б. Бернштейна. М.: Изд-во АН СССР, 1959. Вып. 4. С. 34–72.
36. Hurren H. A. Verbal aspect and archi-aspect in Istro-Rumanian // La linguistique. 1969. Vol. 5.
Fasc. 2. P. 59–90.
37. Tomelleri V. Sulla categoria dell’aspetto verbale in Osseto // Anatolistica, indoeuropeistica e oltre
nelle memorie dei seminarî offerti da Onofrio Carruba (anni 1997–2002) al Medesimo presentato. Tomo
I. Milano: Qu.A. S. A. R. S. R. L., 2011. P. 67–111.
38. Vogt H. Grammaire de la langue géorgienne. Oslo: Universitetsforlaget, 1971. 278 p.
39. Tomelleri V. Osservazioni sull’aspetto verbale in Georgiano (2) // Rivista Italiana di Linguistica e
Dialettologia. 2009. Vol. 11. P. 49–109.
40. Терещенко Н. М. Очерк грамматики ненецкого (юрако-самоедского) языка. Л.: Учпедгиз,
1947. 272 с.
41. Иосад П. В., Пазельская А. Г., Цюрупа М. А. Типологически значимые параметры глагольной
лексики: имперфективирующие деривации ненецкого языка // Четвертая типологическая школа.
М.: РГГУ, 2005. С. 171–177.
42. Nikolaeva I. A Grammar of Tundra Nenets. Berlin; New York: Mouton de Gruyter, 2014. xv, 511 p.
43. Гусев В. Ю. Аспект в нганасанском языке // Acta Linguistica Petropolitana (Труды ИЛИ). 2012.
T. VIII, ч. 2. С. 311–360.
44. Терещенко Н. М. Нганасанский язык. Л.: Наука, 1979. 324 с.
45. Кузнецова А. И., Хелимский Е. А., Грушкина Е. В. Очерки по селькупскому языку. Тазовский
диалект. М.: Изд-во Московского ун-та, 1980. Т. I. 412 с.
46. Казакевич О. А. К вопросу о моделях описания селькупской глагольной деривации // Исследования по глагольной деривации / под ред. В. А. Плунгяна, С. Г. Татевосова. М.: Языки славянских
культур, 2008. С. 114–126.
47. Майтинская К. Е. Венгерский язык. Ч. II: Грамматическое словообразование. М.: Изд-во АН
СССР, 1959. 226 c.
48. Kiefer F. The aspectual system of Hungarian // Hungarian general linguistics / ed. by F. Kiefer. Am
sterdam; Philadelphia: John Benjamins, 1982. P. 293–329.
49. Ромбандеева Е. И. Мансийский (вогульский) язык. М.: Наука, 1973. 208 с.
50. de Sivers F. Die lettischen Präfixe des livischen Verbs. Nancy: CNRS, 1971. 85 p.
51. Константинова О. А. Эвенкийский язык. М.; Л.: Наука, 1964. 272 с.
52. Hoffmann C. A grammar of the Margi language. London: Oxford University Press, 1963. xix, 287 p.
53. Harrison Sh. Ph., Albert S. Y. Mokilese reference grammar. Honolulu: The University Press of Hawaii,
1976. xvii, 366 p.
54. Lee K. Kusaiean verbal derivational rules. Doctoral dissertation. Honolulu: Univ. of Hawaii, 1974.
xiii, 339 p.
55. LaPolla R., Huang Ch. A grammar of Qiang with annotated texts and glossary. Berlin; New York:
Mouton de Gruyter, 2003. xvii, 445 p.
56. Lin Y.-J. Perfective and imperfective from the same source: directional ‘down’ in rGyalrong // Dia
chronica. 2011. Vol. 28, N 1. P. 45–81.58. Oswalt R. L. A Kashaya grammar (Southwestern Pomo). Doctoral dissertation. Berkeley: Univ. of
Berkeley, 1960. ix, 399 p.
59. Oswalt R. L. The perfective-imperfective opposition in Kashaya // Proceedings of the 1990 HokanPenutian Languages Workshop (Southern Illinois University Occasional Papers in Linguistics N 15).
Carbondale: Southern Illinois University Press, 1990. P. 43–51.
60. McLendon S. A grammar of Eastern Pomo. Berkeley; Los Angeles; London: The University of
California Press, 1975. xiv, 196 p.
61. Smeets I. A grammar of Mapuche. Berlin; New York: Mouton de Gruyter, 2007. xx, 587 p.
62. Hintz D. J. Crossing aspectual frontiers. Emergence, evolution, and interwoven semantic domains in
South Conchucos Quechua discourse. Berkeley; Los Angeles; London: The University of California Press,
2011. 372 p.
63. Cole P. Imbabura Quechua. London etc.: Croom Helm, 1985. vii, 233 p.
64. Weber D. J. Una gramática del Quechua del Huallaga (Huanuco). Lima: Instituto lingüístico de ve
rano, Perú, 1996. 641 p.
65. Hardman M., Vásques J., de Dios Japita J. Aymara. Compendio de estructura fonológica e gramatical.
La Paz: Instituto de lengua y cultura aymara, 2001. 265 p.
66. Haude K. Zur Semantik von Direktionalität und ihren Erweiterungen: Das Suffix -su im Aymara.
Arbeitspapier Nr. 45 des Instituts für Sprachwissenschaft. Köln: Universität zu Köln, 2003. 90 S.
67. Падучева Е. В. Опыт систематизации понятий и терминов русской аспектологии // Russian
Linguistics. 1998. Vol. 22. С. 35–58. (Переизд. в кн.: Падучева Е. В. Статьи разных лет. М.: Языки славянских культур, 2009. С. 394–413.)
68. Зализняк А. А., Микаэлян И. Л., Шмелев А. Д. Видовая коррелятивность в русском языке: в за
щиту видовой пары // Вопросы языкознания. 2010. № 1. С. 3–23.
69. Горбова Е. В. Видовая парность русского глагола: проблемы и решения // Вопросы языкозна
ния. 2011. № 4. С. 20–45.
70. Янда Л. А. Русские глагольные приставки как система глагольных классификаторов // Вопро
сы языкознания. 2012. № 6. С. 3–47.
71. Vey M. Les préverbes «vides» en tchèque moderne // Revue des études slaves. 1952. T. 29. Fasc. 1–4.
P. 82–107.
72. van Schooneveld C. H. The so called ‘préverbes vides’ and neutralization // Dutch Contributions to
the Fourth International Congress of Slavists, Moscow, September 1958. The Hague: Mouton, 1958. P. 159–
161.
73. Stunová A. A contrastive study of Russian and Czech aspect: invariance vs. discourse. Doctoral dis
sertation. Amsterdam: Amsterdam Univ., 1993. x, 215 p.
74. Dickey S. M. Parameters of Slavic aspect: A cognitive approach. Stanford (CA): CSLI Publications,
2000. xii, 315 p.
75. Цомартова А. А. Приставочные способы действия в современном осетинском языке в сопоставлении с русским // Проблемы осетинского языкознания. Орджоникидзе: СОГУ, 1987. Вып. 2.
С. 83–103.
76. Левитская А. А. Аспектуальность в осетинском языке: генетические предпосылки, ареаль
ные связи, типологическое сходство // Вопросы языкознания. 2004. № 1. С. 29–41.
77. Плунгян В. А. О специфике выражения именных пространственных характеристик в глаголе:
категория глагольной ориентации // Исследования по теории грамматики. Вып. 2: Грамматикализация пространственных значений / под ред. В. А. Плунгяна. М.: Русские словари, 2002. С. 57–98.
78. Грамматика осетинского языка. Т. I. Фонетика и морфология / под ред. Г. С. Ахвледиани. Ор
джоникидзе: Издательство СОИГСИ, 1963. 364 с.
79. Ройзензон Л. И. Многоприставочные глаголы в русском и других славянских языках. Самар
канд: Изд-во Самаркандского гос. ун-та, 1974. 243 c.
80. Татевосов С. Г. Множественная префиксация и анатомия русского глагола // Корпусные исследования по русской грамматике / под ред. К. Л. Киселевой и др. М.: Пробел-2000, 2009. С. 92–156.
81. Татевосов С. Г. Множественная префиксация и ее следствия (заметки о физиологии русского
глагола) // Вопросы языкознания. 2013. № 3. С. 42–89.
82. Майсак Т. А. Типология грамматикализации конструкций с глаголами движения и глаголами
позиции. М.: Языки славянских культур, 2005. 480 с.1. Maslov Yu. S. K osnovaniiam sopostavitel’noi aspektologii [Towards the basis of contrastive
aspectology]. Voprosy sopostavitel’noi aspektologii [Issues of contrastive aspectology]. Leningrad, 1978,
pp. 4–44. (In Russian)
2. Plungyan V. A. Vvedenie v grammaticheskuiu
i
grammaticheskie sistemy iazykov mira [Introduction to grammatical semantics: Grammatical meanings and
grammatical systems of the languages of the world]. Moscow, 2011. 672 p. (In Russian)
semantiku: grammaticheskie znacheniia
3. Paducheva E. V. Semanticheskie issledovaniia [Semantic investigations]. Moscow, Iazyki russkoi
kul’tury Publ., 1996. 464 p. (In Russian)
4. Smith C. The parameter of aspect. Dordrecht, Kluwer, 1991. (2nd ed. 1997). xvii. 349 p.
5. Gorbova E. V. Sopostavitel’nyi analiz kategorii polia aspektual’nosti v russkom i ispanskom iazykakh
i ikh rechevoi realizatsii (na materiale khudozhestvennykh tekstov). Kand. Diss. [Contrastive analysis of the
category of the aspectuality in Russian and Spanish and their speech realization (on the base of fiction). PhD
Diss.]. St. Petersburg, St.-Petersburg Univ. Press, 1996. 166 p. (In Russian)
6. Lyutikova E. A., Tatevosov S. G., Ivanov M. Yu., Pazelskaya A. G., Shluinskiy A. B. Struktura sobytiia i
semantika glagola v karachaevo-balkarskom iazyke [Event structure and verb semantics in Karachay-Balkar].
Moscow, IMLI RAN Publ., 2006. 464 p. (In Russian)
7. Dahl Ö. Tense and aspect systems. Oxford, Blackwell, 1985. 213 p.
8. Plungyan V. A. Tipologicheskie aspekty slavianskoi aspektologii (nekotorye dopolneniia k teme)
[Typological aspects of the Slavonic aspectology (Some additions to the issue)]. Scando-Slavica (Special Issue), 2011, vol. 57, no. 2, pp. 290–309. (In Russian)
9. Paducheva E. V. Vid i leksicheskoe znachenie glagola [Aspect and lexical meaning of the verb].
Nauchno-tekhnicheskaia informatsiia. Seriia 2. [Scietific-technical information. Series 2], 1989, no. 12, pp. 24–
31. (In Russian)
10. Pertsov N. V. [Russsian aspect: Inflection or word-formation?]. Tipologiia vida: problemy, poiski,
resheniia [Typology of aspect: Problems, investigations, solutions]. Moscow, Iazyki russkoi kul’tury Publ.,
1998, pp. 343–355. (In Russian)
11. Gorbova E. V. Eshche raz o vidoobrazovanii russkogo glagola: k slovoizmenitel’noi traktovke vida
[Aspect-formation of the Russian verb revisited. On inflection approach towards aspect]. Russian Linguistics, 2014, vol. 38, pp. 1–21. (In Russian)
12. Gorbova E. V. Vidoobrazovanie russkogo glagola: prefiksatsiia i/ili suffiksatsiia? [Aspect-formation
of the Russian verb: Prefixation and/or suffixation?]. Voprosy iazykoznaniia [Topics in the Study of Language], 2015, no. 1, pp. 7–37. (In Russian)
13. Dressler W. U. Prototypical differences between inflection and derivation. Zeitschrift für Phonetik,
Sprachwissenschaft und Kommunikationsforschung, 1989, Bd. 42, no. 1, pp. 3–10.
14. Plank F. Inflection and derivation. The Encyclopedia of language and linguistics, vol. 3. Ed. by
R. E. Asher. Oxford, Pergamon Press, 1994, pp. 1671–1678.
15. Pertsov N. V. Invarianty v russkom slovoizmenenii [Invariants in the Russian inflection]. Moscow,
Iazyki russkoi kul’tury Publ., 2001. 280 p. (In Russian)
16. Bauer L. The function of word-formation and the inflection-derivation distinction. Words in their
Places. A Festschrift for J. Lachlan Mackenzie. Eds. M. H. Henk Aertsen, R. Lyall. Amsterdam, Vrije Universiteit, 2004, pp. 283–292.
17. Maslov Yu. S. Ocherki po aspektologii [Essays on aspectology]. Leningrad, 1984. 263 p. (In Russian)
18. Breu W. Zur Rolle der Präfigierung bei der Entstehung von Aspektsystemen. Linguistique et slavistique. Melanges offerts à Paul Garde. T. 1. Ed. par M. Guiraud-Weber, Ch. Zaremba. Paris, Aix-en-Provence,
Presses universitaires de Provence, 1992, pp. 119–135.
19. Johanson L. Viewpoint operators in European languages. Tense and aspect in the languages of Eu
rope. Ed. by Ö. Dahl. Berlin, New York, Mouton de Gruyter, 2000, pp. 27–187.
20. Tomelleri V. Slavic-style aspect in the Caucasus. Suvremena lingvistika, 2010, vol. 36, no. 69, pp. 65–
97.
21. Shluinskiy A. B. [Aspect system in the Enets language and typology of the word-classifying aspect].
Mezhdunarodnaia konferentsiia, posviashchennaia 50-letiiu Peterburgskoi tipologicheskoi shkoly. Materialy i
tezisy dokladov [International conference on the 50th anniversary of Petersburg school of typology]. St. Petersburg, Nestor-Istoriia Publ., 2011, pp. 193–197. (In Russian)
22. Arkadiev P. Towards an areal typology of prefixal perfectivization. Scando-Slavica, 2014, vol. 60,
no. 2, pp. 384–405.[Areal typology of the prefixal perfective (with reference to the European and Caucasian languages)]. Moscow,
Iazyki slavianskikh kul’tur Publ., 2015. 353 p. (In Russian)
24. Bybee J. L., Dahl Ö. The creation of tense and aspect systems in the languages of the world. Studies
in Language, 1989, vol. 13, no. 1, pp. 51–103.
25. Bybee J. L., Perkins R. D., Pagliuca W. The evolution of grammar: Tense, aspect and modality in the
languages of the world. Chicago, London, The University of Chicago Press, 1994, xxii. 398 p.
26. Lindstedt J. Nested aspects. Aspect bound: A voyage into the realm of Germanic, Slavonic and Finno
Ugrian aspectology. Eds. C. de Groot, H. Tommola. Dordrecht, Foris, 1984, pp. 23–38.
27. Petrukhina E. V. Aspektual’nye kategorii glagola v russkom iazyke v sopostavlenii s cheshskim, slovatskim, pol’skim i bolgarskim iazykami [Aspect categories of the Russian verb in comparison with the Czech,
Slovak, Polish and Bulgarian languages]. Moscow, Publ. Moskovskogo un-ta, 2000. 256 p. (In Russian)
28. Maslov Yu.S. Grammatika bolgarskogo iazyka [Grammar of the Bulgarian language]. Moscow, Vys
shaia shkola Publ., 1981. 407 p. (In Russian)
29. Breu W. Aspect forms and functions in Sorbian varieties. Sprachtypologie und Universalienforschung,
2012, Bd. 65, no. 3, pp. 246–266.
30. Arkadyev P. M. [Aspect system of Lithuanian (with areal data)]. Acta Linguistica Petropolitana,
2012, vol. VIII., part 2, pp. 45–121. (In Russian)
31. Hauzenberga-Šturma E. Zur Frage des Verbalaspekts im Lettischen. Zeitschrift für vergleichende
Sprachforschung, 1979, Bd. 93, pp. 279–316.
32. Horiguchi D. Some remarks on Latvian aspect. Valoda: Nozīme un forma. 4. Kategoriju robežas gra
matikā. Sast. un red. A. Kalnača, I. Lokmane. Rīga, LU Akadēmiskais apgāds, 2014, pp. 22–32.
33. Aronson H. I. On aspect in Yiddish. General Linguistics, 1985, vol. 25, pp. 171–188.
34. Gold E. Aspect, tense and the lexicon: expression of time in Yiddish. Doctoral dissertation. Toronto,
Univ. of Toronto, 1999. 184 p.
35. Klepikova G. P. [Functions of the Slavonic prefixes in the Istro-Romanian verbs]. Voprosy slaviansk
ogo iazykoznaniia [Issues of the Slavonic languistics]. Moscow, 1959, pp. 34–72. (In Russian)
36. Hurren H. A. Verbal aspect and archi-aspect in Istro-Rumanian. La linguistique, 1969, vol. 5, fasc. 2,
pp. 59–90.
37. Tomelleri V. Sulla categoria dell’aspetto verbale in Osseto. Anatolistica, indoeuropeistica e oltre nelle
memorie dei seminarî offerti da Onofrio Carruba (anni 1997–2002) al Medesimo presentato. Tomo I. Milano,
Qu.A. S. A. R. S. R. L., 2011, pp. 67–111.
38. Vogt H. Grammaire de la langue géorgienne. Oslo, Universitetsforlaget, 1971. 278 p.
39. Tomelleri V. Osservazioni sull’aspetto verbale in Georgiano (2). Rivista Italiana di Linguistica e
Dialettologia, 2009, vol. 11, pp. 49–109.
40. Tereshchenko N. M. Ocherk grammatiki nenetskogo (iurako-samoedskogo) iazyka [Grammatical
sketch of Nenets (Yurak)]. Leningrad, Uchpedgiz Publ., 1947. 272 p. (In Russian)
41. Iosad P. V., Pazelskaya A. G., Tsyurupa M. A. [Cross-linguistically relevant parameters of verbal lexicon: Imperfectivizing derivations in Nenets]. Chetvertaia tipologicheskaia shkola [The 4th typological school].
Moscow, 2005, pp. 171–177. (In Russian)
42. Nikolaeva I. A Grammar of Tundra Nenets. Berlin, New York, Mouton de Gruyter, 2014, xv. 511 p.
43. Gusev V. Yu. [Aspect in Nganasan]. Acta Linguistica Petropolitana, 2012, vol. VIII, part 2, pp. 311–
360. (In Russian)
44. Tereshchenko N. M. Nganasanskii iazyk [The Nganasan language]. Leningrad, Nauka Publ., 1979.
324 p. (In Russian)
45. Kuznetsova A. I., Khelimskiy E. A., Grushkina E. V. Ocherki po sel’kupskomu iazyku. Tazovskii dialekt. Tom I [Essays on the Selkup language. Tazov dialect. Vol. I]. Moscow, Publ. Moskovskogo un-ta, 1980.
412 p. (In Russian)
46. Kazakevich O. A. [On the models of the Selkup verb derivation]. Issledovaniia po glagol’noi derivatsii
[Studies in verbal derivation]. Moscow, Iazyki slavianskikh kul’tur Publ., 2008, pp. 114–126. (In Russian)
47. Maitinskaya K. E. Vengerskii iazyk. Chast’ II. Grammaticheskoe slovoobrazovanie [The Hungarian
language. Part II. Grammatical word-formation]. Moscow, AN SSSR Publ., 1959. 226 p. (In Russian)
48. Kiefer F. The aspectual system of Hungarian. Hungarian general linguistics. Ed. by F. Kiefer. Amster
dam, Philadelphia, John Benjamins, 1982, pp. 293–329.
49. Rombandeeva E. I. Mansiiskii (vogul’skii) iazyk [The Mansi (Vogul) language]. Moscow, Nauka, 1973.
208 p. (In Russian)
50. Sivers de F. Die lettischen Präfixe des livischen Verbs. Nancy, CNRS, 1971. 85 p.1964. 272 p. (In Russian)
52. Hoffmann C. A grammar of the Margi language. London, Oxford University Press, 1963. xix, 287 p.
53. Harrison Sh. Ph., Albert S. Y. Mokilese reference grammar. Honolulu, The University Press of Hawaii,
1976. xvii, 366 p.
54. Lee K. Kusaiean verbal derivational rules. Doctoral dissertation. Honolulu, Univ.y of Hawaii, 1974.
xiii, 339 p.
55. LaPolla R., Huang Ch. A grammar of Qiang with annotated texts and glossary. Berlin, New York,
Mouton de Gruyter, 2003. xvii, 445 p.
56. Lin Y.-J. Perfective and imperfective from the same source: directional ‘down’ in rGyalrong. Dia
chronica, 2011, vol. 28, no. 1, pp. 45–81.
57. Fortescue M. West Greenlandic. London, Croom Helm, 1984. 381 p.
58. Oswalt R. L. A Kashaya grammar (Southwestern Pomo). Doctoral dissertation. Berkeley, University
of Berkeley, 1960. ix, 399 p.
59. Oswalt R. L. The perfective-imperfective opposition in Kashaya. Proceedings of the 1990 Hokan-Penutian Languages Workshop (Southern Illinois University Occasional Papers in Linguistics No. 15). Carbondale, Southern Illinois University Press, 1990, pp. 43–51.
60. McLendon S. A grammar of Eastern Pomo. Berkeley, Los Angeles, London, The University of Cali
fornia Press, 1975. xiv, 196 p.
61. Smeets I. A grammar of Mapuche. Berlin, New York, Mouton de Gruyter, 2007. xx, 587 p.
62. Hintz D. J. Crossing aspectual frontiers. Emergence, evolution, and interwoven semantic domains in
South Conchucos Quechua discourse. Berkeley, Los Angeles, London, The University of California Press,
2011. 372 p.
63. Cole P. Imbabura Quechua. London etc., Croom Helm, 1985. vii, 233 p.
64. Weber D. J. Una gramática del Quechua del Huallaga (Huanuco). Lima, Instituto lingüístico de ve
rano, Perú, 1996. 641 p.
65. Hardman M., Vásques J., de Dios Japita J. Aymara. Compendio de estructura fonológica e gramatical.
La Paz, Instituto de lengua y cultura aymara, 2001. 265 p.
66. Haude K. Zur Semantik von Direktionalität und ihren Erweiterungen: Das Suffix -su im Aymara. Ar
beitspapier Nr. 45 des Instituts für Sprachwissenschaft. Köln, Universität zu Köln, 2003. 90 p.
67. Paducheva E. V. Opyt sistematizatsii poniatii i terminov russkoi aspektologii [Systematisation of the
notions and terms in the Russian aspectology]. Russian Linguistics, 1998, vol. 22, pp. 35–58. (In Russian)
68. Zaliznyak Anna A, Mikaelyan I. L., Shmelev A. D. Vidovaia korreliativnost’ v russkom iazyke: v zashchitu vidovoi pary [Aspect correlation in Russian: In defense of the aspect pair]. Voprosy iazykoznaniia
[Topics in the Study of Language], 2010, no. 1, pp. 3–23. (In Russian)
69. Gorbova E. V. Vidovaia parnost’ russkogo glagola: problemy i resheniia [Aspect pairs of the Russian verbs: Problems and solutions]. Voprosy iazykoznaniia [Topics in the Study of Language], 2011, no. 4,
pp. 20–45.] (In Russian)
70. Yanda L. A. Russkie glagol’nye pristavki kak sistema glagol’nykh klassifikatorov [Russian verbal prefixes as a system of verbal classifiers]. Voprosy iazykoznaniia [Topics in the Study of Language], 2012, no. 6,
pp. 3–47. (In Russian)
71. Vey M. Les préverbes «vides» en tchèque moderne. Revue des études slaves, 1952, vol. 29, fasc. 1–4,
pp. 82–107.
72. Schooneveld van C. H. The so called ‘préverbes vides’ and neutralization. Dutch Contributions to the
Fourth International Congress of Slavists, Moscow, September 1958. The Hague, Mouton, 1958, pp. 159–161.
73. Stunová A. A contrastive study of Russian and Czech aspect: invariance vs. discourse. Doctoral
dissertation. Amsterdam, Amsterdam Univ., 1993. x, 215 p.
74. Dickey S. M. Parameters of Slavic aspect: A cognitive approach. Stanford (CA), CSLI Publications,
2000. xii, 315 p.
75. Tsomartova A. A. [Prefixal Aktionsarten in modern Ossetic in comparison with Russian]. Problemy
osetinskogo iazykoznaniia. Vyp. 2 [Issues of the Ossetic linguistics. Issue 2]. Ordzhonikidze, SOGU Publ., 1987,
pp. 83–103. (In Russian)
76. Levitskaya A. A. Aspektual’nost’ v osetinskom iazyke: geneticheskie predposylki, areal’nye sviazi,
tipologicheskoe skhodstvo [Aspect in Ossetic: Genetic predisposition, areal connections, typological
similarity]. Voprosy iazykoznaniia [Topics in the Study of Language], 2004, no. 1, pp. 29–41. (In Russian)
77. Plungyan V. A. [On the specifics of the expression of nominal spatial characteristics in the verbs:
Category of the verbal orientation]. Issledovaniia po teorii grammatiki. Vyp. 2. Grammatikalizatsiia meanings]. Moscow, Russkie slovari Publ., 2002, pp. 57–98. (In Russian)
78. Grammatika osetinskogo iazyka. T. I. Fonetika i morfologiia [Grammar of the Ossetic language. Vol. I.
Phonetics and morphology]. Ed. by G. S. Akhvlediani. Ordzhonikidze, SOIGSI Publ., 1963. 364 p. (In Russian)
79. Roizenzon L. I. Mnogopristavochnye glagoly v russkom i drugikh slavianskikh iazykakh [Multi-prefixal verbs in Russian and other Slavonic languages]. Samarkand, Publ. Samarkandskogo gos. un-ta, 1974.
243 p. (In Russian)
80. Tatevosov S. G. [Multiple prefixation and the anatomy of the Russian verbs]. Korpusnye issledovaniia
po russkoi grammatike [Corpus research on the Russian grammar]. Ed. by K. L. Kiseleva. Moscow, Probel
2000 Publ., 2009, pp. 92–156. (In Russian)
81. Tatevosov S. G. Mnozhestvennaia prefiksatsiia i ee sledstviia (zametki o fiziologii russkogo glagola)
[Multiple prefixation and its consequences (Notes on the physiology of the Russian verb)]. Voprosy iazykoznaniia [Topics in the Study of Language], 2013, no. 3, pp. 42–89. (In Russian)
82. Maisak T. A. Tipologiia grammatikalizatsii konstruktsii s glagolami dvizheniia i glagolami pozitsii [Typology of the grammaticalisation of constructions with verbs of motion and verbs of position]. Moscow, Iazyki
slavianskikh kul’tur Publ., 2005. 480 p. (In Russian)
Статья поступила в редакцию 20 января 2015 г.
К о н т а к т н а я и н ф о р м а ц и я
Аркадьев Пётр Михайлович — кандидат филологических наук; peterarkadiev@yandex.ru
Шлуинский Андрей Болеславович — кандидат филологических наук; ashl@yandex.ru
Arkadiev Peter M. — PhD; peterarkadiev@yandex.ru
Shluinsky Andrey B. — PhD; ashl@yandex.ru | Напиши аннотацию по статье | 2015 ВЕСТНИК САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКОГО УНИВЕРСИТЕТА Сер. 9 Вып. 3
ЯЗЫКОЗНАНИЕ
УДК 81’44
П. М. Аркадьев1, А. Б. Шлуинский2
СловоклаССИФИцИРующИе аСПектуальНые СИСтеМы:
оПыт тИПологИИ1
1 Институт славяноведения РАН, Российская Федерация, 119991, Москва, Ленинский проспект, 32А
2 Российский государственный гуманитарный университет, Российская Федерация, 125993, Москва,
Миусская пл., 6
3 Московский педагогический государственный университет, Российская Федерация, 119991, Москва,
ул. Малая Пироговская, 1/1
4 Институт языкознания РАН, Российская Федерация, 125009, Москва, Большой Кисловский пер., 1, с. 1
В статье впервые предлагается типологическая классификация словоклассифицирующих
аспектуальных систем, т. е. таких, в которых перфективное и имперфективное значения являются характеристиками отдельных лексем, а не грамматических форм, а смена аспектуального
значения достигается перфективирующими и имперфективирующими деривациями. Выделяются три типа таких систем в зависимости от характерного для них преимущественного
направления аспектуальной деривации; внутри каждого типа системы классифицируются на
основе представленных в них семантических и структурных типов перфективации и имперфективации. Библиогр. 82 назв.
|
словоупотребление xиx века в аспекте его исторической динамики на примере дневниковых записей протоиерей в д казанова. Введение
Язык XIX века традиционно рассматривается как наиболее близкий современному языку или даже отождествляется с последним. Выражение «от Пушкина до наших дней» до недавнего времени было привычным
в учебниках по современному русскому языку. Это положение подтверждается тем, что значительная часть
иллюстраций к многотомному «Словарю современного русского литературного языка» (БАС-1) была взята
из произведений писателей XIX века, на что обращено внимание в работах, посвященных лексике данного
периода (Волкова, Костючук, 2008, с. 77; Астахина, 2020, с. 106).
Однако очевидно даже при поверхностном взгляде, что за полтора столетия произошли изменения
не только в лексической системе, но и (менее уловимые) в грамматике (например, изменение морфологических
Научная статья (original research article) | https://doi.org/10.30853/phil20230034
© 2023 Авторы. ООО Издательство «Грамота» (© 2023 The Authors. GRAMOTA Publishers). Открытый доступ предоставляется
на условиях лицензии CC BY 4.0 (open access article under the CC BY 4.0 license): https://creativecommons.org/licenses/by/4.0/
Русский язык
форм, синтаксических связей слов и т.п.). Изучение и систематизация узуальных изменений в языке, происходивших на протяжении указанного периода, представляется актуальной, так как, несмотря на внимание
исследователей к речевой практике этого времени (Русский язык XIX века..., 2008), только немногие работы
посвящены выявлению отличий узуса XIX столетия от узуса современного языка (Булаховский, 1948; 1957;
Добровольский, 2001; Волкова, Костючук, 2008). Проблема исследований такого рода заключается, как известно, в том, что в распоряжении лингвистов имеются только письменные тексты, дающие косвенные данные о живой речи данного периода. Поэтому особый интерес для исследователя представляют такие жанры,
как частные письма, мемуары, дневники, поскольку именно в них в наибольшей степени отражаются объективные речевые тенденции, современные их авторам.
Объектом настоящей работы послужил фрагмент речевой практики красноярского протоиерея Василия
Дмитриевича Касьянова (1817-1897 гг.), отраженный в его дневнике, который автор вел на протяжении почти 30 лет. В статье рассматриваются лексические единицы, изменившие свое значение в русском языке.
В задачи исследования входит, во-первых, определение значений присутствующих в речи В. Д. Касьянова
отдельных слов, которые в дальнейшем пережили семантические изменения; во-вторых, выявление значений этих слов по данным словарей XIX-XXI вв. и выяснение характера произошедших изменений.
Материалом исследования послужили дневники В. Д. Касьянова за 1870-1872 гг., опубликованные в книге:
Протоиерей Василий Дмитриевич Касьянов. Из дневников 1870-1897 гг.: в 2-х кн. / авт.-сост. А. В. Броднева.
Красноярск: Восточная Сибирь, 2012. Кн. 1. Кроме того, в качестве справочного материала были использованы
следующие словари: Большой академический словарь русского языка (БАС-3): в 25-ти т. М.: Наука, 2004-2019.
Т. 3. Т. 7. Т. 13. Т. 18. Т. 23; Даль В. И. Словарь живого великорусского языка: в 4-х т. М.: Русский язык,
1978-1980. Т. 2-4; Словарь русских народных говоров (СРНГ). СПб.: Наука, 1992. Вып. 27; Словарь русского
языка, составленный Вторым отделением Императорской академии наук: в 9-ти т. СПб., 1895. Т. 1 / под ред.
Я. К. Грота; Словарь современного русского литературного языка (БАС-1): в 17-ти т. М. – Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1960-1961. Т. 10. Т. 12; Словарь церковнославянского и русского языка (СЦРЯ): в 4-х т.
СПб., 1847. Т. 1-4; Толковый словарь русского языка (ТСРЯ): в 4-х т. / под ред. Д. Н. Ушакова. М.: Советская
энциклопедия, 1935-1940. Т. 1-3.
В работе использовались метод контекстуального анализа для выявления значений языковых единиц,
свойственных узусу второй половины XIX века, а также сопоставительный метод при оценке употребительности данных единиц в рассматриваемый период на основании их фиксации в словарях.
Теоретической базой исследования послужили работы, описывающие речевую практику XIX века, в том
числе в сопоставлении с практикой предшествующего периода (Булаховский, 1948; 1957; Сорокин, 1961; Виноградов, 1978; Грановская, 2005; Русский язык XIX века..., 2008), посвященные узусу XIX века в его исторической динамике (Винокур, 1959; Добровольский, 2001), а также отдельные работы, предметом которых
является анализ изменений семантики слов в разные исторические периоды (Копорская, 1988; Волкова,
Костючук, 2008; Логунова, Мазитова, 2013; Вепрева, Купина, 2017).
Практическая значимость исследования видится в использовании его результатов в преподавании дисциплины «История русского литературного языка», при разработке курсов, посвященных историческим аспектам языковой нормы и узуса, а также речевой (в том числе региональной) практики XIX столетия. Материалы статьи могут быть применены в работах, посвященных языковой личности в контексте ее эпохи.
Основная часть
При изучении речевой практики XIX века, в частности функционирования лексики, в центре внимания
исследователей обычно оказываются динамические процессы, отделяющие узус XIX века от традиции предшествующего периода, поскольку, как хорошо известно, в этот период (XVIII-XIX вв.) происходит активное
развитие литературного языка на национальной основе. При этом основное внимание уделяется изменениям
прежде всего на лексическом и лексико-семантическом уровне, а также изменениям жанрово-стилистических
систем (Виноградов, 1978, с. 56-62; Грановская, 2005).
Как уже было отмечено, ряд работ посвящен узусу XIX века в его исторической перспективе. Так, еще
Л. А. Булаховский (1948; 1957) дал характеристику некоторых особенностей языка первой половины XIX столетия, отличающихся от современных. Сопоставлению узуса пушкинской эпохи с современной речевой традицией посвящена статья Г. О. Винокура (1959) «Пушкин и русский язык». В этой работе Григорий Осипович отмечает, что язык древних эпох удобно изучать в сравнении с современным. При этом язык писателя нельзя отделять от «исторической обстановки», иными словами, в авторской речи следует отделять индивидуальные языковые черты от словоупотребления, характерного для данного исторического периода (Винокур, 1959, с. 189).
Речевая практика Пушкина как представителя своей эпохи нашла отражение и в работах последних лет.
Так, изменению лексических и семантических связей между словами на материале прозы А. С. Пушкина посвящены исследования Д. О. Добровольского (2001; 2003).
Анализ семантических изменений славянизмов на протяжении значительного периода, с XVIII по XX век,
представлен в работе Е. С. Копорской (1988).
В начале 2000-х гг. была предпринята серьезная работа по созданию словаря русского языка XIX века, результатом которой стал проект этого словаря. Принципиальная задача составителей словаря заключалась
в том, чтобы описать «динамичные, эволюционирующие в направлении к современности лексические единицы» (Цит. по: Волкова, Костючук, 2008, с. 77). Однако этот труд так и не был завершен.
Из работ последних десятилетий, в которых рассматриваются отдельные слова, характеризовавшие язык
XIX века, в их исторической динамике, назовем статью Л. Ю. Астахиной (2020), посвященную словоупотреблению санкт-петербургского профессора А. В. Никитенко, отраженному в его дневнике. Автор анализирует слова, впоследствии вышедшие из употребления, которые, по всей вероятности, были активны в языке XIX столетия. Среди них отглагольные существительные со значением события (присутствование, обсуживание, растолкование, играние, безобразие (в значении ‘нарушение порядка’)), обозначения деятелей (возбуждатель,
зажигатель, согласитель, умствователь) и существительные, присоединявшие приставку ультра-, которые,
по замечанию автора, активизировались в конце столетия (Астахина, 2020, с. 111-115).
Обращение к дневниковым записям В. Д. Касьянова, сделанным за небольшой период, позволило обна
ружить некоторое количество лексем, в семантике которых за полтора века произошли изменения.
Такова лексема подонки, которая в XIX столетии употреблялась в своем первоначальном значении –
‘остатки жидкого вещества, осевшие на дно’. Винные, пивные подонки (СЦРЯ, 1847, т. 3, с. 268). Это значение
при появлении нового, метафорического значения ‘деклассированные, разложившиеся, преступные элементы
общества’, судя по всему, было активно до середины XX века (ТСРЯ, 1939, т. 3, с. 420; БАС-1, 1960, т. 10, с. 514).
В «Большом академическом словаре русского языка» оба эти значения даются как устаревшие, здесь же фиксируется с пометой разг. актуальное сегодня значение ‘подлец, мерзавец’ (БАС-3, 2011, т. 18, с. 110).
Запись в дневнике В. Д. Касьянова показывает, что в конце XIX века переносное значение еще только входило в употребление: Сибирь дала золота около 50 тыс. пудов и поглотила в три столетия целые сотни тысяч
людей – коих можно назвать общественными подонками (19 июня 1871 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 60).
Контекстуальный маркер общественные свидетельствует о том, что связь с первичным значением слова
вполне ощущается.
Очень часто у В. Д. Касьянова встречается лексема погода, так как наблюдения за погодой протоиерей записывал на протяжении всех лет ведения дневника. Это слово он использует как в привычном нам значении
(состояние атмосферы), так и в значении ‘плохая погода, непогода’. В этом случае слово употребляется
без определений или с определением сильная.
Обратимся к примерам: Погода отличная (16 июля 1870 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 47); Погода хорошая. Высохло (28 сентября 1870 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 50); Небо серо-черное, погода (4 октября 1872 г.)
(Протоиерей Василий…, 2012, с. 77); Походит на осень. Погода (7 октября 1871 г.) (Протоиерей Василий…,
2012, с. 64); Была сильная погода... Погода утихла, вечер хороший (19 июня 1871 г.) (Протоиерей Василий…,
2012, с. 60); Сильная погода, с большой пылью (28 сентября 1872 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 76).
О том, что погода во втором значении была типична для узуса XIX века, свидетельствуют словари этого
времени (СЦРЯ, 1847, т. 3, с. 245; Даль, 1980, т. 3, с. 155-156). В XX веке бытование слова в этом значении ограничивается диалектной средой. Оно отмечено в «Словаре русских народных говоров» (СРНГ, 1992, с. 297),
а в словаре Д. Н. Ушакова сопровождается пометой обл. (ТСРЯ, 1939, т. 3, с. 174).
К словам, которые в современном русском языке пережили семантический сдвиг, изменив при этом лек
сическую сочетаемость, относятся прилагательное изрядный и связанное с ним наречие изрядно.
В XIX веке изрядный означало ‘преимущественный, превосходный, отличный’ и ‘довольно хороший’
(по-видимому, при существительных с квантитативной семантикой) (СЦРЯ, 1847, т. 2, с. 122). Уже в первой
половине XX века значение ‘превосходный’ устаревает, о чем свидетельствует соответствующая помета
в словаре Д. Н. Ушакова (ТСРЯ, 1935, т. 1, с. 1182), при этом активизируется второе значение (изрядная сумма
денег) и появляется сема ‘большой, порядочный’ (при существительных с отрицательным значением): изрядный дурак, изрядный пьяница (ТСРЯ, 1935, т. 1, с. 1182). «Большой академический словарь русского языка» также
фиксирует квантитативное значение как основное, но без указания на отрицательную коннотацию (БАС-3, 2007,
т. 7, с. 189), значение ‘хороший’ обозначено как устаревшее (БАС-3, 2007, т. 7, с. 189).
В речи В. Д. Касьянова изрядный (изрядно) присутствуют со значениями ‘хороший’ и ‘большой, значительный’ (без отрицательной коннотации): Служил в кафедральном соборе, пели изрядно девушки (27 июня 1870 г.)
(Протоиерей Василий…, 2012, с. 46); Изрядный мороз, градусов 32-35 (27 декабря 1871 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 66); Дом игуменьи изряден, поговорил с ученицами (31 января 1871 г.) (Протоиерей Василий…,
2012, с. 69); (о генерал-губернаторе) Изрядный, солидный, не надменный, наклонен к религиозности (14 марта 1871 г.)
(Протоиерей Василий…, 2012, с. 58).
Следует обратить внимание на дальнейшее сужение лексической сочетаемости прилагательного изрядный. В современном языке при сохранении семантики ‘большой, значительный’ невозможны сочетания
с существительными, обозначающими лиц (*изрядный мужчина), за исключением существительных характеризующей семантики (изрядный любитель чего-либо). При этом в подобных сочетаниях присутствует сема
‘отрицательно оцениваемый объект (явление)’.
В дневнике В. Д. Касьянова встречаются глаголы, которые с середины XIX века к XX столетию утратили
одни значения и актуализировали другие.
Так, лексема обратиться у В. Д. Касьянова встречается в значении ‘вернуться’, о чем свидетельствуют
контекстуальные маркеры: На прочих кричал, обедал у губернатора и, отложив поездку в Енисейск, обратился
вспять... Уехал в полдни (17 января 1872 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 68); ... бежали 4 человека, троих
прикладом удержал караульный, прочие обратились назад (18 июля 1872 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 74).
В «Словаре церковнославянского и русского языка» отмечено шесть значений у глагола обращаться (парному к обратиться): 1) оборачиваться; 2) иметь круговое движение (планеты обращаются около солнца);
3) возвращаться; 4) изменяться в виде, превращаться (обратиться в прах); 5) принимать другое вероисповедание;
Русский язык
6) исправляться (СЦРЯ, 1847, т. 3, с. 30). У В. И. Даля (1979, т. 2) указано, что слова оборотить, обратить «весьма
сходны, даже иногда равнозначащи, и разнятся только по обычаю языка» (с. 611), то же относится и к образованным от них возвратным глаголам, однако в качестве основных примеров он приводит глаголы с полногласием.
Это может косвенно свидетельствовать о том, что слово обратиться в середине – конце XIX столетия было маркировано как книжное и могло быть языковой приметой принадлежности В. Д. Касьянова духовному сословию.
В словаре Д. Н. Ушакова отсутствует значение ‘исправляться’, значение ‘вращаться’ характеризует только глагол несовершенного вида. Появляются не зафиксированные прежде лексико-семантические варианты ‘начать
что-нибудь делать, приняться за что-нибудь’ (обратиться к источникам) и ‘отнестись, адресоваться к кому-н.
(с какими-н. словами, просьбой и т.п.)’. Интересующее нас значение ‘вернуться назад’ зафиксировано только
в словосочетании обратиться вспять и сопровождается пометами устар. и шутл. (ТСРЯ, 1938, т. 2, с. 698-700).
В БАС-3 (2009, т. 13, с. 291) значение ‘направляться, двигаться куда-л., изменив первоначальное направление движения’ и связанная с ним сема ‘возвращаться обратно’ отмечены как устаревшие и все примеры
к ним взяты из текстов XIX века.
Еще один глагол, переживший изменения семантики, – возвыситься. В дневниковых записях красноярского протоиерея он встретился в значении ‘количественно увеличиться’: Вес мяса вследствие плодопеременной системы искусственного травосеяния возвысился (6 июля 1870 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 46);
В яровых хлебах много травы; озимовые порядочны, но цена начала возвышаться (31 августа 1870 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 49).
Словари XIX столетия фиксируют два значения, впоследствии утраченных, – ‘подняться’ (об уровне чеголибо) и ‘увеличиться’. К последнему значению в качестве иллюстраций приводятся контексты со словом цена
(СЦРЯ, 1847, т. 1, с. 144; Словарь русского языка…, 1895, с. 471). В словаре Д. Н. Ушакова это значение сопровождается пометой книж. (ТСРЯ, 1935, т. 1, с. 335), в БАС-3 (2005, т. 3, с. 50) – пометой устар.
Отметим, что в «Словаре церковнославянского и русского языка» у глагола возвыситься с пометой церк.
дается значение ‘возвеличиваться, прославляться’, в БАС-3 (2005, т. 3, с. 50) зафиксировано уже несколько
подобных значений: ‘выделяться среди окружающих высокими качествами, достоинствами и т.п.’; ‘достигать более высокого общественного, служебного и т.п. положения’; ‘становиться лучше, благороднее, возвышенней’; ‘совершенствоваться’.
Таким образом, если в XIX столетии для глагола возвыситься были актуальны значения, связанные со зримым, наблюдаемым увеличением, то во второй половине XX века развиваются переносные значения, представляющие «высоту» как социальную характеристику, личное качество, первичные же значения стали выражаться словом повыситься.
Наконец, еще одна лексема, особенности употребления которой отличают узус XIX столетия от современного – это глагол ринуться. У В. Д. Касьянова он встречается при описании отъезда из Красноярска только
что уволенного на покой епископа Енисейского и Красноярского Никодима: Лошади двинулись, за ними и Архиерей, от экипажа лошади бросились, ямщика на козлах не было. Владыко с подножки ринулся на спину головой
и страшно испугался (12 июня 1870 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 45).
Значение ‘стремительно упасть’, явно «читаемое» у В. Д. Касьянова, в «Словаре церковнославянского и русского языка» отсутствует, зато отмечено у В. И. Даля (1980, т. 4, с. 95) как ‘валиться, падать’. В этих же словарях
присутствует значение, которое есть и в современном языке, – ‘стремительно броситься, устремиться’, включающее сему ‘намеренное движение’ (СЦРЯ, 1847, т. 4, с. 84; Даль, 1980, т. 4, с. 95). Как единственное оно дается
у Ушакова (ТСРЯ, 1939, т. 3, с. 1360). В то же время БАС-1 (1961, т. 12, с. 1320) и БАС-3 (2014, т. 23, с. 672-673)
дают значение ‘упасть’ с пометой устар.
Таким образом, речевая практика В. Д. Касьянова и данные словарей свидетельствуют о том, что узуальные значения большей части проанализированных лексических единиц сохраняются на протяжении всего
XIX столетия. Их дальнейшее функционирование указывает на две основные тенденции – сужение значения
и метафоризацию.
Заключение
Рассмотренные в статье отдельные слова, которые встречаются в речи В. Д. Касьянова и которые, как показывают лексикографические источники, характеризовали узус XIX века, дополняют представление о лексикосемантических изменениях, произошедших в русском языке с 70-х годов XIX столетия до середины XX века.
Во всех проанализированных случаях наблюдается утрата отдельных значений при сохранении самих лексем.
При этом некоторые слова в современном языке имеют ограниченное употребление, о чем может свидетельствовать характер их лексической сочетаемости (например, изрядный, изрядно). Небольшое количество
слов, подвергнутых анализу, не позволяет делать широких обобщений, однако можно обратить внимание
на тенденцию к закреплению метафорических значений слов и утрате первичных смыслов (подонки, обратиться, возвыситься). Речевая практика современника эпохи дает возможность увидеть момент семантической трансформации слова, «смены» его значений. Примером такого рода является слово подонки, которое
в это время только подверглось метафоризации.
Перспектива исследования видится в расширении круга слов, переживших семантические сдвиги, в привлечении к анализу лексики, утраченной в современном языке, а также других языковых единиц (фонетических
и грамматических), переживших исторические изменения. Подобное исследование может помочь реконструкции тех фрагментов речевой действительности, которые отличают ее от современной. Всестороннее
изучение речевой практики В. Д. Касьянова даст возможность отделить узуальный компонент в его речи
от индивидуального, авторского словоупотребления.
Источники | References
1. Астахина Л. Ю. Дневник как источник по истории лексики // Славянская историческая лексикология
и лексикография: сб. науч. тр. СПб.: Изд-во Института лингвистических исследований РАН, 2020. Вып. 3.
2. Булаховский Л. А. Русский литературный язык первой половины XIX века. Лексика и общие замечания
о слоге. К.: Изд-во Киевского государственного университета, 1957.
3. Булаховский Л. А. Русский литературный язык первой половины XIX века. Фонетика. Морфология.
Ударение. Синтаксис. К.: Радяньска школа, 1948.
4. Вепрева И. Т., Купина Н. А. Заметки об узуальных сдвигах в лексической семантике // Труды Института
русского языка им. В. В. Виноградова. 2017. Вып. 13. Культура русской речи.
5. Виноградов В. В. Основные этапы истории русского языка // Виноградов В. В. История русского литера
турного языка: избранные труды. М.: Наука, 1978.
6. Винокур Г. О. Пушкин и русский язык // Винокур Г. О. Избранные работы по русскому языку. М.: Учпедгиз, 1959.
7. Волкова Е. В., Костючук Л. Я. Лингвистическая специфика записок-воспоминаний (труд Л. Травина
как отражение формирования литературного языка XIX века) // Русский язык XIX века: динамика языковых процессов: мат. III всерос. науч. конф. / отв. ред. В. Н. Калиновская. СПб.: Наука, 2008.
8. Грановская Л. М. Русский литературный язык в конце XIX и XX в. М.: Элпис, 2005.
9. Добровольский Д. О. К динамике узуса (язык Пушкина и современное словоупотребление) // Русский язык
в научном освещении. 2001. № 1.
10. Добровольский Д. О. Лексическая сочетаемость в диахронии (к динамике узуальных норм) // Русский
язык сегодня: сб. ст. М.: Азбуковник, 2003. Вып. 2. Активные языковые процессы конца ХХ века.
11. Копорская Е. С. Семантическая история славянизмов в русском литературном языке нового времени.
М.: Наука, 1988.
12. Логунова Н. В., Мазитова Л. Л. Исторические процессы в лексике русского языка и в семантической структуре слова (на материале региональной прессы 20-30-х годов XX века) // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. 2013. № 6 (2).
13. Русский язык XIX века: динамика языковых процессов: мат. III всерос. науч. конф. / отв. ред. В. Н. Кали
новская. СПб.: Наука, 2008.
14. Сорокин Ю. С. Об общих закономерностях развития словарного состава русского литературного языка
XIX в. // Вопросы языкознания. 1961. № 3.
Информация об авторах | Author information
RU
EN
Кудрявцева Екатерина Александровна1, к. филол. н.
1 Сибирский федеральный университет, г. Красноярск
Kudryavceva Ekaterina Aleksandrovna1, PhD
1 Siberian Federal University, Krasnoyarsk
1 katekudr@yandex.ru
Информация о статье | About this article
Дата поступления рукописи (received): 04.01.2023; опубликовано (published): 28.02.2023.
Ключевые слова (keywords): узус XIX века; лексическая семантика; семантические сдвиги; лексическая сочетаемость; usage of the XIX century; lexical semantics; semantic shifts; lexical compatibility.
| Напиши аннотацию по статье | Филологические науки. Вопросы теории и практики
Philology. Theory & Practice
ISSN 2782-4543 (online)
ISSN 1997-2911 (print)
2023. Том 16. Выпуск 2. С. 477-481 | 2023. Volume 16. Issue 2. P. 477-481
Материалы журнала доступны на сайте (articles and issues available at): philology-journal.ru
RU
Словоупотребление XIX века в аспекте его исторической динамики
(на примере дневниковых записей протоиерея В. Д. Касьянова)
Кудрявцева Е. А.
Аннотация. Цель исследования - описать фрагмент словоупотребления второй половины XIX века,
отраженный в дневниках красноярского протоиерея В. Д. Касьянова. В статье рассмотрены некоторые слова, которые функционируют в современном языке, но за полтора столетия пережили семантические сдвиги, проведен сравнительный анализ значений, с которыми эти слова встречаются
у В. Д. Касьянова, со значениями, зафиксированными словарями XIX века, с одной стороны, и словарями XX-XXI веков - с другой. Обозначены некоторые особенности в характере изменений данных
лексических единиц на протяжении XX века. Научная новизна работы заключается как в привлечении для лингвистического анализа нового материала - дневников одного из выдающихся представителей духовного сословия второй половины XIX столетия, так и в фокусе исследования - определении тех особенностей речи протоиерея, которые характеризуют его как носителя языка данного
исторического периода и позволяют выявить отличия узуса XIX века от современной речевой традиции. В результате обнаружено, что словоупотребление В. Д. Касьянова было свойственно узусу
предшествующих десятилетий и что историческая динамика рассмотренных слов заключается в метафоризации и сужении их значения.
EN
Word Usage of the XIX Century in the Aspect of Its Historical Dynamics
(by the Example of the Diary Entries of Archpriest V. D. Kasyanov)
Kudryavceva E. A.
Abstract. The aim of the study is to describe a fragment of the word usage of the second half of the XIX century, represented in the diaries of the Krasnoyarsk archpriest V. D. Kasyanov. The article considers some
words that function in the modern language, but have experienced semantic shifts over a century and a half;
and conducts a comparative analysis of the meanings with which these words are found in V. D. Kasyanov,
with the meanings recorded in dictionaries of the XIX century, on the one hand, and in dictionaries
of the XX-XXI centuries, on the other. Some features in the nature of changes in these lexical units during
the XX century are indicated. The scientific novelty of the work lies both in the attraction of new material
for linguistic analysis - the diaries of one of the prominent representatives of the clergy of the second half
of the XIX century, and in the focus of the study - in determining those features of the archpriest’s speech
that characterize him as a native speaker of a given historical period and allow identifying the differences
of usage of the XIX century from the modern speech tradition. As a result, it was found that the word usage
of V. D. Kasyanov was typical of the usage of previous decades and that the historical dynamics of the considered words consists in metaphorization and narrowing of their meaning.
|
согласование по множественному числу в удинском языке. Введение
Предметом рассмотрения в настоящей статье является
факультативность согласования по множественному числу в
удинском языке — одном из малых языков лезгинской группы
нахско-дагестанской семьи. Хотя в удинском языке представлено
субъектное личное согласование с маркированием всех шести
лично-числовых значений, в 3-м лице субъектная именная группа
(ИГ) во множественном числе может контролировать согласование
как по множественному числу (мн. ч.), так и по единственному
(ед. ч.). Например, в предложении (1) представлена агентивная
субъектная ИГ ‘волки’ в эргативе мн. ч., и согласование происходит «каноническим» образом по 3-му лицу мн. ч.; однако в
предложении (2) с тем же переходным глаголом и агенсом мн. ч.
‘дожди’ согласование может идти только по 3-му лицу ед. ч.,
тогда как показатель 3-го лица мн. ч. приемлемым не признается.
(1)
šo-tː-o
ul-urχo-n
DIST-NO-DAT
üše
ночью волк-PL-ERG
car-p-e꞊tːun.
разрушать-LV-PERF=3PL
{В селе потерялся любимый козел бригадира, но найти
удалось только его кости.} ‘Ночью волки его разорвали.’
[ПК]
1 Работа выполнена при финансовой поддержке Российского
научного фонда, проект № 14-18-02429 «Корпусные исследования предикатно-аргументной структуры предложения в нахско-дагестанских
языках». Мы благодарны Д. С. Ганенкову, П. А. Касьяновой, В. С. Мальцевой, Н. М. Стойновой и А. Ю. Урманчиевой за высказанные замечания
и советы.
(2)
car-p-e꞊ne
разрушать-LV-PERF=3SG
aʁl-oʁ-on
дождь-PL-ERG
(*car-p-e꞊tːun)
разрушать-LV-PERF=3PL дорога-PL-DAT
‘Дожди размыли дороги.’
jaqː-muʁ-o.
Дальнейшее изложение построено следующим образом. В разделе 2 мы подробнее остановимся на морфосинтаксисе личного
согласования в удинском языке и сформулируем базовое правило
согласования, а также отклонения от него. При том, что вариативность в согласовании с субъектом множественного числа в
удинском никогда специально не изучалась, она характерна для
ряда неродственных ему языков, с которыми удинский контактировал на протяжении своей истории, и в разделе 3 будут кратко
рассмотрены особенности согласования по множественному
числу в некоторых из этих языков. Это позволит выявить круг
параметров, которые могут быть релевантны для согласования по
множественному vs. единственному числу (например, одушевленность или топикальность референта субъектной ИГ). Вопрос о
значимости этих параметров для системы согласования в удинском языке обсуждается в разделах 4–6, основанных главным
образом на текстовых данных. Наиболее подробно в разделе 4
рассмотрено согласование с ИГ, формально маркированной показателем множественного числа; в разделах 5 и 6 рассматриваются
другие типы семантически множественных субъектов, допускающих вариативность в согласовании — это, с одной стороны, ИГ,
модифицируемые числительными и кванторами, либо сочиненные
ИГ и, с другой стороны, невыраженные («нулевые») субъекты с
множественным референтом. В Заключении суммированы выявленные закономерности.
Исторически удинский язык был распространен в самом
южном ареале бытования нахско-дагестанской языковой семьи —
на территории Северного Азербайджана. Крупнейшими населенными пунктами, в которых проживали удины на протяжении XX в.,
были с. Нидж и г. Варташен (ныне Огуз), которые являлись центрами соответственно ниджского и варташенского диалектов удинского языка. Значительное число удин за последние десятилетия
переселилось в Россию — Всероссийская перепись населения
2010 г. зафиксировала здесь 4267 удин, тогда как в Азербайджане
их остается порядка 3800 чел. (по данным на 2009 г.). Основным
местом компактного расселения удин по-прежнему является поселок Нидж Габалинского района Азербайджана.
Настоящая статья основана на данных современного ниджского диалекта, главным образом на материале двух текстовых
корпусов. Это корпус устных нарративных текстов, записанных в
2002–2006 гг. в Нидже Д. С. Ганенковым, Ю. А. Ландером и автором
настоящей статьи, а также публикации на ниджском диалекте,
выходившие начиная с середины 1990-х гг. К последним относятся
сборники прозы и поэзии, составленные Г. А. Кечаари, несколько
букварей и учебников, а также переводы библейских книг Руфи,
Ионы и Евангелия от Луки (список источников см. в конце
работы). Далее примеры из устного корпуса помечены «[УК]», из
письменного — «[ПК]»; примеры из библейских книг сопровождены указанием на книгу, главу и стих.
2. Личное согласование в удинском языке
В подавляющем большинстве языков лезгинской группы
(как и в целом нахско-дагестанской семьи) представлено согласование по категории именного класса, или рода, — контролером
такого согласования является, как правило, ИГ в абсолютиве, а
мишенями согласования могут быть глаголы, прилагательные,
наречия и др. классы слов, имеющие аффиксальную позицию для
классного показателя. В трех лезгинских языках, а именно собственно лезгинском, агульском и удинском, классное согласование
полностью утрачено. Личное же согласование в удинском представляет собой инновацию на общелезгинском фоне и устроено
принципиально иным образом как морфологически, так и синтаксически.
Согласование происходит с субъектом независимой клаузы
(и некоторыми типами зависимых), за редкими исключениями
оно обязательно. Все шесть лично-числовых значений маркированы, и формально показатели согласования представляют собой
энклитики.Личные показатели основной серии2 и их основные фонетические варианты перечислены в Таблице 1. Клитики 1-го и 2-го
лица имеют своим диахроническим источником форму абсолютива
личных местоимений, что в ряде случаев очевидно и на синхронном уровне: ср. местоимение 1-го лица ед. ч. zu и показатель
1SG ꞊zu, местоимение 1-го лица мн. ч. jan и показатель 1PL ꞊jan,
местоимение 2-го лица ед. ч. hun и показатель 2SG ꞊nu. Источники
показателей 3-го лица, как и в целом история системы личного
согласования в удинском, ясны не до конца; см., в частности,
[Schulze 2011], где обобщены имеющиеся на сегодня данные и диахронические сценарии. Заметим, что в 3-м лице ед. ч. имеется особая клитика ꞊a, выступающая в вопросительных высказываниях3.
Таблица 1. Удинские личные клитики основной серии.
1SG
2SG
3SG
3SG:Q
1PL
2PL
3PL
꞊zu, ꞊ez, ꞊z
꞊nu, ꞊en, ꞊n
꞊ne, ꞊e, ꞊n
꞊a, ꞊ä, ꞊va
꞊jan
꞊nan
꞊tːun
Важной морфосинтаксической особенностью личных клитик
в удинском является их «подвижность»: позиция показателя
согласования в клаузе не фиксирована, общее правило состоит в
том, что личная клитика располагается на правой границе фокусируемой составляющей. При этом, подобно некоторым другим
удинским клитикам (отрицательным и аддитивной), личные показатели способны занимать и неканоническую для клитик позицию
внутри слова — а именно, внутри глагольной формы. В этом
2 Помимо основной, в удинском имеется «посессивная» серия
личных показателей, которые восходят к форме датива личных местоимений (ср. ꞊zaχ, ꞊vaχ и т. п.); в современном языке эта серия малоупотребительна за пределами собственно посессивной конструкции, о
которой см. ниже.
3 Впрочем, в большинстве типов вопросительных предложений
использование именно этой клитики не является обязательным (ср.
обычную клитику 3SG в первой части примера (27)).случае клитика «разрывает» сложный глагол на «неспрягаемую»
часть и служебный («легкий») глагол, при попадании же внутрь
простой глагольной лексемы клитика делит ее на две незначимые
части, вторая из которых состоит из одного согласного. Ср., например, форму аориста сложного глагола cam꞊e꞊p-i ‘он написал’,
где клитика 3SG расположена между неспрягаемым компонентом
cam- ‘письмо, письменность’ и «легким» глаголом p- ‘говорить’,
или форму презенса a꞊tːun꞊kː-sa ‘видят’ простого, морфологически нечленимого глагола с основой akː- и клитикой 3PL4.
Примеры (3)–(5) иллюстрируют базовое правило согласования в удинском языке, которое состоит в том, что контролером
согласования является субъектная ИГ — это субъект непереходного глагола, как в обеих клаузах предложения (3), или агенс
переходного, как в (4) и (5). Два последних примера различаются
по значению категории числа субъектной ИГ и, соответственно,
по выбираемому показателю согласования (3SG vs. 3PL).
(3)
(4)
(5)
dostː-ur har-e꞊tːun,
bezi
я:GEN друг-PL приходить-PERF=3PL
ta꞊z꞊c-i.
уходить=1SG=ST-AOR
‘Мои друзья пришли, я пошел.’
zu
я
izi
ʁar-a
ez-b-al-en
пахать-LV-AG-ERG сам:GEN сын-DAT
p-i꞊ne á…ñ
говорить-AOR=3SG
‘Пахарь сказал своему сыну...’
[ПК]
[ПК]
sa
tac-i
amdar-χo-n
šähär-e
город-LOC уходить-AOP человек-PL-ERG DLOC:ABL
pis
плохой один известие=3PL приносить-AOR
‘Люди, поехавшие в город, привезли оттуда плохую весть.’
[ПК]
χavar꞊tːun
ečer-i.
tːejin
4 В связи со способностью проникать внутрь слова удинские личные
показатели начиная с влиятельных работ Э. Харрис [Harris 2000; 2002],
как правило, рассматриваются в литературе в качестве представителей
типологически редкого класса «эндоклитик» (или «интраклитик»).
Отклонений от базового правила согласования немного.
Первое из них наблюдается в посессивной конструкции с бытийным
глаголом bu, в которой обладаемое выражается абсолютивной
ИГ, а посессор оформляется генитивом или одним из локативных
падежей — адэссивом (единую именную группу посессор и обладаемое не образуют). Независимо от типа кодирования посессора,
согласование может происходить либо по обладаемому (6), либо
по посессору (7); во втором случае используется упоминавшаяся
выше «посессивная» серия личных клитик5.
(6)
(7)
sa
ereqːluʁ꞊e꞊bu.
beši
мы:GEN один ореховый_сад=3SG=BE
‘У нас есть ореховый сад.’
sa
micːikː
bezi
я:GEN один маленький сестра=1SG:POSS=BE
‘У меня есть младшая сестра.’
χunči꞊zaχ꞊bu.
[ПК]
[ПК]
Еще один тип согласования, как будто отличный от стандартного субъектного, наблюдается в «связочных» предложениях
идентификации (строго говоря, связки как таковой в удинском
языке нет — на неформальном уровне можно считать, что ее
функцию выполняют личные клитики). В «связочных» предложениях характеризации типа (8) первую абсолютивную ИГ можно
считать субъектной, а вторую — предикатной, и согласование
происходит с субъектом в соответствии с общим правилом. В конструкции же идентификации наблюдается обратная картина: при
наличии «предикатной» ИГ 1-го или 2-го лица согласование
может происходить только с ней, как в (9) и (10).
(8)
zu vi
nökär
я ты:GEN слуга
‘Я — твоя рабыня Руфь.’
rutː꞊zu.
Руфь=1SG
[Руфь 3:9]
5 Бытийный глагол, будучи морфологически дефектным и имеющий
фонетически «легкую» форму, может клитизоваться к предшествующему
слову. С другой стороны, сам бытийный глагол может выступать в роли
опорного слова для личных показателей (ср. сочетания типа bu꞊ne или
bu꞊zaχ).
(9) me
gan-urχo-j
qːonǯIuχ
PROX место-PL-GEN хозяин
‘Хозяин этих мест — я!’
zu꞊zu!
я=1SG
[ПК]
(10) alo, murad hun꞊nu?
алло Мурад ты=2SG
hoo, ämi, zu꞊zu.
дядя я=1SG
да
{Разговор по телефону:} ‘— Алло, это Мурад? (букв. Мурад
[ПК]
это ты?) — Да, дядя, это я.’
Кратко рассматривая предложения типа (9) и (10), Э. Харрис
предлагает считать в них субъектом ту именную группу, которая
контролирует согласование, а расположение личного показателя
на субъекте рассматривать как реализацию аргументного фокуса
в связочной конструкции [Harris 2002: 61–62]. В этом случае,
однако, личное согласование становится единственным указанием
на субъектную именную группу, при этом наиболее типичный
для связочных конструкций порядок слов (субъект — предикат) и
информационную структуру (топикальный субъект и фокусный
предикат) приходится игнорировать.
Как кажется, оба «отклонения» от стандартного согласования с субъектом можно объяснить тем, что как в посессивных
предложениях, так и в предложениях идентификации единственный
канонический субъект просто не представлен. В посессивной
конструкции на эту роль может претендовать и ИГ посессора
(она выражает наиболее топикального одушевленного участника),
и ИГ обладаемого (она имеет наиболее каноническое для непереходных клауз абсолютивное оформление); конкуренцию между
ними отражает возможность выбора каждого из них в качестве
контролера согласования. Что касается предложений идентификации, то здесь обе абсолютивные ИГ также имеют «права» на
субъектный статус, если он вообще применим к конструкции
данного типа; «побеждает» при этом та ИГ, которая вводит локутора. Порядок слов индикатором синтаксической роли («субъект —
предикат») считаться здесь вряд ли может, поскольку отражает
лишь коммуникативную перспективу («данное» — «новое»)6.
Таким образом, два отмеченных случая несоответствия
согласования по лицу базовому правилу скорее не противоречат
ему, но отражают неопределенный статус субъекта в некоторых
типах клауз. Согласование с ИГ 3-го лица мн. ч., которому будет
посвящена основная часть работы, представляет собой «отклонение»
иного типа: контролером тут является канонический субъект,
однако у некоторых типов субъектных ИГ при согласовании не
воспроизводится значение категории числа — в частности, при
выраженном в ИГ множественном числе показателем согласования является 3SG, а не 3PL.
Выше примеры (1)–(2) уже иллюстрировали различие в
согласовании по числу; ср. еще одну пару (11)–(12), на этот раз с
непереходным глаголом ‘оставаться’ (личные показатели занимают в обоих предложениях позицию «эндоклитик»): если в (11)
субъект ‘они’ (‘жёны’) контролирует согласование по мн. ч., то в (12)
неодушевленный субъект ‘домашние дела’ согласуется по ед. ч.
(11)
(12)
tːe
kːoj-a
šo-roχ
DIST-PL DIST дом-DAT оставаться=3PL=ST-AOR
{Стало у него две жены.} ‘Они остались в том доме.’
man꞊tːun꞊d-i.
[ПК]
äš-ur
pːurun꞊al
дело-PL опять=ADD
kːož-in
дом-GEN
bezi
я:GEN шея-LOC
‘Домашние дела опять на моей шее остались.’
ozan-e.
man꞊e꞊d-i
оставаться=3SG=ST-AOR
[ПК]
Влияние фактора одушевленности на согласование будет
рассмотрено наряду с другими факторами далее в разделе 4; мы
предварим его обсуждением тех ареально близких к удинскому
6 Явление согласования в связочной конструкции не с субъектом,
а с предикатом известно как «обратное согласование» (back agreement) и
обсуждается, в частности, в [Corbett 2006: 63–64] как пример того, что
определенных контекстах выбор контролера согласования может быть
связан не с грамматической ролью (например, субъект vs. объект), а с
комуникативной (топик vs. фокус) или семантической (агенс vs. пациенс).
Обсуждение структуры удинских связочных конструкций и особенностей
согласования в них см. также в [Ганенков и др. 2016].
языков, в которых также наблюдается факультативность согласования по числу в 3-м лице.
3. Глагольное согласование по множественному числу
в ареально-типологической перспективе
В рамках лезгинской языковой группы помимо удинского и
независимо от него система личного согласования развилась
только в табасаранском языке, генетически и ареально далеко
отстоящем от удинского. Табасаранская система устроена при этом
в значительной степени иначе — в частности, формально маркированы только 1-е и 2-е лица, поэтому проблема согласования по
числу в 3-м лице отсутствует в принципе (о табасаранском согласовании см. прежде всего [Кибрик, Селезнев 1982; Harris 1994;
Богомолова 2012]). С другой стороны, для ряда неродственных
языков того ареала, к которому относится удинский, также характерна ситуация с особыми условиями выбора показателя 3-го
лица мн. ч., что может указывать на контактное влияние.
Действительно, на протяжении многих веков удинский язык
контактировал с иранскими, армянским и азербайджанским языками, будучи частью «ирано-аракского» языкового союза в Восточном Закавказье (см. подробнее о данном ареале [Stilo 2015]).
Возникновение некоторых ярких особенностей удинского морфосинтаксиса, отличающих его от родственных языков лезгинской
группы, с большой долей вероятности обусловлено именно контактом. К таким особенностям можно отнести, например, дифференцированное маркирование объекта (абсолютив vs. датив, см.
[Касьянова, настоящий сборник]) или даже саму систему «подвижных» лично-числовых клитик, аналог которой имеется, например, в северном талышском [Stilo 2008]. Близкие параллели к
удинской вариативности по числовому согласованию в 3-м лице
наблюдаются как минимум в персидском и азербайджанском
языках, и ниже мы кратко охарактеризуем ситуацию в них.
3.1. Персидский
Как отмечает Ю. А. Рубинчик [2001: 125–127], в персидском
языке имеется несколько грамматических явлений, связанных с
противопоставлением одушевленных и неодушевленных существительных (в т. ч. собственно образование формы множественного числа), и глагольное согласование является одним из них.
Традиционно считается, что согласование с субъектной ИГ мн. ч.
обязательно для одушевленных субъектов, но может отсутствовать
у неодушевленных. В последнем случае согласование по мн. ч.
наблюдается, например, «когда подлежащее-существительное метафорически воспринимается как предмет одушевленный» (ср.
приводимые Ю. А. Рубинчиком примеры ‘Снежинки в неисчислимом количестве падают на землю’ с согласованием по 3SG, но
‘Снежинки танцуют в воздухе’ с формой 3PL) [Рубинчик 2001: 125–127].
Существуют, однако, и другие факторы, влияющие на
согласование. Так, в том случае, если неодушевленный субъект
описывается как вовлеченный в активную деятельность либо
подчеркивается индивидуализация каждого из членов группы (ср.
‘Эти два башмака не подходят друг к другу’), имеется тенденция
к согласованию по мн. ч. Напротив, когда одушевленные субъекты представлены не как вовлеченные в процесс деятельности, а
указывается лишь их местоположение, согласование происходит
по ед. ч. [Lazard 1957: 171–172]. Кроме того, одушевленный
субъект мн. ч. может контролировать согласование по ед. ч. в том
случае, если предложение «целиком рематично», т. е. субъект не
является топикальным (ср. ‘Гости пришли’ с формой 3PL vs.
коммуникативно нерасчлененное ‘Пришли гости’ с согласованием по 3SG) [Lazard 1994: 174, 213–214]. В целом, как отмечает
Ж. Лазар, описание которого ориентировано главным образом на
современную персидскую литературу, с выбором числа при согласовании могут быть связаны достаточно тонкие семантические
различия, что нередко используется в стилистических целях
[Lazard 1957: 173]7.
7 Более скептическую позицию относительно факторов, влияющих на согласование, занимает А. Седиги, по данным которой, носители
склонны разрешать оба варианта согласования при предъявлении минимальных пар с различием по степени индивидуализации субъектов и их
определенности (или «специфичности»), т. е. варьирование в согласовании с точки зрения данных параметров скорее можно охарактеризовать
как свободное [Sedighi 2003; 2005].3.2. Азербайджанский и турецкий
В традиционной азербайджанской грамматике отмечается,
что согласование по мн. ч. «носит спорадический характер»: с
одушевленными субъектами имеет место вариативность, неодушевленные чаще всего согласуются по ед. ч. Согласование
неодушевленных субъектов по мн. ч. происходит в случае, «когда
неодушевленный предмет представляется как одушевленный»
(ср. ‘Целую неделю газеты писали о знатной дочери страны’)
[Ширалиев, Севортян (ред.) 1971: 214].
Применительно к вариативности по согласованию у одушевленных субъектов Н. К. Дмитриев обращает внимание на
минимальную пару Онлар ҝəлди и Онлар ҝəлди-лəр ‘Они пришли’
(во втором случае глагол маркирован показателем мн. ч. -лəр).
По его словам, при согласовании по ед. ч. «подлежащее обозначает
некий недифференцированный коллектив, который и действует
как бы сообща», при согласовании же по мн. ч. «подлежащим
обозначается коллектив с различением отдельных лиц, которые
действовали в индивидуальном порядке, т. е. приходили не вместе,
а поодиночке или группами» (цит. по [Ширалиев 1971: 25]). Роль
может играть и топикальность субъекта: так, по мнению носителей, фраза ‘Гости идут’ с согласованием по мн. ч. приемлема в
случае, если речь идет о том, что об ожидавшихся гостях стало
известно, что они уже в пути; напротив, при согласовании по ед. ч.
фраза воспринимается как неожиданное сообщение о том, что в
дом направляются гости8.
В большей степени факторы, влияющие на выбор типа
согласования, изучены для турецкого языка. Так, в грамматике
[Göksel, Kerslake 2005: 118–120] среди условий, релевантных для
выбора согласования по мн. ч., обсуждаются одушевленность, референтность («специфичность») и определенность, степень индивидуализации и агентивности субъекта. Наиболее подробный обзор
проблематики представлен у К. Шрёдера, который формулирует
три основных случая, когда при согласовании используется показатель мн. ч. [Schroeder 1999: Ch.5]:
8 Мы благодарим Айтен Бабалиеву и Мурада Сулейманова за
консультацию по азербайджанскому языку.· субъект является дискурсивным топиком (напротив, согласования нет в случае, если субъект вводит нового участника
или выражен вопросительным словом);
· субъект является человеком и при этом агенсом (напротив,
к согласованию не склоны пассивная конструкция, бытийные и
неглагольные предложения, глагольные формы с хабитуальным и
результативным значением);
· референтом является группа раздельно воспринимаемых
сущностей (часто это связано с эмпатией со стороны говорящего:
речь может идти о его родственниках или коллегах, или же о лицах,
непосредственно присутствующих в момент речи) — последний
параметр признается автором максимально значимым.
3.3. Условия согласования в типологической перспективе
Рассмотренные выше параметры соответствуют тому, что в
типологии согласования относят к его «условиям» (conditions) —
дополнительному элементу согласовательной системы наряду с
контролером, мишенью, областью и признаками согласования.
К важнейшим условиям согласования, релевантным не только для
согласования по числу, но и для других его типов, Г. Корбетт
относит следующие (ср. [Corbett 2006: Ch.6]):
· одушевленность;
· референциальный статус (референтность, определенность);
· семантическая (тематическая) роль, в т. ч. агентивность;
· индивидуализация;
· тип предиката (например, бытийный, непереходный, пере
ходный глагол);
· коммуникативный статус (в т. ч. топикальность);
· падеж (например, номинативный vs. не номинативный
субъект);
· линейная позиция контролера (например, предшествование
vs. следование субъектной ИГ глаголу или порядок следования
конъюнктов).
Легко заметить, что многие из этих параметров не независимы: например, с типом предиката во многом связана и степень
агентивности и индивидуализации участника. Ниже мы так или
иначе рассмотрим все из перечисленных условий согласования
(за исключением двух последних), поскольку все они играютроль при выборе согласования по мн. ч. vs. ед. ч. с множественным субъектом.
4. Согласование по числу с ИГ множественного числа:
параметры и корпусные данные
В этом разделе мы последовательно рассмотрим параметры
одушевленности, топикальности, агентивности (или типа предиката) и индивидуализации (или определенности) референта для
наиболее явного типа множественного субъекта — одновременно
семантически (‘более одного референта’) и морфологически (форма
множественного числа). Наряду с естественными текстовыми примерами, которые показывают соответствие выбранного типа согласования значению параметра (например, положению референта
на той или иной шкале), мы будет отмечать и случаи, когда
согласование отличается от ожидаемого и, тем самым, требует
обращения к иным параметрам.
4.1. Одушевленность субъекта
Параметр одушевленности интуитивно кажется одним из
наиболее важных для определения возможностей или предпочтений
согласования по числу. Уже примеры (1)–(2) и (11)–(12) выше
показывают, что в контексте одного и того же предиката одушевленные референты субъектных ИГ мн. ч. (‘волки’, ‘жёны’)
контролируют согласование по 3PL, тогда как неодушевленные
(‘дожди’, ‘домашние дела’) — только по 3SG.
Тем не менее, сформулировать закономерности согласования
в зависимости от положения субъекта на «иерархии одушевленности» можно лишь в терминах предпочтений. Так, взяв в
качестве одного из вариантов иерархии ту, которую приводит в
книге по согласованию Г. Корбетт (13), мы можем утверждать,
что при движении по иерархии вправо вероятность (и, предположительно, частотность) согласования по мн. ч. уменьшается.
При этом неверно, что для каких-то позиций согласование по
мн. ч. является обязательным либо, наоборот, невозможным.
(13) Human > othеr animatе > сonсrеtе inanimatе > abstraсt inanimatе
‘люди’ > ‘прочие одушевленные’ >
‘неодушевленные конкретные’ > ‘неодушевленные абстрактные’
[Corbett 2006: 185]Например, при субъектах-людях, при безусловном преобладании «канонического» согласования, встречается и выбор
показателя 3SG: при этом, например, если в (14) речь идет
о неопределенной массе людей из толпы, то в (15) — о двух
конкретных девочках-падчерицах (дочерях мужа).
(14) määlim, amdar-χo-n
va
här
sa
учитель человек-PL-ERG
täräf-äχun
сторона-ABL давить=3SG=LV-PRS
‘Учитель, люди на Тебя со всех сторон давят.’
sɨχmiš꞊e꞊b-sa.
ты:DAT каждый один
[Лк. 8:45]
(15) he-tː-u
lazɨm꞊a
za?
что-NO-DAT нужный=3SG:Q
я:DAT
{Мачеха, прося мужа выгнать неродных дочерей:} ‘Зачем
[УК]
мне нужны эти девочки?’
PROX девушка-PL
χüjär-muχ
me
Названия животных реже встречаются среди субъектов,
поэтому трудно судить, какая из стратегий согласования для них
предпочтительнее. Однако очевидно, что оба варианта засвидетельствованы, причем в сходных грамматических и/или дискурсивных контекстах. Так, в примере (1) представлена переходная
клауза (‘волки разорвали козла’) с согласованием по 3PL; ср., однако, другую переходную клаузу (16), где согласования по мн. ч.
не происходит. Правда, (16) представляет собой генерическое
высказывание, тогда как (1) относится к основной линии нарратива.
(16) eˁk-urχo-n
mu꞊ne
uk-sa.
лошадь-PL-ERG овес=3SG
{Фраза из букваря:} ‘Лошади едят овес.’
есть-PRS
[ПК]
Аналогичная вариативность может наблюдаться и в других
клаузах с одинаковым типом субъекта, но различающихся видовременной семантикой. Так, предложение (17) описывает генерическую ситуацию и, подобно (16), согласование в нем происходит
по 3SG. Напротив, ИГ мн. ч. согласуется по 3PL в (18), где ситуация
‘птицы вьют гнезда’ представлена как хабитуальная в рамках
мини-нарратива, выдержанного в режиме «настоящего историче
ского»9. Применительно к примерам (16)–(17), с одной стороны,
и (18), с другой, можно, тем самым, говорить и о разнице
в референциальном статусе субъекта; к этому параметру мы еще
обратимся ниже.
(17) man-in
qːuš-ur
pur-p-i
который-GEN птица-PL лететь-LV-AOC
ta꞊ne꞊sa?
уходить=3SG=ST+PRS
{Вопрос по тексту «Осень» из учебника:} ‘Какие птицы
[ПК]
улетают?’
(18) göj-e
šo-tː-aj
qːuš-urχo-n
taj-moʁ-ostːa
небо-GEN птица-PL-ERG DIST-NO-GEN ветка-PL-AD
mes꞊tːun
гнездо=3PL
{Человек сажает горчичное зерно и оно вырастает высотою
с дерево.} ‘Птицы небесные в его ветвях вьют гнезда.’
biqː-sa.
строить-PRS
[Лк. 13:19]
Неодушевленные субъекты в подавляющем большинстве
случаев склонны к нейтрализации числового согласования. Случаи
согласования по 3PL типа представленных во второй части (19)
или в (20) можно объяснить за счет «одушевления» референта.
(19) ägär ko-roχ
šipː
čur-kː-aj꞊tːun
если MED-PL тихий стоять-LV-COND=3PL
žIe-j-urχo
камень-O-PL разговорчивый=3PL быть-POT
‘...если они умолкнут, камни заговорят!’
muzal꞊tːun
bak-o!
[Лк. 19:40]
(20) χod-urχo-n
дерево-PL-ERG
{Из стихотворения:} ‘Деревья долго искали ветер.’
muš-a
ветер-DAT много искать=3PL=LV-AOR
[ПК]
qaˁv=tːun=c-i.
gele
Тем не менее, вряд ли можно говорить о явном «одушевлении» в примерах типа (21), и вовсе невозможно усмотреть его в
9 Ср. более традиционную передачу в прошедшем времени в
синодальном русском переводе: «...и выросло, и стало большим
деревом, и птицы небесные укрывались в ветвях его».
предложении характеризации (22), где согласование по мн. ч.
также происходит.
(21) χod-urχo-j
χazal-χo-n
лист-PL-ERG
ič-oʁ-oj
сам-PL-GEN
gon-a
цвет-DAT
дерево-PL-GEN
badal-b-es-a
менять-LV-INF-DAT начинать-PERF=3PL
{Наступила осень.} ‘Листья деревьев начали менять свою
[ПК]
окраску.’
burq-e꞊tːun.
(22) almanaχ-a
cam-ur
tad-ec-i-jo-roχ
альманах-DAT письмо-PL давать-DETR-AOP-NA-PL
niˁžI-eχun꞊tːun.
Нидж-ABL=3PL
{Из предисловия к сборнику фольклора.} ‘Произведения в
альманахе приводятся из числа ниджских (букв. те, которые
[ПК]
даны из Ниджа).’
Таким образом, само по себе положение референта ИГ
мн. ч. на иерархии одушевленности не задает однозначно возможности согласования по числу для соответствующего субъекта.
Предпочтительность согласования по мн. ч. с одушевленными
субъектами и, напротив, редкость такого согласования с неодушевленными могут быть обусловлены другими факторами, которые
коррелируют с параметром одушевленности независимым образом.
4.2. Топикальность субъекта
Параметр топикальности естественным образом связан
с параметром одушевленности: люди являются более предпочтительными дискурсивными топиками, чем животные или тем
более предметы.
Иногда в самом механизме согласования предиката с
топиком усматривают средство обеспечения связности в предложении: так, Ж. Лазар пишет о том, что в рамках высказывания
субъект прототипически тематичен, а предикат — рематичен, в
этом смысле они «разделены» (prototypiquement disjoints), так что
согласование как раз и служит для их грамматической связи.
Напротив, при рематизации субъекта согласование склонно исчезать,
поскольку необходимость в специальной связи перестает ощущаться; см. обсуждение в [Lazard 1994: 234; 1996: 159; 1998: 223–224].
Заметим, что объяснение через топикальность референта подходит
и для случаев «неканонического» согласования, рассмотренных
в разделе 2 (в посессивной конструкции и предложениях идентификации).
Действительно, удинские текстовые данные показывают, что
«каноническое» согласование при топикальном субъекте преобладает: ИГ мн. ч., обозначающие дискурсивный топик, имеют
тенденцию к согласованию по мн. ч. Такой топик может быть
выражен как полной ИГ (23), так и основным редуцированным
референциальным средством — демонстративом, ср. дальний
демонстратив в (24)10.
(23) karnu꞊al
χüjär-muχ꞊al
bijäs-in
šIum-a
baskː-e꞊tːun꞊ij.
старуха=ADD девушка-PL=ADD вечер-GEN хлеб-DAT
käj-i
есть-AOC спать-PERF=3PL=PST
{Жила была старуха, с ней невестка и ее четверо дочерей.
Дело было как-то зимой.} ‘Старуха и девочки поужинали
[ПК]
(букв. поев вечернюю еду) и спали.’
(24) šo-roχ
vuˁʁ ʁi
čːäläj-e
DIST-PL семь день лес-LOC
man꞊tːun꞊d-i,
оставаться=3PL-ST-AOR
{Сестры пошли в лес и заблудились.} ‘Они семь дней оста[ПК]
вались в лесу, проголодались.’
busa꞊tːun꞊bak-i.
стать_голодным=3PL=LV-AOR
То же верно и относительно неличных топикальных субъ
ектов, например, животных в (25)11 и (26):
10 В удинском языке представлено троичное дейктическое противопоставление, соответственно выделяются указательные местоимения
ближней серии (ср. me ‘этот’), средней серии (ke ‘этот, ближе к тебе’) и
дальней серии, наиболее частотной в нарративах (ср. tːe ‘тот’; субстантивная основа šo-). Об удинской системе демонстративов в синхронии и
диахронии см. также [Schulze 2008].
11 В (25) о топикальности референта ‘куры’ можно говорить в
связи с тем, что этот референт вводится еще в первом предложении
нарратива через обозначение курятника (букв. «дом курицы»).
(25) kːokːocː-χo alloj
ga-l-a꞊tːun꞊ij.
курица-PL высокий
{Лиса забралась в курятник (букв. дом курицы).} ‘Куры
[ПК]
сидели на высоком месте.’
место-O-DAT=3PL=PST
(26) šo-tː-oʁ-on
lava-bak-i
čoval-a
DIST-NO-PL-ERG нападать-LV-AOC
šäpː꞊tːun꞊c-i.
прогонять=3PL=LV-AOR
{Ласточка позвала других ласточек.} ‘Они напали на во[ПК]
робья и прогнали его.’
воробей-DAT
В текстах имеются примеры, когда стратегия согласования
меняется по сравнению с интродукцией соответствующего референта. Так, во всех трех примерах ниже первая фраза содержит
субъект, согласующийся с ИГ мн. ч. по 3SG, тогда как в следующем
предложении согласование (теперь уже топикального субъекта)
происходит по 3PL.
(27)
ši
čːevkː-sa,
amdar-χo-n
ko-tː-ajnakː꞊al
...tːe vädä ef
DIST пора вы:GEN человек-PL-ERG кто:GEN
zor-en꞊e
сила-ERG=3SG извлекать-PRS MED-NO-BEN=ADD
vaˁ-jnakː
вы-BEN
{Если Я изгоняю бесов с помощью Вельзевула,} ‘тогда с
чьей помощью изгоняют бесов ваши соплеменники? Поэтому
[Лк. 11:19]
пусть они и будут вам судьями (букв. судьей)!’
divan-b-al
судить-LV-AG быть-FUT=3PL
šo-roχ
DIST-PL
bak-al꞊tːun.
(28) šo-tː-oʁ-oj
bu꞊ne꞊j.
buš-uruχ꞊al
DIST-NO-PL-GEN верблюд-PL=ADD BE=3SG=PST
jaqː-a
дорога-DAT
‘У них также были верблюды. В дороге верблюды захотели
[ПК]
пить (букв. стали жаждущими).’
buš-uruχ
χeneza꞊tːun
верблюд-PL жаждущий=3PL быть-AOR
bak-i.
(29) mähäl-e
gele
улица-LOC много
me
χod-urχo-n
PROX дерево-PL-ERG
χod-uruχ꞊e꞊bu. á…ñ
дерево-PL=3SG=BE
har
usen šaatː
каждый год хороший
čːe꞊tːun꞊ne.
сыпать=3PL=ST:PRS
{Начало текста.} ‘Во дворе много деревьев. á…ñ Эти деревья
[ПК]
каждый год хорошо плодоносят.’
Тем не менее, в ряде случаев согласование по мн. ч. происходит с субъектом, которого нельзя отнести к дискурсивному
топику. Таков пример (1) выше (‘волки разорвали козла’) —
волки не относятся к ключевым участникам повествования и упоминаются единственный раз только в данной фразе. Аналогично,
в (30) и (31) референт ‘собаки’ вводится впервые. Теоретически, в
(30) согласование по 3PL может объясняться тем, что говорящий
расценивает собак как топик последующей части рассказа (где
будет упомянута драка между сворой собак и псом Беднягой),
однако для (31) такое объяснение не подходит — собаки в
повествовании больше упомянуты не будут. Тем самым, на выбор
типа согласования здесь влияют иные факторы.
(30)
šo-tː-o
pervar-i
χaˁj-uʁ-on
tːe
DIST окрестности-GEN собака-PL-ERG DIST-NO-DAT
a꞊tːun꞊kː-i.
видеть=3PL=ST-AOR
{Следуя за хозяином, пес по прозвищу Бедняга пришел на
годекан и уснул там.} ‘Местные собаки его увидели.’ {Они
[ПК]
накинулись на Беднягу.}
(31) sun-tː-aj
belinkːož-in
beˁšI
χaˁj-uʁ-on
bur꞊tːun꞊q-i
один-NO-GEN хлев-GEN
üše
ночью начинать=3PL=ST-AOR лаять(+LV)-INF-DAT
{Начало текста.} ‘У одного человека перед хлевом ночью
начали лаять собаки.’ {Он взял ружье и вышел во двор.}
впереди
baˁp-s-a.
собака-PL-ERG
[ПК]
Субъект, контролирующий согласование по мн. ч., может
не только не являться дискурсивным топиком, но и находиться
в сфере действия фокусного выделения в рамках текущего высказывания. Применительно к удинскому это легко определить по
позиции «подвижной» личной клитики: она будет линейно примыкать именно к фокусируемой субъектной ИГ. Примеры (32)–(34)
иллюстрируют соответственно агентивный личный субъект, одушевленный неличный субъект (интересно, что, как и в примере (1),
это ‘волки’) и неодушевленные субъекты — во всех случаях
могло бы ожидаться согласование по 3SG (субъект в фокусе и не
является дискурсивным топиком), но в действительности употреблена клитика 3PL.
(32) äjčIːindäri ajiz-lu-ʁ-on꞊tːun
i-bak-i
слышать-LV-AOC
назавтра село-ATR-PL-ERG=3PL
aχšIum-p-i.
смеяться-LV-AOR
{Конец рассказа.} ‘Назавтра и сельчане услышали (про это)
[ПК]
и посмеялись.’
(33) ul-urχo-n꞊tːun
zap-i
tašer-e.
волк-PL-ERG=3PL тянуть(+LV)-AOC уносить-PERF
{На следующий день чабан не досчитался нескольких овец.
Он так понял, что} ‘это волки их схватили и утащили.’ [ПК]
(34) muz čur꞊e꞊ne,
kul-muʁ-on꞊tːun
kul-a
язык стоять=3SG=LV:PRS рука-PL-ERG=3PL
äjit-e,
разговаривать-LV:PRS рука-DAT брать-AOC
pul-muʁ-on꞊tːun äjit-e...
глаз-PL-ERG=3PL разговаривать-LV:PRS
{Из стихотворения.} ‘Язык в покое (букв. стоит), руки
[ПК]
говорят; если за руку взять, глаза говорят.’
ef-i
Заметим, при этом, что закономерность «топикальный субъект контролирует согласование по мн. ч.» не является абсолютной
и в другую сторону. Даже с одушевленными референтами такое
согласование имеет место не всегда — в т. ч. и в тех случаях,
когда они выражены демонстративами, т. е. являются активированными в непосредственно предшествующем контексте. Так,
в примере (35) из рассказа о свадебном обряде говорится о приходе родителей жениха к родителям невесты на «малое обручение»; в обеих клаузах с субъектом, выраженным ближним демонстративом (и обозначающем родителей невесты) согласование
происходит, тем не менее, по ед. ч., несмотря на высокую степень
активации референта.
(35) uže mo-tː-oʁ-on
ava꞊ne,
äräqːi
водка
uže mo-roχ qːoum꞊e.
PROX-NO-PL-ERG знающий=3SG
уже
uˁʁ-e꞊tːun,
пить-PERF=3PL уже
{После этого приходят в дом кумовьев, зовут их.} ‘Те уже
знают, они уже пили водку12, они уже родня.’
[УК]
PROX-PL родственник=3SG
То же верно, причем в еще большей степени, и для
неодушевленных субъектов: так, во всех следующих примерах
анафорическое местоимение ‘они’ (дальний демонстратив мн. ч.
šoroχ или ближний moroχ) контролирует согласование по ед. ч.
(36) oša
ačI-e꞊ne,
šo-roχ
DIST-PL теряться-PERF=3SG
потом
bat-kː-e꞊ne...
пропадать-LV-PERF=3SG
{В древности у нас были удинские письмена.} ‘Потом они
[УК]
потерялись, пропали...’
(37)
tad-ec-e...
za꞊ne
я:DAT=3SG давать-DETR-PERF
bito vi
все
...mo-roχ
PROX-PL
bak-al꞊e
...mo-roχ
PROX-PL
ты:GEN быть-FUT=3SG
{Дьявол искушает Иисуса, показывая Ему царства мира:}
‘...все они отданы мне’ {и я могу передать кому захочу.
Склонись передо мной — и} ‘все они будут Твои.’
[Лк. 4:6–7]
(38) mo-roχ
oša
потом быть-FUT=3SG
bak-al꞊e.
PROX-PL
{За мешок огурцов его заберут в милицию, отдадут под
[ПК]
суд, посадят в тюрьму.} ‘Всё это будет потом.’
В целом, однако, различие между одушевленными или неодушевленными субъектами проявляется и в последнем типе случаев:
12 Совместное застолье («питие водки») — обязательный элемент
предшествующего этапа обряда (сватовства). Заметим, что в клаузе ‘они
уже пили водку’ согласование идет по 3PL, поскольку это предложение
с невыраженным субъектом мн. ч. ‘родители жениха и невесты’ (о согласовании при невыраженном субъекте см. подробнее раздел 6).
примеры типа (35) являются исключительными, и скорее именно
одушевленные нетопикальные субъекты будут контролировать
согласование по 3PL, чем, наоборот, топикальные неодушевленные.
Ср. в этой связи пример двух коммуникативно нерасчлененных
высказываний (описывающих происходящее 1-го сентября), в
первом из которых представлен неодушевленный, а во втором —
одушевленный субъект мн. ч., и только во втором случае согласование происходит по мн. ч.
(39)
har
каждый один
iškːol-χo
däs-ur burq-ec-e꞊ne.
школа-PL урок-PL начинать-DETR-PERF=3SG
sa
ajiz-in
село-GEN
gir-ec-i
собираться-LV-AOR приходить-PERF=3PL
{Вот и настало 1-е сентября.} ‘В школах13 начались уроки.
Дети из всех сельских кварталов, собравшись вместе, пошли
[ПК]
в школу.’
šaqːqː-in-aχun
квартал-O-ABL
äjl-uχ
ребенок-PL
iškːol-a.
школа-DAT
har-e꞊tːun
4.3. Агентивность субъекта
На выбор типа согласования по числу может влиять степень
агентивности субъекта или, в более общих терминах, семантическая
роль соответствующей ИГ в клаузе. Например, легко заметить,
что среди клауз, не согласующихся по мн. ч., мало переходных и,
напротив, много посессивных и конструкций с неглагольными
предикатами.
Так, в удинском переводе Евангелия от Луки одна из наиболее частотных субъектных ИГ мн. ч. — šagirdχo ‘ученики’ (как
правило, применительно к ученикам Иисуса) — в подавляющем
большинстве случаев согласуется по мн. ч. Это верно для всех
переходных клауз с ИГ šagirdχon в эргативе, а также для непереходной клаузы (40) с глаголом движения. Единственное исключение — «связочное» предложение с неглагольным предикатом
(послеложной группой), выражающей характеризацию субъекта
через местоположение (41). Дискурсивная роль субъекта в (41)
13 Существительные, образующие мн. ч. при помощи суффикса
-χo (ср. iškːol-χo ‘школы’), не различают форму абсолютива и датива; в
данном случае первая ИГ выступает в дативе с локативным значением.
такова же, как и в (40) — после описания того, что делал Иисус,
сообщается, что́ в это время делали апостолы (ср. в обоих случаях
на субъектной ИГ аддитивный показатель, имеющий общее значение «добавления» информации). Различие состоит только в
динамическом характере первой ситуации и статическом —
второй, и в степени агентивности субъекта, которая во втором
случае является нулевой.
(40)
šagird-χo꞊val
bačIːan-eχun꞊tːun
iz
ученик-PL=ADD сам:GEN спина-ABL=3PL
iz
сам:GEN
tac-i.
уходить-AOR
{Иисус направился на Масличную гору.} ‘Его ученики
[Лк. 22:39]
тоже пошли за Ним следом.’
(41) šagird-χo꞊val
iz
tːoˁʁ-oˁl꞊e꞊j.
ученик-PL=ADD сам:GEN
{Однажды Иисус молился в одиночестве.} ‘И ученики
[Лк. 9:18]
были рядом с Ним.’
возле-SUPER=3SG=PST
Само по себе согласование по мн. ч. в неглагольном предложении не является невозможным — оно встречаются наряду с
согласованием по 3SG; ср. два примера с разным типом согласования, которые различаются одушевленностью субъекта.
(42) vi
ustː-ooχ
šahatː
ты:GEN мастер-PL хороший
{При обсуждении строительства дома.} ‘Твои мастера —
[ПК]
хорошие люди.’
amdar-χo꞊tːun.
человек-PL=3PL
(43) bezi
kalna-j
pop-ur
macːi꞊ne.
я:GEN бабушка-GEN волос-PL белый=3PL
‘Волосы моей бабушки белые.’
[ПК]
Напротив, посессивные предложения с глаголом bu (см. о
них также раздел 2 выше) относятся, по-видимому, к тому типу
неглагольных — или, точнее, стативных — предложений, в которых
согласование по мн. ч. при выраженном субъекте неприемлемо.
В имеющихся многочисленных примерах предикативных посессивных конструкций, независимо от типа субъекта, согласование
происходит по ед. ч., ср. (44)–(45).
(44) bezi
χunči-muχ꞊al
я:GEN сестра-PL=ADD
‘У меня и сестры есть.’
bu꞊ne.
BE=3SG
[ПК]
(45) šo-tː-oʁ-oj
buš-uruχ꞊al
DIST-NO-PL-GEN верблюд-PL=ADD BE=3SG=PST
{Друзья отправились в путь.} ‘У них также были верблюды.’
[ПК]
bu꞊ne꞊j.
Чуть сложнее ситуация с бытийными предложениями с тем же
стативным глаголом bu — в подавляющем большинстве случае
даже при субъекте мн. ч. согласование происходит по 3SG, как в (46).
(46)
eˁšI-na,
ar-na,
boš
внутри яблоко-ATR груша-ATR
ič-oʁ-oj
сам-PL-GEN
uˁqː-naˁ
грецкий_орех-ATR дерево-PL=ADD
{Во дворе много деревьев.} ‘Среди них есть яблоневые,
[ПК]
грушевые и ореховые деревья.’
χod-uruχ꞊al
bu꞊ne.
BE=3SG
При работе с носителями языка примеры предложений с
сочетанием bu꞊tːun, включающем клитику 3PL, получить удается
с трудом, причем только для одушевленных субъектов: ср. (47), где
референт, однако, является топикальным, в отличие от предшествующих примеров. В текстах сочетание bu꞊tːun встретилось лишь
единожды при перечислении персонажей пьесы после соответствующей фразы (48). Этот последний случай, тем самым, следует
рассматривать скорее как предложение с опущенным субъектом
мн. ч., в которых согласование по 3PL обязательно (см. раздел 6).
(47) beli-joχ bu꞊tːun
tːija?
скот-PL BE=3PL DLOC
{Человек, потерявший корову, ищет ее и спрашивает у
встречного про те места, которые тот проходил:} ‘Есть ли
там коровы?’
(48) akː-e-sun-astːa
bu꞊tːun á…ñ
видеть-DETR-MSD-AD
‘В действии14 принимают участие (букв. имеются):...’ {Далее
перечислены пять персонажей с краткими характеристиками.}
BE=3PL
Переходные клаузы с агентивным личным субъектом занимают противоположное положение с точки зрения стратегии
согласования — для данного типа обнаружены лишь единичные
примеры (типа (49)) с согласованием по 3SG при субъекте мн. ч.,
которые могут быть объяснены через неопределенность референта
либо объединение субъекта и предиката в единое целое с точки
зрения коммуникативной перспективы («коммуникативная нерасчлененность»), см. раздел 4.4. ниже.
(49) amdar-χo-n
umud-en
человек-PL-ERG надежда-ERG
jaqː꞊e꞊beˁʁ-sa꞊j...
дорога=3SG=смотреть-PRS=PST
‘Люди с надеждой ждали15...’ {и все гадали в душе, не
[Лк. 3:15]
Помазанник ли Иоанн.}
Для неличных субъектов эта закономерность выполняется
тоже не так строго: ср. (16) выше с агентивным субъектом ‘лошади’
и согласованием по ед. ч. или (50) с неодушевленным субъектом
‘эта подборка’16 и тем же типом согласования, несмотря на возможную интерпретацию субъекта как подвергшегося «одушевлению».
(50) me
čːäkː-esun-χo-n
azɨrbeǯan-i
PROX выбирать-MSD-PL-ERG Азербайджан-GEN
poezij-in-a
samal꞊al
поэзия-O-DAT немного=ADD хороший
šahatː
14 Отглагольное имя, которым в удинском оригинале выражено
понятие ‘действие (пьесы)’, образовано от глагола ‘быть увиденным’.
15 Сочетание ‘на дорогу смотреть’ (с абсолютивом либо дативом
существительного ‘дорога’) является стандартным способом выражения
смысла ‘ждать’ и близко по статусу к сложному глаголу (ср. (81)).
16 Буквально «эти выборки» — употреблено отглагольное имя
действия на -sun во мн. ч.
kömäj
akː-es-tː-al꞊e.
čalχ-sun-a
знакомиться-MSD-DAT помощь видеть-INF-CAUS-FUT=3SG
{Из предисловия к книге:} ‘Эта подборка окажет (букв.
покажет) помощь в том, чтобы чуть получше узнать азер[ПК]
байджанскую поэзию.’
4.4. Референциальный статус и прочие факторы
Итак, как можно заметить, каждый из трех рассмотренных
факторов — одушевленность, топикальность и семантическая
роль референта субъектной ИГ мн. ч. — коррелирует с выбором
согласования по мн. ч. с точки зрения близости к верхней части
шкалы, задаваемой каждым из признаков. А именно, контролировать согласование по мн. ч. в первую очередь склонны ИГ, обозначающие множественного одушевленного и/или топикального
и/или агентивного участника; напротив, субъекты, обозначающие
неодушевленных и/или нетопикальных и/или неагентивных участников, имеют наименьшую вероятность контролировать согласование по мн. ч. Хотя для каждого из факторов по отдельности
можно привести как подтверждающие примеры, так и контрпримеры, наиболее сильны тенденции при образовании кластера
из значений признаков, действующих в общем направлении
(например, «одушевленность + топикальность + агентивность»).
Выше мы уже отмечали некоторые дополнительные факторы,
которые могут влиять на выбор типа согласования, что особенно
хорошо заметно «при прочих равных» условиях. Суммируем эти
факторы в этом разделе.
Во-первых, оказывать влияние на согласование может степень индивидуализации референтов (т. е. восприятие их не как
нерасчленимой группы, а как отдельных сущностей) или, что
тесно связано с данным параметром, их референциальный статус —
в терминах референтности («специфичности») и определенности.
Некоторые из примеров, в которых согласования по мн. ч. с
одушевленным субъектом мн. ч. не происходит, могут объясняться
именно данным фактором. Так, в (14) выбор стратегии согласования по ед. ч. с одушевленным агентивным субъектом (‘люди на
Тебя со всех сторон давят’) может быть вызван тем, что субъект
представляет собой неопределенного (и неиндивидуализованного) участника. Напротив, можно предполагать, что в (22) с
неодушевленным неагентивным субъектом (‘произведения в аль
манахе приводятся из числа ниджских’) согласование по мн. ч.
связано с тем, что речь идет о конкретных произведениях на
удинском языке, перечисленных в непосредственно предшествующем контексте.
Впрочем, как и другие параметры, индивидуализация/определенность имеет лишь относительное значение — нельзя утверждать, что неиндивидуализованные и неопределенные ИГ мн. ч.
всегда согласуются по ед. ч.: ср. хотя бы уже упоминавшиеся
примеры (1), (30) или (33) с субъектами-животными. И напротив,
в предложениях с высоко индивидуализованными и определенными референтами далеко не всегда имеется именно показатель
согласования 3PL. Ср. (51) из ремарки в упоминавшейся выше
пьесе о сватовстве: ремарка следует за предложением присутствующим взять по кусочку халвы, так что состав участников ситуации хорошо известен17. Кроме того, можно обратить внимание
на примеры с сочиненными ИГ, в т. ч. выраженными личными
именами людей, где также наблюдается вариативность (ср. (72) vs.
(74) ниже).
(51) amdar-χo-n
sa
har-tː-in
loqːma halva
человек-PL-ERG каждый-NO-ERG один кусок халва
eˁχ-tː-i
брать-LV-AOC говорить:PRS=3SG
‘Каждый берет по куску халвы и говорит...’ {«Поздравляем!»}
[ПК]
neχ꞊e...
Проблема с параметром индивидуализации состоит также в
том, что его трудно выявить независимо, не опираясь на само
17 Наличие «плавающего» квантификатора ед. ч. ‘каждый’ в данном случае на согласование влиять не должно, поскольку даже при
субъекте, выраженном данным квантификатором, возможен контроль
согласования по мн. ч., ср.:
oša
har-tː-in
zizi-n-äχun
рыдание-O-ABL потом каждый-NO-ERG
oˁneˁ –
плач
ajaqː
стакан
{Описывается сцена поминок.} ‘После оплакивания каждый выпил
[ПК]
(букв. пропустил через горло) по стакану чаю.’
čːovak-es꞊tːun꞊d-i.
проходить-INF=3PL=CAUS-AOR
qːoqː-eχun
горло-ABL
sa
один
čäj
чай
i.
согласование как диагностический признак. Так, вполне вероятно,
что в (15) (‘зачем мне нужны эти девочки?’), где представлено
согласование по ед. ч. с субъектом, обозначающим заведомо определенного и индивидуализованного референта (речь о дочерях
мужа), говорящий (мачеха) предпочитает представить референта
как неиндивидуализованную группу — например, показывая тем
самым равнодушие или даже неприятие к соответствующему
референту. Нам, однако, трудно судить, так ли это, поскольку на
уровне грамматики это субъективное отношение говорящего проявляется как будто бы только в самом выборе согласовательного
показателя.
С референциальным статусом субъекта тесно связан и еще
один потенциально релевантный параметр, а именно референциальный статус ситуации в целом и, соответственно, ее видовременная семантика. Выше уже обсуждались генерические высказывания (16) (‘лошади едят овес’) и (17) (‘какие птицы
улетают?’) с согласованием по ед. ч.; ср. близкое по значению
общее высказывание (52) с субъектом ‘люди’.
(52) kːompːjutːer-i
kömäj-en
amdar-χo-n
gele
b-es
компьютер-GEN помощь-ERG человек-PL-ERG много
äš꞊e
дело=3SG делать-INF быть-PRS
{В наше время компьютеры играют большую роль.} ‘Люди
[ПК]
могут многое делать с помощью компьютеров.’
bak-sa.
Напротив, в предложениях, описывающих «эпизодические»
(т. е. конкретные) ситуации в настоящем (53) и тем более точечные
события в прошлом, мы, как правило, встречаем согласование по мн. ч.
(53) ördäj-χo-n
čäjlaʁ-i
boš
утка-PL-ERG пруд-GEN внутри плавать=3PL=LV-PRS
{Подпись к картинке в букваре:} ‘Утки плавают в пруду.’
izmiš꞊tːun꞊b-sa.
Генерические высказывания типа ‘лошади едят овес’, особенно в изолированном контексте, являются помимо всего прочего еще и коммуникативно нерасчлененными («тетическими»),
т. е. в их составе отсутствует противопоставление топикальной и
рематической части (ср. приводившееся выше мнение Ж. Лазара
[ПК]
о том, что в подобных нерасчлененных высказываниях согласование субъекта и предиката склонно не проявляться). Встречаются
примеры, в которых именно этот параметр, как кажется, отвечает
за выбор типа согласования. Так, (54) — также генерическое
высказывание с субъектом-животным, однако субъектная ИГ
‘пингвины’ является в нем топиком (фраза взята из текста о
пингвинах); при этом имеет место ожидаемое для предложений с
топикальной ИГ мн. ч. согласование по 3PL.
(54) pːingvin-χo-n
šaatː
пингвин-PL-ERG хороший
{Пингвины — очень необычные птицы. Летать они не
[ПК]
умеют.} ‘Пингвины хорошо плавают.’
ocːkːal꞊tːun꞊ne.
купаться=3PL=LV:PRS
Коммуникативная нерасчлененность, однако, не является
достаточным условием для того, чтобы определять согласование
по ед. ч.: в качестве иллюстрирующего это примера можно привести (39) с двумя последовательными тетическими высказываниями (‘в школе начались уроки’, ‘дети... пошли в школу’),
только в первом из которых — с неодушевленным субъектом и
детранзитивным предикатом — согласование происходит по 3SG.
5. Согласование по числу с другими типами
семантически множественных ИГ
В данном разделе мы покажем, что вариативность в согласовании по 3SG vs. 3PL свойственна не только субъектам, выраженным ИГ в форме мн. ч. Если в этом случае морфологически
выраженное мн. ч. субъекта не находит отражения в согласовании, то имеется и противоположная тенденция — семантически
множественные ИГ, в которых вершинное существительное не
имеет формы мн. ч., могут контролировать согласование по мн. ч.
В качестве примера рассмотрим следующие основные типы таких
семантически множественных ИГ: группа с числительным, группы с квантификаторами ‘все’ и ‘многие’, сочиненные группы.
5.1. ИГ с числительным
В количественной группе с числительным существительное
имеет форму ед. ч. Если ИГ с числительным (кроме sa ‘один’)
занимает субъектную позицию, оно может контролировать согла
сование по ед. ч. в соответствии с числовым значением вершинного имени, ср.:
(55) ʁe
qo
äjel
kːulub-a꞊ne
tac-e.
сегодня пять ребенок клуб-DAT=3SG
‘Сегодня пять парней пошли в клуб.’
уходить-PERF
[ПК]
(56) qo
čoval
pːaˁ χuri
täng-in-al
пять воробей два мелкий деньги-O-SUPER
te꞊ne
toj-e-sa?
NEG=3SG продаваться-LV-PRS
‘Разве не продаются пять воробьев за два гроша?’ [Лк. 12:6]
Тем не менее, семантическое согласование по мн. ч. также
возможно, т. е. напрямую от формы оно не зависит. В данном
случае на выбор типа согласования влияют другие факторы: в
примерах (57) и (58) это может быть дискурсивная топикальность. Для сравнения, предложение (55) выше является коммуникативно нерасчлененным — это первая фраза из приводимого в
букваре мини-нарратива; интересно, что во второй фразе (‘Эти
пятеро парней будут учить песни на удинском языке’) глагол несет согласовательную клитику 3PL, что подтверждает идею изменения стратегии согласования при возрастании топикальности.
(57) bipː
joldaš-en꞊al
sunsun-a
sa
tad-i.
четыре товарищ-ERG=ADD друг_друга-DAT один
boʁočIal꞊tːun
кольцо=3PL давать-AOR
{Ростом и три друга решили разъехаться в разные страны.}
‘Четыре товарища дали друг другу по (волшебному) кольцу.’
[ПК]
(58) qocːcːe
χozejin
lava-bak-e꞊tːun
sa
loχ-ol.
пятнадцать хозяин нападать-LV-PERF=3PL один
käsib-i
бедный-GEN наверху-SUPER
{Свора собак напала на пса-чужака. Владелец пса так комментрирует происходящее:} ‘Пятнадцать хозяев напали на
[ПК] (Ср. также пример (30) выше.)
одного беднягу.’
5.2. ИГ с квантификатором ‘все’
В удинском существует два универсальных квантификатора с близкой дистрибуцией — bito (bitov) и bütüm (в речи также
bitüm, bitum) ‘весь, все, всё’; второе слово представляет собой
заимствование азербайджанского bütün. В функции определения
ИГ квантификатор предшествует ей18; в качестве вершины ИГ
квантификатор принимает номинализованную форму и изменяется по падежам.
Что касается согласования по числу ИГ мн. ч., модифицируемой универсальным квантификатором, то здесь ситуация
принципиально не отличается от ситуации с обычной ИГ мн. ч. —
несмотря на формальное маркирование, согласование группы
может происходить как по 3PL (59), так и по 3SG (60).
(59) bitov äjl-oʁ-on
aχšIum꞊tːun꞊p-i.
все ребенок-PL-ERG смеяться=3PL=LV-AOR
{Финал рассказа о смешном случае на уроке.} ‘Все дети
[УК]
засмеялись.’
(60) bitum
udi-ʁo-n
här
удин-PL-ERG каждый село-GEN
ajiz-in
все
oǯaʁ-a
оджах-DAT
{Из рассказа об обрядах.} ‘Все удины в каждом селе почи[УК]
тают свое святилище («оджах»).’
qːulluʁ꞊e꞊b-sa.
служить=3SG=LV-PRS
сам:GEN
iz
Более интересно поведение номинализованного квантификатора, который формально по мн. ч. не маркирован. Как выясняется, согласование номинализованной ИГ ед. ч. в значении ‘все
(люди)’ может также следовать обеим стратегиям. В примерах
(61)–(62) согласование происходит по 3SG, что не противоречит
морфосинтаксическим признакам контролера.
(61) ke-tär
p-i,
bitov ar꞊e꞊stːa.
говорить-AOC все
MED-MNR
{Из рассказа о традиционном застолье: Присутствующие
встают, и тамада произносит тост.} ‘Так он говорит, и все
[УК]
садятся.’
сидеть=3SG=ST+PRS
18 Он также может находиться в постпозиции, выступая в роли
«плавающего» квантификатора; ср. пример (78).
(62) bito-tː-in꞊al
ič-u
tärifläinš꞊e꞊b-sa꞊j.
все-NO-ERG=ADD сам-DAT
славить=3SG=LV-PRS=PST
{Он учил у них в синагогах,} ‘и все Его прославляли.’
[Лк. 4:15]
Напротив, примеры (63) и (64), представляющие те же типы
дискурса — фрагмент рассказа о народных празднествах и эпизод
новозаветной истории, — демонстрируют семантическое согласование по мн. ч.
(63) bitum-tː-in
tängä
la꞊tːun꞊χ-sa...
все-NO-ERG деньги класть_сверху=3PL=ST-PRS
{Из рассказа об одном из этапов помолвки.} ‘Все кладут
деньги...’ {для человека, который будет шить свадебное
[УК]
платье.}
(64) bito-tː-in
χujär-ejnakː
девушка-BEN плакать-LV-AOC
oˁnoˁ-p-i
все-NO-ERG
šivan꞊tːun꞊b-sa꞊j.
оплакивать=3PL=LV-PRS=PST
{Из рассказа о воскрешении дочери Иаира.} ‘Все рыдали,
[Лк. 8:52]
оплакивая девушку.’
Применительно к двум последним парам примеров трудно
указать на параметр, который бы противопоставлял соответствующие клаузы или их субъекты: с точки зрения одушевленности,
топикальности, индивидуализации или видо-временной семантики
они не различаются и к тому же близки и по степени агентивности.
5.3. ИГ с квантификатором ‘многие’
Слово gele может выступать как наречие (‘много’) и интенсификатор (‘очень’), а в функции квантифицирующего слова
(‘многие’) предшествует ИГ. Как и универсальный квантификатор, gele в позиции вершины ИГ номинализуется.
При модификации словом gele вершина ИГ может принимать как ед. ч., так и мн. ч., определяющим для согласования это
не является. Ср. два предложения из перевода Евангелия от Луки,
близких к минимальной паре (однако различных в том, что второе
предложение описывает хабитуальную, а не единичную ситуацию):
независимо от числа существительного ‘люди’, в обоих примерах
согласование идет по 3SG.
(65)
amdar꞊e
sagala gele
isus-aχun
Иисус-ABL вместе много человек=3SG
taj-sa꞊j á…ñ
уходить-PRS=PST
‘Вместе с Иисусом шло много людей.’
[Лк. 14:25]
(66) gele
tːoˁʁ-oˁl꞊e
amdar-χo
isus-i
много человек-PL Иисус-GEN возле-SUPER=3SG
ej-sa꞊j.
приходить-PRS=PST
‘Множество народа сходилось послушать Иисуса.’
[Лк. 5:15]
Как и в случае с универсальным квантификатором, интересно поведение gele в позиции вершины ИГ ед. ч. Здесь мы
наблюдаем ту же вариативность: возможны оба типа согласования, причем без очевидного различия в параметрах, которые
могли бы определять выбор. Примеры (67) (главная клауза с
предикатом ‘знать’) и (68) иллюстрируют согласование по ед. ч.
(67) gele-tː-in
te꞊ne
ava꞊j
много-NO-ERG NEG=3SG знающий=PST
{Жила среди них и одна семья не из этого села.} ‘Многие
[ПК]
не знали, откуда они.’
majin꞊tːun.
откуда=3PL
(68) gele-tː-in꞊e
beš
ara-n-e
cam-sun-a
äš-urχo-χun
много-NO-ERG=3SG мы:GEN промежуток-O-LOC
bak-i
быть-AOP дело-PL-ABL писать-MSD-DAT
čalɨš-ak-e.
пытаться-LV-PERF
{Дорогой Теофил,} ‘многие уже пытались написать о собы[Лк. 1:1]
тиях, происшедших у нас.’
В примерах (69) и (70) согласование происходит по 3PL,
причем можно обратить внимание на то, что в обоих случаях ИГ
‘многие’ имеет рестриктивное определение, сужающее множество
референтов, ср. ‘многие из горожан’ или ‘многие из находившихся там’.
(69) šähär-i
gel-o꞊val
amdar-χo-j
nana-χun
город-GEN человек-PL-GEN много-NA=ADD мать-ABL
ta꞊tːun꞊sa꞊j.
уходить=3PL=ST+PRS=PST
‘С матерью шли и многие горожане (букв. многие из людей
[Лк. 7:12]
города).’
(70) bak-ala
amdar-χun
gele-tː-in
urus-in
ja-χun꞊al
быть-PT:IPF человек-PL+ABL много-NO-ERG русский-GEN
muz-a
язык-DAT мы-ABL=ADD хороший=3PL знающий=PST
‘Среди находившихся там многие русский язык лучше нас
[УК]
знали.’
šaatː꞊tːun
ava꞊j.
Тем не менее, нельзя сказать, что именно сужение круга
референтов определяет выбор согласования по мн. ч.: ср. (71) с
рестриктивным определением в генитиве, но выбором показателя 3SG:
(71)
haqː-i
täng-in-ä
taʁ-al-tː-oʁ-oj
jeqː-a
мясо-DAT брать-AOC уходить-PT:IPF-NO-PL-GEN
gele-tː-in
много-NO-ERG
neχ꞊e꞊j...
говорить:PRS=3SG=PST
‘Многие из тех, кто уходил, купив мясо, платили деньги и
[ПК]
говорили...’
деньги-O-DAT давать-AOC
tad-i
5.4. Сочиненные ИГ
Основными средствами сочинения ИГ являются частица
꞊qːa, которая энклитизуется к первому конъюнкту, и частица saal,
располагаемая между двумя конъюнктами19. Оба показателя являются нейтральными сочинительными средствами, которые не
предполагают прагматического выделения одного из конъюнктов
(ср. их появление в названиях сказок типа eˁk꞊qːa elem ‘Конь и
осел’, ul saal šul ‘Волк и лиса’). Средством «симметричного»
сочинения может условно считаться собственно аддитивный показатель, который следует за каждым из двух (или более) пере
19 Частица saal по происхождению представляет собой сочетание
числительноего sa ‘один’ и аддитивной энклитики ꞊al ‘и, тоже’.
числяемых единиц; этот тип сочинения, однако, можно отнести к
«эмфатическому», поскольку он предусматривает сопоставление
конъюнктов (‘и X, и Y тоже’), а не вводит их как единую группу.
Поскольку сочиненные ИГ являются наиболее очевидным
примером семантически множественных ИГ, для них естественно
ожидать семантического согласования по мн. ч. (даже в том случае, если каждый из конъюнктов сам по себе имеет форму ед. ч.).
Действительно, такое ожидание оправдывается, и примеры согласования сочиненных ИГ по мн. ч. легко встретить:
(72) araz꞊qːa
telman
dostː꞊tːun.
Араз=COORD Тельман близкий друг=3PL
‘Араз и Тельман — близкие друзья.’
iˁšIa
[ПК]
(73) sa
ʁi
arum-en,
mu-j-en,
saal
один день пшеница-ERG ячмень-O-ERG и
tːajn-in-en
eχlät꞊tːun꞊b-esa꞊j.
просо-O-ERG беседовать=3PL=LV-PRS=PST
{Начало сказки.} ‘Однажды пшеница, ячмень и просо раз[ПК]
говорились.’
Тем не менее, согласование сочиненных групп по ед. ч.
также распространено и встречается для всех упомянутых выше
средств сочинения; обратим внимание, что в (75) и (76) в состав
сочиненных групп входят и ИГ мн. ч.:
qːa
(74) david
Давид
‘Давид и Георий — сыновья моего дяди по отцу.’
COORD Георгий я:GEN дядя-GEN
bezi ämi-n
georgi
ʁar-muχ꞊e.
сын-PL=3SG
[ПК]
(75)
много
amdar
šagird-χo
saal gele
bačIːan-eχun꞊e
isus-i
Иисус-GEN ученик-PL и
šo-tː-aj
DIST-NO-GEN спина-ABL=3SG уходить-PRS=PST
{В скором времени Иисус отправился в город Наин.} ‘Его
сопровождали ученики и большая толпа (букв. много)
[Лк. 7:11]
народу.’
человек
taj-s꞊j.
(76)
tːraχtːoristː-χo꞊val, sädir꞊äl,
тракторист-PL=ADD председатель=ADD
kömäjči-joχ꞊al
помощник-PL=ADD собираться=3SG=LV-AOR
‘Собрались трактористы, председатель и его помощники.’
gir꞊e꞊c-i.
[ПК]
Мы предполагаем, что и в этом случае вариативность в
согласовании регулируется рассмотренными выше параметрами.
Так, можно обратить внимание на то, что все три последних
примера являются тетическими: в частности, (74) открывает один
из приводимых в букваре микро-нарративов20, а (76) представляет
собой первое предложение нового эпизода в повествовании.
В заключение укажем, что мы не обнаружили существительных со значением группы, которые в ед. ч. контролировали
бы согласование по мн. ч. Возможный кандидат на эту роль,
существительное ǯamaat ‘народ’, во всех имеющихся примерах
контролирует согласование по ед. ч. (ср. (77)). Единственное исключение — фраза (78) из устного нарратива, в которой ИГ
находится в постпозиции к глаголу, что не исключает возможности перестройки синтаксической структуры «на ходу» (кроме
того, на согласование по мн. ч. здесь мог повлиять «плавающий»
универсальный квантификатор).
(77) ǯamaat-en bur꞊e꞊q-sa
käj –
народ-ERG начинать=3SG=ST-PRS есть+AOC
uˁʁ-s-a.
пить-INF-DAT
‘Люди начинают пировать.’
(78) uˁ꞊jan꞊ʁ-sa,
uˁ꞊tːun꞊ʁ-sa
пить=1PL=ST-PRS пить=3PL=ST-PRS
bitov-tː-in.
все-NO-ERG
{Тамада говорит эти слова,} ‘и мы пьем, пьют все.’
ǯamahat-en
народ-ERG
[УК]
[УК]
6. Согласование по числу при невыраженном субъекте
Рассмотрим еще один случай согласования при семантически множественном субъекте — в данном случае ситуацию
20 Отметим, что в следующей фразе этого микро-нарратива (‘Они
часто приходят к нам домой в гости’) употреблен уже показатель 3PL.
отсутствия выраженного в клаузе субъекта мн. ч. Этот случай
представлен двумя разновидностями — нулевым анафорическим
местоимением и неопределенно-личным субъектом.
6.1. Опущение субъекта («малое» pro)
Опущение субъекта достаточно характерно для удинского
языка и в т. ч. может происходить в 3-м лице. Если нулевое
анафорическое местоимение (или «малое» pro) отсылает к референту мн. ч., оно, как правило, контролирует согласование по 3PL,
см. примеры (79)–(80). Такое согласование вполне соответствует
закономерностям, обсуждавшимся выше в связи с параметром
топикальности: очевидно, что нулевая анафора используется
именно для отсылки к высоко активированному топикальному
референту.
(79) ÆPL marija,
iosif-a
saal naˁv-e
boš
желоб-GEN внутри
Мария Иосиф-DAT и
körpä
baˁʁaˁ꞊tːun꞊b-i.
baskː-i
спать-AOP ребенок находить=3PL=LV-AOR
{Приехали волхвы.} ‘(Они) обнаружили Марию, Иосифа и
[Лк. 2:16]
Ребенка, лежащего в яслях.’
(80) ÆPL
ko-tː-o
MED-NO-DAT никто-DAT NEG говорить-SUBJ=3PL
šukːkːal-a nu
ukː-a꞊tːun.
{Иисус своим ученикам строго наказал, чтобы} ‘(они) про
[Лк. 9:21]
это никому не говорили.’
Не так однозначна ситуация с нулевым анафорическим местоимением, антецедентом которого является полная ИГ мн. ч.,
которая при этом в своей клаузе согласовывалась по ед. ч.
С одной стороны, существуют примеры, в которых согласование
ИГ мн. ч. по 3SG в клаузе с «малым» pro сменяется согласованием по 3PL, как в следующих примерах:
(81) me
vädä amdar-χo-n
zäkärijä-j
PROX пора человек-PL-ERG Захария-GEN
ÆPL
beˁʁ-sa꞊j,
jaqː-a꞊ne
дорога-DAT=3SG смотреть-PRS=PST
buχaǯIuʁ-oj kːoj-a
Бог-GEN
gele
много
дом-DAT
čur-p-sun-a
стоять-LV-MSD-DAT
šo-tː-aj꞊al
DIST-NO-GEN=ADD
manstːa꞊j.
määtːtːäl꞊tːun
удивленный=3PL оставаться+PRS=PST
‘Тем временем люди ждали Захарию и удивлялись его
[Лк. 1:21]
задержке в храме (букв. доме Божьем).’
(82) gele-tː-in
čalɨš-ak-al꞊e
baʁ-a꞊ne
много-NO-ERG пытаться-LV-FUT=3SG входить-SUBJ=3SG
me čIomo-χun, ama ÆPL baj-es
PROX дверь-ABL но
bak-al.
быть-FUT
‘Многие будут пытаться пройти через эту дверь, но войти
[Лк. 13:24]
не смогут.’
te꞊tːun
NEG=3PL
входить-INF
Встречается, однако, и последовательное согласование по
3SG как в субъектной клаузе, так и в следующей за ней клаузе с
опущением субъекта (83). Различие между согласованием в (82) и
(83), которые на поверхностном уровне имеют сходную сочинительную структуру, может быть вызвано как разницей в типе
субъекта (одушевленный vs. неодушевленный), так и более глубинными противопоставлением между сочинением клауз (с собственным субъектом у каждой) и сочинением глагольных групп
при едином субъекте.
(83) bäzi-jo-roχ
isä
bäräkät-lu
očIal-a꞊ne
kala-bak-i
вырастать-LV-AOC один-сто
некоторый-NA-PL TOP изобилие-ATR земля-DAT=3SG
bit-i, ÆPL
падать-AOC
avuz-in
избыток-GEN урожай=3SG давать-AOR
‘А другие зерна упали в землю добрую, выросли и дали
[Лк. 8:8]
стократный урожай.’
qːat
слой
sa-bačI
bar꞊e
tad-i.
Заметим, что в первой части предложения (82) присутствует еще один невыраженный субъект, а именно нулевое подлежащее («большое» PRO) при сентенциальном актанте ‘пройти
через эту дверь’. Вершиной зависимой клаузы является в данном
случае согласуемая форма конъюнктива, согласование в которой
таково же, как и в главной клаузе (3SG). В принципе, однако,
«большое» PRO может вести себя по-разному: так, в (84) пред
ставлен зависимый целевой оборот с конъюнктивом, где согласование происходит по 3PL и отличается от согласования в главной
клаузе. Это означает, что по крайней мере некоторые из нулевых
субъектов контролируют согласование в зависимых клаузах тоже
по семантическим (дискурсивно-прагматическим), а не по чисто
синтаксическим (полное соответствие главной клаузе) правилам.
(84) gele
tːoˁʁ-oˁl꞊e
amdar-χoi
šo-tː-o
DIST-NO-DAT ухо
isus-i
много человек-PL Иисус-GEN возле-SUPER=3SG
ej-sa꞊j
ki, Æi
приходить-PRS=PST COMP
laχ-a꞊tːun,
класть_сверху-SUBJ=3PL и
qːolaj-bak-a꞊tːun.
исцеляться-LV-SUBJ=3PL
‘Многие люди приходили к Иисусу, чтобы его послушать и
[Лк. 5:15]
чтобы исцелиться от болезней.’
saal azar-aχun
болезнь-ABL
uˁmuˁχ
6.2. Неопределенно-личный субъект «ÆЛЮДИ»
Согласование с неопределенно-личным множественным субъектом (условно обозначаемым как ÆЛЮДИ) представляет собой, повидимому, наиболее прозрачный случай: судя по имеющимся у
нас примерам, здесь обязательно согласование по 3PL, ср. несколько типичных иллюстраций:
(85) sun-tː-uχun
sa
bačI manɨt
один-NO-ABL один сто рубль
čur-ec-i.
просить-LV-AOR
{Начало нарратива:} ‘У одного человека попросили сто
[ПК]
рублей.’
tängä꞊tːun
деньги=3PL
(86) neχ꞊tːun
cam-ec-i-tː-uχun
говорить:PRS=3PL быть_написанным-LV-AOP-NO-ABL
tːitː-es
бежать-INF NEG=3SG быть-POT
‘Говорят, что нельзя убежать от судьбы (букв. от написанного).’
[ПК]
bak-o.
te꞊ne
qavun-a har
tːe
DIST луг-DAT каждый год много
usen gele
o꞊tːun
сено=3PL
(87)
cap-e.
косить-LV:PRS
{У склона горы есть луг.} ‘На этом лугу каждый год ска[ПК]
шивают много сена.’
(88) amcːi
loroc-a
te꞊tːun
gal-d-o.
пустой колыбель-DAT NEG=3PL качать-LV-POT
{Из примет:} ‘Пустую люльку не раскачивают.’
[ПК]
7. Заключение
В удинском языке субъект контролирует лично-числовое
согласование в независимой клаузе (и некоторых типах зависимых).
Мы рассмотрели несколько типов согласования с субъектом 3-го
лица, в котором словоизменительное значение числа, выраженное
в именной группе, не находит отражения в согласовательном
показателе (личной клитике). Во-первых, некоторые именные
группы множественного числа — как полные ИГ, так и анафорические (указательные) местоимения — могут контролировать
согласование по единственному числу (раздел 4). Во-вторых,
имеется ряд именных групп единственного числа — в т. ч. модифицируемых числительными или квантификаторами, а также сами
квантификаторы (‘все’, ‘многие’) в позиции вершины ИГ — которые способны контролировать согласование по множественному
числу. Вариативность в согласовании проявляют и сочиненные
именные группы независимо от того, входит ли в их состав хотя
бы один конъюнкт, формально маркированный по множественному числу (раздел 5). По-разному с точки зрения согласования
по числу ведут себя и «нулевые» субъекты, причем как анафорические местоимения («малое» pro), так и невыраженные субъекты
зависимых клауз («большое» PRO). Единственным типом семантически множественного субъекта, который всегда контролирует
согласование именно по множественному числу, является неопределенно-личный «ноль» со значением ‘люди’ (раздел 6).
Только в случае сочиненных клауз с кореферентным субъектом или зависимых клауз с конъюнктивом выбор согласования
может быть вызван синтаксическими ограничениями. Во всех же
остальных случаях согласование определяется не синтаксической
структурой или морфологическими признаками контролера, а
семантически (или прагматически). Субъект, выражающий множественный референт, независимо от грамматического маркирования последнего, может контролировать согласование по множественному либо по единственному числу в зависимости от
того, каков статус этого референта с точки зрения нескольких
противопоставлений, в основном имеющих скалярных характер:
· положение на шкале одушевленности: в большей степени
к согласованию по мн. ч. склонны личные референты, в наименьшей — неодушевленные;
· положение на шкале агентивности: в большей степени к
согласованию по мн. ч. склонны агенсы, в наименьшей — субъекты «связочных» и посессивных предложений;
· положение на шкале определенности: в большей степени
к согласованию по мн. ч. склонны определенные референты;
· дискурсивная роль: к согласованию по мн. ч. склонны
дискурсивные топики;
· коммуникативный статус в рамках высказывания: к согласованию по мн. ч. не склонны субъекты, составляющие единое
коммуникативное целое с предикатом (образующие вместе с предикатом рематическую часть высказывания).
Некоторые из указанных факторов нередко совмещаются,
так что может быть трудно определить, какой из них оказывается
решающим для выбора типа согласования. Имеются также другие
параметры, связанные с перечисленными (например, индивидуализация референта или видо-временные характеристики клаузы),
однако у нас нет уверенности в том, что имеются ясные случаи,
когда именно они «при прочих равных» условиях определяют тип
согласования. В целом, наиболее ожидаемые результаты дают случаи, когда два и более фактора действуют в общем направлении.
Так, например, для того, чтобы неодушевленный субъект контролировал согласование по множественному числу, ему обычно
необходимо быть и агентивным, и топикальным21. Интересной
задачей на будущее может являться установление иерархии
между разными факторами в тех случаях, когда значения двух (и
21 Впрочем, даже совмещение этих двух факторов не является необходимым и достаточным условием для согласования по 3PL, ср. (50) с
согласованием по единственному числу или, напротив, (22) с согласованием по множественному в «связочной» конструкции.более) параметров указывают на противоположные тенденции
выбора стратегии согласования.
Не стоит, однако, исключать и того, что этот выбор может
иметь достаточно субъективный характер. Во многих случаях
предсказать использование того или иного показателя согласования мы не можем, но, напротив, сам его выбор подсказывает
выбранный говорящим способ представления субъекта. В примерах
типа (30) (‘местные собаки его увидели’) или (31) (‘у одного
человека перед хлевом ночью начали лаять собаки’) контролирующие согласование по множественному числу субъекты как
будто бы не являются топикальными — однако исходя из выбора
показателя 3PL в обоих случаях можно предполагать, что они
представляются говорящим как таковые (т. е. происходит «импозиция» темы, в терминах О. Йокоямы, ср. [Yokoyama 1986: 253–254]).
Так или иначе, можно утверждать, что закономерности
согласования по числу в клаузе с семантически множественным
субъектом 3-го лица могут быть сформулированы в терминах
предпочтений. Интересно, при этом, что действующие при числовом согласовании закономерности во многом соответствуют
тем, которые наблюдаются в другой области удинской грамматики, ориентированной на семантические и прагматические противопоставления, связанные со статусом референта — а именно,
при выборе падежного кодирования объекта клаузы (см. [Касьянова, настоящий сборник]).
Список условных сокращений
Ед. ч. — единственное число; мн. ч. — множественное число; ИГ —
именная группа; ПК — письменный корпус; УК — устный корпус.
1SG, 1PL, 2SG, 2PL, 3SG, 3PL — лично-числовые клитики основной
серии; 3SG:Q — вопросительная клитика 3 л. ед. ч.; ABL — аблатив; AD —
адэссив; ADD — аддитивная клитика; AG — имя деятеля; AOC — аористное
деепричастие; AOP — аористное причастие; AOR — аорист; ATR — атрибутив; BE — бытийный глагол; BEN — бенефактив; CAUS — каузатив;
COMP — комплементайзер; COND — кондиционал; COORD — сочинительная клитика; DAT — датив; DETR — детранзитив (декаузатив); DIST —
дальний демонстратив; DLOC — локативный дальний демонстратив; ERG —
эргатив; FUT — будущее общее; GEN — генитив; INF — инфинитив; LOC —
локатив; LV — служебный («легкий») глагол; MED — средний демонстратив; MNR — адвербиальная серия демонстративов образа действия;MSD — масдар (имя действия); NA — показатель номинализации (абсолютив); NEG — отрицание; NO — показатель номинализации (косвенная
основа); O — косвенная основа; PERF — перфект; PL — множественное
число; POSS — посессивная серия личных клитик; POT — будущее потенциальное; PRO — нулевое подлежащее; PROX — ближний демонстратив;
PRS — презенс; PST — клитика прошедшего времени; PT:IPF — имперфективное причастие; ST — отделяемая часть глагольной основы; SUBJ —
конъюнктив; SUPER — суперэссив; TOP — топикализатор.
Знак «:» обозначает кумулятивное выражение, знак «+» — фузию.
| Напиши аннотацию по статье | Т. А. Майсак
ИЯз РАН, Москва
СОГЛАСОВАНИЕ ПО МНОЖЕСТВЕННОМУ ЧИСЛУ
В УДИНСКОМ ЯЗЫКЕ 1
1. |
согласование в чикагском даргинском. Введение
Данная работа посвящена описанию механизмов двух типов
согласования, классно-числового и лично-числового, в чирагском
языке, принадлежащем к даргинской группе языков. Под согласованием мы понимаем систематическую ковариацию между
семантическими или формальными свойствами одного элемента
и формальными свойствами другого (по [Corbett 2006]). Cогласование описывается в терминах контролёров, мишеней и синтаксических конструкций (ср. [Corbett 2006; Кибрик 2003]).
Даргинская группа языков принадлежит к нахско-дагестанской
языковой семье. По-видимому, чирагский представляет собой
наиболее рано отделившийся от прадаргинского языка идиом2.
Помимо работ, посвящённых даргинскому литературному языку
([Абдуллаев 1954; van den Berg 2001]), на данный момент существуют последовательные описания только шести даргинских идиомов
1 Исследование проведено при финансовой поддержке Российского научного фонда, грант №14-18-02429 «Корпусные исследования
предикатно-аргументной структуры предложения в нахско-дагестанских
языках». Я выражаю глубокую благодарность носителю чирагского
языка Диане Магомедрагимовне Гасановой, а также Д. С. Ганенкову,
Е. А. Лютиковой, О. И. Беляеву и Т. А. Майсаку за обсуждение этой
работы на разных этапах её подготовки.
2 В течение долгого времени даргинский рассматривался исследователями как единый язык. Между тем, степень расхождения между
даргинскими идиомами по данным лексикостатистики очень велика (см.
[Коряков 2006]), и многие из так наз. «диалектов» не являются взаимопонимаемыми. В данном вопросе мы придерживаемся точки зрения,
высказанной в [Сумбатова, Ландер 2014: 18], и считаем, что даргинский
лингводиалектный континуум представляет собой группу из 15–20
языков, которые в свою очередь распадаются на неопределённо большое
число диалектов.
(урахинский — [Услар 1892], кубачинский — [Магометов 1963],
мегебский — [Магометов 1982], ицаринский — [Sumbatova,
Mutalov 2003], кайтагский — [Темирбулатова 2004], тантынский —
[Сумбатова, Ландер 2014]), и чирагский не входит в их число.
До недавнего времени основным источником сведений о нём
были данные, собранные А. Е. Кибриком в 1970-х гг. в лингвистических экспедициях МГУ: некоторые ценные замечания, касающиеся согласования, представлены в работе [Кибрик 1979 (2003)].
Материалом нашего исследования послужил корпус устных
текстов объёмом около 20 тыс. слов (корпус собран Д. С. Ганенковым в рамках проекта по документированию чирагского языка;
тестовая он-лайн версия корпуса находится по адресу http://daglanguages.org/chirag/corpus). Кроме того, для освещения тех аспектов, которые не нашли отражения в текстах, привлекались
данные, полученные от носителя языка методом элицитации.
Работа устроена следующим образом. В разделе 2 рассматривается классно-числовое согласование: даются характеристики
контролёров и мишеней согласования, формулируется ядерная
модель согласования и отклонения от неё. В разделе 3 обсуждается
лично-числовое согласование: формулируются правила контроля
согласования в синтетических и аналитических глагольных формах. В разделе 4 делаются выводы и подводятся некоторые итоги.
2. Классно-числовое согласование
2.1. Признаки согласования
Согласование является типичным средством кодирования
синтаксических связей в нахско-дагестанских языках. В основе
этого морфосинтаксического явления лежит словоклассифицирующая категория именного класса / рода (одна из самых ярких
черт нахско-дагестанских языков) в сочетании со словоизменительной именной категорией числа: в прототипическом случае
информация о классе и числе и определяет классно-числовые
характеристики мишени согласования.
В чирагском языке представлено три согласовательных
класса: M — мужской класс, F — женский класс, N — средний
класс. Во множественном числе мужской и женский классы не
различаются морфологически, что позволяет для удобства говорить о двух классах: HPL — класс людей (human plural) и NPL —класс не-людей (non-human plural). Кроме того, как и в других
даргинских идиомах, местоимения первого и второго лица множественного числа вызывают на глаголе особое согласование.
Хотя в целом распределение по классам семантически
прозрачно, встречаются имена людей, недифференцированные по
полу (например insan ‘человек’, nik’el ‘ребёнок’). В чирагском
такие имена относятся к классу мужчин (ср. багвалинский язык
[Кибрик и др. 2001: 458], где такие имена относятся к среднему
классу): insan
-uč'le ‘ребёнок поёт’ (ср.
gale
-uč'le ‘мальчик поёт’, но rus:e r-uč'le ‘девочка поёт’). Во множественном числе они закономерно относятся к классу людей.
-uč'le ‘человек поёт’, nik'el
∅
∅
∅
Число, в отличие от класса, является изменяемой характеристикой. Категория числа у имен противопоставляет единственное и множественное число; множественное число выражается
суффиксально. Как и в других дагестанских языках, исключением
является конструкция с числительным, где числительное требует,
чтобы имя стояло в единственном числе:
(1)
arč'am-ra
arč'am-c'-nu
девять-десять-LNK девять-ADD
d-uχ-ub-sːah
NPL-стать:PF-AOR-TEMP
‘Он умер, когда ему было девяносто девять лет’.
j-ebč'-ib
M-умирать:PF-AOR
dusː
год
В примере (1) существительное dusː имеет форму единственного числа, хотя обозначает множественный объект (и согласование в данном случае семантическое, по множественному
числу, см. об этом ниже в разделе 2.3).
Также стоит отметить, что в чирагском не изменяются
морфологически по числам имена, обозначающие растения и
плоды (qara ‘горох’, s:us:ul ‘рожь’, χ:ire ‘липа’), см. [Кибрик,
Кодзасов 1990: 282]. Однако они допускают согласование как по
единственному числу (когда речь идёт об одном экземпляре растения или плода), так и по множественному (когда обозначается
целый вид). Кроме того, есть существительные, у которых отсутствует либо множественное, либо единственное число (singularia
tantum: ha ‘лето’, ga ‘зима’ и др.; pluralia tantum: dak’ine ‘спина’,
dusre ‘дождь’ и др.).
2.2. Мишени согласования
Классно-числовые показатели могут выступать в качестве
префиксов, инфиксов и суффиксов. Парадигма классно-числовых
показателей представлена в Таблице 1.
Таблица 1. Классно-числовые показатели чирагского языка.
Класс
M
F
N
SG
w/Æ/j
r
b
PL
b/d3
d
Распределение алломорфов показателя мужского класса
следующее:
Ø по умолчанию употребляется вариант w (w-ač'ib ‘пришёл
(М)’; sa-w-w-arχːib ‘Х встретил (М)’).
Ø алломорф Æ появляется перед u и перед i как в начале,
так и в середине слова (Æ-uč'le ‘сказал (он)’; ruχː<Æ>uk:le ‘боится (он)’, ha<Æ>rχle < ha<Æ>urχle ‘живёт (он)’, ср. ha<r>urχle
‘живёт (она)’; Æ-itaq-ib-le ‘потерялся (он)’).
Ø алломорф j встречается перед фарингализованным aˤ и в
начале слова перед a и е (j-aˤħun ‘Х видел (М)’, čaq<j>aˤχib
‘начал (М)’, j-aʁib ‘Х нашел (М)’, j-erʁubze ‘сухой (М)’, j-ebč'ib
‘умер (М)’), а также в суффиксальной позиции в составе возвратного местоимения ce-j.
Инвентарь лексем, имеющих морфологическую позицию
для лично-числового показателя, в чирагском не так разнообразен, как в других даргинских идиомах.
Прежде всего, это глаголы, которые имеют префиксальную
либо инфиксальную позицию для классно-числового показателя:
3 Показатель d появляется при согласовании с местоимениями 1/2
лица множественного числа (nus:a, nuš:a).(2)
b-uχːu-j
ʡatːi
ты.DAT4 N-знать:IPF-Q DEML
‘Ты знаешь такой рассказ?’
laˁ
χabar?
рассказ
Стоит отметить, что классное согласование не связано с
финитностью (в отличие от личного — см. раздел 3.2): классный
показатель (если у глагола имеется соответствующая позиция —
см. ниже) должен быть выражен во всех формах, в том числе и
нефинитных. Ср. пример (3) с субстантивированным причастием,
пример (17) с инфинитивом.
(3)
b-alχː-aˁn-ze
q’aˁl
корова N-кормить:IPF-PART-ATR
‘Девушка, кормящая корову.’
rus:e
девушка
Не все глаголы имеют позицию для классно-числового
показателя: так, например, глагол ‘читать’ по классу не согласуется. Подобная информация является словарной:
(4)
žuz
rasul-le
Расул-ERG книга читать:IPF-PRS
‘Расул читает книгу.’
lug-le
Стоит упомянуть, что в чирагском есть ряд аналитических
форм, в которых вспомогательный глагол согласуется по классу,
причем его согласование может отличаться от согласования
смыслового глагола. К таким формам относится, например,
прогрессив настоящего и прошедшего времени, образующийся
при помощи имперфективного конверба на -le и локативной
связки b-u, соответственно, в настоящем и прошедшем времени:
(5)
du
я
w-ač’-ib-s:ah
š:a
дóма M-приходить:PF-AOR-TEMP Аслан-ERG змея
aslan-ne
maˤlʡun
4 В чирагском актант одноместного глагола кодируется абсолютивом (пример (11)), а двухместные глаголы могут иметь одну из
следующих падежных рамок: <ERG, ABS> (пример (4)), <DAT, ABS>
(пример (2)), <ERG, DAT> (пример (27)), которые могут подвергаться
некоторым изменениям (биабсолютивная конструкция, антипассив).
В дальнейшем будет показано, каким образом осуществляется согласование в зависимости от стратегии падежного кодирования актантов.
b-urc-le
N-делать:IPF-CONV M-быть-PST
‘Когда я пришёл домой, Аслан ловил змею’.
Æ-u-de
Подробнее об этой конструкции см. в разделе 2.4 ниже.
Cогласовываться по классу могут некоторые прилагательные: b-uqunize linejka ‘длинная линейка’, d-uqunize maˤgra ‘длинные
волосы’; r-aqnaze q’are ‘старая бабушка’, w-aqnaze qːuža ‘старый
дедушка’. Однако число таких прилагательных сильно ограничено.
Так, в [Кибрик, Кодзасов 1990] в качестве согласующихся отмечены следующие 16 прилагательных (приводятся с сохранением
авторской транскрипции и в форме среднего класса): b=uquze
‘желтый’, b=uqIunize ‘длинный’, b=ubRIanize ‘мелкий (по размеру)’,
b=uršuze ‘толстый’, b=uk’ulize ‘тонкий’, b=eko’ze ‘тяжелый’, b=aqnaze
‘старый (о живом существе)’, b=ic’ibze ‘полный, сытый (о людях
и животных)’, b=ac’ze ‘пустой’, b=erRubze ‘сухой’, b=uc̄ ze ‘густой
(о жидкости)’, b=aq̄ ubze ‘кривой’, b=arx̄ ze ‘прямой’, b=uc’anze
‘горячий’, b=uX̄ anze ‘холодный’, b=urq’ze ‘старый (о предмете)’.
Согласующихся прилагательных, не вошедших в этот список, выявить не удалось.
Кроме того, по классу согласуется рефлексивное местоимение. Позиция для согласования у него есть только в форме
абсолютива:
(6)
(7)
amina-li
ce<r>e
амина-DAT себя<F>
‘Амина видит себя в зеркале’.
daħmic’al-li
зеркало-DAT
r-aˤl-le
F-видеть:IPF-PRS
aslan-ni
ce-j
daħmic’al-li
аслан-DAT себя-M зеркало-DAT M-видеть:IPF-PRS
‘Аслан видит себя в зеркале’.
j-aˤl-le
Во многих даргинских идиомах (акушинском, мегебском)
показатели локативных формы имён и наречий (эссив, элатив)
могут включать в себя показатель класса. В чирагском эссив и
латив не различаются и выражаются одинаково с помощью показателя локализации.
Вместо идентифицирующей связки сa<b>i, которая обнаруживается во многих идиомах даргинского языка, в чирагском
используется связка ze, которая не имеет позиции для классно
числового показателя. Этот факт имеет ряд следствий. Так, например, в предложениях с именным сказуемым, где имеются две
группы в абсолютиве, потенциально способные контролировать
согласование на связке (классное согласование в даргинском в
общем случае ориентировано на абсолютивную именную группу,
подробности см. ниже), между ними не будет конкуренции за
контроль согласования:
(8)
duχtur
dila babaj
я.GEN мама врач
‘Моя мама — врач’.
ze
COP
Согласуемых наречий, послелогов, числительных, частиц
выявить не удалось.
2.3. Ядерная модель согласования
Прототипическим контролёром согласования в пределах
клаузы является абсолютивный аргумент, т. е. субъект непереходного глагола либо пациенс переходного глагола. Мишенью
согласования является предикат (в синтетической или аналитической форме) — ср. примеры (3) и (5) выше.
В именной группе (ИГ) вершина контролирует согласование
тех своих непосредственных зависимых, которые имеют позицию
для классно-числового показателя. Напомним, что для чирагского
это ограниченный круг прилагательных. При этом падеж вершинного имени не влияет на согласование с ним зависимых. Ср. пример (9) с ИГ в дативе, пример (10) с ИГ в абсолютиве, пример
(11) с ИГ в комитативе:
(9)
(10)
insan-a-j
b-aqnaze
HPL-старый человек-PL-DAT многоNPL-знать:IPF-PRS
‘Старые люди много знают’.
baˤjk’aj d-uχ:u-le
sumka
iti-la
он-GEN сумка
‘Сумка у него пустая’.
b-ac’le
N-пустой
(11) d-uqunize
maˤgra-c:ille
NPL-длинный волосы-COMIT
rus:e
девушка
r-ač’-ib
F-приходить:PF-AOR
‘Длинноволосая девушка пришла’.
Обратим внимание на то, что в конструкциях с числительными прилагательные согласуются с именем, которое модифицируют, по семантическому, а не по формальному признаку числа:
(12)
adme
b-aqnaze
ʡaˤbal
три
мужчина
HPL-старый
‘Три старых мужчины пришли’.
b-ač’-ib
HPL-приходить:PF-AOR
В примере (12) прилагательное ‘старый’ согласуется с именем
‘мужчина’, формально имеющим единственное число, не по мужскому классу единственного числа, а по множественному личному.
Ср. неграмматичный пример *ʡaˤbal w-aqnaze adme b-ač’-ib, в
котором согласование идет по мужскому классу.
Сходным образом (по семантическим, а не по формальным
свойствам) устроено в чирагском согласование предиката с количественной группой, которая может контролировать согласование
только по множественному числу (кроме числительного ca ‘один’)
и не допускает в данном вопросе вариативности. Ср. примеры
(12) и (13), в которых количественная ИГ имеет вершинное имя в
единственном числе, однако согласование идет по множественному числу в соответствии с семантикой количественной группы:
(13)
два
k:urt:a-le č’ʷal ʁuˤra d-uc-ub
лиса-ERG
*b-uc-ub
N-ловить:PF-AOR
‘Лиса поймала двух зайцев’.
заяц
/
NPL-ловить:PF-AOR
Далее мы рассматриваем главным образом согласование
в пределах клаузы. Отклонения от сформулированных базовых
правил встречаются: (а) в аналитических глагольных формах, (б)
в ситуациях с непрототипическими контролёрами, (в) в сложных
согласовательных контекстах, когда имеется несколько конкурирующих претендентов на роль контролёра, (г) в ситуации согласования по классу абсолютивного рефлексива с субъектом клаузы
(примеры (6)–(7)).
2.4. Аналитические формы
Как было отмечено в разделе 2.2, в аналитической форме с
локативной связкой b-u согласовательная позиция имеется как в
смысловом глаголе, так и во вспомогательном. Рассмотрим, как
устроен механизм согласования в таких конструкциях.
У непереходных глаголов и лексический глагол, и связка
естественным образом всегда согласуются с единственным абсолютивным аргументом:
r-uč’-le
(14) patimat
Патимат
‘Патимат пела’.
F-петь:IPF-CONV F-быть-PST
r-u-de
Однако аналитические формы переходных глаголов регулярно отклоняются от базового правила, сформулированного
в разделе 2.3. В них вспомогательный глагол согласуется с эргативным (пример (15)) либо дативным (пример (16)) субъектом, в
то время как в пределах клаузы есть и абсолютивный аргумент5.
Смысловой глагол в таких случаях всегда согласуется с абсолютивом, что соответствует базовому правилу:
(15) du
dat:e – niš.li-š:u
мать-AD
отец
w-ač’-ib-s:ah
M-приходить:PF-AOR-TEMP
b-irq’-le
я
dat:i-le
отец-ERG
Æ-u-de
/
M-быть-PST
‘Когда я приехал к родителям, отец строил сарай’.
duˤrq
сарай
*b-u-de
N-делать:IPF-CONV
N-быть-PST
(16) du
š:a
w-ač’-ib-s:ah
d-ujk:-le
дóма M-приходить:PF-AOR-TEMP
я
očk:e
очки
‘Когда я пришёл домой, бабушка искала очки’.
NPL-искать:IPF-CONV
r-u-de/
F-быть-PST NPL-быть-PST
χ:walaba-j
бабушка-DAT
*d-u-de
5 Ср. возможность анализа такого явления в тантынском диалекте
как конструкций с «обратным контролем» [Сумбатова 2010; Сумбатова,
Ландер 2014], а в аштынском диалекте — как «проксимативно-обвиативной» системы [Беляев, настоящий сборник]. Для чирагского применимость одной из этих трактовок является предметом дальнейших исследований.
Стоит обратить внимание на тот факт, что связка в аналитических формах переходных глаголов может согласовываться
по классу только с эргативным/дативным субъектом (речь идет о
неличных актантах, то есть об актантах не 1–2 лица; о том, что
происходит в случае личных, см. раздел 3.3). Это отличается от
данных других даргинских идиомов, где либо представлено вариативное согласование (по эргативу/дативу или по абсолютиву),
либо возможно только согласование по абсолютиву. По-видимому,
в данном случае чирагский прошёл по пути отклонения от базовой
стратегии согласования дальше, чем другие идиомы (связка согласуется только с абсолютивом > с абсолютивом или с эргативом/
дативом > только с эргативом/дативом).
2.5. Непрототипический контролёр
Отклонения от прототипической модели согласования возникают также в тех случаях, когда контролёр с нужными свойствами (то есть признаками класса и числа) отсутствует. В частности, это происходит в тех случаях, когда в позиции контролёра
согласования оказывается сентенциальный актант. В подобных
ситуациях (инфинитивный оборот; косвенный вопрос; финитная
стратегия передачи чужой речи с цитативной частицей ible) на
глаголе наблюдается «дефолтное согласование» по среднему классу
(о случаях согласования предиката главной клаузы с абсолютивом зависимой см. раздел 2.6.2):
(17)
[ruc:e r-aˤħ-i]
it-i
он-DAT сестра
‘Он хочет увидеть сестру’.
F-видеть:PF-INF
b-ik:-le
N-хотеть:IPF-PRS
b-aˤħ-i
b-aq-in-da
N-видеть:PF-INF N-CAUS:PF-FUT-1SG ты.DAT
(18) dicːe
я.ERG
[cun b-alʁ-un-ne
как N-резать:PF-AOR-CONV N-хотеть:IPF-FUT-ATR-Q
‘Я покажу тебе, как надо резать’.
b-ikː-an-zi-l]
ʡatːi
b-aˤl-le
bat’ar-re
eldar-ri
Эльдар-DAT красивый-ADV
luq-le
[patimat
ible]
Патимат
работать-PRS COMP
‘Эльдару нравится, что Патимат работает’.
N-видеть:IPF-PRS
(19)
2.6. Сложные согласовательные контексты
Выше рассматривались контексты, в которых имелось не
более одного потенциального абсолютивного контролёра согласования, однако встречаются и более сложные ситуации, когда
потенциальных контролёров несколько или когда мишень имеет
несколько потенциальных контролёров в разных клаузах, находясь в сфере действия нескольких схем согласования.
2.6.1. Конкуренция контролёров в базовой схеме согласования.
Прежде всего, конкуренция контролёров возникает в предложениях с сочинённой именной группой в позиции абсолютивного
аргумента. В таких ситуациях встаёт вопрос о том, как будет
осуществляться согласование: по одному из конъюнктов (если да,
то по какому), или же по всей сочинённой группе в целом (если
да, то как определяются классно-числовые характеристики этой
группы). К этому же классу случаев близки ситуации, когда в
клаузе имеется комитативная группа, относящаяся к абсолютивному актанту. Хотя формально в позиции абсолютива представлено лишь вершинное имя, семантически такая группа отсылает к
множественному референту6. Рассмотрим возможные варианты.
Ø Конъюнкты в сочиненной группе относятся к одному
классу7 → согласование по соответствующему множественному
классу:
(20) čapːa-ra
luhuk'a-ra
саван-ADD ножницы-ADD
ke-r-irxː-an-ar
PRV-F-класть:IPF-PRS-COND
‘Саван и ножницы положили (в могилу), когда её хоронили’.
ke-d-išː-ib-le
PRV-NPL-класть:PF-AOR-CONV
χːaˤb-lane
могила-IN
Ø Конъюнкты в сочиненной группе относятся к разным
классам → согласование проходит по множественному классу
людей (см. обсуждение ниже). Так как при сочинении конъюнктов
мужского и женского классов на глаголе закономерно будет при
6 О проблеме классно-числового согласования с сочинёнными и
комитативными именными группами (на материале бежтинского языка)
см. [Халилова, настоящий сборник].
7 Точнее будет говорить о группах классов, имеющих одинаковый показатель во множественном числе, то есть в нашем случае о
классах людей и не-людей.
сутствовать показатель множественного класса людей, нас больше
интересует случай, когда один конъюнкт относится к мужскому
или женскому классу, а второй — к среднему:
(21)
sa-b-b-arχː-ib
PRV-HPL-HPL-встретить:PF-AOR девочка-ADD
rus:i-ra
said-li
Саид-DAT
χːaˁ-ra
собака-ADD
‘Саид встретил девочку и собаку’.
Согласовательный показатель на глаголе ‘встретить’ в силу
омонимии согласовательных показателей может относиться как к
классу людей во множественном числе, так и означать «дефолтное
согласование» (по среднему классу), которое мы наблюдаем, например, в случае согласования с сентенциальным актантом. Кроме
того, теоретически, он может относиться ко второму конъюнкту
‘собака’ — что, впрочем, кажется маловероятным, так как в языках
мира подобный конфликт чаще разрешается в пользу ближайшего
к предикату конъюнкта (ср. пример из русского языка преподавалась математика и естественные науки [Тестелец 2001: 394])
или в пользу конъюнкта, более высокого на иерархии одушевленности. Заметим также, что в случае с конъюнктами из одного
класса «дефолтное согласование» по единственному числу невозможно: тогда для единообразия описания мы предположим, что
во втором случае согласование тоже происходит по множественному числу, только по классу людей (ср. цахурский язык
[Кибрик 1999: 374] и бежтинский язык [Халилова, настоящий
сборник], где в подобной ситуации конфликт разрешается таким
же образом).
Ø Комитатив → согласование по вершинному имени:
(22) uc:e ruc:i.li-c:ille Æ-itaq-ib-le
/
брат сестра-COMIT M-теряться:PF-AOR-CONV /
*b-itaq-ib-le
HPL-теряться:PF-AOR-CONV
‘Брат с сестрой потерялись’.
Ø Биноминативная конструкция → смысловой глагол всегда
согласуется с объектом, а связка — с субъектом
Ещё одной конфигурацией, в которой возможна конкуренция
контролёров согласования, является так называемая биноминативная конструкция, распространённая в дагестанских языках
[Forker 2012]. Эта конструкция встречается только при аналитической форме глагола. Её основной функцией, по-видимому,
является подчеркивание высокой степени топикализации агенса и
сопутствующее этому выведение пациенса на задний план. В этой
конструкции и субъект, и объект кодируются абсолютивом и тем
самым являются потенциальными контролёрами согласования
для предиката. Как и в других дагестанских языках (ср. цахурский
[Кибрик 1999], багвалинский [Кибрик 2001]), в такой ситуации
смысловой глагол всегда согласуется с объектом, а связка — с
субъектом:
(23) aslan
maˤlʡun
змея
Аслан
‘Аслан ловил змею’.
b-urc-le
Æ-u-de
N-делать:IPF-CONV M-быть-PST
А. Е. Кибрик приходит к выводу, что противоречие с базовым
правилом согласования в подобных конструкциях лишь кажущееся, и на самом деле агенс в абсолютиве является аргументом
при связке, а эргативный субъект при смысловом глаголе опускается по стандартным правилам кореферентного сокращения
(см. [Кибрик 1999: 368]).
2.6.2. Конкуренция контролёров в полипредикативных структурах. В некоторых полипредикативных конструкциях наблюдается конкуренция контролёров согласования, находящихся в
разных клаузах, при одном и том же слове-мишени. Речь идёт о
так называемом «прозрачном» согласовании (в англоязычной терминологии, LDA — long-distance agreement), которое засвидетельствовано в дагестанских языках и заключается в том, что
абсолютив зависимой клаузы контролирует согласование на предикате главной клаузы. В чирагском языке прозрачное согласование возможно через границу инфинитивной клаузы только при
двух предикатах (‘хотеть, быть нужным’ и ‘велеть, приказывать’),
а также в аналитическом каузативе. В первом случае предикат
главной клаузы согласуется либо со всей зависимой клаузой
целиком («дефолтное согласование»), либо с абсолютивом этой
клаузы, ср. примеры (24)–(25). Во втором случае каузативныйглагол обязательно согласуется с абсолютивом лексического глагола (пример 26).
(24) babaj-l-e
pul-re
d-irc-i
пол-PL NPL-мыть:PF-INF
мама-OBL-ERG
qar<b>arq’-ib
<N>приказывать:PF-AOR <NPL>приказывать:PF-AOR
‘Мама велела помыть полы’.
qar<d>arq’-ib
/
(25)
(26)
d-ikː-l-i
χabar-e
сказка-PL NPL-хотеть:IPF-CONV/
d-urs-i?
PRS-Q NPL-рассказывать:IPF-INF
‘Сказки нужно рассказывать?’
nisːi
č'a ha<d>aχ-i
it-e
она-ERG мы.DAT песни <NPL>учить:PF-INF
d-irq-aˤn-de
NPL-CAUS:IPF-PART-PST
‘Она учила нас петь’.
2.6.3. Отсутствие контролёра. В чирагском языке изредка
встречаются предложения, в которых, на первый взгляд, нет ни
наблюдаемого, ни реконструируемого абсолютива: так, в примере
(27) контролер согласования по среднему классу множественного
числа в глаголе ‘ударять’ никак не выражен.
(27) aħmaˁd-le
dila
я.GEN сестра-DAT
ruc:i-li
Ахмед-ERG
d-uˤrq-aˤn-ze
NPL-ударять:IPF-PART-ATR
‘Ахмед бьёт мою сестру’.
В действительности, однако, глагол ‘бить, ударять’ управляет тремя актантами: агенс в эргативе (кто бьёт), пациенс в
дативе (кого бьют) и инструмент в абсолютиве (чем бьют):
(28) gal-le
amχa-j
мальчик-ERG осёл-DAT палка
‘Мальчик бил осла палкой’.
χːamul b-uˤrq-aˤn-de
N-ударять:IPF-PART-PST
В предложении (27) последний актант не специфицирован,
однако можно предположить, что там имеется невыраженный, но
восстанавливаемый абсолютив, контролирующий согласование.
Сходным образом можно проинтерпретировать предложение (29),
в котором также восстанавливается невыраженный абсолютив
(‘вещи, которым научил меня отец’).
(29) datːi-le
ha<d>aχ-i
d-aq-ib
отец-ERG
‘Отец научил меня’.
<NPL>учить:PF-INF NPL-CAUS:PF-AOR
dami
я.DAT
3. Лично-числовое согласование
3.1. Набор показателей
В чирагском языке в зависимости от видо-временной формы
предиката различаются два набора личных показателей (в терминологии Н. Р. Сумбатовой, «клитический» и «ирреальный» наборы
[Сумбатова 2011: 114–115]); они приведены в Таблице 2.
Таблица 2. Личные показатели чирагского языка
«клитический набор»213
SG
-da
-de
Æ
«ирреальный набор»
SG
-d
-t:e
Æ
PL
INCL -ħa
EXCL -da
-da
PL
INCL -ħa
EXCL -d
-t:a
«Ирреальный» набор используется в будущем времени и
конъюнктиве8 (спрягаемом инфинитиве), а «клитический» — во
всех остальных контекстах. Показатели «ирреального» набора являются аффиксами, а показатели «клитического» набора являются
8 Кроме того, в конъюнктиве от лица аргументов зависит выбор
тематического гласного, который определяется соотношением субъекта
и объекта на иерархии лиц 1, 2 > 3 [Ганенков 2016: 56].
клитиками и присоединяются не только к глаголам, но и к формам
других частей речи, функционирующим в качестве предиката:
· именам
(30) du
ʡaʕla
ты.GEN отец 1SG
dat:e da
я
‘Я — твой отец’.
· местоимениям
(31) du
ʡu
я
ты
‘Я — это ты’.
de
2SG
3.2. Синтетические формы
Личное согласование ограничено только финитными клаузами. Ср. пример (32), где показатель первого лица присутствует на
финитном глаголе ‘побил’, но отсутствует на деепричастии ‘придя’:
(32) w-ač’-ib-le,
di-c:e
it Æ-itub-da
M-приходить:PF-AOR-CONV я-ERG он
‘Придя, я побил его’.
M-бить:PF-1SG
Основной механизм лично-числового согласования в даргинском языке описан в работах [Кибрик 1979 (2003); Сумбатова 2011;
Belyaev 2013]. Заключается он в том, что в непереходных клаузах
личное согласование контролирует абсолютивный субъект (S-участник), а в переходных клаузах преимущество при выборе контролёра согласования имеют участники 1 и 2 лица (1, 2 > 3). Если же
в клаузе оказываются участники с одинаковым положением на
иерархии (то есть участник первого лица и участник второго), то
предпочтение отдаётся эргативному субъекту (А-участнику). При этом
по классу глагол всегда согласуется с абсолютивом (в соответствии с базовым правилом в разделе 2.3).
(33) ʡaˤ-c:e du
r-iq:-an-de /
*r-iq:-an-da
ты-ERG я
‘Ты (м) меня (ж) ведёшь’.
F-вести:IPF-PRS-2SG F-вести:IPF-PRS-1SG
dic:e ʡu r-iq:-an-da / *r-iq:-an-de ‘я (м) тебя (ж) веду’
ite du r-iq:-an-da / *r-iq:-le
‘он меня (ж) ведёт’
dic:e it r-iq:-an-da / *r-iq:-le
‘я (м) её веду’
ite ʡu r-iq:-an-de / *r-iq:-le
‘он тебя (ж) ведёт’
ʡaˤc:e it r-iq:-an-de / *r-iq:-le
‘ты (м) её ведёшь’
Аналогичным образом ведут себя глаголы с дативным
субъектом:
(34)
r-ik:-an-de
it-i
ʡu
он-DAT ты
‘Он тебя (ж) любит’.
/
*r-ik:-le
F-любить:IPF-PRS-2SG
F-любить:IPF-PRS
dami ʡu Æ-ik:-an-da / *Æ-ik:-an-de ‘я (ж) тебя (м) люблю’
ite du r-ik:-an-da / *r-ik:-le
‘он меня (ж) любит’
dami it Æ-ik:-an-da / *Æ-ik:-le
‘я его люблю’
ʡatːi du r-ik:-an-de
/ *r-ik:-an-da ‘ты (м) меня (ж) любишь’
ʡatːi
it Æ-ik:-an-de / *Æ-ik:-le
‘ты (ж) его любишь’
Представим описанный выше механизм в виде таблицы 3:
здесь A означает «личное согласование контролирует агенс», P —
«личное согласование контролирует пациенс».
Таблица 3. Выбор контролёра лично-числового согласования в
синтетических формах глагола в зависимости от лиц агенса и пациенса
Лицо пациенса
Лицо агенса21
A
PA
PA
A
Æ9
9 Так как личные показатели третьего лица обоих чисел являются
нулевыми, то в случае двух актантов третьего лица поверхностно
выраженный показатель личного согласования отсутствует.
3.3. Аналитические формы
В аналитических формах по лицу согласуется вспомогательный, но не лексический глагол (в то время как по классу
согласуются оба). В работе [Кибрик 1979 (2003)] показано, что
правило личного согласования в аналитических формах глагола
такое же, как в синтетических временах, с небольшими добавлениями. Во-первых, при личном агенсе/экспериенцере в эргативе/
дативе (но не в абсолютиве) вспомогательный глагол факультативно может согласовываться с пациенсом/стимулом (пример (35)
из [Кибрик 2003: 486]). Во-вторых, в биноминативной конструкции
при неличном агенсе/экспериенцере в абсолютиве (имеется в
виду актант не 1–2 лица) вспомогательный глагол может согласовываться по лицу с ним (пример (36) из [Кибрик 2003: 487]).
Æ-iq:-le
M-вести:IPF-CONV
r-u-da
F-быть-1SG
/
(35) di-c:e
it
я-ERG он
Æ-u-Æ
M-быть-3SG
‘Я (ж) его веду’.
(36)
du Æ-iq:-le
it
/ *it-e
она она-ERG я
‘Она ведёт меня (м)’.
M-вести:IPF-CONV
r-u-Æ
F-быть-3SG
Однако наш материал отличается от полученного А. Е. Кибриком. Согласно нашим данным, иерархия одушевленности в
аналитических формах имеет вид 1 > 2 > 3. В соответствии с этим
и классно-числовое, и лично-числовое согласование вспомогательного глагола всегда будет по тому участнику, который выше
в иерархии (см. таблицу 4).
(37) di-c:e
ʡu
Æ-iq:-le
я-ERG ты M-вести:IPF-CONV
*r-u-de /
F-быть-2SG
‘Я (ж) тебя (м) веду’.
*Æ-u-de
M-быть-2SG
r-u-da
F-быть-1SG
/
(38) ʡaˤ-c:e du Æ-iq:-le
ты-ERG я
M-вести:IPF-CONV
Æ-u-da /
M-быть-1SG
*r-u-da
*Æ-u-de /
M-быть-2SG
F-быть-1SG
‘Ты (ж) меня (м) ведёшь’.
(39)
F-любить:IPF-CONV F-быть-1SG
r-u-da
/
r-ik:-le
du
it-i
он-DAT я
*Æ-u /
M-быть M-быть-1SG
‘Он меня (ж) любит’.
*Æ-u-da
Таблица 4. Выбор контролёра лично-числового согласования в
аналитических формах глагола в зависимости от лиц агенса и пациенса
Лицо пациенса
Лицо агенса21
P
PA
PA
A
Æ
Это довольно неожиданный результат, который требует
дальнейшего изучения, так как во всех других даргинских идиомах, описанных на сегодняшний момент, на личной иерархии
либо доминирует 2 лицо, либо 1 и 2 лица имеют равный статус
(т. е. доминируют локуторы). Кроме того, в примерах с личными
актантами типа (38) связка согласуется по классу с пациенсом, а
не с агенсом в эргативе, что обязательно при неличных актантах
(см. раздел 2.4).
3.4. Согласование при пациенсе в дативе
В работе [Кибрик 1979 (2003)] отмечается тот факт, что в
синтетических формах глагол ‘ударять’ с падежной рамкой «ERG,
DAT» всегда согласуется с субъектом по лицу, а в аналитических
формах Реципиент включается в гиперроль Абсолютива и тем
самым может контролировать личное (и классное) согласование:
b-aq-ib-de
(40) ʡaˤ-c:e dami
ты-ERG я.DAT
b-aq-le
N-ударять:PF-CONV M-быть-1SG
‘Ты меня (м) ударил / ударяешь’.
Æ-u-da
/
N-ударять:PF-AOR-2SG
В этом отношении в наших данных также наблюдается
отличие: глагол с падежной рамкой «ERG, DAT» всегда согласуется
по лицу с субъектом и в синтетических, и в аналитических формах.
(41)
/
d-uˤrq-le
it-e
dami
он-ERG я.DAT
d-uˤrq-le
NPL-ударять:IPF-PRS M-быть
‘Он меня (ж) бьёт’.
Æ-u
NPL-ударять:IPF-PRS
Важной задачей на будущее является объяснение расхождения в полученных результатах. Так как носитель, от которого в
основном получены примеры с лично-числовым согласованием,
принадлежит к младшему поколению, можно предположить, что
одним из факторов является изменение языка. Однако причина
также может заключаться в том, что на выбор контролёра влияют
какие-то другие факторы, не учтённые нами.
4. Заключение
Подведём некоторые итоги. Нами были сформулированы
описательные обобщения относительно двух типов согласования
в чирагском языке: классно-числового и лично-числового. Можно
сделать вывод, что классно-числовое согласование в целом проходит по эргативной модели, исключением являются аналитические конструкции. Показано, что лично-числовое согласование
не сводится ни к аккузативной, ни к эргативной модели, так как
в целом оно не зависит ни от синтаксических отношений, ни от
семантических функций, а основано на иерархии одушевлённости.
Кроме того, выявлены существенные отличия чирагского от других
даргинских идиомов: небольшое число мишеней согласования,
согласование связки в аналитических формах по классу только
с эргативным актантом, иерархия лично-числового согласования
в аналитических формах.
Список условных сокращений10
1SG, 2SG — первое, второе лицо единственного числа; AD — локативный показатель со значением ‘рядом с ориентиром’; ADD — аддитивная частица; ADV — наречие; AOR — аорист; ATR — атрибутив; CAUS —
каузатив; COMIT — комитатив; COMP — комплементайзер; COND — кондиционалис; CONV — деепричастие; COP — связка; DAT — датив, DEML —
демонстратив; ELAT — элатив; ERG — эргатив; F — женский класс; FUT —
будущее время; GEN — генитив; HPL — класс людей во множественном
числе; IN — локативный показатель со значением ‘внутри ориентира, в
полом пространстве’; INF — инфинитив; INTER — локативный показатель со значением ‘внутри ориентира, в сплошном пространстве’; IPF —
имперфективная основа; LNK — морфема, используемая в составных
числительных для присоединения единиц к десяткам; M — мужской
класс; N — средний класс; NPL — средний класс во множественном
числе; OBL — косвенная основа; PART — причастие; PF — перфективная
основа; PL — множественное число; PRS — настоящее время; PRV —
преверб; TEMP — темпоральный конверб; Q — вопросительная частица.
| Напиши аннотацию по статье | А. П. Евстигнеева
МГУ — ИЯз РАН, Москва
СОГЛАСОВАНИЕ В ЧИРАГСКОМ ДАРГИНСКОМ1
1. |
османизм волосы в славыанскоы германской и клецкой фразеологии. Ключевые слова: фразеология, соматизмы, метафорические модели,
лексико-грамматические изменения идиом, славянские языки, германские языки,
кельтские языки.
введение
Идиомы
с
и
кинетические
компонентами-соматизмами
идиомы
рассматриваются в целом ряде работ (см. [Čermák 1998; Pulvermüller 2005;
Григорьева, Григорьев, Крейдлин 2001; Козеренко, Крейдлин 1999, 2011;
Крейдлин 2002]). Данные компоненты являются продуктивными в том смысле, что
употребляются в большом числе фразеологизмов. Хотя, в силу универсальности
соматических реакций, они частично совпадают в разных языках, очевидны и
различия, связанные с неодинаковым осмыслением этих реакций. Такие идиомы
могут быть интуитивно понятны носителю языка, но для неносителя могут оказаться
сродни загадкам (см. [Ковшова 2015]). При этом очевидно, что количество фреймов
146 вопросы психолингвистики 4 (34) 2017
источников (а значит, и фреймов-целей, и таксонов в тезаурусе) напрямую связано
с теми прототипическими движениями, которые характерны для соответствующей
части тела.
В данной статье рассматриваются форма, значение и особенности
употребления идиом с компонентом соматизмом волосы в славянских (на
материале русского и сербохорватского), германских (на материале английского и
немецкого) и кельтских (на материале ирландского) языках. Материалом служат
лексикографические источники и корпуса текстов.
Противопоставление волос vs. волосы может быть и чисто грамматическим
(как в русском, английском и немецком), и лексическим (сербохорватский,
ирландский) причем не только парным. Так, в сербохорватском языке используются
следующие слова: коса/kosa ‘волосяной покров’ (собирательное), влас/vlas ‘волос’,
длака/длака ‘волос (на лице или теле); волосяной покров на теле человека; шерсть
животного; ворс, пух (в ботанике) ’. В ирландском языке используются gruaig
‘волосы’ (собирательное), folt ‘вьющиеся волосы, локоны’ (собирательное; ср.
ирландское название созвездия Волосы Береники – Folt Bheirnicé), ribe (вариант
ruibe) ‘волос, волосок на теле, щетина; усы; стебель травы, пучок травы’. Кроме
того, в результате метафорического переноса появляется значение ‘злобный
внешний вид’ (в словаре [Ó Dónaill] – bristling, angry appearance, т.е. отражение
соматической реакции, описываемой рус. волосы дыбом или ощетиниться).
Компонент волос и его аналоги (vlas, dlaka, ribe) требуют отдельного разбора,
поэтому в данной статье мы ограничимся идиомами с компонентом волосы.
Анализ идиом с компонентом волосы
Как правило, данные идиомы связаны с теми или иными соматическими
реакциями и потому могут быть разделены на следующие макрометафорические
концепты (по И.В. Зыковой [2015]):
ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ – ЭТО ДВИЖЕНИЕ ВОЛОС / ДЕЙСТВИЕ
С ВОЛОСАМИ
рус. волосы дыбом (областное волосы (в)стали на дыбки [ФСРЛЯ]), волосы
шевелятся
сербохорв. коса <на глави> се диже/дигне (подигне) коме («волосы на голове
поднимаются/поднимутся»);
англ. To make one’s hair stand on end – sb’s hair stood on end («заставить
волосы стоять на кончике – волосы стоят на кончике»), to curl sb’s hair ‘приводить
кого-л. в ужас’ («завивать кому-л. волосы»);
нем. jemandem stehen die Haare zu Berge/sträuben sich die Haare («у кого-л.
волосы стоят в гору / топорщатся»);
ирл. thógfadh sé an ghruaig de do cheann («это подняло бы волосы с твоей
головы») – sheas an ghruaig ar a cheann («встали волосы на его голове»)
Волосяной покров человека и волосяной покров животного оказываются
близки, ср. вариант рус. волосы дыбом — шерсть дыбом. Это обусловлено
анималистическим кодом культуры (в терминах лингвокультурологической школы
фразеологии).
Следует обратить внимание на характерные для всех этих идиом
конверсивные преобразования. В самой семантике этих идиом заложена каузация:
«волосы поднимаются» по какой-л. причине («от чего-л.»). Д.О. Добровольский
вопросы психолингвистики 4 (34) 2017 147
справедливо отмечает, что конверсия и актантная деривация характерны для
сравнительно малого числа близких семантических полей – прежде всего,
ФИЗИЧЕСКОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ (и производных – КОНФЛИКТ, КРИТИКА,
УКОР, СОПРОТИВЛЕНИЕ, АГРЕССИЯ и пр.; иначе говоря, эмоционального
воздействия) [Добровольский 2011]. Семантические роли вышеперечисленных
идиом способствуют конверсии и каузации: экспериенцер одновременно может
восприниматься как пациенс, которого агенс «заставляет» испытывать те или иные
отрицательные эмоции. Конверсивные преобразования, как правило, являются
аналитическими: заставить волосы встать дыбом, to make one’s hair stand
on end, jmdm. die Haare zu Berge stehen lassen. Синтетические преобразования
преобразования встречаются значительно реже. В русском тексте была найдена
всего одна трансформация поднимать волосы дыбом:
1. В одной не слишком длинной обвинительной речи о крайне сомнительном
истязании приемыша-девочки женщиной, взявшей ее на воспитание, судьи и
присяжные слышали, по словам автора, такие отрывки: «Показания свидетелей в
главном, в существенном, в основном совпадают; развернутая перед вами картина
во всей своей силе, во всем объеме, во всей полноте изображает такое обращение
с ребенком, которое нельзя не признать издевательством во всех формах, во всех
смыслах, во всех отношениях; то, что вы слыхали, это ужасно, это трагично, это
превосходит всякие пределы, это содрогает все нервы, это поднимает волосы
дыбом»… [А. Ф. Кони. Искусство речи на суде (1914); НКРЯ].
Конверсия идиомы волосы шевелятся возможна, однако в большинстве
контекстов (106 вхождений в основном корпусе, 6 примеров в поэтическом)
шевелить волосы – свободное словосочетание. Мы обнаружили всего два
исключения из художественной литературы:
2. a. Как и давеча, при встрече, – сладкий, дрожащий холод бежит по его телу
и делает кожу жесткой и приподымает и шевелит волосы на голове. [А. И. Куприн.
Поединок (1905); НКРЯ]. b. Третья сила существует, и она подошла так близко, что
ее дыхание шевелит волосы на наших головах. [Марина Дяченко, Сергей Дяченко.
Привратник (1994); НКРЯ].
На первый взгляд, эти словосочетания производят впечатление свободных.
При этом используется та же модель, что и в аналитическом заставлять волосы
шевелиться/ стоять дыбом. Кроме того, идиома волосы шевелятся находится в
подтексте. Вероятно, эти словосочетания надо отнести к малоупотребительным
трансформациям.
В английском языке, помимо to make sb’s hair stand on end, зафиксирована
форма to make sb’s hair curl ‘заставить чьи-л. волосы виться’ (8 примеров
идиоматического в [coca], 12 примеров в [BNc] при всего одном свободном
словосочетании). Встречающееся в словарях словосочетание to curl sb’s hair
является свободным в большинстве обнаруживаемых контекстов (95 пример
в [coca], из них всего три примера типа I regularly get questions so graphic
they would curl your hair ‘мне регулярно задают столь жуткие вопросы, что они
завьют вам волосы’ [1991; Mag; uSNwR; coca]). Интересно, что синтетическая
форма каузатива допускает исключительно форму второго лица: curl your hair. В
британском корпусе из 16 контекстов curl one’s hair только один раз употреблено
как идиома, причем с иным значением: имеется в виду не отрицательная эмоция, а
148 вопросы психолингвистики 4 (34) 2017
вообще сильная эмоция, ср. a hidden gem of British golf <…> that will curl your hair
‘скрытая жемчужина британского гольфа, <…> которая «завьет вам волосы»’ [c9e;
w_pop_lore; BNc]. Аналогичное изменение значения обнаруживается у идиомы с
другим именным компонентом-соматизмом, но близкой образной составляющей:
to make sb’s toes curl ‘вызывать стыд; вызывать страх’ (букв. «заставлять чьи-л.
пальцы ног поджиматься/завиваться»). Отрицательная эмоция (страх или стыд)
может переосмысляться как любая сильная эмоция, в том числе и положительная:
She planted a lip-lock on him that made her toes curl up inside her pointy-toed high heels.
‘Она закрыла ему рот поцелуем, «который заставил ее пальцы поджаться внутри
туфель на остром каблуке’ [2008; fIc: finalJustice; coca].
В немецком языке последняя трансформация встречается часто: так, в
корпусе [DwDS] найдено 83 подобных примера из 499 контекстов употребления
идиомы, причем большая часть относится к публицистическому дискурсу, ср:
3. genaue Meßwerte können die DDR-oberen noch verheimlichen, die sichtbaren
Schäden jedoch nicht – und die lassen DDRlern wahrlich die Haare zu Berge stehen.
‘Точные цифры еще может скрывать верхушка ГДР, но очевидный ущерб не
скроешь – и «он заставляет у ГДРовцев волосы поистине становиться дыбом»’
[Ketman, Per u. wissmach, andreas: DDR - ein Reisebuch in den alltag, Reinbek bei
Hamburg: Rowohlt 1986, S. 168; DwDS-Kernkorpus].
Немецкий глагол sträuben ‘топорщить, ерошить’ является переходным,
поэтому теоретически возможна каузация типа jmdm. die Haare sträuben, однако на
практике таких примеров мы не обнаружили. Возможно лишь варьирование глаголакаузатора – lassen vs. machen, например, у Карла Мая: eine Geschichte, die mir die
Haare sträuben machte. ‘история, которая «заставляла мои волосы топорщиться»’
[May, Karl: Durchs wilde Kurdistan. freiburg (Breisgau), [1892]; DwDS].
В двух контекстах XIX—XX вв. зафиксирована контаминация этих идиом
sich die Haare zu Berge sträuben:
4. Ich bin zu der ueberzeugung gelangt, die frauenfrage steht am eingange eines
thores, das zu betreten uns das Haar zu Berge sträuben wird! ‘Я пришел к убеждению,
что женский вопрос стоит в начале ворот, проход через которые «встопорщит нам
волосы дыбом»’ [gutzkow, Karl: Die neuen Serapionsbrüder. Bd. 2. Breslau, 1877;
DwDS-Spracharchiv].
В ирландских словарях мы встречаем только синтетический способ каузации:
seas ‘стоять’ заменяется на tóg ‘ставить’: thógfadh sé an ghruaig de do cheann, – однако
в ирландских корпусах мы встречаем только аналитическую форму каузатива:
5. tá na mothúcháin seo go léir fite fuaite ar a chéile i mbeagán focal istigh sa
chaibidil san i dtosach an leabhair a chuir an ghruaig ina seasamh i gcúl mo chinn.
‘Все эти чувства неразрывно соединены в нескольких словах внутри этой главы в
начале книге, которая «заставила мои волосы стоять на затылке» (букв. «взяла мои
волосы в их стояние в задней части моей головы»)’ [léirmheas. feasta 60 (3), 10-11.
Domhnall Mac Síthigh; gaoIS].
Таким образом, у подобных идиом использование аналитической
конструкции является основной моделью конверсивных преобразований.
Выделение
концепта ПОЛОЖИТЕЛЬНЫЕ
ЭМОЦИИ – ЭТО ДВИЖЕНИЕ ВОЛОС сопряжено с некоторыми трудностями.
На первый взгляд, данный концепт вполне может существовать и может быть
макрометафорического
вопросы психолингвистики 4 (34) 2017 149
соотнесен с ориентационными метафорами Дж. Лакоффа и М. Джонсона. Идиомы,
относящиеся к данному макрометафорическому концепту, обнаружены только в
словарях: косе расту коме ‘кто-л. испытывает радость, удовлетворение’ («волосы
растут у кого-л.), ср. также: кика расте («косичка растет»), перје расте («перья
растут»). Несмотря на это, ни в сербском, ни в хорватском корпусах мы не нашли
ни одного примера употребления этих идиом. Коса расте, косе расту появляются
только как свободные словосочетания; возможны также компаративы коса расте
као врба ‘волосы растут, как ива’ и коса расте из воде ‘волосы растут из воды’.
Поскольку некоторые идиомы, относящиеся к предыдущему концепту, обозначают
и положительные эмоции, эти концепты можно объединить: СИЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ
– ЭТО ДВИЖЕНИЕ ВОЛОС.
Рассмотрим следующий концепт, связанный с волосяным покровом:
ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ – ЭТО ДЕЙСТВИЯ С ВОЛОСАМИ.
рус. рвать на себе / на голове волосы
англ. pull out one’s hair ‘приходить в отчаяние, горевать’ – keep one’s hair on
‘оставаться спокойным’
сербохорв. уз косу (бити) ‘о каком-л. действии: не быть добровольным’
(«быть против волос, вверх по волосам» – уз косу (ићи) ‘возражать, противиться’
(«идти против волос, вверх по волосам») – ср. рус. против шерсти
нем. sich <Dativ> die Haare raufen ‘от отчаяния не знать, что делать’
(«выдергивать себе волосы»), Haare lassen [müssen] ‘добиться чего-л. с потерями’
(«быть вынужденным оставить волосы»)
ирл. ná bí ag stoitheadh mo chuid gruaige ‘не нервируй меня’ («не выдергивай
мне волосы»).
Близость формы и значения рус. против шерсти и сербск. уз косу указывает
на задействованный в данных фразеологизмах анималистический код культуры.
Такой жест, как дергание себя за волосы, характерен для многих людей
испытывающих страх. Этим объясняется тот факт, что даже там, где эта идиома
не зафиксирована в словаре, она обнаруживается в живом употреблении. Так, в
сербском корпусе [KSSJ—Mf] найдено десять примеров употребления чупати косу
(букв. «выдергивать волосы»), восемь из которых представляют собой идиомы –
номинации жеста. В двух она употреблена в том же значении, что и рус. рвать на
себе волосы (от чего-л.), ср.:
6. »Da radim u diskografskoj kući, verovatno bih čupao kosu. Vlada takva
konfuzija i svi traže izlaz iz ćorsokaka, a nemoguće ga je naći«, rekao je nedavno
‘«Если бы я работал в музыкальном издательстве, я бы, наверное, “рвал волосы”.
Там господствует такая неразбериха, и все ищут выход из тупика, а найти его
невозможно», – сказал он недавно’ [Politika (21.11.2008) ’; KSSJ–Mf].
В немецком языке обнаруживается идиома, в которой концепт
ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ – ЭТО ДЕЙСТВИЯ С ВОЛОСАМИ совмещен с
метафорой еды (ГАСТРОНОМИЧЕСКИЙ ОПЫТ): jemandem die Haare vom Kopf
fressen ‘хорошо поесть за чей-л. счет’ («сожрать волосы у кого-л. с головы»). Данная
идиома относится к пищевому коду культуры (в терминах лингвокультурологической
школы фразеологии, ср. [Красных 2001]). Уподобление еде широко распространено
во фразеологии, ср. соответствующую лексику во фразеологизмах, посвященных
правде, истине и лжи [Байрамова 2016: 30–33].
150 вопросы психолингвистики 4 (34) 2017
Близкий концепт – КОГНИЦИЯ – ЭТО ДЕЙСТВИЯ С ВОЛОСАМИ. Он
представлен в немецкой идиоме etw. an/bei den Haaren herbeiziehen ‘цитировать или
упоминать что-л., не относящееся (или слишком отдаленно относящееся) к делу’.
Она широко представлена в немецком, ср.:
7. gerade das verbietet es, was Männer so gerne tun: nämlich in gnadenloser
weise die Konversation auf präparierte witze zuzusteuern oder vorgestanzte Witze an den
Haaren herbeizuziehen. ‘Именно это делает невозможным то, что так любят делать
мужчины – безжалостно направлять разговор на заранее заготовленные шутки
или «притягивать предварительно нарезанные анекдоты за волосы»’ [Schwanitz,
Dietrich: Männer, frankfurt a. M.: eichborn 2001, S. 176; DwDS-Kernkorpus].
В русском языке аналогом является идиома с иным соматическим
компонентом: притягивать что-л. за уши (в основном, встречается в публицистике
– ровно половина из 26 примеров в подкорпусах НКРЯ). При этом в русском
и немецком корпусах мы встречаем всего лишь по одному примеру замены
именного компонента: рус. несчастные начала народного духа, которые каждый
притягивает за волосы к чему хочет [Н. К. Михайловский. Десница и шуйца
Льва Толстого (1878); НКРЯ] (публицистика XIX в.) и einiges wirkte quasi an den
Ohren herbeigezogen ‘довольно многое казалось «фактически притянутым за уши»’
[Berliner Zeitung, 05.10.2000; DwDS].
Глагольный компонент обеих идиом допускает известные грамматические
изменения, ср. an den Haaren herbeizogen, притянутый за уши, не притягивай за
уши.
Следующий концепт – ФИЗИЧЕСКОЕ ВОЗДЕЙСТВИЕ – ЭТО ДЕЙСТВИЯ
С ВОЛОСАМИ.
рус. вцепиться в волосы кому-л. ‘начать драться с кем-л.’ (ср. также идиому
с иным именным компонентом: вцепиться в горло/глотку кому-л. ‘не отступая,
требовать свое’ [ФСРЛЯ]);
сербохорв. скочити један другоме у косу ‘подраться’ («вцепиться друг другу
в волосы»)
англ. to have sb by the short hairs / neck hairs / by short and curlies ‘поставить
кого-л. в трудное положение, полностью контролировать кого-л.’ («держать кого-л.
за короткие волоски / волоски на шее / за короткие и кудряшки»);
нем. sich in die Haare/Wolle fahren/geraten/kriegen ‘начать драться, ссориться’
(«пройти/попасть друг другу по волосам/шерсти»), sich in den Haaren liegen
‘драться, ссориться’ («лежать, вцепившись друг другу в волосы»); ср. англ. устар.
to go together by the ears в том же значении;
ирл. beidh “Lig amach mo ghruaig ann” ‘сейчас начнется драка’ («Будет:
“Выпусти мои волосы из рук”»).
Русская идиома вцепиться в волосы чаще всего употребляется в качестве
номинации жеста, причем подразумевается и начало драки, и конкретный болевой
прием, ср.: Они так ругались, что казалось, еще мгновение – и вцепятся друг другу
в волосы. [Евгений Сухов. Делу конец –сроку начало (2007); НКРЯ]. Как номинация
жеста, вцепиться в волосы (если валентность заполнена местоимением себя) может
сближаться с рвать на себе волосы.
Значение ‘драться’ обнаруживается у всех аналогов рус. вцепиться в волосы
в изучаемых языках. Представляется очевидным семантический перенос ‘драка,
вопросы психолингвистики 4 (34) 2017 151
оскорбление действием’> ‘спор, оскорбление словом’ (по модели СПОР – ЭТО ВОЙНА
согласно Дж. Лакоффу и М. Джонсону).
Следующий концепт, который обнаруживается у идиом с компонентом волосы
(как покров) – МУЖЕСТВЕННОСТЬ КАК ВОЛОСАТОСТЬ.
англ. To put hair on sb’s chest ‘сделать что-л., что придает сил или делает
мужественным’ («поместить кому-л. на грудь волосы»)
нем. Haare auf den Zähnen haben ‘быть упорным, настойчивым’ («иметь волосы
на зубах»; ср. африкаанс hare op die tande hê с тем же значением).
Идиомы с подобным метафорическим переносом были обнаружены только в
английском и немецком языках. Появление особенностей характера, ассоциируемых с
мужским полом, осмысляется как маскулинность. В качестве субъекта англ. to put hair
on sb’s chest (с возможностью ввода местоимения some для обозначения партитивности),
как правило, оказывается какой-либо традиционно мужской род занятий (military
service will put hair on your chest ‘служба в армии поместит у тебя на груди волосы’),
или название крепкого алкогольного напитка. Обычно употребляется с местоимением
you: X will put [some] hair on your chest. Адресатом, как подчеркивается в [McgrawHill], преимущественно является мужчина, хотя редко (1 контекст из 10 [coca], 1 из
3 в [BNc]) адресатом оказывается женщина, и в результате возникает эффект двойной
актуализации:
8. He hands her the drink with a small napkin. «That’ll put hair on your chest!” # “I
don’t want hair on my chest,” Norah says. ‘Он передает ей бокал с напитком, обхватив
его салфеткой: «Это поместит тебе волосы на грудь». // – Но мне не нужны волосы на
груди, – отвечает Нора’ [2005; fIc; MassachRev; coca].
Немецкая идиома Haare auf den Zähnen haben основана на осмыслении
повышенной выносливости и витальности как мужественности. Несмотря на то,
что образ в основе идиомы указывает на мужские черты внешности, идиома может
указывать на выносливость или терпение не только у мужчин, но и у женщин, ср.:
beide [Lehrerinnen] hatten Haare auf den Zähnen und eine fast unverständliche Gefuld ‘у
обеих [учительниц] были «волосы на зубах» и почти непостижимое терпение’ [Kant,
Hermann: Die aula, Berlin: Rütten & loening 1965, S. 252; DwDS].
В русском языке к этому концепту мы можем отнести идиомы волосатая
рука/лапа, мохнатая рука/лапа ‘человек, имеющий влиятельные связи и знакомства,
способный помочь в карьере и осмысляемый как физически сильная мужская рука,
непосредственно воздействующая на окружающие объекты и манипулирующая ими,
а также сами связи и знакомства такого типа’ [АСРФ]. В данном толковании даны сразу
два значения, и это обусловливает все возможности употребления этих идиом: иметь
волосатую руку (где-л.), (добиться чего-л. …) без волосатой руки и т.д.
Следующие концепты – СТАРЕНИЕ – ЭТО СЕДИНА и близкий к нему
ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ – ЭТО СТАРЕНИЕ (фактически, часть семантической
сети, соединяющей в тезаурусе такие таксоны, как ИЗМЕНЕНИЕ ВНЕШНОСТИ,
СТАРОСТЬ, ОТРИЦАТЕЛЬНЫЕ ЭМОЦИИ).
рус. до седых волос, что-л. добавило кому-л. седых волос;
сербохорв. под седу косу, под седе власи ‘под седые волосы’, по коси попало иње
‘на косы упал иней’, прогрушала се коса ‘заиндевели косы’;
нем. sich <Dativ> über, wegen, um etwas keine grauen Haare wachsen lassen
‘не беспокоиться по поводу чего-л.’ («не давать себе отращивать из-за чего-л. седые
152 вопросы психолингвистики 4 (34) 2017
волосы»);
англ. to get grey hair from sth. ‘волноваться по поводу чего-л.’ («получить
седые волосы по поводу чего-л.»);
Русская идиома часто употребляется в форме X дожил до седых волос, а P,
например: он дожил до седых волос, а ума не нажил.
В двух языках обнаруживается модель ПРИЧЕСКА – ЭТО МАРКЕР
ПОВЕДЕНИЯ.
англ. to let down one’s hair ‘вести себя непринужденно’ («распустить волосы»)
– to put one’s hair up ‘вести себя официально’ («стягивать волосы в пучок»);
ирл. tá a cuid gruaige i n-airde aici / ar sileadh lei ‘она ведет себя официально
/ непринужденно’ (в словаре О’Донелла: ‘she has her hair up/hanging’ [Ó Dónaill]).
Внутренняя форма идиом совершенно прозрачна, ср. англ.:
9. the cast of the hit drama Mad Men loosen their ties and let down their hair.
the cast of Mad Men celebrated their 16 emmy nominations – including one for best
drama – in high style. ‘Актеры популярного драматического сериала «Безумцы»
ослабляют галстуки и распускают волосы. Актеры сериала «Безумцы» стильно
отпраздновали свои 16 номинаций на премию «Эмми», включая номинацию за
лучшую драматическую работу’ [2008; Mag: People; coca].
Английская идиома очевидным образом происходит от номинации жеста, и
связь с ним остается очевидна в большинстве контекстов. Жест воспринимается
как преимущественно женский, и с местоимением his идиома употребляется не
более трех раз, причем исключительно как переосмысленное сочетание, ср.: Bellow
has always been able to pack a sentence; and at its worst this can give his writing a
kind of studied fluency, as though he wanted to be Flaubert letting his hair down. ‘Сол
Беллоу всегда умел написать фразу так, что ее будут помнить; в худшем случае это
придает его стилю вид некой выученной непринужденности, как будто он хочет
быть Флобером, «распускающим волосы»’ [2008; acaD: Raritan; coca].
Живая внутренняя форма приводит к двойной актуализации наподобие:
10.
During the rebellious' 60s and' 70s, athletes let their hair down. And
put it up. ‘В бунтарские 60-е и 70-е спортсмены распускали волосы. И собирали их
в пучок’ [2004; NewS; uSa today; coca].
В американском корпусе let one’s hair down встречается 110 раз, let down one’s
hair – 37 раз; в британском корпусе количество примеров равно, соответственно,
30 и 6. Если валентность заполняется местоимением her, то в coca свободное
словосочетание употребляется в каждом четвертом примере (5 из 21); в BNc let her
hair down употреблено всего один раз, однако именно как идиома. Словосочетание
let down her hair является свободным практически всегда (9 примеров из 10 в
coca, оба примера в BNc). Значительная часть контекстов употребления содержит
отсылку к сказке «Рапунцель» в виде цитаты Rapunzel, let your hair down ‘Рапунцель,
спусти волосы вниз’ и ее производных. Из-за живой внутренней формы во многих
примерах используется тот или иной способ уточнения, совместное употребление
в одном контексте со свободными или слабоидиоматичными сочетаниями,
контекстно-зависимые лексико-синтаксические модификации: relax and let your hair
down ‘расслабься и распусти волосы’, Julia Roberts is letting her hair down and being
herself ‘Джулия Робертс распускает волосы и ведет себя естественно’ (букв. «…и
является собой»), lets down its collective hair ‘распускает коллективные волосы’.
вопросы психолингвистики 4 (34) 2017 153
В ирландских корпусах мы обнаруживаем только свободное словосочетание:
Bhí sé soiléir láithreach go raibh sí ina lipín báite, a cuid gruaige ag
11.
sileadh de dhroim guaille ‘go triopallach scáinneach cáblach’ mar a dúirt an file eoghan
Rua. ‘Теперь уже было понятно, что она промокла до нитки (букв. «была в своей
утонувшей мокрой тряпке»); ее волосы свисали с плеч, словно «собранная в пучок
истертая веревка», как сказал поэт Эоган Руа О’Салливан’ [Mícheál ua ciarmhaic,
guth ón Sceilg; Nua-chorpas].
В русском языке этому соответствует композит опростоволоситься и
устарелая идиома в простых волосах (ср. в простых волосах дойду).
Наконец, во фразеологии рассмотренных
языков обнаруживается
уподобление волосам природных объектов: ПРЕДМЕТЫ – ЭТО ВОЛОСЫ. Данную
метафору мы обнаруживаем только в двух языках – ирландском и сербохорватском.
Идиомы и коллокации могут быть многозначны, ср. ниже сербохорватский пример.
сербохорв. вилина коса ‘повилика; тонкие нити паутины, которые летят
осенью по воздуху; полиэтиленовые нити как украшение на рождественской или
новогодней елке’ (букв. «вилины волосы», от вила ‘лесная фея’).
ирл. коллокации gruaig trá ‘водоросли’ («волосы пляжа»), folt na coille
‘листва’ («локоны леса»), folt fionn na farraige ‘буруны’ («светлые локоны моря»)
Сербохорв. вилина коса (с возможной формой вилиња/vilinja) в корпусах
встречается сравнительно нечасто. В сербских примерах оно употреблено 8 раз,
в хорватских примерах – 14 раз. В сербском корпусе оно 7 раз употребляется в
значении ‘повилика’; в одном контексте внутренняя форма объясняется: U Gruži
se veruje da je ova trava (žute boje ) opala vilina kosa <…> i da po njoj igraju vile
‘жители Гружи верят, что эта трава желтого цвета – опавшие вилины волосы, и в
ней пляшут вилы’ [Čajkanović, Veselin. Rečnik srpskih narodnih verovanja o biljkama;
KSSJ–Mf]. В хорватском корпусе это значение зафиксировано 5 раз, а в 9 примерах
оно означает ‘паутина’, ср.: širok, ravan kraj nad kojim prolijeće vilinja kosa ‘широкая
равнина, над которой пролетали «вилины волосы»’ [Ivan Dončević. Životopis bez
svršetka...; Riznica].
В ирландских корпусах мы обнаружили лишь одну из приведенных
коллокаций – folt na coille, ср.: Thaispeáin sé nead di a bhí i bhfolach go dlúth istigh
i bhfolt na coille ‘Он показал ей гнездо, которое было надежно укрыто внутри
«локонов леса»’ [gaoIS]. В обоих корпусах найдено всего по одному примеру.
Фразеологизмы с компонентом волосы продолжают возникать и в настоящее
время: в английском языке сравнительно недавно начала фиксироваться идиома bad
hair day (букв. «день плохих волос»), протолкованной в словаре [Mcgraw-Hill 2002]
следующим образом: ‘a bad day in general. (as when one's inability to groom one's
hair in the morning seems to color the events of the day.)’ («В целом неудачный день,
например, в случае если утром оказался невозможен уход за волосами и это какимто образом придало общую окраску событиям всего дня»). В британском варианте
английского языка данная идиома не зафиксирована.
Судя по ее употреблению, исторически она представляла собой модификацию
устойчивого слабоидиоматичного сочетания bad day: на это указывает употребление
одного и того же глагольного компонента to have (одного из стандартных глагольных
компонентов с диффузной семантикой, характерных для фразеологии германских
языков [Добровольский 1991]); ср. также: bad weather day ‘день, когда была плохая
154 вопросы психолингвистики 4 (34) 2017
погода’, bad air day ‘день, для которого было характерно загрязнение воздуха’
(букв. «день плохого воздуха»), bad allergy day ‘день, когда кто-л. испытал сильный
аллергический приступ’ («день плохой аллергии»). В корпусе современного
американского варианта английского bad hair day встречается в 120 контекстах
(bad hair day/days с преобладанием формы единственного числа). Из них 43
примера обнаруживается в публицистике (33 – в единственном числе), 38 примеров
употребления — записях звучащей речи (транскриптов теле- и радиопередач, 37 —
в единственном числе).
12.
a. aRMey: well, I don’t know. But, I mean, you’ve had a bad day.
James, you must have had a bad day caRVIlle oh god. I had a bad day in November,
a bad hair day ‘Арми: Ну, я не знаю. Но я хотел сказать, у вас был неудачный день.
Джеймс, у вас наверняка был неудачный день. Карвилл: Боже… В ноябре у меня
был неудачный день, «день плохих волос».’ [2002; SPoK; cNN_crossfire; coca].
b. and if you’re having a bad hair day, you can turn off your screen. ‘А если у вас «день
плохих полос», то можно отключить экран’ [2002; SPoK; cNN_Next; coca].
Идиома допускает ввод отрицания (сильная эксплицитно-позитивная
в терминологии [Баранов, Добровольский 2008: 293]) и модификации типа
he is not having a good hair day. Любопытно, что в таком специфическом жанре
публицистического дискурса, как журнал мод, данное словосочетание продолжает
оставаться коллокацией, ср.:
13.
A bad skin day is a bigger beauty ego killer than a bad hair day,
according to 70% of women polled ‘По мнению 70% проголосовавших женщин,
«день плохой кожи» убивает уверенность в собственной красоте сильнее, чем «день
плохих волос»’. [2011; Mag; cosmopolitan; coca].
выводы
Идиомы с компонентом волосы в разных языках образованы по небольшому
числу моделей – семи (формально восьми).
Как правило, в исследуемых языках техника номинации идиом с данным
соматическим компонентом совпадает полностью или частично, поэтому большую
их часть можно отнести к фразеологическим интернационализмам.
Помимо ограниченного набора актуальных значений мы можем говорить
об ограниченном наборе внутрифразовых символов по А.М. Мелерович (см.
[Мелерович 2004]): например, концептам, связанным с когницией, соответствуют
внутрифразовые символы волосы и уши; концептам, связанным с отрицательными
эмоциями, в том числе со страхом и стыдом, — волосы и пальцы ног (на основе
соматических реакций). Кроме того, изменение формы идиом может приводить к
сближению идиом с разными актуальными значениями.
Возможность грамматических изменений зависит от образной составляющей
идиомы: изменение внутрифразового символа в той или иной степени меняет
метафору, и именно поэтому для идиом более характерно варьирование глагольного
компонента. Это касается и такой трансформации, как уменьшение компонентного
состава идиомы (как правило, с имплицитными, подразумеваемыми образной
составляющей и компонентным составом).
Продолжается образование новых идиом, причем их варьирование и
идиоматичность зависит от типа дискурса.
вопросы психолингвистики 4 (34) 2017 155
литература
АСРФ: Академический словарь русской фразеологии / Баранов А.Н.,
Вознесенская М.М., Добровольский Д.О., Киселева К.Л., Козеренко А.Д. 2-е изд.,
испр. и доп. М.: ЛЕКСРУС, 2015. 1168 с.
Байрамова Л.К. Правда и ложь как ценность и антиценность во
фразеологической парадигме русского, английского, немецкого, французского,
татарского языков: монография. Казань: ФЭН, 2016. 220 с.
Баранов А.Н., Добровольский Д.О. Аспекты теории фразеологии. М.: Знак,
2008. 646 с.
Витгенштейн Л. Философские исследования // Королев К.М. (сост.) Языки
как образ мира. М.: Издательство АСТ; СПб.: terra fantastica, 2003. С. 220. 546.
Зыкова И.В. Концептосфера культуры и фразеология: Теория и методы
лингвокультурологического изучения. М.: ЛЕНАНД, 2015. 380 с.
Ковшова М.Л. Идиома и загадка. Загадочность идиом // Когнитивные
исследования языка. Вып. XXIII: Лингвистические технологии в гуманитарных
исследованиях: сборник научных трудов / гл. ред. серии Н.Н. Болдырев; отв. ред.
вып. В.З. Демьянков; отв. секр. вып. Е.М. Позднякова. М.: Ин-т языкознания РАН;
Тамбов: Издательский дом ТГУ им. Г.Р. Державина, 2015. С. 643-651.
Козеренко А.Д., Крейдлин Г.Е. Фразеологические соматизмы и семиотическая
концептуализация тела // Вопросы языкознания, №6, 2011. С. 54-66.
Красных В.В. Основы психолингвистики и теории коммуникации. М.:
Гнозис, 2001. 270 с.
Мелерович А.М. О структуре и функциях фразеологических символов //
Культурные слои во фразеологизмах и дискурсивных практиках / Отв. ред. В.Н.
Телия. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 94-101.
РМС: Матица Српска. Речник српскохрватскога књижевног језика. Књига
прва. А—Е. Књига друга. Ж—К (косиште). Нови Сад, 1990. [= Речник Матице
Српске]. 1738 с. (871 + 867 с.)
СХРФС: Трофимкина О.И. Сербохорватско-русский фразеологический
словарь. М.: Восток-Запад, 2005. 232 с.
ФСРЛЯ: Федоров А.И. Фразеологический словарь русского литературного
языка. М.: Астрель, АСТ, 2008. 828 с.
Тезаурус: Баранов А.Н., Добровольский Д.О., Вознесенская М.М., Киселева
К.Л., Козеренко А.Д. Словарь-тезаурус современной русской идиоматики: около
8000 идиом современного русского языка. М.: Мир энциклопедий Аванта+, 2007.
1135 с.
american Heritage Idioms: ammer, c. the american Heritage Dictionary of
Idioms. Houghton Mifflin Harcourt Publishing company, 2003. 512 p.
BNc: British National corpus (Byu-BNc) [Электронный ресурс] http://corpus.
byu.edu/bnc/ (дата обращения 10.03.2017).
Bugarski R. Portret jednog jezika. / urednik Ivan Čolović. Biblioteka XX vek,
Knj. 201. Beograd: Knjižara krug, 2012 (Beograd: Čigoja štampa). 278 str.
Čermák, F. Somatic idioms revisited // euRoPHRaS 95 europäische Phraseologie
im Vergleich: gemeinsames erbe und kulturelle Vielfalt, Hrsg. w. eismann. Bochum:
universitätsverlag Dr. N. Brockmeyer (Studien zur Phraseologie und Parömiologie 15),
1998. — P. 109—119.
156 вопросы психолингвистики 4 (34) 2017
coca: corpus of contemporary american english [Электронный ресурс]
http://corpus2.byu.edu/coca/ (дата обращения 10.03.2017).
Dautović M. Hrvatsko-ruski rječnik. 1. svezak. a-o. Zagreb: Školska knjiga,
2002. 759 str.
De Bhaldraithe T. english-Irish Dictionary [Электронный ресурс] http://www.
teanglann.ie/ga/eid/ (дата обращения 05.02.2017).
Duden Band 11: Duden Redewendungen. wörterbuch der deutschen Idiomatik.
Mannheim: Bibliographisches Institut & f.a. Brockhaus ag, 2008. 928 S.
gaoIS: corpas na gaeilge comhaimseartha [Электронный ресурс] http://www.
gaois.ie/g3m/ga/ (дата обращения 10.03.2017).
KSSJ – Mf: Korpus savremenog srpskog jezika – Matematički fakultet // http://
www.korpus.matf.bg.ac.rs/prezentacija/korpus.html (дата обращения 10.03.2017).
Ó Duinnín P. (Dinneen P.S.) foclóir gaedhlige agus Béarla: an Irish-english
dictionary, being a thesaurus of the words, phrases and idioms of the modern Irish
language. Dublin: published for the Irish texts Society by the educational company of
Ireland, 1927. 1374 p.
Ó Dónaill N. foclóir gaeilge-Béarla. BÁcl: an gúm, 1977. 1309 l.
Riznica: Hrvatska jezična riznica. Institut za hrvatski jezik i jezikoslovlje
[Электронный ресурс] http://riznica.ihjj.hr/ (дата обращения 10.03.2017).
RHSfR: Rusko hrvatski ili srpski frazeološki rječnik. Prvi dio a-N. u redakciji
antice Menac. Zagreb: IRo “Školska knjiga”, 1980. 746 str.
Vukajlija: Vukajlija. Rečnik slenga [Электронный ресурс] http://vukajlija.com/
(дата обращения 10.03.2017).
the soMatisM HAIR in slaVic, gerManic, and celtic
Phraseology
Pavel s. dronov
Ph. D., research fellow,
yuri Stepanov Research centre for theory and Practice of communication
Institute of linguistics
Russian academy of Sciences
1, building 1 Bol’shoy Kislovsky per., Moscow, 125009 Russia
nord.dronov@gmail.com
the paper considers idioms with the constituent hair (as a mass noun) in Slavic
(namely, Russian, Serbo-croatian), germanic (english, german), and celtic languages
(namely, Irish). an issue arising in the process of analysing such idioms is the opposition
hair (mass noun) vs. hair (individual noun), which may be either purely grammatical
or lexical. this opposition, especially on the lexical level, leads to the co-occurrence
of idioms with both constituents denoting different concepts. the article covers the
idioms’ underlying metaphors and metaphorical models, as well as peculiarities of their
lexical and grammatical alterations. as the analysis demonstrates, the hair idioms can
be assigned to seven models; although technically there is the eighth one, there is little
evidence of its existence in corpora or speech, and its lexicographical coverage is sparse.
additionally, the paper regards convergence of idioms whose figurative meanings were
вопросы психолингвистики 4 (34) 2017 157
originally different. another question raised in the article is that of cultural specificity vs.
common figurative units, since most hair idioms appear to belong to latter.
Besides, the paper deals with a newer english idiom bad hair day and the discourse
specific changes and modifications thereof.
Key words: phraseology, somatisms, metaphorical models, lexical/grammatical
alterations of idioms, Slavic languages, germanic languages, celtic languages.
references
american Heritage Idioms: ammer, c. the american Heritage Dictionary of
Idioms. Houghton Mifflin Harcourt Publishing company, 2003. 512 p.
АSRf: Аkademicheskij slovar’ russkoj frazeologii [an academic Dictionary
of Russian Phraseology] / Baranov А.N., Voznesenskaya M.M., Dobrovol'skij D.o.,
Kiseleva K.l., Kozerenko А.D. 2-e izd., ispr. i dop. M.: leKSRuS, 2015. 1168 p.
Bayramova L.K. Pravda i lozh’ kak tsennost’ i antitsennost’ vo frazeologicheskoj
paradigme russkogo, anglijskogo, nemetskogo, frantsuzskogo, tatarskogo yazykov:
monografiya. [truth and lies as a Value and anti-Value in the Phraseological Paradigm
of Russian, english, german, french, and tatar: a Monograph]. Kazan’: feHN, 2016.
220 p.
Baranov А.N., Dobrovol'skij D.O. Аspekty teorii frazeologii [aspects of the
theory of Phraseology]. M.: Znak, 2008. 646 p.
BNc: British National corpus (Byu-BNc) [electronic resource] http://corpus.
byu.edu/bnc/ (retrieval date: 10.03.2017).
Bugarski R. Portret jednog jezika [a Portrait of a language] / urednik Ivan
Čolović. Biblioteka XX vek, Knj. 201. Beograd: Knjižara krug, 2012. 278 p.
Čermák, F. Somatic idioms revisited // euRoPHRaS 95 europäische Phraseologie
im Vergleich: gemeinsames erbe und kulturelle Vielfalt, Hrsg. w. eismann. Bochum:
universitätsverlag Dr. N. Brockmeyer (Studien zur Phraseologie und Parömiologie 15),
1998. Pp. 109-119.
coca: corpus of contemporary american english [electronic resource] http://
corpus2.byu.edu/coca/ (retrieval date: 10.03.2017).
Dautović M. Hrvatsko-ruski rječnik. 1. svezak. a-o. Zagreb: Školska knjiga,
2002. 759 p.
De Bhaldraithe T. english-Irish Dictionary [electronic resource] http://www.
teanglann.ie/ga/eid/ (retrieval date: 05.02.2017).
Duden Band 11: Duden Redewendungen. wörterbuch der deutschen Idiomatik
[Duden figurative units: Dictionary of german Idioms]. Mannheim: Bibliographisches
Institut & f.a. Brockhaus ag, 2008. 928 p.
fSRlya: fyodorov a.I. frazeologicheskij slovar’ sovremennogo russkogo
literaturnogo yazyka [Dictionary of Idioms in the Modern Russian literary language].
M.: astrel’, aSt, 2008. 828 p.
gaoIS: corpas na gaeilge comhaimseartha [corpus of the contemporary Irish
language] [electronic resource] http://www.gaois.ie/g3m/ga/ (retrieval date: 10.03.2017).
Kovshova M.L. Idioma i zagadka. Zagadochnost’ idiom [an idiom and a riddle: the
mystery of idioms] // Kognitivnye issledovaniya yazyka. Vyp. XXIII: lingvisticheskie
tekhnologii v gumanitarnykh issledovaniyakh: sbornik nauchnykh trudov [Studies
in cognitive linguistics: collective papers. Issue XXIII: linguistic technologies in
158 вопросы психолингвистики 4 (34) 2017
academia] / gl. red. serii N.N. Boldyrev; otv. red. vyp. V.Z. Dem’yankov; otv. sekr. vyp.
e.M. Pozdnyakova. M.: In-t yazykoznaniya RАN; tambov: Izdatel’skij dom tgu im.
g.R. Derzhavina, 2015. Pp. 643-651.
Kozerenko А.D., Krejdlin G.E. frazeologicheskie somatizmy i semioticheskaya
kontseptualizatsiya tela [Somatisms in idioms and semiotic conceptualization of human
body] // Voprosy yazykoznaniya [Problems of linguistics], No. 6, 2011. Pp. 54-66.
Krasnykh V.V. osnovy psikholingvistiki i teorii kommunikatsii. [foundations of
Psycholinguistics and communication theory] M.: gnozis, 2001. 270 p.
KSSJ — Mf: Korpus savremenog srpskog jezika – Matematički fakultet [corpus
of contemporary Serbian, compiled by School of Mathematics, Belgrade university]
[electronic resource] http://www.korpus.matf.bg.ac.rs/prezentacija/korpus.html (retrieval
date: 10.03.2017).
Melerovich А.M. o strukture i funktsiyakh frazeologicheskikh simvolov [on the
structure and functions of phraseological symbols] // Kul’turnyye sloi vo frazeologizmakh
i diskursivnykh praktikakh [cultural layers in figurative units and Discourse Practices]
/ otv. red. V.N. teliya. M.: yazyki slavyanskoj kul’tury, 2004. Pp. 94-101.
Ó Duinnín P. (Dinneen P.S.) foclóir gaedhlige agus Béarla: an Irish-english
dictionary, being a thesaurus of the words, phrases and idioms of the modern Irish
language. Dublin: published for the Irish texts Society by the educational company of
Ireland, 1927. 1374 p.
Ó Dónaill N. foclóir gaeilge-Béarla [Irish-english Dictionary]. BÁcl: an gúm,
1977. 1309 p.
Riznica: Hrvatska jezična riznica. Institut za hrvatski jezik i jezikoslovlje [croatian
language Repository: Institute of croatian language and linguistics] [electronic
resource] http://riznica.ihjj.hr/ (retrieval date: 10.03.2017).
RHSfR: Rusko hrvatski ili srpski frazeološki rječnik. [a Russian–Serbo-croatian
Dictionary of Idioms] Prvi dio a-N. u redakciji antice Menac. Zagreb: IRo “Školska
knjiga”, 1980. 746 p.
RMS: Matica Srpska. Rečnik srpskohrvatskoga književnog јezika [the Matica
Srpska Dictionary of the Standard Serbo-croatian language]. Knjiga prva. А—e. Knjiga
druga. Ž—K (kosište). Novi Sad, 1990. 1738 (871 + 867) p.
SKHRfS: trofimkina o.I. Serbokhorvatsko-russkij frazeologicheskij slovar’
[Serbo-croatian–Russian Dictionary of Idioms]. M.: Vostok-Zapad, 2005. 232 p.
tezaurus: Baranov А.N., Dobrovol’skij D.o., Voznesenskaya M.M., Kiseleva
K.l., Kozerenko А.D. Slovar’-tezaurus sovremennoj russkoj idiomatiki: okolo 8000
idiom sovremennogo russkogo yazyka [the Dictionary-thesaurus of contemporary
Russian Idioms: 8000 Idioms of the Modern Russian language]. M.: Mir ehntsiklopedij
Аvanta+, 2007. 1135 p.
Vitgenshtejn L. filosofskie
[Witgenstein L. Philosophical
investigations] // Korolev K.M. (sost.) yazyki kak obraz mira [languages as the Image
of the world]. M.: Izdatel’stvo АSt; SPb.: terra fantastica, 2003. Pp. 220–546.
issledovaniya
Vukajlija: Vukajlija. Rečnik slenga [Vukajlija: a Slang Dictionary] [electronic
resource] http://vukajlija.com/ (retrieval date: 10.03.2017).
Zykova I.V. Kontseptosfera kul’tury
i metody
lingvokul’turologicheskogo izucheniya [conceptosphere of culture and Phraseology:
theory and Methods of linguocultural Studies]. M.: leNАND, 2015. 380 p.
i frazeologiya: teoriya
вопросы психолингвистики 4 (34) 2017 159
| Напиши аннотацию по статье | ФилологиЧЕскиЕ ШтУДии
УДк 81’373.72’374.822=111
соМАтиЗМ ВОЛОСЫ в слАвЯнскоЙ, гЕрМАнскоЙ
и кЕлЬтскоЙ ФрАЗЕологии
Исследование выполнено при поддержке гранта Отделения гуманитарных
и общественных наук РФФИ, проект № 15-34-01215а2.
Дронов павел сергеевич
н. с. Научно-образовательного центра теории и практики коммуникации
им. Ю.С. Степанова
Институт языкознания
Российской академии наук
Москва, 125009, Большой Кисловский пер., д. 1, стр. 1
nord.dronov@gmail.com
В статье рассматриваются идиомы с компонентом-соматизмом волосы
в славянских (русский, сербохорватский), германских (английский, немецкий)
и кельтских (ирландский) языках. Изучается противопоставление идиом с
компонентами волосы (собирательное) vs. волос, которое может быть и чисто
грамматическим, и лексическим. Если в языке на уровне лексики отдельный волос
противопоставляется волосяному покрову, то в этом языке будут встречаться
идиомы с двумя именными компонентами, имеющими разное значение.
Исследуются метафорические модели в основе данных идиом, особенности лексикограмматических изменений фразеологизмов. Как показывает анализ, число моделей
у данных идиом равно семи (формально можно также говорить о восьмой модели,
однако соответствующие идиомы отмечены лишь в ряде словарей и не найдены
в корпусе), а также возможно сближение идиом с исходно разными актуальными
значениями. Поднимается вопрос о национально-культурной специфике данных
идиом; как правило, в исследуемых языках техника номинации идиом с данным
соматическим компонентом совпадает полностью или частично, поэтому бóльшую
их часть можно отнести к фразеологическим интернационализмам.
Помимо этого, в статье рассматривается новая, сравнительно недавно
возникшая английская идиома с компонентом волосы (bad hair day) и ее лексикограмматические изменения в зависимости от типа дискурса.
|
соматизмы как база дла словообразования в хакасском языке. Ключевые слова: словообразование, хакасский язык, лексико-семантическая группа,
соматизм, производное слово, словообразовательные возможности, словообразовательное
гнездо, словообразовательное значение, способ словообразования, принцип антропоморфизма, национально-культурная специфика словообразования.
На основе исследований Ю. Д. Апресяна и других ученых получены теоретически важные для современной лингвистики результаты: каждый язык отражает
определенный способ восприятия и концептуализации мира; языковая картина
мира определенного этноса «наивна» и отличается от научной, но не менее сложна и интересна [Апресян, 1993; 1995]. Е. С. Кубряковой обоснованы когнитивные
* Работа выполнена в рамках проекта «Роль соматической лексики в системе словообразования хакасского языка», поддержанного грантом Министерства образования и науки
Республики Хакасия № 16-10/НС «Научная стажировка в Институте филологии СО РАН».
Чебочакова Ирина Максимовна – кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник Хакасского научно-исследовательского института языка, литературы и истории (ул. Щетинкина, 23, Абакан, Республика Хакасия, 655017, Россия; irina.chebochakova@mail.ru)
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2017. № 4
© И. М. Чебочакова, 2017
271
системы словообразования, служащей объективации структур знания, их хранению и использованию: «Определение того, что подлежит называнию и что должно быть наречено языком, диктуется прежде всего практическими нуждами человека и его социальным опытом в широком смысле этого слова» [Кубрякова, 2012,
с. 17–18]. Другими словами, этнос, путем разных мыслительных операций давая
наименования объектам, процессам, явлениям окружающей действительности,
выделял и сохранял в языке наиболее важные для него признаки и свойства обозначаемых реалий.
Большую роль в концептуализации знаний человека о мире и о нем самом
в этом мире играют названия частей тела, поскольку, как показали труды исследователей, именно эта часть лексики, будучи очень древней и первично конкретной, широко использовалась диахронно для создания слов с более абстрактной
семантикой, пополняя лексическую и грамматическую системы языка. В отечественной лингвистике появляется все больше работ, посвященных изучению особенностей соматизмов, выполненных на материале языков разных систем: Богус З. А. [2006], Гадайниева А. К. [2010], Дубровская Н. В. [2011].
Не являются исключением соматизмы в сибирских тюркских языках, где они
исследовались Н. Р. Ойноткиновой [2011], Е. С. Куприяновой [2011] с точки зрения их роли и семантических особенностей в составе фразеологизмов и паремий;
Л. Л. Габышевой [2000] в аспекте их ассоциативно-вербальных связей и национально-культурной специфики. Основательное исследование, выполненное на
материале фразеологизмов, характеризующих человека, в тюркских языках Южной Сибири, казахском и киргизском, опубликовано Е. В. Тюнтешевой [2006].
Цель настоящей статьи – определить особенности соматизмов в хакасском
языке с точки зрения их словообразовательных возможностей и установить их
национально-культурную специфику, выразившую особенности восприятия мира
хакасским народом через призму словообразования. Роль данной лексико-семантической группы с точки зрения их словообразовательных возможностей в хакасском языке ранее комплексно не изучалась, некоторые наблюдения относительно
производства оротерминов (названий гор) метафорическим путем от соматизмов
были сделаны Р. Д. Сунчугашевым [2009, с. 121].
В качестве исходных единиц для анализа избраны производные слова, образованные от основ, называющих части тела человека; рассматривались также словообразовательные гнезда как совокупности слов с тождественными корнями [Улуханов 2004, с. 7], связанными отношениями словообразовательной мотивации
с вершинами-соматизмами. Рассмотрено 80 словообразовательных гнезд, выделенных на материале «Хакасско-русского словаря» [2006]. В состав анализируемой группы вошли обозначения тела человека, его частей, скелета, внутренних
органов, нервной системы, желез внутренней секреции, органов ощущения и восприятия.
Рассмотрение семантических особенностей производных единиц, образованных от основ слов, входящих в лексико-семантическую группу «Названия частей
тела человека», дало возможность установить регулярно и нерегулярно выражаемые словообразовательные значения, представленные у производных лексем.
К регулярно выражаемым путем словообразовательной аффиксации значениям
в сфере имен относятся значения обладания, уменьшительности, локативности,
в сфере отглагольных производных – значения названий действия.
Производные со значением обладания образуются при помощи словообразовательного аффикса =лығ: азахтығ ‘имеющий ноги’ (азах ‘нога’), сырайлығ
‘имеющий лицо’ (сырай ‘лицо’). А. В. Есипова при анализе прилагательных в шорском языке отмечает: «Существительные, содержащие сему “часть тела”, мотивируют прилагательные, в которых аффикс [+ЛЫГ] выражает значение “характери
от мӱӱс ‘рог’) или изъяна тела (палығ=лыг ‘раненый’ от палығ ‘рана’), названного
мотивирующей основой”» [Есипова, 2011, с. 38]. Принимая во внимание это замечание, отметим, что наличие всех частей тела у человека считается нормой
и, соответственно, это отразилось в языке: «стандартное обладание» им не нуждается в дополнительном выделении при помощи аффикса =лығ. Поэтому в случае
его использования производное слово приобретает значение интенсивности. Таким образом подчеркивается необычность обозначенной части тела, ее отличие
от «стандартной», развитость или большой размер: иңнiлiг ‘плечистый’ (иңнi
‘плечо’), чарыннығ ‘плечистый, коренастый’ (чарын ‘спина до пояса’), хабыр-
ғалығ ‘с хорошо развитыми ребрами’ (хабырға ‘ребро’), хулахтығ ‘ушастый’ (хулах ‘ухо’). Следует отметить, что в речи частотны конструкции, где производные
с =лығ сочетаются с препозитивными прилагательными: узун азахтығ ‘длинноногий’ (букв.: ‘длинная нога=имеющий’), хысха азахтығ ‘коротконогий’ (букв.:
‘короткая нога=имеющий’), хызыл сырайлығ ‘краснолицый’ (букв.: ‘красное лицо=имеющий’).
Поскольку названия частей тела обладают конкретной семантикой, то в хакасском языке имена со значением уменьшительности свободно образуются
от основ соматизмов. Выбор одного из трех продуктивных в современном хакасском языке аффиксов уменьшительности диктуется морфонолого-прагматическими
причинами: =ҷах присоединяется к основам с ауслаутом на гласные и к односложным основам на согласные (нiтке=ҷек ‘затылочек’, паз=ыҷах ‘головка’, ахсы=ҷах ‘ротик’); =ас – к неодносложным основам на согласные ғ, г, к, х, м, ң, п
(хулағ=ас ‘ушко’, ээг=ес ‘подбородочек’, тамағ=ас ‘горлышко’); =ах – к основам на й, л, н, р, с, т (тигей=ек ‘макушечка’, мойын=ах ‘шейка’, сырай=ах ‘личико’).
Словообразовательные значения ‘находящийся в / на обозначенной части
тела’ выражаются путем сочетания производящей основы с аффиксом =дағы:
iчеге=дегi ‘находящийся в / на кишке’, харах=тағы ‘находящийся в / на глазу’,
cас=тағы ‘находящийся в / на волосе (волосах)’. Конкретное местонахождение
упоминаемого предмета устанавливается контекстуально.
В случае необходимости говорящий может построить от глагольных основ,
мотивированных в свою очередь существительными-соматизмами, имена действий – это названия действий, процессов, явлений. Приведем примеры: наах=та=с
‘битье по щекам’, хулах=та=с ‘хватание за уши’, тир=ле=с ‘потение’.
Названия некоторых органов послужили мотивирующей основой для создания
наименований лиц, предметов одежды, украшений, орудий и приспособлений.
Наименования лиц: харын=дас ‘брат’, ‘сестра’ (харын ‘живот’, создание производного мотивировано восприятием кровного родства через общий материнский орган), тiл=бес саг. 1 ‘переводчик’ (тiл ‘язык (как средство общения)’,
пас=тых ‘руководитель’ (пас ‘голова’, пастых – слово с исторически обусловленным оглушением конечного ғ, первоначальная форма – пас=тығ, т. е. букв.:
‘голову имеющий’, ‘умный’), нанҷы ‘друг’ (нан ‘бок’), неологизм тiл=ҷi ‘языковед’ (тiл ‘язык как объект исследования’).
Соматизмы участвовали в создании названий предметов одежды: табан=дырых ‘стелька’ (табан ‘пятка’), иңмен ‘наплечник (деталь хакасского платья)’ (ср. иңнi ‘плечо’), кöгiспек ‘телогрейка’ (кöгiс ‘грудь’), ээкпей ‘слюнявчик
для детей фартучек’ (ээк ‘челюсть’), эллiк кыз. ‘рукавица’ (древнетюркское слово
el ‘рука, кисть руки’ [Наделяев и др., 1969, с. 169] в хакасском языке как отдель
1 В статье использованы сокращения: кыз. – кызыльский диалект хакасского языка,
саг. – сагайский диалект хакасского языка.
части тела и предмета одежды.
Схожий механизм породил наименования украшений: монҷых
‘бусы’
(˂мойын=ҷых, мойын ‘шея’), пiлек=тес ‘браслет’ (пiлек ‘часть руки между локтем и запястьем’), чӱс=тӱк ‘перстень’ (ср. чӱл ‘сустав’), орудий и приспособлений: нан=ҷых ‘кисет’, ‘дамская сумочка’ (нан ‘бок’), иңн=ес ‘коромысло’ (иңнi
‘плечо’), кöс=тiк ‘очки’, кöс=кӱр ‘волшебное зеркало’ (кöс ‘глаз’), мойынҷах
‘ошейник’ (мойын ‘шея’), пурун=дос ‘торба с зерном, надеваемая на морду лошади’, пур=ғах ‘намордник для телят, собак’ (пурун ‘нос’), сағал=дырых ‘подбородочный ремешок уздечки’ (сағал ‘борода’). Последние четыре производные единицы обозначают приспособления, надеваемые на животных, и очевидно, что
исходными для производства этих слов явились основы, называющие части тела
животных.
Наиболее ярко особенности восприятия частей тела хакасским этносом
выражаются в значениях глагольных производных.
Производные глаголы хакасского языка, мотивированные основами соматизмов, интересны тем, что, с одной стороны, их можно отнести к фразеологизированным единицам, так как их значения нельзя назвать предсказуемыми, представляющими собой сумму значений производящей основы и словообразовательного аффикса. С другой стороны, именно эта группа слов наиболее ярко
отражает восприятие хакасским этносом частей тела человека и отношение
к ним. Словообразовательный анализ позволил выделить следующие группы
обобщенных значений у производных глаголов аффиксального образования
(производящие основы указаны только у тех производных слов, словообразовательные связи между которыми нуждаются в пояснении):
1. Использовать (15 слов): азах=та- ‘пинать’, сығанах=та- ‘ударять локтем’,
таб=аңна- ‘подгонять лошадь пятками’, тырғах=та- ‘царапать’, тiзек=те/устух=та- ‘упираться, давить коленом’, тiл=ле- ‘бранить, ругать, резко порицать’, имҷек=те- ‘кормить грудью’, кöс=те-‘прицеливаться’, нан=на- ‘двигать
бедром’, хамах=та- ‘ударять лбом’, хол=ла- ‘делать что-л. руками’, айа=ла- ‘бить
ладонью’, мунзурух=та- ‘ударять кулаком’. В эту же группу можно отнести глагол пас=та- ‘руководить’ (т. е. использовать голову как орудие). Мотивирующие
основы – названия преимущественно внешних, видимых частей тела (локтя, пятки, ногтя, колена, языка, ноги, женской груди, глаза, бока, лба, руки, ладони, кулака), которые хакасский этнос осмыслял как имеющие орудийную функцию, что
и передал в производных глаголах.
2. Ударить (6 слов): нiтке=ле- ‘дать подзатыльник’, хабырға=ла- ‘ударить
по ребру’, чыхчо=ла- ‘ударить в висок’, ээк=те- ‘ударить в подбородок’, наах=та- ‘дать пощечину’, харых=та- ‘ударить по переносице’.
3. Касаться (6 слов): паар=ла- ‘прижиматься к груди покойного при прощании’, паар=лан- ‘ложиться грудью’ (паар ‘печень’), нан=нан- ‘прилечь на бок’,
азах=тас- ‘касаться друг друга ногами (сидя друг против друга)’, ‘спать с кемлибо валетом’, чыхчо=лан- ‘сидеть, подперев рукой висок’ (чыхчо ‘висок’). В эту
же группу следует включить глагол хойын=нас- ‘обниматься, лежать в обнимку’
(хойын ‘место между грудью и сложенными на груди руками’).
4. Разделывать (6 слов): чӱл=iңне- / чӱл=ле- ‘разделывать тушу по суставам’
(чӱл ‘сустав’), оорха=ла- ‘разделывать тушу по позвонкам’ (оорха ‘позвонок’),
хурсах=та- ‘потрошить рыбу’ (хурсах ‘желудок’), пут=та- ‘отделять ноги от те-
ла’, хол=ла- ‘отделять руки от тела’. Подобные глаголы употреблялись не только
по отношению к животным, но и к человеку, ср. пример, приведенный в «Ха-
касско-русском словаре»: «Ар чалғыс паламны холлап-путтап ӱлестiр полбассым
прайзыңарға фольк. ‘свое единственное дитя не смогу я для вас поделить, расчленив на части’ (так говорят в сказаниях женихам, собравшимся на состязание, что
чит следующим образом: «Свое единственное дитя я не смогу для вас всех поделить, отделив руки и ноги от тела».
5. Хватать за… (5 слов): тамах=та- ‘хватать за горло’, сас=та- ‘хватать
за волосы’, хулах=та- ‘хватать за ухо’, тöсте= ‘хватать за грудь’. В эту группу
можно включить глагол мойын=на-, имеющий в современном хакасском языке
значение ‘побеждать’, которое исторически, скорее всего, является результатом
осмысления действия ‘хватать за шею’. Мотивирующие основы называют части
тела (горло, волосы, ухо, грудь), осмысленные как объект хватательного воздействия.
6. Выделять (4 слова): тир=ле- ‘потеть’ (тир ‘пот’), хан=на- ‘кровоточить’
(хан ‘кровь’), сiлегей=лен- ‘течь (о слюнях)’ (сiлегей ‘слюна’), час=тан- ‘слезиться’ (час ‘слеза’).
7. Испытывать эмоцию, ощущать (5 слов): паар=са- ‘проявлять внимание,
расположение, ласку, нежность’ (паар ‘печень’), чӱрек=сi- ‘волноваться’ (чӱрек
‘сердце’), чӱрек=тен- ‘гневаться’ (чӱрек ‘сердце’), öкпе=лен- ‘злиться’ (öкпе ‘легкое’).
8. Увеличиться в размерах (3 слова): мирсi=лен- ‘увеличиться (о лимфатических узлах при воспалении)’ (мирсi ‘лимфатический узел’), ит=тен- ‘поправиться’ (ит ‘тело’). В эту же группу следует отнести глагол харын=на- ‘забеременеть’
(харын ‘живот’), создание которого мотивировано признаком увеличения живота
в объеме при данном состоянии женского организма.
9. Менять обычное положение части тела в пространстве на противоположное (2 слова): арға=лан- саг. ‘упасть на спину’, ‘обессилеть, не мочь встать
(о животных, птицах)’ (арға ‘спина’), тигей=ле- ‘перевернуть человека вниз головой’ (тигей ‘макушка головы’). Возможно, эти два слова созданы по приведенной выше семантической модели «касаться частью тела» (в данном случае поверхности земли).
10. Обзавестись (2 слова): хулах=тан- ‘обзавестись венцом (о солнце)’ (хулах
‘ухо’), сипкi=лен- ‘покрыться веснушками’.
11. Издавать звук из… (2 слова): кöксе- ‘бранить’ (ср. кöгiс ‘грудь’), харых=та- саг. ‘храпеть’ (харых ‘переносица’, ср. также сложный глагол харых
тарт- ‘храпеть’, букв.: ‘тянуть переносицу’).
12. Лишаться (1 слово): тiз=е- ‘выпадать (о молочном зубе)’ (тiс ‘зуб’).
13. Надевать предмет на… (1 слово): харых=та- ‘надевать намордник’ (ха
рых ‘переносица’).
14. Собирать в целях пропитания (1 слово): восприятие хакасским языковым
сознанием костей как объекта сбора собакой отразилось в производном глаголе
сööк=те- ‘собирать кости (о собаках)’.
Большая часть глаголов хакасского языка, приведенных выше, образована при
помощи аффикса =ла – самого продуктивного, известного в тюркских языках еще
с древнейших времен [Севортян, 1962, с. 35]: он принял участие в образовании
51 производного глагола из 58. Два глагола образовано путем сочетания производящей основы с дезидеративными аффиксами -са, -сы: паар=са- ‘проявлять внимание, расположение, ласку, нежность’, чӱрек=сi- ‘волноваться’. Эти показатели
имеют генетически различное происхождение, в процессе развития языка они
сблизились в семантическом отношении, а значение ‘чувствовать (себя)’, ‘испытывать’, «связано с первым, (желательным) значением аффикса причинной связью, т. е. оно является причиной или следствием желания» [Там же, с. 299]. Определенную роль в производстве глаголов этой группы сыграли показатели
возвратного, в меньшей мере совместного залогов, которые исторически употребляясь в различных комбинациях с аффиксом =ла для выражения необходимых
оттенков смысла, закрепились в составе производных слов (ср. глаголы нан=на-
(о лимфатических узлах)’).
Соматизмы также использовались в образовании производных аналитического
типа, представляющих собой наименования терминологического характера, восходящие к словосочетаниям. Большая их часть образована путем сложения основ
соматизмов друг с другом на основе изафетной связи, выражая отношения части
и целого и уточнения, а также с посредством сочетания с основами слов, входящих в тематическую группу «Болезнь». Главным компонентом в производных
единицах такого рода является второй компонент (основы слов сööк ‘кость’, оорха ‘позвонок’, тамыр ‘вена’, ‘артерия’, ағырығ ‘болезнь’, им ‘лекарство’, имҷi
‘врач’). Приведем примеры: 1) с компонентом сööг=i (‘кость=его’): ээк сööгi ‘челюсть’ (ээк ‘челюсть’), чыхчо сööгi ‘височная кость’ (чыхчо ‘висок’), тигей сööгi
‘теменная кость’ (тигей ‘темя’); 2) с компонентом оорха=зы (‘позвонок=его’):
мойын оорхазы ‘шейный позвонок’ (мойын ‘шея’), пил оорхазы ‘поясничный
позвонок’ (пил ‘поясница’), кöгiс оорхазы ‘грудной позвонок’ (кöгiс ‘грудь’);
3) с компонентом тамыр=ы (‘вена / артерия=его’): чыхчо тамыры ‘кровеносный
сосуд у виска’ (чыхчо ‘висок’), чӱрек тамыры ‘артерия’ (чӱрек ‘сердце’), хан тамыры ‘кровеносный сосуд’ (хан ‘кровь’); 4) с компонентом ағырығ=ы (‘болезнь=его’): öкпе ағырии ‘легочнoе заболеваниe’ (öкпе ‘легкoе’), чӱл ағырии ‘ревматизм’ (чӱл ‘сустав’), чӱрек ағырии ‘болезнь сердца’, ‘порок сердца’ (чӱрек
‘сердце’), тiс ағырии ‘зубная боль’ (тiс ‘зуб’), iчеге ағырии ‘кишечное заболевание’ (iчеге ‘кишка’); 5) с компонентом им=i (‘лекарство=его’): чӱрек имi ‘сердечные капли’ (чӱрек ‘сердце’), öкпе имi ‘лекарство для легких’ (öкпе ‘легкое’), паар
имi ‘лекарство для печени’ (паар ‘печень’); 6) с компонентом имҷi=зi
(‘врач=его’): хулах имҷiзi ‘отоларинголог’ (хулах ‘ухо’), чӱрек имҷiзi ‘кардиолог’
(чӱрек ‘сердце’), харах имҷiзi ‘окулист’ (харах ‘глаз’). На основе схожести по фор-
ме с сердцем было создано обозначение для бицепса: хол чӱрег=i ‘мышцы плечевой кости, бицепс’ (‘рука + сердце=ее’); по функции – обозначение для солнечного сплетения: хурсах ахс=ы (‘желудок + рот=его’).
Опорный компонент iчеге ‘кишка’ послужил основой для дифференциации
частей кишечника: узун iчеге ‘тонкие кишки’ (‘длинная кишка’), чоон iчеге ‘толстые кишки’ (‘большая кишка’), туюх iчеге ‘слепая кишка’ (‘кишка, не имеющая
выхода’).
Парные существительные, образуясь от основ соматизмов, выражают значение
собирательности: öкпе-паар ‘ливер’ (‘легкое + печень’), öкпе-чӱрек ‘осердье’
(‘легкое + сердце’), ээк-наах ‘щёки и подбородок’ (‘подбородок + щека’), ээнмойын ‘плечи и шея’ (‘плечо + шея’), азах-хол ‘конечности (человека)’ (‘нога +
рука’), хуйға-нiтке ‘затылок с кожей головы’ (‘волосистая часть головы + за-
тылок’). Часто парные слова, образованные на базе соматизмов, называющих
такие органы, как сердце, печень, легкое, развивают переносные значения, ср.:
Чох, анда даа паар-чӱӱрее=м амырабас ‘Нет, и там мое сердце (букв.: печеньсердце=мое) не успокоится’. Как отмечала Е. И. Убрятова, «в некоторых парных
словах эти переносные значения преобладают и постепенно становятся их основными значениями. Таково парное слово бас-атах досл. ‘голова-нога’, которое
имеет значение ‘начало и конец’, ‘край и смысл (чего-либо)’» [Убрятова, 2011,
c. 194].
Анализ развития значений слов, входящих в лексико-семантическую группу
«Названия частей тела человека», а также семантики производных от них единиц
дает возможность установить особенности реализации в них мировоззренческих
принципов антропоморфизма. Человеческий организм, как отмечали исследователи, оказался очень важен с точки зрения познания окружающего мира. В лексике
тюркских языков четко прослеживаются смысловые связи между частями тела
человека и объектами рельефа. Авторами «Сравнительно-историческая граммати
языка» отмечается: «Гора, метафоризируясь как нечто сходное с живым существом, рассматривается либо как человеческое лицо (ср.: лоб, бровь, веко, лицо, нос,
рот, зуб, глотка), либо как тело лежащего животного (морда, шея как перешеек,
спина-хребет, ребро, передняя нога, грива). Перенос названий других человеческих частей тела на горный ландшафт наблюдается только в сибирских языках
(ср. тув. шенек ‘локоть’ = ‘выступ горы’), см. также Молчанова 1982, 225–226»
[Сравнительно-историческая грамматика, 2006, с. 658]. Эта особенность сибирских тюркских языков объясняется контактами их носителей с монгольскими народами. Схожее наблюдение было сделано этнографами-сибиреведами на основе
анализа данных, собранных у информаторов-носителей тюркских языков Южной
Сибири: «Человеческий организм, по всей видимости, для традиционного сознания являлся наглядной моделью для создания картины мифического космоса,
в котором тесно переплетены различные стихии и явления. ˂…˃ …Антропоморфизация космоса носила не столько познавательный, сколько ценностный
характер. Наиболее отчетливо уподоблялась человеку гора» [Львова и др., 1989,
с. 9]. Приведем примеры: пил ‘спина’ → пил ‘перевал, седловина’, харых ‘переносица’ → харых ‘мыс, отрог, место соединения гор’, тöс ‘грудь’ → тöс ‘подъем
горы’, тигей ‘макушка (головы)’ → тигей ‘холм’, саг. тунҷух ‘нос’ → тунҷух
‘наименование горы узкой и вытянутой формы’, сын ‘рост’ → сын ‘хребет’,
хабырға ‘ребро’ → хабырға ‘отрог’.
Немного отклоняясь в сторону от тематики статьи, отметим, что в словообразовательной и лексической системах хакасского языка отразились представления
о возможности наличия у людей частей тела, присущих представителям животного мира (хвост, крыло, рог). Об этом свидетельствуют следующие примеры:
сложное слово хузурух сööгi ‘копчик’ (букв.: ‘хвост кость=его’), фразеологические
сочетания хузурух пол- ‘следовать неотступно за кем-л.’ (букв.: ‘быть хвостом’),
хузурухха тӱс- ‘увязаться за кем-л.’ (букв.: ‘падать на хвост’). Уподобление человека птице нашло отражение в таких производных значениях от исходного ханат=тан- ‘опериться (о птенцах)’ (ханат ‘крыло’), как ‘важничать, заноситься,
возноситься’, ‘окрылиться, воодушевиться’, во фразеологических сочетаниях
ханат кис- ‘лишать возможности проявлять себя, лишать веры в себя, в свои силы’ (букв.: ‘крыло резать’), ханат тӱзiр- ‘сдаваться, приходить в уныние’ (букв.:
‘крыло опускать’). Рога связывались с драчливостью: «Мӱӱс öзiбiскен ‘драчуном
стал (обычно о детях)’ (букв.: ‘рог вырос’); мӱӱзiң сындыртарзың! ‘пообломают
тебе рога (утихомирят)’» [Хакасско-русский словарь, 2006, с. 260]. Приведенные
выше слова и фразеологизмы являются результатом реализации зооморфной метафоры, уподобления человека животным и птицам.
Привлекает внимание тот факт, что часть хакасских соматизмов в процессе
развития языка, грамматикализовавшись, перешла в разряд служебных имен,
послелогов. В «Грамматике хакасского языка» подобные единицы названы изафетными послелогами [1975, с. 262]. А. Н. Чугунекова относит их к пространственным служебным именам. Она приводит следующие имена, образованные
на основе соматизмов: имя верхней ориентации пазы ‘голова’, ‘вершина’, нижней
ориентации азах ‘нога’, задней ориентации соо ‘зад’, внутренней ориентации iстi
‘нутро, внутренность’, ближней ориентации хазы ‘берег, край’, тöзi ‘основание’
[Чугунекова, 2016, с. 10]. Вяч. Вс. Иванов, исследуя процессы грамматикализации
и лексикализации в языках разных типов, отмечает, что «существительные, которые могли обозначать части тела и иметь потому показатели неотчуждаемой принадлежности, становятся отвлеченными релятивными именами (в смысле работы
Филмора о падежах). Потом они превращаются в наречия с пространственным
значением и в предлоги или послелоги в зависимости, главным образом, от намеченной Гринбергом специфической для каждого конкретного языка типологиче
ния по отношению друг к другу» [Иванов, 2004, с. 72]. Материал хакасского языка показывает, что соматизмы пополняли такие части речи, как послелоги, наречия с пространственно-временными значениями и местоимения. К примеру, слово
алын, имеющее сегодня в хакасском языке значение ‘перед’, в современных
юго-западных огузских языках обозначает лоб [Широбокова, 2005, с. 75]. Не исключено, что ранее оно имело значение ‘лоб’ и в хакасском языке, дав жизнь послеложным формам и наречиям: тура алнына ‘перед домом’, кiзi алнынҷа ‘перед
человеком’, алында ‘раньше’, алнынзар ‘вперед’. К словам, образованным подобным путем, можно отнести также послелог кöзiне ‘в присутствии, явно’, ср. харах
кöзiне ‘на глазах у кого-л.’ (кöс ‘глаз’), наречия пурун ‘раньше’ (пурун ‘нос’), соң
‘после’, застывшие формы местного и орудийного падежа соонда и соонаң ‘потом’, ‘после’ (соң ‘зад’). Результатом грамматикализации является также возвратное местоимение пос ‘сам, сама, само’, восходящее к древнетюркскому соматизму
bod ‘тело’ [Наделяев и др., 1969, с. 106].
Таким образом, рассмотрение производных слов хакасского языка, мотивированных основами слов, входящих в лексико-семантическую группу «Части тела
человека», дает основание утверждать, что способы словообразования специализируются на выражении словообразовательных значений разного типа. Так,
в сфере имен путем словообразовательной аффиксации свободно выражаются
значения обладания, уменьшительности, локативности. В сфере производных глаголов аффиксального типа представлено словообразовательное «освоение» частей
тела, т. е. выражены представления хакасского народа о типичных операциях,
которые производятся с ними или ими. Производные аналитического типа с подчинительным соотношением компонентов при сложении основ соматизмов друг
с другом выражают отношения части и целого, а при сложении основ соматизмов
со словами тематической группы «Болезнь» пополняют данную тематическую
группу. Парное основосложение специализируется на выражении значения собирательности.
Национально-культурная специфика словообразования связана с отражением
в значениях производных слов особенностей традиционного мировоззрения и миропонимания народа. Будучи первично конкретными словами, соматизмы развили
богатую систему переносных значений. Это в особенности касается наименований важнейших на взгляд этноса частей тела. К таковым относятся голова, глаза,
рука, нога, из внутренних органов – сердце, печень, легкие. Словообразовательные
гнезда с вершинами, называющими эти части тела, обладают большим количеством
производных слов. Соматизмы, пройдя длинный исторический путь в хакас-
ском языке, внесли вклад не только в развитие лексической системы, но и по-
служили развитию словообразовательной и морфологической систем языка,
пополнив разряды производных слов и служебных имен.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.512.153
DOI 10.17223/18137083/61/25
И. М. Чебочакова
Хакасский научно-исследовательский институт языка, литературы и истории
Абакан
Соматизмы как база для словообразования
в хакасском языке *
Цель статьи – определить особенности соматизмов в хакасском языке с точки зрения их
словообразовательных возможностей и установить их национально-культурную специфику, выразившую особенности восприятия мира хакасским народом через призму слово-
образования. Установлено, что разные способы словообразования специализируются
на выражении словообразовательных значений разного типа. В сфере имен путем словообразовательной аффиксации свободно выражаются значения обладания, уменьшительности,
локативности. В сфере производных глаголов аффиксального типа выражены представления хакасского народа о типичных операциях, которые производятся с частями тела человека или над ними. Производные аналитического типа с подчинительным отношением
компонентов при сложении основ соматизмов друг с другом выражают отношения части
и целого, а при сложении основ соматизмов со словами тематической группы «Болезнь»
пополняют данную группу. Парное основосложение специализируется на выражении значения собирательности.
|
сопоставителныы анализ мифологической семантики языкового образа великана на материале русского осетинского и английского фолклора. Ключевые слова: концепт, языковая картина мира, мифологическая семантика, метафора, этнос, лексема.
введение. Фольклор выполняет функцию исторической памяти народа, язык же, «благодаря его кумулятивной функции, хранит ее, обеспечивая диалог поколений, не только из прошлого в настоящее, но
и из настоящего в будущее» [28, с. 228]. В сюжетосложении сказок и эпоса наблюдается значительное
сходство, так как они являются лучшим отражением и хранителем национальной картины мира и мировоззрения того или иного народа. Им присущи четко выраженное композиционное строение и характерная только им стилистика и повторяющийся набор мотивов. В результате образуется универсальность
языка фольклора, сохраняя при этом специфику, присущую тому или иному этносу.
обзор литературы. Изучение семантики образа великана представляется резонным в рамках
лингвокультурологии, которая изучает способы и средства репрезентации в языке объектов культуры,
особенности представления в языке менталитета того или иного народа, закономерности отображения
в семантике языковых единиц ценностно-смысловых категорий культуры.
Центром внимания ученых является сама картина мира и формирующие ее единицы – концепты.
Проблеме интерпретации термина «концепт» посвящено большое количество работ. Так, например,
ю.С. Степанов трактует концепт как «сгусток культуры в сознании человека», «пучок» представлений,
понятий, знаний, ассоциаций, переживаний, который сопровождает слово», «основная ячейка культуры
в ментальном мире человека» [26, с. 43]. В.Н. Телия считает, что «концепт – это то, что мы знаем об объекте во всей его экстенсии. При таком понимании термина «концепт» роль языка второстепенна, он является лишь вспомогательным средством, формой оязыковления сгустка культуры концепта» [29, с. 32].
С.Г. Воркачев определяет концепт как «операционную единицу мысли», как «единицу коллективного знания (отправляющую к высшим духовным сущностям), имеющую языковое выражение и отмеченное этнокультурной спецификой» [8, с. 51].
Под концептом мы будем понимать обобщенный образ предметов, явлений, окружающего мира, ситуаций, коннотаций или ассоциаций, представленных в языке разнообразными языковыми средствами:
фразеологизмы, паремии, этнонимы, стереотипы, символы, метафоры. В рамках когнитивной лингвистики метафора рассматривается как одно из главных средств человеческого мышления. Метафора –
это феномен не лингвистический, а ментальный: языковой уровень лишь отражает мыслительные
процессы. Метафоры – это отражение концептуальных метафор, заложенных в понятийной системе
человека и структурирующих его восприятие, мышление и деятельность [21, с. 56].
Отмечается прямая зависимость между способностью оперировать метафорами и способностью к
абстрактному мышлению: высказываются гипотезы о существовании языков с малым удельным весом актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики, 2018, № 2(30)
метафор [10, с. 79]. Так, уровень метафоричности языка определяется «функциональным стилем, т. е.
преметафорическое (преимущественно метонимическое) языковое сознание не исчезает, а продолжает
существовать на определенных языковых уровнях» [10, с. 80].
Когнитивный подход к метафоре постулирует, что человек реагирует не на саму действительность,
а на собственную репрезентацию действительности [34, с. 80-81]. По своей природе метафора также
обладает способностью к текстообразованию: она выстраивает единую смысловую нить текста / контекста, на которую «нанизываются» частные смыслы, формируемые иными лингвистическими средствами [25, с. 56].
методы исследования. Превращению метафоры в один из основных объектов исследования с точки зрения ее связи с процессами категоризации мира способствовала разработанная Дж. лакоффом
и М. Джонсоном теория концептуальной метафоры: «…метафоры проникли в повседневную жизнь
не только в языке, но и в мыслях, и действиях. Наша обычная понятийная система, в рамках которой
мы и думаем, и действуем, является фундаментально метафоричной по своей природе» [15. с. 453]).
Рассматривая метафору как отражение модели мира, существующей в сознании человека, ее следует считать единицей лингвокогнитивной. На основании анализа соотношения исходного значения и
результативного значения метафоры может быть выстроена схема, которая отражает закономерности
метафорического переосмысления фрагментов действительности, – метафорическая модель.
Метафорическая модель, способная определять наше восприятие жизни, называется базовой.
Базовая модель «задает аналоги и ассоциации между разными системами понятий и порождает более
частные метафоры» [11, c. 14]. На основании анализа совокупности направлений метафорических переносов в них возможно выявить антропометрическую позицию, служащую фильтром, сквозь который
воспринимается мир, и описать когнитивную модель мира, т.е. в конечном итоге объяснить, каким видится мир носителю языка [9, c. 6].
Обращение к метафорическим моделям народного творчества позволяет выстроить метафорический фрагмент языковой картины мира. Эта модель мира является комплексом архетипных представлений, репрезентированных в языковых единицах, который складывается исторически и остается стабильным на протяжении всего времени существования того или иного этноса.
результаты и дискуссия. Материалом исследования послужили английские народные сказки,
опубликованы Джозефом Джекобсом [37, 38]. Русские народные сказки представлены «Народными
русскими сказками» [19, 20] а.Н. афанасьева и «Русскими народными сказками и былинами» [22].
Осетинская картина мира исследовалась на основе «Цæрæгойты аргъæуттæ» ш.Ф. Джикаева [33] и
«Фыдыуæзæджы таурæгьтæ: кадджытæ, æргьæуттæ, зарджытæ», составитель Кокайты Т.а. [31].
Великаны присутствуют во всех мифологиях мира, считаясь дочеловеческой расой или предками
людей, которые жили после богов, так, например: греческие циклопы, скандинавские йотуны и тролли,
ветхозаветные Рефаимы, восточно-славянские волоты, ракшасы в Индии и так далее [18].
Непрерывность присутствия образа великана, начиная с древности и по настоящее время, свидетельствует о его важности в культурном и языковом плане. Мы полагаем, что образ великана представляет собой скрытую метафору, вербально репрезентирующую один из базовых концептов, именно
«Смерть». Как известно, метафора строится на переносном значение слова, на скрытом сравнении,
построенном на уподоблении, аналогии или контрасте явлений, которая рождает ряд образов. В нашем
случаем, мы полагаем, что, помимо традиционного образа смерти в виде старухи с косой, в фольклоре
существует и более архаичная форма ее присутствия – великан.
Вербальная репрезентация концепта может быть описана на основе анализа толковых, этимологических, фразеологических, словообразовательных, энциклопедических, ассоциативных словарей, а также
текстов, в данном случае фольклорных.
Толковый словарь русского языка определяет великана: «традиционный персонаж западноевропейских и южнославянских сказок, скандинавского эпоса и т.п. – очень рослый, крупный, наделённый
недюжинной силой человек или сверхъестественное существо, обычно враждебное людям» [6, с. 116].
английский толковый словарь характеризует великана как “a legendary humanlike being of great stature
and strength” [35] или “an imaginary creature like a man but extremely tall, strong, and usually very cruel,
appearing especially in children’s stories” [43]. В.И. абаев объясняет значение слова уайыга: «излюбленниций было выделено ядро образа «великана»: «сверхъестественное существо, противопоставленное
людям».
Трактуя слово «великан», а.К. шапошников возводит его этимологию к праславянскому *великанъ,
производному с суф. -анъ от основы прилагательного *великъ, которая произошла от и.-е. *wel-: *wōl –
«давить, теснить, угнетать, сжиматься, запирать» [35, с. 100].
Осетинским аналогом русского великана является «уæйыг», происхождение которого В.И. абаев
возводит к иранскому богу ветра Văyu «ветер», который со временем становится богом войны, мщения и смерти. Имя Вайю многократно упоминается в авесте как грозное божество, посредник между
небом и землей, добром и злом, как индоарийское божество северного ветра и смерти. Он же, как одно
из главных божеств в авесте, выступает в ипостасях божеств войны и неба. По лукиану, скифы давали
клятву Ветром и Мечом [32]. Осетинскому слову уæйыг профессор В.И. абаев находит параллели в
персидском, авестийском и древнеиндийском языках и считает его заимствованным через грузинский.
Уæйыги соответствует дэвам, персонажам восточной мифологии, которые представляются великанами,
покрытыми шерстью, с острыми когтями на руках и ногах, с ужасными лицами и живут в диких, труднодоступных местах, или внутри гор, на дне озер, в недрах земли [2, с. 68].
Демонизацию бога воздуха профессор абаев В.И. объясняет возникновением новой религии, что
очевидно из содержания Нартовского эпоса, в котором уæйыги предшествовали нартам и людям [3,
с. 68]. лингвист отмечает отождествление слов «уæйыг» и «хæйрæг» (черт), подчёркивая демоническую природу «уæйыгов».
В осетинском фольклоре также встречаются гуымиры, еще один вид великанов. Данное слово также
трактуется как «грубый, неотёсанный человек, идол». В.И. абаев в своем словаре сообщает, что «до
Нартов в Осетии жили wajyg’и, до wajyg’ов – gumiry». Рассматриваемую лексему, которая переводится
как «герой, богатырь, исполин» и пришла в осетинский язык через грузинский, абаев возводит к племенному названию киммерийцев. абаев цитирует Вс. Миллера, который отмечает сходство старославянского слова «кумир» и объясняет совпадение значений гуымир-кумир-идол влиянием русского на
осетинский, возникшему благодаря переводу церковных книг [1, с. 531].
а.К. шапошников, составитель «Этимологического словаря современного русского языка», разделяет точку зрения Вс. Миллера, полагая, что слово «кумир» было заимствовано «из сармато-аланск.
*kumir- «великан, исполин», восходящего к наименованию культурно-исторической общности киммерийцев (др.-греч. kimmšrioi, аккад.Gimirri) [35, с. 101].
Согласно этимологическому онлайн словарю английского языка слово “giant”, пройдя долгий путь,
было заимствовано в английский язык в 13 веке из французского geant и восходит к древнегреческому
«gigas». В мифологии так называли сыновей Гейи и Урана, расу божественных, но диких и чудовищных
существ, олицетворяющих разрушительные природные силы [38]. Слово “giant” заменило древнеанглийское исконное ent/eoten/ ettin, вытесненное из употребления и ведущее свое начало от протогерманского itunoz через древнескандинавское iotunn/jotunn, датское jætte. значение слово трактуется как
«ненасытный едок», «людоед» от суффиксной формы древнеиндоевропейского корня * ed – «есть» [38].
В английских сказках также встречается “ogre”, который переводится на русский язык «великан-людоед». Согласно этимологическому онлайн словарю английского языка слово «огр» имеет латинское
происхождение и попало в английский язык через французский при переводе «Тысячи и одной ночи»,
изначально было использовано в сказках шарля Перро, который, в свою очередь, позаимствовал его
из итальянского orco «демон, монстр». Этимология слова трактуется, исходя из римской мифологии, в
которой существует бог смерти О́ ркус (лат. Orcus). Вероятно, первоначально был одним из демонов или
мелких божеств загробного мира у этрусков, впоследствии стал считаться правителем загробного мира.
Позже образ Оркуса слился с Плутоном, римским аналогом греческого Гадеса (аида). В английском
языке слов «огр» относится к литературному пласту, а не разговорному [41].
Таким образом, этимологически слово великан/уæйыг/giant представляет собой дикую разрушительную силу, которая имела двойственный характер (осетинский/русский), но теперь обладает преимущественно отрицательным значением. Эта сила призвана давить, запирать, поедать, а также непосредственно связана со смертью или является ею.актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики, 2018, № 2(30)
В ходе анализа русских сказок выяснилось, что в процентном соотношении слово «великан» встречается в них значительно меньше, чем в осетинских и английских сказках. Сама лексема «великан»
появляется в сказке «Соль» (повстречался Ивану-дураку на неведомом острове великан с огромными
усами, «на усах вачеги висят – после дождя сушит») [20, с. 165]; «Поди туда – не знаю куда, принеси
то – не знаю что» (Подхватили великаны Марью-царевну, отнесли на Океан-море и стали на середине
на самой пучине); «Волшебный конь» (два брата великана не могут поделить отцовское наследство,
решают «драться не на живот, на смерть, кто в живых останется – тот обе вещи получит») [20, с. 20].
В сказке «Медведко, Усыня, Горыня и Дубыня-богатыри» главный герой встречает трех богатырей,
описание действий которых явно свидетельствует об их великаньей сущности: Усыня («на берегу стоит
человек, спёр реку ртом, рыбу ловит усо́м, на языке варит да кушает» [19, с. 198]); Горыня («захватил
тот богатырь целую гору, понёс в лог и верстает дорогу») и Дубыня («богатырь дубьё верстает: который
дуб высок, тот в землю пихает, а который низок, из земли тянет») [19, с. 199].
Особый интерес представляет Святогор, о котором повествуется в былине «Илья Муромец и
Святогор». Илья впервые встречает великана, когда тот спит, и наносит спящему в седле Святогору
несколько ударов, но тот даже не просыпается. При этом Святогор незаметно для себя хватает Илью с
его конем и бросает в карман (за пазуху). По прибытию в Святые горы Святополк замечает Илью, и они
решают побрататься. Вскоре они видят стоящий среди гор раскрытый гроб и решают в него лечь. Илье
гроб оказывается велик, а Святогору впору. Он просит Илью накрыть его крышкой. Снять крышку и
освободить Святогора, однако, не удается. Попытки Ильи Муромца помочь приводят к появлению железных обручей, которые окончательно запирают Святогора. Последний осознает неизбежность смерти
и завещает Илье свой меч, а также предлагает воспринять часть его огромной силы через посредство
последнего дыхания. Илья принимает часть силы, но от второго предложения отказывается, понимая,
что земля не будет его носить. В целом в положительном образе великана проскальзывает его хтоническая темная суть, когда он признает, что его дыхание убило бы богатыря (дохнул бы я на тебя мертвым
духом. Тут бы тебе и конец был) [22, с. 321].
Важно отметить тот факт, что в самой былине Святогора называют богатырем, а не великаном. Суть
Святогора становится очевидна по ходу чтения былины: конь – его лютый зверь, носит Илью в кармане
вместе с его лошадью три дня, удары Ильи палицей и шалапугой не производят впечатления.
Повествование о Святогоре имеет сходный сюжет с осетинским сказанием о великане Муккаре, в
котором происходит соревнование силами между персонажами. Сослан понимает, что силой ему не
удастся справится с уæйыгом и прибегает к хитрости, предлагая Муккаре лечь на дно моря и дождаться,
пока оно покроется льдом. Уæйыг соглашается, но ему не удается избавиться от ледяных оков и он погибает. В некоторых вариантах сказания, поняв, что настал его смертный час, великан дышит мертвым
духом на Сослана, но тот остается невредим.
Подводя итоги характеристики Святогора, мы отмечаем отсутствие информации о его подвигах до
встречи с Ильей Муромцем, фиксированность его географического положения, инертность действий
и неизбежность его смерти (гроб, созданный по его меркам). Его единственная роль заключается в
хранении и передаче волшебного предмета (меч-кладенец). Объяснением всему этому может служить
тот факт, что Святогор является живым мертвецом, представителем мира мертвых, который не может
появляться в мире людей за пределами особого места (Святых гор).
Профессор В.И. абаев отмечает, что «уæйыг» также выполняет роль стража царства мёртвых
«мæрдты фсæн дуæртт дын иу уæйыг бакæндзæн» (железные врата смерти тебе откроет великан)».
В этом отношении интересно отметить параллель английских великанов с русской Бабой-Ягой, которая
живет в избушках на курьих ножках. Баба-Яга живет в избушке на курьих ножках, точнее «курных»,
т.е. окуренных дымом, столбов, на которых славяне ставили «избу смерти» – небольшой сруб с прахом покойника внутри. Баба-Яга внутри такой избушки представлялась как бы живым мертвецом и
узнавала о прибытии человека по запаху. Так, ее жилище является местом перехода из земного мира в
потусторонний мир [18].
Внимание заслуживает формула волшебной сказки «Русским духом пахнет», которую произносит
обычно Баба-Яга при появлении в избушке героя. В свою очередь, великан в английской сказке “Jack and
the Beanstalk” встречает главного персонажа фразой: “Fee-fi-fo-fum, I smell the blood of an Englishman, использует формулу: “Snouk but and snouk ben, I find the smell of an earthly man, Be he living, or be he
dead, His heart this night shall kitchen my bread”’ [39, с. 87], где “snouk” обозначает шотландский вариант
“sniff, smell, scent out” [35], а выражение “but and ben” – двухкомнатный коттедж от шотландского “but
(out) + ben (in)” [35].
В осетинских сказках также встречается выражение, которое используют именно великаны: «аллонбиллоны смаг дæ цæуы» (здесь пахнет человеком). По мнению В.И. абаева, в термине аллон скрыто
одно из самоназваний осетин в прошлом. Профессор полагает, что аллон – это осетинская форма древнеиранского ãryana «арийский», древнеиндийского ărya, так как переход r в l закономерен для осетинского языка [1, с. 47]. Таким образом, во всех анализируемых формулах прослеживается противостояние «свой–чужой: человек и нечеловек». При этом в трех случаях из четырех используется этноним, в
кельтской сказке присутствует национальный компонент.
анализ исследуемого материала показывает, что образ великана в каждой из анализируемых языковых картин имеет четкие границы, хотя в его внешности есть вариации, однако в целом его облик
стабилен и определен. Внешний вид великана – антропоморфное существо, отличающееся от людей
ростом и количеством голов. В осетинской традиции великан обладает 3–7 головами, в английской –
1–3, в русской – одной. В одной осетинской сказке описывается летающий великан [31, с. 28].
В английских сказках дается довольно подробное описание внешности великанов: рост 18 метров
в высоту с талией более двух метров [37, с. 63]; fierce grim countenance [37, с. 63] (goggle eyes were like
flames of fire, his countenance grim and ugly, and his cheeks like a couple of large flitches of bacon, while the
bristles of his beard resembled rods of iron wire, and the locks that hung(Jack down upon his brawny shoulders
were like curled snakes or hissing adders) [37, с. 69]. В осетинских и русских сказках упоминается лишь
рост, количество голов и глаз, без подробного указания каких-либо других атрибутов. В нартовском
эпосе они предстают как существа огромной силы: иногда одноглазые иуцæстон, кривые на один глаз
сохъхъыр, семиголовые авдсæрон.
В английских и осетинских сказках великан является людоедом (Jack The Giant Killer, Tom Hickathrift,
Nix Nought Nothing, Мæгуыр лæг æмæ ус, Урсæр гуымир, Дзылау, Уæрхæг æмæ Уæрхтæнæг гуымиртыбæсты). Возможно, аналогия смерти, которая пожирает/уничтожает жизнь.
Местом проживания/пребывания великана в русской, английской и осетинской сказках является
«гора/холм/пещера или дом-замок в чаще леса(thicket)/ замок на острове, окруженном рвом» [37, с. 80]
(castle that stood on a hillock) [37, с. 84], a cave in the midst of the Mount [37, с. 63], фæсхох [33, с. 140]
(аббайкуыцыччы аргъау), æнæдон быдыр [33, с. 200] (Хъараман паддзахы аргъау). В древнерусском
языке гора имела значение «возвышенность, покрытая лесом», что объясняет вариативность жилища
великана [14].
Гора выступает в качестве наиболее распространённого варианта трансформации мирового древа,
представляя собой две связанные друг с другом мифологемы – Гора-небо и Гора – нижний мир, мир
мёртвых [18]. Высокие горы считались и центром, и осью мира, выраставшего от их вершин, подобно
большому перевернутому Мировому Древу. Вершина могла рассматриваться как место, с которого начинается путешествие в загробный мир [30, с. 63]. Н.Н. Велецкая говорит о том, что у славян существовал ритуал отправления на «тот свет» с гор или холмов [7, с. 68].
Осетинский уæйыг связан не просто с горой, а с черной горой (Сау Хох) [33, с. 206, 213]. Цвет,
а именно его восприятие, имеет национальную специфику, определяемую менталитетом народа.
Высказываются предположения, что существует «этническая склонность» к тем или иным цветам, так,
например: предкам осетин по образу жизни были свойственны «холодные» цвета: голубой, синий, зелёный, серый – цъæх, т.е. краски не предметов, а атмосферы [5, с. 56].
черный цвет – символ ночного мрака, ассоциирующийся со злом, несчастьем, скорбью, трауром,
смертью и загробным миром. Так, эпидемию чумы называли черной смертью; она сама часто изображается в виде черного всадника или скелета, облаченного в черные одежды. Бесолова Е.Б. также полагает,
что осетинское слово сау «чёрный» является вербальной репрезентацией траура [5, с. 57]. чёрный цвет
соотносится с западом (страной Теней/мертвых), поэтому в жертву осетинскому домовому Бынаты хицауæн приносят чёрную курицу «сау карк» [5, с. 57]. актуальные проблемы филологии и педагогической лингвистики, 2018, № 2(30)
В осетинском языке наблюдается большое количество проклятий æлгъыстытæ с определением сау
«чёрный»: сау бон дыл ныккæнæд «чтоб наступил для тебя чёрный день» (т.е. «чтобы несчастье пришло
в твой дом»); дæ бындур сау зылд ныккæнæд «чтобы ты погиб вконец» (т.е. «чтобы основание твоего
дома по-чёрному завертелось, или чтоб твой дом по-чёрному был разрушен; чтобы ты разорился вконец)»; дæ арты бынæй сау туг скæлæд «чтобы со дна твоего очага выступила чёрная кровь» (т.е. «чтобы
очаг твой потух»); дæ сау уæрдон дын æрбатулæнт «чтобы прикатили твою траурную (чёрную) арбу»;
сау дæлгом бау «чтоб ты по-чёрному околел»; сау куырм бау «чтоб ты (по-чёрному) ослеп»; сау сыгъд
дыл ссæуæд «чтоб ты сгорел по-чёрному, вчистую»; дæ сау рæхыс де ’фцæгыл бакæн «чтоб ты надела
на шею свою чёрную цепь» и др. [5, с. 58].
Согласно этимологическому словарю В.И. абаева отмечается параллель между черным цветом у
осетин и смертью: сау расыг «мертвецки пьяный», сау сынт «траурные носилки», традиционное причитание сау бон мыл ыскодта «черный день/смерти/траура настал» [3. с. 42]. анализ фразеологических
единиц осетинского языка доказывает, что черный цвет «сау» является символом смерти: сау дæлгом
бауын, сау уæрдон æрбатулын «привезти покойника», сау туг хъæлæсæй скалын, сау фæнык фестын
«умереть», сау хабар «известия о смерти», сау сыджыты хай бакæнын «убить», сау гæххæт «похоронка»
[12, с. 263-264].
«В осетинских и английских сказках великан имеет непосредственное отношение к железу: железная палица, iron gate of the castle [36, с. 65], iron club [36, с. 69] æфсæнджын куыйтæ [33, с. 51],
æфсæн фæндаг. Данный металл в разных культурах олицетворяет силы зла и смерти (Индия – Калиюга
«железный Век тьмы»). В Греции Геродот называл железо «вред человеку», а египтяне – костями бога-разрушителя Сета [27, с. 96]. Отмечается, что железо используется в погребальных обрядах [24].
В иудаизме железо символизирует горе и беду, в христианстве используется в проклятии нарушителям заповедей Бога: «Пусть небо над тобою будет медным, а земля, по которой ступаешь, – из железа!»,
то есть не будет дождей, земля станет бесплодной, что приведет к голоду и смерти. В библейской традиции железо считалось металлом демоническим, орудием войны и смерти, поэтому при строительстве
храма Соломона не были использованы орудия труда, сделанные из железа [13].
Как уже упоминалось выше, концепты и, в частности, концепт «Смерть» часто становятся основой
для научных изысканий, авторы которых предлагают разные составляющие категоризации языковой
картины мира: смерть как стихия, явление природы или противник [16, с. 112]. Понятие «смерть» абстрактно, но в фольклоре оно приобретает конкретные черты. Образ великана можно трактовать как
воплощение базовой метафоры «смерть – переход (буквальный или духовный)», объединяющей поле
реализаций уподобления разных аспектов и функций великана роли и формам смерти. Смерть/великан – это граница, врата, переход в иной мир или состояние, например, сна, или форма, разрушение.
Из разряда базовых метафор для обозначения смерти чаще всего используется модель «смерть –
сон», что объясняется внешним сходством спящего с умершим: его неподвижность, временное отсутствие в этом мире. Так, значением сна как временной смертью обладают следующие единицы: ложиться / лечь в гроб, спать, lay down, went to bed, was snoring sound asleep, пылыстæгæй сынтæджы хуыссы,
иубонæй иннæбонмæ сыхъалгæнæн нæй.
Пример, демонстрирующий «смерть» как переход из одного состояния в другое, можно встретить
в сказке «Nix Nought Nothing»: «a big, big wave that grew, and that grew, till it reached the giants waist and
then his neck, and when it got to his head, he was drowned dead, and dead, and dead indeed». С помощью
страдательного причастия прошедшего времени «dead», подчёркнутого наречием «indeed», подчеркивается состояние великана, как воплощения смерти.
Данные «Славянского ассоциативного словаря» подтверждают полученные результаты: прилагательное «большой» ассоциируется со следующими словами: дуб, гора, лес, дворец, гроб, дух, подарок,
трудное препятствие, холм [23, с. 34]; гора связана в сознании людей с лесом, холмом, великаном,
могилой, преградой [23, с. 70-72]; слово «дверь» сочетается с прилагательным «железная» [23, с. 78];
смерть отождествляется с косой, черным, горой, ночью, переходом, чем-то неизведанным [23, с. 220222]. Сведения английского языка указывают на сходства в ассоциативном ряду слов, репрезентирующих смерть в фольклоре изучаемых народов: giant – sleeping, chasm [42].ты семантики образа великана в русской, осетинской и английской картине мира на основе сказочного
и эпического дискурса и определена роль великана в традиционных культурах исследуемых этносов.
В английском фольклоре великан обладает резко отрицательной характеристикой, в русской сказке он
выступает иногда как положительный спутник главного героя, но обнаруживает свою хтоническую
природу в мотиве «слабости/предательства» главного героя. Осетинская народная традиция представляет великана двойственным героем, в основном негативным, но есть и сказки, где великан является
воспитателем главного героя.
У всех трех этносов великан выступает как живое олицетворение смерти. Ядро концептосферы
фольклорных текстов составляет базовый концепт «смерть – переход», на периферии – понятия «гора –
врата в иной мир» и «сон – временная смерть». В целом в большинстве культур смерть представляется
как понятие, соединяющее мир живых с миром мертвых, имеющее негативное значение, сложившееся
под влиянием христианской религии, но отчасти сохранившее в русской и особенно осетинской картинах мира первоначальный характер.
| Напиши аннотацию по статье | З.Э. Тбоева
ORCID iD: 0000-0002-1903-8653
северо-осетинский государственный педагогический
институт, г. владикавказ, Россия
удК 811.11
СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ МИФОЛОГИЧЕСКОЙ СЕМАНТИКИ
ЯЗЫКОВОГО ОБРАЗА ВЕЛИКАНА НА МАТЕРИАЛЕ РУССКОГО,
ОСЕТИНСКОГО И АНГЛИЙСКОГО ФОЛЬКЛОРА
DOI: 10.29025/2079–6021-2018-2(30)-104-114
Автор выявляет особенности вербализации образа сказочного героя, анализируя мифологическую семантику отдельных составляющих языкового портрета персонажа и определяя языковую и национально-культурную
составляющую образа «великан» в русском, осетинском и английском сказочном и эпическом дискурсе с учетом
особенностей ее семантики и функционирования, обусловленных национальным мировидением.
В статье акцентируется внимание на совокупном изучении языковых средств, репрезентирующих образ «великан/уæйыг/giant» в фольклоре, поскольку именно народное творчество позволяет сохранить на протяжении
столетий с минимальными изменениями совокупность коллективных архаических представлений. Обращение к
народной словесности трех исследуемых этносов дает возможность расшифровки дифференциальных признаков
этнического мифологического мировоззрения. Особое внимание уделяется проблеме соотношения лингвистической и экстралингвистической информации.
|
состояние развития поныатиыно структурной организации терминологии через призму парадигматических отношения и вариативности терминологических дефиниции. Ключевые слова и фразы: термин; понятие; значение; терминология; терминоведение; переводоведение.
Григорьев Георгий Владимирович
Ручкина Елена Михайловна, к. филол. н.
Васильев Лев Геннадиевич, д. филол. н., профессор
Калужский государственный университет
georgriv7@mail.ru; lenokr21@mail.ru; argumentation@mail.ru
СОСТОЯНИЕ РАЗВИТИЯ ПОНЯТИЙНО-СТРУКТУРНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ТЕРМИНОЛОГИИ
ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ПАРАДИГМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ
И ВАРИАТИВНОСТИ ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИХ ДЕФИНИЦИЙ
Целью данной статьи является выяснение характера и природы многоаспектного понятия «термин» на основе анализа работ отечественных и зарубежных лингвистов. В результате данного исследования представляется возможным наметить ключевые проблемы, требующие скорейшего решения.
Для достижения данной цели были поставлены следующие задачи:
• изучить и проанализировать научно-методическую литературу по теме исследования;
• провести обзор и анализ ключевых проблем, связанных с определением понятия «термин»;
• охарактеризовать разграничение «термина», «значения», «понятия»;
• составить перечень наиболее спорных моментов в области исследования терминологии.
Актуальность данной статьи обусловлена большим интересом к прагмалингвистическим исследованиям
в языке, в частности такой значимой единицы, как «термин». В свою очередь, это создает потребность
в детальном изучении различных подходов к данному языковому явлению для оптимального выбора необходимой универсальной дефиниции.
Научная новизна данной статьи: сформулированы и объяснены причины многоаспектности понятия
«термин» на основе глубокого сопоставительного анализа работ отечественных и зарубежных лингвистов
(на начало 2019 года); указаны маркеры разграничения характеристик «термина», «значения», «понятия»;
обозначены и выработаны проблемы дифференцирования терминов и номенов, а также вопросы разделения
семантических, понятийных, лексических и терминологических понятий в рамках понятийной организации
терминологии; обоснованы причины трудностей формулировки критериев для установления границ семантической непротиворечивости, терминологической дискретности, нормированности, мотивированности, частотности и внедренности в язык для понятий, претендующих на ранг термина.
До сих пор знакомое каждому понятие «термин» (“terminus” с лат. – «граница, предел»), выражающее специальные наименования предметов, явлений, материй и коммуникации людей, не получило универсальной дефиниции, удовлетворявшей бы критериям «идеального» определения, несмотря на системный подход к терминируемым явлениям и огромное число попыток, предпринятых именитыми лингвистами [9; 11; 22]. Также
до сих пор ведутся споры о разграничении «термина», «понятия» и «значения» [27]. Л. М. Алексеева видит многоаспектность термина и присущую ему внутреннюю противоречивость как лингвистической категории спорным вопросом современного терминоведения [2]. А. А. Реформатский указывает на терминологическую омонимию, т.е. на потенциальную возможность вхождения одного термина в несколько терминосистем (совокупность специальных наименований отдельных узких областей человеческого знания), как на еще один аспект,
являющийся краеугольным в современной терминологии [24, с. 62]. С этим мнением солидарна А. Ю. Шевцова,
основывающая свою точку зрения на проведенном многоаспектном типологическом анализе терминов конкретной терминосистемы узкоспециальной предметной области (экология в гражданской авиации) [29].
Другая проблема современной терминологии состоит в соотнесении слова и термина. Несмотря на доминирование идей русского лингвиста Д. Лотте [21] (приверженца субстанционального взгляда на содержательный аспект понятия «термин»), опубликованных во второй четверти прошлого века, существует мнение
Г. О. Винокура [7], что термины не составляют класс особых слов, а являются словами в особой функции.
С другой стороны, В. М. Лейчик [20] полагает стремление к приведению к общему знаменателю разнохарактерных признаков термина источником провала многих «терминотворцев», пытавшихся выдвинуть собственные дефиниции термина. Более того, он утверждает, что логически невозможно объединить несколько
признаков многоаспектного объекта в рамках одного определения. Также ведутся работы по формулированию необходимого и достаточного условия для придания некоему понятию ранга термина [20; 31].
С. В. Гринев-Гриневич свидетельствует о сложности формулирования критериев для установления границ
семантической непротиворечивости, терминологической дискретности, нормированности, мотивированности, частотности и внедренности в язык для понятий, претендующих на ранг термина [12]. О. А. Зяблова
подчеркивает необходимость решения вопроса о разграничении общеупотребительного языка и множества
профессиональных понятий, формирующих множество терминов [15]. Другой проблемой современной терминологии, по свидетельству К. Я. Авербуха и В. М. Лейчика, является соотнесение термина, значения
и понятия и разграничение значения и понятия [1; 20]. Е. Б. Жавкина указывает на сложности стандартизации критериев вариативности термина и на проблему рекуррентности терминов в научном тексте [14].
С. Д. Шелов утверждает об установлении факта необходимости наличия у термина атрибута мотивированности как языкового знака [31]. Е. В. Иванова указывает на проблему «терминологических полей», т.е. на необходимость разграничения семантических, понятийных, лексических, терминологических и пр. понятий в рамках понятийной организации терминологии [16]. С. Д. Шелов, посвятивший изучению и развитию терминологии около полувека, также указывает на недоказанную единственность существования терминологии, иными словами – дифференцирование терминов и номенов (образующих номенклатуры) является все еще
не разрешенным вопросом [31]. Е. Н. Сердобинцева указывает на нерешенность проблемы принадлежности
языковых единиц к профессиональной лексике, которые могут входить или же не входить в терминосистему
(профессиональные коллоквиализмы, профессиональные жаргонизмы, арготизмы и т.д.) [26].
Для решения вышеназванных проблем и спорных моментов современного терминоведения необходимо
разработать систему свойств термина и требований к нему как к лингвистической категории, а также правила отделения его от категорий номенов, терминоидов, предтерминов, прототерминов, квазитерминов, профессионализмов и пр. Принято выделять следующие свойства термина [19]: системность (определяемая
целенаправленной организацией терминосистем); точность (недопущение различных толкований, четкое
соответствие значению конкретного понятия в терминосистеме данной области науки и техники, потенциальная контекстонезависимая реализация термина); международность (идентичность понятия при восприятии представителей различных этно-культурных полей); стилистическую неокрашенность (отсутствие субъективности); независимость от контекста (равенство значений термина, зафиксированных в словарях, и его
значения в предложении). Рассматривая термин на лексикографическом уровне языка, С. В. ГриневГриневич [12] сформулировал требования к форме термина (соответствие нормам языка, т.е. инвариантность, мотивированность, лексическая и формальная краткость, деривационность), а также семантические
требования (относящиеся к содержательным аспектам термина, исходя из которых должны выполняться критерии семантической непротиворечивости, однозначности, полнозначности, отсутствия синонимов) и прагматические требования к термину (функционирование, применение, т.е. общеупотребляемость, благозвучность, интернациональность, современность).
Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2019. Том 12. Выпуск 4
Терминология в русском языке восходит корнями к деятельности М. В. Ломоносова и Н. М. Карамзина,
которые сформировали и кодифицировали терминосистемы для различных гуманитарных и естественнонаучных отраслей науки и техники, а также систематизировали накопленные массивы терминов разных языков в общие и специальные словари. Самостоятельной наукой терминология стала в конце первой четверти ХХ века. Принято считать [19], что точкой отсчета рождения мировой терминологии является встреча
выдающегося ученого-механика С. А. Чаплыгина и именитого лингвиста Д. С. Лотте и последовавшие
за этим труды последнего по систематизации, анализу и развитию научно-технической терминологии. Впоследствии появились немецкая (австро-германская), квебекская, чешская, скандинавская, романская,
а в дальнейшем английская, американская и африканская терминологические школы, работающие на разных
теоретических и методологических принципах, что привело к развитию нескольких, мало связанных между
собой теорий терминоведения (Д. С. Лотте, П. Ф. Флоренского, А. А. Реформатского, О. Вюстера, В. А. Татаринова, Г. Рондо, Х. Галински, Э. Озера). Само понятие «терминоведение» было введено в мировую науку
(англ. terminology science) В. П. Петушковым и Б. Н. Головиным в третьей четверти ХХ века [3]. В дальнейшем было предпринято много попыток пересмотреть основные положения терминологии с точки зрения когнитивного подхода (при этом подходе термин воспринимается как вербализованный специальный концепт,
рождающийся и эволюционирующий в процессе познания). На данный момент и в России, и за рубежом
выпускаются специализированные журналы по терминоведению, реализуются международные проекты
по накоплению и анализу мирового глобального терминологического аппарата (Computer-aided Terminology
Work, Term Banks, International Organization for Standardization / ISO). Например, Infoterm Newsletter (INL)
освещает развитие науки в области терминологии; в Biblioterm (BIT) накапливаются данные о моно- и полилингвальных специализированных словарях, справочниках аббревиатур, тезаурусах и т.д. Журнал “Terminology
Standardization and Harmonization” (TSH) публикуется Международной организацией по стандартизации
ISO/TC 37 “Terminology and Other Language Resources”, освещая все инновационные достижения в области
стандартизации терминологии. С 2006 г. все эти 4 редакционных органа входят в масштабный проект Infoterm
(International Network for Terminology) [34]. В России на данный момент издаются журналы «Научнотехническая терминология» и «Терминоведение», функционирует Российское терминологическое общество
(РоссТерм), объединяющее усилия современных терминоведов. Федеральное регулирование терминологии
осуществляют органы РОССТАНДАРТ (Федеральное агентство по техническому регулированию и метрологии) и ФГУП «Стандартинформ» (основано на базе данных «Российская терминология / БД РОСТЕРМ») [33].
Для того чтобы сформулировать, что такое термин, прежде всего, требуется разработанная и четко
сформулированная структура требований для отнесения языковых единиц к сфере терминологии, кроме этого, необходима методология вычленения этих единиц из семантического текстового рисунка. Анализируя
дефиниции понятия «термин», предъявляемые к его сущности требования, постулируемые им свойства
профессиональности, принадлежности к классам слов или словосочетаний, дискретности, точности описания
терминируемых понятий и обязательности наличия, С. Д. Шелов (рассматривая термин на коммуникативнокогнитивном уровне языка) утверждает нижеследующее [30].
Условие «профессиональности» является достаточным (но не является необходимым), чтобы понятие,
обозначенное языковым знаком, считалось термином. Вполне возможно то, что трактовка термина как слова
или словосочетания конкретной функциональной стилистики достаточно развитого национального языка
допускает считать, что понятия «слово» или «словосочетание» являются родовыми для понятия «термин».
Наличие дефиниции для обозначенного языковым знаком понятия не является необходимым условием,
но достаточным. При этом точность в определении обозначенного понятия не является необходимым условием и не является достаточным условием [31], содержание термина предполагает когнитивное знание, лежащее вне общеупотребительного языка и являющееся средой существования отдельно взятой терминологической единицы. Независимо от размеров множества понятийных и номинативных единиц, обуславливающих содержательную структуру развитой теории, подобное знание имеет право на существование.
По С. Д. Шелову, суть термина (raison d’être) заключается в том, что «будучи специальным или неспециальным обозначающим (знаком), термин вводит некоторое неизвестное (или недостаточно известное) понятие
и потому нуждается в каком-то его определении (толковании, объяснении) или мотивации» [30, c. 796].
На основании этого С. Д. Шелов, учитывая результаты анализа многочисленных определений понятия «термин», синтезировал инновационное двухэшелонное определение термина, стремясь удовлетворить критериям
профессиональности и специальности называемого термином понятия, которое он приводит в статье [31].
Для иллюстрации многофункциональности и многоаспектной противоречивости сущности термина можно
воспользоваться Таблицей 1 из статьи [11], в которой представлены разнообразные определения, наиболее
часто встречающиеся в учебной и научной литературе. Указанная таблица, отражая многообразие определений термина, служит яркой иллюстрацией состояния развития терминоведения и показывает масштаб проблемы нахождения универсального определения, что крайне необходимо для практической лингвистики
и межкультурной коммуникации. Данная таблица может быть использована в учебных целях как демонстрация неразрешимости вопросов парадигматических отношений и вариативности терминологических
определений, а также послужит отправной точкой системного парадигматического и синтагматического
анализа существующих дефиниций. Указанная таблица благодаря представительности по времени и значимости ученых может стать отправным пунктом для глубокого анализа системных противоречий многоаспектного и полифункционального понятия «термин». Некоторые авторы (С. Н. Виноградов [6]) указывают на различное понимание статуса термина, разграничивая
таким образом «понятие» и «термин». Причины, вызывающие затруднения в создании единого и универсального
определения термина (который учеными древности вследствие того, что они не наблюдали эволюционного развития термина, ошибочно воспринимался как пик/предел развития языка, как некое застывшее изваяние совершенства и точности, совершенная в своей застывшей неподвижности форма), разными авторами формулируются
по-разному. Например, О. А. Зяблова [15] считает, что основная проблема с определением и объяснением термина в когнитивном смысле связана с вопросом соотнесения дефиниции слова с обыденными знаниями или же дефиниции, как требующей каких-то специальных знаний. В первом случае слово можно считать принадлежащим
общеупотребительному языку, а во втором – мы, скорее всего, имеем дело уже с термином. Кроме того, многие
исследователи создают свои дефиниции, не пытаясь модифицировать или расширить уже существующие,
что, возможно, говорит о бессмысленности попыток создать универсальное и единое определение.
Следующий, дискуссионный, аспект терминологии о соотнесении «термина», «понятия» и «значения»
обусловлен дистанцированием термина от понятия. Так, К. Я. Авербух [1] считал термин «овеществлением»
абстракции объекта специального языка в виде лексической единицы естественного или общеупотребительного языка, в то же время полагая, что каждый «термин» называет «понятие». A. В. Суперанская [28] указывает на то, что понятие (сложное) является денотатом термина, но сам термин называет понятие с разной
степенью точности, расчлененности, детализированности и дискретности. Сами термины формируют модель
оттиска части объективной действительности, созданной в сознании познающих этот мир индивидуумов.
Более сложен вопрос определения содержательных аспектов языкового знака/понятия. Н. Ю. Бородулина указывает, что понятие не описывает и не определяет знак, а является «формой отражения действительности на ступени абстрактного мышления» [5, с. 31], являя результат освоения действительности с помощью
инструментария языка. А. В. Суперанская полагает понятие как абстрактную сумму общности группы независимых объектов, иными словами – это элемент мышления, аккумулирующий в себе единство характеристик
конкретной выборки объектов [28]. С. Д. Кацнельсон считает, что денотат или значение имени есть объем понятия, и семантически выраженное этим именем есть содержание [18]. А. А. Потебня полагает [23], что «значение» слова включает две вещи. Предмет изучения языкознания он называет «ближайшим», а «дальнейшим»
значением именует все то, что изучается другими науками, причем ближайшее (формальное) значение слова
отражает действительное содержание мысли в момент ее вербализации. Таким образом, ближайшее значение
слова, вкупе с «представлением», проецируя особым образом это формальное значение на плоскость восприятия собеседника, делает возможной успешную коммуникацию. Хотя оба собеседника думают в момент коммуникативного акта о разном, пересечение области определения мыслей включает «представление» и «формальное значение» слова, причем оба должны выражаться на языке одного этноса [8]. Также «значение» термина содержит научный (специальный) элемент. Л. Г. Воронин разделяет лексическое значение и «понятие».
Полагая, что смысловое значение слова – это область признаков предмета или явлений, Л. Г. Воронин понятие
считает отражением лишь проекции множества общих и существенных признаков предмета [Там же]. Авторы
же монографии под общей редактурой акад. Б. А. Серебренникова [25] считают, что понятия отражают накопленный общественно-исторический опыт человечества и результаты его анализа. А значению они ставят в соответствие лишь часть понятий, точнее, ту часть, которая однозначным образом определяется в сознании людей. Авторы БСЭ, а также Д. П. Горский [10] делят «понятия» на два подкласса: а) повседневные и б) научные.
Критерием разделения указывают уровень важности и существенности описываемых признаков, выраженных
в том, что повседневные понятия связаны с внешней или формальной стороной каждодневного взаимодействия, а научные – с глубоким пониманием и осмыслением процессов и признаков объектов [4]. При переводе
терминов следует учитывать утверждение В. И. Карасика, что научность термина подразумевает его (термина)
критику, дальнейшее переосмысление и эволюцию [17]. Н. Б. Мечковская дополняет вышесказанное, утверждая, что научные понятия определяют «наиболее глубокие и важные (сущностные) черты объектов, соответствующие научной картине мира (естественно, своего времени)» [Цит. по: 5, с. 31].
Другая логически вытекающая из вышесказанного проблема – разграничение формальных и содержательных понятий. Первые формируются после накопления порогового значения объема характеристик, необходимых для выделения объекта как самостоятельного целого, т.е. своеобразное родовое понятие, выделяющее индивида из рода, описывающее его характеристики и составляющие [27]. Содержательное же понятие превосходит по масштабу формальное, и описывает больше свойств предмета, и описывает параметры
взаимодействия с другими предметами. Чтобы понять, как взаимодействуют содержательные и формальные
понятия в процессах мышления и коммуникации индивидуумов, достаточно привести простой пример, проанализировав содержательные и формальные аспекты понятия «борщ». Для большей части носителей русского языка указанный предмет «борщ», являющийся элементом кулинарного класса «супы», отличается
от других элементов этого класса набором органолептических формальных признаков. При этом содержательное понятие «борщ» у индивидуумов может быть различно даже в рамках одной языковой общности [18].
Например, представление о степени и методе пассерования ингредиентов, алгоритме приготовления
и наборе составляющих, эффекте действия на индивидуума и пр. у каждого коммуниканта будет различным.
Таким образом, при создании новых терминов или при переводе безэквивалентной лексики удобнее оперировать терминами-носителями формального значения (народного, идентично представляемого каждым
членом одного языкового этнокультурного поля) и терминами с прозрачной внутренней формой, а также
мотивированными терминами, выражающими специальные понятия. Также представляется необходимым
Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2019. Том 12. Выпуск 4
анализ этимонов, лежащих в основе характеристик обозначаемых объектов для эффективного терминотворчества. Пожалуй, уместна ремарка С. В. Гринева-Гриневича о том, что «удачные термины» способствуют
развитию науки, а неудачные могут развитие научных знаний тормозить [13, с. 52].
Таким образом, следующим ключевым спорным пунктом современной терминологии, требующим оперативного разрешения, является вариативность и синонимия терминов. Как уже говорилось выше, необходима дифференциация знаний общеязыковых (обыденных) и специальных, а также единиц общеупотребительного языка и знаков с характерными свойствами узконаучной предметной области, подмножеством
которых они являются. Необходимо констатировать то, что в общем плане понятия вариативности терминов
и терминологической синонимии не совпадают. Представляя собой факты терминологической синонимии,
термины могут быть не связаны родовидовыми (гиперо-гипонимическими) отношениями. Это дает право
С. Д. Шелову утверждать о том, что синонимия терминов не представляет собой частный случай их вариативности. В свою очередь, и вариативность частным случаем синонимии не является [31].
Многие авторы дублетность и эквивалентность терминов относят к частным случаям терминологической
синонимии. Е. Б. Жавкина [14], проведя сопоставительный анализ вариативности и субституции терминов
в научном тексте, приходит к следующим выводам (подразумевая под субституцией репрезентацию референта текста различными терминологическими и нетерминологическими единицами, а варианты терминов
в рамках пары связных текстов на разных языках называя его субститутом).
Наличие неизбежной вариативности и синонимии в отдельно взятой терминологии конкретной научной
дисциплины свидетельствует о динамизме ее развития, как правило, подразделяясь на формальное варьирование (сохранение значения, но изменение внешних признаков), семантическое варьирование (полисемия) и формально-семантическое (стилистические и неабсолютные синонимы). Множество формальных субститутов, которые при константе семантики меняют форму, включает в себя структурные субституты, синтаксические субституты, ассимилированные субституты, субституты с усеченным компонентом и субституты-композиты. Формально-семантические субституты (т.е. меняется и форма, и значение) расширяют/сужают семантику термина
и состоят из подгрупп синонимов, парафрастических конструкций и гипо-гиперонимических субститутов.
Касаясь вопроса единственности существования терминологии в целом (как особого вида специальной лексики), следует упомянуть, что терминам часто противопоставляются номены (образующие классы
номенклатуры). С. Д. Шелов утверждает, что «номенклатура, являясь совокупностью всех номенклатурных
наименований, оказывается всего лишь частью (хотя и особой частью) терминологии» [31, с. 182]. При этом
понятие номенклатуры включает в себя пары номенклатур: топонимическую и антропонимическую, объектную и метаобъектную, буквенную и цифровую, и это необходимо учитывать. Особенностью номенклатурных наименований является их краткость и синтетичность номинации, краткость в обозначении многокомпонентных понятий и объектов, в то же время они имеют низкую степень прозрачности смысловой и логической структур, в отличие от аналитических, мотивированных терминов.
Профессиональная лексика и вопрос соотнесения ее с терминологией и другими классами специальной лексики до сих пор представляются малоисследованными. С. Д. Шелов приходит к выводу, что «ни терминология не является частью профессиональной лексики, ни профессиональная лексика не образует части
терминологии, а профессиональная лексика в каких-то своих частях оказывается шире терминологии, достаточно далеко выходя за ее рамки» [Там же, с. 183]. Массив лексических номинаций, одновременно относящихся и к терминологии, и к профессиональной лексике, велик. Также, по мнению С. Д. Шелова и В. М. Лейчика,
существуют классы лексических единиц [32], принадлежащих терминологии, но не входящих в профессиональную лексику (непрофессиональные занятия), и единицы, существующие в рамках самой профессиональной лексики, могут не соответствовать ни профессиональной, ни литературной нормам. Например, профессиональные коллоквиализмы, единицы профессионального просторечия, профессиональные жаргонизмы,
а также профессиональные арготизмы и профессиональные характеризмы, которые не обозначают специальных понятий и терминами не считаются, хотя, несомненно, принадлежат профессиональной лексике.
Следующий насущный вопрос терминоведения, требующий разрешения, – это вопрос мотивированности
единицы номинации как языкового знака. С. В. Гринев-Гриневич формулирует эту проблему как необходимость наличия семантической прозрачности, позволяющей двум коммуникантам единственным образом получать представление о называемом термином понятии [12]. Решение этой проблемы осложнено вопросом
о наличии или отсутствии специфических типов мотивации терминов (на фоне мотивации общеязыковых
единиц). Исследуя вопрос о мотивированности термина как о его количественно градуированном свойстве,
которое проявляется в большей или меньшей степени, С. Д. Шелов утверждает: «...мотивированность не представляет из себя непременный атрибут термина и даже непременно желательное его свойство (только в отношении термина-словосочетания можно говорить о желательной его точности относительно мотивирующих
этот термин компонентов)» [31, с. 180]. Также следует учитывать, что терминологическая мотивация допускает в отдельных терминах-словосочетаниях использование специфической семантики научной отрасли. Различия между мотивацией общеязыковых единиц и терминологической мотивацией характеризуются тем,
что некоторые термины-словосочетания используют специфическую семантику области, становясь абсолютно мотивированным, и уже не могут считаться мотивированными на основе своих материальных компонентов, но лишь предполагают «мотивировочный вывод» своего содержания с помощью других терминов,
не содержащих материальной части мотивированного термина. Следующим камнем преткновения считается вопрос выяснения понятийной организации терминологии
и ее соотнесения с т.н. «терминологическими полями», с учетом входимости этих полей в понятийную структуру терминологии. Для этого необходимо разграничение ономасиологического и семасиологического подходов и разграничение параметров изучения функционирования внутри и на фоне общего либо специального
языков [31]. Также требуется изучение родовидовых (гиперо-гипонимических) и цело-частных (тотативнопартитивных) отношений в рамках данной понятийной структуры. По терминологии А. А. Реформатского,
сфера общего языка называется лексис, а сфера специального языка (или подъязыка) – логос [24]. В терминах
А. А. Реформатского задача формулируется как дифференциация принадлежности терминов к полям лексиса
либо логоса. С. Д. Шелов выделяет следующие понятия, в рамках понятийной организации терминологии основываясь на идее понятийной/семантической производности одних единиц от других: 1) семантическое поле
термина; 2) понятийное поле термина; 3) понятийно-терминологическое поле термина; 4) лексическое поле
термина; 5) терминологическое поле термина; 6) базовое терминологическое поле термина. На практике данный принцип используется в построении словарных определений, где одни единицы номинации определяются через другие. В работе [31] приводится определение терминологического поля термина: «…множество
всех понятийных связей данного термина с другими базовыми терминами (т.е. терминами, имеющими собственную дефиницию (толкование, объяснение)), необходимыми для его понятийной идентификации, или с базовыми терминами, для понятийной идентификации которых необходим данный термин» [Там же, с. 181].
Говоря о проблеме единственности существования термина как отдельно взятой единицы номинации,
можно провести параллель с высшей математикой, где отсутствует единая теорема единственности решений
(точно решаемая задача). Например, для дифференциальных уравнений теорема единственности решений
геометрически формулируется так: через каждую точку области D проходит единственная интегральная кривая (см., например, теорема Пикара, теорема Коши существования и единственности решения для дифференциальных уравнений высших и первого порядков). Для СЛАУ (системы линейных алгебраических уравнений) теорема единственности устанавливает, что система n уравнений может иметь не более n решений
(см. теорему о базисном миноре и теорему о наличии нетривиального решения однородной СЛАУ). В аналитической геометрии теорема единственности решения формулируется как единственность разложения вектора по базису, при условии независимости векторов базиса. Для аналитических функций характерно свойство
единственности (теорема: Если в области D заданы две аналитические функции, совпадающие на некоторой
линии С, лежащей внутри области, то они совпадают по всей области). Также для аналитической геометрии
характерна возможность описания множества точек как частной, так и более общей функцией, куда это множество точек будет входить (что ведет к бифуркациям функций). Похожая ситуация в лингвистике, где одна
единица номинации может принадлежать пересекающимся и включающим друг друга терминосистемам.
В высшей математике подобные теоремы зачастую доказываются методом от противного. Возможно, применение этого метода для доказательства единственности принадлежности термина одной терминосистеме
может оказаться успешным, что может послужить материалом для будущих работ. Оговоримся, что следует
также учитывать явление стратификации многих национальных языков на общеупотребительный язык
(Language for general purposes, LGP) и многочисленные языки для специальных целей (Language for specific
purposes, LSP) и факт существования довольно крупного массива лексических единиц, обслуживающих номинативные нужды этих двух областей функционирования языка.
Решение вышеназванных задач необходимо для развития терминологии как составной, необособленной
части лексики литературного языка.
Из всего вышесказанного можно сделать вывод, что в современном терминоведении отсутствует единое
понимание и универсальная дефиниция понятия «термин». Это обусловлено многофункциональностью и многоаспектной противоречивостью данной сущности. Все перечисленные общеязыковые проблемы осложняют
классификацию терминов, их описание, вычленение из пересекающихся полей терминологии и профессиональной лексики и выполнение как эквивалентного, так и адекватного перевода терминов, порой вынуждая
лингвиста-терминолога или переводчика прибегать к введению в язык терминов, существовавших ранее
только в другом этнокультурном пространстве. Разрешение этих проблем требует большой работы над теоретическим аспектом, творческого подхода и опоры на современные достижения мировой филологии.
На основании проведенного анализа филологической литературы можно заключить, что основными про
блемами и спорными моментами терминологии считаются следующие [11]:
1. Проблема сводимости многоаспектности термина к одному универсальному определению.
2. Вопрос дифференцирования терминов и номенов и отсутствие доказательства единственности суще
ствования терминологии.
3. Проблема границ «терминологических полей», т.е. дифференциация семантических, понятийных,
лексических, терминологических и прочих понятий в рамках понятийной организации терминологии.
4. Трудности формулировки критериев для установления границ семантической непротиворечивости,
терминологической дискретности, нормированности, мотивированности, частотности и внедренности в язык
для понятий, претендующих на ранг термина.
5. Проблема принадлежности языковых единиц к профессиональной лексике, которые могут входить или
не входить в терминосистему, как-то: профессиональные, профессиональные жаргонизмы, коллоквиализмы
и арготизмы и пр.
6. Формулировка необходимого и достаточного условий для придания некоему понятию ранга термина.
Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2019. Том 12. Выпуск 4
7. Не доказана необходимость наличия у термина атрибута мотивированности как языкового знака.
8. Сложности при формулировании критериев установления вариативности термина и вопрос рекур
рентности терминов в научном тексте.
9. Вопрос о том, является ли термин словом в особой функции или же это независимое множество
особых слов.
10. Дифференциация общеупотребительного языка и множества профессиональных понятий, которые
и формируют множество терминов.
11. Вопрос соотнесения термина, значения и понятия, т.е. проблема дистанцирования понятия от термина
и разграничение значения и понятия.
12. Проблема потенциальной возможности вхождения одного термина сразу в несколько терминосистем.
В перечне основных проблем терминологии ключевой является отсутствие стандартизации основного
понятия/сущности, которым оперирует данный раздел лингвистики, – «термин».
Список источников
1. Авербух К. Я. Общая теория термина. Иваново: Ивановский гос. ун-т, 2004. 252 с.
2. Алексеева Л. М. Проблемы термина и терминообразования. Пермь: ПГНИУ, 1998. 120 с.
3. Блем И. В., Меркурьева В. Б. Становление лингвистического терминоведения // Вестник Иркутского государ
ственного технического университета. 2014. № 7 (90). С. 166-170.
4. Большая советская энциклопедия: в 30-ти т. / гл. ред. А. М. Прохоров. М.: Советская энциклопедия, 1975. Т. 20. 608 с.
5. Бородулина Н. Ю. Метафорическая репрезентация экономических понятий как объект семиотического анализа:
монография. Тамбов: Грамота, 2007. 184 с.
6. Виноградов С. Н. Термин как средство и объект описания: знаково-интерпретационный аспект русской лингвистической терминологии: автореф. дисс. … д. филол. н. / Нижегор. гос. ун-т им. Н. И. Лобачевского. Н. Новгород, 2005. 48 с.
7. Винокур Г. О. О некоторых явлениях словообразования в русской технической терминологии // Труды Московского
института истории, философии и литературы. Филологический факультет. М., 1939. Т. V. Сборник статей по языковедению. С. 3-54.
8. Воронин Л. Г. Семантика слова в свете марксистско-ленинской теории отражения // Ученые записки Шахтинского
государственного педагогического института. 1958. Т. 2. Вып. 5. С. 3-41.
9. Головина Е. В., Щербакова М. В. Теоретические аспекты изучения терминов // Филологические науки. Вопросы
теории и практики. 2017. № 11 (77). Ч. 2. С. 57-59.
10. Горский Д. П. Вопросы абстракции и образование понятий. М.: АН СССР, 1961. 353 с.
11. Григорьев Г. В., Ручкина Е. М. Вариативность терминологических определений как одна из ключевых проблем
современного терминоведения // Культура и цивилизация. 2017. Вып. 7А. С. 438-450.
12. Гринев-Гриневич С. В. Терминоведение. М.: Академия, 2008. 304 с.
13. Гринев-Гриневич С. В., Сорокина Э. А., Скопюк Т. Г. Основы антрополингвистики (к лингвистическим основа
ниям эволюции мышления): учеб. пособие. М.: Компания «Спутник+», 2005. 114 с.
14. Жавкина Е. Б. Вариативность термина и его субституция в научном русскоязычном и немецкоязычном тексте:
дисс. … к. филол. н. Екатеринбург, 2004. 203 c.
15. Зяблова О. А. Определение термина в когнитивно-дискурсивной парадигме знания // Проблемы и методы совре
менной лингвистики: сб. науч. тр. М.: Институт языкознания РАН, 2005. Вып. 1. С. 43-54.
16. Иванова Е. В. Терминологическое поле «Аффинаж» в современном русском языке // Вестник Кемеровского госу
дарственного университета. 2012. № 4 (52). Ч. 3. С. 210-213.
17. Карасик В. И. Язык социального статуса. М.: Гнозис, 2002. 333 с.
18. Кацнельсон С. Д. Содержание слова, значение и обозначение. М.: Наука, 1965. 110 с.
19. Корниевская Т. А. Термин как объект исследования в лингвистике // Историческая и социально-образовательная
мысль. 2015. T. 7. № 5. Ч. 1. С. 234-237.
20. Лейчик В. М. Терминоведение: предмет, методы, структура. Изд-е 4-е, испр. и доп. М.: Либроком, 2009. 244 c.
21. Лотте Д. С. Основы построения научно-технической терминологии. Вопросы теории и методики. М.: АН СССР,
1961. 160 с.
22. Мякшин К. А. Разнообразие подходов к определению понятия «термин» // Альманах современной науки и образо
вания. 2009. № 8 (27). Ч. 2. C. 109-111.
23. Потебня А. А. Мысль и язык: собрание трудов. М.: Лабиринт, 1999. 300 с.
24. Реформатский А. А. Введение в языковедение. М.: Аспект Пресс, 1996. 536 с.
25. Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира / отв. ред. Б. А. Серебренников. М.: Наука, 1988. 216 с.
26. Сердобинцева Е. Н. Профессионализмы в системе специальной лексики и системе национального языка // Известия
Пензенского государственного педагогического университета им. В. Г. Белинского. 2012. № 27. С. 396-401.
27. Стожок Е. В. Термин, понятие и значение // Омский научный вестник. 2011. № 1 (95). С. 79-81.
28. Суперанская А. В., Подольская Н. В., Васильева Н. В. Общая терминология: вопросы теории. М.: Наука, 1989. 246 с.
29. Шевцова А. Ю. Многоаспектный типологический анализ терминов как предварительный этап лексикографического
моделирования экологической терминосистемы предметной области «гражданская авиация» // Филологические
науки. Вопросы теории и практики. 2014. № 3 (33). Ч. 2. С. 207-210.
30. Шелов С. Д. Еще раз об определении понятия «термин» // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лоба
чевского. 2010. № 4. Ч. 2. С. 795-799.
31. Шелов С. Д. Основные проблемы терминоведения: некоторые итоги // Труды Института русского языка им. В. В. Виноградова. М.: Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, 2017. Вып. 13. Культура русской речи. С. 176-184.
32. Шелов С. Д., Лейчик В. М. О классификации профессиональной лексики // Известия Российской академии наук.
Серия литературы и языка. 2012. Т. 71. № 2. С. 3-16.
33. http://www.gostinfo.ru (дата обращения: 18.10.2019).
34. http://www.termnet.org (дата обращения: 17.10.2019).
LEVEL OF CONCEPTUAL AND STRUCTURAL ORGANIZATION OF TERMINOLOGY
THROUGH THE LENSES OF PARADIGMATIC RELATIONS
AND VARIABILITY OF TERMINOLOGICAL DEFINITIONS
Grigor'ev Georgii Vladimirovich
Ruchkina Elena Mikhailovna, Ph. D. in Philology
Vasil'ev Lev Gennadievich, Doctor in Philology, Professor
Kaluga State University named after K. E. Tsiolkovski
georgriv7@mail.ru
The article provides a survey of theoretical approaches to describing conceptual and structural organization of terminology and
to identifying the essence of the “term” notion. The authors briefly tackle relevant problems of terminology and identify
the causes, which complicate their solution. The paper analyses the reasons for the absence of a universal definition of the multiaspect and multi-functional notion “term” in the modern terminology science. The authors formulate and justify the problems,
which make it difficult to classify terms, to separate terms from different terminological fields and to perform an adequate
and equivalent translation of terms. The paper considers the following problems: “terminological field” border, differentiation of terms
and nomens and affiliation of linguistic units to professional vocabulary considering the fact that these linguistic units either belong
or do not belong to a certain terminological system. Finally, the authors formulate certain issues requiring immediate attention.
Key words and phrases: term; notion; meaning; terminology; terminology science; translation studies.
_____________________________________________________________________________________________
УДК 81’114
https://doi.org/10.30853/filnauki.2019.4.52
Дата поступления рукописи: 21.02.2019
Статья посвящена анализу факторов, влияющих на процесс номинации новых жанров речи. Цель работы
состоит в исследовании способов номинации нового гибридного жанра инструкции по эксплуатации
Missing Manual и получении соответствующих вариантов номинации в русском языке. В ходе семантического анализа и лингвистического эксперимента выделяются главные и второстепенные факторы номинации нового жанра Missing Manual. Полученные результаты показали, что номинация нового жанра инструкции на русском языке должна осуществляться с учетом прагматической установки и интенций адресанта инструкции.
Ключевые слова и фразы: гибридный жанр; номинация; прагматическая установка; интенции адресанта; инструкция по эксплуатации; Missing Manual.
Громогласова Татьяна Игоревна, к. филол. н.
Новосибирский государственный университет экономики и управления
t.gromoglasova@yandex.ru
Ульянова Ульяна Александровна
Новосибирский военный институт имени генерала армии И. К. Яковлева
войск национальной гвардии Российской Федерации
uua_07@mail.ru
ФАКТОРЫ НОМИНАЦИИ НОВЫХ ГИБРИДНЫХ ЖАНРОВ
(НА МАТЕРИАЛЕ ЖАНРОВОЙ РАЗНОВИДНОСТИ
ИНСТРУКЦИИ ПО ЭКСПЛУАТАЦИИ MISSING MANUAL)
Бурное развитие прогресса в сфере информационных технологий является одной из причин изменения
жанровой картины в сфере инструктивного дискурса и появления новых жанров речи, таких как Missing
Manual, For Dummies, The Complete Idiot’s Guide. В англоязычном веб-контенте можно встретить
и упоминание такого жанра, как “how-to” («как-жанр»), который представляет собой своего рода гипержанр,
общий не только для подобных инструкций, но и для современного видеоконтента (например, YоuTubе) [2].
Актуальность данной темы обусловлена необходимостью детального изучения новых гибридных жанров в семиотической парадигме, предусматривающей исследование новых жанров не только в аспекте прагматики и синтактики, но также и семантики: обращение к толкованию имени речевого жанра.
Специального исследования, посвященного описанию процессов номинации подобных жанров, еще
не проводилось, хотя оно представляется весьма обоснованным, поскольку, согласно М. Ю. Федосюку,
«изучение названий (номинаций) речевых жанров является начальным этапом жанроведческого исследования» [9, с. 67]. Научная новизна работы заключается в установлении факторов, влияющих на номинацию
гибридных жанров, и, как следствие, выборе адекватного эквивалента при переводе имен гибридных жанров
на русский язык. Цель – изучить способы номинации нового гибридного жанра Missing Manual и получить
варианты номинации в русском языке. Для достижения поставленной цели необходимо решить ряд задач:
1) определить факторы, влияющие на процесс номинации новых жанров; 2) определить признак, который
положен в основу номинации (первичность или вторичность); 3) установить экспериментальным путем способы
| Напиши аннотацию по статье | https://doi.org/10.30853/filnauki.2019.4.51
Григорьев Георгий Владимирович, Ручкина Елена Михайловна, Васильев Лев Геннадиевич
СОСТОЯНИЕ РАЗВИТИЯ ПОНЯТИЙНО-СТРУКТУРНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ ТЕРМИНОЛОГИИ
ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ ПАРАДИГМАТИЧЕСКИХ ОТНОШЕНИЙ И ВАРИАТИВНОСТИ
ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИХ ДЕФИНИЦИЙ
В статье представлен обзор теоретических подходов к описанию понятийно-структурной организации
терминологии и к определению сущности понятия "термин", приводится краткий перечень актуальных проблем
терминологии с обоснованием причин, осложняющих их решение. Проанализированы причины отсутствия в
современном терминоведении универсальной дефиниции многоаспектного и полифункционального понятия
"термин". Сформулированы и обоснованы причины, затрудняющие классификацию терминов, вычленение
терминов из различных терминологических полей и выполнение адекватного и эквивалентного перевода
терминов. Освещены и собраны воедино проблемы
"терминологических полей", вопросы
дифференцирования терминов и номенов и принадлежности языковых единиц к профессиональной лексике, с
учетом того, что эти лексические единицы могут входить или не входить в конкретную терминосистему. Как
результат - выведен и структурирован ряд вопросов, требующих скорейшего решения.
границ
Адрес статьи: www.gramota.net/materials/2/2019/4/51.html
Источник
Филологические науки. Вопросы теории и практики
Тамбов: Грамота, 2019. Том 12. Выпуск 4. C. 244-251. ISSN 1997-2911.
Адрес журнала: www.gramota.net/editions/2.html
Содержание данного номера журнала: www.gramota.net/materials/2/2019/4/
© Издательство "Грамота"
Информация о возможности публикации статей в журнале размещена на Интернет сайте издательства: www.gramota.net
Вопросы, связанные с публикациями научных материалов, редакция просит направлять на адрес: phil@gramota.net
Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2019. Том 12. Выпуск 4
7. Словарь русского языка: в 4-х т. / Ин-т рус. яз. АН СССР; под ред. А. П. Евгеньевой. Изд-е 2-е, испр. и доп.
М.: Русский язык, 1981-1984.
8. Толковый словарь русского языка: в 4-х т. / под ред. Д. Н. Ушакова. М.: Гос. ин-т «Сов. энцикл.»; ОГИЗ; Гос. изд-во
иностр. и нац. слов., 1935-1940.
9. Фёдорова Н. В., Лапчинская В. П. Англо-русский учебно-педагогический словарь. М.: Издат-школа, 1998. 160 с.
10. Atkins B. T., Rundell M. The Oxford Guide to Practical Lexicography. Oxford: Oxford University Press, 2008. 553 p.
11. Hausmann F. J., Reichmann O., Wiegand H. E., Zgusta L. Wörterbücher: Ein internationales Handbuch zur Lexikographie / Dictionaries: An International Encyclopedia of Lexicography / Dictionnaires: Encyclopedie internationale de lexicographie. Berlyn – N. Y.: Walter de Gruyter, 1991. Dritter Teilband / Third Volume / Tome Troisieme. P. 649-657.
12. Svensen B. A. Handbook of Lexicography. The Theory and Practice of Dictionary-making. Cambridge: Cambridge Universi
ty Press, 2009. 535 p.
ON TYPES AND FUNCTIONS OF DICTIONARY LABELS
IN THE RUSSIAN AND FOREIGN LEXICOGRAPHICAL PRACTICE
Budykina Vera Gennad'evna, Ph. D. in Philology, Associate Professor
South Ural State University (National Research University), Chelyabinsk
vbudykina@gmail.com
The article discusses the stages of lexicographical labels evolution in explanatory and special translation dictionaries with entry
units in English and Russian. The paper also presents the results of the comparative analysis of the labels used in the Russian
and foreign lexicographical practice. In addition, an example of two special translation dictionaries is presented to analyse
the labels used by the authors. The work also substantiates a label system developed by the author basing on the generalized experience of the Russian and foreign scientists and taking into account the specifics of the described terminology and used to create
the recently published “American-Focused Dictionary of Higher Education”.
Key words and phrases: label system; dictionary label; “American-Focused Dictionary of Higher Education”; special dictionary;
translation dictionary; lexicography.
_____________________________________________________________________________________________
УДК 81
https://doi.org/10.30853/filnauki.2019.4.51
Дата поступления рукописи: 07.11.2018
В статье представлен обзор теоретических подходов к описанию понятийно-структурной организации
терминологии и к определению сущности понятия «термин», приводится краткий перечень актуальных
проблем терминологии с обоснованием причин, осложняющих их решение. Проанализированы причины отсутствия в современном терминоведении универсальной дефиниции многоаспектного и полифункционального понятия «термин». Сформулированы и обоснованы причины, затрудняющие классификацию терминов, вычленение терминов из различных терминологических полей и выполнение адекватного и эквивалентного перевода терминов. Освещены и собраны воедино проблемы границ «терминологических полей», вопросы дифференцирования терминов и номенов и принадлежности языковых единиц к профессиональной
лексике, с учетом того, что эти лексические единицы могут входить или не входить в конкретную терминосистему. Как результат – выведен и структурирован ряд вопросов, требующих скорейшего решения.
|
социолингвистическая характеристика речи представителей немецкого этноса колпашевского района томской области. Введение. Представлены предварительные результаты социолингвистического анализа языковой ситуации
на территории Колпашевского района Томской области. Данный район является одним из мест компактного
проживания потомков немецких переселенцев, подвергнутых насильственному перемещению в первой половине XX в. На основе анкетирования и записей устной речи представителей российских немцев указанного
района Томской области выделены предметно-тематические области, свидетельствующие о коммуникативной
мощности исследуемого идиома.
Цель – выявить особенности социолингвистического анкетирования представителей немецкого этническо
го меньшинства Колпашевского района Томской области.
Материали методы. Материалом исследования выступают данные анализа языковой ситуации, полученные в результате проведенного в 2017 г. социолингвистического обследования российских немцев Колпашевского района Томской области. В качестве основных методов исследования используются описательный метод, метод сравнения, интерпретации полученных данных, метод наблюдения и построения классификаций.
Результаты и обсуждение. Социолингвистическое анкетирование показало, что в местах компактного
проживания российских немцев Колпашевского района наблюдается языковая ситуация, характеризующаяся
утратой немецким языком сфер своего использования. Количественные подсчеты свидетельствуют о том, что
лишь 9 % опрошенных респондентов используют в повседневном общении немецкий язык. Главенствующую
же роль играет русский язык (99 %), служащий основным средством общения среди рассматриваемых информантов. Немаловажное значение по результатам проведенного социолингвистического анкетирования приобретает вопрос о придании особого статуса немецкого языка на региональном и федеральном уровнях. Положительно высказались за реализацию данной инициативы на всероссийском уровне ввиду значительного сокращения говорящих на немецком языке потомков немецких переселенцев 18 % колпашевских немцев. В рамках отдельных субъектов России, в частности Томской области, 27 % респондентов положительно отнеслись к
равноправному статусу немецкого языка с другими языками, распространенными на территории рассматриваемого Сибирского региона. В ходе проведенного опроса также установлено, что 81 % опрошенных этнических
немцев Колпашевского района положительно оценивают деятельность Российско-немецкого Дома в Томске в
плане предоставления пожилым российским немцам исследуемого района различных видов помощи. Интересным представляется позиция колпашевских немцев относительно преподавания предметов в школе для российских немцев на немецком языке. За продвижение подобной инициативы с целью достижения молодыми
российскими немцами высокого уровня владения немецким языком высказались 54 % опрошенных информантов Колпашевского района Томской области. Согласно полученным данным проведенного опроса, 41 %
представителей немецкого этнического меньшинства выделили немецкий язык, использующийся для чтения
Библии. А 27 % отметили русский язык, пояснив, что переход от немецкого языка к русскому языку объясняется фактором насильственного перемещения из бывших республик и регионов Советского Союза в Сибирь и
длительным проживанием в условиях иноконфессионального и иноязычного окружения, что наложило отпечаток на характер использования русского языка в религиозных целях.
Теоретическая значимость определяется тем, что полученные результаты вносят вклад в дальнейшую разработку теории инволюции языков, углубления аппаратов социолингвистики и лингвосоциологии и положений
германского языкознания в аспекте изучения малых форм германско-голландского диалектного континуума.
Практическая значимость состоит в возможном применении полученных результатов для анализа языковой ситуации в других регионах РФ, где существуют места компактного проживания представителей немецкого этноса.
Заключение. В рамках проведенного социолингвистического анкетирования выявлена возросшая тенденция значительного доминирования русского языка как основного средства коммуникации в среде представителей немецкого этнического меньшинства Колпашевского района Томской области.
Ключевые слова: российские немцы, инволюция, Томская область, статус немецкого языка, анкетирова
ние.
— 7 —
Введение
В настоящее время социологическое и лингвистическое исследование мест компактного проживания (языковых островов) российских немцев является одной из наиболее важных проблем, стоящих перед лингвистической наукой. Как отмечает
О. В. Байкова, актуальность подобных исследований обуславливается «общеязыковедческой, историко-лингвистической и социолингвистической
значимостью немецкой островной диалектологии,
связанной с изучением развития и функционирования немецких диалектов в инодиалектном, иноязычном и инонациональном окружении и связанной с этим необходимостью комплексного изучения регионов компактного проживания этнических
немцев в России» [1, c. 4–5].
В значительной степени проблема описания
языковых форм немецких этнических меньшинств,
проживающих в рамках языковых островов в различных странах, характерна для работ зарубежных
исследователей. К подобному числу стран с дисперсно проживающими представителями немецких переселенцев можно отнести: 1) Соединенные
Штаты Америки [2]; 2) Мексику [3]; 3) Австралию
[4]; 3) Бразилию [5]; 4) Перу [6]; 5) Намибию [7];
6) Венгрию [8]; 7) Италию [9]; 8) Польшу [10] и т. д.
В центре внимания ученых находится рассмотрение феномена языковой смерти, получившего широкую известность благодаря монографии выдающегося британского лингвиста Д. Кристала, выделившего два вида данного явления: 1) физическую
смерть языка, при которой умирает последний носитель, и 2) инволюционную, когда пользователи
прижизненно отказываются от собственного языка
в пользу другого, более престижного [11].
Отечественная лингвистика отстает от общемировой парадигмы описания прецедентов языковой
смерти, регистрируемой в местах компактного проживания немецких переселенцев. Данная проблема
объясняется прежде всего отсутствием не только
эмпирической составляющей изучения указанного
явления, но и попыток его системного теоретического осмысления. Исследование процессов инволюции на материале немецкоязычных страт представителей немецкого национального меньшинства
одного из сибирских регионов (Томской области), в
котором согласно проведенной в 2010 г. Всероссийской переписи населения проживают 8 687 потомков немецких переселенцев [12], направлено на
рассмотрение феномена языковой смерти второго
типа через призму синтеза ее двух аспектов: 1) средового, т. е. в сохранении средовых детерминант
(«питательной среды» языка), в условиях которых
происходило его развитие [13]; 2) структурного,
т. е. в сохранении структурных свойств языка
(ядерных структур), которые являются нередуци
руемыми для его жизнедеятельности. Данное понимание определяет укрупненный (интра-, экстралингвистический) подход, являющийся синтезом
структурно-системных, функциональных и социальных аспектов описания феномена языковой
смерти и позволяющий отследить инволюционную
динамику немецкоязычных страт российских немцев указанного Сибирского региона [14].
Материал и методы
Материальной базой настоящей статьи являются
социолингвистические данные, сбор которых проводился во время экспедиции в места компактного
проживания потомков немецких переселенцев в
Колпашевском районе Томской области (2017 г.).
Собранные данные включают в себя: 1) фонотеку
живой речи 11 информантов; 2) количественные
показатели социолингвистического опроса в количестве 11 анкет. Анализ включал в себя сбор и обработку материала. Сбор эмпирического материала
базировался на записях живой устной речи колпашевских немцев Томской области. Основным элементом сбора материала являлись также данные,
полученные на основе разработанной авторами анкеты, включающей 20 вопросов социолингвистического и лингвистического характера и позволяющей определить такие классические параметры
языковой ситуации, как качественный, количественный и оценочный [15] в местах поселения
представителей этнического меньшинства Томской
области. Метод обработки материала нацелен на
выявление статистических данных по инволюционной динамике немецкоязычных страт российских немцев.
Результаты исследования
По данным Томскстата от 1 января 2019 г., численность постоянного населения Колпашевского
района составляет 38 245 человек [16], среди которых наличествуют и российские немцы, являющиеся выходцами из Поволжья (Саратовская область),
а также Украины (Киевская, Донецкая, Луганская
и Запорожская области) и подвергнутые насильственной депортации в Сибирь. Среди представителей немецкого этнического меньшинства незначительное число образуют выходцы из Башкирии,
Белоруссии, а также некоторых сибирских регионов (Томская и Кемеровская обл.), раскулаченные
и сосланные в Колпашевский район в 30-е гг. XX в.
Суммарное количество опрошенных информантов
насчитывает 11 человек (6 мужчин и 5 женщин),
родившихся в период с 1927 по 1940 г. и находящихся в настоящее время на пенсии.
Следует отметить, что за более чем полувековой период с момента депортации этнических немцев Поволжья в Сибирь в Колпашевском районе
— 8 —
Томской области сложилась языковая ситуация, катализирующая процессы языковой и культурной
ассимиляции представителей российских немцев
со стороны русскоязычного окружения. В настоящее время среди распространенных языков на территории данного района наибольшее значение
имеет русский язык, являющийся основным средством общения (99 %) как между колпашевскими
немцами, так и другими этническими группами.
Повсеместное использование русского языка и
изоляция других национальных языков поднимают
вопрос о том, какой же язык является для этнических немцев Колпашевского района родным. Проведенное анкетирование показало, что 72 % информантов считают родным языком – немецкий,
являющийся основным языком их исторической
родины и родителей. Тридцать шесть процентов
опрошенных представителей российских немцев
Колпашевского района указали в качестве родного
языка – русский, ставший для них в условиях иноязычного, прежде всего русскоязычного окружения, и повседневного использования русского языка главным инструментом коммуникации в исследуемом сибирском районе Томской области. А 9 %
колпашевских немцев отметили в качестве родного
языка – украинский язык, активно использующийся во внутрисемейной коммуникации до насильственного перемещения в Сибирь.
Немаловажным для социолингвистического анкетирования рассматриваемых российских немцев
является вопрос о важности языков как для каждого этнического немца Колпашевского района в отдельности, так и в жизни всего исследуемого Сибирского региона. За важность русского языка, возросшая роль которого во всех сферах жизнедеятельности является неоспоримой и без которого
невозможно на сегодняшний день представить
успешное языковое взаимодействие между представителями разных этнических групп, населяющих Колпашевский район, высказались 99 % опрошенных. Кроме того, для указанного процента этнических немцев важность русского языка обуславливается фактором посещения общеобразовательных школ с ведением предметов на русском
языке, а также характере заключения браков с
представителями русской национальности. Что касается регионального значения различных языков,
то 90 % опрошенных информантов высказались за
преобладание русского языка в подавляющем
большинстве сфер жизни (общественной, внутрисемейной, профессиональной). Отметили значение
немецкого языка для региона, в котором длительный период компактно проживают потомки немецких переселенцев, 9 % этнических немцев Колпашевского района. Подобное процентное соотношение (9 %) характерно для российских немцев, вы
деливших необходимость присутствия всех языков
для развития Томской области. По их наблюдениям, использование на территории Томской области
всех возможных языков будет способствовать не
только устранению барьеров языкового взаимодействия между людьми разных стран, но и создаст
благоприятные условия для повышения уровня
владения различными языками со стороны местных жителей данного Сибирского региона.
Необходимо отметить, что иноязычное окружение с доминированием русского языка вкупе с географическим разрывом с языком прародины повлияло на изменение религиозных настроений в
условиях смешанного проживания этнических
немцев Колпашевского района. Как показывают
данные проведенного опроса, 41,5 % колпашевских немцев выделили немецкий язык в качестве
языка, используемого для чтения религиозных текстов. По мнению указанного процента респондентов, чтение Библии на немецком языке – одна из
немногочисленных возможностей сохранить в памяти идентификационную связь с этническим языком родителей. А 27 % колпашевских немцев в качестве основного языка для религиозных целей
указали русский язык. Переход от немецкого языка
к русскому языку объясняется опрошенными немцами Колпашевского района Томской области фактором насильственного перемещения из Поволжья
и длительным проживанием в условиях иноконфессионального окружения. Немаловажным фактором использования русского языка является также отсутствие лютеранских церквей в местах компактного проживания российских немцев Колпашевского района. Девять процентов респондентов
отметили, что не посещают лютеранские церкви и
не молятся. Представители российских немцев
Колпашевского района поясняют такую позицию
тем, что не имеют издания Библии как на немецком, так и на русском языках и что в настоящий
момент в районе отсутствуют церкви подобного
религиозного направления.
Следует подчеркнуть, что распространение русского языка сказалось на трудовой деятельности
этнических немцев исследуемого района Томской
области. Для 99 % представителей немецкого этнического меньшинства трудовая деятельность на
колпашевских промыслах и производствах характеризовалась значительным преобладанием русского языка. Отметили использование в трудовой
деятельности немецкого языка, сохранившего
свою коммуникативную мощность в первые годы
пребывания депортированного контингента на территории Сибирского региона, 27 % потомков немецких переселенцев.
Интересными представляются данные опроса о
характере использования языков в различных сре
— 9 —
дах общения. Так, 99 % представителей российских немцев Колпашевского района указали, что в
среде знакомых и друзей активно используют русский язык в качестве главного инструмента как в
письменной (90 %), так и устной коммуникации
(99 %). По мнению опрошенных респондентов,
письменный характер общения между друзьями и
родственниками в последнее время заметно снизился (36 %) ввиду плохого физического состояния
для ведения постоянной и длительной переписки.
С другой стороны, наблюдается также снижение
уровня устной коммуникации на немецком языке
(9 %), ставшей, по сути, для большинства колпашевских немцев проблемой вследствие повсеместного использования русского языка. Установленные
данные социолингвистического анкетирования отражают инволюционную динамику немецкого языка во внутрисемейной коммуникации, характеризующуюся мощным фактором русификации языкового пространства потомков этнических немцев после депортации в Сибирь.
Следует отметить, что депортация является одной из основных предметно-тематических областей социолингвистического анкетирования. Отметили случаи нетерпимости к немецкому языку во
время ссылки в Колпашевский район Томской области 54 % респондентов. Начавшаяся в 1941 г. Великая Отечественная война, продвижение гитлеровских войск вглубь западных границ, а также захват ими деревень и городов Советского Союза
стали катализаторами разрастания антинемецких
настроений в обществе. По воспоминаниям респондентов, очагами такого рода негативного отношения к немецкому языку и культуре стала школа,
где представители немецкого этнического меньшинства оказались в ситуации ожесточенной напряженности и конфликтности с местными русскоязычными одноклассниками. Несмотря на враждебное отношение со стороны русскоязычного
населения, 45 % представителей немецкоязычного
меньшинства отметили отсутствие препятствий по
использованию немецкого языка в местах депортации. С одной стороны, местное руководство, понимая безвыходность прибывшего контингента, не
предпринимало мер по эскалации и повсеместному
запрету немецкого языка, который являлся единственным средством общения в среде этнического
меньшинства. С другой стороны, необходимость в
трудовых ресурсах вынуждала местные власти в
максимально сжатые сроки создать условия для
«вливания» сосланных немцев в рабочие коллективы, занятые на промыслах и производстве.
Данные социолингвистического анкетирования
показали, что сбережение национального языка является одной из наиболее актуальных проблем для
российских немцев Колпашевского района. По
мнению большинства опрошенных респондентов,
именно Российско-немецкий Дом служит необходимым связующим звеном между представителями различных возрастных групп российских немцев, проживающих в Колпашевском районе. Положительно оценивают деятельность Российско-немецкого Дома в Томске в плане предоставления
широкого круга услуг, необходимых в первую очередь представителям старшего поколения (оказание гуманитарной помощи пенсионерам и жертвам
политических репрессий, а также санаторно-курортное лечение), 81 % колпашевских немцев. Затруднились с ответом 18 % информантов, отметив,
что не имеют достаточно полной информации обо
всех мероприятиях, проводимых Российско-немецким Домом, и никогда не сталкивались с необходимостью обращения в подобного рода организации.
Однако в целом положительно высказываясь о деятельности Российско-немецкого Дома, исследуемые опрошенные отмечают его пассивную работу
(99 %) по популяризации немецкого языка, в частности языковых курсов среди молодого поколения
колпашевских немцев, проявляющих интерес к
языку и культуре исторической прародины.
Для этнических немцев Колпашевского района
Томской области вопрос сохранения немецкого
языка и культуры зависит не только от действий
общественных организаций. Большую роль в этом
процессе, по мнению немцев Колпашевского района, должно сыграть введение школьного образования с преподаванием для российских немцев на
немецком языке, что будет способствовать сбережению языковой идентификации молодого поколения представителей немецкого национального
меньшинства. Высказались за реализацию такого
рода инициативы 54 % опрошенных информантов
Колпашевского района. По их мнению, организация учебного процесса в школе на немецком языке,
участие школьников в олимпиадах по немецкому
языку помогут молодым представителям российских немцев достигнуть высокого уровня владения
немецким языком. Немаловажную роль для колпашевских немцев играет вопрос об изучении этническими немцами различных языков в школе и
университете. По данным социолингвистического
опроса, подавляющее большинство российских
немцев Колпашевского района Томской области
(90 %) отметили важность изучения русского языка как основного средства повседневного общения.
Высказались за необходимость изучения немецкого языка, ассоциирующегося в сознании информантом с языком прародины, 27 %.
Необходимо отметить тот факт, что активная работа разного рода организаций по сбережению
языка и культуры этнических немцев (Международный союз немецкой культуры, информацион
— 10 —
ный портал российских немцев RusDeutsch, Немецкое молодежное объединение и др.), а также
перспектива ведения предметов на немецком языке
в школах для представителей немецкого национально меньшинства поднимают вопрос об обретении особого статуса немецкого языка в местах
компактного проживания российских немцев. Анкетирование показало, что 63 % опрошенных информантов затруднились дать ответ на вопрос о
принятии закона об особом статусе языка российских немцев, отметив, что не обладают достаточной информацией о возможном использовании такого документа. Высказались против внедрения
данного документа на территории России 18 %.
Негативное отношение выявленного процентного
соотношения опрошенных связано с ненужностью
подобного статуса языка российских немцев ввиду
значительного сокращения говорящих потомков
немецких переселенцев. Тем не менее 18 % отметили положительную роль будущего закона, высказав предположение, что благодаря принятию этого
документа у молодого поколения российских немцев на всей территории России появятся дополнительные возможности в получении образования и
поиска работы. Данные социолингвистического
анкетирования по внедрению закона об особом
статусе немецкого языка на общероссийском уровне контрастируют с полученным материалом по
Колпашевскому району Томской области. Затруднились ответить на вопрос 45 % опрошенных российских немцев указанного района, пояснив, что
не видят положительных последствий от подобного рода инициативы, 27 % высказались за равный
статус немецкого языка и других национальных
языков, распространенных на территории Томской
области. Отметили важность статуса преподавания
немецкого языка в школе 27 %.
Заключение
В местах проживания представителей немецкого этнического меньшинства диагностируются
процессы языковой инволюции, являющейся следствием изоляции российских немцев Колпашевского района от немецкоязычного континуума Германии и давлением русского как государственного
языка в Сибири, что способствует повсеместному
вытеснению немецкого языка во всех известных
сферах (внутрисемейной (90 %) и трудовой
(99 %)). Указанная тенденция зафиксирована авторами на экстралингвистическом уровне в контексте исторически сложившейся языковой ситуации
в Колпашевском районе Томской области. Интралингвистические выкладки должны результировать из последующих наблюдений за регистрируемой инволюционной динамикой. На этом фоне все
более значительным и симптоматичным становится стремление представителей колпашевских немцев придать законодательный статус языку российских немцев в России (18 %), так и в Томской области (27 %). Сохранение языка и культуры потомков
немецких переселенцев возможно лишь при активной работе организаций, заинтересованных в различных видах помощи для российских немцев
(81 %), а также политике внедрения немецкого в
качестве основного языка для организации учебного процесса в школе (54 %).
| Напиши аннотацию по статье | Костомаров П. И., Кобенко Ю. В. Социолингвистическая характеристика речи представителей...
ИССЛЕДОВАНИЯ ГЕРМАНСКИХ ЯЗЫКОВ
УДК 811.112.2’27’282.4
(571.16)
DOI 10.23951/1609-624X-2020-2-7-13
СОЦИОЛИНГВИСТИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РЕЧИ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ НЕМЕЦКОГО ЭТНОСА
КОЛПАШЕВСКОГО РАЙОНА ТОМСКОЙ ОБЛАСТИ
П. И. Костомаров, Ю. В. Кобенко
Национальный исследовательский Томский политехнический университет, Томск
|
современное российское переводоведение в поисках новой суверенной парадигмы. Ключевые слова: предусловия (аксиомы) перевода, переводческие парадигмы, двойная верность (лояльность),
культурная интертекстуальность, манипулирование, статус переводчика, сущность перевода, стандартная теория
перевода, культурный диссонанс, социооперативная и интеллектуальная функции перевода.
Вопрос о парадигме современного российского переводоведения, как и переводоведения вообще, вновь приобретает актуальность. Это связано как с внутренней –
неспешной – эволюцией российской науки о
переводе, так и с влиянием современных
западных, прежде всего англо-американ-
ских, разумеется, «революционных», концепций перевода. В связи с этим З. Д. Львовская отмечает, появление в западной и российской литературе явно противоречивых
позиций по ключевым проблемам перевода
[2008], что, впрочем, характерно для всякого времени кардинальной перестройки или
размежевания позиций касательно целей
переводческой деятельности, ее объекта и
предмета. Действительно, не будет большим
преувеличением сказать о сильной поляри
зации этих позиций в зарубежном переводоведении (см. в этой связи [Фефелов, 2014]),
но в российском переводоведении подвижки
парадигматического плана носят, как правило, сдержанный и осмотрительный характер.
Разумеется, имеют также место и революционные призывы, о которых мы скажем
кратко и кротко. Они, в частности, исходят
от представителей так называемой деятельностной теории перевода, базирующейся в
Тверском университете. Один из основных
ее идеологов, Н. Л. Галеева, утверждает, что
«лингвистика, возникшая в своем структуральном аспекте как “наука наук”… не оправдала возложенных на нее ожиданий и…
оказалась не в состоянии объяснить деятельностный аспект речепроизводства» [Га
Фефелов А. Ф. Современное российское переводоведение: в поисках новой суверенной парадигмы // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015. Т. 13, вып. 1. С. 48–72.
ISSN 1818-7935
¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 1
© ¿. ‘. ‘ÂÙÂÎÓ‚, 2015
леева, 2006. С. 25]. Очевидно, что этот
упрек сформулирован некорректно, как минимум, по трем пунктам.
Во-первых, лингвистика, особенно струк-
турная, акцентируемая автором, изучала
ЯЗЫК, а не РЕЧЬ. Но даже лингвистике
слова и предложения было достаточно, чтобы переводчик стал, наконец, осознавать,
что́ в речи и тексте подлежит пониманию.
Она ясно показала, семантика слова и семантика текста – вещи абсолютно разные,
что целью переводчика всегда является
понимание
конкретно-контекстуального
смысла высказывания, а это, в свою очередь, абсолютно невозможно без понимания
культурного (предметно-ситуативного) контекста, в котором субъект высказывания
формирует свою речь. Лингвистика описала
все-таки обобщенные, глубинные механизмы речи, хотя она и не находилась в центре
внимания лингвистов.
Во-вторых, речепроизводство являлось и
является приоритетным объектом изучения
психолингвистики (А. А. Леонтьев и др.), а
также, отчасти, советско-российского языкознания в его антиструктуралистских формах существования (ср. М. М. Бахтин / Волошинов, В. В. Виноградов, Р. А. Будагов,
Б. А. Успенский и др.), которые, в их советско-российском варианте, были достаточно
тесно связаны с собственно переводческими
проблемами и очень тесно с языковым и
литературным взаимодействием самых различных языков.
В-третьих, существовала и семиотика
(Ю. М. Лотман и др.), тоже оказавшая значительное влияние на постановку и трактовку всевозможных переводческих проблем.
Поэтому говорить, что перевод преимущественно рассматривался в субститутивнотрансформационном аспекте [Галеева, 2008.
С. 26] – значит крайне упрощать реальные
взаимоотношения между советско-россий-
ской теорией перевода и советско-рос-
сийскими науками о языке и словесности.
В указанной парадигме работали только
теоретики машинного перевода (в силу специфики алгоритмического описания семантических трансформаций) и преподаватели
иностранных языков, с необходимостью остававшиеся в рамках вульгарно-лингвисти-
ческой парадигмы перевода, который был
для них вовсе не переводом, а средством
проверки понимания иностранного текста.
Кроме того, понятие языковой и речевой
трансформации в данном критическом выводе трактуется крайне поверхностно, являясь репликой критических приемов, практикуемых в англо-американском культуроориентированном переводоведении, отказывающемся признавать релевантность понятия лингвистическая эквивалентность (см.
подробнее [Фефелов, 2014]). На самом деле,
никакое переводческое преобразование невозможно без правильного согласования
вербального контекста и его актуального
социокультурного подтекста и вертикального контекста.
Движущие мотивы эволюционных реформаторов парадигмы состоят не только и
не столько в отклике на прямые непосредственные контакты между представителями
различных национальных традиций перевода (советский переводчик и переводовед
З. Д. Львовская написала указанную выше
книгу на испанском языке, работая в Испании), сколько в логичной актуализации переводоведческих положений, связанных с
акцентуацией экстралингвистических факторов. Она была произведена еще в советское время, например, А. Д. Швейцером
[1970; 1988], но на самом деле эти факторы
были осознаны переводчиками гораздо
раньше. Просто в момент появления научной лингвистики они на некоторое время
отошли на второй или третий план.
Очень большое значение имел, на наш
взгляд, парадигматический слом, произошедший в советской лингвистике после
80-х гг. XX в., выразившийся в том, что рядом с лингвистикой языка возникла (и стала
быстро набирать популярность) лингвистика речи в ее самых различных предметнодисциплинарных вариациях, но всегда социокультурных, в большей или меньшей
степени. Объектом анализа стало речевое
поведение или реализация языковых потенций и функций конкретным – в социальном
смысле – субъектом речи в конкретных ситуациях общения, тоже с необходимостью
социокультурных. Речевая социокультурная
ситуация соединяет воедино две семанти-
ки – интеллектуальную (она объективна) и
аффективную (она субъективна), чрезвычайно причудливо комбинирующихся в вербальном и невербальном поведении конкретного человека в конкретном культурном
контексте. На первый план вышли поэтому
социолекты и идиолекты (ср. так называе
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
мые языковые портреты). В сознании многих лингвистов-речевиков коммуникация
перестала быть языковой или межъязыковой, она стала даже не речевой, что было бы
точнее терминологически и в предметном
отношении, а межкультурной. Именно это
ее предназначение (и, соответственно, этот
ее признак) выдвигается на первый план и в
российской теории перевода 1.
Парадигматические идеи А. Д. Швейцера
и З. Д. Львовской о переводе были объединены, получили свое обобщение и оценку в
монографии Н. Г. Валеевой [2010]. Сама ее
терминология указывает на то, что речь не
идет о неком революционном повороте
сродни Cultural Turn или Cultural Translation.
Она связывает новизну с переходом на коммуникативную парадигму [Там же. С. 12],
что вовсе не ново, тенденция была уже привычной для советского переводоведения,
заимствовавшего эту базовую установку из
немецкого (ср. [Шмидт, 1997; Перевод
и коммуникация, 1997]). У Валеевой эта
формулировка тут же получает более конкретный вид и развертывается до коммуникативно-функциональной парадигмы межъязыкового и межкультурного общения
[Валеева, 2010]. В определении объекта и
предмета теории перевода, данных по
Львовской, эта характеристика парадигмы
(коммуникативно-функциональная) приобретает еще ряд дополнительных черт, которые выделены мной курсивом в предлагаемой ниже цитате:
«…процесс перевода [это] двуязычный
(многоязычный) межкультурный опосредованный “коммуникативный процесс определенного (эквивалентного) типа” (Львов-
ская, 2008. С. 94)… [он] обладает своими
особыми характеристиками, которые обеспечивают научный статус переводческим
исследованиям» [Львовская, 2008. С. 154;
Валеева, 2010. С. 15].
1 Нельзя также забывать о мифологии языка и языковой культуры, которая переосмысливает себя на
новых, семиотических, основаниях и переживает определенный ренессанс, показывая самим фактом своего существования, насколько сложно в коммуникации на уровне вторичной знаковой системы разделить
понятия быть (уровень реальных процессов или действий) и казаться (уровень симуляции означающих
реальных процессов).
Эти дополнительные характеристики
вновь свидетельствуют о приверженности
цитируемых авторов стандартной советскороссийской версии теории перевода и примечательны, в основном, тем, что эксплицитно подчеркивают незыблемость принципов эквивалентности и научности. Верность
данным двум принципам уже обращает на
себя внимание, так как, в отличие от многих
современных западных переводоведов, российские не видят никакого противоречия в
экстраполяции понятия эквивалентность на
передачу лакунарной
(идиоэтнической)
культурной информации.
понятий
разграничение
Однако заметнее всего инновационные
особенности реформированной переводоведческой парадигмы проступают в формулировке задач науки о переводе, где намечается
процесс
перевода и переводческой деятельности и
где в наиболее полном виде перечисляются
факторы, которые воздействуют на деятельность переводчика: когнитивные, этносоциокультурные и прагматические. За переводчиком по-прежнему закрепляется роль
посредника [Валеева, 2010. С. 15–16], однако введение этносоциокультурных и прагматических факторов в один ряд с когнитивными имплицитно указывает на то, что
оставаться в роли нейтрального посредника
переводчику будет трудно.
Понятие деятельности оказывается здесь
ключевым, и потому у автора возникает естественное желание раскрыть его структуру,
описав логически выделимые этапы осуществления чего бы то ни было, что Н. Валеева
и делает по «Дридзе – Леонтьеву – Иовен-
ко – Крюкову – Ширяеву» [Там же. С. 18–
19]. Но применительно к переводу эта попытка оказывается, на наш взгляд, пустой.
Три стандартные фазы «любой деятельности», приводимые там (и при этом с логической точки зрения неизбежные и бесспорные), на самом деле никак не регулируют ни
собственно переводческий процесс, ни переводческую деятельность.
Такое моделирование деятельности вообще оказывается лишь неким предварительным этапом настоящего моделирования
переводческого процесса, потому что оно
еще не отвечает критерию инструментальности 2. Мало сказать, что переводческая
2 Эту инструментальность нельзя никоим образом
смешивать с инструментальным переводом Кристиа
деятельность – это «самостоятельный вид
речевой деятельности в сфере коммуникативно-общественной деятельности людей»
[Валеева, 2010. С. 18]. Ее нужно обязательно раскрыть сначала в теснейшей связи с
сущностью двух базовых понятий: «переводческая эквивалентность» и «переводческая
адекватность», а затем с производным от
них понятием «норма перевода». Все вместе
позволит далее четче отделить перевод (переводческую деятельность) от других видов
языкового посредничества.
Эта задача крайне актуальна на данный
момент из-за появления культуро-ориенти-
рованных направлений перевода, в которых
понятие перевод почти полностью детерминологизировано и сводится к совокупности значений слова перевод в различных
языках (= лингвокультурах) мира. Именно
в таком (квази)методологическом подходе с
этическим уклоном постулируется ныне
принцип культурной непредвзятости позиций западного переводоведа (≈ аналог научной объективности), стремящегося освободиться в постколониальную эпоху от своего
европоцентризма и потому старающегося
подчинить свои решения абстрактно понятым требованиям межкультурной справедливости и равенства.
Что касается переводческой эквивалентности и переводческой адекватности, то эти
понятия относятся к стандартной теории
перевода в ее лингвистическом и литературоведческом вариантах, но недостаточно
там дифференцированы. Иногда они вообще
трактуются как синонимы, поскольку этимологически таковыми и являются. Иногда
попытки разграничить их приводят к обратному эффекту.
Так, у французского философа и мыслителя Поля Рикёра «наша» переводческая
эквивалентность, предполагающая полную
тождественность информационного объема
исходного текста (ИТ) и текста перевода
(ПТ) связывается с «идеалом совершенного
перевода» [Ricoeur, 2004. Р. 16], что есть
выражение другими словами одной и той же
переводческой мечты, недостижимость которой издавна ассоциируется
(на наш
взгляд, необоснованно) с непереводимостью. Поэтому П. Рикёр предлагает вообще
ны Норд [Nord, 1989/2005], она ближе к инструментальности в понимании Изабель Колломба [Collombat,
2003]), представляющей франко-канадскую школу
переводоведения.
отказаться от понятия совершенного перевода и связанных с ним рассуждений на
тему непереводимости, но сохранить в качестве базового объекта переводческого теоретизирования другое понятие, столь же
древнее, что и первое, – «верность» (fidélité
vs. trahison) [Ibid. P. 16–18].
Поддерживая Н. Валееву в отстаивании
методологической необходимости последовательно разграничивать переводческую
эквивалентность и переводческую адекватность, подчеркнем дополнительно и пропишем эксплицитно причинно-следственную
связь такого решения с особенностями того
вида переводческого посредничества, которым занимается профессиональный пере-
водчик-практик. Он имеет дело как с рационально-логической информацией исходного
текста, так и с его культурной – часто эмо– информацией
ционально-логической
(причем у обеих есть много видов и подвидов, которые в ходе чтения ИТ автоматически (интуитивно) понимаются, вычленя-
ются, классифицируются, интегрируются
и т. д.). Точность или верность передачи рационально-логической информации, т. е.
объективного, позитивного и общего для
многих, если не всех, культур знания, предполагает обращение к понятию эквивалентность. Передача же культурной информации
относится к сфере адекватности перевода,
поскольку переводчику приходится решать
задачу не столько об эквивалентности (которая в случае передачи лакунарной информации может быть только функциональной),
сколько о приемлемости переноса информации, особенно некоторых ее видов, из
чужой культуры в свою. Именно в этом состоит новая грань старой проблемы.
Если раньше, от немецких романтиков до
Поля Рикёра, полагали, что недостижимость
культурной эквивалентности в переводе доказывается лишь «невозможностью быть
слугой двух господ», а именно: автора и читателя [Ricoeur, 2004. Р. 16] 3, то теперь ставятся также вопросы о приемлемости и
уместности свободного перемещения информации из одной культуры в другую, поскольку эпоха глобализации ясно показывает, что этот процесс может служить не
только конструктивным, но и деструктивным целям. И переводчик может оказаться
3 «… l'impossibilité… de servir deux maîtres: l'auteur
et le lecteur».
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
заложником этого процесса, или фигурой
манипулируемой, причем не только в политико-идеологическом смысле, но и в общекультурном, сугубо просветительском. Давно ведь было сказано, что переводчик (и,
разумеется, равноапостольная ему пере-
водчица) должен быть, помимо прочего, этнографом [Mounin, 1963. Р. 227–241], а еще
и культурологом, и антропологом, но что-то
подсказывает нам, что достичь профессионализма в чужих предметных областях ему
будет крайне трудно.
Теперь он (но не в полном одиночестве, а
вместе с редактором и издателем), приступая к переводческому проекту, должен не
интуитивно, а «на теоретической основе»
определить, насколько сделанный им выбор
приемлем и для целевого контингента реципиентов текста, и принимающей культуры
в целом. Другими словами, насколько предлагаемый им текст перевода адекватен
различным ценностным параметрам принимающей культуры и уровню ее устойчивости к внешнему воздействию. Одновременно переводчик должен определиться не
только с вопросом о степени адаптации ИТ,
но и с глубиной коррекции этнокультурной
информации, содержащейся в нем.
Если воспользоваться популярной в советско-российском переводоведении шкалой Найды – де Ваарда, то переводчик должен решить, как далеко он намерен (или
обязан!) отойти от ближайшего естественного уровня либо в сторону буквального
или подстрочного, либо адаптированного и,
культурно-реинтерпретированного.
далее,
Он (да и она тоже!) должен заботиться в
этом случае и о степени адекватности переводного текста исходной культуре, стараясь
не утратить ее полностью, как то происходит в случае культурной реинтерпретации.
В новейшей теории и практике перевода эти
традиционные метания между «своим» и
«чужим» концептуализируются, в отличие
от стандартной, терминами
foreignizing
(foreignization) vs domesticating (domestication) 4, которые ввел Л. Венути, но скорее в
качестве идеологем, а не технологических
принципов 5.
4 Перевод этих оппозиций на русский язык до сих
пор остается проблемой. Вариантов несколько: одомашнивание / обыностранивание, адаптация / очуждение; доместикация / форенизация. Есть и другие.
5 По идее Венути, так можно и нужно бороться с
британским культурным империализмом: намеренная
Итак, осуществляя перевод, переводчик
постоянно перемещается между областями
рационально-логической тождественности и
культурной, – как правило этической или
идеологической, – приемлемости (не забывая, конечно, про формально-языковую
симметрию). Необходимость таких перемещений редко осознается реципиентом текста
перевода – он изначально склонен относиться к переводчику с подозрением, и если
ему раскрыть механизмы формирования совокупного содержания текста, то его опасения только возрастут.
Недоверие к переводчику и к результатам его переводческой деятельности часто
выражалось и раньше, задолго до появления
теории перевода. Оно овнешнялось в образной форме с помощью всевозможных метафор, фиксировавших,
в подавляющем
большинстве случаев, неблагодарное положение переводчика в системах «автор – переводчик – адресат» и / или «семантика
ИТ – семантика ТП» в лоне своей и чужой
культуры. Заметим также, что этот ракурс
был, как теперь говорят, антропоцентрическим и что рядом с переводчиком редко
встречалась переводчица. Отсюда прототипическая – и тоже «патриархальная» –
итальянская формула traduttore
traditore,
равно как и выставление к переводчику требования быть или стать invisible (англ. невидимым, невидимой → рус. прозрачным,
прозрачной) с последующим составлением
этических кодексов переводчика, закрепляющих его невидимость. Как выясняется,
по нынешним временам и нравам для многих оскорбительную.
Безусловно, в передаче рациональнологической информации переводчику достаточно просто достичь эквивалентности.
Но культурная информация не может передаваться точно так же. Для того, чтобы понять и разъяснить ее переводчику сначала
приходится стать этнографом и культурологом, раскрывающим идиоэтническое, часто
фоновое, значение единиц культуронимиче
форенизация текста, переводимого на английский
язык, подчеркивание в ПТ всего чужого и потому
чуждого для английской лексико-синтаксической нор-
мы, т. е. наполнение его всевозможными ксенафорами
и ксенофорами (термины мои. – А. Ф.) с целью продемонстрировать британской читающей публике, что на
свете существует не только эстетически приглаженная
литература на английском языке и привычный английский язык. Забавная идея, конечно, но таковы законы эмоционального интеллекта.
ского ряда, которое, как правило, имеет
смысл только в исходной культуре и становится излишним с точки зрения принимающей культуры. Затем ему (и издателю) приходится брать на себя функцию цензора,
если какие-то фрагменты содержания идут
вразрез с базовыми морально-этическими
ценностями принимающей культуры. Чтобы
сохранить свою нейтральность и рассчитывать на доверие со стороны адресата, переводчику нужно бы занимать позицию между двумя культурами, оставаясь на некой
«нейтральной полосе», что чрезвычайно
просто вообразить и провозгласить, но
крайне сложно реализовать.
Реагируя на эту переводческую дилемму,
Н. Г. Валеева, вслед за З. Д. Львовской,
предлагают разрешить ее с помощью понятия двойная лояльность (или верность). На
наш взгляд, оно довольно спорное, хотя,
разумеется, в современном культурологическом контексте имеет все права на существование.
То же скептическое отношение просматривается по этому пункту в позиции П. Рикёра, который считает, что «свое» и «чужое» (инокультурное) отделены друг от
друга непреодолимой чертой и что это следует принять как данность [Ricoeur, 2004.
Р. 18]. Но в качестве компенсации П. Рикёр
предлагает переводчику «найти свое счастье» (и на том, надо полагать, приглушить
свою методологическую неудовлетворенность) не в принципе двойной лояльности,
а в культивировании идеи носителя язы-
ковой гостеприимности (букв. hospitalité
langagière). Будучи философом, а не теоретиком перевода, он избегает формальной
дефиниции этого нового понятия, говоря
лишь иносказательно, что она равна двойному удовольствию: с одной стороны, «жить
в чужом языке» (le plaisir d'habiter la langue
de l'autre) и, с другой, оказывать радушный
прием иностранной речи в своем собственном доме [Ibid. P. 20] 6.
Время покажет, что, собственно, он имеет в виду. Возможно, языковая гостеприимность как понятие восходит к его же мысли
о том, что акту перевода обязательно свой[Ricoeur, 2004.
ственна диалогичность
6 В полном виде: «Hospitalité langagière donc, où le
plaisir d'habiter la langue de l'autre est compensé par
le plaisir de recevoir chez soi, dans sa propre demeure
d'accueil, la parole de l'étranger».
Р. 19] 7, и тогда сам текст выполненного им
перевода есть нечто вроде диалога двух
культур, своей и чужой. Однако признав
это, мы автоматически признаем, что диалогичность была неотъемлемой чертой переводческой деятельности всегда, до Бахтина,
до Рикёра и до появления новейших культуро-ориентированных теорий перевода. Возможно и то, что, восставая невольно против
лингвокультурной мудрости русского языка,
он предлагает современному переводчику
перевоплотиться в образ соловья, которому
пришло время питаться исключительно баснями и получать от этого двойную порцию
удовольствия, но, разумеется, утверждать
это со всей определенностью никак нельзя.
Это предложение Поля Рикёра, равно как
и постулат российских переводоведов, требует дальнейшего анализа.
Двойная лояльность постулируется у
Львовской / Валеевой как установка на
«верность» оригиналу (кавычки Валеевой. –
А. Ф.) и одновременно адресату и нормам
его культуры [Валеева, 2010. С. 20]. Толкуемая абстрактно-символически, т. е. как
морально-нравственный и этический долг,
такая установка переводчика как бы обеспечивает приемлемость текста перевода в
принимающей культуре, сохраняя при этом
и национально-культурную специфику ИТ,
и авторскую концептуальную информацию.
На самом деле она говорит скорее о бла-
гих – и потому в реальности недостижи-
мых – намерениях переводчика. Если продолжить оценку в мифологическом поле
итальянских аналогий и / или прозрений, то
придется также вспомнить о том, что
la Donna è mobile 8. А за одно и о французском переводческом идеале Нового вре-
мени, выразившемся в формуле Перро
д’Абланкура les belles infidèles (варианты
толкования см. в [Гарбовский, 2004. С. 62]),
который утверждает ответственность переводчика за красоту ТП и, следовательно,
примат красоты над верностью оригиналу и
его автору.
7 В более полном виде: «…le traducteur trouve sa
récompense dans la reconnaissance du statut indépassable
de dialogicité de l'acte de traduire comme l'horizon
raisonnable du désir de traduire».
8 Из «Риголетто», букв. дама непостоянна. В русском сценическом переводе: «Сердце красавицы
склонно к измене…». В мифологической перспективе
перевода это одно и то же.
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
Вместе с тем, принцип двойной верности, продуцируя некий знак, выполняющий
функцию призыва, имеет некоторый смысл
в поле семиотики перевода и межкультурного взаимодействия.
Такие строго идеальные установки можно, пожалуй, реализовать в воображаемом
мире художественного текста, далекого от
всякой социальности и политико-идеологи-
ческих смыслов, но там, где текст эксплицитно или имплицитно обнажает проблемные и конфликтные точки межкультурных –
в очень широком смысле – отношений 9,
намекает на табуированные зоны напряжений и трений, переводчику крайне сложно
сохранить двойную лояльность. Тексты такого рода, будучи идеологически маркированными, показывают, что переводчик находится в ситуации неизбежного выбора,
который может легко превратиться для него
в дилемму буриданова типа. К тому же его
скорее будут склонны считать двойным
агентом (я намекаю здесь всего лишь на
адептов и поклонников Manipulation School
в переводоведении, о базовых парадигматических установках которой будет сказано
подробнее далее), чем нейтральным посредником между двумя культурами, транслирующим интересы и наших, и ваших, способным абстрагироваться от «своего» и
«чужого».
Воплощение этого принципа на практике
в рамках стандартной теории перевода покажет, что переводчику все равно не избежать критики в пристрастности, ангажированности, тенденциозности, потому что в
теории и на практике жить в (данном) обществе и быть независимым от него невозможно. Черты данного общества (читай своего)
проявятся в переводном тексте так же, как
проявляются восточные черты в портрете
европейца, нарисованного художником с
Востока.
Вопрос о базовых теоретических ценностях переводоведения поднят в очередной
раз теоретиками и адептами Manipulation
School – сравнительно нового направления в
зарубежном переводоведении, именуемого
9 Переводоведы западных культуро-ориентиро-
ванных направлений до сих пор не считают нужным
структурировать и стратифицировать понятия культура и межкультурная коммуникация. При этом культура у них фактически не отделяется от цивилизации,
а в межкультурной коммуникации игнорируются ее
уровни и не принимается во внимание их иерархия.
также «manipulation» school. Эта альтернативная номинация, радикально меняющая
содержательную установку данной школы,
предложена М. Тимочко [Tymoczko, 1998].
Первоначально понятие «манипулятивное переводоведение» возникло в кругах
литературоведов и исследователей литературного перевода на идее разоблачить всевозможные виды манипулирования «литературной славой» писателей и их шедевров.
Иначе говоря, оно появилось как побочный
продукт с разоблачительной интенцией на
фоне абсолютно серьезных научных исследований литературоведов, объектом внимания которых было формирование образа
автора и его произведений в своей и чужой
литературных культурах. Однако со временем этот разоблачительный пафос был заимствован некоторыми представителями
общей теории перевода, где основополагающая идея сильно трансформировалась,
соединившись – увы, в очередной раз –
с тезисом о принципиальной «неверности»
перевода и, прежде всего, переводчика.
К очень длинному ряду негативных оценок,
выражающих базальное недоверие к переводу и переводчику (см. хотя бы [Newmark,
1988. Р. IX]), добавилась вариация, новая
по форме и псевдоновая по существу: перевод – это всегда манипулирование (≈ манипуляция), а переводчик – манипулятор. Этой
идее с ее подчеркнуто аксиоматическим
статусом можно было бы возрадоваться,
потому что быть предателем куда позорнее,
на наш посторонний взгляд. Быть манипулятором – это малый грех, не относящийся
ни к числу mortal, ни deadly, ни capital.
Но хотелось бы не только удовлетворенно
вздохнуть, но и понять, как и в случае с
тремя греховными синонимами выше, что
все-таки составляет рациональное зерно
данной концепции и в чем понятийное и
даже, как до сих пор выражаются староверы, предметно-сущностное отличие перевода-предательства от перевода-манипуляции.
Хотя бы ради обоснованности аллюзивных
кавычек от американского переводоведа.
Поль Рикёр, например, тоже говорит о
манипулировании / манипуляции, но его
тезис не предоставляет никаких возможностей для превратных истолкований ни в
оригинале, ни в русском переводе Марии
Эдельман. А ведь согласно постулату манипулятивной школы, и этот перевод выступления, ставшего статьей, в силу самого фак
та своего появления нужно рассматривать
как попытку манипулирования. В отличие
от приверженцев манипулятивной школы
Рикёр достаточно строго очерчивает рамки
тех видов и способов речевой деятельности,
соотносимых с манипуляцией языковыми
единицами и манипулированием содержанием и реципиентом, которые становятся
объектом его анализа. Ясно прописаны и
рамки условий, в которых они проявляются.
Говоря об эффективности языка (и речевой деятельности – langage) как инструменте отражения объективной и субъективной
реальностей, о разрыве между ними, он выражает удивление тем, что «можно делать с
языком» (букв. «C'est fou… ce qu'on peut
faire avec le langage…»). В переводе, кстати,
широкозначный глагол faire закономерно
конкретизируется и получается эквивалентное в понятийном отношении утверждение:
«Это просто с ума сойти… как можно манипулировать языком». Обоснованность такой
конкретизации подтверждается дальнейшей
аргументацией, которая будет дана в переводной версии: «Можно говорить одно и то
же, но разными способами; можно подразумевать про себя одно, а говорить противоположное; можно рассуждать о воображаемом, а не о том, что есть на самом деле.
Платон упоминал в этой связи софистические построения, и озадаченности его не
было границ [Рикёр, 2004, Парадигма]; сверено по [Ricoeur, 2004. C. 50].
Все эти качества как языка с его лексикой и грамматикой, так и речевой деятельности различных людей с их личными мотивами не подаются Рикёром как открытие
чего-то нового. Это констатация известного,
но возникла она у Рикёра в связи с конкретным интересом к несколько настораживающим его тематическим и речевым предпочтениям Стейнера (которого он, тем не
менее, высоко ценит). Он не рассматривает
речевые особенности организации высказывания у Стейнера как попытку манипулировать читателем, хотя и считает его увлеченность иррациональными свойствами языка
экстремистской («De là ce que j'appellerai
l'extrémisme de Steiner...») [Ricoeur, 2004.
Р. 51].
Действительно, языковой формализм позволяет говорить не только о реальном и
истинном, но и возможном, условном, желательном, гипотетическом, утопическом, тем
самым как бы допуская некое манипулиро
вание, имманентно присущее самому языку.
Как только эти особенности языка как инструмента мысли соединяются с субъектом
речи, речевая деятельность субъекта тоже
может быть оценена (тогда, когда это доказано) как ложь, фальсификация, утаивание,
сокрытие, умолчание, хотя гораздо чаще
возникают всевозможные воображаемые
миры.
Особенность позиции манипулятивной
теории перевода состоит, однако, в том, что
она, во-первых, абсолютизирует эти качества языка и речевого поведения, во-вторых,
обнаруживает их только у переводчиков
(и переводчиц, похоже, тоже), забывая об
авторах и прочих творцах, и, в-третьих, ставит знак равенства между присутствием
обозначенных выше черт в текстах и манипулированием как свершившимся фактом.
В этих теоретических установках школы
нетрудно увидеть две лингвокультурные
«истины», давно уже зафиксированные, например, в русском языковом сознании. Одна
из них – высокая, философская и, возможно,
заимствованная – гласит, что «слово изреченное есть ложь», а вторая – низкая, народная, тоже философская, но социально
ориентированная и одновременно общественно-политическая – утверждает, что
«[они] нас [всегда] дурят» 10.
Такая аналогия между теоретическими
постулатами манипулятивной школы перевода и мудрыми прозрениями лингвокультур (в том числе и отечественной) вполне
законна и опирается на типологию манипулирования, принятую в данном направлении
переводоведения: conscious manipulation vs
unconscious manipulation [Kramina, 2004.
P. 37]. Другими словами, оно может быть
осознанным (сознательным) или неосознанным, но оно присутствует якобы всегда и во
всех актах речевого общения переводчика
и его адресата. Первый тип явно и почти
эксплицитно указывает на то, что манипулирование может быть преднамеренным,
тогда как во втором эта черта отсутствует, и
манипулирование в этом случае мыслится
как невольное воздействие переводчика на
восприятие текста читателем, возникающим
в силу самой невозможности абсолютно
10 Дурят нас дурят, а мы уши развесили. Тезис
очень популярный сейчас также в либерально-креа-
тивных кругах российского общества. Местоимение
они в этом случае раскрывается как власти.
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
идентично передать некоммуникативные
смыслы исходного авторского текста. Мы
наблюдаем тот самый случай, когда коммуникация (= общение в целях достижения
взаимопонимания) объявляется невозможной на том лишь основании, что одно и то
же сообщение может быть интерпретировано (т. е. понято) субъектами по-разному.
Фактически так называемая манипулятивная школа муссирует (а не теоретизирует) все те же два древнейших умозрительноаффективных постулата (о непереводимости
и о неверности), но смещает акцент с собственно переводческой деятельности на
этические установки перевода и прагматические цели переводческой политики. Связанные с ними опасения и страхи как раз и
овнешняются в виде фобий в постулате о
тотальном манипулировании.
Все это свидетельствует о крайне упрощенных трактовках как семантики, так и
прагматики перевода. Акцент сдвинулся на
переводчика с переводчицей, должно быть,
потому, что в русле идей Вальтера Беньямина 11, основополагающих для современных западных направлений теоретической,
так сказать, мысли, воображение переводоведа приписывает переводчику (и, наверное,
переводчице?) мессианские, демиургические потенции, которые иногда так же легко
превращаются им в демонические. Для некоторых типичных образцов теоретического
мышления нет различия между потенциально возможным и реально достижимым или
существующим. Примеров субъективного
вмешательства переводчика и «его компании» в лице со-переводчиков, редакторов,
издателя, консультантов и заказчиков в
текст оригинала много. Есть вполне очевидные и даже «теоретически обоснованные»
попытки манипулировать семантикой отдельных единиц ИТ или их ключевых разрядов, но утверждать на этом основании,
что переводчики (вместе с переводчицами)
могут таким образом манипулировать смысловым содержанием полного текста на
самом деле еще нельзя. И тем более преждевременно говорить, что факт манипулирования сознанием читателя тем самым
свершился. Даже если речь идет о современных протестантских переводах Библии
на английский язык, за которыми стоят зна
11 Они изложены в полном виде и проанализиро
ваны в статье Э. Н. Мишкурова [2013].
чимые интеллектуальные усилия и упорство. Можно лишь говорить о переводческих
намерениях изменить нечто в восприятии
библейского текста, но последует ли за ними желаемый результат – это отдельный
вопрос. Он может быть совсем не тот, на
который рассчитывает исправитель контекстов, которые он считает вольными или невольными искажениями. Исправление библейских книг, имевшее место в истории
Русской православной церкви, привело к ее
расколу, который не входил в планы исправителей. Нам не дано предугадать, говорит
поэт Т., как наше Слово отзовется, причем
«наше» в данном случае значит и не только
наше поэтическое или национальное, но и
любое другое.
Манипулятивная школа совершенно не
обращает также внимание на терминологические вопросы, не дефинирует своих ключевых понятий и абсолютно не стремится
отделить понятие «переводческое манипулирование» от других видов и форм публичного влияния или воздействия на адресата, полагая, очевидно, что с учетом
антропоцентрического поворота в исследованиях речевой деятельности и так все всем
должно быть понятно.
Между тем в общественной жизни такие
формы воздействия встречаются часто, и
они действительно оправдывают квалификацию манипулятивных, т. е. пытающихся
спровоцировать
заданные поведенческие
реакции, удовлетворяющие интересам политических партий, властных групп, общественных движений, отдельных авторитетных
лиц и т. д. Классические манипулятивные
кампании могут носить пропагандистский,
избирательный, рекламный, политический,
идеологический, информационный и прочий
характер, быть публичными или коммерческими. Мы не знаем, кто вдохновлял и проводил манипулятивную кампанию в прессе
против Зимних Олимпийских игр в Сочи, но
она была и осуществлялась вопреки официальной позиции Международного олимпийского комитета. В этих настоящих формах
массового манипулирования, объединяемых
сейчас понятием «мягкая сила» (soft power),
предварительно продумывается все: объекты манипулирования, цели кампании, целевые группы, субъекты манипулятивного
воздействия, способы воздействия, целесообразность, стоимость, выгодность, критерии успешности кампании и т. д.
А вот то, что выдается за манипулирование в манипулятивной школе перевода, никак не вписывается в один понятийный ряд
с истинным манипулированием, имеющим
место в реальной жизни. Ее представители
то ли забыли, то ли никогда не знали, что
функция воздействия, называемая у К. Бюлера апеллятивной, у В. В. Виноградова –
функцией обращения, у П. Ньюмарка – вокативной, у Р. Якобсона – конативной, поэтической или магической, является одной
из основных в языке и самых востребованных в речи, поскольку та неотделима от
жизни. На ней зиждется не только всякое
лидерство, публичная презентация, коммерческая и социальная реклама, но и педагогика, равно как и всякое воспитание – семейное, школьное и прочее. Ставить знак
равенства между ней и манипулированием,
т. е., по сути, преднамеренным обманом и
злоупотреблением, нет никаких теоретических оснований.
Что касается схем информационного
воздействия, то переводчик уже в силу своего места и роли в процессах идеологического регулирования и распространения
информации не может планировать и реализовать успешную схему воздействия на сознание или поведение реципиента через акт
перевода, как то предполагается и принимается адептами школы в качестве исходной
установки. Переводчику невозможно даже
приписать microsoft power 12, при всем
при том, что его высокопрофессиональный
труд, как вполне справедливо утверждают
Н. С. Автономова и Э. Н. Мишкуров, «представляет собой мощный творческий, рефлексивный ресурс понимания произведений
инокультуры» [Мишкуров, 2013. С. 38].
Верно и то, что этот ресурс должен быть
донесен до современного читателя 13, хотя,
12 У некоторых переводчиц она, похоже, есть.
13 Но указание «всеми доступными переводчику
средствами» [Мишкуров, 2013. С. 38] надо бы дополнить ограничительным словом честному. Еще лучше
предложить в качестве альтернативы самым творческим переводчикам, жаждущим поделиться герменевтическими находками, не таясь, практиковать патафизический перевод, главный принцип которого состоит
в том, что, передавая «дух и букву» оригинала, переводчик с переводчицей сознательно берут на себя
обязательство раскрыть также его «бух и дукву». Возникает и другой вопрос: известно не менее 64 переводов 66-го сонета У. Шекспира на русский язык. Это
специфическая переводческая мания, манифестация
ресурсов переводческой креативности или формальное упражнение по трансформационной рекомбинато
на наш взгляд, в хороших переводах он доносился всегда. И все равно, манипулирование можно допустить, либо очень сильно
преувеличив информационно-технологиче-
ские возможности переводчика, либо оторвавшись от реальной жизни и переместившись в мир символических симулятивных
операций, где субъекта можно наделять
любыми качествами, свойствами и потенциями. Реальному переводчику (да и переводчице тоже), задумавшим стать манипуляторами, «мешает» авторский текст, в
котором содержится своя концептуальная
авторская программа со своим собственным,
эстетически, вербально и психологически
выверенным потенциалом воздействия на
читателя. Мешает также автор, если он
вдруг еще здравствует, со своими требованиями к переводчику и ТП. Мешают и другие переводчики с издателями, которые по
собственной инициативе и без всяких согласований с предыдущей командой издадут
свой собственный перевод. Есть еще критики и т. д. Если переводчика художественной
или любой другой социально значимой литературы упорно противопоставлять автору,
выдвигая на роль первого плана, то он может легко оказаться в комичной ситуации,
иллюстрируемой некогда взаимоотношениями между королем и его шутом. В интеллектуальном отношении шут может быть
и выше короля, но их общественные роли
несоизмеримы.
Разумеется, защита какой-то отдельной
интерпретации, выгодной, скажем, феминисткам и феминистам из переводческой среды, может теоретически рассматриваться
либо как манипуляция с авторским содержанием, либо как попытка манипулирования адресатом, а точнее, как претензия на
манипулирование, эффективность которой
подтверждается, как правило, лишь собственной внутренней убежденностью инициатора манипуляции и, так сказать, чувством
морального удовлетворения от исполненного долга.
В авторском политико-идеологическом
дискурсе реализовать манипулятивное намерение гораздо легче, но переносить особенности этого дискурса на перевод можно
лишь в крайне ограниченном числе типичных случаев. Основным будет тот, когда
рике а ля Реймон Кено (Raymond Queneau), продемонстрированной в его «Exercices de style»?
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
имеется текст или тексты перевода, который
значим с общественной или политикоидеологической точки зрения и который
может служить орудием – но, как правило,
далеко не главным и никогда не единственным! – в организованной кампании или операции воздействия на определенный контингент реципиентов.
Вернемся здесь к оригиналу текста лекции Поля Рикёра, прочитанной перед
студентами факультета протестантской теологии в Париже, и его переводу от
М. Эдельман, чтобы проанализировать два
цитированных там библейских фрагмента
[Ricoeur, 2004. Р. 35–37] с точки зрения возможностей для авторского и переводческого
манипулирования. Рикёр сопровождает их
своим комментарием, который, как и всякий
комментарий, представляет собой факт интерпретации текста (= фр. explication, букв.
«объяснение»), выражающейся, в частности,
в оценках. Заметим, что и выбор версии перевода также содержит элемент имплицитной оценки, но объективировать ее очень
сложно. Скажем лишь, что Рикёр использует выдержки из французского перевода Шураки [Chouraki в тексте Рикёра, но, на самом
деле, – Chouraqui, André. – А. Ф.] и что он
квалифицирует его метафорой «rugueuse
traduction» [Ibid. Р. 35], что означает фигурально «неприглаженный» 14. Значимость
это выбора понятна, однако, в более-менее
полной форме, только образованным протестантам, в частности, потому, что протестантский перевод Луи Сегонда от 1880 г.
(Louis Second, 1810–1885), по свидетельству
французского
энцикло-
педического источника [Alliance biblique
française et Société biblique française], является с момента появления в XIX в. и по сегодняшний день самым востребованным и
уважаемым 15.
теологического
Указание же на rugosité (неприглаженность) в устах философа можно воспринимать как аналог стремления переводчика
если не к совсем буквальной, то к ближайшей естественной версии перевода в терми
14 Букв. «шероховатый, неровный; бугорчатый»,
как, например, о кожуре апельсина или мандарина по
сравнению с яблоком. См.: Lingvo-online.ru
15 Peu de traductions de la Bible ont connu un succès
aussi fulgurant que celui de la version Segond: … Depuis
cette époque et jusqu’à aujourd’hui, la version Segond
reste, et de loin, la version française de la Bible la plus
répandue et la plus demandée.
нах Найды – де Ваарда, что должно оцениваться положительно даже с позиций манипулятивной школы перевода. К тому же
версия Андре Шураки не принадлежит к
христианской традиции библейского перевода и потому находится вне герменевтических и экзегетических противостояний католиков и протестантов Франции по поводу
степени соответствия французских переводов каждой из церквей оригинальному тексту Библии.
Оценочное суждение П. Рикёра, дающее
формальный повод затрагивать тему манипулирования, связано с тональностью стихов, повествующих о появлении на Земле
множества языков: она определена как
тональность перечисления (le ton des dé-
nombrements), а сами стихи, как он говорит,
не выражают ничего, кроме простого любопытства доброжелательного взгляда [Господа] [Ibid. P. 35–36] 16. На наш взгляд, в них
видна лишь интонация повествования, которая констатирует происходящее, не выражая ни явного любопытства, ни доброжелательности. Субъективность интерпретации
Рикёра видна гораздо ярче в комментарии
ко второму цитируемому им фрагменту,
мифу о Вавилонской башне. В стилистической тональности высказываний «с небес»
по поводу предпринятого людьми строительства башни он не обнаруживает «никакого упрека, никакого сожаления, никакого
обвинения»: il n'y a aucune récrimination,
aucune déploration, aucune accusation [Ibid. P.
37]. Но они там присутствуют и передаются
на письме с помощью восклицательных
предложений, равно как и лексически. Этот
текст очень хорошо известен, и свойственное ему осуждение амбициозного замысла
людей и его нежелательных последствий
передается во всех переводах Библии.
Интерпретация Рикёром тона высказывания несколько субъективна, но можно ли
говорить о попытке манипулирования? Нет,
несмотря на известную «истину», выражаемую французской лингвокультурной мифологемой: C’est le ton qui fait la chanson.
Именно в силу того, что текст уже прекрасно известен, и потому данная оценка Рикёра
будет выслушана студентами-теологами, да
и многими профанами в теологии, с «любо
16 Ces versets sont dans le ton des dénombrements où
s'exprime la simple curiosité d'un regard bienveillant.
[Добавления в квадратных скобках везде мои. – А. Ф.]
пытством доброжелательного взгляда», и не
более того. Цель Рикёра вообще была иной,
никак не связанной с иллюстрацией отношения Господа к замыслу людей и с опровержением прежних утверждений по этому
поводу. Для Рикёра, выступавшего перед
студентами теологического факультета, это
обращение к мифу о Вавилонской башне
было всего лишь риторической формой доказательства естественности и неизбежности перевода как такового: Единого языка у
нас больше нет. [Не беда. Все равно сможем
договориться.] Будем теперь переводить 17.
Переводчица М. Эдельман не проявляет
ни в этих, ни в других контекстах абсолютно никаких претензий на интеллектуальное
соперничество с авторской позицией П. Рикёра, не берет на себя столь лестной теперь
роли рерайтера, и потому мы обнаруживаем
в русскоязычной версии лекции именно то
смысловое содержание, которое сообщено
автором. Самый заметный «ляп» в переводе
Эдельман связан с совсем иным пунктом –
орфографической нормой передачи имен
собственных (двух американских и одного
латинского) на русском языке. В отличие от
немецких имен собственных она этой нормы не знает, и потому мы находим в русском переводе лекции Е. Шапира, Б. Ворфа
и святого Жерома, но тут же понимаем, что
эта попытка манипулировать бог знает чем у
ней провалилась и что она указывает на
американских этнолингвистов Э. Сэпира,
Б. Уорфа и автора канонического перевода
Библии на латинский язык преподобного
Иеронима, не пытаясь приписать ему французское происхождение (т. е. не следует
примеру Дерека Уолкота, который объ-
явил библейского Онана натурализованным
французом, о чем будет сказано ближе к
концу статьи).
Итак, можно сделать вывод: переводческое манипулирование как явление переводческой деятельности является продуктом
ряда теоретических недоразумений, возникшим в результате несоразмерного преувеличения интерпретационных и технологических возможностей переводчика в
области обработки исходного текста и распространения информации через текст перевода. Вместе с тем, следует признать, что в
семиотической структуре переводческой
деятельности оно все равно остается до
17 À partir de cette réalité de la vie, traduisons!
вольно сильным знаком-страшилкой, призывающим реципиента к бдительности и
посылающим символический сигнал потенциальным манипуляторам. На прагматическом уровне это предостережение может,
однако, вызвать массу ложных обвинений в
адрес переводчиков и необоснованных подозрений, напоминающих то, что называется у французов procès d’intention, т. е. голословное приписывание человеку, включая
переводчиков и переводчиц, намерений исказить, манипулировать, злоупотребить, навредить и т. п.
Кстати будет сказать, что стандартным
«доказательством» манипулирования переводчиками со стороны власти и переводческого манипулирования текстами, не вызывающим на Западе никакого сомнения и не
требующим якобы никакого дополнительного подкрепления, является пример Советского Союза (см., например, [Kramina, 2004.
Р. 38]). Кое-где и кое для кого это уже непреложный символ Новой веры, но никак не
исследовательское заключение.
Вернемся к трактовке Валеевой и Львовской. Их принцип двойной верности можно
принимать к рассмотрению как всего лишь
этическую формулу межкультурного примирения, как декларацию о бикультурных
намерениях переводчика-посредника (и переводчицы тоже 18), которая в сам процесс
перевода и его технологию ничего нового не
привносит.
Однако такая символическая демонстрация намерений в непредвзятом посредни-
честве предпочтительней радикализма не-
которых нынешних
«революционных»
представителей культуро-ориентированного
перевода (например, Cultural Turn), которые,
на тех же самых основаниях о зависимости
переводчика от общества с его временными,
локальными и идеологическими особенностями, сделали вывод о том, что переводчик
не может, в принципе, быть непредвзятым
(invisible) и что ей / ему не следует к этому
стремиться. Наоборот, он или она должны
осознать себя как представителей именно
своего времени, общества и культуры, с неизбежностью трансформирующих в ходе
своей интерпретационной деятельности информацию ИТ и потому корректирующих
18 Мало кто из них готов взять на себя функции
межкультурной путешественницы или более заманчивую роль межкультурной свахи, статус посредницы
еще все-таки привычнее.
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
его
культурно-идеологические позиции.
Никакой двойной лояльности или верности,
согласно этой идеологеме, быть, следовательно, не может и никогда не было. А раз
так, переводчик (и особенно переводчи-
ца) должен быть visible и стремиться к
visibility («непрозрачности»), т. е. к осознанной демонстрации своих культурноидеологических позиций. Сущность его деятельности состоит поэтому не в перекодировании (transcoding), не в перевыражении
(reexpression), не в переложении (adaptation),
не в парафразировании (paraphrasing) или
вольном переложении (free translation), а в
переписывании (rewriting) ИТ. Это и есть
парадигматическая установка, ведущая к и
поощряющая все печально
знаменитые
формы субъективизма в прочтении ИТ вроде отсебятины и произвола и уничтожающая
оригинал вместе с автором, которая получила
теоретическое
являющееся на самом деле сугубо идеологическим. Его статус искусственно завышается, его активно призывают ценить не искусство перевода в себе, а себя в искусстве
перевода. В феминистских переводческих
установках принцип переписывания (= rewriting) так называемых патриархальных
текстов может уже приобретать форму hijacking, активно демонстрируемый на переводах-переделках детских сказок.
якобы
обоснование,
Более-менее правдоподобное рационально-логическое
концепция
обоснование
двойной лояльности может получить лишь в
том случае, если слегка развернуть позицию
переводчика (ну и, разумеется, переводчицы) в системе «писатель – переводчик – адресат» применительно к художественнопоэтическому переводу, который объективно предоставляет посреднику значительную
интерпретационную свободу и требует
от него творческого подхода не только в
безупречной имитации оригинала, но и полноценном раскрытии концептуальной информации (И. Р. Гальперин), или концептуальной программы (З. Д. Львовская), или
концептуальной решетки (А. Лефевр) источника.
В этой системе переводчик при подготовке к процессу перевода на самом деле
выступает сначала как реципиент (адресат и
читатель), декодирующий все смыслы текста в контексте исходной культуры (= понимание), и лишь затем, по истечении некоторого времени, принимает на себя функции
отправителя сообщения (адресанта, двойника писателя, его или ее impersonator) контингенту читателей, принадлежащих его
собственной культуре с ее литературными
канонами. В этом случае контакт между писателем и читателем устанавливается вовсе
не по воле писателя, который никогда не
подстраивается под ту или иную инокультурную аудиторию, если только он не политтехнолог со своими абсолютно не литературными целями и задачами, а по воле
третьих лиц. В силу этих неизбежных обстоятельств в деятельности переводчика во
время процесса перевода обязательно должно иметь место переключение кодов как
формально-языковой, так и культурной интерпретации. Примерно такое же, какое
происходит многократно во время процесса
устного перевода или в речевой деятельности билингва. В результате система языкового и культурного контакта моделируется
несколько иначе: отправитель → или чаще
переводчик в роли получателя |…| переводчик в роли отправителя → получатель. Заметим, однако, что этот контакт никоим образом нельзя еще называть взаимодействием
культур или межкультурной коммуникацией, поскольку факт контакта сам по себе не
гарантирует возникновение коммуникативного эффекта или взаимопонимания.
Если эти спекуляции по поводу янического характера деятельности переводчика
соединить с понятием двойной верности, то
оно получает еще и некую видимость объективно-логического
(«левополушарного»)
обоснования в дополнение к этико-идеоло-
гическому («правополушарному»). Однако
для придания концепции двойной верности
хотя бы доли правдоподобия важно не только само присутствие переключения кодов и
временного разрыва в процессе передачи
рационально-логической и идиоэтнической
информации исходного письменного текста,
но и его результат: выбор таких переводческих решений, которые будут адекватно отражать интересы обеих культурных общностей. Это довольно простая рациональнологическая и чрезвычайно сложная культурологическая задача. Получателю инокультурной информации, находящемуся вне
сферы распространения данной культуры,
требуется ее понимание, а не вживание в
новую культурную ситуацию. Для него иноязычный текст вовсе не является Благой вестью, это всего лишь потенциальный источ
ник информации или релаксации. Специфическая инокультурная информация может
поэтому оказаться для него иррелевантной.
Рассмотрим для иллюстрации переводческие задачи, связанные с передачей различных видов информации в отрывке из научной статьи американского автора, цель
которой состоит в том, чтобы сформировать
у студентов новую информационную культуру и предупредить их о существовании в
сети информационного «мусора»:
“Now if you grab blindly, you might get the
Elvis Lives with Aliens Gazette just as easily as
Atlantic Monthly or Time” [Harris, 2007–
2010].
Качественные ориентиры на этой своеобразной сугубо авторской культурной
шкале информации заданы косвенно (символически и ассоциативно) через названия
американских изданий, т. е. через культуронимы. На одном полюсе the Elvis Lives with
Aliens Gazette, на другом, ассоциируемом с
качеством
(серьезностью, надежностью,
достоверностью и т. д.), Atlantic Monthly or
Time. Автор рассудил, что такой способ
ориентирования в качестве информационного продукта, который является culturally
bound, имеет право на существование, потому что он воздействует на аффективное
(эмоционально-логическое) сознание получателей учебной информации, а не только
на их рационально-логические установки.
Впрочем, на эти последние автор тоже активно воздействует, поскольку эта тема в
статье главная, и он неоднократно возвращается к ней. Свою основную идею и концептуальную позицию он выразил в самом
начале предложения словами «Now if you
grab blindly…», которые в контексте всего
предложения и статьи однозначно декодируются, как и легко трансформируются, в
рекомендацию и предостережение: do not
grab [information] blindly now (= do not use
[information] blindly now). Это предостережение, взывающее к разумному информационному поведению американских студентов и школьников, в условиях почти
безграничной информационной доступности, далее лишь закрепляется, причем многократно, через ассоциации с американским
же культурным контекстом. В иноязычной
культурной среде его скрупулезная переда
ча может иметь некоторый смысл для журналистов и печатной прессы в целом, но для
остальных она будет контрпродуктивна и
иррелевантна. Отсюда уже возникают две
различные по технологии осуществления
стратегии перевода, которые мы здесь оставим без внимания.
«Содержание»
(культурно-интеллекту-
альный статус) таких изданий, как Atlantic
Monthly (для нас скорее «региональный»
журнал) или еженедельник Time (скорее
«центральный», но имеющий очень распространенное в мировой прессе название), и
их ранг в иерархии лучше отражать не буквально, не с помощью культуро-ориен-
тированных приемов и не через эквива-
ленцию, а с помощью компенсационных
пояснений, вводимых в текст перевода: авторитетный, солидный, информированный и
т. п. Их антиподы The Elvis Lives with Aliens
Gazette должны поэтому получить от переводчика негативные метки: такие «серьезные», как…, распространяющие всякую
ахинею и галиматью, вроде… и т. п.
Заметим также, что переводчик даже не
сможет найти адекватный перевод для The
Elvis Lives. Элементарный поиск показывает, что моделью для названия выступают
не плутарховы «Жизнеописания»
(англ.
Lives), а знаменитая советская идеологема
«…Ленин жив…». В контекстах, образующих посмертную мифологию Элвиса Пресли, название раскрывается именно как Elvis
lives = Elvis is alive (Э. все еще живет,
Э. жив). О его жизнях не рассказывается,
зато доминирует рекуррентный мотив «его
снова видели, тому есть надежные свидетельства». Тот же мотив преобладает и в
«Инопланетянах», конечно. Все, имеющие
глаза, их, разумеется, видят, и все, имею-
щие уши, о них, несомненно, слышат.
На этом полюсе информационного качества всякая, идущая от самого сердца, эмоционально-логическая попытка погрузить
реципиента (в данном случае студента российского вуза) в новую культурную среду,
как того требуют принципы культуроориентированного переводоведения, окажется неудачной. Она явно отвлечет его
внимание от главного – от понимания новой
информационной ситуации и от необходимости развивать новые компетенции, помогающие избежать идеологического, политического, религиозного и прочего фишинга.
Инокультурную среду нужно прежде всего
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
понимать, а не изображать мысленно дистанционное погружение в нее и не подменять осознание проблем воздушными поцелуями любви.
Эмпирика переводческой деятельности,
демонстрируемая в этом и подобных случаях, и обобщающие ее закономерности теория, вообще, позволяют сделать два лишь
внешне противоречивых, но на самом деле
не противоречащих друг другу вывода.
1. Понятие двойной верности, при всей
своей сомнительности и трудности достижения, в принципе, имеет право на существование в качестве теоретического постулата. Но реализовать себя «во всей своей
методологической «красе» оно может только на уровне этико-идеологических предписаний. Оно предназначено тогда для того,
чтобы рисовать благожелательный образ
переводчика (и переводчицы тоже, конечно), стремящегося к межкультурной толерантности, примирению и т. п.
2. На технологическом же уровне существования этого же понятия, т. е. при попытке применить его на практике через выбор определенных переводческих решений в
ходе самого процесса перевода, преднамеренная демонстрация переводчицей двойной
верности часто либо нецелесообразна, либо
вредна (контрпродуктивна) для точной передачи концептуальной программы исходного текста.
Межкультурная асимметрия встречается
во много раз чаще, чем межъязыковая, и
потому она будет обязательно отвлекать
реципиента от понимания «сухого рационального остатка» высказывания. В приведенном выше примере проблема эквивалентной передачи значимой для получателя
интеллектуальной информации может быть
решена технологически гораздо проще и
доступнее, чем то, что сказано в ИТ. Автор
информирует и убеждает, переводчику
здесь достаточно информировать. Убедит он
суммой аргументов, которые приведены в
полном тексте статьи. Если же он попробует, например, найти упомянутым американским изданиям функциональные аналоги
среди средств массовой информации России, то он вызовет абсолютно нежелательный сдвиг в логических акцентах своего
текста и его прочтении. К субъективной
интерпретации и тем более к манипулированию реципиентом технологические императивы перевода не имеют никакого отно
шения. Чем меньше аффективной информации, тем меньше возможностей манипулировать. Итак, ценностная установка хороша
в качестве симулятивного знака, но возможности, параметры и пределы ее технологической реализация всецело определяются
контекстом высказывания, типом текста и
целью его перевода (т. е. прагматикой, уже
достаточно четко структурированной в
стандартной теории перевода).
Принцип двойной верности тесно связан
по Львовской / Валеевой с еще одним новым для стандартной теории положением –
с необходимостью преодолевать проявления
так называемой «культурной интертекстуальности», что и обеспечивает приемлемость текста перевода в принимающей
культуре [Валеева, 2010. С. 27]. В процессе
перевода эти два понятия функционируют,
таким образом, в связке, и второе не менее
парадоксально, что и первое. Оно тоже нуждается в обсуждении.
(см.
Культурная
интертекстуальность,
по
идее Львовской, предполагает учет переводчиком всех несовпадений между двумя
культурами, причем эти расхождения распространяются «как на материальную и духовную жизнь, так и на нормы речевого и
неречевого поведения»
[Львовская,
2008. С. 143, 147–148, 83]; цит. по: [Валеева,
2010. С. 27]). В таком теоретическом толковании данного понятия гораздо больше
культурной асимметрии или культурного
диссонанса, называемых часто дифферансом (от фр. différence), чем культурной интертекстуальности. Сама по себе интертекстуальность, основываясь на текстовых
заимствованиях из самых различных иноязычных и потому инокультурных источников, выступает все-таки как средство если
не гармонизации, то сближения или хотя бы
сопоставления различных идей, мнений, мотивов в рамках воображаемой интеллектуальной и духовной общности представителей самых разных стран и культур. На этом
стремлении некогда вырос, например, акмеизм. Определение интертекстуальности как
культурной предполагает, следовательно,
нечто отличное от того межкультурного потенциала, который уже был заложен в ней.
Но этого отличного как раз и не видно, а
указание на необходимость преодолевать ее
ясно указывает на то, что за такой интертекстуальностью не скрывается ни идейной, ни
культурной общности.
В связи с этим следует сказать, что культурный диссонанс – явление абсолютно
естественное, а его сглаживание или преодоление в условиях глобализации (регулируемых контактов всех со всеми, за исключением стран-изгоев) необходимо только в
случае появления или во избежание риска
серьезного цивилизационного конфликта,
ставящего под угрозу традиционные фундаментальные ценности принимающей культуры. Именно она выступает инициатором
межкультурного контакта (в интересующем
нас случае в форме перевода) и потому считает нужным оценивать риски социокультурной дестабилизации в зоне своего распространения. Во всех остальных случаях
теория перевода не может требовать обязательного преодоления культурного диссонанса, поскольку, несмотря на процессы
глобализации, мы не стремимся к монокультурному и монополярному миру. Глобализация не должна противоречить культурному разнообразию, а every monopoly, как
справедливо провозглашается на североамериканском континенте, must be split.
В связи с вопросом о культурном диссонансе интерес представляют культурные
стратегии написания и перевода ознакомительных и рекламных текстов для иностранных туристов, в которых культурные ассонансы и диссонансы искусно дозируются.
Те же стратегии доминируют и в place
branding. Создание привлекательного, приятного, гостеприимного образа места требует сглаживания культурного диссонанса,
тогда как коммерческая необходимость возбуждать любопытство туристов его уникальностью требует введения в текст
всевозможной культурно-исторической специфики и даже сказочной экзотики. Та теоретическая озабоченность вопросами толерантности, совместимости и мирного
сосуществования, которая является главным
посылом западных культуро-ориентирован-
ных направлений перевода, в этом жанре
перевода отступает на второй план. Культурно-историческая диссонирующая экзотика принимающей
обязательно создает отрицательный, отталкивающий образ места, и проблема переводческой верности решается на иных – всегда
прагматических – основаниях. Пример тому
дает не только лингвокультурная политика
информирования иностранных туристов, но
и так называемая локализация сайтов. Она
страны вовсе не
представляет собой не что иное, как культуро-ориентированный перевод, близкий к
парадигме стандартной теории, успешно
совмещающий принципы смысловой эквивалентности и культурной приемлемости в
передаче информации и очень далекий от
крайностей критиков классической теории
перевода.
Стандартная текстоцентрическая теория
перевода вообще располагает богатым теоретическим потенциалом и технологическими решениями для того, чтобы обеспечивать в процессе перевода реализацию
различных типов эквивалентности в отношении одного и того же текста. Если воспользоваться той же шкалой Найды – де Ваарда, то в компетенции переводчика должно
входить умение выполнять в зависимости от
типа текста и задач его перевода любой из
пяти видов перевода: подстрочный, буквальный, ближайший естественный, адаптированный и реинтерпретированный. Тот образ идеального, которым бредит переводчик
художественной литературы с мессианскими замашками, или тот образ единственно
нужного, который отстаивает «революционно новое» культуро-ориентированное переводоведение, это умозрительные конструкты, всего лишь взывающие к чувству
эстетического перфекционизма в первом
случае и этическому императиву межкультурной справедливости – во втором. Это
хорошо понимали еще не так давно, но,
похоже, забыли, чтобы оживить их под новыми знаменами. У Рикёра есть рациональный ответ и переводчикам-культурологам,
и «манипуляторам», и всем остальным:
«…единственно возможная критика чужого
перевода… состоит в том, чтобы предложить свой перевод, столь же сомнительный
по своей удачности, но будто бы лучший
или будто бы иной» [Ricoeur, 2004. Р. 40]
(пер. М. Эдельман).
Парадигма современного российского
переводоведения, как и необходимость ее
пересмотра, будет яснее, если напомнить и
реконструировать те принципы, на которых
оно выросло. Российское переводоведение,
будучи относительно единым, особенно для
внешнего наблюдателя, но никогда не будучи однородным, сформировалось в своих
доминирующих чертах и направлениях как
советско-российское переводоведение. Оно
унаследовало, с одной стороны, принципы
так называемой пушкинской традиции пере
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
вода, а с другой – всегда откликалось на
достижения новой российской, европейской
и американской науки о языке. Методологическое противостояние было характерно
и для советского литературоведческого
переводоведения, позиции которого формировались, как справедливо напоминает
Е. А. Первушина, «в условиях внутренних
споров между сторонниками “учено-ака-
демического” направления, развивавшими
идеи “буквального” (“точного”, “технологически точного”, “формального”) перевода,
называемого наукой, и их противниками,
верными пушкинской позиции перевода
“духа, а не буквы” оригинала, утверждавшими принципы “верного” (“полноценного”, или “адекватного”) перевода, провозглашаемого “высоким искусством”» 19.
Заметим от себя, что и те, и другие оперировали базовыми понятиями литература
и словесность. Все явно или неявно апеллировали именно к ним, только через их призму рассматривая все сопутствующие им
культурные феномены во всем их типологическом и локально-географическом разнообразии.
А вот для выделившегося несколько
позже направления лингвистического переводоведения главными стали уже понятия
язык и текст. При этом акцент сместился
на понятие информация в противовес ставшему несколько «размытым» понятию содержание. Это не значит, однако, что термин содержание вышел из употребления –
его означаемое подверглось дифференциации в форме понятийной специализации с
указанием на необходимость различать понятия значение и смысл, т. е., несколько
огрубляя, семантику слова и семантику текста 20.
Лингвистическое переводоведение существует тоже в двух формах: вульгарнолингвистической и
текстоцентрической.
Первая доминировала в учебном и профессионально-ориентированном переводе. Она
характеризуется установкой на буквальный
перевод, отступая от него только в том случае, когда сталкивается с непреодолимой
межъязыковой асимметрией плана выраже
19 Первушина Е. А. Художественный перевод как
проблема сравнительного литературоведения. URL:
http://zhurnal.lib.ru/w/wagapow_a/
20 В российской или французской лингвистике это
различение уже привычно, чего нельзя до сих пор
сказать об английской или американской.
ния и плана содержания. В своей текстоцентрической форме лингвистическое переводоведение, определяя в качестве главной
единицы перевода целостный текст (или
высказывание), избавляется от дерзновенных претензий 1950–1960-х гг., сопрягая
ненавистное для многих понятие закономерность переводческого решения
объективность, научность) с учетом прагматических факторов, препятствующих достижению
единообразных переводческих
решений, их унификации «машинного» типа
(т. е. алгоритмической).
(его
Параллельно развивались также сложнейшая теория и многострадальная практика машинного перевода, которые, при всей
своей ограниченности, экспериментально
доказали, что процедуры перевода обязательно связаны с пониманием, что понимание принципиально недоступно машине, что
перевод есть категория антропоцентрическая (и потому перевод, выполненный переводчиком, нужно называть человеческим –
human translation –, а не ручным!). И потому
понимание простейших речевых цепочек,
включающих в свой состав, например, местоимения вроде it, становится непреодолимым препятствием для любой из известных
программ автоматического анализа текста
(= машинное понимание) 21.
Выяснилось также, что исполнение программой алгоритмов анализа (= «понимание») или синтеза (= «речепорождение»)
можно объединить понятием процесс перевода, но назвать его переводческой деятельностью никоим образом нельзя. Сразу виден
нонсенс, когнитивный разрыв, некий парадокс. Перевод, как мы теперь понимаем,
был тогда ближе к принципу антропоцентричности, чем даже язык. Лингвистика допускала, например, рассуждения о языке
пчел, попугаев и прочих спутников человека, тогда как в переводоведении эти коды
всегда игнорировались 22, как и практика
межсемиотического перевода на их основе.
21 Но эта машинная беспомощность свидетельствует скорее об интеллектуальной сложности простейших текстовых операций и построений, чем о низком
теоретическом уровне программ. Шахматные программы могут уже обыгрывать чемпионов мира и
часто делают это. Наш вывод таков: по свой интеллектуальной сложности шахматная игра значительно
уступает любой речевой деятельности и потому имитировать ее понимание гораздо легче.
22 Нам известна только одна давняя вольтерьянская попытка советской студентки провести аналогию
Парадоксально и то, что явная неудовлетворенность достижениями машинного перевода вовсе не свидетельствует против
лингвистической теории перевода. Такой
вывод был бы ошибочным, потому что даже
в своих несовершенных и убогих формах
программы текстового редактирования, систематизации, описания, хранения, извлечения и сопоставления языковых, текстовых и
прочих данных смогли кардинально изменить методы выполнения человеческого перевода.
Несмотря на наличие оппозиций и противостояний как внутри литературоведческого и лингвистического направлений, так
и между ними, в целом можно согласиться с
теми, кто утверждает, что советско-рос-
сийская теория перевода остается «филологической дисциплиной, входящей в содружество гуманитарных дисциплин, объектом
которых является язык и текст как выразители духовной культуры человека в обществе» [Виноградов, 2004. С. 14]. Она не изолирована от мировых тенденций в области
переводоведения, и ее роль, редко, но ярко,
подчеркивается и представителями зарубежного переводоведения новейшего времени.
Так, англичанин Энтони Пим заметил
недавно в связи с обсуждением модных англо-американских концепций так называемого культурного перевода (Cultural Translation), что «… European empirical Translation
Studies cannot be dressed up as some great
success story ready to be sold to the world»
[Pym, 2010. Р. 1]. И пояснил далее, что ему
гораздо ближе те европейские теоретические подходы, которые возникли и получили развитие в русле идей «русских формалистов» 23.
Э. Пим говорит, разумеется, о ленинградских формалистах, одним из виднейших
представителей которых за рубежом был и
остается Роман Якобсон. В выборе этого
соответствия хорошо прослеживается локально-пространственная логика именования знаменитой группы ученых, сторонни
и даже смешать между собой le langage des abeilles и
le langage des abbés, но она была сразу пресечена
в силу своей излишней парафизичности.
23 That would seem to put me in the same general
camp as the various empirical approaches that have developed in a wider Europe since the Russian Formalists,
and I am happy enough to be situated there… [Pym, 2010.
Р. 1].
ков формальных подходов к исследованию
языка, текста и культуры, деятельность которых в СССР связывалась с Ленинградским университетом. Для внешнего наблюдателя гораздо более точным культурным
идентификатором становится привязка к
стране в целом, и, следовательно, формалисты становятся русскими. Такая же закономерная рефракция обнаруживается, например, в этнокультурных идентификаторах
Расула Гамзатова, который говорил о себе,
что в Дагестане он аварец, в Москве – дагестанец, а за границей русский. Уточним во
избежание модных недоразумений, что он
не говорил о своих самоощущениях или некой мистической смене образов и внутренних идентичностей, неотвратимо провоцируемых перемещением в иное культурное
пространство. За сменой наименований
скрывается строгая логика. В Дагестане его
так выделяют среди представителей десятков других этносов («по-русски» национальностей) этой кавказской республики, в
Москве всех их именуют по названию республики, а за границей по языку и по стране, которую они представляют (СССР). И не
только его, но грузинских воров в зако-
не тоже, когда они оказываются, например,
в Испании.
При всем своем единстве литературоведческое и лингвистическое направления современного российского переводоведения
(да и любого другого) парадигматически,
так сказать, демонстрируют и четкие различия. Для литературоведческого переводоведения архиважно эстетическое видение своего объекта исследования, эстетическая –
некогда возвышенная – форма его существования. Для лингвистического, пусть даже
текстоцентрического с его ориентацией на
лингвистику слова, предложения и текста
вкупе с лингвистической стилистикой в духе Шарля Балли, эстетика формы вторична,
а на первый план выходят стилистика формы, коммуникативные и информативные
аспекты содержания текста, включая и этнолингвокультурные. Эти последние, которые сейчас так настойчиво и навязчиво выдвигаются в качестве приоритетных, в
принципе, можно отнести к прагматическим, но уже по политическим причинам.
Литературоведческую парадигму можно
поэтому маркировать как эстетическую, а
лингвистическую – как коммуникативную.
Хотя жесткость таких привязок может вы
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
звать обоснованные возражения, она всетаки согласуется с почти бесспорным фактом, что слово, язык и текст – т. е. все базовые понятия речевой (и, следовательно, переводческой) деятельности – трактуются
лингвистикой и литературоведением поразному, что эти трактовки порождают различные автономные и самодостаточные
предметные области.
Вместе с тем, обе эти парадигмы должны
быть определены как технологические или
научно-технологические. Иначе говоря, деятельность переводчика в обоих случаях
подчинена многочисленным требованиям,
правилам и рекомендациям предметносущностного и в то же время технического
характера, которые вырабатываются в рамках дескриптивного сопоставительного переводоведения с опорой на избранный круг
научных дисциплин гуманитарного профиля.
В совокупности они позволяют отчасти
формализовать, т. е. ввести в некие рациональные, объективные, позитивистские рамки, само понимание исходного текста, подлежащего переводу. Эта интеллектуальная
операция теряет значительную часть своей
интуитивности и мистической закрытости
от наблюдения, поскольку приравнивается к
анализу ИТ или его перевода, проводимой
по более или менее развернутым программам так называемого пред- и постпереводческого анализа [Брандес, Провоторов;
Williams, 2004], имеющего целью выявить
потенциальные проблемы еще до начала
процесса перевода и выработать либо план,
либо концепцию (= стратегию) перевода.
В этом случае нет особого смысла изощряться в поиске синонимов для словатермина понимание или пытаться раскрыть
его сущность через синонимы-предикаты,
предлагая взамен интерпретацию, толкование, экспликацию и т. д. Никакого магического проникновения в содержание текста и
его формализм они все равно не обеспечат.
Лингвистическое переводоведение в своей канадской (Ж.-П. Вине и Ж. Дарбельне) и
советско-российской версиях (все авторы
«Тетрадей переводчика») является инструментальным, т. е. может быть отнесено к
прикладным теориям, которые могут и
должны быть использованы в качестве надежного инструмента для всесторонней
оценки переводного текста и выполнения
акта перевода. Всякий, кто читал доклад
М. Л. Лозинского с изложением научнотехнологических основ поэтического перевода, легко поймет, насколько методы его
работы, осмысленность и глубина его анализа (понимания) отличаются от прежних
[Лозинский, 1987]. Подобную же лингвистическую осведомленность демонстрировал
в своей работе с текстом и другой известнейший советский переводчик, Н. Любимов,
но уже в переводе прозы [Любимов, 1987].
То же самое можно сказать и о лингвистической подготовке Ю. Найды. Его представления о тексте и о специфике переводческих задач сформировались на основе
современной ему лингвистической науки, и
он, несомненно, понимал текст «не сердцем
и не душой», а головой. При этом не так уж
важно, что вышеназванные переводчикипрактики и, прежде всего, Ю. Найда не счи[лингвистическое] переводоведение
тали
наукой [Nida, 2006]. Перевод с переводоведением нельзя отнести к science, Найда в
этом прав, но его уже нельзя отнести и к
Arts и, тем более, к Liberal Arts, от которых
лингвистическое переводоведение даже в
своей текстоцентрической форме методологически отстоит во много раз дальше, чем от
естественных наук (science) 24.
Скептицизм Ю. Найды становится гораздо понятнее, если его переводческую
деятельность рассмотреть в контексте
общекультурной англо-американской переводческой и переводоведческой традиции.
Питер Ньюмарк посетовал во введении к
«Approaches to Translation» о том, что британские переводчики-практики презирают
теорию перевода и, экстраполирую, ее творцов за их ненадобностью: «…the majority of
English translators… are either contemptuous
of or hostile to translation theory» [Newmark,
1988. Р. 100]. Эта интеллектуальная литературно-гуманитарная культура оказывала
влияние и на англоязычных переводоведов.
На Ньюмарке оно отразилось так же, как и
на Ю. Найде: оба говорили лишь о подходах
к (approaches to) научному переводоведению, которое, конечно же, не было у них
даже слабоупорядоченной системой понятий, описывающих переводческий процесс
24 У всякого переводоведа, причисляющего себя к
лингвистическому переводоведению, есть, однако,
сентиментальное утешение: в той системе «научных
ценностей», которой пользуется Ю. Найда, математика тоже не относится к категории science.
и переводческую деятельность. Для Ньюмарка термин «теория перевода» (translation
theory) является еще неадекватным предмету, a misnomer. По существу, переводоведение еще нельзя было называть ни наукой, ни
теорией. По этой причине он отвергал термины «translatology» и «traductology», – но
в значительной степени по эмоциональным
основаниям, сильно укоренившимся в гуманитарной культуре Британии, – они «звучат
слишком претенциозно» [Ibid. P. 19]. Поэтому он предпочитает аллюзивный парафраз «корпус знаний о процессе перевода»
(the body of knowledge… about the process of
translating…). Ему естественнее оперировать
немецким термином «Übersetzungswissen-
schaft» [Ibid. P. 19]. Действительно, иноязычный термин, как правило, позволяет
приглушить неприятные ассоциации и коннотации.
В менее строгом в научном отношении
британском лингвогуманитарном дискурсе
contempt or hostility к наукам лингвистического ряда выражается с гораздо большей
эмоциональной непосредственностью,
за
которой скрывается веками выстраданная
интеллектуально-философская позиция. Современные литературоведческие и культурносемиотические идеи французских теоретиков, отпочковавшиеся в значительной
степени от упомянутых выше ленинградских формалистов, чрезвычайно близки и
даже понятны профессиональным читателям России, включая переводчиков, переводчиц и переводоведов. По крайней мере,
никто из российских авторов в своих отзывах о работах французских постструктуралистов и семиотиков не испытывает желания включить на полную мощь Великие
русские слова. Но в Британии, как можно
предположить в контексте введенных выше
contempt or hostility, такие реакции на французские литературоведческие понятийные
системы вполне прогнозируемы.
Возможно, мы имеем дело с реакцией на
специфику дискурса, но этот нюанс не меняет дела в ракурсе той стилистики межкультурной предметной коммуникации, которая культивируется сейчас в западном
мире. Сошлюсь в иллюстрации на преподавателя литературы Дэвида Дейбидина (David Dabydeen), который сочувственно славит
блестящее умение английского писателя
Дерека Уолкота (Derek Walcott) находить
самые искренние и образные слова для
оценки научного вклада «новых [французских] теоретиков» литературы. Резюме самого Dabydeen’a [Dabydeen, 2003. Р. 145]
сводится к тому, что [английские] писатели
«чихать хотели на этих новых теоретиков»
(дословно: «The writers have done what they
can to sneer at the new theoreticians…»). Остальные заключения нужно подавать от
имени самого писателя, но с моим переводом и «комментарием» в квадратных скобках, как рекомендовано А. Ф. Лосевым
[1993. С. 528]:
«В то время, когда французская поэзия
находится при последнем издыхании, они
начинают торговать всякой тухлятиной
французского литературоведения, пичкая
ею всяких там… [здесь вставьте по своему
усмотрению. – А. Ф.]. … Я не буду думать,
потому что не хочу… Я [вам] не Декарт.
[И, вообще,] Декарт у меня всегда сидит
позади лошади 25. Теперь ни у кого не осталось никаких сомнений, что Онан был [и
остается?] французом…» 26.
Полагаем, что кое у кого еще остались,
но этот вопрос прояснится гораздо позднее,
когда мифопоэтическая герменевтика раскроет истинный смысл риторической фигуры Уолкота 27, а переводоведение установит,
в чем состоит методологический и эпистемологический эквивалент данного открытия. Нужно ли трактовать его слова как
пассионарный протест против сугубо французских научно-гуманитарной
зауми и
наукообразия, или же эта национальная
привязка есть не более чем привычная рефлекторная реакция британского мыслителя,
хорошо знакомая тем, кто наблюдает за историей
и франкоанглийской дружбы? Что-то вроде интеллектуального тика. Можно ли объединить
writings & teachings «новых теоретиков»,
обозначаемых в англоязычных странах чаще
с помощью термина French Theory, под се
англо-французской
25 Здесь надо вычитать, конечно: horse sense, что
равно понятию «здравый смысл».
26 «When French poetry dies the dead fish of French
criticism is sold to the suckers. … It convinces one that
Onan was a Frenchman, … I cannot think because I refuse
to, unlike Descartes. I have always put Descartes behind
the horse (цит. по [Dabydeen, 2003. P. 145]).
27 Не сомневаюсь, что она увидит в подтексте
апелляцию к нанотехнологиям, в микромиры которых
проникнуть так же трудно, как в миры французских
постмодернистов.
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
нью давно уже введенного Р. Бартом культурного знака bruissement de la langue [=
шелестенье или журчанье языка. – А. Ф.],
достаточно значимого для французской речевой культуры? Или же у Уолкота действительно есть программа, которая скрыта
за этими гневными словами осуждения
и носит исключительно положительный
характер, отстаивая достоинства первозданного хаоса, парадокса и абсурда как непременных спутников и творчества, и креативности?
Увы, эпистемологическая ценность метафор, наводняющих англоязычные тексты
общественно-гуманитарных наук, ничуть не
выше научной зауми «новых теоретиков» из
Франции. Уолкот сказал нечто «в сердцах»,
как того требуют современные нормы
эмоционального интеллекта, давно уже претендующего на равенство с другим – выходящим из моды – интеллектом, апеллирующим к формальной логике. Он явно не имел
намерения вступать в спор с Библией по поводу то ли национальной, то ли этнической,
то ли этнокультурной принадлежности
Онана, это получилось само собой. Он прочитал французских интеллектуалов, в общем-то, согласно русской пословице 28, но
увидел в их Книге(ль) не метафорический
фигель, и не сына патриарха Иуды, опозорившего своего отца (см. Gen. и Бытие 38:
6-10], а какого-то другого человека (Homo
Eurocentricum), но под тем же именем.
Библейский Онан был наказан смертью
от болезни за пренебрежение традициями
своих предков. Он отказался исполнить свой
братский долг во имя продолжения рода,
как того требовал закон племени, поставив
свою личную позицию в отношении этого
закона выше родовой. Идеи же пустого и
бессмысленного расточительства животворящей силы, самоудовлетворения и удовольствия сформировались не в Библии, а в
лоне (именно там!) европейской культурной
традиции. Д. Уолкот мог бы, конечно, ограничиться проведением аналогий между
методами теоретизирования современных
французских семиотиков и приснопамятных
схоластов европейского Средневековья, но
пассионарность художника одержала верх
над беспристрастным аналитиком. И он исторг из себя новый ономастический куль
28 Смотришь в книгу, а видишь загадочную фи
гу.ру.
турный знак с тем же означающим, но иным
референтом, провозглашающий Онана родоначальником французского постмодернизма и возлагающий на новых французских теоретиков весь груз негативных
ассоциаций, накопившийся в современной
европейской лингвокультурной и литературной мысли. Однако любой «новый
[французский] тео[е]ретик» литературного
процесса может с легкостью опровергнуть
такие буквальные интерпретации, намекнув
на то, что по законам символической логики, неотделимой от переносных значений,
семя, упавшее на землю, может дать свои
плоды. И он будет в чем-то прав. Что и требовалось доказать. Нынешняя эпистемологическая установка массового сознания на
примат мнений большего и не требует. Был
«посев», и у него уже есть свои «грани». Не
потому ли авторитетнейшее французское
издательство Larousse не постеснялось закрепить в качестве своего философскопросветительского девиза слова Je sème à
tout vent 29, потому что тогда никто, включая
французских патафизиков, и подумать не
мог, в какие семиотические сети затянет его
ассоциативная семантика слова semer (сеять), соединившись с современной западной
свободой речевого самовыражения и буйством герменевтики в генерировании «новых
смыслов».
Для нас важнее другое. Гуманитарный
научно-теоретический дискурс переводчиков и переводоведов, равно как и адресат
Уолкота в англоязычных странах, именно
таковы, какими они видятся в его эскападе.
Основное предназначение Глагола до сих
пор состоит для них в том, чтобы жечь
сердца людей, нагромождать взамен сухого
переводческого или текстового анализа мифопоэтические построения, увлекать бакалавров и магистров метафорическими аналогиями, т. е. учить искусству современной
интеллектуальной жизни, уподобляя ее театру вербального действия.
29 «Сею на ветер» или, предпочтительней, «Сею
при любом ветре». Разумеется, только знания, а не все
то, что придет в голову интерпретаторам, жадным до
«новых смыслов», за которые они принимают свои
мимолетные ассоциации. Мифологу легко. Он скажет,
что у слова тоже есть своя судьба. Часто удивительная. Диву даешься, например, когда слышишь, кого в
наше время называют тиранами или диктаторами. Или
когда видишь, по какому принципу в медийном пространстве возникают империи добра и зла.
Тот же характер носят и метафоры, которыми не только живут, но и намеренно
формируют свои «понятийные» системы
многие англоязычные переводоведы, принадлежащие к новым направлениям переводоведения (Translation Studies), выдвигающим на первый план культурологическую
или межкультурную повестку. Понимание
их как бы переводоведческого текста требует применения процедуры своеобразного
межпредметного перевода с метафорического на терминологический в дополнение к
обычному межъязыковому. Замечательный
пример такого перевода можно найти в статье Д. М. Бузаджи, декодирующего ряд популярных метафор современного западного
переводоведения с помощью понятийной
сетки советско-российского [2009]. Оно,
возможно, уже не видит в качестве своей
основной задачи быть орудием познания
переводческой деятельности и, тем более,
переводческого процесса. Оно создает чтото вроде новой философии и / или герменевтики переводческой жизни, строит переводоведение как способ социокультурного
бытия переводчика. Иначе говоря, следует
фактически по стопам Поля Рикёра, который, как говорит источник из энциклопедических кругов, отказавшись от разработки
герменевтики как метода познания, стал заниматься построением герменевтики как
способа бытия с тем, чтобы создать философию жизни [История философии, 1999,
Рикёр, 1999].
Действительно, в двух основных направлениях перевода, выбравших культуру в качестве главного объекта своего внимания,
Cultural Turn и Cultural Translation, доминирует установка на межкультурное (со)пе-
реживание, называемое также эмпатией,
подкрепляемое призывом к межкультурной
толерантности. Оно рассматривается как
основной инструмент гармонизации отношений между бывшими метрополиями и
бывшими колониями и выстраивания межкультурных power relationships, неизбежно
выдвигающихся на первый план, в соответствии с этико-идеологической повесткой
западных демократий.
Стандартная советско-российская теория
перевода трактует вопрос своей научности
иначе, предлагая в качестве ее основы ряд
предусловий (аксиоматических предпосылок), которые имеют преимущество точнее
очерчивать предмет и объект переводоведе
ния, избавляя его от извечно умозрительных
споров о переводимости и верности. Предметное слово в стандартной теории перевода, в отличие от Cultural Turn или Cultural
Translation, все-таки еще чаще говорит, а не
поет 30. Каковы бы ни были конкретные
формы и виды тексто-ориентированной переводческой деятельности, все они основываются на следующих пресуппозициях, которые носят аксиоматический характер.
1. Между исходным текстом (оригиналом, подлинником) и текстом перевода изначально предполагается достижение максимально возможной смысловой близости,
обеспечивающей единство их коммуникативного эффекта.
2. Полноценный перевод невозможен
без свободного знания своего и иностранного языков, а также этнокультуры обществ,
пользующихся этими языками.
3. Переводческая деятельность исходит
из факта эмпирически доказанной возможности полноценного межкультурного общения между людьми, говорящими на разных
языках, путем создания на языке перевода
текста, коммуникативно или функционально равноценного тексту на исходном языке.
Культурные различия между коммуникантами при этом не стираются, но степень
межкультурного диссонанса, как правило,
снижается из-за того, что в процессе перевода всегда удается снизить когнитивный
диссонанс. Иначе говоря, познание и понимание различий в культурных ситуациях и
установках представителей различных этносов и народов позволяет осознать и специфику культурной реакции на однотипную
ситуацию.
4. Эквивалентность текстов, созданных
на разных языках, не существует заранее.
Она возникает в ходе особого речевого процесса, при котором оригинал всегда задан, а
текст перевода специально воссоздается переводчиком на принципах состязательности
с автором и другими переводчиками в качестве имитации оригинала на другом языке.
Одному исходному в принимающем языке могут соответствовать и, как правило,
соответствуют несколько. Так часто бывает
с культурнозначимыми текстами. Эта мно
30 В этом сравнении нет никаких аллюзий на сирен, которые теперь лишь воют и завывают, а есть
намек на слова Поля Валери, интерпретированные
Люком Ферри: leur mots chantent plus qu’ils ne parlent
(= в их словах больше музыки, чем смысла).
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
жественность переводов говорит не только о
преодолении недостатков и пробелов в переводческой интерпретации исходного текста в начальный период его существования
в иноязычной культуре, но и о смене или
диверсификации взглядов на него в ходе
культурной ассимиляции чужого текста.
5. Эквивалентные отношения устанавливаются в процессе перевода не только между текстами в целом, но и между составляющими эти тексты формально-языковыми
единицами, что, в конечном счете, означает
существование отношений переводческой
эквивалентности между отдельными лингвистическими единицами двух текстов.
Следует, однако, заметить, что изучение
отношений между текстами в целом – это
область текстоцентрического переводоведения, тогда как отношения между отдельными единицами языков изучаются как в рамках текстоцентрического переводоведения,
так и контрастивной (сопоставительной)
лингвистикой и / или сопоставительной стилистикой.
Переводческие сопоставления позволяют
наблюдать за парадоксальными взаимоотношениями между логикой человеческого
мышления и способностью языка адекватно
отражать действительность социальной и
культурной организации различных обществ. С одной стороны, их материал показывает, что логика человеческого мышления
едина для всех людей независимо от их
языка, что у билингвов переключение языкового кода не сопровождается переходом с
одной логики мышления на другую. С другой стороны, она не ведет ни к одинаковому, ни даже к адекватному постижению реальностей социального мира. Причем это
отсутствие единообразного отражения социального мира как просто в сознании, так и
в языковом сознании характерно и для различных социальных групп, говорящих на
одном и том же языке, и для народов, говорящих на разных языках и проживающих в
разных странах. Есть масса примеров, свидетельствующих о том, что процесс познания общественной действительности имеет
общий интернациональный характер, и масса примеров, указывающих на этнокультурную специфику если не логичности, то разумности вербального и невербального
поведения социальных групп и отдельных
людей. Поэтому у перевода фактически две
неразрывно связанные, но заметно отли
чающиеся друг от друга сущности: 1) функциональная имитация культурного статуса
оригинала, т. е. попытка адекватно репрезентировать его в чужой лингвокультурной
среде, прямо или косвенно показав достоинства и объективные характеристики его
формы, и 2) предельно точное отражение
содержания
понятийно-концептуального
оригинала, дающее возможность адекватно
воспринять его интеллектуальное наполнение, чтобы включить его концептуальную
программу в рационально-логический вне- и
надкультурный образ общего мира. В большинстве случаев, связанных с информативным (= прагматическим) переводом, приоритетной оказывается вторая сущность, а
в области художественно-эстетического и
собственно межкультурного перевода –
первая.
Данные положения в том или ином виде
встречаются в работах различных переводоведов, работавших или работающих в рамках стандартной (классической) теории, в
частности и прежде всего, у В. Н. Комиссарова [1974], а также у В. В. Бибихина [1973],
В. Г. Гака [1977; 1979; 1988], Ж. Мунена
[Mounin, 1963. Р. 236], но статус предусловий они там не получают.
Подведем итог этому аналитическому
обзору некоторых подвижек в базовых установках современного российского переводоведния.
и
Парадигма стандартной (классической)
теории перевода, развивавшаяся в русле
лингвистических
текстоцентрических
подходов Р. Якобсона, покрывающих практически все мыслимые виды переводческой
деятельности, испытывает в настоящее время сильное давление со стороны радикальных культурологических концепций переводческой деятельности, отвергающих
релевантность ключевого переводческого
понятия «семантическая эквивалентность».
Наблюдаемые реакции российского переводоведения носят разнонаправленный
характер.
С одной стороны, сдержанные сдвиги,
предполагающие симбиоз семантической
эквивалентности
(ошибочно называемой
лингвистической) и культурной приемлемости в рамках технологических подходов
стандартной теории перевода. В этом случае
в качестве конечного для перевода ориентира выдвигается лингвокультурная (лингвокультурологическая) адекватность, соеди
няющая в себе точность передачи формально-логического содержания исходного текста и информирование о культурной специфике исходного текста, значимой для его
полноценного восприятия в принимающей
культуре.
С другой стороны, заметны и призывы к
слепому копированию культурологической
и, вместе с тем, этико-идеологической парадигмы новых направлений западного переводоведения, которое, тем не менее, так и не
предложило никакого нового инструментария для равноправного показа в тексте
перевода «своего» и «чужого». В прямом
соответствии с вековыми традициями англосаксонского перевода осуществление этой
благородной цели, значимость которой в
постколониальный период стала особенно
очевидной, возложена на этико-идеологи-
ческое сознание переводчика. Ее реализация
понимается как этико-идеологическое нормирование деятельности переводчика или
переводчицы посредством формирования
соответстмифопоэтического
вующего данной задаче.
сознания,
В область перевода включается, как и
прежде, только литература высокой общественной значимости, а остальная из него, как
и прежде, исключается.
Подобная ситуация говорит лишь о том,
что современному переводу и переводоведению требуется глубокая предметно-объ-
ектная специализация и дифференциация,
которая решит автоматически массу парадигматических недоразумений.
| Напиши аннотацию по статье | œ≈—≈¬Œƒ » œ≈—≈¬ŒƒŒ¬≈ƒ≈Õ»≈
ƒËÒÍÛÒÒËË Ë Ó·ÒÛʉÂÌˡ
УДК 81’25 + 81’23
А. Ф. Фефелов
Новосибирский государственный университет
ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия
bobyrgan@mail.ru
СОВРЕМЕННОЕ РОССИЙСКОЕ ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЕ:
В ПОИСКАХ НОВОЙ СУВЕРЕННОЙ ПАРАДИГМЫ
Анализируются тенденции в эволюции парадигмы российского переводоведения, которое автор предлагает
именовать стандартной (классической) теорией перевода, после возникновения и утверждения в теоретическом
поле культуро-ориентированных новых оппозитивных концепций перевода, прежде всего Cultural Turn и Cultural
Translation. Анализу подвергаются парадигматические сдвиги, вызванные новыми трактовками понятий верность,
манипулирование, интертекстуальность, статус и роль переводчика, культурный и когнитивный диссонанс.
Большое внимание уделено соотношению рациональных (научных) и иррациональных (мифопоэтических, этикоидеологических, мистических) подходов к трактовке переводческой деятельности, переводческого процесса и
предмета переводоведения. Наряду с российско-советской и англо-американской в статье также широко представлена французская и франко-канадская школы перевода.
|
специфика перевода дневниковых записей на примере перевода дневников о и орловцы давыдовцы с французского языка на русский. Ключевые слова: переводческий анализ, прецедентные имена, дневниковедение.
Введение
В настоящее время вопрос о переводе и
изучении дневников достаточно актуален,
поскольку последние два десятилетия характеризуются необычайно возросшим интересом к исследованию «автодокументальных»
текстов вообще и дневников в частности. Появился даже термин дневниковедение, означающий область филологии, занимающуюся
изучением близких жанров: автобиографий,
мемуаров и писем [Зализняк, 2010]. Данная
тема актуальна еще и по той причине, что
в России до последнего времени не проводились исследования дневников «простых»
людей: все внимание исследователей привлекали исключительно дневники писателей
[Егоров, 2011], тогда как «нелитературные,
или бытовые, дневники практически не были
предметом изучения с точки зрения автобиографической практики» [Вьолле, Гречаная,
2006].
Исследование проводится в рамках реализуемого в настоящее время проекта аннотированного научного перевода дневников
графини Ольги Ивановны Орловой-Давыдовой (урожд. Барятинской, 1814–1876 гг.) с
французского на русский (далее в тексте статьи –О. И.).
Будучи представительницей очень древнего рода князей Барятинских, О. И. получила прекрасное домашнее образование, говорила на французском и немецком языках,
позже выучила английский и итальянский.
⃰ Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 16-24-08001.
Дебренн М., Макарова Т. О., Погодина К. А. Специфика перевода дневниковых записей (на прмере перевода дневни
ков О.И.Орловой-Давыдовой с французского языка на русский) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и
межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 2. С. 68–79.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 2
© М. Дебренн, Т. О. Макарова, К. А. Погодина, 2016В 1832 г. она вышла замуж за Владимира Петровича Давыдова, который 20 марта 1856 г.
получил право принять титул своего деда по
матери и потомственно именоваться графом
Орловым-Давыдовым. Его детство прошло
в Италии, затем он поступил в университет
в Англии, после чего переселился в Лондон
и был причислен к русскому посольству. По
возвращении в Россию поступил на службу,
много путешествовал. Графиня Давыдова
делала записи в дневниках, в том числе и
за тем, чтобы ее муж мог потом прочитать,
как проходили ее дни без него (подробнее об
истории этой семьи см. труды Н. Симоненко
[2012; 2013]).
Графиня вела светский образ жизни, общалась с князьями, графами, политиками,
военными, с деятелями культуры; поддерживала хорошие отношения с крестьянами;
имела слуг, как и любая графиня того времени; заводила знакомства в многочисленных
путешествиях как по стране, так и по Европе. Все разнообразие их имен отражено в ее
записях-заметках, что и представляет для нас
особый интерес.
Дневники княгини О. И. Орловой-Давыдовой, написанные на французском языке, ранее почти не исследовались и на русский язык не переводились [Дебренн, 2016].
В рамках настоящего исследования был проведен анализ одной общей тетради дневников О. И. Орловой-Давыдовой (далее ОТ1),
хранящейся вместе с другими документами
семьи Орловых-Давыдовых в Государственной публичной научно-технической библиотекой г. Новосибирска. По характеру почерка, порядку записей, анализу ошибок и
исправлений, другим прямым и косвенным
признакам можно сделать вывод, что мы
имеем дело со вторичным (переписанным)
текстом, скорее всего 1847 г. Оригиналы некоторых тетрадей хранятся в Российской государственной библиотеке, г. Москва. Ниже
дается подробная характеристика особенностей ведения записей О. И. Орловой-Давыдовой и ее стиля повествования, а также
описание и классификация основных переводческих трудностей. Не исключено также,
что, особенно во время путешествий, О. И.
записывала на ходу краткие путевые заметки
(названия населенных пунктов, посещенных
достопримечательностей, места ночевок),
которые впоследствии переписывала в дневники, см.: été chez Grand’Maman où j’ai copié
mes notes du voyage d’Italie (зашла к бабушке,
где я переписала свои заметки после поездки
в Италию» [ОТ1. 77] 1.
Особенности ведения записей
О. И. Орловой-Давыдовой
К ключевым особенностям ведения записей в дневниках О. И. Орловой-Давыдовой,
определяющих выбор переводческой тактики, относятся, прежде всего, характер повествования и особенности оформления записей самой княгиней. В исследуемой общей
тетради собраны записи за 1834, 1837, 1840,
1843 и 1844 г., и они принадлежат к разным
видам дневниковых записей.
Характер повествования. Дневник 1834 г.
с самого своего начала представляет собой
больше хронику, нежели «классический»
дневник. Автор описывает свою жизнь с
момента рождения, указывая при этом его
точную дату, и ведет повествование исключительно в прошедшем времени, освещая в
своем дневнике только ключевые события
либо события, имеющие какую-то определенную ценность связанные с особо сильными впечатлениями: Je suis née à Moscou le 15
Avril 1814. Papa et Maman ont beaucoup voyagé dans mon enfance, et moi j’étais toujours de
leurs voyages (Я родилась в Москве 15 апреля
1814 г. Когда я была маленькой, папа и мама
много путешествовали и всегда брали меня
с собой) [2]. При этом она избегает подробных описаний, события либо перечисляются,
либо описываются в общих чертах, изредка
сопровождаясь выражением мнения автора
или описанием ее чувств, сопровождающих
то или иное воспоминание: Ensuite toute la
maison d’Ivanovsky s’est levée en masse pour
quitter cet endroit où elle avait pris racine pendant dix ans; j’étais inquiétte 2 et triste de ce
changement, je sentais vivement que j’étais sortie de mon enfance et que de nouvelles personnes
de nouvelles choses devaient avoir de l’interêt
pour moi (После этого все наше семейство
приступило к сборам, чтобы покинуть Ива
1 В квадратных скобках указан номер страницы в
общей тетради ОТ1 – они пронумерованы автором.
2 Здесь и далее текст дневниковых записей приво
дится в авторской орфографии.
Перевод и переводоведение
новское, место, где мы провели целых десять
лет; я была опечалена этими изменениями, я
живо чувствовала, как покидаю свое детство,
и что теперь интерес для меня будут представлять уже новые люди и новые вещи) [6].
Среди всех перечисленных событий О. И.
останавливается чуть более подробно на дне
собственной свадьбы, 3 июня (1832 г., восстанавливается из контекста). Обстоятельства первой беременности и рождения дочери (2 июля 1833 г.), наоборот, лишь вскользь
упоминаются.
Для такого рода повествования характерно отсутствие четкой датировки, как правило,
дается указание либо на время года, либо на
отдельный месяц: Ce même automne au mois
d’Août, Maman, Léonille et moi sommes allées à
Kamenka, voir mon Oncle Wittgenstein, dans le
gouvernement de Podolie. (Этой осенью в августе мы с мамой и Леониллой отправились в
Каменку, в Подольской губернии, повидаться
с дядей Витгенштейном) [5]. Порой соотнесенность со временем может не указываться на протяжении описания нескольких лет;
точные же даты практически отсутствуют и
обозначают только ключевые события: дни
рождения, праздники, свадьбы и т. д.
Первая датированная запись, которую
можно отнести непосредственно к дневниковой, появляется 16 (28) июля 1834 г. (в скобках указана дата по старому стилю). Незадолго до этого О. И. отмечает в своих записях:
De là nous nous sommes rendus à Marienbad,
d’où je vais commencer à écrire mon journal
tous les jours (Далее мы отправились в Мариенбад, где я собираюсь делать записи каждый
день) [18]. С этого момента характер ведения
записей существенно меняется: даты в дневнике появляются значительно чаще, события
каждого дня описываются подробно, что позволяет даже установить, чем конкретно занималась автор в тот или иной день, а время
повествования изменяется на настоящее.
Оформление записей. Оформление записей по ходу ведения дневника также претерпевает существенные изменения, что дает повод для размышлений о возможной трактовке
происходящего. Изначально, когда речь идет
о ее детстве и юности (в той части дневника,
где ведется ретроспективное повествование), О. И. описывает события своей жизни
в предложениях относительно коротких: Ce
même hiver Maman est partie pour Petersbourg,
après avoir été trois semaines avec nous à Ivanovsky. Cette fois là elle est allée toute seule et
pour affaire (Зимой того года мама уехала в
Петербург, пробыв с нами в Ивановском три
недели. В этот раз она поехала по делам одна)
[4]). Предложения становятся гораздо более
сложными и распространенными, когда она
непосредственно описывает только что прожитый ею день, еще не успев забыть произошедшие события и сопровождавшие ее
при этом впечатления. Особенно это заметно
при описании увиденных ею видов и достопримечательностей: Les montagnes qui entourent les deux frères, sont à ce qui me semble
les plus belles et les deux châteaux sont de l’effet
le plus pittoresque, et m’interessent, Wladimir
les ayant rendus tels pour moi en composant un
conte sur la légende qui les regarde (Горы, которые окружают скалы «Двух Братьев», кажутся мне самыми прекрасными, а оба замка
– самыми живописными, они стали для меня
еще интереснее, когда Владимир сочинил
сказку, основанную на легенде, повествующей о них) [26].
Однако в определенный момент характер
оформления записей резко изменяется: О. И.
полностью отказывается от описания произошедших событий посредством предложений
и резко переходит к лаконичным записям,
когда все события, дела, мысли, впечатления
записываются словами или словосочетаниями в единую строку через тире без каких-либо особых уточнений или указаний: Baigné
au dessous – Wolfsberg – Tour – Constance –
Cheinau – bain – salle du comité – partis à 9
heures – dîné au Frauenfeld – joli chemin <…>
(Купание ниже по течению – Вольфсберг –
башня – Констанц – Шено – купание – зал
комитета – отъезд в 9 часов – ужин во Фрауэнфельде – красивая дорога <…>) [32]. Датировка при использовании такого стиля порой
полностью отсутствует, и один абзац может
описывать событие как нескольких дней, так
и целой недели, что бывает очень сложно
установить.
Эта резкая смена способа ведения записей
совпадает со сменой характера перемещений:
если до этого момента автор путешествовал
по реке, и путь мог занимать от нескольких
часов до целого дня, то сейчас она передвигается большей частью в экипаже, причем на весьма небольшие расстояния. В связи с
этим можно предположить, что вести записи
в пути стало неудобно, а времени на то, чтобы писать дневник, находясь в том или ином
городе, у автора не было, поскольку ее день
был слишком насыщен другими событиями.
При этом среди кратких записей время от
времени можно встретить относительно подробное описание того или иного события,
где автор снова прибегает к четким и распространенным предложениям: Dimanche 2
(14) Déc. Les femmes de chambres à la chapelle
Sixtine et moi j’ai fait la bonne, promenade à
la villa Pamphilia – soirée à la maison (Воскресенье, 2 (14) декабря. Горничные в Сикстинской капелле, и я поработала служанкой,
прогулка по вилле Дориа Памфили – вечер
дома) [41]. К концу дневника 1837 г. О. И.
возвращается к описанию прожитых ею дней
в виде предложений, однако вскоре ее стиль
вновь претерпевает изменения: она начинает
записывать события фразами, время от времени перечисляя их через тире, как она делала для путевых заметок; но на этот раз ее
повествование куда более подробно: A midi et
demie nous sommes allées, Maman et moi voir
nos maisons respectives à la Сергiевская, ensuite j’ai mené Maman au «Гостиный дворъ»
voir des joujoux et j’ai trouvé une très jolie boutique de Мухинъ. Dès que nous sommes revenus
nous avons dîné, le soir le petit Serguéief, Wlad.
et Anatole, plus tard la Cse Nesselrode (В 12:30
мы с мамой отправились осматривать наши
дома на Сергеевской, затем я взяла с собой
маму в «Гостиный двор» смотреть игрушки,
обнаружила очень симпатичный магазинчик
Мухина. Как только вернулись, мы поужинали, вечером младший Сергеев, Владимир
и Анатолий, потом графиня Нессельроде)
[121]. Вероятно, попробовав для себя разные
способы ведения дневника и определившись,
какими именно ей хочется видеть свои записи, О. И. остановилась на промежуточном
варианте, и практически во всех последующих дневниках (за редким исключением) ее
записи можно определить как «смешанный
стиль».
Исправления и ошибки. Текст, который мы
анализировали, представляет собой записи,
исполненные аккуратным каллиграфическим
подчерком. В нем следует различать ошибки
и исправления различного типа.
1. Исправления, вносимые той же рукой
и чернилами, что и основной текст. Можно
предположить, что их внес тот человек, который переписывал первичные записи в общую тетрадь. По нашим предположениям,
это может быть кто-то другой, например ее
старшая дочь Наталья (Налия). Чаще всего,
речь идет о мелких описках, как, например,
зачеркивание лишней буквы.
2. Исправления, вносимые другим почерком и чернилами, иногда – карандашом. Этот
почерк совпадает с тем, которым исполнена
запись «проверено» и беглые записки на русском языке, которые можно увидеть в более
поздних общих тетрадях (записи за 1869 г.).
Как мы предполагаем, это и есть почерк самой О. И. Например, в записи «22. Décembre
Août» (22 декабря августа) [118] можно предположить, что текст переписывался в декабре, и переписывающий по инерции записал
текущий месяц, а не тот, который фигурировал в оригинале. В некоторых случаях «проверяющий» вносит смысловые изменения в
текст: Le lendemain matin nous ne pûmes jouir
que trop peu de temps de la délicieuse vue qu’on
a de l’auberge sur le Rhin qui a deux rivières
des ruines sur chaque de ses bords (Наутро
мы располагали лишь весьма небольшим
количеством времени, чтобы полюбоваться прекрасным видом, который открывался
из гостиницы на берегу Рейна, откуда были
видны две реки руины на обоих его берегах)
[27]. Видимо, рукописная запись в оригинале des ruines могла восприниматься как deux
rivières, а переписывающий особо не задумывался над смыслом того, что он переписывал, поскольку «видны две реки на обеих
берегах» – бессмыслица.
В некоторых случаях исправления внесены таким образом, что они делают текст
неразборчивым: «Alexandrine la petite et moi
nous avons fait une petite promenade à la Ri…
appartenant aux Chi…. (Мы с малышкой и
Александриной прогулялись до Ri… , принадлежащей Chio…).
Что касается ошибок, до сличения имеющихся общих тетрадей с оригиналом, сложно
предположить, появились ли они в первичном тексте или в ходе переписывания. Скорее всего, представлены оба варианта.
Перевод и переводоведение
Жанровые особенности
дневников О. И. Давыдовой
Как было сказано выше, по ходу ведения
дневника характер и оформление записей
претерпевают ряд изменений, вместе с ними
меняется и стиль. Очень сложно отнести какой-либо определенный дневник О. И. или
часть какого-либо дневника к одному ярко
выраженному жанру, за исключением дневника духовной направленности; в большинстве случаев скорее приходится говорить о
смешении жанров: по ходу ведения записей
признаки того или иного жанра то появляются, то исчезают. Можно заключить, что
разным периодам повествования присущи
разные жанровые черты.
Ниже дано подробное рассмотрение записей О. И. в рамках того или иного жанра
согласно классификации, приведенной в работах Е. Гречаной и К. Вьолле [Вьолле, Гречаная, 2006; Gretchanaia, Viollet, 2008].
Дневник путешествий. Вне всякого сомнения, дневник путешествий – самый яркий
и широко представленный жанр среди всех,
какие использует О. И. Орлова-Давыдова в
своих записях. В то время, когда автор начала вести свой дневник, она уже находилась
в поездке, поэтому с самого начала описание ее жизни и описание всех увиденных ею
мест неразрывно сплетены, и поэтому очень
трудно разграничить, где начинается личный дневник, а где – дневник путешествий.
В своих путевых заметках Орлова-Давыдова
подробно описывает все перемещения, их характер, вид транспорта: À dix heures du matin
le lendemain nous étions embarqués dans un petit bateau couvert de toile et entouré de petits
bancs en bois. <...> Le Rhin ne m’a pas plus
extrêmement jusqu’à Rudesheim. Là nous avons
débarqué pour la première fois, pour monter à
dos d’âne (На следующее утро в десять часов
мы поднялись на борт небольшого судна, покрытого тентом и обставленного небольшими скамьями из дерева. <...> Рейн не произвел на меня особого впечатления, пока мы не
добрались до Рюдесхайма-на-Рейне. Там мы
впервые сошли на берег и продолжили путешествие на осле) [25]. О. И. также описывает погодные условия, ее мнение касательно
всего происходящего, чувства, которые вызывают у нее пережитые события. Здесь же
она описывает новые знакомства и встречи.
С переходом на телеграфный стиль записи,
порой целый абзац может быть посвящен перечислению увиденных достопримечательностей: Vu la chapelle Sixtiéne – l’église de St
Pierre dans les fers – passé devant le palais des
Césars – les temples de Vesta et de Janus – vu
travailler Pinelli à une masse d’argile quand il
commençait au groupe de Pifferari – vu l’atelier
de Pinelli («Посещение Сикстинской капеллы – собор Святого Петра в веригах – прогулка рядом с дворцом Августов – храмы Весты
и Януса – наблюдали за работой Пинелли с
глиной, когда тот трудился над группой пифферари – посетили мастерскую Пинелли»)
[38]. Чем дольше О. И. находится в том или
ином городе, тем, по прошествии некоторого
периода времени, реже в ее записях появляются упоминания, связанные с путешествиями, и дневник начинает больше принимать
форму личного или светского, где большей
частью перечисляются занятия, которым автор предавалась в течение дня, и визиты, которые она или ей наносили: Chez le sculpteur
avec Nalie – Tenerani – Keyssels – Wolf – ateliers de peintures – bal chez les Borghèses – j’ai
beaucoup dansé – revenus à 4 heures du matin
(у скульптора вместе с Налией – Тенерани –
Кейсельские – Вульф – мастерские художников – бал у Боргезе – много танцевала – вернулись домой в 4 часа утра) [46].
Светский дневник. После дневника путешествий практически все остальные выявленные жанры присутствуют у О. И. лишь в
эпизодах, она не заводит отдельной тетради
для описания каждого рода событий, которые с ней происходят. Ключевой особенностью светского дневника является упоминание выдающихся людей своего времени (так,
в своем дневнике О. И. упоминает встречу
с императрицей Александрой Федоровной).
О. И. нередко посещала балы и отражала это
в своих записях, приводя при этом свои впечатления: Déjeuner dansant chez le roi – mon
costume a fait le plus grand effet – j’ai dansé
sans discontinuer – fini à 7h (Обед с танцами
у короля – мой наряд оказал большой эффект
на окружающих – танцевала без остановки –
закончили в 7 часов) [93].
Дневник, посвященный детям. С момента появления у О. И. первого ребенка (у нее
родятся 8 детей, из которых двое умрут в младенчестве и четверо ее переживут) она
часто отражает в своем дневнике факты из
жизни детей. Она рассказывает об их первых
успехах в развитии: Catinca est sortie pour la
première fois à pied <…> Catinca a gouté du
pain pour la première fois (Катенька впервые
в жизни прогулялась ножками <…> Катенька попробовала хлебушек в первый раз) [96]
или в учении: Nalie s’occupe seule et bien (Налия занималась сама, и неплохо), описывает
их настроение – joie des enfants, Nalie est très
gaie et très drôle toute la soirée (дети радуются, Налия очень весела и смешна весь вечер)
[120], а иногда даже записывает маленькие
истории из их жизни. Слова детей она цитирует на русском языке, что доказывает, что с
ними О. И. разговаривала на русском. В те
моменты, когда О. И. не путешествует, она
уделяет немало времени своим детям, занимаясь с ними, поэтому количество записей о
них заметно увеличивается.
Благодаря записям из ее дневников возможно проследить, каким было детство у
ее детей, как в рассматриваемую эпоху относились к воспитанию. Мы имеем также
возможность вместе с ней пережить смерть
одного из них: Eugène très mal – je ne m’y suis
pas du tout préparée cela me boulverse; – Je
passe le reste de ma journée dans sa chambre –
sa respiration me glace – le médecin vient à 3
heures – prescrit différentes choses – je sors
pour prendre l’air, un peu rassurée – je rentre
au bout d’une ½ heure – il n’existait plus (Евгению очень плохо, а я совсем к этому не готова, я потрясена; – Я провела остаток дня в его
комнате – его дыхание приводит меня в оцепенение – доктор приехал в 3 часа – выписал множество лекарств – я вышла на улицу,
чтобы немного подышать свежим воздухом
и успокоиться – я вернулась через полчаса –
его уже не стало) [194].
Дневник взаимоотношений. О. И. Орлова-Давыдова начала вести дневник, уже
будучи замужем, поэтому мы не имеем возможности отследить ее мысли и переживания с самого начала ее симпатии к будущему мужу, и нельзя точно сказать, стала ли
она записывать свои сокровенные чувства и
как бы такие записи могли выглядеть. Часть
воспоминаний, связанных с периодом, когда
О. И. еще не вышла замуж, отражены в хрониках, которые она записывает, прежде чем
непосредственно начать ведение дневника: Il
nous a donné de cruelles inquiétudes en tardant
d’arriver car les mauvais chemins du printemps
l’avaient retenu. Je le croyais noyé et j’étais décidée si cela avait été le cas de ne plus quitter
Ivanovsky de ma vie. Mais Dieu merci il est arrivé à la fin du carême, je ne pourrai exprimer
tout ce que j’ai sentis alors, car j’étais sûre de ne
plus le revoir (Он заставил нас ужасно беспокоиться, так как отсрочил свой приезд из-за
плохой весенней дороги, которая его задержала. Я думала, что он утонул, и уже решила, что если это так, то я всю жизнь останусь
в Ивановском. Но, слава Богу, он приехал к
концу Великого поста; я не могу выразить
все, что я тогда чувствовала, поскольку я
была уверена, что больше не увижу его) [10].
Однако это воспоминание ретроспективное,
и вполне вероятно, что запись ее чувств непосредственно в момент переживаний значительно отличалась бы от тех воспоминаний,
которые мы можем видеть сейчас, и, вполне
возможно, имела бы другую форму.
Далее, когда О. И. уже начала вести полноценный дневник, она регулярно упоминает мужа в своих записях, поскольку все свое
время проводит рядом с ним: поначалу тон
ее – восторженный, потому что она влюблена
и только начала наслаждаться новой для нее
семейной жизнью; после он становится спокойнее, а с началом перерождения ее записей
в дневник путешествий больше внимания
уделяется перемещениям, а не описанию отношений с мужем.
Характер записей резко изменяется, когда
О. И. расстается с ним на продолжительное
время: ранее называя мужа в своих дневниках по имени – Владимир, по мере возрастания тоски по нему О. И. начинает обращаться
к нему в своих записях напрямую и переходит к использованию местоимения 2-го
лица единственного числа ты: Tu te fâches
toujours quand je ne fais pas de remarques sur
tes lettres, mais elles sont si courtes et si remplies d’affaires qu’il n’y a de place que pour
quelques tendresses et pas pour d’autres idées,
pensées ou sentiments, tes lettres enfin ne me
satisfont jamais (Ты всегда сердишься, когда
я не делаю заметок о твоих письмах, однако
они всегда такие короткие и всегда о делах,
что остаётся место лишь для нескольких ласковых слов, и не остаётся места для других
Перевод и переводоведение
идей, мыслей и чувств, в итоге, твоих писем
мне никогда не бывает достаточно) [122].
Такой стиль записи сильно приближается
к эпистолярному жанру, и порой рукопись
О. И. действительно выглядит так, как будто
она пишет настоящее письмо: mon petit ange,
comme je voudrais être forte pour t’écrire une
longue lettre (мой маленький ангел, как бы я
хотела быть достаточно сильной, чтобы написать тебе длинное письмо) [129]. При это мы
знаем, что она, помимо дневниковых записей, адресованных мужу, пишет ему письма,
которые она нумерует: écrit mon numéro № 3
(написала тебе мое письмо № 3) [79]. Интересно отметить, что в дневниковых записях,
относящихся к их первой длительной разлуке, в 1833 г., О. И. для выражения нежных и
интимных переживаний часто переходит на
русский: Когда обниму я тебя, когда задушу
поцелуями моего милейшего единственного
друга. Прощай, моя душа, моя жизнь [ОТ2,
запись за 31 декабря 1833]. Изучение выбора языка билингвом для выражений чувств
– актуальнейшей вопрос современной лингвистики (см., например, [Dewaele, 2008] и
другие работы этого автора).
Дневник духовной направленности. Дневник духовной направленности занимает отдельное место. Его уникальность заключается в том, что среди русских людей, ведущих
записи, такой тип ведения дневника встречается крайне редко, так как православная
религия не благоприятствовала детальному
самоанализу: личный опыт исчезал перед
образом коллективности («соборности»), который создавала церковь. Особенность дневников О. И. может объясниться тем, что она
вращалась не только среди православных, но
и лютеран (религия ее матери) и католиков
(религию, к которой впоследствии примкнула, например, ее сестра Леонилла). Если
вышеописанные жанры О. И. использует
вперемежку, то дневник духовной направленности она начинает вести отдельно, предваряя первую запись точной датой и четко
прописывая цель подобных записей: Je fais
voeux en commençant ce journal de n’en relire
le contenu qu’après une année révolue, je le fais
dans l’unique but de savoir, combien mon esprit
aura souvent varié dans ses dispositions <…>
(Начиная писать этот дневник, я даю обет
перечитать написанное лишь, когда минет
год; делаю я это с единственной целью – чтобы узнать, насколько изменился образ моих
мыслей <…>) [150].
Ранее в ее дневниках также встречались
характерные для такого типа записи, свидетельствующие о ее вере, об отношении
к Богу, представляющие своего рода цитируемую духовную мудрость, но увидеть их
можно крайне редко, и скорее это была лишь
понравившаяся мысль либо фраза, описывающая ее состояние на данный момент: La foi
a des yeux qui voient mieux les amis que les yeux
du corps. L’amour tendre que Dieu inspire a des
bras assez longs pour les embrasser malgré la
distance des lieux (Глаза веры лучше глаз тела
видят друзей. У нежной любви, вдохновленной Богом, такие длинные руки, что можно
обнять, несмотря на расстояния) [74]. С началом же ведения отдельного дневника духовной направленности Орлова-Давыдова осуществляет анализ своего состояния и жизни
в целом, оглядываясь на прошлое и обращая
взор в будущее.
Записи этого типа представляют собой
диалог с Богом, именно к нему она обращается и именно ему посвящает свои записи.
В этих отрывках местоимением ты представлен уже не ее супруг, а Бог: Lorsque je
serai unie à Toi de toutes les puissances de mon
âme, il n’y aura plus pour elle ni travaux, ni
douleurs, et ma vie toute pleine de Toi sera toute
vivante en toi: car celui que tu remplis, se trouve
par cela même allégé et je ne suis à charge à
moi même, que parce que je ne suis pas assez
remplie de Toi, ô mon Sauveur! (Когда я соединюсь с Тобой всеми силами своей души, не
останется больше ни усталости, ни печали в
душе моей, и вся жизнь моя наполнится Тобой, и буду жить я лишь Тобой: ибо тот, кто
наполнен тобой, испытывает облегчение, а я
в тягость сама себе потому, что не наполнена
душа моя Тобой, Спаситель! [151].
Содержание диалогов О. И. с Богом варьируется от одной записи к другой: то она
задается вопросом о смысле жизни и пытается найти на него ответ, ища подтверждения
своим догадкам у Всевышнего, то рассказывает о том, как проходили ее дни, или записывает свои мысли в виде исповеди и просит
совета у Бога, надеясь на его помощь. Также
нередки случаи, когда она цитирует отрывки
из Священного писания или из известных проповедей Боссюэ или Регниса. Порой цитируемые отрывки могли занимать несколько
страниц подряд.
Таким образом, из приведенных выше
примеров видно, что дневник духовной направленности является одним из наиболее
ярко представленных в исследуемых дневниках стилей, которому сама О. И. придает
очень большое значение и который в самом
деле занимает отдельное место среди ее рукописей.
Сложности перевода
дневниковых записей
Сложности, вызванные неопределенностью грамматических значений. Трудности
перевода грамматической формы слова или
конструкции появляются в тех местах, где
О. И. переходит к предельно лаконичному
способу ведения своих дневников, например: Dessiné – visites – Agricola – chanté (Рисование – визиты – Агрикола – пение) [42].
В таком случае становится легко потерять
нить повествования или логическую последовательность действий и, как следствие,
прийти к полному непониманию текста.
Особенную трудность представляют причастия прошедшего времени, такие как: écrit,
vu, couché и т. д., поскольку при отсутствии
контекста трудно понять, кто выполняет действие и о каком числе или лице опущенного
служебного глагола идет речь, ср.: moi écrit
des lettres [39] и écrit – dessiné [40]. Если в
первом случае благодаря контексту никаких
вопросов не возникает (так как во фразе присутствует местоимение 1 л. ед. ч.), поэтому
перевод – я же писала письма, то во втором
уже нельзя с такой легкостью судить о том,
кто именно является субъектом действия и,
если речь идет о единственном числе, в каком роде употребляется глагольная форма
(писал / писала / писали – рисовал / рисовала/ рисовали. В некоторых случаях перевод
с помощью отглагольного существительного
позволяет передать подобную неопределенность: Vu la chapelle Sixtiéne (Посещение
Сикстинской капеллы) [38], Couché à une station (Ночь / ночевка на станции) [37].
Нередко автор дневника начинает вести
свои записи в одном времени, но с определенного момента полностью меняет свой вы
бор и продолжает повествование с совершенно иной временной позиции. В некоторых
случаях переводчику приходится поэтому
отступать от строгого перевода оригинального текста с соблюдением его малейших особенностей, строя свои гипотезы об особенностях вероятного времени повествования.
Иначе обстоит ситуация с переводом отдельных времен французского языка: так,
настоящее время может выполнять функцию
как настоящего, так и прошедшего времени,
поэтому трудно установить, какую из функций этого времени подразумевал при написании текста дневника его лаконичный автор
и, соответственно, в каком времени должен
быть выполнен перевод.
Перевод антропонимов. В ОТ1 были отмечены 544 разных антропонима. Вместе с
их переводом был составлен полный справочник упомянутых в тексте дневника людей, с их краткой биографической справкой.
Для окончательной передачи антропонимов
из дневников О. И. на русский язык использовались следующие методы:
• практической транскрипции (Kitty –
Китти, (oncle) Adolph – (дядя) Адольф);
• порфограмматической модификации
(Théophile – Теофилия, Valentine – Валентина; D-elles Lanskoy – г-жи Ланские);
• традиционных соответствий (Charles
X – Карл X);
• транспозиции (St Jean – святой Иоанн).
При переводе антропонимов из ОТ1 были
выявлены следующие особенности.
1. Перевод непрецедентного имени. Не
всегда из контекста можно идентифицировать пол упомянутого лица. В некоторых
случаях нельзя даже с уверенностью утверждать, что данное собственное имя – антропоним, как, например, Coréa в приведенном
ниже отрывке. О. И. упоминает, однако, этого
человека в череде встреч с другими лицами,
что дает нам основание полагать, что данное
слово – антропоним, а не, например, топоним: Vendredi 20/3. Levée de bonne heure –
écrit chez Grand’ Maman – lu Müller – le soir
Antonini – Perpouchex – Handel – Kanitz – Coréa. (Рано встала – писала у Бабушки – читала Мюллера – вечером Антонини – Перпонше – Гандель – Каниц – Кореа) [94]. Однако
в тексте нет ни согласованных с этим словом
глаголов, ни указания на социальный ста
Перевод и переводоведение
тус человека. По всей видимости, это имя
не является прецедентным. В имеющихся у
нас справочных материалах не удалось найти какого-либо известного человека с таким
именем, жившего в Риме в 1834 г. В этом
случаеприходится прибегать к практической
транскрипции.
2. Перевод маркеров социального статуса. Титул prince переводится и как князь, и
как принц, в зависимости от династических
традиций разных стран. Таким образом, при
переводе приходится обратить особое внимание на национальность обозначаемой личности. Prince Auguste переведен как принц
Август, так как из контекста понимаем,
что имеется в виду Принц Фридрих Вильгельм Генрих Август Прусский (1779–1843),
а Prince Youssoupoff – как князь Юсупов, в
данном случае речь идет о князе Николае Борисовиче Юсупове (мл., 1827–1891).
Такая же проблема возникает и при переводе французского слова princesse, которое
может оказаться и принцессой, и княгиней,
и княжной. Примерами могут послужить la
princesse Löwenstein с переводом принцесса Лёвенштейн (аристократический род во
Франконии) и la princesse Kotchoubey с переводом княгиня Кочубей (в тексте говорится
о ее смерти, и, зная дату и место, не трудно
определить, что речь идет о княгине Марии
Васильевне Кочубей, 1779–1844).
Обращение Madame имеет такие соответствия, как «госпожа», «сударыня», «мадам».
При переводе таких антропонимов, как, например, M-me Bibikoff или M-me Cottin, нами
был предложен вариант «госпожа». Monsieur
может переводиться как «мсье», «господин»,
«сударь», «барин». Однако мы остановились
на варианте «господин»: Mr Labensky – г-н
Лабенский, Mr Caloni – г-н Калони. Такой выбор был обусловлен тем фактом, что
Monsieur, Madame – вежливое обращение,
которое подходит, в основном, разночинцам.
В некоторых случаях графиня Давыдова может употреблять это обращение к людям более низкого социального статуса.
3. Адаптация имени в переводе. В дневниках присутствует ряд таких имен, как Nalie,
Michel и Basile. Все они являлись родственниками О. И. и были идентифицированы как
Наталья Владимировна Орлова-Давыдова,
старшая дочь графини, Михаил Викторо
вич Кочубей, муж Марии Ивановны, сестры
О. И., Василий Викторович Кочубей, брат
последнего. При переводе этих имен возникает вопрос: следует ли передавать данные
имена как Налия, Мишель и Базиль или стоит адаптировать их под российских читателей, привычных к именам Наташа, Миша и
Вася? Было решено оставить офранцуженные варианты русских имен, так как это в некоторой степени выделяет их на фоне других
родственников, таким образом, отражает отношение самой Давыдовой к данной группе
людей. Подробное изучение русскоязычной
части дневников О. И. и ее корреспонденции
позволит сверить выбранные переводческие
варианты с теми, которые использовали сами
Давыдовы.
Следует отметить, что не все упомянутые
личности были идентифицированы (что не
помешало переводить их имена). Причиной
этому могли послужить орфографические
ошибки самой графини, неправильная расшифровка ее почерка, недостаток или вовсе
отсутствие контекста, в котором употребляется антропоним, непрецедентность имени
или, наоборот, слишком большое количество
однофамильцев.
Созданный в ходе работы над переводом
ОТ1 справочник состоит из следующих разделов:
• оригинал – имена из ОТ1 и перевод на
русский язык;
• отношение упомянутого лица к автору
дневников. Были выявлены следующие виды
отношений между О. И. Давыдовой и упомянутыми в дневнике лицами:
– родственники – 52 человека (9,5 % от
общего числа антропонимов);
– знакомые – 169 человек (31 %);
– культурные деятели прошлого – 42 че
ловека (7,7 %);
– окружение – 33 человека (6 %);
– упомянутые живые известные лично
сти – 23 человека (4,2 %);
– фиктивные лица – 10 имен (1,8 %);
– случайные знакомые – 11 человек (2 %).
У 204 лиц характер отношений (37,5 %)
не был идентифицирован;
• социальный статус. Все упомянутые
лица были разделены на три категории:
– аристократы – 252 человека (46,3 %);
– разночинцы – 177 человек (32,5 %);– слуги – 15 человек (2,7 %).
Социальный статус не был определен у
100 лиц (18,4 %).
Перевод топонимов. При переводе топонимов из-за неустановившейся орфографии
приходится сталкиваться со схожими трудностями: автор мог писать название на слух,
т. е. так, как он считал верным, поскольку общепринятого варианта написания все равно
не существовало. Таким образом, основная
сложность здесь – правильная идентификация названия местности, поскольку от этого
зависит правильность передачи топонима на
письме. Лучшее решение при переводе топонима – поиск соответствующего места на
(старинной) карте, реконструкция маршрута путешественников этап за этапом с учетом того, сколько верст проходит в среднем
экипаж за день и сколько часов занял путь.
В общей сложности в ОТ1 было найдено 350
топонимов, которые можно отнести к следующим группам:
• реки, озера (Le Tibre – Тибр, Rhin – Рейн);
• острова (Elaguin – Елагин);
• горы, вулканы (Righi – Риги);
• населенные пункты (Baden – Баден, Na
ples – Неаполь);
• улицы, бульвары, площади, парки (La
Ripetta – улица Рипетта);
• дворцы, замки, крепости (Le palais Brignolli – Дворец Бриньоли, Palais du Pape –
Папский дворец);
• храмы, церкви, соборы, часовни (Temple
de Vesta – храм Весты, La chapelle Pauline –
капелла Паолина);
• достопримечательности, памятники (Les
termes de Titus – термы Тита, La Porta Salariа – Порта Салярия);
• мосты (Le pont des soupirs – мост Вздо
хов).
Перевод цитат из духовных источников.
Цитаты из духовных источников – совершенно иной тип текста, который может встретиться в дневниковых записях. Фактически
все известные духовные тексты уже имеют
свой, как правило, единственный, официально принятый вариант перевода, поэтому
при столкновении с такими текстами переводчику не стоит вносить в них что-то свое,
пытаться искать новый способ передачи основной идеи, то есть прилагать ненужные
усилия, которые впоследствии не будут оце
нены. Лучшее, на наш взгляд, решение при
работе с такими текстами – найти тот самый
канонический перевод, который, как правило, уже широко известен, и поэтому легко
узнаваем. Основная задача переводчика при
работе с данными типами текста – вовремя
суметь их распознать в дневниковой записи,
чтобы избежать ошибок, а также лишней траты времени и усилий.
Заключение
Перевод на русский язык первой общей
тетради дневников О. И. Орловой-Давыдовой – результат коллективной работы команды из 10 студентов 4-го курса факультета
иностранных языков НГУ. Кроме перевода,
студенты проводили специальные исследования перевода топонимов и антропонимов в
ОТ1, был подготовлен справочный материал
для аннотированного издания. Именно благодаря результатам этих исследований стало
возможным приведение разобщенных вариантов перевода к единому образцу как в области перевода личных имен, так в решении переводческих сложностей и в стилистическом
отношении. В дальнейшем предстоит перевод остальных общих тетрадей, хранящихся
в ГПНТБ, сопоставление их с оригиналами,
хранящимися в РГБ, пополнение справочников по топонимам и антропонимам, а также
летопись всех значительных событий, отраженных в дневниковых записях Ольги Ивановны Орловой-Давыдовой.
| Напиши аннотацию по статье | 68
ПЕРЕВОД И ПЕРЕВОДОВЕДЕНИЕ
УДК 81-26
М. Дебренн, Т. О. Макарова, К. А. Погодина
Новосибирский государственный университет
ул. Пирогова, 1, Новосибирск, 630090, Россия
micheledebrenne@gmail.com
СПЕЦИФИКА ПЕРЕВОДА ДНЕВНИКОВЫХ ЗАПИСЕЙ
(НА ПРИМЕРЕ ПЕРЕВОДА ДНЕВНИКОВ О. И. ОРЛОВОЙ-ДАВЫДОВОЙ
С ФРАНЦУЗСКОГО ЯЗЫКА НА РУССКИЙ) ⃰
Представлены результаты исследования одной общей тетради написанных на французском языке дневников
русской княгини О. И. Орловой-Давыдовой, содержащей переписанные записи за 1834–1844 г. и представляющей
различные типы введения записи – от пространного повествования до односложных пометок и жанры дневников:
травелог, дневник отношений, духовный дневник, дневник о детях. Каждый тип представляет определенные сложности при переводе на русский язык антропонимов, топонимов, цитат из прецедентных текстов.
|
специфика жанра рассказ о прижизненном чуде в составе жития русских уродливых. Ключевые слова: агиография, прижизненное чудо, жанр, жанровый признак, юродство, юродивый, пророчество.
Tatiana P. Rogozhnikova
Dostoevsky Omsk State University, Doctor of Philological Sciences, Professor, Omsk, Russia
e-mail: pmtr@mail.ru
Maria V. Khomenko
Dostoevsky Omsk State University, Postgraduate Student, Omsk, Russia
e-mail: mvkh812@gmail.com
Specificity of the Genre “The Story of a Lifetime Miracle”
in the Lives of Russian Holy Fools
Abstract. The material for the study is the Russian lives of the fools (19th–20th centuries), the object of the study is the varieties
of stories about miracles in the composition of the lives. The thematic varieties of miracles, the realization of communicative
and pragmatic parameters of the genre, structural features of the stories are revealed. A comparative characteristic
of the communicative and pragmatic models of the lifetime miracles of heroes, embodying different types of holiness, — the holy
fools and the venerable, is carried out. The identification and definition of a new type of miracle — a miraculous prophecy — is
substantiated.
Keywords: hagiography, lifetime miracle, genre, genre feature, foolishness, holy fool, prophecy.
Введение (Introduction)
Юродство как тип святости широко и многогранно представлено в русской православной культуре и нашло отражение в русской агиографии. Жития юродивых появляются
в отечественной литературе с XVI в. В них, как и в житиях преподобных святых, традиционно включены рассказы
о чудесах святых-юродивых. Показательно при этом, что
в составе этого типа агиографии встречаются описания как
посмертных чудес, так и прижизненных.
Отличительными признаками юродства как типа святости являются, по Г. П. Федотову, «аскетичное попрание
тщеславия», «притворное безумие и безнравственность
ради поношения от людей, обличение их греховности и аморальности», «служение миру в своеобразной проповеди»,
что определяет приписываемый юродивым дар пророчества. «Прозрение духовных очей, высший разум и смысл являются наградой за попрание человеческого разума подобно
тому, как дар исцелений почти всегда связан с аскезой тела,
с властью над материей собственной плоти» [1, с. 162–163].
Чудотворчество не входит в круг обязательных признаков
юродивых, однако отмечено во многих агиографических
текстах о них, а в совокупности с другими характеристиками
© Рогожникова Т П, Хоменко М В, 2023
Вестник Омского государственного педагогического университета Гуманитарные исследования, 2023, № 1 (38), с 78–83
Review of Omsk State Pedagogical University Humanitarian Research, 2023, no 1 (38), pp 78–83ке и реализации жанровых признаков чудесных рассказов.
Объект изучения в настоящей статье — прижизненные
чудеса, входящие в состав житий и жизнеописаний русских
юродивых. Цель исследования — выявить и описать тематические, структурные и коммуникативно-прагматические
особенности жанра «рассказ о прижизненном чуде» в рассматриваемом типе русской агиографии.
Следует отметить, что в последние годы проявляется
стойкий интерес к текстам о юродивых, в частности к лексическим показателям в текстах их житий [2; 3; 4], к языковым формам их бытования в произведениях классиков [5;
6] и современных писателей [7; 8], а также к феноменологии
юродства в целом [9; 10].
Тем не менее чудеса юродивых до сих пор не привлекали пристального внимания ученых-филологов и не были
рассмотрены с лингвистических позиций. Это обстоятельство определяет актуальность настоящего исследования
для дальнейшей разработки теории прижизненного чуда
как вклада в теорию древнерусской литературы, для жанроведения, а также для развития коммуникативно-прагматического метода изучения лингвистического материала
отдельных эпох.
Методы (Methods)
В ходе исследования были использованы методы
наблюдения, сплошной выборки и описания, а также метод
лингвистического и коммуникативно-прагматического анализа. Коммуникативно-прагматический анализ выступает
в качестве основного метода нашего исследования. Для его
адаптации к изучаемым текстам нами разработана и обоснована методика исследования исторического материала,
которая основывается на анализе рассказов о прижизненных чудесах по восьми коммуникативно-прагматическим
параметрам, или жанровым компонентам. Эти компоненты образуют жанровую модель чудесного рассказа, состав
которой обусловлен тематически. В основе модели лежат
четыре обязательных коммуникативно-прагматических параметра жанра: «ситуация», «объект», «субъект» и «чудесное
событие». Их языковые репрезентации в своей совокупности позволяют идентифицировать чудесный рассказ в составе жития [11, с. 131].
Проведенный на более ранних этапах исследования
жанра «рассказ о прижизненном чуде» анализ житий преподобных святых Феодосия Печерского, Сергия Радонежского и Кирилла Белозерского позволил выделить 13 тематических разновидностей рассказов о прижизненном чуде,
среди которых регулярные, т. е. наличествующие хотя бы
в двух из рассмотренных житий: «изгнание бесов», «исцеление», «оживление», «наказание», «материализация необходимого», «исполнение просимого», «видение», «защита», «благоухание» — и единичные темы: «крик младенца
в утробе», «освоение грамоты», «изведение источника»,
«тушение огня».
В качестве материала исследования избраны первая
(«легендарная») и Тучковская редакции жития Михаила
Клопского (далее — ЛР и ТР ЖтМК), житие Василия Блаженного (далее — ЖтВБ), изданное во второй половине XIX в.,
ЯЗЫКОЗНАНИЕ
и житие Ксении Петербургской (далее — ЖтКП), изданное
в начале XXI в.
Результаты и обсуждение (Results and Discussion)
Телесная аскеза, безразличие к нормам мирского
быта, поругание греховности, показное безумие, обличение помыслов и дар провидения, присущие юродству, определяют виды чудес, которые совершали Христа ради юродивые.
Для текстов ЖтМК и ЖтВБ характерны такие тематические разновидности прижизненных чудес, как «исполнение
просимого», «исцеление», «наказание», «материализация
необходимого», «тушение огня», «изведение источника»,
а также рассказы о чудесной прозорливости святых, которые, как будет рассмотрено ниже, имеют роль вспомогательных для других типов чудес.
Видения упоминаются косвенно, как объяснение
поведения святого: нѣкоторые изъ находившихся были
свидѣтелями видѣния, бывшаго св. Василiю… Стоялъ блаженный Василiй предъ храмомъ Богоматери и проливалъ
горькiя слезы, моляся Богу [ЖтВБ, с. 11]. При этом видения не имеют здесь развернутого текстового воплощения,
присущего им в житиях преподобных. В рассматриваемых
агиографических текстах о юродивых лишь дважды встречаем полноценное видение, которое выступает вспомогательным чудом в чудесном рассказе о помощи в морской
буре («исполнение просимого»): предъ ними на водѣ какъ
бы на твердомъ мѣстѣ явился человѣкъ весь обнаженный;
он взял за руль корабля и началъ управлять имъ. Вѣтеръ
мало по малу началъ утихать; наконецъ волны прекратились совершено [ЖтВБ, c. 26], и явися купцу Михайла в той
час на морѣ, а дръжи корабль за нос и невидим бысть [ЛР
ЖтМК, с. 228]. В дальнейшем в этом рассказе важен постчудесный факт узнавания в святом явившегося на море
управителя кораблем — так герои рассказа понимают, что
чудо произошло благодаря блаженному.
В качестве «субъекта» чуда в прижизненных чудесах
юродивых преимущественно выступает сам святой или святой с Божьей помощью. Тип «субъекта» определяется по
субъектным и благодарственным формулам: блаженный…
возвратилъ ей зрѣниiе, дунувши на ея глаза [ЖтВБ, с. 22],
самъ же блаженный помолися; молитвою святого буря
утолися и бысть вѣтръ покоенъ [ТР ЖтМК, с. 41], славя
Бога и его угодника блаженнаго Михаила [ТР ЖтМК, с. 40].
Для чудес юродивых можно выделить еще один способ словесного оформления субъектной формулы, которая включает в себя датив и генетив: по пророчеству святаго.
В состав ТР ЖтМК входит 11 прижизненных чудес,
среди которых единожды встречается редкий тип чудес
«изведение источника», а также «материализация необходимого», «исполнение просимого» и «благоухание»,
дважды — «наказание» и следующее за ним «исцеление»
в связи с «наказанием», а также три рассказа о прозорливости святого, результатом которой становится «наказание». В качестве синонимов прозорливости будем использовать термины «пророчество», «провидение», «обличение»,
«разоблачение» в зависимости от ситуации чудесного рассказа. При этом часть рассказов озаглавлена как чудо (Ино чудо о дву вельможахъ («прозорливость» — «наказание»), Чудо святаго о попѣ («прозорливость» — «наказание») [ТР ЖтМК, с. 42]); один рассказ — как пророчество
(О разбойницѣхъ пророчество святаго («разоблачение» —
«наказание» — «исцеление») [ТР ЖтМК, с. 40]); один — как
пророчество и следующее за ним чудо (О нѣкоем вельможи,
Григорiи именемъ, пророчество и чудо святаго («пророчество» — «наказание» — «исцеление») [ТР ЖтМК, с. 40]);
чудесные рассказы с тематическим названием (О изведениiи кладезя молитвами святаго [ТР ЖтМК, с. 39], О умноженiи потребныхъ въ монастырѣ [ТР ЖтМК, с. 40],
О архiепископѣ Евфимiи («обличение» — «наказание»)
[ТР ЖтМК, с. 40]). В то же время в тексте жития имеются
фрагменты, озаглавленные как пророчества: Пророчество о рожденiи Великаго Князя Ивана и взятiи Великого Новъграда, О Новгородцѣхъ пророчество святаго [ТР
ЖтМК, с. 45].
Возникает вопрос: любое ли пророчество можно назвать
чудом и вообще правомерно ли считать пророчество
чудом? Для поиска ответа мы обратились к первой редакции ЖтМК. «Повесть о Михаиле Клопском», первая, или так
называемая легендарная редакция его жития, по замечанию Л. А. Дмитриева, основана на новгородских преданиях
и является собранием увлекательных рассказов из жизни
юродивого [12, с. 512]. В легендарной редакции озаглавлены всего четыре фрагмента, в Тучковской — 16. В результате сравнения заголовков в двух редакциях ЖтМК выявлены следующие соответствия рассказов и их оглавлений
(см. табл.).
Сравнение заголовков в легендарной и Тучковской
редакциях жития Михаила Клопского
Легендарная редакция
Чюдо 1-е, иже уродиваго Христа
ради, еже есть на Клопско на Веряжи. Прихожение Михайла, уродивого Христа ради, къ святѣй Троицѣ на
Клопско при Феодосии, нареченнѣмъ
на владычество
Чюдо 2-е, о разбойникѣх
Чюдо 3-е о Михайлѣ. Как опозналъ
князь Костянтинъ его
Чюдо о кладязѣ
Тучковская редакция
О пришествiи святаго
въ монастырь, глаголемый Клопскій
О разбойницѣхъ пророчество святаго
О приходѣ князя Константина въ монастырь
и о видѣнiи святого
имени
О изведениiи кладезя
молитвами святаго
Из таблицы видим, что в Тучковской редакции лишь
в одном заголовке есть намек на жанровую отнесенность
дальнейшего повествования — пророчество, в остальных случаях заголовок тематический. В легендарной же
редакции все четыре рассказа предстают как чудеса. Вместе с тем чудо 1-е и 3-е по нашей классификации не относятся к чудесным рассказам, поскольку в них не идет речи
о нарушении естественных законов мира с целью помощи
объекту чуда, его информирования или наказания. Аналогичная особенность справедлива для соответствующих
фрагментов Тучковской редакции. Даже несмотря на то, что
в заголовке «О приходѣ князя Константина въ монастырь
и о видѣнiи святого имени» встречаем указание на видение, в тексте отсутствует подтверждение чудесной природы
узнавания Михаила князем: святой вземъ книгу… и начать
чести. Слышавъ же князь чтуща святаго, пришедъ близь,
воззрѣ нань и поклонися ему, глаголя: «Почто, чадо, имене своего не повѣси? Се есть Михаилъ, сынъ Максимовъ»
[ТР ЖтМК, с. 39].
Существенное разногласие в определении сущности
явления и предмета повествования видится нам в рассказах о разбойниках. По сюжету трое мужчин оказались возле
обители святого, игумен Феодосий велел пригласить их на
трапезу, после чего выяснилось, что с ними еще 30 вооруженных мужчин. Далее в редакциях повествование расходится. В легендарной — старший от вооруженных не стал
есть хлеба вовсе и нача сердцемъ стонати, еще двое,
хоть и вкусили хлеба, разболелись, одному из них Михаил
Клопский велел постричься в монахи, а другого отпустил
с наставлением не грешить. В Тучковской же редакции двое
из призванных на трапезу воителей не стали есть, на что
святой вопрошал о причинах отказа от еды и сам же отвечал на вопрос: врагъ всѣя въ сердца ваша. Михаил обличает мужчин, они же абiе отъ слова святаго ужасошася
и въ недугъ тяжкъ оба впадша [ТР ЖтМК, с. 40] — так показано свершение чудесного наказания за нечистоту сердца,
соотносимого в русском средневековье с душой. Чудесным
выступает не само пророчество святого, а подтверждение
его слов с помощью происходящего наказания. В редакции
Тучкова за наказанием следует рассказ об исцелении одного из недужных и обещание об исцелении второго.
Итак, пророчество требует подтверждения, которое
может реализоваться в чуде, как в рассмотренном примере, а может быть обозначено как факт: князь же бѣгунъ
третицею бываетъ и Великiй Новъградъ достигъ, житiя
конецъ прiятъ, по пророчеству святого [ТР ЖтМК, с. 45].
В текстах второго типа акцент переходит на провидческую
речь святого, в которой он подробно рассказывает о том,
что совершается в этот же момент, но в удаленном месте,
или же о том, что произойдет в будущем. Анализ текстов
позволяет сделать вывод, что фрагменты житий, в которых
подтверждение провидческой речи юродивого происходит
сразу вслед за ней или по прошествии малого времени при
жизни святого, а также получает сравнительно более объемное вербальное воплощение, нежели само предречение,
можно назвать особым видом рассказа о прижизненном
чуде святого — чудесным пророчеством.
В житии Василия Блаженного нами выявлены два
чудесных «наказания» с последующим «исцелением» —
«исполнение просимого» с вспомогательным «видением»
и «тушение огня». Встречаются также три пророчества, но
они не получают чудесного подтверждения, поэтому логичным представляется не относить их к рассказам о прижизненных чудесах Василия Блаженного. Исследовательский
интерес вызывает последнее означенное чудо. По сюжету
Иван Грозный, узнав о блаженном, призывает его к себе на
именины. Но Василий, вместо того чтобы выпить за здоро
вается на святого за такой поступок, но Василий объясняет
его тем, что таким образом он тушил огонь, который в тот
момент охватил Новгород. Чуть позже слова святого о пожаре и его тушении подкрепляются свидетельствами новгородцев, которые упоминают о явлении незнакомца, тушившего огонь, а еще позже новгородцы узнают его в святом.
Это сложный комплексный рассказ с интересным средством
и видом чудесного события.
В житиях Михаила Клопского и Василия Блаженного
имеет место и благоухание от испустившего дух тела святого. Но в них данное явление представлено не как рассказ
о чуде, а в виде факта — отсутствуют лингвистические показатели внезапности чудесного события, обычно происходящего в момент разлучения души с телом: видѣвше святого
къ Господу отшедша… и благоуханiа многа испущающа
[ЖтМК, с. 46], народъ стекался со всей Москвы поклониться удрученному подвигами тѣлу праведного, не только не
предавшемуся разложенiю, но и распространявшему вокругъ себя обильное благовонiе [ЖтВБ, с. 28].
Чудесное пророчество — единственный вид прижизненных
чудес, который встречается в житии Ксении Петербургской.
В нём выявлены два текста, вынесенные в раздел «Рассказы
о чудесах». В первом рассказывается о том, как Ксения, навещая знакомую, у которой была дочь-невеста, сообщает обеим,
что будущий муж девушки в настоящий момент хоронит свою
жену, после чего героини отправляются в указанное Ксенией
место и попадают на похороны женщины, чей муж позже становится супругом героини — как и предрекала блаженная.
Второй рассказ начинается с эпизода, не связанного
с дальнейшим повествованием: Ксения приходит в дом
некоего купца и, подойдя к зеркалу, говорит, что оно хорошее, но поглядеться не во что [ЖтКП, с. 9]. Вслед за этими словами зеркало падает и разбивается. Формально это
чудо, однако на данный момент исследования в отсутствии
необходимой эмпирической базы (большего количества
сходных текстовых единиц) квалификация его затруднительна. Гипотетически такой вид чудес можно обозначить
как «самоуничтожение неугодного».
Далее в тексте второго рассказа говорится о визите
блаженной к другой знакомой, которой Ксения предрекает
ребенка и сообщает место, где она его найдет. Примечательно, что в обоих рассказах святая говорит об объекте
и месте его обретения аналогичной фразой с пространственным противопоставлением: Ты тут кофе распиваешь, а твой муж на Охте жену хоронит [ЖтКП, с. 8]; Ты
вот чулки тут штопаешь, а тебе Бог сына послал. Иди
скорее на Смоленское [ЖтКП, с. 9].
Однако важно отметить тот факт, что в жизнеописании
Ксении Петербургской чудесные рассказы не представляются собственно как чудеса, скорее как стечение обстоятельств, которое удовлетворяет чьим-то невербализованным в тексте (следующим из контекста) интересам: девушка
на выданье узнаёт об овдовевшем мужчине, бездетная
женщина узнаёт об осиротевшем ребенке, что не нарушает естественного положения вещей в мире. Сомнительно утверждать, что смерть женщин в обоих случаях, приведшая к устроению счастья героинь, может быть названа
ЯЗЫКОЗНАНИЕ
чудом. События в этих рассказах описаны фактологически,
бытовым языком, без флера невообразимости происходящего. Как отмечает И. В. Грекова, это общая черта жизнеописаний святых нового времени, в которых фактическая
составляющая важнее изобразительности языка, а чудеса
характеризуются ослаблением мистического начала [13,
с. 178]. Отсутствие формально выраженного чудесного компонента не позволяет определить жанр этих фрагментов как
рассказ о прижизненном чуде.
Отметим, что чудесные пророчества сходны по своей
структуре с чудесами о материализации необходимого, в которых средством чуда становится обещание святого о пополнении запасов провизии, получающее подтверждение
в чуде. Однако параметр «ситуация» в этих видах чудесного рассказа разнится: в пророчествах ситуация непроблемная — у объекта чуда нет необходимости просить помощи
у субъекта, в нашем случае у святого, так как объект не
находится в бедственном состоянии или затруднительных
обстоятельствах. Наоборот, коммуникация исходит от святого, который предрекает недоброе будущее грешнику или
счастливую судьбу праведнику. Последнее сближает чудесные пророчества с видениями.
В отношении жанровой модели и коммуникативно-прагматических параметров, которые ее образуют, обнаруживается соответствие уже выделенному набору из восьми
параметров. Обязательными также остаются «субъект»
и «объект» чуда, «ситуация», приводящая к чуду, и само
«чудесное событие». «Коммуникация» с ее целями и условиями и «средство» чуда находят лингвистическое
воплощение в большинстве рассказов, «свидетели» чудесных событий присутствуют лишь в части рассказов.
Структурные особенности рассказов о прижизненных
чудесах юродивых так же, как и в житиях преподобных святых, основаны на таком типе жанрового параметра, как
«ситуация». Так, различаются рассказы с проблемной и непроблемной ситуацией (подробнее см. работу о структуре
чудесного рассказа [14]). Примечательно, что к последним
относятся рассказы о чудесном «пророчестве». В их структуре необходимым является описание узнавания или подтверждения причастности святого к произошедшему чуду.
Заключение (Conclusion)
Рассказы о прижизненных чудесах, входящие в состав
житий юродивых, обнаруживают ряд отличительных признаков, характеризующих особый тип чудесных рассказов,
присущих данному типу святости:
1) ограниченный круг тематических разновидностей рассказов: наиболее воспроизводимыми являются чудеса «исцеления», «наказания», «исполнения просимого»; к ним примыкают рассказы о «материализации необходимого», «изведении
источника», «тушении огня». Специфическим для юродивых
оказывается чудесное «пророчество», выступающее в качестве вспомогательного чуда при «наказании» или исполнении
желаемого (чудесная природа последнего на данном этапе
исследования не определена однозначно). Исключительно
вспомогательным оказывается «видение», «благоухание» же
утрачивает элемент чудесного события и не функционирует
в рассмотренных житиях в форме чудесного рассказа;2) в основе рассказов о прижизненных чудесах юродивых лежит жанровая модель, ранее охарактеризованная
авторами настоящей работы на материале житий преподобных. Базовыми параметрами в модели являются «субъект»
и «объект» чуда, «ситуация» и «чудесное событие», которые формируют структуру рассказов, в целом совпадающую
со структурой преподобнических чудес;
3) совокупность описанных выше результатов анализа
прижизненных чудес юродивых свидетельствует о стабильности жанровых признаков рассказа о прижизненном чуде.
При этом ряд специфических содержательных, тематических, структурных и языковых особенностей задан типом святости агиографического героя.
Источники
ЖтВБ — Святые блаженные Василий и Иоанн Христа ради юродивые московские чудотворцы. М. : Манухин, 1867. 40 с.
ЖтКП — Рассказы о чудесах Блаженной Ксении Петербургской: Житие. Акафист. Молитвы. М. : Неугасимая лампада :
Артос-Медиа, 2005. 60 с.
ЛР ЖтМК — Повесть о житии Михаила Клопского // Библиотека литературы Древней Руси : в 20 т. Т. 7 : Вторая половина
XV века / под ред. Д. С. Лихачева, Л. А. Дмитриева, А. А. Алексеева, Н. В. Понырко. СПб. : Наука, 1999. С. 218–231.
ТР ЖтМК — Памятники старинной русской литературы, издаваемые Графомъ Григорiемъ Кушелевымъ-Безбородко.
Вып. 4 : Повѣсти религiозного содержанiя, древнiя поученiя и посланiя, извлеченныя изъ рукописей Николаемъ Костомаровымъ. СПб. : Въ тип. П. А. Кулиша, 1862. С. 36–51.
| Напиши аннотацию по статье | ЯЗЫКОЗНАНИЕ
УДК 811.161.1-112+801.8
Науч. спец. 5.9.5
DOI: 10.36809/2309-9380-2023-38-78-83
Татьяна Павловна Рогожникова
Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского, доктор филологических наук, профессор, Омск, Россия
e-mail: pmtr@mail.ru
Мария Владимировна Хоменко
Омский государственный университет им. Ф. М. Достоевского, аспирант, Омск, Россия
e-mail: mvkh812@gmail.com
Специфика жанра «рассказ о прижизненном чуде»
в составе житий русских юродивых
Аннотация. Материалом для исследования стали русские жития юродивых (XIV–XX вв.), объектом исследования — разновидности рассказов о чудесах в составе житий. Выявлены тематические разновидности чудес, реализации коммуникативно-прагматических параметров жанра, структурные особенности рассказов. Проведена сопоставительная характеристика
коммуникативно-прагматических моделей прижизненных чудес героев, воплощающих разные типы святости, — юродивых
и преподобных. Обосновывается выявление и определение нового вида чуда — чудесного пророчества.
|
способы адаптации грецизмов в славяно русском переводе евхологий великой церкви. Ключевые слова: историческая лексикология, заимствованная лексика, Евхологий Великой церкви, морфологическая адаптация.
Текст, который его исследователь М. Арранц [Арранц 2003] обозначил как
Евхологий Великой церкви, является, по мнению Т. И. Афанасьевой, славянским
переводом византийского патриаршего требника и был выполнен в последней четверти XIV века. Как показали исследования Афанасьевой, появление перевода свя
* Исследование выполнено при поддержке гранта РНФ № 20-18-00171.
https://doi.org/10.21638/spbu09.2021.106 © Санкт-Петербургский государственный университет, 2021Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1
115–119] и сам этот перевод может считаться одним из текстов, с которых начинается московский период в истории русского литературного языка [Афанасьева
и др. 2019: 4]. Перевод сохранился в двух пергаменных списках рубежа XIV–XV вв.:
ГИМ, Син. 675 и Син. 900. Греческий оригинал текста — патриарший требник, использовавшийся в храме св. Софии в Константинополе, где, по всей видимости,
и был произведен перевод книжниками из окружения митрополита Киприана
в 1380-е гг. Переводчик, несомненно, был восточным славянином, и текст предназначался для использования на Руси: «Переводчик не просто переводит текст Евхология, но и приспосабливает его службы и молитвы для русских нужд и обычаев»
[Афанасьева 2016: 115].
Вместе с тем славянская версия отражает текст греческого требника не в полном объеме. У переводчика была определенная прагматическая установка по отбору материала: «В его задачу входило создание книги, где были бы собраны все
византийские евхологические чины, которые до этого не были известны или были
мало распространены на Руси» [Афанасьева и др. 2019: 38]. Таким образом, значительный объем греческого языкового материала не зафиксирован в известных памятниках письменности. На лексическом уровне это выразилось в том числе в использовании большого количества иноязычной лексики.
В рассматриваемом переводе представлен достаточно широкий спектр явлений, связанных с лексическим заимствованием. Наряду с грецизмами, известными
со старославянского периода, в Евхологии употребляются и более поздние заимствования из греческого (и через греческий язык текстов требника — из других
языков), а также экзотизмы — лексика, обозначающая церковные реалии разных
сфер, актуальные для византийского богослужения. М. И. Чернышева предлагает
называть этот вид лексических вхождений «заимствуемой лексикой» (противопоставленной «заимствованной лексике»), или гипотетическими, пробными заимствованиями [Чернышева 1994: 404]. Использование подобной лексики в славянских переводах, как правило, сопровождают «факты морфологической неадаптированности, не укладывающиеся в границы регулярности и закономерности»
[Чернышева 1994: 457]. При полном отсутствии адаптированности иноязычную
лексику можно считать иноязычными вкраплениями — записанными кириллицей греческими грамматическими формами [Чернышева 1994: 404]. Эта группа
явлений, связанная с недостаточной адаптированностью иноязычного материала
и признаками начального вхождения в язык, будет интересовать нас в настоящей
статье в первую очередь.
Принадлежность славянского Евхология Великой церкви к памятникам древнерусского извода церковнославянского языка при наличии в нем репрезентативного количества иноязычной лексики дает материал для сопоставления с современной ему южнославянской традицией перевода, претерпевшей эволюцию по
сравнению с древнейшим периодом. По наблюдениям Т. В. Пентковской, в южнославянских переводах XIV в. «число лексических грецизмов возрастает» [Пентковская 2004: 102], а также, начиная с XII в., «появляются вторичные грецизмы, которые отсутствовали в этих текстах в древнейший период» [Пентковская 2004: 104].
Проследить эволюцию восточнославянской переводческой нормы в пределах того Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1
переводов.
Некоторые наблюдения относительно иноязычной лексики памятника были
сделаны в лингвистическом описании, сопровождающем публикацию его текста.
В. В. Козак составил список грецизмов этого перевода, отсутствующих в исторических словарях. В него включены 23 лексемы (некоторые с вариантами) [Козак 2019].
Их рассмотрение завершается выводом:
Грецизмы, имеющиеся в переводе, чаще всего сопровождаются толкованиями или
переводом через существующие на Руси слова и понятия. Некоторые из новых грецизмов введены в другом фонетическом облике, отличающем новое заимствование
от старого [Козак 2019: 150].
Эта черта вполне соответствует использованию грецизмов в южнославянских
переводах XIV в. В другом разделе описания Афанасьева также обращает внимание
на использование глосс к словам, «обозначающим греческие реалии, неизвестные
на Руси» [Афанасьева и др. 2019: 42].
Наши наблюдения над всей совокупностью иноязычного материала в тексте
славянского перевода Евхология показывают, что использование переводчиком
грецизмов, имеющих черты новой для языка лексики, неоднородно. Различия касаются их статуса (заимствуемое/вкрапление), степени морфологической и морфонологической освоенности, соотношения со славянским эквивалентом и друг
с другом.
В первую очередь обратим внимание на особенности глоссирования, отмеченные уже в общем описании языка перевода. Их активное использование русским
переводчиком могло быть подсказано греческим оригиналом: часть пояснений
в Евхологии — переводные. Сходная особенность наблюдается, например, в переводе Хроники Иоанна Малалы, где одним из приемов передачи «названий, прозвищ, обращений и т. п., является лексическое варьирование: иноязычное вкрапление — его эквивалент или пояснение» [Чернышева 1994: 459]; при этом и в греческом оригинале прием пояснений широко используется [Чернышева 1994: 458].
В переводе Евхология таким способом поясняются не только имена собственные.
Переведенных с греческого пояснений в Евхологии меньшинство, к ним относятся1: тапита, сирѣч коверъ (32 об.) — τάπητα ἤγουν ἐπεύχιον; четыринадесѧтники·
еже есть тетрадиты (196) — Τεσσαρεσκαιδεκατίτας ἤγουν Τετραδίας; колассаиска·
еже новосельска (205) — ἡ Κολοσσαέων ἢτοι ἡ Κυνοχωρητῶν; есть оубо зизъ
птица нѣка животна· мехемоѳъ же, четверонога· левиаѳана же морескъ
звѣрь (225 об.) — τὸν μὲν ζὶζ· πτηνόν τι ζῷον· τὸν δὲ μεχεμὼθ . τετράπουν· τὸν δὲ
λευϊαθᾶν . ἐνάλιον; куранъ· еже все писание моамедово (236 об.) — Κουρᾶν, ἤτοι τὴν
ὅλην γραφὴν τοῦ Μωάμεδ.
Нестандартный случай на фоне используемых переводчиком глосс представляет пример со словом хартофилакъ: възложену на ст҃лѧ фелоню,
и ѡмофору· приводимъ бываеть тому провозводимыи хартофилакомъ, сирѣчь
1 Здесь и далее текст цитируется по списку Син. 900, положенному в основу издания. Материал
второго известного списка перевода — Син. 675 — будет привлекаться только при наличии показательных разночтений. Текст оригинала приводится по изданиям [Арранц 2003] и [Афанасьева и др.
2019].
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1 αὐτῷ ὁ προχειριζόμενος παρόντων καὶ τῶν ἐκλεξαμένων αὐτὸν μοναχῶν. В тексте оригинала лексема, как и ее пояснение, отсутствует. Возможно, для логического дополнения ситуации переводчик решил воспользоваться известным ему грецизмом
(в материалах И. И. Срезневского слово представлено в одном примере 1423 г.)
[Срезневский, т. 3: 1362–1363].
В разных аспектах может различаться и статус поясняемой лексемы. Один
из приводимых Афанасьевой в издании Евхология примеров представляет собой пояснение славянской по происхождению лексемы: оубрусы, г҃· еже есть
рукооутиралники (32 об.) — μαντήλια. Слово оуброусъ ‘платок, покрывало, полотенце’ известно со старославянского периода [SJS, т. 4: 585], а также используется
в домонгольский период в оригинальных древнерусских памятниках — в Новгородской летописи под 1016 годом, в Смоленской грамоте 1150 г., берестяной грамоте № 776 XII в. и др., имеет производные оуброусьныи, оуброусьць, оуброусьникъ
[Срезневский, т. 3: 1117–1118; СлРЯ, т. 31: 44–45]. В этих условиях пояснения
к слову оуброусъ, казалось бы, не требуется. Его наличие, на наш взгляд, говорит
о том, что переводчику было необходимо уточнить значение данного широкого по
значению слова как ‘полотенце для рук’. В ранних переводах этим словом обычно переводилось греческое σουδάριον ‘sudārium, towel, napkin’ [Liddell, Scott 1940],
а в греческом Евхологии использован близкий по значению латинизм μαντήλια
‘towel, napkin, handkerchief ’ [Sophocles: 732]. Возможно, дополнительным словом
рукооутиральникъ переводчик счел необходимым уточнить контекстуальное значение слова μαντήλια. Далее в том же чине слово оуброусъ используется еще раз
(л. 34), уже без пояснения. В этом случае прием аналогичен тому, который, по наблюдениям Афанасьевой, используется в исследуемом тексте для передачи греческого πλαγία ‘потайные двери в алтаре’; слову дается славянское соответствие
с дополнительным комментарием: ст҃ль… входить въ ст҃ыи ѡлтарь странными
дверми аще имат. аще ли не имать то средними входит [Афанасьева и др. 2019:
14–15].
При толковании может использоваться прием, сходный с тем, который, по наблюдениям Чернышевой, был характерен для раннеславянских переводов, когда
«переводчик переписывал кириллицей непонятное для него слово, восстанавливая
номинатив… или даже оставляя слово в греческой падежной форме» [Чернышева
1994: 460]. В нашем случае переводчик смысл слова явно понимал, но затруднялся,
по-видимому, с его морфологической адаптацией.
Возможный пример такого перевода — слово свикома: свикома, еже есть вервь
тонка (32 об.) — σφήκωμα. Оно использовано в номинативе непосредственно после однородного харатию бумажну в винительном падеже; хотя форма могла быть
выбрана под влиянием оригинала. В греческом тексте Евхология слово σφήκωμα
неоднократно встречается и в дальнейшем, для его перевода при этом используется
славянский эквивалент: с вервьею стѧзують (58) — μετὰ σφηκώματος δεσμοῦσιν;
ѡба конца вервии (58) — δύο ἄρκα τοῦ σφηκώματος; хотя словом вервь может переводиться и другое греческое слово: свѧзаеми бывають верви (45) — δεσμοῦνται οἱ
σχοῖνοι. Морфологическая неоформленность в данном случае может специально
маркировать иноязычное вкрапление, которое переводчик в дальнейшем не планировал использовать.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1
не сопровожденных пояснением. По-видимому, таким вкраплением — с восстановленной начальной формой (?) — является не зафиксированное словарями
(из отмеченных Козаком) слово ендити (ср. имен. падеж ἐνδυτή): въскрывающу
каньстрисиоу еже на ендити ст҃ыꙗ трапезы покровъ цѣлуеть то (80 об.) — ἀνυψοῖ
ὁ κανστρίσιος τὸ κατὰ τὴν ἐνδυτὴν τῆς ἁγίας τραπέζης ταβλίον καὶ ἀσπάζεται αὐτὸ. В позиции местного падежа окончание -и может указывать на склонение по образцу
основ на *jă, *jŏ, *ĭ или на согласный, что вряд ли можно ожидать для данного
грецизма.
О том, что грецизм ендити воспринимался как избыточное вкрапление, говорит оригинальное пояснение переводчика к слову покрывало, переводящему греч.
ἅπλωμα на л. 46 [Афанасьева и др. 2019: 44]. В нем сказано, что на Руси ѡбыкоша
индитиею то звати ‘обычно называют его индитьей’. По отношению к уже адаптированному индити грецизм новой волны ендити воспринимался как избыточный, что выражается в отсутствии морфологического оформления. Поясняющее
его слово покровъ (а также прекровъ) используется и в других чинах Евхология
при иных греческих соответствиях: еже на ст҃ѣи трапезѣ прекрова (57) — τῷ τῆς
ἁγίας τραπέζης ἁπλώματι; прекрыту покровомъ (в Син. 675 — прекровомъ) (188) —
κεκαλυμμένην μαφορίῳ.
По всей видимости, применение вкраплений в славянском тексте Евхология
близко к технике, которую Чернышева описала для Хроники Иоанна Малалы, где
морфологически неадаптированные формы (иногда с использованием греческого
номинатива как неизменяемой формы) являются средством выделения экзотизмов [Чернышева 1994: 457–458]. В рассмотренных примерах подчеркивается, что
свикома и ендити — это специальные византийские названия церковной утвари,
для которых у восточных славян либо нет специального слова (просто вервь), либо
используется грецизм другого вида (индити).
Можно привести еще один пример использования данного приема, где обозначенная с его помощью реалия имеет выраженный «экзотический» характер. В одном из чинов принятия еретиков при описании религиозных представлений фарисеев говорится о том, что они славѧть же имармени и звѣздословию прилежать
(223 об.) — δοξάζουσι δὲ· εἰμαρμένην· καὶ τῇ αστρολογίᾳ σχολάζουσι «поклоняются
Фатуму и занимаются астрологией». Возможно, в данном случае использование
грецизма связано с «трудностью передачи отвлеченных понятий», которую описала В. Ф. Дубровина на материале Синайского патерика в древнеславянском переводе [Дубровина 1964: 51]. Однако в Синайском патерике использование грецизмов этого типа не связано с восстановлением греческого номинатива. А переводчик Евхология обозначил экзотическое (чуждое православной религии) понятие
εἰμαρμένη ‘en la doctrina de los fariseos identificada también con la necesidad y el fatum’2
[DGE] с помощью вкрапления3.
2 ‘В учении фарисеев <это понятие> идентифицируется также с необходимостью и фатумом’.
3 Исторические словари фиксируют данное слово в склоняемой форме — имармени, -и;
к моменту перевода Евхология слово уже было известно по «Пандектам» Никона Черногорца
[Срезневский, т. 1: 1091] и Хронике Георгия Амартола [СДРЯ, т. 4: 144]. И. И. Срезневский указывает также и на использование неизменяемой формы в древнерусском списке Поучений огласительных Кирилла Иерусалимского; ср. контекст (по рукописи Син. 478): тъ самъ о/ц҃ь г҃а нашего
ӏс҃ х҃а…//провѣдьни/къ ѥсть боудоуштиихь. и всѣхъ сильнѣ/и вѣдыи творѧ коже хоштеть. не
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1 щая ступень в морфологическом освоении заимствований — вариативность их деклинационных характеристик. Среди приведенных Козаком лексем вариативность
по роду наблюдается при переводе слова ἡ μαστίχη ‘мастика’: мастихии, мастиха
и мастихионъ [Козак 2019: 149]; отметим, что последний вариант не имеет непосредственной поддержки в греческом тексте, где ему соответствует бессуфиксальное μαστίχην4. В данном случае славянин добавляет иной суффикс, чем в оригинале, маркирующий лексему как заимствованную.
В переводе используется еще одно образование с заимствованной основой
мастих- — греко-славянский композит воскомастих(а) (ἡ κηρομαστίχη), также
испытывающий колебания в роде. В исторических словарях представлен единственный контекст XVI в. с его употреблением [СлРЯ, т. 3: 41], также в требнике5.
По-видимому, сфера функционирования слова была узкой. Чаще всего композит
воскомастих(а) имеет формы женского склонения: воскомастихою (38, 54 об.) —
διὰ κηρομαστίχης; ветъшанои воскомастисѣ (57 об.) — τὴν παλαιὰν κηρομαστίχην;
воскомастиха (58 об.) — ἡ κηρομαστίχη; на сблюдение воскомастихи (60 об.) — πρὸς
παραφύλαξιν τῆς κηρομαστίχης и др. В трех примерах представлены формы мужского рода: възлагають мармаръ стертъ, горним концемъ столпнымъ, на лишнѧ
харътии согнути, да не нѣкоею малою скважнею, воскомастїху истечи (35) —
πρὸς τὸ μὴ διὰ τινος βραχείας ὀπῆς τὴν κηρομαστίχην ἐκρεῖν; възливаетсѧ воскомастих
(37 об.) — ἐπιχεῖται κηρομαστίχη; воскомастих (57 об.) — κηρομαστίχη. В единственном примере слово использовано с сохранением греческой флексии номинатива:
да не воскомастїхи истечет низу нѣкоѥю диркою (58) — ἂν μὴ ἡ κηρομαστίχη ἐκρυῇ
κάτω διά τινος ὀπῆς. Этот пример, в отличие от приводившихся выше примеров
ендити, имармени, не является вкраплением, т. к. греческая флексия употреблена
морфологически адекватно. Использование грецизирующего -и в заимствованиях
слов на -η допускалось более ранней переводческой нормой (например, встречается в тексте «Пролога» [Крысько 2011: 800], в Хронике Иоанна Малалы [Чернышева
1994: 406]).
Таким образом, у обоих грецизмов с основой мастих- в исследуемом переводе используется по три разных варианта морфологического оформления (мужской род/женский род/грецизированная форма), но по средствам передачи этих
грамматических категорий совпадает только один из вариантов — женского рода
(*ă-склонение без наращений). Несовпадающие варианты у слова мастиха, не имеющего славянской части, более искусственные, чем у композита, содержат дополнительный суффикс -иj.
Похожую вариативность в памятнике имеет и ряд других заимствуемых лексем. У каждой из них набор допустимых вариантов оказывается индивидуальным. Козак отмечает не представленное в словарях образование антиминсии как
«более близкий к греческому слову словообразовательный вариант» [Козак 2019:
подъле/жѧ вештьныимь чиномь. ни бытиѥ/мь. ни лоучею. ни имар̓мени. въ вс̓емь съ/врьшении
(л. 31 об. — 32).
4 Словарь Э. Криараса [Kriaras] не отмечает эту лексему с диминутивным суффиксом. Анонимный рецензент статьи указал на фиксацию суффиксального варианта μαστίχιον в словаре Стефаноса
(Stephanus. Thesaurus Graecae Linguae. T. VI. S. 607).
5 Слово употребляется и в позднейшей церковнославянской традиции, в мужском роде
[БСЦЯ, т. 2: 362].Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1
антимисъ слово также представлено в Евхологии десятком примеров, с морфологической вариативностью, характерной для славянской лексики: в именительном
падеже антимисе (45, 57), но антимисы (57); в творительном падеже съ антимисы
(41 об.), но съ антимисъми (44 об.).
Деклинационные варианты представлены в формах слова лентие/лентионъ
в соответствии с греческим τό λέντιον. Греческий морфологический облик сохраняется у него в трех примерах в винительном падеже: прїемъ лентиѡнъ (72 об.),
приемъ лентиѡн (в Син. 675 — лентїѡ) (72 об.), снимаеть с̾ себе лентиѡнъ
(в Син. 675 — лентиѡ) (73)6. Сравнение списков показывает, что в более раннем
списке Синодального собр. № 675 грецизация допускалась двумя разными способами, но в списке Синодального собр. № 900 была унифицирована. В большем
количестве примеров слово ведет себя как существительное среднего рода на -ие:
оуготовленѣи водѣ теплои· и лентию (68 об.), лентиемъ (69, 71, 72 об., 74, 74 об.
и др.), лентиемь (70), ѡтирати лентиѡмъ (73), по измовении лентиемъ да
припоꙗшетсѧ (211 об.) — ἀπὸ τοῦ λουτροῦ λεντίῳ περιζωσθεὶς. В адаптированном
морфологическом облике этот грецизм был возможен в старославянских текстах
[SJS, т. 2: 112] и в древнеболгарских переводах по древнерусским спискам [СлРЯ, т. 8:
206], а с греческой финалью -иѡ(н) словарями не фиксируется. Разночтения к евангельскому стиху Ио. XIII. 4 в издании [Евангелие 1998: 62] позволяют увидеть, что
в древний период вариант лентионъ единично встречается в списке Архангельского
Евангелия 1092 г., а в качестве основного начинает использоваться с XIV в. — в Чудовском Новом завете и позднейших правленых редакциях Евангелия.
На этом фоне неоднозначно смотрится и использование -ѡмъ в творительном
падеже данной лексемы. С одной стороны, формально флексия совпадает с «древнейшими формами» этой граммемы у существительных на -ѣи (типа архиерѣи,
иоудѣи), известные ранней древнерусской книжной норме — архиерѣомь,
иоудѣомь [Макеева, Пичхадзе 2004: 19]. С другой стороны, морфонологические условия этих древнейших форм не соблюдены: -ѡмъ присоединяется к основе с исходом на и (вместо ѣ). По-видимому, расширяя сферу использования этого ранее
использовавшегося в иноязычной лексике варианта флексии переводчик ориентировался на греческую финаль -ιον. Форма лентиѡмъ вместо узуальной лентиемь
маркирует лексему как заимствование.
Еще одна комбинация деклинационных вариантов представлена в слове омофоръ: ѡмофоръ (72, 73 об.), фелоню и ѡмофору приводимъ бываемъ (!)
(170 об.) — φαινόλιον καὶ ὠμοφόριον προσάγεται, но ѿложивъ ѡмофориѡ (150 об.) —
ἐκβαλὼν τὸ ὠμοφόριον. В последнем случае переводчик опять применяет живое
среднегреческое окончание, подчеркивающее заимствованный характер реалии.
В грецизированной форме это слово в предшествующий период в древнерусском
языке не использовалось [Срезневский, т. 2: 667; СлРЯ, т. 12: 368]. Та же флексия
использована и при передаче слова иѡвилеѡ (223) — τῷ ἰωβηλεία, в данной форме
отсутствующего в исторических словарях [Афанасьева и др. 2019: 148]7.
6 Здесь и далее отсутствие греческих параллелей приводимым примерам означает, что грече
ский оригинал этого чина на сегодняшний день не выявлен.
7 Для сравнения можно привлечь материалы М. И. Чернышевой, извлеченные из перевода Хроники Иоанна Малалы. Они показывают, что в более ранней традиции встречалась похожая, но все
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1 редачей имен собственных, которые в тексте Евхология концентрируются в большом количестве в группе чинов принятия еретиков и нехристиан в православие
(л. 195 об. — 243) — это имена божеств, бесов, ересеучителей и т. п. Отсутствие единообразия при их передаче возникало в связи с тем, что в предшествующей древнерусской традиции не было образцов славянского оформления многих из них.
Некоторые из этих чинов в славянском переводе впервые появляются в составе
Сербской кормчей в XIII в. [Афанасьева и др. 2019: 20–21], но даже они для русского требника были переведены заново с отличного от использованного в Сербии
греческого оригинала [Корогодина 2011: 60]. Таким образом, переводчик сталкивался с большим количеством экзотических имен, впервые передаваемых средствами церковнославянского языка древнерусского извода.
В контексте чинов принятия в православие полноценную адаптацию собственных имен затрудняло их функционирование преимущественно в составе однотипных формул «Ἀναθεματίζω ‘проклинаю’ + Вин. п.». Это давало морфологически изолированный языковой материал, не встроенный в парадигмы.
Переводчик сохранял различие склоняемых и несклоняемых имен оригинала.
Несклоняемыми, как правило, оставались экзотические имена, оканчивающиеся
на гласный, в позиции винительного падежа: проклинаю… ада (203 об.) — Ἄδα;
марѳо и марѳану… ко богинѧ чтуть (223 об.) — μαρθὼ; проклинаю задизе·
и аисе (236 об.) — Ζαδίζε καὶ Ἄισε; встретились и неизменяемые формы на гласный
в позиции местного падежа: проклинаю баснотворение моамедово в немже гл҃еть
быти бв҃и дому мл҃твеному… в вакхе еже есть меке (239 об.) — εἰς τὸ Βάκχε ἤτοι
Μέκε; в именительном падеже: бѣсовъ нѣкихъ… призывають· ихже суть первии,
сору и сеханъ (230 об., 234) — σωρού; проклинаю призывающих бѣсы нѣки иже
первиї именуютсѧ, сору· и сеханъ· и архе (234) — ἀρχέ; под сѣнию нѣкихъ древесъ
же именуютсѧ сидри и талехъ (237) — Σίδρη.
Аналогично используются некоторые неизменяемые имена с согласным на
конце: пре(д)ложить въ снѣдь зизъ (225 об.) (название/имя экзотической птицы) — τόν τε ζίζ; проклинаю… оумаръ (236 об.) — Οὔμαρ; зеинепъ (236 об.) —
Ζεΐνεπ; ѡмкелѳимъ (236 об.) — Ὀμκελθεῖμ. Однако имена на согласный в большинстве случаев переводчик морфологически адаптирует. Если такое имя используется
в уточняющей конструкции в греческом (после ἢ ‘или’, εἴτοῦν ‘то есть, а именно’ —
имена по-гречески стоят в том же падеже, что и поясняемое слово), то переводчик,
используя возможности славянского синтаксиса, переводит его в номинатив, например: проклинаю именуемыхъ моамедомъ ан҃глы· ароѳа и мароѳа… к сим
же, и баснословимымъ ѿ него пр҃ркомъ и ап(с)҃лмъ· еже есть худъ и цалетъ·
или салехъ· и соаипа· и едрїса (237 об.) — Ἀναθεματίζω… Πρὸς τούτοις δὲ καὶ τοὺς
μυθευομέμους ὑπ’ αὐτοῦ προφήτας καὶ ἀποστόλους, εἴτοῦν τὸν Χοὺδ καὶ Τζάλετ ἢ
же не идентичная деклинационная вариативность в передаче грецизмов: ὁ ὀκτώβριος — ѡктеврїа/
ѡктѧбрѧ [Чернышева 1994: 428]; ὁ σεπτέμβριος — семптемриѧ/септѧбрѧ; ὁ ὑπερβερέταιος — перетїа/
въперверетеѡсъ; ὁ φεβρουάριος — февроуариѡсъ/февроуарїи/феврарѧ [Чернышева 1994: 429]; τὸ
ἱπποδρόμιον — иподроумие/подромъ [Чернышева 1994: 434]; ἡ κεραμίδα — керемиду/на керамидии
[Чернышева 1994: 435]; τὸ πραιτώριον — въ претории/приторъ [Чернышева 1994: 436]. В частности,
существительные среднего рода на -ιον не передаются по-славянски с финалями -иѡнъ/-иѡ. Вариант с отсутствием конечного -н лексемы полиелеѡ, по свидетельству Р. Н. Кривко [Кривко 2015: 248],
присутствует в списках Иерусалимского устава, славянские переводы которого появляются в XIV в.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1
по ошибке — под влиянием предшествующего датива к сим же; должно быть пр҃ркы
и ап(с)҃лы).
Вне подобных конструкций переводчик в большинстве случаев добавляет к таким именам славянскую одушевленную флексию винительного падежа (ср. соаипа·
и едрїса в приведенном примере). О том, что он ориентировался на наличие конечного согласного, говорит сравнение передачи имени ада(н), дважды употребленного в оригинале с разной финалью, ср.: проклинаю… ада· и адиманту (203 об.) —
Ἄδα καὶ Ἀδειμάντω, но адана· адиманта (204) — Ἄδαν Ἀδείμαντον.
Иначе в переводе оформляются собственные имена, имеющие склонение и
в греческом. Наблюдаемая в их морфологическом оформлении вариативность
связана с тем, что переводчик мог для образования славянской формы сначала
устранить греческую финаль -ν, но мог и использовать слово вместе с -ν в качестве
основы. В существительных на -ον греческая флексия последовательно «устраняется»: нестори (198) — Νεστόριον, диѡскора (198) — Διόσκορον; куврика (198) —
Κούβρικον; теревинѳа (198 об.) — Τερέβινθον, патеки (204) — Πατέκιον и т. д. Материал для наглядности представим в виде таблицы (см. табл. 1), не учитывая в левой ее части многочисленные имена на -ον:
Таблица 1. Употребление форм винительного падежа имен собственных,
передающих греческие формы на -ν
Устранение -ν
Сохранение -ν
зарада (198 об., 201 об.) — Ζαράδην
василида (199) — Βασιλείδην
кароссу (204) — Κάροσσαν (ж. р.)
ираклида (204) — Ἡρακλείδην
папиа (204) — Πάαπιν
ѳому (204) — Θωμᾶν
марѳану (223) — Μαρθάνην
илиоу (226) — Ἡλίαν
трапезита (232, 233) — Τραπεζιτῆν
асклипиада (233) — Ἀσκληπιάδην
аполлонида (233) — Ἀπολλωνίδην
фатману (236 об.) — Φάτουμαν (ж. р.)
вудана (198 об., 201 об.) — Βουδᾶν
селмеѡна (204) — Σαλμαῖον
адана (204) — Ἄδαν
вараиана (204) — Βαραΐαν
еннеѡна (204) — Ἰνναῖον
ермана (204) — Ἑρμᾶν
заруана (204) — Ζαρούαν
вааниса (204 об.) — Βαάνην (!)
карвеана (204 об.) — Καρβέαν
акиванъ (224 об.) — Ἀκιβᾶν (!)
аннана (224 об.) — Ἀννᾶν
вемиамина (226) — Βενιαμὶν
талхана (236 об.) — Τάλχαν
апупакринъ садукинъ (236 об.) — Ἀπουπάκρην
τὸν Σαδίκη(ν)
аделлана (236 об.) — Ἀβδελλᾶν
оуѳмана (236 об.) — Οὐθμᾶν
лоимана (!) (237 об.) — τὸν Λοκμάν
Несмотря на вариативность в передаче этих имен в целом, переводчик достаточно последователен в применении определенных правил адаптации рассматриваемой лексики. Эти правила заметны на материале наиболее частотных финалей —
-ην и -αν. Первую из них переводчик последовательно не учитывает за единичными
исключениями: в одном случае он образовал нестандартную форму от греческого
номинатива (вааниса) и в другом материально сохранил -ην, оставив несклоняемые формы (апупакринъ садукинъ). Напротив финаль -αν последовательно интерпретируется как часть основы в заимствовании, за исключением двух катего
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1 к XIV в. на Руси (ѳому, илиоу). Все остальные получают формы по *ŏ-склонению.
Таким образом, морфологически однородный в греческом элемент -αν переводчик
Евхология интерпретировал по-разному в зависимости от рода существительного,
являвшегося экзотизмом.
Как показывает таблица 1, в двух случаях переводчик сохраняет в основе имени и флексию -ον (селмеѡна, еннеѡна). По-видимому, это также контролируемая
категория исключений — оба слова в оригинале имеют похожую основу — оканчиваются на -αῖον.
Еще одна категория примеров показывает относительную независимость переводчика Евхология от оригинала в морфонологическом аспекте. В тех же чинах
принятия в православие представлен целый ряд существительных множественного числа, передающих названия различных религиозных течений. В их морфемной
структуре обращает на себя внимание суффикс, передающий значение категории
лиц «по этнической, локальной, социальной, религиозной принадлежности» [Иорданиди, Крысько 2000: 44]. Наблюдаются следующие примеры (табл. 2):
Таблица 2. Перевод названий еретиков
Оригинал
Перевод
Ἀρειανοὺς
Μακεδονιανοὺς
Τετραδίτας
Ἀπολιναριστὰς
Σαββατιανοὺς
Νεστοριανοὺς
Εὐτυχιανιστὰς
Εὐνομιανοὺς
Μοντανιστὰς
Σαβελλιανοὺς
Ἡρωδιανοὺς
ἀρχιρεμβίτας
ἀρχιραββίτας
περὶ μελχισεδεκιτῶν
περὶ… θεοδοτεανῶν
ναυατιανούς
θεοδοτιανοὶ
θεοδοτιανοὶ
μελχισεδεκιανοὶ
ἀθίγγανοι
арианы (195)
македонианы (195 об.)
тетрадиты (196)
аполинарианѧнъ (196)
савватианы (196, 231)
несторианы (197 об.)
евтихїаны (197 об.)
евномины (198)
монданисты (198)
савелины (198)
иродины (224)
архиремвиты (225 об. — 226)
архираввиты (226
ѡ мелхисидекитохъ (229 об.)
ѡ… ѳеодотианѣхъ (229 об.)
наватианы (231)
ѳеодотиане (231 об.)
ѳеѡдотианѧне (232 об.)
мелхиседекитѧне (232 об.)
аѳиггани (232 об.)Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1
емо является традиционный -jан-; способствует его использованию материальное
совпадение с греческим -ιαν-. Этот суффикс применяется как в соответствии с греческим -ιαν-, так и без этого условия. Его нормативный характер подчеркивается
случаями, когда он как бы удваивается: θεοδοτιανοὶ переводится и как ѳеѡдотиане,
и как ѳеѡдотианѧне. Основа θεοδοτιαν- в оригинале то членилась на морфемы при
переводе, то использовалась как нечленимая основа, нуждающаяся в показателе
«категории лиц». За счет этого возникал новый составной показатель с данным значением -jанѧн-, который начинал использоваться как отдельный аффикс. Об этом
говорит использование формы аполинарианѧнъ для перевода греч. Ἀπολιναριστὰς.
Независимо от оригинала в Евхологии используется еще один — заимствованный — суффикс -ит-. Он встречается и в лексике оригинала Евхология
(μελχισεδεκιτῶν) и под ее воздействием стал использоваться славянским переводчиком самостоятельно как заимствованный показатель категориальности, ср. соответствие мелхиседекитѧне — μελχισεδεκιανοὶ; очевидно, в данной лексеме -ит-
употреблено под воздействием использованного в заголовке чина словообразовательного варианта данной лексемы в греческом (περὶ μελχισεδεκιτῶν).
Менее всего востребованным оказывается синонимичный рассмотренным
суффикс -ιστ-, встречающийся в лексике оригинала Евхология. В двух случаях переводчик его устраняет или заменяет (Ἀπολιναριστὰς → аполинарианѧнъ,
Εὐτυχιανιστὰς → евтихїаны), но в одном случае все-таки сохраняет: Μοντανιστὰς
переведено как монданисты8. Иноязычный по происхождению суффикс -ист- был
известен в древнерусском языке, однако, по наблюдениям В. Г. Демьянова, то небольшое количество заимствований из греческого, в которых он встречался, не
способствовало его специализации в значении категории людей (ср. при обозначении людей: евангелистъ, конархистъ ‘канонарх’). В большем числе заимствований
суффикс передавал предметную семантику: прокистъ ‘заклятие’, акаѳистъ ‘акафист’, амеѳистъ ‘аметист’, романистъ ‘засов’ [Демьянов 2001: 275]. Таким образом,
грецизм монданистъ в Евхологии пополняет редкую словообразовательную модель древнерусского языка. Возможно, единичность его употребления в сочетании
с морфонологическим фактором (двух н в основе, в том числе /н’/ перед суффиксом) воспрепятствовала замене в нем морфемы -ιστ- на синонимичный оригинальный суффикс -jан-, во избежание скопления трех н в одной словоформе.
С экзотизмами, встречающимися в чинах принятия в православие, связана еще одна переводческая техника, используемая в именах собственных, — их
калькирование. Как правило, этот прием применяется к нарицательной лексике.
Например, в более раннем славянском переводе Пролога, как отмечает Л. В. Прокопенко, «некоторые административные термины могут калькироваться (если
прозрачна их внутренняя форма)…, ср. συγκάθεδρος — състольникъ, σκευοφύλαξ —
съсоудохранильникъ» [Прокопенко 2011: 673]. В Евхологии эта техника применяется к именам собственным в некоторых случаях, когда собственное совпадает
с нарицательным и/или по происхождению является нарицательным.
8 Как указал анонимный рецензент статьи, все три обозначения с суффиксом -ιστ- встречаются в более ранний период в Ефремовской кормчей XII в. Отличие от Евхология состоит только
в названии монданистовъ: в Кормчей греческий суффикс устраняется и в этой лексеме, которая
представлена в виде монданитъ.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1 списком божеств, чередующихся с их эпитетами: проклинаю всѣхъ· ихже манисъ
назда боги· еже четвероѡбразнаго ѡц҃а величьству· и гл҃емаго перваго чл҃вка·
и вѣнченосца и їменуемаго дѣвественика свѣту и свѣтонизнаго· и пѧть
оумныхъ свѣтилъ, и нарицаемаго сдѣтелѧ· и еже тѣмъ наречен̾наго праведнаго
судию, и раменоноснаго носѧщаго землю· и старца и всѣхъ спроста (198 об.) —
Ἀναθεμαίζω πάντας οὓς ὁ Μάνης ἀνέπλασε θεοὺς ἤτοι τὸν λεγόμενον Πρῶτον
ἄνθρωπον καὶ τὸν Στεφανηφόρον καὶ τὸν ὀνομαζόμενον Παρθένον τοῦ φωτὸς καὶ τὸν
Φεγγοκάτοχον καὶ τὰ πέντε Νοερὰ φέγγη καὶ τὸν καλούμενον Δημιουργὸν καὶ τὸν ὑπ’
αὐτοῦ προβληθέντα Δίκαιον κριτὴν καὶ τὸν Ὠμοφόρον τὸν βαστάζοντα τὴν γῆν καὶ τὸν
Πρεσβύτην καὶ πάντας ἁπλῶς (выделены только однословные соответствия, выступающие в данном контексте в функции имен собственных). В другом месте также
переведен единичный эпитет божества: аргаисъ колассаиска еже новосельска
(205) — Ἀργαΐς ἡ Κολοσσαέων ἢτοι ἡ Κυνοχωρητῶν.
Еще два примера нужно выделить особо, т. к. их можно считать переводческими ошибками — связанными с неверным опознаванием слов. Первая из них
связана с вариантами передачи имени одного из бесов — ἀρχὲ, встретившегося в тексте дважды. При первом упоминании оно ошибочно сближено с созвучным словом ἀρχή ‘начало’ и переведено (почему-то формой множественного числа): сору и сеханъ· и начала называютсѧ (230 об.) — σωρού˙ καὶ σεχάν˙ καὶ ἀρχὲ
προσαγορεύονται. Во втором случае оно просто транслитерировано как неизменяемое: сору и сеханъ и архе (234) — σωροὺ˙ καὶ σεχάν˙ καὶ ἀρχέ.
Второй пример является ошибочной полукалькой, поскольку слово, видимо незнакомое переводчику, было воспринято как словосочетание «предлог + экзотическое существительное». Таким способом было передано слово τό περίαμμα ‘amulet’
[Sophocles: 873; Lampe 1961: 1061], стоящая в форме дательного падежа множественного числа: Ѿричюсѧ всѣхъ жидовьскихъ ѡбычаевъ· и начинании и законы ихъ…
и суботъ волъхвовании· и чародѣнии· и еже ѡ аммасѣхъ (220) — Ἀποτάσσομαι
πᾶσι τοῖς ἑβραϊκοῖς ἔθεσι καὶ τοῖς ἐπιτηδεύμασι καὶ τοῖς νομίμοις… καὶ τοῖς σαββάτοις καὶ
ταῖς γοητείαις καὶ ταῖς ἐπῳδαῖς καὶ τοῖς περιάμμασι. Переводчик воспринял форму τοῖς
περιάμμασι как субстантиват (ср. еже) формы с предлогом περι некого слова с основой **ἀμμασ- (т. е. он отнес к основе часть греческой флексии).
В заключение рассмотрим еще одну категорию примеров, характеризующую
состояние иноязычной лексики в переводе. В качестве релевантного параметра при
описании заимствованной лексики древнеславянских переводов рассматривается
возможность использования в тексте греческих слов, «которым в подлинном греческом тексте соответствуют другие лексемы» [Мещерский 1958: 248] (см. также:
[Дубровина 1964: 51–52]). Наличие в переводе таких грецизмов является важной
характеристикой — «признаком литературной образованности переводчика, его
начитанности в современной ему оригинальной и переводной славяно-русской
письменности», а также «доказательством того, что переводчик в совершенстве
владел греческим языком», в том числе «живым разговорным греческим языком
византийского периода» [Мещерский 1958: 258]. В переводе Евхология встречается
лексика этого типа. Ее рассмотрение дополнительно подтверждает хорошо продуманный характер употребления грецизмов, передающих специфически церковные
реалии, в данном переводе.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1
бой более ранние вхождения в древнерусский язык, освоенные к концу XIV в. К их
числу можно отнести:
• соударь (сударемъ (32) — καλλύματι) [SJS, т. 4: 412; СлРЯ, т. 28: 253];
• левкасъ (55) (без соответствия в греческом тексте, используется как пояснение к новому заимствованию ипсъ ‘гипс’ [Афанасьева и др. 2019: 148]),
хотя в [СлРЯ, т. 8: 185] фиксируется только с XVI в., а в XIV в. известно лишь
единичное употребление формы левкасии [СДРЯ, т. 4: 394]; свидетельство
Евхология в данном случае показательно: переводчику, использовавшему
грецизм левкасъ для пояснения менее понятного слова, он явно был хорошо знаком;
• маньти (маньтию (171 об.) — παλλίον), уже в «Синайском патерике» по
списку XI в. наблюдается то же соответствие [СлРЯ, т. 9: 28].
Но наибольший интерес в исследуемом переводе представляет употребление слов родостама и родостагма, имеющих общее происхождение (среднегреч.
ῥοδόστα(γ)μα) [СлРЯ, т. 22: 192]. В [СДРЯ, т. 10] и [СлРЯ] отмечен только вариант
без г, употребляемый уже в ранний период в соответствии со значением оригинального слова — ‘розовая вода’. В Евхологии в этом смысле используется вариант без
выпадения г: родостагму (66) — ροδοστάγματος. А более поздний фонетический вариант данного греческого слова (без г) чуть более активен и функционирует как самостоятельная лексема, т. к. применяется независимо от оригинала, в соответствии
с другим греческим словом: стьклѧници двѣ· едина оубо родостамы исполнь, или
вина· другаꙗ же мїра (33) — βίκους δύο. τὸν μὲν οἰνάνθης ἢ οἴνου πλήρη, τὸν δὲ μύρου;
приемлеть ст҃ль ссуд родостамы или вина исполнь (43) — λαμβάνει ὁ ἀρχιερεὺς βῖκον
οἰνάνθης ἢ οἴνου πλήρη; ѿ оставшеꙗ родостамы или вина (44 об.) — ἐκ τῆς λοιπῆς
οἰνάνθης ἢ τοῦ οἴνου. Согласно [Liddell, Scott 1940], слово οἰνάνθη используется в значениях ‘inflorescence of the grape-vine/of the wild vine’, ‘bloom on the grape’ и в обобщенном поэтическом значении ‘вино’ [Liddell, Scott 1940: 1206], т. е. никак не соотносится с этимологическим значением слова ροδοστάγμα. Именно этот — уже освоенный языком — вариант грецизма переводчик Евхология решает использовать для
передачи экзотической реалии, образуя семантический неологизм.
Рассмотренные особенности функционирования экзотизмов в древнерусском
переводе Евхология Великой церкви позволяют увидеть, что наряду с традиционными к XIV в. для славянской традиции приемами переводчик из круга митрополита Киприана применяет и некоторые новые способы адаптации грецизмов. Обе
группы приемов используются последовательно и мотивированно, что говорит
о хорошей подготовке переводчика.
Из приемов, известных ранее славянской переводческой традиции, можно выделить глоссирование экзотической лексики, дополняющей оригинальные глоссы
греческого текста, а также сознательное введение в текст вкраплений в виде транслитерированной греческой начальной формы слова. Такие вкрапления подчеркивают, что обозначаемый ими предмет/понятие являются специфически инокультурными.
К новым приемам, употребленным при переводе Евхология, можно отнести случаи семантизации варианта грецизма, отличающегося от традиционного
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2021. Т. 18. Вып. 1 фонологической адаптации заимствований. К ним относятся специфические варианты флексий у существительных на -ιον, правила разграничения греческих слов
в зависимости от гласного во флексии аккузатива (в том числе с опорой на грамматический род существительного), а также использование составных формантов,
обозначающих категорию людей по социально-религиозному признаку.
Словари и справочники
БСЦЯ — Большой словарь церковнославянского языка Нового времени. Т. 1–2. М.: Словари XXI века,
2016–2019.
СДРЯ — Словарь древнерусского языка (XI–XIV вв.). М.: Азбуковник, 1990–2019.
СлРЯ — Словарь русского языка (XI–XVII вв.). Т. 1–31. М.: Лексрус, 1975–2019.
Срезневский — Срезневский И. И. Материалы для словаря древнерусского языка. Т. 1–3. СПб.: Из
дание Отд-ния рус. яз. и словесности Императорской акад. наук, 1893–1912.
DGE — El Diccionario Griego-Español. http://dge.cchs.csic.es/ (дата обращения: 01.03.2021).
Kriaras — Επιτομή Λεξικού Κριαρά. https://www.greek-language.gr/greekLang/medieval_greek/kriaras/
index.html (дата обращения: 01.03.2021)
Lampe 1961 — A Patristic Greek Lexicon. Lampe G. W. H. (ed.). Oxford: Clarendon Press, 1961. 1618 p.
Liddell, Scott 1940 — Liddell H. G., Scott R. A Greek-English Lexicon. Revised and augmented throughout
by Sir Henry Stuart Jones with the assistance of Roderick McKenzie. Oxford: Clarendon Press, 1940.
http://perseus.uchicago.edu/Reference/LSJ.html (дата обращения: 01.03.2021).
SJS — Slovník jazyka staroslověnského. T. 1–42. Praha: Nakladatelství československé akademie věd, 1958–
1989.
Sophocles — Sophocles E. A. Greek Lexicon of the Roman and Byzantine Periods. New York: Charles Scrib
ner’s sons, 1992. 1188 p.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.161.1
Мольков Георгий Анатольевич
Санкт-Петербургский государственный университет,
Россия, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9
georgiymolkov@gmail.com
Способы адаптации грецизмов в славяно-русском
переводе Евхология Великой церкви*
Для цитирования: Мольков Г. А. Способы адаптации грецизмов в славяно-русском переводе
Евхология Великой церкви. Вестник Санкт-Петербургского университета. Язык и литература. 2021, 18 (1): 97–113. https://doi.org/10.21638/spbu09.2021.106
Славяно-русский перевод Евхология Великой церкви, выполненный в конце XIV в.
книжниками из круга митрополита Киприана, содержит большой пласт экзотической
лексики, впервые попадающий в древнерусский литературный язык. Цель настоящей
статьи — описать специфику адаптации греческих заимствований в этом переводе в рамках процесса грецизации, известного по южнославянским переводам XIV в.
Сделанные в статье наблюдения над всей совокупностью иноязычного материала в исследуемом тексте показывают, что использование переводчиком грецизмов, имеющих
черты новой для языка лексики, неоднородно. В статье описаны различия, касающиеся
степени их морфологической и морфонологической освоенности, соотношения с их
славянским эквивалентом и друг с другом. Разные способы адаптации грецизмов связаны с их семантической неоднородностью в переводе. Наименее упорядочено использование нарицательной лексики, обозначающей преимущественно предметы церковного обихода: каждое слово, встречающееся неоднократно, обладает собственным набором деклинационных вариантов. Более последовательно адаптировались имена собственные (или нарицательные в функции собственных), а также названия еретических
течений. Частотность такой лексики в Евхологии способствовала выработке типовых
средств ее передачи. Наряду с традиционными к XIV в. для славянской письменности
приемами (глоссированием, сознательным использованием неадаптированных вкраплений) переводчик пользуется и некоторыми новыми способами адаптации грецизмов, которые можно рассматривать как признаки грецизации новой волны. К новым
приемам можно отнести случаи семантизации варианта грецизма, отличающегося от
традиционного, а также не зафиксированные в предшествующей традиции способы
морфологической и морфонологической адаптации заимствований.
|
способы номинации разочарование в языке. Ключевые слова: семантические переходы, семантическая типология,
внутренняя форма слова, полисемия, языковая картина мира
Введение
Статья продолжает серию наших исследований, посвященных способам
номинации разных эмоций в языке (см., [Иоанесян 2015, 2017]). В данном
случае объектом нашего рассмотрения является разочарование. Материалом
для исследования послужили предикаты, обозначающие эту эмоцию в русском,
латинском, французском, испанском, итальянском, немецком и польском языках. Как
и в предыдущих наших работах, в качестве инструмента описания выбран аппарат
семантических переходов, т.е. семантических отношений вида ‘a’ → ‘b’, с указанием
конкретных лексем (как минимум двух), в которых данный семантический переход
представлен – синхронно или диахронически [Зализняк 2006: 401]. Исследование
опирается на большой корпус толковых и этимологических словарей.
1 Работа подготовлена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект
А-18-012-00736).
182 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018
Как показало наше исследование, в основе номинации разочарования или
соответствующей полисемии могут лежать компоненты прототипической ситуации
разочарования, а именно – причины, вызывающие ее.
Разочарование может быть обусловлено разными причинами. Среди основных
следует назвать следующие:
1. Осознание человеком, что его обманули, в частности, обманули его
надежды, его ожидания: «Разочарование – неприятное переживание в связи с
обнаружением в ком-л., чем-л. любимом, приятном плохих сторон или меньшего,
чем ожидалось, предполагалось» [Филиппов, Романова, Летягова 2011]». Смысл
ʻожидание’ входит в качестве строевого компонента в семантику многих слов,
среди которых – предикаты со значением ʻразочарование’: «На роль строевого
компонента претендует компонент «ожидание», который входит в семантику
большого числа самых разных слов: спас, предотвратил ⊃ ʻожидалось, что будет
плохое’; удовлетворен Х-ом = ʻХ соответствует ожиданиям’; разочаровался в Х-е ⊃
ʻожидал, что Х лучше’» [Падучева 2004: 47].
2. Осознание человеком, что он совершил какую-то ошибку, «о бманулся». См.,
например, в [Апресян 2009: 387]: «Обманываться обозначает состояние, похожее
на иллюзию: обнаружению ошибки обычно предшествует вера в то, что субъекта
ожидает что-то хорошее для него; ср. Я обманулся в своих лучших мечтах и
надеждах. Поэтому, когда ошибка обнаружена, субъект может испытывать чувство,
близкое к разочарованию».
3. Какие-то неприятные, негативные события в жизни человека. Это
могут быть, в частности, жизненные неудачи, осознание человеком, что он не
достиг намеченной цели, что его поставили в затруднительное положение, что
он потерпел поражение и т.п.: «Разочарование – неприятное психологическое
состояние, эмоциональное переживание человека, связанное с какой-либо
серьезной жизненной неудачей» [Немов 1999: 285], «Анализ эмоций как состояний,
непременно имеющих в своей основе какую-то цель, представляется адекватным
для таких эмоций, как разочарование или удовлетворение. Действительно, эти
эмоции возникают как результат, соответственно, провала или реализации какой-то
цели. А именно, разочарование может возникать, когда человек не достиг своей цели
или как-то иначе обманывается в своих ожиданиях, а удовлетворение вызывается
противоположным положением дел» [Апресян В. 1994: 83]2.
Наш материал показывает, что перечисленные причины прототипической
ситуации разочарования лежат в основе семантических переходов: ʻобман’ →
(ʻобманутые надежды / ожидания’) → ʻразочарование’, ʻошибка’ → ʻразочарование’,
ʻнегативное событие’ → ʻразочарование’. Это подтверждает выдвинутую нами в
более ранних работах гипотезу о том, что семантические переходы, отражающие
пути семантической эволюции предикатов эмоционального состояния, опираются
на компоненты прототипического сценария конкретной эмоции.
2 Отметим, что в работе К. Изарда разочарование рассматривается и как причина, и как послед-ствие
чувства стыда [Изард 199: 352].
Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 183
I. Семантический переход ʻобман’ – ʻразочарование’ представлен следующими
предикатами:
1. Латинский глагол decipĕre (от de и capĕre ʻловитьʼ) имел значения
обманывать’, в том числе – ʻобманывать ожиданияʼ, и ʻдоставлять разочарованиеʼ:
«[fig.] attraper, tromper, abuser: – illa amphibolia, quae Crœsum decepit, vel Chrysippum potuisset fallere, Cic. Div. 2, 116, cette ambiguïté où Crésus se laissa prendre eût
pu tromper Chrysippe lui-même; – decipere exspectationes, Cic. de Or. 2, 289, tromper
les attentes <> décevoir – sunt qui ita pronuntient festinatam sementem saepe decipere,
Plin. 18, 204, il y a des gens qui prétendent quʼune semence hâtive cause souvent des déceptions» [DLFG] (см. список сокращений в конце статьи). Аналогичные значения
имело и существительное deceptio: «déception, tromperie. – Aug. Civ. 22, 22» [там
же].
У французского глагола décevoir (от лат. decipĕre) отмечается устаревшее
значение ≈ ʻобманывать, обольщатьʼ, значение ʻобманыватьʼ в сочетании со словами
la confiance, lʻattente, les espérances – ʻобманывать доверие, ожидание, надеждыʼ, и
значение ʻразочаровыватьʼ: «XIIe; lat. decipere «tromper». 1 ♦ Vx. Tromper, séduire
par une apparence engageante, par qqch. de spécieux. 2 ♦ (XVIe) Mod. Littér. Ne pas
répondre à (une attente). =>frustrer. Décevoir la confiance, lʼattente, les espérances de
qqn. => tromper. ♦ (XIXe) Cour. Tromper (qqn) dans ses espoirs; donner une impression
moins agréable que lʼimpression attendue. => désappointer. Cet élève mʼa déçu» [PR].
Значение ʻразочарованиеʼ имеет и отглагольное существительное décepcion.
Значение
ʻразочарованиеʼ и
ʻразочаровыватьʼ имеют и испанские и
португальские когнаты французских единиц. Исп. decepción и decepcionar. Decepción: «Del lat. tardío deceptio, -ōnis. 1. f. Pesar causado por un desengaño. 2. engaño (ǁ
falta de verdad)» [DRAE]. Deceptionar: «Desengañar, desilusionar» [DRAE]. Порт. decepção и decepcionar. Decepção: «[F.: Do lat. deceptio, onis.] Sentimento de tristeza ou
frustação ante o fracasso de expectativas (decepção amorosa); DESAPONTAMENTO;
DESILUSÃO» [DCA]. Decepcionar: «Provocar ou sofrer decepção; DESAPONTAR;
DESILUDIR [td.: Sua irresponsabilidade decepciona os pais]» [там же].
2. Исп. chasco имеет значения ʻшутка / обманʼ и ʻразочарованиеʼ: «Decepción
que provoca un suceso contrario a lo esperado: nos llevamos un chasco al no recibir
invitación. Burla, engaño que se hacen a alguien» [ELM]; «(Voz onomat.) 1. m. Burla o
engaño que se hace a alguien. 2. Decepción que causa a veces un suceso contrario a lo que
se esperaba. Buen chasco se ha llevado Mariano» [DRAE].
3. Латинский глагол deludere выступал в значении ʻобманывать; насмехаться’
[ЛРС]: «se jouer de, abuser, tromper: Cic. Agr. 2, 79; Hor. S. 2, 5, 56» [DLFG]; « ~
me dolis, il me trompe avec ses ruses, Ter. Andr. 3, 4,4» [GDL]. Данный предикат
употреблялся также со словами, имеющими значение ʻнадежда’, ʻожидание’: «au
fig. Quem spes delusit, huic querela convenit, quand on est trompé dans ses espérances,
on peut se plaindre, Phoedr. 5. 7. 7» [GDL]3.
Итальянский глагол deludere восходит к вышеназванному латинскому глаголу:
3 В статье развиваются идеи, заложенные в наших более ранних работах (см. [Иоанесян 2016]), и мы
сочли возможным повторить в расширенном виде материал о предикатах to disappoint, disappointment,
désappointer и deludere из указанных сочинений.
184 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018
Филологические штудии
«[dal lat. deludĕre «prendersi gioco», der. di ludus «gioco [VT]. Итальянский предикат
имеет значение ʻобманыватьʼ [СМИ], сочетается со словами speranza ʻнадеждаʼ,
aspettativa ʻожиданиеʼ: deludere le speranze обмануть надежды’ [там же]. У глагола
также есть значение ʻразочаровывать’: «1. Venire meno alle aspettative e alle speranze suscitate in qualcuno: quel ragazzo mi ha deluso; non d. le mie speranze; 2. ant.,
lett. Illudere, ingannare» [GDH]; «Rendere vane le speranze, venire meno all’aspettativa
di qualcuno: lo spettacolo mi ha profondamente deluso» [VT]; Приведем примеры
на указанные употребления глагола из художественной литературы: (а) Опять
отмалчиванье и улыбки. Но он не обманул. Имеются признаки, что условия жизни
у нас действительно переменятся (Борис Пастернак. Доктор Живаго (1945-1955)).
E di nuovo silenzi e sorrisi. Ma non ci ha delusi. Vi sono segni che le nostre condizioni effettivamente cambieranno [НКРЯ]; (б) Он не оправдал возложенного доверия
(Борис Пастернак. Доктор Живаго (1945-1955)). Egli tuttavia deluse la fiducia riposta
[НКРЯ]; (в) Il re ne rimase deluso, ma cercò di nascondere il suo disappunto e applaudì
cortesemente il vincitore (Valerio Massimo Manfredi. Aléxandros III, il confine del
mondo (1998)). Царь остался разочарован, но постарался скрыть досаду и вежливо
поаплодировал победителю [НКРЯ].
4. Немецкий глагол enttäuschen образован от глагола täuschen ʻобманыватьʼ
и используется в значении ʻобмануть, не оправдать чьи-л. ожидания, доверие,
надеждыʼ: «jmds. Hoffnung, Vertrauen enttäuschen» [DWDS]; «jemandes Hoffnungen, Erwartungen nicht erfüllen, sodass er unzufrieden, niedergeschlagen, verstimmt
ist» [Duden]. Глагол выступает также в значении ʻразочаровыватьʼ: «das Buch hat
mich sehr enttäuscht» [DWDS]; «das Match enttäuschte» [Duden]. Приведем примеры
на последнее значение из литературы: (а) Motiv war aber eher enttäuschend (Patrick Süskind. Das Parfum: Die Geschichte eines Mörders (1985)). Но рисунок скорее
разочаровывал [НКРЯ]; (б) Sie haben uns alle eben schrecklich enttäuscht (Heinrich Böll. Ansichten eines Clowns (1963)). Дело в том, что вы нас очень сильно
разочаровали [НКРЯ].
5. Французский глагол attraper (исходное значение – ʻпойматьʼ) используется
в значении ʻобмануть, провести кого-л.ʼ, «Attraper qqn. Tromper, duper» [TR],
например: (а) Mais vous mʼattrapez, monsieur, dit le Commis-Voyageur, ceci est du vin
de Madère, vrai vin de Madère (Honoré de Balzac. Lʼillustre Gaudissart (1832)). Вы
меня провели, сударь, ― сказал коммивояжер, ведь это мадера, настоящая мадера!
[НКРЯ]; (б) Mais nous autres Vénitiens, nous connaissons tous les jeux, et on ne nous
attrape pas comme cela (Sand, George. Consuelo. Tome II). Но нам, венецианцам,
знакомы всякие проделки, и нас не так-то легко провести [https://www.lingvolive.
com]. В разговорной речи у глагола отмечается значение ʻразочаровыватьʼ: «(XIIIe)
Fig. Tromper par une ruse, un artifice. => abuser, duper. Il mʼa bien attrapé (cf. fam. Il
mʼa eu). => attrape-nigaud. Elle sʼy est laissé attraper. ♦ Être attrapé, bien attrapé: avoir
subi une déception, une surprise désagréable (quʼon ait été trompé ou non)» [PR].
6. Испанский глагол defraudar, образованный от лат. defraudare ʻобманывать,
обманным путем обобратьʼ [ЛРС], кроме значения, соответствующего значению
латинского предиката, имеет значение ʻразочаровыватьʼ: «1) отнимать; обманом
лишать (чего-либо); 4) см. decepcionar» [ИСРС]; «1. tr. Privar a alguien, con abuso de
su confianza o con infidelidad a las obligaciones propias, de lo que le toca de derecho.
Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 185
[DRAE]. Приведем два примера из художественной литературы: (а) Era una el disgusto, quizás el enojo de su padre, a quien había defraudado en sus más caras esperanzas (Juan Valera. Pepita Jiménez (1874)). Первое заключалось в том, что о
н мог вызвать неудовольствие, а может быть, и гнев отца, надежды которого о
н жестоко обманул [НКРЯ] (б) Los conquistadores llegaron a sentirse defraudados, de ahí el mito del Dorado, que potenciaron las autoridades para quitarse deencima a esos hombres hambrientos de oro (César Cervera. «Francisco Pizarro no era un
genocida: eso lo fueron los ingleses» ((www.abc.es) (2016.05.08)). Конкистадоры был
и разочарованы, отсюда и миф об Эльдорадо, который с удовольствием подхватил
и власти для того, чтобы избавиться от этих людей, жаждущих золота [НКРЯ].
II. Семантический переход ʻошибка’ → ʻразочарование’:
1. Исходное значение французского существительного mécompte – ʻошибкаʼ:
«mesconte v. 1200; de lʼa. fr. mécompter «se tromper», de mé- et compter. 1. ♦ Vx.
Erreur dans un compte, un calcul» [PR]. В XVII в. у него зафиксировано значение
ʻразочарованиеʼ: «Espérance déçue. Synon. déception, désillusion; anton. espoir. Avoir,
produire du mécompte, sʼexposer à des mécomptes» [TR]. Приведем примеры на оба
значения слова из литературы: (а) M. de Vendôme, qui était un des coupeurs (au lansquenet), eut dispute avec un autre sur un mécompte de sept pistoles (Saint-Simon, Mémoires, I. XV); (б) En quoi la Corilla peut-elle le dédommager de ses mécomptes auprès
du public? (Balzac, Honore de / Honorine). – Как может Корилла утешить его в том,
что публика в нем разочаровалась? [www.lingvolive.com].
2. Английский фразовый глагол to slip up – ʻошибиться, совершить ошибкуʼ:
«to make a mistake. If you slip up in copying the data, the final result will of course
be wrong» [MWD]. В австралийском варианте английского языка он имеет также
значение ʻразочароватьʼ (и к тому же значение ʻобманутьʼ) [НБАРС].
3. У английского существительного balk отмечаются значения ʻошибкаʼ,
ʻпромах, упущениеʼ: «a miss, slip, or failure: to make a balk» [RHD] (следует отметить,
что в некоторых словарях значение ʻошибкаʼ дается с пометой «устар.»: «Obs. a
blunder; error» [WNW]). Кроме того, у слова выделяется значение ʻразочарованиеʼ:
«A frustration; disappointment» [WRU 1828], «разочарование <> to have a sad balk
– горько разочароваться» [НБАРС], «a disappointment 1733» [OUD]. Значение
ʻразочаровыватьʼ мы находим и у глагола to balk в [WRU 1913]: «To disappoint; to
frustrate» (см. также ниже, п. IV).
III. Семантический переход ʻнегативное событие’ / ʻнегативная ситуацияʼ →
ʻразочарование’.
Переход представлен в истории английского глагола
to disappoint,
заимствованного из французского языка в значении ʻлишить кого-л. должности’.
Затем, в конце XV в., у него зафиксировано значение ʻразочаровать’: «disappoint
early 15c., “dispossess of appointed office”, from M.Fr. desappointer (14c.) “undo the
appointment, remove from office” from des- (see DIS- (Cf. dis-)) + appointer “appoint”
(see APPOINT (Cf. appoint)). Modern sense of “to frustrate expectations” (late 15c.) is
from secondary meaning of “fail to keep an appointment”» [OED]. См. также в [WED]:
«Disappoint comes from an early French word that means “to dismiss from an appointment or job”».
186 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018
Филологические штудии
Показательно, что у отглагольного существительного disappointment
ʻразочарованиеʼ выделяется также значение ʻнеприятность / неприятная ситуацияʼ.
Таким образом, имел место еще один переход, теперь уже обратный – от значения
ʻразочарованиеʼ к значению ʻнегативное событиеʼ: (а) There is huge disappointment
but no crisis (The Sun (2014)) [CED]; (б) <> and he kept his head, found his temper, and
changed his plan before the others had had time to realize the disappointment. <> That
morning, finding that I was to be involved in the horrid disappointment he had prepared
for the mutineers, he had run all the way to the cave, and leaving the squire to guard the
captain, had taken Gray and the maroon and started, making the diagonal across the
island to be at hand beside the pine (Robert Louis Stevenson. Treasure Island (1883)). <>
однако он не потерял головы, овладел собой и успел изменить план своих будущих
действий, прежде чем прочие поняли, какая беда их постигла <> Но в то утро, когда
он увидел меня в плену у пиратов (букв. ʻобнаружив, в какую страшную беду я
попалʼ. – Е.И.), он понял, что, узнав об исчезновении сокровищ, они выместят свою
злобу на мне, поэтому он оставил сквайра охранять капитана, захватил с собой Грея
и Бена Ганна и направился наперерез через остров, прямо к большой сосне [НКРЯ]
(для упрощения понимания этого примера мы подчеркнули в оригинале и переводе
отрывки, иллюстрирующие употребление глагола в рассматриваемом значении –
ЕИ).
Семантический переход ʻнеудача’ ↔ ʻразочарование’ можно проиллюстрировать
следующими примерами:
Французское существительное déconvenue (XII в.) изначально имело значение
ʻнеудачаʼ: «insuccès» XIIe; de dé- et convenu, p.p. de convenir» [PR]. В XIX в. у него
фиксируется значение ʻразочарованиеʼ: «Désappointement causé par un insuccès, une
mésaventure, une erreur» [PR], «1822 «désappointement»» [TR].
Обратный переход ʻразочарование’ → ʻнеудачаʼ (ʻразочароватьʼ → ʻпотерпеть
неудачуʼ) имел место в португальском decepcionar (см. выше): «Ser um fracasso;
sair-se mal em algo, frustrando todas as expectativas» [DCA]; «Não ter êxito» [DA].
Переход ʻразочарование’ → ʻнеприятностиʼ произошел во французском
глаголе déboire (исходное значение – ʻнеприятный привкус во рту (от выпитого)
ʼ): 1) ʻразочарование: «Impression pénible laissée par lʼissue fâcheuse dʼun événement
dont on avait espéré mieux. => déception, déconvenue, désillusion» [PR]; «Amer déboire;
avoir, éprouver du déboire, des déboires» [TR]; 2. ʻнеприятностиʼ: «P. méton., souvent
au plur. Événement qui suscite la déception. Synon. ennui, échec, épreuve. Lʼamertume
profonde et durable que lui laissa ce déboire (GIDE, Journal, 1948, p. 328)» [TR].
Семантический переход ʻзатруднительное положение’ ↔ ʻразочарование’
(ʻставить в затруднительное положениеʼ → ʻразочаровыватьʼ) представлен
английским фразовым глаголом to let down. В одном из своих употреблений он
означает ≈ ʻподводить кого-л.ʼ, т.е. «неожиданно ставить в затруднительное,
неловкое положение. отт. разг. Навлекать на кого-либо какие-либо беды,
неприятности» [Ефремова]: «If something lets you down, it is the reason you are not
as successful as you could have been. Many believe it was his shyness and insecurity
which let him down» [CCA]. Глагол используется также в значении ʻразочаровыватьʼ:
«disappoint: the plot lets you down at the end; afraid of letting his father down» [MWD].
Приведем примеры на оба значения глагола из литературы: (а) И чутье, никогда не
Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 187
Мастер и Маргарита (1929-1940)). And his intuition, which had never yet deceived
the former freebooter, did not let him down this time either [НКРЯ]; (б) They expected
the rising succession of erode scenes; when these stopped, the readers stopped, too, and
felt bored and let down (Vladimir Nabokov. On a Book Entitled Lolita (1956)). Они
ждали нарастающей серии эротических сцен; когда серия прекратилась, чтение
прекращалось тоже, и бедный читатель почувствовал скуку и разочарование
[НКРЯ].
У английского существительного balk, о котором мы писали в п. II., в [НБАРС],
в [OUD] и некоторых других фиксируется также значение ʻпоражениеʼ: «defeat
1660» [OUD], «редк. поражение <> to meet with a balk – потерпеть поражение»
[НБАРС].
Польский глагол zawieść – zawodzić сочетает значения ʻподвести кого-лʼ,
ʻобманутьʼ, ʻоказаться безрезультатнымʼ, кроме того, он используется в значении
ʻразочароватьʼ:
(1) ʻподвести кого-л.ʼ: «nie zrobić tego, na co ktoś liczył» [SJP], «Dobrze, przełożę
termin spłaty, ale proszę mnie nie zawieść, bo obie będziemy miały problemy. Nie zawiodę
pani. Okay, Iʼll postpone the payment, but please donʼt fail me or weʼre both going to
have serious problems. I wonʼt fail you. (Sous-titres de films/séries)» [http://context.
reverso.net]. При этом речь может идти не только о человеке – может «подвести»
ум, голос и т.п., например: (а) <> и мне было нехорошо, у меня срывался голос,
я невпопад отвечал, бледнел (Гайто Газданов. Вечер у Клэр (1930)). <> i było mi
niedobrze, zawodził mnie głos, odpowiadałem od rzeczy, bladłem [НКРЯ]; (б) Мой ум
не служит мне больше (М. А. Булгаков. Мастер и Маргарита (ч. 1) (1929-1940)).
Mój umysł mnie zawodzi [НКРЯ]; (в) Kto???!!! W tym miejscu wyobraźnia zawiodła
(Joanna Chmielewska. Wszyscy jesteśmy podejrzani (1966)). Кто???!!! В этом месте
воображение меня подвело [НКРЯ].
(2) ʻобманутьʼ – обмануть ожидания, чье-н. доверие, бдительность и т.п., и
(в прономинальной форме) ʻошибитьсяʼ: (а) «Jednocześnie nie możemy w Europie
zawieść tych oczekiwań. Aujourd’hui en Europe, nous ne pouvons pas décevoir ces attentes (Parlement européen)» [http://context.reverso.net]; (б) Tak ja rozumiem miłość,
takiej spodziewałam się od ciebie i dawno już wiem, żem się zawiodła (Eliza Orzeszkowa. Nad Niemnem (1886-1887)). Вот как я понимаю любовь, вот какой любви
я ожидала от тебя, но давно уже вижу, что ошиблась» [НКРЯ]; (в) Там он узнал,
что предчувствие его не обмануло. Беда случилась. Левий был в толпе и слышал,
как прокуратор объявил приговор (М. А. Булгаков. Мастер и Маргарита (ч. 1)
(1929-1940)). W Jeruszalaim dowiedział się, że przeczucie go nie zawiodło, że stało się
nieszczęście. Lewita był w tłumie i słyszał ogłaszającego Wyrok procuratora [НКРЯ].
(3) ʻоказаться безрезультатным, безуспешнымʼ: «o urządzeniach, zmysłach, organizacji czegoś itp.: okazać się nieskutecznym» [SJP]; «nie stawać na wysokości zadania;
nie udać się» [DOS]; Wszystko zawiodło (Henryk Sienkiewicz. Quo vadis (1895-1896)).
Да, все оказалось тщетным [НКРЯ].
(4) ʻразочароватьʼ и (в прономинальной форме) ʻразочароватьсяʼ: «rozczarować»
[DOS], «doznać zawodu; rozczarować się; zniechęcić się» [DOS]. Примеры: (а) Masz
pani dobrą twarz, więc jako doświadczony, poradzę ci, ile razy cierpisz, zawodzi cię
188 Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018
Филологические штудии
wszystko, boli cię życie –uciekaj z miasta, idź w pola, oddychaj powietrzem czystym, kąp
się w słońcu, wpatruj się w niebo, myśl o nieskończoności i módl się… a zapomnisz o
wszystkim (Władysław Reymont. Komediantka (1896)). У вас хорошее лицо, и я как
человек бывалый советую, всякий раз, когда страдаешь, разочаровываешься, когда
удручает жизнь – беги из города, иди в поле, дыши чистым воздухом, купайся в
лучах солнца, смотри на небо, думай о вечности, молись… и забудешь обо всем
[НКРЯ]; (б) Wiele razy zawiódł się i nie chce zbyt tanich pocieszeń, które zostawiają
później tym większe przygnębienie. [Czesław Miłosz. Zniewolony umysł (1953)). Много
раз он разочаровывался и не хочет слишком дешевых радостей, оставляющих потом
еще большую удрученность [НКРЯ].
Значение ʻразочарованиеʼ имеет и существительное zawód: «niemiłe uczucie, jakie się pojawia, kiedy nie stało się coś, na co człowiek czekał (ждать) i czego
pragnął» [WSJP]. Примеры: (а) – Nie podobało się wam…– powtórzyła przeciągle,
jakby z zawodem [Zofia Kossak. Król trędowaty (1937)). – Так вам не понравилось…
– разочарованно протянула Сибилла [НКРЯ]; (б) Nie miał zresztą większej nadziei,
aby mógł się czegokolwiek dowiedzieć. Był przygotowany na jeszcze jeden zawód (Jerzy
Andrzejewski. Popiół i diament (1948)). Впрочем, он не возлагал на это посещение
особых надежд и заранее приготовился к новому разочарованию [НКРЯ].
У французского глагола échauder словари фиксируют синкретичное значение
≈ ʻпричинить кому-л. вред, разочаровать (и послужить уроком)ʼ: «Échauder: Faire
du mal, attraper, décevoir et servir de leçon. Un avorton (...) que dʼanciennes aventures
auraient échaudé (BLOY, Femme pauvre, 1897, p. 10)» [TR]; « Se faire échauder, être
échaudé: être victime dʼune mésaventure, éprouver un dommage, une déception» [PR].
Заключение
Мы попытались представить способы номинации разочарования в нескольких
языках, которые прослеживаются во внутренней форме слов и синхронной
полисемии. Представленный материал свидетельствует о том, что в основе
номинации разочарования или соответствующей полисемии лежат семантические
переходы, опирающиеся на один из компонентов прототипической ситуации
разочарования – на причину, вызывающее эту эмоцию. Мы выделили три основных
причины указанного эмоционального состояния: 1) осознание человеком, что
его обманули, обманули его надежды; 2) осознание человеком, что он совершил
какую-то ошибку, «обманулся»; 3) какие-то неприятные, негативные события
в жизни человека (жизненные неудачи, понимание, что человек не достиг
намеченной цели, что его поставили в затруднительное положение, что он потерпел
поражение, что его подвели и т.п.). Как показало исследование, проведенное на
материале нескольких языков, перечисленные причины прототипической ситуации
разочарования лежат в основе семантических переходов: ʻобман’ → (ʻобманутые
надежды / ожидания’) → ʻразочарование’, ʻошибкаʼ – ʻразочарование’, ʻнегативное
событиеʼ – ʻразочарованиеʼ. Полученные данные могут оказаться полезными при
построении объяснительных моделей языка, семантической типологии, изучения
языковой картины мира.
Следует оговорить, что мы не рассматривали «тривиальные» деривации вида
итальянских ingannare и disingannare. Ingannare означает ʻввести в заблуждение,
обманутьʼ – обмануть противника, клиента, в частности, обмануть чьи-л. ожидания,
Вопросы психолингвистики 2 (36) 2018 189
означает ʻвывести из заблужденияʼ, в частности, ʻразочароватьʼ. Аналогичные
пары – исп. engañar и desengañar, франц. illusionner и désillusionner, ит. illudere и
disilludere и т.п. По аналогичным соображениям мы не останавливались на парах
очаровать – разочаровать, исп. encantar – desencantar, ит. incantare – disincantare
порт. encantar – desencantar и т.п.
| Напиши аннотацию по статье | ФИЛОЛОГИЧЕСКИЕ ШТУДИИ
УДК 81’37 DOI: 10.30982/2077-5911-2-182-195
СПОСОБЫ НОМИНАЦИИ РАЗОЧАРОВАНИЯ В ЯЗЫКЕ1
Иоанесян Евгения Рафаэлевна
ведущий научный сотрудник
Институт языкознания РАН
Москва, Большой Кисловский пер., д. 1, стр.1
ioanevg@mail.ru
Данная работа посвящена описанию способов номинации разочарования
в нескольких языках, которые прослеживаются во внутренней форме слов и
синхронной полисемии. В работе автор опирается на понятие семантического
перехода в том его виде, в каком он используется авторами «Каталога
семантических переходов», разрабатываемого в настоящее время лингвистами
Института языкознания Российской академии наук, а именно как о совмещении
в пределах одного слова двух разных значений – в форме либо синхронной
полисемии, либо диахронической семантической эволюции». Материалом для
исследования послужили предикаты, обозначающие разочарование в разных
языках – русском, латинском, французском, испанском, итальянском, немецком
и польском. Автор показывает, что семантические переходы, отражающие пути
семантической эволюции рассматриваемых предикатов, опираются на компоненты
прототипического сценария эмоции разочарования. Представленные в статье модели
семантической деривации дают материал для выявления как универсальных, так и
специфических черт картины мира конкретного языка. Исследование опирается на
большой корпус толковых и этимологических словарей. Актуальность исследования
обусловлена тем, что оно выполнено в русле таких направлений, как построение
объяснительных моделей языка, семантической типологии, изучения языковой
картины мира.
|
способы выражение атрибутивной посессивности посессивные синтаксические конструкции (1). Ключевые слова
кетский язык, посессивность, посессивные маркеры, структура посессивных конструкций, двухкомпонентные и многокомпонентные структуры, распространенные посессивные структуры, синтаксическая деривация
Для цитирования
Буторин С. С. Способы выражения атрибутивной посессивности: посессивные синтаксические конструкции // Сибирский филологический журнал. 2021. № 2. С. 235–251.
DOI 10.17223/18137083/75/17
The ways of expressing attributive possession in Ket:
possessive syntactic constructions
S. S. Butorin
Institute of Philology SB RAS
Novosibirsk, Russian Federation
Abstract
The paper analyzes the structural models of Ket possessive constructions. The means of expressing possessive construction components and the ways of marking possessive relations
between the first possessive construction component denoting the subject of possession
(a possessor) and the second component indicating the object of possession (a possessum) are
© С. С. Буторин, 2021
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
the possessive markers are possessive pronominal clitics, used as either clitics or proclitics,
depending on the context. Two-component and multiple-component constructions are identified. The two-component constructions contain a possessor, a possessum, and a linking marker, the semantic scope of which is a possessum. The non-expanded and expanded possessive
constructions are analyzed. Both the first and the second substantive component of the twocomponent construction may be expanded by an attribute. The two-component constructions
having a possessor expanded by an attribute are characterized by a distant ordering of a possessor noun and a possessum noun, including distant positions of a possessive proclitic and
a possessum noun. The derivative processes of transforming possessive constructions are considered. The rising derivation process consists of embedding one more possessor into the construction with an original possessor. Both possessors are marked by appropriate possessive
pronominal clitics. It is found that in Ket, the recessive derivation of omitting a possessor
noun expressed by a personal pronoun stem is available as well, resulting in a construction
with a non-expressed (omitted) possessor. The corresponding possessive pronominal clitic
attaching proclitically to possessum noun is overtly retained at the surface morphosyntactic
level.
Keywords
Ket language, possession, possessive markers, possessive construction structure, twocomponent and multiple-component constructions, expanded possessive constructios, syntactic derivation
For citation
Butorin S. S. The ways of expressing attributive possession in Ket: possessive syntactic constructions. Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2, pp. 235–251. (in Russ.) DOI 10.17223/
18137083/75/17
Целью статьи является анализ языковых средств выражения атрибутивной по
сессивности в кетском языке.
Посессивность является универсальной семантической категорией, и каждый
язык располагает механизмом выражения посессивности в пределах именной
фразы и предложения.
С точки зрения функциональной грамматики функционально-семантическое
поле посессивности имеет два центра, что определяется противопоставление предикативной и атрибутивной функций, связанных с соответствующими типами
посессивных конструкций: атрибутивных (мое время, дом брата и т. п.) и предикативных (У меня есть время) [Бондарко, 1996, с. 99].
В данной работе рассматриваются атрибутивные посессивные конструкции.
Предикативные посессивные конструкции рассмотрены в специальной работе
Е. А. Крюковой [2016]. Посессивные маркеры в составе послеложных конструкций остаются за рамками данного исследования.
В кетском языке атрибутивные посессивные отношения могут выражаться суб-
стантивными и местоименными посессивными (притяжательными) конструк-
циями.
Семантические отношения между компонентами субстантивной притяжательной (посессивной) конструкции следующие: первый компонент – посессор, второй компонент – обладаемое; их связывает посессивный маркер – релятор.
Рассмотрению способов выражения посессивных отношений в кетском языке
посвящен ряд работ, предлагающих различные подходы к трактовке посессивных
конструкций и их состава [Крейнович, 1968б, с. 457, 461; Дульзон, 1968, с. 62–63,
74–75, 107–111;Werner, 1997, S. 110–111, 117–119, 134–136; Которова, Нефёдов,
2006, с. 46; Georg, 2007, p. 119–120; 107–108; 165–166; Vajda, 2004, p. 20–21, 23;
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
2017].
Сложность описания средств выражения посессивных отношений в кетском
языке заключается в том, что в нем, по мнению некоторых исследователей,
имеютcя ряды формально совпадающих показателей, которые используются как
посессивные префиксы, показатели генитивного (посессивного) падежа существительных и личных местоимений, притяжательных местоимений, которые возводятся к родительному падежу соответствующих личных местоимений, а более
того, входят в состав показателей некоторых падежей, выделяемых в ряде работ.
Существуют различные точки зрения на статус этих показателей и на структуру
посессивных конструкций.
Некоторые авторы считают, что существуют два отдельных ряда омонимичных посессивных показателей: притяжательные префиксы (клитики) и суффиксальные показатели генитивного падежа. Отдельно выделяется разряд притяжательных местоимений, которые, как считают Г. К. Вернер [Werner, 1997, S. 134–
136] и Ш. Георг [Georg, 2007, p. 165], возникли на базе генитивных форм личных
местоимений. Такая точка зрения высказывается в работах [Дульзон, 1968, с. 62–
63, 74–75, 107–111;Werner, 1997, S. 118, 134–136; Которова, Нефёдов, 2006, с. 46;
Georg, 2007, p. 119–120, 107–108, 165–166]. Приведем примеры: 2hɨˀp ‘сын’; da2hɨˀp ‘его сын’ – посессивный префикс; hɨˀp-da bɔgdɔm ‘сына ружье’ – генитивный
формант; da-hɨˀp-da bɔgdɔm ‘его сына ружье’ – посессивный префикс + генитивный формант [Werner, 1997, S. 118]. Ср. также bu-da 2hɨˀp ‘мой сын’ – притяжательное местоимение.
Е. А. Крейнович выделяет категорию притяжательности, выражаемую притяжательными префиксами [Крейнович, 1968б, с. 457], и отрицает существование
в кетском родительного падежа [Крейнович, 1968а, с. 130] и соответственно генитивных притяжательных суффиксов, однако признает наличие притяжательных
местоимений [Крейнович, 1968б, с. 457].
Категорию посессивности и генитивный падеж выделял также и Э. Вайда, отмечая, что категория посессивности выражается клитиками, которые являются
производными от форм генитивного падежа личных местоимений: āp ām -> b- ām
‘моя мать’ и т. д. [Vajda, 2004, p. 20–21], а особой чертой генитивных формантов
является то, что они, скорее всего, представляют собой энклитики, а не суффиксы
[Ibid., p. 23].
Посессивные маркеры, во многих работах трактуемые либо как суффиксальные
генитивные падежные показатели, либо как притяжательные префиксы, Э. Вайда
относит к посессивным прономинальным клитикам, которые могут выступать
либо в качестве клитик, либо в качестве проклитик [Vajda, 2008, p. 189–191;
2013a, p. 81–82; 2013b, p. 16]. Вслед за Э. Вайдой аналогичный подход к описанию способов выражения посессивных отношений в кетском языке был использован Е. А. Крюковой и А. В. Нефёдовым [Крюкова, Нефёдов, 2017, с. 43–44].
В данной работе используются принципы анализа посессивных конструкций,
обоснованные Э. Вайдой.
Посессивные прономинальные клитики
В качестве маркеров-реляторов в составе посессивных конструкций используются посессивные прономинальные клитики, которые согласуются с именем посессора по категориям лица, числа, рода и одушевленности.
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
Possessive pronominal clitics
Ед. ч.
b
k
da
di*
1-е л.
2-е л.
3-е л.
мужск. кл
3-е л.
женск. или
неодуш. кл.
Мн. ч.
nа Клитики имен одушевленного рода мужск., женск. кл.; присоедиnа
няются к именам / местоимениям
nа
1, 2 и 3-го л. мужск. или женск. кл.
Клитики неодуш. рода; присоединяются к именам вещного класса,
а также к финитным формам глагола
di
* Заметим, что в качестве клитики 3-го л. женск. кл. встречается клитика d / t.
В зависимости от контекста эти маркеры могут быть реализованы либо как
проклитики, либо как энклитики [Vajda, 2008, p. 188].
Прономинальные посессивные клитики da (мужск. класс), di (женск. класс),
na (одушевленный – мужск. и женск. кл.) входят в качестве посессивных про-
номинальных приращений – коннекторов – в состав следующих реляционных
маркеров: датив, аблатив и адессив (традиционно относимые к «падежным показателям»), ряд постпозиционных клитик («послелогов»), некоторые реляцион-
ные энклитики, присоединяемые к спрягаемым финитным формам глагола
и образующие конвербы [Vajda, 2008, p. 190–191; 191–194; 196–197]. Приведем
некоторые примеры реляционных клитик с приращением: датив da-ŋa / di-ŋa /
na-ŋa; аблатив da-ŋalʹ / di-ŋalʹ / na-ŋalʹ; адессив da-ŋta / di-ŋta / na-ŋta [Ibid.,
p. 190–191].
Модели атрибутивных посессивных конструкций
В зависимости от языкового способа выражения первого компонента конструкции (имени посессора) выделяются субстантивные и прономинальные кон-
струкции. Второй компонент, обозначающий объект обладаемого, всегда выражается именем существительным.
Отличие этих конструкций состоит в том, что в прономинальной конструкции
посессивный маркер указывает на лицо (1, 2 и 3-е), число, а в 3-м л. ед. ч. и класс
посессора, в то время как в субстантивной конструкции используются маркеры,
отражающие лишь 3-е л. ед. и мн. ч., а в 3-м л. ед. ч. дифференцированно выражающие мужской, женский и неодушевленный (вещный) классы. Что же касается
множественного числа, то лицо посессора не дифференцируется; противопоставляется лишь категория одушевленности (клитика на) и неодушевленности (вещный класс – клитика di). Категория числа посессора вещного класса не выражается: как в единственном, так и во множественном числе используется одна и та же
клитика di, общая в единственном числе для женского и вещного классов.
Заслуживает внимания мнение относительно того, что посессивные конструкции могут содержать либо эксплицитно выраженный, либо невыраженный
(можно сказать, имплицитный, или имплицируемый. – С. Б.) посессор. При выраженном посессоре посессивный маркер энклитически присоединяется к имени
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
присоединяются к имени обладаемого [Крюкова, Нефёдов, 2017, с. 44–46].
Притяжательные местоимения, по мнению авторов приведенной выше работы,
представляют собой формы личных местоимений, оформленных соответствующими притяжательными клитиками [Там же, с. 44–45]. При опущении основы
личного местоимения маркеры проклитически примыкают к имени обладаемого,
но имплицитно указывают на посессор.
На наш взгляд, опущение имени посессора, выраженного, как правило, основой личного местоимения, обусловлено необходимостью введения посессора
в прагматический фон с целью помещения имени обладаемого в прагматический
фокус.
Двухкомпонентные модели
Наиболее частотными являются двухкомпонентные модели, содержащие два
компонента: имя посессора (первый компонент) и объект обладания (второй компонент), связанные посессивным маркером.
В ранее опубликованных работах приводятся три базовые двухкомпонентные
модели, идентичные по своей формальной структуре, но отличающиеся с точки
зрения интерпретации авторами морфосинтаксического статуса их компонентов
(см. [Werner, 1997, S. 118; Которова, Нефёдов, 2006, с. 49; Georg, 2007, p. 119–120;
Крюкова, 2015, с. 60; Крюкова, Нефёдов, 2017, с. 50–51]). Применяя унифицированную методику описания структуры посессивных конструкций, предложенную
Э. Вайдой, можно представить эти модели следующим образом (морфологическое
членение, глоссирование и перевод далее приводимых примеров мои. – С. Б.):
(1) bìseb-da
брат-POSS.CL.3.SG.M
‘брата нож’ [Georg, 2007, p. 120]
doˀn
нож
(2) bú-da
doˀn
он.PR-POSS.CL.3.SG.M нож
‘его нож’ [Ibid., p. 119]
(3) da-doˀn
POSS.CL.3.SG.M-нож
‘его нож’ [Ibid., p. 120]
Конструкции с притяжательной проклитикой и притяжательным местоимени
ем взаимозаменяемы:
(4) b- b ā-b b ‘мой отец’
da-huˀn bú-da huˀn ‘его дочь’
na-hɨˀb búŋ-na hɨˀb ‘их сын’ [Ibid., p. 120]
Отмечается, что использование проклитической (префиксальной) стратегии
применительно к неодушевленным именам обладаемого не является в полной
мере характерной, но иногда эта стратегия все же используется [Ibid., p. 120].
Во избежание возникновения недопустимых консонантных сочетаний (кластеров) в начале фразы вместо проклитической стратегии кодирования посессивных
отношений используются полные притяжательные местоимения (в нашей терминологии – личные местоимения, оформленные посессивными энклитиками). Данное ограничение касается тех случаев, когда посессивная проклитика представле
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
ставлено существительным, имеющим консонантный анлаут. Ш. Георг отмечает,
что вместо того, чтобы сказать *b-bókdom ‘мое ружье’ или *k-bókdom ‘твое ружье’, говорят āb bókdom, ūk bókdom [Georg, 2007, р. 120].
Таким образом, можно заключить, что наиболее функционально нагруженны
ми являются клитики da / di и na, имеющие вокалический ауслаут.
В вышеприведенных двухкомпонентных моделях, имеющих семантическую
структуру ‘посессор + обладаемое’, посессор представлен субстантивным компонентом: именем существительным или личным местоимением-существительным,
которые являются либо эксплицитно выраженными (примеры (1) и (2)), либо
невыраженными, имплицируемыми (3), но репрезентированными посессивными
клитиками.
В ходе исследования выявлена еще одна модель, в которой в качестве посес
сора используется субстантивированное порядковое числительное:
(5) доlи:н ы:не kы:мин. kогде =т
Модель: POSSERCARD + POSS.CL – POSSUMSUBST
hу?н.
hу?н.
имя Хонь
kогде-т
вторая.F-POSS.CL.3.SG.F
‘Жили две женщины. Имя первой – Хонь.’ [Дульзон, 1962, с. 155]
?и?
ˀиˀ
Распространенные двухкомпонентные модели
Как первый, так и второй субстантивный компонент двухкомпонентной кон
струкции может иметь распространение, выраженное атрибутом.
(а) Модель ATTRADJ – POSSERSUBST.DEP + POSS.CL – POSSUMSUBST.HEAD
Распространение имени посессора адъективным атрибутом:
(6) кылʹ
хаj-д ди -в с
кедр.POSS.3.SG.M-PROS
у лов
прорубь
наклоненный
эт виj
образовалась
‘Сквозь комель наклоненного кедра прорубь образовалась.’ (загадка)
[Крейнович, 1969, с. 230]
(б) Модель ATTRPROND – POSSERSUBST.DEP + POSS.CL – POSSUMSUBST.HEAD
Распространение имени посессора прономинальным атрибутом:
(7) … ‘киде ул’че-д у:л’ был’де то:jунkи:бити.
‘киде
этa
‘… я воду этой речки всю высушу.’ [Дульзон, 1964, с. 158]
ул’че-д
река-POSS.3.SG.N
уːл
вода
(в) Модель POSSERSUBST.DEP + POSS.CL – ATTRADJ – POSSUMSUBST.HEAD
Распространение имени обладаемого адъективным атрибутом:
(8) selj-da
kiˀ
олень-POSS.CL3.SG.M новый
‘новые рога оленя’ [Которова, Нефёдов, 2006, с. 45]
qɔˀ-ŋ
рог-PL
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
Распространенная конструкция с невыраженным посессором:
(9) de
POSS.CL.3.SG.m
‘его младший брат’ [Крюкова, 2015, с 58]
hʌne
маленький
biˈsʲep
брат
(д) Модель POSSERSUBST.DEP + POSS.CL – ATTRORD – POSSUMSUBST.HEAD
Распространение имени обладаемого количественным числительным в конст
рукции с выраженным посессором:
(10) кулʹӕп дӕқусʹқук (ун’)
кулʹӕп-дӕ
горностай-POSS.CL3.SG.M
‘одна дыра горностая’ (‘ножны’) [Крейнович, 1969, с. 229]
қуқ (ун’)
дыра
kусʹ
один
(е) Модель Ø-POSSERDEP POSS.CL ATTRORD – POSSUMSUBST.HEAD
Распространение имени обладаемого количественным числительным в конст
рукции с невыраженным именем посессором:
(11) hирис ба:ре аkтå дангåрингоlвет дъ kоk hун-дингтäн.
дъ
POSS.CL.3.SG.F
‘Старик Ирис сильно и долго плакал о своей единственной дочери.’
[Дульзон, 1969, с. 192]
kоk hун-дингтäн
одна дочь-ADES
В конструкциях с распространением имени обладания атрибутом наблюдается
дистантное расположение имени посессора и имени обладаемого, в том числе
притяжательной проклитики и имени обладаемого при опущенном посессоре.
Многокомпонентные посессивные конструкции
В литературе отмечено наличие конструкций, содержащих два посессивных
маркера, соотносящихся с разными референтами-посессорами. На наличие подобных конструкций обращалось внимание, и они трактовались как «сложные
посессивные конструкции», в которых посессор одновременно является обладаемым по отношению к другому посессору» [Крюкова, Нефёдов, 2017, с. 46]. Например:
(12) … boːb da kiˀt deqaj deqajbo γos
b =da
POSS.1.SG-отец-POSS.3.SG.M.
di-kaj-b-o-γos
1SG.SBJ-конечность-INAN.OBJ-(EP)-взять
‘…отцовскую [моего отца] цену возьму’ [Там же]
kiˀd
цена
Авторы цитируемой работы отмечают, что существительное b ‘отец’ является
обладаемым по отношению к невыраженному посессору, представленному проклитикой =b= ‘мой’ (< ab), и одновременно посессором по отношению к обладаемому, выраженному существительным kiˀd ‘цена’ [Там же].
В настоящей работе такие конструкции трактуются как многокомпонентные.
Рассмотрим формальную и семантическую структуру многокомпонентной посессивной конструкции.
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
отец-POSS.3.SG.M
‘шкуры оленей отца’ (букв. ‘отца оленей шкуры’) [Vajda, 2004, p. 23]
sé-n-nà
олень-PL-POSS.3.PL.AN
íŋòlta-ŋ
шкура-PL
Как видим, многокомпонентная посессивная конструкция может содержать
два разнореферентных посессора (Посессор.I и Посессор.II) и обладаемых и со-
ответственно два разнореферентных посессивных маркера (ПМ.I и ПМ.II). Так,
в приведенной модели: ób ‘отец’– Посессор.II; dà – ПМ.II при имени Посессора.II
(ób ‘отец’); sen ‘олени’ – обладаемое.II при Посессоре.II (ób ‘отец’) и одновременно – Посессор.I относительно обладаемого.I íŋòltaŋ ‘шкуры’; na ‘их’ – ПМ.I
при Посессоре.I sen, íŋòlta-ŋ ‘шкуры’ – обладаемое.I, которое является вершиной
многокомпонентной посессивной конструкции и занимает финальную маргинальную позицию. Все компоненты, препозитивно расположенные по отношению
к обладаемому.I, являются зависимыми. Многокомпонентные конструкции являются результатом восходящей синтаксической деривации и будут рассмотрены
в разделе «Синтаксическая деривации посессивных конструкций».
Семантико-синтаксическое представление многокомпонентной конструкции:
POSSER.IISUBST.DEP + POSS.CL.II – [POSSUM.IISUBST.HEAD POSSER.ISUBST.DEP] +
POSS.CL.I – POSSUM.ISUBST.HEAD.
Деривация многокомпонентных моделей
Многокомпонентная конструкция является расширением двухкомпонентной
конструкции, которая может быть преобразована в многокомпонентную в результате восходящей синтаксической деривации атрибутивной посессивизации. Процесс деривации заключается во введении посессивного определения к имени
посессора исходной конструкции (POSSER.I), имеющего свою посессивную энклитику. Определение выражено именем второго посессора (POSSER.II), оформленным соответствующей посессивной энклитикой (POSS.CL.II). См. примеры
(14)–(16).
Выделено несколько вариантов многокомпонентных конструкций в зависимо
сти от способа языкового выражения имени Посессора.II (POSSER.II).
Вариант А. Посессор.II выражен именем существительным.
Исходная конструкция:
(14) sé-n-nà
íŋòlta-ŋ
олень-PL-POSS.CL.PL.AN
‘шкуры оленей’ (букв. ‘оленей шкуры’)
шкура-PL
Атрибутивная посессивная конструкция:
(15) ób-dà
(sé-n)
отец-POSS.CL.3.SG.M (олени)
Производная конструкция:
(16) ób-dà
sé-n-nà
отец-POSS.CL.3.SG.M олень-PL-POSS.PL.AN шкура-PL
‘шкуры оленей отца’ (букв. ‘отца оленей шкуры’) (примеры из [Vajda,
2004, p. 23]; перевод и глоссирование мои. – С. Б.)
íŋòlta-ŋ
Процесс восходящей деривации заключается во включении в конструкцию наряду с посессором sén ‘олени’ еще одного посессора ób ‘отец’. Оба посессора
оформлены соответствующими местоименными посессивными клитиками. При
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
ции становится одновременно обладаемым посессора ób-dà ‘отца’.
Деривационная история:
sé-n-nà íŋòlta-ŋ ób-dà sé-n-nà íŋòlta-ŋ
олень-PL-POSS.PL.AN шкура-PL отец-POSS.3.SG.M олень-PL-POSS.PL.AN
шкура-PL
‘шкуры оленей’ (букв. ‘оленей шкуры’) ‘шкуры оленей отца’ (букв. ‘отца
оленей шкуры’).
Семантико-синтаксическое представление деривации:
POSSER.ISUBST.DEP + POSS.CL.I + POSSUM.ISUBST.HEAD POSSER.IISUBST.DEP +
POSS.CL.II – [POSSUM.IISUBST.HEAD POSSER.ISUBST.DEP] + POSS.CL.I – POSSUM.ISUBST.HEAD
Вариант Б. Посессор.II выражен личным местоимением, оформленным при
тяжательной энклитикой.
Исходная конструкция:
(17) bìseb-da
doˀn.
брат POSS.CL.SG.3.M нож
‘брата нож’
Производная конструкция:
(18) ā-b
PRON.SG.1-POSS.CL.SG.1
‘нож моего брата (букв. моего брата нож)’ [Georg, 2007, р. 107]
bìseb-da
брат POSS.CL.SG.3.M
doˀn
нож
Деривационная история:
ìse -da doˀn ā- ìse -da doˀn
брат POSS.CL.SG.3.M нож PRON.SG.1-POSS.CL.SG.1 брат POSS.CL.SG.3.M
нож
‘брата нож’ ‘моего брата нож’
Семантико-синтаксическое представление деривации:
POSSER.ISUBST.DEP + POSS.CL.I + POSSUM.ISUBST.HEAD POSSER.IIPRON.DEP +
POSS.CL.II – [POSSUM.IISUBST.HEAD POSSER.ISUBST.DEP] + POSS.CL.I – POSSUM.ISUBST.HEAD
Вариант В. Посессор.II в исходной конструкции является личным местоимение, оформленным притяжательной энклитикой; в производной редуцированной
конструкции Посессор.II является невыраженным (опущенным) и репрезентируется притяжательной проклитикой. Данный деривационный процесс относится
к рецессивной деривации. Исходная нередуцированная и производная редуцированная конструкции имеют следующий вид.
Исходная конструкция:
(19) bu-da hɨˀp-da
PRON.3-POSS.CL.3.SG.M
‘его сына ружье’
bɔgdɔm
ружье
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
(20) da-hɨˀp-da
POSS.CL.II.3.SG.M-сын-POSS.CL.I.3.SG.M
‘его сына ружье’ [Werner, 1997, S. 118]
bɔgdɔm
ружье
Деривационная история:
bu-da hɨˀp-da bɔgdɔm da-hɨˀp-da bɔgdɔm
PRON.3-POSS.CL.3.SG.M Ø-POSSER – POSS.CL.II.3.SG.M-сын-POSS.CL.I.
3.SG.M
Перевод один и тот же.
Семантико-синтаксическое представление деривации:
POSSER.IIPRON.DEP + POSS.CL.II – [POSSUM.IISUBST.HEAD POSSER.ISUBST.DEP]
+ POSS.CL.II – POSSUM.ISUBST.HEAD Ø-POSSER.IIPRON.DEP – POSS.CL.II + [POSSUM.IISUBST.HEAD POSSERISUBST.HEAD.] + POSS.CL.I – POSSUM.ISUBST.HEAD
При опущении имени посессора к существительному, являющемуся именем
обладаемого, на формально-синтаксическом уровне проклитически примыкает
посессивный маркер. В таком случае в формальном плане имя обладаемого предстает как дважды маркированное клитиками: референтом проклитики является
опущенное имя посессора, а референтом энклитики – имя обладаемого. Таким
образом, сферой действия посессивных маркеров-проклитик является имя выраженного (21) или невыраженного (эллиптически опущенного) (22) посессора:
(21) ab b-da
PRON.1.SG-POSS.1.SG-отец-POSS.3.SG.М
‘цена моего отца [моего отца цена]’
kiˀd
цена
(22) b- b-da
POSS.1.SG-отец-POSS.3.SG.M
‘цена моего отца [моего отца цена]’ [Крюкова, Нефёдов, 2017, с. 46]
kiˀd
цена
Деривационная цепочка представляет собой следующую трансформацию:
ab b-da kiˀd [PRON.1.SG-POSS.1.SG-отец-POSS.3.SG.М цена] b- b-da kiˀd
[POSS.1SG.POSS – отец-POSS.3SG.М цена].
Деривационными отношениями редукции могут быть связаны также и двух
компонентные конструкции с выраженным и невыраженным посессором.
Модель с выраженным личным местоимением посессором:
POSSER.IPRON + POSS.CL.I + POSSUMSUBST
(23) bu-da
он.PRON-POSS.CL.3.SG.M
‘его отец’
ob
отец
Модель с невыраженным (опущенным) посессором, представленным прокли
тикой: Ø-POSSER.I + POSS.CL.I + POSSUM.ISUBST
(24) da-op
POSS.3.SG.M-отец
‘его отец’
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
адъективным атрибутом, в том случае, когда она образована на базе двухкомпонентной распространенной модели:
Исходная конструкция:
(25) ыдат ба:д-да
старик Ыдат.-POSS.3.SG.M
‘Старика Ыдата младший сын’
Производная конструкция:
(26) ыда:т ба:т-да
hъона
младший.ATTRADJ
hыˀп
сын.
старик Ыдат-POSS.3.SG.M
hып-да
сын-POSS.3.SG.M
‘старика Ыдата младшего сына жена’ [Дульзон, 1966, с. 94]
kи:м
жена
hъоне
младший.ATTRADJ
Деривационная цепочка:
ыдат ба:д-да hъона hыˀп ыда:т ба:т-да hъоне hып-да kи:м
старик Ыдат.-POSS.3.SG.M младший.ATTRADJ сын старик Ыдат-POSS.3.SG.M
младший.ATTRADJ сын-POSS.3.SG.M kи:м
Семантико-синтаксическое представление:
POSSER.ISUBST.DEP + POSS.CL.I – ATTRADJ – POSSUMSUBST.HEAD
[POSSUM.IISUBST.HEAD
POSSER.IISUBST.DEP] + POSS.CL.II – ATR.ADJ –
POSSER.ISUBST.DEP] + POSS.CL.I POSSUM.I
Сфера действия прономинальных посессивных клитик
Сферой действия прономинальных клитик является имя посессора. В случае
распространения имени обладаемого атрибутом, выраженным прилагательным,
имена посессора и обладаемого отделяются друг от друга атрибутом и располагаются дистантно. При этом посессивный маркер энклитически присоединяется
к имени посессора.
(27) selj-da
олень-M.GEN
‘новые рога оленя’ [Которова, Нефёдов, 2006, с. 45]
kiˀ
новый
qɔˀ-ŋ
рог-PL
Наблюдается также дистантное расположение прономинальных клитик при
невыраженном посессоре. Посессивные проклитики 3-го л. da~de (M), di (F),
d (N), na (PL.AN) анафорически указывают на посессора, а имя посессора вводится в фон. Ситуация аналогичная ситуации с реляционными маркерами Датива,
Адессива и Аблатива, способными использоваться в качестве самостоятельных
слов (ср. [Vajda, 2008, p. 192]). Например:
(28) de hʌne biˈsʲep
POSS.CL.3.SG.M маленький брат
‘его младший брат’ [Крюкова, 2015, с 58]
Дейктическое и анафорическое использование клитик
При невыраженном посессоре проклитические маркеры 1-го (b) и 2-го (k) л.
ед. ч. являются дейктическими, т. е. содержат отсылку к посессору, который явля
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
щему или слушающему (см. [ЛЭС, 1990, с. 294–295]).
Клитики 3-го л. ед. ч мужск. (da), женск. (di) и неодушевленного (вещного)
рода (класса) (d / t), являются анафорическими и указывают на лицо, число
и класс посессора, а анафорическая клитика множественного числа одушевленного рода (na) отображает лишь число и одушевленность посессора, не указывая на
лицо посессора; множественное число посессора неодушевленного класса не
отражается: используется клитика единственного числа (d / t). При опущенном
посессоре анафорические клитики содержат отсылку к посессору, упомянутому
в данном высказывании или тексте.
Дейктическое использование посессивных клитик:
(29) Bаl’nа … di'ŋа bаra :.. p-qоqŋ us’kа iRunes i p-qɨˀt.
bara
Bаl’nа di'ŋа
3.SG.M.say\PST
Бальна 3.SG.F.DAT
usʹ kа
i
iRunes
назад 2SG.нести\IMP и
‘Бальна … ей сказал: … мой панцирь принеси и лук.’ (пример из [Крюкова, Глазунов, 2010, с. 199])
p-qоqŋ
POSS.CL.1.SG-панцирь
p-qɨˀt
POSS.CL.1SG-лук
Анафорическое использование посессивных клитик:
(30) Bаl’ˈnа dоldəq d bisˈniminаs’.
Bаlˈnа d-оl-dəq
Бальна SUBJ.3SG.M-PST-жить
‘Бальна жил со своими братьями.’ (пример из [Крюкова, Глазунов, 2010,
с. 199]
d-bisˈnimin-аs’
3SG.POSS-брат.PL-COM
Оформление обладаемого падежным показателем
Вершинный характер обладаемого в посессивной конструкции подтверждается еще и тем, что к имени обладаемого присоединяются так называемые «падежные реляционные маркеры» (см. [Vajda, 2008, p. 190–196]), в составе которых выделяются в качестве соединительных элементов прономинальные посессивные
клитики.
(31) dоˈlin, dоˈlin i de hʌnе iˈs’еp t-qɨminеm, hʌmgаm qīm t-kаs’titnеm, оˈɣоn de
hʌnе
маленький
de
qiˈ а:tаŋnаŋа dʌˀq de hʌnе biˈs’еp … оˈɣоn
de
POSS.CL.3.SG
оˈɣоn
идти.SUBJ.3.SG.M.PST POSS.CL.3.SG.M.
dʌˀq
жить
‘Жили, жили, и его младший брат женился, эвенкийскую жену взял, пошел к тестям жить.’ [Крюкова, Глазунов, 2010, с. 188]
qiˈbbа:t-аŋ-nаŋа
тесть-PL-DAT.PL
iˈs’еp
брат
Типологическая характеристика
В отличие от многих языков, которым свойственна категория посессивности,
в кетском языке отсутствует противопоставление неотторжимой и отторжимой
принадлежности [Werner, 1997, S. 119].
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
отмечены [Vajda, 2013а, p. 81].
Рассмотрим данные кетского языка с позиций типологии вершинного и зависимостного кодирования, предложенной Дж. Николс [Nichols, 1986, p. 59–60].
Автор выделяет две схемы маркирования компонентов посессивных фраз: зависимостное и вершинное кодирование; верхний латинский символ H обозначает
вершину, а символ M – маркер зависимости:
Зависимостное маркирование: Noun1 + MGEN HNOUN2.
Вершинное маркирование: Noun1 HNoun2 + MPronominal affixN1.
С точки зрения вершинно-зависимостного кодирования посессивная фраза
в кетском языке с позиций подхода, используемого в этой работе, преимущественно характеризуется зависимостным кодированием, в качестве зависимостного
маркера используются клитики. Воспроизведем пример (1):
(32) bìseb-Mda
Hdoˀn
брат-POSS.CL.3.SG.M нож
‘нож брата’
В частном случае зависимостные маркеры проклитически могут примыкать
к имени обладаемого, но это происходит лишь в случае невыраженного посессора
(Ø-POSER). К тому же отнести проклитики к вершинному кодированию не представляется возможным, так как посессор может быть легко восстановлен, и проклитика уже предстает как зависимостный маркер, примыкающий к имени посессора:
(33) Mda-Hdoˀn [Ø-POSSER POSS.CL.3.SG.M-нож] ‘его нож’ bú-Mda Hdoˀn
[он.PR.POSSER-POSS.CL.3.SG.M нож] ‘его нож’
Кроме того, проклитика может отделяться от имени обладаемого атрибутом
(ср. точку зрения Е. Г. Которовой и А В Нефёдова [Которова, Нефёдов, 2006,
с. 49].
Порядок следования показателей множественного числа и посессивных клитик: показатели множественного числа предшествуют посессивным энклитикам,
при этом число выражается избыточно – как при имени обладаемого, так и посредством использования посессивных клитик множественного числа одушевленного класса.
(34) ób-dà
отец-POSS.3.SG.M
‘Отца оленей шкуры’ [Vajda, 2004, p. 23]
sé-n-nà
олень-PL-POSS.PL.AN
íŋòlta-ŋ
шкура-PL
Заключение
В статье развивается подход к анализу способов выражения посессивности,
выдвинутый Э. Вайдой и заключающийся в том, что посессивные маркеры яв-
ляются не падежными показателями генитива существительных и личных местоимений (к которым, как считают некоторые исследователи, восходят притяжательные местоимения) и не посессивными префиксами, а посессивными прономинальными клитиками, примыкающими к именам посессора, выраженным
именем существительным или личным местоимением.
Имя посессора может быть опущено, и к существительному, являющемуся
именем обладаемого, на формально-синтаксическом уровне проклитически примыкает посессивный маркер. Таким образом, сферой действия посессивных мар
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
Предположительно, имя посессора опускается в целях его введения в прагматический фон.
При невыраженном посессоре проклитические маркеры 1-го (b) и 2-го (k) л.
ед. ч. являются дейктическими, т. е. содержат отсылку к посессору, который является участником данного акта речи или речевой ситуации, и отсылают к говорящему или слушающему.
Клитики 3-го л. ед. ч мужск. (da), женск. (di) и неодушевленного (вещного)
рода (класса) (d / t) являются анафорическими и указывают на лицо, число и класс
посессора, а анафорическая клитика множественного числа одушевленного ро-
да (na) отображает лишь множественное число и одушевленность посессора, не
указывая на лицо посессора; множественное число посессора неодушевленного
класса не отражается: используется клитика единственного числа (di / d / t). При
опущенном имени посессора анафорические клитики содержат отсылку к посессору, упомянутому в данном высказывании или тексте.
В кетском языке выделены двухкомпонентные и многокомпонентные посессивные конструкции, связанные деривационными отношениями восходящей
и нисходящей деривации.
Условные обозначения
– одновременно является; [POSSUM.I POSSER.II] – в квадратные скобки помещается синтаксический компонент, который одновременно имеет семантическую интерпретацию и обладаемого, и посессора; Ø – опущенное имя посессора; Ø-POSSER – невыраженный (опущенный) посессор; ADES – адессив;
ATTR – атрибут; CL – клитика; COM – комитатив; DAT – датив; DEP – зависимый компонент; EP – эпентетический сегмент; F – женский класс; GEN – генитив; HEAD – вершинный компонент; HEAD DEP – преобразование вершинного компонента в зависимый; INAN – неодушевленный род); M или m – мужской
класс (род); N – показатель неодушевленного (вещного) класса; ORD – порядковое числительное; PL – множественное число; PM – посессивный маркер; POSS /
POSS.CL – посессивный маркер / посессивная клитика; POSSER – посессор;
POSSUM – имя обладаемого; PROND – указательное местоимение; PROS – продольный падеж; PST – прошедшее время; SBJ – субъект; SG – единственное число; SUBST – существительное.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.311.24
DOI 10.17223/18137083/75/17
Способы выражения атрибутивной посессивности:
посессивные синтаксические конструкции
С. С. Буторин
Институт филологии СО РАН
Новосибирск, Россия
Аннотация
Проанализированы структурные модели кетских посессивных конструкций. Рассмотрены способы выражения компонентов посессивной конструкции и средств маркировки посессивных отношений между первым компонентом посессивной конструкции,
обозначающим субъект обладания (посессор) и вторым компонентом, указывающим на
объект обладания. Работа основана на концепции, предложенной Э. Вайдой, согласно
которой посессивные маркеры представляют собой посессивные прономинальные энклитики и проклитики. Выделены двухкомпонентные и многокомпонентные посессивные конструкции. Установлено, что как первый, так и второй субстантивный компонент двухкомпонентной конструкции может иметь атрибут. Препозитивный атрибут
имени обладаемого отделяет обладаемое от посессора, нарушая монолитность конструкции.
|
способы выражение атрибутивной посессивности посессивные синтаксические конструкции. Ключевые слова
кетский язык, посессивность, посессивные маркеры, структура посессивных конструкций, двухкомпонентные и многокомпонентные структуры, распространенные посессивные структуры, синтаксическая деривация
Для цитирования
Буторин С. С. Способы выражения атрибутивной посессивности: посессивные синтаксические конструкции // Сибирский филологический журнал. 2021. № 2. С. 235–251.
DOI 10.17223/18137083/75/17
The ways of expressing attributive possession in Ket:
possessive syntactic constructions
S. S. Butorin
Institute of Philology SB RAS
Novosibirsk, Russian Federation
Abstract
The paper analyzes the structural models of Ket possessive constructions. The means of expressing possessive construction components and the ways of marking possessive relations
between the first possessive construction component denoting the subject of possession
(a possessor) and the second component indicating the object of possession (a possessum) are
© С. С. Буторин, 2021
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
the possessive markers are possessive pronominal clitics, used as either clitics or proclitics,
depending on the context. Two-component and multiple-component constructions are identified. The two-component constructions contain a possessor, a possessum, and a linking marker, the semantic scope of which is a possessum. The non-expanded and expanded possessive
constructions are analyzed. Both the first and the second substantive component of the twocomponent construction may be expanded by an attribute. The two-component constructions
having a possessor expanded by an attribute are characterized by a distant ordering of a possessor noun and a possessum noun, including distant positions of a possessive proclitic and
a possessum noun. The derivative processes of transforming possessive constructions are considered. The rising derivation process consists of embedding one more possessor into the construction with an original possessor. Both possessors are marked by appropriate possessive
pronominal clitics. It is found that in Ket, the recessive derivation of omitting a possessor
noun expressed by a personal pronoun stem is available as well, resulting in a construction
with a non-expressed (omitted) possessor. The corresponding possessive pronominal clitic
attaching proclitically to possessum noun is overtly retained at the surface morphosyntactic
level.
Keywords
Ket language, possession, possessive markers, possessive construction structure, twocomponent and multiple-component constructions, expanded possessive constructios, syntactic derivation
For citation
Butorin S. S. The ways of expressing attributive possession in Ket: possessive syntactic constructions. Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2, pp. 235–251. (in Russ.) DOI 10.17223/
18137083/75/17
Целью статьи является анализ языковых средств выражения атрибутивной по
сессивности в кетском языке.
Посессивность является универсальной семантической категорией, и каждый
язык располагает механизмом выражения посессивности в пределах именной
фразы и предложения.
С точки зрения функциональной грамматики функционально-семантическое
поле посессивности имеет два центра, что определяется противопоставление предикативной и атрибутивной функций, связанных с соответствующими типами
посессивных конструкций: атрибутивных (мое время, дом брата и т. п.) и предикативных (У меня есть время) [Бондарко, 1996, с. 99].
В данной работе рассматриваются атрибутивные посессивные конструкции.
Предикативные посессивные конструкции рассмотрены в специальной работе
Е. А. Крюковой [2016]. Посессивные маркеры в составе послеложных конструкций остаются за рамками данного исследования.
В кетском языке атрибутивные посессивные отношения могут выражаться суб-
стантивными и местоименными посессивными (притяжательными) конструк-
циями.
Семантические отношения между компонентами субстантивной притяжательной (посессивной) конструкции следующие: первый компонент – посессор, второй компонент – обладаемое; их связывает посессивный маркер – релятор.
Рассмотрению способов выражения посессивных отношений в кетском языке
посвящен ряд работ, предлагающих различные подходы к трактовке посессивных
конструкций и их состава [Крейнович, 1968б, с. 457, 461; Дульзон, 1968, с. 62–63,
74–75, 107–111;Werner, 1997, S. 110–111, 117–119, 134–136; Которова, Нефёдов,
2006, с. 46; Georg, 2007, p. 119–120; 107–108; 165–166; Vajda, 2004, p. 20–21, 23;
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
2017].
Сложность описания средств выражения посессивных отношений в кетском
языке заключается в том, что в нем, по мнению некоторых исследователей,
имеютcя ряды формально совпадающих показателей, которые используются как
посессивные префиксы, показатели генитивного (посессивного) падежа существительных и личных местоимений, притяжательных местоимений, которые возводятся к родительному падежу соответствующих личных местоимений, а более
того, входят в состав показателей некоторых падежей, выделяемых в ряде работ.
Существуют различные точки зрения на статус этих показателей и на структуру
посессивных конструкций.
Некоторые авторы считают, что существуют два отдельных ряда омонимичных посессивных показателей: притяжательные префиксы (клитики) и суффиксальные показатели генитивного падежа. Отдельно выделяется разряд притяжательных местоимений, которые, как считают Г. К. Вернер [Werner, 1997, S. 134–
136] и Ш. Георг [Georg, 2007, p. 165], возникли на базе генитивных форм личных
местоимений. Такая точка зрения высказывается в работах [Дульзон, 1968, с. 62–
63, 74–75, 107–111;Werner, 1997, S. 118, 134–136; Которова, Нефёдов, 2006, с. 46;
Georg, 2007, p. 119–120, 107–108, 165–166]. Приведем примеры: 2hɨˀp ‘сын’; da2hɨˀp ‘его сын’ – посессивный префикс; hɨˀp-da bɔgdɔm ‘сына ружье’ – генитивный
формант; da-hɨˀp-da bɔgdɔm ‘его сына ружье’ – посессивный префикс + генитивный формант [Werner, 1997, S. 118]. Ср. также bu-da 2hɨˀp ‘мой сын’ – притяжательное местоимение.
Е. А. Крейнович выделяет категорию притяжательности, выражаемую притяжательными префиксами [Крейнович, 1968б, с. 457], и отрицает существование
в кетском родительного падежа [Крейнович, 1968а, с. 130] и соответственно генитивных притяжательных суффиксов, однако признает наличие притяжательных
местоимений [Крейнович, 1968б, с. 457].
Категорию посессивности и генитивный падеж выделял также и Э. Вайда, отмечая, что категория посессивности выражается клитиками, которые являются
производными от форм генитивного падежа личных местоимений: āp ām -> b- ām
‘моя мать’ и т. д. [Vajda, 2004, p. 20–21], а особой чертой генитивных формантов
является то, что они, скорее всего, представляют собой энклитики, а не суффиксы
[Ibid., p. 23].
Посессивные маркеры, во многих работах трактуемые либо как суффиксальные
генитивные падежные показатели, либо как притяжательные префиксы, Э. Вайда
относит к посессивным прономинальным клитикам, которые могут выступать
либо в качестве клитик, либо в качестве проклитик [Vajda, 2008, p. 189–191;
2013a, p. 81–82; 2013b, p. 16]. Вслед за Э. Вайдой аналогичный подход к описанию способов выражения посессивных отношений в кетском языке был использован Е. А. Крюковой и А. В. Нефёдовым [Крюкова, Нефёдов, 2017, с. 43–44].
В данной работе используются принципы анализа посессивных конструкций,
обоснованные Э. Вайдой.
Посессивные прономинальные клитики
В качестве маркеров-реляторов в составе посессивных конструкций используются посессивные прономинальные клитики, которые согласуются с именем посессора по категориям лица, числа, рода и одушевленности.
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
Possessive pronominal clitics
Ед. ч.
b
k
da
di*
1-е л.
2-е л.
3-е л.
мужск. кл
3-е л.
женск. или
неодуш. кл.
Мн. ч.
nа Клитики имен одушевленного рода мужск., женск. кл.; присоедиnа
няются к именам / местоимениям
nа
1, 2 и 3-го л. мужск. или женск. кл.
Клитики неодуш. рода; присоединяются к именам вещного класса,
а также к финитным формам глагола
di
* Заметим, что в качестве клитики 3-го л. женск. кл. встречается клитика d / t.
В зависимости от контекста эти маркеры могут быть реализованы либо как
проклитики, либо как энклитики [Vajda, 2008, p. 188].
Прономинальные посессивные клитики da (мужск. класс), di (женск. класс),
na (одушевленный – мужск. и женск. кл.) входят в качестве посессивных про-
номинальных приращений – коннекторов – в состав следующих реляционных
маркеров: датив, аблатив и адессив (традиционно относимые к «падежным показателям»), ряд постпозиционных клитик («послелогов»), некоторые реляцион-
ные энклитики, присоединяемые к спрягаемым финитным формам глагола
и образующие конвербы [Vajda, 2008, p. 190–191; 191–194; 196–197]. Приведем
некоторые примеры реляционных клитик с приращением: датив da-ŋa / di-ŋa /
na-ŋa; аблатив da-ŋalʹ / di-ŋalʹ / na-ŋalʹ; адессив da-ŋta / di-ŋta / na-ŋta [Ibid.,
p. 190–191].
Модели атрибутивных посессивных конструкций
В зависимости от языкового способа выражения первого компонента конструкции (имени посессора) выделяются субстантивные и прономинальные кон-
струкции. Второй компонент, обозначающий объект обладаемого, всегда выражается именем существительным.
Отличие этих конструкций состоит в том, что в прономинальной конструкции
посессивный маркер указывает на лицо (1, 2 и 3-е), число, а в 3-м л. ед. ч. и класс
посессора, в то время как в субстантивной конструкции используются маркеры,
отражающие лишь 3-е л. ед. и мн. ч., а в 3-м л. ед. ч. дифференцированно выражающие мужской, женский и неодушевленный (вещный) классы. Что же касается
множественного числа, то лицо посессора не дифференцируется; противопоставляется лишь категория одушевленности (клитика на) и неодушевленности (вещный класс – клитика di). Категория числа посессора вещного класса не выражается: как в единственном, так и во множественном числе используется одна и та же
клитика di, общая в единственном числе для женского и вещного классов.
Заслуживает внимания мнение относительно того, что посессивные конструкции могут содержать либо эксплицитно выраженный, либо невыраженный
(можно сказать, имплицитный, или имплицируемый. – С. Б.) посессор. При выраженном посессоре посессивный маркер энклитически присоединяется к имени
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
присоединяются к имени обладаемого [Крюкова, Нефёдов, 2017, с. 44–46].
Притяжательные местоимения, по мнению авторов приведенной выше работы,
представляют собой формы личных местоимений, оформленных соответствующими притяжательными клитиками [Там же, с. 44–45]. При опущении основы
личного местоимения маркеры проклитически примыкают к имени обладаемого,
но имплицитно указывают на посессор.
На наш взгляд, опущение имени посессора, выраженного, как правило, основой личного местоимения, обусловлено необходимостью введения посессора
в прагматический фон с целью помещения имени обладаемого в прагматический
фокус.
Двухкомпонентные модели
Наиболее частотными являются двухкомпонентные модели, содержащие два
компонента: имя посессора (первый компонент) и объект обладания (второй компонент), связанные посессивным маркером.
В ранее опубликованных работах приводятся три базовые двухкомпонентные
модели, идентичные по своей формальной структуре, но отличающиеся с точки
зрения интерпретации авторами морфосинтаксического статуса их компонентов
(см. [Werner, 1997, S. 118; Которова, Нефёдов, 2006, с. 49; Georg, 2007, p. 119–120;
Крюкова, 2015, с. 60; Крюкова, Нефёдов, 2017, с. 50–51]). Применяя унифицированную методику описания структуры посессивных конструкций, предложенную
Э. Вайдой, можно представить эти модели следующим образом (морфологическое
членение, глоссирование и перевод далее приводимых примеров мои. – С. Б.):
(1) bìseb-da
брат-POSS.CL.3.SG.M
‘брата нож’ [Georg, 2007, p. 120]
doˀn
нож
(2) bú-da
doˀn
он.PR-POSS.CL.3.SG.M нож
‘его нож’ [Ibid., p. 119]
(3) da-doˀn
POSS.CL.3.SG.M-нож
‘его нож’ [Ibid., p. 120]
Конструкции с притяжательной проклитикой и притяжательным местоимени
ем взаимозаменяемы:
(4) b- b ā-b b ‘мой отец’
da-huˀn bú-da huˀn ‘его дочь’
na-hɨˀb búŋ-na hɨˀb ‘их сын’ [Ibid., p. 120]
Отмечается, что использование проклитической (префиксальной) стратегии
применительно к неодушевленным именам обладаемого не является в полной
мере характерной, но иногда эта стратегия все же используется [Ibid., p. 120].
Во избежание возникновения недопустимых консонантных сочетаний (кластеров) в начале фразы вместо проклитической стратегии кодирования посессивных
отношений используются полные притяжательные местоимения (в нашей терминологии – личные местоимения, оформленные посессивными энклитиками). Данное ограничение касается тех случаев, когда посессивная проклитика представле
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
ставлено существительным, имеющим консонантный анлаут. Ш. Георг отмечает,
что вместо того, чтобы сказать *b-bókdom ‘мое ружье’ или *k-bókdom ‘твое ружье’, говорят āb bókdom, ūk bókdom [Georg, 2007, р. 120].
Таким образом, можно заключить, что наиболее функционально нагруженны
ми являются клитики da / di и na, имеющие вокалический ауслаут.
В вышеприведенных двухкомпонентных моделях, имеющих семантическую
структуру ‘посессор + обладаемое’, посессор представлен субстантивным компонентом: именем существительным или личным местоимением-существительным,
которые являются либо эксплицитно выраженными (примеры (1) и (2)), либо
невыраженными, имплицируемыми (3), но репрезентированными посессивными
клитиками.
В ходе исследования выявлена еще одна модель, в которой в качестве посес
сора используется субстантивированное порядковое числительное:
(5) доlи:н ы:не kы:мин. kогде =т
Модель: POSSERCARD + POSS.CL – POSSUMSUBST
hу?н.
hу?н.
имя Хонь
kогде-т
вторая.F-POSS.CL.3.SG.F
‘Жили две женщины. Имя первой – Хонь.’ [Дульзон, 1962, с. 155]
?и?
ˀиˀ
Распространенные двухкомпонентные модели
Как первый, так и второй субстантивный компонент двухкомпонентной кон
струкции может иметь распространение, выраженное атрибутом.
(а) Модель ATTRADJ – POSSERSUBST.DEP + POSS.CL – POSSUMSUBST.HEAD
Распространение имени посессора адъективным атрибутом:
(6) кылʹ
хаj-д ди -в с
кедр.POSS.3.SG.M-PROS
у лов
прорубь
наклоненный
эт виj
образовалась
‘Сквозь комель наклоненного кедра прорубь образовалась.’ (загадка)
[Крейнович, 1969, с. 230]
(б) Модель ATTRPROND – POSSERSUBST.DEP + POSS.CL – POSSUMSUBST.HEAD
Распространение имени посессора прономинальным атрибутом:
(7) … ‘киде ул’че-д у:л’ был’де то:jунkи:бити.
‘киде
этa
‘… я воду этой речки всю высушу.’ [Дульзон, 1964, с. 158]
ул’че-д
река-POSS.3.SG.N
уːл
вода
(в) Модель POSSERSUBST.DEP + POSS.CL – ATTRADJ – POSSUMSUBST.HEAD
Распространение имени обладаемого адъективным атрибутом:
(8) selj-da
kiˀ
олень-POSS.CL3.SG.M новый
‘новые рога оленя’ [Которова, Нефёдов, 2006, с. 45]
qɔˀ-ŋ
рог-PL
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
Распространенная конструкция с невыраженным посессором:
(9) de
POSS.CL.3.SG.m
‘его младший брат’ [Крюкова, 2015, с 58]
hʌne
маленький
biˈsʲep
брат
(д) Модель POSSERSUBST.DEP + POSS.CL – ATTRORD – POSSUMSUBST.HEAD
Распространение имени обладаемого количественным числительным в конст
рукции с выраженным посессором:
(10) кулʹӕп дӕқусʹқук (ун’)
кулʹӕп-дӕ
горностай-POSS.CL3.SG.M
‘одна дыра горностая’ (‘ножны’) [Крейнович, 1969, с. 229]
қуқ (ун’)
дыра
kусʹ
один
(е) Модель Ø-POSSERDEP POSS.CL ATTRORD – POSSUMSUBST.HEAD
Распространение имени обладаемого количественным числительным в конст
рукции с невыраженным именем посессором:
(11) hирис ба:ре аkтå дангåрингоlвет дъ kоk hун-дингтäн.
дъ
POSS.CL.3.SG.F
‘Старик Ирис сильно и долго плакал о своей единственной дочери.’
[Дульзон, 1969, с. 192]
kоk hун-дингтäн
одна дочь-ADES
В конструкциях с распространением имени обладания атрибутом наблюдается
дистантное расположение имени посессора и имени обладаемого, в том числе
притяжательной проклитики и имени обладаемого при опущенном посессоре.
Многокомпонентные посессивные конструкции
В литературе отмечено наличие конструкций, содержащих два посессивных
маркера, соотносящихся с разными референтами-посессорами. На наличие подобных конструкций обращалось внимание, и они трактовались как «сложные
посессивные конструкции», в которых посессор одновременно является обладаемым по отношению к другому посессору» [Крюкова, Нефёдов, 2017, с. 46]. Например:
(12) … boːb da kiˀt deqaj deqajbo γos
b =da
POSS.1.SG-отец-POSS.3.SG.M.
di-kaj-b-o-γos
1SG.SBJ-конечность-INAN.OBJ-(EP)-взять
‘…отцовскую [моего отца] цену возьму’ [Там же]
kiˀd
цена
Авторы цитируемой работы отмечают, что существительное b ‘отец’ является
обладаемым по отношению к невыраженному посессору, представленному проклитикой =b= ‘мой’ (< ab), и одновременно посессором по отношению к обладаемому, выраженному существительным kiˀd ‘цена’ [Там же].
В настоящей работе такие конструкции трактуются как многокомпонентные.
Рассмотрим формальную и семантическую структуру многокомпонентной посессивной конструкции.
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
отец-POSS.3.SG.M
‘шкуры оленей отца’ (букв. ‘отца оленей шкуры’) [Vajda, 2004, p. 23]
sé-n-nà
олень-PL-POSS.3.PL.AN
íŋòlta-ŋ
шкура-PL
Как видим, многокомпонентная посессивная конструкция может содержать
два разнореферентных посессора (Посессор.I и Посессор.II) и обладаемых и со-
ответственно два разнореферентных посессивных маркера (ПМ.I и ПМ.II). Так,
в приведенной модели: ób ‘отец’– Посессор.II; dà – ПМ.II при имени Посессора.II
(ób ‘отец’); sen ‘олени’ – обладаемое.II при Посессоре.II (ób ‘отец’) и одновременно – Посессор.I относительно обладаемого.I íŋòltaŋ ‘шкуры’; na ‘их’ – ПМ.I
при Посессоре.I sen, íŋòlta-ŋ ‘шкуры’ – обладаемое.I, которое является вершиной
многокомпонентной посессивной конструкции и занимает финальную маргинальную позицию. Все компоненты, препозитивно расположенные по отношению
к обладаемому.I, являются зависимыми. Многокомпонентные конструкции являются результатом восходящей синтаксической деривации и будут рассмотрены
в разделе «Синтаксическая деривации посессивных конструкций».
Семантико-синтаксическое представление многокомпонентной конструкции:
POSSER.IISUBST.DEP + POSS.CL.II – [POSSUM.IISUBST.HEAD POSSER.ISUBST.DEP] +
POSS.CL.I – POSSUM.ISUBST.HEAD.
Деривация многокомпонентных моделей
Многокомпонентная конструкция является расширением двухкомпонентной
конструкции, которая может быть преобразована в многокомпонентную в результате восходящей синтаксической деривации атрибутивной посессивизации. Процесс деривации заключается во введении посессивного определения к имени
посессора исходной конструкции (POSSER.I), имеющего свою посессивную энклитику. Определение выражено именем второго посессора (POSSER.II), оформленным соответствующей посессивной энклитикой (POSS.CL.II). См. примеры
(14)–(16).
Выделено несколько вариантов многокомпонентных конструкций в зависимо
сти от способа языкового выражения имени Посессора.II (POSSER.II).
Вариант А. Посессор.II выражен именем существительным.
Исходная конструкция:
(14) sé-n-nà
íŋòlta-ŋ
олень-PL-POSS.CL.PL.AN
‘шкуры оленей’ (букв. ‘оленей шкуры’)
шкура-PL
Атрибутивная посессивная конструкция:
(15) ób-dà
(sé-n)
отец-POSS.CL.3.SG.M (олени)
Производная конструкция:
(16) ób-dà
sé-n-nà
отец-POSS.CL.3.SG.M олень-PL-POSS.PL.AN шкура-PL
‘шкуры оленей отца’ (букв. ‘отца оленей шкуры’) (примеры из [Vajda,
2004, p. 23]; перевод и глоссирование мои. – С. Б.)
íŋòlta-ŋ
Процесс восходящей деривации заключается во включении в конструкцию наряду с посессором sén ‘олени’ еще одного посессора ób ‘отец’. Оба посессора
оформлены соответствующими местоименными посессивными клитиками. При
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
ции становится одновременно обладаемым посессора ób-dà ‘отца’.
Деривационная история:
sé-n-nà íŋòlta-ŋ ób-dà sé-n-nà íŋòlta-ŋ
олень-PL-POSS.PL.AN шкура-PL отец-POSS.3.SG.M олень-PL-POSS.PL.AN
шкура-PL
‘шкуры оленей’ (букв. ‘оленей шкуры’) ‘шкуры оленей отца’ (букв. ‘отца
оленей шкуры’).
Семантико-синтаксическое представление деривации:
POSSER.ISUBST.DEP + POSS.CL.I + POSSUM.ISUBST.HEAD POSSER.IISUBST.DEP +
POSS.CL.II – [POSSUM.IISUBST.HEAD POSSER.ISUBST.DEP] + POSS.CL.I – POSSUM.ISUBST.HEAD
Вариант Б. Посессор.II выражен личным местоимением, оформленным при
тяжательной энклитикой.
Исходная конструкция:
(17) bìseb-da
doˀn.
брат POSS.CL.SG.3.M нож
‘брата нож’
Производная конструкция:
(18) ā-b
PRON.SG.1-POSS.CL.SG.1
‘нож моего брата (букв. моего брата нож)’ [Georg, 2007, р. 107]
bìseb-da
брат POSS.CL.SG.3.M
doˀn
нож
Деривационная история:
ìse -da doˀn ā- ìse -da doˀn
брат POSS.CL.SG.3.M нож PRON.SG.1-POSS.CL.SG.1 брат POSS.CL.SG.3.M
нож
‘брата нож’ ‘моего брата нож’
Семантико-синтаксическое представление деривации:
POSSER.ISUBST.DEP + POSS.CL.I + POSSUM.ISUBST.HEAD POSSER.IIPRON.DEP +
POSS.CL.II – [POSSUM.IISUBST.HEAD POSSER.ISUBST.DEP] + POSS.CL.I – POSSUM.ISUBST.HEAD
Вариант В. Посессор.II в исходной конструкции является личным местоимение, оформленным притяжательной энклитикой; в производной редуцированной
конструкции Посессор.II является невыраженным (опущенным) и репрезентируется притяжательной проклитикой. Данный деривационный процесс относится
к рецессивной деривации. Исходная нередуцированная и производная редуцированная конструкции имеют следующий вид.
Исходная конструкция:
(19) bu-da hɨˀp-da
PRON.3-POSS.CL.3.SG.M
‘его сына ружье’
bɔgdɔm
ружье
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
(20) da-hɨˀp-da
POSS.CL.II.3.SG.M-сын-POSS.CL.I.3.SG.M
‘его сына ружье’ [Werner, 1997, S. 118]
bɔgdɔm
ружье
Деривационная история:
bu-da hɨˀp-da bɔgdɔm da-hɨˀp-da bɔgdɔm
PRON.3-POSS.CL.3.SG.M Ø-POSSER – POSS.CL.II.3.SG.M-сын-POSS.CL.I.
3.SG.M
Перевод один и тот же.
Семантико-синтаксическое представление деривации:
POSSER.IIPRON.DEP + POSS.CL.II – [POSSUM.IISUBST.HEAD POSSER.ISUBST.DEP]
+ POSS.CL.II – POSSUM.ISUBST.HEAD Ø-POSSER.IIPRON.DEP – POSS.CL.II + [POSSUM.IISUBST.HEAD POSSERISUBST.HEAD.] + POSS.CL.I – POSSUM.ISUBST.HEAD
При опущении имени посессора к существительному, являющемуся именем
обладаемого, на формально-синтаксическом уровне проклитически примыкает
посессивный маркер. В таком случае в формальном плане имя обладаемого предстает как дважды маркированное клитиками: референтом проклитики является
опущенное имя посессора, а референтом энклитики – имя обладаемого. Таким
образом, сферой действия посессивных маркеров-проклитик является имя выраженного (21) или невыраженного (эллиптически опущенного) (22) посессора:
(21) ab b-da
PRON.1.SG-POSS.1.SG-отец-POSS.3.SG.М
‘цена моего отца [моего отца цена]’
kiˀd
цена
(22) b- b-da
POSS.1.SG-отец-POSS.3.SG.M
‘цена моего отца [моего отца цена]’ [Крюкова, Нефёдов, 2017, с. 46]
kiˀd
цена
Деривационная цепочка представляет собой следующую трансформацию:
ab b-da kiˀd [PRON.1.SG-POSS.1.SG-отец-POSS.3.SG.М цена] b- b-da kiˀd
[POSS.1SG.POSS – отец-POSS.3SG.М цена].
Деривационными отношениями редукции могут быть связаны также и двух
компонентные конструкции с выраженным и невыраженным посессором.
Модель с выраженным личным местоимением посессором:
POSSER.IPRON + POSS.CL.I + POSSUMSUBST
(23) bu-da
он.PRON-POSS.CL.3.SG.M
‘его отец’
ob
отец
Модель с невыраженным (опущенным) посессором, представленным прокли
тикой: Ø-POSSER.I + POSS.CL.I + POSSUM.ISUBST
(24) da-op
POSS.3.SG.M-отец
‘его отец’
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
адъективным атрибутом, в том случае, когда она образована на базе двухкомпонентной распространенной модели:
Исходная конструкция:
(25) ыдат ба:д-да
старик Ыдат.-POSS.3.SG.M
‘Старика Ыдата младший сын’
Производная конструкция:
(26) ыда:т ба:т-да
hъона
младший.ATTRADJ
hыˀп
сын.
старик Ыдат-POSS.3.SG.M
hып-да
сын-POSS.3.SG.M
‘старика Ыдата младшего сына жена’ [Дульзон, 1966, с. 94]
kи:м
жена
hъоне
младший.ATTRADJ
Деривационная цепочка:
ыдат ба:д-да hъона hыˀп ыда:т ба:т-да hъоне hып-да kи:м
старик Ыдат.-POSS.3.SG.M младший.ATTRADJ сын старик Ыдат-POSS.3.SG.M
младший.ATTRADJ сын-POSS.3.SG.M kи:м
Семантико-синтаксическое представление:
POSSER.ISUBST.DEP + POSS.CL.I – ATTRADJ – POSSUMSUBST.HEAD
[POSSUM.IISUBST.HEAD
POSSER.IISUBST.DEP] + POSS.CL.II – ATR.ADJ –
POSSER.ISUBST.DEP] + POSS.CL.I POSSUM.I
Сфера действия прономинальных посессивных клитик
Сферой действия прономинальных клитик является имя посессора. В случае
распространения имени обладаемого атрибутом, выраженным прилагательным,
имена посессора и обладаемого отделяются друг от друга атрибутом и располагаются дистантно. При этом посессивный маркер энклитически присоединяется
к имени посессора.
(27) selj-da
олень-M.GEN
‘новые рога оленя’ [Которова, Нефёдов, 2006, с. 45]
kiˀ
новый
qɔˀ-ŋ
рог-PL
Наблюдается также дистантное расположение прономинальных клитик при
невыраженном посессоре. Посессивные проклитики 3-го л. da~de (M), di (F),
d (N), na (PL.AN) анафорически указывают на посессора, а имя посессора вводится в фон. Ситуация аналогичная ситуации с реляционными маркерами Датива,
Адессива и Аблатива, способными использоваться в качестве самостоятельных
слов (ср. [Vajda, 2008, p. 192]). Например:
(28) de hʌne biˈsʲep
POSS.CL.3.SG.M маленький брат
‘его младший брат’ [Крюкова, 2015, с 58]
Дейктическое и анафорическое использование клитик
При невыраженном посессоре проклитические маркеры 1-го (b) и 2-го (k) л.
ед. ч. являются дейктическими, т. е. содержат отсылку к посессору, который явля
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
щему или слушающему (см. [ЛЭС, 1990, с. 294–295]).
Клитики 3-го л. ед. ч мужск. (da), женск. (di) и неодушевленного (вещного)
рода (класса) (d / t), являются анафорическими и указывают на лицо, число
и класс посессора, а анафорическая клитика множественного числа одушевленного рода (na) отображает лишь число и одушевленность посессора, не указывая на
лицо посессора; множественное число посессора неодушевленного класса не
отражается: используется клитика единственного числа (d / t). При опущенном
посессоре анафорические клитики содержат отсылку к посессору, упомянутому
в данном высказывании или тексте.
Дейктическое использование посессивных клитик:
(29) Bаl’nа … di'ŋа bаra :.. p-qоqŋ us’kа iRunes i p-qɨˀt.
bara
Bаl’nа di'ŋа
3.SG.M.say\PST
Бальна 3.SG.F.DAT
usʹ kа
i
iRunes
назад 2SG.нести\IMP и
‘Бальна … ей сказал: … мой панцирь принеси и лук.’ (пример из [Крюкова, Глазунов, 2010, с. 199])
p-qоqŋ
POSS.CL.1.SG-панцирь
p-qɨˀt
POSS.CL.1SG-лук
Анафорическое использование посессивных клитик:
(30) Bаl’ˈnа dоldəq d bisˈniminаs’.
Bаlˈnа d-оl-dəq
Бальна SUBJ.3SG.M-PST-жить
‘Бальна жил со своими братьями.’ (пример из [Крюкова, Глазунов, 2010,
с. 199]
d-bisˈnimin-аs’
3SG.POSS-брат.PL-COM
Оформление обладаемого падежным показателем
Вершинный характер обладаемого в посессивной конструкции подтверждается еще и тем, что к имени обладаемого присоединяются так называемые «падежные реляционные маркеры» (см. [Vajda, 2008, p. 190–196]), в составе которых выделяются в качестве соединительных элементов прономинальные посессивные
клитики.
(31) dоˈlin, dоˈlin i de hʌnе iˈs’еp t-qɨminеm, hʌmgаm qīm t-kаs’titnеm, оˈɣоn de
hʌnе
маленький
de
qiˈ а:tаŋnаŋа dʌˀq de hʌnе biˈs’еp … оˈɣоn
de
POSS.CL.3.SG
оˈɣоn
идти.SUBJ.3.SG.M.PST POSS.CL.3.SG.M.
dʌˀq
жить
‘Жили, жили, и его младший брат женился, эвенкийскую жену взял, пошел к тестям жить.’ [Крюкова, Глазунов, 2010, с. 188]
qiˈbbа:t-аŋ-nаŋа
тесть-PL-DAT.PL
iˈs’еp
брат
Типологическая характеристика
В отличие от многих языков, которым свойственна категория посессивности,
в кетском языке отсутствует противопоставление неотторжимой и отторжимой
принадлежности [Werner, 1997, S. 119].
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
отмечены [Vajda, 2013а, p. 81].
Рассмотрим данные кетского языка с позиций типологии вершинного и зависимостного кодирования, предложенной Дж. Николс [Nichols, 1986, p. 59–60].
Автор выделяет две схемы маркирования компонентов посессивных фраз: зависимостное и вершинное кодирование; верхний латинский символ H обозначает
вершину, а символ M – маркер зависимости:
Зависимостное маркирование: Noun1 + MGEN HNOUN2.
Вершинное маркирование: Noun1 HNoun2 + MPronominal affixN1.
С точки зрения вершинно-зависимостного кодирования посессивная фраза
в кетском языке с позиций подхода, используемого в этой работе, преимущественно характеризуется зависимостным кодированием, в качестве зависимостного
маркера используются клитики. Воспроизведем пример (1):
(32) bìseb-Mda
Hdoˀn
брат-POSS.CL.3.SG.M нож
‘нож брата’
В частном случае зависимостные маркеры проклитически могут примыкать
к имени обладаемого, но это происходит лишь в случае невыраженного посессора
(Ø-POSER). К тому же отнести проклитики к вершинному кодированию не представляется возможным, так как посессор может быть легко восстановлен, и проклитика уже предстает как зависимостный маркер, примыкающий к имени посессора:
(33) Mda-Hdoˀn [Ø-POSSER POSS.CL.3.SG.M-нож] ‘его нож’ bú-Mda Hdoˀn
[он.PR.POSSER-POSS.CL.3.SG.M нож] ‘его нож’
Кроме того, проклитика может отделяться от имени обладаемого атрибутом
(ср. точку зрения Е. Г. Которовой и А В Нефёдова [Которова, Нефёдов, 2006,
с. 49].
Порядок следования показателей множественного числа и посессивных клитик: показатели множественного числа предшествуют посессивным энклитикам,
при этом число выражается избыточно – как при имени обладаемого, так и посредством использования посессивных клитик множественного числа одушевленного класса.
(34) ób-dà
отец-POSS.3.SG.M
‘Отца оленей шкуры’ [Vajda, 2004, p. 23]
sé-n-nà
олень-PL-POSS.PL.AN
íŋòlta-ŋ
шкура-PL
Заключение
В статье развивается подход к анализу способов выражения посессивности,
выдвинутый Э. Вайдой и заключающийся в том, что посессивные маркеры яв-
ляются не падежными показателями генитива существительных и личных местоимений (к которым, как считают некоторые исследователи, восходят притяжательные местоимения) и не посессивными префиксами, а посессивными прономинальными клитиками, примыкающими к именам посессора, выраженным
именем существительным или личным местоимением.
Имя посессора может быть опущено, и к существительному, являющемуся
именем обладаемого, на формально-синтаксическом уровне проклитически примыкает посессивный маркер. Таким образом, сферой действия посессивных мар
ISSN 1813-7083
Сибирский филологический журнал. 2021. № 2
Siberian Journal of Philology, 2021, no. 2
Предположительно, имя посессора опускается в целях его введения в прагматический фон.
При невыраженном посессоре проклитические маркеры 1-го (b) и 2-го (k) л.
ед. ч. являются дейктическими, т. е. содержат отсылку к посессору, который является участником данного акта речи или речевой ситуации, и отсылают к говорящему или слушающему.
Клитики 3-го л. ед. ч мужск. (da), женск. (di) и неодушевленного (вещного)
рода (класса) (d / t) являются анафорическими и указывают на лицо, число и класс
посессора, а анафорическая клитика множественного числа одушевленного ро-
да (na) отображает лишь множественное число и одушевленность посессора, не
указывая на лицо посессора; множественное число посессора неодушевленного
класса не отражается: используется клитика единственного числа (di / d / t). При
опущенном имени посессора анафорические клитики содержат отсылку к посессору, упомянутому в данном высказывании или тексте.
В кетском языке выделены двухкомпонентные и многокомпонентные посессивные конструкции, связанные деривационными отношениями восходящей
и нисходящей деривации.
Условные обозначения
– одновременно является; [POSSUM.I POSSER.II] – в квадратные скобки помещается синтаксический компонент, который одновременно имеет семантическую интерпретацию и обладаемого, и посессора; Ø – опущенное имя посессора; Ø-POSSER – невыраженный (опущенный) посессор; ADES – адессив;
ATTR – атрибут; CL – клитика; COM – комитатив; DAT – датив; DEP – зависимый компонент; EP – эпентетический сегмент; F – женский класс; GEN – генитив; HEAD – вершинный компонент; HEAD DEP – преобразование вершинного компонента в зависимый; INAN – неодушевленный род); M или m – мужской
класс (род); N – показатель неодушевленного (вещного) класса; ORD – порядковое числительное; PL – множественное число; PM – посессивный маркер; POSS /
POSS.CL – посессивный маркер / посессивная клитика; POSSER – посессор;
POSSUM – имя обладаемого; PROND – указательное местоимение; PROS – продольный падеж; PST – прошедшее время; SBJ – субъект; SG – единственное число; SUBST – существительное.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.311.24
DOI 10.17223/18137083/75/17
Способы выражения атрибутивной посессивности:
посессивные синтаксические конструкции
С. С. Буторин
Институт филологии СО РАН
Новосибирск, Россия
Аннотация
Проанализированы структурные модели кетских посессивных конструкций. Рассмотрены способы выражения компонентов посессивной конструкции и средств маркировки посессивных отношений между первым компонентом посессивной конструкции,
обозначающим субъект обладания (посессор) и вторым компонентом, указывающим на
объект обладания. Работа основана на концепции, предложенной Э. Вайдой, согласно
которой посессивные маркеры представляют собой посессивные прономинальные энклитики и проклитики. Выделены двухкомпонентные и многокомпонентные посессивные конструкции. Установлено, что как первый, так и второй субстантивный компонент двухкомпонентной конструкции может иметь атрибут. Препозитивный атрибут
имени обладаемого отделяет обладаемое от посессора, нарушая монолитность конструкции.
|
способы выражение именно множественности в русском жестовом языке. Ключевые слова: русский жестовый язык, редупликация, модификация жеста, именная
множественность, аддитивная множественность, собирательная множественность, ассоциативная множественность, дистрибутивная множественность.
Введение
Русский жестовый язык (далее – РЖЯ) функционирует как средство коммуникации среди глухих и слабослышащих на территории Российской Федерации.
Информация в РЖЯ, как и в других жестовых языках, передается в трехмерном
пространстве при помощи жестов рук и немануальных средств – движений головы и корпуса, мимики. Согласно Всероссийской переписи населения 2010 г. число
* Работа выполнена при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований
(грант № 12-06-00231-а).
Буркова Светлана Игоревна – кандидат филологических наук, доцент кафедры филологии
Новосибирского государственного технического университета (пр. К. Маркса, 20, Новосибирск, 630073, Россия; burkova_s@mail.ru)
Сибирский филологический журнал. 2015. № 2
© С. И. Буркова, 2015
российского общества глухих, это количество в несколько раз больше.
Средства выражения именной множественности в РЖЯ до сих пор не являлись
предметом специального исследования, в опубликованных работах по РЖЯ лишь
отмечается возможность выражения множественного числа существительных при
помощи редупликации, жестов МНОГО и РАЗНЫЙ, числительных, супплетивизма
и исполнения одноручного жеста двумя руками [Зайцева, Фрумкина, 1981; Зайцева, 2000; Grenoble, 1992; Давиденко, Комарова, 2006]. Проведенное нами исследование показывает, что в РЖЯ при помощи морфологических и лексических
средств дифференцируются разные типы именной множественности: аддитивная,
собирательная, ассоциативная и дистрибутивная.
Исследование проводилось на материале корпуса текстов, записанных от носителей РЖЯ (около 80 тыс. словоупотреблений), и на материале, полученном
путем анкетирования. К анализу привлекались также данные словаря РЖЯ [Базоев и др., 2009] и Международного видеословаря национальных жестовых языков
Spreadthesign1.
1. Аддитивная множественность
Аддитивная (стандартная) множественность представляет собой референцию
к состоящему из более чем одного элемента множеству однородных индивидуализированных экземпляров объекта, называемого именной основой [Даниэль,
2007, с. 286]. В РЖЯ аддитивная множественность выражается как при помощи
морфологических средств, так и лексически.
Морфологическим способом выражения рассматриваемого значения в РЖЯ
является редупликация, представляющая собой значимое повторение мануального
жеста (т. е. жеста, исполняемого руками), его части и / или немануального показателя (мимики, движений головы или корпуса тела). Редупликация в РЖЯ, как
и в других жестовых языках, очень продуктивна, она используется для выражения
целого ряда значений. И в структурном, и в функциональном отношениях редупликация в РЖЯ обнаруживает большое сходство с одноименным явлением в звуковых языках, однако обладает и спецификой, обусловленной важной для жестовых языков ролью пространства в передаче информации и возможностью
использования двух независимых артикуляторов (рук) одновременно. Выделяются несколько структурных типов редупликации, имеющих достаточно отчетливую
функциональную дистрибуцию 2. При кодировании аддитивной именной множественности используются два типа: простая редупликация и двуручная симультанная редупликация.
При простой редупликации жест повторяется без изменения его параметров 3.
Этот тип редупликации сопоставим с точной редупликацией в звуковых языках.
При двуручной редупликации подключается дополнительный мануальный артикулятор: исходно одноручный жест (такой, который в словарной, «классической»
1 Spreadthesign: Международный видеословарь национальных жестовых языков. URL:
http://www.spreadthesign.com (дата обращения 01.11.2014).
2 Подробное описание структурных типов и функций редупликации в РЖЯ см.
[Буркова, Филимонова, 2014].
3 Параметрами жеста являются: конфигурация (форма кисти руки); локализация (место
исполнения жеста в пределах жестового пространства – области, используемой говорящим
для артикуляции); ориентация (направление ладони и пальцев по отношению к корпусу
тела говорящего); характер и направление движения.
кации не имеет аналога в звуковых языках. Имеются два подтипа двуручной редупликации: симультанная и сукцессивная. При симультанной редупликации
жест исполняется обеими руками синхронно, при сукцессивной – правой и левой
руками поочередно. В случае сукцессивной редупликации возможны дополнительные линейные повторы жеста (например, жест исполняется сначала правой
рукой, затем левой рукой, затем опять правой рукой). В случае симультанной редупликации линейные повторы жеста, как правило, отсутствуют: жест исполняется каждой рукой только один раз.
Выбор между простой и двуручной симультанной редупликацией при кодировании значения аддитивной множественности объектов обусловлен структурными
характеристиками исходного жеста. Простая редупликация применяется по отношению к одноручным контактным 4 жестам и таким двуручным жестам, в которых руки контактируют между собой. Так, одноручными контактными являются
жесты ВРАЧ 5 в (1) и ТАБЛЕТКА в (2), двуручными с контактом рук между собой –
жесты ФАКТ в (3) и КНИГА в (4).
(1) БОЛЕЗНЬ ЛЕЧИТЬ НЕВОЗМОЖНО ТАКОЙ.ЖЕ / ДАЖЕ.ЕСЛИ ЧЕЛОВЕК ЛЕЧИТЬ
ВРАЧ+(r/s) ЛУЧШИЙ / БЕСПОЛЕЗНО ЛЕЧИТЬ НЕВОЗМОЖНО ТАКОЙ.ЖЕ
‘Все равно болезнь неизлечимая, даже если бы его лечили самые лучшие вра
чи, это бы все равно не помогло.’ (a-s1)
(2) INDX ЕСТЬ ЗАКОНЧИТЬ ДВА ТАБЛЕТКА+(r/s)
‘Пусть принимает по две таблетки после еды.’ (a-s2)
(3) Я ПОСТОЯННО ИНТЕРНЕТ ВНУТРИ ИНТЕРЕСНЫЙ(r/dbl/sm) ФАКТ+(r/s)ТЕМА
НАЗВАНИЕ ИНТЕРЕСНЫЙ ФАКТ+(r/s) СМОТРЕТЬ ИСКАТЬ ИНТЕРЕСНЫЙ
‘Я постоянно сижу в интернете, ищу и смотрю самые интересные новости.’
(букв.: факты) (d-s3-s4)
(4) ПРОВЕРИТЬ КНИГА+(r/s) ВЕСЬ НОРМАЛЬНЫЙ / МИНОВАТЬ PRF
‘Документы проверили, все нормально. Прошли [границу].’ (st-s5)
Двуручная симультанная редупликация применяется по отношению к одноручным бесконтактным жестам (5–7) или двуручным жестам, способным редуцироваться до одноручных (8). Последние – это жесты, в которых одна из рук является активной, а вторая служит базой, местом артикуляции, при этом допускается
неучастие пассивной руки в исполнении жеста. Так, жест МЫШЬ в словарной
форме исполняется двумя руками, активной и пассивной, однако для его понима
4 Под контактными здесь и далее понимаются жесты, имеющие жесткую привязку
к определенной области на теле говорящего. Например, жест ВРАЧ в (1) исполняется
у предплечья левой руки, место исполнения этого жеста нельзя изменить. В англоязычной
литературе по жестовым языкам применительно к таким жестам используется термин
«body-anchored signs», см., например: [Johnston, Schembri, 2007]. Бесконтактные жесты,
напротив, могут сдвигаться в жестовом пространстве. Например, жесты ОКНО, ЧЕЛОВЕК
могут быть исполнены правее или левее, выше или ниже в пределах жестового про-
странства.
5 Здесь и далее жесты обозначаются малыми прописными буквами. Обозначения жес-
тов при помощи эквивалентов звукового языка являются до некоторой степени условными:
объем значения жеста и соответствующего слова, как правило, не полностью тождест-
венны.
исполняет одновременно «активную» часть этого жеста 6.
В очерке [Grenoble, 1992] отмечается, что в РЖЯ исполнение исходно одноручного жеста двумя руками служит для указания на двойственное число. Однако
это не подтверждается нашими данными. В примере (5) исполнение жеста СТУЛ
двумя руками соотносится с указанием на то, что стульев два. В примере (6) исполнение жеста СУМКА двумя руками также может быть связано с указанием
на то, что сумок две – по одной в каждой руке. Однако в примерах (7–8) речь явно
идет не о двух, а о большем количестве объектов.
(5) ДРУГОЙ КОМНАТА / Я СТУЛ(r/dbl/sm)
‘Там другая комната. Я смотрю – два стула.’ (st-s5)
(6) IMP:LOC IMP:LOC
‘Иди, иди. Сумки оставь здесь.’ (st-s5)
/ СУМКА(r/dbl/sm) ОСТАВИТЬ:LOC
(7) БЫТЬ:PAST+(r/s)7
ЧЕЛОВЕК(r/dbl/sm) ЗЛОЙ ДОБРЫЙ И В.ТОМ.ЧИСЛЕ
СОБАКА(r/dbl/sm) ЗЛОЙ ДОБРЫЙ БЫТЬ:PAST+(r/s)
‘Бывают люди злые и добрые, так же и собаки бывают злые и добрые.’ (st-s5)
(8) ТОЛЬКО ПЕРИМЕТР НЕМНОГО КАПНУТЬ++++(r/s:m/arc)
/ ВСЁ
/
БОЛЬШЕ ПАХНУТЬ БОЛЬШЕ МЫШЬ(r/dbl/sm) НЕ.БУДЕТ /
УЙТИ ДОЛОЙ
ДО.СВИДАНИЯ
ВСЁ
‘Накапай по периметру и все, попрощайся с мышами, от запаха они убегут.’
(st-s6)
Следует отметить, что, во-первых, ни простая редупликация, ни двуручная симультанная редупликация не являются специализированными показателями аддитивной именной множественности. В исследовании [Буркова, Филимонова, 2014]
показано, что, помимо выражения указанного значения, «чистая» простая редупликация участвует в кодировании ряда аспектуальных значений и образовании
лексем другого грамматического класса. «Чистая» двуручная симультанная редупликация, помимо выражения аддитивной именной множественности, может кодировать значение глагольного симультанного дистрибутива8. Кроме того, оба
типа редупликации могут выступать в сочетании с модификациями параметров
жеста при выражении значений дистрибутивной множественности, именной
и глагольной, а также при образовании реципрокальных форм некоторых глагольных жестов. Во-вторых, значение аддитивной множественности далеко не
всегда кодируется в РЖЯ морфологически. Оно может быть выражено в предложении только лексически – при помощи кванторных жестов: МНОГО (9), ВЕСЬ (10),
числительных (11).
6 Следует отметить, что не все двуручные жесты, в которых одна рука является ак-
тивной, а другая пассивной, допускают неучастие пассивной руки. Например, двуручный
жест КАРАНДАШ без участия пассивной руки не будет понятен.
7 Жест БЫТЬ:PAST в редуплицированной форме является специализированным показа-
телем итератива, он выражает значение ‘бывало / бывает’.
8 Указания на то, что дистрибутивные ситуации происходят синхронно, в один и тот же
момент времени, см. в [Храковский, 1989, с. 34].
ПРИЧИНА МОЧЬ
‘Он, конечно, профессионал, но проблем все же много, может быть, в этом
причина.’ (st-s1)
(10) ЭТАЖ:ДВА ОБЩЕЖИТИЕ / СПАТЬ МАЛЬЧИК
ДЕВОЧКА
РАЗДЕЛИТЬ.ПОПОЛАМ РЕШЕТКА / INDX ДЕВОЧКА ВЕСЬ / INDX
МУЖЧИНА ВЕСЬ
‘На втором этаже общежитие. Женская и мужская половины разделены ре
шеткой: там девочки, тут мальчики.’ (st-s7)
(11) МАТЬ INDX У:INDX
‘У матери пять сыновей.’ (a-s8)
БЫТЬ:PRES ПЯТЬ СЫН
Особым, достаточно распространенным способом выражения аддитивной
множественности в РЖЯ является использование классификаторной конструкции
с конфигурацией CLF:МНОЖЕСТВО. Классификаторные конструкции представляют
собой особый класс жестов, в которых конфигурация, ориентация, локализация
и движение обладают собственными значениями. Характерной особенностью
этих конструкций является использование особых конфигураций, обозначающих
отнесенность референта к какому-либо классу: двуногих существ, плоских предметов, круглых предметов, транспортных средств и т. д. Классификаторные конфигурации в сочетании с разнообразными локализациями, ориентациями и типами движения употребляются для указания на движение или местоположение
определенного объекта, те или иные операции с определенными объектами,
а также на размеры и форму объекта.
Классификаторная конструкция с конфигурацией CLF:МНОЖЕСТВО, по нашим
данным, используется для выражения аддитивной множественности только в тех
случаях, когда речь идет о множестве живых существ: людей, животных, птиц,
насекомых. Как правило, эта конструкция выступает в сочетании со знаменательным жестом, конкретизирующим объекты множества: КАВКАЗ ‘кавказец’, ВРАЧ
(12), ГЛУХОЙ (13), МУХА (14). Реже знаменательный жест отсутствует, а соответствующее значение определяется контекстом (15).
(12) СЛУЧИТЬСЯ ВЕЧЕР CLF:МНОЖЕСТВО.БЫСТРО.ДВИГАТЬСЯ
НЕСТИ
ЖЕНЩИНА БЕРЕМЕННЫЙ / КАВКАЗ / ВРАЧ
CLF:МНОЖЕСТВО.ОСТАВАТЬСЯ.НА.МЕСТЕ МОЛЧАТЬ
‘Однажды вечером люди бегут, несут женщину беременную, кавказцы. <…>
Врачи все стоят, молчат.’ (st-s5)
(13) ЗАВОД
INDX CLF:САМОЛЕТ
ЗАВОД
ЗНАТЬ / НОВОСИБИРСК
ГЛУХОЙ
CLF:МНОЖЕСТВО.СОЙТИСЬ
INDX
/
КРУПНЫЙ
ЗНАМЕНИТЫЙ
INDX
INDX
‘Завод Чкаловский 10 знаешь? В Новосибирске это крупное место, куда глухие
стекаются, знаменитое место.’ (st-s9)
9 Слова русского языка, переданные при помощи букв дактильного (жестового) алфа-
вита, здесь и далее обозначаются малыми прописными буквами через дефис.
10 Авиационный завод им. В. П. Чкалова.
УБРАТЬ МОЧЬ Я УДИВИТЬСЯ
‘Кто бы мог подумать, что запах керосина может избавить от мух!’ (st-s6)
(15) МОСКВА PRTCL
PRTCL / CLF:МНОЖЕСТВО.ДВИГАТЬСЯ М-У-Р-А-В-Е-Й /
ЧТО
INDX ИНТЕРЕСНЫЙ / ОТСУТСТВОВАТЬ /
PRTCL
‘А Москва, ну что… Толпы людей бегают как муравьи. Что там интересного?
Ничего.’ (d-s2-s10)
Имеются единичные пары жестов, в которых значение аддитивной множественности выражается супплетивным способом: РЕБЕНОК / ДЕТИ; ВОЛОС / ВОЛОСЫ;
ЗУБ / ЗУБЫ.
Аддитивная множественность может вообще не получать специального обо
значения, если ее значение ясно из контекста (16).
(16) КАКОЙ ГОРОД
‘В каких городах ты был?’ (d-s2-s10)
ЕХАТЬ БЫТЬ:PAST INDX
2. Собирательная и ассоциативная множественность
Значение собирательной множественности представляет собой указание на то,
что множество объектов концептуализируется как недискретная однородная совокупность [Плунгян, 2011, с. 214].
Морфологическим способом выражения данного значения является модификация движения: жест исполняется с движением в горизонтальной плоскости
по дуге: ДЕРЕВО(m/arc) ‘лес’; КУСТ(m/arc) ‘кустарник’; ТРИ(m/arc) ‘трое’;
ПЯТЬ(m/arc) ‘пятеро’ и др. Смещение по дуге возможно только для бесконтактных
жестов, допускающих изменение локализации. В случае контактных жестов
используется аналитическая конструкция – сочетание знаменательного жеста,
обозначающего объект множества, и указательного жеста INDX (вытянутый указательный палец), находящегося в постпозиции к знаменательному жесту и исполняемого с движением по дуге: УЧЕНЫЙ
INDX(m/arc) ‘профессура’; АГЕНТ
INDX(m/arc) ‘агентство’, ср. также (17).
(17) С-Ш-А МУЖЧИНА INDX(m/arc) АРМИЯ СЛУЖИТЬ ДОЛЖЕН СВОБОДНЫЙ
‘В США мужчины не обязаны служить в армии.’ (a-s1)
Насколько можно судить на основании имеющегося у нас материала, в случае
именных жестов движение по дуге регулярно соотносится с семантикой собирательной множественности. Оно присутствует и в структуре непроизводных жестов с семантикой собирательности КОЛЛЕКТИВ ‘коллектив / союз / федерация’,
ОБЩЕСТВО ‘общество’, ПРЕЗИДИУМ ‘президиум / комиссия’ и др., а также в глагольном жесте СОБРАТЬ. Однако в целом формы с семантикой собирательной
множественности в нашем материале не многочисленны и пока остается неясным,
какие ограничения на сочетаемость имеются у рассматриваемого значения. Для
этого требуется дальнейшее исследование на большем объеме языкового материала.
Значение ассоциативной множественности определяется как ‘X и другие подобные ему объекты’ [Плунгян, 2003, с. 282]. Это значение близко к значению
собирательной множественности. При его выражении эксплицитно называется
формы множественного числа являются референтами основы существительного
[Даниэль, 2007, с. 292]. Характерным признаком ассоциативной множественности
является то, что эксплицитно обозначенный референт (фокусный референт)
иерархически выделен из множества ассоциированных с ним референтов на основании какого-либо прагматического критерия [Даниэль, 1999, с. 364].
Ассоциативная множественность выражается в РЖЯ при помощи словосочетания, состоящего из жеста / нескольких жестов, называющих один или несколько
из элементов обозначаемой совокупности, и жеста РАЗНЫЙ, как раз и передающего смысл ‘и тому подобное’. В звуковых языках ассоциативная множественность
преимущественно выражается при одушевленных именах [Там же, с. 364–365].
Однако, насколько можно судить по имеющемуся у нас материалу, в РЖЯ ассоциативная множественность преимущественно выражается при неодушевленных
именах. В очерке РЖЯ в [Зайцева, 2000], в словаре РЖЯ [Базоев и др., 2009]
и в видеословаре Spreadthesign 11 приводятся словосочетания СТОЛ СТУЛ КРОВАТЬ
РАЗНЫЙ ‘мебель’, ТАРЕЛКА РАЗНЫЙ ‘посуда’, ПОМИДОР РАЗНЫЙ / ОГУРЕЦ РАЗНЫЙ
‘овощи’. В нашем собственном материале встречаются также примеры АВТОБУС
ТРОЛЛЕЙБУС РАЗНЫЙ / АВТОБУС РАЗНЫЙ ‘общественный транспорт’ (18), ГЛУХОЙ
РАЗНЫЙ ‘глухие и слабослышащие’ (19).
(18) АВТОБУС РАЗНЫЙ
‘Общественный транспорт стал работать хуже, раньше лучше [было].’ (a-s8)
РАБОТАТЬ INDX ХУЖЕ
РАНЬШЕ ЛУЧШЕ
(19) ГЛУХОЙ РАЗНЫЙ МНОГО УДЕЛИТЬ.ВНИМАНИЕ:1PS / РАДОВАТЬСЯ ОЧЕНЬ
‘Нам, глухим и слабослышащим, уделяется много внимания, я этому рада.’
(st-s9)
Необходимо, однако, заметить, что не все наши информанты оценивают подобные конструкции с жестом РАЗНЫЙ как употребительные в своей речи, хотя
и опознают их. Значения ‘овощи’, ‘фрукты’, ‘мебель’ и др. часто выражаются
в речи просто при помощи дактилирования соответствующего русского слова
(20), (21).
(20) КАТИТЬ.ТЕЛЕЖКУ СМОТРЕТЬ Ф-Р-У-К-Т-Ы О-В-О-Щ-И
СОБРАТЬ
ПОЛОЖИТЬ++(r/dbl/alt)
‘Идет с тележкой, фрукты, овощи в нее складывает.’ (r-s11)
(21) МУЖЧИНА СМОТРЕТЬ МУЖЧИНА
ЧЕЛОВЕК+(r/sm:m/arc) М-Е-Б-Е-Л-Ь
CLF:БОЛЬШОЙ.ПРЕДМЕТ.НЕСТИ.НА.ПЛЕЧЕ М-Е-Б-Е-Л-Ь
‘Мужчина смотрит: мебель заносят.’ (st-s5)
3. Дистрибутивная множественность
Значение дистрибутивной именной множественности представляет собой указание на совокупность объектов, находящихся в разных точках пространства
[Мельчук, 1998, т. 2, с. 96]. Данное значение регулярно кодируется в РЖЯ при
помощи морфологических средств. При бесконтактных жестах используется сочетание редупликации со смещением жеста при каждом повторе в горизонтальной
11 http://www.spreadthesign.com
ется простая редупликация (22), (23), а для одноручных – двуручная сукцессивная
редупликация, при которой жест, в словарной форме одноручный, исполняется
двумя руками поочередно (24).
(22) ГОРОД САМ ДОРОГА Б-У-Л-Ы-Ж-Н-И-К ДРЕВНИЙ
INDX ОСТАТЬСЯ
НЕМЕЦКИЙ
СТАРЫЙ
ЕЩЕ
ДОМ+(r/s:m/arc)
‘Город сам, дороги из булыжника древнего, дома старые, еще от немцев оста
лись.’ (d-s2-s10)
(23) ВРАЧ КОМНАТА МАЛЕНЬКИЙ КОМНАТА++(r/s:m/arc)
‘Больница маленькая, несколько палат.’ (st-s5)
(24) УТРО ДОЖДЬ.ИДТИ PRF / УЛИЦА ВЕСЬ Л-У-Ж-А ЛУЖА+++(r/db/alt:m/arc)
‘Утром шел дождь. На улице лужи.’ (a-s10)
При контактных жестах, локализацию которых нельзя изменить, используется
«чистая» двуручная сукцессивная редупликация (25). Этот же тип редупликации
употребляется и по отношению к «крупным» бесконтактным жестам. Так, бесконтактный жест ГОРА в (26) представляет собой движение руки по большой траектории, захватывающей бо́ льшую часть жестового пространства; изменить его локализацию при повторе трудно физически.
(25) СМОТРЕТЬ ПОЛЕ ЦВЕТОК++(r/dbl/alt) ЭНТУЗИАЗМ
‘Увидел поле, все в цветах, обрадовался.’ (r-s9)
(26) ГОРА+(r/dbl/alt) БЫТЬ:PAST
‘Ты был в горах?’ (d-s2-s10)
INDX
Способы выражения именной дистрибутивной множественности обнаруживают сходство со способами выражения дистрибутивной глагольной множественности 12. Следует заметить, что кодирование именной и глагольной дистрибутивной
множественности одним и тем же показателем отмечается и для некоторых звуковых языков, см., например, [Mithun, 1988]. Ср. пример (27), в котором используется редупликация в сочетании со смещением жеста по дуге, или (28), где используется «чистая» двуручная сукцессивная редупликация.
(27) ТОРГОВАТЬ ДЕНЬГИ ОБРАТНО Я КУПИТЬ+(r/s:m/arc) ШИКАРНЫЙ / РАНЬШЕ
С-С-С-Р БРЮКИ ДЖИНСЫ БЫТЬ:PAST NEG С-С-С-Р НОЛЬ(r/dbl/sm)
‘Торговлей заработала денег, накупила шикарных [вещей]. В СССР раньше
джинсов не было, вообще ничего не было.’ (st-s9)
12 Указания на множество ситуаций, в каждой из которых участвуют не полностью
тождественные наборы актантов [Храковский, 1989, с. 24].
(28) ОТЕЦ^МАТЬ ДАТЬ:LOC++(r/dbl/alt)
‘(Глухому ребенку трудно выразить, что он хочет). Родители ему дают, иг
рушки разные дают. (А он на самом деле пить хочет).’ (d-s2-s10)
Заключение
Стратегии кодирования именной множественности в РЖЯ обнаруживают типологическое сходство с одноименными стратегиями в звуковых языках, однако
обладают и собственной спецификой, обусловленной, прежде всего, тем, что информация в РЖЯ кодируется движениями и воспринимается зрительно.
В РЖЯ, как и во многих звуковых языках, при помощи различных морфологических и лексических средств дифференцируются значения аддитивной, собирательной, ассоциативной и дистрибутивной множественности объектов. Морфологическими показателями именной множественности выступают редупликация
и модификация движения или локализации жеста. Как и другие жестовые языки,
РЖЯ отличается высокой степенью иконичности. Не случайно и выбор морфологических средств при кодировании разных типов именной множественности обусловлен, прежде всего, иконичностью последних. Редупликацию, т. е. повтор жеста, естественно соотнести с идеей дискретной множественности объектов,
плавное движение по дуге – с идеей недискретной множественности, а сочетание
редупликации со смещением жеста при каждом повторе – с пространственной
дистрибуцией некоторого дискретного множества объектов.
Говорить о грамматической категории числа в РЖЯ, на наш взгляд, вряд ли
возможно. Ни одно из значений, принадлежащих к семантическим категориям
аддитивной, собирательной, ассоциативной и дистрибутивной множественности
в РЖЯ, не входит в какое-либо множество обязательных взаимоисключающих
значений, т. е. не обладает основными признаками граммемы. Заметим, что грамматическая категория числа отсутствует и в некоторых звуковых языках, см., например, [Haspelmath, 2005; Corbett, 2000, р. 50–51]. Однако, как можно увидеть,
регулярность выражения значений разных типов именной множественности
в РЖЯ различна. Степень специализированности и стандартности средств, используемых для кодирования того или иного значения, тоже варьирует. Морфологические показатели аддитивной множественности не специализированы для
выражения данного значения и факультативны. Показатель собирательной множественности, по-видимому, более специализирован, однако имеет ограниченную
сочетаемость. Наиболее регулярными и специализированными являются морфологические показатели дистрибутивной именной множественности. На наш
взгляд, дистрибутивную именную множественность в РЖЯ можно рассматривать
как одно из значений, для которых И. А. Мельчуком был предложен термин «квазиграммемы». Квазиграммемы абстрактны, обнаруживают неограниченную или
по крайней мере достаточно широкую сочетаемость и имеют стандартные средства выражения. Другими словами, это значения, которые, не будучи граммемами,
достаточно похожи на граммемы и выражаются регулярным образом [Мельчук,
1997, т. 1, с. 287]. Как отмечает В. А. Плунгян, с диахронической точки зрения
квазиграммемы являются этапом, непосредственно предшествующим образова-
13 В РЖЯ, как и в других жестовых языках, имеются жесты, способные выступать
и в субстантивной, и в глагольной функциях; формальных различий при этом не наблюда-
ется. В глоссах в таких случаях мы обозначаем жест при помощи соответствующего гла-
гольного эквивалента.
языке с визуально-кинетическим каналом передачи информации, очень важную
роль играет пространство – и то, которое используется говорящим на всех уровнях языковой структуры, и то, которое описывается при помощи языка. Регулярное и стандартное кодирование пространственной дистрибуции множества объектов представляется для языка такого типа логичным и естественным.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 81’367.622
С. И. Буркова
Новосибирский государственный технический университет
Способы выражения именной множественности
в русском жестовом языке *
Рассматриваются способы выражения именной множественности в русском жестовом
языке (РЖЯ). Показано, что в РЖЯ при помощи морфологических и лексических средств
дифференцируются разные типы именной множественности: аддитивная, собирательная,
ассоциативная и дистрибутивная. Наиболее регулярно выражаемым значением, кодируемым при помощи специализированных морфологических средств, является дистрибутивная именная множественность, что, по-видимому, объясняется визуально-кинетической
природой РЖЯ и важной в нем ролью пространства. Способы кодирования именной множественности в РЖЯ обнаруживают как специфику, обусловленную тем, что информация
в этом языке передается при помощи движений и воспринимается зрительно, так и типологическое сходство с одноименными способами в звуковых языках.
|
сравнение лингвокултурноы специфики глаголов направленности деыствиыа в японском языке на основе данных корпусного исследований и анкетирования информантов. Ключевые слова: японский язык, глаголы направленности действия, межличностное общение, вежливость, социокультурный вектор обращения речи, иерархический адресат, лингвокультурная специфика, лингвокультурология, социолингвистика, корпусная лингвистика, почтительный язык японцев, кейго.
В японском языке существует такая
грамматическая категория, как направленность действия или директив. По Б. П. Лаврентьеву она представляет собой «систему
составных форм глагола, …, показывающих,
в интересах какого лица производится действие. Эти формы характерны для межличностного общения» [2003. С. 174]. По мнению
другого выдающегося советского лингвиста
А. А. Холодовича, владение своим языком
требует от японца знание колоссального ко
личества энциклопедических сведений об окружающей его социальной действительности
и о своем месте в ней, которое выражается,
в частности, в использовании глаголов направленности действия [1979]. Эта социокультурная информация имеет огромное
значение в ситуациях, когда говорящему
приходится выбирать, как именно он должен
обратиться к тому или иному человеку, какую именно степень вежливости необходимо использовать в конкретном случае.
Сойнова Е. С. Сравнение лингвокультурной специфики глаголов направленности действия くれる, くださる,
もらう, いただく, あげる, さしあげる, やる в японском языке на основе данных корпусного исследования и анкетирования информантов // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015.
Т. 13, вып. 4. С. 44–56.
ISSN 1818-7935
¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 4
© ≈. –. –ÓÈÌÓ‚‡, 2015
Образование директива происходит путем сложения て (тэ) – формы смыслового
глагола со вспомогательным глаголом, в
роли которого могут выступать целевые
глаголы нашего исследования, а именно:
やる (яру) – давать, あげる (агэру) – давать,
さしあげげる (сасиагэру) – давать, くれる (курэру) – получать, くださる (кудасару) – получать, もらう (морау) – получать, いただく
(итадаку) – получать. Инокультурный наблюдатель выделит в них две антонимических группы, одна из которых включает три
синонимичных глагола со значением давать, а вторая – четыре синонимичных глагола со значением получать. В японской
лингвокультуре они, однако, не являются синонимами в социолингвистическом смысле.
Употребление данных конструкций напрямую
зависит от многих социолингвистических
(точнее, социокультурных) факторов, таких
как социальный (иерархический) статус человека, к которому обращается говорящий, его
пол, возраст, отношения родства и приятельства между участниками коммуникации. Данные особенности социально-личностного общения японцев уже давно вызывают большой
интерес лингвистов многих стран, в том числе
и российских.
Тремя главными параметрами лингвокультурной специфики глаголов направленности действия в данной работе мы будем
считать отношения «высший – низший»,
«свой – чужой», «знакомый – незнакомый».
При обращении или упоминании того или
иного лица в японском обществе принято
учитывать каждые из них. Кроме того, существует также зависимость от возраста
человека, его пола, а возможно, есть и определенные правила при обращении к иностранцам. Однако эти параметры было бы
достаточно трудно выделить, учитывая то,
что исследование проводилось на основе
корпусов текстов японского языка, а количество участвующих в анкетировании японских информантов является недостаточным
для проведения исследования такого масштаба. Поэтому в данной статье учитывается лишь социальное положение людей в
японском обществе.
Глаголы направленности действия широко распространены как в устной, так и в
письменной японской речи. Практически ни
одно предложение, содержащее обращение
к слушающему, упоминание других лиц, и
себя в том числе, не употребляется без ис
пользования данной конструкции. В. М. Алпатов утверждает: «количество языковых
средств, способных указывать на социальные различия, в японском языке очень велико и с трудом поддается учету» [1988.
С. 56]. Таким образом, анализ этого феномена японского языка дает возможность исследовать иерархические отношения в японском обществе, что и является основной
целью данной статьи. Объектом данного
исследования выступают перечисленные
выше глаголы направленности действия,
предметом – языковые и речевые способы
реализации отношений социальной иерархии в традиционном японском обществе.
В методическом плане исследование организовано следующим образом. Лингвокультурная специфика глаголов направленности действия или, другими словами, связь
между глагольной категорией направленности действия и культурными, социальными
взаимоотношениями в японском обществе,
выявляется на основе социокультурной информации, извлекаемой из лингвистических
корпусов текстов японского языка, которые
предоставляют в распоряжение исследователя достаточно большое количество разнообразных примеров речи носителей японского языка и культуры, а именно 140
речевых контекстов. Еще 350 примеров,
приведенных носителями японского языка
во время их анкетирования, представляют
собой прямой срез их субъективного языкового (социокультурного) сознания. Таким
образом, результаты описания корпусного
материала сравниваются с результатами полевого социолингвистического анкетирования, ориентированного на те же самые глаголы, проведенного удаленно на территории
Японии. Действительно, все рассматриваемые в статье глаголы могут употребляться в
самых разных речевых ситуациях при общении с людьми разного социального положения, и потому определить только по
примерам из корпусов, кем является для говорящего собеседник (если только это не
указывается в самом предложении с помощью других средств), в большинстве случаев очень трудно или невозможно. Это
обстоятельство и обусловило обращение
к социолингвистическому анкетированию.
Именно оно позволяет получить эксплицитную информацию об отношении участников
коммуникации к исследуемой лингвокультурной норме речи и сопоставить ее с данными
ÀËÌ„‚ÓÍÛθÚÛрÌ˚ ËÒÒΉӂ‡Ìˡ
корпусов для получения более полной картины состояния исследуемой лингвокультурной
нормы.
Все проанализированные в данной работе примеры употребления целевой группы
глаголов могут рассматриваться как минимум в трех социолингвистических перспективах: с точки зрения говорящего, с точки
зрения того, о ком он говорит, и с точки
зрения того, кому он это говорит. С этими
перспективами можно, следовательно, соотнести специфические адресные векторы
обращения речи, а с ними, в свою очередь,
группы глаголов направленности действия.
Чтобы показать, как в принципе работают глаголы направленности действия в различных социокультурных ситуациях, описанных иллюстрациями из языковых корпусов,
которым соответствуют определенные речевые контексты, приведем первый пример их
употребления членами одной семьи и проанализируем его: «私は姉に新しい日本語の文法を
教えてもらいました» (Я получила от старшей
сестры объяснение новой японской грамматики).
Глагол もらう (морау, получать) – (более
вежливая форма – いただく (итадаку, тоже
получать) в данном случае подчеркивает
уважительное отношение к старшей сестре
со стороны младшей. Информация о том,
что она занимает в семье положение выше,
чем младшая, или такое же, содержится в
форме глагола もらう. С иным набором участников семейного коммуникативного акта
и с иным вектором обращения (т. е. при
смене адресата) его лингвокультурная реализация стала бы иной. Если бы то же самое
говорил о своей жене муж в присутствии
детей, он, вероятно, не стал говорить о ней
так же вежливо и, возможно, не стал бы использовать глагол もらうв данном предложении. Жене в данном случае, при обращении
к мужу, т. е. при очередной смене его социокультурного вектора, наоборот, следовало бы использовать глагол направленности
действия, так как зачастую в японской семье
в отношениях жена-муж мужчина стоит
выше женщины, что практически всегда отражается в языке на лингвокультурных характеристиках их речи.
В японском существуют глаголы также
для «своих», т. е. употребляющиеся только
по отношению к людям, являющимся родственниками, друзьями или близкими знакомыми, которые не встречаются в речи о
«чужих», т. е. о тех, кто не принадлежит к
данному кругу коммуникантов. Так, глагол
くれる (курэру, получать) зачастую используется тогда, когда речь идет о том, что сделали для говорящего (ты / вы / он – мне) или
близкого для говорящего человеку (ты / вы /
он – для нее / него), и никогда не употребляется в речи о незнакомых людях. Например,
«ハーマイオニーが紹介してくれるのを待っていた»
(Ждал, что мне представят Гермиону).
Рассмотрим далее прагматическую семантику еще нескольких характерных для
нашей выборки глаголов направленности
действия, обращая внимание на взаимозависимость между социокультурным вектором
обращения (иначе – адресатом), реализованным в контекстах, и лингвокультурными
характеристиками языковых средств, задействованных в них.
Глаголы あげる (агэру) и やる (яру), в отличие от もらう (морау, получать) и くれる
(курэру, получать), имеют как схожее значение «давать», так и схожее употребление.
Но отличие, на мой взгляд, состоит в том, что
あげる является более частотным, тогда как,
судя по выборке, глагол やる и более вежливая
форма глагола あげる «さしあげる (сасиагэру,
получать) используется достаточно редко. Это
видно из количества примеров, содержащихся
в двух проанализированных корпусах текстов.
Их достаточно мало: 4 примера с やる и 14 с
さしあげる. Если учесть, что в настоящее время
правила и нормы вежливого обращения в
японском языке, выраженные вербально и
невербально, подвергаются упрощению, есть
вероятность, что данный глагол будет терять
свое нынешнее место в системе лингвокультурных индикаторов вежливости и может
совсем выйти из употребления, став архаизмом.
Вежливые формы глаголов (くださる (кудасару, получать), いただく (итадаку, получать),
さしあげる (сасиагэру, давать) коррелируют с
«несемейным» социокультурным вектором
обращения речи – они часто употребляются
при обращении или при упоминании лица,
являющегося незнакомым говорящему, вышестоящим лицом на работе, или клиентом.
Например, «お客さまの中には, その情報が
欲しさに商品を買ってくださる場合も出てくる。»
(Среди клиентов появились и такие случаи,
когда они покупают (у меня) необходимые
товары). «この書類に名前を書いていただきます。»
(Напишите, пожалуйста, свое имя в этом документе). «昨日は社長を車で家まで送ってさしあ
げた。» (Вчера я на машине довез шефа до
дома).
«友達のお父さんに、駅まで車で送ってい
ただきました。» (Отец друга подвез меня до
станции). В последнем примере требуется социолингвистическое разъяснение. Говорящий получил помощь от отца друга. Для него
отец является вышестоящим лицом, однако,
обращаясь к другу, он, вероятно, использовал
бы менее вежливую форму – もらう (морау,
получать), которая является необходимой для
понимания, на какое лицо направлено действие в предложении.
Во всех трех случаях речь идет о лицах,
имеющих в японском обществе более высокий статус в социокультурной иерархии по
сравнению с говорящим, который, будучи
отправителем сообщения, сам это признает
через выбор соответствующих языковых
средств по отношению к лицу, о котором идет
речь. В первом упоминаются клиенты, во втором, вероятнее всего, работник обращается к
клиенту, в третьем – речь идет о работодателе, которому говорящий оказал услугу.
Здесь напрашивается также сопоставление с ситуациями, когда адресный вектор
обращения направлен на животных, которым тоже приписывается иерархический
статус в человеческом обществе. «犬を広
い公園で放してやりました。» (Я отпустил собаку (гулять) в просторном парке). Этот пример, в общем и целом, подтверждает то, что
глаголы направленности действия やる (яру,
давать) и あげる (агэру, давать) имеют схожее значение. Единственным, пожалуй, отличием глагола やる (яру) является то, что
он может употребляться по отношению к
животным (хотя в настоящее время некоторые японцы начали использовать по отношению к животным также и глагол あげる
(агэру)). Так, если перевести дословно конструкцию с глаголом やる (яру) в данном
примере, то мы получим «я дал (やる) своей
собаке свободу в парке». Заменив глагол やる
глаголом あげる, мы не изменим его смысл.
Опишем теперь подробно материал двух
выборок по употреблению целевой группы
глаголов, сформированных на основе корпусов японского языка Цукуба и Котоноха и
объединенных в одну.
Всего для анализа встречаемости каждой
конкретной грамматической конструкции на
фоне других, выделенных для анализа конструкций, было рассмотрено 140 примеров
употребления глаголов направленности действия в японском языке из корпусов Котоноха
(с 1971 по 2008 г.) и Цукуба (до апреля
2013 г.). Из взятых 140 примеров 47 были отнесены к разделу «сомнительные случаи»,
поскольку в них было невозможно определить
из-за неполноты контекста социокультурные
характеристики того лица, к которому обращается говорящий и кого упоминает. Остальные примеры (93) были разбиты по социолингвистическим параметрам на 6
групп,
включающие обращение к родственникам,
клиентам, работодателям и учителям, друзьям, знакомым и незнакомым лицам.
Первая группа «обращение к родственникам» содержит 24 примера: やる (яру, давать) – 4, あげる (агэру, давать) – 3, さしあげる
(сасиагэру, давать) – 2, もらう (морау, получать) – 6, くれる (курэру, получать) – 7,
くださる (кудасару, получать) – 2. В ней отсутствует только употребление глагола いただく
(кудасару, получать). Странным также кажется и употребление глаголов さしあげる и
くださる при обращении к родственникам. Однако в данном случае этому, пожалуй, существует социокультурное объяснение, так как
эти примеры содержат в себе обращение к
специфическому типу родственников, например, к мачехе. Тем самым, вероятно, обозначается иерархическое различие между родной
матерью и мачехой.
Вторая группа «обращение к клиентам»
состоит из 6 примеров: さしあげる (сасиагэру,
давать) – 1, いただく (итадаку, получать) – 4,
くださる (кудасару, получать) – 1. Как уже
упоминалось, и как мы можем увидеть из
табл. 1, в данной группе, при обращении к
клиентам, в большинстве случаев употребляются именно эти три глагола.
Третья группа «обращение к работодателям / преподавателям» включает 7 примеров:
さしあげる (сасиагэру, давать) – 3, いただく
(итадаку, получать) – 2, くださる (кудасару,
получать) – 2. Аналогично второй группе
здесь обращения могут состоять только из
очень вежливых конструкций с глаголами направленности действия.
Следующая группа «обращение к друзьям»
состоит из 6 примеров: あげる (агэру, давать) –
3, もらう (морау, получать) – 1, くれる (курэру,
получать) – 2. Друзья воспринимаются как
равные по положению, таким образом, исключая варианты использования вежливых
глаголов さしあげる, いただく, くださる при
обращении.
Последняя шестая группа содержит 23
примера употребления всех глаголов, за ис
ÀËÌ„‚ÓÍÛθÚÛрÌ˚ ËÒÒΉӂ‡Ìˡ
ключением やる (яру, давать): あげる (агэру,
давать) – 1, さしあげる (сасиагэру, давать) – 1,
もらう (морау, получать) – 2, いただく (итадаку,
получать) – 6, くれる (курэру, получать) – 5,
くださる (кудасару, получать) – 8.
Даже беглый анализ каждой группы позволяет сформулировать основные социокультурные принципы функционирования
глаголов направленности действия. Главным
семиотическим ориентиром к пониманию и
использованию данных глаголов для изучающих японский язык являются, как было
сказано, оппозиции «высший – низший»,
«свой – чужой» и «знакомый – незнакомый».
Именно они структурируют лингвокультуру
традиционного японского общества и потому
позволяют говорящему не ошибиться при
обращении к другому участнику коммуникации, в выборе конструкции, соответствующей его месту в иерархической структуре
пространства 2.
социального
конкретного
Социокультурная специфика их употребления представлена в таблице ниже. В ней
отражена информация о 93 случаях, найденных в корпусах. Сопоставляются 7 глаголов направленности действия в зависимости от того, к кому обращается или кого
упоминает говорящий: родственников, клиентов, работодателей или преподавателей,
друзей, знакомых или незнакомых лиц.
Данная таблица поможет понять, от каких
главных социолингвистических критериев
зависит выбор глагола направленности действия в каждом конкретном случае, а также
какие глаголы являются наиболее употребительными.
На основе анализа шести параметров
можно сделать достаточно точные выводы.
глаголы направленности действия
Так,
さしあげる (сасиагэру, давать), いただく (итадаку, получать) и くださる (кудасару, получать) зачастую используются при обращении к клиентам, работодателям, незнакомым
лицам: то есть к людям, являющимся высшими по социальному статусу в японском
обществе. Использование остальных глаголов あげる (агэру, давать), もらう (морау, по
2 Однако здесь не учитывается еще один параметр – возраст. Почитание старших всегда играло
большую роль в японском обществе. На нем основывается его существование. Детей в Японии учат этому
с раннего возраста. Таким образом, думаю, что будет
справедливо назвать этот параметр основным, не нуждающимся в каком-либо анализе и доказательстве.
лучать), くれる (курэру, получать) и やる
(яру, давать) – последний глагол, повидимому, теряет свое значение как глагола
направленности действия и используется в
других целях – варьируется в зависимости от
ситуации и является более универсальным.
Они употребляются в основном при обращении к знакомым, родственникам и друзьям.
Проанализировав примеры самых вежливых форм глаголов направленности действия, о которых идет речь выше, мы можем
сказать, что они действительно не употребляются в разговорах о своих близких и родных людях. Сфера их использования ограничивается равными и вышестоящими, по
отношению к говорящему, людьми.
Исследуя таблицу, можно, например, отметить, что глаголы やる (яру) – давать,
あげる (агэру, давать), もらう (морау, получать) иくれる (курэру, получать) не используются в обращениях к клиентам, работодателям и учителям. Таким образом, мы
видим, что эти категории людей являются
наиболее уважаемыми в обществе, и более
того, в обращении к ним всегда будут использоваться самые вежливые грамматические и лексические конструкции, даже если
сам говорящий занимает должность, позицию в обществе намного выше, чем его наставники или клиенты.
Что касается сомнительных случаев, где
невозможно вывести из вербального контекста, к кому обращается говорящий, или
где тип социокультурного контекста не может быть конкретизирован, то таких примеров относительно мало. Вот один из них:
«助言をしてくれ、有益な情報をくれる»
(Получив совет, получу полезную информацию).
Анализируя данный пример, невозможно
сказать, к кому конкретно обращается говорящий или от кого он намеревается получить информацию. Ситуация общения рассматривается только абстрактно-логи-чески,
она еще только планируется, иерархический
социокультурный адресат потенциального
обращения еще неизвестен, и потому вектор
обращения не определен.
Очевидно только, что этнокультурная
логика действий в этих культурных ситуа-
циях (поведенческий стереотип) ее потенциальному адресанту известна, и потому он
уже использует «вежливый» глагол くれる
(курэру, получать), чтобы показать направленность действия на себя.
Сводные статистические данные употребления глаголов направленности действия
по двум корпусным выборкам
Глагол направленности
действия
やる (яру)
давать
あげる (агэру)
давать
さしあげる
(сасиагэру)
давать
もらう (морау) получать
いただく (итадаку) получать
くれる (курэру) получать
くださる (кудасару) получать
Всего по типам адресата
Итого
Частотность обращений речи
в зависимости от социокультурного адресата к
родственникам
клиентам
работодателям /
преподавателям
друзьям
знакомым
незнакомым 3 6 2 1 1 1 7 2 1 1 6 8 23 1 6 2 7 % 16 13 20 100 Анализируя контексты сомнительных
случаев, мы обращались за помощью к носителям японского языка. Однако некоторые
случаи они не смогли объяснить, несмотря на
то, что они были обеспечены контекстами, в
которых используются исследуемые глаголы
направленности действия.
С помощью корпусов японского языка
мы не всегда можем объяснить, почему
употребляется тот или иной глагол направленности действия. Также существует вероятность устаревания данного употребления
глагола за время, прошедшее с обновления
корпуса. Однако примечательно то, что в
сравнении с печатными словарями японского языка (одно-, двуязычными), корпуса дают нам гораздо более обширную и надежную базу для тех или иных исследований,
ведь их обновление происходит гораздо чаще, чем выпуск и обновление печатных или
электронных словарей.
Немаловажным является выделение доминантного социокультурного вектора обращения для каждого глагола. Так, проанализировав таблицу, мы можем увидеть, что
для глаголов やる (яру, давать), もらう (морау, получать) и くれる (курэру, получать)
доминантным является вектор обращения к
родственникам, для あげる (агэру, давать)
иさしあげる (сасиагэру, давать) – к знакомым, для いただく (итадаку, получать) и
くださる (кудасару, получать) – к незнакомым.
Однако сочетаемость вектора с различными типами адресата может варьироваться.
Так, из табл. 1 следует, что группы «родственники» и «знакомые», при обращении к которым может использоваться глагол やる, отделены другу от друга очень небольшой
дистанцией в социокультурной иерархии, в то
время как адресаты «родственники» и «знакомые» – большой. Глагол いただく (итадаку,
ÀËÌ„‚ÓÍÛθÚÛрÌ˚ ËÒÒΉӂ‡Ìˡ
получать), наоборот, используется со всеми
типами адресатов (кроме «друзей»).
Таким образом, в коммуникативно-прагматическом аспекте один и тот же глагол может иметь несколько адресных векторов
обращения. Рассмотрим подробнее глагол
направленности действия いただく в разных
примерах.
1. 先生にロシア語を教えていただく。 (Учитель преподает мне русский язык). Очевидно, что употребление глагола обусловлено
ситуацией, в которой участвует являющийся
вышестоящим по положению «учитель».
2. すみません、この漢字を読んでいた だきませ
んか？ (Извините, Вы не могли бы мне прочитать эти иероглифы?). В данном случае лицо, к которому обращаются, а также его социальное положение в обществе, неизвестно.
Поэтому используется вежливый
глагол
いただく.
3. 仕事で間違いをしたとき、お客様に 批判を
受けていた だきました。 (Сделав ошибку на
работе, получил плохой отзыв от клиентов).
Клиенты занимают важное положение в
японском обществе. Вежливость в данном
случае является необходимостью.
4. お祖母さん、この古い人形を遊んで いただき
ますか？ (Бабушка, можно ли мне поиграть с
этой старой куклой?). Здесь мы имеем дело
с почитанием старших – при обращении к
своим бабушкам и дедушкам младшие члены семьи тем самым подчеркивают их «высокое» положение в семье.
5. 本田さん、家まで案内していただき ませ
んか？ (Мистер Хонда, Вы не могли бы меня
проводить до дома?). Мистер Хонда в данном примере не является близким другом
говорящей / его. Здесь они могут быть либо
равными по положению, либо социальное
положение говорящей / его ниже, чем у собеседника.
Сравнивать можно не только употребление
глаголов к конкретным категориям, но и сами
параметры. Возьмем, например, обращение к
друзьям и знакомым. Читателю может показаться, что эти две категории могли бы быть
объединены в одну, однако в таком разделении можно увидеть смысл. Несмотря на то
что друзья, как и знакомые, не находятся в
отношениях родства с говорящим, друзьям
все же отводится место среди «своих», принадлежащих к окружению говорящего. Поэтому в обращении к друзьям, как к «своим»,
используются чаще такие глаголы, как あげる
(агэру, давать), もらう (морау, получать),
くれる (курэру, получать), а не их вежливые
эквиваленты. К знакомым же лицам японцы
могут обращаться с подчеркнутой вежливостью, используя глаголы さしあげる (сасиагэру,
давать), いただく (итадаку, получать) и くださる
(кудасару, получать). Таким образом, мне кажется, что эти социолингвистические особенности высококонтекстной японской культуры
позволяют отделить настоящих друзей от
просто знакомых и, следовательно, распределить речевой материал по двум социокультурным.
в
друг
Сравним еще две системы (или два вектора) общения: учитель – ученик и ученик –
«先生は学校まで
примере
его
送ってくださいました» (Учитель проводил меня до школы). При обращении к учителю,
используется более вежливая форма глагола
くれる – くださる. Если заменить учителя на
друга, вместо くださる будет использоваться
くれる. Если мы рассмотрим такую же ситуацию только внутри одной семьи, то при
обращении к отцу и матери дети всегда будут использовать вежливые формы, в то
время как отец, говоря о детях или жене,
может говорить в грубом тоне, используя
один смысловой глагол без глагола направленности действия.
Анализ глаголов направленности действия в каждой из шести групп на основе корпусов дает достаточное представление об
иерархических отношениях в японском обществе. В разговоре с собеседником необходимо учитывать каждый из шести выделенных социолингвистических параметров,
несмотря на то, что выбор одного из них как
превалирующего достаточно сложный.
Кроме примеров из корпуса, в данном
исследовании рассматриваются также ответы, которые предоставили японцы в возрасте от 19 до 75 лет, принимавшие участие в
качестве информантов в анкетировании о
частоте использования ими глаголов направленности действия в их собственной
практике взаимоотношений с различными
социокультурными адресатами. Большинство опрошенных на данный момент являются
студентами университета Осака в возрасте
от 19 до 23 лет, причем некоторые занимаются изучением русского языка. В общем,
число анкетируемых составило 50 человек,
из которых 29 человек – женского пола, 21 –
мужского.
Анкетирование проводилось на территории Японии в разных ее частях моими коллегами в Осака (о. Хонсю), Токио (о. Хон(о. Хоккайдо) и других
сю), Саппоро
городах.
Опишем далее результаты данного анкетирования, которое проводилось, как было
сказано, в целях исследования иерархических отношений в японском обществе. Каждому носителю языка был предоставлен
отдельный бланк опроса, содержащий вопросы, касающееся их представлений о
функционировании отобранных глаголов
направленности действия и их мнений о
лингвокультурной специфике употребления
таких глаголов (см. образец анкеты в конце
статьи 3). В случае если они затруднялись
выбрать подходящие варианты ответа, они
могли оставить собственные комментарии.
Анкетируемые в обязательном порядке заполняли «социологические» графы с информацией о себе (пол, возраст, сфера деятельности).
Анкета была предоставлена носителям
японского языка в двух видах: печатном и
электронном в форме автоматического опросника.
Целью данного анкетирования являлось
рассмотрение восприятия носителями японского языка лингвокультурного поведения
людей (как японцев, так и иностранцев),
которые не используют рассматриваемые
конструкции. Кроме этого, информанты
должны были также распределить глаголы в
зависимости от степени их вежливости на
нейтрально-вежливые или вежливые.
Ответы на вопросы анкетирования помогли составить полное представление о том, как
же именно и как часто используются исследуемые в данной работе конструкции.
В общем и целом анализ мнений информантов о социокультурной семантике глаголов направленности действия くれる (курэру,
(кудасару, получать),
получать), くださる
もらう (морау, получать), いただく (итадаку,
получать), あげる (агэру, давать), さしあげる
(сасиагэру, давать), やる (яру, давать) показал
теоретически вполне ожидаемые результаты.
Абсолютно все опрашиваемые признали
объективную неизбежность использования
исследуемых конструкций в речи, подчер
3 В настоящей анкете (ссылка указана в источниках эмпирического материала) вопросы с 4-го по 9-й
написаны для каждого из 7 глаголов.
кивая необходимость их правильного использования, так как вежливость и поддержание статуса, как своего, так и статуса собеседника, является неотъемлемой социо- и
лингвокультурной частью жизни японского
общества.
Нейтрально-вежливые
глаголы くれる
(курэру, получать), もらう (морау, получать),
あげる (агэру, давать) большая половина опрашиваемых (62, 66, 57 % соответственно)
использует часто в повседневном общении
с коллегами, друзьями и родственниками.
В качестве причины их употребления указывается желание выразить благодарность
собеседнику или человеку, о котором идет
речь. Иерархический уровень вежливости
данных глаголов не выше уровня глаголов в
нейтрально-вежливом стиле, и употребление их во многом определяется желанием
показать вербально, кто для кого совершает
какое-либо действие. Согласно данным анкетирования, японцев, не употребляющих
данные конструкции, практически нет, а их
отношение к речевому поведению иностранцев, касающемуся сферы глаголов
«вежливости», довольно терпимое, учитывая сложность изучения японского языка в
аспекте понимания идиоэтнических социокультурных функций языковых единиц. Так,
большинство опрашиваемых на вопрос «как
Вы относитесь к иностранцам, которые говорят на японском и не используют данные
конструкции?» ответили таким или подобным образом: «Отношусь терпимо, эти
конструкции представляют трудность для
изучающих японский язык» или «думаю,
лучше иностранцам не использовать этот
глагол, его употребление довольно сложное».
(50 %).
половиной
опрошенных
Употребление глаголов くださる (кудасару, получать) и いただく (итадаку, получать)
также можно назвать достаточно регулярным (см. рис. 1). Первый используется иногда
Второй – часто (62 %). Оба глагола употребляются при обращении к старшим, руководителям, людям с высоким социальным
положением в обществе, а также к незнакомым людям, которые как социокультурная
категория коммуникантов приравниваются в
японском сознании к «верхам» общества.
Вероятно, это происходит потому, что при
общении с незнакомыми степень социокультурной неопределенности очень высока, любой из них может действительно ока
ÀËÌ„‚ÓÍÛθÚÛрÌ˚ ËÒÒΉӂ‡Ìˡ
заться человеком с высоким положением, и
потому адресант стремится быть максимально вежливым. Абсолютно все носители
языка считают употребление этих глаголов
показателем образованности говорящего и
полагают невежеством игнорирование их даже иностранцами. Именно они показывают
различия уровня уважения, другими словами,
иерархическое строение японского общества,
реализуя оппозицию «верх – низ».
Рис. 1. Частотность употребления
глаголов направленности действия くれる, くださる, もらう,
いただく, あげる, さしあげる,
やる по результатам анкетирования
С двумя оставшимися глаголами さしあ
げる (сасиагэру, давать) и やる (яру, давать)
дело обстоит иначе. Как выяснилось из анкетирования, данные глаголы постепенно выходят из повседневного употребления информантов и используются в последнее время для
выражения конкретных целей. Одни используют てやる (тэ яру) в грубых выражениях и
употребляют его исключительно в конфликтных ситуациях, а молодежь – в непринужденных
собой.
У взрослых он маркирует ситуации общения с
детьми и домашними животными. Большинство (46,6 %) почти не использует данный
глагол, что свидетельствует об изменениях в
его употреблении.
разговорах
между
Глагол さしあげる (сасиагэру, давать), который является вежливой формой глагола
あげる, почти не используется (49 %). Он
употребляется исключительно в речи об
императоре (в разговоре с императором) и
лишь иногда (учитывая то, что японское
общество клиентоориентированное) при
общении с клиентами. Достаточно большой
процент опрошенных его вообще не использует (24 %).
Все количественные данные анкетирования обобщены в рис. 1, показывающем процентное соотношение частотности употребления глаголов.
Что же касается лингвокультурной этической философии вежливой японской речи вообще и исследуемых глаголов в частности
отражающей состояние их языкового сознания, то японцы-информанты эксплицитно
указали, что игнорирование подобных глагольных конструкций пагубно сказывается на
«порядке в обществе», имея, очевидно, в виду,
что глаголы вежливости выступают в качестве эффективного традиционного лингвокультурного средства регулирования межличностных и межсословных отношений. Более того,
ответ на вопрос об их отношении к японцам,
которые не используют глаголы направленности действия, вызвал у информантов очень
большие затруднения, поскольку им было
трудно представить, что такие вообще существуют в Японии, о чем они написали в своих
комментариях.
Выводы
Подводя итоги двухчастного социолингвокультурного исследования речевой
коммуникации современных японцев, отметим, что зависимость речевого поведения от
иерархического статуса коммуникантов в
Японии проявляется несколькими социолингвистическими способами. Данное исследование выявляет высокую значимость
трех социокультурных параметров: «верх –
низ» («высший – низший»), «свой – чужой»,
«знакомый – незнакомый». С ними тесно
связаны шесть социолингвистических систем речевого общения японцев, определяемые социокультурным вектором обращения
речи к: 1) незнакомым, 2) знакомым, 3) работодателям, 4) клиентам, 5) родственникам, 6) друзьям. Социальное положение
членов японского общества, которое обязательно учитывается говорящим при обращении к тому или иному лицу, следует поэтому конкретизировать лингвокультурно в
виде иерархических адресатов речи. Выбор
носителями японского языка грамматической конструкции, ранжируемой по степени
вежливости, адекватной социолингвистической ситуации общения и социокультурному вектору обращения, может происходить
как осознанно (в случае с вежливыми конструкциями てくださる
сасиагэру),
ていただく (тэ итадаку), てさしあげる (тэ сасиагэру)),
так и неосознанно. Грамматические конструкции вежливости в речи
японцев показывают, таким образом, уровень образованности коммуникантов.
(тэ
Как показал анализ анкетного материала,
два глагола направленности действия, входящие в целевую группу (やる – яру, давать,
さしあげる – сасиагэру, давать), постепенно
выходят из употребления. Это выражается
том, что их прежняя социокультурная сфера
действия, по мнению информантов, сужается. Так, глагол やる специализируется на
использовании в качестве фамильярноразговорного выражения при общении с
друзьями или для выражения высокомерия
и грубости по отношению к собеседнику.
Однако, как и раньше, его продолжают использовать при общении с маленькими
детьми и животными. В данном случае основной (первичной) является пейоративная
функция. Говорящий показывает, что он
стоит на ступени выше того, с кем он разговаривает или о ком говорит (например, выдерживает дистанцию с подчиненным). Если же он является нижестоящим, он
должен выразить свое уважение к выше
ÀËÌ„‚ÓÍÛθÚÛрÌ˚ ËÒÒΉӂ‡Ìˡ
стоящему, таким образом возвышая собеседника.
Глагол さしあげる(сасиагэру, давать), который является очень вежливой формой
глагола あげる(агэру, давать), почти не используется. Однако его присутствие в речи
обязательно при разговоре об императоре
или обращении к нему.
くれる、くださる、もらう、いただく、あげる、さしあげる
くださる、いただく、さしあげる
くださる、いただく、さしあげる
Говорящий
くれる、くださる、もらう、いただく、あげる、さしあげる、やる
くれる、くださる、もらう、あげる、さしあげる、やる
くれる、あげる、もらう
Незнакомые
Работодатели
Клиенты
Знакомые
Родственники
Друзья
Рис. 2. Доминантный социокультурный вектор глаголов направленности действия
по иерархическим типам адресата
Анкетируемые единогласно признали
глаголы くださる
(кудасару, получать),
いただく (итадаку, получать), さしあげる (сасиагэру, давать) входящими в состав «кейго», т. е. в состав почтительного языка. Из
их ответов следует, что все эти глаголы являются частью их языкового сознания, поскольку они используют их обдуманно. Они
осознают, что выбор неправильного с точки
зрения иерархической ситуации глагола ведет к нарушению семиотического кода
культуры и создает повод для этического
конфликта.
Выявление новых социокультурных тенденций в функционировании вежливой речи, существующих в современной Японии
эпохи Хэйсэй, и сравнение их с предшествующими (начиная с эпохи Сёва до середины периода Хэйсэй) нельзя недооценивать.
Ранее авторитетные исследователи-японоведы, такие как В. М. Алпатов, В. А. Пронников, И. Д. Ладанов, уже высказывали
мнение об уходе из жизни японского общества некоторых аспектов японской вежливо
сти, сопровождавшемся исчезно-вением некоторых вежливых конструкций. Поэтому
дополнительный акцент нашего исследования на выявлении с помощью анкетирования информантов новых моментов в употреблении глаголов направленности действия
полностью себя оправдал.
Главным результатом нашей статьи и
вкладом автора в исследование лингвокультурных аспектов функционирования глаголов направленности действия является
рис. 2, в котором мы суммировали наши наблюдения, распределив доминантный социокультурный вектор целевых глаголов
направленности действия по социолингвистическим типам адресата, образующим в
японском обществе довольно строгую иерархию.
| Напиши аннотацию по статье | À»Õ√¬Œ ”À‹“”—Õ¤≈ »––À≈ƒŒ¬¿Õ»fl
УДК 81’23
Е. С. Сойнова
Новосибирский государственный университет
ул. Пирогова, 2, Новосибирск, 630090, Россия
jenifferup@gmail.com
СРАВНЕНИЕ ЛИНГВОКУЛЬТУРНОЙ СПЕЦИФИКИ
ГЛАГОЛОВ НАПРАВЛЕННОСТИ ДЕЙСТВИЯ
くれる, くださる, もらう, いただく, あげる, さしあげる, やる
В ЯПОНСКОМ ЯЗЫКЕ НА ОСНОВЕ ДАННЫХ КОРПУСНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ
И АНКЕТИРОВАНИЯ ИНФОРМАНТОВ
Описываются результаты сопоставительного анализа лингвокультурной специфики функционирования глаголов направленности действия со значением «давать» и «получать» на основе данных двух японских корпусов и
анкетирования информантов. Показывается появление некоторых новых тенденций в лингвокультурных нормах
использования данных глаголов, а также выявляются причины этих экстралингвистических изменений. Определяется лингвокультурная специфика рассматриваемых глаголов, степень влияния на речевое поведение японцев
социальных условий, в которых существует японский язык. Изменения в современном употреблении данной
группы глаголов направленности действия выявляются на основе сравнения «объективных» примеров из двух
лингвистических корпусов текстов японского языка с примерами, полученными от носителей японского языка в
ходе анкетирования и отражающими их субъективное языковое сознание. Авторская интерпретация отобранных
из лингвистических корпусов текстов японского языка примеров употребления синонимичных в лингвистическом
смысле глаголов направленности действия позволяет увидеть, в чем проявляется их социокультурная дифференциация. Результаты проведенного исследования могут являться дополнительной эмпирической опорой для изучения как японского языка, так и японской лингвокультуры в целом.
|
сравнительные конструкции в новом завете. Ключевые слова: эквативные конструкции, симилятивные конструкции,
компаративные конструкции, корпусная лингвистика, типология, финно-угорские языки, индоевропейские языки.
Благодарности. Исследование выполнено при финансовой поддержке гранта
РНФ № 22-28-01639.
Comparative constructions in the New Testament
Julia V. Sinitsyna
Lomonosov Moscow State University, Institute of Linguistics (Moscow, Russia),
Russian Academy of Sciences (Moscow, Russia); jv.sinitsyna@yandex.ru;
ORCID: 0000-0002-2408-6270
Abstract. This article discusses equative (e.g., be ye 〈…〉 wise as serpents
[Mat. 10:16]), similative (e.g., Never man spake like this man [Mat. 3:16]) and
comparative (e.g., he 〈…〉 is mightier than I [Mat. 3:11]) constructions in the New
© Ю. В. Синицына, 2023Testament (The Gospels of Matthew, Mark, Luke, John; The Acts of the Apostles; The
Book of Revelation). I have used the Ancient Greek original and its translations into
the following languages: Russian, English, Spanish, Ossetic, Hill Mari and Udmurt.
Altogether, I have selected 38 comparative and 75 equative / similative constructions. In its first part, the article defines the structural and semantic constraints of the
constructions. I did not consider examples lacking a construction component like,
e.g., the comparee (ye in [Mat. 10:16]) or a standard of comparison (SoC; serpents
in [Mat. 3:11]).
Further, I discuss the criteria used to classify the relevant contexts. For example,
one of such criteria is the prototypicity of the SoC. This means that the best candidate for a SoC is a pronoun or a “light” noun without dependents. An atypical SoC,
on the contrary, would be an adpositional phrase or finite clause. Another criterion is
the type of comparison, more relevant for comparative constructions of equality. Equative constructions compare two objects possessing some property to the same degree,
and similative constructions compare the manner of the action.
In the second part, the article explores the use of standard markers in equative
and similative constructions in Ossetic, Hill Mari and Udmurt. This study shows
that in different languages, different criteria may underlie the choice of the standard
marker. The semantics of comparison tends to be the main criterion in Hill Mari language, while it is the prototypicity of the SoC in Ossetic. Udmurt has one multi-purpose marker kad’ ‘as, like’ that does not show any strong correlations between the
semantics or prototypicity of the standard marker. The only type of standard not allowed with kad’ is clausal.
Keywords: equative constructions, similative constructions, comparative constructions, corpus linguistics, typology, Finno-Ugric languages, Indo-European languages.
Acknowledgments. This research was funded by the Russian Science Founda
tion, grant № 22-28-01639.
1. Введение
Понятие «сравнительные конструкции» объединяет явления,
схожие в общей идее сравнения двух действий или участников
(объекта и стандарта сравнения), но разные в понимании степени различия между ними. Объект и стандарт сравнения имеют
одинаковую степень проявления признака в эквативных конструкциях (1). В компаративных конструкциях (2) один из сравниваемых
объектов имеет бо́ льшую степень проявления признака [Haspelmath
et al. 2017: 10].
(1)
(2)
〈…〉 И одежда его бела, как снег. [Мф. 28:3]
〈…〉 Но Идущий за мною сильнее меня. [Мф. 3:11]
Наглядное соотнесение основных элементов рассматриваемых
конструкций с их языковыми выражениями из примеров (1)–(2) представлено в Таблице 1 (обозначения взяты из [Treis, Vanhove (eds.) 20
17: 4] и [Князев 2007: 184]).
Таблица 1. Обозначения элементов, характерных для сравнительных
конструкций
Table 1. Key elements of equative and comparative constructions
Объект
сравнения
Маркер
параметра
Параметр
сравнения
одежда
идущий
бела
-ее
сильный
Маркер
стандарта
сравнения
как
gen
Стандарт
сравнения
снег
я
В зависимости от характера сравнения, конструкции, выражающие равную степень между двумя объектами, можно разделить на две
группы. В более строгом смысле под эквативными конструкциями
понимаются только такие, которые выражают идентичность степени
проявления признака объекта и стандарта сравнения (1). Конструкции, в которых говорится об идентичности образа действия, называются симилятивными (3) [Haspelmath, Buchholz 1998: 313] 1.
(3)
〈…〉 Тогда праведники воссияют, как солнце. [Мф. 13:43]
1 Далее мы будем использовать ярлык «эквативные конструкции» для отсылки
ко всей группе сравнительных конструкций со значением равенства, если специально не оговорено другое.
Компаративные конструкции, в свою очередь, подразделяются
на супериорные и инфериорные в зависимости от обладания объектом сравнения соответственно большей или меньшей степенью проявления признака по отношению к стандарту, см. (4) [Treis 2018: iii].
В последних употребляется особый маркер параметра — например,
less в английском примере и менее в русском переводе. Данный тип
конструкций не встретился в нашей выборке.
(4)
английский
Peter is less tall than Susan.
‘Питер менее высокий, чем Сьюзан’. [Treis 2018: iii]
Данная работа посвящена описанию эквативных и компаративных конструкций в Новом Завете, используемом в качестве параллельного корпуса (о таком подходе и его преимуществах см., например, [Haspelmath 1997: 17; Resnik et al. 1999: 129–130], а также
[Плунгян, настоящий сборник]).
В ходе исследования было рассмотрено шесть книг Нового Завета: Евангелие от Матфея (Мф.), Евангелие от Марка (Мк.), Евангелие от Луки (Лк.), Евангелие от Иоанна (Ин.), Деяния святых
апостолов (Деян.) и Откровение Иоанна Богослова (Откр.) в оригинале на древнегреческом языке (Novum Testamentum Graece, NestleAland edition) и его переводах на русский (русский Синодальный
перевод), английский (King James Bible), испанский (Biblia Reina
Valera 1960), горномарийский, удмуртский (финно-угорские < уральские, см. finugorbib.com) и осетинский (иранский < индоевропейские, см. ibt.org.ru/ru/text?m=OSS) языки.
Статья имеет следующую структуру: в Разделе 2 представлена
процедура отбора контекстов; Раздел 3 посвящен обсуждению параметров, релевантных для анализа сравнительных конструкций;
в Разделе 4 приводится исследование употребления маркеров стандарта сравнения в эквативных конструкциях. Итоги и обсуждение
представлены в Разделе 5.
2. Отбор контекстов
2.1. Общие принципы отбора
Отбор контекстов происходил следующим образом. В первую
очередь были просмотрены все шесть книг в русском переводе и отмечены все стихи, содержащие потенциально интересующие нас конструкции. Затем были добавлены переводы найденных стихов на указанные выше языки. Решение о принятии контекста к дальнейшему
анализу принималось в случае, если как минимум в 5 из 7 языков он
представлял собой сравнительную конструкцию.
Наша цель — отбор контекстов, которые с наибольшей вероятностью будут соответствовать компаративным и эквативным конструкциям в других языках, в т. ч. не рассматриваемых в текущем исследовании. В связи с этим первичная выборка прошла еще несколько
этапов отбора как по формальным, так и по семантическим критериям, на которых мы остановимся подробнее.
В первую очередь не учитывались конструкции, содержащие неполный набор основных элементов — объекта, параметра и стандарта
сравнения 2. Так, в (5) компаративной конструкцией является вторая
часть последнего предложения (и больше пророка). В данном случае есть параметр сравнения (больше), стандарт сравнения в генитиве (пророка), однако отсутствует эксплицитно выраженный объект
сравнения, который восстанавливается только по контексту: человек,
на которого люди ходили смотреть, больше, чем пророк (см. также
[Мф. 11:7–10]).
(5) Что же смотреть ходили вы? пророка? Да, говорю вам,
и больше пророка. [Мф. 11:9]
2 За исключением случаев, когда объект сравнения в позиции подлежащего
не выражен из-за особенностей грамматического строя языка (например, личные местоимения).
В финальную выборку не попали контексты, стандарт сравнения которых представляет собой сочиненную группу, см., например, перевод примера (6), где представлено бессоюзное сочинение
именных групп (прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи),
а также дизъюнктивное сочинение двух групп с как (как прочие
люди 〈…〉 или как этот мытарь) 3. Сочиненные группы в качестве стандарта сравнения представляют нетривиальный случай
для задачи классификации отобранных контекстов. В переводе
подобных контекстов может использоваться более одного маркера стандарта при разных конъюнктах (см. выделенные маркеры
стандарта в удмуртском (6)). В этом случае нам бы пришлось дублировать контекст для разметки, что может быть неоднозначным решением.
удмуртский
(6) …мон сыӵе ӧвӧл-ысь, кыӵе-есь лу-о мукет
я такой neg-ptcp.act какой-pl быть-prs.3pl другой
муртъ-ёс – адями талась-ёс, ултӥясь-ёс,
человек-pl человек разбойник-pl обидчик-pl
азы-са-калгы-са улӥсь-ёс яке
прелюбодействовать-cvb-гулять-cvb живущий-pl или
тани та выт бича-сь кадь.
вот этот подать собирать-ptcp.act как
‘Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь’. [Лк. 18:11]
Также мы не рассматривали конструкции, параметром сравнения в которых является предикат со значением ‘превосходить’ для
компаративных конструкций и ‘быть равным, подобным’ для эквативных, ср. (13).
(7)
The kingdom of heaven is likened unto a man
‘〈Другую притчу предложил Он им, говоря:〉 Царство Небесное подобно человеку 〈…〉’ [Мф. 13:24]
3 Подробнее о типах сочинения см. [Haspelmath 2004: 5].
Параметр сравнения в таких конструкциях может появляться как
зависимое по отношению к предикату ‘быть равным’, ср. следующие
схемы для эквативных конструкций: а) A is equal to B regarding Q
‘А равен B в отношении к Q’; б) A and B are equal regarding Q ‘А и B
равны в отношении Q’, где А и B — объект и стандарт сравнения,
а Q — качественный признак [Henkelmann 2006: 376–377] (см. также
[Heine 1997: 113] для компаративных конструкций). Анализ таких
конструкций выходит за рамки настоящего исследования, так как
они отличаются по структуре от остальных, рассмотренных в данной статье, и предложенные в следующих разделах критерии могут
оказаться для них нерелевантными.
2.2. Отбор контекстов для компаративных конструкций
Остановимся подробнее на примерах, характерных только для
компаративных конструкций.
Во-первых, нами не рассматривались атрибутивные компаративы — конструкции, являющиеся зависимыми имени, а не предиката, ср. предикативную конструкцию в (8) и атрибутивную в (9):
(8)
(9)
〈…〉 Вы [дороже [многих малых птиц]]. [Лк. 12:7]
〈…〉 [Иной [большей сих] заповеди] нет. [Мк. 12:31]
В примере (9) прилагательное-параметр большей и (зависящий
от него) стандарт сравнения сих относятся к объекту сравнения заповеди и образуют с ним одну составляющую. Предикатом в данном
примере является слово нет — в отличие от примера (8), где прилагательное-параметр дороже и есть предикат, у которого два аргумента:
объект и стандарт сравнения.
Во-вторых, в финальную выборку не попали суперлативные конструкции — еще один тип сравнительных конструкций, выражающих
высшую степень проявления признака. В некоторых случаях они могут формально содержать элементы, присущие компаративным конструкциям. Так, в (10) можно выделить объект сравнения (которое), параметр сравнения (прилагательное большой в сравнительной степени) и стандарт сравнения (всех злаков). Однако в (10) подразумевается наличие у объекта сравнения максимального проявления признака величины, что происходит из-за наличия в стандарте сравнения
универсального кванторного слова всех.
(10)
〈…〉 Которое 〈…〉 когда вырастет, бывает больше всех злаков. [Мф. 13:32]
В переводах данного контекста на английский и испанский языки
используется суперлативная конструкция с прилагательным-параметром в превосходной степени и без универсального кванторного
слова:
английский
(11) а. it is the greatest among herbs
испанский
б
. es la mayor de las
быть.prs.3sg def.f.sg большой.sup gen def.f.pl
hortaliza-s
зелень-pl
‘〈Которое, хотя меньше всех семян, но, когда вырастет,〉 бывает больше всех злаков 〈…〉’ (букв. ‘бывает самым большим из злаков’). [Мф. 13:32]
2.3. Отбор контекстов для эквативных конструкций
Сравнение объектов по равной степени проявления признака представляет более неоднородное явление с точки зрения семантики. Помимо указанных в Разделе 1 эквативных и симилятивных конструкций,
языки мира выражают и другие значения с помощью тех же средств.
Во-первых, формально схожими с эквативными и симилятивными конструкциями являются функтивные конструкции (“functive constructions” [Creissels 2014] или “role phrases” [Haspelmath,
Buchholz 1998]). Такие конструкции выражают роль или функцию,
в которой выступает участник [Haspelmath, Buchholz 1998: 321], что
иллюстрирует (12). В этом примере словоформа kings ‘цари’ может
пониматься не как стандарт, с которым сравниваются десять рогов
из первой части предложения, а как обозначение временно выполняемой ими функции 4. При этом используются эквативные маркеры
стандарта — как в русском переводе, as в английском.
английский
(12) And the ten horns which thou sawest are ten kings, which have received no kingdom as yet; but receive power as kings one hour
with the beast.
‘И десять рогов, которые ты видел, суть десять царей, которые
еще не получили царства, но примут власть со зверем, как
цари, на один час’. [Откр. 17:12]
Во-вторых, формально не отличимы от эквативов и симилятивов
клаузы соответствия (“accord clauses”). Такие конструкции являются
вводными и представляют источник информации [Haspelmath, Buchholz 1998: 320]. Например, в (13) конструкция с маркерами стандарта как и as сообщает, что сказанное выше принадлежит третьему
лицу — пророку Исаие, но сравнения в данном случае не происходит.
английский
(13) Make straight the way of the Lord, as said the prophet Esaias.
‘〈Он сказал: я глас вопиющего в пустыне:〉 исправьте путь Господу, как сказал пророк Исаия’. [Ин. 1:23]
Последний тип конструкций, не вошедший в финальную выборку, —
конструкции с семантикой ирреального сравнения. Так, в (14) к эквативному маркеру как добавляется частица бы, и вся конструкция подчеркивает ирреальность ситуации. Кроме того, в данном случае отсутствуют
необходимые элементы сравнительных конструкций — объект,
4 Отметим, что полностью исключать понимание данного контекста как сравнительного (‘〈…〉 примут власть со зверем, как будто (они есть) цари / как (принимают) цари’) нельзя. Тем не менее неоднозначность примера дает основание
не включать его в финальную выборку.
параметр и стандарт сравнения. Таким образом, конструкции типа
(14) не подходят ни по формальным, ни по семантическим признакам.
(14) И тотчас как бы чешуя отпала от глаз его, и вдруг он про
зрел; и, встав, крестился. [Деян. 9:18]
3. Классификация контекстов
В данном разделе мы рассмотрим критерии, используемые нами
для дальнейшей классификации отобранных компаративных и эквативных контекстов. Каждая группа была размечена по трем критериям: общему критерию прототипичности стандарта сравнения
и двум критериям, характерным для каждого типа конструкции. Для
компаративов это семантический источник маркера стандарта (Раздел 3.2.1) и маркирование параметра сравнения (Раздел 3.2.2); для
эквативов это семантика конструкции (Раздел 3.3.1) и референциальный статус стандарта сравнения (Раздел 3.3.2).
3.1. Прототипичность стандарта сравнения
Критерий прототипичности стандарта сравнения включает в себя
несколько явлений. Во-первых, мы будем следовать за Т. Штольцем,
предложившим морфосинтаксические и семантические признаки для
определения прототипических стандартов [Stolz 2013: 30].
Прототипическими стандартами, согласно Т. Штольцу, являются
местоимения (15) и имена, выражающие одушевленные, конкретные
объекты, не имеющие зависимых и не входящих в сочиненную группу.
Атипичные стандарты сравнения — «тяжелые» именные группы 5,
адложные группы, группы прилагательного, нефинитные глагольные
5 К «тяжелым» ИГ мы будем относить номинализованные глагольные группы
с зависимыми, см., например, (34) в Разделе 4.2.
группы (16), а также клаузы. С семантической точки зрения такие
стандарты сравнения часто абстрактные 6.
(15)
〈…〉 Но Идущий за мною сильнее меня [Мф. 3:11]
(16) Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели бога
тому войти в Царство Божие. [Мк. 10:25]
Стандарты сравнения, содержащие финитный глагол, традиционно называются клаузальными (см., среди прочих [Bresnan 1973;
Heim 2000]). При этом данный глагол может не иметь фонологического выражения в случае, если он совпадает с глаголом из главной части, см. подробнее [Lechner 2004]. Таким образом, падежное или адложное оформление имени в группе стандарта зависит
от этого глагола, несмотря на его фонологическое (не)выражение.
Как следствие, грамматическая форма объекта и стандарта сравнения будет совпадать: ср. он ходит в магазин чаще, чем он ходит в театр.
Фразовые стандарты сравнения имеют структуру меньше финитной клаузы (“direct analysis”, см., например, [Bhatt, Takahashi 2007]) 7.
Другими словами, стандарт сравнения с маркером стандарта может
быть адложной группой либо именной группой в некотором падеже
(например, генитивные стандарты сравнения в русском, горномарийские стандарты сравнения, маркированные элативным послелогом
гӹц). В этом случае грамматическое оформление стандарта не зависит от оформления объекта сравнения: ср. она читает книги чаще
6 Прототипичность может пониматься как градуируемое свойство, однако
Т. Штольц не приводит процедуру оценки степени прототипичности конкретного стандарта и предлагает принимать решение интуитивно. В настоящем исследовании мы будем опираться на описания (не)прототипических стандартов,
взятых из [Stolz 2013: 30].
7 Другой анализ фразовых компаративов (“reduced analysis” [Bresnan 1973;
Heim 1985] и др.) предполагает наличие в их структуре невыраженного финитного предиката, то есть фразовые стандарты считаются редуцированными
клаузами.
журналов (фразовый стандарт в генитиве, но связан при этом с объектом сравнения в аккузативе) / она читает книги чаще, чем она читает журналы (маркер стандарта чем вводит клаузальный стандарт,
сохраняющий аккузативный падеж, соответствующий маркированию
объекта сравнения) 8.
Определение типа стандарта сравнения в языке является отдельным нетривиальным вопросом и не входит в рамки настоящего исследования. Далее мы будем называть стандарты клаузальными только
в случае наличия выраженной глагольной группы. Такое решение
поможет избежать неоднозначности при объединении контекстов
в межъязыковые группы.
Эквативные конструкции параллельны в своей структуре компаративным конструкциям (см. Раздел 1, а также [Bacskai-Atkari 2016]),
поэтому мы будем использовать понятия клаузальных и фразовых
стандартов сравнения применительно ко всем рассматриваемым сравнительным конструкциям.
Во-вторых, при определении прототипичности стандарта мы будем ориентироваться на семантическую роль объекта сравнения, с которым связан стандарт. Прототипическими в большей степени можно
считать стандарты сравнения, связанные с объектами-агенсами (17).
Однако в нашей выборке немало контекстов, когда предикатом является прилагательное — см., например, (18). В таких случаях мы будем
считать, что объекты сравнения имеют роль темы — участника, который сам по себе не претерпевает изменений (как пациенс), но о котором сообщается определенная информация. 9
(17)
〈…〉 Он более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн. [Ин. 4:1]
(18)
〈…〉 И будет последний обман хуже первого. [Мф. 27:64]
8 Ср. также разделение компаративных конструкций на конструкции с произ
водным и фиксированным падежом по [Stassen 1985].
9 Ср. определение семантической роли темы из Утрехтского словаря лингвистических терминов (электронное издание, https://lexicon.hum.uu.nl): «〈…〉
тема — это то, что находится в состоянии или в изменении состояния».
Все языки из нашей выборки имеют аккузативный строй. Позицию субъекта в предложении занимают объекты сравнения с ролями агенса (17), пациенса — при одноместных глаголах (〈…〉 я 〈…〉
пал к ногам Его, как мертвый [Откр. 1:17]) или при пассивном залоге (〈…〉 как сосуды глиняные, они сокрушатся 〈…〉 [Откр. 2:27]), —
а также объекты-темы, являющиеся зависимыми адъективного предиката (18) 10.
Объекты сравнения, имеющие другие семантические роли, будут
занимать более специфичные синтаксические позиции, требующие
определенного падежного или адложного маркирования.
Семантическая роль оказывается более важной для оценки прототипичности именного стандарта, чем степень распространенности именной группы. Так, в русском переводе (19) стандарт (тебе),
с одной стороны, выражен личным местоимением и отсылает к одушевленному объекту (то есть прототипичен в терминах Т. Штольца),
однако связанный с ним объект сравнения (земле Содомской) имеет
семантическую роль экспериенцера и соответствующее оформление дативом 11. Это влияет на выбор маркера стандарта — в русском
варианте это нежели, при котором сохраняется падежное оформление стандарта (ср. неграмматичность замены на генитивный маркер стандарта в данном случае: *земле Содомской отраднее будет
〈…〉 тебя).
(19)
〈…〉 Земле Содомской отраднее будет в день суда, нежели
тебе. [Мф. 11:24]
10 В нашей выборке не встретились контексты с битранзитивными глаголами
(он дал мне книгу), объект в которых (книгу) также называют темой.
11 Фактически такой стандарт сравнения является клаузальным, в котором
пропущен предикат, совпадающий с предикатом из основной части: земле
Содомской отраднее будет в день суда, нежели тебе (будет отрадно). Это
утверждение, однако, может быть неверно для других рассматриваемых нами
языков. Поскольку в задачи настоящей статьи не входит подробный анализ
структуры стандартов сравнения, далее такие стандарты не будут относиться
к группе клаузальных.
Тем не менее нам важно сохранить все отобранные контексты,
в том числе непрототипические, выражаемые клаузами или адложными группами. Такие контексты являются хорошей диагностикой
для выявления дополнительных стратегий маркирования стандарта
сравнения как в компаративных, так и в эквативных конструкциях,
ср., например, русский генитив, который невозможен при стандартах сравнения, являющихся клаузой: Он выше Васи, но Он танцует
лучше, <чем Вася> / <*Васи> поет (подробнее о структуре русских
компаративных конструкций см. [Pancheva 2006; Berezovskaya, Hohaus 2015]).
Рассмотрим далее специализированные критерии для компара
тивных и эквативных конструкций.
3.2. Компаративные конструкции
3.2.1. Семантический источник маркера стандарта
Первый критерий классификации сравнительных конструкций
основывается на базовых значениях элементов, употребляющихся
в качестве маркера стандарта. За основу была взята классификация
Б. Хайне, дополненная впоследствии Т. Штольцем.
Исследование Б. Хайне строится на выделении так называемых
событийных схем (event schemas) — семантических шаблонов, на которых концептуально базированы выражения грамматических категорий, в том числе сравнения [Heine 1997]. Основываясь преимущественно на языковой выборке из [Stassen 1985], Б. Хайне показывает,
что более абстрактное значение сравнения, имеющееся у компаративных маркеров, происходит из более конкретных значений, и выделяет
несколько базовых структур — источников для компаративных конструкций [Heine 1997: 111]. В дальнейшем эта классификация была
уточнена Т. Штольцем [Stolz 2013].
Например, в качестве семантического источника для маркера
стандарта может выступать элемент с исходным (аблативным) значением (т. н. схема источника (Source), см. [Heine 1997: 115–116]).
К этой схеме можно отнести русские и древнегреческие компаративные конструкции с генитивом 12.
В Таблице 2 представлен инвентарь маркеров стандарта (stm),
используемых в исследуемых текстах. Каждому маркеру сопоставлен ярлык событийной схемы (es) в соответствии с исследованиями
Л. Стассена, Б. Хайне и Т. Штольца.
Таблица 2. Инвентарь компаративных маркеров стандарта сравнения
Table 2.Standard markers in comparative constructions
I
II
III
Язык
stm.ph (es)
stm.fin (es)
русский
gen (источник)
нежели (частица)
древнегреческий
gen (источник)
ē (частица)
английский
испанский
осетинский
than (частица)
than (частица)
que (частица)
que (частица)
abl (источник)
—
—
горномарийский
el (источник)
удмуртский
abl (источник)
сярысь ‘о’
(источник) 13
Примечание: stm — маркер стандарта, прочерк (—) означает отсутствие соответствующего маркера в примерах в нашей выборке; римская цифра (I, II, III)
соответствует группам, о которых будет сказано далее. В первом столбце представлены маркеры, употребляющиеся с фразовыми стандартами (stm.ph); во втором столбце перечислены маркеры, допускающие при себе клаузу с финитным
глаголом (stm.fin).
12 Древнегреческий генитив взял на себя функции праиндоевропейского аблатива [Smyth 1956: 313]; праиндоевропейский аблатив слился с генитивом в балто-славянских языках (см., например, [Саенко 2019: 100]).
13 Удмуртский послелог сярысь ‘о’ является сложным случаем для имеющейся
классификации. В рамках настоящего исследования мы последуем за Т. Штольцем и отнесем данный маркер к схеме источника [Stolz 2013: 112].Схема источника (Source scheme) использует элемент с аблативным значением в качестве маркера стандарта сравнения. В русском
и древнегреческом языках таким элементом выступает генитивный
падежный маркер; в осетинском, горномарийском и удмуртском
языках используется специальный аблативный падеж или послелог.
Самой неоднородной по составу является группа компаративов
с частицей [Stassen 1985: 55]. Б. Хайне и Т. Штольц выделяют из этой
группы более мелкие с учетом семантических особенностей на синхронном и на диахроническом уровне. Так, английские компаративы
с маркером than можно отнести к последовательной схеме (Sequence
schema), так как исторически than восходит к временно́му показателю then (см., к примеру, [Heine 1997: 117]). Тем не менее в рамках
данного исследования мы будем считать английский маркер than относящимся к компаративам с частицами, так как это в большей степени отражает его природу и возможность присоединяться как к клаузальным, так и фразовым стандартам.
Языки нашей выборки можно разделить на три группы. К первой группе относятся русский и древнегреческий — маркеры стандарта в этих языках относятся к схеме источника (20а), являющейся
наиболее типологически распространенной схемой [Utlan 1972; Stassen 1985; Heine 1997], и схеме с частицей (20б).
(20) а. 〈…〉 Ибо Отец Мой более Меня. [Ин. 14:28]
б. 〈…〉 Удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели
богатому войти в Царство Божие 14. [Мф. 19:24]
Английский и испанский относятся ко второй группе языков, у которых есть только одна стратегия маркирования стандарта —использование союзов than и que соответственно:
английский
(21) а. How much then is a man better than a sheep?
14 В современном русском более употребляемый маркером стандарта-частицей является союз чем, ср. тот же контекст в версии Нового русского перевода: легче верблюду
пройти сквозь игольное ушко, чем богатому войти в Божье Царство. [Мф. 19:24].
испанский
б. Pues ¿cuánto más vale un
ведь сколько большe стоить.prs.3sg indef.sg.m
hombre que una oveja?
человек чем indef.sg.f овца
‘Сколько же лучше человек овцы! 〈…〉’ [Мф. 12:12]
Третья группа представлена языками с маркерами стандарта
с аблативной семантикой: осетинский (22), горномарийский (23а)
и удмуртский (23б), (24).
осетинский
(22) уымæн æмæ Мæ Фыд Мæнæй уæл-дæр у.
тот.dat и я. gen отец я.abl над-cmpr быть.prs.3sg
‘〈…〉 Ибо Отец Мой более Меня’. [Ин. 14:28]
горномарийский
(23) а. цора ӹшке хоза-жы гӹц кого агыл 〈…〉
слуга refl хозяин-poss.3sg el большой neg
удмуртский
б. ляльчи ас кузё-ез-лэсь бадӟым ӧвӧл
батрак refl хозяин-poss.3sg-abl большой neg
‘〈…〉 Раб не больше господина своего 〈…〉’ [Ин. 13:16]
удмуртский
(24) нош адямиос югыт-эз сярысь юн-гес
но человек-pl свет-acc о крепкий- cmpr
пеймыт-эз ярат-ӥ-зы
тьма-acc любить-pst-3pl
‘〈…〉 Но люди более возлюбили тьму, нежели свет 〈…〉’ [Ин. 3:19]
3.2.2. Параметр сравнения и способы его маркирования
Рассмотрим примеры (25) и (26). В (25) сравнивается разница
в количестве учеников, приобретенных и крещенных Иисусом и Иоанном, а в (26) — разница в степени проявления признака размера
(в переносном смысле), которым характеризуются две сущности (ты
и отец Иаков). Тем не менее в компаративных конструкциях параметр
сравнения всегда имеет количественную характеристику. Качественное
сравнение выражают симилятивные конструкции, которые предполагают сопоставление по какому-либо образу действия, схожему для двух
сравниваемых сущностей. Подробнее о симилятивных и других сравнительных конструкциях со значением равенства см. в Разделе 3.2.1.
(25)
〈…〉 Он более приобретает учеников и крестит, нежели Иоанн. [Ин. 4:1]
(26) Неужели ты больше отца нашего Иакова 〈…〉 [Ин. 4:12]
Межъязыковое варьирование в области параметра сравнения может заключаться в наличии или отсутствии специального компаративного маркера. Это особенно важно для языков с факультативным
выражением маркера параметра — в нашей выборке это горномарийский и удмуртский (см. [Саваткова 2002: 135] о горномарийском
и [Перевощиков (отв. ред.) 1962: 137–138] об удмуртском, а также
примеры далее).
Часто стратегия маркирования параметра сравнения совпадает
в обоих языках — так, в (23) маркер параметра отсутствует в переводах на обоих языках (3 контекста из 31 15). В (27), наоборот, маркер
параметра сохраняется в обоих случаях (20 из 31).
горномарийский
(27) а. но паштек-ем Тол-шы мӹнь гӹц-ем
но после-poss.1sg приходить-ptcp.act я el-poss.1sg
сила-н-рак 〈…〉
сила-prop-cmpr
удмуртский
б. нош мон бӧрсь-ын Лыкт-ӥсь мын-эсьт-ым
а я за- loc приходить-ptcp.act я-abl-poss.1
15 Общее количество сравнительных контекстов меньше, так как в 7 контекстах на горномарийский язык не используется компаративная конструкция.
кужмо-гес
сильный-cmpr
‘〈…〉 Но Идущий за мною сильнее меня’. [Мф. 3:11]
Контексты без маркера параметра (23) можно считать базовыми
ввиду наличия у -гес и -рак дополнительной семантики — аттенуативного значения, на который указывают грамматики горномарийского и удмуртского языков [Alhoniemi 1993, Саваткова 2002,
Winkler 2001], см. также [Синицына 2019а] для горномарийского
и [Черемисинова 2019] для бесермянского удмуртского.
Отметим, впрочем, случаи несовпадения стратегии маркирования
параметра, ср. (28), где в горномарийском маркер -рак отсутствует
на параметре сравнения шергӹ ‘ценный’, но в переводе того же контекста на удмуртский на параметре умо-есь (хороший-pl) присутствует маркер -гес (5 случаев из 31). Пример (29) — единственная
иллюстрация обратной ситуации: маркер параметра есть в горномарийском переводе и отсутствует в удмуртском.
горномарийский
(28) a. тӓ шукы изи кек гӹц꞊ ӓт шергӹ
вы много маленький птица el꞊add ценный
ылы-да.
быть-npst.2pl
удмуртский
б. тӥ трос-эз-лэсь векчи тылобурдо-ос-лэсь
вы много-poss.3sg-abl мелкий птица-pl-abl
умо-есь-гес.
хороший-pl-cmpr
‘〈Не бойтесь же:〉 вы лучше многих малых птиц’. [Мф. 10:31]
горномарийский
(29) a Тӓ нӹнӹ гӹц шергӓкӓн-рӓк а-да ыл ма?
вы они el дорогой-cmpr neg.npst-2pl быть ptcl
удмуртский
б. Тӥ со-ос-лэсь трос-лы умо-есь ӧвӧл-а?
вы тот-pl-abl много-dat хороший-pl neg-quest
‘〈…〉 Вы не гораздо ли лучше их?’ [Мф. 6:26]
Такое расхождение затрудняет признание контекстов наподобие
(23) более базовыми по отношению к контекстам в (27). Случаи (28)
и (29) требуют более подробного изучения в дальнейшем с привлечением большего количества родственных и ареально близких языков (ср. факультативное использование маркера параметра в чувашском [Андреев 1957: 56–57], татарском [Закиев и др. (ред.) 1993: 67],
башкирском [Юлдашев (отв. ред.) 1981: 195]).
3.3. Эквативные конструкции
Рассмотрим теперь критерии, касающиеся исключительно эква
тивных конструкций.
3.3.1. Семантика конструкции
Как было сказано во Введении, сравнительные конструкции со значением равенства можно разделить на эквативные конструкции в узком смысле — такие, которые выражают идентичность степени проявления признака, и симилятивные — такие, которые выражают
идентичность образа действия [Haspelmath, Buchholz 1998].
Языки мира могут использовать для выражения этих значений
разные показатели или выражать их с помощью одного показателя,
см. подробнее [Haspelmath, Buchholz 1998].
В отдельную группу нами были вынесены конструкции, в которых параметр сравнения не выражен, а группа стандарта является
предикатом (30). Далее такие контексты мы будем называть предикативными.
(30) И волосы у ней — как волосы у женщин, а зубы у ней были, как
у львов. [Откр. 9:8]
М. Хаспельмат и О. Бухольц выделяют группу предикативных симилятивов (predicitive similatives, ср. she is like her brother ‘она как ее
брат’). Данная группа обособляется не по семантическому, а по формальному признаку. Основанием является тот факт, что в некоторых
языках (в частности, грузинском и шведском) используются специальные маркеры в предикативных контекстах, см. [Haspelmath, Buchholz 1998: 319]. Объект сравнения в таких контекстах всегда занимает позицию подлежащего.
3.3.2. Референциальный статус стандарта сравнения
В зависимости от референциального статуса стандарты сравнения можно разделить на конкретно-референтные (specific) и родовые
(generic), см. (31а) и (31б) соответственно.
(31) а. 〈…〉 Она 〈…〉 в устах твоих будет сладка, как мед.
[Откр. 10:9]
б. 〈…〉 Итак, кто умалится, как это дитя〈…〉 [Мф. 18:4]
Родовой стандарт сравнения не имеет конкретного референта,
а относится к классу объектов. Часто эквативные конструкции с родовым стандартом сравнения являются идиоматическими выражениями, специфичными для каждого языка. [Haspelmath, Buchholz 1998:
309]. В русской корпусной грамматике [Летучий 2017: 194] предлагается признать конструкции с родовым стандартом сравнения прототипическими.
Конкретно-референтный стандарт отсылает к определенным сущностям или явлениям. При этом как конкретно-референтный (32а),
так и родовой стандарт (32б) могут быть выражены не только именной группой, но и клаузой.
(32) а. Не хочешь ли ты убить и меня, как вчера убил Египтянина?
[Деян. 7:28]
б. 〈…〉 Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица
собирает птенцов своих под крылья 〈…〉 [Мф. 23:37]
Как отмечается М. Хаспельматом и О. Бухольц, некоторые языки
могут по-разному маркировать конкретно-референтные и родовые
стандарты сравнения. Например, во французском используется маркер стандарта comme ‘как’ в родовых эквативных конструкциях
и комбинация маркера параметра aussi ‘настолько’ и маркера параметра
que ‘как’ в конкретно-референтных [Haspelmath, Buchholz 1998: 311].
3.4. Обобщение
Перечислим критерии, обсуждавшиеся в предыдущих подразделах, для компаративных и эквативных конструкций. В Таблице 3 приведено количество контекстов там, где критерий имеет одно значение
для большинства из рассматриваемых языков. Семантический источник маркера стандарта зависит от конкретного языка, как было показано в Разделе 3.2.1, поэтому в соответствующей ячейке вместо примера идет ссылка на данный раздел. Аналогичное решение принято
для критерия семантики параметра сравнения: маркер параметра факультативен только в двух языках — горномарийском и удмуртском, —
и потому не имеет отношения к остальным языкам из нашей выборки.
Таблица 3. Критерии для разметки компаративных и эквативных конструкций
Table 3. Criteria for comparative and equative constructions
Критерий / конструкция
прототипичность
стандарта сравнения
прототипический
непрототипический
Компаративы9
Эквативы15
семантический источник маркера стандарта
См. [Stassen 1985;
Heine 1997; Stolz 2013]
См. Раздел 3.2.1
маркирование
параметра сравнения
обязателен ли маркер
параметра
См. Раздел 3.2.2
семантика конструкции
референциальный статус стандарта сравнения
эквативы
симилятивы
предикативное
сравнение
родовой
конкретно-референтный3255Отметим, что обсуждавшийся набор критериев не окончательный и может быть дополнен в зависимости от рассматриваемых языков. В частности, в текущую выборку не попали языки с эргативным строем, а также языки, в которых
основной стратегией для выражения сравнения являются предикаты со значением ‘превосходить’ или ‘быть равным’.
В следующем разделе мы проверим, от чего может зависеть вы
бор маркера стандарта в эквативных конструкциях.
4. Маркеры стандарта в эквативных конструкциях
4.1. Предварительные замечания
Остановимся подробнее на маркерах стандарта в контекстах эквативных конструкций. Все эквативные конструкции были поделены
на группы в зависимости, во-первых, от способа выражения стандарта сравнения — более прототипическими местоимениями и именными группами или менее прототипическими клаузами и адложными
группами, — а во-вторых, от того, является ли группа стандарта частью предиката или нет 16. Наглядное соотнесение параметров разделения и примеров представлено в Таблице 4 (с. 173).
В Таблице 5 представлены эквативные маркеры стандарта,
встретившиеся в каждом из рассматриваемых языков. Три группы
выделены на основании описанных выше параметров: в первую
группу вошли контексты с прототипическими стандартами, не входящими в состав предиката (prot_nonpr); ко второй группе относятся все
16 Отнесение контекста к определенной группе происходило в соответствии
с общим принципом отбора контекстов: решение принималось, если контекст
является сравнительной конструкцией как минимум в 5 из 7 рассматриваемых
языков. Случаи несовпадения предполагаемого типа стандарта будут обговорены в разделах, посвященных отдельным языкам.Таблица 4. Группы эквативных и симилятивных контекстов
Table 4. Groups of equative and similative contexts
Прототипический стандарт
Непрототипический стандарт
Часть
предиката:
нетона в устах моих была сладка,
как мед [Откр. 10:10]дабы все чтили Сына, как
чтут Отца [Ин. 5:23]
Часть
предиката:
давид его был, как молния
[Мф. 28:3]
—
Примечание: прочерком (—) отмечена категория контекстов, не встретившаяся в нашей выборке 17.
предикативные контексты (pred); непрототипические стандарты, не входящие в состав предиката, попали в третью группу (nonprot_nonpr).
Если в языке использованы два или более маркера, в таблице приводятся наиболее частотные (в порядке убывания). В таблице зафиксированы маркеры, встретившиеся более трех раз в первой и второй
группах и более двух раз — в третьей группе, ввиду меньшего общего количества контекстов (15 в третьей группе, 32 и 28 в первых
двух соответственно).
Таблица 5. Маркеры стандарта в эквативных и симилятивных конструкциях
Table 5. Equative and similative standard markers
Язык /
группа
prot_nonpr
pred
nonprot_nonpr
русск.
как (и)
англ.
(even) as
like
как
(even) as
like
как (и)
(even) as
17 Четвертый тип, не представленный в нашей выборке, гипотетически возможен, см. перевод на английский [Откр. 10:1]: and his face was as it were the sun
‘〈…〉 и лицо его как солнце 〈…〉’. Однако в переводах на остальные языки в стандарте сравнения нет клаузы, поэтому мы относим этот контекст к группе предикативных с прототипическим стандартом.
Язык /
группа
prot_nonpr
pred
nonprot_nonpr
др.-греч. hōs 18 ‘как’
hōs 19 ‘как’
исп.
como
‘как’
como ‘как’
-ау (equ)
-ау (equ)
(kat)hōs ‘как’
hōsper ‘как и’,
hon tropon ‘каким образом’
сomo
‘как’
куыд
осет.
куыд, ‘как’
хуызӕн ‘подобно’
гань 20 ‘как’
cемӹнь(꞊ok)
по(꞊emph)
г.-мар.
удм.
кадь ‘как’
хуызӕн ‘подобно’
семӹнь 22‘подобно’
гань 21 ‘как’
кыце ‘как’
гань꞊ок (как꞊emph)
кадь ‘как’
кадесь (как.pl)
кызьы ‘как’
укшаны + dat 23
кадь ‘как’
18 Варианты: hōs-ei (‘как если бы’) ([Мф. 3:16; Мф. 9:36]), hōs-per (‘как и’,
‘словно’) ([Мф. 6:7; Деян. 11:15]). Здесь и далее будем считать указанные маркеры вариантами тех, что приведены в Таблице 4, так как все они содержат исходный маркер hōs ‘как, словно’ и частицы -ei ‘если’, -per ‘очень’, см. [Дворецкий (сост.) 1958].
19 Варианты: hōs-ei (‘как если бы’) [Мк. 9:26], hōs-per (‘как и’, ‘словно’)
[Лк. 18:11].
20 Или полная форма ганьы, а также варианты с аддитивной частицей ган꞊ят
‘как꞊add’ ([Мф. 6:29; Лк. 12:27]) и с эмфатической частицей гань꞊ок ‘как-꞊emph’
([Мф. 12:13]).
21 Или полная форма ганьы, а также вариант гань꞊ок ‘как꞊emph’ ([Мф. 6:10]).
22 Варианты с частицей: семӹнь꞊ок ‘подобно꞊emph’ ([Ин. 5:23, Мф. 18:33]).
23 Укшаны — глагол со значением ‘походить, иметь сходство’, требует зависимого в дательном падеже. Конструкции с данным глаголом отличаются
по структуре от других конструкций, рассматриваемых не только в удмуртском,
но и в других языках.Как видно из Таблицы 5, некоторые языки (в нашем случае —
русский и испанский) имеют один маркер стандарта, употребляющийся во всех рассматриваемых контекстах, независимо от прототипичности стандарта. Во всех остальных языках как минимум
в одной из трех групп присутствует второй маркер стандарта. При
этом наборы используемых маркеров могут отличаться по группам —
так, в горномарийском в контекстах с непрототипическими стандартами наиболее частотным оказывается маркер семӹнь, в то время как
в двух других группах основным маркером стандарта являлся гань.
Аналогичная ситуация наблюдается и в удмуртском — кадь, являясь
основным маркером в конструкциях с именными или предикативными эквативами (симилятивами), встречается всего в 3 контекстах
с непрототипическими стандартами из 17.
Далее мы подробно рассмотрим осетинский, горномарийский
и удмуртский языки на предмет вариативности в маркировании
стандартов сравнения. Данные языки удовлетворяют следующим
требованиям: вариативность маркеров стандарта зафиксирована
в двух и более группах; количество употреблений дополнительного маркера стандарта превышает 15 % от общего числа контекстов в данной группе. Первому критерию не удовлетворяет древнегреческий — вариативность встречается только в третьей группе
контекстов. Под второй критерий не подходит английский — в английском переводе маркер like встретился в 4 из 33 контекстов первой группы и в 3 из 27 предикативных, что составляет 12 % и 11 %
вхождений соответственно. Кратко охарактеризуем эти контексты
ниже.
Маркер like используется в четырех симилятивных контекстах
с фразовым стандартом сравнения, см. (33), а также [Мф. 12:13;
Ин. 7:46; Лк. 12:27].
английский
(33) That even Solomon in all his glory was not arrayed like one
of these.
‘〈…Но говорю вам,〉 что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них’. [Мф. 6:29]
Что касается предикативных контекстов, like в качестве маркера стандарта употребляется в двух контекстах [Мф. 28:3; Мк. 4:31]; еще в одном
контексте встретилось сочетание like unto [Откр. 2:18]. Мы оставим подробный анализ данных контекстов за рамками настоящего исследования.
Несмотря на разнообразие маркеров стандарта в группе с непрототипическими стандартами в древнегреческом переводе, бо́ льшая
часть (13 из 15 вхождений) связана с маркером hōs ‘как, словно’ —
это контексты с hōs, а также с маркерами kathōs и hōsper, образованными от hōs с помощью лексемы katá ‘как, сообразно’ и усилительной частицы per соответственно.
В оставшихся двух контекстах [Деян. 7:28; Мф. 23:37] используется сочетание hon tropon (какой.acc образ.acc), что можно перевести на русский как ‘каким образом’. Не углубляясь в дальнейший
анализ упомянутых контекстов в древнегреческом переводе, сделаем
вывод, что они однозначно являются симилятивными клаузами, в которых сравнивается образ действия двух действующих лиц, и, следовательно, хорошо подходят на роль диагностических контекстов.
Далее мы рассмотрим языки, в которых присутствует больше
вариативности в выборе маркера стандарта, и постараемся показать, какие критерии из предложенных ранее могут влиять на выбор.
Ввиду задач статьи мы не будем подробно рассматривать причины
выбора каждого маркера, а сосредоточимся на поиске закономерностей в употреблении наиболее частотных маркеров в каждом языке.
4.2. Удмуртский
В Таблице 6 (с. 177) представлены все встретившиеся маркеры
стандарта в удмуртском и частота их употребления в трех группах
контекстов.
Как видно из таблицы, кадь ‘как’ преобладает в контекстах
на удмуртском языке. Это универсальный маркер, который не зависит от особенностей сравнительной конструкции — за исключением запрета на употребление с финитными формами глагола
(см. об этом в [Яшина 1963: 15]). В нашей выборке кадь, аналогично Таблица 6. Маркеры стандарта в удмуртских эквативных
и симилятивных конструкциях
Table 6. Standard markers in Udmurt equative and similative constructions
prot_nonpr
кадь ‘как’
кызьы ‘как’
укшаны ‘походить’ + dat
кыӵе ‘какой’
выллем ‘как’
мында (appr)
всего1pred51nonprot_nonpr1015
Примечание: Общее количество контекстов может не совпадать по языкам, так
как некоторые контексты могут быть перефразированы без использования непосредственно сравнительной конструкции.
горномарийским маркерам гань ‘как’ и семӹнь ‘подобно’, о которых
будет подробнее сказано в Разделе 4.3, встречается только со стандартами, содержащими нефинитную форму глагола, например, (34).
Маркер кызьы ‘как’, наоборот, употребляется в конструкциях, где
стандарт сравнения содержит финитный глагол (35).
удмуртский
(34) пунэмъ-ёс-мес но кушты-∅, мил-ем-лы
долг-pl-poss.1pl.acc add бросить-imp мы-poss.1pl-dat
пунэм-о лу-ись-ёс-лэсь пунэмъ-ёс-сэс
долг-attr становиться-ptcp.act-pl-abl долг-pl-poss.3pl.acc
ми кушт-эм кадь ик
мы бросить-nmlz как add
‘И прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим’. [Мф. 6:12]
удмуртский
(35) Мон-э но виы-ны уд ӧдъя-ськы-а, кызьы
я-acc add убить-inf neg.prs/fut.2 хотеть-prs-quest как
тон толон египет пи-ез ви-и-д?
ты вчера Египет мальчик-acc убить-pst-2sg
Не хочешь ли ты убить и меня, как вчера убил Египтянина?
[Деян. 7:28]
Маркер кадь ‘как’ допустим и с непрототипическими стандартами:
в (36) он связан с объектом сравнения, имеющим семантическую
роль места — менее прототипическую, чем роли агенса или темы.
удмуртский
(36) Тынад эрик-едъ-я мед лу-о-з музъем
ты.gen свобода-poss.2sg-adv opt быть-fut-3sg земля
выл-ын но инм-ын кадь ик
верх-loc add небо-loc как emph
‘〈…〉 Да будет воля Твоя и на земле, как на небе’. [Мф. 6:10]
В группах с непредикативными контекстами кадь всегда остается в неизменной форме независимо от числа объекта или стандарта
сравнения (см., например, [Мф. 9:36, 6:7]). В группе с предикативными контекстами встречается употребление кадь с адъективным
суффиксом множественного числа -эсь / -есь:
удмуртский
(37) Солэн синъ-ёс-ыз — ӝуа-сь тыл кад-есь.
тот-gen глаз-pl-poss.3sg гореть-ptcp.act огонь как-pl
‘〈…〉 И очи Его, как пламень огненный’. [Откр. 1:14]
Числовое маркирование кадь зависит от числа объекта сравнения.
Это в свою очередь можно объяснить тем, что предикат должен быть
согласован по числу с подлежащим, чем и является объект сравнения во всех контекстах данной группы.
Помимо контекстов с маркером кадь, в группе с предикативным
сравнением есть контексты с глаголом укшаны ‘походить’ в форме
третьего лица настоящего времени и третьего лица прошедшего времени, см., например, (38), а также [Откр. 1:16, 9:9, 9:17, 10:1]. Эти
контексты не являются непосредственно сравнительными конструкциями, и потому не рассматриваются подробно.
удмуртский
(38) Солэн ымныр-ыз адями ымныръ-ёс-лы
тот-gen лицо-poss.3sg человек лицо-pl-dat
укш-а.
походить-prs.3sg
‘Лица же ее — как лица человеческие’. [Откр. 9:7]Отметим также контекст из [Откр. 20:7] (39), в котором используется аппроксимативный маркер мында. В данном случае сравнивается количественное отношение, а не качественное, как в остальных случаях.
удмуртский
(39) со-ос-лэн лыдзы — зарезь-ысь луо мында.
тот-pl-gen число-poss.3pl море-el песок appr
‘〈…〉 Число их как песок морской’. [Откр. 20:7]
Среди рассмотренных нами языков, кроме удмуртского, только
горномарийский язык использует в этом контексте специальный маркер со схожей аппроксимативной семантикой (см. [Саваткова 2008:
168] для горномарийского и [Перевощиков (отв. ред.) 1962: 322] для
удмуртского языков).
Таким образом, среди выявленных закономерностей можно отметить зависимость числового маркирования кадь от числа объекта
сравнения в предикативных контекстах.
4.3. Горномарийский
Рассмотрим употребление маркеров стандарта в исследуемых контекстах на горномарийском языке. Распределение маркеров по группам и частотная характеристика представлены в Таблице 7 (с. 180).
Как видно из таблицы, в горномарийских контекстах в качестве
маркера стандарта преобладает гань ‘как’. Тем не менее, в отличие
от удмуртского, в данном случае можно выделить второй довольно
частотный маркер семӹнь ‘подобно’. Этот послелог встречается
исключительно в симилятивных конструкциях, независимо от прототипичности стандарта, ср. (40а) с прототипическим стандартом
сравнения (существительным шолы ‘вор’ без дополнительных зависимых, соотносящимся с объектом сравнения-агенсом) и (40б) с номинализованной формой глагола валаш ‘спускаться’, которая имеет
свою группу зависимых.
Таблица 7. Маркеры стандарты в горномарийских эквативных
и симилятивных конструкциях
Table 7. Standard markers in Hill Mari equative and similative constructions
prot_nonpr
гань ‘как’
семӹнь ‘подобно’
кыце ‘как’
-ла (sim)
нӓрӹ (appr)
вуйта ‘будто’
махань ‘насколько’
Всего1332
pred128
nonprot_nonpr71горномарийский
(40) а. Мӹнь шолы семӹнь вычы-де ми-эм
я вор подобно ждать- neg.cvb прийти-npst.1pl
‘Я найду на тебя, как тать 〈…〉’ (букв. ‘я по-воровски нежданно приду’). [Откр. 3:3]
б. тӹнгӓлтӹш-ӹштӹ мӓ вӹ-кӹ-нӓ валы-мы
начало-in мы верх- ill-poss.1pl спускаться-nmlz
семӹнь꞊ок нӹнӹ вӹ-к꞊ӓт Святой Шӱлӹш
подобно꞊emph они верх-ill꞊add Святой дух
вал-ен.
спускаться-pret
‘〈…〉 Сошел на них Дух Святой, как и на нас вначале’.
[Деян. 11:15]
Финитный глагол в группе стандарта возможен при маркере кыце
‘как’, который является составной частью конструкции кыце… тенге
‘как… так’:
горномарийский
(41) Кыце тӓ-лӓн-дӓ пу-эн , тӹдӹ-лӓн тенге꞊ок
как вы- dat-poss.2sg давать-pret тот-dat так꞊emph
пу-да
давать-imp.2pl
‘Воздайте ей так, как и она воздала вам 〈…〉’ [Откр. 18:6]
Маркер гань является более универсальным и встречается как
в эквативах (42а), так и в симилятивах (42б), при этом стандарт сравнения может быть выражен именем (42а) или группой с номинализованной глагольной вершиной (42б).
горномарийский
(42) а. но ышма-шт-ет мӱ гань тотлы ли-эш
но рот-in-poss.2sg мед как вкусный становиться-npst.3sg
‘〈…〉 Но в устах твоих будет сладка, как мед’. [Откр. 10:9]
б. лишӹл эдем-ӹм ӹшк-ӹм-ӹм яраты-мы гань
ближний человек-acc refl-poss.1pl-acc любить-nmlz как
ярат-аш
любить-inf
‘〈…〉 И любить ближнего, как самого себя’ [Мк. 12:33]
Маркер гань употребляется в 26 из 28 предикативных контекстов. Аппроксимативный маркер нӓрӹ используется в [Откр. 20:7],
представляющим сравнение по количеству (〈…〉 число их как песок морской 〈…〉), см. Раздел 4.2. В [Откр. 9:8] используется конструкция с глаголом каяш ‘видеться, казаться’ в форме причастия
(43), зависимое при котором маркировано падежом -ла (-лӓ), именуемым в грамматиках сравнительным падежом (или компаративом), см. [Alhoniemi 1993, Саваткова 2002], но по функциям, являющимся скорее симилятивным маркером (см. об этом также
в [Синицына 2019b]).
горномарийский
(43) Нӹнӹ-н ӹдӹрӓмӓш ӱп-лӓ кай-шы
они-gen женщина волосы-sim казаться-ptcp.act
ӱп-ӹштӹ ыл-ын , а пӱ-штӹ — лев-ӹн ганьы.
волосы-poss.3pl быть-pret а зуб-poss.3pl лев-gen как
‘и волосы у ней — как волосы у женщин (букв. ‘у нее были
кажущиеся женскими волосы’), а зубы у ней были, как у
львов’. [Откр. 9:8]
Таким образом, на выбор маркера стандарта в горномарийском
может влиять семантика конструкции. Маркер семӹнь ‘подобно’
встретился только в симилятивных конструкциях, в отличие от более универсального маркера гань. Помимо этого, аналогично ситуации в удмуртском, на выбор маркера может влиять наличие финитного глагола в группе стандарта сравнения.
4.4. Осетинский
В отличие от рассмотренных выше языков, в осетинском встретилось меньше уникальных маркеров стандарта. Все они представлены в Таблице 8.
Таблица 8. Маркеры стандарта в осетинских эквативных
и симилятивных конструкциях
Table 8. Standard markers in Ossetic equative and similative constructions
-ау (equ)
prot_nonpr
21 + 1 24
prednonprot_nonpr
24 Контекст [Откр. 1:15] на осетинском языке не является предикативным, а относится к группе prot_nonpr:
(i)
Йæ хъæлæс та нæрыд стыр æхсæрдзæн-ау .
он.gen голос а греметь.[pst.3sg] большой водопад-equ
‘〈…〉 И голос Его, как шум вод многих’ (букв. ‘а его голос гремел, как
большой водопад’). [Откр. 1:15]
prot_nonpr
pred
nonprot_nonpr
куыд ‘как’
хуызӕн ‘подобно’
всего51114В группе прототипических контекстов преобладает падеж -ау,
который встречается как в симилятивных (например, [Мф. 6:7]), так
и в эквативных (например, [Откр. 10:9]) контекстах. Его употребление не зависит от типа стандарта сравнения, ср. (45), где стандарт
является именной группой с аблативным зависимым:
осетинский
(45) егъау пец-æй ра-цæу-æг-ау, уырдыгæй
большой печь-abl pv-идти-ptcp.prs-equ оттуда
ра-калд фæздæг
pv-лить[pst.3sg] дым
‘〈Она отворила кладязь бездны〉, и вышел дым из кладязя, как дым из
большой печи 〈…〉’ (букв. ‘как из большой печи выходящий,
дым оттуда вышел’). [Откр. 9:2]
Послелог хуызӕн ‘подобно’, управляющий генитивом [Ахвледиани (ред.) 1963: 290], встретился 5 раз только в симилятивных конструкциях. При этом у всех стандартов есть зависимые — как, например, в (46), — что является менее прототипическим по сравнению
со стандартами-именами или местоимениями, согласно [Stolz 2013].
осетинский
(46) суанг Соломон, намысджын ӕмӕ хъӕздыг лӕг,
даже Соломон именитый и богатый мужчина
уыдон-ӕй иу-ы хуызӕн дӕр нӕ а-рӕзт-а
они-abl один-gen подобно тоже neg pv-расти-pst.3sg
йӕхи.
он_сам.gen
‘〈…〉 И Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них’. [Лк. 12:27]
Переводы непрототипических контекстов во всех случаях 25 представляют собой коррелятивные конструкции с показателем куыд ‘как’
и коррелятом афтӕ ‘так’ (см. про коррелятивные конструкции в осетинском в [Беляев 2014: 48]):
осетинский
(47) Ӕз ꞊уӕ куыд ба-уарзт-он, афтӕ уарз-ут
я вы .gen как pv-любить.pst-1sg так любить-imp.2pl
кӕрӕдзи.
друг_друга
‘〈…〉 Да любите друг друга, как Я возлюбил вас’. [Ин. 15:12]
Во всех контекстах при этом присутствует финитная форма глагола — аналогично древнегреческому, русскому и другим рассматриваемым нами вариантам.
Финитный глагол также присутствует во всех 6 стандартах
из группы прототипических контекстов, в которых употребляется
куыд. Пять контекстов (Мф. 19:19, 22:39; Мк. 12:31, 12:33; Лк. 10:27)
при этом представляют собой конструкции с глаголом любить, объектом сравнения при котором выступает объект данного ментального
предиката 26. Соответственно стандарт сравнения (самого себя в русском переводе) связан с позицией объекта сравнения. В осетинском
в этих контекстах появляется местоимение дæхæдæг ‘ты сам’ в генитиве, а кроме этого глагол уарзын ‘любить’ в форме 2 лица настоящего времени — см., например, (48).
осетинский
(48) Уарз хион-ы, дӕхи куыд уарз-ыс,
любить.imp родной-gen ты_сам.gen как любить-prs.2sg
афтӕ
так
‘〈…〉 Возлюби ближнего твоего, как самого себя’. [Мф. 22:39]
25 За исключением [Мф. 6:2], где в осетинском нет сравнительной конструкции и который также не учитывается в Таблице 8.
26 Выраженного субъекта в данных контекстах нет, так как глагол стоит в форме
императива.
В предикативных контекстах встречаются послелог хуызæн ‘подобно’ и эквативный падеж -ау. Ср. (49), где в одном стихе в двух
интересующих нас контекстах используются два разных маркера
стандарта:
осетинский
(49) Сæ сæрыхъуын-тæ сылгоймадж-ы сæрыхъуын-т-ы
они.gen волосы-pl женщина-gen волосы-pl-gen
хуызæн, сæ дæндæг-тæ домбай-ы дæндæг-т-ау.
подобно они.gen зуб-pl лев-gen зуб-pl-equ
‘И волосы у ней — как волосы у женщин, а зубы у ней были,
как у львов’. [Откр. 9:8]
Послелог хуызæн употребляется в 11 из 27 предикативных контекстов, остальные контексты — это вхождения эквативного падежа.
При этом степень «тяжести» группы стандарта, выраженного одиночным именем или именной группой, также не влияет на выбор из двух
оставшихся маркеров. В обоих случаях может встретиться как послелог, так и эквативный падеж (ср. [Откр. 10:11] — «легкий» стандарт
хур-ы (солнце-gen), маркированный хуызæн, и [Откр. 1:15] — более
«тяжелый» стандарт домбай-ы дæндæг-т-ау (лев-gen зуб-pl-equ)
‘зубы львов’, маркированный эквативным падежом.
Таким образом, на выбор маркера стандарта в осетинском языке в первую очередь влияет прототипичность стандарта: все контексты с маркером куыд имеют в структуре выраженный финитный глагол. С именными
стандартами употребляются эквативный падеж -ау и послелог хуызæн ‘подобно’. При этом в группе непредикативных прототипических
контекстов хуызæн встретился только в симилятивных конструкциях.
5. Заключение
В данной статье, во-первых, были представлены релевантные
контексты по сравнительным конструкциям в шести книгах Нового
Завета (Мф., Мк., Ин., Лк., Деян., Откр.), отобранные на материале
восьми языков: шести индоевропейских (русского, английского, древнегреческого, латинского, испанского, осетинского) и двух финно-угорских (горномарийского и удмуртского). Были описаны следующие
критерии, легшие в основу классификации выбранных контекстов:
— общий для двух типов конструкций критерий прототипичности стандарта сравнения, заключающийся в способе выражения стандарта и в семантической роли связанного с ним объекта сравнения;
— семантический источник маркера стандарта и маркирование
параметра сравнения, релевантные для компаративных конструкций;
— критерии семантики сравнительной конструкции и референциального статуса стандарта для эквативных конструкций.
Во-вторых, было проведено исследование языков с несколькими
эквативными маркерами стандарта с целью выявления критериев,
влияющих на выбор маркера. Были проанализированы контексты
на осетинском, горномарийском и удмуртском языках.
Так, универсальный с точки зрения семантики маркер стандарта
кадь в удмуртском практически не ограничен в употреблении с (не)
прототипическими стандартами за исключением финитных клауз.
Кроме этого, кадь оказался зависим от числа объекта сравнения
в предикативных контекстах.
Аналогичный запрет на употребление маркеров гань ‘как’
и семӹнь ‘подобно’ с финитными стандартами сравнения зафиксирован нами в горномарийском языке. Помимо этого, на выбор маркера влияет также семантика конструкции: семӹнь ‘подобно’ встретился только в симилятивных непредикативных контекстах.
В осетинском языке на выбор маркера в большей степени влияет прототипичность стандарта. Все стандарты с маркером куыд являются клаузой. Эквативный падеж -ау и послелог хуызæн ‘подобно’
употребляются только с именными контекстами.
В Приложении приведены все отобранные нами в ходе исследования контексты. Как было показано во второй части, выбранные критерии позволяют выявлять закономерности в анализируемых контекстах. В дальнейшем представленный набор можно использовать
для расширения базы исследуемых языков, в том числе для решения вопросов, которых мы лишь частично коснулись в данной статье.
Приложение. Отобранные контексты
из Нового Завета
Таблица 1. Компаративные контексты
Table 1. Comparative contexts
PROT
NPROT
subj
non_subj
AdP
nfin_cl
fin_cl
Ag. Ин. 4:1
Мф. 2:6,
3:11, 6:25,
6:26, 10:31,
11:11, 12:12,
12:45, 27:64;
Лк. 7:28,
11:26, 12:7,
12:24, 16:8;
Ин. 4:12,
13:16 (х 2),
14:28, 15:20
CMPR
Th.
St.
Exp.
С.
Ин. 3:19;
Деян. 4:19,
27:11;
Мф. 10:37
(х 2)
Мф. 10:15,
11:22, 11:24;
Лк. 10:24
Деян. 5:29
Мф. 18:13
Мф. 18:8,
18:9,
19:24;
Мк. 9:43,
9:45,
9:47,
10:25
Ин. 7:31
Таблица 2. Эквативные контексты
Table 2. Equative contexts
PROT
NPROT
subj
non_subj
AdP
fin_cl
EQU Th.
Мф. 28:3;
Откр. 6:12,
10:9, 10:10
Мф. 6:10
(Loc.);
Деян. 11:15
(Loc.)
Откр. 18:6,
Мф. 5:48,
6:12, 18:33;
Лк. 6:36, 11:1
Ag.
P.
Мф. 6:7, 6:29;
Ин. 7:46;
Откр. 3:3,
16:15;
Мк. 10:15,
Лк. 12:27,
18:17
Ин. 15:6;
Откр. 1:17,
2:27, 6:11,
6:14; Мф. 18:
4; Деян. 8:32;
Ин. 15:6
Th.
Мф. 12:13,
13:43;
Откр. 9:2,
21:21
St.
SIM
Мф. 19:19,
22:39;
Мк. 8:24,
12:31, 12:33;
Лк. 10:27
Ин. 5:23,
15:12;
Деян. 7:28;
Откр. 6:13,
10:3; Мф. 6:2,
23:37PROT
NPROT
subj
non_subj
AdP
fin_cl
PRED Th.
Мф. 6:5,
10:25 (х 2),
18:3, 28:3;
Мк. 4:31, 6:34,
9:26; Лк. 6: 40
(х 2), 11:44,
18:11 (х 2),
22:26 (х 2);
Откр. 1:14,
1:15 (х 2),
1:16, 2:18,
6:12, 9:7, 9:8
(х 2), 9:9, 9:17,
10:1 (х 2), 13:2
(х 2), 20:7
(num)
Список условных сокращений
1, 2, 3 — лицо; abl — аблатив; acc — аккузатив; add — аддитивная частица;
Exp. — экспериенцер; adv — адвербиалис; AdP — адложная группа; Ag. — агенс;
appr — аппроксиматив; attr — атрибутивизатор; C. — контрагент; cmpr — компаратив; dat — датив; el — элатив; equ — экватив; fin_cl — финитная клауза;
fut — будущее время; gen — генитив; ill — иллатив; imp — императив; in —
инессив; Loc. — место (семантическая роль); loc — локатив; neg — отрицание; nfin_cl — нефинитная клауза; nmlz — номинализация; non_subj — другая синтаксическая позиция; nprot — непрототипический стандарт сравнения;
npst — непрошедшее время; opt — оптатив; P. — пациенс; pl — множественное
число; poss — поссесив; pred — предиткативные контексты; pret — претерит;
prop — проприетив; prot — прототипический стандарт сравнения; prs — настоящее время; pst — прошедшее время; ptcl — частица; ptcp.act — активное
причастие; pv — преверб; quest — вопросительная частица; refl — рефлексив; sg — единственное число; sim — симилятив; St. — стимул; subj. — субъект; Th. — тема.
| Напиши аннотацию по статье | Acta Linguistica Petropolitana. 2023. Vol. 19.3. P. 150–196
DOI: 10.30842/alp23065737193150196
Сравнительные конструкции в Новом Завете
Ю. В. Синицына
Московский государственный университет им. М. В. Ломоносова
(Москва, Россия), Институт языкознания РАН (Москва, Россия);
jv.sinitsyna@yandex.ru; ORCID: 0000-0002-2408-6270
Аннотация. Данная работа посвящена эквативным и компаративным конструкциям в Новом Завете на материале древнегреческого, русского, английского,
испанского, осетинского, горномарийского и удмуртского языков. В статье обсуждаются критерии отбора и дальнейшего анализа релевантных контекстов —
например, прототипичность стандарта сравнения, семантика сравнительной
конструкции, маркирование параметра сравнения, — а также влияние данных
критериев на выбор маркера стандарта в эквативных конструкциях на примере
осетинского, горномарийского и удмуртского переводов.
|
средства выражение категории определенности неопределенности в горком языке. Ключевые слова: категория определенности/неопределенности; определенный артикль; основообразующий суффикс; индивидуализирующая определенность; древнегерманские абстрактные существительные.
Согласно проведенным исследованиям [1. С. 77–78], засвидетельствованный период существования древнегерманских языков может быть
охарактеризован как время становления особой грамматической категории – артикля, который являлся указанием на особый акцент в семантике
слова. В готском языке артикль как особый класс слов еще не выделяется,
однако во многих случаях отмечено употребление указательного местоимения в артиклеобразной функции [2. С. 113].
В германских языках артикль является центральным языковым
средством выражения значения определенности/неопределенности и может выступать в двух разновидностях – определенном и неопределенном
артиклях [3. С. 132]. Формально определенный артикль в древнегерманских языках имеет две формы: препозитивную и суффиксальную. Суффигированный артикль в древнеисландском языке имеет формы -inn и -it, а
самостоятельно стоящий препозитивный артикль – форму hinn [4. С. 624;
5. С. 93]. В готском языке суффигированный артикль не идентифицируется, а функцию препозитивного свободностоящего артикля выполняет указательное местоимение sa/þata «этот» [2. С. 113].
Как установлено, указательные местоимения являются универсальными источниками для образования определенных артиклей [4. С. 624;
5. С. 93; 6. С. 73; 7. С. 357]: ди. препозитивные указательные местоимения
в функции артикля hinn (м. р.), hin (ж. р.), hit (ср. р.), а также inn, enn или
sa inn, sa enn перед прилагательным, определяющим существительное; ди.
суффигированный артикль, -enn (м. р.), -ini-en (ж. р.), -iti-et (ср. р.) образован от той местоименной основы, которая представлена в ди. hinn, др.дат. hin. В древнешведском и древнедатском языках наряду с этим специфическим скандинавским указательным местоимением в функции сво
бодностоящего препозитивного определенного артикля использовалось и
другое указательное местоимение: др.-шв. þæt (м. р.), þe (ж. р.), þæt (ср.
р.), др.-дат. thæn (м. р.), the (ж. р.), thæt (ср. р.), которое впоследствии вытеснило местоимение hinn.
В современной лингвистике большинство ученых придерживаются
следующей трактовки определенности/неопределенности: «Под определенностью понимается такой признак в значении языковой единицы, который несет информацию о том, что денотат именной группы представлен в сознании говорящего выделенным либо из множества объектов, либо “вообще” через приписание объекту “уникальных”, одному ему свойственных признаков (в данной ситуации). Напротив, под неопределенностью понимается такой признак, который несет информацию о том, что
денотат именной группы идентифицируется только до уровня члена класса или – если речь идет о классе объектов – до уровня члена множества
классов. Объекту не приписаны “уникальные” свойства, он наделен только качествами, общими для всех членов класса» [8. С. 38].
Тем не менее исследования категории определенности/неопределенности в древнегерманских языках позволяют говорить об ином содержании, выражаемом артиклеобразными средствами – указательными местоимениями и артиклями. С одной стороны, некоторые ученые
(С.Д. Кацнельсон, О.А. Смирницкая, Н.Ю. Гвоздецкая) высказывали уверенное предположение о том, что ди. лексемы enn и inn – это препозитивные артикли, которые развились на базе указательного местоимения hinn
и выполняли роль детерминативов, т.е. их роль заключалась в том, чтобы
подчеркнуть выделенность имени качественного – слабого прилагательного в сравнении с сильным прилагательным. Следовательно, первоначальной функцией определенного артикля было не его определенное, а
индивидуализирующее значение [9. С. 309]. С другой стороны, Н.Л. Огуречникова предложила иную этимологию элементов еnn и inn: эти элементы связаны с и.-е. основами *eno, *ino, контаминация которых лежит в
основе рус. «иной» [9. С. 314–318]. На этой основе она сделала вывод о
том, что лексемы enn и inn не выполняли функцию артикля, а несли семантические отличия: enn, inn указывали на то, что объект относится к
целому ряду подобных объектов и является одним из них, подобных, а
hinn относится к объекту, который рассматривается как сам по себе, т.е.
выполняет роль определенного артикля. Следовательно, сочетания «enn,
inn + слабое прил. + сущ.» и «hinn + слабое прил. + сущ.» имеют разную
природу и хронологически относятся к различным слоям.
Изучение семантики артиклеобразных элементов в древнегерманских языках оказывается невозможным без обращения к категории слабого прилагательного, поскольку артиклеобразные слова употребляются в
основном при существительном, распространенном препозитивным атрибутивным прилагательным [4. С. 624]. Ряд ученых [9–12] установили, что
форма прилагательного – слабая или сильная – находилась в прямой зави
симости от того, какое содержание необходимо было выразить. Первоначально высказывалась точка зрения о том, что в древнейшую эпоху развития древнегерманских языков прилагательные делились по форме на
сильные и слабые, при этом сильные выражали неопределенные отношения, а слабые – определенные. Следовательно, слабое прилагательное
ставилось при существительном, если существительное мыслилось как
известное [11. С. 23]. В дальнейшем данная точка зрения подверглась
корректировке, поскольку была установлена иная семантическая основа
для разграничения сильных и слабых прилагательных. По мнению
В.М. Жирмунского и С.Д. Кацнельсона, слабые прилагательные обозначали признак, который мыслился как стойкий, общий, постоянный, идеальный, имеющий силу и вне узкой сферы данного высказывания (постоянный эпитет). Сильные прилагательные обозначали признак переменный, временный, изменчивый, приписываемый предмету в данном определенном контексте. Следовательно, первичной функцией слабого прилагательного было обозначение качества или признака определяемого существительного безотносительно к его определенности/неопределенности
[12. С. 29].
Развитие данной концепции было продолжено Н.Л. Огуречниковой,
которая исследовала контексты употреблений древнеисландских прилагательных-коррелятов (т.е. в сильной и слабой формах) и установила, что
слабые прилагательные служили знаком конкретизации и исключительности лица или объекта, так как имели значение признака, в котором с
предельной силой раскрывается особая природа данного персонажа в отличие от других персонажей. В ди. сочетаниях «артикль + слабое прил. +
+ сущ.» признак, выражаемый слабым прилагательным, обозначал родовой признак, т.е. качество, которое объединяет ряд лиц, как онтологическое свойство, поэтому не зависящее от чьей-либо оценки. При этом древний концепт рода включал не идею родовых связей, а идею сопричастности, что означало однородность в смысле качественной схожести представителей одного рода: все представители рода являлись носителями одного общего для всех качества или свойства [9. С. 326]. В противопоставление этому, прилагательное в сильной форме обозначало индивидуальный признак, т.е. такой, который зависит от восприятия субъекта и связан
с оценкой [12. С. 278]. Отсюда Н.Л. Огуречникова сделала вывод о том,
что сильные и слабые прилагательные были противопоставлены по характеру восприятия признака: слабые указывали на постоянный эпитет субъекта, который не зависел от восприятия субъекта, а сильные – на внешний
признак, зависящий от мнения воспринимающего субъекта [12. С. 290].
Такое восприятие признаков, обозначенное двумя формами прилагательных, в ди. явилось проявлением более древней оппозиции активных и
инактивных имен. В случае с сильными прилагательными обозначаемый
признак мыслился как следствие внешнего восприятия, т.е. как результат
действия, осуществленного субъектом. Более того, семантическая катего
рия зависимости/независимости признака от восприятия субъекта поддерживалась различными языковыми средствами: грамматическими
(сильная vs. слабая формы прилагательных), лексическими (семантические ограничения на участие лексем в противопоставлении), синтаксической дистрибуцией сильной и слабой форм (запрет на предикативное
употребление слабых прилагательных) [9. С. 76].
В соответствии с вышесказанным была переосмыслена роль ди. местоимений enn, inn и hinn при существительных. В работах Н.Л. Огуречниковой, посвященных древнегерманской категории определенности/неопределенности, подчеркивается необходимость рассматривать фонетические варианты местоимения enn и inn, а также hinn как артикли, но не в
современной трактовке артиклей. Основу древнегерманской категории
детерминации составляла оппозиция родового и индивидуального, а не
определенного и неопределенного. В связи с этим функцией артиклей
enn, inn была маркировка таких членов базовой оппозиции категории детерминации, которые обозначали родовой признак [9. С. 347; 12. С. 56].
Местоимение hinn, в свою очередь, указывало на то, что субъект/объект,
обозначенный существительным, рассматривался сам по себе, индивидуализированно, следовательно, функционально больше соответствовал
определенному артиклю [9. С. 326]. Сами же прилагательные, грамматически противопоставляя сильную и слабую формы, не передавали ни индивидуальной, ни родовой семантики, поскольку их собственное противопоставление было связано с категорией, отличной от категории детерминации. Однако существовала косвенная связь между грамматическим
противопоставлением сильной и слабой форм прилагательных и категорией детерминации [13. С. 56].
Тот факт, что древнеисландские артикли маркировали родовые и
индивидуальные признаки и свойства существительных, не должен означать, что семантика определенности/неопределенности была нерелевантным для языка содержанием. Напротив, закрепление за артиклями вторичной типологически универсальной функции маркера референции имени, с которым они употребляются, является красноречивым свидетельством того, что данная категория находилась в стадии формирования. Поэтому необходимо сделать несколько замечаний о некоторых других ресурсах, которыми мог воспользоваться язык для передачи семантики определенности/неопределенности.
Возвращаясь к грамматическим формам прилагательного в древнегерманских языках, следует напомнить о том, что слабое склонение прилагательных развивается из именных основ на -n [11. С. 21], а сильное
представляет собой результат вытеснения исконных именных форм местоименными падежными формами [14. С. 92]. Видится, что сильные (местоименные) формы прилагательных следует трактовать как относительные в силу того, что постпозитивные местоименные актуализаторы при
именах служили для указания на наличие субъекта, производящего оцен
ку по признаку, обозначенному прилагательным [13. С. 77]. Поэтому атрибутивные комплексы с сильными прилагательными обозначали в древнеисландском языке индивидуальную референцию. Подобное положение
дел засвидетельствовано также и в древнецерковнославянском, где категория определенности/неопределенности нашла выражение в разряде определенных прилагательных. Те прилагательные, которые определяли
уже упоминавшийся, или иначе известный предмет, выступали в членной
форме, которая состояла из краткой (именной) формы прилагательного и
члена – указательного местоимения И «он», который согласовывался с
прилагательным в роде, числе и падеже. В функции, близкой артиклеобразному выражению определенности, зафиксированы также постпозитивные местоимения ТЪ, СЪ «этот, тот» [15. С. 52].
Прилагательные в древнегерманских языках могли употребляться в
предикативной (только сильные) и атрибутивной функциях в зависимости
от своей синтаксической позиции [13. С. 61]. В атрибутивной функции
прилагательное могло стоять как в препозиции, так и в постпозиции к
существительному. Первичной и древнейшей считается конструкция
«сущ. + артикль + прил.», в которой роль артикля выполняло указательное местоимение. В этом случае сочетание артикля со слабым прилагательным выполняло роль аппозитивного элемента, который сигнализировал о значении определенности [11. С. 17] как результата индивидуализации. Таких конструкций в самых ранних готских текстах очень мало и
впоследствии они полностью исчезают, поскольку заменяются более частой конструкцией «сущ. + прил.».
В атрибутивной функции при древнегерманском существительном
могло находиться и другое существительное, которое сужало различным
образом круг лиц, предметов, явлений, к которому относится определяемое, и тем самым служило средством детерминации ядерного существительного. Подобный атрибут, стоящий в форме род. п., тем самым мог
сигнализировать как об индивидуальной, так и видовой характеристике
определяемого [10. С. 12]. Так, в древневерхненемецком существительное
в род. п. выполняло роль детерминанта в том случае, когда оно называло
вполне конкретный предмет или лицо и указывало на принадлежность
определяемого данному лицу или предмету. При этом с сущ. в род. п. мог
употребляться артикль (лавки тех менял), притяжательные местоимения
1-го и 2-го лица, указательное местоимение и имя собственное (двор дома
Якова). Все эти случаи сигнализировали об определенности существительного. Сами детерминирующие слова могли стоять как в пре-, так и
постпозиции, однако к препозитивному употреблению тяготели те виды
род. п., которые обладали наиболее выраженным детерминирующими
свойствами [10. С. 13].
Как показало исследование готских сложносоставных слов и субстантивных словосочетаний с приименным родительным (модели «сущ. +
+ сущ. в род. п.», «сущ. в род. п. + сущ.») [16], наиболее распространен
ной моделью являлись сочетания с приименным родительным в постпозиции (1 252 примера, т.е. 95,4%), которые могли быть расширены за
счет использования детерминантов. Случаи с нерасширенной моделью
преобладали (947 примеров; 75,8%), что объясняется следованием греческому оригиналу, в котором отклонения от греческого порядка следования элементов не допускались. Тем же самым фактором объясняется и
преобладание в готском конструкций с приименным родительным в
постпозиции, поскольку модели с препозитивным родительным являлись результатом творческих экспериментов переводчика. Тем не менее
считается, что готский уже обладал условиями для передачи греческих
конструкций с приименным родительным, что подтверждается данными
подсчета двух моделей в Skeireins – готском оригинальном, а не переводном произведении, где они употреблены в равном количестве [16.
С. 9–11]. Примечательно, что готские расширенные субстантивные сочетания с приименным родительным в постпозиции формально не соответствовали греческим, поскольку в готском артиклеобразный элемент
употреблялся независимо от наличия артикля в греческом. При этом характер отношений между ядерным словом словосочетания и его уточнителем (= приименным родительным) характеризовался как отношения
посессивности: frisahts guþs «тот образ, который присущ богу» [16.
С. 14]. Динамика распространенности двух обсуждаемых моделей показывает, что в готских переводах доминируют модели словосочетаний с
постпозитивным приименным родительным, в то время как в других
древнегерманских текстах препозитивный генитив начинает преобладать [16. С. 23]. Следовательно, можно предположить, что в готском
языке постпозиция атрибута сигнализировала о большей определенности ядерного существительного.
Вновь обратим внимание на артиклеобразные элементы в древнеисландском, а точнее на суффигированные фонетические варианты -enn
и -inn. Не вызывает возражений мнение об их происхождении из указательного местоимения hinn, которое, согласно исследованным контестам
[9. С. 325], первоначально использовалось для маркирования предмета,
рассматриваемого самого по себе, т.е. в индивидуализирующей функции. Постпозитивное расположение элементов -enn и -inn после существительного в одной из падежных форм, т.е. в качестве энклитики [4.
С. 624], позволяет соотнести «существительное с постпозитивным артиклем» с конструкциями именных словосочетаний с постпозитивным
атрибутом и местоименной (членной) формой сильных прилагательных.
На основе всех предшествующих замечаний можно предположить, что
линейная синтаксическая позиция определяющего элемента после определяемого способствует выражению большей определенности первого
элемента (см. также работы Э. Лайсс [6, 17] о скрытых формах выражения определенности). Учитывая мнения исследователей о разной функциональной нагрузке указательного местоимения и определенного ар
тикля [6. С. 94–95; 9. С. 337], не приходится удивляться тому факту, что
употребление ди. постпозитивного элемента -inn ограничено указательностью, а не определенностью [9. С. 338]. Следовательно, первичной
функцией суффигированного артикля в древнеисландском являлось указание на самостоятельность некоего объекта, его выделенность среди
других, отдельность от других, а не общая анафорическая референция.
«Определенный артикль маркирует ссылку на общее знание, на информацию, известную как говорящему, так и слушающему. <…> Указательное местоимение отсылает к тому, что известно только говорящему» [6. С. 95]. Функцией указательного местоимения является информирование о том, что собеседник должен установить взаимооднозначное
соответствие между существительным и его референтом на основе чувственного опыта [6. С. 337]. Поэтому в древнеисландском было возможно одновременное употребление как указательного местоимения, так и
самостоятельного артикля при существительном: sá hinn helgi líkamr
«that the sacred body» [4. С. 627].
В этой связи обращает на себя внимание готский основообразующий суффикс -ein-, который, как известно, оформлял слой наиболее молодых существительных, семантически объединенных в лексико-семантические группы абстрактных имен. Согласно имеющимся этимологическим данным, консонантный элемент этого основообразующего суффикса
восходит к той же и.-е. местоименной основе, что и древнеисландский
суффигированный артикль – ди. -inn > ди. (h)inn > и.-е. *eno- «один, единственный», и.-е. *ino- «один из многих» [9]. Готский суффиксальный элемент -n- восходит к и.-е. указательным местоимениям с основами на *eno-
(enā-, ono-, onā-) [18. С. 401; 19. С. 20], в которых элемент *-n- выполнял
индивидуализирующую и персонифицирующую функцию у имен, а у
прилагательных маркировал постоянное качество [20. С. 85]. Более того,
готский основообразующий суффикс структурирован гласным элементом
-ei-, который восходит к основе и.-е. относительного местоимения *-jo-
[18. С. 401; 21. С. 36; 22. С. 97], рефлексом чего является употребление
того же элемента в готских относительных местоимениях и суффиксах
прилагательных [2. С. 114, 117; 23. С. 173].
В отличие от ди. суффигированного артикля, который присоединяется к существительному, уже снабженному флексией, готский основообразующий суффикс занимает положение между корнем и флексией. Данное обстоятельство может получить иную интерпретацию в связи с тем,
что древнеисландский суффигированный артикль имел свои собственные
падежные формы, которые располагались справа от него (табл. 1).
Определенный параллелизм можно обнаружить и в склонении гот
ских слабых ein-основ (табл. 2).
Парадигма древнеисландского суффигированного артикля [4. С. 620]
Т а б л и ц а 1
Число
Падеж
Им.
Род.
Дат.
Вин.
Им.
Род.
Дат.
Вин.
Неопределенная
форма
Hest-r «конь»
Hest-s
Hest-i
Hest
Hest-ar
Hest-a
Hest-um
Hest-a
Определенная
форма
Hest-r + in-n
Hest-s + in-s
Hest-i + n-um
Hest + in-n
Hest-ar + n-ir
Hest-a + n-na
Hest-u +n-um
Hest-a + n-a
Парадигма существительных ж. р. основ на -ein [24. С. 178]
Т а б л и ц а 2
Им. п.
Род. п.
Дат. п.
Вин. п.
Им. п.
Род. п.
Дат. п.
Вин. п.
Hauh-ei «высота»
Hauh-ei-ns
Hauh-ei-n
Hauh-ei-n
Hauh-ei-ns
Hauh-ei-nō
Hauh-ei-m
Hauh-ei-ns
Ед.
Мн.
Ед. ч.
Мн. ч.
Следовательно, можно предположить, что готский основообразующий суффикс -ein- мог функционально быть сходным древнеисландскому
суффигированному артиклю и маркировать такие существительные, у которых акцент делался на выделенности и соотнесенности с определенным
объектом. Иными словами, в структуре подобных существительных изначально была заложена относительная семантика, т.е. указание на индивидуализирующую соотнесенность типа «именно тот (та), который (ая)…».
Подтверждением сделанному выводу может служить мнение К. Браунмюллера о том, что на древнейшем этапе развития древнегерманских
языков существовали маркеры индивидуализации, или определенности.
К числу наиболее древних маркеров подобного рода можно отнести др.герм. суф. *-an- (хет. *-ant-), который был заимствован из и.-е., но рано
потерял свою функцию. Впоследствии система детерминирования вновь
была восстановлена за счет либо дейктических элементов, либо маркеров
аспектуальности (гот. ga-) [25. С. 39].
На основе уточненных данных относительно семантики и функциональной нагруженности артиклеобразных элементов в древнегерманских
языках видится возможным провести некоторые параллели с готскими
основообразующими суффиксами. Если принять во внимание тот факт,
что основообразующие суффиксы по своему происхождению связаны с
местоименными и дейктическими элементами, то одной из древнейших
для них следует признать функцию индикатора близости/дальности расположения объекта по отношению к говорящему и слушающему. Подобная семантическая опора могла способствовать развитию семантики относительности, которая была позднее сужена до значения индивидуализации и определенности.
Наблюдения над поведением суффигированного артикля и препозитивного свободностоящего артикля в древнеисландском языке позволили
сделать вывод о том, что в системе языка было реализовано противопоставление семантики элемента enn/inn в зависимости от его синтаксической позиции: препозиция enn/inn являлась указанием на значение родового признака, в то время как постпозиция – на индивидуализирующее
значение [9, 12]. Последнее значение позднее было закреплено за препозитивным свободностоящим артиклем hinn, который, как отмечают исследователи [4. С. 624], в современном норвежском языке как потомке
древнесеверного употребляется в конструкциях одновременно с постпозитивным артиклем, создавая тем самым двойную определенность: den
gamle hest-en (M) «the old horse», det gamle skip-et (N) «the old ship», dei
gamle hesta-ne (Pl) «the old horses».
Родственный ди. суффигированному артиклю готский основообразующий суффикс -ein- оформляет лексические единицы, составляющие
самый молодой и самый крупный парадигматический класс абстрактных
существительных в готском языке (120 слов). В то же время у готских
существительных ж. р. основ на -ein обнаруживается наибольшее число
параллельных однокоренных форм – словообразовательных синонимов –
относящихся к другим парадигматическим классам. Как показывают результаты исследования степени распространенности словообразовательной синонимии в готском языке [26], из 120 существительных ein-основ у
38 слов были обнаружены параллельные однокоренные формы с соотносимыми значениями. Среди них распределение словообразовательных
синонимов по типам основ выглядит следующим образом:
F ein – F o (суф. -iþa-) – 15 слов;
F ein – F i (суф. -eini-) – 11 слов;
F ein – N ja – 7 слов;
F ein – F i (суф. -duþi-) – 3 слова;
F ein – F o – 2 слова;
F ein – F i (суф. -ti-) – 1 слово;
F ein – F i (суф. -ni-) – 1 слово.
Если допустить, что функция выделенности и индивидуализации
объекта у основообразующего суффикса -ein- является первичной, то у их
синонимов из групп F ein – F ō и F ein – N ja должен быть восстановлен
иной семантический «фокус», на основе которого стала возможной подобная оппозиция форм, поскольку в обеих группах единственным словообразовательным средством существительных выступает парадигма в целом,
которая маркирована основообразующими суффиксами: -ein-, -ō-, -ja-.
У всех указанных суффиксов как одноуровневых единиц восстанавливается
сема принадлежности, однако у суффиксов -ō- и -ja- она затемнена в результате их функционирования как маркеров грамматического рода [27].
У суффикса -ein-, напротив, данная семантика дублируется за счет гласного
компонента, что способствует передаче значения относительности и, как
следствие, большей конкретизации и индивидуализации. Вполне возможно
предположить, что формальный показатель типа склонения, основообразующий суффикс -ein-, изначально указывал на определенность данного
существительного в связи с тем, что оно относилось к конкретному лицу/объекту. Поскольку тип склонения на -ein включал отадъективные имена, т.е. такие, которые обозначали качества, свойства и признаки, то вполне
возможно, что, исходя из специфики переводного готского текста, эти
свойства и признаки были присущи последователю христианской веры,
который и мыслился как конкретное лицо. Следовательно, ein-основы
можно интерпретировать по следующей модели: ga-raihtei «такая справедливость, праведность, добродетельность, которая свойственна подлинному
христианину»; diupei «такая глубина, которая свойственна христианскому
учению» и т.д.
В остальных группах синонимичные ein-основам существительные
образованы при помощи «чистых» словообразовательных суффиксов -iþa-,
-duþi-, -eini-, *-ti-, *-ni-, которые хронологически относятся к различным
пластам и различаются по степени продуктивности. Более того, степень
морфологической слитности суффиксов (т.е. невыделимость основообразующего элемента из их структуры) служит указанием на то, что семантическая специализация суффикса закреплена за всем комплексом в целом, и основообразующий суффикс не имеет в нем самостоятельного значения. Следовательно, в цепочке словообразовательных синонимов
F ein – F ō (-iþa-) – F eini семантическое противопоставление основывается на том содержании, которое закодировано в словообразовательных элементах. Данные этимологического анализа словообразовательных суффиксов абстрактности позволяют предположить процессуальный характер семантики слов с суф. -eini-, завершенность, инактивность и своего
рода абсолютизированность, передаваемые суф. -iþa-, и, наконец, относительную и индивидуализирующую функцию суф. -ein-.
Результаты наблюдений за синтаксическими конструкциями, в которых употреблялись словообразовательные синонимы F ein – N ja – F ō,
позволяют высказать следующие замечания.
Готский основообразующий суффикс -ein- оформлял абстрактные
существительные, которые можно интерпретировать как контекстно более конкретные, благодаря их соотнесенности с индивидуализирующим
лицом или объектом. Подобная соотнесенность (реляционность, относительность), эксплицитно маркированная в структуре слова основообразующим суффиксом, предполагала, что дополнительные языковые средства, передающие семантику определенности, не требовались, поэтому
существительные ein-основ в большинстве случаев употреблялись без
вспомогательных детерминирующих элементов, т.е. артиклеобразных местоимений, притяжательных местоимений, конкретизирующих атрибутов.
В таких контекстах определенность слова относится к разряду определенности, базирующейся на индивидуальной принадлежности, и восходит к
первичной семантике категории определенности/неопределенности – противопоставлению индивидуального и родового. Описанные выше условия
употребления существительных ein-основ были засвидетельствованы в
21 предложении из 30 рассмотренных примеров.
Ga-fraþjei (F ein) «целомудрие»
1) «iþ ganisiþ þairh barne gabaurþ, jabai gastandand in galaubeinai jah
frijaþwai jah weihiþai miþ gafraþjein» (Т 2, 15 [A]) «13 Ибо прежде создан
Адам, а потом Ева; 14 и не Адам прельщен; но жена, прельстившись, впала в преступление; 15 впрочем спасется через чадорождение, если пребудет в вере и любви и в святости с целомудрием».
Lausawaurdei (F ein) «пустословие»
2) «5 aþþan andeis ist anabusnais friaþwa us hrainjamma hairtin jah
miþwissein godai jah galaubeinai unhindarweisai, 6 af þaimei sumai afairzidai
uswandidedun du lausawaurdein, 7 wiljandans wisan witodalaisarjos, nih
fraþjandans nih hva rodjand nih bi hva stiurjand» (T 1, 5–7) «5 Цель же увещевания есть любовь от чистого сердца и доброй совести и нелицемерной
веры, 6 от чего отступив, некоторые уклонились в пустословие, 7 желая
быть законоучителями, но не разумея ни того, о чем говорят, ни того, что
утверждают».
В ряде проанализированных примеров существительное ein-основ
было употреблено с постпозитивным атрибутом, в роли которого использовалось притяжательное местоимение (1 пример), другое существительное в род.п. (2 примера), слабое прилагательное в дат. п. (4 примера).
Frodei (F ein) «разум»
3) «usgeisnodedun þan allai þai hausjandans is ana frodein jah andawaurdjam is» (L 2,47) «Все, слушавшие Его, дивились разуму и ответам
Его». – F ein + притяжательное местоимение.
4) «duþþe jah weis, fram þamma daga ei hausidedum, ni hveilaidedum
faur izwis bidjandans jah aihtrondans, ei fullnaiþ kunþjis wiljins is in allai handugein jah frodein ahmeinai» (C 1, 9 [B]) «Посему и мы с того дня, как о
сем услышали, не перестаем молиться о вас и просить, чтобы вы исполнялись познанием воли Его, во всякой премудрости и разумении духовном…». – F ein + постпозитивное слабое прилагательное.
В одном примере ein-основное существительное frumei «начало»
употреблено с препозитивным указательным местоимением в функции
анафорической референции.
Frumei (F ein) «первый»
5) «hait nu witan þamma hlaiwa und þana þridjan dag, ibai ufto qimandans þai siponjos is binimaina imma jah qiþaina du managein: urrais us
dauþaim, jah ist so speidizei airziþa wairsizei þizai frumein» (M 27, 64) «Итак,
прикажи охранять гроб до третьего дня, чтобы ученики Его, придя ночью,
не украли Его и не сказали народу: воскрес из мертвых; и будет последний обман хуже первого».
Однако здесь обращает на себя внимание тот факт, что само существительное образовано от формы порядкового числительного «первый»,
которое, как известно, склоняется как слабое прилагательное ж. р., т.е. по
ein-основам [14. C. 119].
Существительные основ на -ja, -o были употреблены без артиклеоб
разного слова в 16 примерах (из 34 предложений).
Frumisti (N ja) «начало»
6) «jus us attin diabaulau sijuþ jah lustuns þis attins izwaris wileiþ taujan. jains manamaurþrja was fram frumistja jah in sunjai ni gastoþ; unte nist
sunja in imma. þan rodeiþ liugn, us seinaim rodeiþ, unte liugnja ist jah atta is»
(J 8, 44) «Ваш отец дьявол; и вы хотите исполнять похоти вашего отца. Он
был человекоубийца от самого начала и не устоял в истине, ибо нет в нем
истины. Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он лжец и отец лжи».
Случаи употребления данных существительных с постпозитивным
конкретизирующим элементом включают: сочетания с постпозитивным
притяжательным местоимением (6 примеров), с постпозитивным существительным в род. п. (5 примеров), с постпозитивным слабым прилагательным (1 пример), конкретизирующим придаточным предложением в
постпозиции (3 примера). В препозиции к существительному употребляется местоимение «весь, все» (3 примера), которое однажды представлено
в виде косвенного дополнения.
Fraþi (N ja) «ум, помышление»
7) «ni galeikoþ izwis þamma aiwa, <ak inmaidjaiþ> ananiujiþai fraþjis
izwaris du gakiusan hva sijai wilja gudis, þatei goþ jah galeikaiþ jah ustauhan»
(R 12,2) «И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познать, что есть воля Божия благая, угодная и
совершенная». – N ja + притяжательное местоимение.
8) «anuþ-þan-niujaiþ (a)hmin fraþjis izwaris” (E 4,23) «…а обновиться
духом ума вашего…». – N ja + притяжательное местоимение.
9) «aþþan fraþi leikis dauþus, iþ fraþi ahmins libains jah gawairþi»
(R 8, 6) «Помышления плотские суть смерть, а помышления духовные –
жизнь и мир». – N ja + существительное в род. п.
Таким образом, значение определенности в древнегерманских языках
имело свою специфику: на первоначальном этапе категория определенности/неопределенности представляла собой оппозицию родового и индивидуального, а затем на основе индивидуальной определенности произошло
ее обобщение как определенности в смысле указательности на некий объект. Современная трактовка определенности как анафорической референции – стадиально более поздняя функция артиклеобразных средств, зачатки
которой можно выявить в готских текстах.
Анализ употребления артиклеобразных средств в готском языке, к
числу которых можно отнести указательные местоимения, определительные придаточные предложения, атрибутивные лексемы (существительные
и местоимения) в род. п., показывает, что в готском языке мы застаем период, когда определенность трактовалась как указательность на отдельное
лицо или предмет. Подобное значение определенности могло быть передано как лексическими, так и грамматическими средствами. К лексическим средствам относились пре- и постпозитивные атрибуты, конкретизирующие придаточные предложения. Грамматическими средствами передачи семантики определенности являлись синтаксическая позиция
(препозиция и постпозиция), основообразующий суффикс -ein-, указательные местоимения. Реляционное значение основообразующего суффикса -ein- было достаточным основанием для выражения определенной
семантики древнегерманского существительного, при котором употребление артиклеобразного указательного местоимения было избыточным.
Поэтому первоначально артиклеобразное местоимение употреблялось
только в тех случаях, когда без него существительное воспринималось бы
как неопределенное. Постпозитивный приименный атрибут также свидетельствовал об определенной семантике существительного, поэтому при
таком комплексе артиклеобразное местоимение было редкостью. Употребление препозитивных указательных местоимений с существительными
ein-основ свидетельствует о начавшемся этапе закрепления за первым
функции анафорической референции.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.11-112
И.В. Новицкая
СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ КАТЕГОРИИ
ОПРЕДЕЛЕННОСТИ/НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ
В ГОТСКОМ ЯЗЫКЕ
И.В. Новицкая
Аннотация. Рассматриваются первичное содержание древнегерманской категории определенности/неопределенности как противопоставления родового и индивидуального, а также различные языковые средства выражения
определенности. Устанавливается функциональное сходство между готским основообразующим суффиксом -ein- и древнеисландским суффигированным артиклем -inn. Проводится анализ синтаксических конструкций с
ein-основными абстрактными существительными для выявления индивидуализирующей семантики основообразующего суффикса.
|
средства выражение значения китайского дополнение направление в русском языке и переводном тексте сравнительно сопоставительное статистическое исследование. Ключевые слова: контрастивная лингвистика, сравнительный анализ, дополнение направления, глагол совершенного вида, грамматическая рефракция, грамматическая эквиваленция, значение, структура, стандартная теория
перевода, китайско-русский перевод.
Постановка вопроса
Русский и китайский языки принадлежат
к разным языковым семьям и имеют значительные грамматические различия. Некоторые грамматические категории аморфного
(изолирующего) китайского языка в синтетическом русском языке или отсутствуют,
или проявляются в других функционально
подобных категориях (см.: [Солнцев, 1995]).
Степень грамматизации китайского языка низка, тогда как русского очень высока.
Грамматические значения часто задаются
в китайском языке неявно. Такая грамматическая асимметрия разрешается в процессе
межъязыковых контактов либо по типу рефракции (преломления со стандартизованным
единообразным способом подбора функ
Калинин В. Г. Средства выражения значений китайского дополнения направления в русском языке и переводном
тексте (сравнительно-сопоставительное статистическое исследование) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 1. С. 12–30.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 1
© В. Г. Калинин, 2016ционально-семантического соответствия),
либо по типу эквиваленции в толковании
канадско-французской школы перевода Жана
Вине и Жана-Поля Дарбельне, когда нет единообразного метода и возможны несколько
различных механизмов грамматико-семантической трансформации исходного грамматического значения.
Следует, однако, заметить, что в китайском языке есть два структурных вида дополнений. Первый, называемый 宾语 (биньюй),
является дополнением глагола аналогично
типу, существующему и в русском языке,
второй (补语, буюй) – не имеет формально-структурного эквивалента в русском
языке, но при переводе часто функционально трактуется в русском языке именно
как дополнение. Такое дополнение выражается в китайском языке с помощью дополнительных «служебных» глаголов, присоединяемых к глаголам, обозначающим действие.
Однако при этом значение присоединяемого
«служебного» глагола-модификатора изменяется и как бы дополняет лексическое значение основного полнозначного глагола.
Дополнение направления (趋向补语，цюйсян буюй) (далее ДН) – это один из видов такого непривычного для европейских языков
дополнения, поэтому русскоязычные студенты часто ошибаются в его использовании.
Современные китайские исследователи
в своих работах пытаются проанализировать
причины этих ошибок. Среди них работы
М. Wang [2008], Y. Zhai [2008], E. Ma [2013],
I. Zhao [2013] и др. В них авторы выделяют
несколько видов таких ошибок и дают рекомендации по использованию ДН при преподавании китайского языка русскоговорящим
студентам из России и других стран на базе
контрастивного сопоставления языковых систем. Wang [2008] и Ma [2013] также указывают на возможные межсистемные причины
возникновения подобных ошибок.
Проиллюстрируем их следующими типичными примерами (* отмечено ошибочное
написание):
1. *快进来屋里！
Пословный перевод:
快 进 来 屋 里
Быстро заходить ДН комната внутри
Правильный русский перевод:
Быстро заходи в комнату!
Следует писать: 快进屋里来！
2. *他回去学校了。
Пословный переревод:
他 回 去 学校 了
Он возвращаться ДН школа мод. ча
стица
Русский перевод:Он вернулся в школу.
Следует писать:他回学校去了。
Выделенные жирным шрифтом 来 (лай)
и 去 (цюй) – это и есть ДН в китайском языке. Авторы указанных выше работ считают, что ученик просто путает порядок слов
в предложении и предписывают ставить ДН
после прямого дополнения. Однако было замечено, что ученик мог вообще не употреблять ДН в указанных предложениях （快进
屋里；他回学校了) и сформулированные им
предложения были бы правильными.
Характерно, однако, что в обоих случаях
глагол и ДН выражаются в русском языке
в форме глагола совершенного вида. Можно
предположить, что говорящий хотел показать
завершенность действия и потому использовал ДН.
Чтобы доказать эту рабочую гипотезу,
данное исследование ставит задачу в контрастивном плане, что, по нашему мнению,
позволит нагляднее и понятнее показать
в сопоставлении грамматику использования
ДН в китайском языке и его соответствий
в русском языке, подчиненных, как было
замечено, либо механизму межъязыковой грамматической рефракции, либо речевой эквиваленции.
В данном исследовании высказывается
теоретическое предположение, согласно которому китайское ДН при переводе текстов
на русский язык преимущественно выражается в форме одного глагола сов. вида. Теоретическая ценность исследования состоит
в том, что оно позволит четче описать обозначенную область межсистемных грамматических соответствий, а также разрешить
проблемы перевода ДН на русский язык,
установив его конкретные закономерности
и выработав на их основе конкретные правила такого перевода, что может внести вклад
в развитие теории эквивалентной передачи
грамматической информации в целом.
Практическая ценность работы заключается в том, что она облегчает процесс изучения китайского языка русскоговорящими
Типологическое языкознание
студентами и является вспомогательным материалом как для изучения, так и для преподавания китайского языка русскоговорящим
студентам.
Дополнение направления
в китайском языке
Китайские исследователи неоднозначно определяют и классифицируют ДН. Так,
Д. Чжу [1982] считает, что ДН – это дополнение, выраженное глаголами 来 (лай, приходить), 去 (цюй, идти)，进 (цзинь, входить,
出 (чу, выходить)，上 (шан, подниматься),
下 (ся, спускаться), 回 (хуэй, возвращаться), 过 (гуо, проходить), 起 (ци, вставать),开
(кай, открывать). При этом глаголы 来 (лай)
и 去 (цюй) также могут образовывать вместе
с остальными указанными глаголами сложные ДН. Такого же мнения придерживается и другой исследователь Ц. Лу [Lu, 2002].
Представим его систему в табл. 1.
Однако Ю. Лю в работе [1998] приводит
другую, более точную, на наш взгляд, классификацию. В отличие от Чжу и Лу, он считает, что глагол 到 (дао, прибывать) тоже
может образовывать сложное ДН с лай и цюй
(табл. 2).
Таблица 1
Классификация дополнений направления Чжу
进
出
上
来
去
进来
进去
出来
出去
上来
上去
Простые
下
Сложные
下来
下去
回
过
起
开
回来
回去
过来
过去
起来
开来
–
–
Классификация дополнений направления Лю
Таблица 2
进
出
上
Простые
下
回
Сложные
过
起
开
到
来
去
进来
进去
出来
出去
上来
上去
下来
下去
回来
回去
过来
过去
起来
–
开来 到...来
开去 到...去
Отличие элементов лай от цюй состоит
в том, что они выражают разное местонахождение говорящего по отношению к объекту
действия. Лай показывает движение собеседника по направлению к говорящему, а цюй –
в направлении от говорящего. Например,
进来 (цзиньлай) будет означать входить
в помещение, где находится говорящий, а 进
去 (цзиньцюй) – входить в помещение, когда
говорящий находится снаружи, вне помещения.
Однако это не всегда так, важно учитывать и принимать во внимание модальность
значения. Кроме своего прямого значения
ДН может также использоваться в перенос
ном значении. Лю выделил три грамматических значения ДН. Это значения направления (всегда прямое), результата и состояния
(всегда переносные).
Покажем различие на примерах, выделив
форманты жирным шрифтом.
1．母亲慢慢走下楼来。Мать медленно
спустилась.(значение направления)
2. 你 把 刚 才 说 的 话 写 下 来。 Запиши
то,что ты только что сказал.(значение результата)
3. 下起雨来了。Пошел дождь.(значение
состояния)
Как видим, в предложениях, приведенных
выше, ДН 下来 (сялай) имеет разное значение: в первом предложении в прямом значении 走 (цзоу) + 下来 идти + вниз по отношению к собеседнику = спустилась; во втором
предложении 写 (се) писать + 下来 (выражает значение сделать до конца) = запиши,
в третьем предложении 下 (ся) спускаться
+ 起来 (выражает начало действия) = пошел
(начал спускаться) – в переносных).
Д. Ян [Yang, 2003] разработал структурную классификацию ДН, выделив десять
структурных типов в зависимости от модальности значения и позиции ДН по отношению
к дополнению:
1) глагол + простое ДН (прямое значе
ние);
2) глагол + простое ДН (переносное зна
чение);
3) глагол + простое ДН (прямое значение)
с дополнением биньюй;
4) глагол + простое ДН (переносное зна
чение) с дополнением биньюй;
5) глагол + сложное ДН (прямое значе
ние);
6) глагол + сложное ДН (переносное зна
чение);
7) глагол + первый элемент сложного
ДН + дополнение биньюй + второй элемент
сложного ДН (прямое значение);
8) глагол + первый элемент сложного
ДН + дополнение биньюй + второй элемент
сложного ДН (переносное значение);
9) глагол + сложное ДН (прямое значе
ние) с дополнением биньюй;
10) глагол + сложное ДН (переносное зна
чение) с дополнением биньюй.
С. Цянь [Qian, 1997] предложила ранее
другую классификацию, в которой, в отличие
от предыдущей, она выделила структурные
типы только у ДН с прямым значением, а переносные разбила в соответствии с их лексическим значением. Поэтому, например, 起
来 (цилай) в значении начинать и в значении
собираться вместе у нее относятся к разным
типам.
В работах российских исследователей ДН
описаны очень скупо. В. А. Курдюмов [2005],
например, называет их суффиксами глагола,
а В. И. Горелов [1989] – вспомогательными
глаголами со значением направления. Все
эти расхождения указывают на то, что грамматизация аморфного языка представляет
собой серьезную проблему. Вместе с тем,
следует сказать, что в работе В. Горелова
указывается на значение результата, завершенного действия, которое могут выражать
эти вспомогательные глаголы. Это замечание также может подтвердить нашу гипотезу
о преимущественном выражении китайских
ДН в глаголах совершенного вида в русском
языке.
В данном исследовании мы проанализировали в обозначенном аспекте не только
выводы теоретиков языка, но и тексты учебных пособий по грамматике русского языка
для китайцев. Так, в учебнике Х. Чжана «Новейшая грамматика русского языка» [Zhang,
2000] при описании совершенного вида русского глагола даются такие примеры.
Русский: Вчера я решал задачи.
Китайский: 昨天 我 解 习题。
Пословный перевод: Вчера я решать за
дача
Русский: Я решил эти задачи.
Китайский: 昨天 我 解 出 了 这些 习题
Пословный перевод: Вчера я решать ДН
частица эти задачи
В этом учебном материале обращает
на себя внимание то, что при переводе глагола несовершенного вида решал ДН в китайском не требуется, а при переводе глагола
совершенного вида решил оно должно быть.
Все это так или иначе подтверждает предположение, высказанное в нашем исследовании, которое будет аргументировано далее.
Методология
переводческого сопоставления
Переводческое
сопоставление проводится в рамках стандартной (классической)
теории перевода, современная российская
парадигма которой представлена в работе
А. Ф. Фефелова [2015]. Для стандартной теории характерно стремление к выявлению
объективных
закономерностей перевода,
как лингвистических, так и лингвокультурных, и к описанию технологических механизмов переводческого процесса.
Автор также признает важность разграничения для целей установления ценности
переводческих соответствий существование семантически полных и семантически
пустых грамматических категорий, описан
Типологическое языкознание
ных И. И. Ревзиным и В. Ю. Розенцвейгом
[1964].
По мнению этих исследователей, все категории, т. е. все способы членения действительности грамматическими или лексическими сред ствами, можно условно разделить
на семантически пустые и семантически полные. Семантически полными можно назвать
те категории, которые несут экстралингвистическую информацию, при чем такую, которая может быть переработана при помощи
заданного языка-посредника. Всякая категория, которая не соответствует этому требованию, называется семантически пустой.
Семантически пустые категории несут чисто
лингвисти ческую информацию, т. е. используются лишь для внут ренних нужд языка (таковы, например, синтаксические категории)
[Ревзин, Розенцвейг, 1964. С. 70–71].
Для сравнительного анализа грамматико-семантического
взаимодействия двух
языков было выбрано два текста общим
объемом 100 тыс. иероглифических знаков.
Первый – это роман китайского писателя Мо
Яня «Страна вина» и его перевод на русский
язык, выполненный И. Егоровым. Второй –
роман Б. Пастернака «Доктор Живаго» и его
перевод на китайский язык, выполненный
И. Ланем.
Статистическое соотношение языкового материала в исходных и переводных текстах таково. Два китайских текста содержат примерно по 50 тыс. иероглифических
знаков каждый. Объем русских текстов –
22 523 слова (или 127 854 знака с пробелами
и 152 935 – без пробелов) в русском переводе
романа «Страна вина» и 19 259 слов (108 597
знаков с пробелами, 128 235 – без пробелов)
в оригинале романа «Доктор Живаго». Конверсионный индекс в китайско-русском переводе равен 2,56, в русско-китайском переводе – 0,46.
В языковом материале обнаружено 673
примера использования ДН, из них 313 в китайско-русском переводе и 360 в русско-китайском. Для анализа подсчитан общий
процент соответствий ДН глаголам совершенного вида, процент соответствия в разных грамматических значениях и выполнено
сравнение соответствии разных структурных
типов согласно классификации, предложенной Яном [Yang, 2003a, b].
Сопоставительный анализ
соответствий ДН
на материале переводных текстов
В табл. 3 дана частеречная статистика
передачи китайского ДН в русском переводе видно, что как в переводе с русского
на китайский, так и в переводе с китайского
на русский бóльшая часть ДН переводится
глаголами совершенного вида. При рассмотрении каждого текста по отдельности обнаруживается, что в китайско-русском переводе
это соотношение выше (69 %), чем в русско-китайском (50,8 %). Но даже при этом
в русско-китайском переводе это соотношение составляет половину всех переводных
соответствий. Таким образом, можно сде
Таблица 3
Статистика передачи китайского ДН разными частями речи в русском языке
Часть речи, используемая
при переводе
«Страна вина»
(оригинал)
всего 313
«Доктор Живаго»
(перевод)
всего 360
Глагол совершенного вида
количество / %)
Глагол несовершенного вида
количество / %)
Другие (сущ., прил.,
наречия, предлоги)
(количество / %)
216 / 69
59 / 18,9
38 / 12,1
183 / 50.8
125 / 34,7
52 / 14,5лать вывод, что ДН чаще всего выражается
именно глаголами совершенного вида.
Однако это не исключает использование
глаголов несовершенного вида. В китайско-русском переводе оно составляет 19,8 %,
а в русско-китайском – 34,7 %. К другим
частям речи отнесены случаи перевода ДН
с использованием существительных, прилагательных, наречий и даже предлогов, а также те случаи, когда у ДН нет никакого эквивалента в русском языке. В переводах обоих
текстов этот процент примерно одинаков
(12,2 и 14,4 %).
Также был рассмотрен перевод каждого
ДН в соответствии с классификацией, предложенной Лю [2000]. Результаты анализа
приведены в табл. 4, 5. Видно, что соответствие глаголу совершенного вида заметно
преобладает над другими видами соответствий.
Закономерности рефракции
китайских ДН
в русской глагольной системе
Перевод глаголом совершенного вида.
Рассмотрим типичный пример передачи китайского глагола и дополнения направления
в русском языке с помощью одного глагола
совершенного вида.
Кит.: 他从口袋里摸出小酒壶。
Пословный перевод:
他 从 口袋 里 摸 出 小酒壶
Он из карман внутри щупать ДН винная
фляжка
Рус.: Он вытащил из кармана фляжку
с вином.
В этом предложении китайский глагол
с ДН 摸出 в русском тексте соответствует
глаголу вытащил. Отдельно глагол 摸 (мо)
означает гладить, щупать, а дополнение
направления 出 (чу, выходить) означает
«движение изнутри наружу». В итоге вся
конструкция переводится глаголом совершенного вида вытащил.
Перевод причастием. Приведем пример
перевода китайской конструкции глагол +
ДН в русском языке причастием совершенного вида.
Кит.: 他心里有些后悔刚才随酒喷出的过
激言语。
Пословный перевод: 他 心 里 有些 后悔
刚才 随 酒
Он сердце в немного жалеть только
что с алкоголь
喷 出 的 过激 言语
плескать ДН частица резкий речь
Рус.: В душе он пожалел о только что вы
рвавшихся вместе с вином резких словах.
В данном случае после китайской конструкции 喷出(пэньчу) стоит частица 的
(дэ), образующая определение. Поэтому эта
конструкция в русском языке переводится
причастием совершенного вида вырвавшихся. При этом, как и в предыдущем примере, ДН 出 (чу) передается в русском языке
приставкой вы- и означает «движение изнутри».
Перевод деепричастием. В некоторых
случаях возможна передача китайской конструкции глагол + ДН в русском языке деепричастием.
Кит.: 看门人把手拿下来，放在面前看。
Пословный перевод: 看门人 把 手 拿 下
来， 放 在 面 前 看
Вахтер частица рука брать ДН класть
на лицо перед смотреть
Рус.: Опустив руки, вахтер поднес их
к лицу и стал рассматривать.
В китайском предложении глаголы 拿 (на,
брать) и 放 (фан, класть) являются однородными членами. Стараясь показать последовательность действий, переводчик перевел
конструкцию 拿下 (нася) деепричастием
опустив. При этом ДН 下 (ся) означает «движение сверху вниз». В этом случае оно выражается в корне русского глагола.
Перевод ДН отдельным глаголом.
В тех случаях, когда китайское ДН используется как средство вторичной номинации в переносном значении, оно может
передаваться в русском языке с помощью отдельного глагола.
Кит.: 弄得渡船也晃荡起来。
Пословный перевод: 弄 得 渡船 也 晃荡
起来
Делать частица лодка тоже качаться ДН
Рус.: И лодка стала раскачиваться.
В этом предложении ДН 起来 (цилай)
употреблено в переносном значении и означает «начинать действие». Оно переведено
на русский язык глаголом стала. По значе
а
ц
и
л
б
а
Т
е
д
о
в
е
р
е
п
м
о
к
с
с
у
р
о
к
с
й
а
т
и
к
в
и
ч
е
р
и
м
я
т
с
а
ч
и
м
ы
н
з
а
р
Н
Д
х
ы
н
ь
л
е
д
т
о
и
ч
а
д
е
р
е
п
а
к
и
т
с
и
т
а
т
С
到
–
开1
起3
过回下1
上3
出6
进2,7
/7
,6
/20/01
/4
,7
/1,5
/1,6
/3,7
/1,2
/2
,2
/0,1
/004
,2
/7
,1
/3/1,2
/1
,/7
,2
/4
,1
/1,/来
.
.
.
到
来
开
来
起
来
过
来
回
来
下
来
上
来
出
来
进
去
.
.
.
到
去
开
–
去
过
去
回
去
下
去
上
去
出
去
进0/10000/7000,5
/01
/7
,6
/4
,7
/933
,3
/1
,1
/03
,3
/6
,2
/0
)
%
(
е
и
г
у
р
Д00/)
%
(
.
в
о
с
е
Н0/5
,/0,/1
,/1
,/00/0,1
/02
/0/4
,1
/0/5/)
%
(
.
в
о
с
е
Н0410427
,8
/3,8
/01
/0/0/4
,6
/18
/5/)
%
(
.
в
о
С
–
и
ч
е
р
ь
т
с
а
Ч
来)
%
(
.
в
о
С
о
г
е
с
В
)
%
(
.
в
о
с
е
Н
)
%
(
е
и
г
у
р
Д
о
г
е
с
В去0
)
%
(
е
и
г
у
р
Д
)
%
(
.
в
о
С
о
г
е
с
В
а
ц
и
л
б
а
Т
е
д
о
в
е
р
е
п
м
о
к
с
й
а
т
и
к
о
к
с
с
у
р
в
и
ч
е
р
и
м
я
т
с
а
ч
и
м
ы
н
з
а
р
Н
Д
х
ы
н
ь
л
е
д
т
о
и
ч
а
д
е
р
е
п
а
к
и
т
с
и
т
а
т
С
来
.
.
.
到
来
开,1
/7
,6
/0,3
/300,5
/1101
/来
起3
到
开1
起3,6
/1,4
/1
过00/0/2
,5
/0/1
回下1
上1
出3,2
/3
,4
/10/来
过
来
回
来
下
来
上
来
出08
,4
/8
,1
/9
,4
/1,/5/1
,1
/进16
/0/0/来
进
来2
и
ч
е
р
ь
т
с
а
Ч
)
%
(
.
в
о
С
о
г
е
с
В
)
%
(
.
в
о
с
е
Н
)
%
(
е
и
г
у
р
Д
о
г
е
с
В123010/15
/0/4
,5
/1,4
/14
/7
,4
/1
)
%
(
.
в
о
С,3
/1,2
/0/3
,3
/10/4
,3
/14
/3
,3
/)
%
(
.
в
о
с
е
Н,/4
,2
/0,/0,1
/0/5/)
%
(
е
и
г
у
р
Д
去
.
.
.
到
去
开
–
去
过
去
回
去
下
去
上
去
出
去
进11485
/5/5
,4
/0/7
,6
/5
,6
/8
,5
/)
%
(
.
в
о
С
去1
о
г
е
с
В,2
/01
/3
,3
/5/4
,3
/0/3
,3
/5
,3
/8
,3
/)
%
(
.
в
о
с
е
Н,1
/0,1
/0/2
,1
/00,1
/)
%
(
е
и
г
у
р
Д
Типологическое языкознание
нию конструкция 晃荡起来 (хуанданцилай)
полностью соответствует сказуемому стала
раскачиваться.
Другие виды русских соответствий ДН
(прием грамматической эквиваленции)
Дополнения направления также могут
соответствовать в русском языке существительным, прилагательным, наречиям и даже
предлогам. Такая специфическая эквиваленция через транспозицию вызвана, во-первых, невозможностью передачи в русском
языке значения местоположения говорящего
по отношению к объекту действия (для ДН
в прямом значении), а во-вторых, невозможностью точной передачи некоторых переносных значений ДН.
Рус.: Теперь ей лучше, она в сознании
и велела, как только придет Юра, безотлагательно прислать его к ней.
Кит.: 现在她已经好些了，清醒过来，并
且吩咐过，只要尤拉一回来，就立刻到她那
儿去。
примерах не совсем точна, так как 清醒过
来 в русском языке наиболее соответствовал
бы глаголу очнуться, а 看出来 – глаголу
разглядеть. А их соответствия в русском переводе на действие не указывают.
Кит.: 你把他抱下来吧。
Пословный перевод:
你 把 他 抱 下来 吧
Ты частица он брать на руки ДН побуд.
частица
Рус.: Давай его сюда.
В этом предложении ДН 下来 (сялай)
в переводе на русский язык соответствует наречию сюда. Однако значение ДН передается
не полностью, так как сялай означает «вниз
по направлению к говорящему», а наречие
сюда может разве что указать на направление
в сторону говорящего, не выражая направление «сверху вниз».
Кит.: 我们会乘上金副部长的桑塔那轿
车。
Пословный перевод: 我们 会 乘 上 金 副
部长 的
Мы мочь садиться на транспорт ДН Цзинь
Пословный перевод: 现在 她 已经 好些
замчанальника частица
了，清醒 过来，并且
Сейчас она уже лучше частица просы
паться ДН кроме того
吩咐 过，只 要 尤拉 一 回 来，就
велеть частица только нужно Юра
как только возвращаться ДН сразу
立刻 到 她 那儿 去
немедленно прибывать она туда ДН
В данном примере существительное
с предлогом в сознании переводится на китайский язык глаголом 清醒过来, где 清醒
(цинсин) значит «просыпаться», а 过来 (гуолай) является ДН в переносном смысле со
значением «смена состояния».
Кит.: 但大概意思是看出来了。
Пословный перевод:
但 大概 意思 看 出来 了
но примерно смысл смотреть ДН частица
Рус.: Хотя в общем смысл ясен.
В этом предложении китайская конструкция глагол + ДН 看出来(каньчулай) переводится кратким прилагательным ясен. Здесь
ДН 出来 (чулай) используется в переносном значении и имеет смысл «из невидимого
становиться видимым».
Передача китайской конструкции глагол + ДН в русском языке в последних двух
桑塔 那 轿 车
Сантана та сч.слово машина
Рус.: Нам представится возможность посетить на «фольксвагене-сантана» замначальника Цзиня.
В данном примере китайская конструкция
с ДН 乘上 (ченшан)в переводе на русский
язык соответствует предлогу на. Китайский
глагол 乘 (чен) означает «садиться на транспортное средство», а ДН 上 (шан) обозначает
движение вверх. В русском переводе предлог
на не обозначает действие и не указывает
на направление.
Передача разных грамматических
значений ДН в русском языке
В табл. 6 приведены данные по передаче ДН с разными грамматическими значениями в тексте русско-китайского перевода. В табл. 7 отражены данные по передаче
разных грамматических значений ДН в русско-китайском переводе.
Из табл. 6, 7 видно, что китайское ДН
во всех грамматических значениях преимущественно передается в русском языке глаголом совершенного вида.
Таблица 6
Статистические данные по передаче ДН со значениями направление,
результат, состояние в китайско-русском переводе
Часть речи
Направление
Результат
Состояние
Глагол совершенного вида
(количество / %)
Глагол несовершенного вида
(количество / %)
Другие (существительные, прилагательные, наречия, предлоги)
(количество / %)
135 / 79,8
46 / 50,5
36 / 67,9
22 / 13
28 / 30,8
8 / 15,1
12 / 7,1
17 / 18,7
9 / 15,3
Всего91Статистические данные по передаче ДН со значениями направления, результата,
состояние в русско-китайском переводе
Таблица 7
Часть речи
Направление
Результат
Состояние
Глагол совершенного вида
(количество / %)
Глагол несовершенного вида
(количество / %)
Другие (существительные, прилагательные, наречия, предлоги)
(количество / %)
28 / 14,8
19 / 15,7
5 / 10
102 / 54
54 / 44,6
27 / 54
59 / 31,2
48 / 39,7
18 / 36
Всего121Выражение ДН в значении направления
в русском языке. Теперь рассмотрим соответствия разных грамматических значений ДН
в русском языке.
В китайском тексте нами было найдено
169 примеров использования ДН в значении
направления (прямое значение). В табл. 5
видно, что в китайско-русском переводе ДН
в значении направления почти в 80 % случаев соответствовало глаголу совершенного
вида в русском языке, только 13 % соответствовало глаголам несовершенного вида,
а 7,1 % переводилось другими способами.
В китайском переводе русского текста
мы нашли 189 примеров использования ДН
в значении направления. Из них 54 % соот
ветствовало глаголам совершенного вида,
31,2 % – глаголам несовершенного вида,
а 14,8 % – другим частям речи. Это говорит о том, что, во-первых, в обоих случаях
ДН в большинстве случаев соответствует в русском языке глаголам совершенного
вида, а во-вторых, что ДН чаще переводится
русскими глаголами совершенного вида, чем
глаголы совершенного вида переводятся китайскими ДН.
Кит.: 检察长也站起来。
Пословный пер.: 检察长 也 站 起来
Начальник тоже стоять ДН
Рус.: Начальник тоже встал.
В этом примере китайское 站起来 (чжаньцилай) в русском языке соответствует глаголу
Типологическое языкознание
встал. Китайский глагол 站 (чжань) означает «стоять» и соотвествует корню глагола
в русском языке, 起来 (цилай) – это сложное
ДН, где 起 (ци) означает «движение снизу
вверх» и проявляется в приставке в- глагола
встал. Однако русская приставка в- не может
выразить значения второй части ДН 来(лай),
которое означает направление в сторону говорящего. В то же время в ДН нет выражения
прошедшего времени, которое есть в глаголе
встал.
Кит.: 黄河车驾驶员已经爬进驾驶室。
Пословный пер.: 黄河 车 驾驶员 已经 爬
进 驾驶室
Хуанхэ машина водитель уже забираться
ДН кабина
Рус.: Водитель другого грузовика уже
снова забрался в кабину.
В этом китайское 爬进 (пацзинь) в русском языке соответсвует глаголу с предлогом
забрался в. Глагол 爬 (па) означает «забираться, карабкаться», а ДН 进 (цзинь) выражает
направление «снаружи внутрь». В данном
случае ДН может соответствовать русской
приставке за-. Кроме того, в русском языке перед дополнением кабина используется
предлог в, который тоже выражает направление движения. В китайском языке направление полностью передается через ДН
进 (цзинь). Как и в предыдущем примере,
в китайском предложении нет модификатора
прошедшего времени.
Кит.: 看门人怔了一下，干笑了几声，将
斧头放回床底。
Пословный пер.: 看门人 怔 了 一下，
干 笑 了 几
Вахтер пугаться частица немного делан
но смеяться частица несколько
声， 将 斧头 放 回 床 底
звук частица топор класть ДН кровать
под
Рус.: Озадаченный вахтер несколько раз
деланно хихикнул, сунул топорик обратно
под кровать.
В этом примере китайский глагол + ДН 放
回 (фанхуэй) в русском языке соответствует
глаголу с наречием засунул обратно. Китайский глагол 放(фан) означает «класть», а дополнение направления 回 (хуэй) выражает
движение в сторону исходного места. В этом
предложении ДН 回 (хуэй) и наречие обратно полностью соответствуют друг другу.
Передача китайских ДН со значением результата в русском языке. В языковом материале было найдено 212 примеров ДН в значении результата. Из них в «Стране вина»
был выявлен 91 пример, 50,5 % которых переведено на русский язык глаголами совершенного вида, 30,8 % – глаголами несовершенного вида, а 18,7 % переведены другими
способами. Эта статистика четко выявляет
два типа грамматической рефракции между
совершенным и несовершенным видом, тогда как зона грамматической эквиваленции
составляет примерно пятую часть всех соответствий.
В переводе «Доктора Живаго» был найден 121 пример, 44,6 % которых соответствует в оригинале глаголам совершенного вида,
39,7 % – глаголам несовершенного вида,
15,7 % – другим частям речи. Здесь видно,
что по сравнению с переводом ДН в прямом
значении ДН в переносном значении результата чаще соответствуют глаголам несовершенного вида, однако большее количество
ДН все равно соответствует глаголам совершенного вида.
Рус.: Мальчики тотчас же отвели глаза
в сторону.
Кит.: 两个男孩子立刻把眼睛掉开。
Пословный пер.: 两个 男孩子 立刻 把 眼
睛 掉 开。
Два мальчик немедленно частица глаза
падать ДН
В данном примере глагол отвели в китайском языке переводится глаголом с ДН 掉
开 (дяокай), где ДН 开 (кай) означает «разделение, удаление от другого предмета».
В русском языке это значение передается
через приставку от-. В отличие от глагола
отвели, в китайском 掉开 нет модификатора
времени и числа.
Передача китайских ДН со значением состояния в русском языке. Всего было найдено
103 примера таких ДН. В русском переводе
из 50 примеров 69,7 % ДН было переведено
глаголами совершенного вида, 15,1 % – глаголами несовершенного вида, в 15,3 % –
другими частями речи. В китайском переводе русского текста из 53 примеров 54 %
ДН было переводом глаголов совершенного
вида, 36 % – глаголов несовершенного вида,
а 10 % – других частей речи. Разберем типичные примеры.Рус.: Мадам Гишар расплакалась.
Кит.: 吉沙尔太太哭了出来。
Пословный пер.: 吉沙尔 太太 哭 了 出来
Гишар мадам плакать частица ДН
Рус.: Стало смеркаться.
Кит.: 天色暗了下来。
Пословный пер.:
天 色 暗 了 下来
небо цвет темнеть частица ДН
Выше приведены примеры ДН в значении
состояния из оригинала и перевода «Доктора
Живаго». В примере 15 глагол расплакалась
в китайском переводе соответствует глаголу
с ДН 哭了出来 (кулэчулай), где 哭 (ку) – глагол со значением «плакать», 了 (лэ) – частица, указывающая на прошедшее время, а 出
来 (чулай) – ДН со значением «появляться,
начинаться». В данном случае можно указать на соответствие ДН приставке рас-.
А в примере 16 подобная конструкция 暗了
下来 (аньлэсялай) в оригинале передается
как стало смеркаться. Здесь ДН 下来（сялай) также означает начало, появление действия и в русском языке передается глаголом
стало.
Таким образом, можно сделать следую
щие выводы.
1. По материалам перевода китайское ДН
в русском языке в большей степени соответствует форме глагола совершенного вида.
Этот процент особенно высок, когда ДН используется в прямом значении (79,8 и 54 %).
Самый низкий процент данного соответствия
наблюдается при переводе ДН, употребленных в переносном значении результата (50,5
и 44,6 %).
2. Китайское ДН чаще переводится на русский язык глаголом совершенного вида, чем
глагол совершенного вида переводится
на китайский язык с использованием ДН.
Это может быть вызвано тем, что совершенный вид русского глагола может передаваться в китайском языке и другими средствами,
например, через дополнение результата (结
果补语，цзего буюй), частицы и прочими
способами.
3. В русском языке значение китайского
ДН выражается через:
1) приставки глагола;
2) приставка глагола + предлог (в, на
и т. д.);
3) наречие (сюда, обратно и т. д.);
4) отдельный глагол (стало).
В русском языке нет такого компонента,
который может выражать местонахождение
говорящего по отношению к объекту действия, а в китайском ДН нет выражения времени действия (лишь иногда прошедшее время может выражаться с помощью частицы 了
лэ). Это затрудняет поиск точного текстового
соответствия ДН в русском языке и, соответственно, соотнесение китайского ДН с грамматической системой русского языка при работе с русскоязычными студентами.
Выражение десяти структурных типов
ДН в русском языке
Проанализируем теперь способы передачи
десяти структурных типов ДН в русском языке, предложенных Д. Яном [Yang, 2003a, b],
в китайско-русском и русско-китайском переводах. Статистические результаты установленных соответствий приведены в табл. 8.
Из табл. 8 сразу виден важный факт: соотношение передачи китайского ДН русским
глаголом совершенного вида в китайско-русском переводе выше, чем в русско-китайском.
Прокомментируем далее статистику и типичную прагматику соответствий по каждому из 10 типов.
Тип 1: глагол + простое ДН (прямое значение). В языковом материале было найдено 86 примеров такого типа. В «Стране
вина» 72,7 % ДН переводилось на русский
язык глаголами совершенного вида, 22,7 % –
глаголами несовершенного вида и только
4,5 % – остальными способами. В «Докторе
Живаго» 53,1 % ДН соответствовало глаголам совершенного вида, 26,6 % – глаголам
несовершенного вида и значительная часть
(20,4 %) – другим частям речи.
Рассмотрим один из характерных примеров передачи ДН этого типа в русском языке.
Кит.：他们从地窖一出来就会赶上咱们。
Пословный пер.: 他们 从 地窖 一 出 来
就 会
Они из землянка как только выходить
ДН сразу мочь
赶 上 咱们
догнать ДН мы
Рус.: Вылезут они из землянки и нагонят.
В этом примере глагол 出（чу）+ простое
ДН来(лай）(не путать со сложным ДН 出
а
ц
и
л
б
а
Т10/05
/0»
а
н
и
В
а
н
а
р
т
С
«
а
н
а
м
о
р
е
д
о
в
е
р
е
п
м
о
к
с
с
у
р
в
а
н
Я
Н
Д
м
а
п
и
т
м
ы
н
р
у
т
к
у
р
т
с1
й
и
в
т
с
т
е
в
т
о
о
с
х
и
к
с
е
ч
и
т
а
м
м
а
р
г
а
к
и
т
с
и
т
а
т
С
»
о
г
а
в
и
Ж
р
о
т
к
о
Д
«
а
н
а
м
о
р
е
д
о
в
е
р
е
п
м
о
к
с
й
а
т
и
к
и003
ы
п
и
т
е
ы
н
р
у
т
к
у
р
т
С35
»
а
н
и
в
а
н
а
р
т
С
«
а
н
а
м
о
р
д
о
в
е
р
е
п
й
и
к
с
с
у
Р530466512
е
о
к
с
е
ч
и
т
а
м
м
а
р
Г
е
и
н
е
ш
о
н
т
о
о
с
о
г
е
с
В0/01
/6/3,7
/5,5
/4,8
/64
/7
,7
/1
)
%
(
д
и
в
.
в
о
С006/6
,1
/1,3
/2,/3
,3
/7
,2
/)
%
(
д
и
в
.
в
о
с
е
Н1
/7
,/8
,1
/1,1
/7
,2
/5
,/)
%
(
е
и
г
у
р
Д
»
о
г
а
в
и
Ж
р
о
т
к
о
Д
«
а
н
а
м
о
р
д
о
в
е
р
е
п
й
и
к
с
й
а
т
и
К3746326
о
г
е
с
В,3
/5/6
,5
/1,5
/3,5
/24
/2,5
/1,4
/1,5
/3
)
%
(
д
и
в
.
в
о
С7
,6
/5/2
,2
/6/2,3
/1,4
/3,2
/3
,3
/6
,2
/1
)
%
(
д
и
в
.
в
о
с
е
Н02
,1
/3
,1
/1,/5
,1
/1,1
/5
,1
/3
,2
/1
)
%
(
е
и
г
у
р
Д
来 чулай）в русском языке переводятся глаголом вылезут. И если значение основного
глагола 出（чу）здесь передано, то значение
ДН 来 (лай) не может быть передано в русском языке вообще.
Тип 2: глагол + простое ДН (переносное
значение). В текстах всего было найдено 42
примера такого типа. В русском переводе китайского текста 40 % ДН было переведено
глаголами совершенного вида, 33,3 % – глаголами несовершенного вида, 26,7 % – остальными частями речи. В китайском переводе
русского текста 48,1 % ДН соответствовало
глаголам совершенного вида, 26,6 % – глаголам несовершенного вида, 18,5 % – другим
частям речи.
Рассмотрим такой пример:
Кит.: 一声枪响从皮包里穿出。
Пословный пер.: 一 声 枪 响 从 皮 包 里
穿 出
один звук пистолет звук из кожаный сум
ка внутри пронизать ДН
Рус.: Грохнул выстрел.
В этом примере китайский глагол + ДН
穿出 (чуаньчу) переводится на русский язык
глаголом совершенного вида грохнул. Китайский глагол 穿 (чуань) означает «пронизать»,
а 出 (чу) используется в переносном значении «появляться».
Тип 3: глагол + простое ДН (прямое значение) с дополнением биньюй. Всего в двух
текстах было найдено 110 примеров такого
типа. В русском переводе китайского текста 80,3 % ДН было переведено глаголами
совершенноговида, 9,2 % – глаголами несовершенного вида, 10,5 % – другими частями
речи. В китайском переводе русского текста
55,9 % соответствовало глаголам совершенного вида, 26,5 % – глаголам несовершенного вида, 17,6 % другим частям речи.
Приведем два характерных примера:
Рус.: Он вынул тетрадь.
Кит.: 他取出这个本子。
Пословный пер.: 他 取 出 这 个 本子
Он брать ДН этот сч.сл тетрадь
Рус.: Юра тихо вышел из комнаты.
Кит.: 尤拉悄悄走出房间。
Пословный пер.: 尤拉 悄悄 走 出 房间
Юра тихо идти ДН комната
В этих примерах используется одно и то
же ДН в прямом значении 出 (чу) и оно
означает движение изнутри наружу. Раз
ница между двумя предложениями в том,
что в примере 19 после ДН следует дополнение, обозначающее предмет, а в примере 20 –
дополнение, обозначающее место. В русском
языке перед дополнением комната требуется
предлог, в китайском языке в обоих случаях
направление действия полностью выражается через ДН. Поэтому когда после китайского ДН следует дополнение, обозначающее
объект, китайская конструкция соответствует в русском языке конструкции глагол +
существительное, а когда после ДН стоит
дополнение, обозначающее место, то она соответствует конструкции глагол + предлог +
существительное. Поэтому китайскому 取
出 (цючу) соответствует глагол вынул (значение ДН передается через приставку вы-),
а 走出 (цзоучу) – глагол с предлогом вышел
из (значение передается через приставку вы-
и предлог из).
Тип 4: глагол + простое ДН (переносное
значение) с дополнением биньюй. В текстах всего было найдено 145 примеров этого
типа. Данные показывают, что этот тип ДН
в меньшей степени соответствует глаголу совершенного вида, чем другие типы (52,6 %
в русском переводе и 42 % в китайском переводе). Зато процент соответствия глаголам
несовершенного вида достаточно высок (31,6
и 43,5 % соответственно).
Рассмотрим такой пример:
Кит.: 丁钩儿跳下车，用力摔上车门。
Пословный пер.: 丁 钩儿 跳 下 车， 用力
摔 上 车 门
Дин Гоуэр прыгать ДН машина сильно
хлопать ДН машина дверь
Рус.: Дин Гоуэр спрыгнул на обочину,
захлопнул дверцу.
В этом предложении ДН 上 (шан) используется в переносном значении результата
и означает приближение к чему-либо. В русском языке оно может выражаться в приставке за- глагола захлопнул.
Тип 5: глагол + сложное ДН (прямое значение). Всего было найдено 107 примеров
этого типа. В русском переводе процент соответствия ДН глаголам совершенного вида
составляет 79,7 %, а в китайском переводе –
55,8 %. В последнем также достаточно высок
процент соответствия ДН глаголам несовершенного вида (39,5 %).
Рассмотрим такой пример:
Типологическое языкознание
Кит.: 水流进他的脖子一分钟后，风吹过
来。
Пословный пер.: 水 流 进 他 的 脖子 一
分钟 后，风 吹 过来
Рус.: В комнату вошел толстый мужчина
в серой рубашке, подпоясанный широким
ремнем.
Кит.: 一个身穿灰色上衣、腰束宽皮带的
вода течь ДН он частица шея один ми
胖子走进房来。
нута после ветер дуть ДН
Пословный пер.: 一 个 身 穿 灰 色 上 衣、
Рус.: С минуту по шее текла вода, потом
腰 束
налетел ветерок.
В этом примере глагол + ДН 吹过来 (чуэйгуолай) в русском тексте соответствует
глаголу налетел. Китайское сложное ДН 过
来 (гуолай) означает «приходить в направлении к говорящему». И если первая часть ДН
过 (гуо) выражается в приставке глагола на-,
то вторая часть 来 (лай) не имеет аналога
в русском языке.
Тип 6: глагол + сложное ДН (переносное
значение). Всего было найдено 125 примеров этого типа. В китайско-русском переводе
66 %, а в русско-китайском 50,7 % ДН было
передано формой глагола совершенного вида.
Процент соответствия глаголам несовершенного вида достаточно высок в русско-китайском переводе (36 %), в китайско-русском
переводе составляет всего 16 %.
Приведем такой пример:
Рус.: Господа. Трио придется приостано
вить.
Кит.: 先生们，三重奏不得不停下来。
Пословный пер.: 先生们， 三重奏 不 得
不 停 下来
господа трио не можно не останав
ливать ДН
Русский глагол приостановить в китайском предложении переведен глаголом +
ДН 停下来 (тинсялай), где ДН 下来 (сялай) употребляется в переносном значении
результата и означает «совершить действие
до конца». Это хорошо выражается при помощи совершенного вида глагола останавливать. Это еще раз подтверждает стандартность соответствия ДН и совершенного вида
глаголов.
Тип 7: глагол + первый элемент сложного
ДН + дополнение биньюй + второй элемент
сложного ДН (прямое значение). В текстах
было найдено 38 примеров этого типа. В китайско-русском переводе все 5 примеров соответствовали глаголам совершенного вида,
а в русско-китайском переводе им соответствовало 57,6 %.
Далее пример этого типа:
один сч. слово тело надевать серый цвет
верхний одежда поясница завязывать
宽 皮 带 的 胖子 走 进 房 来
широкий кожаный пояс частица толстяк
идти ДН1 комната ДН2
В некоторых случаях дополнение биньюй
может разделять две части сложного ДН
и находиться между ними. Предложение 24 –
это как раз пример такого случая. Во фразе
走进房来 (цзоуцзиньфанлай) употребляется
сложное ДН 进来 (цзиньлай). В китайском
языке есть такое правило: когда дополнение биньюй обозначает место действия, оно
должно находиться в предложении перед лай
и цюй, поэтому дополнение 房 (фан, комната) стоит перед ДН2 лай. ДН1 цзинь означает движение «снаружи внутрь» и в русском
языке соответствует приставке глагола в-
и предлогу в. Данная китайская конструкция
соответствует в русском языке конструкции
глагол + предлог + существительное.
Тип 8: глагол + первый элемент сложного ДН + дополнение биньюй + второй элемент сложного ДН (переносное значение).
В нашем языковом материале было обнаружено только 11 примеров этого типа. В китайско-русском переводе все три примера были
переведены глаголом несовершенного вида,
в то время как в русско-китайском переводе
75 % соответствовало этой форме. Поскольку примеров слишком мало, нельзя сделать
однозначный вывод по поводу преобладающего соответствия этого типа в русском языке.
Рус.: Потом, овладев голосом и дыханием,
сказала.
Кит.: 后来，她喘过气来，能说话了。
Пословный пер.: 后来 ， 她 喘 过 气 来，
能 说 话 了
Потом она быстро дышать ДН1 воздух
ДН2 мочь говорить слово частица
В этом примере китайской конструкции
с ДН соответствует деепричастие овладев.
Оно используется для выражения последовательности действий. Однако в китайском языке нет деепричастий, а последовательность действия выражается с помощью дополнений буюй или частиц. В данном случае
при переводе как раз было использовано ДН
过来 (гуолай) в переносном значении результата, означающее «восстановление».
Тип 9: глагол + сложное ДН (прямое значение) с дополнением биньюй. Из трех примеров, найденных в текстах, два соответствовало в русском языке глаголам совершенного
вида и один – глаголу несовершенного вида.
Рассмотрим такой пример:
Рус.: Хлопали двери, выходили новые.
Кит.: 门砰砰地响，又走出来一批人。
Пословный пер.: 门 砰砰 地 响，又 走 出
来 一 批
дверь междометие частица звенеть
опять идти ДН один группа
人
человек
Глагол выходили был переведен на китайский язык глаголом 走 (цзоу) с ДН 出
来 (чулай). Первая часть ДН 出(чу)соответствует в русском предложении приставке
вы-, а вторая часть 来 (лай), показывающая
местонахождение говорящего, как и в предыдущих примерах, не имеет эквивалентов.
Кроме того, в русском предложении опущено
существительное люди, а в китайском языке
опускать дополнение недопустимо, поэтому
оно было добавлено в переводе.
Тип 10: глагол + сложное ДН (переносное значение) с дополнением биньюй. Было
найдено только два примера такого типа,
один из которых соответствовал глаголу
совершенного вида, а другой передавался
через другие части речи. Рассмотрим один
из примеров.
Кит.: 我一口气灌下去半升葡萄酒。
Пословный пер.: 我 一 口气 灌 下去 半
升 葡萄酒
я один вздох заливать ДН половина литр
вино
Рус.: Я одним духом осушил пол-литра
виноградного вина.
В этом примере китайский глагол с ДН 灌
下去 (гуаньсяцюй) переводится на русский
язык глаголом совершенного вида осушил.
При этом значение ДН 下去 (сяцюй) не имеет
эквивалента в русском языке.
На основании проведенного анализа по 10
структурным типам ДН Яна можно сделать
следующие выводы.
1. ДН
в прямом
значении чаще
соответствует форме глагола совершенного
вида, чем ДН в переносном значении. Это
объясняется тем, что некоторые из последних
не имеют способов выражения в русском
языке, и в результате передается только
смысл.
2. В независимости от того, простое
или сложное ДН используется в предложении,
если в китайском предложении дополнение
биньюй обозначает предмет, то в русском
тексте
конструкция
соответствует
глагол +
существительное. Если же
в китайском языке дополнение биньюй
обозначает место, то в русском тексте все
переводится конструкцией глагол + предлог
+ существительное.
ему
Заключение
Таким образом, оценивая степень доказанности сформулированной нами в начале
рабочей гипотезы о стандартном взаимосоответствии ДН в китайском языке и глаголов
совершенного вида в русском языке, а также о семантико-грамматической рефракции
как доминирующем способе передачи этих
грамматических категорий при переводе
в обоих направлениях мы приходим к следующему заключению.
Различные описания формально-языковых контрастивных соответствий данной
области языковых систем, осуществленные
китайскими и российскими языковедами
(В. И. Горелов [1989], В. А. Курдюмов [2005],
Ван [Wang, 2008], Ма [2013]) и проанализированные в статье, теоретически обоснованы, но, тем не менее, не дают надежных
ориентиров как русско-китайским, так и китайско-русским билингвам.
Контрастивное сопоставление языковых
систем нуждается в обязательной проверке
на текстовом уровне, который только и показывает, как аморфный (слабограмматизованный) китайский язык с его не всегда явной
грамматикой грамматизуется переводчиками
при переводе с китайского. При этом распределение теоретически возможных межъязыковых соответствий по степени вероятности
в текстах (функциональный уровень) может
Типологическое языкознание
быть установлено только статистически
на основе частотности того или иного типа.
Статистически доказано, что прием семантико-грамматической рефракции ДН доминирует в глаголах совершенного вида, это
соотношение особенно высоко при передаче
ДН в прямом значении в русско-китайском
переводе (79,8 %). Но и в остальных случаях
это соотношение составляет не менее 50,5 %
в китайско-русском и 44,6 % в русско-китайском переводе. Выбор глаголов несовершенного вида при передаче ДН также подчинен
иногда действию механизма рефракции,
но такое соотношение достаточно высоко
только при передаче ДН в переносном значении, и особенно в русско-китайском переводе (31,2–39,7 %), а в китайско-русском
переводе составляет от 13 до 30,8 %. Также
следует учитывать и то, что некоторые ДН
в переносном значении не могут быть точно
переданы в русском языке.
Межтекстовой материал выявляет также
область трудно прогнозируемых, т. е. нестандартных, соответствий, которую сопоставительные грамматики, как правило, не видят
вообще. Адекватность таких соответствий
достигается за счет разнообразных механизмов семантико-грамматической эквиваленции, диктуемых спецификой контекста.
Статистически доля этой эквиваленции составляет от 7,1 до 18,7 %, что явно указывает
на ее периферийность по сравнению с рефракцией.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.581; 81’44
В. Г. Калинин
Sun Yat-Sen University
Xingangxi road, 135, Guangzhou, 510275, China
vasily-kalinin@live.ru
СРЕДСТВА ВЫРАЖЕНИЯ ЗНАЧЕНИЙ КИТАЙСКОГО ДОПОЛНЕНИЯ
НАПРАВЛЕНИЯ В РУССКОМ ЯЗЫКЕ И ПЕРЕВОДНОМ ТЕКСТЕ
(СРАВНИТЕЛЬНО-СОПОСТАВИТЕЛЬНОЕ СТАТИСТИЧЕСКОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ)
Изучение грамматической категории дополнения направления (далее ДН) в китайском языке вызывает трудности у русскоговорящих студентов. Автор проанализировал статьи, посвященные данной проблеме, и выяснил,
что изучающие китайский язык русскоговорящие студенты склонны ошибочно вводить в свою речь ДН в тех случаях, когда его использование не требуется. По предположению автора, эти системные ошибки связаны с интерферирующим влиянием категории вида, а именно глаголами совершенного вида в русском языке. Предположение, сделанное в данном исследовании на межсистемном уровне, заключается в том, что конструкция глагол + ДН в китайском языке в большей степени соответствует функционально и семантически глаголу совершенного вида в русском
языке. Чтобы доказать факт такой типичной грамматической рефракции и подтвердить ее текстовой переводческой
статистикой, были проанализированы переводы текстов с русского языка на китайский и с китайского на русский
(100 тыс. иероглифических знаков китайского текста и 42 тыс. слов (240 тыс. знаков) русского текста) и проведен
сравнительный анализ функционирования целевых объектов в оригинале и переводе. Дополнительно было также
проведено сравнение закономерностей перевода ДН в его разных грамматических значениях (направление, результат, состояние действия), выделенных в работе Ю. Лю (1998), и перевод десяти структурных моделей ДН, предложенных Д. Яном (2003). Результаты данной работы могут помочь в изучении ДН русскоговорящими студентами,
а также служить дополнительным материалом для преподавания китайского языка в России.
|
стереотипные фразы с побудителноы интенцией в коммуникации взрослых с детми на материале немецкого языка. Ключевые слова: немецкий язык, стереотипные фразы, детский дискурс, директивный речевой акт, теория ре
чевых актов, клишированность речи, дискурсивные слова.
Высказывания с побудительной интенцией являются основными в коммуникации
взрослых с детьми. Коммуникация «отцов и
детей» неразрывно связана с понятием детского дискурса. Детская речь привлекала
внимание ученых разных направлений,
впервые в поле зрение лингвистов она попала при изучении онтогенеза детской речи,
при этом основной акцент все же делался на
психологическом аспекте. Детский дискурс
представляет собой интерактивную деятельность участников общения, а именно
родителей и детей, установление и поддержание контакта между ними, эмоциональный и информационный обмен, оказание
воздействий друг на друга. Его специфика
заключается в наличии особых лексических
единиц, используемых в коммуникации маленьких детей или в общении взрослых с
детьми, также в особых типах текста. За
рамками детского дискурса эти особенности
используются с целью создания экспрессив
ных выразительных эффектов. Описание
детской речи и ее специфики встречаются
у многих современных ученых и сейчас:
В. К. Харченко [2004], С. Н. Цейтлин [2004]
и др.
Для речи немецких детей и взрослых
также характерно употребление специфических лексических средств, создающих своеобразие детского дискурса. Языковой мир
немецкого ребенка старшего дошкольного и
младшего школьного возраста, а также речевые средства выражения языковой личности ребенка были объектом и предметом
изучения отечественного ученого И. П. Амзараковой, однако речь взрослых оказалась
за рамками исследования [2005, С. 42]. При
общении с детьми взрослые также активно
специфические лексические
используют
средства, характерные для детского дискурса. Это, как правило, слова, обозначающие
артефакты из мира ребенка, номинации людей, окружающих ребенка, а также лексиче
Быковская С. А. Стереотипные фразы с побудительной интенцией в коммуникации взрослых с детьми (на материале немецкого языка) // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015.
Т. 13, вып. 2. С. 48–54.
ISSN 1818-7935
¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 2
© –. ¿. ¡˚ÍÓ‚Ò͇ˇ, 2015
ские единицы, необходимые для регуляции
коммуникативного взаимодействия. Для
бытового общения в рамках детского дискурса характерно употребление специфических стереотипных фраз, использование
малых фольклорных форм – прибауток, потешек, в которых отражается национальная
«культура детства». Клишированные фразы,
образные словосочетания, фольклорные малые текстовые формы усваиваются носителями языка с раннего детства непроизвольно, автоматически. Эти лингвистические
ресурсы составляют значительный пласт
этномаркированных языковых средств и
передаются от поколения к поколению, порой видоизменяясь и приспосабливаясь к
современности. Это значит, что неносителю
языка в ситуациях общения в рамках детского дискурса необходимо знать соответлексические
клишированные
ствующие
средства, чтобы понимать содержание речи
коммуникантов и аутентично участвовать в
процессе интеракции.
В своей речи мы часто используем готовые речевые формулы, и употребление тех
или иных стандартных выражений свидетельствует об устойчивости их употребления. Б. М. Гаспаров отмечает, что «каждый
говорящий в каждый момент языковой деятельности заново создает, пользуясь известными ему правилами, новые речевые построительных
строения из первичных
элементов. Тот факт, что и в своей, и в чужой речи мы то и дело встречаем хорошо
нам знакомые, вновь и вновь повторяющиеся (в точности либо с вариациями) речевые
блоки, текстуальные фрагменты, цитаты и
полуцитаты, которые мы все помним и немедленно узнаем, при всей своей эмпирической очевидности, либо совсем игнорируется, либо оттесняется на периферию картины
языка, под такими характерными именами,
как
“шаблоны”,
“идиомы”» [Гаспаров, 1996. С. 29].
“формулы”,
“клише”,
По мнению Л. Г. Севрюгиной, «клише выполняют важную коммуникативную функ-
цию – обеспечивают взаимопонимание участников коммуникации, принадлежащих к
разным типам речевой культуры. Говорящий и его адресат должны обладать некоторым фондом общих знаний. Отсутствие стереотипов
затрудняет процесс общения,
тогда как значительное количество нестандартных формулировок, напротив, приводит
к возникновению коммуникативных про
блем, прежде всего, к неоднозначности понимания информации участниками речевого
акта. Следовательно, устойчивые единицы
языка отвечают за успешное выполнение
информационной функции»
[Севрюгина,
2005. С. 22].
В современной лингвистике клише признаются важным и необходимым элементом
коммуникации. Они играют очень важную
роль в оформлении ситуации общения. Благодаря таким готовым формулировкам мы
можем не задумываться над тем, что сказать. «Наличие таких речевых формул нормально, необходимо и позволяет поставлять
относительно общезначимую и общепонятную информацию. Такое клише несет в тексте определенную нагрузку и может быть
общезначимо, т.е. информативно для интерпретатора» [Там же. С. 23].
В рамках данной статьи рассматривается
лишь один аспект использования стереотипных фраз в коммуникации взрослых с
детьми, а именно употребление в речи клишированных фраз, с помощью которых родители побуждают ребенка к действию. Так
как в словарях немецкого языка подобные
фразы не всегда находят отражение, то
представляется актуальным выявить и систематизировать данные средства. Проблема
использования немецких стереотипных фраз
в коммуникации взрослых с детьми затрагивалась в отечественной лингвистике, но пока она еще не нашла исчерпывающего освещения [Захарычева, 2007. С. 22].
посвященных
Корпус фактического материала составил
250 стереотипных фраз, которые были получены в результате опроса информантов –
носителей немецкого языка, а также в ходе
анализа коммуникации на немецких форувзаимоотношению
мах,
взрослых и детей, проблемам в воспитании.
Директивные речевые акты, как известно, имеют целью побудить адресата делать /
не делать что-либо, предполагают наличие
у говорящего соответствующего желания
[Серль, 1986]. Для детского дискурса директивные речевые акты имеют особое значение, так как речь взрослых содержит, как
правило, многочисленные указания, поучения, советы, наказы, как дети должны себя
вести в тех или иных ситуациях, таким
образом, речевые действия взрослых представляют собой попытку
(в различной
степени) добиться того, чтобы ребенок /
слушающий нечто совершил. Они могут
»ÒÒΉӂ‡ÌË ‰ËÒÍÛрÒ‡
быть и скромными «попытками», как я приглашаю тебя сделать нечто, так и агрессивными «попытками», например, я настаиваю
на том, чтобы ты это сделал. Кроме того,
следует учитывать, что директивные речевые акты, характерные для речи взрослых в
ситуации общения с детьми, отличаются от
директивов, используемых в речи детей [Задворная, 2003].
Анализ фактического материала был основан на типологии директивных актов, содержащей следующие признаки в качестве
основания: а) облигаторность выполнения
действия для адресата; б) бенефакторность
действия для одного из коммуникантов;
в) приоритетность положения говорящего
или адресата [Беляева, 2002. С. 16–20]. На
основе данных признаков выделяются три
типа директивных речевых актов:
1) прескриптивы, для которых характерны приоритетность позиции говорящего и
облигаторность выполнения действия для
адресата (признак бенефактивности действия здесь нерелевантен);
2) реквестивы, для которых характерны
приоритетность адресата, необлигаторность
действия и бенефактивность для говоря-
щего;
3) суггестивы, для которых характерны
приоритетность говорящего, необлигаторность и бенефактивность действия для адресата [Беляева, 2002. С. 16–20].
В качестве объекта исследования выступают примеры высказываний с указанной
коммуникативной интенцией – намерение
родителей побудить ребенка к действию
(например: убраться в комнате, пообедать,
поторопиться и т. д.) В ходе анализа материала выяснилось, что некоторые фразы повторялись у информантов в неизменном
виде.
Все высказывания директивного типа,
представляющие собой реплики взрослых,
адресованные детям, были распределены на
три группы.
1. Прескриптивы. Высказывания данной
группы характеризуются облигаторностью
выполнения действия для адресата, приоритетностью позиции говорящего. К данной
группе относятся следующие виды: требование-запрещение, требование-угроза, требование-упрек.
Наиболее яркими представителями этой
группы являются высказывания с глаголом в
повелительной форме, т. е. данные реплики
представляют собой прямой директивный
речевой акт. Кроме того, как отмечается в
литературе, в немецком языке существуют
разнообразные показатели типа речевого
акта и средства усиления / ослабления категоричности требования, к таковым могут
относиться модальные частицы, наречия,
глагольные фразы [Бабаева, 2008. С. 81–88].
Требование-запрещение: «Lass mich
bloß mit deinem Kram in Ruhe!» (Оставь меня
в покое. – Не трогай меня). Данная фраза
является универсальной для ситуаций, когда
ребенок что-нибудь настойчиво просит.
Маркером категоричности здесь выступает
модальная частица bloß. Cледующая фраза в
реплике конкретизирует ситуацию: «Nein, es
gibt kein Eis.» (Нет, мороженного не будет.)
Nein, jetzt kein Versteckenspielen, wir müssen
los. (Нет, никаких игр в прятки! Нам пора
ехать.)
Требование-угроза: «Wenn du dein Zimmer nicht aufräumst, wirst du schon sehen, wie
dein Vater reagiert, wenn er nach Hause
kommt!» (Если ты сейчас не уберешься в
комнате, ты узнаешь, что папа скажет, когда
вернется домой.) «Geh auf dein Zimmer!»
(Иди в свою комнату). В приведенной реплике директив является косвенным речевым
актом, потому что он выражается не повелительной формой, а сообщением о том, что
будет в будущем, если ребенок не выполнит
требуемое действие. Смысл этой фразы состоит в том, чтобы заставить его что-либо
совершить, а именно, навести в комнате порядок. В данном случае используется стандартная речевая фраза «Wenn du nicht …,
wirst du schon sehen, …» Показателем иллокутивной силы угрозы в данном высказывании является модальная частица schon.
А далее следует прямой директивный речевой шаг. «Geh auf dein Zimmer!» Это конкретное указание, оно уже не может рассматриваться в качестве речевой формулы.
Отсутствие речевой формулы находим в
пословице, которая также употреблялась в
качестве угрозы. «Wer nicht hören will, muss
fühlen». (Кто не хочет слушаться, тот будет
наказан).
Требование-упрек: «Kannst du dich nicht
benehmen?» (Ты можешь себя вести хорошо?) «Ich bekomme von deinem Toben
Kopfschmerzen» (От твоего шума у меня
разболелась голова). В данных высказываниях представлены косвенные директивные
речевые акты. В первом случае требование
хорошего поведения представлено в форме
вопроса, который выражает не только требование, но и возмущение. Эта формула речевого общения «Kannst du dich nicht
benehmen?» может быть использована в любой ситуации, когда ребенок себя плохо ведет. Для того чтобы заставить сорванца
быть поспокойнее, мамы могут использовать разные аргументы. В данном случае
высказывание «Ich bekomme von deinem
Toben Kopfschmerzen» является также косвенным речевым актом. Вероятно, эту фразу
можно отнести к стандартным стереотипным высказываниям взрослых в ситуации
общения с маленькими детьми. «Du bist wie
dein Vater / deine Mutter!» (Ты как твой отец
/ мать).
2. Реквестивы. В данных речевых актах
искомое для говорящего действие, совершить которое он побуждает адресата,
не подлежит обязательному выполнению.
К реквестивам относятся следующие подвиды: разрешение, просьба / предостережение
/ уговор, предложение-уговор.
Разрешение. Маркером данного класса
является конструкция: глагол в повелительном наклонении + частица mal, которые
обычно переводятся на русский язык также
повелительным наклонением + -ка. Versuch
es mal. Wenn es nicht gleich klappt, macht es
auch nichts (Попробуй-ка. Если сразу не получится, ничего страшного). Ok, 5 Minuten.
Dann muss ich mich aber auch drauf verlassen
können, dass es klappt! (Хорошо, еще 5 минут, я надеюсь, что на тебя можно положиться).
Просьба-предостережение-уговор. В примерах чаще всего встречается местоимение
первого лица, дающее указание на лицо говорящего. «Lass mich das machen, damit du
dir nicht weh tust». (Давай я тебе помогу,
иначе ты можешь пораниться). “Komm bitte
da runter, ich möchte dass du heile bleibst und
gesund bleibst!” (Спускайся вниз, я хочу,
чтобы ты был цел и невредим).
Предложение-уговор. Маркером данного класса является предложение коллективного действия «Wollen wir etwas zusammen
machen..» – «Давай вместе что-либо сделаем», выраженное повелительным наклонением. «Ich mache Euch einen Vorschlag, lass
uns doch schnell den Tisch abräumen, Schlafanzug anziehen und wir können dann noch im
Witzebuch schmökern». (У меня есть предложение, давай быстренько уберем со стола,
наденем пижаму и потом почитаем веселую
книгу). Предложение совместного действия –
это наиболее эффективный способ договориться с ребенком.
3. Суггестивы. Цель данного речевого
акта состоит в побуждении адресата совершить действие, полезное для него с точки
зрения говорящего. Наиболее распространенные подвиды – совет и предложение.
Совет. Чаще всего совет взрослого выражен не прямым речевым актом, а косвенным, выраженным повествовательным предложением с глаголом в настоящем времени.
«Du fällst da noch runter! Die Rutsche ist zu
hoch für dich». (Ты можешь упасть. Горка
слишком высокая).
Предложение. Типичным для данных
фраз является использование повествовательных предложений с модальными глаголами в презенсе индикатива. «Wir müssen
dir jetzt einen kurzen Pieks geben. Dann wirst
du nicht krank. Dann darfst du zur Oma. Dann
darfst du nachher ein Eis haben. Und ein
Spielzeugauto». (Сейчас мы сделаем тебе
маленький укольчик. И тогда ты не заболеешь, и сможешь поехать к бабушке, а потом
поесть мороженое). В отличие от предложения-уговора именно здесь мы находим особенность суггестивов – побуждение совершить действие, которое полезно адресату,
по мнению говорящего. Характерной особенностью является также использование
двойного союза Jetzt … dann.
При анализе собранного материала выяснилось, что наиболее употребительным директивным речевым актом являются прескриптивы, однако в качестве альтернативы
угрозам и запретам мы находим также достаточное число реквестивов и суггестивов.
Процентное соотношение выявленных речевых актов представлено в следующей диаграмме.
В ходе работы с фактическим материалом были выявлены лексические средства
усиления указанных типов речевых актов.
Последовательное употребление различных типов директивных речевых актов (например: суггестива и затем для усиления –
прескриптива).
«Wir müssen dir jetzt einen kurzen Pieks
geben. Dann wirst du nicht krank. Dann darfst
du zur Oma. Dann darfst du nachher ein Eis
haben. Und ein Spielzeugauto». (Сейчас мы
сделаем тебе маленький укольчик. И тогда
ты не заболеешь, и сможешь поехать к ба-
»ÒÒΉӂ‡ÌË ‰ËÒÍÛрÒ‡
in einer Räuberhöhle!“ (Что тут творится, дети, гостиная как логово разбойников)
Antwort: „Genau, Mami, das spielen wir ja
gerade!“ (Конечно, мама, мы тут играем)
Mutter: „Ordnung muss sein“ (Порядок
надо соблюдать)
В данном диалоге присутствует общеупотребимый фразеологизм «Ordnung muss
sein», чтобы подчеркнуть правило, которому
дети должны придерживаться с детства.
Ниже приведены примеры наиболее час
тотных фразеологизмов в речи взрослых:
«Man soll den Tag nicht vor dem Abend loben – Цыплят по осени считают». – Для мотивации ребенка. «Durch dick und dünn gehen sollen – Идти сквозь огонь и воду». –
Для мотивации ребенка. «Man soll nicht mit
Kanonen auf Spatzen schießen. – Из пушки по
воробьям не стреляют». – Для объяснение
произошедшей ситуации. «Man soll den
Teufel nicht an die Wand malen – Не следует
играть с огнем, испытывать судьбу». – Для
того, чтобы ребенок в будущем рассчитывал
свои силы. «Wer nicht hören will, muß fühlen –
Кого слово не доймет, того палка прошибет». – Угроза или наказание. «Es wird nichts
so heiss gegessen, wie es gekocht wird – Не
так страшен черт, как его малюют» и др.
Так в немецкой действительности сложились определенные стандартные фразы,
которые используются носителями языка в
типичных ситуациях детского дискурса.
Чаще всего именно стереотипные фразы или
стандартные речевые схемы представлены в
различных видах директивных речевых актах. Для усиления иллокутивного эффекта
используются различные лексические средства: последовательное употребление разных
видов директивов, употребление косвенного
речевого акта, употребление фразеологизмов
и прибауток.
Таким образом, высказывания взрослых с
коммуникативной интенцией – намерение
родителей побудить ребенка к действию
(убрать в комнате, пообедать, поторопиться
и т. д.) повторялись у немецкоязычных информантов в неизменном виде, что свидетельствует о некоторой стереотипности и
стандартизированности детского дискурса в
рамках определенного этноса. В выявленных формулах и стереотипных фразах, характерных для коммуникации взрослых с
детьми для побуждения к действию – прескриптивы, реквестивы и суггестивы, имеются определенные маркеры интенций:
Директивные речевые акты в речи взрослых
бушке, а потом поесть мороженое). И затем
в случае отказа (как мы знаем, укол достаточно болезненная процедура):
«Die Spritze muss jetzt sein und fertig».
(Мы сделаем укол, и никаких разговоров).
Последний пример уже пресекает все споры,
и ребенок вынужден сделать укол.
Употребление косвенных речевых актов.
Причина обусловлена сохранением «позитивной репутации» говорящего. Например,
позитивной репутации могут угрожать критика, упреки, насмешка, сарказм. В данной
ситуации, чтобы смягчить просьбу (приказ)
и вместе с тем настоять на ее выполнении,
родители используют косвенные речевые
акты – это помогает избежать конфликта.
Здесь стереотипность речи создается за счет
использования прибауток и фразеологических единиц:
Например, если ребенок себя плохо ведет, и чтобы призвать его к порядку, родители приговаривают:
Bist du böse
beiß in die Klöße
Bist du gut
beiß in den Zuckerhut. (прибаутка)
Или требуют порядка:
Solange du deine Füße unter meinem Tisch
stellst, sage ich, wo es lang geht! (Пока ты
сидишь за моим столом, изволь слушаться).
Несмотря на то, что целевое намерение
взрослого в обоих примерах – призвать ребенка вести себя хорошо и успокоится, данные косвенные речевые акты неравнозначны, и во втором случае авторитет родителей
непререкаем и данная фраза ведет к завершению диалога, а не к поиску компромисса.
Многие из косвенных речевых актов, обсуживающих разные типы дискурса и перешедшие в разряд фразеологизмов, употребляются активно в детском дискурсе и
делают речь более живой и образной.
Mutter: „Zum Donnerwetter, Kinder, im
Wohnzimmer sieht es ja schon wieder aus wie
Тип речевого акта
Подтип речевого акта
Требование-запрещение
1. Прескриптив
Требование-угроза
Требование-упрек
Разрешение
2. Реквестив
Просьба-предостережениеуговоры
3. Суггестив
Предложения-уговоры
Совет
Предложение
Формула
Nein, es gibt kein…;
Nein, jetzt kein…;
частица bloß
Wenn…, dann…;
частица schon
Du bist wie…;
косвенный речевой акт в виде вопроса
Versuch es mal…;
Lass mich…machen;
Ich möchte, dass du…;
местоимение первого лица
Wollen wir … zusammen machen
Косвенный речевой акт – повествовательное предложение
Jetzt…, dann …
Проведенный анализ позволяет также
сделать вывод, что в рамках немецкого детского дискурса сформировалась система
средств, являющихся индикаторами, а порой и усилителями иллокутивного эффекта
в директивных речевых актах. Эта система
включает в себя различные дискурсивные
слова (например, nein – запрещение), речевые формулы (например, wollen wir zusammen machen – предложение), определенную
последовательность употребление разных
видов директивов, а также употребление в
качестве косвенных речевых актов фразеологизмов и прибауток.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.11-112
»––À≈ƒŒ¬¿Õ»≈ ƒ»– ”—–¿
С. А. Быковская
Ивановский государственный университет
ул. Ермака, 39, Иваново, 153025, Россия
bsa_sonya@mail.ru
СТЕРЕОТИПНЫЕ ФРАЗЫ С ПОБУДИТЕЛЬНОЙ ИНТЕНЦИЕЙ
В КОММУНИКАЦИИ ВЗРОСЛЫХ С ДЕТЬМИ
(НА МАТЕРИАЛЕ НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКА)
Рассматриваются высказывания взрослых, содержащие побудительную интенцию в коммуникации с детьми.
Данные высказывания являются важным компонентом детского дискурса и характеризуются наличием специфических лексических средств и клишированным характером. Все выражения являются директивными речевыми
актами, которые в рамках статьи систематизируются на основе облигаторности действия, приоритетности положения говорящего или адресата, бенефакторности для одного из коммуникантов. Особое внимание уделяется
лексическим маркерам директивных речевых актов, выделяются специфические структуры оформления данного
типа речевого акта в немецком языке.
|
структура именно синтагмы с подчиненным сусчествителным в немецком языковом ареале сибири. Ключевые слова: немецкий синтаксис, именная синтагма, подчинение, управление, да
тельный притяжательный.
На протяжении свыше ста лет на территории Сибири бытуют диалекты немецкого языка (преимущественно верхненемецкие). История их возникновения достаточно хорошо описана [Malinowski, 2000]. При этом верхненемецкие говоры
являются говорами вторичного смешанного рейнско-пфальского и рейнскофранского характера [Berend, Mattheier, 1994] 1.
Кроме того, на данной территории представлен язык меннонитов плотдич
(Plautdietsch) – один из самых молодых германских языков, сложившийся на рубеже XVIII–XIX вв. на юге Российской империи. Первоначально будучи приметой этноконфессиональной группы меннонитов, плотдич распространился впоследствии по странам Европы, Азии, Северной и Южной Америки 2.
1 Деревни Алтая, в которых был собран полевой материал для верхненемецких
диалектов, – Подсосново, Камыши, Константиновка.
2 Традиционно меннонитские поселения Омской области и Алтая – деревни Миролю-
бовка, Неудачино, Протасово, Редкая Дубрава, Полевое. Материал для языка плотдич
собран преимущественно во время экспедиций в деревню Неудачино (апрель 2011
и февраль 2016 г.).
Либерт Екатерина Александровна – кандидат филологических наук, научный сотрудник cектора языков народов Сибири Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8,
Новосибирск, 630090, Россия; azzurro@rambler.ru)
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2017. № 3
© Е. А. Либерт, 2017
лекты явились объектами исследования преимущественно в их фонологическом
и морфологическом аспектах [Jedig, 1966; Aвдеев, 1967; Канакин, 1983; Nieuweboer, 1998; Siemens, 2012]. Намного менее изучен синтаксис этих языковых образований. В частности, заслуживает внимания такая малоисследованная тема,
как структура именной (атрибутивной) синтагмы, которая представляет собой
в элементарном виде аналитическое двучленное словосочетание, в котором главным членом является существительное. В качестве зависимого члена может выступать всё, кроме личной формы глагола. В частности, им может быть другое
существительное. Из двух видов синтаксической связи между ними – сочинения
и подчинения – важна только ассиметричная подчинительная связь, представленная разными способами ее выражения. Сочинение, как повторное выражение одной и той же синтаксической функции, не представляет самостоятельного интереса [Плоткин, 1989, с. 36].
В германских языках есть четыре способа выражения подчинительной связи –
согласование, управление, примыкание и коннекция – использование служебных
слов [Ярцева, 1961, с. 16]. Первые два (согласование и управление) «синтаксичны
по своему назначению, но морфологичны по исполнению» [Плоткин, 1989, с. 36],
иначе говоря, связаны с изменением формы зависимого члена синтагмы. Два другие способа (коннекция и примыкание) сугубо аналитичны и морфемного состава
слов не затрагивают. Их удельный вес в различных языках различен. Так, в нашем
материале согласование двух существительных в синтагмах данного типа (например, как в нем. von meinem Vater, einem alten Bauern, hab’ ich gehört ‘от своего отца, старого крестьянина, я слышал’ 3) практически не встретилось.
При преобладающем сходстве в оформлении синтагм названного типа между
верхненемецкими диалектами и плотдич обнаруживаются и некоторые заметные
различия, обусловленные известными ареальными особенностями именной морфологии. Ее общая черта – способность существительного выражать значения
числа с помощью не во всем тождественных средств внешней и внутренней флексии, рассмотрение которых выходит за рамки данной статьи.
Единственный падежный формант существительного – окончание родительного падежа -es – представлен только в плотдич и лишь ограниченно. В остальном
падежные значения имени выражаются его детерминативами – артиклями, указательными и притяжательными местоимениями, атрибутивными прилагательными
и причастиями, т. е. за пределами его словоформы. Имя без таких сопроводителей
и без названного окончания стоит вне категории падежа (а также вне категории
рода).
Исходная общегерманская четырехпадежная система подверглась редукции
двумя путями. В верхненемецких диалектах южной и средней Германии полностью утрачен родительный падеж, но устойчиво сохраняется различение детерминативов в дательном и винительном. В нижненемецком ареале ситуация
зеркально обратная – при частичном сохранении родительного полностью совпадают падежи дательный и винительный [Жирмунский, 1956, с. 400–406]. Их общую форму можно характеризовать отрицательно как не-именительный падеж.
В общем виде соотношение падежей в указанных ареалах представлено в виде
краткой таблицы соответствий.
Трехпадежная система первого типа свойственна всем верхненемецким диалектам Западной Сибири и Алтая в полном соответствии с их происхождением;
в плотдич представлена система второго типа.
3 В статье используются следующие сокращения: в.нем. – верхненемецкий язык, нем. –
немецкий язык, плот. – язык плотдич.
Нижненемецкий ареал
Именительный падеж
–
Дательный падеж
Винительный падеж
Именительный падеж
Родительный падеж
Не-именительный падеж
Отметим, что подчинительная связь в рассматриваемых двусоставных именных синтагмах затрагивает только категорию падежа; род и число обоих существительных в такой синтагме друг от друга не зависят.
Особенности примыкания
Из вышеназванных способов выражения подчинительной связи в синтагмах
данного типа как в плотдич, так и в верхненемецких диалектах совершенно одинаковым образом используется простейший из них – примыкание, т. е. простое
соположение обоих членов синтагмы. При этом зависимый член (определение)
выступает обязательно в беспадежной форме и обязательно в постпозиции к главному. Примыкание характерно прежде всего для синтагм, главный член которых
обозначает некую меру, например 4:
в.нем. ən aimər vasər, плот. ən a:mə vo:ta ‘ведро воды’;
в.нем. ən štik bro:t, плот. ən štet’ brəut ‘кусок хлеба’;
в.нем. ə tas tee, плот. nə kufəl təi ‘чашка чая’;
в.нем. ə flaš miliḉ, плот. nə budəl ma:lt’ ‘бутылка молока’;
в.нем. ən lefəl zalts, плот. ən le:pəl zault ‘ложка соли’.
Не имея детерминатива, зависимый член не выражает ни падежа, ни рода, но
может свободно выражать числовые значения считаемых существительных:
в.нем. ən štik apl, плот. ən štet’ aupl ‘кусок яблока’;
в.нем. ən korp epl, плот. ən korf a:pl ‘коробка яблок’;
в.нем. ən dust aiər ‘дюжина яиц’, ə go:veršt ništ ‘горсть орехов’;
плот. ən boa štəivlə ‘пара сапог’, ən švit piəd ‘табун лошадей’.
Другой типичный пример – использование примыкания в синтагмах, вклю
чающих приложение в виде имени собственного:
в.нем. rupreḉt ana ‘Анна Рупрехт’, šnaider li:s ‘Лиза Шнайдер’, vetər jakob ‘дя
дя Якоб’;
плот. šəlenboaḉ hans ‘Ханс Шелленберг’, pa:na do:ft ‘Давид Пеннер’, əumt’ə
həndrit’ ‘дядя Генрих’, leara derkson ‘учитель Дерксон’.
Коннекция (использование предлогов)
Термин «коннекция» был введен В. Я. Плоткиным для обозначения синтаксической связи с помощью служебных слов. В германских языках коннекция
способна выступать отдельно от управления (в отличие, например, от славянских
языков, где они принципиально связаны) [Плоткин, 1989, с. 38]. Коннекция
4 В примерах мы будем придерживаться упрощенной фонетической транскрипции,
использованной в [Жирмунский, 1956, с. 628].
вентаря предлогов, например:
в.нем. ən haus fon holts, плот. ən hy:s fon holt ‘дом из дерева’;
в.нем. zup onə fleiš, плот. zup onə fləiš ‘суп без мяса’;
в.нем. kofə mit miliḉ, плот. kofə mət malt’ ‘кофе с молоком’;
в.нем. špi:ltsaiḉ fər kinər, плот. špe:ltiḉ fəa t’in’a ‘игрушки для детей’;
в.нем. gəšt aus daitšlant, плот. ja:st yt di:tšlant ‘гости из Германии’.
В приведенных примерах зависимые члены не имеют при себе собственных
детерминативов и атрибутивных прилагательных, иначе говоря, они неизме-
няемы.
При использовании детерминативов коннекция осложняется управлением
вследствие того, что как в плотдич, так и в верхненемецких диалектах сохраняются различия между прямым (именительным) и хотя бы одним косвенным падежом
и выбор косвенного падежа диктуется предлогом. В верхненемецких диалектах
Западной Сибири и Алтая, как и в литературном немецком, часть предлогов требует дательного (D), часть – винительного падежа (A). В плотдич все предлоги
управляют общим косвенным (не-именительным) падежом. Это подтверждается
примерами:
в.нем. das gelt fon dəm naxbar (D) и das gelt fer dən noxbər (A),
плот. jelt fon / fər dəm no:bᴧ
(нем. das Geld von dem Nachbarn (D) и das Geld für den Nachbarn (A))
‘деньги соседа’ и ‘деньги для соседа’;
в.нем. əin brif fon mainər švestər (D) и əin brif ən mainə švestər (A),
плот. ən broif fon / oun mi:ne zestᴧ
(нем. der Brief von meiner Schwester (D) и der Brief an meine Schwester (A))
‘письмо от моей сестры’ и ‘письмо моей сестре’;
в.нем. ən vəх in dəm (D) / in dən (A) valt,
плот. ən va:х’ / ən vo:lt
(нем. ein Weg in dem (D) / in den (A) Wald)
‘дорога в лесу / в лес’.
Итак, коннекция, осложненная управлением, является яркой особенностью как
верхненемецких диалектов, так и языка плотдич, что находит полное соответствие в литературной немецкой норме.
Управление
Вопрос об управлении в немецком, его диалектах и дочерних языках заслуживает особого внимания. Далее мы рассмотрим две формы его возможной реализации.
Как было указано, в языке плотдич частично сохраняется родительный падеж,
хотя и в ограниченном объеме. Эту форму с окончанием -es (š после вокализованного r) имеют только личные имена и обозначения степеней родства, а также
некоторые другие существительные, независимо от категории рода. Определение в родительном падеже всегда находится в препозиции к главному члену синтагмы, например:
плот. raimaš mari ‘Мари Реймар’, foadaš šou ‘туфли отца’, zestaš t’lət ‘платье
сестры’, leraš hy:s ‘дом учителя’, vibəš li:s ‘Лиза Вибе’.
и də tinja fon no:bᴧ ‘дети соседей’ (‘соседские дети’) очевидно принципиальное
структурное различие между ними: в первом случае это сочетание двух знаменательных слов, из которых одно подчинено другому, что полностью соответствует
пониманию управления [Ахманова, 1966, с. 486]. Но во втором и многочисленных
подобных ему примерах обнаруживается парадоксальная зависимость формы
знаменательного слова от слова служебного – предлога, который не является членом синтагмы. Этот факт, хотя и отмечается рядом авторов («иногда говорят
о способности к управлению служебных слов, например, предлогов» [Лопатина,
1990, с. 537] или, например, в [Лайонз, 1978, с. 255]), но обычно остается
без комментариев. Синтагма с управлением родительным падежом в плотдич
имеет свои прямые соответствия как в литературном немецком, так и в других
германских языках.
Наконец, обратимся к самому сложному примеру, в котором управление представлено в осложненном виде. В немецкой диалектологии этот оборот получил название «конструкция с дательным притяжательным» [Жирмунский, 1956, с. 400].
В ее основе лежит сочетание имени с притяжательным местоимением, которое
может быть расширено за счет другого существительного в дательном падеже,
выступающего в качестве препозитивного определения по формуле «кому свой?».
В немецком языке такие формы могут употребляться в разговорной речи, однако
отвергаются нормой:
нем. meinem Bruder sein Schlüssel ‘ключ моего брата (букв.: моему брату его
ключ)’;
нем. meiner Schwester ihr Schlüssel ‘ключ моей сестры (букв.: моей сестре ее
ключ)’.
Анализ этого оборота позволяет признать его примером реализации усложненного управления, где, во-первых, выбор дательного падежа атрибутивного
существительного диктуется притяжательным местоимением и, во-вторых, выбор
одной из двух форм самого местоимения (в немецком sein ‘его’ или ihr ‘ее’) обусловлен числом и родом атрибутивного существительного:
dem Opa sein Teller ‘дедушке его тарелка’, ‘тарелка дедушки’;
der Oma ihre Brille ‘бабушке ее очки’, ‘очки бабушки’.
Такая именная синтагма с трояким управлением представляет собой древнее
явление в германских языках. Например, в древневерхненемецком: ...da uuart
demo volon sin vuoz birenkit ‘подвернулась тут нога жеребца’ – так называемое
второе Мекленбургское заклинание [Там же, с. 401].
Так как верхненемецкие диалекты и возникшие на их основе региональные варианты обиходно-разговорного языка сохраняют дательный падеж, то конструкция с дательным притяжательным в них вполне обычна и широко употребима для
выражения личной принадлежности:
maim bru:dər zai(nə) fra: ‘жена моего брата’;
mainər švestər ir man ‘муж моей сестры’;
dən vaipslait irə arvət (нем. den Frauen ihre Arbeit) ‘работа женщин’;
məim noхbər zain hunt (нем. meinem Nachbar sein Hund) ‘собака моего соседа’;
mit dər gre:t irə(n) kinər (нем. mit den Gret ihren Kinder) ‘c детьми Грет’;
fon zainər erŝtə fra: irə(r) frainšoft (нем. von seiner ersten Frau ihrer Verwandt
schaft) ‘про родственников его первой жены’.
только названия живых существ: der Kuh ihre Hörner ‘рога коровы’, dem Gaul sein
Kopf ‘голова жеребца’.
Кроме того, следует отметить, что книжное вопросительное местоимение
wessen ‘чей’ носителям диалекта неизвестно, вместо него употребляется соче-
тание wem sein ‘кому есть’ (т. е. ‘кому свой’), как в нем.: Wem seine Bücher sind
das? Der Marie ihre ‘Чьи это книги? Мари (букв.: Кому его книги есть это?
Мари ее)’.
Указанный оборот широко представлен в других германских языках (хотя
почти повсюду отвергается нормой), часто представляя собой лишь сочетание
двух несклоняемых существительных, соединенных также несклоняемым притяжательным местоимением, например в голландском: de chef z’n secretaresse ‘секретарша шефа’ [Herrfurth, 1974, S. 68].
В плотдич он также часто встречается:
mi:nəm frint je:rat zi:n flitsəpəi ən zi:nə anəl
(нем. meinem freund Gerhard sein Fahrrad und seine Angelrute)
‘велосипед и удочка моего друга Герхарда (букв.: моему другу Герхарду его
велосипед и его удочка)’;
minə zesta məgrəit ea t’ləit ən earə šəu
(нем. meiner Schwester Margarete ihr Kleid und ihre Schuhe)
‘платье и туфли моей сестры Маргариты (букв.: моей сестре Маргарите ее пла
тье и ее туфли)’;
onzə no:baš earə mika (нем. unseren Nachbarn ihre Marie)
‘Мария наших соседей (букв.: нашим соседям их Мари)’, т. е. ‘соседская
Мария’;
dəm foagəl zi:n na:st (нем. dem Vogel sein Nest)
‘гнездо птицы (букв.: птице ее гнездо)’.
Плотдич обнаруживает лишь незначительные и регулярные фонетические различия на огромных просторах от Сибири до Канады и Парагвая, но сохраняет
единство грамматического строя. В оригинальных и переводных текстах, появляющихся большей частью в Канаде, можно найти рассматриваемый оборот с дательным притяжательным, который авторы готовы, очевидно, признать за норму.
Примером может служить перевод Нового Завета, выполненный канадцем
И. И. Нойфельдом [Neufeld, 1987], в котором встречаются многочисленные формы
вроде
Jesus siene Staumfodasch (нем. Jesus seine Stammväter) ‘праотцы Иесуса (букв.:
Иесусу его праотцы)’;
Jesus siene Mutta en Breeda (нем. Jesus seine Mutter und Brüder) ‘мать и братья
Иесуса (букв.: Иесусу его мать и братья)’;
ne Fru äa Gloowen (нем. einer Frau ihr Glaube) ‘вера женщины (букв.: женщине
ее вера)’;
ne Wätfru äa Sän (нем. einer Witwe ihr Sohn) ‘сын вдовы (букв.: вдове ее сын)’;
de Wätfru äa Oppfa (нем. der Witwe ihr Opfer) ‘жертва вдовы (букв.: вдове ее
жертва)’;
Jakoobus en Jehaun äare Bed (нем. Jakob und Johannes ihre Bitte) ‘просьба Иако
ва и Иоганна (букв.: Иакову и Иоганну их просьба)’;
Judas sien Doot (нем. Judas sein Tod) ‘смерть Иуды (букв.: Иуде его смерть)’ 5.
5 Примеры даны в одном из вариантов написания, принятом в Канаде, именно на нем
сделан рассматриваемый перевод библейских текстов.
Исследованный материал показывает высокую долю управления в немецком
языковом ареале, которое реализуется в трех возможностях: во-первых, в сочетании с коннекцией (осложненная коннекция), во-вторых, в управлении родительным падежом (для языка плотдич, что находит параллели в других германских
языках и диалектах, за исключением верхненемецких диалектов). Наконец, особый случай проявления осложненного управления – конструкция с дательным
притяжательным, которая также находит соответствие в других германских языках, однако, как правило, не признается нормой.
Анализ позволяет сделать вывод о необходимости скорректировать само понятие управления для немецкого языкового материала. Согласно общепринятому
пониманию управление представляет собой выражение в зависимом члене синтагмы значения, требуемого главным ее членом, которое сам он не имеет [Ахманова, 1966, с. 486; Лайонз, 1978, с. 256; Лопатина, 1990, с. 537]. Однако вышеприведенные примеры (конструкция с дательным притяжательным) показывают, как
управление может быть направлено не только от главного члена синтагмы и не
всегда реализуется как управление знаменательным словом. В синтагмах описанного выше типа управление предстает как любое изменение формы любого члена
синтагмы, не обусловленное согласованием.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.11’366
DOI 10.17223/18137083/60/17
Е. А. Либерт
Институт филологии СО РАН, Новосибирск
Структура именной синтагмы с подчиненным существительным
в немецком языковом ареале Сибири
Рассматривается структура именной синтагмы с атрибутивным существительным в верхненемецких диалектах и языке меннонитов плотдич Западной Сибири и Алтайского края.
В таких структурах подчинение зависимого члена осуществляется тремя способами – примыканием, коннекцией и управлением. Последнее играет особо важную роль, выступая
самостоятельно, в сочетаниях с коннекцией и в своем осложненном виде с управлением не
только зависимого, но и главного члена. Указанные особенности немецкого синтаксиса
позволяют пересмотреть само понятие управления.
|
структурные особенности кинестетической репрезентативной системы в дискурсивном пространстве. Ключевые слова и фразы: невербальные компоненты коммуникации; жест; репрезентативная система; кинестетика; дискурс.
Зиньковская Анастасия Владимировна, д. филол. н., доц.
Сахно Анна Анатольевна, к. филол. н.
Кубанский государственный университет, г. Краснодар
anastassiat@rambler.ru; annasakhno2013@gmail.com
Структурные особенности кинестетической репрезентативной системы
в дискурсивном пространстве
Движения тела и лица человека наполнены различными парасемиотическими явлениями, так как язык
жестов отличается высоким уровнем семиотизации. Таким образом, авторы представляют невербальную
Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2020. Том 13. Выпуск 12
коммуникацию сложным семиотическим процессом, в основе которого выступают межзнаковые отношения,
выраженные невербальными компонентами коммуникации.
Актуальность данного исследования определяется необходимостью упорядочить сведения о функциональной классификации невербальных представлений в пределах коммуникативного пространства. Необходимо отметить социально-культурные предпосылки, которые формируют потребность в более глубоком понимании жестовых проявлений, анализе их психолингвистического контекста. В силу наличия ситуативной
природы в манифестации невербальных компонентов, и даже несмотря на возросший интерес к проблеме
со стороны исследователей, прослеживается определенная нехватка эмпирического материала по данному
направлению. Обозначенный аспект остается одним из спорных и проблемных в психолингвистике.
Данная цель предполагает решение ряда задач:
1) исследовать невербальный компонент коммуникации как элемент семиотической системы;
2) теоретически обосновать роль семиозиса в коммуникативном поле;
3) рассмотреть и проанализировать имеющуюся типологию невербальных компонентов коммуникации
на основе репрезентативных систем.
Для решения поставленных задач применялись описательный метод и метод компонентного анализа.
Теоретическая значимость исследования заключается в синтезе современных системных подходов к ана
лизу языка жестов в пределах коммуникативного поля.
Теоретической базой исследования послужили концептуальные положения семиотиков Ч. Пирса,
Ф. де Соссюра, У. Эко, А. Баранова, Г. Крейдлина; психолингвистов П. Экмана, У. Стоуки, Р. Бердвистела.
Практическая значимость работы обусловлена возможностью применить предлагаемый материал
в преподавании психолингвистики, семиотики, стилистики, теории языка.
Ф. де Соссюр дал семиотике следующее определение: «…наука, изучающая жизнь знаков в рамках жизни общества» [10, с. 23]. Рассматривая ее основные принципы, необходимо отметить теорию знака, которая
представлена результатом неразрывной взаимосвязи означающего и означаемого. Сам по себе знак имеет
произвольную природу, и данное свойство является необходимым условием для осуществления любого семиотического процесса. Исследование семиотики невозможно без учета коллективного характера языка,
его коммуникативных признаков.
В изучении невербальных компонентов коммуникации авторы ссылаются на трехстороннюю концепцию
знака Ч. Пирса, согласно которой знак выступает как «нечто, что обозначает что-либо для кого-нибудь
в определенном отношении или объёме. Он адресуется кому-то, то есть создает в уме того человека равноценный знак или, возможно, более развитый знак. Тот знак, который он создает, я называю интерпретантой первого знака. Далее знак что-то означает – именно свой объект» [7, c. 177]. Целесообразно отметить, что в данной
работе за основу берется вторая трихотомия знаков, где знак определяется как икона, индекс или символ,
а язык жестов рассматривается как иконический код.
Иконические знаки имеют несколько подвидов, которые различают по степени и характеру сходства от
носительно формы и замещаемого содержания: метафоры, схемы и образы.
Визуальная коммуникация в семиотическом контексте приобретает первостепенную значимость. Иконический знак, несмотря на имеющиеся сходства с изображаемым предметом, обладает не всеми его характеристиками. Восприятие объекта, которое он вырабатывает в результате взаимодействия с кодом узнавания,
является условным. Существуют определенные признаки визуального знака: знак должен быть оптическим,
онтологическим, условным [12, с. 118]. Вследствие этого иконический знак имеет конвенционально-произвольную, немотивированную природу.
Рассматривая особенности знакового взаимодействия, необходимо обратиться к модели семиозиса. Семиозис разделяют на четыре составные: непосредственно знаковое средство (sign vehicle), десигнат (designatum),
интерпретанту (interpretant) и интерпретатора (interpreter). В процессе изучения семиозиса важными являются
отношения знаков друг к другу, знаков к объекту, знаков к интерпретаторам.
Авторы исследования представляют коммуникативную ситуацию как процесс семиозиса, где невербальный компонент коммуникации выступает в роли знака, а участники коммуникации – в роли интерпретаторов. Главным участником коммуникации является коммуникативная личность, которой свойственны когнитивная, ситуативная, риторическая, социальная, языковая и другие компетенции. Первостепенной компетенцией выступает когнитивная [1, с. 27-28].
А. А. Залевская предлагает термин спонтанный семиозис, возникающий в речемыслительной деятельности коммуникативной ситуации. Данный процесс предполагает означивание и идентификацию с взаимодействием опор и определенных стратегий. «Обратим особое внимание на то, что в таком случае в фокусе
внимания оказываются потребность индивида именовать вещи и его способность успешно осуществлять
как именование, так и идентификацию поименованного» [4, с. 10]. Выделяют два вида означивания – первичное и вторичное, при этом необходимо учитывать, что процесс именования и процесс идентификации не являются взаимозаменяемыми для интерпретатора в силу наличия различных уровней внутреннего контекста.
В первичном означивании («для себя») значительную роль играет подходящий внутренний контекст и обусловленность ситуацией. Вторичное означивание («для других»), в свою очередь, характеризуется знаковостью, «запускающей» внутренний контекст у интерпретатора. Семиозис взаимосвязан с внутренней природой живого знания и эмоциональной составляющей. Таким образом, формируется психолингвистическая
теория семиозиса, основанная на теории языка как наследии личности, с учетом референций в языковом сознании и подсознании [Там же, с. 10-11]. О важной роли семиозиса в изучении коммуникативной ситуации говорит и А. В. Зиньковская, подчер
кивая, что в процессе его анализа необходимо принимать во внимание ситуативность [5, с. 40].
Изучение семиотического процесса с участием невербальных компонентов коммуникации предполагает
выделение репрезентативных систем (входных каналов), через которые участник коммуникативного акта получает информацию из внешнего мира.
Так, Дж. Гриндер и Р. Бэндлер выделяют три репрезентативные системы: кинестетическую, аудиальную
и визуальную. Каждый из входных каналов имеет специализированные рецепторы, которые транслируют
различную информацию. Стимуляция комбинацией специализированных рецепторов в пределах сенсорных
каналов генерирует сведения на более сложном уровне. Необходимо отметить способность смешиваться
информации, поступившей из нескольких входных каналов в рамках одного информационного поля. Данные, которые поступили через один входной канал, способны находиться и функционировать в конфигурации другого канала. Ведущая репрезентативная система у человека отражена посредством использования
предикатов, описывающих опыт. Здесь необходимо учитывать, что люди выстраивают коммуникативные
модели, не только используя репрезентативные системы, но и основываясь на них [16, p. 98].
И. П. Яковлев предлагает следующую классификацию невербальной коммуникации:
– кинесика;
– физические характеристики;
– проксемика;
– хаптика;
– вокалика;
– артефакты;
– ольфактика;
– хрономика.
Кинесике он дает следующие характеристики:
1) двигательные особенности тела несут и проявляют совершенно одинаковые значения в пределах ком
муникативного акта;
2) в силу того, что тело является биологической и социальной системой, его поведенческие особенности
возможно системно анализировать;
3) для человека важны активность тела и его видимая динамика;
4) определенные функциональные особенности телодвижений могут быть подвергнуты исследованиям;
5) область значения определенных жестовых проявлений возможно выделить с помощью ряда методов
исследования в процессе анализа живого поведения;
6) жестовая активность отличается определенными стилистическими особенностями и способна иметь
общее с другими жестовыми проявлениями [13, с. 157-159].
Согласно таксономии жестов У. Стоуки, хиремы являются их главными составляющими. Таким образом,
хиремы позы, точки движения и конфигурации формируют жестовую морфему (наименьшую единицу, обладающую смыслом). Хиремы, в свою очередь, состоят из структурных точек: tabula (tab), designatum (dez),
signation (sig). Изучая принципы жестовости, У. Стоуки выделяет спорные уровни исследования. Первичным уровнем является cherology (анализ хирем), вторичным – morphocheremics (анализ сочетания хирем),
заключительным этапом выступает morphemics (морфология и синтаксис) [24, p. 78].
Р. Бердвистел полагал, что кинема является минимальной единицей жестового кода. Она эквивалентна
вербальной фонеме (звуку) и представлена дублированным движением в виде единого сигнала. Кинемы связаны между собой, взаимодействуют с другими кинесическими формами, порождая единицы кинеморфемы
и кинеморфы [18, p. 76].
Необходимо отметить типы классификаций кинесических элементов согласно семантическому признаку,
категориальному значению коммуникативной функции, способу манифестации знаковой фигуры.
Психолог П. Экман разделяет производные кинесики на иллюстраторы, эмблемы, регуляторы, адапторы
и выразители аффекта. Невербальные жесты, обладающие правами отдельных слов (жесты-заменители), являются эмблемами. В роли иллюстраторов выступают жесты, дублирующие, усиливающие или противоречащие речевому выражению. Регуляторы представляют собой определенные жестовые проявления, отличающиеся продолжительностью функционирования коммуниканта в качестве адресата или адресанта информации. Выразители аффекта отображают проявления печали, ярости, радости и т.д. Адапторы служат
для адаптации к стрессу, самоуспокоения [19, p. 98].
Согласно Л. П. Якубинскому, кинесические средства обозначены мимикой, телодвижением и жестами [14, с. 80]. Е. Д. Поливанов разделяет кинесические элементы на описательные, семиотические и экспрессивные [8, с. 306]. Н. И. Смирнова выделяет эмоциональные (состояния и чувства), коммуникативные
и модальные (оценка процессов, явлений и предметов) телодвижения [9, с. 96]. З. З. Чанышева в своей классификации указывает на символические (или иероглифические) жесты, которые, в свою очередь, включают
ритуальные и условные; экспрессивные (выразительные) и ритможесты, объединяющие эмоциональные
и модальные; изобразительные (или описательные), подразумевающие квантитативные, предметные и указательные жесты [11, с. 40].
Целесообразно выделить кинесическую классификацию Н. В. Глаголева, которая выделяет жестовые проявления согласно динамике выполнения (подвижные и позиционные), типу значения (многозначные и однозначные), типу знака, где иероглифические, в свою очередь, могут быть пиктографически-изобразительными
Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2020. Том 13. Выпуск 12
и символическими. Необходимо отметить общесемантическую природу жестов, на основании которой они являются квантитативными (изображающими ритмические действия), имитативными и указательными [2, с. 65].
Жесты также имеют следующие разделения:
– согласно гендерным различиям (мужские, женские и смешанные) [6, c. 86; 17, p. 130; 20, p. 34; 23, p. 298];
– согласно возрастным особенностям (детские жесты и жесты взрослых) [6, c. 86; 15, p. 219; 21, p. 87];
– согласно способу происхождения (исконные и заимствованные) [6, c. 86];
– согласно статусу разновидности (жесты языка и диалектные варианты) [6, c. 86; 22, p. 38];
– прагматически освоенные жесты и неосвоенные [6, c. 86];
– стилистически нейтральные и стилистически маркированные жесты [Там же].
Интересна классификация А. А. Диденко, основанная на функциональных группах, разделенных по семан
тическим оппозициям. Так, автор выделяет следующие виды жестов:
– побудительно-регулятивные, которые способны побудить к началу и окончанию действия;
– рефлексорно-адаптирующие, выполняемые спонтанно и нарочно;
– контактоустанавливающие, устанавливающие и прекращающие контакт;
– социально-ориентирующие, этикетные и нормо-нарушающие [3].
Таким образом, исследуя специфику различных классификаций невербальных компонентов коммуника
ции, целесообразно сделать ряд выводов.
1. Семиотическая природа невербальной коммуникации представляет собой сложную структуру, в основе которой выступает семиозис. Невербальный компонент в данном процессе представлен в виде знака,
его значением является интерпретанта для интерпретатора.
2. Иконический знак является жестовым модулем семиозиса, поскольку визуальная коммуникация в дан
ном процессе выступает как первостепенная.
3. Кинестетические невербальные компоненты являются главной структурой невербального поведения
в пределах невербального коммуникативного контекста. Классификация невербальных компонентов коммуникации помогает детально воспринимать все особенности коммуникативного акта, что способствует адекватной интерпретации. В интерпретации невербальных компонентов идея буквального смысла является проблематичной.
В процессе смыслового анализа невербальных компонентов интерпретатору необходимо принимать нулевую
степень значения как основную.
Дальнейшая перспектива исследования видится в сравнительном анализе структурных особенностей
невербальных компонентов в рамках двух культур: англоязычной и русскоязычной на примере художественного текста.
Список источников
1. Баранов А. Г. Прагматика как методологическая перспектива языка. Краснодар: Просвещение-Юг, 2008. 188 с.
2. Глаголев Н. В. Ситуация – фраза – жест // Лингвистика и методика в высшей школе. М.: МГПИИЯ, 1977. Вып. 7. С. 62-76.
3. Диденко А. А. Функциональная классификация вербализованных невербальных компонентов коммуникации на основе оппозиционных групп в художественном тексте [Электронный ресурс] // Политематический сетевой электронный научный журнал Кубанского государственного аграрного университета. 2011. № 71 (07). URL: http://ej.kubagro.ru/
2011/07/pdf/21.pdf (дата обращения: 11.10.2020).
4. Залевская А. А. Вопросы естественного семиозиса: монография. Тверь: Твер. гос. ун-т, 2018. 160 с.
5. Зиньковская А. В. Семиотика электронного сообщения // Междисциплинарные аспекты лингвистических исследований: сборник научных трудов / под ред. В. И. Тхорика, В. В. Катерминой, А. М. Прима. Краснодар: Кубан. гос. ун-т,
2017. С. 38-42.
6. Крейдлин Г. Е. Невербальная семиотика. Язык тела и естественный язык. М.: Новое литературное обозрение, 2002. 592 с.
7. Пирс Ч. С. Избранные философские произведения. М.: Логос, 2000. 411 с.
8. Поливанов Е. Д. По поводу «звуковых» жестов японского языка // Поливанов Е. Д. Статьи по общему языкознанию.
М.: Наука, 1968. С. 295-306.
9. Смирнова Н. И. Паралингвизмы и восприятие // Материалы V Всесоюзного симпозиума по психолингвистике
и теории коммуникации (г. Ленинград, 27-30 мая 1975 г.): в 2-х ч. М.: Ин-т языкознания АН СССР, 1975. Ч. 1. С. 95-96.
10. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики. Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 1999. 432 с.
11. Чанышева З. З. Взаимодействие языковых и неязыковых факторов в процессе речевого общения. Уфа: БГУ, 1984. 80 с.
12. Эко У. Отсутствующая структура. Введение в семиологию. СПб.: Петрополис, 1998. 432 с.
13. Яковлев И. П. Основы теории коммуникаций. СПб.: Ин-т управления и экономики, 2001. 230 с.
14. Якубинский Л. П. Ф. де Соссюр. О невозможности языковой политики // Якубинский Л. П. Избранные работы.
Язык и его функционирование. М.: Наука, 1986. С. 71-82.
15. Balázs G. Gesture jokes in Hungary // Semiotica. 2000. Vol. 128. Iss. 3-4. P. 205-220.
16. Bandler R., Grinder J. The Structure of Magic Science and Behavior Books. Palo Alto: Science and Behavior Books, 1976. 198 p.
17. Barlow D. H., Hayes S. C., Meeler M. E., Mills J. R., Nelson R. O., Steele D. L. Sex role motor behavior: A behavioral
check list // Behavioral Assessment. N. Y.: Pergamon Press, 1979. P. 119-138.
18. Birdwhistell R. L. Some body motion elements accompanying spoken American English // Communication: Concepts
and Perspectives. Washington, D. C.: Spartan, 1967. P. 53-76.
19. Ekman P., Friesen W. The Repertoire of Nonverbal Behavior: Categories, Origins, Usage and Coding // Semiotica. 1969.
Vol. 1. P. 49-98.
20. Key M. R. Male/female language: with a comprehensive bibliography. Lanham: Scarecrow Press, 1996. 324 p.
21. Lewis D. The Body Language of Children: How Children Talk before They Can Speak. L.: Souvenir Press, Ltd., 1978. 288 p.
22. Morris D. Gestures, their origins and distribution. L.: Jonathan Cape, 1979. 269 p.
23. Perkins R. E. The checklist of sex role motor behavior applied to European population in a natural setting // Behavioral As
sessment. Houten, 1986. P. 285-300.
24. Stokoe W. C. Sign language structure: An outline of the visual communication system of the American deaf // Studies
in Linguistics: occasional papers. Buffalo: Dept. of Anthropology and Linguistics, University of Buffalo, 1960. P. 78-79.
Structural Features of Kinaesthetic Representative System in Discursive Space
Zinkovskaya Anastasia Vladimirovna, Dr
Sakhno Anna Anatolyevna, PhD
Kuban State University, Krasnodar
anastassiat@rambler.ru; annasakhno2013@gmail.com
The paper aims to identify the structural features peculiar to classifications of non-verbal components of communication
in the kinaesthetic representative system within the frame of discursive space. Considerable attention is paid to a detailed analysis
of the main approaches to studying the typology of kinaesthetics and its characteristics. Scientific novelty lies in classifying nonverbal components of communication and their correlation in the semiotic field. The authors were the first to apply the model
of spontaneous semiosis while differentiating gesture manifestations presented as an icon. As a result, semiotic significance
of functional and non-functional classifications of non-verbal components of communication in the context of their interaction
in a communicative act was substantiated.
Key words and phrases: non-verbal components of communication; gesture; representative system; kinaesthetics; discourse.
_____________________________________________________________________________________________
https://doi.org/10.30853/filnauki.2020.12.42
Дата поступления рукописи: 12.10.2020
Цель исследования – определение современного состояния мажоритарных младописьменных языков Республики Дагестан и выявление динамики последних лет. Научная новизна работы заключается в том, что
впервые описано функционирование рассматриваемых языков в сфере школьного образования и в периодической печати за двадцатипятилетний период, сопоставляются современные данные с показателями 1995 года. В результате исследования были определены изменения в функционировании рассматриваемых языков
в сферах образования и печати, что позволило уточнить современный уровень их витальности. На основе
полученных данных были высказаны предположения о возможных факторах, повлиявших как на увеличение,
так и на снижение показателей активности языкового использования.
Ключевые слова и фразы: младописьменные языки; функционирование языков; сфера образования; сфера СМИ;
языковая витальность.
Кириленко Светлана Владимировна, к. филол. н., доц.
Институт языкознания Российской академии наук, г. Москва
svetlanavk@inbox.ru
Динамика функционирования
младописьменных мажоритарных языков Республики Дагестан
в сфере школьного образования и в печати
Актуальность темы исследования обусловлена необходимостью анализа языковой ситуации и особенностей функционирования языков Российской Федерации с целью выявления факторов, влияющих на языковую
жизнеспособность, а также необходимостью получения актуальных параметров показателей витальности языков и выявления тенденции к сокращению их социальных функций с целью предупреждения языкового сдвига.
В настоящее время определение уровня витальности языка стало важной проблемой. Изучение статуса жизнеспособности того или иного языка требует, прежде всего, точного определения современного его состояния,
уточнения параметров динамики развития языка за последние десятилетия. По данным ЮНЕСКО и справочника Ethnologue, до 90% языков в настоящее время находятся в опасности, считаются либо исчезнувшими, либо
не имеющими носителей, либо используются только в качестве второго языка [8; 9]. Вызывает опасение усиливающееся влияние глобализации на уровень лингвистической безопасности языков [7], в связи с этим важно исследовать взаимовлияние социокультурных факторов на языки и языковую ситуацию в России в целом.
Задачи исследования включали в себя анализ динамики функционирования изучаемых языков, выявление тенденций к сужению или расширению активности их использования. Был проведен анализ современных данных с показателями середины 1990-х годов с целью выявить динамику функционирования языков
за данный период, при этом применялись количественный и сопоставительный методы исследования.
Младописьменный язык – это язык, который приобрел письменность в период языкового строительства
в 1920-1930-е годы [6, с 130]. Всего в Российской Федерации насчитывается около 30 младописьменных
языков, преимущественно это миноритарные языки (вепсский, ительменский, нивхский и другие) [8, с. 287].
| Напиши аннотацию по статье | https://doi.org/10.30853/filnauki.2020.12.41
Зиньковская Анастасия Владимировна, Сахно Анна Анатольевна
Структурные особенности кинестетической репрезентативной системы в дискурсивном
пространстве
Цель исследования - выявить структурные особенности классификаций невербальных компонентов коммуникации
кинестетической репрезентативной системы в рамках дискурсивного пространства. Значительное внимание
уделяется детальному анализу основных подходов в изучении типологии кинестетики и ее характеристик.
Научная новизна заключается в систематизации невербальных компонентов коммуникации и их взаимосвязи в
семиотическом поле. Авторы впервые применили модель спонтанного семиозиса в дифференциации жестовых
проявлений, представленных как иконический знак. В результате обоснована семиотическая значимость
функциональных и нефункциональных классификаций невербальных компонентов коммуникации в рамках их
взаимодействия в коммуникативном акте.
Адрес статьи: www.gramota.net/materials/2/2020/12/41.html
Источник
Филологические науки. Вопросы теории и практики
Тамбов: Грамота, 2020. Том 13. Выпуск 12. C. 205-209. ISSN 1997-2911.
Адрес журнала: www.gramota.net/editions/2.html
Содержание данного номера журнала: www.gramota.net/materials/2/2020/12/
© Издательство "Грамота"
Информация о возможности публикации статей в журнале размещена на Интернет сайте издательства: www.gramota.net
Вопросы, связанные с публикациями научных материалов, редакция просит направлять на адрес: phil@gramota.net
8. Задорожный В. В. Лингвостилистические особенности немецких патентных описаний: автореф. дисс. … к. филол. н.
Львов, 1990. 18 с.
9. Козлова Л. А. Этнокультурный потенциал залоговых форм и его дискурсивная актуализация // Вестник Российского
университета дружбы народов. Серия «Лингвистика». 2018. Т. 22. № 4. С. 874-894.
10. Копров В. Ю. Категория залога в семантико-функциональной грамматике русского, английского и венгерского языков //
Вестник Воронежского государственного университета. Серия «Лингвистика и межкультурная коммуникация».
2018. № 3. С. 81-86.
11. Кукатова О. А. Способы представления семантических ролей актантов в высказываниях с конверсивными парами
эмотивных глаголов русского языка // Вестник Челябинского государственного университета. Серия «Филологические науки». 2020. Вып. 121. № 7 (441). С. 87-96.
12. Мороз Н. А. Особенности перевода английского пассива в юридических письмах // Вестник Челябинского педагоги
ческого университета. 2017. № 5. С. 174-179.
13. Филлмор Ч. Дело о падеже // Новое в зарубежной лингвистике. 1981. Вып. 10. С. 369-495.
14. Филлмор Ч. Дело о падеже открывается вновь // Новое в зарубежной лингвистике. 1981. Вып. 10. С. 496-530.
15. Храковский В. С. Пассивные конструкции // Типология пассивных конструкций. Диатезы и залоги / отв. ред. А. А. Хо
лодович. Л.: Наука, 1974. С. 5-45.
16. Цапенко Л. Е. Реализация глагольной парадигмы в английском научно-техническом тексте: автореф. дисс. … к. фи
лол. н. Одесса, 1987. 17 с.
17. Чахоян Л. П. Синтаксис диалогической речи современного английского языка. М.: Высшая школа, 1979. 168 с.
18. Чейф У. Значение и структура языка. М.: Прогресс, 1975. 432 с.
19. Шубик С. А. Категория залога и поле залоговости в немецком языке. Л.: Наука, 1989. 123 с.
20. Bulletin of the American Association of Petroleum Geologists. 2020. Vol. 104. № 1. P. 1-226.
21. Bulletin of the American Association of Petroleum Geologists. 2020. Vol. 104. № 3. P. 477-734.
22. Davison A. Peculiar Passives // Language. 1980. Vol. 56. № 1. P. 42-66.
23. Kuno S., Kaburaki E. Empathy and Syntax // Linguistic Inquiry. 1977. Vol. 8. № 4. P. 627-672.
24. Pottier B. Linguistique générale. P.: Klincksieck, 1974. 314 p.
Semantic Potential of Passive Constructions in the English-Language Scientific Discourse
Drozhashchikh Alexander Vladimirovich, PhD
Northern Trans-Ural State Agricultural University, Tyumen
dalexv2012@rambler.ru
The study aims to identify semantic types of passive constructions in the English-language scientific discourse using material
of different functional genres. Scientific novelty of the work lies in the fact that, while considering semantics of the passive construction, the method of role-semantic analysis is used for the first time to identify deep semantic configurations of the specified
constructions and to determine frequent semantic types of passive voice in scientific speech. As a result of the research, 21 models of semantic configurations of passive constructions have been identified, the proportion of passives with different lexical
and semantic load in the English-language scientific discourse is revealed and reasons for such distribution are given.
Key words and phrases: category of voice; English-language scientific discourse; deep and surface semantics of passive construction; semantic roles.
_____________________________________________________________________________________________
https://doi.org/10.30853/filnauki.2020.12.41
Дата поступления рукописи: 23.10.2020
Цель исследования – выявить структурные особенности классификаций невербальных компонентов коммуникации кинестетической репрезентативной системы в рамках дискурсивного пространства. Значительное внимание уделяется детальному анализу основных подходов в изучении типологии кинестетики
и ее характеристик. Научная новизна заключается в систематизации невербальных компонентов коммуникации и их взаимосвязи в семиотическом поле. Авторы впервые применили модель спонтанного семиозиса
в дифференциации жестовых проявлений, представленных как иконический знак. В результате обоснована
семиотическая значимость функциональных и нефункциональных классификаций невербальных компонентов коммуникации в рамках их взаимодействия в коммуникативном акте.
|
сражение звуков на стыке словоформ в звучасчеы речи на материале русского языка. Ключевые слова: спонтанная речь, сегментация речи, стяжение звуков.
10.21638/11701/spbu09.2017.107
Yuliya O. Nigmatulina
Saint Petersburg State University,
7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation
julia.nigmatic@yandex.ru
Sound conTracTion aT Word BoundarieS in SPonTaneouS and read-aloud
SPeech: eVidence from ruSSian
This study quantifies all possible vowel and some consonant contractions that occur within word
boundaries. It is based on data from spontaneous and read-aloud Russian. The data for word-external
contractions are compared with the data for the word-internal ones. External word-external contractions evoke fading of word boundaries that can lead to speech segmentation problems. Patterns of
contraction formation and possible marks of contractions, contraction markers are investigated. The
results reveal no strict rules to predict contractions. Duration of consonants was not proved to be a
reliable feature that a listener could use in the process of recognition. Stress, on the other hand, seems
to play a significant role for vowels: unstressed vowels are more likely to contract easier than stressed
ones involved in contracted forms. Refs 17. Figs 4. Tables 4.
Keywords: spontaneous speech, speech segmentation, sound contractions.
1. Введение
В последнее время все более актуальным становится изучение звучащей речи,
т. е. той речи, с которой чаще всего имеет дело человек в процессе повседневного
общения. Наблюдения над звуковыми материалами, в первую очередь записями
спонтанной речи, наводят на мысль о необходимости создания особой грамматики
речи, отличной от традиционной грамматики языка: «Привычные понятия фонемы, морфемы, слова и предложения оказываются неприложимыми или плохо приложимыми к спонтанной речи» [Богданова-Бегларян, с. 31]; «…происходящее при
переходе от чтения к говорению “переключение кодов” приводит к расширению
допустимых пределов варьирования, т. е. размытости фонетических характеристик
© Санкт-Петербургский государственный университет, 2017DOI: 10.21638/11701/spbu09.2017.107
ма…» [Светозарова, с. 133]. Имеющиеся данные свидетельствуют о том, что в речи
носителей литературного варианта русского языка регулярно наблюдаются случаи
отклонения от кодифицированной нормы произнесения. Если предписанная норма часто нарушается в спонтанной речи, то представляется важным исследовать,
каким образом слушающему удается понимать словоформы, реализованные не по
правилам орфоэпии. В фонетической транскрипции, использованной для приведения конкретных примеров, взятых из речевых записей, фиксировались реально
произнесенные звуки, даже если произнесение не соответствовало нормативному
употреблению.
При высокой вариативности фонетической реализации в устной речи выделяются явления, которые происходят на границе единиц более крупных, чем фонема
(морфема, слово). К таким явлениям на стыках можно отнести, например, стяжения, одновременно затрагивающие обе соседние единицы. При образовании стяжения фонетическая граница между единицами стирается. Стяжение представляет
собой такое взаимодействие двух смежных звуков, в результате которого на месте
двух прежних звуков остается / возникает один. С позиции данного исследования
количество звуков определяется отдельно для каждого конкретного примера в соответствии с его реализацией (подробнее методику определение стяжения — см.
ниже в разделе 2). Для гласных звуков один звук определялся только там, где не
наблюдалось формантных изменений; таким образом, дифтонг не считался одним
звуком. Аффриката же, как правило, определялась как один согласный.
В естественной коммуникации, как правило, появление стяжений не становится помехой для успешного обмена речевой информацией. Однако остается открытым вопрос, как в таких случаях слушающие справляются с сегментацией речевого
потока на составляющие единицы. Кроме того, описание подобных явлений, происходящих в устной речи, необходимо для полного её анализа и в дальнейшем для
использования при машинной обработке речевого сигнала.
На существование стяжений звуков не раз указывалось в исследованиях русской устной речи [Земская, 1973; Земская, 2006]. Чаще упоминается стяжение гласных, обязательное условие для которого — наличие зияния (скопления гласных).
В основном отмечаются звуковые изменения, происходящие внутри слов1. В качестве одного из явлений на стыках слов, вызывающих возникновение речевой омофонии, Н. И. Гейльман выделяет «стяжение согласных и гласных и ассимиляцию
согласных на стыках слов, приводящих к стиранию словесных границ», отмечая,
что «чаще всего стяжение двух согласных или гласных в один происходит на стыке
одинаковых согласных или гласных» [Светозарова, с. 135].
В настоящем исследовании предпринимается попытка описания стяжений на
стыках слов в русской звучащей речи: условия возникновения, количественные
данные, некоторые особенности реализации. Можно ожидать, что в русской спонтанной речи на стыке словоформ часто будет происходить не взаимное уподобление звуков, а выпадение первого из элементов зияния, т. е. конечного звука первой
1 Например, в [Земская, 2006, с. 206] описаны три типа ситуаций, в которых возможны
стяжения: 1) слова иностранного происхождения; 2) высокочастотные слова разговорной речи; 3)
русские слова, в которых скопление гласных встречается на стыке морфем (на морфемном шве).
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 ния (гласный_гласный, сочетание близких по качеству согласных), на данном этапе
нас в первую очередь будет интересовать не то, какой из звуков выпадает, а сам
результат, то есть реализация одного звука на месте двух прежних.
В работах на материале других языков также отмечается возможность реализации одного звука на месте нормальных двух на стыках словоформ [Nespor et al.;
Casali; Cabré, Prieto; Smith et al.]. Как правило, это касается гласных звуков3. Различаются данные о частоте появления стяжений и общие тенденции, влияющие на их
образование, поэтому вопрос о том, в каких условиях легче происходит стяжение,
можно рассматривать только в рамках конкретного языка.
2. Материал
Основной объём материала был взят из корпуса спонтанных текстов, входящего в состав Корпуса русского литературного языка (www.narusco.ru). Он включает
в себя записи спонтанной речи — телевизионного ток-шоу «Культурная революция» и радиопередачи «Утренний гость» («Радио России») — общей продолжительностью звучания 93 минуты, а также прочитанной вслух — записи радиосводок Ю. Б. Левитана (17 минут звучания). Все записи корпуса снабжены орфографической и акустическо-фонетической расшифровками, выполненными вручную
экспертами-фонетистами; при создании транскрипции использовалась система,
аналогичная набору SAMPA (см. подробнее в [Венцов и др.]). Транскрипция примеров, отобранных из корпуса, в ходе настоящего исследования подвергалась дополнительной проверке. В тексте статьи транскрипция для удобства будет представлена символами Международного фонетического алфавита (МФА) с использованием традиционных символов для русских аффрикат. К материалу корпуса были
добавлены запись радиопередачи «Эхо труда» (беседа ведущих передачи с гостем,
ответы на вопросы радиослушателей; продолжительностью звучания 22 минуты)
и прочитанный профессиональным диктором в лабораторных условиях отрывок
из работы А. А. Зализняка «Русское именное словоизменение» [Зализняк]) (29 минут звучания), все примеры из которых были затранскрибированы дополнительно.
Таким образом, в качестве материала для анализа стяжений в русском языке были
использованы записи двух типов: 115 минут звучания спонтанной речи, а также,
для сравнения, 46 минут звучания прочитанных текстов.
Методика
Из орфографических расшифровок выбирались все возможные случаи сочетаний, которые потенциально могли привести к возникновению стяжения. Поиск
проводился с учетом орфоэпических норм (т. е., например, буква «о» трактовалась
либо как ударный /o/, либо как безударный /a/):
2 По данным, представленным в [Риехакайнен, с. 60–61], в русских спонтанных текстах «ре
дукции в конце словоформы намного частотнее редукций в начале словоформы».
3 В отличие от гласных, согласные не подвергаются стяжению, приводящему к образованию
одного звука, отличного от двух исходных. Соседство согласных может привести к их качественному
уподоблению, другими словами к ассимиляции (полной или частичной), или к выпадению одного
из согласных.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1
(2)
случаи зияния для гласных (ae → [e]; e_a → [æ]; иό → [œ]; ио → [æ]; a_o → [o];
о_у → [u]; о_и → [ı] и т. д.):
система_образования [sjısjtjemobrəzavanjə]4
просто_убеждён [prostubježdjœn]5;
сочетания близких или одинаковых согласных (например, тд → /d/; сь_с → /s/;
т_т → /t/ и т. д.):
сейчас_сижу [sjišj:æsjyžu]
рассказывают_такие [raskaytakji].
Кроме букв, которые соответствовали бы одному гласному звуку (а, о, у, и, э),
в поиске были учтены буквы я, ю, е, ё, в произнесении которых вероятна реализация /j/. В конце первого слова эти буквы не противоречат условию поиска; в начале
второго слова может быть реализован /j/, и тогда /j/ оказывается в положении между гласными. Так как в интервокальном положении /j/ часто подвергается выпадению, не препятствуя реализации стяжения [Светозарова], примеры с буквами я, ю,
е, ё также решено было включить в рассмотрение. Таким образом, поиск составили
все словосочетания, в которых первое слово заканчивалось, а второе начиналось
с гласной буквы.
Из сочетаний согласных рассматривались только те, в которых пару образовывали согласные одного места и способа образования, при этом не делалось различия между мягкими и твердыми, глухими и звонкими: человек_конкретный
[čilavjikankrʲitnɨ]; ночевать_дома [nɨčuvedomɨ]; хотелось_сказать [xatʲœskazatʲ].
Такие согласные условно считались «одинаковыми», потому что соседство звуков,
различающихся только по признаку глухость/звонкость или твердость/мягкость,
в результате взаимовлияния, взаимоуподобления и ассимиляции звуков легко приводит к чередованию фонем.
Все отобранные сочетания звуков были разделены на две группы: 1) стяжение
произошло и 2) стяжение не произошло (для гласных; рис. 1). Инструментальный
анализ записей осуществлялся с помощью программ WinSnoori и SpeechAnalyzer.
Наличие стяжения признавалось, если ничто не указывало на присутствие двух
звуков (для гласных; рис. 2): 1) на спектрограмме и осциллограмме не происходило
заметных изменений или прерываний; 2) для гласных не наблюдалось существенных формантных изменений, которые свидетельствовали бы о переходе от одного
гласного к другому.
Производился подсчет не только случаев стяжений, но и всех сочетаний звуков, которые потенциально могли бы привести к стяжению, поскольку если определенная закономерность реализации стяжений на стыке словоформ отсутствует,
то стяжение может произойти в любой такой позиции.
В рамках данного исследования внимание в первую очередь обращалось на то,
сколько и каких звуков было в действительности реализовано в речевом сигнале.
На данный момент в задачи не входило объяснение причин той или иной качественной реализации звуков, интерес представлял сам факт стяжения и его возможная интерпретация слушающим.
4 Звук /o/ на месте стыка двух аллофонов гласного /a/ появился в проанализированном
материале два раза.
5 Появление [e] в безударном слоге, скорее всего, можно объяснить особенностью произно
шения данного диктора.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 стяжение (повышение F2 у второго гласного [u] вызвано позицией гласного перед мягким согласным [č])
Рис. 2. Спектрограмма стяжения из словосочетания задачи_особо [zadačæsobɨ]
Сначала в статье будут представлены данные, полученные на материале спон
танной речи, а затем — на материале прочитанных текстов.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1
В ходе анализа возникли трудности с разграничением случаев стяжения звуков
и случаев выпадения одного из двух звуков, так как в результате обоих явлений
в речи произносится один звук — критерием определения количества звуков было
отсутствие/наличие формантных изменений (об этом говорится выше). Длительность, как относительная характеристика, в данном случае намеренно не учитывалась. Процесс был упрощен выделением только двух групп: 1) реализация в речи
одного звука (результат выпадения или стяжения)6; 2) реализация двух звуков.
Для сравнения на части материала продолжительностью звучания 66 минут
были также рассмотрены стяжения, происходящие внутри словоформ (регионах
[rʲigʲœnəx]; научить [nučitʲ]). Результаты представлены в таблице 1.
Таблица 1. Количество реализованных стяжений и общее количество сочетаний звуков
(потенциальных стяжений)
Гласные
Согласные
Позиция
Число всех
сочетаний
На стыке слов (115 мин)
Внутри слов (66 мин)317
Стяжения
310 (55,4%)
173 (54,6%)
Число всех
сочетаний182
Стяжения
106 (74,1%)
173 (95,1%)
В целом стяжения гласных внутри и на границе двух словоформ реализуются приблизительно с равной вероятностью. В случае сочетания «одинаковых» согласных стяжение происходит чаще внутри слов (95%), чем на стыке (74%). Важно
учитывать, что в материале потенциальных сочетаний согласных меньше, чем сочетаний гласных, так как в рассмотрение были включены все сочетания гласных, не
только одинаковых или близких по качеству, но и противоположных (i_o; a_u…),
и при этом только близких между собой согласных.
3.1. Гласные
Для рассмотрения стяжений в спонтанной русской речи были отобраны все
возможные сочетания гласных фонем. Наиболее частотными оказались следующие сочетания фонем: /a/_/a/ (12,0%), /a/_/i/ (11,4%), /a/_/e/ (6,4%), /a/_/u/ (6,1%),
/i/_/i/ (5,9%), /a/_/o/ (3,9%), /o/_/u/ (3,8%), /i/_/a/ (3,6%).
В 68,4% всех случаев стяжений гласных реализованный в речи гласный звук соответствовал одному из исходных звуков сочетания (например, o_u→u). В остальных же 31,6% результатом стяжения стал звук, отличный от двух исходных:
что_его [štɨvu] (o_i →ɨ)
после_окончания [posljækenčænjə]7 (i_a → æ).
Образование звука, отличного от двух исходных, чаще происходит, если взаимодействующие гласные сильно отличаются по ряду (например, /i/ с /a/ или /o/:
6 Для простоты в дальнейшем все примеры из данной группы будут считаться «стяжениями».
7 В настоящей работе различаются гласные [a] и [æ], [o] и [œ], [u] и [y], [ɛ] и [e], потому что
при распознавании речи носитель русского языка способен отличать такие звуки (см., например,
[Бондарко и др., с. 96]).
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 меры, когда качественные изменения могли произойти и в случае потенциального
соседства одинаковых или близких по качеству гласных: /o/ + /a/ → [œ] (что_они
[štœnjɨ]).
Примеры с образованием звука, отличного от двух исходных, представляют
особый интерес для описания механизмов сегментации речи слушающим, поскольку, кроме количественной редукции (один звук на месте двух предполагаемых), происходит ещё и качественная модификация, и, как следствие, звук стяжения на стыке не может быть с уверенностью отнесен ни к одному из слов.
Ударение
На материале каталанского языка [Cabré, Prieto] было показано, что первый
гласный (V1, последний гласный первого слова) не подвергается каким-либо изменениям, если следующий за ним V2 (первый гласный второго слова) находится
под фразовым ударением. Наоборот, если V2 оказывается безударным, то стяжение
скорее всего произойдет.
Чтобы рассмотреть зависимость реализации стяжения от ударения в русском
языке, все случаи стыка двух гласных были разделены на 4 группы (табл. 2): 1) 0 (оба
гласных безударные); 2) ударный V1; 3) ударный V2; 4) оба гласных ударные.
Таблица 2. Зависимость стяжения на стыке слов от наличия / отсутствия ударения
Тип ударения
Общее количество
0 (оба безударные)
1 (V1 ударный)
2 (V2 ударный)
3 (оба ударные)
211 (39,5%)
133 (24,9%)
106 (16,7%)
84 (15,7%)
Стяжение
148 (70,1%)
59 (44,4%)
57 (53,8%)
38 (45,2%)
Нет стяжения
63 (29,9%)
74 (55,6%)
49 (46,2%)
47 (54,8%)
Оказалось, что на стыке слов наиболее частотны сочетания безударных глас
ных. Стяжение произошло в 70,1% всех таких безударных комбинаций.
Сочетание, где хотя бы один из гласных находится под ударением, появляется
реже, и, согласно полученным данным, стяжения возникают примерно в половине
таких сочетаний. Внутри слов безударные сочетания подвергаются стяжению ещё
чаще, чем на стыке словоформ (табл. 3).
Таблица 3. Зависимость образования стяжения внутри словоформ от наличия / отсутствия
ударения8
Тип ударения
Общее количество
0 (оба безударные)
1 (V1 ударный)
2 (V2 ударный)
166 (52,4%)
84 (26,5%)
71 (22,4%)
Стяжение
138 (83,1%)
27 (32,1%)
19 (26,8%)
Нет стяжения
25 (15,1%)8
57 (67,9%)
52 (73,2%)
8 Сумма граф «стяжение» (случаи, в которых зафиксировано стяжение) и «нет стяжения» (случаи, в которых не было реализовано стяжение) не дает 100%, потому что те случаи, где оба гласных
подверглись выпадению, были исключены из рассмотрения.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1
но попробовать объяснить более тесной связью звуков в рамках одного слова, чем
на границе двух разных. Однако если один из гласных является ударным, стяжение
внутри слова реализуется гораздо реже, чем стяжение в такой же ситуации, но на
стыке слов: для случаев с ударным V2 разница между количеством стяжений на
стыке и внутри слов оказалась статистически значимой (26,8% и 53,8%). Возможно,
такое несоответствие объясняется тем, что сочетание одинаковых фонем (которое
легче подвергается стяжению) не типично внутри слов в русском языке. В то же
время между двумя словами сочетание двух одинаковых гласных может легко появляться9. Таким образом, образуются условия для появления стяжения.
3.2. Согласные
В настоящем исследовании в первую очередь были рассмотрены сочетания
согласных одного места и способа артикуляции (если согласные различались, то
только по признаку звонкость/глухость и мягкость/твердость).
Согласно полученным результатам, наиболее распространенными согласными в позиции C1 (конечный согласный первого слова) оказались согласные /t/ и /
tj/ (54,6% всех случаев), а в позиции С2 (первый согласный второй словоформы) —
согласный /t/ (31,5%). /d/ и /dj/ появились в позиции С2 в 23,1% случаев. Также
частотны сочетания, включающие в себя фонемы /s/, /sj/, /z/, /zj/ (21,0%). Другие
сочетания согласных: /m/mj/ — 10,5%, /n/nj/ — 7,7%, /k/g/ — 4,2%, /p/ и /v/ — 4,2%
и 2,8% соответственно. Во всех парах с глухим и звонким согласными, где имеет место чередование фонем, звуковое уподобление происходит в результате регрессивной ассимиляции, например /t_d/ = /d/ или /t_dj/ = /dj/ (вот_дети [vodjetji]); /k_g/ =
/g/ (как_говорится [kɨgөvarjicə]).
Длительность
Длительность смычки взрывных согласных считается основным различительным признаком между геминатами и одиночными согласными [Pickett, Decker;
Hankamer et al.; Esposito, Di Benedetto]. По данным [Чистович, с. 112], синтетическая
последовательность sasasa начинает восприниматься носителями русского языка
как два слова при увеличении длительности второго согласного. Такое наблюдение
подтверждает возможную роль длительности согласного как одного из признаков
словесной границы.
В русском языке существует тенденция к сокращению длительности согласного на месте двух согласных: «такая тенденция наблюдается не только внутри морфем, но и на стыке морфем» [Касаткин, Чой, с. 211]. Аналогичное сокращение длительности могло бы происходить и на стыке слов; в противном случае удлиненный
согласный мог бы интерпретироваться как два звука. Для проверки подобной гипотезы была измерена длительность звучания всех согласных звуков, появившихся
в результате стяжений. Между стяжениями, реализованными внутри и на стыке
словоформ, была зафиксирована лишь небольшая разница: согласные стяжения на
границе слов в среднем звучат дольше, чем внутри слов.
9 Для проверки данного предположения на 66 минутах материала были отобраны соответ
ствующие примеры: сочетание /aa/ встретилось 6 раз внутри слов и 36 раз на стыке слов.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 Ось ОХ — длительность согласного, мс; ось OY— относительное количество случаев
В рамках исследования были также измерены длительности одиночных взрывных согласных (/t/, /tj/, /d/, /dj/) и аналогичных им по качеству согласных стяжений,
реализованных на стыке словоформ. Для того чтобы снизить влияние темпа речи,
одиночные и «стянутые» согласные были взяты из одного межпаузального интервала. На рис. 4 видно, что в целом согласные стяжений звучат дольше, чем одиночные, однако разница не существенна. За исключением одного случая (170 мс)
длительность звучания согласного никогда не превышала 130 мс.
Рис. 4. Длительность звучания одиночного и «стянутого» (на стыке) согласных. Ось ОХ — дли
тельность согласного, мс; ось OY — процент случаев
Образование аффрикат
Кроме стяжения «одинаковых» согласных, возможно стяжение согласных одного места образования, но различающихся по способу образования. Тогда в реВестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1
от двух исходных. Например, образование аффрикаты при слиянии взрывного
и щелевого. Из сочетаний «разных» согласных звуков, стяжение которых на стыках
словоформ могло бы привести к появлению третьего звука, было рассмотрено сочетание переднеязычных /t/ и /s/ (а также мягких /tj/, /sj/ и звонких /d/, /z/ и /dj/, /
zj/).
На стыке словоформ такое сочетание согласных было встречено 94 раза: вот_
самая [votsamə], слышать слова [slɨʃɨtjslava], будет_спорить [budjecporjɨtj], изменить_свои [izmjinjicvɨ], переводить с английского [pjirjivadjicangljiskəvə]. В 62 случаях (66,0 %) оно было определено экспертами как один звук: 35 раз (56,5%) это был
звук /c/, 7 раз (11,3%) — звук /ʣ/ (ребят_загорятся [rjɨbjæʣəgarjæcə]), 2 раза — /č/,
1 раз — /dj/, 1 раз — /ž/. В 16 случаях (25,8%) произошло выпадение первого элемента, то есть /t/ (/tj/, /d/, /dj/): будет стремиться [budjistrjimjicɨ].
На данном этапе исследования не удалось выявить четкой закономерности появления стяжений двух звуков в один в русской спонтанной речи. Наличие или отсутствие ударности в той или иной степени влияет на образование стяжения гласных, однако это происходит не систематически и не позволяет использовать признак ударности гласного для предсказания результата речевой реализации. Любое
сочетание гласных (включая и безударные гласные кластеры) и любое сочетание
согласных, одинаковых по месту и способу образования, может привести к возникновению стяжения. Вместе с тем на данный момент были рассмотрены не все
возможные ситуации, — например, поведение согласных в ударных и безударных
слогах выходит за рамки настоящего исследования.
4. Стяжения в прочитанной речи
После анализа записей спонтанной речи, описанного выше, отдельно был проведен анализ записей подготовленной речи. Такой подход позволяет сравнить поведение звуков на стыках словоформ в двух разных типах речи и ответить на вопрос, характерны ли стяжения для звучащей речи вообще или же только для спонтанной речи, т. е. наименее подготовленной. На материале 46 минут прочитанных
вслух текстов10 были выбраны все возможные сочетания гласных и согласных звуков, которые могли бы привести к образованию стяжения. Как видно из данных,
представленных в таблице 4, стяжения в прочитанной речи возникают даже чаще,
чем в спонтанной (63,0% и 97,4% против 55,5% и 74,1%).
Таблица 4. Стяжения на стыке слов в спонтанной и подготовленной речи
Тип речи
Спонтанная речь (115 мин)
Прочитанная речь (46 мин)
Гласные
Согласные
Всего303
Стяжения
310 (55,5%)
191 (63,0%)
Всего39
Стяжения
106 (74,1%)
38 (97,4%)
10 В материале для анализа представлены два типа текстов: 1) текст, прочитанный профессиональным диктором в лабораторных условиях; 2) несколько радиосводок, прочитанных одним
диктором.
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1 делать достоверных выводов о реализации стяжений в прочитанной речи, однако высокий процент стяжений свидетельствует о том, что стяжения звуков могут
считаться неотъемлемой особенностью устной речи в целом, а не только её неподготовленным (спонтанным) вариантом.
Заключение
Исследование, представленное в данной статье, показало, что в русской устной
речи на месте сочетаний как гласных, так и согласных звуков регулярно реализуются стяжения. Стяжения на стыке слов приводят к потере фонетической информации.
Все рассмотренные сочетания были разделены на две группы в зависимости
от количества произнесенных звуков (один или два). Один звук вместо двух исходных может быть реализован в результате таких процессов, как взаимоуподобление,
выпадение, слияние. Тем не менее необходимо дальнейшее рассмотрение вопроса
с увеличением объема материала и проведением более детального анализа. Изучение стяжений должно быть сосредоточено на двух основных моментах: 1) причина
образования стяжений; 2) маркеры, которые в процессе распознавания могли бы
указывать слушающим на наличие стяжения. Из возможных маркеров в данном
исследовании были рассмотрены: ударность гласного (предположительно влияет
на реализацию стяжений гласных); длительность согласного — не обнаружено закономерной связи между стяжениями и длительностью согласных. Дальнейшие
работы по стяжениям в речи также должны включать анализ таких факторов, как
фонетическое окружение, позиция в слове и/или во фразе, скорость артикуляции.
Стяжения конечного звука одной словоформы и начального звука следующей
за ней словоформы — один из случаев стирания словесных границ в звучащей речи.
Кроме уподобления двух крайних звуков могут реализоваться и варианты более существенного наложения двух словоформ. Два одинаковых слога могут сливаться
в один; часто происходит выпадение не только звука, но звуковой последовательности в конце, в начале или на стыке двух слов (затрагивая, таким образом, и начало и конец). Потеря фонетической информации может привести к фонологической перестройке слова или словосочетания. Изучение подобных случаев искажения словесных границ, характерного для устной речи, необходимо при обращении
к вопросам сегментации речевого потока, а также в целом к процессам реализации
и распознавания речи.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 81'342
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 1
Юлия Олеговна Нигматулина
Санкт-Петербургский государственный университет,
Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7–9
julia.nigmatic@yandex.ru
СТЯЖЕНИЕ ЗВУКОВ НА СТЫКЕ СЛОВОФОРМ В ЗВУЧАЩЕЙ РЕЧИ
(НА МАТЕРИАЛЕ РУССКОГО ЯЗЫКА)
В статье описываются результаты исследования стяжений гласных и согласных звуков, реализованных на стыках слов. Приводятся количественные данные, полученные на материале
спонтанной и прочитанной речи. Стяжения на стыке сравниваются со стяжениями внутри
словоформ. Стяжения, затрагивающие конец одного слова и начало следующего, приводят
к потере фонетической информации и стиранию границы между словами, что может затруднять процесс речевой сегментации. В качестве возможных маркеров границ рассматриваются
длительность согласных и ударность гласных звуков. Стяжения оказались характерной особенностью как спонтанной, так и прочитанной речи, однако закономерностей их образования
не обнаружено. Безударные гласные подвергаются стяжению легче, чем ударные. Длительность согласного не представляется надежным признаком стяжения. Библиогр. 17 назв. Ил. 4.
Табл. 4.
|
субъект чувственного восприыатиыа в семантическом пространстве рассказов а п чехова. Ключевые слова: перцептивная семантика, субъект восприятия, высказывание, пропо
зиция, образ, художественный текст, зрение, слух, запах.
В современном российском языкознании изучением семантики чувственного
восприятия занимаются специалисты разных научных направлений: когнитивной
и дискурсивной лингвистики, коммуникативной стилистики текста, лингвистиче
* Работа выполнена при поддержке Программы повышения международной конкурен
тоспособности Томского государственного университета на 2013–2020 гг.
Крюкова Лариса Борисовна – кандидат филологических наук, доцент кафедры русского
языка Томского государственного университета (просп. Ленина, 34, Томск, 634050, Россия;
lar-kryukova@yandex.ru)
Хизниченко Анна Владимировна – кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка Томского государственного университета (просп. Ленина, 34, Томск, 634050, Россия; anna_khiznichenko@mail.ru)
Ван Сяохуань – кандидат филологических наук, старший преподаватель кафедры русского
языка Института иностранных языков Шеньянского политехнического университета
(ул. Наньпинджонлу, 6, Шэньян, Ляонин, 110159, Китай; yuliawang4200@mail.ru)
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2017. № 4
© Л. Б. Крюкова, А. В. Хизниченко, Сяохуань Ван, 2017
вовлечение в сферу рассмотрения глубинного уровня семантической структуры
высказывания и способов ее языкового представления в тексте.
Как отмечает В. К. Харченко, язык сенсорики способен усилить эмоциональность и художественность любого дискурса [Харченко, 2012, с. 7]. Художественный текст в этом отношении предоставляет наибольшее разнообразие способов
репрезентации чувственных ощущений, что напрямую отображает особенности
авторского мировосприятия. С этим связан тот факт, что в настоящее время возрастает внимание лингвистов к стилистическому аспекту исследования перцептивной семантики. Языковые единицы (лексические и синтаксические) с сенсорным значением регулярно рассматриваются в аспекте текстообразования и смыслообразования в рамках художественного дискурса [Григорьева, 2004; Харченко,
2012; Авдевнина, 2013; и др.]. «Языковые средства создания перцептивных образов являются инструментом анализа художественного текста и позволяют исследовать языковую и художественную картину мира отдельного автора» [Корычанкова и др., 2016, с. 33], при этом эффективным признается выявление специфики
идиостиля через описание функциональных характеристик элементов структуры
высказывания [Золотова, 1982; Кустова, 2004; Олицкая, Крюкова, 2012; Двизова,
2013; и др.].
Наибольшее внимание лингвисты уделяют предикату, который определяет
выбор «участников» ситуации, их синтаксические позиции и языковые формы.
Чувственное восприятие представлено в языке прежде всего посредством процессуальной лексики. Языковой пласт перцептивных глаголов изучен подробно
и многосторонне в аспекте их лексического содержания, грамматических свойств,
словообразовательного потенциала, функционирования в художественном, диалектном, публицистическом текстах [Падучева, 2004; Апресян, 1995; Моисеева,
1998; Демешкина и др., 2006; и др.].
Целью предлагаемого исследования является рассмотрение особенностей языкового выражения процесса чувственного восприятия в семантическом пространстве рассказов А. П. Чехова. Особого внимания заслуживает субъект восприятия,
описание и характеристики которого позволяют говорить о значимости в рамках
соответствующей пропозиции не только предикативного компонента, но и актантов. Исследование опирается на анализ 67 рассказов А. П. Чехова, репрезентирующих на синтаксическом уровне ситуацию чувственного восприятия 1. В основном это рассказы зрелого периода творчества А. П. Чехова, в которых выявлено
более 4 000 высказываний с перцептивной семантикой [Ван, 2015].
Способы вербализации перцептивной семантики в проанализированных рассказах обусловлены реализацией классической инвариантной трехкомпонентной
модели восприятия «субъект – предикат – объект». С точки зрения антропоцентрического подхода к языку субъект – главный участник ситуации восприятия.
Наличие субъекта следует признать обязательным – он семантически значим, даже будучи невыраженным на поверхностном (формальном) уровне: «Если предложение сообщает о восприятии, существует субъект этого восприятия, и язык находит различные способы указания на него» [Золотова, 1982, с. 218].
Восприятие в широком смысле – «процесс переведения объекта действительности во внутреннюю сферу субъекта» [Башкова, 1995, с. 6]. А. В. Бондарко понимает субъект как семантическую категорию, обозначающую источник или
носитель действия [Бондарко, 1991, с. 130]. Субъект восприятия как один из ак
1 Рассказы А. П. Чехова цитируются по изданию полного собрания сочинений [Чехов,
1983, т. 1; 1988, т. 18]. После иллюстративного примера в скобках указывается название
рассказа.
Т. П. Бабиной [Бабина, 1986, с. 3].
В традиционном понимании восприятия как психического процесса субъектом
восприятия могут выступать только одушевленные существа. Субъект восприятия
эксплицирован различными лексико-семантическими группами слов: именами
существительными с предметной семантикой, местоимениями и субстантивированными прилагательными и причастиями. На синтаксическом уровне субъект
регулярно репрезентируется имплицитно (в односоставных и контекстуально неполных предложениях).
Различают понятия «субъект восприятия» и «субъект предложения», которые
в пределах одного высказывания могут не совпадать. В зависимости от семантики
предиката в рамках контекста может быть выделен как активный, так и пассивный
субъект восприятия. Активный субъект обозначает лицо, совершающее намеренное перцептивное действие (при глаголах нюхать, слушать, смотреть, трогать
и др.), пассивный субъект – носителя перцептивного состояния (например, в безличных предложениях: мне привиделось, послышалось, почудилось и др.); при
этом синтаксические позиции двух типов субъекта могут варьироваться: в предложении они являются подлежащими или дополнениями. Активность или пассивность субъекта становится основанием для выявления модели того или иного
перцептивного высказывания [Демешкина и др., 2006, с. 6].
Между тем субъект восприятия не всегда легко выделяется из контекста. Так,
например, в высказываниях, репрезентирующих тактильное восприятие, отмечается синкретизм объектного и субъектного значения [Борейко, 2006]. В художественном тексте трудности определения субъекта перцептивной деятельности
связаны, в первую очередь, с наличием позиции автора, повествователя, персонажа.
Классическим положением субъекта в высказывании со значением восприятия
считается его препозиция (и постпозиция предиката) в экспрессивно-нейтральном
предложении, независимо от того, совпадают ли субъект и предикат с подлежащим и сказуемым. «Субъект и предикат соответствуют теме и реме в актуальном
членении (функциональной перспективе) высказывания» [Золотова, 1982, с. 214].
Случаи постановки субъекта в постпозицию можно считать проявлением модусных
смыслов в высказывании (шире – тексте). При рассмотрении пропозиции восприятия
в художественном тексте особую значимость приобретает метафорическое и метонимическое осмысление субъектно-объектных отношений.
Таким образом, рассмотрение особенностей представления субъекта в семантической структуре высказывания дает возможность приблизиться к пониманию отдельных смысловых нюансов словоупотребления и сосредоточить внимание на семантической нагрузке языковых единиц с перцептивной семантикой в рамках
целостного художественного произведения. Анализ и интерпретация особенностей
мировосприятия субъекта (т. е. всего индивидуального, что привносится в тот или
иной контекст) ведет к проникновению в смысловые глубины высказывания
и художественного текста в целом, а также позволяет выявить идиостилевые особенности повествования.
Жизнь чеховских героев наполнена ситуациями, связанными с восприятием и по
знанием окружающей действительности с помощью чувственных рецепторов.
Необходимо отметить, что в задачу исследования не входит изучение проблем
образа автора, образа рассказчика (повествователя) или образа персонажа. В фокус внимания попадают только те контексты, в которых субъект восприятия
(понимаемый вслед за Т. В. Шмелевой как один из компонентов событийной
пропозиции восприятия [Шмелева, 1988]) репрезентирован на языковом уровне:
«А Ольга Ивановна прислушивалась то к голосу Рябовского, то к тишине ночи
и думала о том, что она бессмертна и никогда не умрет» («Попрыгунья»).
хова связана с тем, что в тексте постоянно существует две точки зрения (два процесса восприятия): позиция автора (рассказчика) и позиция героя (персонажа).
Семантическому анализу подвергаются и те, и другие высказывания. Например:
«Он смотрит вопросительно по направлению криков, несущихся с реки, и потом
быстро семенит к купальне...» («Налим»); «Егор глядит на них и провожает их
глазами до тех пор, пока они, превратившись в три едва видные точки, не опускаются далеко за лесом» («Егерь»); «Он отошел от окна и мутными глазами
обвел комнату, в которой ему еще слышался робкий, придушенный голос»
(«Кошмар») – описание ситуации восприятия ведется с позиции автора (рассказчика), но при этом именно названный персонаж является субъектом восприятия;
«Хорошо-с, извольте… я послушаю... Полчаса я готов» («Драма») – описание с позиции персонажа.
Выбрать универсальное основание для классификации субъектов восприятия
в рассказах А. П. Чехова не представляется возможным, в связи с этим в статье
рассмотрены две (достаточно условные) оппозиции: взрослые – дети и люди –
животные. Именно эти типы субъектов являются наиболее значимыми в анализируемых текстах.
Внутри группы «взрослые» наблюдается четкое разграничение по гендерному
признаку: для мужчин свойственны одни характеристики, определяющие их перцептивную (сенсорную) картину мира, для женщин иные. Под перцептивной
картиной мира понимается картина, «получаемая в результате прямого познания
сознанием окружающей действительности при помощи органов чувств, кото-
рая формируется как результат непосредственного восприятия мира и его
осмысления» [Попова, 2010, с. 51] и характеризуется индивидуальными особенностями.
Воплощаемые А. П. Чеховым образы мужчин строго различаются по социальному положению (персонажи рассказов «Смерть чиновника», «Толстый и тонкий», «Хамелеон», «Скрипка Ротшильда», «Студент», «Человек в футляре»,
«Крыжовник», «О любви» и др.), образы же женщин создаются через детальное
описание внешности, кроме того, они часто обладают характерным запахом: «запах отражает характер героини и ее оценку в обществе» [Григорьева, 2004, с. 158]
(см. рассказы «Тина», «Анна на шее», «Душечка», «Дама с собачкой» и др.).
В рассказе «Смерть чиновника», посвященной теме маленького человека, языковые средства с семантикой зрения и слуха используются в процессе описания
характера, настроения персонажей, отношений между ними, при этом следует
говорить о ситуации активного восприятия (действия). Через глаголы звучащей
речи (шептать и бормотать) Червяков представлен как человек, имеющий низшее положение в обществе, и напротив, глагол гаркнуть говорит о высоком статусе генерала, смотрящего на подчиненных с презрением и воспринимающего их
свысока.
Подобная характеристика социального статуса героев вербализована и в рассказе «Хамелеон», но восприятие при этом является пассивным (взаимопроникновение восприятия и состояния). Перемена во взглядах и симпатиях персонажа
Очумелова передается в том числе благодаря использованию языковых единиц
с семантикой тактильного восприятия: «Сними-ка, Елдырин, с меня пальто…
Ужас, как жарко!»; затем: «Надень-ка, брат Елдырин, на меня пальто… Что то
ветром на меня подуло… Знобит…»
Посредством перцептивных лексических единиц в рамках ситуаций активного
и пассивного восприятия создается соответствие социального положения внешности, чертам характера персонажей в рассказе «Крыжовник»: «…теперь говорил
одни только истины, и таким тоном, точно министр; даже фамилия в сущности
ниях Ивана Ивановича слуховые и зрительные характеристики взаимосвязаны:
…во всех домах и на улицах тишина, спокойствие; из пятидесяти тысяч, живущих в городе, ни одного, который бы вскрикнул, громко возмутился. <…> …Мы
не видим и не слышим тех, которые страдают… Все тихо, спокойно… <…> Меня
угнетают тишина и спокойствие.
Отсутствие звуков в этих высказываниях отражает безмолвное человеческое
страдание, ничтожность жизни героя. Значимым является «отсутствие восприятия»: «его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит
других».
В качестве промежуточного вывода отметим, что для раскрытия образа героев,
их характера и специфики мировосприятия А. П. Чехов использует высказывания
со значением зрения и слуха. Визуальные и звуковые характеристики не только
описывают окружающую действительность глазами персонажей (например, представление усадьбы в рассказе «Крыжовник»): они репрезентируют поведенческие
реакции героев, их эмоциональное состояние. Конструкции, в которых внимание
акцентируется на потере способности видеть и слышать, метафорически передают
мысль о том, что внутренняя духовная жизнь героя прекращается.
Что касается женских образов, то языковые единицы с семантикой восприятия
в рассказах встречаются не только в речи персонажей, но и в описании женского
портрета и интерьера. Например, через цветовые и тактильные характеристики
представлен интерьер, а через него и хозяйка комнаты в рассказе «Тина»:
В одном из углов комнаты, где зелень была гуще и выше, под розовым, точно
погребальным балдахином, стояла кровать с измятой, еще не прибранной постелью; Здесь веяло холодом, как в вокзальных комнатах, клубах и театральных фойе.
Внешний образ Сусанны построен на контрасте между черным и белым (бледным), к этому добавляется еще один постоянный признак – «тяжелый и приторный запах жасмина», который упоминается в тексте семь раз. Помимо жасмина,
в доме Сусанны будто бы пахнет чесноком: этот запах считается «одним из самых
унизительных запахов» в прозе А. П. Чехова [Григорьева, 2004, с. 161].
Запах выполняет функцию характеризации и в других рассказах. В отношении
женских образов это запахи духов и цветов, «мужские ароматы» зависят от сферы
профессиональной деятельности героев. Запахи характеризуют жизненное пространство героев, становятся частью портретов, влияют на эмоциональный строй
рассказа.
В детских образах А. П. Чехов, с одной стороны, показывает естественные
природные свойства, присущие всем детям, с другой стороны, описывает формирование каждого из них как личности, стремление быть похожими на взрослых
(«Устрицы», «Ванька», «Спать хочется» и др.). Так, в рассказе «Устрицы» повествование ведется от первого лица: т. е. автор имеет возможность передать различные нюансы изменения состояния главного героя. В первой части рассказа ощущение голода для мальчика не застилает окружающую действительность: он
смотрит по сторонам и замечает много интересного. Формирование образа пространства, в котором существует мальчик, происходит за счет высказываний
с семантикой зрительного восприятия, в том числе цвета:
Против нас большой трехэтажный дом с синей вывеской: «Трактир»; Голова
моя слабо откинута назад и набок, и я поневоле гляжу вверх, на освещенные окна…
<…> Вглядываясь в одно из окон, я усматриваю белеющее пятно. Пятно это неподвижно и своими прямолинейными контурами резко выделяется из общего темно-коричневого фона. <…> Полчаса я не отрываю глаз от вывески. Своею белизною
она притягивает…»
ется все острее, герой начинает «видеть то, чего не видел ранее», воспринимает
мир всеми пятью органами чувств одновременно, ощущения усиливаются:
Шум экипажей начинает казаться мне громом, в уличной вони различаю я тысячи запахов, глаза мои в трактирных лампах и уличных фонарях видят ослепительные молнии. <…> Из кухни несется запах рыбного жаркого и ракового супа.
<…> …Припадаю к его мокрому летнему пальто. <…> …Я ем с жадностью, боясь
разгадать его вкус и запах.
Чувство голода и незнакомое слово «устрицы» рисуют в воображении мальчика различные картины, инициируемые чувственными ощущениями, некоторые
из которых основаны на синестезии:
Я чувствую, как этот запах щекочет мое небо, ноздри, как он постепенно овладевает всем моим телом... Трактир, отец, белая вывеска, мои рукава – все пахнет
этим запахом, пахнет до того сильно, что я начинаю жевать.
Языковые средства с семантикой запаха не только характеризуют внутреннее
состояние героя, но и выполняют текстообразующую функцию. Они отражают
переход от реальной жизни в воображаемое пространство и наоборот: «вкусный
запах мгновенно перестает щекотать мое тело, и иллюзия пропадает». В этой
связи приведем высказывание О. Н. Григорьевой, которая отмечает: «В индивидуально-авторской системе А. П. Чехова представления о запахах выступают как
знаки времени, пространства, предметов, чувств, профессий, характеров, социальных типов» [Григорьева, 2004, с. 158].
Во второй части рассказа А. П. Чехов показывает, как чувство голода побеж
дает неприятные вкусовые, обонятельные, тактильные ощущения:
Я сижу за столом и ем что-то склизкое, соленое, отдающее сыростью и плесенью; я ем с жадностью, не жуя, не глядя и не осведомляясь, что я ем. Мне кажется,
что если я открою глаза, то непременно увижу блестящие глаза, клешни и острые
зубы...
В рассказах о детях спектр языковых единиц с семантикой восприятия очень
широк, при этом среди них доминирует познание мира через цветовые и световые признаки. С одной стороны, яркий свет и различные насыщенные цвета
привлекают внимание детей, с другой стороны, темнота и мрачные тона их пугают. С помощью языковых средств с перцептивным значением происходит уподобление детей взрослым в психологических, поведенческих характеристиках
и противопоставление другим детям, отличающимся социальным положением.
Лексические единицы с семантикой зрительного, слухового, тактильного и вкусового восприятия передают различные детские эмоции – ощущение безысходности, умение мечтать, восторг и др.: «Кто бы ни выиграл, она одинаково хохочет
и хлопает в ладоши»; «Его карие глазки беспокойно и ревниво бегают по картам
партнеров» («Детвора»).
В рассказах А. П. Чехова важное место занимают и образы животных («Рыбья
любовь», «Белолобый», «Каштанка» и др.): подробно описываются не только
условия их существования и внешний вид, но и чувства, которые они способны
испытывать, подобно всем живым существам. Восприятие окружающего мира
животными специфично: в связи с этим языковые единицы, репрезентирующие их
перцептивные процессы, существенно отличаются от тех, которые описывают
мир сквозь призму человеческого восприятия.
Процесс чувственного восприятия является смысловым центром рассказа
«Рыбья любовь», здесь представлены языковые единицы со значением зрения,
слуха и осязания и их «взаимодействие» внутри семантического и эмотивного
пространства художественного текста.
и наблюдал»; в то время, когда она сидела на берегу пруда, «карась не отрывал
глаз от любимой девушки». В рассказе вербализовано эмоциональное состояние
карася – благодаря светлому чувству ему все вокруг кажется прекрасным: «Он
видел, как по голубому небу носились белые облака и птицы». Чувство любви усиливается с каждым днем, ситуацию зрительного восприятия сменяют тактильные
ощущения. Когда Соня находится в воде, «карась тут как тут, он подплывал к ней
и начинал жадно целовать ее ножки, плечи, шею». Карася очеловечивает не только его способность испытывать высокие чувства, но и умение в моменты эмоционального напряжения производить звуки, характерные для людей, а также менять
цвет кожи. Именно трансформация и переход от одного типа восприятия окружающего мира к другому являются важным аспектом не только на смысловом
уровне, но и в процессе формального текстового развертывания. Например, за
счет глаголов звучания формируется динамика повествования: взвизгнула, шлепнулось, вскрикнули, простонал, захохотал и т. п.
В процессе анализа рассказов о животных было отмечено, что при моделировании ситуации слухового восприятия доминируют глаголы с семантикой звучания – животные наделяются человеческими свойствами, их поведение уподобляется людскому (кричать, произносить, говорить, заговорить и др.). Ключевым
отличием восприятия субъекта-животного от субъекта-человека становится ситуация восприятия запаха: в рассказах о животных глагол нюхать и его варианты
используются регулярно. Этот факт связан с тем, что система органов чувств животных существенно отличается от человеческой (именно к животным применимо
понятие чуять ‘распознавать чутьем (о животных)’ [МАС, т. 2, с. 540]). Запахи
выполняют для животных жизненно важную функцию идентификации, и в этом
случае речь идет о ситуации активного, целенаправленного восприятия: «Она понюхала одежду и сапоги незнакомца и нашла, что они очень пахнут лошадью»
(«Каштанка»).
Запах становится главным способом взаимодействия с миром для волков и собак (наряду со зрением), рыбы «пользуются» лишь зрением. Для обозначения
процесса общения животных, особенно волка и собаки, используется глагол
перцептивного действия (тактильное восприятие) облизать (ср.: в рассказах о людях – обнимать, целовать). Глагол лизнуть с точки зрения субъекта восприятия –
человека имеет значение «попробовать на вкус»; для животных он также приобретает значение формы выражения ласки: «Она подошла к нему, а он лизнул ее
в морду и заскулил, думая, что она хочет играть с ним» («Белолобый»).
Правомерность классификации исследуемых высказываний по субъекту восприятия может быть обоснована следующим образом. В зависимости от того, кто
является субъектом чувственного восприятия (взрослые, дети или животные),
различается доминирование тех или иных языковых единиц: со значением зрительного, слухового, тактильного, обонятельного или вкусового восприятия.
Зрительное восприятие является основным способом ориентации людей в пространстве, их общения (наряду со слуховым восприятием), при этом дети воспринимают мир во всей полноте его цветовых проявлений. Что касается взрослых, то
важным аспектом их характеризации является социальное положение в обществе
и занимаемая должность. В высказываниях, субъектами восприятия в которых
становится животное, регулярно реализуется ситуация восприятия запаха и вкуса.
Языковые средства со значением чувственного восприятия с метафорическим
значением передают уподобление детей взрослым, животных людям, участвуют
в изображении окружающей среды, обстановки, в которой существуют герои
произведений. Разнообразные чувственные характеристики описывают внешность и поведение всех персонажей.
единиц, репрезентирующих перцептивные процессы: в зависимости от того, кто
является субъектом чувственного восприятия (взрослые, дети или животные),
наблюдается преобладание того или иного типа восприятия, а также определяется
выбор языковых средств выражения перцептивной семантики (например, глагол
нюхать практически отсутствует в рассказах о людях и является ключевым в рассказах о животных). Сквозь призму мировосприятия субъекта дается характеристика окружающих предметов, явлений и их оценка.
Таким образом, в рассказах А. П. Чехова субъект чувственного восприятия
(т. е. герой / персонаж рассказа, с позиции которого описываются происходящие
события) является ключевым фактором текстообразования. Лексические и синтаксические единицы с перцептивной семантикой несут особую функциональную
нагрузку в формировании смысловой (художественной) структуры чеховского
рассказа. Внимание акцентируется как на мировосприятии конкретного персонажа, так и на особенностях непосредственно авторского восприятия, отражающегося в идиостилевых характеристиках повествования (например, детализации).
Высказывания чувственного восприятия позволяют описать ситуацию «реалистично», показать не только общую картину, но привлечь внимание к отдельным
аспектам описываемых в рассказах событий и явлений.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 81’42
DOI 10.17223/18137083/61/16
Л. Б. Крюкова 1, А. В. Хизниченко 1, Сяохуань Ван 2
1 Томский государственный университет
2 Шеньянский политехнический университет
Субъект чувственного восприятия
в семантическом пространстве рассказов А. П. Чехова *
Представлен анализ лингвистических средств выражения субъекта восприятия и его
роль в семантическом пространстве поздних рассказов А. П. Чехова. Субъект перцепции
рассматривается как ключевой фактор текстообразования, предложен вариант его классификации. Утверждается, что от субъекта восприятия (взрослые, дети или животные) зависит преобладание того или иного модуса перцепции и выбор языковых средств выражения.
Сквозь призму мировосприятия субъекта (с учетом его возрастных, социальных, гендерных
особенностей) дается характеристика окружающих предметов, явлений и их оценка. Интерпретация и анализ перцептивной семантики позволяют выделить идиостилевые особенности повествования.
|
субйецтиве контент оф син имаго анд тагес оф иц десцриптион он тхе басис оф тулеар улиц оф лангуаге цонсциоуснесс оф примары стол студент. Ключевые слова: языковое сознание, субъективное содержание языкового знака, когни
тивный/коммуникативный инварианты и окрашенность языкового знака.
В отечественной психолингвистике языковое значение рассматривается в сис
теме деятельности человека, в частности в системе речевой деятельности.
«В основе деятельностного подхода как исследовательской процедуры лежит
объяснительная схема, согласно которой подлежащий анализу объект реальной
* Исследование выполнено при поддержке гранта Борисоглебского филиала ФГБОУ
ВО «Воронежский государственный университет» в 2016 г.
Чернышова Елена Борисовна – кандидат филологических наук, доцент кафедры теории
и методики начального образования психолого-педагогического факультета Борисоглебского филиала Воронежского государственного университета (ул. Народная, 4, Борисо-
глебск, 397160, Россия; elena-chernishova@yandex.ru)
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2017. № 3
© Е. Б. Чернышова, 2017
теризуется через собственные связи между элементами этой структуры» [Тарасов,
1993, с. 7].
Сущность психологической структуры значения, по мнению А. А. Леонтьева,
«определяется системой соотнесенности и противопоставления слов в процессе
их употребления в деятельности, а не в процессе их сопоставления как единиц
лексикона» [Леонтьев, 1971, с. 11].
Раскрывая психолингвистический аспект языкового значения, А. А. Леонтьев
выделяет три взаимосвязанных, но не тождественных категории:
объективное содержание знака (система связей и отношений предметов и яв
лений действительности);
идеальное содержание знака (идеальная сторона, представляющая собой
превращенную форму объективного содержания);
субъективное содержание знака (знакового образа) (социальный опыт
субъекта, спроецированный на знаковый образ) [Леонтьев, 2011].
Объектом психолингвистического исследования значения является субъективное содержания знакового образа (знака) (ССЗ), а также те или иные операции
над ним.
Остановимся на описании субъективного содержания знака более подробно.
Как мы уже отмечали, значение в отечественной психолингвистике рассматривается сквозь призму деятельности: деятельности познания и деятельности общения. Соответственно в субъективном содержании знака можно выделить два аспекта: соотнесенность ССЗ с деятельностью познания и соотнесенность ССЗ
с деятельностью общения. В первом случае знаки включены в познавательную
(некоммуникативную) деятельность, во втором – знаки актуализируются в процессе общения. При этом, отмечает А. А. Леонтьев, «оба аспекта не суть статические компоненты содержания, не суть абстрактные “отдельности”: содержание
знака как бы “переливается” в ту сторону, куда мы “наклоняем” наш знак. Непосредственной причиной этого является включение знака в разные системы, а оно,
в свою очередь, коренится в различном характере целей и объективных задач,
решаемых в процессе деятельности» [Там же, с. 16].
Тем самым ССЗ не тождественно самому себе в различных ситуациях его
употребления. При этом важно отметить, что как бы ни изменялось ССЗ в сознании человека, в нем всегда остаются когнитивный и коммуникативный инварианты [Там же].
Когнитивный инвариант – это операции со знаком, устанавливающие предметные
связи с реалиями, с одной стороны, и с идеальным содержанием знака – с другой.
Коммуникативный инвариант – это система операций со знаком, то, что вызвано самой деятельностью, использующей знак. Коммуникативный инвариант
ССЗ, по мнению А. А. Леонтьева, в научном анализе может быть представлен
«как система разного рода правил, определяющих границы употребления знака
в деятельности общения» [Там же, с. 19]. Ученый выделяет три группы операций
со знаком, закрепленные в знаковом образе:
операции, диктуемые когнитивной инвариантностью ССЗ, а именно опера
ции указания и замещения;
операции соотнесения и взаимозамены знаков как элементов знаковой системы. Операции этого рода рассматриваются как действия отбора тех или иных
семантических единиц для определенных целей общения;
операции сочетания знаков в знаках высшего порядка или правила, связан
ные с семантикой высказывания [Там же].
Инварианты ССЗ имеют процессуальный характер. «Значение как психологический феномен есть не вещь, но процесс, не система или совокупность вещей, но
динамическая иерархия процессов» [Леонтьев, 1971, с. 8].
300
сознания, включает его в иную систему отношений [Леонтьев, 1972, с. 136]. В первую очередь, это отношение между ССЗ и его предметной отнесенностью. Оно
обусловлено теми психическими процессами, которые стоят за знаком и операциями с ним. Мера и способ отображения ССЗ на чувственном образе, соотно-
симом со знаком, могут быть разными. В частности, соотнесенность ССЗ с вторичными образами может приобретать несвойственную ей значимость, когда
в сознании индивида знак утрачивает свое идеальное содержание и начинает отражать лишь отношение человека к чувственному образу, за которым стоит класс
определенных предметов, явлений, событий. Данный аспект ССЗ А. А. Леонтьев
называет чувственной окрашенностью ССЗ [Леонтьев, 2011]. Рассмотрим отношение между ССЗ и личностным смыслом. Мотивы деятельности, их соотнесение
с ее содержанием и целью, а также система операций (в том числе и речевых)
формируют другую группу психологических характеристик ССЗ – его смысловую
окрашенность. Отношение между ССЗ и индивидуальным опытом, окрашенным
многочисленными переживаниями и отношениями, порождает еще одно психологическое свойство ССЗ – его аффективную окраску.
Тем самым, преломляясь через индивидуальный опыт человека, образы сознания не могут не окрашиваться многочисленными переживаниями, отношениями
и впечатлениями, поэтому в ССЗ присутствуют аспекты, определяемые индивидуально-психологическими особенностями индивида: чувственная, эмоциональная и смысловая окрашенность.
Для исследования ССЗ используют различного вида экспериментальные методики, одной из которых является свободный ассоциативный эксперимент. По мнению А. А. Леонтьева, в этом эксперименте эксплицируются коммуникативные
операции второго и третьего типа, а также те аспекты ССЗ, которые лежат вне
инвариантной области – различные виды окрашенности субъективного содержания знакового образа [Там же].
А. Г. Шмелев отмечает, что всякое значение ассоциируется в индивидуальном
сознании с «условиями, в которых протекает деятельность; с определенными способами и операциями, посредством которых она осуществляется, наконец, с предметным содержанием целей и мотивов деятельности (в частности, с личным
смыслом), с аффективными состояниями и эмоциональными переживаниями, вызванными фактом удовлетворения или неудовлетворения потребностей, побудивших данные мотивы» [Шмелев, 1983, с. 21].
Человек, осуществляя познавательную или коммуникативную деятельность,
оперирует не отдельным значением, а системой значений. Эта система, овнешняемая в ходе коммуникации языковыми знаками, понимается нами как языковое
сознание. Значения концентрируют в себе внутрисистемные связи объективного
мира.
Одним из способов овнешнения языкового сознания является свободный ассоциативный эксперимент. Ассоциативные поля, которые формируются из ассоциаций испытуемых, представляют исследователю материал для изучения субъективного содержания языкового знака.
Исследование субъективного содержания знаков помогает ответить на вопрос,
что является актуальным в семантической структуре слова для носителя определенного языка / культуры, на какое содержание сознания опираются коммуниканты в процессе общения.
Представим в данной статье процедуру описания субъективного содержания
оценочно маркированных языковых знаков.
1. Проведение свободного ассоциативного эксперимента с определенными
словами-стимулами.
301
количества реакций по каждому стимулу).
3. Конструирование ассоциативных полей слов-стимулов (ранжирование ассо
циатов по убыванию частотности в каждом отдельном поле).
4. Интерпретация реакций как языковых репрезентаций коммуникативного
инварианта и индивидуально-психологической окрашенности субъективного содержания языковых знаков.
5. Построение структурной модели субъективного содержания языкового знака.
Приведем пример реализации данной процедуры на материале ядерных единиц красивый, урод. Выбор этих слов для демонстрации процедуры описания
субъективного содержания языковых знаков обусловлен целью выявления частеречной специфики структуры психически актуального значения.
1. Проведение свободного ассоциативного эксперимента: 200 испытуемым
младшего школьного возраста (7–10 лет) был предложен список из 25 словстимулов и соответствующая инструкция.
2. Обработка полученных ассоциативных данных осуществлялась путем подсчета частотности реакций испытуемых, где все ассоциаты представлены по убыванию их частоты.
3. Ассоциативные поля стимулов красивый, урод.
Красивый − прекрасный (46); человек (17); хороший (10); умный (7); красота,
цветок (по 5); добрый, дом, красивая, милый, некрасивый (по 4); мир, модный,
опрятный, привлекательный, ребенок (по 3); девочка, день, животное, красавица,
красный, мальчик, мама, одежда, прелестный, прическа, страшный, ухоженный
(по 2); women, автомобиль, великолепный, велосипед, все у него хорошо, добро,
жизнерадостный, жизнь, зверь, зеркало, картина, катер, классный, кот, кошка,
красавец, красив, красивейший, красивый, красит, краска, краски, кровь, кроссворд, крутой, лев, луч, любимый, люди, небо, неповторимый, папа, платок, платье, подарок, превосходный, прекрасная, привлекающий, приятный, радующий,
разноцветный, рисунок, роза, рост, симпотный, спортивный, ужасный, учебник,
цвет, цветной, чистый (по одному ответу). Всего 200 реакций, разных реакций
79, единичных – 51.
Урод – некрасивый (55); плохой (15); ужасный (12); человек (9); дурак, уродливый (по 7); уродец (4); мальчик, род, страшный, тупой (по 3); дебил, злой, козел,
красивый, монстр, некрасив, неприятный, нехороший, урок (по 2); надоедливый,
бедный, безграмотный, безобразие, безобразный, бестолковый, больной, боль-
шой, враг, глупый, грязнуля, грязный, девочка, дождь, дом, драчливый, друзей нет,
дурачок, кот, красавец, кресло, лицо, лягушка, лягушка-жаба, мат, мерзавец, невежда, невезучий, некащерный, некрасивый человек, неплохой, неразвитый,
неуклюжий, обзывание, обзывательство, осел, пальто, персонаж из мультика
«Шрек» − Шрек, плохой день, помер, пострадавший, Потапов, пустой, синий, снаружи, а не внутри, собака, ты, удар, ужас, уродик, уродище, уродство, уроды,
урожай, утка, хороший, черный, чертик, чудовище, школа, это человек, который
болеет (по одному ответу). Всего 200 реакций, разных реакций 81, единичных – 61.
4. Интерпретация ассоциатов (выявление ассоциативных реакций, актуализирующих инвариантные и индивидуально-психологические характеристики субъективного содержания стимулов красивый, урод).
Красивый. Экспликация коммуникативных операций со знаком:
операции второго типа (операции соотнесения и взаимозамены знаков как
элементов знаковой системы): прекрасный (46); красота (5); красивая, милый, некрасивый (по 4); привлекательный (3); красавица, прелестный, страшный (по 2);
великолепный, классный, красавец, красив, красивейший, красивый, неповторимый, превосходный, прекрасная, привлекающий, симпотный, ужасный (по одному
ответу). Всего 84 реакции;
302
рядка или правила, связанные с семантикой высказывания): человек (17); цветок
(5); дом (4); мир, ребенок (по 3); девочка, день, животное, мальчик, мама, одежда, прическа (по 2); women, автомобиль, велосипед, жизнь, зверь, зеркало, картина, катер, кот, кошка, кровь, кроссворд, лев, луч, любимый, люди, небо, папа,
платок, платье, подарок, рисунок, роза, рост, учебник, цвет (по одному ответу).
Всего 72 реакции.
Экспликация окрашенности субъективного содержания знака:
смысловая: хороший (10); умный (7); добрый (4); модный, опрятный (по 3);
ухоженный (2); все у него хорошо, добро, жизнерадостный, красит, краска, краски, крутой, спортивный, чистый (по одному ответу). Всего 38 реакций;
чувственная: красный (2); разноцветный, цветной (по одному ответу). Всего
4 реакции;
эмоциональная: приятный, радующий. Всего 2 реакции.
Урод. Экспликация коммуникативных операций со знаком:
операции второго типа: некрасивый (55); дурак, уродливый (7); уродец (4);
род, страшный, тупой (по 3); дебил, козел, красивый, монстр, некрасив, урок (по 2);
безобразие, безобразный, дурачок, красавец, мерзавец, невежда, некрасивый человек, осел, пострадавший, удар, уродик, уродище, уродство, уроды, урожай, чу-
довище, это человек, который болеет (по одному ответу). Всего 111 реакций;
операции третьего типа: большой, друзей нет, помер, ты (по одному отве
ту). Всего 4 реакции.
Экспликация окрашенности субъективного содержания знака:
смысловая: плохой (15); злой, неприятный, нехороший (по 2); надоедливый,
бедный, безграмотный, бестолковый, больной, враг, глупый, драчливый, мат, невезучий, некащерный, неплохой, неразвитый, неуклюжий, обзывание, обзывательство, плохой день, снаружи, а не внутри, хороший, школа (по одному ответу).
Всего 41 реакция;
чувственная: человек (9); мальчик (3); грязнуля, грязный, девочка, дождь,
дом, кот, кресло, лицо, лягушка, лягушка-жаба, пальто, персонаж из мультика
«Шрек» − Шрек, Потапов, пустой, синий, собака, утка, черный, чертик (по одному ответу). Всего 31 реакция;
эмоциональная: ужасный (12); ужас (1 ответ). Всего 13 реакций.
5. Построение структурной модели субъективного содержания языкового знака (таблица, диагр. 1, 2).
Компоненты субъективного содержания языковых знаков урод, красивый:
квантитативный аспект (относительные и абсолютные числа)
Components of the subjective content of language signs ugly, beautiful:
quantitative aspect (relative and absolute numbers)
Субъективное содержание
языкового знака
Операции второго типа
Операции третьего типа
Смысловая окрашенность
Чувственная окрашенность
Эмоциональная окрашенность
Имя существительное
урод
Имя прилагательное
красивый
Удельный
вес, % 2 15 Число
реакций 4 31 Удельный
вес, % 36 2 Число
реакций 72 4 303
в сознании младших школьников чаще эксплицировались операции второго типа
или операции соотнесения и взаимозамены знаков как элементов знаковой системы (55 % реакций от всего количества ассоциатов в ассоциативном поле). В то же
время степень экспликации операций третьего типа (операции сочетания знаков)
оказалась низкой – 2 % ассоциаций. Степени проявления смысловой и чувственной окрашенности субъективного содержания знака урод обладают близкими количественными значениями (21 и 15 % соответственно). Эмоциональная окрашенность представлена в меньшей степени (7 %).
Компоненты субъективного содержания знакового образа
(стимул урод)
Components of the subjective content of iconic image
(stimulus ugly)
Диаграмма 1
Компоненты субъективного содержания знакового образа
(стимул красивый)
Components of the subjective contents of iconic image
(stimulus beautiful)
Диаграмма 2
304
тивного содержания знакового образа, что и стимула урод, но в другом процентном соотношении. Представленность ассоциаций, актуализирующих коммуникативные операции второго и третьего типов, количественно сопоставимы (42 и 36 %
соответственно). Менее ярко представлены в субъективном содержании данного
языкового знака такие характеристики, как различные виды окрашенности (см.
диагр. 2).
Сопоставление показателей степени актуализации компонентов субъективного
содержания знаков урод, красивый позволило сделать следующие выводы:
в субъективном содержании слова красивый доминирует по степени выра
женности коммуникативный инвариант (его удельный вес 78 %);
в субъективном содержании слова урод доминирует по степени выраженности окрашенность субъективного содержания (удельный вес этих компонентов
43 %);
расхождение между показателями чувственной окрашенности субъектив
ного содержания слов урод и красивый составляет 27 %;
не наблюдается существенной разницы показателей смысловой окрашен
ности данных знаков (см. таблица).
Такие результаты объясняются тем, что имена существительные (или слова
со значением предметности) когнитивно ориентированы, т. е. соотнесены с реалиями действительности, а имена прилагательные как психолингвистические
предикаты ориентированы на коммуникацию. Данные выводы подтверждаются
нашим исследованием субъективного содержания других языковых знаков (прекрасный, красота, страшный, ужас и др.).
Представленная процедура исследования субъективного содержания знакового образа, на наш взгляд, имеет эвристический потенциал при моделировании
языкового сознания представителей различных культур, возрастных, гендерных,
территориальных и социальных групп.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 81’23
DOI 10.17223/18137083/60/25
Е. Б. Чернышова
Борисоглебский филиал Воронежского государственного университета
Субъективное содержание знакового образа
и этапы его описания на материале ядерных единиц
языкового сознания младших школьников *
Статья посвящена проблеме психолингвистического подхода к содержанию (значению)
языковых знаков. В отечественной психолингвистике языковое значение рассматривается
в системе речевой деятельности носителя языка / культуры. Значение как образующая индивидуального сознания – это социальный опыт субъекта, спроецированный на знаковый
образ. Рассматривая субъективное содержание знакового образа, А. А. Леонтьев выделяет
его инвариантную составляющую и индивидуально-психологические характеристики.
В статье предлагается описание процедуры моделирования субъективного содержания
ядерных оценочных единиц языкового сознания школьников 7–10 лет. Данная процедура
предполагает проведение свободного ассоциативного эксперимента, моделирование ассоциативных полей, деятельностную интерпретацию ассоциаций как языковых репрезентаций компонентов субъективного содержания знакового образа, построение его структурной модели. Прохождение названных этапов демонстрируется на материале слов-стимулов
«урод», «красивый». В итоге делаются выводы о зависимости субъективного содержания
знака от его психических функций в деятельности носителя языка, а также об эвристических возможностях данной процедуры для моделирования языкового сознания представителей различных культур, возрастных, гендерных, территориальных и социальных групп.
|
субстантивное число в башкирском языке. Введение
В башкирском языке множественное число существительного выражается суффиксом, основным алломорфом которого
является -lar. Множественность референтов существительного не
всегда выражается эксплицитно: существительное, отсылающее
ко множественному референту, может маркироваться плюральным показателем или оставаться не маркированным по числу.
Так, в примере (1) существительное bala ‘ребенок’ маркируется
по числу, тогда как существительное küstänäs ‘гостинец’ не имеет
маркера, хотя и реферирует ко множественному объекту.
(1)
Bala-lar-ɣa
ребенок-PL-DAT гостинец-ACC распространять-PST-1PL
‘Мы раздали детям гостинцы’. [130706_rmm_Ramadan.012]1
küstänäs-te
tarat-tə-q.
Цель статьи состоит в описании факторов, влияющих на
маркирование существительных по числу в башкирском языке.
В ходе исследования было использовано два метода: квантитативный анализ текстов и эксперимент. С помощью традиционного для полевых исследований метода элицитации в данном
случае можно было бы получить только очень ограниченные
сведения о реальных условиях употребления маркера множественного числа, так как при переводе стимульных фраз с русского
на башкирский носители склонны калькировать числовое оформление существительных и использовать маркированные по числу
формы даже в таких условиях, в которых в естественных текстах
скорее использовалась бы немаркированная форма. Одна из задач
исследования заключалась в том, чтобы вскрыть закономерности
1 Примеры, за которыми следует ссылка, содержащая название
текста и номер предложения, взяты из корпуса текстов, записанных и
расшифрованных в ходе экспедиций 2011–2016 гг.
числового маркирования существительных, действующие в естественных текстах. На материале текстов исследовались в первую
очередь грамматические и дискурсивные факторы, с которыми
связано использование маркера множественного числа. Маркирование по числу также может быть обусловлено особенностями
языковой концептуализации объектов, к которым реферируют
существительные. Поскольку данных устных текстов было бы
недостаточно для того, чтобы исследовать различия, связанные
с концептуализацией объектов, был проведен эксперимент, целью
которого было установление предпочтительного числового маркирования лексемы вне всякого контекста.
В грамматиках башкирского языка факультативному маркированию по числу уделяется мало внимания, однако в них
можно найти указания на то, что использование показателя
множественного числа существительных связано как с типом
обозначаемого объекта, так и с грамматическими факторами.
В грамматике под редакцией А. А. Юлдашева отмечается, что
«нулевая форма многих нарицательных существительных нейтральна по отношению к числу» [Юлдашев (ред.) 1981: 117]. Авторы
грамматики выделяют несколько групп существительных, наименее склонных к числовому маркированию: существительные
с абстрактным значением, имена веществ и названия парных
частей тела [Там же: 118]. Н. К. Дмитриев указывает на то, что
«не только морфологически оформленное множественное число
может выражать идею множественности á…ñ. Эта форма (не маркированная по числу. — Е. А.) может выступать и в плане единичности, и в плане множественности. Для этого требуются специальные синтаксические условия» [Дмитриев 2008: 204]. Данное
исследование направлено на то, чтобы получить более подробные и
точные сведения как о числовом маркировании разных семантических групп существительных, так и о грамматических и дискурсивных условиях использования числового показателя в текстах.
Дальнейшее изложение построено следующим образом. В разделе 2 представлен обзор работ, в которых обсуждаются типологические закономерности в области числового маркирования
существительных. В разделе 3 рассматриваются результаты анализа
текстов и описываются грамматические и дискурсивные факторы,
с которыми связано числовое маркирование в башкирском языке.Раздел 4 посвящен рассмотрению влияния языковой концептуализации на числовое маркирование. В разделе 5 результаты суммируются и подводятся итоги исследования.
2. Факторы, влияющие
на числовое маркирование существительных: обзор
Существует большое количество работ, посвященных субстантивному числу. Их можно разделить на две группы. К первой
можно отнести работы о грамматической категории числа в языках
мира, где рассматриваются особенности семантики данной категории, способы ее выражения и факторы, на нее влияющие, см.
[Corbett 2000; Edwards-Fumey 2012; Haspelmath 2013]. В подобных
работах закономерности числового поведения лексем часто описываются в терминах иерархий: одушевленности, определенности
и синтаксических позиций, см. 2.1. Вторую группу составляют
работы, посвященные влиянию онтологических свойств объекта
на числовое маркирование обозначающего его существительного
[Allan 1980; Chierchia 1998; Wierzbicka 1985; Ляшевская 2004],
см. раздел 2.2.
2.1. Иерархии в области числового маркирования сущест
вительных
Идея о том, что в разных языках существительные склонны
к маркированию по числу в разной степени, подробно обсуждается в работах [Corbett 2000; Edwards-Fumey 2012]. Известно, что
наличие или отсутствие показателя множественного числа может
зависеть от ряда факторов, которые можно сформулировать в виде
иерархий. Чем выше в иерархии расположено существительное
или его референт, тем вероятнее его маркирование. Важно подчеркнуть, что действие иерархии в рамках одного конкретного
языка может проявляться не в виде строгих правил, определяющих
числовое маркирование, а в виде тенденций к предпочитаемому
типу маркирования. Так, если интересующее нас существительное находится на высокой позиции в иерархии, это не значит, что
оно обязательно будет маркироваться по числу. Это говорит
лишь о том, что вероятность маркирования этого существительного не меньше, чем вероятность маркирования существительного, расположенного ниже на этой иерархии.Самым обсуждаемым из факторов, с которыми связано числовое маркирование существительных, является одушевленность.
Во многих языках мира эта связь проявляется в том, что по числу
маркируются только существительные, реферирующие к людям,
или только одушевленные имена, но не неодушевленные, см.
[Smith-Stark 1974; Corbett 2000: 55ff.]. Эта закономерность отражена в иерархии одушевленности:
личные (люди) > одушевленные неличные > неодушевленные
В [Haspelmath 2013] отмечается, что не все неличные существительные следуют одинаковой модели числового маркирования.
Например, в ряде языков названия некоторых животных обязательно маркируются по числу, как и существительные, реферирующие к людям, тогда как названия других животных могут не
маркироваться, т. е. иметь числовое поведение, схожее с поведением названий неодушевленных объектов. Существительные,
реферирующие к неодушевленным объектам, также могут маркироваться в разной степени. В указанной работе М. Хаспельмат
формулирует более дробную иерархию, где группа личных имен
разделена на термины родства и прочие обозначения людей (ср.
также [Corbett 2000: 62]), животные делятся на «высших» и «низших»2,
а неодушевленные объекты на дискретные и недискретные.
термины родства > прочие люди > «высшие» животные >
«низшие» животные > дискретные неодушевленные объекты >
недискретные неодушевленные объекты
Помимо иерархии одушевленности, в [Plank 1987: 181; Corbett
2000: 279; Haspelmath 2013] упоминается о связи числового маркирования с референциальным статусом существительного. В данной
работе будет выделяться три различных референциальных статуса,
2 Языки, для которых это противопоставление релевантно, могут
по-разному проводить границу между высшими и низшими животными.
В целом, если обозначения животных различаются с точки зрения
грамматического поведения, то так же, как личные существительные,
ведут себя прежде всего названия млекопитающих, а так же, как
неодушевленные имена, — названия насекомых, см. обсуждение и
примеры в [Comrie 1989: 196–197].которые традиционно составляют иерархию определенности, см.
[Silverstein 1976]:
референтное определенное имя >
референтное неопределенное имя > нереферентное имя
В этой иерархии заложено два противопоставления. Первое —
противопоставление референтных и нереферентных существительных. В класс референтных входят существительные, отсылающие к какому-либо конкретному объекту действительности.
В класс нереферентных попадают существительные, отсылающие
не к конкретному объекту, а к некоторому классу. Референтные
существительные делятся на определенные и неопределенные.
Определенным считается существительное, референта которого,
по мнению говорящего, адресат может однозначно идентифицировать, неопределенным — такое существительное, референт
которого, по его мнению, адресату не известен.
Другим фактором, определяющим маркирование по числу,
может являться коммуникативный статус существительного.
В рамках настоящего исследования с точки зрения коммуникативного статуса существительные разделялись на две группы:
данные и новые. Данными считались такие существительные,
референты которых уже упоминались в предшествующем тексте;
остальные же попадали в категорию новых. Стоит отметить, что
коммуникативный и референциальный статус — это связанные
признаки: данные существительные, как правило, определенные,
новые — нереферентные или неопределенные. Однако эти два
признака могут в разной степени влиять на маркирование по
числу. Так, в [Аплонова, Сай 2014: 105] отмечалось, что для согласования по числу в башкирском языке коммуникативный статус
является более значимым фактором, чем референциальный статус.
Еще одним фактором, который, согласно существующим
исследованиям, может влиять на появление маркера множественного числа, является синтаксическая позиция имени: показатель
числа с большей вероятностью появляется на подлежащем, чем
на дополнениях [Corbett 2000: 179; Nikolaeva, Tolskaya 2001: 116].
Помимо одушевленности, референциального и коммуникативного статуса и синтаксической позиции, наличие или отсутствие числового маркирования может быть связано и с другимиграмматическими признаками. В [Edwards-Fumey 2012: 191–194;
Haspelmath 2013] обсуждается тенденция к маркированию по числу
существительных, при которых в качестве морфологического показателя или зависимого выражен посессор. В [Corbett 2000: 274]
упоминается о связи категории падежа и числа: маркирование по
числу более вероятно в номинативе, чем в косвенных падежах.
Важно учитывать, что и наличие посессора, и падеж связаны
с теми факторами, которые рассматривались выше. Посессивное
маркирование связано с референциальным статусом: имена с посессивным показателем обычно являются определенными. Падежное
маркирование связано с синтаксической позицией: номинатив —
это падеж, который используется в первую очередь для кодирования подлежащего.
В [Edwards-Fumey 2012: 10] отмечается, что особый интерес
представляет изучение влияния на числовое маркирование не
просто каждого фактора в отдельности, но их взаимодействия, т. к.
все вышеупомянутые факторы могут влиять на появление показателя множественного числа в разной степени и находиться в иерархических отношениях друг с другом. Например, одушевленность
часто рассматривается как наиболее важный для числового маркирования фактор, в то время как дискурсивные и синтаксические факторы считаются второстепенными, ср. [Corbett 2000; Haspelmath 2013].
Однако существуют языки, для которых одушевленность играет
меньшую роль, чем, скажем, определенность, ср. обсуждение данных языка вафси (< индоиранские) в [Edwards-Fumey 2012: 188, 205].
2.2. Маркирование по числу и онтологические свойства
объекта
Во множестве работ самых разных лингвистических направлений рассматривается связь между числовым маркированием существительных и тем, какими свойствами обладают
обозначаемые ими объекты, каким образом они используются
человеком и как осознаются, концептуализируются. Центральное
место в обсуждении этой связи занимает свойство (не)исчисляемости, см., например, [Corbett 2000: 78; Edwards-Fumey 2012: 15].
Противопоставление существительных по исчисляемости
обычно вводится путем обращения к свойствам обозначаемых
ими объектов. Неисчисляемое существительное обозначает объект,
который может быть разделен на части так, что любая из этихчастей может быть названа тем же существительным; часть объекта, обозначаемого исчисляемым существительным, не может
быть названа тем же существительным, что и объект в целом, ср.
[Corbett 2000: 79; Ghomeshi, Massam 2012: 1–2]. Существительное
вода обозначает объект первого типа, существительное книга является примером названия объекта второго типа. При ближайшем
рассмотрении обнаруживается, что для обозначения одного и того
же референта в разных языках или в рамках одного языка могут
использоваться существительные, различающиеся по признаку
исчисляемости, ср. пары английских существительных типа leaves
‘листья’ и foliage ‘листва’ из работы [Gillon 1999: 52]. Помимо
этого, некоторые существительные могут вести себя и как исчисляемые, и как неисчисляемые, хотя обычно один из типов употребления является предпочтительным, ср. примеры английских
существительных stone ‘камень’, ash ‘зола’ [Там же: 52]. Таким
образом, (не)исчисляемость существительного определяется не
непосредственно свойствами обозначаемого им объекта, а тем,
каким образом семантика конкретного существительного отражает и позволяет представить свойства объекта внешней действительности.
В работе [Wierzbicka 1985: 313] предлагается классификация
существительных английского языка, основанная на том, как они
ведут себя в отношении числового маркирования, и обсуждается
семантическая мотивация получившихся классов. Например, в
группу существительных, которые не могут присоединять маркер
множественного числа, (“singularia only”) вошли названия гомогенных субстанций, веществ (butter ‘масло’, water ‘вода’), названия субстанций, состоящих из мелких частиц или крупинок
(rice ‘рис’, sand ‘песок’), названия групп разнородных предметов
(furniture ‘мебель’, cutlery ‘столовые приборы’). Группа существительных, которые обычно, но не всегда употребляются как
неисчисляемые, (“singularia mostly”) представлена названиями
больших совокупностей мелких предметов (hair ‘волосы’, clover
‘клевер’). Согласно обобщению, предлагаемому в указанной работе, поведение существительных этих двух групп в отношении
числового маркирования связано с тем, что объекты, к которым
они реферируют, воспринимаются как единое целое, составляющие которого обычно не осознаются по отдельности. Сходноепо задачам исследование числового маркирования различных семантических групп существительных в русском языке представлено в [Ляшевская 2004].
Таким образом, поведение существительных в отношении
числового маркирования часто рассматривается как проявление
(степени) их исчисляемости. Впрочем, следует отметить, что
в ряде работ обсуждается более широкий набор грамматических
контекстов, которые противопоставляют исчисляемые и неисчисляемые существительные, см., например, [Allan 1980; Croft 2000].
Как показывают подобные исследования, противопоставление по
исчисляемости в разных грамматических контекстах может реализовываться по-разному и провести четкую границу между
исчисляемыми и неисчисляемыми существительными оказывается
невозможно.
Итак, ни свойства тех объектов, которые обозначаются существительными, ни грамматические свойства самих существительных не позволяют четко противопоставить существительные по
признаку исчисляемости. Тем не менее, на основании работ,
в которых обсуждается семантическая мотивация противопоставления по исчисляемости, можно сделать вывод о том, что существительные некоторых семантических групп особенно часто ведут
себя как неисчисляемые или попадают в промежуточную зону.
В ходе эксперимента, результаты которого описываются в разделе 4, в основном проверялось поведение существительных именно
такого типа.
3. Числовое маркирование существительных в текстах
3.1. Принципы обработки и общая структура данных текстов
Исследование факторов, влияющих на числовое маркирование в естественной речи, было проведено на материале текстов,
записанных и расшифрованных в ходе экспедиций 2011–2016 гг.
В основном эти тексты представляют собой полуспонтанные нарративы: биографии, истории из жизни, сказки и легенды; их
общий объем составляет примерно 2300 предложений. Из текстов
были извлечены все именные группы (далее — ИГ), реферирующие ко множественным объектам, независимо от того, маркированы ли эти ИГ показателем множественного числа3.
ИГ, отсылающие к множественному референту, не включались в выборку в двух типах случаев: во-первых, если они по
грамматическим причинам всегда маркируются или, наоборот,
никогда не маркируются по числу; во-вторых, если они содержат
плюральный показатель, который употребляется не в значении
аддитивной множественности.
К первому типу случаев относятся: 1) ИГ, вершина которых
выражена местоимением или именем собственным, т. е. такими единицами, которые в башкирском обязательно маркируются по числу;
2) ИГ с числительными, в которых зависимые существительные
в норме не присоединяют показатель множественного числа, см. пример (2); 3) ИГ с кванторами, где выбор числового оформления, как
правило, зависит от квантора, а не от каких-либо других признаков.
Например, дистрибутивное кванторное слово обычно используется с формой без маркера множественного числа (4), а обычный
квантор всеобщности — с маркированной по числу формой (3), см.
[Мищенко 2014]; 4) ИГ, являющиеся первым членом бессоюзной сочиненной группы, который всегда остается немаркированным, см. (5).
(2)
Šul mäktäp-tä
тот школа-LOC
‘В той школе было четыре комнаты’.
четыре комната
kumnət
dürt
bul-də.
быть-PST
[140710_ggs_Raskulachivanie.002]
3 В большинстве случаев о том, что немаркированная ИГ реферирует к множественному участнику, можно было судить по контексту; на это
же обычно указывал перевод на русский язык, который был предложен
носителем, участвовавшим в расшифровке текста. В нескольких случаях
употребления некоторого существительного включались в выборку на
основании того, что в текстах оно встретилось в маркированной по числу
форме, притом что в русском языке ему соответствует неисчисляемое
существительное; на этом основании в выборку были включены в частности примеры с существительными kümer ‘уголь’ и mätröškä ‘душица’.
В ряде случаев, например для существительного küstänäs ‘гостинец’, способность существительного принимать показатель множественного числа
проверялась путем поиска в сети Интернет. Можно надеяться, что таким
образом удалось минимизировать влияние русского языка, использовавшегося при расшифровке текстов, на отбор примеров для выборки.(3)
/
весь человек какой-нибудь
beräj
*bar keše
Bar keše-lär
весь человек-PL
qasan ül-äsäk.
когда
‘Все люди когда-нибудь умрут’.
умирать-FUT
[Мищенко 2014]
(4) Här
duθ-əm /
*här
duθ-tar-əm
друг-PL-P.1SG
mäsälä-ne
каждый друг-P.1SG каждый
bəl
этот задача-ACC
‘Каждый мой друг может решить эту задачу’.
работать-IPFV
ešlä-j
al-a.
брать-IPFV
[Там же]
(5) Uqətəwsə
tärbiäse-lär
bašqort-tar
учитель
воспитатель-PL башкир-PL
‘Учителя и воспитатели были башкиры’.
ine.
быть.PST
[110710_aga_Uchjoba.006]
Ко второму типу относятся случаи, в которых показатель
множественного числа в рамках ИГ маркирует множественность
посессора, см. (6), или имеет значение ассоциативной множественности, т. е. отсылает к ближайшему окружению референта, названного основой, как в примере (7), подробнее см. [Овсянникова 2012].
(6)
Bala-lar-ə
ребенок-PL-P.3 мать-PL-P.3-ACC смотреть-NEG-IPFV
‘Дети не ухаживали за своей матерью’.
äsä-lär-e-n
qara-ma-j.
[110720_zdn_Lenivye_synovja.010]
(7) Min qustə-m-dar-ɣa
qunaq-qa bar-əm.
младший.брат-P.1SG-PL-DAT гость-DAT идти-1SG
я
‘Я поеду в гости к младшему брату и его семье’.
[Овсянникова 2012]
В общей сложности получившаяся выборка состояла из 508 ИГ,
из которых 376 имели показатель множественного числа, а 132 использовались в не маркированной по числу форме. Для каждого
из примеров устанавливалось значение следующих параметров:
1) одушевленность: люди, животные, неодушевленные объекты;
2) референциальный статус: референтные определенные, рефе
рентные неопределенные и нереферентные ИГ;
3) коммуникативный статус: данные и новые ИГ;
4) синтаксическая позиция ИГ: подлежащее (включая предикативное употребление), прямое дополнение, посессор и косвенное дополнение4;
5) посессивный маркер на вершине ИГ: есть, нет;
6) падежный маркер на вершине ИГ: есть, нет5.
Между некоторыми параметрами этого списка существует
сильная связь, например между референциальным статусом и посессивным маркированием, синтаксической позицией и падежным
маркированием. Для того чтобы выделить параметры, значимо
связанные с числовым маркированием имен, при этом учитывая возможное взаимодействие между ними, на материале выборки размеченных примеров из текстов было построено т. н. дерево условного
вывода (conditional inference tree), представленное на Рисунке 1
на следующей странице6.
4 Изначально использовалась более дробная классификация ИГ
по параметру синтаксической позиции. Помимо четырех указанных групп,
выделялись предикативные употребления ИГ и употребления в качестве
зависимого при послелоге. Предварительное исследование показало, что
между ИГ в позиции подлежащего и в предикативной позиции, а также
между косвенными дополнениями и зависимыми послелогов на материале
тех употреблений, которые попали в выборку, существенных различий
не наблюдается, что и позволило объединить две пары категорий.
5 Помимо этих шести параметров, отмечалось также то, является ли
существительное недавним или окказиональным заимствованием. Предполагалось, что такие существительные могут отличаться по склонности
к числовому маркированию от исконно башкирских слов и освоенных заимствований (таких, чей фонологический облик претерпел значительные
изменения). Однако гипотезы относительно характера этого различия
у автора не было. С одной стороны, заимствования могли бы маркироваться с большей вероятностью, так как в русском языке числовое маркирование является обязательным, в отличие от башкирского. С другой
стороны, морфологическая неосвоенность этих слов могла привести и
к обратной тенденции.
6 Это дерево было построено с помощью функции ctree() пакета
party, см. [Hothorn et al. 2006], в программе R [R Core Team 2016], с использованием поправки Бонферрони. Автор выражает благодарность
М. А. Овсянниковой за помощь в статистической обработке данных.х
а
т
с
к
е
т
в
х
ы
н
ь
л
е
т
и
в
т
с
е
щ
у
с
м
е
и
н
а
в
о
р
и
к
р
а
м
м
ы
в
о
л
с
и
ч
с
е
ы
н
н
а
з
я
в
с
,
ы
р
т
е
м
а
р
а
П
.к
о
н
у
с
и
Р
Это дерево отражает факторы, наиболее сильно связанные
с интересующей нас зависимой переменной — появлением маркера множественного числа. На каждом этапе построения такого
дерева с помощью статистического теста проверяется наличие
связи между зависимой переменной и каждым из параметров.
Для параметров, имеющих более двух значений, рассматриваются все возможные способы разделения его значений на две
группы. В качестве основания для деления данных в каждом из
узлов выбирается тот параметр, который демонстрирует наиболее
сильную связь с зависимой переменной, т. е. такой, для которого
получено наименьшее значение p — вероятности того, что данное
распределение возникло случайным образом. Разделение проводится во всех случаях, когда значение p оказывается ниже заданного (в данном случае в дерево включались все параметры, для
которых значение p было не выше 0,15; значение p приведено под
названиями параметров, используемых при делении). В квадратиках над названиями параметров указаны номера узлов дерева.
В терминальных узлах представлены графики распределения
примеров соответствующей подгруппы с точки зрения числового
маркирования: наличие и отсутствие маркера множественного
числа обозначаются соответственно ярлыками PL и SG, над
графиками указано количество примеров в каждой из подгрупп.
Так, график в терминальном узле 12 (втором справа) показывает
распределение в подгруппе нереферентных неличных имен, включающей 44 примера; в этой подгруппе доля примеров, в которых
существительное маркировано показателем множественного
числа, составляет примерно 0,70. Все отраженные на Рисунке 1
параметры подробнее рассматриваются ниже.
Согласно Рисунку 1, основными факторами, с которыми
связано числовое маркирование, являются референциальный статус
(Referentiality), одушевленность (Animacy), синтаксическая позиция
(Syntactic Position) и коммуникативный статус (Givenness). Далее
изложение будет строиться в соответствии со статистической значимостью представленных факторов. Сначала будет рассмотрено
влияние референциального статуса; после этого, спускаясь вниз
по дереву, мы перейдем к одушевленности и рассмотрим ее влияние отдельно в подмножествах нереферентных и референтных
имен. Затем будет рассмотрено влияние синтаксической позиции(узел 6). Далее мы перейдем к рассмотрению влияния коммуникативного статуса на числовое маркирование прямых дополнений
и посессоров (узел 7). Такие факторы, как наличие посессивного
или падежного маркера, оказались менее значимыми, поэтому они
отсутствуют на графике. Связь числового маркирования и дифференцированного маркирования объекта, которое не включалось
в качестве самостоятельного параметра при построении Рисунка 1,
будет описана в последнем подразделе 3.6.
3.2. Референциальный статус
Согласно данным текстов, наиболее значимым из факторов,
определяющих числовое маркирование в башкирском языке, является референциальный статус ИГ. На Рисунке 1 при первом
делении референтные определенные (D) и неопределенные (R)
имена противопоставляются нереферентным (N) именам. Между
определенными и неопределенными именами в подмножестве одушевленных также наблюдаются различия (узел 3), однако в целом
для числового маркирования существительных башкирского языка
референтность является гораздо более важным свойством, чем
определенность. В Таблице 1 представлены количественные данные, показывающие связь между референциальным статусом и
числовым маркированием существительных.
Таблица 1. Референциальный статус и числовое маркирование
определенные
неопределенные
нереферентные
всего
C маркером PL
Доля
N
0,840,7639
0,5Без маркера PL
Доля
N
0,160,2440
0,5Всего307508
Таблица 1 (как и все последующие таблицы) устроена следующим образом: в строках обозначены характеристики ИГ, в столбцах — наличие или отсутствие маркера множественного числа.
Как видно из таблицы, чем выше референциальный статус ИГ, тем
больше вероятность ее маркирования по числу. Так, большинство
определенных и референтных неопределенных существительных,
отсылающих ко множественным референтам, используются с показателем множественного числа, тогда как доли маркированныхи немаркированных форм среди нереферентных существительных примерно одинаковы. В (8) существительное kešelär ‘люди’
обладает высоким референциальным статусом (лица, о которых
идет речь, известны слушающему) и маркируются по числу. В (9)
при нереферентном употреблении того же существительного
маркер множественного числа отсутствует.
(8)
(9)
milicija
kil-gänse,
tege-lär-ðe
тот-PL-ACC
keše-lär-ðe
Nu
ну милиция приходить-CV.TERM
min
я
šul
тот человек-PL-ACC искать-CV найти-PST-PL
‘Ну, я их назвал еще до приезда милиции, этих людей
[130715_bbm_Krazha.026]
отыскали’.
äjt-käs,
говорить-CV.ANT
äðlä-p
tap-tə-lar.
ešlä-ne,
Keše
человек работать-PST очень
‘Люди работали, народ очень много работал’.
xaləq.
работать-PST народ
ešlä-ne
nəq
[140719_aamB_Vojna.032]
3.3. Одушевленность
Следующим по значимости фактором является одушевленность. В Таблице 2 представлены данные о числовом маркировании имен в зависимости от одушевленности для референтных и
нереферентных имен.
Таблица 2. Одушевленность и числовое маркирование
референтных и нереферентных ИГ
Референтные
люди
животные
неодушевленные
Нереферентные
люди
животные
неодушевленные
Всего
C маркером PL
Доля
N
0,90,8163
0,7
C маркером PL
Доля
N
0,7013
0,3Без маркера PL
Доля
N
0,10,271
0,3
Без маркера PL
Доля
N
0,3127
0,7Всего25354031
Как видно из Таблицы 2, чем выше расположено существительное на иерархии одушевленности, тем больше вероятность его
маркирования. Среди референтных имен, отсылающих к людям,
доля примеров с показателем множественного числа составляет
0,9, см. пример (10), среди нереферентных — 0,7. Стоит отметить,
что больше чем в половине случаев личные имена без показателя
множественности представлены лексемой keše ‘человек’. Для этого
существительного характерно употребление без показателя множественного числа при низком референциальном статусе, когда
происходит отсылка не к конкретному множеству людей, а к людям в целом, ср. (9).
(10) Äle
bəna sadik-ta
ešlä-gän-dä=lä
menän
tör-lö
разновидность-ADJ интерес
теперь вот детский.сад-LOC работать-PC.PST-LOC=же
bala-lar
ребенок-PL
nämä-lär
вещь-PL
‘Сейчас, когда я работаю с детьми в садике, тоже разные
[140707_lba_Kolgotki.001]
интересные случаи бывают’.
с
bul-a.
быть-IPFV
qəðəq
Названия животных употребляются с показателем множественного числа несколько реже: среди референтных имен доля маркированных по числу составляет 0,8, среди четырех примеров
выборки с нереферентными названиями животных не встретилось
ни одного названия животного, маркированного по числу. С различием между маркированием референтных и нереферентных
названий животных, по-видимому, связано то, что на Рисунке 1
в подгруппе референтных ИГ животные и люди противопоставлены неодушевленным именам (узел 2), в подгруппе нереферентных животные объединяются с неодушевленными именами и
противопоставляются личным (узел 11). В примере (11) büre ‘волк’
обладает высоким референциальным статусом, на что указывает,
например, наличие детерминатива bəl ‘этот’, и используется с числовым маркером. В (12) не маркированная по числу форма at
‘лошадь’, напротив, используется в генерическом контексте: речь
идет не о каких-то конкретных лошадях, а о классе животных.
(11) Bəl
büre-lär
этот волк-PL
‘Эти волки попались в капкан’.
eläg-ep á…ñ
капкан-DAT попасть-CV
qapqan-ɣa
(12) Boron
kübergän
jäjä-w
[140715_lba_OtecOxotnik.025]
давно в.основном идти.пешком-NMLZ
at
лошадь с
‘Раньше в основном ходили пешком, на лошадях ездили’.
inde.
jörö-gän-där
ходить-PC.PST-PL ведь еще
menän
bit
[110717_zmg_Nazvanija_gor.003]
Наконец, неодушевленные объекты демонстрируют наименее
значительный перевес в пользу маркированной формы: для референтных (13) доля маркированных по числу форм — 0,7, для
нереферентных — 0,3.
(13) Xäðer
bit
bir-ä
inde Gimaev
давать-PRS ведь уже Гимаев
däres
сейчас класс
aɣaj.
старший.брат
‘Теперь ведь ведет уроки дядя Гимаев’.
[140719_aamB_Vojna.115]
3.4. Синтаксическая позиция
Как показывает дерево, изображенное на Рисунке 1, среди
неодушевленных референтных имен числовое маркирование статистически значимо связано с синтаксической позицией. В этом
дереве в узле 9 неодушевленные референтные ИГ разделены на
две группы: в одну входят ИГ в позиции подлежащего (S) и в позиции косвенного дополнения (Oi), в другую — ИГ, находящиеся
в позициях прямого дополнения (Od) и посессора (Poss)7. Доля
маркированных по числу ИГ в первой группе значимо выше, чем
во второй. В Таблице 3 на следующей странице представлены количественные данные по числовому маркированию в каждой из
синтаксических позиций.
7 Подобных различий в рамках подмножества одушевленных ИГ
не наблюдается.
Таблица 3. Синтаксическая позиция и числовое маркирование
неодушевленных референтных ИГ
C маркером PL
N576Доля
0,8
0,8
0,6
0,5
Без маркера PL
N165Доля
0,2
0,2
0,4
0,5
Всего7311S
Oi
Od
Poss
Всего
Как видно из Таблицы 3, неодушевленные референтные ИГ
в позициях подлежащего и косвенного дополнения более склонны
к маркированию по числу, чем ИГ, находящиеся в двух других
рассмотренных синтаксических позициях. Соотношения маркированных и немаркированных форм очень близки в парах подлежащее — косвенное дополнение (14)–(15) и прямое дополнение —
посессор (16)–(17). Подлежащее küððäre ‘его глаза’ в (14) маркируется по числу, как и косвенное дополнение ajaqtar ‘ноги’ в (15).
Прямое дополнение sertifikat в (16), как и посессор klas в (17), не
маркируются по числу.
(14) Küð-ðär-e=genä
jaltəra-p
глаз-PL-P.3=только блестеть-CV
‘Только глаза блестят’.
kür-en-ä.
видеть-PASS-IPFV
[140719_rsmB_Zhizn_otca.034]
(15) Ä ajaq-tar-ə-nan
šišmä-lär
aɣ-əp
səq-qan.
а нога-PL-P.3-ABL ручей-PL течь-CV выходить-PC.PST
‘А из ног потекли ручьи’.
[130700_lsm_Dva_brata.021]
(16) Sertifikat
tarat-əp
jörö-j-öŋ-mö?
сертификат
‘Сертификаты раздаешь что ли?’
распространить-CV ходить-IPFV-2SG-Q
[110700_rtk_rrg_Dialog_o_postuplenii.001]
klass-təŋ
beräj
Субстантивное число
bäläkäj
какой-нибудь
большой класс-GEN
uqə-w-sə-hə
читать-NMLZ-AG-P.3 маленький
jaha-t-a.
делать-CAUS-IPFV
‘Какой-нибудь ученик старших классов показывает млад[140719_aamB_Vojna.130]
шим классам, как надо делать’.
klass-qa
класс-DAT
3.5. Коммуникативный статус
Коммуникативный статус тесно связан с референциальным
статусом: для данных ИГ более естественно быть определенными,
чем для новых, хотя это распределение и не является строгим.
Так, в текстах зафиксированы примеры с новыми определенными ИГ.
В эту группу попали существительные с посессивным маркером,
поскольку такие существительные обладают высоким референциальным статусом, даже если они упоминаются впервые. Так,
в (18) существительные ajaqtar ‘ноги’ и tubəqtar ‘колени’ упоминаются в тексте первый раз, однако из-за наличия посессивного
показателя их следует считать определенными.
(18)
á…ñ
ajaq-tar-ə-na
xätlem
нога-PL-P.3-DAT колено-PL-P.3-DAT вплоть
tubəq-tar-ə-na
bat-qan.
jer-gä
земля-DAT тонуть-PC.PST
‘Погрузился по ноги, по колени в землю’.
[130700_lsm_Dva_brata.017]
В Таблице 4 на следующей странице представлена информация о числовом маркировании данных и новых неодушевленных референтных ИГ отдельно для каждой синтаксической
позиции, кроме позиции посессора, которая в данной группе
представлена единичными примерами.
Таблица 4. Данность, синтаксическая позиция и
числовое маркирование неодушевленных референтных ИГ
Без маркера PL2
Определенные
C маркером
PL4
C маркером
PL6
C маркером
PL823
Без маркера PL
Без маркера PL
Неопределенные
Доля
PL
C маркером PL
Без маркера PL
Доля
PL
0,6
0,62728
0,8
0,5
Доля
PL
C маркером PL
Без маркера PL
Доля
PL
0,9
0,741100,8
Доля
PL
C маркером PL
Без маркера PL
Доля
PL
0,7
0,8215
0,9
0,8
Od
Данные
Новые
Oi
Данные
Новые
S
Данные
Новые
Как видно из Таблицы 4, данные и новые ИГ, если у них
совпадает референциальный статус, в большинстве случаев ведут
себя одинаково, или наблюдается незначительный перевес в доле
маркированной формы для данных ИГ (ср. распределения для
референтных прямых дополнений, определенных косвенных дополнений и т. д.). Не вполне понятно, чем объясняется обратное распределение, наблюдаемое в группе референтных (неопределенных)
ИГ в позиции косвенного дополнения: здесь новые ИГ маркируются чаще, чем данные (см. выделенные ячейки)8. Интересно,
что значительную часть этой группы (14 из 41) составляют временные обстоятельства, которые в исследуемой выборке во всех
случаях маркируются по числу. Так, в (19) временное обстоятельство aj ‘месяц’ имеет маркер множественного числа9:
8 Данное различие статистически значимо (двусторонний вариант
точного теста Фишера, p = 0,0479).
9 Возможно, наличие маркера множественного числа в данном
случае связано с многократностью описываемого действия. Говорящий
«идет сторожить» по августам, то есть каждое лето в августе.(19) Avgust
beð
aj-ðar-ə-nda
август луна-PL-P.3-LOC мы
bar-a-bəð.
идти-IPFV-1PL
‘В августе месяце мы идем сторожить’.
qarawəlla-r-ɣa
сторожить-POT-DAT
[140719_rsmB_Zhizn_otca.139–140]
3.6. Дифференцированное маркирование объекта и числовое
маркирование
Дифференцированным маркированием объекта называется
расщепленное кодирование пациентивного участника ситуации,
выражаемого ИГ в позиции прямого дополнения, в зависимости
от семантических и прагматических свойств этого участника или
всей ситуации в целом, см. [Comrie 1989; Bossong 1997]. К этим
свойствам относятся одушевленность, референциальный статус,
коммуникативное членение, порядок слов и вес ИГ. Дифференцированное падежное маркирование в башкирском языке обсуждается в [Гарейшина 2011].
На материале исследуемой выборки для подмножества неодушевленных референтных ИГ в позиции прямого дополнения
была обнаружена связь между маркированием ИГ показателем
аккузатива и числовым маркированием, ср. данные, представленные
в Таблице 5.
Таблица 5. Маркирование показателем аккузатива и
числовое маркирование неодушевленных референтных ИГ
+ACC
–ACC
Всего
C маркером PL 25Без маркера PL Доля PL300,8
0,4
Всего55Как показывает Таблица 5, при наличии суффикса аккузатива можно наблюдать перевес в сторону употребления формы
множественного числа, тогда как существительные, не маркированные показателем аккузатива, чаще встречаются без показателя
множественности (различие статистически значимо; двусторонний
вариант точного теста Фишера, p = 0,002). Эту закономерность
иллюстрируют примеры (20) и (21). В примере (20) при отсутствии показателя аккузатива на существительном kümer ‘уголь’отсутствует и маркер множественного числа. Однако при повторе
существительного оно маркируется и по падежу, и по числу.
(20) Beloret
unda
тот.LOC
qoros
сталь
zavod-ə-na,
завод-P.3-DAT
ošo
Белорецк
ire-t-ew-ðä
таять-CAUS-NMLZ-LOC этот уголь
kümer-ðär-ðe
уголь-PL-ACC
‘На Белорецкий завод, там когда сталь плавили, этот уголь,
березовые угли использовали’.
kümer, qajən
береза
использовать-PC.PST-PL
qullan-ɣan-dar.
[140719_rsmB_Zhizn_otca.036]
Сходным образом устроен и пример (21): прямое дополнение, выраженное неодушевленным существительным dušica, по
своим онтологическим свойствам совершенно не склонным к маркированию по числу (см. раздел 4), маркировано и показателем
аккузатива, и показателем множественного числа, тогда как существительное zveroboj не имеет ни одного из этих маркеров.
(21) Šunan
dušica-lar-ðə
al-a-lar=ða
məna šul
то
nejt-ep
тот.PL-ABL
šular-ðan
тот.ABL душица-PL-ACC брать-IPFV-PL=же вот
zveroboj
зверобой
jan-dər-a-həŋ=da.
гореть-CAUS-IPFV-2SG=же
‘Потом берут душицу, этот вот зверобой и ими, это самое,
[140719_mfsB_Domovoj.071]
жжешь’.
это.самое-CV
Стоит отметить, что связь между дифференцированным
маркированием объекта и маркированием по числу следует
интерпретировать иначе, чем связь числового маркирования
с параметрами, рассматривавшимися до этого. Если про определенность и одушевленность можно сказать, что эти свойства
приводят к тому, что ИГ с большей вероятностью маркируется по
числу, использование на ИГ маркера аккузатива нельзя считать
фактором, определяющим выбор маркированной или не маркированной по числу формы. Скорее можно предположить, что
маркирование по числу и маркирование показателем аккузатива
обусловлены частично пересекающимися наборами семантиче
ских и дискурсивных факторов, что и приводит к тому, что эти
два показателя появляются вместе чаще, чем можно было бы
ожидать при случайном распределении.
4. Языковая концептуализация и числовое маркирование
На материале корпуса текстов были установлены общие
закономерности, связанные с маркированием существительных
по числу. Одним из наиболее значимых факторов оказалась
одушевленность. Однако если посмотреть на существительные,
обозначающие неодушевленные объекты, можно увидеть, что эти
объекты обладают разной структурой и вследствие этого поразному концептуализируются носителями, что может, в свою
очередь, проявляться в маркировании по числу (см. раздел 2.2,
где приводится обзор литературы, посвященной связи между
онтологическими свойствами объектов и числовым оформлением
обозначающих их существительных).
Для установления закономерностей маркирования существительных в зависимости от семантических признаков в изоляции
от грамматических и дискурсивных факторов был проведен эксперимент, в рамках которого информантам предлагалось назвать
множественные объекты, изображенные на фотографии или рисунке. При этом фиксировалось то существительное, с помощью
которого информант описывает данный объект, а также наличие
или отсутствие плюрального показателя. Например, ответом на
стимулы, представленные на Рисунках 2 и 3, могли быть как форма
с показателем множественного числа, так и форма без показателя.
Рисунок 2. Глаза — küð(ðär)
Рисунок 3. Яйца — jomortqa(lar)Список изучаемых объектов был сформирован с опорой на
корпус устных текстов, описанный в разделе 3. На фотографиях и
рисунках были изображены такие множественные объекты, которые
в доступной нам выборке хотя бы один раз не маркировались по
числу. Эксперимент проводился дважды: в 2015 г. в дер. Рахметово
(опрошено 19 носителей) и в 2016 г. в дер. Баимово (опрошено 27
носителей) Абзелиловского р-на респ. Башкортостан. В этих двух
экспериментах использовался немного разный набор стимулов,
но в целом результаты двух экспериментов различаются очень
мало. В данной статье представлены результаты второго из этих
экспериментов.
Рассмотрим подробнее лексемы, которые соответствуют стимульным изображениям, использованным для эксперимента в 2016 г.
Их можно условно разделить на несколько семантических групп.
Первую группу составляют названия животных: qoš ‘птица’,
həjər ‘корова’, büre ‘волк’, harəq ‘овца’, at ‘конь’, bal qort ‘пчела’.
Стимулы были подобраны так, чтобы можно было проверить релевантность для башкирского языка различных противопоставлений
в рамках этого класса: домашних и диких животных, млекопитающих и прочих, см. о разделении животных на «высших» и
«низших» в сноске 1.
Во вторую группу вошли названия неодиночных частей
тела: küð ‘глаз’, tərnaq ‘ноготь’, qul ‘рука’, ajaq ‘нога’, teš ‘зуб’,
säs ‘волос’. Такие части тела являются совокупными объектами — в жизни они обычно встречаются в виде пар или множеств.
Поэтому можно ожидать, что обозначающие их существительные
будут использоваться в немаркированной по числу форме. С помощью похожего эксперимента данные о маркировании частей тела
были собраны для чувашского языка, см. [Даниэль 2004: 289–291].
При анализе результатов эксперимента М. А. Даниэль разделяет
существительные, обозначающие части тела, на три группы: компактно расположенные в пространстве объекты, более чем парные
части тела и парные части тела. Существительные, обозначающие
объекты, компактно расположенные в пространстве (‘волосы’ и
‘губы’), склонны к употреблению без показателя множественного
числа; более чем парные части тела (‘зубы’) употребляются с показателем множественного числа значительно чаще. Парные жеобъекты (‘глаза’, ‘ноги’, ‘руки’) являются переходной зоной: маркируются чаще компактных объектов, но реже множественных.
В третью группу вошли лексемы, обозначающие объекты,
которые обычно составляют пары или наборы: botinka ‘ботинок’,
sabata ‘лапоть’, kärt ‘игральные карты’, tämäke ‘сигарета’ (первое
значение — ‘табак’), känfit ‘конфета’. Для чувашского языка было
обнаружено, что парные предметы одежды демонстрируют бо́льшую склонность к маркированию, чем парные части тела, см.
[Там же: 290]. В эксперимент намеренно была включена пара близких объектов (ботинки и лапти), в которой один из объектов обозначается недавним заимствованием из русского языка (botinka).
В естественных текстах оказалось недостаточно примеров для
того, чтобы установить, существует ли связь между числовым
маркированием и тем, является ли существительное недавним
заимствованием, поэтому этот признак был заложен в стимульный материал эксперимента. Перечисленные выше наборы
различаются по своей внутренней структуре. Конфеты, изображенные на рисунке, разные. Карты в колоде также разные, но
используются они, как правило, одновременно и с одной и той же
целью. Сигареты же в пачке абсолютно одинаковы, ср. обсуждение влияния однородности наборов на числовое маркирование
лексем, реферирующих к ним, в [Wierzbicka 1985: 313].
Далее следует группа названий продуктов питания: jomortqa
‘яйцо’, jäšelsä ‘овощи’, kartuk/kartuf ‘картошка’, mätröškä ‘душица’,
jeläk ‘ягода’. Эта группа схожа с предыдущей с точки зрения
того, как эти объекты используются человеком: обычно люди
имеют дело с несколькими яйцами, овощами, картофелинами и т. д.;
поэтому существительные, обозначающие эти объекты, также могут
демонстрировать склонность к употреблению в немаркированной
по числу форме.
Последняя группа представлена совокупными объектами
природы: taš ‘камень’, utən ‘дрова’, kümer ‘уголь’. Как и две
описанные выше группы, данные объекты обычно встречаются
в большом количестве, а не поодиночке.
Поскольку опрошенные носители в разной степени склонны
к использованию показателя множественного числа, необходимо
было проверить, выстраиваются ли результаты опроса в единую
линейную иерархию. Для этого применялась шкала Гутмана, см.описание этого метода и его применение для анализа лингвистических данных в [Wichmann 2016]. Шкала Гутмана позволяет
оценить линейность иерархии объектов, размеченных по бинарному признаку. В данном случае таким признаком является
наличие или отсутствие показателя множественного числа. Данные
организуются в таблицу и выстраиваются так, чтобы сумма ячеек
с наличием признака монотонно возрастала. Затем подсчитывается количество отклонений — ячеек с отсутствием признака в области ячеек с наличием признака и наоборот. Чтобы убедиться
в линейности иерархии, необходимо разделить разность общего
количества ячеек и количества необходимых изменений, которые
нужно сделать для получения идеальной иерархии, на общее
количество ячеек. Если результат больше, чем 0,85, на основании
этих данных можно строить иерархию.
Результаты эксперимента, обработанные в соответствии
с этим принципом, представлены в Таблице 6. Эта таблица организована следующим образом: каждый столбец соответствует
одному информанту (закодированы здесь как A, B, C и т. д.),
каждая строка — существительному, полученному при предъявлении стимула (закодированы здесь номерами от 1 до 25). Цвета
ячеек Таблицы 6 отражают ответы информантов: светло-серый
цвет — отсутствие показателя множественного числа, темно-серый —
наличие. Два оставшихся оттенка отражают такие случаи, в которых информантам был предложен сначала немаркированный, а
потом — маркированный вариант (более светлый оттенок) или
наоборот (более темный оттенок); случаи первого типа встречались несколько чаще. Таким образом, ячейки двух более темных
оттенков соответствуют наличию маркера в первой реакции носителя, двух более светлых — отсутствию. Ячейки без заливки
соответствуют случаям отсутствия ответа.
Информанты упорядочены по частотности использования
показателя множественного числа: чем чаще, тем левее. Проверяемые понятия упорядочены по частотности случаев их употребления информантами с показателем множественного числа: чем
чаще, тем выше.Таблица 6. Результаты эксперимента
A B C D E F G H I J K L M N O P Q R S T U V W X Y Z ∑24681012141618202224 21,5
13,5
13,5
12,5 12 10 9,5 8
7,5 6,5 3
2,5 2 0,5 0Расчет соответствия данных эксперимента линейной иерархии проводился согласно описанной выше формуле. Всего было
получено 656 ответов на разные стимулы, в таблице наблюдается
42 случая отклонения, результат подсчета — 0,93. Такой результат
позволяет нам рассматривать получившуюся последовательность
существительных как иерархию.
Таблица 7 на следующей странице показывает, каким существительным соответствуют номера в Таблице 6. В столбце PL
представлены данные о количестве случаев, в которых информантами была использована форма с маркером множественного
числа, — значения, приведенные в этом столбце, соответствуютсумме употреблений в маркированной форме, представленной
в Таблице 6.
Таблица 7. Соответствие стимулов строкам в Таблице 6 и
количество употреблений стимулов с показателем плюралиса
№24681012Лексема
qoš ‘птица’
taš ‘камень’
həjər ‘корова’
büre ‘волк’
harəq ‘овца’
at ‘конь’
küð ‘глаз’
tərnaq ‘ноготь’
qul ‘рука’
ajaq 'нога'
teš ‘зуб’
bal qort ‘пчела’
känfit ‘конфета’
PL
21,5
13,5
13,5
12,5 12109,58
7,5
№151719212325
Лексема
botinka ‘ботинок’
jomortqa ‘яйцо’
kärt ‘карты’
jäšelsä ‘овощи’
utən ‘дрова’
kartuk/f ‘картошка’
säs ‘волосы’
jeläk ‘ягоды’
mätrörškä ‘душица’
tämäke ‘сигарета’
kümer ‘уголь’
sabata ‘лапоть’
PL6,53
2,520,50Как видно из Таблицы 7, большинство названий животных
находятся в верхней части иерархии, то есть склонны к маркированию по числу. Первую строчку занимает лексема qoš ‘птица’,
которая в 21 случае была использована с плюральным показателем
и в одном была предложена в двух вариантах (общее число 21,5),
что на восемь пунктов больше итога следующей строки. Строки
с третьей по шестую занимают существительные həjər ‘корова’,
büre ‘волк’, harəq ‘овца’, at ‘конь’. Насколько можно судить по
этим данным, в башкирском языке противопоставление диких и
домашних животных не релевантно для предпочитаемой модели
маркирования обозначающих их существительных: существительное büre ‘волк’, обозначающее дикое животное, в той же
степени склонно маркироваться плюральным показателем, что и
включенные в эксперимент названия домашних животных. Значительно ниже находится лексема bal qort ‘пчела’ (строка 12). В этих
различиях можно усмотреть отражение противопоставления высших животных низшим: обозначения млекопитающих маркируются показателем множественного числа намного чаще, чем
обозначение насекомого. В целом же то, что названия животных
в рамках эксперимента оказались наиболее склонной к числовому
маркированию группой существительных, еще раз показывает,
что существует сильная связь между одушевленностью и появлением плюрального показателя10.
Следующая по частотности числового маркирования группа —
это части тела. Примечательно, что все названия частей тела за
исключением существительного säs ‘волосы’ расположены в Таблице 7 компактно — они имеют от 11 до 8 употреблений с показателем плюралиса (строки 7–11). Лексема säs ‘волосы’ была
употреблена с показателем множественного числа лишь двумя из
26 опрошенных информантов. То, что существительное ‘волосы’
менее склонно к числовому маркированию, чем обозначения других
частей тела, в целом совпадает с результатами эксперимента на
чувашском материале, изложенными в [Даниэль 2004: 290] и описанными выше.
Одним из возможных объяснений различий между существительными пары botinka ‘ботинок’ и sabata ‘лапоть’ можно считать
их происхождение. Недавнее русское заимствование botinka ‘ботинок’ было использовано в форме множественного числа 7 раз (строка 14), тогда как существительное sabata ‘лапоть’ ни разу (строка 25).
Существительные, обозначающие совокупные множественные
предметы, к которым относятся названия природных объектов (taš
‘камень’, utən ‘дрова’, kümer ‘уголь’), продукты питания (jomortqa
‘яйцо’, jäšelsä ‘овощи’, kartuk/kartuf ‘картошка’, jeläk ‘ягода’ и mätröškä
‘душица’), а также kärt ‘карты’, tämäke ‘сигарета’, känfit ‘конфета’,
демонстрируют различную склонность к маркированию. Существительное taš ‘камень’ находится на втором месте по частотности маркирования (13,5 употреблений с плюральным показателем), тогда как
существительные utən ‘дрова’ и kümer ‘уголь’ расположены значи
10 Данные эксперимента 2015 г. указывают на то, что одушевленность определяет вероятность маркирования по числу и в тех случаях,
когда одна и та же лексема используется для обозначения объектов
с разными онтологическими свойствами. Так, лексема baləq ‘рыба’ при
референции к живому существу маркировалась значительно чаще, чем
при референции к рыбе как пище (8 употреблений из 19 с показателем
множественного числа для живой рыбы, 2 — для пищи).тельно ниже (2,5 и 0 плюральных употреблений соответственно,
строки 18 и 24). Эти различия можно связать со степенью индивидуализированности объектов. Камни — более индивидуализированные объекты, чем дрова и угли. В реальном мире один камень
встречается намного чаще, чем одно полено или уголек11. Другим
существенным параметром может быть однородность структуры
объекта. Так, конфеты (7,5 плюральных употреблений, строка 13)
все разные12, карты (4 случая маркирования, строка 16) тоже, но
являются частью одного набора, сигареты же (не были маркированы ни в одном случае, строка 23) одинаковы и являются
частью одного набора. Закономерности маркирования продуктов
питания можно также связать с этими параметрами. Таблица 8
иллюстрирует взаимосвязь индивидуализированности объекта,
выражающейся в двух признаках (склонность фигурировать в группах и однородность структуры), и числового маркирования.
Таблица 8. Маркирование совокупных множественных объектов и их свойства
Лексема
taš ‘камень’
konfit ‘конфета’
jomortqa ‘яйцо’
kärt ‘карты’
jäšelsä ‘овощи’
utən ‘дрова’
kartuk/f ‘картошка’
jeläk ‘ягода’
mätrörškä ‘душица’
kümer ‘уголь’
Обычно
встречаются
по одному
да
да
да
нет
нет
нет
нет
нет
нет
нет
Состоят из
идентичных
квантов
да
нет
да
нет
нет
да
да
да
да
да
Количество
плюральных
употреблений
13,5
7,5
4,53
2,51
0,511 Интересно, что и в русском языке существительное камень образует форму множественного числа по регулярной модели, тогда как
для кванта дров существует отдельное слово (полено), а для образования
лексемы, обозначающей квант угля, необходимо присоединить суффикс
к исходной основе (уголек).
12 В данном случае имеются в виду свойства конкретной фото
графии с изображением конфет, использованной в эксперименте.На основании данных, представленных в Таблице 8, можно
сформулировать два обобщения: 1) если одиночные кванты объекта
обычно встречаются или могут естественным образом встречаться
по одному, лексема, которая к нему реферирует, склонна к маркированию в большей степени, чем лексема, реферирующая к объектам, кванты которых не обладают этим свойством; 2) если кванты
идентичны, маркирование в целом менее вероятно.
5. Обобщения и выводы
В башкирском языке числовое маркирование существительных является факультативным и, за исключением ряда
синтаксических контекстов, может быть описано только в терминах вероятности появления показателя множественного числа,
а не при помощи абсолютных правил.
В данном исследовании употребление показателя множественного числа рассматривалось с двух точек зрения. Во-первых,
изучалась связь числового маркирования с грамматическими и
дискурсивными свойствами существительных. Во-вторых, проверялось, как отражаются на числовом маркировании онтологические свойства объектов. Для выявления грамматических и дискурсивных факторов, определяющих использование показателя
множественного числа, было проведено корпусное исследование
на материале устных текстов, записанных и расшифрованных
в ходе экспедиций 2011–2016 гг. Связь между онтологическими
свойствами объектов и числовым маркированием изучалась с помощью эксперимента.
При проведении корпусного исследования, результаты
которого описаны в разделе 3, учитывалось влияние на числовое
маркирование таких признаков, как одушевленность существительного, референциальный статус, синтаксическая позиция и т. п.
Было обнаружено, что в башкирском языке наиболее сильным
фактором является референциальный статус: если ИГ референтная,
вероятность её числового маркирования больше, чем для нереферентой. Далее по значимости следует одушевленность: чем
выше находится существительное на соответствующей иерархии,
тем больше вероятность его маркирования. Наконец, выбор предпочитаемой модели маркирования может зависеть от синтаксической позиции имени. Если существительное выполняет функциюподлежащего или выступает в предикативной позиции, вероятность его маркирования выше, чем для других синтаксических
позиций. Кроме того, прямые дополнения, маркированные показателем аккузатива, чаще маркируются показателем множественного числа, чем выступающие в немаркированной форме.
Важно отметить, что одушевленность является не единственным онтологическим свойством, влияющим на числовое маркирование. Как показали результаты эксперимента, представленные в разделе 4, маркирование по числу более вероятно для
названий животных и множественных частей тела. Кроме того,
для неличных имен важную роль играет степень индивидуализированности составляющих (квантов) множественного объекта:
воспринимаются ли они как единое целое или же как отдельные
сущности.
В целом результаты исследования соответствуют закономерностям, описанным в литературе. Так, предсказания иерархий,
основанных на онтологических, грамматических и дискурсивных
признаках, согласуются с закономерностями числового маркирования существительных и в башкирском языке. Однако эти иерархии
могут влиять на появление показателя числа в разной степени.
Чаще всего из признаков, организованных в иерархии, в литературе
обсуждается одушевленность, которая считается самым значимым
из факторов, влияющих на числовое маркирование. Для башкирского материала наиболее важным фактором оказался референциальный статус. Это может быть обусловлено или особенностями
числового маркирования в башкирском языке, или тем методом,
который был использован в данной работе. В большей части исследований числовое маркирование существительных изучается
путем анализа изолированных, часто сконструированных, примеров, на материале которых проще увидеть влияние одушевленности, чем референциального статуса. При обращении же к более
широкому контексту, доступному в естественных текстах, роль
референциального статуса становится более отчетливой.
Что касается результатов эксперимента, они также не противоречат существующим типологическим сведениям и ожиданиям,
но наглядно демонстрируют сложность разделения существительных на какие-либо дискретные классы по склонности к чисразличий между группами существительных.
Субстантивное число
| Напиши аннотацию по статье | Е. С. Аплонова
НИУ ВШЭ, Москва
СУБСТАНТИВНОЕ ЧИСЛО В БАШКИРСКОМ ЯЗЫКЕ
1. |
сусчествителные со значением кровного родства в русском турецком и китайском языках структурно семантическая характеристика. Ключевые слова: термины родства, денотативная сфера, компонентный анализ, сравни
тельно-сопоставительное языкознание, турецкий язык, китайский язык, русский язык
Термины кровного родства являются одним
из древнейших и наиболее изученных пластов любого языка [10]. Они свидетельствуют о сложности
и разветвленности традиционной системы родственных отношений, и в разных языковых традициях (русской, китайской и турецкой) эта степень,
естественно, будет различна. Кроме того, лексика
данной
группы демонстрирует национальноспецифические способы осмысления семейных
отношений и особенностей культуры [11, 13, 18].
Исследование структурно-семантической организации существительных, обозначающих кровное родство, позволяет выявить конкретные способы номинации данных языковых единиц в неродственных и разноструктурных языках.
Лексическая сфера кровного родства в российской лингвистической науке известна прежде
всего тем, что именно этот класс положил начало
формированию компонентного анализа и изучению лексики в системном аспекте. Компонентный
анализ китайской лексики имеет свою националь
Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика».
2023. Т. 20, № 1. С. 41–50
ную специфику. Слоговая природа китайского
языка, односложный характер древних слов, способ образования новых слов путем словосложения
привели к особому положению словообразовательной структуры слова и часто встречающемуся
явлению прозрачной внутренней формы [5, с. 16;
7, с. 149; 8, с. 11].
Отметим также связь компонентного анализа
со словообразовательной и графической структурами слова [8, с. 11; 9, с. 162]. При выявлении семантических компонентов определенную помощь
оказывает идеографический характер письма: информация о предметах и событиях передается с
помощью графических элементов – «ключей».
Они указывают на ту семантическую область,
к которой относится значение слова. Неопределенность семантической интерпретации снимается
с помощью анализа графической структуры слова.
Терминология родства в турецком языке также
активно изучалась как отдельно [1, 18], так и
в сопоставительном аспекте, поскольку большая ее
часть принадлежит к исконному общетюркскому
пласту лексики [3, 4] и демонстрирует некоторые
общие тенденции. Однако в большинстве исследований в основном прослеживается уклон в сторону
лингвокультурологической характеристики данной группы лексики.
В основу предлагаемого ниже сравнительного
структурно-семантического анализа систем кровного родства в трех упомянутых языках легло лексемное
денотативноидеографической группы (см. об этом Введение
к словарю), представленное в Большом толковом
наполнение
данной
словаре русских существительных под редакцией
Л.Г. Бабенко (2005). Поскольку словари идеографического типа отсутствуют как в китайской, так и в
турецкой лексикографии, полный список лексем
данной группы в этих языках был составлен на основе сплошной выборки из соответствующих толковых словарей: Güncel Türkçe Sözlük, Büyük
Türkçe Sözlük, Türkçe Sözlük (1989), Современный
китайский словарь (2007) и Словарь Института
лингвистики Хэйлунцзянского университета (1998).
Полученные данные представлены в следующей
таблице.
Таблица
№ Русский язык
БАБУШКА
Турецкий язык
BABAANNE (по отцовской
линии) – ANNEANNE (по
–
линии)
материнской
BÜYÜKANNE – NİNE БРАТ
ERKEK KARDEŞ
(младший) – AĞABEY
(старший) 4 6
ВНУК
TORUN (ERKEK)
ВНУКИ
TORUNLAR
ВНУКИ
мн.)
ВНУЧКА
(только
TORUNLAR
TORUN (KIZ) ДЕД/ДЕДУШКА
DEDE – BÜYÜKBABA ДЕТИ
ÇOCUKLAR ДОЧЬ
10 ДЯДЯ
KIZ
AMCA (брат отца) – DAYI
(брат матери)
–
внуки
sūnbèi
третье поколение;
Китайский язык
1) (со стороны отца) 祖母 zǔmǔ (более офиц.),
奶奶 nǎinai (разг. и совр.);
(со стороны матери) 外祖母 wàizǔmǔ, 姥姥 lǎolao
2) (при обращении) 老太太
lǎotàitai, 老大娘
lǎodàniáng – родные: только очень близкие отношения (можно маму), но на улице к незнакомым
часто
哥哥 gēge
(старший), 大哥 dàgē
(старший
из братьев; тж. в обращении к другу, старшему по
возрасту)
弟弟 dìdi (младший)
兄弟 xiōngdì (брат, братья; единомышленник)
孙子 sūnzi («внук» – о сыне сына);
外孙 wàisūn («внешний внук» – о сыне дочери)
孙辈
(ед. и мн. ч.)
孙辈 sūnbèi – третье поколение; внуки (ед.
и мн. ч.)
孙女 sūnnǚ («внучка» – о дочери сына)
外孙女 wàisūnnǚ («внешняя внучка» – о дочери
дочери)
祖父 zǔfù («дед» – о деде со стороны отца),
в обращении 爷爷 yéye
外祖父 wàizǔfù («внешний дед» – о деде со стороны матери), в обращении外公waigong
孩子[们] háizi[men] – 1) ребенок, дети; 2) сын или
дочь, дети; тж. в обращении родителей к детям
儿童[们] értóng[men] – ребенок, дети, подросток
儿女 érnǚ, 子女 zǐnǚ – сыновья и дочери
女儿 nǚ’ér
伯父 bófù (устар.) 伯伯bóbó (старший брат отца)
叔父 shūfù (устар.) 叔叔shūshu (младший брат
отца)
*Линия отца – самые близкие родственники после
родителей.
舅父 jiùfù (устар.) – братья матери
舅伯jiùbó – (старший брат матери)
舅舅jiùjiù – (сейчас) (младший брат матери) Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics.
2023, vol. 20, no. 1, pp. 41–50
Существительные со значением кровного родства
в русском, турецком и китайском языках…
Русский язык
№
11 КУЗЕН
Турецкий язык
KUZEN (ERKEK) – DAYI
OĞLU (сын дяди со стороны матери) – AMCA OĞLU
(сын дяди со стороны отца)
TEYZE OĞLU (сын тети со
стороны матери) – HALA
OĞLU (сын тети со стороны отца)
12 КУЗИНА
KUZEN (KIZ), KUZIN –
DAYININ KIZI (дочь дяди
со
стороны матери) –
AMCANIN KIZI (дочь дяди со стороны отца)
TEYZENIN KIZI (дочь тети со стороны матери) –
HALANIN KIZI (дочь тети
со стороны отца)
13 МАМА
14 МАТЬ
15 ОТЕЦ
16 ПАПА
17 ПЛЕМЯННИК
ANNE – ANA
ANNE –VALIDE
BABA – PEDER
BABA
YEĞEN (ERKEK)
18 ПЛЕМЯННИЦА
YEĞEN (KIZ)
19 ПОТОМОК
AHFAT – TORUN – DÖL
20 ПОТОМСТВО
ZÜRRIYET – DÖL DÖŞ
21 ПРАБАБКА/
ПРАБАБУШКА
22 ПРАВНУК
DEDE ANNESI – NINE
ANNESI – BÜYÜK NİNE
TORUN OĞLU
23 ПРАВНУЧКА
TORUN KIZI
24 ПРАДЕД/
ПРАДЕДУШКА
DEDE BABASI – NINENIN
BABASI
25 ПРЕДКИ
ATALAR
Продолжение таблицы
Китайский язык
tángdì
[младший] двоюродный брат
[старшая] двоюродная сестра
堂 táng – двоюродный; родня по отцу
堂兄 tángxiōng [старший] двоюродный брат
(по отцу)
堂弟
(по отцу); кузен
表兄 biǎo – двоюродное родство по женской
линии; двоюродный (в терминах родства)
表兄 biǎoxiōng старший двоюродный брат, кузен (по материнской линии)
表弟 biǎodì младший двоюродный брат (по
материнской линии)
老表 lǎobiǎo двоюродный брат (по материнской линии); кузен (любые дети сестры матери)
舅兄弟 jiùxiōngdì двоюродный брат (со стороны матери), кузен (сын(овья) брата матери)
表 – внешний, наружный, не близкий
舅 – линия матери
堂姊
tángzǐ
(по отцу)
堂妹 tángmèi [младшая] двоюродная сестра
(по отцу)
表姐 biǎojiě старшая двоюродная сестра
(по материнской линии)
表妹 biǎomèi младшая двоюродная сестра
(по материнской линии)
表姊 biǎozǐ старшая двоюродная сестра, старшая кузина (по материнской линии)
妈妈 mama
母亲 mǔqin
父亲 fùqin
爸爸 bàba
侄子 zhízi – сын брата
外甥 wàisheng – сын сестры
侄女 zhínü – дочь брата
外甥女 wàishengnǚ – дочь сестры
1) 后辈 hòubèi, 后裔 hòuyì
2) мн. потомки 后代 hòudài
曾孙 zēngsūn 1) правнук; внук в третьем поколении 2) потомки
子孙 zǐsūn потомство, потомки, сыновья (дети)
и внуки
曾祖母 zēngzǔmǔ – прабабушка по отцу
外曾祖母 wàizēngzǔmǔ – прабабушка по матери
曾孙 zēngsūn (правнук по мужской линии)
外曾孙 wàizēngsūn (правнук по женской линии)
曾孙女 zēngsūnnǚ (правнучка по мужской линии)
外曾孙女 wàizēngsūnnǚ (правнучка по женской
линии)
曾祖父 zēngzǔfù (прадед по отцу)
外曾祖父 wàizēngzǔfù (прадед по матери)
祖先 zǔxiān – мн. отцы (предки), тж. можно
ед.ч.
Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика».
2023. Т. 20, № 1. С. 41–50
Русский язык
№
26 ПРЕДОК
Турецкий язык
СET – ATA 28
РОДИТЕЛИ
РОДНЯ
ANA BABA – VELI(LER )
AKRABALAR РОДОНАЧАЛЬН
ИК
SOY KURUCU
РОДСТВЕННИК HISIM – AKRABA 31 СЕСТРА
KIZ KARDEŞ (младшая) –
ABLA (старшая)
32 СИРОТА
YETIM – ÖKSÜZ
33 СЫН
34 ТЁТЯ/ТЁТКА
OĞUL
HALA
TEYZE (сестра матери)
(сестра отца) –
Окончание таблицы
Китайский язык
老祖宗 lǎozǔzōng предок; прадед; патриарх,
предки
1) 父母 fùmǔ, 爸妈 bàmā
1) (родственники) 亲属 qīnshǔ, 亲戚 qīnqì, 亲人
qīnrén (ед. и мн.ч.)
2) (родственник) [一个]亲戚 [yīge] qīnqì – если
нужно конкретизировать, что один
始祖 shǐzǔ – основатель рода; родоначальник
[династии]
祖先 zǔxiān – предки
祖先 zǔxiān – мн. деды (предки)
祖宗 zǔzōng – прародители, предки; пращур
亲戚 qīnqì, 亲属 qīnshǔ = родня
(старшая) 姐 jiě; 姐姐 jiějie
(младшая) 妹 mèi; 妹妹 mèimei
姐妹 jiěmèi – сѐстры (старшие и младшие)
孤儿 gū'ér (одинокий + ребенок)
孤女 осиротевшая девочка, сиротка
儿子 érzi
姑姑 gūgū, 姑, 姑母 gūmǔ (со стороны отца)
姨母 yímǔ (со стороны матери), 姨 тетя, тетка
(сестра матери)
姨姨 yíyí – тѐтка (со стороны матери)
大姨妈 1) тетя, самая старшая сестра матери
二姨妈 вторая по старшинству сестра матери
小姨妈 самая младшая сестра матери
Данные таблицы наглядно демонстрируют, что
в группе существительных со значением кровного
родства в русском, китайском и турецком языках
(с учетом одинакового количества представляющих
термин лексем) имеется 8 абсолютных соответствий признаку пола и степени родства: мать/valide
(anne)/母亲 mǔqin, мама/anne (ana)/妈妈 mama,
отец/peder/父亲
fùqin,
папа/baba/爸爸
bàba,
сын/oğul/儿子 érzi, дочь/kız/女儿 nǚ’ér, пред
ки/atalar/祖先 zǔxiān. В таблице они выделены
жирным шрифтом.
Сравнительный анализ лексики данной группы позволяет сформулировать следующие особенности турецкой, китайской и русской систем терминов родства.
Структура лексем. В русском языке большинство лексем со значением кровного родства
являются непроизводными: отец, мать, папа, мама, сын, дочь, дети, брат, сестра, бабушка, дедушка, внук, тетя, дядя, племянник, кузен. Лексе
大姑 тетя (самая старшая сестра отца)
姑姑 gūgu тѐтка (по отцу)
小姑姑 младшая сестра отца
小娘儿 тетя (младшая сестра отца)
мы правнук (правнучка), прабабушка и прадедушка
образованы от других терминов родства путем
прибавления приставки «пра-» со значением „степени родства, отдаленные по восходящей или нисходящей линиям‟ [6]. Наряду с заимствованиями
кузен и кузина употребляются такие составные
наименования, как двоюродный брат, двоюродная
сестра. Аналогична структура наименований отдаленных родственников боковых линий: двоюродный дядя, двоюродная тѐтя, двоюродная бабушка и под.
Среди терминов кровного родства в китайском языке только 11 являются элементарными,
т. е. представляют собой одну слогоморфему: 父fù
„отец‟, 母mǔ „мать‟, 兄 xiōng (哥gē) „старший
брат‟, 弟dì „младший брат‟, 子zi „сын‟, 女nǚ „дочь‟,
姐 jiě „старшая сестра‟, 妹 mèi „младшая сестра‟,
侄zhí „племянник, сын брата‟, 孙sūn „внук (сын сына)‟. Остальные термины кровного родства являются составными. Большинство из них образовано
путем сложения двух элементарных терминов родBulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics.
2023, vol. 20, no. 1, pp. 41–50
Существительные со значением кровного родства
в русском, турецком и китайском языках…
ства, первый из которых выступает в роли детерминатива. Подобные составные наименования в китайском языке могут считаться лексемами, так как
элементарный термин в их составе «теряет свое
исходное значение и приобретает значение более
широкое, классификационное» [13, с. 73]. Например, элементарный термин父 fù ‘отец’ в составе
составных наименований обозначает любого старшего родственника, ср.: 伯父 bófù – „старший брат
отца‟, 叔父 shūfù – „младший брат отца‟, 祖父 zǔfù –
„дед со стороны отца‟. Слогоморфема母mǔ „мать‟ в
составных наименованиях, соответственно, обозначает старшего родственника женского пола, ср.:
姑母 gūmǔ – „тетя (со стороны отца)‟, 姨母 yímǔ –
„тетя (со стороны матери)‟, 祖母 zǔmǔ – „бабушка
(со стороны отца)‟. Элементарные термины 姐 jiě
(„старшая сестра‟), 妹 mèi (младшая сестра), 哥gē
или 兄 xiōng (старший брат), 弟 dì (младший брат) в
составных наименованиях указывают на родственников из одного поколения с говорящим, ср.:
姐姐 jiějie – „старшая сестра‟ и表姐 biǎojiě – „стар
шая двоюродная сестра (по матери)‟, 妹妹 mèimei –
„младшая сестра‟ и表妹 biǎomèi – „младшая двою
родная сестра (по матери)‟, 弟弟 dìdi – „младший
брат‟ и 堂弟tángdì – „младший, двоюродный брат
zhínü –
(по отцу)‟, 兄xiōng – „старший брат‟ и 堂兄
tángxiōng – „старший двоюродный брат (по отцу)‟.
Слогоморфемы 子zi (сын) и 女nü (дочь) указывают
на родственников из поколения младше, чем говорящий, ср.: 侄子 zhízi – „племянник (сын брата)‟
и侄女
(дочь брата)‟,
„племянница
孙子 sūnzi – „внук (сын сына)‟ и 孙女 sūnnǚ – „внучка (дочь сына)‟. Модель образования терминов родства, называющих родственников четвертого поколения, отчасти сходна с русским языком: к словам
«внук», «внучка», «бабушка» и «дедушка» прибавляется элемент 曾 zēng, соответствующий по значению русской приставке «пра-», ср.: 祖母 zǔmǔ –
„бабушка по отцу‟ и曾祖母 zēngzǔmǔ – „прабабушка
по отцу‟.
В турецком языке непроизводные наименования кровного родства ограничены следующими
лексемами: мама, папа, мать, отец, дочь, сын,
дети, старший и младший брат, старшая и
младшая сестра, внук, дети, дядя (брат отца/брат
матери), тетя (сестра отца/сестра матери), племянник/племянница, внук/внучка. Остальные наименования являются производными от других
терминов родства. Некоторые из них являются
лексемами, ср.: baba – папа, babaanne – бабушка
по отцу, anne – мама и anneanne – бабушка по матери. Другие – составными наименованиями описательного типа. ср.: dayi – „дядя (брат матери)‟ и
dayi oğlu – двоюродный брат (досл. «сын дяди
Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика».
2023. Т. 20, № 1. С. 41–50
со стороны матери»), amca – „дядя (брат отца)‟ и
amca oğlu – „двоюродный брат (досл. «сын дяди со
стороны отца»)‟, torun (erkek) – „внук‟ и torun
oğlu – „правнук (досл. «внука сын»)‟, torun kizi –
„правнучка (досл. «внука дочь»)‟. Та же самая ситуация наблюдается с лексемами со значением
„прадед/прадедушка‟ (dede/ninenin babası). Для
лексем прабабка/прабабушка в турецком языке
зафиксировано несколько вариантов описательного типа: dede/ninenin annesi, büyük nine, büyükbüyükanne. Но в словаре как термин фиксируется
только nine – „бабушка‟ или „очень старая женщина‟. Однако классификационные элементы в турецкой системе терминов родства также присутствуют, поскольку лексемы брат ağabey kardeş и сестра abla kız (в двух вариантах, старший/младший)
могут использоваться для обозначения класса родственников мужского или, соответственно, женского пола, в который входят как родные, так и
двоюродные (троюродные и т. п.) братья и сестры.
В качестве терминов двоюродного родства в
русском и турецком языках преимущественно используются составные наименования, однако их
структура различна, ср.: двоюродный брат = dayı/
amca oğlu, teyze/hala oğlu („сын дяди со стороны
матери/отца‟, „сын тети со стороны матери/отца‟),
двоюродная сестра = dayının/ amcanın kızı,
teyzenin/halanın kızı („дочь дяди со стороны матери/отца‟, „дочь тети со стороны матери/отца‟). Такая структура терминов двоюродного родства в
тюркологии обосновывается тем, что ислам разрешает браки с двоюродными братьями и сестрами
(Коран, Сура 4). Такие браки даже предпочтительнее, поскольку семьи знают друг друга и для невесты смена семьи проходит не так сложно [12,
с. 147]. Кроме того, поскольку большая часть населения большинства турецких деревень приходилась друг другу родственниками, молодежь была
вынуждена заключать родственные браки – жениться на жителях других деревень было сопряжено с дополнительными расходами [20, с. 51].
В русскоязычных исследованиях, напротив, подчеркивается, что сохранение лексем брат и сестра в составе термина двоюродные братья и сестры указывает на невозможность брачной связи в
соответствии с православными канонами [18,
с. 87]. Между тем, наряду с приведенной парадигмой вариантов в турецком языке могут использоваться заимствования из западных языков, в которых такие ассоциативные признаки, как деление
по материнской и отцовской линиям, а также источник родства являются неактуальными: kuzen
(„двоюродный брат, кузен‟), kuzen/kuzin („двоюродная сестра, кузина‟). В русском языке термины
кузен/кузина воспринимаются как часть иной
культуры и употребляются обычно, если речь идет
о какой-либо «иностранной семье» [18, с. 88].
Структура наименований терминов двоюродного
родства в китайском языке сходна с русскими: они
включают детерминатив, указывающий на степень
родства (堂 táng или 表biǎo) и слогоморфемы
„брат‟ (兄 xiōng и 弟 dì) и „сестра‟ (妹 mèi и 姐 jiě).
Однако наименования данного типа, как было отмечено выше, в китайском языке имеют статус
лексем. Как и в России, в Китае браки между
двоюродными братьями и сестрами были запрещены по закону, за исключением династических
браков [19, 21].
Результаты. Далее рассмотрим, какие признаки легли в основу выделения терминов родства
в рассматриваемых языках и каким образом эти
признаки представлены в каждой из лексических
систем.
1. Критерий относительного возраста
внутри одного поколения. В лексической системе родства русского языка критерий старшинства
в пределах одного поколения не является релевантным признаком. Указание на относительный
возраст принято только в отношении кровных
братьев и сестер, для чего используются детерминативы старший/младший.
ср.
системе:
старший
В турецком и китайском языках дифференциация по критерию старшинства среди братьев и
сестер, напротив, зафиксировано в самой лексической
брат/ağabey/
哥哥 gēge – младший брат/kardeş/弟弟 dìdi, старшая сестра/abla/姐姐 jiějie – младшая сестра/kız
kardeş /妹妹mèimei. Употребление детерминативов
в турецком языке актуально лишь при наличии
нескольких сестер и братьев для указания на относительное старшинство: ср. küçük erkekkardeş –
„младший брат‟, büyük erkekkardeş – „старший
брат‟, küçük kızkardeş – „младшая сестра‟, büyük
kızkardeş – „старшая сестра‟ [4, с. 135]. Языковая
реализация критерия старшинства в номинациях
братьев и сестер, сохраняющаяся в том числе и в
обращениях, свидетельствует о проявлении в языке одной из основных категорий турецкой культуры – saygı «уважение» [12].
В китайском языке критерий старшинства последовательно реализуется на всех уровнях системы наименований кровных родственников «нулевого» поколения и старших поколений, ср.:
伯伯 bóbó – „старший брат отца‟ и 叔叔 shūshu –
„младший брат отца‟, 堂兄 tángxiōng – „старший
двоюродный брат (по отцу)‟ и 堂弟 tángdì –
„младший двоюродный брат (по отцу)‟. Если имеется несколько родственников по одной линии, то
для их обозначения используются описательные
наименования с детерминативом в виде слов
大dà/小xiǎo („старший‟/‟младший‟) или порядкового числительного, например: 大伯父 dàbófù
(«старший из братьев отца»), 二伯父 èrbófù („второй из старших братьев отца‟), 三伯父 sānbófù
(„третий из старших братьев отца‟), 小叔(父)
xiǎoshū(fù) („самый младший из братьев отца‟).
Как и в турецком, в китайском языке реализация
критерия старшинства в номинациях сохраняется
в обращениях, что свидетельствует о проявлении в
языке категории уважения [14, с. 151].
2. Признак направления родства (отцовская и материнская линия). В русском языке
отсутствует разграничение терминов родства по
этому признаку, ср.: бабушка (по отцу или по матери), дедушка (по отцу или по матери). В турецкой и китайской системе кровного родства, напротив, наблюдается четкое противопоставление по
линиям отца и матери: аmca – „дядя, брат отца‟
(в китайском – 伯父 bófù и 叔父 shūfù), dayı „дядя,
брат матери‟, büyük dayı /舅伯 jiùbó – „старший
брат матери‟, küçük dayı/舅舅 jiùjiù – „младший
брат матери‟, büyük amca/伯伯 bóbó – „старший
брат отца‟, küçük amca/叔叔 shūshu – „младший
брат отца‟; hala/姑姑gūgū (姑母 gūmǔ) – „тетя, сестра отца‟, teyze/姨母 yímǔ – „тетя, сестра матери‟,
babaanne/祖母 zǔmǔ – „бабушка со стороны отца‟,
anneanne/外祖母 wàizǔmǔ – „бабушка со стороны
матери‟ [4, с. 134; 17, с. 79]. Противопоставление
по принадлежности к отцовской или материнской
линии в турецком и китайском языках последовательно сохраняется во всех наименованиях родственников «нулевого» и старших поколений. Исключение в турецком языке составляет термин
dede („дедушка‟), в котором «ассоциативная составляющая ориентирована на общее понятие
«предок», а также включает в себя понятийный
компонент «старшинство» [16]. Однако даже такой термин, как сирота, в турецком представлен
двумя вариантами: yetim („ребенок, у которого
умер отец‟) и öksüz („ребенок, у которого умерла
мать или оба родителя‟).
3. Признак принадлежности родственника
к «своему»/«чужому» клану. Значим только для
лексем китайского языка. Это связано с тем, что в
китайской культуре родство по мужской линии
традиционно считается «своим», тогда как родственники по женской линии – «чужие, посторонние» (外wài), поскольку женщина при замужестве
уходит в другую семью [2, с. 52]. Из пары соотносимых лексем маркированной является лексема,
обозначающая родственника по женской линии.
Ср.: 孙子 sūnzi – „внук (сын сына)‟ и外孙 wàisūn –
„внук (сын дочери)‟, 孙女 sūnnǚ – „внучка (дочь
сына)‟ и 外孙女 wàisūnnǚ – „внучка (дочь дочери)‟,
侄子 zhízi – „племянник (сын брата)‟ и外甥
wàisheng – „племянник (сын сестры)‟, 侄女 zhínü –
„племянница (дочь брата)‟ и 外甥女 wàishengnǚ –
„племянница (дочь сестры)‟, 曾孙 zēngsūn – „правнук по мужской линии‟ и 外曾孙 wàizēngsūn –
„правнук по женской линии‟, 曾孙女 zēngsūnnǚ –
„правнучка по мужской линии‟ и 外曾孙女
wàizēngsūnnǚ – „правнучка по женской линии‟.
4. Признак пола. Важен для терминов родства всех трех рассматриваемых языков, однако передается в них различными средствами. В русском Bulletin of the South Ural State University. Ser. Linguistics.
2023, vol. 20, no. 1, pp. 41–50
Существительные со значением кровного родства
в русском, турецком и китайском языках…
языке родовой признак может передаваться как
грамматическими средствами (ср.: внук – внучка,
племянник – племянница, кузен – кузина), так и
лексическими (ср.: папа – мама, дедушка – бабушка, дядя – тѐтя). В турецком, как правило (за исключением заимствований), отсутствует грамматический показатель рода, а родовой признак передается не через грамматическое, а через
лексическое значение. Так, понятия брат и сестра
актуализируются одним словом kardeş, для терминов внук и внучка есть один эквивалент torun, племянник и племянница переводятся через лексему
yeğen. Уточнение этих терминов родства происходит либо контекстуально, либо путем добавления к
ним слов kız („девочка‟) или erkek („мальчик‟).
В китайском языке, как и в турецком, родовой
признак передается путем добавления к слову соответствующего лексического показателя. Как уже
было отмечено, в составе терминов, называющих
родственников мужского пола, используются слогоморфемы 父fù („отец‟), 子zi („сын‟), 兄 xiōng
(哥 gē) („старший брат‟), 弟 dì („младший брат‟).
В составе терминов, обозначающих родственников
женского пола, – слогоморфемы 母mǔ („мать‟),
女nǚ („дочь‟), 姐 jiě („старшая сестра‟), 妹 mèi
(„младшая сестра‟).
идея
русском
5. Признак единичности/множественности.
единичноВ
языке
сти/множественности предметов реализуется на
грамматическом уровне. Большинство терминов
родства характеризуется наличием соотносительных форм единственного и множественного числа
(сестра – сѐстры, дочь – дочери, отец – отцы).
Слово ребенок имеет соотносительную форму
множественного числа с другим корнем – дети,
т. е. в данном случае значение множественного
числа выражается супплетивным способом [15,
с. 83]. Не имеют соотносительных форм множественного числа лексемы потомство и родня,
имеющие собирательное значение.
В китайском языке противопоставление единичности/множественности в терминах родства,
как и в целом в языке, не является значимым. Лексико-морфологический показатель множественности 们 men реализуется непоследовательно. Например, лексема 孩子 háizi („ребенок‟) иногда
употребляется с показателем множественности –
孩子们 háizimen („дети‟). В то же время сама лексема 孩子 háizi может называть как одного ребенка,
так и группу детей. Лексемы孙辈 sūnbèi („внук‟),
儿子
(„сын‟), 后辈 hòubèi
(„потомок‟),
后裔 hòuyì („потомок‟), 祖先 zǔxiān („предки‟) и под.
могут указывать как на одного человека, так и на
нескольких. Исключение
составляет лексема
后代 hòudài („потомки‟), которая обычно употребляется для обозначения группы людей. Лексема
亲戚 qīnqì („родня‟) также допускает употребление
в сочетании 一个亲戚 yīge qīnqì (т. е. „один родст
érzi
Вестник ЮУрГУ. Серия «Лингвистика».
2023. Т. 20, № 1. С. 41–50
венник‟). Значение множественности заключено в
некоторых терминах родства, представляющих
собой сложное слово с сочинительной (копулятивной) связью между компонентами [5, с. 22–24],
например: 儿女 érnǚ – „сын и дочь‟, „сыновья и
дочери‟, 姐妹 jiěmèi – „сѐстры (старшая и младшая)‟, 父母 fùmǔ – „отец и мать, родители‟, 爸妈
bàmā – „родители, отец и мать‟.
В
турецком
языке признак
единичности/множественности также не является актуальным и регулярным. Отметим лишь, что грамматический показатель множественного числа существительного -ler может придавать собирательное
значение любой лексеме данной группы, указывая
на то, что имеются в виду все члены семьи. Например, аnnenler ne zaman gelecek? Когда придут
твои? (досл. «мама и все остальные»). Одной из
главных лакун в турецком языке, объясняющейся
упомянутой выше оппозицией по материнской и
отцовской линиям [16], является отсутствие прямого соответствия русской и китайской лексемам
родители. Данное понятие может актуализироваться разными лексическим единицами: либо аna
baba (в ситуации «ребенок: сын/дочь ↔ родители»), либо veli (в ситуации «ребенок ученик ↔
родители ученика»). Причем, если в русском языке
термин родства родители употребляется преимущественно во множественном числе (ср.: родители
моей подруги, вызвать родителей в школу), то
в турецком мы можем наблюдать последовательное использование термина по правилам единственного и множественного числа: когда речь идет
о родителях одного человека, используется словоформа в единственном числе (Mustafanın anababası
«родители Мустафы»), а когда имеются в виду
родители разных людей, словоформа употребляется
(çocukların
anababaları – «родители детей»).
множественном
числе
во
Существительные со значением кровного
родства в вышеупомянутых языках при всей их
семантической общности характеризуются значительными структурными различиями, которые
позволяют сделать вывод на уровне всей системы
в целом. Русская система терминов родства имеет
в своем составе точные и описательные термины и
не содержит классификационных, в то время как в
турецком и китайском языках присутствуют все
три типа системы терминологии родства. В русском, турецком и китайском языках система терминов кровного родства достаточно разветвлена.
Однако признаки, лежащие в ее основе, не всегда
совпадают, что является основной причиной разнородности состава системы наименований родства в рассмотренных языках. Система наименований родства в китайском языке отличается большей разветвленностью и сложностью, поскольку
учитывает наибольшее количество семантических
признаков – возраст внутри одного поколения,
принадлежность к материнской и отцовской ли
нии, «своему» и «чужому» клану, поколению и
полу. В турецком языке по сравнению с русским и
китайским в данной группе намного больше лакун:
не для всякого отношения родства имеется свой
отдельный термин.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 81.22
DOI: 10.14529/ling230106
СУЩЕСТВИТЕЛЬНЫЕ СО ЗНАЧЕНИЕМ КРОВНОГО РОДСТВА
В РУССКОМ, ТУРЕЦКОМ И КИТАЙСКОМ ЯЗЫКАХ:
СТРУКТУРНО-СЕМАНТИЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА
М.В. Дюзенли, У.С. Кутяева
Уральский федеральный университет им. первого Президента России Б.Н. Ельцина,
г. Екатеринбург, Россия
Статья посвящена проблеме выявления национальной специфики состава и структурносемантической организации системы наименований родства в языках с различным грамматическим строем: изолирующим (китайский), агглютинативным (турецкий) и флективным (русский).
Поставленная авторами задача заключается в определении в каждом из языков структурных особенностей существительных со значением кровного родства и выявлении как общих, так и национально специфических семантических признаков, лежащих в основе номинации. Методология исследования основана на идеографическом подходе к компонентному анализу лексики: межязыковые сопоставления осуществлялись в рамках денотативно-идеографической группы
«Родственные и семейные отношения», в словарном лексемном наполнении которой каждому
слову были найдены соответствия в рассматриваемых языках. Авторами определен лексический
состав русской, турецкой и китайской системы наименований родства и выделены их основные
типы: в русской преобладают точные наименования при небольшом количестве описательных и
отсутствуют классификационные, а в китайской и турецкой содержатся все три указанных типа.
Наибольшее количество лакун в данной денотативно-идеографической группе представлено в
турецком языке, в котором не для каждого отношения родства имеется свой отдельный термин.
Установлено, что разнородность и сложность состава системы наименований родства в трех рассмотренных языках объясняется количеством и частичным несовпадением семантических признаков, лежащих в ее основе. Общими для рассматриваемых языков являются признаки пола,
степени родства и принадлежности к материнской или отцовской линии. В турецком и китайском языках национально специфическим критерием номинации в данной сфере является возраст внутри одного поколения. Отличительной особенностью китайской терминологии родства
является наличие дополнительного семантического признака «принадлежность к своему/чужому
клану». Наиболее сложной и разветвленной является китайская система наименований родства,
учитывающая наибольшее количество семантических признаков. Полученные данные могут
быть использованы для составления толковых идеографических словарей китайского и турецкого языков.
|
свое чужое в языке и културе русских конфессиональных групп. Ключевые слова: конфессиональные группы, вера, культура, фольклорные
тексты, полевые материалы, оппозиция «свой–чужой», доминирующая оппозиция,
свое 'особое', сакральное, своя вера.
введение
Универсальная и древнейшая оппозиция «свое – чужое» по своему
происхождению связана с возникновением самосознания, основанного на
противопоставлении Я–не Я, затем Я–Ты, Мы–Вы–Они, Наш(и)–не Наш(и),
наконец, на осознании принадлежности чего-то себе (свое как противопоставленное
не своему – чужому или другому). Эта оппозиция является обязательным признаком
культуры любой группы, какой
большой или малой она ни была. Она указывает на пространство
самоидентификации социума и индивида, определяя границы между своим и
чужим, что необходимо при описании всех видов общения, особенно в ситуации
контактов с другими культурами [Свой или чужой? 2003; Белова 2005]. Тем самым
оппзиция «свое – чужое» является предметом исследования многих дисциплин
76 вопросы психолингвистики
гуманитарной сферы [«Свое и Чужое» в культуре 2017] и, конечно, лингвистики
– ведь слова, номинирующие эту оппозицию, многозначны, имеют множество
синонимов и открывают входы в глубины сознания и самосознания любой культуры,
см., например, [Балясникова 2016]. Я постараюсь показать функционирование этой
оппозиции в фольклорных текстах (этно)конфессиональных групп старообрядцев
(православных), молокан и духоборцев (русских народных протестантов) и на
своем полевом материале бесед с представителями этих групп. Напомню, что
этноконфессиональными группами называются общности, определяющие себя как
этносы через свою конфессиональную принадлежность. Молокане и духоборцы
через эти принятые ими конфессионимы в недавнем прошлом противопоставляли
себя русским – и православным, и неверующим – как другому этносу, тогда как
русские старообрядцы подчеркивали свою «русскость», называя свою веру
русской древлеправославной и противопоставляя себя другим русским именно
по вере (ср. два высказывания: духоборческое дочь вышла замуж за русского и
старообрядческое дочь вышла замуж за никонианина (ЭМА). Далее все три группы
я буду называть просто конфессиональными, имея в виду, что они, разными
путями отделившись от господствующего вероисповедания, объединены общими
признаками, из которых главный – слияние веры с культурой (веру и культуру я
понимаю как онтологически разные сущности [Никитина 2014]). Установки веры
проникают в самые разные глубинные элементы конфессиональной культуры,
как это было в средние века христианства. Вера подобна кровеносной системе,
разносящей кровь по всем органам тела. Слияние веры с культурой определяет
содержание и характер функционирования других признаков – таких, например, как
самодостаточность, обостренное самосознание, убежденность в своей избранности
Богом. Когда вера утрачивается и вероисповедание с присущими ему обрядами
перестает действовать, культура иссыхает и перестает быть конфессиональной.
Конфессиональные идентичности схожипо структуре с идентичностями
этническими. После работ норвежского этнолога Фредрика Барта и его
последователей в 60-ые годы ХХ века наши отечественные этнографы и социологи
отошли от привычного определения этноса и обратились к понятию этнического
стереотипа поведения, понятию границы, акцентируя динамический аспект в
описании жизни этноса (компактный и глубокий обзор см. [Степанов 1997]). Те
же понятия можно применить к описанию конфессиональной идентичности. Так,
вслед за Ф. Бартом знаки конфессиональной самоидентификации можно разделить
на внешние и внутренние, описать для каждой конфессиональной группы вполне
осознаваемые, специально построенные свои границы-барьеры, недоступные
для чужого, и зафиксировать динамику, происходящую в группе при сохранении
или изменении идентичности. Отмечу, что содержание оппозиции «свое –
чужое» наименее предсказуемо из всей совокупности известных оппозиций.
Если, например, можно заранее, исходя из общих соображений, хотя бы отчасти,
предположить, в чем может заключаться противопоставление «чистого –
нечистого», «левого – правого», «сакрального – профанного», то два пустых
контейнера «свой» и «чужой» заполняются смыслами, или признаками, только
по разумению носителей культуры. Границы своего сообщества, по возможности,
не меняются, но признаки на этих границах могут изменяться в зависимостиот
вопросы психолингвистики 77
разных обстоятельств. Как утверждает Ф. Барт, «никто не может сказать, какие
признаки будут выбраны акторами как организационно релевантные» [Барт 2003:
15]. Эти слова относятся к этническим группам, но их можно применить и к
конфессиональным сообществам.
Предварительные замечания я закончу указанием на то, что оппозиция
«свой – чужой» очень хорошо осознается носителями культуры и ими самими
номинируется именно так. То же происходит с самой общей оценочной оппозицией
«хорошее – плохое», которая не всегда, но весьма часто и согласно работает с
оппозицией «свой – чужой».
«Свое – чужое» в общерусском мирском и религиозном фольклоре
В традиционном фольклоре любой конфессиональной народной культуры
есть два слоя текстов – мирской/профанный и религиозный/сакральный. Кратко
остановлюсь на сравнительном описании функционирования «своего» и «чужого»
в этих двух типах текстов.
В традиционном мирском фольклоре есть доминантная оппозиция, а
именно, оппозиция «норма – не-норма». Действительно, фольклорный мир
является воплощением нормы, идеального устройства, что в первую очередь
очевидно в его языке, а именно, в семантике постоянных эпитетов. В ней
существует два слоя: непосредственное значение прилагательного – эпитета, коих
множество при разных существительных, и общее для всех постоянных эпитетов
значение нормы, или правильности, указывающей, каким должен быть предмет,
обозначаемый существительным в данном словосочетании, по своей природе
и назначению: таковым он и является в стабильном идеальном мире фольклора.
Так, крутой берег, красная девица и добрый молодец, синее море, чистое поле и
темный лес своими прилагательными указывают не только на конкретный признак
предмета, но и на норму, ему присущую. Норма – это правильно и, значит, хорошо.
Однако норма в идеальном мире может временно нарушаться, что происходит,
например, в переходным обрядах. Затем она восстанавливается. В пространстве
мирского фольклора норма – это свое и хорошее одновременно, не-норма – чужое
и плохое или свое, но подвергающееся разрушению вследствие вторжения
чужого. усские северные свадебные причитания очень ярко демонстрируют
противопоставлениемира невесты миру жениха посредством соединения
оппозиций «свое-чужое», и «хорошее – плохое» при доминирующей оппозиции
«норма – не-норма/аномалия». Эта пара оппозиций конкретизируется указанием
на все, что может быть связано с нормальным благополучием дома невесты и
непригодностью, ненормальностьюжизни в доме будущего мужа. Она реализуется
в более конкретных «близкое – далекое», «богатый – бедный», «чистый – грязный»,
«человек – не-человек» и др. Однако в свадебном обряде после венчания и отъезда
в дом жениха наступает перелом, когда все чужое становится своим.Происходит
возвращение к норме, но уже в другом доме, в другой семье, инорма, как всегда,
оценивается как хорошее.
Сходна ситуация и в былинах, где русские богатыри, живущие в мире
фольклорной нормы, встречаются и сражаются с чужими, с врагами, которые
иногда имеют зооморфные черты (оппозиция «человек – не-человек»), как,
например, Соловей-разбойник или Идолище поганое, а чужая сторона (не
78 вопросы психолингвистики
норма) предстает незнаемой, неструктурированной, безграничной и полной угроз
[Пеньковский 1989]. Чужой, связанный с «не-нормой», возникает также в текстах
жанра хороводных или плясовых песен. Им становится неровня по возрасту
(оппозиция «молодой – старый», реализующая «норму – не-норму»). И везде
«свое – чужое» соединяясь с общефольклорной оппозицией «норма – не-норма»
и общей оценочной оппозицией «хорошее – плохое», образуют единый стержень,
объединяющий сложную совокупность частных оппозиций.
Если мы перейдем в мир фольклора религиозного, то перед нами откроется
другой мир, определяемый разновидностями христианской веры. Эта вера
может быть народным православием, в частности, старообрядчеством, или
народным протестантизмом (молокане и духоборцы как духовные христиане).
В русском религиозном фольклоре такого совпадения «своего» с «хорошим»,
«чужого» с «плохим» нет, так как здесь иная доминирующая оппозиция. Главным
противопоставлением становится «благо/добро (от Бога) и зло (от дьявола)».
Эта оппозиция может быть представлена как «добродетель – грех», «чистота –
нечистота», еще более конкретно как «милосердие – жестокость» и т.п. Борьба
этих начал происходит в социальных сферах, а также в человеческой душе
(противостояние греха и добродетели), а потому своя душа далеко не всегда
хороша (ср. свой грех, своя воля). Что значит своя воля? Своя воля может быть
противопоставлена чужой воле, которая, например, может быть дурной волей
чужого земного властителя, но главным противопоставлением своей воли является
воля Божья, которой истинно верующий следует, добровольно отказываясь от
своеволия. Бог дал человеку свободу воли, и в русских духовных стихах люди чаще
живут не на белом свете, а на вольном свету, и по своей воле выбирают зло:
И жили мы, грешницы, на вольном свету.
И пили, и ели, утешалися,
На свою душу грехов много накладывали (ЭМА).
Итак, свое далеко не всегда хорошее, а чужое не обязательно дальнее, как во
многих текстах традиционного общерусского фольклора.
Связующим звеном между мирским и религиозным фольклором могут
служить заговоры, живущие в конфессиональной среде и называемые молитвами/
малитвами, как и в общерусской православной среде. И как болезни или порчу
отсылают в чужие места, где люди не ходят, птицы не летают, так и нечистый
дух в конфессиональных культурах отсылается на свое, соответствующее ему
место, для человека чужое:
От скотины ли ты пришел – возвратись в свое место, от зверя ли ты
возвратись опять к зверю, с перекрестка ли ты – возвратись на
место свое; вихрем ли ты нанесен – возвратись, от птиц ли ты
нанесен, нечистый дух, – возвратись к птицам тем, от леса ли ты
пришел – возвратись в леса, от ветвей ли ты дубовых, или с листа
дерева – возвратись в свое место, или от трав пришел, или от воды
– возвратись в места свои, или из бездны – возвратись в места свои
в бездну, откуда, кем, когда ты послан – возвратись дух нечистый,
изыди, не прикасайся к рабу божию.
(ЭМА, Армения, пос. Лермонтово, 2003г. из молоканской тетради с
вопросы психолингвистики 79
малитвами).
«свое – чужое» в мире старообрядчества
Доминирующая оппозиция христианского добра и зла в конфессиональном
мире старообрядцев, молокан и духоборцев определяет места оппозиции «свое –
чужое» (иная точка зрения представлена в [Иванова 2014]). Главной оппозицией, в
которой она участвует в конфессиональных культурах, является противопоставление
вер. Эта оппозиция имеет свою долгую историю. В общерусских эпических стихах,
близких к былинам и до сих пор живущих в старообрядческой среде, христианские
святые – Егорий храбрый, он же Георгий Победоносец (весьма сходный с
былинным богатырем), а также младый человек двенадцати лет Федор Тирон
идут на борьбу с чужой верой, которая названа басурманской, жидовской, иногда
латынской, побеждают врагов, очищают землю святорусскую. Герои – страдальцы,
в том числе Улита и ее сын младенец Кирик трех лет без трех месяцев, святая
двоица Галактион и Епистимия, а также святая Варвара претерпевают мучения
от нечестивых языческих царей, требующих от них отречения от своей веры. но
остаются верными христианами под любыми пытками.
Своя вера
Своя вера – это словосочетание, смысл которого уточняется в зависимости
от контекста: это может быть любая вера, которую исповедует индивид или
сообщество; вера, отличная о веры говорящего: у них там была какая-то своя вера
(то есть другая, не наша); наконец, вера особая, отличная от всех остальных вер: у
нас своя вера – говорят старообрядцы и представители народного протестантизма,
имея в виду именно этот смысл.
Слово свой многозначно: в толковых словарях оно имеет минимум
пять значений [Словарь русского языка 1984: 55–56] и входит во множество
фразеологизмов. Оно встречается в конфессиональных текстах, как и в любых
русских текстах, во всех своих значениях принадлежности (о семантике «своего»
см. [Балясникова 2016]). Главный интерес для выбранной темы представляет
значение 'особый, отличный от других' (значение 3 в Словаре русского языка),
и оно связано с противопоставлением вер, с предметами и ситуациями, от веры
зависимыми.
В старообрядческих стихах, возникших вскоре после раскола. возрождается
идея борьбы за веру или твердого противостояния господствующей церкви;
теперь это противопоставление своей веры – старой, истинной, и новой веры –
никонианской, ложной. Можно ли последнюю назвать чужой? Ведь догматика
новообрядцев и старообрядцев – одна и та же, и грамотные старообрядцы это
понимали. Однако обрядность несколько изменилась, а в сознании большой части
русского народа она была спаяна с догматикой. Кроме того – как написано в старых
книгах – ничего нельзя менять – не убавь, не прибавь, а патриархом Никоном
были внесены изменения в соответствии с греческими книгами, напечатанными
в Венеции, где царила латынская вера. И Исус стал писаться с двумя И, и
в Символе веры, где сказано о Христе: сына – рожденна, а не сотворенна –
никониане убрали А, поставили запятую – так умрем за единый Аз! Еще несколько
обрядовых нововведений и особенно запрещение знаменоваться двумя перстами,
которое искони существовало (отцы и деды так молились!), введение троеперстной
80 вопросы психолингвистики
щепоти – все это окончательно раскололо русский народ на долгие века. Саму
веру трудно было назвать чужой: она не была незнаемой, неизвестной, то есть
тем, на что указывало слово чужой в мифологическом сознании русского народа,
но измененной, испорченной богопротивными людьми и потому прежде всего –
ложной.
Своя вера называется у старообрядцев старой верой, и в этой номинации
присутствует почитание старины. Старая вера – истинная, древняя, чистая и
правая. и она – на грани гибели:
Не стало веры истинныя,
Не стало стены каменныя (ЭМА 1975, Верхокамье).
В «Стихе о разорении Соловецкого монастыря» – практически последнего
оплота старообрядчества – говорится о противостоянии монахов монастыря
царским войскам. Старая женщина в поморском селе вспомнила только маленький
фрагмент стиха, но именно в нем говорилось о преданности старой вере:
—Уж вы милые мои дети,
Уж вы стойте, не сдавайтесь,
Старой веры вы не бросайте.
— Уж мы головы положим,
Вечно Богу слуги будем
(ЭМА, Зимний берег Белого моря, 1998 г.)
Как уже упоминалось, старообрядцы называют свою веру древлеправославной. Доминирующую церковь современные староверы довольно часто называют
православной, а также новообрядческой или никонианской церковью. Степень неприятия ее до сих пор у многих староверов очень велика: мне приходилось несколько раз слышать: «лучше вообще в Бога не верить, чем ходить в никонианскую
церковь».
То старое, которое свое, (например, беспоповцы часовенного согласия
Тувы называют свою веру стариковшшыной) с разной степенью остроты – в зависимости от разновидности старообрядчества – противопоставлено новому и уже
потому чужому. Чужое у беспоповцев поморской веры, например, – все технические новшества, что возникли с приходом Никона и после него.
Свое старое старообрядцы стараются хранить и воспроизводить. Обратимся
к краткому рассмотрению жизни нескольких конкретных элементов старообрядческой культуры, которые они называют своими.
Свои книги
Книга – необходимая составляющая жизни старообрядца. Конечно, в старообрядческих домах есть свои книги, им принадлежащие, их собственность, так называемые, светские, или мирские. Но другие, тоже свои книги, их собственностью
могут быть или не быть – это книги своей веры, или старые книги, рукописные или
напечатанные до начала никоновской реформы, то есть до середины XVII века, или
переизданные в старообрядческих типографиях с сохранением всех особенностей
старого текста.
Именно по своим, старым дониконианским книгам они молятся, их читают в
моленных и дома; во время вынужденных переселений старообрядцы везли их как
свою главную драгоценность. Эти свои книги принадлежат старой вере, в них вы
вопросы психолингвистики 81
ражено ее содержание, ее смысл, это область сакрального, и они становятся своими
для тех, кто этот смысл и его старое письменное выражение носит в своей душе.
Свои книги являются наиболее ясными знаками старообрядческой идентичности, идентификаторами как внутренними, так и внешними. Внешние идентификаторы – видимые, слышимые, осязаемые, то есть наружные, знаки, и книги – вполне видимые предметы; внутренние идентификаторы – ментальные образования,
обычно скрытые от глаз и ушей чужих, это содержание книг.
Именно старые книги, по мнению многих старообрядцев, вызвали ненависть
обитателей ада, и новообрядческих деятелей, возглавляемых главным врагом старообрядцев – патриархом Никоном. В одном из стихов о Никоне кривой бес, посланный к патриарху из ада сатаной, приказывает :
Вот важнейший наказ назначается от нас:
Старую веру отмени, ее ложной назови,
Древние книги собирай, их сожженью предавай,
Напечатай книги новы и издай приказ суровый,
Чтоб по старым не служили и по солнцу не ходили,
И для знамения креста чтоб слагали три перста. (ЭМА 1975).
В упомянутом выше стихе об осаде Соловецкого монастыря войска царя
расправляются со старыми книгами, как и с монастырскими иноками – трудниками,
самым жестоким образом:
Всех трудничков полонили,
В лед живыми погрузили,
Книги стары перервали
И в огонь все пометали (ЭМА, 1988, Тува).
В экспедициях приходилось слышать, как в тяжкие репрессивные 30-е годы
свои богослужебные старинные книги – печатные и рукописные, прятали от властей,
закапывая в землю в нескольких оболочках из самодельного холста – до лучших
времен. Еще несколько десятков лет назад в Сибири были в старообрядческих
скитах скриптории, где переписывались старинные рукописные книги, которые тем
самым становились своими вдвойне – как книги своей веры и свои собственные.
Свое пение
Значительную часть старообрядческих библиотек составляют певческие
книги, тоже свои, особые: старообрядцы хранят в книгах и своей памяти старое
пение по крюкам или по солям, которое по всей Руси было распространено
раньше, до Никона, еще раньше пришло от греков, а теперь, как сами староверы
считают, осталось только у них. Такое пение – принадлежность своей веры. Это и
учебники, и богослужебные певческие книги, и стихарники /стиховники, в которых
над словесными строчками стиха стоят певческие знаки – крюки. Певческая
грамотность была среди старообрядцев очень престижна и в России почти исчезла
к концу ХХ века; в США в среде старообрядцев-эмигрантов, как мне сообщили,
письменной крюковой грамоте учат только избранных мальчиков.
Можно перечислить еще много своего особого, старинного – в укладе жизни,
именах, летоисчислении, многочисленных бытовых запретах – в одежде, в пище,
в поведении. Все это – свое по вере и потому входит в область сакрального, как,
например,
82 вопросы психолингвистики
Своя посуда
Своя посуда у старообрядцев–беспоповцев поморского и часовенного
согласия особая. Конечно, посуда, имеющая владельца – своя, это обычное
отношение принадлежности как собственности. Но есть другая своя посуда/
чашка. Она может быть купленной, подаренной или доставшейся в наследство
от своих родственников – это все не имеет значения: она должна быть своей по
вере. Иначе, семиотика своей посуды включена в одну из главных оппозиций
конфессиональной, в данном случае, старообрядческой культуры – оппозицию
«чистое – нечистое», ставящую границы между «сакральным» и «профанным». Своя
посуда определяется как добрая, чистая, она может принадлежать индивиду или
сообществу верующих, участвующих в совместных молениях и принявших на себя
совокупность определенных запретов, необходимых для чистой, по возможности,
праведной жизни. Своя посуда как только собственность противопоставлена чужой
посуде; своя посуда как свидетельство «чистоты» владельца, его приобщенности к
сакральному, – мирской/профанной посуде. Последняя тоже должна быть в каждом
старообрядческом доме для приходящих мирских гостей и своих (по родству)
мирских членов семьи. Староверы, для которых разделение в посуде является
важным жизненным и религиозным принципом, называются чашечниками.
Каждая старообрядка поморского согласия, живущая в верховьях Камы и
идущая в другую деревню на соборное моление, несет с собой на общую трапезу
бережно завернутую в платок свою чащку и ложку. Нож с собой брать не надо:
как я узнала, к ножу не льнет (имеется в виду нечистое), и можно использовать
общий нож. Дома своя, тщательно оберегаемая посуда, хранится отдельно от
мирской. Существует своя дорожная посуда, которую обычно берут в дальнюю
дорогу мужчины и которая по разным причинам легко может стать нечистой, после
чего она становится мирской. Есть еще и поганая посуда для домашних кошек,
собак и скотины. Один из записанных мной текстов от тувинских старообрядцев
своей посуде, неожиданно вывел на
часовенного согласия, посвященный
проблему соотношения ценностных статусов конфессиональной и этнической
принадлежности:
– У нас как-то был случай.<…>. Закон такой был <…>– придет тувинец,
обязательно накорми его. Дай хлеба. Вот на табуретку подстели тряпочку – на голу
не ставь – погана шшытается она, постели тряпочку ли, бумажку ли, хлеб положь,
что там есть – квасу налей, то супу налей, то молока – что есть – накорми. Ну, и
у нас тувинец пришел. Теперь мама (так называют свекровь – С.Н.) говорит: «ты
покорми тувинца-то». А у нас чашек (для мирских – С.Н.) нет. «Мама, – говорю,
– а посуды-то нет лишней!» Она говорит: «Ну, у Авдотьи, у золовки». А я пошла,
а у их на замке. Я пришла да говорю: «Ее нету дома, изба на замке». А тут както было: я чашечку в шайку уронила, мама говорит: «Вымой, поставь ее кошке».
Теперь она говорит: «Ты ко′шачью вымой пушше, да протри и накорми». А свекор
на печке лежит. Он говорит: «Чё вы говорите?» – «А вот Авдотья взяла, чашек
нету-ка, а кормить надо его.» – «Ну и чё? – «Дак ведь чашек-то нет». Он говорит:
«А чем хочете кормить?» – «Ну вот чашка-то у кошки стоит, вымыть ее». – «А ты
чё думаешь, Агафья, ты хочешь осквернить его?» <…> А они (тувинцы – С.Н.) и
конину пропашшу, и коров пропашшых (то есть умерших своей смертью – С.Н.)
вопросы психолингвистики 83
ели –- это у них закон был. Она (свекровь – С.Н.) говорит: «Про′пасть они едят».
Он гырьт :»Не нужно. Пусть пропасть ест, а ты не скверни. Ты его осквернишь, он
с кем наестся (тоже будет скверный – С.Н.), а ты за всех ответишь. Чё у вас, посуды
нет накормить его?» Грамотный же был... Сколько, гырьт, народу он осквернит
потом, а ты за всех ответишь. Ведь если ты меня накормишь из поганой посуды, а
я потом с кем поем, сколько народу я оскверню, а я не отвечаю. Это ты ответишь.
Вот так у нас
(ЭМА, 1982 г, д. Ильинка, Тува).
На мой вопрос: « А если бы русский пришел чужой, вы подумали бы ему ко/
шачью миску дать?», информантка неуверенно ответила: «Ну не знаю, тут все-таки
своя кровь...»
В этом не до конца определенном ответе присутствует этнический фактор:
по мнению информантки, в отношении к человеку, чужому по вере, но своему по
крови (по этносу), границу между человеком и скотиной нарушать не следует. В
отношении же этнически и конфессионально чуждого, хотя и знакомого (тувинца)
в крайних случаях границу можно перейти. Для свекра, живущего по старым
правилам старообрядческой этики, нарушение границы «человек – не-человек» в
любой ситуации (в данном случае, в ситуации с посудой) является абсолютным
запретом, ослабевшим у молодого поколения.
Свое и чужое в русском народном протестантизме
(духоборцы и молокане)
Можно считать, что доминантной оппозицией в духоборческой и молоканской
культурах является оппозиция «Бог/божественное – дьявол/сатана, дьявольское»,
или, как и в православии, «добро – зло». Но если в православии эта оппозиция
противопоставляет сущности, не равные по силе (дьявол много может, но всемогущ
только Бог), то в народном протестантизме, склонном к дуализму, она может быть
обозначена как практически (в человеческой жизни) равносторонняя. Особенно
очевидным это становится в беседах с молоканами–прыгунами, или духовными,
которые отмечают, что левый (дьявол) всегда рядом и легко овладевает человеком.
По отношению к человеческой душе мне приходилось иногда слышать от молокан:
дьявол-то, враг, пожалуй, посильнее Бога будет. В любом случае, в человеческом
мире и человеческой душе идет борьба добра и зла.
Своя вера противопоставлена любой чужой по главной цели человеческого
существования – служению живому Богу и надежде на спасение своей души, а
также по минимальной степени внешней обрядности (особенно в молоканстве). В
духовных песнях молокан – функциональном аналоге духовных стихов – четко
представлены основные признаки своей веры, которые вызывали репрессию
властей и православной церкви:
Тут дозналися попы / Что кресты нам не нужны.
Не едим свиное мясо / И икона нам не Бог
Стали бить их истязать / В свою веру возвращать
Кто живого Бога принял / И икону кто отверг
Ими тюрьмы наполняли / И по свету разгоняли.
Тут Господь нас за раз / Перевел всех на Кавказ
Деды наши, прадеды / В кандалах сюда пришли
84 вопросы психолингвистики
Цепи ноженьки постёрли / До костей и до крови
Скованы были попарно / По рукам и по ногам
Цепями они звенели / Не жалели плоть и кровь.
Шли за Бога за живого / И за истину Христову
Детям своим завещали / Что назад возврата нет.
Главное назидание заключено в последних строках песни:
Не ищите чужой веры: / Там нигде спасенья нет
(СП: 1103)1
Духоборцев и молокан сближает значимость двух нагруженных оппозиций:
«внешнее/наружное/видимое – внутреннее/сердечное/невидимое» и «истинное
– ложное». Эти оппозиции присутствуют и в православии – в его культуре и в
словесных текстах, однако «работают» в народном протестантизме на большем
объеме смыслов. Прежде всего отметим, что в народном протестантизме священство
отсутствует принципиально, догматически
(в отличие от старообрядцев–
беспоповцев, ощущающих это отсутствие как духовную драму), а значит, нет
обрядов, связанных с большим количеством различных богослужений и имеющих
видимую внешнюю сторону. Решительно отвергается Предание, которое ведет к
поклонению святым; водное крещение; также такой атрибут веры, как иконы,
которые духоборцы называли «крашеными досками». Кроме того, нужно
вспомнить, что духоборцы и молокане в царской России подвергались репрессиям,
их называли «особо вредными сектами» и до отмены крепостного права насильно
– иногда в массовом порядке – их обращали в православную веру. Своя вера,
которую нужно было прятать, уходила глубоко внутрь, когда наружно приходилось
принимать водное крещение и ходить в православный храм, где, как говорили
духоборцы, надлежало производить махание руками (то есть креститься), а это
ручное моление, по их убеждению, к спасению не приводит. Что касается оппозиции
истинное–ложное, то здесь нетрудно увидеть близость к старообрядчеству: своя
вера истинная, а доминирующая православная вера ложная для всех трех групп.
Для духоборцев и молокан с самого начала отхода от православия она стала
безусловно чужой, или чуждой, от которой хотелось отойти как можно дальше, хотя
не всегда это удавалось. Духоборцы до недавних времен называли православных
язычниками за оставление Бога живого и поклонение иконам. В духоборческих
псалмах говорится:
Еретики, неправильные христиане, они же именем Христовым
нарекаются от самого Христа отчуждаются от церкви Христовой
и верующих во Христа мучают и убивают. Злые суть боги
языченские и душам вредные; возбранено почитать иконы их
злые... (ЖК: пс.64,с. 88-89)2.
Им вторят молокане:
Пусть умножаются скорби только у тех,
Которые текут к богу чужому. (СП: 680).
1 В цитатах здесь и далее сохраняются орфография и пунктуация источника.
2 Для духоборческих псалмов указываются номера псалмов и страницы; для молоканских песен
только номера песен.
вопросы психолингвистики 85
Чужая вера – принадлежность неверных. Слово верные, противостоящее
неверным – одно из самых частотных в духоборческих псалмах и особенно
молоканских духовных песнях. Так, духоборцы спрашивают в своих вопросноответных псалмах, составляющих значительную часть их сборника псалмов
–»Животной книги»:
{В.} Для чего Иисус Христос явился? – {О.} Для оправдания верных
(ЖК: пс. 17, с 73).
или:
... праведен Господь с человеками, с верными, с избранными, с мира
народов повыбранными, шли они к Богу своей волей охотой.
Живому Богу поруки дали, на сырой земле слезы пролили;
собирались все верные и праведные во тою церкву соборную,
богомольную (ЖК: пс. 162, с. 161 ).
Итак, верные образуют свою, особую церковь, со своей особой верой .
Молокане описывают верных сходным образом:
Прибываешь ты премудрость в сердцах верных всех,
В людях неученных в простодушных.
Они в мире жили, в страхе Господу служили
Сердцем сокрушенным и духом смиренным.
Бог возрил на них, на всех верных своих;
Дал им очи ясные, все сердечные (СП: 383).
Заметим, что прилагательные чужой и неверный не всегда синонимичны.
Чужой народ или народы – как чужая сторона – неведомая, далекая; туда ссылают
к чужому народу с непонятной речью, там приходится жить вдали от близких;
вера чужого народа обычно не обсуждается. Неверный народ или неверные люди
– это люди неправильной, чужой веры, неверные также могут быть бывшие свои,
изменившие своей вере; так считают молокане:
Я сошлю к вам на землю, грозную тучу;
Как ударят грозные тучи, седьми громами;
Тогда мать, сырая земля потрясется;
А грешные да неверные, устрашатся;
Станут праведные со грешными прощаться;
Вы прощайте грешные да неверные.
Вы почто же свою веру потеряли;
Вы почто же, ее под ноги затоптали;
Вы послушайте что Дух святой вам скажет;
Он вам грешным да неверным,
Прочь откажет (СП: 71).
Свой народ
Верный народ, верные люди – это свои люди и свой народ, избранный Богом.
Свои люди, Свой народ, также Твой – в обращении к Богу и Мой в обращении Бога к
людям – библейское ветхозаветное выражение, применяемое в описании отношений
Бога с народом Израиля, перешло в тексты молоканских духовных песен, а также в
тексты духоборческих псалмов, многие из которых имеют источником Библию. У
них это выражение относится не только к Богу – Отцу, но и к Богу – Сыну, то есть
86 вопросы психолингвистики
к Христу, и к Святому Духу.
Идея своей избранности Богом, пронизывающая тексты духоборцев
и молокан–прыгунов, в меньшей степени характерна для духовных стихов
старообрядцев, и избранность, по-видимому, может пониматься каждой группой
по-своему. У молокан–прыгунов главная мечта – при звуке последней трубы
устремиться в поход в тысячелетнее царство Христа, упомянутое в Откровении
Иоанна:
Господи, Господи Отче святый!
Прими молитву праведных людей Твоих.
Господь ожидает людей Своих избранных;
Посреди людей избранных, воссияет един Господь (СП: 211).
Старообрядцы объясняют, что такое избранные, описывая, как ими можно
стать:
Это люди избранны,
Кои в вере и житии постоянны,
Кои в мятеж мирский не прельстились
И антихристу не поклонились (ЭМА).
Идея Е.Л. Березович о перемещающейся – наружной и внутренней
точке зрения в прагматике слова люди [Березович 2007: 89-111] – получает свое
подтверждение в текстах молоканских песен. Если у слова люди нет определений,
показывающих разделение на своих и чужих, то оно задается более широким
контекстом: так, в предложении Теперь видно всем нам стало, / Что в людях
Бога не стало выражена «наружная» точка зрения по отношению к людям: люди
– это не Я и не Мы, избранные. Когда же Господь людей собирает, то собирает
он своих людей, к которым относится и субъект высказывания, тогда мы и свои
люди – одно. Народ как бы разделен на две группы: избранная совокупность людей,
которых ведет Бог к спасению (Божий народ, верные) и все остальные, которым
суждена погибель. Однако песни показывают и динамическую картину мира, когда
формируется Божий народ из народа обыкновенного: «близок день Господень,
да пробудится народ»; поэтому в текстах представлен народ, который по воле
Святого Духа преобразуется в новую общность и становится другим, свободным и
спасенным, своим, то есть Божьим народом.
Фольклорные тексты, мной цитируемые, возникли давно. Многое с тех пор
изменилось в сознании людей конфессиональной культуры, с которыми я общалась
в экспедициях. Многие молокане теперь считают, что спасутся люди любой веры,
если соблюдают заповеди своей веры. Однако очень уважаемый пророк молокан–
прыгунов, живущих в Армении, сообщил мне: «Вчера было возвещение (Бог
возвестил через пророка – С.Н.), что гнев идет на землю. Но было сказано – верьте,
Бог свой народ защитит, не оставит». Тот же пророк сказал: «Вот римское папство:
из их церкви выйдет поп, и все должны ему покориться. От этого Бог свой народ
уведет». Так что понятие своего народа как избранного Богом живо до сих пор.
Свое пение
Последнее, на чем я кратко остановлюсь – употребление слова свой в
высказываниях молокан о пении псалмов. Прежде чем перейти к текстам самих
молокан, нужно отметить, что в русской протестантской культуре, где нет
вопросы психолингвистики 87
визуальных атрибутов православного обряда, то есть в культуре слуховой, слово в
пении становится властелином богослужения; именно пение, считают молокане,
подготавливает душу к молению – центральной его части. Псалмы поются на
праздниках, похоронах, на воскресных молениях, при проводах в солдаты — словом,
во всех торжественных случаях. Традиционное псалмопение составляет сердцевину
духоборческой и молоканской культур во всех их территориальных вариантах, включая
Канаду и США, куда часть духоборцев и молокан впервые эмигрировала немногим
более ста лет назад. Певцы у молокан и певчие у духоборцев – весьма почитаемые люди
в духоборческой и молоканской общинах. Недаром молокане склонны определять себя
как христиан, поющих псалмы.
У нас свое пение – скажет любой молоканин, имея в виду, что молоканское
псалмопение – это особое, отличное от всего, что можно услышать. Что значит свое, или
наше, пение, свои, или наши, псалмы, поясняют молоканские певцы, размышляющие о
задачах, средствах и технической сложности молоканского пения, но прежде всего – о
его связи с верой:
– Псалмы - это исключительное искусство. Почему вот я именно
борюся за каждый оборотец, за каждую посадку, чтобы не
потерять свой корень пения... А в псалмах это нужно понять –
когда человек поет внутренно... Псалмы — не песня. Перед
этим пением надо благоговеть. Нужно петь душой – тогда
пение получится. Если человек не возрожденный, не верующий
в Бога — он не научится нашим псалмам
(Ставропольский край, пос. Юца, 1999 г. певец В.И. Богданов).
Псалмы – и тексты, и напевы, и исполнение – широко обсуждаются и
оцениваются, поскольку представляют одну из главных ценностей культуры. Два
эпитета – красивый и прекрасный – относятся к разным родам оценок – эстетической
(красивый) и этической (прекрасный), причем второй эпитет оценивает сам факт
существования псалма как лучшего образца пения, обращенного к Богу. Это этическая
оценка, включающая в себя подчиненную ей эстетическую компоненту. Певцы
объясняли мне, что прекрасным правильное красивое пение делает вера.
Тексты псалмов имеют своим источником самые разные книги Библии; каждый
хороший певец знает более сотни псалмов; как говорят, у каждого псалма свой порядок
и каждому псалму свой мотив положен. Добавлю, что в связи с традиционным устным
существованием напевов и наличием их территориальных, субконфессиональных
(поскольку современные молокане делятся на так называемых постоянных и духовных),
а также индивидуальных певческих вариантов – таких своих мотивов в молоканстве,
по-видимому, много сотен.
Интересно, что мне много раз приходилось слышать: наше пение нельзя
переложить на ноты, не получается. Часто это произносилось с гордостью: вот какая
сложность и в напеве, и в исполнении!
В настоящее время накоплено много записей молоканских псалмов, сделана масса
нотных расшифровок, весьма сложных по структуре; обнаружены нити, связывающие
напевы псалмов с протяжными русскими народными песнями [Савельева 2015].
Однако ответы на многие вопросы о происхождении и развитии этого оригинального,
своего молоканского жанра еще не найдены. То же самое можно сказать о чрезвычайно
88 вопросы психолингвистики
сложных и ни на что не похожих духоборческих псалмах (подробнее см. [Никитина
2013]).
Заключение
Итак, на материале текстов конфессиональных культур в бинарной оппозиции
«свое – чужое» рассмотрено только одно из значений слова свое, а именно, свое как
'особое'. Оно непосредственно, либо опосредованно связано с идеей Бога и веры
и в своих словосочетаниях с существительными выражает суть конфессиональной
культуры, в которой слиты вера и религия. Оппозиция «свой – чужой» со значением
своего 'особого' оказывается при своей абсолютной универсальности семантически
зависимой и подчиненной как стержневой оппозиции «добро от Бога – зло от дьявола»,
так и более специфическим оппозициям, которые образуют смысловой костяк
конфессиональной культуры.
В сущности, оппозиция «свой – чужой» не бинарная, а тернарная. «Другой»,
заполняющий пространство между «своим» и «чужим», необходим: через него
осуществляется смысловая динамика от «своего» к «чужому» и обратно. Однако
описание «другого» в конфессиональной культуре и анализ тернарной оппозиции
«свой – другой – чужой» представляет собой отдельную задачу
литература
Балясникова О.В. «Свой – чужой»: психолингвистические аспекты исследования
(на материале русского языка). Москва: издательство «Канцлер», 2016. 202с.
Барт Ф. Введение // Этнические группы и социальные границы. Социальная
организация культурных различий. М.: Новое издательство 2006. С. 9–48.
Белова О.В. Этнокультурные стереотипы в славянской народной традиции. М.:
Индрик, 2005. 288c.
Березович Е.Л. Язык и традиционная культура. Этнолингвистические
исследования. М.: Индрик, 2007. С. 82–111.
Иванова Н.В. Лексические репрезентации оппозиции «свой–чужой» в духовных
старообрядческих стихах // Научный диалог, выпуск № 12 (36) / 2014. Филология.
Екатеринбург, 2014. С. 24–36.
Никитина С.Е. Конфессиональные культуры в их территориальных вариантах
(проблемы синхронного описания). М.: Институт наследия, 2013. С. 273–283.
Никитина С.Е. О взаимодействии веры, культуры и языка в конфессиональных
сообществах // Язык, сознание, коммуникация: сб. статей / Отв. ред. В.В. Красных,
А.И. Изотов. Вып. 50 – М. МАКС Пресс, 2014. С. 237-244.
Пеньковский А.Б. О семантической категории «чуждости» в русском языке //
Проблемы структурной лингвистики 1985–1987гг. М.: Наука, 1989. С. 54–83.
«Свое» и «Чужое» в культуре = our and alien in culture: Материалы XI Международной научной конференции (г. Петрозаводск: 22–24 июня 2017 года). Петрозаводск:
Издательство ПетрГУ, 2017. 262 с.
Свой или чужой? Евреи и славяне глазами друг друга. Сборник статей. Академи
ческая серия. Выпуск 11. М.: 2003. 504 с.
Словарь русского языка. Том IV. С –Я. – Москва: «Русский язык» 1984. 792 с.
Степанов Ю.С. Константы: Словарь русской культуры. Опыт исследования. М.:
«Языки русской культуры», 1997. С. 472–487.
вопросы психолингвистики 89
Этнические группы и социальные границы. Социальная организация культур
ных различий. Под редакцией Фредрика Барта М.: Новое издательство. 2006. 201с.
источники
ЖК – «Животная книга» духоборцев // Материалы к истории и изучению
русского сектантства и раскола / под ред. Владимира Бонч-Бруевича. Вып. 2. Виннипег:
1954. 316 с.
СП – Сионский песенник столетняго периода христианской религии Молокан
Духовных прыгунов по всему миру. Первое издание. los angeles: 2004. 1042 c.
ЭМА – Экспедиционные материалы автора
«our – alien» in language and culture
of russian confessional grouPs
serafima e. nikitina
chief researcher
Institute of linguistics, Russian academy of Sciences
1 str. 1 Bolshoj Kislovskij per. Moscow.125009
seniki38@mail.ru
the paper is devoted to the semantics and functioning of the universal opposition
«our – alien» in the language and cultures of the three Russian confessional groups: old Believers (orthodoxy), Doukhobors and Molokans (Russian folk Protestantism). the material
is folklore texts and field notes of the author. It is shown that the opposition «our – alien» on
the Russian folklore texts depends on the dominant opposition «norm – not-norm». on the
religious texts the dominant opposition is the «good (from god) – evil (from the devil)». It
subordinates number of other oppositions, first of all ‘’our faith – аlien faith'. the research is
concentrated on one meaning of the word svojo (our) as ‘a special, different from everything
else’. So, old Believers’ our faith is a old, true faith, is opposed the Niconian, the false faith,
which is sometimes called a stranger. Such phrases as our books, our singing, our cup, etc.
can denote belonging to the faith, sacred and are opposed not to «stranger/alien», but to «profane». a similar, but not identical picture is in the cultures of the Doukhobors and Molokans:
their faith as a true belief in the living God is opposed primarily to the orthodox faith as a
stranger’s faith with other gods (icons). the opposition of the kinds of faithes is most often
represented in the language as the opposition of the «faithful – unfaithful». Phrases our
singing and our people have in this texts sacred meanings. So, phrases with our ‘special’ in
confessional texts express the essence of the confessional culture.
Keywords: confessional groups, faith, culture, folk texts, field materials, «our – alien»
opposition, dominant opposition, our ‘special’, sacred, our faith.
References
Baljasnikova O.V. «Svoj – chuzhoj»: psiholingvisticheskie aspekty issledovanija (na
materiale russkogo jazyka).[«our – alien»: psycholinguistic aspects of investigation (Russian language as material)]. Moskva: izdatel’stvo «Kancler», 2016. – 202s.
Bart F. Vvedenie // Jetnicheskie gruppy i social’nye granicy. Social’naja organizacija
kul’turnyh razlichij. [ethnic groups and boundaries. the social organization of culture difference] M., Novoe izdatel’stvo 2006. S. 9–48.
90 вопросы психолингвистики
Belova O.V. Jetnokul’turnye stereotipy v slavjanskoj narodnoj tradicii. [ethnocul
tural stereotypes in Slav folk tradition] M., Indrik, 2005. – 288c.
Berezovich E.L. yazyk i tradicionnaya kul’tura. Jetnolingvisticheskie issledovaniya.[ language and traditional culture. ethnolinguistic investigations]. M.: Indrik, 2007.
S. 82–111.
Ivanova N.V. leksicheskie reprezentacii oppozicii «svoj – chuzhoj» v duhovnyh
staroobrjadcheskih stihah [lexical representations of the opposition «our – alien» in spirit
verses of old Believers]. // Nauchnyj dialog, vypusk № 12 (36) / 2014. filologija. ekaterinburg – 2014. S. 24–36.
Nikitina S.E. Konfessional’nye kul’tury v ih territorial’nyh variantah (problemy
sinhronnogo opisaniya).[ Konfessional cultures in their territorial variants ( problems of
synchronic description] M.: Institut naslediya, 2013. S. 273–283.
Nikitina S.E. o vzaimodejstvii very, kul’tury i yazyka v konfessional’nyh soobshchestvah [the interaction of faith, culture and language in religious groups]. // yazyk,
soznanie, kommunikaciya: sb. statej.Vyp. 50 [language – Mind – communication. collection of articles. Issue 50]. M. MaKS Press, 2014. S. 237-244.
Pen’kovskij A.B. o semanticheskoj kategorii «chuzhdosti» v russkom jazyke [on
semantic category of «alieness’’ in Russian]. // Problemy strukturnoj lingvistiki 1985–
1987gg.[ Problems of structural linguistics 1985-1987]. M., Nauka 1989. S. 54–83.
«Svoe» i «chuzhoe» v kul’ture. [our and alien in culture] / Materialy XI Mezhdunarodnoj konferencii [Materials of XI International conference] (g. Petrozavodsk,
22–24 ijunja 2017 goda). – Petrozavodsk, Izdatel’stvo Petrgu, 2017
Svoj ili chuzhoj? evrei i slavjane glazami drug druga.[Insiders or aliens?
Jews Seen by Slavs. Slavs Seen by Jews]. Sbornik statej. akademicheskaja serija. Vypusk 11[collection of articles. akademical series. issue 11]. M., 2003 504
p.
Slovar‘ russkogo jazyka. tom IV. S –Ja. [Russian dictionary. V. IV. S – ya.].
Moskva, «Russkij jazyk» 1984. – 792p .
Stepanov Ju.S. Konstanty. Slovar‘ russkoj kul‘tury. opyt issledovanija. [contants.
the dictionary of Russian culture. the experience of investigation]. M. : «Jazyki russkoj
kul‘tury», 1997. S. 472–487.
Jetnicheskie gruppy i social‘nye granicy. Social‘naja organizacija kul‘turnyh razlichij . Pod redakciej fredrika Barta [ethnic groups and boundaries. the social organization of culture difference. edited by fredrik Barth]. M., Novoe izdatel‘stvo. 2006.201s.
источники
ZhK — «Zhivotnaya kniga duhoborcev» // Materialy k istorii i izucheniyu russkogo sektantstva i raskola / pod red. Vladimira Bonch-Bruevicha [«the book of life of the
Doukhobors» // Materials for the history and the study of Russian sectarianism and
schizm. edited by V. Bonch-Bruevich. 2nd edition. Vinnipeg: 1954. 316 p.
SP — Sionskij pesennik stoletnyago perioda hristianskoj religii Molokan
Duhovnyh prygunov po vsemu miru [Songbook of sentennial period of christian religion
of Molokan–spirit jumpers in world]. first edition. los angeles: 2004. 1042 p.
eMa — ekspedicionnye materialy avtora [field materials of author].
вопросы психолингвистики 91
| Напиши аннотацию по статье | теоретические и экспериментальные исследования
УДк 81’23
«своЕ – ЧУЖоЕ» в ЯЗыкЕ и кУлЬтУрЕ рУсских
конФЕссионАлЬных грУпп
никитина серафима Евгеньевна
главный научный сотрудник
Институт языкознания РАН
125009 Россия, Москва, Большой Кисловский пер.1/1,
seniki38@mail.ru
Статья посвящена семантике и функционированию оппозиции «свой–
чужой» в языке и культурах трех русских конфессиональных групп: старообрядцев
духоборцев и молокан (русский народный протестантизм).
(православие),
Материалом
служат фольклорные тексты и полевые материалы автора.
Показано, что оппозиция «свой–чужой» в общерусских фольклорных текстах
подчинена доминантной оппозиции «норма – не-норма». В конфессиональных
текстах доминантой является оппозиция «добро (от Бога) – зло (от дьявола)», и
ей подчинен ряд других оппозиций, прежде всего, «своя вера – чужая вера».
Исследование семантики оппозиции «свое – чужое» сосредоточено на значении
слова свое –'особое, отличное от остального'. Так, в старообрядчестве своя вера –
это старая, истинная вера, противопоставленная никонианской, ложной, которая
иногда называется чужой. Такие словосочетания, как свои книги, своя посуда
и др., могут обозначать принадлежность вере, то есть области сакрального, и
противопоставлены не «чужому», а «профанному». Сходная, но не тождественная
картина – в культурах духоборцев и молокан: своя вера как истинная вера в живого
Бога противопоставлена православной чужой вере; чаще всего она появляется в
текстах как оппозиция «верных» и «неверных». Как особое, сакральное предстает
в текстах трех указанных групп свое пение и свой народ. Итак, «свое» 'особое' в
конфессиональных текстах указывает на особую суть конфессиональных культур.
|
свойства лексической модели русскоязычного текста описание интерьер. Ключевые слова: описание-интерьер, субъект описания-интерьера, предметные актанты, актанты структуры
пространства, ЛСГ.
Под интерьером надо понимать обустройство какого-либо замкнутого физического
пространства, ограниченного со всех сторон
(ширина, высота, длина), называемое внутренним пространством помещения, сооружения. Часто бывает, что один или несколько параметров существуют «по умолчанию»,
и это не разрушает представления об ограниченном пространстве.
Изучение лексической модели описанияинтерьера показывает, что контекст описания создается двумя типами значений субстантивных слов, вербализующих онтологические свойства пространства: значением
объемности пространства, наполненного
вещами, и значением трехмерности пространства [Хамаганова, 2006]. Эти значения
эксплицируются разными группами слов.
Объем пространства выражается названиями вещей, его наполняющих, обладающих
своим определенным объемом. Значение
трехмерности имеет другой способ выражения – посредством слов, указывающих на
расположение вещей в пространстве. В основном лексическое значение слов, обозначающих вещи, наполняющие пространство,
не содержит указания на их расположение
(стол, диван и др.), поскольку фиксация рас
* Работа выполнена при поддержке Российского гуманитарного научного фонда (Проект «Моделирование
текста: лексический состав текста типа «описание» №15-04-00305).
Хамаганова В. М. Свойства лексической модели русскоязычного текста «описание-интерьер» // Вестн. Новосиб.
гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 4. С. 18–26.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 4
© В. М. Хамаганова, 2016положения связана с понятием точки отсчета
в восприятии пространства (стол в центре,
диван в углу). Имена, называющие предметы, расположенные вверху (лампа, люстра
и др.), содержат значение местонахождения,
поэтому эти имена не требуют дополнительного указания: расположение их известно
«по умолчанию». Предметы, располагающиеся на нижней плоскости (пол, палас и др.),
составляют им оппозицию. Однако, поскольку сам воспринимающий пространство находится, как правило, на нижней плоскости,
это противопоставление недостаточно для
построения описания-интерьера. Фиксация
положения по двум параметрам горизонтальной плоскости (впереди – сзади, слева – справа) осуществляется в контексте описания посредством актантов структуры пространства,
которые выражают значение направления и
ориентированы местоположением воспринимающего, или точкой отчета.
Свойствами интерьера обладает реальный предмет или объект действительности
(означаемое, денотат) – сооружение, помещение, имеющее стены, крышу, пол или
части, выполняющие функции создания
ограниченного пространства. Такой объект
действительности может быть субъектом
описания-интерьера, ибо «субъект указывает
на нечто во внешнем мире – устанавливает
референцию и одновременно выделяет это
нечто – производит индивидуализацию. При
этом предполагается, что функция референции и функция индивидуализации реализуется в субъекте одновременно» [Степанов,
1979. С. 336].
Именно ограниченность, замкнутость
пространства, перечислением признаков которого служит описание-интерьер, является
инвариантным значением данного текста.
Наиболее полное перечисление названий
возможных субъектов описания-интерьера
представлено в Т. II «Русского семантического словаря». В нем представлены конкретные
имена существительные, номинирующие
«все создаваемое руками и умом человека», – первая большая группа слов; вторая
большая группа слов – «названия предметов
по форме, состоянию, составу, местонахождению, употреблению» [Русский семантический словарь, 2002. С. XXVΙ]. Эти два
участка именующих слов состоят из лекси
ческих классов, представляющих собой лексическое древо в виде сложных нисходящих
ветвей, мельчайшей единицей которых служит «словозначение». Авторы отмечают, что
лексико-семантические ряды словозначений
в подмножествах нисходящих ветвей лексического древа «открыты для пополнения
новыми словами и значениями» [Русский семантический словарь, 2002. С. XXVΙΙΙ].
В первом участке Словаря перечисляются
имена существительные с конкретным значением – «все создаваемое руками и умом
человека»; здесь представлено большое количество подмножеств, зафиксировавших,
кроме названий других артефактов, субъекты описания-интерьера.
Каждое словозначение сопровождается
цифрой, которая «указывает на номер соответствующего значения в семантической
структуре многозначного слова в алфавитном компьютерном словаре, создаваемом
одновременно с “Русским семантическим
словарем” и на его основе» [Русский семантический словарь, 1998. С. XVΙΙΙ].
Помимо выявления лексического наполнения актантов описания-интерьера, задачей
статьи является выборка из тематических
множеств и подмножеств [Русский семантический словарь, 1998] слов, обозначающих
трехмерное замкнутое пространство, характеризуемое возможным расположением его
частей, предметов, наполняющих его, т. е.
интерьером. Такие конкретные существительные могут быть субъектом описания-интерьера. При сплошной выборке слов
именующих, номинирующих помещение,
сооружение, были выявлены следующие
группы слов, гипотетически могущих стать
субъектом описания-интерьера.
«Сооружения, постройки. Общие обозначения: здания, постройки, сооружения. Их
внутренние части».
«Сами здания, сооружения»: дом (1), домостроение (2), здание (1), корпус (4), особняк, павильон (2), постройка (2), сооружение (2), строение (2).
«Лабиринты»: катакомбы
(2), лабиринт (1) [Русский семантический словарь,
2002. C. 51].
«Характеризующиеся каким-н. качеством,
видом, расположением»: аквариум (3), базилика, башня (1), высотка (2), вышка (2), дво
Текст и дискурс
рец (1), девятиэтажка, каланча (1), коробка (3), многоэтажка, небоскреб, новодел,
новостройка, подземелье (2), пятиэтажка,
раковина (4), ротонда, стекляшка (2), хрущевка.
«Временные или ветхие постройки»: ба
лаган (1), курень (1), тепляк, шалаш.
«Ветхие, разрушающиеся постройки»:
завалюха, лачуга, развалина (1), руина, трущоба (3), халупа, хибара, хижина [Там же.
С. 53–54].
«Внутренние помещения, части. Сами
внутренние пространства. Этажи»: антресоль (1), бельэтаж (1), комната (1), подклеть, полуэтаж, помещение (2), этаж (1),
ярус (5).
«Разные внутренние пространства и помещения»: альков, вестибюль, коридор (1),
люкс’ (1), ниша (1), номер (4), передняя, прихожая, сени, холл (1), чердак, швейцарская
(2).
«Подпольные помещения»: погреб (2),
подвал (1), подпол, подполье [Там же. С. 54–
55].
«Характеризующиеся каким-н. видом,
качеством, функцией. По внешнему виду,
состоянию, качеству, расположению»: боковушка, загородка, закоулок (2), закуток, куток.
«Специальные помещения. Хранилища,
запасники, сокровищницы»: закут, закута
(2), закутка, закуток, кладовая (1), кладовка, клеть (1), ледник (1), погреб (1), тай ник (1), чулан.
«Хранилища культурных ценностей; сокровищницы»: депозитарий (2), книгохранилище (1), реликварий , сокровищница (1).
«Для бытовых нужд или временного
пользования»: курилка, курильня (2), кухня (1), предбанник (1), (2), пространок, раздевальная, раздевальня, раздевалка [Там же.
С. 55–56].
«Стены, перекрытия. Арки, проемы. Две
ри. Их детали»: сруб.
«Входы, выходы»: подъезд (3), там
бур’ (2)» [Там же. С. 63].
«Настройки, пристройки, переходы, галереи»: балкон (1), веранда, галерея (1), крыло’,
лоджия (1), мансарда, мезонин, надстройка (2), портик, пристройка (2), терраса (1),
флигель, хоры [Там же. С. 64].
«Культовые, обрядовые, мемориальные
сооружения. Памятники»: аббатство (2),
затвор (5), звонница, капелла’ (1), капища,
келья (1), кирка или кирха, колокольня, костел, кумирия, лавра (2), мечеть, минарет,
молельня, моностырек, моностырь (2), обитель (2), образная, пагода, пантеон (2), паперть, погост (2), подклет (2), пустынь
(2), святилище, синагога, скит (2), собор
(2), храм (1), церковь, часовенка (1), часовня
[Там же. С. 66–68].
«Обрядовые, мемориальные сооружения.
Памятники, их части»: мавзолей, склеп, усыпальница [Там же. С. 68–69].
«Жилые постройки, помещения. Общие
обозначения»: дом (2), жилище, жилье (2),
коттедж, кров (2), обиталище, обитель (3)
[Там же. С. 69].
«Неблагоустроенные, тесные жилища»:
берлога (2), клетушка, клоповник (1), конура (2), нора (2), свинюшник, угол (6), хлев (2).
«Дворцы, богатые постройки, помещения»: дворец (2), замок (1,2,4), палата’ (1),
палаццо, сераль (1), терем, хоромы (1), чертог.
«Загородные, сельские дома, жилища»:
бунгало, дача’ (1), изба (1), курень (2), мазанка, пятистенка, сакля, фанза, хата.
«Временные, переносные, перевозные жилища. Казармы»: балок, барак, вагончик (2),
вигвам, землянка, казарма (1), кибитка (2),
палатка (1), чум, шатер (1), юрта, яранга
[Там же. С. 71–72].
«Внутренние части жилых помещений,
комнаты, группы комнат, квартиры»: апартаменты, жилплощадь, квартира (1, 2 ),
коммуналка, площадь (4), покои, половина (4), светелка, светлица (1).
«Квартиры, комнаты. Группы комнат
различного назначения»: будуар (1), гарем
(1), горница (1), гостиная (1), девичья, детская (1), дортуар, зал (2), зала, кабинет (1),
каморка, келья (2), людская, опочивальня,
салон (4), спальная или спальня (1), столовая (1), угол (4) [Там же. С. 72–73].
«Сооружения и помещения общественного, лечебно-оздоровительного, торгового,
административного назначения. Складские
помещения. Общие обозначения»: бокс’,
изолятор (3), кабина (1), кабинет (3), камера (1), комната (3), место (3), ожидальня,
павильон (3), приемная (3).«Сооружения, помещения общественного, учебного характера»: аудиенц-зал, аудитория (1), зал (1), класс’ (4), конференц-зал,
кулуары, профессорская, рекреация (2), учительская.
«Лечебные и оздоровительные сооружения, помещения»: аэрарий, операционная,
ординаторская, палата’(2), перевязочная,
прозекторская, процедурная, солярий, сурдокамера, приемный покой.
«Сооружения, помещения гигиенического назначения. Туалеты»: баня (1), ванная,
душ (2), душевая, парильня, парилка (1), парная, ватерклозет, клозет, нужник, сортир,
туалет (4), уборная (2), отхожее место
[Там же. С. 75–78].
«Торговые сооружения, помещения»: касса (5), киоск (1), лабаз (2), ларек (1), ларь (2),
палатка (2), пассаж (1), ряд (5), салон (1).
«Помещения в местах заключения»: арестанская, гауптвахта (1), губа’, застенок (1), зона (5), казарма (3), каземат (3),
камера, карцер, каталажка (2), одиночка (4), темная (1), холодная, следственный
изолятор.
«Технические сооружения. Подсобные
служебные помещения»: автозаправка (1),
ангар, бензозаправка (1), гараж (1), депо (3),
ракушка (2), эллинг (1, 2) [Там же. С. 78–79].
«Для технических устройств, для отдельных производственных процессов»: аппаратная, бройлерная, котельная, кочегарка,
кубовая, кузница (1), моечная, парильня, парилка (2), пультовая, смотровая, студия (5),
сушилка (2), сушильня.
«Подсобные, караульные помещения»:
будка (1, 2), бытовка, вахтерская, гауптвахта (2), дворницкая, диспетчерская (1), конторка (2), подсобка, прорабская, проходная,
служба (5), сторожка, теплушка, швейцарская (1).
«Складские
сооружения, помещения.
Сооружения для хранения, сортировки чего-н.»: бельевая, каптерка, кладовая, ламповая, магазин (2), пакгауз (2), склад’ (1),
терминал (2), хранилище (1), винный погреб
[Там же. С. 83–84].
«Для хранения, обработки урожая, для
разных хозяйственных нужд»: амбар, гумно, дровяник, житница (1), закром (1), зерносушилка (1), каретник (1), лабаз (1), овин,
поветь, сарай, сенник (2), сеновал, сусек или
сусека.
«Для
скота, домашних животных»:
двор‘ (4), денник, загон (2), закут или закута (1), закутка, или закуток (1), зимовник (2),
клетка’ (1), конура (1), конюшня, коровник
кошара, крольчатник, овчарня, псарня, свинарник или свинарня, станок‘ (4, 5), стойло,
телятник’, хлев (1).
«Для рыб, насекомых, личинок»: голубятня, гусятник’, индюшатник, курятник, птичник’, садок, скворечник, или скворечница, или
скворечня, утятник, омшаник, улей, червоводня (1), аквариум, виварий, дельфинарий,
инкубаторий, лягушатник (1), манеж (2),
обезьянник, океанариум или океанарий, серпентарий, собачник (3), террариум или террарий, фазанарий.
«Для растений и грибов»: грибница (3),
оранжерея (1), парник, теплица (1), тепличка (1) [Там же. С. 85–88].
«Зрелищные, спортивные сооружения и
помещения. Постройки для игр, развлечений,
отдыха. Помещения для творческой работы.
Декоративные постройки. Сами постройки,
помещения»: амфитеатр (1), аттракцион (2), бельведер, беседка, галерея (5), грибок (2), дансинг, дискотека (2), игротека (2),
курзал, павильон (1), танцверанда, танцзал,
танцплощадка [Там же. С. 89].
«Части таких построек, помещений»:
аванзал, аванложа, авансцена амфитеатр,
арена (1), артистическая, балкон (2), бельэтаж (2), галерка, гримерная, грим-уборная,
ложа’ (1), манеж (3), оркестр (2), партер (1),
раек (3), сцена (1), трюм (2), уборная (1),
фойе, ателье (1), мастерская (2), студия (1)
[Там же. С. 89–91].
«Для занятий спортом, для физических
упражнений, купания»: автодром, автопарк,
арена (2), бассейн (1, 3), велодром, ипподром (9), каток (1), кегельбан (1), купальня,
лягушатник (2), манеж (1, 4), ринг, спортзал, стадион (1), тир (1), трибуна [Там же.
С. 92–93].
«Военные, фортификационные сооружения, постройки»: кремль, крепость’,
острог (1), форт, цитадель (1), каземат (1).
«Укрытия, убежища. Военные склады»:
блиндаж, бомбоубежище, бункер, газоубежище, убежище (2), укрытие (2), арсенал (2), цейхгауз [Там же. С. 93–94].
Текст и дискурс
Большое количество именующих слов,
которые могут быть субъектом описания-интерьера, представлено в «Русском семантическом словаре» множеством «Организации.
Учреждения. Предприятия. Партии. Общества» [Там же. С. 469–546]. Общее свойство
этих номинаций – метонимическое значение:
соотношение содержимого и содержащего.
«Общие обозначения»: агентство, архив,
ассамблея, ассоциация, бюро, группа, дворец,
дом, канцелярия, корпорация, объединение,
отделение, палата, подразделение, правление, президиум, сектор, секция, совет, сообщество, управление, филиал, фонд, центр,
штаб, агентство, артель, заведение, коллектор, комбинат, компания, консультация,
контора, кооператив, кооперация, офис,
представительство, пункт, регистратура,
секретариат, синдикат, служба, станция,
стационар, стол’, товарищество, трест,
фирма, холдинг, центр, концерн, корпорация,
синдикат, трест.
Как обозначение помещения, сооружения данные номинации используются в словосочетаниях с определительным компонентом: Внешнеторговое объединение, Дворец
спорта, статистическое управление, филиал музея и др.
Использование подобных слов в функции субъекта описания-интерьера представляется ситуативным, поскольку
эти
учреждения, как правило, располагаются
в больших зданиях, в которых много кабинетов, комнат, коридоров, приемных и др.
Например, «Властные, административные,
юридические, правоохранительные и финансовые учреждения»: Госдума, Госсовет,
Дума, министерство, правительство, парламент, Совмин и др. Ситуация, требующая
развернутого описания интерьера, может
быть связана с отдельным кабинетом, комнатой и др. в большом учреждении.
Однако очевидно, что именующие слова,
обозначающие «Организации, учреждения,
предприятия, партии, общества»,
могут
быть субъектом описания-интерьера, если
обзору наблюдателя предстает основное
ограниченное пространство, номинированное этим множеством: канцелярия, дирекция,
магазин, диспетчерская, цех , мастерская,
радиоузел, вокзал, станция, теплица, салон,
киоск, павильон, палатка, булочная, конди
терская, кулинария, молочная, галантерея,
кафе, столовая, забегаловка, чебуречная,
пивная, рюмочная, номер, парикмахерская,
фотоателье, медпункт, здравпункт, учебная
часть, деканат, кафедра, командный пункт,
наблюдательный пункт и др.
Наименования субъектов описания-интерьера могут быть выражены их контекстуальными семантическими эквивалентами:
там, внутри, здесь.
Внутреннее расположение частей ограниченного пространства определяет структурно-семантическую актантную модель описательного текста [Хамаганова, 2006], свойства
предикатов представлены в [Варфоломеева,
2007].
Кроме актантов с функцией субъекта, модель описания-интерьера составляют предметные актанты описываемого пространства,
перечисляющие индивидуальные признаки
конкретного интерьера; по тематическим
группам они могут быть самыми разнообразными. Они отражают как многообразие
мира, так и своеобразие видения его говорящим. Предметные актанты могут называть
предметы мебели, очаги, машины, станки,
аппаратуру, измерительные приборы, осветительные приборы, оружие, продукты питания, одежду, обувь, предметы обихода, предметы, связанные с богослужением, печатные
издания, документы, предметы, относящиеся
к спорту, играм, музыкальные инструменты
и др. Это названия всех тех артефактов, которые могут находиться в закрытом, ограниченном пространстве и составлять своеобразие помещения, сооружения.
Примеры реализации подмножеств слов
именующих в интерьере с функцией актантов выбраны из художественных произведений русской классической и современной
литературы.
ЛСГ предметных актантов:
1) предметы мебели – стол, кровать, помост, скамейки, стулья, ящичек, пианино,
барометр, полки, мягкие лавки, венская качалка и др.;
2) предметы, наполняющие объем помещений, создающие устрой ство, уют жилья –
спины книг, виселица ручного мяча, часы, календарь, портрет, копия с картины, старик
с трезубцем, свечи, графин, фотография, вороха бумаг, свечи в канделябрах, переплеты, Александр I (портрет), цветы, почетные
грамоты, настенные зеркала, расшитые
полотенца, скатерти с мережкой, сети, фонарь и др.;
Кроме артефактов, которые являются
обязательными составляющими интерьера, поскольку структурированы свойствами
трехмерного пространства, в тексте описания-интерьера могут быть названы и случайные, временные признаки внутреннего
пространства, то есть неструктурированные,
как-то:
3) случайные визуальные и тактильные
эффекты – пятно, отблески, свет, солнце,
дрожащий луч, ветер и др.;
4) звуки и запахи – напевы, голос громковещателя, тишина, стук колес, звон ведер,
гортанная речь, запах, запах леденцов и керосина, запах духов и др.;
5) люди, животные, насекомые – мужики,
старики и молодые, бабы, скромные старушки, дети, помещик с женой и сыном,
становой, телеграфист, купец, старшина,
священники, дьякон и дьячки, дачники и дачницы, солдаты, мужики и бабы; собака, кот,
муравьи, мухи и др.
Логика описания пространства – перечисление вещей, наполняющих его, – предполагает наличие точки отсчета, которая
ориентирует воспринимающего в расположении вещей друг относительно друга, ибо
онтологической основой описания является
вещность трехмерного пространства в топологических связях вещей друг с другом.
Типичным построением описания-интерьера
будет перечисление и указание расположения предметов мебели и др. относительно
структурированных элементов помещения:
стен, окон, дверей, пола, потолка, углов, центра.
На стене была копия с картины Берклина
«Остров мертвых» (В. Набоков. Машенька).
На стенах все также расклеены плакаты,
призывающие к выборам, графики движения
поездов, правила для пассажиров... (Ю. Казаков. Легкая жизнь). На полу валялись лоскуты материи... (Ю. Казаков. В город). На полу
чадит фонарь... (Ю. Казаков. Легкая жизнь).
В углу навалены горько пахнущие осиновые
дрова... (Ю. Казаков. Старики) и др.
Обычно в описании-интерьере перечисляются не все предметы мебели, их наименования составляют часть актантного ядра:
наличие того или иного предмета мебели
говорящий отмечает специально, как «достопримечательность» интерьера: Справа (от
окна) к стене притулился фанерный канцелярский столик (Ю. Нагибин. Машинистка
живет на шестом этаже). Только и было в ней
мебели, что железная кроватка в углу, да
стол посередине, да несколько стульев, да
этажерка, заваленная книгами... (И. Тургенев. Новь). К одной стене тулился узкий диванчик, к другой – тонконогий изящный столик, загроможденный чашками, тарелками.
(Ю. Трифонов. Время и место). В углу лакейской чернел большой образ святого Меркурия Смоленского (И. Бунин. Суходол). Посреди зала лежали громадные плоские камни
(Ю. Трифонов. Исчезновение).
Актанты структуры пространства − номинации обязательных элементов, обозначающих составные части помещения, − указывают и на расположение в нем предметов и
на направление осмотра. Актанты структуры
пространства представлены весьма разнообразно. Это и наречные слова, и определительные слова с локативным значением, и
конкретные существительные в форме локатива. Исследованный материал показал, что
они могут быть представлены названиями
частей помещения, определяющих трехмерность описываемого пространства:
1) стена − обои, простенок; пол – полы,
палас, паркет, линолеум; потолок – лампочка, лампа, люстра, электрические лампы,
штанга лампы;
окно – подоконник, рама, форточка, шторы, целые окна, цвет ные стекла, занавеска;
дверь – косяк, драпри.
Другую группу составляют слова, определяющие направление осмотра относительно
точки отсчета, выбранной говорящим:
2) справа, с правой стороны, слева, с левой стороны, впереди, сзади, вверху, внизу,
в глубине, посередке, в середине, посередине,
в центре, с краю, сбоку, по зади, в углу, в уголке, между теми и другими, там и сям, оттуда, рядом и др.
Фактически первая и вторая группы перечисленных слов обозна чают одно и то же,
однако слова второй группы указывают на
Текст и дискурс
часть по мещения, не называя предмета там
находящегося (с правой стороны, слева...).
Первая группа слов номинирует предмет,
расположение которого известно воспринимающему текст «по умолчанию», так как в
семантике определенных имен, обозначающих части помещения закреплено и их местонахождение. Так, известно расположение
в трехмерном пространстве помещения потолка, пола, стен, окон, дверей. Эти составляющие помещения в свою очередь могут быть
номинированы именами, обозначающими
их части: вместо «окна» – «рамы», «стекла»,
«подоконники» и др.
Сторожка его нова и пуста... по бревенчатым стенам висит из па зов пакля, рамы
новые, стекла не замазаны, тонко звенят,
отзываются пароходным гудкам, и ползают
по подоконникам муравьи (Ю. Казаков. Трали-вали).
Церковь была полна праздничным народом. С правой стороны – мужики... Слева –
бабы в красных шелковых платках...; между
теми и другими стояли нарядные с маслеными головами дети... В середине стояла аристократия... Справа от амвона, позади помещицы, Матрена Павловна... и Катюша...
(Л. Толстой. Воскресение).
Там, в глубине, медленно разворачиваясь,
развеваясь, полыхал винный пламень. Дым
в высоте камеры, неровно и смутно освещаемый с исподу, казался изумрудным, и
в дыму этом на рамах висели и многие дни
коптились бесчисленные черные ряды рыб...
(Ю. Казаков. Северный дневник).
Комната оказалась угловой. Именно здесь
протекала жизнь – стоял письменный стол
в бумажном хламе, в книгах, в пепле, к од ной стене тулился узкий диванчик, к другой –
тонконогий изящный столик, загроможденный чашками, тарелками (Ю. Трифонов.
Время и место).
Необходимо отметить, что предметные
актанты описываемого пространства, вербализующие интенсиональные, специфические
признаки конкретного помещения, выражены многочисленными тематическими группами имен: предметы мебели, выделенные
говорящим как «достопримечательность»
конкретного жилья; другие предметы, создающие уют помещения; случайные визуальные и тактильные эффекты; звуки, запахи;
наличие людей, животных, насекомых. Мухи
описывали не круги, а какие-то параллелепипеды и трапеции вокруг штанги лампы,
изредка на нее садясь (В. Набоков. Подвиг).
Одни мухи сонно и недовольно загудели в
жаркой темноте на потолке... (И. Бунин.
Степа) и др.
В ряде случаев как интерьер строится описание с субъектом «на столе»: объем
трехмерного пространства мыслится на поверхности стола. Здесь объем также создается через расположение вещей и пространственные связи между ними.
На столе лоснилась клеенчатая тетрадь,
и рядом валялся, на пегом от клякс бюваре,
бритвенный ножичек с каемкой ржавчины
вокруг отверстий. Кроме того, лампа освещала английскую булавку (В. Набоков. Тяжелый дым).
Субъект описания выражен детерминантом на столе; актанты структуры пространства: рядом (с тетрадью), лампа; особые
признаки – клеенчатая тетрадь, бритвенный ножичек на бюваре, английская булавка – выделены ударением в конечной позиции рематической части высказываний.
Эта же семантическая и коммуникативная
структура реализована следующими текстами.
На столе был самовар, давно уже холодный, и вокруг него свертки, должно быть с
закусками (А. Чехов. По делам службы).
На столике, – сам его смастерил, выжег
узор, покрыл лаком – в плюшевой раме фотография покойной жены, – такая молодая,
в платье с бертами, в кушаке-корсетике, с
прелестным овальным лицом; рядом – стеклянное пресс-папье с перламутровым видом
внутри и матерчатый петушок для вытирания перьев; в простенке портрет Льва Толстого, всецело составленный из набранного
микроскопическим шрифтом «Холстомера»
(В. Набоков. Круг).
На столе – очередные неприятности в
виде писем от кредиторов и символически
пустая шоколадная коробка с лиловой дамой... Пишущая машинка открыта... На
страничке моей записной книжки – адрес...
(В. Набоков. Отчаяние).
Стол в кубрике липок и грязен. На краю
стоит алюминиевая миска с беломорской
селедкой, горой лежит хлеб, сахар, стоят кружки пустые и с недопитым чаем (Ю. Казаков. Северный дневник).
В художественном повествовании как
линейном изложении событий представлены пространственно-временные отношения.
Лексическая актантная модель описания-интерьера соответствует онтологическим
свойствам ограниченного пространства (помещения, сооружения), что проявляется в
использовании различного набора актантов:
предметных актантов и актантов структуры
пространства. Модель описания-интерьера
жесткая, так как предполагает обязательные
составляющие, ограничивающие пространство, – актанты структуры пространства с семантикой фиксированного местоположения
частей помещения, сооружения предсказуемы. Полученные сведения о структурно-семантической модели описания-интерьера, ее
лексическом наполнении значимы как в области выявления языковых закономерностей,
так и для методики преподавания русского
как иностранного. Кроме того, представляется, что результаты изучения структурно-семантических свойств и лексического состава
описания-интерьера важны для моделирования мыслительных процессов.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.161.1’373
В. М. Хамаганова
Восточно-Сибирский государственный университет технологий и управления
ул. Ключевская, 40В, Улан-Удэ, 670013, Россия
vmh2003@inbox.ru
СВОЙСТВА ЛЕКСИЧЕСКОЙ МОДЕЛИ РУССКОЯЗЫЧНОГО
ТЕКСТА «ОПИСАНИЕ-ИНТЕРЬЕР» *
Изучение лексической модели описания-интерьера показывает, что актантную текстообразующую функцию
данного типа описательного текста выполняют две разновидности ЛСГ субстантивных слов, вербализующих
онтологические свойства физического пространства: значение объемности пространства, наполненного вещами,
которое номинируют предметные актанты, значение трехмерности пространства, которое номинируют актанты
структуры пространства, определяющие объем помещения, сооружения по длине, ширине, высоте. Актант, номинирующий предмет действительности, подвергнутый описанию, получил название субъектного, поскольку с логической точки зрения субъект – это «тот элемент, который обеспечивает суждению отнесенность к миру» [Арутюнова,
1979. С. 323].
Список возможных субъектов описания-интерьера выбран из Т. ΙΙ «Русского семантического словаря», зафиксировавшего «все создаваемое руками и умом человека». Определены ЛСГ возможных предметных актантов, мотивированных характером помещения, сооружения, и ЛСГ случайных, временных предметов в ограниченном пространстве помещения.
Модель описания-интерьера жесткая, так как предполагает обязательные составляющие, ограничивающие пространство, – актанты структуры пространства с семантикой фиксированного местоположения частей помещения,
сооружения.
|
техники ориентации ранненововерхненемецком драмы на рецептивные возможности ее зрители читателя. Ключевые слова: ранненововерхненемецкая драма, фастнахтшпили, стратегия когнитивной
разгрузки, Ганс Сакс.
THE TECHNIQUES IMPLEMENTED IN EARLY HIGH MODERN GERMAN DRAMA TO ENSURE
BETTER UNDERSTANDING BY ITS RECIPIENTS
D. E. Nifontova
St. Petersburg State University, 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation
Th e paper discusses the techniques of Early High Modern German drama implemented to ensure a
better understanding by its recipient. In particular, the paper analyses the author — reader communicative framework in Shrovetide Plays (Fastnachtspiele) by Hans Sachs. Th e author of these texts resorts
to a certain set of principles to ensure a better understanding of the play both by potential readers and
audience (cognitive facilitation strategy). Th e strategy manifests itself through a range of devices, such
as expansion of the title, stereotyped characters, explication of their motives for action, a structured
summary of the plot included in the prologue and epilogue of the play. Refs 14.
Keywords: Early New High German Drama, Fastnachtspiele, cognitive facilitation strategy, Hans
Sachs.
В рамках коммуникативной лингвистики, рассматривающей текст как неотъемлемую часть коммуникативного процесса, в ходе которого говорящему и слушающему (автору и читателю) отводится ключевая роль, вопрос об ориентации текста на
его восприятие приобретает особое значение.
Для анализа данного явления в отдаленные эпохи наиболее удобным материалом оказываются драматические произведения, которые по сравнению с другими
художественными текстами более полно воплощают «коммуникативные начала речевой деятельности людей», культивируя «ситуативные и апеллятивные, собственно
действенные возможности языка» [1, с. 4].
Ориентация драматического произведения на архиадресата пьесы как участника
макрокоммуникативного акта отмечается многими учеными (A. Bell [2], W. Labov [3],
C. Epping-Jäger [4], G. Mazzon [5]), считающими ее важным элементом, влияющим на
стилистический выбор автора. Особенно актуальным данный вопрос оказывается
для средне- и ранненемецкого периодов, когда авторы пьес неизбежно сталкивались
с необходимостью упростить процесс их восприятия публикой, еще не вполне овладевшей навыком чтения и/или восприятии длинного текста на слух. Несмотря на
уже изобретенное И. Гуттенбергом книгопечатание, книги являлись предметом ропо форме и содержанию от новых драматических представлений.
Согласно М. Лотману, средневековое искусство, как и фольклор, и комедия дель
арте, и классицизм, относятся к художественным системам, в основе которых лежит сумма принципов, основывающихся на полном отождествлении изображаемых событий с известными зрителю и вошедшими в систему моделями-штампами.
Структуры подобных текстов, как и их лексико-стилистическое наполнение, заданы
наперед, что оправдывает ожидания реципиента и упрощает акт художественного
познания [6, с. 273–276].
К текстам подобного типа, несомненно, относится и ранненововерхненемецкий
фастнахтшпиль — короткое драматическое произведение, уходящее корнями в народный театр.
Способы и техники ориентации фастнахтшпиля на возможности его восприятия зрителем или читателем мы, вслед за К. Эппинг-Егер, определяем как стратегию
«когнитивной разгрузки» („Strategie der kognitiven Entlastung“ [4, с. 454]), регулирующую ход диалога между автором и зрителем.
Обратимся к структуре фастнахтшпиля с позиций данной стратегии.
1. Название
Рассмотрим типичное название фастнахтшпиля „Ein faßnachtspiel mit fünff per
sonen: Der teuff el nam ein alt weib zu der ehe“ [7, B. 21 S. 17].
Как отмечает К. Эппинг-Егер в отношении средневековых драм, указание на жанр
произведения, предшествующее непосредственно его названию, преследует не только номинативную, но и предварительно ориентирующую функцию [2, с. 492]. Применительно к фастнахтшпилям, которые зачастую устраивались в тавернах и на площадях, то есть в условиях повышенного шума, громко выкрикиваемое представителями
труппы название также служило сигналом о предстоящем действии и привлекало
внимание публики. В отличие от комедии или трагедии, жанров более объемных, название фастнахтшпиля не содержит указания на количество актов и сцен, которое,
наравне с информацией о количестве персонажей, облегчает дальнейшую сегментацию и восприятие текста. Аналогичную функцию выполняет непосредственно название, нередко (как и в рассматриваемом примере) представляющее собой не слово или
словосочетание, а целое предложение, передающее основную тему пьесы.
2. Список действующих лиц
Подобно героям комедии дель арте, персонажи фастнахтшпилей представляют
собой чаще всего «лишь стабильные маски», характеры которых заранее известны зрителю [6, с. 275]. Как правило, это выходцы из того или иного сословия или
носители определенного качества — так называемые «плоские характеры» („fl ache
Charaktere“ [8, с. 150]), «которые ни в коей мере не удивляют зрителя, а, наоборот,
радуют его тем, что оправдывают ожидания» [Там же].
Типизация черт персонажа упрощает восприятие сценического действия, так
как передает добродетели и пороки в грубо персонализированной форме. Тем самым реализуется достижение поставленных автором дидактических целей [8, с. 152].
Психологическая структура характера действующих лиц строится таким образом, шпиля являются прожорливый, сластолюбивый поп („gefräßiger, liebestoller Pfaff “),
пьяница-ландскнехт („saufender Landsknecht“), хитрый, но глупый ремесленник
(„dumm-schlauer Handwerker“), вероломный странствующий ученик („betrügerischer
fahrender Schüler“), болтливая служанка („schwatzhaft e Dienstmagd“), сварливая жена
(„zänkische Ehefrau“), непутевый муж („liederlicher Ehemann“) и глупый, бестолковый крестьянин („dummer und tölpelhaft er Bauer“) [9, с. 105].
3. Вступительное и заключительное слово
В отличие от комедий и трагедий, фастнахтшпиль лишен традиционных пролога и эпилога, произносимых Ернхольдом (Херольдом). Данные части текста давали
краткую информацию о содержании пьесы, а также указывали на ее мораль, выполняя функцию предварительной структуризации (advance organizers) [4, с. 498].
Например, драма Ганса Сакса «Лукреция» открывается следующим монологом:
DER EHRNHOLDT tritt ein, neigt sich unnd spricht.
Heil und gnad, ihr ersamen herrn!
Wir wöllen euch allhie zu ehrn
Ein kurtz tragedi recedirn
Und war histori allegirn,
Die Valerius Maximus
Schreibt, der-gleich Titus Livius,
Die zwen römischen geschichtschreyber,
Ein spiegel der züchtigen weyber.
Lucretia, der frawen (hör!),
Der Sextus zwang ihr weyblich ehr,
Darinn sich die keusch fraw erstach,
Als ihr vernemen werd hernach. [7, B. 12 S. 4]
В данном отрывке содержится приветствие публике („Heil und gnad, ihr ersamen
herrn!“), служащее способом привлечения внимания: зрители получают роль безмолвной толпы или статистов („die Rolle der stummen Menge oder der Statisten“ [10,
с. 238]) и косвенно вовлекаются в происходящее на сцене — „Als ihr vernemen werd
hernach“. Далее следует указание на жанр — „ein kurtz tragedi“ и источник произведения — „Die Valerius Maximus /Schreibt, der-gleich Titus Livius“, а также главные события: „Ein spiegel der züchtigen weyber. /Lucretia, der frawen (hör!), /Der Sextus zwang
ihr weyblich ehr, Darinn sich die keusch fraw erstach“. Преждевременное сообщение
зрителю/читателю сюжетной линии неоднократно подвергалось критике со стороны исследователей. Согласно их мнению, подобная информация уменьшала интерес
к будущему представлению, целиком переключая внимание с вопроса «что?» на вопрос «как?» [11, с. 116; 12, c. 133; 13, c. 37]. Однако, вслед за К. Эппинг-Егер и Д. П. Аузубелем, мы связываем наличие подобных элементов текста с необходимостью облегчения его дальнейшего восприятия за счет интеграции новой информации в имеющиеся знания [4, c. 498].
В фастнахтшпилях подобные вводные слова произносились одним из героев.
Необходимость давать краткое содержание пьесы частично отпадала ввиду более
легкой и понятной тематики произведений, как правило злободневной, бытовой.
Например:Ein guten abent, ir erbarn leut!
Ich bin herein beschieden heut.
Ich solt mein nachtpawrn suchen hinnen,
Wiewol ich ir noch kein thu fi nnen,
Ein guten mut hinn anzuschlagen.
Unser häff elein wolt wir zsam tragen
Und halten auch ein guten mut,
Wie man denn ytz zu faßnacht thut.
Botz, hie kommen eben die zwen,
Den ich zu lieb herein was gehn.
Die zwen pawren gehen einn.
HANS spricht zum Merten.
Schaw, Merten! was ist dein beger? [7, B. 9 S. 24]
Данный монолог выполняет преимущественно функцию установления контакта со зрителем. Единственным высказыванием, связанным с сюжетом, выступает
фраза „Ich bin herein beschieden heut /Ich solt mein nachtpawrn suchen hinnen“, указывающая на причины появления говорящего перед зрителем. Однако важным структурным элементом, направленным на упрощение восприятие текста, является объявление о появлении других персонажей на сцене и их связи с говорящим — „Botz,
hie kommen eben die zwen, /Den ich zu lieb herein was gehn“, сигнализирующее о начале новой сцены.
В эпилоге или заменяющем его заключительном слове также содержится ин
формация о сюжете пьесы, но уже поданная в форме морали:
Der alt gut freundt kompt und beschleust:
Ir herrn, zwey ding mercket hiebey:
Ein menschen verblendet also gantz,
Das er ehr und gut schlecht int schantz,
Im selb schafft armut, schandt und spot,
Wirt feindtselig menschen und gott.
Zum andern mag man hie anschawen
Die listig art solch falscher frawen,
So halten weder lieb noch trew,
Denn so weit sie das gelt erfrew.
Derhalb ein gsel ir müssig geh,
Begeb sich in den standt der eh. [7, B. 14 S. 97]
Краткое напоминание о персонажах и их судьбе выполняет функцию закрепления („Verankerung“ [4, c. 498]), еще раз восстанавливая перед зрителем картину событий и подготавливая его к восприятию морали: „Derhalb ein gsel ir müssig geh /Begeb
sich in den standt der eh“. Тем самым реализуется дидактическое начало произведения
Ганса Сакса.
4. Основной текст
Одним из главных способов облегчения понимания происходящего на сцене является комментарий к коммуникативной ситуации, в которой находятся персонажи
и зритель, сделанный непосредственно говорящим.Прямая характеристика действующих лиц давала Ганса Саксу возможность
представить персонаж зрителю и передать события, трудные для постановки на сцене или лежащие в докоммуникативном прошлом. Рассмотрим пример:
Edelman:
Ich bin von meynem stamb gut edel,
So bist du gar ein grober wedel.
Kanst weder gatzen noch ayr legen.
Ich aber bin höfl ich dargegen.
Wo ich zu hof den fürsten reyt,
Hab ich provision allzeyt
On arbeyt, darzu rendt und zinst.
Bawer:
Dennoch bin ich auch nicht der minst. [7, B. 5 S. 21-22]
Перед нами конфликтный диалог между дворянином и крестьянином, выясняющими, какое из сословий лучше. Изображение подобных сцен, поднимающих
важные для своего времени социальные, политические и культурные вопросы, требовало подчеркнуто простой и легкой для восприятия на слух подачи. Оппозиция
«я хороший — ты плохой» создается за счет противопоставления аристократического происхождения и изысканного образа жизни дворянина („Ich bin von meynem
stamb gut edel, bin höfl ich, reyt zu hof den fürsten, ich hab provision allzeyt on arbeyt,
darzu rendt und zinst“) никчемной жизни крестьянина („So bist du gar ein grober wedel
/Kanst weder gatzen noch ayr legen“). Противопоставление маркируется употреблением облегчающих восприятие антонимов grob — edel, höfl ich, семантических оппозиций, обозначающих род деятельности zu hof den fürsten reyten, provision haben —
gatzen, ayr legen, противительных союзов aber, dargegen, а также сложносочиненного
предложения с противительной связью ich bin…, so bist du….
б. Комментарий к действию
Fraw Venus spricht:
Doctor, du magst mir nicht entweichen,
Mein pfeil geht auff dich schnellgleichen.
Der doctor spricht:
Ach weh, Venus, der hertzen wunden,
Der-gleich mein hertz nie hat entpfunden. [7, B. 14 S. 5]
В данном случае речь идет о диалоге Венеры с доктором: все подвластны силе
любви. Пуская стрелу в сердце собеседника, Венера сопровождает действие словами
„Mein pfeil geht auff dich schnellgleichen“. По реакции доктора видно, что стрела достигла цели. Подобные высказывания выполняли не только функцию развития сюжета и облегчения его понимания, но также заменяли обычно содержащуюся в ремарках информацию о действиях персонажей. Попутно отметим, что ремарки драматических произведений Ганса Сакса крайне скудны и сводятся преимущественно
к объявлению следующего говорящего. Причина заключается в том, что они вышли
из Reihenspiel, представляющей собой наслоение мало связанных монологов персонажей на заданную тему. Реквизиты и сценическое оформление постановок были, как правило, крайне
скудны, поэтому автору нередко приходилось прибегать к приему «словесной кулисы» — сообщению о местоположении персонажей их же устами.
Herold:
Nun seyen wir in Grecia,
In der mechting stadt Athena. [7, B. 13 S. 580]
Подобные указания, с одной стороны, требовали от зрителя немалой силы воображения, а с другой — вовлекали его в происходящее на сцене, призывая к кооперации („imaginative cooperation“ [14, c. 8]) и тем самым облегчая восприятие текста.
Подведем итоги. В данной статье мы рассмотрели некоторые способы реализации стратегии когнитивной разгрузки, понимаемой как совокупность авторских
приемов, нацеленных на упрощение понимания текста. Использование таких приемов оказывается особенно необходимым в средневековых текстах, реципиенты которых еще не в полной мере владели навыком чтения или восприятия на слух.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 81-112.4
Д. Е. Нифонтова
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 2
ТЕХНИКИ ОРИЕНТАЦИИ РАННЕНОВОВЕРХНЕНЕМЕЦКОЙ ДРАМЫ
НА РЕЦЕПТИВНЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ЕЕ ЗРИТЕЛЯ (ЧИТАТЕЛЯ)
Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург,
Университетская наб., 7–9
В статье рассматриваются техники ориентации ранненововерхненемецкой драмы на рецептивные возможности ее адресата. На примере фастнахтшпилей Ганса Сакса анализируются
особенности коммуникативной системы «автор — читатель». Отмечается, что в основе рассматриваемых текстов лежит сумма принципов, используемых автором с целью облегчения понимания пьесы зрителем или читателем (авторская стратегия когнитивной разгрузки). В качестве
реализации данной стратегии рассматриваются такие приемы, как расширение название пьесы,
типизация действующих лиц, экспликация мотивов их действий, предварительное и заключительное структурирование сюжета в прологе и эпилоге. Библиогр. 14 назв.
|
текст и пратекст в определении гендера винни пуха и его переводческой семантизации. Ключевые слова: имя собственное, перевод детской литературы, текст произведения, паратекст произведения,
текстоцентрическая теория перевода, семантизация гендера, Winnie Пух, семантика междометия, конструирование
имени.
Некоторые персонажи английских сказок
давно уже привлекают внимание переводчиков и переводоведов. Общее в этих популярных за пределами родной культуры сказках
то, что они принадлежат к категории авторских литературных, а не народных (называемых также фольклорными). В принципе,
они и связываться должны не столько с английской культурой, сколько с английской
литературой, или сначала с литературой, а
затем уже культурой, при этом не народной,
а «высокой», наднародной. Действительно, в
авторских литературных сказках много той
информации, которая классифицируется как
концептуальная (ср. содержательно-концептуальная информация – СКИ – в типологии
текстовой информации И. Р. Гальперина,
1981). Народное сознание, английская эт
носемантика находят, конечно, какое-то отражение в таких произведениях, но в них
все-таки превалирует авторское ви>дение того
же самого культурного пространства, сопровождаемое его активным конструированием.
Авторские мотивы в них часто противоречат
массовым этнокультурным, закрепившимся
в языковом сознании, а тезис о том, что родной язык автора определяет его сознание и
поведенческие реакции, теряет всякое правдоподобие.
Соотношение своего, авторского, и народного, этнокультурного, начал было проанализировано нами ранее на примере образа CAT (кот / кошка) в сказках Л. Кэрролла,
Р. Киплинга и в их переводах на русский язык
[Фефелов, Фёдорова, 2014]. Там же, в прямой
связи с образом кошки / кота, подчеркивался
Фефелов А. Ф. Текст и паратекст в определении гендера Винни-Пуха и его переводческой семантизации // Вестн.
Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 1. С. 24–33.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 1
© А. Ф. Фефелов, 2017тот интерес, который проявляет современное
переводоведение и переводчики к отражению и конструированию гендерно-половых
характеристик сказочных анималистических
персонажей; он иллюстрировался работами
М. Елифёровой [2009] и А. А. Мостепанова
[2011]. В этом гендерно-половом и, вместе с
тем, переводческом аспекте главный персонаж сказки А. Милна Winnie-the-Pooh заслуживает не меньшего внимания. В частности,
будет подвергнут анализу главенствующий
в Западном мире принцип современной половой идентификации, который разделяется
переводчиком данной сказки В. Рудневым и
который, забегая вперед, можно суммировать
следующими словами: «Если побежала, то
Винни, а если побежал, то Пух».
Действительно, передача семантики собственного имени главного героя произведения А. Милна «Winnie-The-Pooh and All, All,
All» является большой проблемой. Авторская детская литература ориентируется на
использование семантических (говорящих)
имен, нужных в воспитательных целях, при
этом их семантика должна быть прозрачна,
так как одним из главных требований к ней
является доступность и простота восприятия, облегчаемая введением тесной связи
между означающим (самим именем) и означаемым (характером и социальной ролью
носителя имени). Имя Winnie-The-Pooh является ярким исключением, поскольку первый компонент, не будучи семантическим, не
подходит для медвежат-мальчиков, каковым
этот персонаж чаще всего воспринимается в
чужом культурном пространстве. А второй
компонент, будучи семантическим, все же не
подходит для нормального имени, так как это
междометие. Поэтому, если «значение» имени подвергать анализу, то оно, несомненно,
приводит в недоумение внимательного читателя, подучившего уже английский язык,
но остающегося «принципиальным» буквалистом, как только он переходит к переводу.
Оно также задает проблему для переводчиков, особенно когда речь идет о детской литературе, ее адресате (мамы, папы, бабушки
и дедушки и, затем, их чада) и реакции русскоязычной культуры на западную гендерную революцию. Сложившиеся в истории
нашей детской литературы жанровые ожидания, предполагающие и определенные
нормы социализации подрастающего поколения, демонстрируют явное нежелание,
как выразился поэт, задрав штаны бежать
за феминистским «комсомолом» (который,
не будучи таковым по букве, демонстрирует,
однако, тот же пафос). Кроме того, наличие
в русском языке категории грамматического
рода обязывает всякого переводчика определиться с формами согласования (сказал или
сказала) там, где английский и другие языки
позволяют перенести этот выбор с формального уровня на семантический. И, наконец,
евразийская цивилизация, к которой мы принадлежим, относится крайне настороженно к
революциям такого рода.
Детская речь транслирует в текстах традиционные половые роли (дядя, тётя, мальчик,
девочка), пренебрегая понятиями «гендерные
роли», «гендерная идеология», «гендерный
стереотип» и т. п., возникшими в дискурсе
гендерной философии и так называемой гендерной лингвистики 1. В своем российском
варианте гендерная лингвистика остается,
однако, дискурсом для взрослых. Существование этих новых понятий можно смело признать, поскольку различия между женским,
мужским и детским поведением в обществе
неизменно проявляются даже в наивных картинах мира. Впрочем, утверждать, что такая
установка является сугубо российской, унаследованной от советской, нельзя. Наша стратегия перевода детской литературы без труда
обнаруживается и в западных традициях, что
можно видеть в следующем принципиальном подходе, сформулированном финской
переводчицей Р. Ойттинен: «When translating
for children, we should listen to the child, the
child in the neighborhood and the child within
ourselves. When reading and writing, authoring
and illustrating, the translator is in a dialogic
interaction with all these children. A thought, a
sentence, a text, a picture – they are all involved
in a never-ending dialogue. They are continu
1 Науку с таким узким объектом исследования – отражение гендерно-половых различий в языке и речи –
трудно назвать лингвистикой. Представители гендерной лингвистики замечают только ту экстралингвистическую реальность (выражающуюся в определенных
лингвокультурных установках того или иного общества), которая связана с гендерными ролями его членов. Их обозначения в речи и составляют единственный объект ее исследования.
Язык и культура в переводческом аспекте
ously changing, moving, and they never meet in
a vacuum» [Oittinen, 2000. P. 168].
Поэтому логично допустить и появление
попыток адаптировать тем или иным образом
тексты перевода в связи с распространением
базовых установок гендерной идеологии или
под их влиянием. Гендерно-ориентированные
переводческие стратегии все же существуют
в российском культурном пространстве, и с
теоретической точки зрения они относятся к
разновидности социокультурной адаптации
текста при переводе. Но при этом возникают очень сложные переплетения достаточно
близких теоретических понятий: применительно к гендерному содержанию адаптация
исходного текста сильно отличается от его
доместикации (domesticating, domestication),
а понятие «сохранение национально-культурной специфики оригинала» совершенно
отрывается от понятия форенизаци (foreignizing, foreignization). В связи с первой парой
понятий следует иметь в виду, что та гендерная информация, которая наполняет некоторые западные тексты, вовсе не является национально-культурной, она скорее остается
продуктом ряда национальных субкультур,
образующих нечто вроде наднационального движения с определенной программой,
риторикой и дискурсом, противостоящих
«серой» культурной массе в своих странах.
А принцип форенизации исходного текста
при его релокации связывается его автором,
Л. Венути (L. Venuti), с введением переводных текстов исключительно в пространство
британской и американской литературной
культуры. Для него эта форенизация транслята есть средство борьбы с американо-британским культурным империализмом, а раз
так, то и выступать за форенизацию в иных
направлениях межлитературных контактов
значит делать нечто противоположное призыву Л. Венути – укреплять британо-американский культурный капитал и минимизировать свой собственный.
Понятия «гендерные роли», «гендерная
идеология», «гендерный стереотип» проявились в своем западном толковании и в одном
из переводов на русский язык сказки А. Милна, у В. Руднева, правда, в очень усеченном
виде – в понятии андрогинности имена медвежонка и в теоретическом желании постоянно напоминать читателю через текст, что
читаемое представляет собой перевод, а не
оригинальное произведение. Андрогинность
медвежонка мы обсудим немного далее, сейчас же требуется теоретический комментарий по второму пункту В. Руднева, который
представляет собой одно из проявлений
принципа форенизации Л. Венути в его, увы,
симметричной трактовке: мы тоже имеем
право производить форенизацию.
Для того чтобы понять выбор переводчиком стратегии перевода конкретного художественного произведения и оценить затем
последовательность ее реализации в тексте
перевода, мы заявили выше о намерении разграничить в апелляциях переводчика текст и
паратекст. Аналитику (и читателю перевода
тоже) нужно понимать, на какой источник
опирается переводчик, формулируя то или
иное суждение о содержании исходного произведения и о его ключевых знаках, к которым в нашем случае относится имя медвежонка.
Такова главная установка стандартной
текстоцентрической теории перевода: первичным и главным объектом анализа в ходе
предпереводческого прочтения произведения является сам текст, а не его контекст.
Этот культурный контекст раскрывается исследователям и переводчику в виде сопутствующих текстов автора (предисловия, послесловия, статьи, интервью и т. д.) и таких
же сопутствующих текстов переводчика по
поводу переводимого текста или в связи с его
предысторией, историей, текстологией. Как
известно, вся совокупность сопутствующих
текстов получила после Женетта (G. Genette)
вполне адекватное название паратекст. Оно
позволяет удобно дифференцировать «источники вдохновения» переводчика при формировании концепции перевода и ее реализации, и мы имеем возможность увидеть, что
из постулируемого переводчиком действительно присутствует в тексте произведения
и потому находит отражение в его переводе,
формируя область адекватности, а что вошло
в текст перевода не из самого произведения,
а из авторских замечаний и высказываний о
своем тексте или из «находок» биографов и
критиков, т. е. из паратекста.
В выборе русского соответствия имени –
Winnie Пух – английскому оригинальному
Winnie-The-Pooh В. Руднев предпочитает следовать за паратекстом, а не за текстом; таков наш тезис, который начинаем аргументировать. Оправдание В. Рудневым сочетания в
имени женского компонента Winnie и мужского Пух апеллирует к «андрогинной природе», которая извлекается переводчиком не
из анализа характера и поступков персонажа,
а из биографии сына А. Милна, Кристофера
Робина. Его позиция выражена недвусмысленно в главе «Обоснование перевода», где
он ориентирует читателя, моделируя одновременно его отношение к этому герою, следующим образом:
«Для восприятия Пуха очень важна его
андрогинная основа (Кристофера Робина
Милна в детстве тоже одевали в одежду для
девочек). Это соответствует двуприродности
Пуха, который, с одной стороны, обыкновенный игрушечный медвежонок, а с другой – настоящий медведь, находящийся в
таинственных и одному Кристоферу Робину
доступных недрах Лондонского зоопарка»
[Руднев, 2000. С. 55].
Логических аргументов в ней два. 1) Кристофера Робина Милна в детстве одевали
в одежду для девочек, и потому мы можем
считать его андрогинным. 2) Раз медвежонок
был любимой игрушкой Кристофера Робина,
то андрогинность последнего можно распространить на первого. Логические связки
в обосновании В. Руднева именно таковы.
Медвежонок объявляется
двуприродным
существом, и потому получает имя Winnie
Пух.
В. Руднев верит сам и уверяет читателя,
что в сказке имплицируется отражение реальных отношений между отцом и сыном
(А. Милном и его сыном, Кристофером Милном) именно в том виде, в каком он их реконструировал по паратексту.
Что-то в этом изложении действительно подтверждается биографией Кристофера
Милна, но постулирование андрогинности
сына – это все-таки интерпретация переводчиком паратекста, а не его реальное содержание. Источником такого интерпретационного соблазна явилось то, что А. Милн с
женой очень хотели девочку, а не мальчика.
Анна Твейт, биограф А. Милна, приводит
фрагмент из письма Милна-старшего, говорящий об этом желании: «We did rather want
a Rosemary...». Но она же сообщает о том,
что когда родился мальчик, то отец признал
это свершившимся фактом и высказал надежду, что и с этим джентльменом они будут
не менее счастливы: «...but I expect we shall
be just as happy with this gentleman» [Thwaite,
2007. P. 214–215]. Однако матери оказалось
тяжело смириться с тем, что у них родился
мальчик: «His long hair reminded his mother of
the girl she’d wanted and the father of the boy
he himself had been...» [Thwaite, 2007. P. 217].
Длинные волосы и одежда противоположного пола у мальчика, упоминаемая здесь же, не
может быть доказательством этой самой андрогинной природы, поскольку в то время до
определенного возраста такая внешняя «андрогинность» наблюдалась в Европе часто.
Из этого, однако, никак нельзя делать вывод
о том, что отец желал воспитать сына девочкой, т. е. приучал его к женским гендерным
ролям. Важнее то, что, как следует из паратекста, отец, тоже будучи некогда ребенком
с длинными волосами, стремился быть мальчиком, понимал несоответствие прически
своей половой идентичности и противился
навязыванию ему такого образа (...Alan himself had the sense as a boy of «battling against
the wrong makeup» – of looking girlish when
he really wasn’t – ...).
Логично предположить, что он не поддерживал стремления своей жены на пути
превращения сына в девочку, а противодействовал им. Оригинальное имя Winnie-thePooh говорит скорее в пользу такого противодействия, а не поддержки. Выбирая герою
такое имя, он не мог руководствоваться
логикой переводчика В. Руднева, который
усмотрел в нем один символ женственности (Winnie) и один мужественности (Пух).
В оригинальном имени символ мужественности отсутствует вообще, поскольку английское междометие pooh не имеет и не может иметь тех мужских ассоциаций, которые
появляются спонтанно в русском языковом
сознании, если его заменить словом-именем
Пух 2. Английскому междометию pooh (букв.
фу!) невозможно приписать какой-то бы ни
было род, и в нем нет тех детских, приятных, мягких, пушистых смыслов, заключенных в житейской семантике русского слова
2 Их, кстати, нет и в прямом французском соответ
ствии peuh!.
Язык и культура в переводческом аспекте
пух. В английском языке резко негативная
пренебрежительная семантика междометия
подкрепляется и глагольным композитом,
созданным на основе этого междометия: to
pooh-pooh smth., т. е. выражать свое пренебрежение или презрение к чему-либо. По
фонемному составу совсем рядом с этим
междометием находится и грубое существительное poof (= прил. poofy), которое в яркой
неполиткорректной форме выражает отношение к женским манерам биологических мужчин. Эта языковая информация не может не
учитываться в интерпретации обсуждаемого
имени. Если для В. Руднева компоненты английского имени в его русской передаче, под
явным влиянием паратекста, мистически
связываются в одно целое, чтобы обосновать
его андрогинную основу, то в букве текста,
в синтаксисе полного имени видно совсем
другое: Винни и фу, что дает гораздо больше
оснований для прочтения Винни есть фу или
в более вольном варианте Винни есть бяка.
Именно оно соответствует желанию отца видеть Кристофера мальчиком, а не девочкой и
выступает как средство убеждения в общении с малолетним сыном.
Часть исследуемого паратекста присутствует и в предисловии к сказке, т. е. дается
от автора. От него мы узнаем, что у имени
медвежонка есть свои реальные «прототипы»: Pooh – это имя лебедя, обитавшего на
озере загородного дома семьи Милнов в
графстве Сассекс, а Winnie – это имя медведицы из Лондонского зоопарка, которой сын
А. Милна, Кристофер Робин, познакомился
в 1924 году. И лебедь, и медведица (не медведь, заметим, и не медвежонок) существовали на самом деле, и мы узнаем, что из всех
зверей, именно она нравилась Кристоферу
Робину больше всех.
Но и в этом «объяснении» присутствует,
вероятно, какое-то упрощение, потому что
механическое соединение в нем имен (и образов) медведицы (пусть даже того зоопарка,
в котором мальчик бывал с отцом) и лебедя
чрезвычайно сомнительно, потому что его
невозможно завершить словами: и потому я
решил назвать медвежонка Winnie-The-Pooh.
Тем более, что в этом имени-кличке есть третий элемент (The), который создает его синтагматику и благодаря которому можно говорить о наличии в нем предикации. Поэтому
рассмотрим семантическую структуру этого
имени c большей тщательностью, опираясь
уже не на авторское предисловие, а на сам
текст, где есть фрагмент, показывающий полную историю его художественного конструирования.
Несмотря на то, что всему англоговорящему миру главный герой сказки известен
под именем Winnie-The-Pooh, в самом начале
книги, когда Кристофер Робин представляет
нам этого героя в первый раз, он называет его
несколько иначе. Конструирование имени
медвежонка описано в тексте в следующих
словах и логических связках, выделенных
нами жирным шрифтом; они переведены в
скобках на русский язык для минимизации
разночтений:
«When I first heard his name, I said, just as
you are going to say, “But I thought he was a
boy?” [Когда я услышал, как ты его назвал...
Но я подумал, что он мальчик.]
“So did I,” said Christopher Robin. [Он и
есть мальчик...]
“Then you can’t call him Winnie?” [Тогда
его нельзя звать Винни.]
«I don’t.» [Я и не зову]
«But you said – « [Но ты же сказал...]
“He’s Winnie-ther-Pooh. Don’t you know
what ‘ther’ means?” [Я сказал уээ: Винни-уээ-Пуу. Ты не знаешь, что такое уээ?!]
“Ah, yes, now I do,” I said quickly; and I
hope you do too, because it is all the explanation you are going to get». [Знаю, знаю...
Надеюсь и ты тоже, и что никакого другого
объяснения нам и не нужно.]
Первый элемент имени Winnie, сокращенная форма от Winifred, функционирует в своей родной ономастической среде как женское
имя. Для взрослых англоговорящих это было
и есть абсолютно ясно, но, как показывает
текст сказки, у детей могут быть колебания в
привязке к полу. Для представителей же многих других, далеких, культур, взрослых и,
особенно, детей, это было и, пожалуй, остается до сих пор не вполне очевидно. В новой
лингвокультурной среде половые признаки
имен могут ослабевать или теряться. Важнее,
однако, в этом контексте мнение автора: он,
в отличие от малолетнего сына, точно знает,
что медвежонок мальчик, и в этом качестве
показывает его в тексте сказки.Понять, что такое «ther» из «комментария»
Кристофера Робина, да и из любого другого,
невозможно. Возможно, это типичная фигура
детской речи из риторического репертуара от
двух до пяти. В детском сознании «ther» – это
стихийно возникший элемент, который конкурирует со столь же еще непонятным артиклем «the». Раз Winnie-the-Pooh воспринимается взрослыми как женское имя, а мальчик
утверждает, оно мужского рода (что видно
по местоимению мужского рода, которое он
употребляет, говоря о медведе), то напрашивается вывод, что «ther» – это тот показатель,
который несет для него признак мужского
рода. Никакой другой объективной информации об окказионализме «ther» извлечь из
текста нельзя. Эта единица, плод детской
фантазии, была придумана мальчиком для
того, чтобы превратить женское имя в мужское. Это его логический предикат, хорошо
показывающий неожиданность детских логических заключений.
Паратекст конечного компонента имени,
Pooh, в предисловии тоже присутствует, в
издании «Winnie-The-Pooh and All, All, All»
1926 года. Там дается следующий комментарий (приводимый с некоторыми незначащими сокращениями):
«IF you happen to have read another book
about Christopher Robin, you may remember
that he once had a swan […] and that he used
to call this swan Pooh. […], we took the name
with us, as we didn’t think the swan would want
it any more. Well, when Edward Bear said that
he would like an exciting name all to himself,
Christopher Robin said at once, without stopping to think, that he was Winnie-the-Pooh. And
he was. So, as I have explained the Pooh part, I
will now explain the rest of it».
Итак, в очередной книге потребовалось
an exciting name (что можно понимать и как
звучное, и как необычное, яркое, и даже как
волнующее) для медвежонка со скучным именем Эдвард, и оно тут же возникло на устах
малолетнего чада. Эдвард, кукла Кристофера
Робина – плюшевый мишка, которого звали
«Edward Bear», был введен в оборот ранее,
в 1924 году «When We Were Very Young». В
предисловии к той книге, имеющем свое название, «Just Before We Begin», упоминается
и лебедь, которого совсем еще маленький
мальчик привык кормить по утрам и нарек
Pooh. Самое ценное в этом предисловии то,
что автор раскрывает психологическую подоплеку этого имянаречения, в котором абсолютно отсутствует гендерный подтекст, но
присутствует естественная реакция эгоцентричного малыша, уязвленного равнодушием гордой птицы и пытающегося, по версии
папы, ответить ей тем же наигранным безразличием. Оригинальный текст таков (жирный
шрифт мой. – А. Ф.): «This is a very fine name
for a swan, because, if you call him and he
doesn’t come (which is a thing swans are good
at), then you can pretend that you were just saying ‘Pooh!’» [Milne, 2004] 3.
Заметим сразу, что междометие pooh используется в данном примере в строгом соответствии с его словарным значением и служит для выражения отношения говорящего к
поведению гордой птицы. При этом в тексте
птица обозначается также личным местоимением, которым является, однако, не it, стандартное для животных (и малолетних детей),
а he. Отметим также в этой связи, что в русском языке род слова «лебедь» варьируется:
для одних лебедь он, а для других она.
Паратекст Руднева, связанный с трактовкой семантики имени мальчика и переданный
через комментарий, другой. Он предпочитает
вложить в оригинальное имя и его перевод
современные гендерные идеи:
«Ther, конечно, ничего не значит. Кристофер Робин эмфатически подчеркивает
биполовую, андрогинную природу Пуха, где
женская (Winnie) и мужская (Пух) половины
имеют, так сказать, равные права» [Руднев,
2000. C. 292].
Однако это не Кристофер Робин и не его
отец, автор сказки, а именно В. Руднев элементарно подгоняет свою интерпретацию
под теоретические пожелания современной
гендерной лингвистики и подчеркивает «андрогинную природу Пуха» исключительно
эмфатическими средствами. Первые два интерпретатора, как было замечено выше, даже
3 «Для этих лебедей лучшего имени и не придумаешь. Посудите сами: зовешь его, зовешь, а он и не
глядит на тебя даже (а это с ними ох как часто случается). И тогда ты можешь сказать себе и другим, что ты
его и не звал, что ты кричал ему ‘Фу! Фу!’». Перевод
мой. – A. Ф. Развивая русскоязычную мифологию этого
имени, можно предложить и другое объяснение: «Он,
наверное, боится, что мы переведем его на пух».
Язык и культура в переводческом аспекте
и не подозревали, что английское междометие pooh при его передаче русским словом
пух приобретет мужской род и только при
этом условии образует гендерную оппозицию с Winnie.
Поскольку элемент «ther», сам по себе ничего не значащий, помогает-таки В. Рудневу
в контексте современных гендерных дебатов
с выгодой подчеркнуть «андрогинность» героя, он оставляет его в своем переводе в неизменном виде, претендуя на бо>льшую, по
сравнению с другими переводами Винни-Пуха, интеллектуальность трактовки. Эту установку, однако, крайне трудно реализовать,
так как элемент «ther» вводится в имя героя
всего лишь два раза на протяжении всей
книги. Первый контекст был процитирован
выше, а второй дан в следующем диалоге из
первой главы, причем имя Winnie-ther-Pooh
выступает в нем в роли обращения:
«So Winnie-the-Pooh went round to his
friend Christopher Robin, who lived behind a
green door in another part of the Forest.
“Good morning, Christopher Robin,” he said.
“Good morning, Winnie-ther-Pooh,” said
you».
В. Руднев переводит ответ Кристофера
Робина, содержащий обращение, следующим образом: «Доброе утро, Winnie-therПух, – говорит Кристофер Робин». В данном
случае точное следование за оригиналом для
него обязательно, но не потому, что он стремится тем самым показать переводной характер своего текста и откликнуться, таким
образом, на еще одно sine qua non современной западной философии перевода, а только
затем, чтобы хоть как-то поддержать своим
текстом привнесенную в него извне концепцию о двуприродности Пуха.
Дальнейшая стратегия перевода-интерпретации В. Руднева такова: ту форму имени, которая встречается чаще (а это Winniethe-Pooh), он переводит как Winnie Пух,
т. е. пользуясь двумя языковыми кодами, но
убирая, однако, нормативный английский
грамматический элемент «the», несмотря на
то, что он является в тексте аналогом ненормативной «детской» формы «ther», сигнала
андрогинности. Эту непоследовательность
переводчик объясняет уже требованиями
русского языка, якобы предписывающими
единственный вариант перевода: «Слово the,
которое ставится перед прозвищами типа
Великий, Грозный, Справедливый и т. п., в
данном случае нам пришлось элиминировать, – поясняет он, – иначе мы должны были
бы назвать нашего персонажа Winnie Пухский, что представлялось неорганичным»
[Руднев, 2000. С. 55].
То решение, которое представилось вполне органичным англоязычным издателям
и автору, закрепившими за медвежонком
имя-прозвище, словообразовательная модель которого иллюстрируется самыми известными монаршими именами, В. Руднева,
в данном случае, не устраивает. Вероятно,
потому, что такая конструкция имени плохо
сочетается с его идеей андрогинности персонажа. Но, кроме того, он совершает и ошибку, когда ставит прозвище в форму мужского
рода. В традиционных формулах род всегда
задается первым компонентом, и потому отвергаемый им вариант имени должен был бы
быть иным: Winnie Пухская. Такие виртуальные решения, несмотря на их лингвокультурную логичность, мешают, однако, продвигать идею двуприродности медвежонка,
что и подталкивает его выбрать, в конечном
счете, имя, предложенное (после небольшой
заминки) в самом начале вхождения сказки
в поле русской культуры Заходером, сохранив только английскую орфографию первого
компонента.
Отказ от передачи первой части английского имени персонажа русской транскрипцией обосновывается им следующим образом: «… гипокористика Winnie от Winifred в
русском языке не стала привычным обозначением англо-американского женского полуимени, как Мэгги от Маргарет или Бетси
от Элизабет. «Винни» не читается по-русски
как имя девочки. Поэтому мы решили оставить новому Винни Пуху его первую часть
английской и в дальнейшем называем его
Winnie Пух» [Там же].
Мы же понимаем символический смысл
такого решения иначе: женская составляющая семантики имени оставлена англичанам
и англоговорящим, а малопонятная и аллюзивная The-Pooh принята и получила однозначно мужское гендерное толкование, хотя
и смягчаемое ассоциативной и лексической семантикой русского слова пух. Английская
междометная и крайне неблагозвучная семантика трансформировалась, таким образом, в мужскую и на этом основании допущена в мир русскоязычной детской культуры.
Продолжая углубляться в текст перевода
В. Руднева, можно легко увидеть, что семантика андрогинности медвежонка (т. е. его
гендерной неопределенности) практически
уходит из него. То, что легко акцентируется
и продвигается через паратекст, крайне редко
транслируется через языковой формализм и
семантику реального текста. Дело в том, что
гибридная (андрогинная) форма имени медвежонка очень редко появляется в оригинале
и версии переводчика в полном виде. В тексте
требуется чаще всего краткая форма, в качестве которой автор определил Pooh, и ввел ее
в многочисленные ситуации 4, где появляется
обращение к данному персонажу. В. Руднев
вынужден следовать этой букве оригинального текста, что создает очень большой перевес по числу обращений в пользу формы
Пух, изгоняя из перевода навязываемую в паратексте идею андрогинности.
Стратегия, которую В. Руднев попытался
реализовать через перевод сказки А. Милна, будучи сейчас модной, не может, однако, быть признана новой в аспекте теории
и истории перевода. Теоретически эксперименты и проекты такого рода давно уже
трактуются в текстоцентрической теории
перевода как стремление учесть действительно очень важный для общения коммуникативно-функциональный фактор. Однако,
как предупреждал В. С. Виноградов, преувеличение его роли может привести к крайне
серьезным искажениям первичного сообщения, «к замещению сущности объекта реакцией на него со стороны воспринимающего
субъекта» [Виноградов, 2001. С. 20], в роли
которого выступает переводчик.
Таким образом, мы видим, что перевод
предстает иногда как социально-языковая
игра, сейчас она даже навязывается многими переводчиками и теоретиками перевода,
и в этом случае сама цель перевода состоит
в подгонке текста под воспри ятие какой-нибудь субкультуры, а реализация такой цели
4 «EDWARD BEAR, known to his friends as Winniethe-Pooh, or Pooh for short, was walking through the forest one day, humming proudly to himself» [Milne, 2004].
сопровождается отрытым заявлением позиции по смысловому и идейному содержанию,
коммуникативным и художественным ценностям оригинала. Определяющим стано вится
не сам текст, а его коммуникативная функция
и условия реа лизации.
Вместе с тем, эти игровые диалоги субкультур или отдельных их представителей с
доминирующим общественным мнением не
следует принимать на веру. Все свои революционные идеи по поводу концепции перевода
того или иного знакового произведения переводчик транслирует через паратекст, и требуется тщательный анализ выполненного перевода, чтобы понять, удалось ли ему и в какой
мере реализовать свою новую программу в
самом тексте перевода. В. Руднев пригласил
читателя воспринять классический детский
текст А. Милна через призму какой-то особенной андрогинности Винни-Пуха (такова
классическая маскулинная орфография этого
имени, освященная Заходером!), такой, какой
нет у всех других детей до определенного
возраста. Сам текст его перевода не показывает, однако, качественно нового видения
знакомого всем персонажа. Паратекст В. Руднева выполняет не художественно-коммуникативную, а, скорее, PR-функцию.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 81’25 + 81’23 + 811.873.1
А. Ф. Фефелов
Новосибирский государственный университет
ул. Пирогова, 1, Новосибирск, 630090, Россия
bobyrgan@mail.ru
ТЕКСТ И ПАРАТЕКСТ В ОПРЕДЕЛЕНИИ ГЕНДЕРА ВИННИ-ПУХА
И ЕГО ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ СЕМАНТИЗАЦИИ
Анализируется место текста и паратекста в гендерно-половом семиозисе одного из ключевых имен детского
литературно-сказочного пространства – Winnie-the-Pooh. Текст и паратекст представлены в данном случае оригиналом сказки и ее переводами на русский язык. Анализу подвергаются как морфология и синтаксис имени WinnieThe-Pooh, так и его культурная семиотика в исходном и принимающем культурно-языковых пространствах. Доказывается, что текст сказки нужно рассматривать как область буквальных текстоцентрических толкований данного
ономастического знака, тогда как паратекст продуцирует его культурно-идеологические интерпретации, образующие общественную мифологию данного имени собственного.
|
тексты дневников в д казанова в аспекте диахронического изучения сочетаемости слов. Введение
В последние годы лингвисты все чаще обращают внимание на так называемые малые диахронические
(Падучева, 2018), или микродиахронические (Рахилина, 2017; Ахапкина, 2019), сдвиги, то есть изменения,
произошедшие в языке за последние сто-двести лет. Работы, посвященные узусу XIX века в его исторической
динамике, появились еще в середине прошлого столетия (Булаховский, 1948; 1957; Томашевский, 1956; Винокур, 1959), однако интерес к данной проблематике заметно усилился начиная с 2000-х годов. В фокусе подобных исследований – изменения, отличающие узус XIX века от современного, прежде всего на лексикосемантическом и грамматическом уровнях, при этом, по замечанию Е. В. Падучевой, «в большинстве случаев
мы имеем дело с конструкциями, где грамматика и лексика неразделимы, так что границы между двумя
этими сферами не ясны» (2018, с. 50).
Актуальность изучения малых диахронических сдвигов кажется очевидной, поскольку количество таких
сдвигов, по-видимому, достаточно велико, и только привлечение к анализу обширного материала может
Научная статья (original research article) | https://doi.org/10.30853/phil20240070
© 2024 Авторы. © 2024 ООО Издательство «Грамота» (© 2024 The Authors. © 2024 Gramota Publishing, LLC). Открытый доступ предоставляется
на условиях лицензии CC BY 4.0 (open access article under the CC BY 4.0 license): https://creativecommons.org/licenses/by/4.0/
показать, какие изменения носят системный характер, а какие обусловлены «капризами узуса» (Добровольский, 2001, с. 162), а также отграничить собственно узуальное словоупотребление от индивидуальноавторского. Анализ малых диахронических сдвигов уже проводился на материале произведений А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого. Однако значительный массив произведений авторов
XIX столетия пока остается с этой точки зрения не исследованным. Отдельный интерес для изучения представляют тексты, в определенной степени отражающие объективную речевую практику своего времени.
К ним относятся частные письма, мемуары, дневники и т. п. К такого рода текстам принадлежат дневники
красноярского протоиерея Василия Дмитриевича Касьянова (1817-1897 гг.), которые послужили материалом
настоящего исследования.
В работе рассматриваются слова, характеризовавшиеся в языке XIX века иной сочетаемостью, чем в со
временном русском языке (далее – СРЯ).
Поставленная цель предполагает решение следующих задач:
- описать случаи изменения сочетаемости слов, маркирующие сдвиги в семантике одного из компонен
тов сочетания;
- рассмотреть отдельные случаи сдвигов, произошедших в коллокациях;
- проанализировать лексическое наполнение в конструкциях с предложно-падежными формами по + Д. п.
и от + Р. п. с точки зрения его исторической динамики.
В работе использовались следующие методы: описательный – на этапе сбора и систематизации материала,
метод контекстуального анализа – для определения значения выбранных словосочетаний, метод компонентного анализа – для выявления отдельных семантических компонентов, реализующихся в структуре словосочетания, диахронический метод – при установлении характера изменений в сочетаемости анализируемых слов.
Основным материалом послужили дневники В. Д. Касьянова за 1870-1873 гг., опубликованные в книге:
Протоиерей Василий Дмитриевич Касьянов. Из дневников 1870-1897 гг.: в 2-х кн. / авт.-сост. А. В. Броднева.
Красноярск: Восточная Сибирь, 2012. Кн. 1. Дополнительный материал извлекался из Национального корпуса
русского языка (НКРЯ. http://www.ruscorpora.ru). Кроме того, в качестве справочного материала использовались следующие словари: Большой академический словарь русского языка (БАС-3): в 27-ми т. М.: Наука,
2004-2021. Т. 4. Т. 9. Т. 19. Т. 27; Большой толковый словарь русского языка (БТС) / сост. и гл. ред. С. А. Кузнецов. СПб.: Норинт, 2000; Золотова Г. А. Синтаксический словарь. Репертуар элементарных единиц синтаксиса. М.: Наука, 1988; Новый объяснительный словарь синонимов русского языка (НОСС) / под рук. акад. Ю. Д. Апресяна. М.: Языки славянской культуры, 2004; Словарь современного русского литературного языка (БАС-1):
в 17-ти т. М. – Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1963. Т. 15; Словарь церковнославянского и русского языка (СЦРЯ): в 4-х т. СПб., 1847. Т. 1.
Теоретической базой исследования стали работы, посвященные анализу малых диахронических сдвигов,
в том числе изменений сочетаемости слов (Пеньковский, 2000; Добровольский, 2001; 2013; Зализняк, 2012;
Рахилина, 2017; Ахапкина, 2019), а также вопросам лексико-семантической сочетаемости, в частности образования и функционирования коллокаций (Копыленко, 1973; Виноградов, 1977; Апресян, 1995; Крысин, 2007;
Влавацкая, 2011; 2015; 2017; Черноусова, 2019).
Практическая значимость исследования состоит в том, что его результаты могут быть использованы
в курсах по истории русского литературного языка XIX-XX вв., лексической семантике, а также при изучении
нормы и узуса в исторической перспективе.
Обсуждение и результаты
Изменение сочетаемости слов является одной из областей, которые, по мнению исследователей, претерпели наиболее заметные изменения (Добровольский, 2001). Необычные с точки зрения современного узуса
сочетания, зафиксированные в дневниках В. Д. Касьянова, могут свидетельствовать об отдельных сдвигах,
произошедших в семантике одного из компонентов словосочетания. Их можно увидеть в контекстах (1) – (5):
(1) …в это время поднялись с морского дна массы тюленей и немного моржей и высунули головы, начали свистать. Были и китов масса. Составлена компания на лов их (7 ноября 1870 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 51).
(2) …были важные трудности в пути, и в плавании по Телецкому озеру (4 августа 1871 г.) (Протоиерей Васи
лий…, 2012, с. 62).
(3) Дочь запнулась за чемодан и упала – маленькое смущение (27 июня 1871 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 62).
(4) Твердых вестей о перемене архиереев нет доселе (3 мая 1873 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 62).
(5) К вечеру тягостное положение души от отсутствия зятя во всю прошлую ночь (19 декабря 1870 г.) (Про
тоиерей Василий…, 2012, с. 62).
В примере (1) в соответствии с причастием составлена (как и с глаголом составить) в СРЯ были бы использованы слова организована, создана, не актуализирующие сему ʻсобрать целое из частейʼ, но акцентирующие внимание на цели действия, или собрана, сохраняющее данную семантику (собрать пазл, собрать
команду). Современный глагол составить при сохранении общей семы – ʻсоздание целого из частейʼ (составить картинку из фрагментов, составить букет, составить фразу, составить документ, составить уравнение),
по данным НКРЯ, крайне редко сочетается с обозначениями групп людей, хотя соответствующее значение –
ʻобразовывать, организовывать (группу, коллектив)ʼ – дается в БАС-3 (2021, т. 27, с. 147). Сочетание составить компанию кому-либо является коллокацией и употребляется в значении ʻпринимать совместное участие в чем-либоʼ.
Примеры из НКРЯ свидетельствуют о том, что последнее выражение было свойственно и языку XIX столетия.
Русский язык
Прилагательное важный (пример 2) в СРЯ при характеристике неодушевленных объектов подчеркивает
их значимость, поэтому нетипичным будет сочетание важный с существительным, обозначающим отрицательно оцениваемый объект. Вероятно, В. Д. Касьянов использует это прилагательное в значении, которое отмечено
как устаревшее уже в СЦРЯ (1847, с. 97), – ʻтяжелый, вескийʼ. Таким образом, более точное контекстное значение – ʻтяжело переносимые трудностиʼ.
Лексема маленький (пример 3) сохраняет в СРЯ сему ʻразмерʼ и нормативно сочетается с предметной лексикой
(маленький дом, маленькая собака, маленький мальчик), некоторыми словами, обозначающими протяженность (маленький рассказ) и количество (маленький отряд). В то же время сочетания со словами абстрактной семантики, которые актуализируют значение ʻсила, степень проявленияʼ, отмеченное в БАС-3 (2009, т. 9, с. 438-439), в современной кодифицированной речи практически не встречаются, хотя, по-видимому, в разговорной речи
и просторечии сочетаемость прилагательного маленький несколько шире. В последнем случае, вероятно, следует говорить об изменении лексической, а не семантической сочетаемости. Сегодня в контексте (3) употребили бы прилагательное небольшой.
В примере (4) сейчас уместно было бы сказать надежных/проверенных вестей (при том, что и само слово
вести будет стилистически маркировано). Современное прилагательное твердый в своих прямых (не терминологически связанных) значениях сочетается со словами, содержащими сему ʻсохранение формы, устойчивость к деформацииʼ (твердое тело, твердый фундамент, твердый хлеб). В переносных значениях твердый
соединяется со словами, в которых может актуализироваться семантический компонент ʻустойчивость к изменениямʼ (твердая цена, твердая валюта, твердый характер, твердый голос, твердое решение, твердая походка) (БАС-1, 1963, с. 159-164; БТС, 2000, с. 1308). В то же время СРЯ не свойственны сочетания твердый
с обозначениями видов информации (*твердые новости), где у прилагательного можно выделить сему ʻнадежность, проверенностьʼ.
Однако и в произведениях XIX века, отраженных в НКРЯ, не встретилось словосочетание твердые вести.
Зафиксировано только четыре контекста (три из них принадлежат Ф. М. Достоевскому) со словосочетанием
твердый факт, в котором у прилагательного можно обнаружить сходную семантику. Приведем два из них:
(6) Таким образом, мы имеем факт крепкий, твердый, неопровержимый: три огня (Спасович В. Д. Речь
на суде по делу Овсянникова. 1875 (НКРЯ)).
(7) В одном только все были убеждены: что к Грушеньке доступ труден и что, кроме старика, ее покровителя,
не было ни единого еще человека, во все четыре года, который мог бы похвалиться ее благосклонностью. Факт был
твердый, потому что на приобретение этой благосклонности выскакивало немало охотников, особливо в последние два года (Достоевский Ф. М. Братья Карамазовы. 1880 (НКРЯ)).
Можно предположить, что в рассматриваемый период прилагательное твердый, хотя и ограниченно,
но сочеталось со словами, обозначающими виды информации. Его семантика в этом случае может быть
определена как ʻпроверенный, не подвергающийся сомнениюʼ.
В примере (5) с точки зрения современного узуса аномальной является конструкция тягостное положение
души, причем здесь можно увидеть несколько несоответствий современной речевой практике. Сочетание
тягостное положение теоретически возможно в СРЯ со значением ʻтяжелое, обременительное положениеʼ,
но в данном случае речь идет не о социальной характеристике, а об эмоциональной, поэтому очевидно, что положение здесь имеет отсутствующее у него в современном языке значение ʻэмоциональное состояниеʼ. Имея это
в виду, мы бы сейчас сказали тягостное состояние, но не положение. В связи с изменением семантики слова
положение ненормативным является и словосочетание положение души.
В проанализированном материале встретились примеры употребления лексем, которые в результате семантического сдвига перестали на лексико-синтаксическом уровне выражать или выражают очень ограниченно определенные семантические валентности. Рассмотрим примеры (8) – (12):
(8) Ректор поднес ему исследование о проповедничестве… а наставник маньчжурского языка, протоиерей Орлов –
краткие молитвы, переведенные на маньчжурский язык (22 июня 1873 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 92).
(9) Не был и директор и не дозволил говорить речей (29 ноября 1870 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 52).
(10) Православие исполнилось хорошо, я говорил проповедь (14 февраля 1871 г.) (Протоиерей Василий…,
2012, с. 57).
(11) Встал, свежо. Сидел дома из предосторожности простуды (15 января 1873 г.) (Протоиерей Василий…,
2012, с. 82).
(12) У Архиерея для счета денег. Он облобызал меня, только одного меня. Книги не готовы, и учета сделать
было нельзя (29 мая 1873 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 88).
Пример (8) показывает не свойственную современному языку зависимость от слова наставник существительного, обозначающего предмет обучения, наставничества. Нормативной является зависимость слов со значением ʻобъект наставничестваʼ (наставник чей? кого?). Обе семантические валентности (предмет и объект
обучения) в современном языке выражены у лексемы учитель (учитель математики, учитель Саши). Изменения в сочетаемости слова наставник объясняются, по-видимому, выдвижением на первый план в его семантике компонента ʻпомощник, воспитательʼ.
Глагол говорить (примеры 9-10) в СРЯ является переходным в значении ʻвыражать в устной речи какие-л.
мысли, сообщать, произносить что-л.ʼ (БАС-3, 2006, т. 4, с. 208), при этом имеет очень ограниченную сочетаемость (ср.: говорить это, говорить комплименты, говорить гадости). Отметим, что в текстах за 2000-2023 гг.
из НКРЯ встретилось 10 примеров со словосочетанием говорить речь и 3 примера со словосочетанием говорить проповедь, в то время как в выборке за 1800-1900 гг. был обнаружен 131 пример со словосочетанием говорить речь (речи) и 19 примеров со словосочетанием говорить проповедь. Обычно для обозначения конкретных
речевых жанров сегодня используются коллокации: произнести речь, проповедь, вступительное слово; сделать
объявление; прочитать лекцию; провести беседу. Есть основание полагать, что в СРЯ у глагола говорить
наблюдается тенденция к утрате сочетаемости со словами, называющими конкретные виды речи.
Лексема предосторожность не может сейчас вступать в словосочетания с управляемыми существительными (пример 11). БАС-3 (2011, т. 19, с. 563) определяет данное слово как ʻкрайне осторожное, предусмотрительное поведение, отношение к кому-, чему-л.ʼ. В современном значении этого слова есть компонент ʻповедение,
каузированное обстоятельствами, которые могут вызвать нежелательные последствияʼ. Узус XIX века, очевидно, помимо названного актуализировал в значении этого слова сему ʻповедение, направленное на предотвращение нежелательных последствийʼ, которую сейчас мы бы выразили лексемами предупреждение, профилактика. В этом случае у слова предосторожность оказывается выраженной семантическая валентность Объект
(НОСС, 2004, с. 38). При наличии предложного управления можно говорить, пользуясь терминологией «Синтаксического словаря» Г. А. Золотовой (1988, с. 84-85), о выражении потенсива. В примерах (13) – (17) из НКРЯ, относящихся к XIX веку, предосторожность управляет как предложными, так и беспредложными формами.
(13) Петр из Брюсселя писал П. М. Голицыну, советуя иметь ему предосторожность о нечаянном вторжении
шведов и проч. (Пушкин А. С. История Петра: подготовительные тексты. 1835-1836 (НКРЯ)).
(14) Он говорит, что взял привычку к такой теплой одежде за Кавказом, где она предохраняет от внешней жары, а теперь продолжает употреблять ее в предосторожность от простуды (Корф М. А. Из дневника.
1838-1839 (НКРЯ)).
(15) …въ предосторожность отъ простуды я надѣлъ подъ этотъ легкій нарядъ цѣлую броню изъ козьяго пуха
(Дружинин А. В. Заметки петербургского туриста. 1856 (НКРЯ)).
(16) В высоком чулане, устроенном, в предосторожность от крыс, на столбах, мы заметили висевшую пару
лебедей и следы хранившихся мехов (Венюков М. И. Обозрение реки Уссури и земель к востоку от нее до моря.
1868 (НКРЯ)).
(17) …но в предосторожность нынешней со Шведом войны прислан был в Соловецкий монастырь с несколькими человеками военной команды из Петрозаводска советник (Майков Л. Н. Предисловие к «Путешествию
по северу России в 1791 г.» П. И. Челищева. 1886 (НКРЯ)).
В примере (12) современной норме не соответствует словосочетание счет денег. Дело в том, что для слова
счет при обозначении им процесса не характерно указание на объект счета. В текстах последних двух десятилетий, представленных в НКРЯ, обнаружено всего три контекста, где назван объект счета в родительном падеже
(примеры 18-20). Пример (19) включает интересующее нас словосочетание в выражении машина для счета денег.
(18) До открытия «зонтика» счет времени пошел на месяцы, счет затраченных средств – на миллиарды долла
ров (Божьева О. Договор по ПРО: полгода до развязки // Воздушно-космическая оборона. 2001. № 3 (3) (НКРЯ)).
(19) Машина для счета денег принялась отсчитывать франки – кажется, это длилось вечность (Карабаш А.
Три дня в Монако // Домовой. 04.02.2002 (НКРЯ)).
(20) Счет арестованных шел на десятки тысяч (Яхина Г. Дети мои. 2018 (НКРЯ)).
Современные конструкции, в которых называется объект счета (в дательном, а не родительном падеже),
приобрели характер устойчивых сочетаний (ср.: вести счет деньгам, годам, времени). Можно предположить,
что в СРЯ лексема счет теряет процессуальное значение, соответствующий смысл в современной речи свойственно выражать словом подсчет.
Примерами изменения сочетаемости в «чистом виде» могут служить коллокации. Под коллокациями
обычно понимают комбинации из двух и более слов, отличительной особенностью которых является их «совместная встречаемость» (Влавацкая, 2015, с. 57) – переводной эквивалент предложенного З. Харрисом термина co-occurrence (Harris, 1957). Д. О. Добровольский (2001) соотносит коллокации с виноградовскими фразеологическими сочетаниями (Виноградов, 1977).
В проанализированном материале встретилось два примера коллокаций:
(21) Я взял членство, стыдясь отпираться, но едва ли не откажусь (14 февраля 1871 г.) (Протоиерей Васи
лий…, 2012, с. 57).
(22) …от урагану подвергался было крушению (4 августа 1871 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 62).
Вместо выражения взять членство в примере (21) сегодня естественно было бы сказать стать членом либо (при сохранении одного из слов) получить членство. Глагол взять, в отличие от получить, не указывает
на отсутствие волеизъявления субъекта и обладает более общей семантикой. О тенденции замены в подобных сочетаниях более общих глаголов более специфичными см. работу (Добровольский, 2001).
В отличие от случая, представленного в примере (22), современный глагол подвергаться, сохраняя способность образовывать сочетания с классом существительных, которые называют нежелательное (опасное)
воздействие (подвергаться гонениям, обстрелу, суду, опасности и т. п.), не сочетается с существительным крушение. Сейчас уместно было бы сказать подвергся опасности крушения или использовать другой глагол в составе коллокации: чуть не потерпел крушение.
В НКРЯ из 1434 контекстов с глаголом подвергаться, относящихся к последним двум десятилетиям, только один содержит данный глагол в сочетании со словом крушение (пример 23), и этот контекст является цитатой из письма, датированного 1899 годом. Примечательно, что в нем крушение управляет предложной формой существительного, что также не соответствует современной норме.
(23) Самый способ доставки водой должен быть признан рискованным, тем более что довольно часто суда
подвергаются в пути крушению о подводные камни, которыми изобилует р. Чусовая (Алексей Иванов. Message:
Чусовая. Части 6-7. 2007 (НКРЯ)).
Русский язык
Отметим, что в примере (22) из дневника В. Д. Касьянова есть еще одно нарушение с точки зрения совре
менного языка: частица было, указывая на однократное действие, стоит при глаголе несовершенного вида.
Гораздо большей активностью, чем в современном языке, характеризовалась сочетаемость некоторых
предложно-падежных форм с глаголом и отглагольными образованиями. К ним относятся конструкции по + Д. п.
и от + Р. п. в каузальном значении.
Форма по + Д. п. в СРЯ лексически представлена ограниченным кругом слов (ср.: по случаю чего-л., по состоянию здоровья, по болезни, по принуждению, по доброй воле). Такие формы маркированы как книжные,
за пределами же книжной речи значение причины может выражаться предложно-падежными формами или придаточными предложениями. Выбор предложно-падежной формы может указывать на характер причины –
положительная или отрицательная (например, благодаря и из-за). Контексты (24) – (28) из дневника В. Д. Касьянова обнаруживают более широкий спектр существительных, употребляющихся в данной форме, при этом
во всех случаях они называют отрицательную причину. В приведенных контекстах сегодня естественно было бы
использовать форму из-за + Р. п. В контексте (25) нормативное словосочетание не будет включать слово случай
(из-за тревожного состояния, но не из-за случая тревожного состояния):
(24) В женской гимназии акт. Я, приглашенный билетом, не был на нем по капризу (29 ноября 1870 г.) (Про
тоиерей Василий…, 2012, с. 52).
(25) У службы был. Но сам не служил по случаю тревожного состояния (20 июля 1870 г.) (Протоиерей Васи
лий…, 2012, с. 47).
(26) Вдова дьячка… по крайней нищете хотела младшего сына… отдать ямщику в обучение (21 августа 1871
г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 62).
(27) Тепленько и ясно. По грехам моим не служил (20 февраля 1872 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 70).
(28) Он наговорил мне дерзостей, прибавив, что будет на меня жаловаться всему христианству, что я всему
городу известен по своей гордости (1 октября 1871 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 64).
Особенность современной предложно-падежной формы от + Р. п., обозначающей причину действия или состояния, заключается в том, что, во-первых, в позиции зависимого слова не выступают существительные, относящиеся к конкретной лексике (предметы и живые существа). Выражения типа устал от сестры единичны
и обусловлены особенностями значения управляющего слова. Во-вторых, слова абстрактной семантики в указанной форме способны соединяться далеко не с каждым глаголом или отглагольным существительным. Вероятно, можно говорить здесь об определенных лексических ограничениях: например, можно сказать страдал
от голода, но нельзя – *пошел в столовую от голода, ср. также: мучился от страсти и *переживал от страсти.
Контексты (29) – (31) из дневника В. Д. Касьянова содержат словосочетания, в которых есть зависимые
слова, называющие людей или животных, или абстрактные существительные, присоединяющиеся к «нетипичному» главному слову:
(29) Дела нет, а огорчения от людей и дел есть (28 сентября 1870 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 50).
(30) Государь император подвергался на охоте опасности от медведя (25 февраля 1872 г.) (Протоиерей Ва
силий…, 2012, с. 70).
(31) Встал рано от заботы (24 ноября 1873 г.) (Протоиерей Василий…, 2012, с. 98).
Таким образом, данная предложно-падежная форма в каузальном значении в языке XIX века характеризовалась более широкой сочетаемостью, чем в СРЯ. Такая ситуация, по-видимому, характеризовала не только первую половину века (Добровольский, 2001), но была актуальна для всего столетия.
Заключение
Анализ случаев лексической сочетаемости, представленных в дневнике В. Д. Касьянова, позволил прийти
к следующим выводам:
1. Изменения в семантике слов, произошедшие за полтора столетия, могут быть малозаметными и обнаруживаются только при диахроническом рассмотрении их синтагматических отношений. Некоторые слова при сохранении в СРЯ их общего значения утрачивают отдельные семы, что обнаруживается в возможности соединяться с определенными контекстуальными партнерами. Так, у слова составить и производных от него утрачивается
компонент ʻобъединить людей для выполнения чего-л.ʼ, у слова важный – коннотативная сема отрицательной
оценки определяемого явления, у слова твердый – компонент ʻпроверенный, не подвергающийся сомнениюʼ.
2. Семантический сдвиг может приводить к полной или частичной утрате выражения определенной се
мантической валентности. Данные изменения отмечены у слов наставник, говорить, предосторожность, счет.
3. В рассмотренном материале встретилось всего 2 коллокации, не соответствующие современному узусу, которые тем не менее обнаруживают определенную тенденцию к изменениям таких сочетаний. В обоих
случаях более общий по семантике глагол заменился на более специфичный (ср.: взять членство – получить
членство, подвергаться крушению – потерпеть крушение). Эта особенность уже отмечалась исследователями
(Добровольский, 2001). В то же время глагол подвергаться в XIX столетии, по-видимому, сочетался с гораздо
большим количеством существительных, чем в современном языке.
4. Предложно-падежные формы по + Д. п. и от + Р. п. с каузальным значением также «уменьшили» сочетаемостные возможности с управляющим словом. Предлог по в СРЯ способен присоединять немногие существительные, кроме того, сама форма характерна для книжной речи. Предлог от в составе от + Р. п. не присоединяет слова, называющие живых существ и предметы, и, по-видимому, гораздо более избирателен в отношении абстрактной лексики.
Перспективы исследования видятся в описании большего числа единиц, подвергшихся семантической
трансформации и изменивших сочетаемость, которые отражены в дневниках В. Д. Касьянова, а также в произведениях его современников. Анализ значительного массива таких единиц позволит, как уже было отмечено, отделить системные изменения в языке от случайных.
Источники | References
1. Апресян Ю. Д. Лексическая семантика (синонимические средства языка) // Апресян Ю. Д. Избранные тру
ды: в 2-х т. М.: Школа «Языки русской культуры»; Восточная литература, 1995. Т. 1.
2. Ахапкина Я. Э. Микродиахронические сдвиги в употреблении глагольной лексики (на материале повести
И. А. Тургенева «Ася») // Acta Linguistica Petropolitana. Труды института лингвистических исследований.
2019. Т. XV. № 3. https://doi.org/10.30842/alp2306573715311
3. Булаховский Л. А. Русский литературный язык первой половины XIX века. Фонетика. Морфология.
Ударение. Синтаксис. К.: Радяньска школа, 1948.
4. Булаховский Л. А. Русский литературный язык первой половины XIX века. Лексика и общие замечания
о слоге. К.: Изд-во Киев. гос. ун-та, 1957.
5. Виноградов В. В. Об основных типах фразеологических единиц в русском языке // Виноградов В. В. Из
бранные труды. Лексикология и лексикография. М.: Наука, 1977.
6. Винокур Г. О. Пушкин и русский язык // Винокур Г. О. Избранные работы по русскому языку. М.: Учпедгиз, 1959.
7. Влавацкая М. В. Комбинаторная лексикология: функционально-семантическая классификация коллокаций //
Филологические науки. Вопросы теории и практики. 2015. № 11-1 (53).
8. Влавацкая М. В. Понятия коллокации и коллигации в диахроническом рассмотрении // Актуальные пробле
мы филологии и методики преподавания иностранных языков. 2011. № 5.
9. Влавацкая М. В. Синтагматика vs комбинаторика: основы комбинаторной лингвистики // Научный диа
лог. 2017. № 1.
10. Добровольский Д. О. К динамике узуса (язык Пушкина и современное словоупотребление) // Русский язык
в научном освещении. 2001. № 1.
11. Добровольский Д. О. Лексическая семантика в диахронии: язык художественной прозы Пушкина и современное словоупотребление // Авторская лексикография и история слов: к 50-летию выхода в свет словаря
языка Пушкина: сборник статей. М.: Азбуковник, 2013.
12. Зализняк Анна А. Об эффекте ближней семантической эволюции // Philologica. 2012. Т. 9. № 21/23.
13. Копыленко М. М. Сочетаемость лексем в современном русском языке. М.: Просвещение, 1973.
14. Крысин Л. П. Современный русский язык. Лексическая семантика. Лексикология. Фразеология. Лексико
графия: учеб. пособие. М.: Академия, 2007.
15. Падучева Е. В. Из наблюдений над языком Л. Толстого (к вопросу о малых диахронических сдвигах) // Во
просы языкознания. 2018. № 5. https://doi.org/10.31857/S0373658X0001396-4
16. Пеньковский А. Б. Загадки пушкинского текста и словаря («Евгений Онегин», 1, XXXVII, 13-14) // Philologi
ca. 2000. Т. 6.
17. Рахилина Е. В. Говорю я, Карл… // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: по мат.
ежегод. междунар. конференции «Диалог» (г. Москва, 31 мая – 1 июня 2017 г.): в 2-х т. М.: Изд-во РГГУ,
2017. Т. 2. Вып. 16 (23).
18. Томашевский Б. В. Вопросы языка в творчестве Пушкина // Пушкин: исследования и материалы.
М. – Л.: Изд-во АН СССР, 1956. Т. 1.
19. Черноусова А. О. К вопросу о коллокациях // Вестник Московского государственного областного универ
ситета. Серия: Лингвистика. 2019. № 1. https://doi.org/10.18384/2310-712X-2019-1-57-64
20. Harris Z. S. Co-occurrence and transformations in linguistic structure. Language. 1957. Vol. 33.
Информация об авторах | Author information
RU
EN
Кудрявцева Екатерина Александровна1, к. филол. н.
1 Сибирский федеральный университет, г. Красноярск
Kudryavceva Ekaterina Aleksandrovna1, PhD
1 Siberian Federal University, Krasnoyarsk
1 katekudr@yandex.ru
Информация о статье | About this article
Дата поступления рукописи (received): 02.01.2024; опубликовано online (published online): 22.02.2024.
Ключевые слова (keywords): узус XIX века; микродиахронические семантические сдвиги; лексико-семантическая
и морфосинтаксическая сочетаемость; коллокации; usage of the 19th century; micro-diachronic semantic shifts;
lexical-semantic and morphosyntactic collocability; collocations.
| Напиши аннотацию по статье | Филологические науки. Вопросы теории и практики
Philology. Theory & Practice
ISSN 2782-4543 (online)
ISSN 1997-2911 (print)
2024. Том 17. Выпуск 2 | 2024. Volume 17. Issue 2
Материалы журнала доступны на сайте (articles and issues available at): philology-journal.ru
RU
Тексты дневников В. Д. Касьянова
в аспекте диахронического изучения сочетаемости слов
Кудрявцева Е. А.
Аннотация. Цель исследования – на основании анализа сочетаемости слов, зафиксированной
в дневниках протоиерея В. Д. Касьянова, определить произошедшие в данных лексемах семантические
сдвиги и характер изменений сочетаемости некоторых предложно-падежных форм. Научная новизна
работы состоит в том, что выявлены произошедшие за полтора столетия семантические изменения,
которые не нашли отражения в лексикографических источниках и обнаруживаются при анализе синтагматических связей слова, а также в том, что впервые определены сочетаемостные возможности некоторых слов и предложно-падежных форм современного русского языка по сравнению с такими возможностями в языке XIX столетия. В результате выделены лексемы, имеющие нестандартную с точки
зрения современного русского языка сочетаемость, которая свидетельствует о наличии в их значении
компонентов, впоследствии утраченных, что подтверждается данными Национального корпуса русского языка. У некоторых слов семантические сдвиги приводят к полной утрате лексико-синтаксического
выражения семантической валентности или обнаруживают тенденцию к подобной утрате. Проведенный анализ также позволил установить, что современные предложно-падежные формы «по + Д. п.»
и «от + Р. п.» характеризуются более ограниченной сочетаемостью, чем в языке XIX века.
EN
Diary texts of V. D. Kasyanov
in the aspect of diachronic study of word collocations
Kudryavceva E. A.
Abstract. The research objective is to identify semantic shifts that occurred in word collocations, documented in the diaries of archpriest V. D. Kasyanov, and the nature of changes in collocability of certain
prepositional-case forms. The scientific novelty of the study lies in identifying semantic changes that occurred over a century and a half and were not reflected in lexicographical sources, revealed through
the analysis of word syntagmatic relationships. Additionally, for the first time, the collocational possibilities of some words and prepositional-case forms in the modern Russian language are compared with those
in the 19th-century language. The study identified lexemes that have non-standard collocability according
to contemporary Russian standards, indicating the presence of components in their meaning that were subsequently lost, corroborated by data from the National Corpus of the Russian Language. For some words,
semantic shifts lead to a complete loss of lexical-syntactic expression of semantic valency or show a tendency towards such loss. The analysis also revealed that modern case forms "по + Dative case" and "от +
Genitive case" demonstrate a more limited collocability compared to the 19th-century language.
|
телеуцкаыа хакасская и русская интонационные системы сравнительно сопоставителныы анализ. Ключевые слова: тюркские языки Южной Сибири, телеутский язык, супрасегментная
фонетика, интонация.
Телеутский язык – язык небольшого тюркоязычного этноса телеутов (самона
звание тадар кижи, телеңит ~ телеңет ~ телеңут ~ телеут кижи).
Самая многочисленная группа телеутов в настоящее время проживает в Беловском районе Кемеровской области, по рекам Большой и Малый Бачат (пос. Беково
(Челухоево), Заречное, Верховская, Шанда, Черта, Каменка, Улус). В научной
литературе она известна под названием «бачатские телеуты» (самоназвание пайат кижи). Другая небольшая по численности группа телеутов проживает совместно с шорцами в пос. Телеуты Заводского района г. Новокузнецка Кемеровской
Шестера Елена Александровна – преподаватель кафедры иностранных языков технических
факультетов Новосибирского государственного технического университета (просп. К. Маркса,
20, Новосибирск, 630073, Россия; elena-schestera@mail.ru)
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 2
© Е. А. Шестера, 2018
В настоящее время в Республике Алтай сколько-нибудь значительные группы
телеутов отсутствуют. Название «телеутский язык» традиционно относится
к языку, на котором говорят телеуты, проживающие на территории Кемеровской
области по рекам Большой и Малый Бачат. По данным переписи 2010 г. на телеутском языке говорят 1 892 человека из общего числа телеутов в 2 650 человек
[Уртегешев, 2009].
В настоящее время тюркские языки, выделяясь в отдельную семью, обладают
многими сходными чертами. Н. А. Баскаков объясняет это их общим происхождением [Баскаков, 1988]. По разработанной С. Е. Маловым фонетической исторической классификации тюркские языки делятся на древнейшие, древние, новые
и новейшие. Телеутский относится к последним, то есть сохраняет минимальное
количество тех характеристик сегментных единиц, которые встречаются в некоторых других тюркских языках, а также зафиксированы в памятниках письменности, поэтому квалифицируются как обще- или древнетюркские [Малов, 1952,
с. 141–143].
Из языков Южной Сибири к хорошо сохранившим древние черты относятся
хакасский и шорский [Там же]. С целью выявить общие, то есть более древние
черты в телеутском, согласно концепции С. Е. Малова, сравним интонационные
системы телеутского и хакасского языков. Хакасский был взят в качестве объекта
для сопоставления и в связи с тем, что часть хакасского этноса имеет телеутское
происхождение. Кроме того, он имеет интонационное описание, поэтому были
рассмотрены интонационные параметры телеутских фраз в сравнении с хакасскими [Бичелдей, 2000, с. 31–41; 2001, с. 186–206].
Предметом нашего исследования является интонация повествовательных высказываний, общих и специальных вопросов телеутского языка в сопоставлении
с интонацией хакасского и русского языков.
Под интонацией в узком смысле понимается мелодика, а именно направление,
форма, регистр (или тональный уровень) контура частоты основного тона высказывания и отдельных его участков [Бондарко, 1998, с. 234–235]. Нами кроме мелодики подробно изучается такой интонационный параметр, как интенсивность
гласных, а также соотношение пиков ЧОТ и интенсивности гласных высказывания. Поскольку в фонологии телеутского языка гласные делятся на долгие и краткие, их длительность в качестве параметра телеутского ударения нами подробно
не рассматривалась.
Цели нашего исследования:
определение специфики телеутской интонационной системы согласно теории В. М. Наделяева об артикуляционно-акустической базе [Наделяев, 1986]. ААБ
предполагает проявление в языке субстратных черт в качестве отличительных
признаков на фоне общих, принадлежащих родственным языкам;
сопоставление с другим тюркским языком Южной Сибири (хакасским)
и русским языком. Поскольку на протяжении длительного времени язык бачатских телеутов находится в русскоязычном окружении, логично предположить, что
он испытал влияние последнего. Однако черты, характеризующие телеутский,
хакасский и русский, могут объясняться теорией интонационных универсалий
[Lieberman, 1985, с. 649–657].
В работе были поставлены следующие задачи:
описание интонации телеутского языка;
сопоставление полученных результатов с интонационным описанием хакасского и русского языков, выявление интонационных универсалий, общих для
русского, хакасского и телеутского;
установление исконных черт, свойственных телеутскому и хакасскому, от
сутствующих в русском языке;
252
выявление специфических характеристик, присущих телеутскому в качест
ве субстратных.
Звучащая речь обрабатывалась в компьютерных программах Speech Analyzer
3.0.1 и Wave Assistant. Анализ лингвистического материала проводился с помощью экспериментально-фонетических методов исследования. В работе учитывалось субъективное восприятие носителей языка. Экспериментальный материал –
высказывания в произнесении дикторов – представлен в табл. 1 и на графиках
(рис. 1–6). Рассматриваемые значения ЧОТ и интенсивности слогов высказывания
приведены в табл. 2–4.
Высказывания различных коммуникативных типов
Utterances of different communicative types
Таблица 1
Повествовательное высказывание
Общий вопрос
Специальный вопрос
[pαlъq ªүsªit]
Палық jӱсjит.
Palyқ ħüsħit
‘Рыба плывет’
[pαlъq ªүsªit pα]
Палық jӱсjит пa?
Palyқ ħüsħit pa?
‘Плывет ли рыба?’
[qαjd™ pαlъq ªүsªit]
аjда палық jӱсjит?
Kajda palyқ ħüsħit?
‘Где рыба плывет?’
При сопоставлении значений ЧОТ и интенсивности приведенных выше высказываний в произнесении носителей языка можно наблюдать некоторые интонационные особенности.
Контур ЧОТ
1. В повествовательных высказываниях, как правило, на слогах существи-
тельного (палық) реализуется восходящий тон (табл. 2, д. 1–3, 5–7), на глаголе
(jӱсjит) – также восходящий (табл. 2, д. 1, 4, 5, 7). Контур волнообразный, восходяще-восходящий, но максимальные значения ЧОТ на последнем слоге глагола
в основном не превышают пиков ЧОТ на втором слоге существительного.
2. В общих вопросах на слогах существительного (палық) констатируется тенденция как повышения ЧОТ (табл. 3, д. 2, 3, 6), так и понижения (табл. 3, д. 4, 5,
7). На слогах глагола (jӱсjит) тон, как правило, повышается (табл. 3, д. 1, 3, 4,
6, 7), причем в некоторых случаях с шепота на первом слоге глагола до высокого
значения – на втором (табл. 3, д. 1, 3, 4, 5). На вопросительной частице пa,
представляющей собой аналог русской частицы ли в общем вопросе, тон повышается до максимального значения в высказывании (табл. 3, д. 1, 2, 3, 5). Если же
предложение было произнесено без вопросительной частицы (видимо, под влиянием русского языка) с одной лишь вопросительной интонацией, то максимальное
повышение тона приходилось на финальный слог глагола (jӱсjит) (табл. 3, д. 4,
6, 7).
253
ª ү s
ªit
Рис. 1. График ЧОТ, Гц: диктор 1. Палық jӱсjит. ‘Рыба плывет’
Fig. 1. Graph of pitch, Hz: speaker 1. Palyқ ħüsħit. ‘The fish swims’
p α l ъ q
ª ү s
ªit
Рис. 2. График интенсивности: диктор 1. Палық jӱсjит. ‘Рыба плывет’
Fig. 2. Graph of intensity: speaker 1. Palyқ ħüsħit. ‘The fish swims’
3. В специальных вопросах на вопросительном слове (аjда) наблюдается восходящий тон (табл. 4, д. 1–7), на существительном (палық) – нисходящий (табл. 4,
д. 1–4, 7), на слогах глагола (jӱсjит) тон понижается (табл. 4, д. 1, 4, 6) или повышается в финали, по сравнению с первым глагольным слогом (табл. 4, д. 2, 3, 5, 7).
Из вышесказанного можно сделать следующие выводы:
1) повествовательные высказывания телеутского языка локально представляют
собой волнообразный восходяще-восходящий контур ЧОТ, а глобально оформляются восходяще-нисходящим контуром ЧОТ с частотным небольшим повышением в финали;
2) общие вопросы характеризуются в целом восходяще-нисходяще-восходя-
щим движением тона, глобально тон является восходящим;
3) специальные вопросы, как и повествовательные высказывания, имеют восходяще-нисходящий рисунок ЧОТ, также частотно с небольшим повышением
в финали, однако локально более вариативны.
254
1. В повествовательных предложениях максимумом ЧОТ маркируется второй
слог существительного (палық) (табл. 2, д. 1, 2, 3, 6, 7).
2. В общих вопросах максимум ЧОТ фиксируется на вопросительной частице
пa (табл. 3, д. 1, 2, 3, 5) или – при отсутствии вопросительной частицы – на аффиксе -jит глагола (jӱсjит) (табл. 3, д. 4, 6, 7).
3. В специальных вопросах пики ЧОТ локализуются на втором слоге вопросительного слова аjда ‘где’ (табл. 4, д. 1, 2, 4, 6) или первом слоге существительного (палық) (табл. 4, д. 3, 5, 7).
Максимумы интенсивности
Пик интенсивности в повествовательных высказываниях имеет тенденцию
располагаться на первом слоге существительного (палық) (табл. 2, д. 1, 3, 6, 7),
p α l ъ q
ª ү s ªit p α
Рис. 3. График ЧОТ, Гц: диктор 5. Палық jӱсjит пa? ‘Плывет ли рыба?’
Fig. 3. Graph of pitch, Hz: speaker 5. Palyқ ħüsħit pa? ‘Does the fish swim?’
p α l ъ q ª ү s ªit
p α
Рис. 4. График интенсивности: диктор 5. Палық jӱсjит пa? ‘Плывет ли рыба?’
Fig. 4. Graph of intensity: speaker 5. Palyқ ħüsħit pa? ‘Does the fish swim?’
255
ª үs
ª i t
Рис. 5. График ЧОТ, Гц: диктор 7. аjда палық jӱсjит? ‘Где рыба плывет?’
Fig. 5. Graph of pitch, Hz: speaker 7. Kajda palyқ ħüsħit? ‘Where does the fish swim?’
q α j d ™ p α l ъ q ª үs ª i t
Рис. 6. График интенсивности, Гц: диктор 7. аjда палық jӱсjит? ‘Где рыба плывет?’
Fig. 6. Graph of intensity, Hz: speaker 7. Kajda palyқ ħüsħit? ‘Where does the fish swim?’
в общих вопросах, как правило, два максимума – также на первом слоге существительного (палық) и вопросительной частице, при отсутствии которой пиком
интенсивности выделяется аффикс -jит глагола (jӱсjит) (табл. 3, д. 1, 3, 4, 5).
Встретились случаи единственного выделения вопросительной частицы или глагольного аффикса в финали (табл. 3, д. 2, 6, 7). В специальных вопросах максимум
интенсивности приходится на какой-либо слог (чаще второй) вопросительного
слова (аjда) (табл. 4, д. 1, 4–6), выделяется также первый слог существительно-
го (палық) (табл. 4, д. 2, 3, 7).
Соотношение пиков ЧОТ и интенсивности
Мы видим частотное нарушение согласованности проявлений интонационных
параметров в телеутских высказываниях: если ЧОТ возрастает, то интенсивность
падает, и наоборот. Данное явление мы назвали отношением обратной пропорциональности ЧОТ и интенсивности вслед О. Ф. Герцог [Герцог, 1989, с. 105] или,
256
менной сопровождается уменьшением другой, но при этом изменения не обязательно должны быть пропорциональными. В данном исследовании мы констатировали лишь направленность соотношения параметров без его количественного
выражения.
В описываемых высказываниях различных коммуникативных типов наблюда
ется следующее неравномерное распределение рассматриваемых параметров:
1) по сравнению с предыдущим слогом ЧОТ возрастает, интенсивность при
этом понижается, или ЧОТ увеличивается, а интенсивность остается на том же
уровне, или, наоборот, ЧОТ не меняется, а интенсивность понижается, что можно
наблюдать на втором слоге существительного (палық) (табл. 2, д. 1, 3, 4, 6, 7;
Максимальные значения ЧОТ и интенсивности слогов
высказывания Палық jӱсjит ‘Рыба плывет’
F0 and intensity maximums of syllables
of the utterance Palyқ ħüsħit ‘The fish swims’
Таблица 2
Диктор
Слоговая локализация пиков ЧОТ и интенсивности
в высказывании [pαlъq ªүsªit]
Слог 1
[pα]
165–174*
52–53**
42***
170–184
52–54 200–183–195
55–54–55 185–177
54–53 196–162
55–52 200–178
55–53 200–190
55–54 Слог 2
[lъq]
174–256
53–60 220–290
57–61 208–245
56–59 176 30 57 220–262
57–60 196–260
55–60 1 3 5 7
Слог 3
[ªүs]
157–171
52–52,6 220 26 55 0 21
173–162
53–52 220–188
57–54 195–177
55–53 Слог 4
[ªit]
233–220
58–57 220 17 54 210 41
234–244
58–59 195 27
210–200
56–55 П р и м е ч а н и е. * Слоговая локализация пиков ЧОТ, Гц; ** слоговая локализация пи
ков ЧОТ, полутон; *** интенсивность, %.
257
высказывания Палық jӱсjит пa? ‘Плывет ли рыба?’
F0 and intensity maximums of syllables
of an utterance Palyқ ħüsħit pa? ‘Does the fish swim?’
Таблица 3
Диктор
Слоговая локализация пиков ЧОТ и интенсивности
в высказывании [pαlъq ªүsªit pα]
Слог 1
[pα] 53 200–220
55–57 207–225
56–57,4 239
58,4 213–206
56,4–56 203–220
55,6–57 242–230–242
58,7–57,8–58,7 Слог 2
[lъq] 53 220 22
220–230
57–58 6 6 0 224 31 57 Слог 3
[ªүs] 0 240 23 0 0 30 0 301–376
62,4–66,3 306
62,7 Слог 4
[ªit]
218–177
57–54 0 5 58 347–270
65–60,6 0 6
375–288
66,2–61,7 335–244
64,3–58,8 Слог 5
[pα]
210–240
56–59 270–338
60,5–64,4 260–300–150
60–62,5–50,4 –
–
–
237–313
58–63 –
–
–
–
–
– 2 4 6 табл. 3, д. 1–3, 6, 7; табл. 4, д. 3, 6), а также на глагольном аффиксе -jит (jӱсjит)
(табл. 3, д. 1; табл. 4, д. 3, 7);
2) в редких случаях на первом слоге глагола (jӱсjит) по отношению к предыдущему слогу интенсивность повышается, ЧОТ при этом не демонстрирует аналогичной тенденции (табл. 3, д. 4, 5; табл. 4, д. 4).
Сопоставление телеутской, хакасской и русской интонации
Сопоставим данные телеутского языка с результатами анализа интонации хакасского и русского языков с целью выявить универсальные, исконные и субстратные черты в интонационной системы телеутского языка.
258
высказывания аjда палық jӱсjит? ‘Где рыба плывет?’
F0 and intensity maximums of syllables
of an utterance Kajda palyқ ħüsħit? ‘Where does the fish swim?’
Таблица 4
Диктор
Слоговая локализация пиков ЧОТ и интенсивности
в высказывании [qαjd™ pαlъq ªүsªit]
Слог 1
[qαj] 55 220–243
57–58,7 200–210
55,3–56,2 230
57,8 185–177
54–53 210–224
56–57,3 210–190
56–54,4 Слог 2
[d™] 56,5 294 40
238–220
58,4–57 262–323–264
60–63,7–60,2 215–244
56,6–59 214–290
56,5–61,7 197–256–233
55–59,6–58 Слог 3
[pα]
198–182
55–53,7 280–200
61–55,3 260–270
60–60,5 250 42
246–285
59–61,5 224–214
57,3–56,5 280–220
61–57 Слог 4
[lъq] 0 184 38
263–247
60–59 230
57,8 270
60,5 223 35 56,4 Слог 5
[ªүs] 0 0 15 0 234–220
58–57 0 18
249–201
59–55,4 0 20
Слог 6
[ªit] 0 144–155
50–51 181–150
53,6–50,4 193–140
54,7–49 171–150
52,6–50,3 186 30
186–175
54–53 1 3 5 7
Глобально восходяще-нисходящий контур фразовой мелодики характеризует
повествовательное высказывание и специальный вопрос телеутского языка. Интонация в хакасском языке описана К. Н. Бичелдей [2000] на материале односоставных и двусоставных высказываний различных коммуникативных типов.
Кривая ЧОТ односоставных монологических и диалогических и преобладающей
части двусоставных диалогических повествовательных высказываний характеризуется как восходяще-нисходящая, а двусоставных – восходяще-нисходяще-вос-
ходяще-нисходящая. При этом глобальная линия фразовой мелодики все-таки
восходяще-нисходящая, так как второе повышение тона (соответствующее восходящему движению по К. Н. Бичелдей) незначительно, максимум ЧОТ приходится
на первый слог высказывания, а минимум – на один из последних слогов (до второго повышения тона или после него). Для хакасских вопросительных предложе
259
с вопросительными словами характерен восходяще-нисходящий мелодический
контур [Бичелдей, 2001, с. 196–197]. Общность данного мелодического контура
для хакасского и телеутского указывает на его исконное происхождение либо
универсальность.
Сопоставим полученные результаты с идентичным контуром русского языка.
Согласно классификации Е. А. Брызгуновой [1980], для русского языка среди основных мелодических контуров («интонационных конструкций (или ИК)») с локальными вариантами движения тона в зависимости от синтаксического строения
и прагматической направленности высказывания выделяется ИК-3, имеющая восходяще-нисходящую мелодику. Восходяще-нисходящий контур ЧОТ известен
всем славянским языкам, однако отличается нормативность его употребления:
в некоторых (преимущественно западных славянских) он характеризуется как
исключительно разговорный [Николаева, 1977, с. 43–44].
Следующей типологической универсалией, возможно, является то, что в телеутском, хакасском и русском языках в специальных вопросах интонационно выделяется вопросительное слово, но, в отличие от ИК-2 русского языка с резким
падением тона на интонационном центре и последующим ровным тоном [Брызгунова, 1980, с. 112], в телеутских и хакасских высказываниях мы наблюдаем восходящий рисунок ЧОТ на вопросительном слове.
Попытаемся определить исконные интонационные черты в телеутском, обнаруженные и в хакасском, в отличие от русского. Рассмотрим соотношение интонационных параметров ЧОТ и интенсивности. В телеутском была обнаружена их
частотная несогласованность во всех коммуникативных типах.
Напротив, в русском языке ударный слог выделяется интенсивностью, ЧОТ,
длительностью и качественно не изменяется [Николаева, 1977, с. 51]. В русском
языке интенсивность, длительность и мелодика дополняют друг друга, создавая
различные оттенки предцентра, центра и постцентра высказывания [Брызгунова,
1980, с. 102–121].
Если хакасские повествовательные высказывания и общие вопросы характеризуются тем, что пики интенсивности и мелодики совпадают, то наиболее типичной для вопросительных предложений с вопросительными словами является такая
модель фразовой интонации, в которой интенсивность предшествует пику частоты основного тона [Бичелдей, 2001, с. 195].
Таким образом, для хакасского языка отмечается несовпадение максимумов
ЧОТ и интенсивности, как и для телеутского. Однако исследователь отмечает фонологизацию данного явления, то есть тенденцию к его осмысленному использованию в хакасском: различное соотношение тона и интенсивности постепенно
становится маркером специального вопроса. Следовательно, отношение обратной
корреляции ЧОТ и интенсивности, которое не имеет фонологического статуса, то
есть не коррелирует со смыслом или строем высказывания и, по-видимому, более
частотно, чем в хакасском, является исконной чертой в телеутском языке.
При анализе телеутской интонации в повествовательных предложениях встречались нисходящие контуры основного тона, что объясняется влиянием русского
языка [Шестера, 2012, с. 234].
Однако частотной является фразовая мелодика с повышающимся тоном в конце высказывания, что отличает телеутский не только от русского, но и от родственного хакасского языка. Мелодическая кривая повествовательного высказывания является восходяще-нисходящей с небольшим повышением ЧОТ в финали,
а общего вопроса – восходяще-нисходяще-восходящей с высокой финалью. Телеутская интонация, в отличие от русской и хакасской, более стихийна, спонтанна,
индивидуализирована.
260
Баскаков Н. А. Историко-типологическая фонология тюркских языков. М.:
Наука, 1988. 207 с.
Бичелдей К. Н. Ритмомелодемы простых нераспространенных предложений
хакасского языка: Повествование. Вопрос. Побуждение. М.: РУДН, 2000. 116 с.
Бичелдей К. Н. Лексико-грамматические и ритмомелодические средства выра
жения вопросительности в хакасском языке. М.: РУДН, 2001. 282 с.
Бондарко Л. В. Фонетика современного русского языка: Учеб. пособие. СПб.:
Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1998. 276 с.
Брызгунова Е. А. Интонация // Русская грамматика. Ч. 1. М.: Наука, 1980.
С. 102–121.
Герцог О. Ф. Ритмомелодика некоторых коммуникативных видов вопросов
в теленгитском диалекте алтайского языка // Звуковые системы сибирских языков
/ АН СССР, Сиб. отд-ние, Ин-т истории, филологии и философии. Новосибирск,
1989. С. 98–108.
Малов С. Е. Древние и новые тюркские языки // Изв. АН СССР. Отд-ние лите
ратуры и языка. Т. XI, вып. 2. М.: Изд-во АН СССР, 1952. С. 135–143.
Наделяев В. М. К типологии артикуляционно-акустических баз (ААБ) // Фонети
ческие структуры в сибирских языках. Новосибирск: Бердская тип., 1986. С. 3–15.
Николаева Т. М. Фразовая интонация славянских языков. М.: Наука, 1977.
281 с.
Уртегешев Н. С. Телеутский язык // Историческая энциклопедия Сибири. Но
восибирск: Историческое наследие Сибири, 2009. T. 3. С. 248.
Шестера Е. А. Интонация телеутского языка в сравнении с интонацией теленгитского диалекта алтайского языка (на материале простых повествовательных
предложений) // Материалы VI всерос. науч.-практ. конф. с междунар. участием
«Профессионально-компетентная личность в мировом образовательном пространстве». Новосибирск: Сибмедиздат НГМУ, 2012. С. 231–235.
Lieberman Ph. Measures of the sentence intonation of read and spontaneous speech
in American English // Journal of Acoustical Society of America. 1985. Vol. 77, No 2.
Список сокращений
ААБ – артикуляционно-акустическая база; д. – диктор; ИК – интонационная
конструкция; ЧОТ – частота основного тона; F0 – frequency of fundamental tone.
E. A. Shestera
Novosibirsk State Technical University, Novosibirsk, Russian Federation
elena-schestera@mail.ru
Teleut, Khakas and Russian intonation systems: comparative analysis
The paper presents the comparative study of the interaction of parameters of fundamental frequency and intensity in the statements of the Teleut language. The declarative statements, general
261
‘The fish swims’. – [pαlъq ªүsªit], Palyқ ħüsħit pa? – ‘Does the fish swim?’ – [pαlъq ªүsªit pα],
Kajda palyқ ħüsħit? – ‘Where does the fish swim?’ – [qαjd™ pαlъq ªүsªit] were pronounced
by ten Teleut speakers, who live in the village Bekovo, Belovo district, Kemerovo region, Russian Federation. We analyzed the phrases with the help of computer programs Speech Analyzer
3.01 and Wave Assistant using the audiovisual method, with speaker’s perception taken into account.
The intonation of the statements of the Turkic languages of southern Siberia (the Khakas and
Teleut) is identified as having typologically similar features that distinguish these languages from
Russian. In the languages of the different structure (Russian and Turkic), common intonation
patterns are found: rise-falling F0 contour in statements and special questions and rise-fall-rising
F0 contour in general questions. The Teleut intonation is in accordance with the theory of intonation universals. The criteria were found by phoneticians for typological classification of languages
based on intonation parameters and in connection with the development of models for speech
synthesis.
The unique intonation characteristics of the Teleut language are discovered. Question prosodic figures show intonation uniqueness of the Teleut language to a greater extent than statements.
This conclusion partly agrees with the same prosodic characteristic of the Slavonic languages. For
endangered Teleut language, some phenomena are stated as less phonological, in contrast to the
Russian and Khakas. The Teleut intonation is described not only in terms of pitch direction
of F0 contour but also as having different F0 ranges of an utterance, i. e. tonal levels of separate
syllables realized in overall F0 contour, and they may not coincide sometimes.
We express our sincere gratitude to native Teleut speakers for the great help in finding the
material for research.
Keywords: the Turkic languages of southern Siberia, the Teleut language, suprasegmental
phonetics, intonation.
DOI 10.17223/18137083/63/22
References
Baskakov N. A. Istoriko-tipologicheskaya fonologiya tyurkskikh yazykov [Historical and typo
logical phonology of Turkic languages]. Moscow, Nauka, 1988, 207 p.
Bicheldey K. N. Leksiko-grammaticheskiye i ritmomelodicheskiye sredstva vyrazheniya
voprositel’nosti v khakasskom yazyke [Lexico-grammatical and rhythmomelodic means of expression of a question in Khakas language]. Moscow, RUDN, 2001, 282 p.
Bicheldey K. N. Ritmomelodemy prostykh nerasprostranennykh predlozheniy khakasskogo
yazyka: Povestvovaniye. Vopros. Pobuzhdeniye [Rhythmomelodic patterns of simple unextended
sentences of the Khakas language: Declarative. Interrogative. Imperative]. Мoscow, RUDN,
2000, 116 p.
Bondarko L. V. Fonetika sovremennogo russkogo yazyka: Ucheb. posobiye [Phonetics
of modern Russian language: training manual]. St. Petersburg, SPBU publ., 1998, 276 p.
Bryzgunova E. A. Intonatsiya [Intonation]. In: Russkaya grammatika. Ch. 1 [Russian gram
mar. Pt 1]. Moscow, Nauka, 1980, pp. 102–121.
Gertsog O. F. Ritmomelodika nekotorykh kommunikativnykh vidov voprosov v telengitskom
dialekte altayskogo yazyka [Rhythm and melody of some communicative forms of interrogation
of the Telengit dialect of the Altai language]. In: Zvukovyye sistemy sibirskikh yazykov [Sound
systems of Siberian languages]. Novosibirsk, SB AN USSR, Inst. of history, philology and philosophy, 1989, p. 105.
Lieberman Ph. Measures of the sentence intonation of read and spontaneous speech in Ameri
can English. Journal of Acoustical Society of America. 1985, vol. 77, no. 2.
Malov S. E. Drevniye i novyye tyurkskiye yazyki [Ancient and modern Turkic languages]. In:
Izv. AN SSSR. Otdeleniye literatury i yazyka. T. XI, vyp. 2 [News of Academy of Sciences of the
USSR. The Department of literature and language. Vol. 11, iss. 2]. Moscow, AN SSSR, pp. 135–
143.
262
of the articulatory-acoustic bases (AAB)]. In: Foneticheskiye struktury v sibirskikh yazykakh
[Phonetic structures in Siberian languages]. Novosibirsk, Berdskaya tip., 1986, pp. 3–15.
Nikolayeva T. M. Frazovaya intonatsiya slavyanskikh yazykov [Phrase intonation of the Sla
vonic languages]. Moscow, Nauka, 1977, 281 p.
Shestera E. A. Intonatsiya teleutskogo yazyka v sravnenii s intonatsiyey telengitskogo
dialekta altayskogo yazyka (na materiale prostykh povestvovatel’nykh predlozheniy) [Intonation
of the Teleut language in comparison with intonation of the Telengit dialect of the Altai language
(on the material of simple declarative statements)]. In: Materialy VI vseros. nauch.-prakt. konf.
s mezhdunar. uchastiyem “Professional’no-kompetentnaya lichnost’ v mirovom obrazovatel’nom
pro-stranstve” [Proceedings of the 4th All-Russian scientific-practical conference with international participation “Professional-competent person in the world educational space”]. Novosibirsk, Sibmedizdat NGMU, 2012, pp. 231–235.
Urtegeshev N. S. Teleutskiy yazyk [The Teleut language]. In: Istoricheskaya entsiklopediya
Sibiri [Historical encyclopedia of Siberia]. Novosibirsk, Istoricheskoe Nasledie Sibiri. 2009,
vol. 3, 248 p.
263
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.512.15
DOI 10.17223/18137083/63/22
Е. А. Шестера
Новосибирский государственный технический университет
Телеутская, хакасская и русская интонационные системы:
сравнительно-сопоставительный анализ
Излагаются результаты анализа специфики взаимодействия параметров частоты основного тона и интенсивности в повествовательных высказываниях, общих и специальных
вопросах в одном из южносибирских тюркских языков – бачатско-телеутском. Телеутские
высказывания изучаются в сопоставлении с аналогичными высказываниями в близкородственном хакасском языке и в русском – языке иного генезиса и другой системноструктурной организации. В интонации высказываний тюркских языков – телеутского
и хакасского – выявлены типологически сходные черты, отличающие их от русского:
тюркские интонационные системы базируются на иных принципах распределения параметров интенсивности и мелодики, нежели русская. В то же время в разных по строю языках – тюркских и русском – найдены общие закономерности, например, выделение супрасегментными средствами вопросительного слова в специальном вопросе. Обнаружены
уникальные интонационные особенности, свойственные лишь телеутскому языку, например, частотное небольшое повышение основного тона в повествовательном высказывании.
Для младописьменного телеутского языка, находящегося на грани исчезновения, констатируется меньшая по сравнению с хакасским и русским языками фонологизация некоторых
явлений: например, различное соотношение максимумов мелодики и интенсивности является частотным, но не встречается в качестве показателя вида вопроса, как в хакасском.
|
темпоралнаыа периферии научного текста нарративные функции перфекта и претерита. Ключевые слова: язык науки, язык теоретической лингвистики, научный текст, лингвистический дискурс, нарративность научного текста, ненарративные функции немецкого перфекта
и претерита, максимы научного общения.
TEMPORAL PERIPHERY OF THE SCIENTIFIC TEXT
(NON-NARRATIVE FUNCTIONS OF PERFEKT AND PRÄTERITUM)
S. T. Nefedov
St. Petersburg State University 7–9, Universitetskaya nab., St. Petersburg, 199034, Russian Federation
Th e functional potential of the grammatical forms of the German Perfekt and Präteritum which referred
initially to the events of the past and potentially related to narrative is not only confi ned in the scientifi c
linguistic texts with the excursions into the history of science or to a retelling of the expert opinions of
predecessors or to the historical background or to the reports of the previous preparatory work of the
author. Th e single text realizations of Perfekt and Präteritum are aimed to include the pragmatic aspects
of the text content and above all at its metacommunicative components. Th ey are related, fi rstly, to the
organization and the structuring of scientifi c information (the internal text deixis) or to the providing
the intertextual reference to the pretexts (the background references). Second, such statements are intended in the context of scientifi c speech to execute the addressee-control functions and to provide the
recursive contact with the recipient, managing his perception and attention and pushing forward the
scientifi c exposition (Perfekt and Präteritum of the relevant signifi cance or of the initial/fi nal generalization). Th e reference to the past in such implementations fades in the context background or completely
neutralized with the context. Refs 26.
Keywords: language of science, sublanguage “Linguistics”, scientifi c text, linguistic discourse,
narration in scientifi c text, non-narrative functions of German Perfekt and Präteritum, maxims of
scientifi c communication.
Темпоральный план научного произведения структурирован гораздо сложнее,
чем это обычно принято декларировать в специальных работах и учебных пособиях
по стилистике и теории текста. В них справедливо отмечается доминирование генерализирующего презенса (praesens generalis) со значением постоянства и надвременгатая по функциональному потенциалу и довольно обширная по объему периферия
употребления грамматических и лексических показателей темпоральности.
Применение вневременного презенса мотивировано в научном тексте общей
интенционально-прагматической установкой научной коммуникации на «обобщенно-отвлеченное» представление выявленных фактов и закономерностей в абстракции от «я»-исследователя и коммуникативной ситуации, связанной с научным замыслом и его воплощением в текстовом произведении [4, S. 15; 5, S. 201–202;
6, S. 559]. Эта тенденция к преимущественному оформлению пропозициональных
структур (предикаций) научного текста надвременным презенсом представляет собой не что иное, как вклад глагольных форм в «отвлеченно-обобщенность» научного сообщения. Иногда в лингвистике текста и прагматике данный модус текстового
формулирования в сфере науки рассматривается как проявление исторически сложившихся в лингвокультурных сообществах общенаучных максим, стандартов, стилистических норм и описывается в терминах общепринятых «запретов»: в науке не
принято говорить от имени своего «я» (“das Ich-Verbot”), не принято иносказательно
говорить метафорами и сравнениями (“das Metaphern-Verbot”), не принято рассказывать истории и пересказывать свои субъективно-личные переживания в процессе
научного творчества (“das Erzähl-Verbot”) [3; 7; 8]. Некоторые уточнения по поводу
условности и действительной приложимости этих «запретов» к языку лингвистических работ содержатся в ранее опубликованных статьях автора [9; 10].
В частности, так называемый «нарративный запрет» обладает в научных текстах
по теоретической лингвистике ограниченной силой действия. Этот вывод подтверждается текстово-семантическим анализом употреблений перфекта и претерита в исследованных автором немецкоязычных лингвистических статьях и монографиях.
При этом в качестве операционной единицы текстового членения, позволившей
сделать соответствующие качественно-количественные оценки, использовалось понятие «предикация», под которой понимается двухкомпонентная текстовая структура, воплощающая динамическое линейное развертывание пропозиционального
содержания текста и состоящая из предикативно определяемого компонента (субъекта) и предицируемого признака (предиката). В результате произведенные автором
количественные подсчеты показали, что частотность употребления форм претерита
и перфекта, предназначенных в немецком языке для грамматического оформления
высказываний с референцией к прошлому, т. е. потенциально связанных со сферой
нарративности, составляет 6,42% (472 формы на 7356 предикаций). При этом только 3,44% из них (253 формы) используются действительно нарративно [11] — с целью привлечения научных сведений по истории лингвистики, имеющих отношение
к обсуждаемой проблеме, а также для сообщения о научно-исследовательских процедурах подготовительного характера, предшествовавших написанию работы, или
о научных методиках исследований, проведенных автором ранее.
Однако нарративностью не ограничивается применение грамматических форм
прошедшего времени в научных лингвистических статьях и монографиях. В контексте эпистемической ситуации научного поиска категориальная семантика и функциональный потенциал обсуждаемых грамматических форм значительно обогащаются за счет «приращения» дополнительных смыслов. Особенно существенно влияние
эпистемического контекста не в случаях «нарративных скоплений» форм претерита Именно о таком ненарративном употреблении форм перфекта и претерита пойдет
далее речь в настоящей статье.
Оценивая в общем характер этих функций, можно сказать, что они адаптированы к задачам научной коммуникации и конвенционализированным нормам научного изложения. Претерит применяется преимущественно в нарративной функции
(205 из 300 зафиксированных случаев). В остальной части своих текстовых реализаций он конкурирует с перфектом в высказываниях с текстоорганизующей функцией, а также, уступая по частотности, параллельно с ним используется при обозначении некоторых сходных научно-познавательных операций, таких как цитирование,
фоновые отсылки на предтексты, формулирование теоретических обобщений и т. д.
Речь здесь, следовательно, должна идти далее о функционально-текстовой синонимии форм выражения коммуникативно сходного мыслительного содержания и о постановке вопроса о предпочтении перфектной или претеритальной грамматической
формы в контекстах научной речи.
Поскольку обсуждаемые ниже ненарративные функции перфекта и претерита
номенклатурно и по сути совпадают, рассмотрим их в параллельно-синхронном режиме.
1. Претерит/перфект внутритекстовых отсылок
По структурным соображениям, в виду более компактной грамматической формы пассива, в этой текстовой функции в соотношении 2:1 доминирует претерит. Вот
некоторые примеры высказываний с претеритом, оформляющим эпизодические
внутритекстовые анафоро-/катафорические отсылки:
(1) Es wurde bereits erwähnt, dass… [12, S. 16];
(2) Wie bereits erwähnt… (Ernst, 16); [13, S. 418];
(3) Es wurde schon darauf hingewiesen, dass… [12, S. 85];
(4) …wie schon oben dargestellt… [12, S. 119];
(5) Es wurde schon sehr bald festgestellt, dass… [12, S. 124];
(6) …die besonderen Gründe… wurden oben beschrieben [13, S. 419];
(7) …wie einleitend dargestellt… [14, S. 154];
(8) …wie sie hier angedeutet wurde… [15, S. 28].
Обращает на себя внимание клишированный формульный характер таких высказываний, проявляющийся как в фиксированности их грамматического состава
(безличный пассив претерита), так и в стабильности лексического наполнения (предикаты мыслительной деятельности, темпорально-акциональные показатели schon,
bereits с семантикой результативности/предела, локальные дейктики oben, hier, anleitend и т. д.). Шаблонность речевой формулы предполагает, как известно, такой языковой способ выражения, при котором типовое содержание укладывается в максимально краткую языковую структуру. Именно поэтому внутриязыковые отсылки
формулируются преимущественно с участием двусоставного претерита пассива,
а не трехсоставного перфекта. Причем примеры (2), (4), (7) с эллипсисом вспомогательного глагола могут служить не только аргументом в пользу высказанного предподобному перфекту, но и иллюстрируют живые процессы формирования речевых
(текстовых) шаблонов.
Перфект внутритекстовых отсылок обнаружен только в монографии Петера
Эрнста, однако в виду ограниченности привлеченных источников для сбора иллюстративного материала выводы о влиянии жанрово-типологического фактора вряд
ли здесь уместны. Примеры на перфект в метатекстовой функции:
(9) …wie wir schon gesehen haben… [12, S. 121];
(10) …wie wir oben festgestellt haben… [12, S. 14];
(11) Wir haben oben (vgl. S. 105) festgestellt, dass… [12, S. 107];
(12) …das, was wir vorhin den perlokutiven Eff ekt genannt haben… [12, S. 99].
На основании структурно-семантических качеств субъектного и предикатного
компонентов такого типа предикаций можно заключить, что перед нами совершенно иной способ представления внутритекстовой соотнесенности составляющих,
чем это имеет место в ранее рассмотренных высказываниях с претеритом пассива.
Дистанцированно-отстраненный способ выражения внутритекстового дейксиса
посредством безличного пассива сменяется здесь авторизованной перспективой
текстового формулирования за счет употребления так называемого pluralis modestiae (“Bescheidenheitsplural”), или «мы» / “wir” авторской «скромности» [16, S. 264].
На общем фоне вневременного и надличностного представления и обоснования результатов научных исследований, в абстракции от собственного «я» и актуальной
ситуации научного творчества, при помощи таких языковых структур происходит
точечное — часто коммуникативно заднеплановое — переключение научного изложения в ситуацию актуального присутствия автора.
Таким образом, предпочтение того или иного способа представления внутритекстовых связей между композиционными элементами научного текста не только диктуется формально-структурными различиями между языковыми формами,
но и зависит от возникающей у автора коммуникативной потребности менять время от времени речевой режим научного изложения.
Вместе с тем функционально-содержательное сходство между обсуждаемыми
разновидностями внутритекстовых отсылок с участием метатекстового претерита пассива и «личного» перфекта 1 лица мн. числа гораздо более глубинно, чем их
различия. Это единство эксплицировано в предыдущем описании функций атрибутом «метатекстовый»1. Главное назначение внутритекстовых отсылок заключается в экспликации отношений между частями текста с целью облегчить адресату
понимание внутренней организации тематико-семантического содержания научного текста. Функционально они подобны многим другим «организаторам текста»,
и прежде всего коннекторным, союзно-связующим средствам разной частеречной
принадлежности и формально-синтаксической структуры, которые призваны упорядочивать внутритекстовые отношения в смысловой структуре текста2. И те и другие, таким образом, обращены к передаче одного и того же аспекта в содержании
1 О понятии «метатекст» см., напр.: [17; 18].
2 О релятивах и метаязыковых средствах см., напр.: [19].нии сообщения, а к многообразным аспектам текущего коммуникативного процесса
[20, c. 197–201].
2. Претерит/перфект интертекстуальных фоновых отсылок
Цитация и фоновые ссылки к предтекстам широко представлены в научной
речи и являются ее неотъемлемой стилевой чертой. Они создают теоретический
фон научной работы и косвенно подтверждают профессиональную компетентность
исследователя. В лингвистике текста и функциональной стилистике цитацию и фоновые ссылки принято рассматривать как одну из «форм интертекстуального взаимодействия» и проявления авторского «отношения к знанию, полученному предшественниками» [21, c. 58–61; 22, c. 130–131].
Предикации, оформляющие высказывания с участием перфекта и претерита, не являются в данном случае собственно фоновыми ссылками как таковыми,
а создают только содержательную основу для них и выполняют вспомогательную
вводящую функцию. Сами фоновые ссылки либо присутствуют в основном тексте
в виде сплошной нумерации, которая поэтапно расшифровывается сначала кратко
в постраничном примечании с указанием автора, года издания, страницы, а затем —
полностью в затекстовой библиографии, либо она включается во вводящее высказывание в виде краткого указания в скобках и отсылает реципиента опять-таки
к затекстовой библиографии. В приводимых ниже примерах цифровая нумерация
заменена на знак ***:
(13) …Der Inhalt kann… näher mit systemlinguistischen Mitteln beschrieben werden, wie
dies Barbara Sandig in einem berühmt gewordenen Modell gezeigt hat***
*** S. Sandig 1975 [12, S. 168];
(14) …trägt… die historisch-semantische Analyse „kontroverser Begriff e“ bei, wie sie im
Düsseldorfer Linguistenkreis um Georg Stötzel entwickelt worden ist (vgl. Stötzel
/ Wengeler 1995). Dort wird gezeigt… [15, S. 23];
(15) Die neu geschaff ene Möglichkeit interaktiver Kommunikation auf schrift lichem
Wege führt bekannte lineare Kommunikationsmodelle… an die Grenzen und hat in
jüngster Zeit die Entwicklung alternativer Modelle… nach sich gezogen (vgl. dazu
z. B. Schönhagen 2004; Höfl ich 1997a und 1997b; Burkart / Hömberg 1997, 80 ff .) [14,
S. 147];
(16) Damit wird auch einer Forderung Genüge getan, die Peter von Polenz bereits
1980 erhoben hat: “Sprachgeschichtliche Vorgänge und Zustände…” ***
*** von Polenz 1980, S. 49 [12, S. 182];
(17) Ähnliche Untersuchungen sind bereits vorgenommen worden. Verglichen mit den für
diesen Aufsatz ausgewerteten Korpora ist deren empirische Grundlage jedoch… von
deutlich geringerem Umfang***
*** Die größte Zahl von deutschsprachigen Aufsätzen hat Hutz (1997, 79) analysiert
(30 Texte). Die meisten deutschsprachigen Hausarbeiten werden von Kaiser (2002, 164)
untersucht (53 Texte) [23, S. 7];des mündlichen Gesprächs… darstellen. Darauf wurde zuerst im englichen Sprachraum
hingewiesen***
*** Bolinger 1953/1965 [12, S. 150];
(19) …und Peter Wiesinger suchte nach den Refl exen gesprochener Sprache im bairischen
Frühneuhochdeutsch***
*** Wiesinger 1996 [12, S. 176];
(20) Textsorten bzw. Diskusarten wurden in Anlehnung an Luckmann (1986) bisweilen
auch als kommunikative Gattungen bezeichnet (vgl. Antroutsopoulos / Schmidt 2001)
[14, S. 160].
Интертекстуальная отнесенность к работам предшественников и необходимость ее точной экспликации в виде фоновой ссылки весьма часто индуцируется,
как видно из иллюстративного материала, именами личными самих исследователей,
известных в профессиональном лингвистическом сообществе (примеры 13, 14, 16,
19, 20), названиями лингвистических школ (14), обозначениями теоретических проблем и понятий, широко известных среди языковедов (13, 14, 19, 20). Однако эти дополнительные сигналы интертекстуальности вовсе не обязательны. Фоновая ссылка
может быть обусловлена стремлением автора аргументировать и пояснить свои собственные утверждения, заручившись поддержкой коллег по цеху. Более того, в ряде
случаев слишком широкие обобщения формируют у реципиента ожидания соответствующих экспликативных действий от автора; см. примеры: (15) — “alternative
Modelle”; (17) — “ähnliche Untersuchungen”; (18) — “zuerst im englichen Sprachraum”.
Роль грамматических форм прошедшего здесь полностью соответствует их системно-парадигматической функции, благодаря которой обеспечивается эпизодическая референция к событиям прошлого без какой бы то ни было нарративности
и извлечение научной информации из фонда знаний автора-исследователя.
3. Перфект релевантной значимости
Данная текстовая функция составляет преференцию перфекта, поскольку
«связь с настоящим» ингерентно присутствует в его категориальной семантике. Как
отмечает Х. Вайнрих, перфект, «подключая» прошлое к настоящему, позволяет быстро и точечно вводить актуальную информацию, извлекаемую из прошлого, без
погружения в длительный «рассказ»3. Например:
(21) Mit seinen… Vorlesungen “Logic and Konversation” (1968) hat H. Paul Grice einen großen Einfl uss auf die linguistische Pragmatik ausgeübt. …hat er eine Th eorie entwickelt,
wie wir die Sprache “benutzen” [12, S. 122];
(22) Die Sprechakttheorie hat eine Fülle neuer Begriff e und Erklärungen in die Linguistik
eingeführt, die sich als fruchtbar erwiesen haben [12, S. 112];
(23) Zur genauen Bestimmung von Kommunikationsformen dieser Art hat sich das Konzept
der Synchronizität als nützlich erwiesen, auf welches… [14, S. 158];
3 “…das Perfekt… wird immer dann gebraucht, wenn man in eine Situation des Besprechens schnell
Informationen aus der Vergangenheit einbringen will, ohne damit sogleich in die Einstellung des Erzählens
zu verfallen” [24, S. 224].men worden [23, S. 6];
(25) Zum einen hat man festgestellt, dass… [12, S. 144];
(26) Bei der Reparatur haben sie einen Übergabeort… festgestellt, an dem… [12, S. 151].
С участием перфекта создаются речевые высказывания о научных результатах,
полученных при изучении объекта в прошлом, но сохраняющих свою релевантность
для текущей экспликативно-аргументативной деятельности познающего субъекта.
Значимость этих сведений «для настоящего» маркируется, среди прочего, и лексически: (21) einen großen Einfl uss ausüben; (22) sich als fruchtbar erweisen; (23) sich als nützlich erweisen. В ряде случаев (см. примеры 25 и 26) введение актуальной информации
из прошлых научных исследований носит формульный характер и поддерживается
частотностью употребления в таких высказываниях глагола мыслительной деятельности feststellen, обозначающего центральную научно-познавательную операцию —
операцию фиксации нового знания.
4. Перфект/претерит исходного обобщения/подведения итога
В отличие от возможных употреблений перфекта в составе нарративных «пассажей» с вводящей и замыкающей функцией (ср. «вклинивание» перфекта в претеритальный континуум при воспроизведении событий в художественном нарративе
[25, с. 2]) здесь имеются в виду точечные, единичные реализации грамматических
форм прошедшего в высказываниях, которые «вклиниваются» в аргументативную
ткань научного сообщения и используются для контроля и управления над текущей
дискуссией. Например:
(27) So bleibt also für die ernsthaft e… Wissenschaft die Aufgabe, an andere Formen von
Sprachkritik zu erinnern, die in der Geschichte maßgebliche, bis heute sichtbare Spuren
hinterlassen haben. Auch wenn… [15, S. 20];
(28) Das ist freilich nicht immer so gewesen. Im 17. Jahrhundert zählen “personal narratives” (vgl. Fritz 2005, 247) zu… Auch im 1800 noch besteht… [23, S. 23] (Steinhoff , 23);
(29) Sprachliches Handeln ist als Teil einer umfassenden Th eorie des menschlichen Handelns
betrachtet worden. Wesen und Art des menschlichen Handelns im Allgemeinen sind…
[12, S. 25];
(30) Die Systemlinguistik hat… sensationelle Erfolge erzielt. Es ist daher angebracht zu fra
gen, ob auch… [12, S. 103].
Как видно из примеров, в высказываниях с перфектом формируется некое обобщение автора, создающее коммуникативное «напряжение» в ожиданиях реципиента
и предполагающее уже само по себе последующее раскрытие. Не случайно поэтому
в структуре таких высказываний весьма частотны тотально-обобщающие прономинативы (см. примеры 27 и 28: anders, so, immer), мн. число абстрактных существительных (30). В прагмариторическом смысле такого рода утверждения с ретроспективным обращением к прошлому выполняют важную функцию стимулирования
научной дискуссии и продвижения вперед аргументации автора.
Спорадически в этой функции может использоваться и претерит, например:Merkmalen fest zu machen. Ihren Ursprung hat die Anschauung in den… [12, S. 169];
letzten Jahrzehnte brachten Formen der
Kommunikation hervor, wie sie die Kommunikationsgeschichte bisher nicht kannte…
[14, S. 146];
technischen Entwicklungen der
(32) Die
(33) So wurden beispielsweise für die Chat-Technologie in den letzten Jahren unterschiedliche Implementierungen in unterschiedlichen Chat-Systemen… entwickelt und erprobt… Einzelne Chat-Systeme sind… [14, S. 156–157];
(34) Die hier angesprochene Diff erenzierung zwischen „richtig / falsch“ einerseits und „angemessen / unangemessen“ andererseits wurde bereits in den 1970er Jahren diskutiert.
Im Rahmen der sich damals etablierenden… Soziolinguistik… [15, S. 25].
Что касается резюмирующего перфекта и претерита, то свой прагматический
потенциал они реализуют в двух разновидностях, в зависимости от места в текстовой структуре. В серединной части разделов, пунктов, параграфов научного текста
они подводят промежуточный итог авторской аргументации и стимулируют ее текстовое продвижение, а в абсолютном конце композиционных частей — используются с прагматическим эффектом «завершающей итоговости» (термин Г. Н. Эйхбаум
[26, c. 127]), как, например, в нижеследующих примерах:
(35) …Dadurch haben sich noch keine festen Abgrenzungen zwischen den einzelnen
Disziplinen etablieren können ([12, S. 9] — конец подраздела 3);
(36) Eingebunden in diese Darstellungen sind Th emen, die in pragmalinguistischen
Einführungen bisher nicht zu fi nden waren wie z. B. die Zusammenhänge mit Stilistik
und Sprachgeschichte ([12, S. 18] — завершающее предложение 1-го раздела монографии).
5. Генерализирующий перфект/претерит
Без референции к прошлому перфект и претерит применяются в научном тексте
при формулировании выявленных исследователем правил и закономерностей, например:
(37) Ist Regel 1 (c) von C angewandt worden, so gelten bei der nächsten TRP (eng. Transition
relevance place, dt. Übergaberelevante Stelle beim Sprecherwechsel — С. Н.) die Regeln
1 (a)–(c) und fortlaufend bei der jeweils nächsten TRP, bis der Sprechwechsel vollzogen wurde [12, S. 146] → Wird Regel 1 (c) von C angewandt, so gelten… bis der
Sprechwechsel vollzogen wird;
(38) Die Sprache ist ein virtuelles System von Auswahlmöglichkeiten, die noch nicht realisiert worden sind. Ein Text hingegen ist ein aktualisiertes System, eine Struktur, die aus
den tatsächlich ausgewählten und realisierten Optionen gebildet wurde [12, S. 164] →
Die Sprache ist ein virtuelles System von Auswahlmöglichkeiten, die noch nicht realisiert sind. Ein Text hingegen ist ein aktualisiertes System, eine Struktur, die aus den
tatsächlich ausgewählten und realisierten Optionen gebildet wird.
Приведенные трансформации исходных структур с генерализирующим перфектом/претеритом в языковые построения с обобщающим презенсом показывают
их семантико-смысловую эквивалентность в контексте эпистемической ситуации В семантико-функциональном плане нейтрализация отнесенности высказываний
к прошлому оборачивается акцентированием в них значения результативности.
Таким образом, высказывания с ненарративным перфектом/претеритом в одиночном употреблении обращены к передаче коммуникативно-прагматических
аспектов содержания текста и прежде всего его метакоммуникативных составляющих. Они связаны, во-первых, с организацией и структурированием представляемой научной информации (внутритекстовый дейксис) или с интертекстуальным
указанием на место этих сведений в существующем информационном ряду (фоновые отсылки). Во-вторых, такие высказывания выполняют в контекстах научной
речи адресато-контролирующие функции и обеспечивают рекурсивное поддержание контакта с реципиентом, управляя его восприятием и вниманием и продвигая
вперед научное изложение (перфект/претерит релевантной значимости, исходной
/ итоговой обобщенности). Референция к прошлому в таких реализациях отходит на
задний план или полностью нейтрализируется контекстом.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.112.2
С. Т. Нефедов
Вестник СПбГУ. Сер. 9. 2015. Вып. 1
ТЕМПОРАЛЬНАЯ ПЕРИФЕРИЯ НАУЧНОГО ТЕКСТА
(НЕНАРРАТИВНЫЕ ФУНКЦИИ ПЕРФЕКТА И ПРЕТЕРИТА)
Санкт-Петербургский государственный университет, Российская Федерация, 199034, Санкт-Петербург,
Университетская наб., 7–9
Функциональный потенциал грамматических форм перфекта и претерита, реферирующих
исходно к событиям прошлого и потенциально связанных с нарративностью, не исчерпывается
в научных лингвистических текстах экскурсами в историю науки, пересказом экспертного мнения предшественников, историческими справками, сообщениями о предшествующей подготовительной работе автора. Одиночные текстовые реализации перфекта и претерита обращены
к передаче коммуникативно-прагматических аспектов содержания текста и прежде всего его
метакоммуникативных составляющих. Они связаны, во-первых, с организацией и структурированием представляемой научной информации (внутритекстовый дейксис) или с интертекстуальным указанием на место этих сведений в существующем информационном ряду (фоновые
отсылки). Во-вторых, такие высказывания выполняют в контекстах научной речи адресато-контролирующие функции и обеспечивают рекурсивное поддержание контакта с реципиентом,
управляя его восприятием и вниманием и продвигая вперед научное изложение (перфект/претерит релевантной значимости, исходной/итоговой обобщенности). Референция к прошлому
в таких реализациях отходит на задний план или полностью нейтрализируется контекстом.
Библиогр. 26 назв.
|
теоретические аспекты этнолингвистического исследований топонимической системы урало поволж етноонтологическое осмысление. Ключевые слова: топонимическая система, познание, когнитивный подход,
идеографическая характеристика, феномен, этноонтологическое осмысление.
Язык как конститутивное свойство делает индивидуум человеком, что влечет за собой выдвижение основных требований к исследованию языковых феноменов. Антропоцентрические
подходы нового лингвистического направления топонимических исследований открывают дополнительные возможности в их изучении. Это вовсе не значит, что полностью перечеркиваются итоги, результаты, полученные в рамках прежней традиционной теоретической концепции, методологии. Научный взгляд на топонимическую систему, представляющий собой важную часть в понимании языка как знаковой системы, позволяет ей тесно соприкасаться с проблемами национального мировидения, миропонимания, т.е. когнитивными проблемами. При
определении центральной темы когнитивного подхода к языку, изучении башкирской топонимической системы в этноонтологическом контексте мы опираемся на научную базу и позицию
тех ученых, которые утверждают, что речь идет о языке в формате пространственно-временного континуума определенного этноса – его геокультурного бытования (Э. Р. Тенишев, Дж. Г. Киекбаев, Р. Г. Кузеев, Н. Х. Максютова, Ф. Г. Хисамитдинова, Г. Д. Гачев, В. В. Морковкин, С. М. Толстая,
Е. Л. Березович, А. Т. Кайдаров, О. А. Корнилов, Е. И. Зеленев, А. Г. Шайхулов и др.). При исследовании топонимических систем конкретного языка отдельно взятого региона выбор семантического поля или группы зависит от цели исследования. По мнению Э. Р. Тенишева, среди большого количества описаний звукового и грамматического строя языков для исследования целых
языковых массивов или частных систем диалектов лингвогеографический метод является одним из основных. Говоря об основных источниках сравнительно-исторических исследований,
Э. Р. Тенишев выделяет особо материалы топонимии, антропонимии, этнонимии, что
имеет значение главным образом для исследования лексики, а в некоторых случаях и фонетики,
Liberal Arts in Russia. 2016. Vol 5. No. 6
так и материал других языков (имеются в виду языки алтайской (тюркские, монгольские, тунгусо-меньчжурские и корейские), урало-алтайской и ностратической общностей). Автор поясняет, что характер связей между этими языками до сих пор остается неясным. Как отмечают
ученые, формирование башкирской народности связано с тюркоязычными племенами Алтая,
Средней Азии,и Южной Сибири [14, c. 12]. Потребность этнолингвистического изучения топонимической системы в когнитивном аспекте, таким образом, становится очевидной, в задачи
которого входят проблемы изучения топонимии с позиции человеческого сознания, с прагматическими установками в этноонтологическом осмыслении. Антропоцентрический подход, по
нашему мнению, дает широкие возможности для исследования топонимического материала.
Когнитивная топонимика понимается нами как этноонтологическое осмысление номинативной функции, которая прежде всего отражается в топонимах. Исследование феномена языка
входит в компетенцию научных трудов не только лингвистического направления. Задачи когнитивного исследования состоят в глубоком анализе топонимического материала и раскрываются на стыке языкознания с различными смежными науками, которые базируются на глубинном когнитивном постижении действительности. Следовательно, важность когнитивного исследования языкового сознания (познавательного процесса) обусловливается необходимостью
выявления степени межкультурного общения и интеграцией культур, заставляющей сфокусировать внимание на той роли, которую играет язык. Так как вместе с внедрением языковых
шаблонов в сознание проникают и мировоззренческие установки, язык приобретает в сложившейся ситуации конкретное жизненно важное содержание [18, c. 191]. Отметим, в основе индивидуального и общественного сознания лежит картина мира, которую можно назвать знанием
о мире. В своих работах мы разделяем мнение О. А. Корнилова о понятии «языковая картина
мира», которое охватывает широкий круг вопросов, связанных с представлением лексики национального языка в качестве результата отражения мира обыденным сознанием, в качестве основного «строительного материала» «дома бытования» духа народа, что предполагает выход за
рамки семиотического и инструментального подходов к языку. При таком подходе важным элементом является характер зависимости результатов лексикализованных интерпретаций внешнего мира от среды бытования конкретного этноса и от структуры человеческого сознания [7,
с. 325]. Каждый народ на территории своего обитания в соответствии с общественной и экономической необходимостью создает систему географических наименований. История становления, в частности, башкирского этноса [8], научные данные по вопросу формирования башкирского языка [10–11], материалы фольклора, башкирские народные песни, языковые данные
позволяют в нашем исследовании затронуть сложные задачи, решение которых, на наш взгляд,
тесно связано и с вопросами о глубинных, архаичных фонологических процессах, которые обусловлены как решением проблем генетического родства урало-алтайских языков, так и этнической историей башкир [4]. Наше исследование базируется на изучении мировоззренческого
осмысления окружающей объективной действительности, башкирской топонимической системы (человек как единица функциональной жизни общества); познание (априори) [19]. В данном случае представляем идеографическую классификацию как каркас познавательного процесса [17]. Такая характеристика способствует достаточно строгому выявлению и характеристике слоя лексики, специфичного для каждого тюркского языка, а также проведению типологического сравнения на уровне семантических основ, способствующего выяснению этнолингвистических особенностей становления картины объективного мира, отраженных в их лексической структуре.
Согласно выше заявленной проблематике, топонимия является интересным объектом
для разнопланового исследования их по выявлению феноменального, неповторимого. Благодаря отражению в топонимах исторического, духовного, социального и бытового опыта лексемы определенного языка выступают в данном случае как маркеры, благодаря которым мы
можем определить как современную ментальность нации, так и попытаться восстановить,
описать процесс становления воззрения древних людей, их окружающую действительность:
природу, сообщество и самих себя. Окружающую действительность каждый этнос воспринимает на основе собственного практического освоения мира, с опорой на традиции и обычаи, с
учетом установок особенностей культуры и специфики этнического сознания, которые формируются только ему присущими способами восприятия. В связи с поставленными целями и
задачами в работе обосновывается определенная теоретическая база, позволяющая открывать как новые аспекты в рамках исследуемой тематики, так и установить новые семантические связи между ранее известными лексическими единицами. Отметим, что для лингвистических исследований важен факт осознания конечных целей классификационной деятельности, принципов построения классификационных систем и умение определять их ценность.
От правильного выбора классификационных принципов исследуемого материала зависит
верное решение заявленной проблемы. Запечатленный в языке и передаваемый от поколения
к поколению воспринятый окружающий мир у каждого народа имеет особую, неповторимую
проекцию. Индивидууму в процессе этой передачи в языковой форме передается специфичная программа, определяющая бессознательное моделирование им окружающего мира.
«Какой „сеткой координат“ данный народ улавливает мир, – подчеркнул Г. Д. Гачев, – и соответственно какой космос (в древнем смысле слова: как строй мира, миропорядок) выстраивается перед его очами. Это особый „поворот“, в котором предстает бытие данному народу – и
составляет национальный образ мира» [2, с. 24]. Национальное мировосприятие, мировидение в данной работе нами рассматриваются как система взглядов, установок, убеждений,
определяющих понимание мира в целом, места в нем человека. Заявленная нами проблема
поможет раскрытию некоторых нюансов в социальных значениях тюркского мира. «Это – поиск общих корней, символизирующих единый характер тюркского мира. Единые корни кроются, – как отмечает Э. Р. Тенишев, – в лексической сокровищнице тюрков, в фольклоре, особенно в этнических произведениях, обычаях и поверьях, народных ремеслах и искусстве
и т.д.» [15, с. 299]. В этом отношении лексические материалы древнетюркских памятников являются очень важным источником. Мы придерживаемся точки зрения Э. Р. Тенишева о том,
что языки части башкирских племен испытали тот сдвиг, что и языки, зафиксированные в
древнетюркских памятниках. А это могло произойти лишь в том случае, если эти башкирские
племена находились в тех же условиях, что и носители древнетюркских языков, и в территориальном соседстве друг с другом [15, с. 86]. Об этом свидетельствуют выявленные нами этнонимы, встречающиеся в языке орхоно-енисейской письменности: 1. Баз каган, предводитель, правитель, народа токуз-огуз (туғыҙлы. – З. Ш.) (КТБ. 14). 2. Узрите его от детей «ун уков»
до тат ( татлы. – З. Ш.) (КТМ. 12). Тат – древнетюрксое название иранского народа. 3. Здесь мой
народ, на юге – шад-апытские беи, на севере – таркат-буйрук беи (шад –шаҙы, шайҙалы; апыт –
апут. – З. Ш.) (КТМ. 1). Был шадом народа тардауш (тардауш – тарҙау, возможно – тауыш. –
З. Ш.) (КТ. 17. Б. П.). Мы полагаем, Бердяуш (Бирҙәүеш) своими корнями восходит также к этнониму. 4. Народ усын (усын – усын, усылы. Осинский уезд 18–19 вв., ныне Пермь. – З. Ш.) (ТОН.
14). 5. На курыкан ходили с тремя тысячами войск первым боем (курыкан – ҡорған/ҡурған. –
Liberal Arts in Russia. 2016. Vol 5. No. 6
З. Ш.) (ТОН. 14). 6. Часть тюрков ушла на восток, в чащобу Чугай (Чугай – Шығай. – З. Ш.) (КТм.
6). 7. Они соберутся вместе в степи Ярыш. (Ярыш – Ярыштау/Ярыштауы. – З. Ш.) (Тон. 33). 8. К
кытанцам пошел Тонра Самиг (кытан – Ҡотан. – З. Ш.) (Тон. 9) и т.д. Орхоно-енисейские памятники были обнаружены на территории Северной Монголии, в бассейнах рек Орхон, Селенга,
Талас, в бассейне реки Енисей и на территории Хакасии. В науке эти памятники названы «Памятник в честь Культегина» и «Памятник в честь Тоньюкука». «Памятник в честь Культегина»
состоит из двух частей – Большой и Малой. Для удобства в описании принятые сокращения:
КТб – большая надпись памятника в честь Культегина; КТм – малая надпись памятника в честь
Культегина; Тон. – памятник в честь Тонйукука; КЧ – памятник Кули-Чуру. Из языка памятников орхоно-енисейской письменности можно привести следующие географические термины:
таг (тау – гора), йазу (дала – поле, степь), көл (күл – озеро), үгүз (йылға – река), саб (һыу – вода),
йыш (йышлыҡ – чаща (урманлы һәм таулы ер – лесистая и гористая местность), йир (ер –
земля, почва), урын – место, кар (ҡар – снег), талуй (диңгез – море, океан) и др. Изучение топонимической системы в этноонтологическом осмыслении проливает свет на многие вопросы истории, культуры, языка народов, в т. ч. и древних народов. Орхоно-енисейские письменные памятники являются важным свидетельством языка, основополагающих концепций
древнетюркской государственности, ценнейших источников познания древнетюркской философии, а также бесценных источников информации по древнетюркской ономастике.
Древнетюркская топонимика как система, включающая в себя многообразные взаимосвязанные элементы ономастического пространства языка, представляет собой своеобразный историко-культурный материал, который до сих пор не стал объектом цельного и всестороннего
монографического исследования [13, с. 185]. Топонимы являются источником знания о географическом положении, истории, этнографии, миропонимании и восприятии окружающей
действительности того или иного народа. Л. А. Наханова в статье «Ключевые детерминанты
топонимов в тексте Кюл-Тегина» попыталась охарактеризовать древнетюркские топонимы
памятника в честь Кюльтегина путем описательного метода, разделив топонимы на тематические группы, отражающие явления природы, связи «человека и природы», основу которых
составляют лексемы, означающие реалии материальной и духовной культуры социума (человека). Памятники орхоно-енисейской письменности представляют собой ценнейший источник познания древнетюркского мировосприятия, мировоззрения, а также являются бесценным источником информации по древнетюркской топонимике. Древнетюркская топонимика
представляет собой своеобразный историко-культурный материал, который до сих пор не
стал объектом цельного и всестороннего монографического исследования. Исследование
древнетюркской топонимики в орхоно-енисейских письменных памятниках требует системного подхода в когнитологическом аспекте. Интересные сведения можно найти и в современных научных изысканиях, например, адыгейское Камла (Камликка) «камыш» – (Камликка –
Кәмәлек. – З. Ш.); адыгейское Аше «место, где продавали оружие», возможно сходится с Аша. –
З. Ш.) [5, с. 30–31]. Р. Г. Кузеев отмечал: «Ономастам совершенно необходимо накопление данных по всему изучаемому этносу и по всей территории его исторического обитания. Только
тогда появится возможность историко-хронологического (стратиграфического) членения материала и затем проведения этимологических и семантических изысканий, опирающихся на
системные и достоверные знания об историческом развитии данного названия» [9]. Процесс
формирования башкирского языка связан с участием многих кочевых народов в этнической
истории племен, проживавших на Урале в V–X вв. Они один за другим создавали различные
племенные союзы, например, Печенего-огузский и Кипчакский (Куманский) племенные союзы, а позже основали Булгарию и Золотую Орду [4, с. 12]. Принято, что орхоно-енисейские
памятники письменности VI–VIII вв. отражают состояние, историю, а также процесс развития
башкирского и других родственных тюркских языков с глубокой древности. Эти памятники,
будучи одними из самых древних письменных наследий тюркоязычных народов, считаются
единственным источником для изучения истории тюркских языков. Обосновывается таким
образом в перспективе, на основе данных топонимии в том числе, проводить сравнительноисторическое исследование тополексем в тюркских и финно-угорских языках народов УралоПоволжья в рамках, отмеченных нами когнитивных сфер. Анализ топонимов в рамках когнитивных сфер позволяет поставить во главу угла не только проблемы познания реального
мира, соотношения близкородственных языков и национальных культур. В основе теоретического осмысления специфики становления и развития (феноменальности) башкирской топонимической системы лежит идея системной интерпретации освоения окружающей действительности через познавательный процесс: природы (неживой и живой); человека (как
физического, так и биологического существа); общества (человека как единицы функциональной жизни общества); познания (априори), где четвертая когнитивная сфера по естеству
и по логике должна быть целеполагающей, т. к. она прямо связана с началом познания человеком окружающей объективной действительности [18]. Рубрики идеографической классификации охватывают, на наш взгляд, весь изучаемый массив лексики, согласно тому, что любая лексическая единица рассматривается как фрагмент языковой картины мира. В тюркском
языкознании наиболее удачный опыт в этом отношении представляет идеографическое описание, выполненное А. Г. Шайхуловым [19, с. 704]. Отметим, что «говоря об Образе мира, мы
имеем в виду не только этнопсихологический склад характера и этнокультурные особенности
социума, а нечто иное. Речь идет о современной космологии – устройстве мира, его картине,
приемлемой для национальных Образов мира и их национальных инвариантов, которые сегодня оказываются востребованными не только на локальном, но и на глобальном уровне миропонимания» [3, c. 139]. В этнолингвистическом подходе к решению данной проблематики
центральным понятием является и географический образ. Географический образ у башкирского этноса тесно связано с восприятием пространства. Понимание башкирами пространства
самобытно и уникально [17, с. 107–110], что нашло отражение в народных песнях. Оригинальность национального склада мышления, мировосприятия в области нравственно-ценностной
интерпретации мира отражена в башкирских народных песнях. Например: 1. ...Уралҡайым,
һинең күкрәгең киң- Ете лә ырыу илдең төйәге. Һине генә һаҡлап яуҙар сапҡан – Ҡуйыныңда
ирҙәр һөйәге... (Урал) «Урал родимый, грудь широка твоя – Здесь семь родов пристанище
нашли. Здесь кости славных воинов лежат, Что от врагов тебя оберегли». 2. Ай, тау яҡшы, тау
яҡшы, Тау яғалап үткән юл яҡшы. Алтын менән көмөш сыҡҡан ерҙән Тыуып ҡына үҫкән ил
яҡшы... («Йәйләүек») «Гора всегда, конечно, хороша, Но лучше, если по горе – дорога. Хорош
тот край, где злато-серебро, Но родина, она всегда дороже». 3. Дуҫҡайҙарым, һеҙгә ни бирәйем,
Бохаранан килгән малым юҡ. Йәнгенәмде бүлеп бирер инем, Йәнгенәһеҙ йөрөр хәлем юҡ...
(«Сәләй») «Друзья мои, что подарю я вам? Сокровищ я бухарских не имею. Я душу вам, друзья,
готов отдать – Да без нее прожить едва ль сумею…» др.
В башкирских народных песенных текстах широко представлены топонимы, составляющие значительную часть песенного фонда собственных имен. (Источник: Башкирское народное творчество. Песни. Книга первая (на баш. яз.). Составитель С. А. Галин. Уфа: Башкирское
Liberal Arts in Russia. 2016. Vol 5. No. 6
книжное издательство, 1974. 386 с.). Как показывают примеры, образуя своеобразную подсистему онимической лексики, топонимы носят системный характер (выражается и в песнях).
Общепринятой является классификация топонимов по типу именуемого топообъекта, предполагающая выделение ойконимов (названий различных населенных пунктов и кочевий),
гидронимов (названий океанов, морей, рек, озер, родников и других водных источников), оронимов (названий гор, хребтов, холмов, возвышенностей и других орографических объектов).
Специфичная история, природа, материальные и духовные ценности каждого народа составляют в совокупности «национальную модель мира», т.е. целостный образ представлений и
многообразия видов деятельности человека, мировидения, мировосприятия. Исследование
отражения «национальной модели мира», языковой картины мира в народных песнях башкир
на сегодняшний день является одним из актуальных направлений когнитивной лингвистики.
В данной статье мы не ставим цели анализа всего башкирского песенного творчества в вышеназванном аспекте. При этом отметим, что языковая картина мира каждого народа отражает
как способы воплощения и структуры знаний о мире, особенности восприятия, так и этапы и
результаты освоения человеком когнитивного пространства средствами национального
языка. При выделении центра топонимического поля песни основным критерием служит частотность единицы. На этом основании выделим в качестве доминантных топонимов названия водных объектов (гидронимы), а также наименования горных объектов (оронимы).
Среди названий водных географических объектов в рассматриваемом нами корпусе башкирских песен наиболее часто встречаются номинации водоема типа водного потока, например,
реки: Төйәләҫ/Туяляс, Уйыл/Уил, Еҙем/Езем; прибрежья: Сәрмәсән буйы/ Долина Сармасан,
Сәҙе буйы/Долина Саде; озер:Түңәрәк күл/Круглое озеро, и др.; горы: Ирәмәле/Иремель, Урал,
Елмәрҙәк/Зильмардак, Алатау, Ямантау и др.
Важной особенностью башкирских народных песен является то, что в них топонимические данные содержат также информацию об этнонимах. Например, 1. Торналының ел башынан Ғәйнә һалған юл микән... («Һолтанбәк») «С Турнали-земли дорогу Род гайны здесь проложил». 2. ...Йыуасалы тигән, ай, бер халыҡ Туҡ буйыҡайҙарға таралған («Йыуасалы») «Джусалы,
наш кочевничий род, Обжил Тука-реки берега». 3. Һаҡмар йылға буйы, ай, таш икән,…; Ғәбделдең дә улы, әй, Искәндәр Ун ике ауыл Бөрйәнгә баш икән... («Искәндәр») «Вдоль по Сакмаре,
ой, каменьев тьма… Был Искандер, да ой, Габделя сын, Над двенадцатью бурзянскими аулами
головой». 4. Оло күлкәй буйы ҡыйғыл асыҡ – Ҡулбуғаулылар йәйләүе... («Кинйәмырҙа»)
«У Оро-куль, там, где коса, – Яйляу Кулбугаулы на пути». 5. ...Ҡатай, ҡыпсаҡ, бөрйән илдәренән
Килгән беҙҙең ата-бабалар... («Сәҙе буйы») «Из стран катайцев, кипчаков, бурдзян Пришли
наши прадеды» и др. Топонимы в башкирских народных песнях рассматриваются как некий
этнокультурный текст, несущий релевантную информацию об историческом прошлом народов, о границах их расселения, о культурных, торговых и географических центрах и т.п. Как
показывают примеры, в песенном тексте выявляются специфические оценочные коннотации,
определяются ряд закономерностей употребления исследуемых единиц, вскрываются особенности их сочетаемости. Это свидетельствует о том, что поэтические гидронимы и оронимы
являются важным средством художественного осмысления образа, в башкирском песенном
выражении они приобретают особую эстетическую значимость и выразительность, обрастая
новыми, дополнительными смыслами, получая образно-экспрессивную интерпретацию.
В башкирских народных песнях часто применяются традиционные символические образы, ха
рактеризующие состояние души. Например, текущая вода, подснежник (сон-трава) – прошедшая жизнь; спелая ягода – девушка; кукушка – одиночество; туман, камыш – тоска и т.д. Следовательно, еще раз подчеркнем, что наше исследование, посвященное теоретическим аспектам этнолингвистического изучения топонимической системы Урало-Поволжья в этноонтологическом осмыслении, базируется на изучении мировоззренческого осмысления окружающей объективной действительности, что непосредственно связано и с изучением ландшафтной лексики, обозначающей особенности рельефа местности, которые широко представлены и в башкирском песенном творчестве. Например, 1. Оронимические термины: Урал тауы
«Уральские горы», буйҡайҙары армыт-армыт «Долины полны хребтов» ...тауҡайының битләүендә «на склоне горы», тауҙың башы «голова горы», итәге «подол горы», тауҙың үңере
«Горловина горы», арҡа «Спина горы», ...күкрәгең киң «Широка грудь (горы)», ҡомһоу
ташыңды «песчаные камни твои», ҡая тау «скалистая гора» и др. 2. Гидронимические термины: шишмә буйҙарында «долины родников», күлдәр «озера», ҡамыш «камыш», һыу «вода»
и др. 3. Микротопонимы, дремонимы и др.: урмандары «леса», урманлыҡ «полесье», Уралҡайҙарҙың далаһы «Уральские степи», ялан ер «ясная поляна», туғай «луг» и др. Как показывает
фактический материал, лексика данного порядка обладает большим информационным потенциалом. В ней находят отражение особенности природной географической среды, флоры
и фауны. Географические термины в песнях раскрывают особенности не только самого ландшафта, но и позволяют судить о материальной культуре народа, его этнических связях, исторических событиях давнего времени и т.д. В связи с отмеченным считаем, что актуальность
нашего исследования подтверждается и тем, что геокультурные поля (в качестве аналога ментальности) содержательно наполнены образами-системами знаков, символов, характеристик,
универсальными, ключевыми понятиями и иными вербально оформленными явлениями
культуры. Таким образом, появляется возможность фиксировать геокультурные коды развития и форм деятельности в рамках тех или иных геокультурных пространств. В геокультурных полях достигается максимальная свобода категоризации явлений культуры с учетом их
местоположения [3, с. 295]. Отметим, что географическое пространство в большей степени
осознается как система (системы) образов в процессе человеческой деятельности, деятельности определенного этноса. Опираясь на выводы научных изысканий исследователей, мы полагаем, что башкирская географическая терминология, отражаемая в народном песенном
творчестве, имеет особое значение при решении заявленной проблематики. Н. Х. Максютова,
определяя характер диалектологических исследований в перспективе, пишет: «В дальнейшем
должно быть обращено внимание на историю формирования диалектов, выяснение внутренней истории диалектных явлений в связи с историей этноса. В башкирской диалектологической науке еще не изучены языковые явления, связанные с наличием различных этнических
компонентов как тюркского, так и нетюркского происхождения; не раскрыты древнетюркский, древнебашкирский пласты явлений и их трансформации, не объяснены причины происхождения явлений и признаков, составляющих специфику в грамматическом, лексическом и
синтаксическом строе башкирского языка» [10, с. 15–16]. Особый интерес исследования географических терминов, с вышеназванной точки зрения, объясняется нами тем, что они как
категории времен года или части человеческого тела имеют преимущественно онтологическую природу, а значит, более устойчивую структуру и более четкие границы категории.
Исходя из этой позиции географические термины могут быть подвержены разноплановому
изучению. Например, как в ареальном, так и в локальном плане их употребления, фиксации.
Liberal Arts in Russia. 2016. Vol 5. No. 6
Комплексное исследование географических терминов с целью выявления и установления методологических аспектов этнолингвистического изучения топонимической системы показывает, что человек адаптируется к реальному миру тем, что всему дает как бы свое название,
определяет его место в мироздании. Географические термины служат ценным и надежным
языковым материалом при решении как задач выявления интенсивности этнолингвистических контактов, так и лексического характера, истории, этнографии народа. Эти явления взаимосвязаны и объясняются также исторической обусловленностью появления, увеличения
количества географических терминов и географических названий. Если представить ономастическое пространство как сумму имен собственных, употребляющихся в языке данного
народа для наименования реальных объектов, то оно определяется моделью мира, существующей в представлении этого народа в настоящее время, но в ней всегда сохраняются элементы прежних эпох. Изучение лексического богатства каждого языка очень важно, т. к. слово
является доказательством и свидетельством жизни народа, его мировоззренческого наследия. Слова образуют систему понятий народа. Чем разнообразнее и шире набор слов, тем полнее они отражают жизнь, уровень его мышления.
Топонимическая система, складываясь на протяжении длительного времени, представляет собой когнитивный «конгломерат», в котором отражены культура, языки, время и пространство, этапы и социально-исторические условия развития общества. Башкирские топонимы транслируют языковую картину мира его носителей, систему ценностей, отраженных в
языке и посредством языка, при этом топоним есть источник познания самого главного – носителя языка. Таким образом, каждый топоним, обладающий огромными «недрами» духовного потенциала и народного богатства, представляет для науки ценнейший источник феноменального материала. Как уже было отмечено выше, наше исследование, посвященное изучению теоретических аспектов этнолингвистического исследования топонимической системы Урало-Поволжья в этноонтологическом осмыслении Э. Р. Тенишевым о том, что надобность такого характера работ заключается прежде всего в том, что каждый из тюркских языков имеет этнос с определенным сознанием мироощущения, мировосприятия, мировидения,
которое отражается прежде всего в лексике, описывающим «неповторимый и оригинальный
мир, его разнообразие – бесценное богатство тюрков, которое надо бережно хранить и развивать. Очевидным для тюркского мира на современном этапе является выявление общих корней, символизирующих единый характер мировосприятия, образа мира. Исходя из сказанного
нужно отметить важность унификации терминологии в данной области, которая не представляет особых трудностей. Все вышесказанное направлено на решение таких важных вопросов,
как попытка описать, каким образом в действительности отражаются определенные группы
лексики в человеческом сознании, глубину языковой культуры. По мнению Н. З. Гаджиевой и
Ф. Г. Исхакова, лексический материал является сокровищницей, в которой хранится бесценный материал по истории народа: происхождение и развитие народа, его быт и культура, возникновение и рост материальных и духовных ценностей, его роль в развитии общечеловеческой культуры, во все более и более глубоком познании природы и овладении ею, – все это
отражается в лексике [1, с. 1]. Язык народа рассматривается в данном случае как «одежда» его
мыслей, чувств, ощущений, причем наиболее удобная «одежда», выгодно отличающаяся своей
выразительностью, например, от языка жестов или рисунков, схем. При этом языковая картина мира опирается на когнитивные представления народа, другими словами – на знание по
возможности всей массы реалий жизни народа в контексте культурно-информационной
среды. «Оригинальный характер когнитивной базы этноса составляет не только словарный
состав языка, но и юмор, игра слов, намеки, каламбуры, шутки, за которыми стоит вера в силу
и мудрость родного языка, его способность доносить до сознания «высокий смысл вечных истин» [3, с. 55]. В наибольшей степени феноменальность национального склада мышления отражается в национальной лексике. Лексические единицы любого языка могут быть подвержены специальному исследованию в соответствии с целями и задачами.
Таким образом, из проведенного анализ следует вывод о том, что топонимическая система является существенным фрагментом башкирской языковой картины мира. Топонимическая система Урало-Поволжья, с точки зрения когнитивной лингвистики, ярко отражает
ментальные особенности целого этноса, отдельного носителя языка. С позиции такого подхода изучения весьма актуальной и перспективной может являться проблема системной интерпретации освоения окружающей действительности в рамках идеографической классификации как каркаса познавательного процесса.
| Напиши аннотацию по статье | ISSN 2305-8420 Российский гуманитарный журнал. 2016. Том 5. №6 DOI: 10.15643/libartrus-2016.6.8
Теоретические аспекты этнолингвистического
исследования топонимической системы Урало-Поволжья
(этноонтологическое осмысление)
© З. Ф. Шайхисламова
Башкирский государственный университет
Россия, Республика Башкортостан, 450074 г. Уфа, улица Заки Валиди, 32.
Email: zubarzhas@yandex.ru
Статья ориентирована на решение актуальных проблем, касающихся вопросов
приоритетного современного антропоцентрического направления, в рамках
которой, по мнению автора, становится неизбежным рассмотрение башкирской топонимии с позиций когнитивной лингвистики, в аспекте отражения
топонимической системой ментальных особенностей как целого этноса, так
и отдельного носителя языка, топонимической личности Урало-Поволжья.
Утверждается, что башкирскую топонимическую систему целесообразно рассмотреть как организованный фрагмент башкирской языковой картины мира.
Статья посвящена раскрытию отмеченных проблем, для чего впервые подвергаются анализу идеографическая классификация как каркас познавательного
процесса; топонимическая картина мира; рассматриваются материалы башкирских народных песен как языковой феномен; идея системной интерпретации освоения окружающей действительности и др.
|
теоретические вопросы нормирования орфографии вариативность и стратегии нормирования. Ключевые слова: письмо как саморазвивающаяся система, цель и стратегия кодификации, типы вариативности,
критерии нормативности.
E. V. Beshenkova
Theoretical problems of orthographic norm: variability and standardization strategies
The system of writing is considered as a self-developing system and the work of linguists – as one of the factors that affect
the functioning and development of the system. The role of this factor depends on the social conditions and the goals and
strategies selected by the codifier. The aim now is to ensure successful written communication and maintain the system; the
strategy is gradual adaptation of incoming units and decrease in entropy in uncodified areas. Two existing types of variability
are evaluated from these positions. Fixing variability of a new word in dictionaries of the Standard language makes it difficult
for the unit to adapt to the system and hinders communication. Variability that occurs in the operation or evolution of the
system is an objectively necessary phenomenon that requires a gradual reduction.
Keywords: writing as a self-developing system, objective and strategy of codification, types of variability, criteria of
normativity.
Орфография отличается от остальных наук
о языке наибольшим удельным весом своей
практической ортологической составляющей.
При этом в любой практической работе по орфографии проявляются теоретические позиции авторов, и часто непоследовательность принятых
решений связана именно с нечеткостью теоретических установок. Актуальность теоретических
вопросов письма как способа функционирования
языка возрастает в пору активных социальных
изменений. В эти периоды испытывается на
прочность сама система письма, ее адаптационные возможности. А выбранная стратегия нормирования проверяется на фундаментальность
основополагающих принципов и их адекватность
в новых условиях.
О разработке стратегии нормирования как
о деле будущего говорил Р. И. Аванесов в 1978 г.:
«...любая попытка кодификации орфографии
должна иметь свой стратегический план, на
почве которого только и могут решаться
частные тактические задачи. Стратегический
план предполагает предварительную глубокую
проработку теории русской орфографии на
исчерпывающем лексическом материале, учет
направлений развития устной речи и стихийных
изменений,
наблюдающихся
в орфографической практике на протяжении,
скажем, последнего столетия» [1, с. 223].
колебаний,
Рассматривая систему русского письма как
саморазвивающуюся систему [14; 12;. 17; 18], мы
соответственно оцениваем и роль кодификатора
в управлении этой системой: вмешательство ко
____________________________________________
© Бешенкова Е. В., 2015 Е. В. Бешенкова
дификатора является одним из факторов, компонентов процесса функционирования системы.
Кодификатор не может превратить как саму непрерывно развивающуюся систему письма, так
и ее устойчивую зону (то есть стихийную норму)
в коллективный договор, который можно менять
в любую сторону. Он не является ни простым
описателем стихийно сложившейся нормы, ни
диктатором. Он является лишь одним из факторов, определяющих вероятность сценария дальнейших изменений. Кодификатор актуализирует
те или иные сценарии, «русла» развития системы
и становится участником естественного процесса
эволюции, одним из его компонентов. Реализация
одного из возможных сценариев предстает и как
искусственно созданная (результат сознательной
деятельности авторитета), и как результат естественного развития. В состояниях неустойчивости
система
чувствительной
к внешним воздействиям, в том числе к деятельности кодификатора, поэтому благодаря его деятельности могут реализовываться даже маловероятные сценарии развития. Однако состояние неустойчивости языковой системы обычно возникает
в периоды активных социальных изменений,
а именно в эти периоды падают любые авторитеты, в том числе авторитет кодификатора. Именно
в такие периоды кодификатору необходимо сознательно формировать свою стратегию.
становится
особо
Такое понимание роли человека (кодификатора
письма) позволяет по-другому оценить его практическую деятельность и по-другому формировать теоретические основы для этой деятельности.
Такое понимание не уменьшает ответственности
кодификатора, наоборот, его вмешательство должно быть осознанным, должно предполагать ясные
цели и выработанную стратегию управления этой
саморазвивающейся системой. При этом основополагающими критериями выбора стратегии является цель управления и характеристики протекания процесса. Эти критерии для орфографии до
сих пор оставались неизменными: основная
цель – обеспечение письменной коммуникации,
второстепенная цель – сохранение системы письма, характер протекания процесса – плавный
в эпохи социальной стабильности, возможный
скачкообразный в эпоху реформ.
В нормировании орфографии при выборе
стратегии влияния на письмо необходимо учитывать как внешние по отношению к конкретной
системе письма факторы, так и внутренние факторы самой системы письма. Приведем некоторые из них.
Теоретические вопросы нормирования орфографии:
вариативность и стратегия нормирования
Предназначение письма – обеспечить письменную коммуникацию современников и понимание текстов предшествующих поколений (некоторого их числа).
Вопрос о преимуществе при выборе нормы
позиции пишущего или позиции читающего решается в пользу читающего. Конечно, имеется
в виду читатель-современник.
Поскольку орфография-кодификация связана
с обучением, то обычное противопоставление
участников языковой деятельности «говорящий –
слушающий» (вернее «пишущий – читающий»)
усложняется участниками обучающей деятельности «говорящий, диктующий – записывающий». С этих позиций оценивается коммуникативная значимость, целесообразность орфографических единиц.
Письменная форма является в большей мере
средством различения «грамотный – неграмотный», чем «свой – чужой», «я – не я».
Сохранение традиции, поддержание истори
ческой устойчивости письма.
Наличие внутрисистемных антиномий и условий их нейтрализации, неравновесность системы
письма, наличие внутрисистемных вероятностных законов функционирования и развития.
Степень активности влияния других языковых
и орфографических систем.
Наличие и степень устойчивости стихийной,
узуальной нормы.
Эти факторы не выстраиваются в иерархию,
их релевантность для разных конкретных вопросов может быть разной, они могут обусловливать
одинаковые или противоположные результаты,
указывая на разновекторность динамики системы, но при принятии конкретных решений все
они должны учитываться кодификатором.
Принятая цель нормирования определяет
и наше отношение к столь широко дискутируемому вопросу, как отношение к орфографическим вариантам.
Наличие вариантов в языке (как в узусе, так
и в норме) – явление объективное. Варианты, с
одной стороны, являются одним из способов
функционирования и перестройки системы, а с
другой – способом вхождения в систему. Варианты есть и в орфографическом узусе, и в орфографической норме, и в орфографической кодификации. С этим фактом не спорит ни один исследователь письма. Но если исследователь является
еще и кодификатором, то он должен выбрать
один из многих (четырех при наличии двух вариантов) возможных способов поведения, исходя из того, к чему он стремится, какую стратегию
в управлении системой он выбирает.
темы, а стратегия – адаптация новобранцев, то это
неправильное решение.
Рассмотрим возможные стратегии кодификатора при кодификации разных типов вариативности: вариативности при вхождении слова в язык
и вариативности, возникающей в языке в процессе его функционирования, в частности, в точках
нейтрализации системного противопоставления.
I. Вариативность при вхождении слова
в язык и стратегия кодификатора
При кодификации вхождений вариативность
возникает из-за наличия двух или нескольких
системных возможностей графически оформить
звуковой облик слова. В одних случаях этот вопрос решается однозначно, исходя из поставленных целей и способа протекания адаптации,
в других – нет.
Например, при кодификации слов на инг кодификатор учитывает действие следующих факторов.
1) При вхождении слова явное узуальное предпочтение – написание с удвоенной согласной, если удвоение есть в языке-источнике, и с одной согласной, если в языке источнике удвоение не происходит. Даже слова, образованные по образу и подобию, пишутся с удвоенной согласной. 2) Анализ
кодификации написания слов с той же орфограммой – слова кодифицированы по-разному. 3) Анализ соблюдения системного требования – единства
написания морфемы (с учетом позиционных чередований). При активном заимствовании велика вероятность того, что появится однокоренное слово
без удвоенной согласной в языке-источнике.
4) Ретроспективный анализ показывает, что слова
легко преодолевают модное написание, если появляются однокоренные с одной согласной.
У кодификатора есть четыре возможности.
1) Кодификатор, приняв во внимание только
фактор частотности, кодифицирует слова с одной
орфограммой по-разному в соответствии с этой
частотностью (напр., джоггинг, моббинг, а также
зацеппинг, но спаминг). В таком случае он увеличивает число антисистемных элементов, поскольку есть вероятность того, что в язык придут извне
или образуются на русской почве слова, образованные от того же иностранного корня, но без
графически удвоенного согласного (шоп, шопоголик, шопингомания). Это увеличит число исключений из общего принципа единообразного графического выражения орфографически слабых
позиций морфемы. Если его выбранная стратегия – управление через «катастрофу», то это правильное решение. Если его цель – сохранение сис2) Кодификатор, приняв решение кодифицировать однотипные слова одинаково, имеет две возможности: а) рекомендовать вариант наиболее соответствующий системе (шопинг – с учетом уже
имеющихся исторических изменений аналогичных
написаний, ср. старые слова слябинг, фитинг) и
б) рекомендовать новый вариант (шоппинг) как
наиболее активный на данный момент, наиболее
вероятный при появлении новых слов. В первом
случае он может ошибиться и не угадать тот вариант, который победит в результате работы системы
по адаптации новобранцев, но при этом не поможет
разрушению системы, а вероятность того, что он
все-таки угадает, достаточно велика. Во втором
случае он увеличит вероятность вхождения в язык
асистемного элемента. Наличие асистемных элементов – почти необходимое условие жизни системы, но от их количества зависит и степень устойчивости системы. Увеличивая это количество сознательно, он должен оценивать степень устойчивости системы.
3) Кодификатор решает закрепить оба (три,
четыре) варианта (шоппинг и шопинг). Тем самым он закрепляет точку колебания. Наличие
значительного количества точек колебания приведет к катастрофе в системе с большим успехом,
чем накопление асистемных элементов. Наличие
асистемных элементов, их взаимодействие с системой является непременным условием существования дихотомии, обеспечивающей эволюцию
системы, а вот наличие закрепленных точек колебаний является условием для дестабилизации
системы, для увеличения ее энтропии. Кроме того, с возрастанием количества закрепленной вариативности затрудняется понимание текста читающим субъектом – привилегированным участником письменной коммуникации. Вариативность экономит усилия пишущего: ему не надо
думать и вспоминать принятый облик слова, но
не экономит усилия читающего: это ему надо
вспоминать, что образ у слова может быть и такой, как он привык, и еще какой-то иной, и это
ему надо понимать, что нарушение привычного
облика не несет какой-либо дополнительной информации.
4) Кодификатор не вмешивается или вмешивается «невнятно». Анализ таких «беспризорных»
областей письма показал, что велика вероятность
установления относительного равновесия с двумя
аттракторами и областью колебаний (см. об этом
подробнее [9; 10]). При наличии значительной
Е. В. Бешенкова
зоны устойчивых колебаний кодификатор теряет
возможность эффективно управлять системой.
Таким образом, из всех возможных вариантов
поведения кодификатора наиболее адекватным выбранным целям является закрепление системного
варианта. Но помня, что в основе письма лежит
дихотомия системного и асистемного, он понимает,
что ему, возможно, придется менять это решение
и признавать асистемный вариант как вошедший
в стихийную норму. Закрепление колебания при
входе в систему приводит к замедлению процесса
адаптации, затрудняет коммуникацию.
Однако система может предоставлять не один
вариант, как в приведенном примере, а несколько
вариантов. Например, при кодификации слова
спорт(-)трасса у системы есть две возможности:
слово имеет двоякую трактовку – как сложное
слово (или сочетание с приложением), состоящее
из двух основ, совпадающих с самостоятельно
употребляемыми словами, или как сложносокращенное. При первой трактовке полагается
дефисное написание, при второй – слитное.
Рассмотрим действие актуальных факторов.
1) С позиции сегодняшнего читающего предпочтительно дефисное написание, при котором легче
опознать состав непривычного слова и не появляется непривычное сочетание рттр (оно встречается только в одном слове, которое пишется
через дефис шорт-трек). 2) Узуальное предпочтение явно на стороне дефисного написания.
3) Анализ фактора ближайшей аналогии – написание слов с той же первой частью – показывает,
что почти все слова с первой частью спорт кодифицируются в слитном написании. 4) Анализ
адаптации новых слов этой лексической группы
(спортбар, спортгородок, спорткар, спортклуб,
спорткомитет,
спортцентр,
спортчас) показывает, что слова преодолели
удобное и модное дефисное написание и постепенно подчинились кодификации и стали преимущественно писаться слитно (только спорткафе и спортклуб до сих пор часто в узусе встречаются в дефисном написании). 5) Анализ категориальной аналогии – анализ всей группы слов
с подобной двоякой категоризацией – показывает,
что среди слов с подобной двоякой трактовкой
абсолютное большинство слов пишется с дефисом и лишь небольшая группа слов (меньше 30
слов, в том числе слова с первой частью спорт)
пишется слитно. Это касается и новых слов (ср.
пресс-порошок, компакт-диск, секс-бомба), лишь
несколько слов отошли к другой группе (штрихкод, штрихпунктир). 6) Исторические данные
спортроллер,
Теоретические вопросы нормирования орфографии:
вариативность и стратегия нормирования
показывают, что многие первоначально дефисные кодификации
заменились на слитные
(ср. первые кодификации бор-машина БСЭ,
борт-механик Ушаков 1934).
Таким образом, у кодификатора есть три возможности: закрепить один или второй вариант
или закрепить вариативность. Закрепление вариантов, как и в предыдущем случае, приведет к
закреплению точки колебания, к задержке адаптации слова, к затруднению коммуникации. При
выборе одного из вариантов и то и другое решение может быть оспорено. Мы в данном случае
выбираем слитное написание, отдавая предпочтение фактору ближайшей аналогии, поскольку в
правило [6] в качестве исключения введена вся
эта группа и введение дефисного написания было бы исключением из исключения.
II. Вариативность, возникающая
при функционировании языка,
и стратегия кодификатора
В области нейтрализации системного противопоставления написание определяет норма [13].
Если же реальное письмо показывает, что в этой
зоне не устанавливается однозначная норма, что
сохраняются колебания, а при этом нет системно
детерминированных оснований для выбора, то на
первый план выходят факторы коммуникативные
и исторические.
Так, например, выбор раздельного или слитного написания отрицания не определяется системным противопоставлением противопоставительной частицы не... а, общеотрицательной частицы
не и общеотрицательной приставки не-. Существуют контексты, в которых противопоставление
общеотрицательной частицы и общеотрицательной приставки могут быть выражены (контексты
типа отнюдь не..., логического ударения, отрицания предполагаемого свойства и т. д.), а в остальных контекстах это противопоставление нейтрализуется [10]. Общая картина написания слов
в этих контекстах, насколько это позволил выявить анализ текстов НКРЯ [7], характерна для
неструктурной части любой саморазвивающейся
системы. Существует два устойчивых полюса:
с одной стороны, слова с однозначным слитным
написанием в этих контекстах и слова с однозначно раздельным написанием в этих же контекстах,
с другой – большая масса слов, которые пишутся
вариативно. Современные кодификаторы не признают наличия чистой орфографической вариативности в этой области, считают написание
смыслоразличительным. Так, подытоживая правило, авторы академического справочника пишут:
«Таким образом, пишущий должен отдавать себе
отчет в том, что он хочет выразить: отрицание
признака – и тогда писать не отдельно от следующего слова (напр.: он не здоров, не важно, не редки случаи, не случайно, не удивительно, не демократическим путем) или утверждение признака –
и тогда писать не слитно (он нездоров, неважно,
нередки случаи, неслучайно, неудивительно, недемократическим путем). От выбора написания
будет зависеть и понимание написанного читающим» [15, с. 160]. О сложности выбора отражаемых
писал
В. В. Виноградов: «Различия в написаниях не радостный и нерадостный <…> полные тонких
смысловых оттенков, далеко не всеми могут осознаваться и воспроизводиться» [11].
различий
письме
так
на
И действительно, наш анализ текстов НКРЯ
показал, что пишущие употребляют и слитное
и раздельное написание практически в одинаковых контекстах. Приведем контексты для слов,
приведенных в правиле, ср.: не важно / неважно
(Мне не важно, придет он или нет. Дело сделано;
что будет потом – уже не важно. – Мне неважно, что ты об этом думаешь. Дело сделано; как,
почему, в чьих интересах – уже неважно); не удивительно / неудивительно (Неудивительно, что
популярность GPS росла лавинообразно. Неудивительно, что в новом подходе многие специалисты усмотрели риск. – Так что совершенно не
удивительно в этом свете, что более молодые
респондентки в нашем проекте демонстрировали
большее сосредоточение на интересах семьи. Не
удивительно, что его конструктивный проект
очень напоминает концепции анархистов; не случайно / неслучайно (Не случайно ключевую роль
в формировании государственной идеологии начали играть политтехнологи. Объекты были выбраны не случайно – к ним проявили интерес российские компании. Вторая игра не случайно считается ключевой в серии из пяти матчей. – Неслучайно во многих путеводителях монастырь
величают «замком»! Неслучайно А. Т. Ф. ссылается в этой связи именно на мертвый (до его
«воскрешения» в XIX в.) язык – иврит.)
Данные НКРЯ показывают, что пишущий,
в принципе имеющий возможность реализовать
свое видение ситуации, реально на практике этого не делает. Читающий, видя слитное или раздельное написание, имеет возможность предположить, что пишущий что-то подразумевал, выбирая слитное (утверждая что-то) или раздельное
написание (отрицая что-то), но может и ошибиться. А вот записывающий не имеет никаких
опор в устном тексте для этого выбора. Поэтому
считаем, что кодификатор, опираясь на фактор
приоритета читающего и записывающего, не может в данных контекстах требовать выбор того
или иного варианта. Закрепление вариативности
в данном случае неизбежно, но можно попытаться смягчить негативные стороны такого решения.
Анализ количественного соотношения сформировавшихся аттракторов и колеблющейся зоны
показал, что у разных категорий слов соотношение аттракторов разное. Полные прилагательные
в контекстах нейтрализации имеют два приблизительно равновеликих полюса: полюс устойчивого слитного написания (неблагонадежный, неблагополучный, неблагоразумный, небезынтересный, непоследовательный, невостребованный,
необщительный ...) и полюс устойчивого раздельного написания (не бессмысленный, не больной, не вечный, не взрослый, не виноватый, не
голодный, не холодный, не сытый ...), а следовательно, меньшую зону вариативного написания.
Например, среди полных форм прилагательных
на букву в устойчивое раздельное написание
имеют 50 прилагательных, устойчивое слитное –
51, а вариативное написание – 15. Аналогичная
картина в написании наречий-предикативов.
А вот среди кратких форм прилагательных всего
несколько слов устойчиво пишутся слитно (неохоч, недурен, незауряден), остальные пишутся
либо раздельно (не голоден, не короток, не мал,
не свят), либо вариативно (не верен/ неверен, не
властен / невластен). Среди наречий образа действия, наоборот, преобладают лексемы с устойчивым слитным написанием.
Ретроспективный анализ, насколько позволяют
судить исторические материалы НКРЯ, показал,
что изменения на протяжении двух столетий идут в
сторону увеличения слитного написания (ср. раздельное написание в XIX в. слов, которые сейчас
пишутся слитно или вариативно: Облака наплывали с океана, не видного за лесом. Сказанное ею
и другим будет не бесполезно послушать. Ему не
ведом страх. Голова его только-только превысила
уровень первой полки, повешенной, в сущности,
очень не высоко. Однако это очень не желательно
для крестьян-охотников) (см. подробнее [7]).
Учет этих данных позволяет дополнить закрепление вариантов указанием предпочтительности
слитного варианта (если раздельный не преобладает) или указанием на частотное преобладание
раздельного варианта без указания на его предпочтительность (если раздельный вариант силь
Е. В. Бешенкова
но преобладает). Такая кодификация принята
в создаваемом словаре «Отрицание не: слитно
или раздельно».
Таким образом, проведенный теоретический
и практический анализ показал, что при кодификации необходимо различать два типа вариативности: вариативность, возникающую при вхождении слова в язык, и вариативность, возникающую в процессе функционирования языка. Закрепление вариативности на этапе вхождения
слова в язык замедляет процесс адаптации, создает условия для разрушения системы. Варианты
второго типа обусловлены самим языком. Но и в
этом случае нежелательность вариативности заставляет кодификатора искать пути сокращения
неизбежного этапа вариативности.
| Напиши аннотацию по статье | Верхневолжский филологический вестник – 2015 – № 1
УДК 811.161.1
Е. В. Бешенкова
Теоретические вопросы нормирования орфографии: вариативность и стратегия нормирования
Статья подготовлена при поддержке гранта РГНФ № 14–04–00444
«Теоретические и лексикографические проблемы написания слов с отрицанием "не"»
В статье система письма рассматривается как саморазвивающаяся система, а работа кодификатора – как один из
факторов, влияющих на функционирование и развитие системы. Роль этого фактора зависит и от социальных
условий, и от цели и стратегии, выбранных кодификатором. Целью кодификаторов сегодня является обеспечение
успешной письменной коммуникации, сохранение системы, а стратегией – постепенная адаптация входящих единиц и
уменьшение энтропии в некодифицированных областях. С этих позиций оцениваются два существующих типа
вариативности. Закрепление нормативными словарями вариативности, возникающей при вхождении слова в язык,
ведет к затруднению вхождения единицы в систему, к затруднению коммуникации. Вариативность, возникающая в
процессе функционирования или эволюции системы, – явление объективно необходимое, требующее постепенного
сокращения.
|
теоретически базис позднеантичных и средневековых воззрения на адекватности перевода и корпус ареопагитицум. Ключевые слова: Corpus Areopagiticum, теория подобных и неподобных подобий, (не)конвенциональность
знака, дословный перевод.
Связь между «вещью» и «звуком» уже в
ранней Античности трактовалась различными философами по-разному. Так, Гераклит Эфесский выступал сторонником теории ύ, иначе говоря, естественной,
природной связи предмета и обозначающего
его слова. Развивая эту теорию, Филон
Александрийский трактует слово не только
как носитель, но и как источник знаний, то,
что впоследствии раннехристианские мыслители будут обозначать словом Логос.
В противоположность «неконвенциональной» теории сторонники другого греческого
философа Демокрита считали, выражаясь
современным языком, связь обозначаемого
и обозначающего условной (έ), т. е.
конвенциональной. Эта полемика отразилась в диалоге Платона «Кратил». Отношение к слову как к «безусловной» или
«условной» единице порождает и соответ
ствующее отношение к переводу – признание естественности связи оболочки слова
(понимаемой скорее как внутренняя форма,
а не как чисто звуковой комплекс), побуждает переводчика искать как можно более
близкий эквивалент исходной лексемы и
часто создавать кальки как отдельных слов,
так и целых текстов (что, собственно, и порождает дословный перевод и даже поморфемный), а «конвенциональность» слова
позволяет переносить это качество на процесс перевода и развивать конвенциональный подход к переводу.
В переводческой практике со времен
глубокой древности сосуществовали два
вида перевода – дословный перевод с языка
как богов (или Бога), так и представителей
власти – их наместников на земле, и вольный перевод в культурном и бытовом общении народов. Фактически то же соотно-
Соломоновская А. Л. Теоретический базис позднеантичных и средневековых воззрений на адекватность перевода
и Corpus Areopagiticum // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2015.
Т. 13, вып. 3. С. 43–54.
ISSN 1818-7935
¬ÂÒÚÌËÍ Õ√”. –Âрˡ: ÀËÌ„‚ËÒÚË͇ Ë ÏÂÊÍÛθÚÛр̇ˇ ÍÓÏÏÛÌË͇ˆËˇ. 2015. “ÓÏ 13, ‚˚ÔÛÒÍ 3
© ¿. À. –ÓÎÓÏÓÌÓ‚Ò͇ˇ, 2015
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
шение было перенесено и в область письменного перевода. Как отмечает в работе
«Aspects of Translation Technique in An-
tiquity» Себастьян Брок, в Античности существовало различение литературных текстов (которые скорее пересказывались, чем
переводились) и нелитературных (которые
требовалось переводить verbum de verbo).
Дословная передача оригинала была нормой
для переводчиков языческого Рима (само
слово interpres – переводчик подразумевало
буквальную передачу «чужеземного текста»
[Копанев, 1972. С. 123]), хотя уже во времена Цицерона шла ожесточенная полемика
между сторонниками дословного перевода и
«новаторами», в частности самим Цицероном.
Марка Туллия Цицерона считают «отцом» западной теории перевода, но его
также можно считать и своего рода основоположником переводного метода в преподавании иностранных языков. Дело в том, что
его рассуждения о переводе касаются не
столько перевода как такового (дословный
перевод, по крайней мере, пьес и философских сочинений его вполне устраивал, что
видно из «De finibus bonorum et malorum»),
сколько роли перевода речей самых знаменитых ораторов Греции (например, Демосфена) на латынь как метода обучения аттическому красноречию. В сочинении «De
optimo genere oratorum» он утверждает, что,
стремясь научиться красноречию у греков,
он свободно переводил их выдающихся ораторов. При этом обогащается и словарный
состав языка (а многие считали, что латынь
гораздо беднее в этом отношении, чем греческий), так как он не только подбирал наиболее подходящие слова, но и создавал новые, по греческому образцу.
В этом же сочинении он подробно комментирует технику своего перевода: «Я переводил их не как (буквальный) переводчик
(interpres), а как оратор, сохраняя те же идеи
и формы (или обороты) мысли, но на языке,
привычном нам. Делая это, я не считал необходимым передавать слово за словом, а
сохранял лишь общий стиль и силу языка» 1.
По мнению Дугласа Робинсона [Robinson,
1997], такой метод вполне укладывается
в теорию динамической эквивалентности
Ю. Найды. Однако некоторые его высказывания свидетельствуют о том, что он не был
принципиальным противником пословного
перевода. В том же «De optimo genere
oratorum» он пишет и о попытке близко следовать оригиналу (если это не противоречит
законам переводящего языка): «если все
слова не являются буквальным переводом
греческих слов, мы постарались сохранить
тип» 2. Таким образом,
их класс и
полагает он, будет задана норма для желающего научиться аттическому красноречию.
Позднее на ту же бедность латинского
языка сетует известный философ, оратор и
политический деятель I в. н. э., Сенека,
в одном из писем к Луциллию, обосновывая
этим фактом возможность сохранять греческие слова в латинских переводах греческих
философов (в частности, столь важного как
для философии, так и для теологии термина
usia [Там же]. Именно так, пословно (где это
не нарушало норм переводящего языка), с
сохранением части речи и даже числа слов
языка оригинала и немалым количеством
заимствований будут переводить почти тысячу лет спустя славянские первоучители и
их последователи. У Цицерона были на этом
пути последователи. Например, оратор и
педагог первого века нашей эры Квинтилиан считает переводы с греческого на латинский и перефразировку оригинальных латинских текстов полезным упражнением в
обучении ораторскому искусству, а также
впервые вводит классификацию перевода на
метафразу (замену каждого слова отдельно)
и парафразу (в которой заменяется словосочетание или предложение). Впоследствии
эту классификацию расширит Драйден, введя в нее третий элемент – подражание [Robinson, 1997].
Позднее римские авторы в обосновании
переводческой «вольности» в отношении
менее «серьезной» (по сравнению с философскими сочинениями Платона) литературы пойдут еще дальше. Так, Гораций в «Ис
1 «And I did not translate them as an interpreter, but as
an orator, keeping the same ideas and the forms, or as one
might say, the “figures” of thought, but in language which
conforms to our usage. And in so doing, I did not hold it
necessary to render word for word, but I preserved the
general style and force of the language” [Robinson, 1997.
P. 9] (пер. с англ. мой. – А. С., пер. с лат. – H. M. Hubbell).
2 «if all the words are not literal translations of the
Greek, we have at least tried to keep them within the same
class or type» [Robinson, 1997. Р. 10] (пер. с англ.
мой. – А. С., пер. с лат. – H. M. Hubbell).
кусстве Поэзии» наставляет будущего поэта
обращаться к греческому наследию (в частности к Гомеровскому циклу), но подходить
к оригиналу творчески, опуская, например,
излишние, не относящиеся собственно к
сюжету детали. Таким образом, Гораций
распространяет на поэзию ту свободу поэтапереводчика, которую Цицерон считал
необходимой в подготовке оратора [Там
же].
Плиний Младший «добавляет еще два
ингредиента к теории Цицерона» 3. Он рассматривает перевод не как самостоятельную
область деятельности, а как учебное упражнение для подготовки будущего оратора
(его адресат, некий Фуск Салинатор, в это
время интересовался, выражаясь современным языком, «юридическим дискурсом»,
т. е. выступлениями в суде). Полезным, с
точки зрения Плиния Младшего, является
перевод не только с греческого на латинский, но и с латинского на греческий, так
как такого рода упражнения расширяют
словарный запас и помогают глубже проникнуть в суть читаемого. Второе новшество, которое вносит Плиний Младший, –
элемент соревновательности он советует
своему корреспонденту: разобравшись в
идее и структуре оригинала, постараться
выразить эту идею лучше, чем сделал это
сам автор. Правда, при этом Плиний подчеркивает, что речь идет лишь об учебном
упражнении, а не о переводе, предназначенном для публикации в какой-либо форме
[Robinson, 1997].
Плиний также считал возможным «разложение» литературного текста на составляющие элементы и их последующую
«сборку», в результате которой появится
собственное художественное произведение.
Такое отношение к оригиналу отразилось
много столетий спустяв творчестве деятелей
Возрождения, в частности, Чосера и Шекспира, которые создавали свои произведения, используя известные сюжеты. Перевод
в рамках этой концепции воспринимался
как «воссоздание» текста, как выразился сам
Чосер, «вспашкой старого поля, чтобы вырастить новый урожай» (цит. по: [Translat-
ors..., 1995. Р. 67]).
Вслед за Горацием и Плинием еще один
римский литературный критик Аулус Гел
3 …adds two new ingredients to Cicero’s theory [Rob
inson, 1997. Р. 18] (пер. с англ. мой. – А. С.).
лиус в посланиях разным адресатам также
оставил некоторые замечания о переводе,
обосновав отступления от оригинала там,
где сохранять его было бы нецелесообразно,
но и критикуя Вергилия, например, за «выхолащивание»
современным
(выражаясь
языком) образности оригинала [Ibid.].
Принцип выбора техники перевода в зависимости от типа переводимого текста в
целом соблюдался, хотя по религиозным
соображениям дословному переводу отдавалось предпочтение при передаче на новые
языки духовной литературы разного рода –
от собственно библейских текстов до сочинений отцов Церкви, включая упомянутый в
названии статьи Corpus Areopagiticum.
Традицию «боговдохновенности» священного перевода заложил греческий перевод Ветхого Завета, известный как Септуа(LXX) или Перевод семидесяти
гинта
толковников. Греческий перевод Пятикнижия был осуществлен около 285 г. до н. э.,
по преданию, семьюдесятью двумя иудейскими учеными богословами. Несмотря на
то что самое раннее свидетельство (так называемое «Письмо Аристея») прямо указывает на коллективный характер деятельности переводчиков, в дальнейших пересказах
этого письма (в частности у Филона Александрийского, его земляка Климента, Епифания Кипрского, Блаженного Августина)
появилась версия об абсолютно независимой работе переводчиков, никак не сообщавшихся между собой, результатом которой был, тем не менее, идентичный текст,
что, с точки зрения упомянутых авторов,
подтверждало боговдохновенный характер
греческого текста Септуагинты. Несмотря
на возражения (и даже насмешки) Святого
Иеронима, который также указывал на
ошибки перевода, эта легенда продержалась
вплоть до эпохи Возрождения [Robinson,
1997].
Поскольку Пятикнижие было одновременно и своего рода юридическим доку-
ментом – Книгами Закона Моисеева, –
и литературным произведением, перед богословами стоял выбор техники перевода, и
колебания книжников отразились в непоследовательности перевода. Одно и то же
древнееврейское выражение могло передаваться то дословно, то соответствующей
греческой идиомой. С другой стороны, некоторые изменения в переводе по сравнению с оригиналом могут объясняться и бо
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
лее или менее сознательной установкой переводчиков. Так, как считает М. И. Рижский, к этому времени «иудаизм все более
принимал черты универсального этического
монотеизма», а потому потребовалась некоторая корректировка «образа» Яхве, первоначально грозного, даже жестокого, и не
всегда справедливого Бога Израиля. Поэтому в Септуагинту были введены некоторые
книги, которые не входили в канон еврейской Библии, а отдельные высказывания
библейских персонажей несколько изменены в соответствии с образом грозного, но
справедливого Вседержителя (пример см.:
[Рижский, 1978. С. 10]).
Еще до появления собственно письменного перевода Торы во время богослужения
на протяжении нескольких веков осуществлялся «синхронный» перевод («таргум») на
арамейский, а затем и на койне, для тех иудеев, которые не говорили на древнееврейском. Результатом достаточно долгой практики такого перевода священного текста
стал свод требований, разработанных для
переводчика Слова Божьего: этот переводчик должен был быть знаком с четырьмя
уровнями толкования Торы, с правилами
герменевтики или теории истолкования;
семь таких правил были установлены во
времена книжника Гиллеля, а к концу Талмудического периода, в четвертом веке нашей эры, таких правил было уже тридцать
два [Translators..., 1995. Р. 165].
Поскольку Септуагинта была взята на
вооружение последователями Иисуса и интерпретировала древние пророчества в соответствии с христианской верой, а также
содержала книги, отвергнутые иудейским
каноном, «иудейские законоучители предпочли позже создать другой, более близкий
к еврейскому тексту перевод Ветхого Завета
на греческий язык» [Рижский, 1978. С. 11]
Во II в. н. э. Аквилой (в другой транскрипции Акилой) такой перевод был осуществлен. Перевод был дословный, переводчик
старался сохранить число и порядок слов
древнееврейского оригинала. В том же веке
появились еще два перевода Библии – Феодотиона (переработанный в сторону большей близости к оригиналу вариант Септуагинты) и Симмаха – «перевод… зачастую
очень приблизительный», который «местами сбивается на вольный пересказ». Все три
переводчика, по мнению А. А. Алексеева,
являлись «греками по происхождению и иу
деями по вероисповеданию» [1999. C. 105].
Тот же автор дает следующую характеристику трем «новым» переводам: «Все три
перевода отличаются гораздо бо́ льшим буквализмом, чем LXX, у перевода Аквилы заметна также крепкая экзегетическая основа,
перевод Симмаха обладает стилистическими достоинствами» [Там же].
Таким образом, и в переводах Ветхого
Завета можно наблюдать те же тенденции,
которые характерны для переводческого
искусства античного (а потом и средневекового мира – сосуществование буквального
(Аквила), вольного (Симмах) переводов и
пословного перевода с определенной идеологической правкой (Септуагинта).
В отличие от иудаизма, который был, если так можно выразиться «этноцентричным» и «герметичным» (отсюда и весьма
подозрительное отношение к переводу как к
чему-то противоестественному, отраженное
в «Письме Аристея», и стремление исправить ставший догматически «нечистым»
текст Септуагинты), христианская Благая
Весть не знала «ни эллина, ни иудея». Апостолы в первом веке христианства, святые
отцы и самые разные миссионеры в последующие века своей целью ставили распространить ее как можно шире, что, естественно, требовало ее перевода (полностью
или частично – о чем тоже шли споры) на
другие языки. Не уповая на новое чудо Пятидесятницы, апостол Павел в знаменитой
четырнадцатой главе Первого Послания к
Коринфянам формулирует свое отношение
к вопросам перевода: если человек говорит
на непонятном остальным присутствующим
языке, он обращается к себе и Богу, но мало
толку от такого обращения будет для слушателя. Если в конгрегации собрались люди, говорящие на разных языках, необходимо присутствие переводчика (-ов), которые
могли бы донести смысл сказанного до всех
присутствующих, ибо «в церкви хочу лучше
пять слов сказать умом моим, чтоб и других
наставить, нежели тьму слов на незнакомом
языке» (1 Кор. 14: 19) 4. Этот стих цитируется в знаменитом Македонском листке, который атрибутируют одному из первоучителей славянства, и служит обоснованием
возможности и даже необходимости перевода Писания на новые языки, в данном
случае славянский [Hansack, 1986].
4 В русском синодальном переводе.
В 383 г. Вульфила закончил перевод
Священного Писания на готский язык (так
называемая «готская Библия»), над которым
он трудился в течение 40 лет. Перевод этот
был дословным, часто поморфемным (см.
[Сизова, 1988]), хотя переводчик позволил
себе такую вольность, как отказ от переложения Книги Царств, считая, что многочисленные описания сражений окажут слишком
сильное влияние на и без того воинственных
готов [Translators..., 1995. Р. 9].
Переводы отрывков Священного Писания на латынь в том или ином виде известны со II в. «В III в. в латинской письменности появились сборники библейских цитат,
которые называются testimonia, до поры они
возмещали отсутствие латинской Библии.
Переводы Ветхого Завета сделаны с греческого оригинала LXX. За этими текстами
закрепилось название Vetus Latina. Именно
они, а не Вульгата, цитируются отцами
Церкви, писавшими по-латыни» [Алексеев,
1999. С. 116]. В 382 по благословению папы
Дамасия Иероним Софроник, «самый знаменитый раннесредневековый писатель»
[Копанев, 1972. С. 127], сначала редактирует Четвероевангелие в версии Vetus Latina, а
затем, в 386 г. начинает полный перевод
Священного Писания на латинский язык.
Переводческие взгляды Иеронима, повлиявшие впоследствии на средневековых
переводчиков по всей Европе, изложены им
в послании к Паммахию, где он определял
свою задачу как перевод «не от слова к слову, а от значения к значению» (цит. по: [Федоров, 1983. С. 25]). И славянин Иоанн экзарх, и этнический грек Максим (Михаил
Триволис), и англичане Альфред и Элфрик
будут повторять эту формулу фактически
дословно. Однако в цитируемом послании
Иероним делает важную оговорку: такой
подход не распространяется на Священное
Писание, «в котором даже порядок слов содержит таинство» (перевод мой.– А. С.), по
[Robinson, 1997] 5), хотя приведенные им в
том же письме примеры иллюстрируют
возможность перевода по смыслу даже в
сакральных текстах: «Из всего этого ясно,
что Апостолы и Евангелисты в переводе
Ветхого Завета искали мыслей, а не слов, и
не слишком заботились о порядке и строе
5 «except of course in the case of Holy Scripture,
where even the syntax contains a mystery» (translation
into English by Paul Carroll) [Robinson, 1997. Р. 25].
речей, – только было бы ясно существо
мысли» (перевод с латинского Н. Холмогоровой) 6. Не удивительно поэтому, что Софроний едко критикует перевод Аквилы за
его излишний буквализм и стремление передавать не только слова, но и их этимологию. Иероним также признавал необходимость соблюдать нормы переводящего
языка и даже его благозвучность. Ваард и
Найда (1986) цитируют (в английском переводе) отрывок из его Послания к Сунне и
Фрителле: «По тому же правилу, которое
мы положили для перевода, там, где нет
вреда смыслу, нужно соблюдать благозвучность и свойства того языка, на который переводим» 7.
Софроник варьирует свою технику в зависимости от характера переводимого текста. Так, он сам признается, что полное сохранение Божьего откровения принуждало
его к дословному переводу. Чем более
«светским» был текст, тем свободнее он
ощущал себя: гораздо менее буквально переведены им тексты отцов церкви – Оригена, Иоанна Златоуста и других, а в переводе
хроники Евсевия и греческих комментариев
к Писанию «дословность вытесняется окончательно, ибо Иероним, будучи сам толкователем истории религии, охотно изменяет
последние в соответствии со своим знанием» [Копанев, 1972. С. 127]. В предисловии
к переводу хроники Иероним пишет о переводческой дилемме:
Трудно, следуя за чужими строчками, ничего не
пропустить, и нелегко сделать так, чтобы хорошо сказанное на другом языке сохранило свою красоту в
переводе. Вот что-нибудь выражено одним особенным словом, и мне нечем его заменить; а когда я пытаюсь выразить мысль длинным оборотом, то лишь
теряю время. К этому добавляются запутанные перестановки слов, различие в падежах, разнообразие фигур, наконец, я бы сказал, природное своеобразие
языка! Если я перевожу слово в слово, это звучит нелепо; если по необходимости что-то изменю в речи
или в порядке слов, то покажется, что я уклоняюсь от
обязанностей переводчика (пер. с лат. Н. Холмогоровой) (Иероним Стридонский Письмо 57 // Библиотека
Якова Кротова).
6 Взято с сайта http://krotov.info/library/10_i/er/
onim_11_translat.html (дата обращения 09.03.2014).
7 «For the same rule that we have often laid down is to
be followed in translation: where there is no damage
to the sense, the euphony and the properties of the languages into which we are translating are to be observed»
[Waard, Nida, 1986. Р. 183] (перевод мой. – А. С.).
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
Младший современник Иеронима, Августин Аврелий, считает перевод средством
восстановить разрушенное при строительстве Вавилонской башни языковое единство,
переводческое слово должно стать достойным передачи Слова Божьего, но это
возможно только в случае идеального перевода – идеальной передачи неизменного
значения идеальным переводчиком. Слово в
переводе должно вызвать у слушателя или
читателя те же движения души, что и слово
оригинала. Хотя сам Августин и не занимался собственно переводческой деятельностью, тем не менее он прекрасно понимал,
что такой идеальный перевод практически
недостижим. Поэтому в одном из самых известных своих трудов «О христианском
учении» он рассуждает о причинах переводческих неудач (многозначности слов, несовпадении и, как бы выразились сейчас,
«концептуального содержания», на первый
взгляд, эквивалентных знаков) и о том, как
добиться адекватного восприятия уже переведенного текста. В первую очередь, для
правильного истолкования разночтений в
латинском переводе необходимо знание
языков оригинала, т. е. греческого и древнееврейского. Кроме того, определенную
пользу, с точки зрения Августина, может
принести буквальный перевод, поскольку он
может помочь проверить правильность интерпретации тем переводчиком, который
переводил по смыслу. Наиболее предпочтительным переводом оставался для него вариант Vetus Latina, хотя датируется его сочинение несколькими годами позже, чем
был завершен перевод Вульгаты [Robinson,
1997].
В последующие века традиция дословной
передачи священных текстов была распространена на всю церковную письменность,
включая сочинения отцов Церкви. Этому
способствовало несколько факторов. Вопервых, фактор времени. Многие философы
и богословы, которых мы сейчас называем
отцами Церкви, были старшими современниками Иеронима, потому и воспринимал
он их не так, как воспринимали их переводчики через несколько столетий. Во-вторых,
библейский перевод стал восприниматься
идеалом переводческой работы вообще,
и его дословная техника стала нормой для
всех переводов с греческого языка на латынь [Brock, 1979. Р. 70], так что, когда
Эригена в IX в. взялся за перевод Ареопаги
тик, он сообщает читателю, что намеренно
выбрал такую технику:
Если кто найдет язык [этого перевода] слишком
тяжелым или незнакомым, пусть он вспомнит, что ни
ему, ни мне не дано понимания больше, чем определил по Своей воле Господь. Если кто сочтет текст
перевода непонятным, пусть назовет меня (буквальным. – А. С.) переводчиком этого труда, а не его толкователем. И в самом деле, боюсь, что навлек на себя
славу «буквального переводчика» 8.
Третьим фактором, способствовавшим
распространению техники дословного перевода, была постоянная борьба с ересями в
христианскую эпоху: он становился гарантией того, что переводчик не будет обвинен
в богохульстве, а читатель не будет введен в
еретическое заблуждение.
Не только в области религиозного перевода, но и при переводе греческих философов, которые хотя и назывались в христианской традиции «внешними», но почитались
очень высоко, почти наравне с Писанием,
пословный перевод считался более адекватным, чем перевод «по смыслу». Именно пословный (даже дословный) перевод считает
наиболее пригодным для философских сочинений государственный деятель, философ
(автор самого популярного философского
рассуждения Средневековья – «Утешения
философией») и переводчик (переводивший
сочинения Аристотеля и неоплатоников)
конца V – VI в. Боэций. В предисловии к
своему переводу Введения к «Органону»
Аристотеля, написанного Порфирием, Боэций обосновывает дословную передачу
греческого текста (называя себя при этом
fidus interpres вслед за Горацием, но совсем
с другой оценкой) тем обстоятельством, что
при переложении такого рода текста важно
не столько красноречие, сколько неискаженная истинность. Поэтому в своем переводе, заявляет Боэций, он стремится не
упустить ни одной буквы греческого оригинала [Robinson, 1997]. Что касается менее
8 «If someone should find the language [of this translation] too cumbersome or unfamiliar let him bear in mind
that neither he nor I can have a greater capacity for understanding than what God, who doles out each person’s
given power (as He wishes), has provided. If someone
should find the text of the aforesaid translation obscure or
impenetrable, let him consider me the translator of this
work, not its expositor. Indeed I fear that I have incurred
the blame of the faithful translator» [Robinson, 1997.
Р. 37] (пер. на англ. – Рита Коупленд, пер. на рус.
мой. – А. С.).
ответственной сферы общения, например,
личной переписки, здесь, как это было
сформулировано еще Иеронимом, вполне
годится и перевод «по смыслу». Именно так
рекомендует переводить при необходимости
свои послания Григорий Великий (с. 540–
604) в Письме к Аристобулу
(590/91)
[Robinson, 1997].
В целом, как пишет Себастьян Брок
[Brock, 1979], перевод «по смыслу» подразумевает приближение оригинала к читателю, а дословный – наоборот, читателя к
оригиналу. Дословный перевод, таким образом, психологически больше соответствовал
задаче, стоящей перед духовной литературой, – возвысить читателя, приблизить его
по мере возможности «к миру горнему».
Кроме того, заявка переводчика, который
в соответствии со средневековым этикетом
часто именовал себя «худым», «неразумным», «скудоумным», на полное понимание
и передачу смысла Боговдохновенного Писания была бы нескромна по определению,
так как человеческий разум не в состоянии
постичь Божественную идею во всей ее
полноте: «Религиозный текст и не может
быть понятен каждому, в нем многое должно быть мистическим, загадочным, “ибо
тайна сия великая есть”» [Комиссаров, 2004.
C. 84].
Важными факторами, обуславливающими выбор той или иной техники, были, кроме характера источника, еще и престиж того
или иного языка и степень распространения
языка-источника. Дословный перевод эффективен, если рядом с читателем всегда
найдется человек, говорящий на обоих языках и способный объяснить «темные места»,
т. е., как считает Себастьян Брок, дословный
перевод лучше всего функционирует в двуязычной среде, в которой язык-источник
пользуется непререкаемым авторитетом.
Брок отмечает следующие черты, присущие дословному переводу в древности (на
материале сирийских переводов с греческого VII в. и греческих переводов с древнееврейского Аквилы): воспроизведение порядка слов оригинала, передача каждого слова
лексемой соответствующего грамматического класса, стремление найти однозначное
соответствие каждому слову исходного текста, калькирование. Все эти черты, в той или
иной степени, мы находим и у латинских, и
у славянских переводчиков духовной литературы.
Если и Иероним, и Августин сформулировали свои переводческие воззрения еще
до знакомства христианского мира с Корпусом Ареопагитик, который впервые упоминается на частном Константинопольском
соборе в 532 г. или Иерусалимском годом
позже, то к IX в. христианский (главным
образом грекоязычный) мир уже несколько
столетий был знаком с этим философским и
богословским памятником. Отрывок из его
трактата «О божественных именах» (4:11),
в котором речь собственно идет о применении слова eros наряду с agape для обозначения божественной любви, становится своего
рода манифестом свободы переводчика, цитируется, в частности, Иоанном экзархом
Болгарским в «Рассуждении о славянском
языке» в предисловии к переводу «Богословия» Иоанна Дамаскина для обоснования
своей переводческой практики и вообще
возможности перевода с одного из сакральных языков (древнееврейского, греческого,
латинского). Текст данного отрывка звучит
следующим образом (в переводе Г. М. Прохорова):
Ведь в самом деле, неразумно и глупо, мне кажется, обращать внимание на букву, а не смысл речи. Это
не свойственно людям, желающим уразуметь божественное, но присуще лишь тем, кто воспринимает одни
звуки, а их смысл в свои уши для восприятия извне не
допускает и знать не желает. Что такое-то выражение
означает и как его можно прояснить с помощью других равнозначных и более выразительных выраже-
ний – людям, пристрастным к бессмысленным знакам
и буквам, непонятным слогам и словам, не доходящим
до разума их душ, но лишь звучащим снаружи, в пространстве между губами и ушами. Как будто нельзя
число четыре обозначать как дважды два, прямые
линии как линии без изгибов, родину как отечество и
что-нибудь другое иначе, когда одно и то же может
быть выражено различными словами» [Дионисий
Ареопагит, 2002. C. 327–329].
Как предполагает С. Матхаузерова, идея
Ареопагита о приоритете смысла над формой нашла свое отражение в еще более раннем славянском памятнике – Македонских
листках, в которых, вслед за А. Вайаном,
она видит отрывок трактата, написанного
Константином в качестве обоснования своего перевода. Приоритет смысла предполагает возможность выбора иных по сравнению с оригиналом языковых средств и,
следовательно, подразумевает признание
условности,
(см.
[Бобрик, 1990]) соотношения плана содер
«конвенциональности»
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
жания и плана выражения, «разума» и «глагола».
Такая теория перевода исходит из понятия «неподобного подобия», введенного
Дионисием в трактате «О небесной иерархии» и в Девятом послании. Дионисий рассматривает два типа библейских символов,
передающих идею Бога, – подобные (Солнце Правды) и неподобные (медведица, лишенная детей) подобия. «Подобные подобия» или
традиционные христианские
символы, такие как Солнце, по его мнению,
даже менее предпочтительны, чем «неподобные подобия», поскольку человек может
быть «заворожен» красотой самого образа и
остановиться на своем пути к Богу. «Неподобные подобия» (животные, части тела человека, предметы) могут передать идею о
какой-либо стороне Божества, не вводя в
заблуждение познающего. «Несходные подобия уже не столько “отображают”, сколько “обозначают” истину и требуют при восприятии рационалистического толкования»
[Бычков, 1977. C. 135].
Если рассматривать оригинал как Сущность, а перевод как ее подобие, идея «неподобного подобия» позволяет переводчику
отойти от буквы исходного текста, хотя его
свобода и не была абсолютна. Как пишет
С. Матхаузерова, «граница “перевода по
смыслу” определена требованием не нарушать ни образную, ни лексическую структуру подлинника» [1976. C. 37]. С другой
стороны, те же сочинения Дионисия Ареопагита, понимание перевода как «подобного
подобия» дали возможность для обоснования противоположного отношения к переводу. В славянском мире эта техника развивалась у южных славян – Преславская,
затем Тырновская, Ресавская переводческие
школы и, конечно, в трудах монаховисихастов на Афоне.
Ранние латинские переводы
Корпуса Ареопагитик
Сам же Корпус Ареопагитик в основном
переводился очень близко к оригиналу, переводчики (по крайней мере на латынь и
церковнославянский) фактически создавали
кальку исходного текста, часто передавая
его поморфемно. В литературе имеются
сведения о самых ранних переводах Ареопагитик с греческого. Так, Герман Гольц
([Goltz, 1983. Р. 134], см. также [Fahl, Fahl,
2005]) со ссылкой на Фому Аквинского говорит о сирийском переводе, появившемся
практически одновременно с греческим текстом и, возможно, выполненном Сергием из
Решаины ранее 536 г. (хотя Balthazar и
Roque склонны видеть в этом деятеле самого автора Ареопагитик [Hathaway, 1969.
Р. 35]). Известно также, что кроме перевода,
выполненного в VI в., был и еще один сирийский перевод VIII в. В том же веке был
сделан и армянский перевод Ареопагитик.
Существовала также коптская версия памятника [Прохоров, 1987]. Грузинский перевод Ареопагитик был выполнен в XI в. и
интересен тем, что в нем схолии атрибутируются Максиму Исповеднику и Герману
Константинопольскому [Suchla, 2004].
Хотя в западных документах сочинения
Дионисия Ареопагита упоминались и ранее,
в Западную Европу Корпус Ареопагитик
попал, по-видимому, в 827 г. в качестве подарка византийского императора Михаила
королю Людовику Святому. Эта рукопись
была передана в том же году монастырю
Сен-Дени и сохранилась до наших дней (по
П. Тери, это греческая рукопись 437 Национальной библиотеки Франции).
Рукопись содержит довольно большое
количество ошибок, искажающих смысл,
что дало возможность П. Тери заявить о
том, что вся западная традиция чтения и интерпретации Ареопагитик базируется на дефектном источнике, и «доктрина Дионисия
дойдет до мыслителей средневековья в искаженной, неточной и усеченной форме»
[Thery, 1932. Р. 100]. Так, некоторые комментарии к Ареопагитикам в западной традиции были порождены как раз ошибками в
рукописи 437 (подробно см. [Ibid.]). В этот
период аббатом Сен Дени был Гильдуин,
один из ярких деятелей периода так называемого «Ренессанса IX века»,который в тот
момент был удален от двора и потому имел
время заниматься как делами своего монастыря, так и переводческой и писательской
деятельностью. В частности, ему принадлежит Житие Дионисия Парижского, которое
собственно и создало почву для «слияния»
фигур трех Дионисиев – упомянутого в
Деяниях Апостолов верховного судьи Афин
(Ареопагита), обращенного в христианство
апостолом Павлом, первого Парижского
епископа,
принявшего мученическую
смерть на Монмартре («горе мучеников») в
III в., и собственно автора корпуса Ареопа
гитик, христианского неоплатоника конца
V – начала VI в.
В текст Жития Гильдуин вставляет некоторые отрывки из сочинений Ареопагита.
Но этим его участие в переводе греческих
Ареопагитик, по-видимому, не ограничивается. Из того факта, что в составленном им
тексте он кратко характеризует все трактаты
и послания Дионисия, следует, что он, как
минимум, был знаком с ними всеми, а как
максимум, он их перевел, самостоятельно
или в сотрудничестве. По мнению того же
исследователя, первый вариант перевода
был выполнен при участии Гильдуина между 828 и 835 годами. Этот полный перевод,
по мнению французского ученого [Thery,
1932], сохранился как анонимный в нескольких рукописях. Тери атрибутировал
тот или иной список перевода (если нет
точного указания на имя более позднего переводчика) Гильдуину на основании лексического критерия, в частности, перевода некоторых греческих слов. Так, греческое
agathos Гильдуин переводит (в отрывках,
вошедших в Житие) как benignus, тогда как
более поздние переводчики Иоанн Скот
Эригена и Иоанн Сарацин передавали это
греческое слово как optimus и bonus, соответственно. Лексический критерий позволил
Териатрибутировать Гильдуину несколько
анонимных рукописей или отрывков, содержащих корпус целиком или частично.
Представляет особый интерес передача
Гильдуином отрывка из «Послания к Димофилу», а именно «Притчи о Карпе и двух
грешниках», которая не только в латинской,
но и в славянской традиции перевода Корпуса Ареопагитик и связанных с ним текстов представлена в нескольких вариантахпереводах. Гильдуин передает греческий
текст этой притчи дважды – собственно в
переводе (соблюдая пословный принцип)
и в переводе-пересказе в Житии, в котором
он считает возможным и добавлять свои
комментарии, и более свободно относиться
к оригиналу.
Некоторые ошибки латинской версии,
в частности, такие, которые можно было
сделать только при восприятии переводимого текста на слух, позволили французскому
исследователю сделать вывод о методе, которым выполнялся перевод: вероятно, в работе принимали участие три человека –
чтец, собственно переводчик и писец, – по
крайней мере один из которых был греком
билингвом. Как ошибки рукописи-ориги-
нала, так и ошибки переводчика, были подхвачены комментаторами латинского текста
Ареопагитик, и им всем нашлось вполне
логичное объяснение! Каким бы ни было
качество
конечного продукта, именно
на перевод Гильдуина ссылается Гинк-
мар Реймсский в ходе спора о предопределении.
Разрешить этот спор был призван ирландец по происхождению, Иоанн Скот Эригена, который в то время жил при дворе Карла
Лысого. Этому философу и богослову и было поручено в 858 г. перевести сочинения
Дионисия еще раз. Эригена (который во
многом опирался на труд своего предшественника) переводил отдельно сочинения
Дионисия, однако без комментариев к ним
Максима Исповедника. Что касается метода
перевода, в отличие от Гильдуина, переводчик, по-видимому, работал с текстом непосредственно, воспринимая его не на слух, а
зрительно, что позволило ему избежать
многих ошибок. Хотя Эригена переводил
отдельно некоторые сочинения Максима
Исповедника, он был, видимо, не знаком с
его комментариями к Ареопагитикам, так
как в его собственных комментариях к «Небесной иерархии», составленных не позднее
866 г., нет указаний на них. Эригена был
вынужден составить комментарии, чтобы
«сделать переведенного им ранее слишком
буквально и трудного для понимания автора
более доступным для латинского читателя»
[Бриллиантов, 1998. C. 77]. Комментируя
малодоступность перевода, Анастасий Библиотекарь, которому было поручено отредактировать этот перевод и который впервые перевел на латынь схолии (сохраняя,
кстати, обозначение авторства Максима Исповедника), указывает на стремление держаться «буквы» текста как основную ошибку переводчика, «тогда как известные
славные переводчики избегают такого способа перевода» [Там же. 110]. Но, как это
часто случалось со средневековыми переводчиками, декларируя перевод по смыслу,
Анастасий сам не избежал буквализма
[Thomson, 1988. P. 379–380]. Несмотря на
все недостатки, перевод Эригены «был как
бы вульгатой для средневековых западных
мистиков и схоластиков»
[Бриллиантов,
1998. C. 14].
В середине XII в. (1142 г.) Иоанн Сарацин и Гуго Сен-Викторский перевели на
œÂр‚Ӊ Ë ÔÂр‚Ӊӂ‰ÂÌËÂ
латинский язык трактат «О Небесной иерархии» с комментариями Иоанна Скифопольского, Максима Исповедника и других авторов. Этот перевод считается более удачным,
чем перевод Гильдуина. Однако интересные
наблюдения, которые приводит Умберто
Эко в книге «Искусство и красота в средневековой эстетике» [2003], позволяют сделать вывод, что перевод Гильдуина в некотором отношении стоял ближе к оригиналу,
чем труды более поздних переводчиков.
Речь идет о передаче двух греческих слов
τò καλόν и καλός. Дело в том, что для Дионисия «красота» была категорией скорее
метафизической, чем эстетической. Красота
и добро в Боге существуют нераздельно.
Поэтому выбор Гильдуином соответствия
bonitas и bonum отвечал как собственно мировоззрению самого аббата, так и тому содержанию, которое закладывал в этот термин автор. Три века спустя Иоанн Сарацин
подбирает другие эквиваленты для этих
греческих слов: pulchritude и pulchrum, что
свидетельствует о значительных изменениях, прошедших за это время, в частности, о
выделении эстетического в отдельную категорию – прекрасное как таковое перестало
ассоциироваться с язычеством, как это было
в первые века христианства. Однако такой
перевод разрушает синкретизм категории
«прекрасного и благого», характерный для
Дионисия.
Еще веком позже сочинения ПсевдоДионисия привлекли внимание английского
мыслителя и переводчика Роберта Гроссетеста. Хотя дословная передача духовной литературы была нормой и идеалом средневекового перевода, такой подход к переводу
Ареопагитик был обусловлен не только традицией, но и взглядами данного философа
на природу языка и перевода в целом. Воззрения Гроссетеста на основании некоторых
его замечаний (главным образомв Прологе к
переводу Ареопагитик на латинский язык и
в комментариях к этому переводу) реконструирует британский ученый Джеймс Мак-
Эвой. Согласно этой реконструкции, каждый язык является в высшей степени идиоматичным и «отражает в определенной степени разные способы “схватывания” сути
вещей» 9. Разумеется, такая интерпретация
9 «(human tongues) represent to some extent different
ways of grasping the truth of things» [McEvoy, 1981]
(пер. а рус. мой. – А. С.).
может несколько модернизировать взгляды
средневекового мыслителя, так как в том
виде, в котором их представляет британский
ученый, они очень близки к позиции Вильгельма Гумбольдта и его последователей
Эдварда Сепира и Бенджамина Ли Уорфа,
сформулированной соответственно шестью
и семью веками позже. Такой взгляд на язык
делает невозможной полную передачу мысли автора в соответствующей нормам переводящего языка форме. У переводчика,
таким образом, есть два пути: либо пожертвовать какой-то долей авторского смысла
ради следования нормам переводящего языка, либо постараться передать исходный
текст таким образом, чтобы сквозь перевод
«просвечивал» оригинал, даже если это
приведет к нарушениям строя воспринимающего языка. Гроссетест выбрал второй
путь, и его латинский перевод Ареопагитик
«пронизан» греческим языком – сохраняется
двойное отрицание, используется местоимение qui для передачи греческого артикля. Особенно ярко проявляется эта тен-
денция в передаче греческих composita.
Словосложение не было характерно для латинского языка в той мере, в какой оно было
присуще греческому, поэтому Гроссетест
счел необходимым разъяснить свою позицию в предисловии к переводу Ареопагитик:
Нужно понимать, что в греческом языке много
сложных слов, для которых в латинском языке нет
эквивалентов, поэтому латинские переводчики вынуждены прибегать к парафразе, средству, которое не
может полностью и адекватно передать мысль автора
так точно, как это делает одно греческое слово. Отсюда я заключаю, что переводчики будут способствовать
более полному пониманию текста, если время от времени они будут передавать такие composita, создавая
соответствующие им слова в латинском языке, даже
если это потребует в определенной степени пожертвовать «латинскостью», чтобы яснее передать мысль
автора 10.
10 «It must be realized that Greek has a large number
of composite words for which Latin has no equivalents, so
that Latin translators have no choice but to resort to paraphrase, an expedient which cannot render the author’s
intention adequately and fully, precisely, as the single
Greek composite word does. Hence I consider that translators render service to the fuller comprehension of their
text if they choose on occasion to represent such compounds by manufacturing corresponding ones in Latin, as
far as may be, even if that means sacrificing Latinity in
some measure in order to bring out the author’s meaning
more clearly» (пер. c англ. мой. – А. С., пер. с лат. –
McEvoy) [McEvoy, 1981. Р. 589].
Подобных же переводческих принципов
придерживался на 130 лет позднее и славянский переводчик Ареопагитик, афонский
монах Исайя. И в том, и в другом случае
получившийся в результате перевод может
быть адекватно воспринят только сквозь
призму оригинала. Оба переводчика делали
это сознательно, но исходя из разных соображений. Гроссетест стремился прежде всего передать как можно точнее исходный
текст, разрешая все возможные недоразумения в обширных комментариях к переводу,
а Исайя, как он сам заявляет в своем предисловии, стремится обогатить славянский
язык за счет заимствования словообразовательных и синтаксических структур греческого языка.
Таким образом, дословный и во многих
случаях поморфемный перевод в позднеантичный и ранний средневековый период, с
одной стороны, воспринимался как «идеологически выдержанный», т. е. не позволяющий слишком вольно трактовать священные тексты, а с другой – переводчики,
от Цицерона до Роберта Гроссетеста и инока Исайи Серрского, видели в создании
«кальки» исходного текста способ усовершенствовать переводящий язык, будь то латинский или церковнославянский. Философским основанием дословного перевода
были неоплатонические теории знака, в частности «теория подобных и неподобных
подобий» Псевдо-Дионисия Ареопагита.
Тексты этого христианского неоплатоника
переводились с греческого на латинский
язык с IX по XIII в. все более и более буквально, что соответствовало общей тенденции нарастания буквализма религиозного
перевода с течением времени.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.163.1
œ≈—≈¬Œƒ » œ≈—≈¬ŒƒŒ¬≈ƒ≈Õ»≈
А. Л. Соломоновская
Новосибирский государственный университет
ул. Пирогова 2, Новосибирск, 630090, Россия
asolomonovskaya@mail.ru
ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ БАЗИС ПОЗДНЕАНТИЧНЫХ
И СРЕДНЕВЕКОВЫХ ВОЗЗРЕНИЙ НА АДЕКВАТНОСТЬ ПЕРЕВОДА
И CORPUS AREOPAGITICUM
Конвенциональный (вольный) или неконвенциональный (дословный, буквальный) подходы к переводимому
тексту в Античности и Средневековье основывались на теории έ («положенного», т. е. условного) и ύ
(естественного) соответственно. В первые века христианства эти подходы сосуществовали и при передаче духовной литературы, где и получили христианское идеологическое обоснование в теории «подобных и неподобных
подобий» Псевдо-Дионисия Ареопагита. В дальнейшем в области религиозной литературы возобладал дословный
перевод. Буквалистский подход (вплоть до поморфемной передачи оригинала) диктовался авторитетом исходного
священного текста и стремлением переводчика создать текст, через который «просвечивает» оригинал (избегая
таким образом вольных трактовок). В некоторых случаях мотивацией переводчика было также желание привнести в переводящий язык привлекательные для него черты оригинала.
|
теории и практика научного диалога в современном техническом вузе. Ключевые слова: научный диалог, диалоговая концепция М.М.Бахтина, диалогическая социализация,
риторические стратегии и тактики, учебно-научное сообщество.
Как цитировать эту статью: Щукина Д.А. Теория и практика научного диалога в современном техни
ческом вузе // Записки Горного института. 2016. Т.219. С.508-512. DOI 10.18454/PMI.2016.3.508
В федеральных государственных образовательных стандартах высшей школы всех поколений по
техническим специальностям профессиональная компетенция определяется как способность к успешной профессиональной коммуникации, производственной, научно-исследовательской деятельности, владение соответствующими знаниями, которые базируются на личностных качествах, призванных обеспечить эффективность выполнения различных видов работы. Перечислим базовые общекультурные компетенции, формируемые у студентов технических вузов при изучении гуманитарных,
в том числе речеведческих, дисциплин: владение культурой мышления, способность к обобщению,
анализу и восприятию информации, ее критическому осмыслению, систематизации, прогнозированию; свободное владение литературной и деловой письменной и устной речью на русском языке, навыками публичной научной речи; способность логически верно, аргументированно, ясно и грамотно
строить устную и письменную речь; способность самостоятельно приобретать новые знания, используя современные образовательные и информационные технологии.
На кафедре русского языка и литературы Горного университета читается ряд предметов, связанных с формированием названных компетенций: «Русский язык и культура речи», «Культура русской
научной и деловой речи», «Культура речи и деловое общение». Одной из основных задач преподавателей русского языка является развитие у студентов навыков и умений эффективного речевого поведения в научной сфере. Конкретизируется минимум знаний и умений, необходимых студенту технического вуза: создание письменных и устных текстов научного стиля в различных жанрах, изучение
основных стратегий и тактик ведения научной дискуссии, формулирование и аргументация собственной точки зрения в научном и учебно-научном общении, продуцирование монологических и диалогических высказываний.
В лингвистике и риторике диалог традиционно понимается как обмен репликами между двумя
людьми, а монолог – как речь одного человека. Диалог – форма речи, способ познания и отражения
действительности – известен с античных времен. Диалог у Платона демонстрирует внутреннее движение мышления, порождение мысли. По мнению Ю.В.Рождественского, в развитии античного диалога можно выделить три направления: диалектика – ученая беседа, цель которой развитие знаний;
эристика – спор с целью отстаивания практического интереса; софистика – диспут, в котором мудрость присутствует ради выгоды [6]. Важно подчеркнуть, что диалог изначально предполагал чередование реплик, наличие общей темы, участие двух и более собеседников. Академическая риторика
формировалась как высокое искусство общения с учениками, о чем свидетельствуют работы Сократа,
Платона, Аристотеля. Дидактический потенциал диалога определялся риторическим мастерством
учителя и умением ученика аргументировать свое мнение, позицию, точку зрения.
Единицей диалогической речи считают «диалогическое единство» (термин Н.Ю.Шведовой [7]),
которое состоит как минимум из двух реплик, инициативной и реактивной, из стимула и реакции.
Принципиально важна взаимосвязь реплик. Одним из наиболее изученных диалогических единств Записки Горного института. 2016. Т.219. С.508-512
Теория и практика научного диалога…
DOI 10.18454/PMI.2016.3.508
является «вопрос – ответ». Древнегреческие философы считали, что диалог есть «речь, состоящая из
вопросов и ответов» [3, с. 164]. Выделяют также следующие функциональные пары диалогических
реплик: побуждение (приказ, просьба, предложение, пожелание и др.) – реакция на побуждение (соглашение выполнить, отказ); сообщение (информация, утверждение) – реакция на сообщение (разъяснение, дополнение, уточнение, возражение, согласие, оценка). Диалог, бытовой и научный, обычно
происходит в типичных ситуациях общения, предполагающих соблюдение норм поведенческого и
речевого этикета. Научный диалог характеризуется общими, свойственными данной форме речи, и
специфическими чертами.
Рассмотрим функции научного диалога. Коммуникативная функция реализуется в качестве основной как обмен научной информацией, мыслями (определенными фрагментами знания) между
участниками общения. С коммуникативной функцией тесно связаны чрезвычайно важные для дискурса науки мыслительная (когнитивная) и познавательная функции. Научный диалог способствует
генерации знаний; при помощи научных понятий, сложившихся в результате абстрагирования и
обобщения, происходит категоризация мира. Специфика номинативной функции в научном диалоге
обусловлена необходимостью отбора терминов в рамках определенной терминосистемы.
Современный научный текст принципиально диалогичен, диалогичность реализуется в прямом и
косвенном цитировании, а также при ссылках на научный контекст. Кроме того, диалогично само обращение к адресату и вовлечение его в рассуждение. Научная проблема в какой-либо отрасли знания
формулируется только в творческом взаимодействии различных школ, подходов, концепций. В процессе обсуждения проблемы рождается истина, максимальное приближение к истине является целью
любой науки. В рамках научного сообщества необходимо поддерживать паритет участников общения,
их равенство, уважение друг к другу, эффективно использовать контактоустанавливающие языковые
средства. Научный дискурс должен удовлетворять трем основным требованиям: проблематика – изучение окружающего мира, статус участников – равный, способ реализации взаимодействия – творческий диалог в устной и письменной речи.
Считаем целесообразным рассматривать теорию научного диалога в свете диалоговой концепции М.М.Бахтина, которая получила широкую известность в отечественной и зарубежной науке [например, 8].Вводимое ученым понятие «диалогичность» приобретает характер коммуникативной универсалии, при этом монолог квалифицируется как разновидность диалога, так как «каждый монолог
является репликой большого диалога» [1, с. 296]. Условно можно выделить три уровня, на которых, с
точки зрения М.М. Бахтина, реализуется диалогичность.
Во-первых, классический диалог, внешний и внутренний, потребность вести внешние и внутренние диалоги является важнейшей для человека и составляет смысл его существования. В общении
мысль одного собеседника обменивается на мысль другого, в результате чего происходит наращение
мысли, порождение смысла.
Во-вторых, диалог может осуществляться не только в речи, но происходить также между культурами. Понятие «межкультурная коммуникация» впервые было сформулировано в 1954 г. в работе
Г.Трейгера и Э.Холла «Культура и коммуникация. Модель анализа» [9]. Межкультурная коммуникация характеризуется тем, что при встрече представителей разных культур каждый из них, стремясь к
взаимопониманию, действует в соответствии со своими культурными нормами. Классическое определение термина дано в книге Е.М.Верещагина и В.Г.Костомарова «Язык и культура», где межкультурная коммуникация понимается как адекватное взаимопонимание двух участников коммуникативного акта, принадлежащих к разным национальным культурам [2, с. 26].
В-третьих, диалогичность характеризует отдельное слово, которое, по определению М.М.Бахтина,
становится «двухголосным словом». Оно двунаправлено, связано с контекстом, содержит дополнительные смысловые обертоны, значения, движется к своему адресату и от него обратно.
В научном, в том числе полемическом, дискурсе именно высказывание позволяет адекватно,
достаточно полно и аргументированно передать собеседнику мысли. Высказывание, по мысли ученого, оказывается очень сложным явлением, если его рассматривать не изолированно, а в диалогических отношениях с другими, связанными с ним высказываниями. Высказывание взаимодействует не
только с предшествующими, но и с последующими звеньями речевого общения, т.е. учитываются
возможные ответные реакции. В сфере научной коммуникации предмет речи становится местом
встречи с мнениями непосредственных собеседников или с точками зрения на различные теории, научные направления. «Понимание целых высказываний и диалогических отношений между ними неизбежно носит диалогический характер (в том числе и понимание исследователя-гуманитариста), понимающий (в том числе исследователь) сам становится участником диалога, хотя и на особом уровне
(в зависимости от направления понимания или исследования» [1, с. 305].
Горное образование: традиции и перспективы в XXI веке
Теория и практика научного диалога…
DOI 10.18454/PMI.2016.3.508
В зависимости от проблематики, статуса и состава участников, условий проведения, жанра могут быть определены следующие цели научного диалога: 1) формирование (корректировка) научной
картины мира; 2) формулирование научных законов, принципов, методов; 3) мониторинг актуальных
проблем и вопросов в определенной отрасли науки; 4) верификация научных выводов, положений,
концепций; 5) согласие (несогласие, возражение) с иной (противоположной) точкой зрения, позицией, взглядами; 6) оценка научных фактов, мнений, подходов.
Обратимся к жанру учебной научной конференции, который требует особого педагогического
внимания и теоретико-методического осмысления. Считаем целесообразным рассматривать учебную
научную конференцию в двух пересекающихся и взаимообусловленных плоскостях. С одной стороны, учебная научная конференция, являясь компонентом вузовской дисциплины (например, лекционно-практического курса «Культура русской научной и деловой речи»), представляет собой разновидность аудиторного практического занятия, а также форму контроля знаний и коммуникативных умений учащихся. С другой стороны, выступление студента с сообщением (докладом) на научной конференции квалифицируется как апробация результатов его научно-исследовательской работы.
Анализируемый жанр учебно-научного подстиля позволяет развивать во взаимосвязи общекультурные и профессиональные компетенции учащихся технического вуза: находить, систематизировать
и обобщать информацию для создания текстов различных жанров, продуцировать письменный и устный текст реферативного характера на определенную тему, знать и грамотно использовать нормы
современного литературного языка, владеть фактами и аргументацией в рамках изученной темы, развивать навыки коммуникативного поведения в ситуации научного общения.
Традиционно выделяемые функции научного стиля текста – выражение, передача и хранение
научной информации – в студенческой аудитории предлагается расширить, как это принято в научном сообществе, за счет привлечения авторитетных источников, ссылок на яркие и терминологически
точные высказывания. Так, в классической работе «Мысль и язык», сопоставляя поэзию и науку,
А.А.Потебня кратко обозначает роль науки как теоретической и практической деятельности: «Наука
раздробляет мир, чтобы сызнова сложить его в стройную систему понятий» [5, с. 177]. Данная цитата
помогает усвоить важную для студентов технического вуза мысль том, что цель науки – получение
знаний о мире, объясняющих его в виде целостной системы.
Одной из необходимых форм подготовки к учебной научной конференции является реферирование, по мнению М.В.Ломоносова, «труд тяжелый и весьма сложный, цель которого не в том, чтобы
передать вещи известные и истины общие, но чтобы уметь схватить новое и существенное в сочинениях, принадлежащих иногда людям самым гениальным» [4]. Работа над рефератом формирует у
учащихся сложное интеллектуальное аналитико-синтетическое умение по извлечению и представлению в жанре вторичного научного текста актуальной в определенной научной области информации.
Механизмы раскрытия смысловой структуры письменного и устного текста различны, поэтому при
трансформации учебного реферата в текст устного выступления на конференции студентам необходимо выполнить ряд взаимосвязанных действий. Во-первых, выбрать из текста реферата востребованную в студенческой аудитории информацию, необходимую для раскрытия темы; во-вторых, представить информацию реферата логично, последовательно, корректно используя конструкции разговорного и публицистического стиля, минимизируя терминологическую лексику, при необходимости
заменяя логический способ толкования синонимическим и описательными определениями; в-третьих,
выстроить систему приведения аргументов, примеров и иллюстраций с учетом риторических законов
(например, «гомеров порядок» расположения аргументов для убеждения).
Для выступления на учебной научной конференции студентам рекомендуется подготовить дополнительные тексты, которые могут быть использованы в качестве опорных: план-конспект (тезисы) выступления и презентация выступления. При установленном регламенте выступления на учебной конференции (сообщение продолжительностью 7 мин.) следует учесть рекомендации по количеству слайдов (не более 10-12, включая слайд, называющий тему и выступающего, и слайд, завершающий выступление), а также по их содержательному, графическому и композиционному оформлению. Внимание студентов следует обратить на отбор текстовой, иллюстративной и графической
информации для презентации, по возможности представить различные формы презентации материала
(текстовые слайды, использование компьютерной графики, анимации, видеороликов, звукового сопровождения), в том числе включающие творческие работы студентов.
Сценарий учебной научной конференции, тематически связанной с изучаемой в рамках курса
проблематикой, преподаватель продумывает самостоятельно или вместе со студентами, при этом не
только учитываются последовательность выступлений, их временные границы, но и оговариваются
роли участников конференции (председатель или модератор, секретарь, выступающий с сообщением, Записки Горного института. 2016. Т.219. С.508-512
Теория и практика научного диалога…
DOI 10.18454/PMI.2016.3.508
представитель аудитории, задающий вопрос, оппонент, эксперт). Разработанные правила являются
обязательными для участников конференции: следование коммуникативным нормам и правилам общения в научной среде, соблюдение регламента, выбор корректных способов установления контакта
с аудиторией, краткое формулирование вопроса по теме выступления и др.
Научный диалог в полной мере реализуется в следующих видах спора: дискуссия, полемика,
диспут. Дискуссия (от лат. discussio – рассмотрение, исследование) – наиболее распространенный вид
научного диалога, в котором научные или социально-значимые проблемы представлены с различных,
в том числе противоположных, точек зрения. Главная цель дискуссии – принятие оптимального решения поставленной и рассмотренной проблемы. Диспут (от лат. disputare – рассуждать, спорить)
обычно посвящен проблемам и явлениям искусства, культуры, науки. В отличие от дискуссии мнения, высказываемые в диспуте, не обязательно должны иметь объективное основание и могут быть
субъективными. Цели диспута в большей мере просветительские: расширение кругозора участников,
обсуждение возможных подходов к рассматриваемым проблемам. Полемика (от греч. polemikos – воинственный, враждебный) – столкновение противоположных, не сводимых к компромиссу точек зрения. Иногда полемизируют целые научные школы, для каждой из сторон это утверждение собственной позиции как единственно возможной.
В учебно-научном общении распространена дискуссия. Результативность дискуссии зависит от
ряда условий. Прежде всего, важен сам участник, ведущий спор. Доброжелательность, уважение оппонентов, умение установить и поддерживать контакт, естественность жестов, позы и мимики, дружелюбный тон разговора, учтивая манера поведения, опрятный внешний вид – все это создает благоприятную атмосферу для общения. Результат будет тем успешнее, чем достойнее друг друга окажутся противники по своим знаниям, эрудиции, полемическому искусству. При подготовке к дискуссии
учащимся необходимо продумать аргументы, предполагаемые возражения, вспомнить неопровержимые данные, которые подтвердят правоту суждений. Глубокое знание предмета ведет к точности и
ясности выражения мыслей и к убедительной доказательности, напомним, что под «искусством убеждать» в Древней Греции понималась риторика. В процессе дискуссии формируется умение слушать
возражения собеседника. Слушание – это сложный психологический процесс, состоящий из восприятия, осмысления и понимания. Только предельное внимание, заинтересованность в обсуждаемой
теме или проблеме, сдержанность, ум и искусство слушать могут привести к желаемому результату.
К возражениям оппонента, к замечаниям следует относиться с уважением. Важна краткость доказательства в споре и умение сжато излагать мысли. Каждый аргумент должен не только быть четок,
ясен, но и иметь свое место в речи. Сначала должны идти наиболее легкие для понимания доказательства, затем с более подробным разъяснением, и, наконец, самые значительные, которые и утверждают правоту мыслей. Залогом успеха в дискуссии является богатство знаний, хорошее владение
языком и механизмами речи, быстрота и точность реакций.
Как считает Ю.В.Рождественский, основные правила диалога предполагают социализацию человека через речь, это позволило ученому сформулировать закон диалогической социализации [6].
Основные правила диалога опосредованы моральными и речевыми нормами, содействуют социализации человека, вступающего в речевое взаимодействие с другими людьми. Поскольку диалог – это
смена высказываний, связанных между собой одной темой, то очевидна целесообразность следующих правил: соблюдение очередности в разговоре, выслушивание собеседника, поддержание общей
темы разговора. Ситуативность – особенность диалога как формы речи, в диалоге жесты или мимика
могут заменять словесную реплику, поэтому необходимо учитывать невербальные знаки и экстралингвистические факторы
Таким образом, учебно-научная и исследовательская работа учащихся Горного университета в
области прикладной риторики, включая изучение диалогических стратегий и тактик, позволяет выявить уровень их речевой компетентности, закрепляет навыки действия в статусно-релевантных речевых позициях, совершенствует коммуникативные умения начинающих исследователей в научной
сфере, способствует развитию эвристического мышления, формирует основы самоорганизации познавательной деятельности. Навыки ведения научного диалога востребованы в учебной коммуникации и дальнейшей научно-профессиональной деятельности выпускников технического вуза.
1. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М.: Искусство, 1979. 424 с.
2. Верещагин Е.М. Язык и культура / Е.М.Верещагин, В.Г.Костомаров. М.: Русский язык. 1990. 246 с.
3. Диоген Лаэртский. О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М.: Мысль, 1986. С.150-190.
ЛИТЕРАТУРА
Горное образование: традиции и перспективы в XXI веке
Теория и практика научного диалога…
DOI 10.18454/PMI.2016.3.508
4. Ломоносов М.В. О должности журналистов в изложении ими сочинений, назначенных для поддержания свободы
сочинений. http://vivovoco.rsl.ru/VV/MISC/4/LOMONOSOV.HTM (Дата обращения: 15.10.2015).
5. Потебня А.А. Мысль и язык: Психология поэтического и прозаического мышления. М.: Лабиринт, 2010. 240 с.
6. Рождественский Ю.В. Теория риторики. М.: Флинта, Наука, 2006. 512 с.
7. Шведова Н.Ю. К изучению русской диалогической речи. Реплики-повторы // Вопросы языкознания. 1956. № 2.
С. 67-82.
8. Todorov Т. М.M. Bakhtine: Le principe dialogique. Paris: Editions du Seuil, 1981. 297 p.
9. Trager G., Hall E. Culture as Communication: A Model and Analysis // Explorations: Studies in Culture and Communica
tion (3). New York, 1954. P.137-149.
Автор Д.А.Щукина, д-р филол. наук, профессор, dshukina@yandex.ru (Санкт-Петербургский горный университет,
Россия).
Статья принята к публикации 01.03.2016.
THEORY AND PRACTICE OF MODERN SCIENTIFIC DIALOGUE IN TECHNICAL
HIGHER EDUCATIONAL INSTITUTION
D.A.SHCHUKINA
Saint-Petersburg Mining University, Russia
Theory of scientific dialogue is being depicted in the light of dialogue conception of M.M.Bakhtin, dialogue
socialization law reliance on in teacher’s practical activity is being understood as an essential condition of common
cultural and professional growth of an individual. Rhetoric strategies and tactics which heighten dialoguing effectiveness in educational-scientific community usage necessity is being substantiated. Depending on subject matter, status
and list of participants, condition of the meeting, genre the aims of scientific dialogue are being determined as following: world picture formation/correction; scientific laws, principles, methods formulation; actual problems and topical
issues in some certain brunch of science monitoring; scientific conclusions, regulations, conceptions verification; opposite point of view, position, opinion agreement with or disagreement; scientific facts, opinions, approaches estimation. Scientific dialogue classification in application to cultural-educational environment of technical higher educational institution is defined more exactly. The idea that skills to conduct scientific dialogue are demanded during
training communication and further scientific-professional activity of a higher technical educational institution graduates is being proved.
Key words: scientific dialogue, dialogue conception of M.M.Bakhtin, dialogue socialization, rhetoric strategies
and tactics, educational-scientific community.
How to cite this article: Shchukina D.A. Theory and practice of modern scientific dialogue in technical higher
educational institution. Zapiski Gornogo instituta. 2016. Vol.219, p. 508-512. DOI 10.18454/PMI.2016.3.508
REFERENCES
1. Bakhtin M.M. Estetica slovesnogo tvorchestva (Aesthetics of the wordy creation). Moscow: Iskusstvo, 1979. 424 p.
2. Vereshchagin E.M., Kostomarov V.G. Yazyk i kultura (Language and culture). Moscow: Russkiy yazyk, 1990. 246 p.
3. Diogen Laertskiy. O zhizni, ucheniyah i izrecheniyah znamenityh filosofov (About life, studies and statements of prominent
philosophers). Moscow: Mysl, 1986, p.150-190.
4. Lomonosov M.V. O dolzhnosty zhurnalistov v izlozhenii imi sochineniy, naznachennyh dlia podderzhaniya svobody sochineniy. (About journalist’s obligation in narrative by them of works composed with a purpose to maintain compositions freedom)
http://vivovoco.rsl.ru/VV/MISC/4/LOMONOSOV.HTM (Data obrashcheniya: 15.10.2015).
5. Potebnya A.A. Mysl i yazyk. Psihologiya poeticheskogo i prozaicheskogo myshleniya (Idea and language. Poetical and
prosaic thinking psychology). Moscow: Labirint, 2010, 240 p.
6. Rozhdestvenskij Yu.V. Teoriya ritoriki (Theory of rhetoric). Moscow: Flinta, Nauka, 2006. 512 p.
7. Shvedova N.Yu. K izucheniyu russkoj dialogicheskoj rechi. Repliki-povtory (Some ideas about Russian dialogical speech
studying. Remarks-retries). Voprosy yazykoznaniya. 1956. N 2, p.67-82.
8. Todorov Т. М.M.Bakhtine: Le principe dialogique. Paris: Editions du Seuil, 1981. 297 p.
9. Trager G., Hall E. Culture as Communication: A Model and Analysis. Explorations: Studies in Culture and Communication
(3). New York, 1954, p.137-149.
Author D.A.Shchukina, Dr. of Philology, Professor, dshukina@yandex.ru (Saint-Petersburg Mining University, Russia).
Manuscript Accepted 01.03.2016. Записки Горного института. 2016. Т.219. С.508-512
| Напиши аннотацию по статье | Д.А.Щукина
Теория и практика научного диалога…
УДК 81΄26
DOI 10.18454/PMI.2016.3.508
ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА НАУЧНОГО ДИАЛОГА В СОВРЕМЕННОМ
ТЕХНИЧЕСКОМ ВУЗЕ
Д.А.ЩУКИНА
Санкт-Петербургский горный университет, Россия
Теория научного диалога рассматривается в свете диалоговой концепции М.М.Бахтина, опора на закон
диалогической социализации в практической деятельности педагога понимается как необходимое условие
общекультурного и профессионального роста индивида. Обосновывается необходимость использования риторических стратегий и тактик, повышающих эффективность ведения диалога в учебно-научном сообществе.
В зависимости от проблематики, статуса и состава участников, условий проведения, жанра определены цели
научного диалога: формирование (корректировка) научной картины мира; формулирование научных законов,
принципов, методов; мониторинг актуальных проблем и вопросов в определенной отрасли науки; верификация научных выводов, положений, концепций; согласие (несогласие, возражение) с иной (противоположной)
точкой зрения, позицией, взглядами; оценка научных фактов, мнений, подходов. Уточняется классификация
научного диалога применительно к культурно-образовательной среде технического вуза. Доказывается мысль
о том, что навыки ведения научного диалога востребованы в учебной коммуникации и дальнейшей научнопрофессиональной деятельности выпускников технического вуза.
|
терминатив в языке сусу к типологии терминативноы разновидности перфекта. Введение
В настоящей работе на материале языка сусу рассматривается так называемый терминатив (ямитив) — специфическая разновидность типологически устойчивой категории перфекта, значение которой близко к значению русского наречия уже и,
огрубленно, состоит в том, что ситуация завершилась или имеет
место раньше ожидаемого. Рассматриваемый глагольный показатель в сусу является аналитическим глагольным маркером и имеет форму bara. Поскольку в сусу также представлена еще одна
глагольная форма, с показателем -xi, значение которой принадлежит к перфектной семантической зоне, мы в целях сопоставления
постоянно обращаемся и к этой форме тоже.
В разделе 2 мы характеризуем материал работы, категорию
терминатива в целом и глагольную систему сусу. В разделе 3
представлены основные типы употреблений Терминатива сусу (в
сопоставлении с Перфектом). В разделе 4 описано взаимодействие Терминатива сусу с акциональной структурой глагола. В разделе 5 предлагается типологическая и диахроническая перспектива, в которой делается попытка дать диахроническое объяснение наблюдаемой дистрибуции как Терминатива сусу, так и, гипотетически, других терминативных граммем.
1 Работа выполнена в рамках проекта РГНФ №15-34-01237.
Статья представляет собой развитие темы, по которой ранее автором
были подготовлены публикации [Шлуинский 2006; 2008].
Автор благодарит Т.А. Майсака за комментарии к предварительному варианту статьи и участников рабочего совещания «Семантика
перфекта в языках мира» (Санкт-Петербург, 2013 г.) за обсуждение доклада, на основе которого она написана.
1.1. Язык сусу и материал исследования
Язык сусу, образуя подгруппу самого дробного уровня с
языком джалонке, относится к центральной группе западной
ветви семьи манде и является относительно крупным языком Западной Африки: на нем говорят около 1 млн. человек в Республике Гвинея.
В исследовании были задействованы имеющиеся в настоящее время данные по языку сусу, включающие, во-первых,
опубликованные грамматики [Houis 1963] и [Touré 1994], учебные издания [Friedländer 1974] и [Touré 2004], диссертацию
[Фофана 1992], во-вторых, краткие опубликованные тексты
[Виноградов, Фофана 1997], в-третьих, собственные грамматические данные автора, полученные от информанта2, в частности,
включающие перевод широко известной анкеты TMA Questionnaire (TMAQ), предложенной в [Dahl 1985]. Следует отметить,
что хотя, таким образом, массив использованных данных достаточно велик, в основном его составляют изолированные предложения, в связи с чем, в отсутствие сколько-нибудь репрезентативного корпуса естественных текстов, полученные результаты
следует считать предварительными. Более того, даже с учетом
того обстоятельства, что естественных текстов в нашем распоряжении крайне мало, следует отметить разительный контраст
между сравнительно низкой частотностью рассматриваемого
показателя сусу в текстах и высокой — в грамматических материалах (наших собственных или опубликованных). Изолированное предложение с референцией к прошлому, призванное продемонстрировать определенную лексическую единицу или актантную структуру, вне контекста обычно переводится на сусу
именно при помощи показателя bara, тогда как в текстах в очень
показательных контекстах мы находим лишь единичные примеры; эта ситуация, безусловно, требует повторного обращения к
данной теме после появления более представительного массива
текстов.
2 Автор выражает свою самую глубокую благодарность носителю
языка сусу Умару Камара, с которым он имел возможность длительной
плодотворной работы в Москве в 2004 и в 2007 гг.
1.2. Категория терминатива и ее отношение к перфекту
Терминативом, вслед за И. С. Аксеновой [Аксенова 1997:
104–105; 2003: 72], предложившей этот термин применительно к
видо-временным системам банту3, мы называем разновидность
перфекта, имеющего, наряду с определяющим общим значением
перфекта
(широко
текущей релевантности в настоящем
называемым в англоязычной литературе “current relevance”),
более частное значение ‘ужé’ — то есть, указание на то, что ситуация или ее определенная фаза завершилась или наступила ранее
некоторого момента времени (в частности, раньше ожидаемого
срока). Связь этого значения с перфектом в привычном понимании представляется естественной: для релевантной ситуации в
прошлом, последствия которой сохраняют актуальность, важно
время (и преждевременность) ее совершения.
В [Olsson 2013] для показателей такого типа используется
также предложенный (устно) Э. Далем термин «ямитив». В этой
работе, представляющей собой сопоставительное исследование
терминатива на материале нескольких языков Юго-Восточной
Азии с привлечением некоторых типологических параллелей, показано, что терминатив представляет собой типологически релевантную грамматическую категорию (universal gram-type в терминологии [Dahl 1985]), которая, однако, очень существенно пересекается с перфектом в своей дистрибуции. Что касается терминологического выбора, мы выбираем более ранний вариант
«терминатив», который нам к тому же представляется более
удачным, но хотели бы подчеркнуть, что по существу речь идет
вне всякого сомнения о единой типологически релевантной категории. В [Dahl, Wälchli 2013] были представлены результаты исследования корреляции употребления в параллельных текстах
типологически релевантной категории «просто» перфекта и категории терминатива / «ямитива»; показано, что эта корреляция далеко не абсолютная, но, в то же время, манифестанты категории
«просто» перфекта в различных языках также не всегда коррелируют друг с другом в своих употреблениях; в этой перспективе
нам кажется полностью оправданным рассмотрение терминатива
как специфического варианта перфекта.
3 Как указывает И. С. Аксенова, в традиционной бантуистике для
обозначения этой частотной в данной языковой семье категории часто
используется термин «усиленный перфект».
Отметим, что в конкретных употреблениях собственно
терминативный компонент семантики рассматриваемой категории — как в материале сусу, так и, по-видимому, в других языках, где эта категория представлена, — может быть как в фокусе
внимания говорящего, так и не играть существенной роли. В частности, в предложении (1), для которого представлен подробный
контекст, существенно, что приезд вождя совершился ранее точки ожидания (что и делает необходимым присутствие наречия
уже в русском переводе); напротив, предложение (2), по крайней
мере, вне специального контекста, не подразумевает специального противоречия ожиданиям говорящего или слушающего, а
только сообщает о том, что ситуация имела место до точки отсчета (каковой является момент речи). Фактически в имеющемся
материале много чаще представлены примеры без специального
акцента на терминативном компоненте, что, однако, естественно
связать со спецификой корпуса данных.
(1)
[Говорящий только что видел, что приехал вождь (раньше,
чем его ждали)]
mɛngɛ bara
вождь TRMN приезжать
‘Вождь уже приехал’.
(TMAQ 153)5
fa4
(2) a
bara
TRMN
siga
уходить
3SG
‘Он (уже || только что) ушел’.
[Friedländer 1974: 34]
4 Как и почти все прочие языки манде, язык сусу является языком с
фонологическими тональными различиями; на фоне многих других языков
манде тональная система сусу является умеренной, поскольку он различает
только высокий и низкий тоны, причем тонами различаются лексические,
но не грамматические единицы. Тем не менее, в приводимых в статье примерах тоны не отмечены, потому что массив примеров из разнородных источников имеет противоречивую тонировку, а в то же время указание на
лексические тоны не релевантно для обсуждаемой проблематики.
5 Примеры, не имеющие ссылок на источник, получены от информанта. Если при таком примере представлено в круглых скобках сокращение типа (TMAQ X), то данный пример представляет собой перевод
на сусу предложения номер X из уже упомянутой анкеты TMAQ из
[Dahl 1985].
1.3. Глагольная система сусу
Прежде чем переходить к употреблению показателя терминатива, дадим краткую справку о глагольной системе сусу. Более
подробно, с примерами употребления глагольных форм, данная
информация суммирована в публикации [Плунгян, Урманчиева
2006], а еще бóльшая детализация (но с использованием традиционного описательного аппарата) может быть найдена в грамматиках [Houis 1963] и [Touré 1994].
Простое предложение имеет в языке сусу, как и в других
языках манде, жесткий типологически нетривиальный порядок
слов и может быть задано структурной схемой (i), где S, O и V
соответствуют общеупотребительным ярлыкам для субъекта,
объекта и глагола, X — любым прочим синтаксическим составляющим, а Aux и -suf — позициям, в которых могут быть представлены показатели, использующиеся для выражения модальновидо-временных значений. Показатели, занимающие позицию
Aux, и показатели, занимающие позицию -suf, находятся в дополнительном распределении; для показателей группы Aux очевидно, что они являются аналитическими, а показатели группы
-suf мы, ориентируясь на работы предшественников, рассматриваем как суффиксальные, хотя необходимо отметить и некоторую
условность этого решения.
(i)
S Aux O V(-suf) X
Перечислим показатели, представленные в глагольной сис
теме сусу, с краткой характеристикой их употребления6.
1. Фактатив (нулевой показатель) используется для выражения законченной ситуации в прошлом или длящейся ситуации
в настоящем, причем эти две возможности распределены лексически в зависимости от семантики глагола. В отличие от многих
языков (в том числе западноафриканского ареала), в которых
представлена категория фактатива, в сусу фактатив не является
6 Следуя распространенной конвенции, предложенной в [Comrie 1976], для ярлыков, приписываемых конкретным граммемам языка
сусу, мы используем написание с прописной буквы, а для типологически релевантных категорий — со строчной. В то же время, выбирая ярлыки, мы по возможности используем как можно более близкие типологически релевантные термины — в частности, избегая терминов, используемых в [Houis 1963] и [Touré 1994].
«дефолтной» наиболее частотной формой, а употребляется редко
и фактически находится на периферии глагольной системы (см.
подробнее в разделе 4.2).
2. Прогрессив (суффиксальный показатель -fe или, как более архаичный вариант, конструкция из копулы na, занимающей
позицию аналитического маркера, и формы с суффиксальным
показателем -fe) выражает единичную длящуюся ситуацию, одновременную моменту речи (или, в сочетании с Ретроспективом,
одновременную точке отсчета в прошлом).
3. Хабитуалис-Футурум (суффикс -ma) выражает регулярно
повторяющуюся ситуацию в настоящем или прошедшем или
единичную ситуацию в будущем.
4. Ассертив (суффикс -nɛ) описывает завершенную и коммуникативно выделенную ситуациию в прошлом (либо, в сочетании с Хабитуалисом-Футурумом, в будущем).
5. Перфект (суффикс -xi) используется для обозначения ситуации, сохраняющей релевантность, или длящегося состояния
(подробнее см. раздел 2).
6. Терминатив (аналитический показатель bara) обозначает
сохраняющую ситуацию, определенная фаза которой наступила
ранее (ожидаемой) точки отсчета (подробнее см. раздел 2).
7. Ретроспектив (аналитический показатель nu) обозначает
ситуацию в прошлом, в том числе в сочетании с другим видовременным показателем.
8. Консекутив (аналитический показатель naxa) обозначает
ситуацию, следующую за другой ситуацией, выраженной употребленной ранее глагольной формой.
9. Конъюнктив-Оптатив (аналитический показатель xa)
употребляется в некоторых зависимых предикациях, а также со
значением желания говорящего.
10. Темпоралис (аналитический показатель to) употребляется в зависимых предикациях, являющихся обстоятельственными предложениями времени.
11. Императив (нулевой показатель) имеет значение побу
ждения к действию.
12. Прохибитив — Отрицательный оптатив (аналитический
показатель nama) имеет функцию запрета или значение отрицательного желания говорящего. 13. Отрицание (аналитический показатель mu) имеет отри
цательное значение.
Перечисленные показатели в основном не сочетаются друг
с другом и образуют единый парадигматический ряд. В то же
время есть исключения: Ассертив способен сочетаться с Хабитуалисом-Футурумом и Перфектом, а Ретроспектив, Темпоралис
и Отрицание сочетаются с многими элементами парадигмы.
Основным предметом рассмотрения в настоящей статье является показатель Терминатива, но в разделе 2 мы сравним его употребление с употреблением семантически близкого ему показателя
Перфекта, а в разделе 4.2 — с употреблением Фактатива. Информация о прочих показателях приведена лишь в качестве фоновой.
2. Перфектные категории сусу — Перфект и Терминатив
2.1. Собственно перфектные употребления
В глагольной системе сусу представлены две формы, семантика которых может быть описана как перфектная в широком
смысле слова — Терминатив с показателем bara и Перфект с показателем -xi. Обе они описывают ситуацию, релевантную в точке отсчета (которой, по умолчанию, является момент речи), а потому остро встает проблема их дистрибуции; некоторые сведения
о ней представлены в настоящем разделе.
Если обратиться к данным анкеты Э. Даля [Dahl 1985] и
предлагаемому в той же работе способу интерпретировать эти
данные, то на «звание» манифестанта типологически релевантной
категории перфекта в языке сусу претендует Терминатив. В Таблице 1 приведены номера контекстов из указанной анкеты, в которых были употреблены рассматриваемые показатели. В Таблице 2, для сравнения, приводится (в русифицированной версии)
набор контекстов, которые, согласно Э. Далю, являются прототипическими для перфекта.
Таблица 1. Употребление Перфекта и Терминатива в сусу
в анкете Э. Даля
Терминатив (bara)
TMAQ 37, 39, 42, 43, 44, 48, 53, 54, 55, 56, 57, 64, 66, 67, 68, 69, 107, 108,
120, 125, 126, 135, 136, 138, 139, 149, 153
Перфект (-xi)
TMAQ 58, 60, 85, 115, 116, 122, 127, 128, 129, 130, 133, 134, 147
Таблица 2. Прототипические употребления перфекта
по [Dahl 1985: 131–132]
TMAQ 53
[Я хочу дать твоему брату почитать одну книгу, но не знаю какую. Он
читал какую-нибудь из этих книг?]
(Да,) он ЧИТАТЬ7 эту книгу.
TMAQ 54
[Мне кажется, что твой брат никогда не дочитывает книгу до конца.]
(Неправда.) Он ЧИТАТЬ эту книгу (целиком).
TMAQ 56
[Вождь еще жив?]
(Нет,) он УМИРАТЬ.
TMAQ 42
Ты когда-нибудь (в течение жизни) ВСТРЕЧАТЬСЯ с моим братом?
TMAQ 64
[Ребенок: Можно мне идти? — Мать:]
Ты ЧИСТИТЬ зубы?
TMAQ 67
[Что ты узнал, когда пришел вчера в город?]
Вождь УМИРАТЬ.
TMAQ 136
[Говорит человек, который слышал, что приехал вождь, которого давно
ждали, но не видел своими глазами:]
(Ты слышал новости?) Вождь ПРИЕЗЖАТЬ.
TMAQ 139
Когда я вчера ПРИХОДИТЬ домой, мой брат уже ПИСАТЬ два письма
(вот что он сделал за время моего отсутствия)
TMAQ 134
[Говорит человек, который слышал, что неожиданно приехал вождь но
не видел своими глазами:]
(Ты слышал новости?) Вождь ПРИЕЗЖАТЬ.
Как можно видеть, подавляющее большинство (8 из 9) прототипических перфектных контекстов по [Dahl 1985] берет на
себя в сусу именно форма Терминатива. В примерах (3)–(8) приводятся основные иллюстрации.
(3) a
bara
yi
этот
3SG TRMN
‘Он читал эту книгу’.
kitabui xaran
книга
читать
(TMAQ 53-54)
7 В TMAQ все глагольные формы даются в инфинитиве заглавными буквами, чтобы форма языка-посредника не повлияла на перевод.
(4)
[Вождь еще жив?]
bara
a
3SG
TRMN
‘(Нет,) он умер’.
faxa
умирать
(TMAQ 56)
(5) i bara
n
to
2SG TRMN 1SG
видеть EMPH
‘Ты когда-нибудь (в течение жизни) встречался с моим
(TMAQ 42)
братом?’
tara
старший_сиблинг
nun?
(6)
(7)
(8)
[Ребенок: Можно мне идти? Мама:]
i
2SG
‘Ты почистил зубы?’
bara
TRMN
i
2SG
ɲinyi ma-xa?
зуб
PLUR-мыть
(TMAQ 64)
[Что ты узнал, когда пришел вчера в город?]
bara
mɛngɛ
вождь
TRMN
‘Вождь умер’. (TMAQ 67)
faxa
умирать
[а. Вождя давно ждали. Говорящий только что его видел и
сообщает:]
(TMAQ 135)
[б. Человек, который слышал о случившемся, но не видел
своими глазами:]
(TMAQ 136)
bara
mɛngɛ
вождь
TRMN
‘Вождь приехал’.
fa
приходить
Форма Перфекта сусу засвидетельствована в материале
только в одном прототипическом контексте перфекта (9b)8, но
представлена (иногда наряду с другими возможностями) в других
контекстах TMAQ, которые имеют очевидную перфектную се
8 Отметим, что контексты анкеты Э. Даля, отраженные в (9) и в
(8), очень близки — предполагаемое в анкете семантическое различие,
лежащее в сфере эвиденциальности и адмиративности, по-видимому,
совсем не релевантно для рассматриваемых форм, как и для глагольной
системы сусу в целом. Мы не можем исключать, что, таким образом,
употребление именно Результатива-Перфекта в (9b) и именно Терминатива в (8) является артефактом наших данных.
мантику. И в (10b), и в (11) описывается завершенная ситуация в
прошлом, релевантная для точки отсчета в настоящем.
(9)
[а. Говорящий только что видел, что приехал вождь, и говорит тому, кто этого не ожидал: — Ты слышал новости?]
(TMAQ 133)
б. Человек, который слышал о случившемся, но не видел
(TMAQ 134)
своими глазами:]
(9a) mɛngɛ
вождь
‘Вождь приехал (и, может, уже уехал)’.
fa-nɛ
приходить-ASS
fa-xi
(9b) mɛngɛ
вождь
приходить-PRF
‘Вождь приехал (и находится здесь)’.
(9c) mɛngɛ
вождь
‘Вождь приехал’. [нейтрально]
fa
приходить.FAC
(10) [Говорящий
видит
разбитую
чашку и
сердится:]
(TMAQ 127)
(10a) nde
pɔti
bɔ?
чашка ломать.FAC
INDF
‘Кто разбил чашку?’
(10b) nde
pɔti
чашка ломать-PRF
bɔ-xi?
INDF
‘Кто разбил чашку?’
(11) [Как ты думаешь, вождь сейчас ляжет спать?]
tagan-xi
уставать-PRF
a
3SG
‘(Да,) он устал’.
(TMAQ 58)
С одной стороны, Терминатив и Перфект далеко не взаимозаменимы в перфектных контекстах. Так, например, в (12)
может быть употреблена только форма Терминатива (12a), тогда как форма Перфекта в этом контексте неприемлема (12b).
Отчасти такого рода различия сопряжены с акциональными
свойствами глаголов, что подробнее показано в разделе 3. В то
же время представлены и эквивалентные по структуре и близкие лексическому наполнению контексты, в которых засвидетельствованы и форма Терминатива, как в (13), и форма Перфекта, как в (14); мы подразумеваем, что в (13), в отличие от
(14), представлен не отраженный в переводах терминативный
семантический компонент, но такое утверждение трудно верифицировать.
(12) [Почему так холодно в комнате?]
(12a) n
bara
rabi9
wundari
1SG TRMN
открывать
окно
‘Я открыл окно (и оно сейчас открыто)’.
(12b) #n wundari
я
окно
rabi-xi
открывать-PRF
(13) dime-e
bara
TRMN
fa
приходить
ребенок-PL
tandee
двор
‘Дети пришли играть во дворе’.
ma
к
(TMAQ 69)
bere-de
играть-INF
[Touré 1994: 301]
(14) mixi-ye
человек-PL
xa
POSS
‘Люди пришли молиться на твоей веранде’.
fa-xi
приходить-PRF молиться-INF 2SG
ra
gbuntunyi
с
веранда
sali-de
i
[Touré 1994: 301]
9 В сусу представлены два широкоупотребительных глагольных
префикса — имеющий широкое значение глагольной множественности
префикс ma- и имеющий аппликативное и каузативное значение префикс ra- (см. подробнее [Shluinsky 2014]). В настоящей работе мы отделяем эти префиксы при поморфемном глоссировании, когда засвидетельствовано самостоятельное употребление мотивирующей основы, и
не отделяем, когда префикс может быть выделен только из структурноэтимологических соображений.
2.2. Перфектные употребления со смещенной точкой
отсчета
Помимо собственно перфектных употреблений (включающих терминативную семантику), в которых релевантность ситуации отсчитывается от момента речи, у Терминатива сусу представлены употребления со смещенной точкой отсчета.
Одним способом задать смещенную точку отсчета является
полипредикативная конструкция, причем то, как именно соотносятся синтаксически предикация, содержащая форму Терминатива, и предикация, задающая точку отсчета, не имеет значения.
Так, в (15) Терминатив находится в главной предикации, а в зависимая, представляющая собой обстоятельственное предложение
времени, указывает на момент времени, до которого событие будет завершено. В (16), напротив, Терминатив употреблен в зависимой предикации со значением времени, в которой подчеркивается, что на момент осуществления ситуации, описываемой главной предикацией, ситуация, выраженная зависимой предикацией,
уже завершена. Наконец, в (17) и предикация, вводящая точку
отсчета, и предикация, содержащая показатель Терминатива, являются зависимыми от третьей предикации. Заметим, что ни в
одном из этих примеров ни одна из предикаций не содержит прямого указания на временну́ ю референцию. Так, в (16) и (17) употреблен показатель Консекутива, опосредованно привязывающий
соответствующие события к прошлому как следующие за упомянутыми ранее в тексте событиями в прошлом; в (15) временнáя
референция к будущему и вовсе задается лишь контекстом.
(15) [Слушающий должен уйти]
ra-gbilen,
i
2SG APPL-возвращаться
benun
перед_тем_как
bara
n
TRMN
1SG
‘Когда ты вернешься, я уже напишу письмо’. (TMAQ 107)
sɛbɛ
писать
kɛdi
бумага
(16) a
to
bara
a
3SG TEMP TRMN 3SG
naxa yi
CONS
‘Когда он об этом подумал, он стал петь так…’
sa
класть
sigi
песня
этот
maɲaxun, a
думать
3SG [Виноградов, Фофана 1997: 270]
(17) a
to
naxa
a
3SG CONS
gbilen,
возвращаться
si
козел
li,
находить
3SG TEMP
a
3SG
bora,
грязь
‘Когда она вернулась, она обнаружила, что козел упал в
[Фофана 1992: 212].
грязь, испачкался’.
bira
падать
ma-laxatan
PLUR-пачкать
bara
TRMN 3SG
bara
TRMN
a
3SG
a
Другим способом задать смещенную точку отсчета — в
данном случае только в прошлом — является сочетание показателя Терминатива с показателем Ретроспектива, как в (18)-(19).
Очевидно, и само употребление Ретроспектива ориентировано на
смещенную точку отсчета в прошлом, заданную более широким
контекстом, но в самом сочетании Ретроспектива с Терминативом, мы наблюдаем стандартное взаимодействие Ретроспектива с
другими показателями: Терминатив полностью сохраняет собственную семантику, а Ретроспектив смещает его точку отсчета.
(18) a
nu
3SG RETR COP
a
nga
3SG мать
na
nande nan yi
a
3SG мачеха FOC
faxa
умирать
tan nu bara
FOC RETR TRMN
этот
ra
с
‘Она жила со своей мачехой, ее мать-то уже умерла’.
[Виноградов, Фофана 1997: 269]
(19) [Ты застал своего брата дома?]
nu mini
a
3SG
‘(Нет,) он ушел (до того как я пришел)’.
bara
TRMN RETR выходить
(TMAQ 89, 90)
В отличие от Терминатива, для Перфекта употребления со
смещенной точкой отсчета в материале практически не представлены.
2.3. Дуративные употребления
Во всех рассмотренных выше примерах форма Терминатива с аспектуальной точки зрения имела семантику перфективного видового ракурса, то есть вводила не длящуюся фазу ситуации, наблюдаемую в некоторый момент времени, а завершенную
ситуацию в целом. Но, хотя перфективный ракурс действительно
наиболее характерен для этой формы, существенную часть ее
(TMAQ 120)
yara
перед
употреблений составляют и обусловленные акциональными свойствами глагола дуративные употребления, где она имеет имперфективный ракурс, то есть описывает длящуюся ситуацию,
синхронную точке отсчета (вне специальных условий — моменту
речи)10. В (20)-(21) приведены примеры такого рода.
(20) n
bara
tara
старший_сиблинг TRMN
1SG
a
COMP
‘Мой брат чувствует, что вода холодная’.
xinbeli
быть_холодным
ye
вода
a
3SG
kolon,
знать
(21) n
bara
TRMN
gaxo
бояться
1SG
‘Я (в данный момент) боюсь собаки’.
bare
собака
Интуиция, согласно которой в примерах типа (20)–(21), в
отличие, например, от (1)–(2), аспектуальная интерпретация имперфективная, а временнáя референция — к настоящему, а не к
прошедшему, подтверждается и при помощи классического теста
на предельность из [Vendler 1957], проверяющему сочетаемость
видо-временной формы определенного глагола с обстоятельствами типа ‘за время X’ / ‘в течение времени X’. В сусу оба эти
значения — как ‘за’, так и ‘в течение’, выражаются беспослеложной количественной группой, но дают очевидный семантический
контраст. С частью глаголов с показателем bara такое обстоятельство имеет значение ‘за’, квантифицирует ситуацию в прошлом и
характеризует всё время ее совершения, как в (22), тогда как с
другой частью глаголов такое обстоятельство имее значение ‘в
течение’, квантифицирует ситуацию в настоящем и характеризует только тот срок, в течение которого на момент точки отсчета
уже имела место длящаяся фаза ситуации, как в (23).
(22) n
tara
старший_сиблинг
1SG
firin
militi
минута два
‘Мой брат открыл дверь за две минуты’.
nadɛɛ
bara
TRMN дверь
rabi
открывать
10 В рамках настоящей работы мы включаем в число дуративных
употреблений все те, в которых имеющая длительность фаза ситуации
рассматривается изнутри, то есть, частности, и процессы, и состояния.
bara
wa
1SG TRMN
плакать
‘Я плáчу уже две минуты’.
Терминатив в языке сусу…
militi
минута два
firin
К дуративным употреблениям Терминатива с референцией
к длящейся ситуации в настоящем примыкает его специфическое
употребление в перформативных высказываниях — высказываниях11, выражающих действие, состоящее в произнесении самогó
высказывания. Так, в (24), где употреблен показатель bara, описывается ситуация ‘давать имя / нарекать’, которая, собственно,
состоит в произнесении этого предложения.
(24) n
bara
yi
этот
di
ребенок маленький
yɔre
1SG TRMN
tara
n
fi
старший_сиблинг
1SG
дать
‘Я даю этому ребенку имя моего старшего брата’.
ma
к
xili
имя
Форма Перфекта с глаголами некоторых акциональных
классов также имеет дуративные употребления и описывает с
ними длящуюся в точке отсчета фазу ситуации, как в (25).
(25) [Что твой брат сейчас делает? (= Чем он сейчас занят?)]
dɔxɔ-xi
сидеть-PRF
buki
книга
a
3SG
a
3SG
‘Он сидит на стуле и читает книгу’.
gbɔnyi
стул
xaran-fe
читать-PROG
ma,
к
(TMAQ 85)
Употребления Перфекта, как в (25), контрастируют с формой Прогрессива, образованной от тех же глаголов. Если Перфект используется для выражения синхронной точке отсчета
фазе длящегося состояния (26a), то Прогрессив — для выражения синхронной точке отсчета фазе длящегося подготовительного процесса, завершение которого приводит к этому состоянию (26b). Это позволяет интерпретировать употребления типа
(25) / (26a) как результативные, поскольку выраженная в них
11 Употребление показателя перфектной семантической зоны в
перформативных высказываниях имеет типологические параллели —
перфект в перформативах в языке хауса, см. [Щеглов 1970: 51].
стативная фаза является результирующей по отношению к фазе,
выраженной в (26b), хотя интуитивно такие употребления
скорее выражают «естественное состояние» (в терминах [Недялков, Яхонтов 1983]).
(26a) n
dɔxɔ-xi
сидеть-PRF
1SG
‘Я сижу’.
(26b) n
dɔxɔ-fe
сидеть-PROG
1SG
‘Я сажусь’.
3. Терминатив и акциональная классификация глаголов
Как было сказано, распределение перфектных и дуративных употреблений как Терминатива, так и Перфекта имеет лексический характер и определяется акциональным значением конкретной глагольной лексемы.
Акциональным классом12 мы называем семантическую характеристику глагольной лексемы (или, точнее, глагольной лексемы с заполненными аргументными позициями), релевантную для
ее взаимодействия с семантикой аспектуальных грамматических
категорий (в первую очередь — «собственно вида», т. е. категории,
противопоставляющей перфективное и имперфективное значения,
или «ракурсы»). Частное значение конкретной аспектуальной формы конкретного глагола является результатом взаимодействия
двух независимых семантических единиц: аспектуальной семантики глагольной грамматической категории и акционального значения глагола. Глаголы, имеющие одно и то же акциональное значение и, таким образом, одинаково взаимодействующие со значениями аспектуальных категорий, составляют единый акциональный
класс. Базовая акциональная классификация была, как известно,
предложена на материале английского языка в [Vendler 1957], но в
12 В силу того, что понятия акциональности глагола, акционального класса и акциональной классификации достаточно активно обсуждаются в литературе в последнее время, в настоящей работе мы опускаем как перечисление альтернативных терминов для обозначения этого
явления, так и обширную библиографию по данной проблематике.
настоящее время ясно, что в целом как состав акциональных классов, так и принадлежность к ним глаголов с конкретными лексическими значениями варьируют от языка к языку. Возможная методика эмпирического описания акциональной классификации релеватной для глагольной лексики конкретного языка была предложена в [Tatevosov 2002] / [Татевосов 2005]; ниже мы содержательно в существенной мере опираемся на эту методику.
Мы исходим из того, что в семантике каждой глагольной
лексемы задана ее акциональная структура — последовательность
имеющих длительность стативных фаз (состояний) или динамических фаз (процессов) и точечных кульминационных фаз, завершающих динамические фазы или/и начинающих стативные или и
динамические. Определенная видо-временная форма глагола вычленяет из его акциональной структуры определенную фазу; видовременная форма, имеющая перфективный видовой ракурс, вводит
эту фазу целиком, а видо-временная форма, имеющая имперфективный видовой ракурс, рассматривает ее изнутри как длящуюся; в
силу этого имперфективный видовой ракурс может сочетаться
только с фазами, имеющими длительность, а перфективный видовой ракурс принципиально сочетается с фазами обоих типов, хотя
предпочитает точечные фазы; перфективный ракурс не может
сочетаться с временнóй референцией к настоящему (и шире, с референцией, синхронной некоторой точке отсчета), тогда как имперфективный ракурс возможен с любой временнóй референцией
относительно любой точки отсчета. Видо-временные формы могут
как иметь с любой глагольной лексемой единственный перфективный или имперфективный видовой ракурс, так и вариативный, зависящий от лексических свойств глагола. Терминатив и Перфект в
сусу, как было показано в 2.3, представляют собой именно такой
случай, а в разделе 4 эта возможность будет рассмотрена в более
широкой перспективе.
Ниже мы, не претендуя на полное описание акциональной
классификации глаголов в языке сусу, охарактеризуем пять акциональных классов, релевантных для аспектуальной интерпретации Терминатива и частично Перфекта. Как было сказано
выше, мы говорим о перфектных vs. дуративных употреблениях
этих форм, имея в виду их семантику в целом, но здесь можно
сосредоточиться на различии перфективного vs. имперфектив
ного видовых ракурсов, которые сопряжены с этим более широким семантическим различием.
3.1. Предельные глаголы
Акциональная структура предельных глаголов включает
имеющую длительность фазу процесса и следующую за ней
точку кульминации, в которой процесс достигает своего естественного предела. С предельными глаголами Терминатив имеет
перфективный ракурс и описывает завершающую точечную фазу,
как видно в (27)–(30).
(27) n
yi
bara
1SG
этот
TRMN
‘Я прочитал эту книгу’.
kitabui xaran
книга
читать
(28) a
xa
POSS дом
3SG
‘Его дом сгорел вчера’.
banxi bara
TRMN
(29) soge
bara
TRMN
dula
исчезать
солнце
‘Солнце ушло’.
(30) banani bara
банан
‘Банан созрел’.
TRMN
mɔ
соревать
dun
xoro
гореть вчера
[Houis 1963: 58]
[Houis 1963: 72]
[Фофана 1992: 36]
3.2. Непредельные динамические глаголы
Непредельные динамические глаголы содержат в своей акциональной структуре единственную фазу — имеющую длительность фазу процесса. С глаголами данного класса Терминатив
также имеет перфективный ракурс и описывает завершенный в
прошлом процесс, как в (31)–(35).
(31) a
bara
TRMN кричать
sɔnxɔ
3SG
‘Он крикнул’.
(32) a
bara
fode bɔnbɔ
TRMN Фоде бить
3SG
‘Он побил Фоде’.
[Touré 1994: 37] (33) i
tan nan bara
FOC FOC TRMN 3PL
e
2SG
‘Это ты их искал13’.
(34) ali
Али
‘Али прыгал’.
bara
TRMN прыгать
tugan
(35) n
bara
TRMN
1SG
‘Я молился’.
sali
молиться
ma-fen
PLUR-искать
[Houis 1963: 72]
[Фофана 1992: 38]
[Фофана 1992: 67]
3.3. Ингрессивные глаголы
Акциональная структура ингрессивных глаголов содержит
точечную кульминационную ингрессивную фазу, соответствующую началу процесса, и результирующую имеющую длительность динамическую фазу, описывающую сам этот процесс. Терминатив имеет с ингрессивными глаголами имперфективный ракурс и описывает длящийся процесс в настоящем, как в (36a) и
(37). Точечная ингрессивная фаза выражается у глаголов этого
класса формой Перфекта, который, таким образом, имеет с ними
перфективный ракурс, как в (36b).
(36a) ye
bara
вода
TRMN кипеть
‘Вода кипит уже двадцать минут’.
satun militi mɔxɔɲɛn
двадцать
минута
(36b) ye
satun-xi-nɛ
вода
кипеть-PRF-ASS минута
‘Вода закипела за двадцать минут’.
militi mɔxɔɲɛn
двадцать
(37) mixi
bara
xi
человек
TRMN спать REL
‘Человек, который пришел, спит’.
naxan
fa
приходить
[Фофана 1992: 187]
13 В (33)–(35) мы переводим Терминатив сусу русскими глаголами несовершенного вида, имея в виду его так называемое общефактическое значение, которое, как известно, используется для выражения
перфективного ракурса.
3.4. Инцептивные глаголы
В акциональной структуре инцептивных глаголов представлены сходные фазы — точечная кульминационная инцептивная, соответствующая началу состояния, и результирующая имеющая длительность стативная фаза, соответствующая самому
этому состоянию. С инцептивными глаголами Терминатив имеет
перфективный ракурс и вводит точечную инцептивную фазу, как
в (38), (39a), (40a), (41a). Длящаяся стативная фаза выражается у
этих глаголов формой Перфекта, который, таким образом, имеет
с ними имперфективный ракурс, как в (39b), (40b), (41b).
(38) a
bara
3SG
TRMN
‘Он увидел свою мать’.
nga
a
3SG мать
to
видеть
[Houis 1963: 13]
(39a) n
bara
1SG
TRMN лежать
‘Я лег на кровать за две минуты’.
sa
sade
кровать к
ma militi firin
минута два
(39b) n
sa-xi
лежать-PRF
1SG
‘Я лежу на кровати’.
sade
кровать к
ma
(40a) ali
Али
‘Али заболел’.
bara
TRMN болеть
fura
(40b) a
nu
3SG
RETR
‘Он был болен’.
fura-xi-nɛ
болеть-PRF-ASS
[Фофана 1992: 30]
(41a) yi
donma
этот
рубашка
‘Эта рубашка испачкалась’.
bara
nɔxɔ
TRMN быть_грязным
(41b) yi
donma
рубашка
этот
‘Эта рубашка грязная’.
nɔxɔ-xi
быть_грязным-PRF
[Фофана 1992: 36]
3.5. Стативные глаголы
Стативные глаголы имеют в акциональной структуре единственную фазу — имеющую длительность фазу состояния. Со стативными глаголами Терминатив имеет имперфективный ракурс и выражает эту единственную фазу как длящуюся (42)–(43),
(44a). Несмотря на то, что инцептивная точечная фаза отсутствует в акциональной структуре этих глаголов, Терминатив ясно
сохраняет с ними терминативный семантический компонент —
так, в (44a) нашим информантом был предложен подходящий
контекст для употребления данной формы, в котором естественно
указание на то, что длящаяся стативная ситуация уже наступила,
тогда как в (44b), где употреблена форма Прогрессива, также вводящая ту же единственную длящуюся стативную фазу, такого
компонента нет. Стативные глаголы характеризуются тем, что
форма Перфекта с ними затруднена, ср. (44c).
(42) fatu
Фату
‘Фату беременна’.
bara
TRMN быть_беременным
furu
(43) ali
Али
‘Али старый’.
bara
fori
TRMN быть_старым
[Фофана 1992: 30]
[Фофана 1992: 31]
(44a) n
bɛlɛxɛ bara
рука
n
1SG
1SG
‘У меня уже рука болит {например, после долгого бросания
мяча}’.
xɔnɔ
болеть
TRMN
(44b) n
bɛlɛxɛ na
1SG
рука
‘У меня болит рука’.
COP
n
1SG
xɔnɔ-fe
болеть-PROG
(44c) ??n
1SG
bɛlɛxɛ n
рука
1SG
xɔnɔ-xi
болеть-PRF
Таким образом, при рассмотрении сочетания Терминатива
сусу с глаголами пяти основных акциональных классов обнаруживается, что с тремя из них — предельными, непредельными
динамическими и инцептивными — Терминатив имеет перфективный видовой ракурс и перфектное употребление, а с двумя —
ингрессивными и стативными — имперфективный видовой ракурс и дуративное употребление. Распределение акциональных
классов между двумя типами видовых ракурсов и употреблений
терминатива нельзя назвать тривиальным: безусловно, совсем
неудивительно, что предельные глаголы дают перфективный ракурс, а стативные — имперфективный, но распределение прочих
классов не может быть описано ни в терминах динамичности vs.
стативности, ни в терминах отсутствия vs. наличия кульминационной точки. Еще более нетривиальный факт представляет собой
асимметричное поведение ингрессивных и инцептивных resp. непредельных и стативных глаголов: с глаголами, выражающими
непредельные процессы Терминатив имеет имперфективный ракурс, если в акциональной структуре есть инхоативная точечная
фаза, а с глаголами, для выражающими состояния, напротив, —
если ее нет. Возможным объяснением этих нетривиальных фактов может быть системный фактор — если дуративные употребления Терминатива рассматривать как диахронически более поздние, чем перфектные, то Терминатив заполняет функциональные
слоты, в которых не употребляется Перфект: как можно видеть, с
ингрессивными и инцептивными глаголами у семантики этих
двух форм дополнительное распределение, при этом у Перфекта
выбор имперфективного ракурса с инцептивными глаголами и
перфективного — с ингрессивными более естествен.
4. Типологическая перспектива
и диахроническая интерпретация
4.1. Терминатив и перфект
В [Vydrine 1999] (см. также [Lüpke 2005: 123]) рассматриваемый нами показатель Терминатива сусу bara возводится к глаголу со значением ‘заканчивать’. По-видимому, именно такой
диахронический источник на данный момент отмечается для всех
обсуждаемых в литературе примеров типологически релевантной
категории терминатива — так, в [Аксенова 2008: 30–32] по результатам массового обследования лексических источников видовременных показателей в языках банту показано, что терминативы систематически грамматикализуются именно из глаголов со
значением ‘заканчивать’. В [Olsson 2013] так же характеризуется
происхождение исследуемых в этой работе терминативов языков
Юго-Восточной Азии — малайского, тайского, вьетнамского и
пекинского китайского. В то же время хорошо известно, что глаголы со значением
‘заканчивать’ являются одним из наиболее типичных источников
грамматикализации перфекта. На Схеме 1 представлен фрагмент
семантической карты из [Bybee et al. 1994: 105]; согласно этой
работе, есть три основных пути грамматикализации перфекта14:
из результативных конструкций с глаголами-связками ‘быть’ и
‘иметь’; из глагола ‘приходить’; из комплетива, образующегося
на базе глагола ‘заканчивать’ или директивных показателей.
Схема 1. Пути грамматикализации перфекта по [Bybee et al. 1994: 105].
‘быть / иметь’ РЕЗУЛЬТАТИВ
‘приходить’ ПЕРФЕКТ
‘заканчивать’ КОМПЛЕТИВ
директивы
Значение комплетива, промежуточное между лексическим
фазовым значением ‘заканчивать’ и типологически релевантным
значением перфекта, Дж. Байби и ее соавторы характеризуют как
‘сделать полностью и до конца’ с возможным эмфатическим
компонентом, приводя в пример английские сочетания to shoot
someone dead и to eat up. Такое значение у конструкций с глаголами с исходным лексическим значением ‘заканчивать’, действительно, легко может быть обнаружено в языках разной ареальной
и генетической принадлежности. Так, например, в языке эве
представлены, как в (45a–d), сериальные конструкции с глаголом
vɔ ‘заканчивать’, который может быть переведен на русский язык
собственно как ‘заканчивать’, может быть не отражен в переводе,
а может быть учтен при помощи лексических средств. Обратим
внимание на то, что данная конструкция в эве никак не может
быть охарактеризована как перфект (тем более, сильно грамматикализованный): ее употребления маргинальны и не имеют специального значения актуальности в настоящем.
14 В [Bybee et al. 1994: 105] и, в частности, в оригинале приводимой семантической карты, типологически релевантная категория перфекта именуется anterior.
ЭВЕ (< КВА)
klɔ
(45a) kofi
e-ŋtɔ
Кофи мыть 3SG-себя
‘Кофи закончил мыться’.
vɔ
заканчивать
[личные данные]
(45b) kofi
ʄo
ударять Ама
ama vɔ
Кофи
‘Кофи ударил Аму’.
заканчивать
[личные данные]
(45c) da-nye
sa
abolo la vɔ
мать-1SG продавать хлеб DEF заканчивать
‘Моя мать продала весь хлеб’.
[Агбоджо 1986: 91]
keŋkeŋ
весьRED
(45d) lã
sia-wo
этот-PL
ku
умирать
животное
‘Эти животные все вымерли’.
vɔ
заканчивать
keŋ
весь
[Агбоджо 1986: 91]
Возникает вопрос о том, как соотносятся с точки зрения
диахронического развития значения комплетива, терминатива и
собственно перфекта. Примечательно, что в [Bybee et al. 1994: 61]
о семантическом переходе от комплетива к перфекту говорится
как о гипотезе, а ясных примеров конкретноязыковых категорий,
дистрибуция которых включала бы как употребления со значением ‘полностью / до конца’, так и перфектные употребления
нет. В то же время, как было показано в настоящей работе на
конкретно-языковом материале сусу, дистрибуция сильно грамматикализованного терминатива существенно пересекается с дистрибуцией перфекта, а терминативный семантический компонент часто бывает не актуализован. Это позволяет предположить,
что в пределе именно терминативный семантический компонент
может быть утрачен полностью, и, таким образом, именно терминатив, а не комплетив составляет промежуточное звено между
фазовым значением ‘заканчивать’ и перфектом.
Еще более нетривиальный вопрос касается дуративных
употреблений терминатива с имперфективным ракурсом, которые он имеет с глаголами некоторых акциональных классов. В
целом для категории перфекта типологически вполне характерно
сосуществование употреблений, в которых в перфективном ракурсе вводится событие в прошлом, актуальное в настоящем, и
употреблений, в которых в имперфективном ракурсе вводится длящееся состояние в настоящем — известно понятие «статального перфекта». Но такого рода полисемия прежде всего ожидаема и легко объяснима для перфекта, возникающего диахронически как развитие результатива. Результатив определяется как
категория, выражающая длящееся состояние, синхронное точке
отсчета — ср. [Недялков, Яхонтов 1983]. При развитии у результатива перфектных употреблений сохраняются и сосуществуют с
ними и результативные, и таким образом, конкретно-языковая
категория может выражать и перфективный, и имперфективный
ракурс.
Однако такое естественное диахроническое объяснение дуративных употреблений неприменимо к категориям, диахронически восходящим к глаголу со значением ‘заканчивать’: данное
фазовое значение, как и значение комплетива, предполагают целиком завершенную ситуацию. При этом случай терминатива в
сусу, который имеет дуративные употребления, никак нельзя назвать исключительным. В (46a–b) приведены примеры, показывающие сосуществование перфектных употреблений с дуративными у терминатива аква, но сходная ситуация засвидетельствована и для терминативов в языках Юго-Восточной Азии, рассматриваемых в [Olsson 2013], и для не имеющего терминативного семантического компонента перфекта, восходящего к глаголу со значением ‘заканчиваться’ — такие случаи разбираются в
[Bybee et al. 1994: 71–74], наиболее подробно — на примере монкхмерского языка палаунг, также принадлежащего к ареалу ЮгоВосточной Азии.
АКВА (банту, бенуэ-конго)
(46a) Osona a-se-to-um-a
Осона
‘Осона уже вышла замуж’. [Аксенова, Топорова 2002: 198]
3SG-TRMN-брать-PASS-NTR
(46b) o-ndego
amba bisu o-se-seng-a
CL-дружба
POSS
‘Наша дружба длится уже долго’.
1PL CL-TRMN-длиться-NTR
[Аксенова, Топорова 2002: 198]
В [Bybee et al. 1994: 71–74] дуративные употребления перфекта, восходящего к глаголу со значением ‘заканчивать’, интерпретируются как результат генерализации собственно перфектных
употреблений, возникших ранее у глаголов, имеющих в своей акциональной структуре точку кульминации, на всю глагольную
лексику, включающую также глаголы, акциональная структура ко–
торых содержит только имеющую длительность фазу, в том числе
фазу состояния-«качества»15, характеризующую постоянные свой–
ства объекта. Действительно, предположение о том, что у конструкций, возникающих на основе глагола со значением ‘заканчи–
вать’, первичны дуративные употребления, описывающие длящееся состояние, полностью противоречит интуиции и всякому
здравому смыслу; следовательно, единственно возможно вынужденное предположение ad hoc о том, что дуративные употребления
развиваются из перфектных (включая терминативные). В то же
время очевидно, что сама по себе потребность генерализации категории перфекта на всю глагольную лексику не требует возникновения дуративных употреблений — так, перфект в европейских языках не имеет лексических ограничений и в то же время всегда имеет перфективный ракурс с референцией к прошлому. Следовательно, дуративные употребления перфекта с глаголами какой бы то ни
было акциональной структуры никак не следуют автоматически из
самого факта, что перфектное значение должно быть генерализовано на всю глагольную лексику, а должны объясняться действием
каких-то дополнительных системных факторов. Ниже рассматривается возможный фактор такого рода в глагольной системе сусу.
15 В настоящей работе мы используем термин «качество» в противопоставлении «явлению», заимствованный из известной работы [Булыгина 1982]; для данного понятия используются также термин «предикат
индивидного уровня» в противопоставлении «предикату стадиального
уровня» (введенный в [Carlson 1977] и с тех пор часто использующийся
в формально-семантических работах), а также термин «устойчивое состояние» в противопоставлении «врéменному состоянию» (в [Падучева 1985]). С одной стороны, семантически «качества» представляют
собой разновидность состояний — как и в случае всех прочих состояний, речь идет об имеющей длительность ситуации, протекающей без
каких-либо изменений. С другой стороны, «качества» могут быть противопоставлены всем прочим ситуациям («явлениям») вне зависимости
от их акциональной структуры, потому что, в отличие от них, составляют постоянную характеристику объекта (индивида), присущую ему в
течение всего срока его существования.
4.2. Терминатив в зеркале фактатива
Нефиксированный перфективный vs. имперфективный ракурс у Терминатива в сусу и его связь с временнóй референцией к
прошлому vs. к настоящему (которые, как было сказано, обнаруживаются и у других описанных в литературе представителей
типологически релевантной категории терминатива), а также выбор видового ракурса и сопряженной с ним временнóй референции в зависимости от акциональной структуры глагола обнаруживают очень яркое сходство с тем, как выбирается видовой ракурс и временнáя референция у представителей типологически
релевантной категории фактатива.
Фактативом мы, вслед за [Welmers 1973], называем видовременную форму, которая имеет перфективную vs. имперфективную аспектуальную интерпретацию и, соответственно, временнýю
референцию к прошлому vs. к настоящему в зависимости от семантических свойств глагольной лексемы. В [Swift, Bohnemeyer 2004] для содержательно сходной категории используется тер–
мин «дефолтный вид». В [Шлуинский 2012] предложен типологический обзор фактатива, где, в частности, показано, что фактором, отвечающим за выбор видо-временнóй интерпретации этой
категории, является акциональная структура глагола, причем на
одном полюсе находятся глаголы «качества», описывающие
постоянные свойства объекта, с которыми фактатив всегда имеет
имперфективный ракурс, а на другом — предельные глаголы, описывающие динамическую ситуацию, завершающуюся точкой
кульминации, с которыми фактатив всегда имеет перфективный
ракурс; распределение глаголов с иной акциональной структурой
между двумя интерпретациями фактатива составляет разнообразие
типологических возможностей. Поскольку, во-первых, именно такое распределение не случайно (для глаголов «качеств» наиболее
характерно употребление со значением длящейся ситуации в настоящем, а для предельных глаголов — употребление со значением завершенной ситуации в прошлом), а во-вторых, фактатив не
имеет дополнительной семантической нагрузки, эта форма, как
правило, оказывается наиболее широкоупотребительной, что часто
сопряжено с ее тенденцией к нулевому маркированию. В (47) в
качестве примера фактатива приводится нулевая форма в языке
девоин; в (47a), в сочетании с предельным глаголом, она описывает завершенное событие в прошлом, а в (47b), в сочетании с глаголом «качества», она описывает длящееся событие в настоящем.
ДЕВОИН (кру)
pī
sāyɛ̀
(47a) ɔ́
он
готовить мясо
‘Он приготовил мясо’.
(47b) (cid:805)̃́ ɓélé
bélé
я
полотенце
‘У меня есть полотенце’.
иметь
[Marchese 1986: 31]
[Marchese 1986: 31]
Как ясно из предшествующего изложения, можно легко подобрать для Терминатива сусу пару примеров, сходную с (47).
Так, в (48a) представлена данная форма глагола предельного акционального класса, а в (48b) — глагола «качества», относящегося к стативному акциональному классу; в соответствии с тем,
что было описано в разделе 3, (48a) имеет референцию к прошлому и описывает завершенное событие, а (48b) имеет референцию к настоящему.
(48a) tela
bara
dɛgɛ
donma
TRMN рубашка шить
портной
‘Портной сшил рубашку’.
[Фофана 1992: 46]
(48b) gine-e
женщина-PL
‘Женщины умеют ездить на велосипеде’. [Фофана 1992: 64]
bara
TRMN
fata
уметь
kurɛ
велосипед
ra
с
Таким образом, Терминатив сусу (как и, вероятно, другие
терминативы, имеющие дуративные употребления) отличается от
фактатива наличием дополнительной, более сложной, терминативной семантики — завершение события или, напротив, его наступление ранее определенного срока, а также его общая актуальность в
точке отсчета. «Выветривание» этой семантики, ведущее к превращению терминатива с дуративными употреблениями в фактатив,
кажется весьма правдоподобной диахронической перспективой.
Если обратиться к глагольной системе сусу, то, как упоминалось в 1.3, в сусу также есть глагольная форма, которую можно
охарактеризовать именно как фактатив: речь идет о морфологически не маркированной форме, которая, в зависимости от акциональной структуры глагола, может выражать завершенную
ситуацию в прошлом, как в (49a), и длящуюся ситуацию в настоящем, как в (49b). (49a) dime-e
ребенок-PL
‘Дети ушли’.
siga
уходить.FAC
[Touré 1994: 240]
(49b) n
fata
уметь.FAC
1SG
‘Я умею читать’.
kɛdi
бумага
xaran-de
читать-INF
Существенное отличие Фактатива сусу от более привычных
фактативов других языков (материал которых, в частности, разбирается в [Шлуинский 2012]), связано не с его семантикой, а с узусом: в синхронном состоянии сусу Фактатив вовсе не является наиболее широко употребительной формой, а находится на периферии
и мало представлен и в текстах, и в изолированных примерах (в
частности, в примерах, полученных при переводе анкеты Э. Даля),
потому что вытесняется показателями, имеющими более частную
семантику, занимающими соответствующие функциональные ни–
ши. Такой процесс, как известно, абсолютно типичен в целом для
грамматических показателей в диахронии — в частности, именно
так бывает устроен жизненный цикл форм с перфектным и претериальным значением: перфект вытесняет претерит вначале в перфектных контекстах, подразумевающих актуальность события в
прошлом для точки отсчета, а далее и во всех прочих контекстах с
референцией к прошлому, теряя таким образом перфектную семантику и становясь новым претеритом (см., в частности, [Bybee
et al. 1994: 105]). Если посмотреть на соотношение употреблений
Терминатива и Фактатива в сусу, то в базовых случаях оно очень
похоже на соотношение перфекта и претерита — Терминатив употребляется в контекстах с референцией к прошлому, предполагающих какую-то актуальность события (в том числе и через его наступление ранее определенного момента), как в (50a), тогда как
Фактатив обнаруживается в контекстах с референцией к неактуальному прошлому, как в (50b). Сходное соотношение представлено и
в употреблениях Терминатива и Фактатива с референцией к настоящему: в контексте, для которого можно предполагать уместность терминативного семантического компонента (о ситуации
уместно сказать, что она уже имеет место), употребляется Терминатив, как в (51a), а в контексте, в котором речь идет просто о длящейся ситуации в настоящем, употребляется Фактатив, как в (51b).
(50a) a
3SG
‘Он умер’.
bara
TRMN умирать
faxa
[Фофана 1992: 55]
(50b) a
faxa
умирать.FAC
3SG
‘Он давно умер’. [Фофана 1992: 55]
rakuya
давно
(51a) gine-e
женщина-PL
‘Женщины умеют ездить на велосипеде’.
bara
TRMN
fata
уметь
kurɛ
велосипед
ra
с
(51b) n
fata
уметь.FAC
1SG
‘Я умею читать’. (=49b)
kɛdi
бумага
[Фофана 1992: 64] (=48b)
xaran-de
читать-INF
Можно предположить, что для развития дуративных употреблений у Терминатива сусу мог быть существен системный
фактор: диахроническое развитие Терминатива состоит в том, что
он постепенно занимает функциональную нишу Фактатива (а не
отсутствующего в глагольной системе сусу претерита), а потому
берет на себя и те употребления из этой ниши, которые изначально не ожидаются для исходной фазовой семантики окончания действия. Дальнейшие исследования терминативных граммем в других языках могут подтвердить или опровергнуть это
предположение: мы ожидаем, что дуративные употребления будут отсутствовать (или будут иметь другое объяснение) у терминативов в языках, видо-временная система которых включает
претерит и презенс, но не фактатив.
5. Заключение
В настоящей работе мы рассмотрели употребление глагольной граммемы терминатива (ямитива) в языке сусу — граммемы, принадлежащей к семантической зоне перфекта, но
имеющей специфический семантический компонент завершения
или наступления ситуации ранее некоторой точки отсчета. Было
показано, что, при совпадении точки отсчета с моментом речи,
Терминатив сусу имеет два типа употреблений, различающихся
видовым ракурсом и временнóй референцией: выражающие за
вершенную ситуацию перфективные употребления с референцией к прошлому и выражающие длящуюся ситуацию имперфективные употребления с референцией к настоящему. Выбор между
этими двумя типами употреблений определяется акциональной
структурой глагола (мы рассмотрели основные пять акциональных классов сусу), и в этом отношении Терминатив сусу, как и,
по-видимому, терминативные граммемы других языков, очень
близок к глагольной граммеме фактатива, также имеющей оба
возможных видовых ракурса и соответствующие им временные
референции в зависимости от акционального класса глагола. Как
и его типологические параллели, Терминатив в языке сусу восходит к глаголу со значением ‘заканчивать’, что, с одной стороны,
ставит вопрос о соотношении терминатива с соответствующим
путем грамматикализации перфекта, а с другой — о возможных
причинах появления дуративных употреблений, не ожидаемых у
данного лексического источника. Мы предполагаем, что именно
терминатив (а не комплетив, как это предполагалось ранее) может быть промежуточным звеном между фазовым значением
окончания действия и собственно значением перфекта. Кроме
того, мы предполагаем, что системным фактором, объясняющим
появление дуративных употреблений у терминатива (в частности,
у Терминатива сусу) является наличие в системе граммемы фактатива, функциональную нишу которой берет на себя терминатив. Оба предположения могут быть впоследствии верифицированы данными других языков с граммемой терминатива.
Список условных сокращений
1, 2, 3 — 1, 2, 3 лицо, APPL — аппликатив, ASS — ассертив, CL
— показатель именного класса, CONS — консекутив, COP — глагольная связка, COMP — подчинительный союз, DEF — показатель определенности, EMPH — показатель эмфазы, FAC — фактатив, FOC — показатель фокуса, INDF — показатель неопределенности, INF — инфинитив, NTR — показатель непереходности, PASS — пассив, PL — мн.
число, PLUR — показатель предикатной множественности, POSS —
показатель посессивности, PRF — перфект, PROG — прогрессив, REL
— показатель относительного предложения, RED — редупликация,
RETR — ретроспектив, SG — ед. число, TEMP — темпоралис, TRMN
— терминатив.
| Напиши аннотацию по статье | А. Б. Шлуинский
ИЯз РАН, Москва
ТЕРМИНАТИВ В ЯЗЫКЕ СУСУ: К ТИПОЛОГИИ
ТЕРМИНАТИВНОЙ РАЗНОВИДНОСТИ ПЕРФЕКТА1
1. |
термины челобитные и прошение в законодательных актах xвики века. Введение
В лексикографической литературе челобитная представлена
достаточно стереотипно. Обращают на себя внимание хронологические рамки, традиционно ограничивающие функционирование
челобитных началом XVIII в., и место их подачи — приказы; также
челобитные могли вручаться царю во время его выхода из дворца
или в походе. Так, в [Ожегов, Шведова 2004: 879] челобитная определяется как «письменное прошение, жалоба в России до начала 18 в.»;
в [ССРЛЯ 1965: 822] — «в допетровской Руси (иногда в более позднее
время) прошение, жалоба, подававшиеся на имя царя или местным
властям»; в [СРЯ-4 1987: [659] — «грамота с прошением или жалобой,
подававшаяся на имя царя или местным властям в Русском государстве 15 — начала 18 вв.»; в [СИЭ 1974: 834] — «в делопроизводстве
России в 15 — начале 18 в. просьбы или жалобы, подававшиеся центр.
или местным властям. Ч. были основной формой обращения к государю. ⟨. . .⟩ В Москве их подавали на имя царя в приказы (особенно
в спец. Челобитный приказ). Во время выходов царя из дворца и
походов Ч. могли быть вручены непосредственно ему или сопровождавшим его лицам»1.
Однако современные исследования деловой письменности
XVIII в. позволяют говорить о том, что функционирование челобитной не ограничивается началом столетия, что в делопроизводстве
XVIII в. челобитная была одним из ключевых документных жанров,
до конца восьмидесятых годов столетия прочно удерживающим свои
позиции.
1 Список перечисленных словарей и энциклопедий можно продолжить за
счет многочисленных интернет-источников.
Будучи унаследованной из приказного делопроизводства и
послужив базой для таких просительных жанров XVIII в., как доношение, объявление и прошение, челобитная сама трансформируется,
встраиваясь в новую жанровую парадигму канцелярского делопроизводства [Русанова 2011; 2012; 2013]. У исследователей закономерно
возникает вопрос о характере взаимоотношения между названными
жанрами. Высказываются мнения, что некоторые из них, в частности
прошения, появившиеся в делопроизводстве только во 2-ой половине
XVIII в., по своей функциональной направленности дублировали
челобитные [Майоров 2006: 40]. О. В. Трофимова, исследующая тюменскую деловую письменность последней трети XVIII в., на основе
встречающейся в формуляре лексической вариативности приходит
к выводу, что в этот период документы, адресованные императрице
и традиционно именуемые челобитными, грамотными людьми и
служащими канцелярий, составлявшими их от имени челобитчиков,
воспринимались «и как челобитные (челобитья), и как доношения,
и как прошения» [Трофимова 2002: 78].
Однако выявление факта функционального дублирования просительных жанров и смешения соответствующих терминов актуализирует вопрос о допустимости столь широкой вариативности и
ее причинах в условиях регламентированного законодательством
запрета на нарушение формы документа. Особый интерес, на наш
взгляд, представляет история отношений между терминами челобитная и прошение, истоки которой следует искать в законодательных
актах, регулировавших процесс документообразования.
2. Законодательные акты XVII–XVIII вв., являющиеся
этапными в терминологической истории челобитной
Из большого числа законодательных актов XVIII в., посвященных челобитным, можно выделить две группы основополагающих.
К первой следует отнести Генеральный регламент 1720 г.
[ПСЗ 1830: VI, № 3534], Именной указ о форме суда 1723 г.
[ПСЗ 1830: VII, № 4345], ряд указов Петра I о процедуре подачи
челобитных, например, Именные указы от 21 марта и 9 декабря
1714 г. [ПСЗ 1830: V, № 2787, 2865], Сенатский указ от 19 июля 1764 г.
о сборах с челобитных, изданный в начальный период правления
Екатерины II [ПСЗ 1830: XVI, № 12.210].Данные акты законодательно закрепляли челобитную не только как общее наименование просительных документов канцелярского делопроизводства, адресантами которых являются частные лица,
но и как исковое заявление частного лица, инициирующее судебный
процесс и подающееся в необходимые инстанции.
Ко второй группе относятся сенатские указы о титулах монарха, связанные с началом правления очередного императора и отражающие эволюцию жанрово-стилистического оформления челобитных
в ряду других ключевых разновидностей документов [ПСЗ 1830: VII,
1725 г., № 4755; VII, 1727 г., № 5071; VIII, 1730 г., № 5501; XI, 1741 г.,
№ 8475; XVI, 1762 г., № 11.590]).
Говоря о преемственности законодательной традиции в наименовании просительных документов, следует, безусловно, остановиться на фундаментальном законодательном документе допетровской
эпохи — Уложении Алексея Михайловича 1649 г. [ПСЗ 1830: I], продолжающем выполнять регулирующую функцию в делопроизводстве
XVIII столетия.
Именно в Уложении 1649 г. окончательно закрепился лексикосемантический ряд бить челом — челобитье — челобитная —
челобитчик [Волков 1972: 57–58], представляющий собой результат
конкурентной борьбы лексем, которые создавались языком в течение длительного времени для обозначения важных для жизни и актуальных для делопроизводственной практики понятий, связанных
с просьбой, жалобой2. В главе X «О суде» подробно описывается процедура подачи истцовых исков, или исковых челобитных [ПСЗ 1830: I,
гл. X, ст. 101–104: 27], челобитных на имя государя о неудовлетворительном решении суда [ПСЗ 1830: I, гл. X, ст. 20: 20]; мировых челобитных [ПСЗ 1830: гл. X, ст. 121: 31].
Как видим, в приказном законодательстве была выработана судебно-правовая терминология, дифференцирующая основные
2 Словосочетание бить челом ‘низко кланяться’ в первой четверти XIV в. пополнило ряд слов со значением действия: молити, просити ‘обращаться с просьбой’, жалитися, жаловати(ся), жалобитися ‘просить о суде или помощи; приносить
жалобу в суд’, вытеснив их на второй план к середине XVI столетия и впитав их
значения; челобитье как имя действия, выраженного сочетанием бить челом, вошло
в язык почти одновременно с ним, объединив значения слов просьба, прошение и
жалоба; неологизм челобитная вместо термина жалобница появляется в источниках в последней четверти XVI в., полностью заменив его к началу XVII столетия
[Волков 1972: 48–54].функциональные разновидности прошений частных лиц, тщательно
разработаны вопросы, связанные с процедурой подачи исковых и
апелляционных челобитных в судебные органы. Все это объясняет причины сохранения в петровскую эпоху приказного термина
челобитная для обозначения просительных документов, в то время как прочие приказные жанры и их наименования подверглись
изменению.
3. Челобитная vs. прошение в законодательных актах до
начала 60-х гг. XVIII в., посвященных исковому заявлению и
его формуляру
Важным этапом в терминологической истории челобитной
были петровские указы, в которых челобитная вступает в два ряда
системных отношений: с одной стороны, выстраивается оппозиция
челобитная — доношение, отражающая установку законодателей на
четкое разграничение государственных и частных интересов и, соответственно, деление всех дел, поступающих в делопроизводство, на
государственные и частные [Русанова 2013]; с другой стороны, параллельно с челобитной и с челобитьем активно используется лексема
прошение, вхождение которой в терминосистему делового языка
XVIII в. характеризуется поэтапным преобразованием ее исходной
семантики, унаследованной из языка предыдущей эпохи и включавшей два значения: «действие по глаголу просити» и «то, о чем просят,
предмет просьбы» [СРЯ 1995: 10] 3.
3 К сказанному следует добавить, что лексема прошение имеет глубокие, книжные корни [Старославянский словарь 1999: 531]. В древнерусском языке она употреблялась параллельно с такими именами действия, как проситва и просьба, однако
в отличие от последних использовалась не только в церковно-книжной письменности, но и в светской [Волков 1972: 48]; см. также: [Срезневский 1895: [II, с. 1567, 1589,
1610]. Прошение проникает и в деловой язык. Ценное замечание об особенностях
функционирования лексемы в приказном языке делает С. С. Волков: прошение обнаруживается в языке грамот, в частности жалованных, в «тавтологическом сочетании
со словом челобитье», что подтверждает вышеприведенные лексикографические
дефиниции. Ср. в жалованной грамоте 1460 г.: «Се аз, Иона, митрополит киевский
и всея Руси, пожаловал есмь сына своего князя Дмитреа Ивановичя по прошению
его и по челобитью» [Волков 1972: 50–51]. Однако в языке Уложения 1649 г. данная
лексема не обнаруживается; возвращается она в язык законодательных актов, по
нашим данным, значительно позже, случаи ее употребления отмечаются, например,
в 1680 г.: «а в тех своих челобитных пишете, чтоб Он Великий Государь пожаловалТак, в именном указе от 19 июля 1700 г., посвященном написанию и подаче искового заявления, последнее именуется только
челобитной. В тексте указа объемом чуть больше страницы наименование искового документа встречается 11 раз и во всех случаях это челобитная, которая может быть с определением — исковая челобитная
[ПРП 1961: 232–233]. Аналогичная картина отражена и в указе ЮстицКоллегии от 15 июля 1719 г. [ПРП 1961: 70–71]. В именном же указе
от 22 декабря 1718 г. о запрете подавать исковые прошения государю, минуя специально учрежденные для этого «правительственные
места», и писать жалобы на Сенат как синонимы уже используются
глагольно-именные сочетания подавать прошения, бить челом, подавать челобитные, иметь челобитье (куда-либо) [ПРП 1961: 62–64].
Ключевым для челобитной как просительного документа канцелярского делопроизводства является именной указ 1723 г. «О форме
суда», официально закрепляющий на уровне утвержденного формуляра, немногословного по своему лексическому составу, два ряда
терминов, объединенных общим этимоном «просить», но отличных
по формальному составу: бить челом — челобитье – челобитная и
просить — прошение. Приведем Форму челобитным в связи с ее актуальностью для нашего исследования:
Форма челобитным
Титло
Потом бьет челом имрак на имрака, а в чем мое прошение,
тому следуют пункты, и писать пункт за пунктом.
Прошу Вашего Величества, о сем моем челобитье решение
[ПРП 1961: 636]
учинить.
Демонстрируя преемственность длительной приказной традиции в обозначении самой распространенной разновидности
документов, законодательство Петра I принимает компромиссное
решение и официально закрепляет вариативное употребление двух
рядов терминов с доминированием в качестве названия искового
заявления термина челобитная, что нашло отражение в формах о титулах последующих императоров.
Однако структура цитируемого формуляра заслуживает
более пристального внимания, т. к. формулы, образующие его,
умилосердился, как Бог; и то слово в челобитных писать непристойно, а писать бы
вам в прошении о своих делех: для прилучившагося котораго наставшаго праздника
и для его Государскаго многолетнаго здравия» [ПСЗ 1830: II, № 826].организуются зеркально соотносимыми парами семантически
мотивированных словоформ:
Бьет челом → а в чем мое прошение
↓
Прошу
↑
→ о сем моем челобитье
Подобная организация формуляра актуализирует у лексемы
прошение два взаимосвязанных значения «действие по глаголу просить — обращаться к кому-л. с просьбой, побуждая выполнить ее»
и «то, о чем просят, предмет просьбы», вследствие чего прошение
образует синонимическую пару с челобитьем (‘письменной просьбой’), а не с челобитной (‘официальным документом, содержащим
письменную просьбу’).
Еще ярче актуализирует смысловые отношения данных терминов благодаря метатекстовым вставкам форма о титулах Елизаветы
Петровны 1741 г., представляющая развернутый вариант прототипической формы петровской эпохи:
В челобитных
Всепресветлейшая, Державнейшая, Великая Государыня, Императрица Елисавет Петровна, Самодержица Всероссийская, Государыня Всемилостивейшая.
Бьет челом имярек на имярека, а в чем мое прошение, тому следуют пункты. (И писать пункт за пунктом.) А по окончании
пунктов в начинании прошения писать тако: И дабы Высочайшим
Вашего Императорскаго Величества указом повелено было (и писать
прошение.) А в окончании: Всемилостивейшая Государыня! прошу
Вашего Императорскаго Величества о сем моем челобитье решение
[ПСЗ 1830: XI, № 8475]
учинить.
Следует упомянуть еще об одной формуле — рукоприкладстве, — утвержденной законодательно, хотя и не зафиксированной в исследуемой форме челобитным. Формула рукоприкладства
к сей челобитной руку приложил следовала за формулой просьбы, эксплицировала самоназвание документа (которое по традиции не выносилось в заголовок, в отличие от названий других
документов) и тем самым вербально противопоставляла термин
челобитная термину челобитье, актуализирующему содержательную составляющую челобитной. Ср., в восточносибирских документах: к се’ челобит’ной вместо | Алексея Безрукова прошениемъ
ево Дми | тре’ Ха’дуковъ руку приложилъ [НАРБ, ф. 262, оп. 1. д. 6,
л. 1 об., 1727]; Къ сей челобит | но месъто Федора Голоушъкинаего | прошением Алекъсий Курицын руку | приложилъ [НАРБ, ф. 262,
оп. 1. д. 6, л. 92 об., 1735]; к подлиннои челобитнои с[вя]щенникъ Андреи Стефанов руку при | ложилъ [ПЗДП 2005: 76, л. 89 об., 1755]4.
В то же время следует отметить, что в делопроизводственной практике в формуле рукоприкладства оказывается
возможным варьирование челобитной с прошением, отличающимся более широкой семантикой. Особенно интенсивным
данный процесс был в 30-е гг. Ср.: К сему | прошению вместо
Петра Бронникова его прошением ‖ Андре’ Шаманов руку приложилъ [НАРБ, ф. 262, оп. 1, д. 6, л. 25–25 об., 1730]; К сему прошенню Петръ | Захаровъ руку приложил К сему прошению Миха | ло
Мурзин руку приложил [НАРБ, ф. 262, оп. 1. д. 6, л. 49 об., 1731].
Внимания заслуживает и элемент по прошению или прошением, который вводился при необходимости (при неумении
челобитчика писать) в формулу рукоприкладства и актуализировал у глагола первое из отмеченных выше значений — «действие
по глаголу просить; просьба». См. примеры, приведенные выше.
В законодательных актах 40-х гг. семантика прошения расширяется, термин начинает активнее использоваться для наименования
просительного документа по делу, не требующему судебного решения, т. е. неисковой челобитной. Так, в Высшей резолюции на
доклад Сената от 27 апреля 1741 г. речь идет о позволении
продавать недвижимое имущество для уплаты долгов «по прошениям княгини Марфы Долгоруковой» [ПСЗ 1830: XI, № 8363];
в Высшей резолюции от 23 сентября 1741 г. — об увольнении двух
домов от платежа поземельных денег по «прошению» старосты
Евангелического лютеранского прихода [ПСЗ 1830: XI, № 8451].
Этапным в семантической истории терминов челобитная
и прошение является синодский указ 1752 г. периода правления
Елизаветы Петровны, утверждающий новую разновидность просительного документа и актуализирующий новое значение у термина прошение — «прошение иноверцев, пожелавших перейти
4 Аналогичные формулы представлены и в других просительных документах.
Так, в доношениях: к сему доношению Дмитре’ Ха’дуковъ | руку приложил [НАРБ,
ф. 262, оп. 1. д. 6, л. 13 об., 1729]; к сему | доношению вместо казначея Романа Сидоровых | и за себя казначеи Гаврило Попов руку приложилъ [ПЗДП 2005: 69, л. 147, 1764];
в объявлениях: К сему обявлению прошение ⟨sic!⟩ Федора Ка | закова Иванъ Бунзиков
руку приложилъ [ПЗДП 2005: 79, л. 57, 1755].в православную веру, о допущении к крещению» [ПСЗ 1830: XIII,
№ 9825: 393–395]. Указ содержит два формуляра, предназначенные для правильного составления иноверцами «саможелательных их письменно заручных прошений». Формуляр I. «В какой
силе подавать прошения желающим крещения Татарам». Формуляр II. «Како прошения писать от Идолаторов ко крещению
приходящих и прочих не в Магометанском законе состоящих».
Приведенные образцы просительных документов содержат традиционные для челобитных формулы, которые, однако, кроме начальной
формулы челобитья бьет (бьют) челом, маркируются термином
прошение. Для сравнения приведем фрагменты формуляра I:
По написании Ея Императорскаго Величества титула, как в печатной
форме показано, писать следующее:
Бьет челом состоящий (или состоящие) в Магометанском законе служилый (или служилые), буде ж будут ясачные, то писать:
ясачный (или ясачные) такого-то места житель, (или жители) Татары, имярек. А о чем мое, или наше прошение, тому следуют пункты:
⟨. . .⟩
И дабы Высочайшим Вашего Императорскаго Величества указом повелено было сие мое (или наше) прошение к проповедническим делам принять и по вышепоказанному моему (или нашему)
самоизвольному желанию и прошению меня именованнаго (или нас
именованных) в тое Христианскую веру огласить и просветить меня
(или нас) Святым крещением.
Всемилостивейшая Государыня! прошу (или просим) Вашего
Императорскаго Величества о сем моем (или нашем) прошении ре[ПСЗ 1830: XIII, № 9825: 394]5
шение учинить.
4. Классификация челобитных в законодательных актах
первой половины 60-х гг. XVIII в. Конец
терминологической конкуренции
Следующим важным для понимания жанрово-функциональной специфики просительных документов и семантического наполнения термина челобитная был указ от 19 июля 1764 г. «О сборах с явочных, апелляционных и исковых челобитен», утвержденный Екатериной Великой на заре ее правления [ПСЗ 1830: XVI,
5 Подобные прошения встречаются в региональных архивных материалах и
обычно квалифицируются как челобитные [ПЗДП 2005: 75, л. 56–56 об., 1754].№ 12.210]. Будучи формально связанным с одной из статей государственного дохода — сбором пошлин с челобитных, указ содержит достаточно исчерпывающую лексикографическую информацию о функциональных разновидностях просительных документов того времени, чем отличается от предыдущих аналогичных указов (ср., например, пункт 6 реестра «положенным по новым штатам на жалованье сборам» в Манифесте от 15 декабря 1763 г. [ПСЗ 1830: XVI, № 11.988: 460]). Так, в соответствии
с указом выделяются следующие разновидности челобитных:
явочныя, которыми челобитчики, о чем то ни было, изъ
апелляционныя, те, которыми просят о переносе решен
1.
являют впред для своей очистки или для иска6,
2.
ных дел из одного Судебнаго места в другое Вышнее,
3.
исковыя, единственно те, коими челобитчики ищут исков,
то есть штрафов, как за причиненныя им обиды, так и за держание
беглых людей, пожилых лет, и за владенных денег, за завладенныя
ж, как всякия пожитки и вещи, равным образом с заемных денег
процентов и рекамбиев и прочих званиев исковыя челобитныя, по
которым, как по Уложенью 10 главы 100, 101 и 102 пунктам, и по указу
о Форме Суда 1723 года, у истцов с ответчиками суда производятся,
⟨челобитные,⟩ коими челобитчики просят правосуднаго
4.
возвращения себе, или о справке за ними им законно-принадлежащаго, или же о каком либо себя защищении, или пранадлежащаго
⟨sic!⟩ себе ко исправлению своих должностей, яко заслуженнаго жалованья, чину и увольнения от службы и прочих званиев, по которым
судов не производится, ⟨такие челобитные⟩ исковыми не почитать
[ПСЗ 1830: XVI, № 12.210: 842].
Последняя группа челобитных в указе терминологически не
дифференцируется. Как представляется, для именования просительных документов именно этой группы, иначе говоря, неисковых
челобитных, и начинает в XVIII столетии первоначально активно
использоваться термин прошение.
Созданный в эпоху правления Екатерины II, известного
реформатора государственно-административного устройства и
делопроизводственной практики, данный документ, сохраняя
терминологическую преемственность, впервые законодательно
упорядочивает актуальные для канцелярского делопроизводства
6 С середины столетия в делопроизводственной практике явочные челобит
ные именуются объявлениями.середины XVIII в. просительные документы. Как явствует из текста, ключевым остается термин челобитная, использующийся
гиперонимически — для наименования любого просительного
документа, функциональная специфика которого эксплицируется соответствующим прилагательным. Семиотически значимым является также дифференциация челобитных, связанных
с судопроизводственным процессом (1–3 разновидности), и челобитных, не требующих судебного решения (4 разновидность).
Конец исследуемой конкуренции терминов положила все та
же Екатерина II в конце 80-х годов. 19 февраля 1786 г. издается сенатский указ «в следствие Именных указов» об исключении из формуляра челобитных слов бью челом, челобитье, челобитная и замене их
словами прошу, прошение, приношу жалобу [ПСЗ 1830: XXII, № 16.329],
что обусловливает не только выход из жанровой канцелярской
системы такого наименования просительных документов, как челобитная, но и переход в разряд устаревших лексико-семантического
ряда бить челом — челобитье — челобитная — челобитчик.
5. Выводы
В законодательных актах почти на протяжении всего XVIII столетия обнаруживается следование приказной традиции в употреблении челобитной как общеродового наименования просительных
документов и эквивалента исковой челобитной, в формуляре которого в законодательных актах фиксируется контаминированный ряд
ключевых терминов с допустимым варьированием отдельных его
звеньев в делопроизводственной практике: бить челом (в формуле
челобитья) — прошение / челобитье (в формуле введения изложения
обстоятельств дела) — прошу . . . челобитье / прошение (в формуле
прошения) — челобитная / прошение (в формуле рукоприкладства).
И всегда только челобитная как название искового просительного
документа в формах о титулах. В то же время употребление термина
прошение в качестве самостоятельного наименования искового заявления, без анафорической отсылки к челобитной или к челобитью, до
1786 г. было нетипичным. В 40-е гг. прошение начинает фигурировать
как просьба, не требующая судебного решения, неисковое прошение.
С 1752 г. термин прошение утверждается как наименование новой
разновидности челобитных — о признании добровольности решения принять православие и о просьбе допустить к крещению, чтонаходит отражение в специализации формуляра и тем самым расширяет границы использования прошения как просительного документа по делу, не требующему судебного решения. И только с конца
восьмидесятых годов прошение вытесняет челобитную как наименование искового заявления, что подтверждают и региональные
архивные материалы [ПЗДП 2005: 102–106; Трофимова 2002: 75].
Восстановление данной законодательной канвы имеет значение, т. к. позволяет уточнить не только семантическую эволюцию
терминов, но и степень региональной специфики использования
документных жанров и обслуживающей их терминологии в исследуемый период.
Список условных сокращений
вып. — выпуск; г. — год; гл. — глава; д. — дело; л. — лист;
НАРБ — Национальный архив Республики Бурятия; об. — оборот; оп. —
опись; с. — страница; ст. — статья; т. к. — так как; ф. — фонд.
| Напиши аннотацию по статье | С. В. Русанова
Новосибирский государственный технический университет,
Новосибирск
ТЕРМИНЫ ЧЕЛОБИТНАЯ И ПРОШЕНИЕ В
ЗАКОНОДАТЕЛЬНЫХ АКТАХ XVIII ВЕКА
1. |
тезаурус белорусского майдана как правление речевой реакции медиа на политический контекст события. Ключевые слова: белмайдан, тезаурус, медиаречь, новообразования, референт.
Постановка проблемы
Каждое значимое для общества событие, как правило, порождает определенную концептуализацию и оценку в обществе и соответствующую языковую категоризацию. Концептуализация и категоризация событий, раскалывающих общество
на противоборствующие стороны, сопряжена с появлением номинаций, словарно
обозначающих одно и то же понятие, но полярных по референции в коммуникации: Не надо называть тех, кто выступает, оппозицией. Надо называть агента
https://doi.org/10.21638/spbu22.2021.403 © Санкт-Петербургский государственный университет, 2021Медиалингвистика. 2021. Том 8, № 4
сегодня», 11.02.2021).
Чем глубже и длительнее раскол, тем активнее и продуктивнее множатся варианты номинаций одной и той же реалии, в результате чего формируется определенный перечень номинаций события и его участников с двумя и более (в зависимости от количества противоборствующих сторон) центрами. Определенная
часть такого перечня со временем деактуализируется и уходит в историю, другие
номинации пополняют словарь общеупотребительной лексики, обрастают смысловыми приращениями, находят свое место в стилистической системе языка, а некоторые попадают даже в системы иных языков. Так, события 2014 г. на майдане
в Украине породили номинации, которые предстали в языке бицентричным номинативным полем «майдан — антимайдан», пример словаря которого можно видеть в книге С. А. Жаботинской «Язык как оружие в войне мировоззрений» [Жаботинская 2015].
Само же слово майдан не только прочно вошло в лексику в русском и украинском языках, но и стало одним из наиболее частотных слов последнего десятилетия. Так, система «Яндекс» на запрос по этому слову дала более 20 млн ответов,
а Google — еще больше: 19 млн в кириллице и 20 млн в латинице (данные в: [Химик
2015: 57]). Кроме того, само понятие и его номинации вышли за пределы конкретной киевской локализации: в медиаречи отмечены «черниговский майдан», «зеленый майдан», «челябинский майдан», «киргизский майдан» [Химик 2015: 62].
В расширительном значении майдан — «это форма массового политического
протеста в виде длительного стояния, пребывания его участников в определенном
месте, обычно на городской площади, с выдвижением ультимативных социальных
и/или политических требований его участников к власти» [Химик 2015: 63]. Мы
далеки от мысли сопоставлять политические перипетии украинского протестного движения 2014 г. и протестного движения в Беларуси, начавшегося с 9 августа
2020 г., даже в приведенном выше определении: едва ли они сопоставимы хотя бы
по развязке (по крайней мере на сегодня). Но по их концептуализации в белорусском социуме и категоризации в медиаречи «белорусский майдан» (далее «белмайдан») не менее продуктивен на языковые инновации, чем украинский.
Основательное лингвистическое осмысление всей речевой стихии, порожденной указанными белорусскими событиями, — задача будущего и не одного исследования. Здесь же объектом нашего рассмотрения являются слова и словосочетаниями, употребленные в полемических материалах, с которыми в оценке протестного движения выступают на страницах газеты «СБ. Беларусь сегодня» (далее «СБ»)
с августа 2020 г. по июнь 2021 г. многие журналисты — А. Муковозчик, Л. Гладкая,
Р. Рудь, В. Попова, М. Осипов, С. Канашиц, Д. Крят и др. Языковые средства в представленном эмпирическом материале понимаемы и употребляемы социумом, они
на слуху, что позволяет приводить примеры без ссылок на авторов.
При этом мы исходим из того, что тип, статус и политика государственного
издания, интенции работающих в нем журналистов влияют на выбор языковых
средств, речевых приемов и частоту их употребления не «ради манипуляции информацией» [Навасартян 2017: 6], а ради устранения раскола в стране, для чего
материалы издания на «майданную» тему четко различаются в жанрово-стилистическом отношении.Медиалингвистика. 2021. Т. 8, № 4
вью, мнения политологов, экспертов с общественно-политической терминологией и нейтральной лексикой, преследующие цель выявления истинных намерений
инициаторов и руководителей протестного движения и указания на реальные
и возможные катастрофические последствия их действий для страны. Языковые
средства в подобных материалах основываются на логической основе понятий,
как правило, в виде неоднословных терминов, пусть и метафорических («цветные
революции», «гибридные войны», «информационная война», «внутренний терроризм», «телеграм-революция», «дипломатическая война»): В Беларуси реализуется известная четырехступенчатая модель гибридной войны: телеграм-революция — дипломатическая война — «гуманитарная помощь» — непосредственное
военное вторжение (Н. Щекин. 28.08.2020). С другой стороны, освещаемые реалии
сопряжены с таким глубоким разногласием сторон и драмой государственного
масштаба, что даже этически и стилистически корректный язык полемики в официальной прессе оказывается сильно маркированным в сторону пейоративности
на разных уровнях — понятийном, номинативном, оценочном, образном, ассоциативном. Отсюда большое разнообразие средств выражения пейоративности, используемых журналистами с целью не просто оказать влияние на массовое сознание читателей, но и показать противоборствующую сторону в невыгодном свете,
преодолеть ее «защитный барьер» [Матвеева 1999] и тем самым изменить сознание
и поведение массовой аудитории.
В сатирических статьях, заметках, зарисовках, репликах, авторских рубриках
(например, рубрика А. Муковозчика «Накипело») речевое творчество журналистов
«СБ» концентрируется на показе антилогики, фейков, девиаций в словах и действиях противной стороны, что порождает множество новообразований, формирующих
своеобразный пейоративный тезаурус «белмайдана». Показателен в этом отношении, например, дискурс о стадиях «белмайдана» в «СБ» — со стилевыми переходами, полифонией, сравнением, прямой и несобственно-прямой речью, полилингвизмом: Мы позволили «свободному творчеству» войти в нашу жизнь. Вот бы что
отрефлексировать ренегатам-социологам, культурологам, аналитикам и отдельным «звездунам». Сначала человек мирится с тем, что из каждого утюга звучит
«Муси-пуси, я горю, я вся во вкусе». Затем принимает идеи «свободы», коей уж
точно нету в «этой стране». Следом надевает белоцепкальную ленту и идет на
улицу с высокой и, главное, конструктивной целью: «Гець!» Заканчивается все
бессмысленным (хотя бы потому, что нет целеполагания) пратэстам, над якiм
лунаюць (рус. реют. — М. К.) бчб-тряпки. История их возникновения и использования… iдэi адраджэння человека не интересуют вообще — это тупо символ. Был бы
символом унитазный ершик — лунаў бы i ён (А. Муковозчик. 01.02.2021).
История вопроса
Сколь бы ни были похожи социальные и политические майданные реалии
в разных странах, специфика инноваций в речевом поле «майдан» определяется
национальными особенностями лингвокультуры, традиций, истории, языка той
или иной страны, менталитета народа в целом. «Белмайдан» тоже имеет свою социолингвистическую и историко-культурную специфику.
Медиалингвистика. 2021. Т. 8, № 4 близкородственным, асимметричным и неоднородным. О каждой из этих особенностей белорусско-русского двуязычия существует обширная литература [Германович, Шуба 1981–1990; Важнік 2007; Коряков 2002; Мячкоўская 2008], о его особенностях в медиапространстве Беларуси писали и мы [Конюшкевич 2016; 2017],
здесь же только отметим отдельные моменты для понимания перлокутивных эффектов в приводимых (в том числе выше) примерах медиаречи.
Близкородственность русского и белорусского языков обеспечивает беспрепятственную коммуникацию и взаимопонимание русскоязычных и белорусскоязычных белорусов, что служит благодатной почвой для использования говорящим
подходящих для его коммуникативных задач слов и выражений оппонента на его
же языке (в кавычках или без них).
Асимметричностью двуязычия объясняется тот факт, что языковые предпочтения в Беларуси порой смешиваются с политическими разногласиями, что сказывается в использовании белорусско-русской трансференции в «майданной» полемике медиа.
Неоднородность двуязычия заключается в неоднородности сфер функционирования обоих государственных языков и статусов пользователей этих языков:
«Белорусская литературная неофициальная (неслужебная) речь в городе элитарна: выбор белорусского за пределами своей группы — это определенный вызов
русскоязычному большинству и демонстрация своей отдельности… В публичной
политике выбор белорусского вполне определенно политически маркирован; это
опознавательный знак белорусской демократии» [Мячкоўская 2008: 93]. В другой
статье: «Черты элитарности стали в белорусском языке проступать не в результате
сложения элитарного пласта культуры, противопоставленной маскульту, но вследствие сужения круга людей, говорящих на белорусском» [Мячкоўская 2008: 233].
Узкий круг белорусскоязычной элиты, ее оппозиционная политическая маркированность нашли поддержку в протестных настроениях со стороны и русскоязычной элиты, позиционирующей себя таковой не в языковом, а в ином отношении (это преимущественно материально обеспеченные слои белорусского социума), что усугубило раскол в обществе, о чем свидетельствует следующий фрагмент
журналистского текста: Заветное слово прозвучало летом: «чернь». Прозвучало
от культуролога (!) Чернявской — кто-то удивлен, что она по совместительству
оказалась еще и мамашей всех тутбаек (неологизм от названия портала tut.by. —
М. К.). А многие ли помнят, как еще два года назад мадам пыталась сколотить
в Беларуси на нобелевские деньги уроженки «страны полицаев» закрытый для
черни «интеллектуальный клуб»?
Все мы, обычные белорусы — чернь. А они, стало быть, господа. Панове. Новые баре и помещики. Которым чернь обязана служить просто по определению.
У которых есть своя «пресса» (все «независимые» сайты, как на подбор). Свои места: ноготки, баньки, салоны, рестораны и даже целые улицы. Свои шуты — ну,
этих вы знаете: все «звезды экрана-эстрады», которые «нiмагумалчаць». Свои
«мыслители»: карбалевичи Елисеи и кацманы с федутами. Все свое уже есть,
осталось только чернь поставить на место (А. Муковозчик. 16.12.2020).
«Трасянка», или, без коннотаций, объективная «белорусско-русская смешанная речь» [Хентшель 2017], а также неграмотность многих комментариев и поМедиалингвистика. 2021. Т. 8, № 4
в оценке майданного движения.
Необходимо несколько слов сказать еще об одной белорусской исторической
реалии, обусловившей появление значительного количества речевых инноваций.
Это бело-красно-белый флаг с его противоречивой новой и новейшей историей, ставший символом «белмайдана». Известно, что знак имеет значение только
в семиотической системе той или иной лингвокультуры, которая, естественно,
не статична, а подвержена динамике и развитию. Соответственно может меняться и значение знака. Бело-красно-белый флаг, с различными изображениями или
без них, в разные исторические периоды менял и свою семиотику. В обозримом
(XX–XXI вв.) прошлом он выступал символом то возрождения, то насилия. В 1941–
1945 гг. немецко-фашистской оккупации бело-красно-белый флаг и такие же повязки на рукавах полицаев соседствовали с фашистской свастикой. В начале 1990-х
бело-красно-белый флаг как символ возрождения был провозглашен государственным флагом Республики Беларусь, однако далеко не все белорусы, особенно
поколение, пережившее годы оккупации и войну, его приняли. Поэтому Конституция РБ после поправок и дополнений, внесенных на референдуме 24 ноября 1996 г.,
утвердила новый государственный флаг РБ — красно-зеленый с бело-красным национальным орнаментом. Этот флаг сохранял своим цветом и преемственность
флага Белорусской ССР в составе СССР.
Немногочисленная оппозиция сохранила приверженность к бело-красно-белому флагу и выходила с ним в течение всех 24 последних лет на спорадические
протестные акции, включая и самую активную из них — 9 августа 2020 г. Однако
значение символа протеста изменилось: если до 9 августа бело-красно-белый флаг
(бел. бела-чырвона-белы, или сокращенно бчб) был символом протестной идеи, то
после 9 августа стал символом протестных далеко не мирных действий, что вызвало адекватное отторжение его в социуме и негативное отношение к нему большинства белорусов.
Деривационное гнездо из более чем 40 слов, образованное на основе аббревиатуры бчб, уже было рассмотрено в нашей статье «Номинативное поле бчб — символа “белорусского майдана”» (в печати).
Объектом настоящей статьи являются языковые новообразования «белмайдана», а предметом — их тезаурус как система знания о «белмайдане», сформированная в процессе коммуникации на страницах «СБ».
Описание методики исследования
В основу исследования легли положения теории референции и тезаурусный
подход. Референция как соотнесенность языковой единицы с объектом действительности представляет собой универсалию, но имеет национально-культурные
особенности ровно в той мере, в какой есть эти особенности и у самой действительности, тем более что действительность — это не только реально существующий мир, но и мир вымысла — мир художественного произведения, сказки, мифа.
Промежуточную область такой действительности — между реальным и вымышленным мирами — занимает референт медиатекста, представляющего реальный
мир, но с определенной долей содержательно-концептуальной и подтекстовой ин
Медиалингвистика. 2021. Т. 8, № 4 говоря, действительность как референт должна оцениваться «не как простой объект…, а «как образ объекта, возникающий в сознании говорящих» [Яковлева 2007].
Еще одна особенность референции заключается в том, что она проявляется только
в речи, в нашем случае — в медиаречи.
Теория тезауруса — относительно новое, но стремительно развивающееся направление в гуманитарных науках. В узком (лингвистическом и энциклопедическом) понимании тезаурус определяется следующим образом:
— «словарь, стремящийся дать описание лексики данного языка во всем ее
объеме» [Евгеньева 1984: 346];
— «особая разновидность словарей общей или специальной лексики, в которых указаны семантические отношения (синонимы, антонимы, паронимы,
гипонимы, гиперонимы и т. п.) между лексическими единицами» [Федотов];
— словарь, в котором «слова расположены не по алфавиту, не в формальном
порядке, а в порядке их смысловой близости, ассоциативной и концептуальной связи, относимости к одному семантическому гнезду» [Эпштейн
2007];
— «в тезаурусе иерархия понятий целиком растворяется в массиве семантических связей отдельных слов, делая последние равноправными участниками
организации системы тезауруса, а не “главными” и “зависимыми” членами
таксономий» [Осокина 2015: 298].
С развитием теории тезауруса в гуманитарных науках содержание термина
«тезаурус» расширяется, что наблюдается в статье М. Эпштейна «Жизнь как нарратив и тезаурус», в которой вводится понятие «тезаурус жизни» как «срез нашего
сознания и видения жизни как целого», как «картина жизни» и отмечается переход
к тезаурусному подходу в научных изысканиях (например, в исторических исследованиях) [Эпштейн 2007]. Аналогичное понимание тезауруса и в [Есин 2008].
В исследовании С. А. Осокиной, выполненном на основе художественных текстов, тезаурус рассматривается как языковая система знания о мире, представленная в конкретных текстах: принципы существования структурных единиц языковой системы знания в текстах, организация данных единиц внутри системы, функционирование системы в целом. Из наблюдений Осокиной важным для нас представляется то, что необходимым условием становления, развития и формирования
тезауруса является коммуникативное взаимодействие его различных субъектов на
уровне словесных знаков, которое представляет собой процесс обмена информацией на уровне текстов, ибо тексты и есть среда объективного существования знания.
Для наших задач воспользуемся понятием, именуемым в терминах информатики микротезаурусом: «Микротезаурус — специализированный информационно-поисковый тезаурус небольшого объема, составленный на основе развития
выборки из более полного информационно-поискового тезауруса и дополнительно
включающий конкретные узкие понятия определенной тематики» [Федотов] с тем
уточнением, что в нашем материале «более полным информационно-поисковым
тезаурусом» является массив текстов о «белмайдане» «СБ» (выход газеты пять дней
в неделю, т. е. 235 номеров, в среднем не менее пяти статей в каждом номере, что за
указанный выше период составляет более 1180 текстов), а тезаурусом, «дополниМедиалингвистика. 2021. Т. 8, № 4
ко те сатирические тексты о «белмайдане», в которых характеризуется протестная
часть белорусского социума (из расчета две таких статьи на номер, т. е. 470 текстов). Если в информатике тезаурус составляется как функция движения от денотата к знаку, то в нашем случае тезаурус формируется в обратном направлении — от
знака в медиатексте к денотату в действительности, точнее, референту.
Принимая в качестве посыла идеи авторов рассмотренных работ о получении
знания о мире на основе теории референции и теории тезауруса в развитие этих
теорий отметим, что тезаурусный подход можно применить и при исследовании
медиаречи, но с учетом иных задач, иных текстов, иных единиц, иных субъектов
тезауруса, иного контекста действительности. Уточним эту «иность» по перечисленным параметрам.
Начнем с последнего в перечисленном списке. Тезаурус «белмайдана» порожден реальным контекстом белорусской действительности, специфика которого
была представлена выше в начале статьи. Столь же иные и субъекты этого тезауруса: а) газета «СБ» как адресант, ее статус (республиканское государственное СМИ)
и как канал передачи информации (печатная версия текстов); б) журналисты как
множественные субъекты речи, адресанты (перечислены выше); в) массовая аудитория — граждане Беларуси (прежде всего) как реципиенты тезауруса, множественные адресанты и адресаты речи, меняющиеся местами; г) противоборствующая сторона (майдан и его участники) — предмет речи издания и журналистов
и отраженно тоже адресант и адресат речи.
Особенно специфичны единицы тезауруса. В исследовании С. А. Осокиной
единицами анализа стали устойчивые сочетания в их расширительном понимании
с ядром фразеологизмов, т. е. воспроизводимые, а значит, уже включенные в языковую систему знаки, которые сами по себе, вне текстов, системны хотя бы своей
идеографичностью. Тезаурус же «белмайдана» представляет собой спонтанный,
разноуровневый в языковом отношении массив слов и выражений, объединенный
только одним макрособытием, причем только одной из его противоборствующих
сторон.
Иначе говоря, если тезаурус устойчивых единиц денотативен (с нулевой или
маркированной аксиологичностью), то тезаурус «белмайдана» референтен, каждая
его единица — индивидуальное имя вроде имени собственного, соотносится с конкретным референтом или референтами, причем один и тот же референт имеет в тезаурусе несколько вариантов наименований, не меняющих своего референта или
присоединяющих к нему других референтов, сходных по какому-нибудь признаку, вследствие чего собственное имя приобретает форму множественного числа.
Именно этим свойством обусловлен пейоративный эффект форм множественного числа имен собственных, например в тезаурусе «белмайдана»: чалые, федуты,
макары, путилы и т. п. Причем количество вариантов наименований референтов
и частота их употребления усиливают воздействие на сознание. (На такое свойство
информации, как меры частотности передаваемых сообщений, обратил внимание
в свое время К. Шеннон.)
Таким образом, в публицистическом тезаурусе одного и того же события соотнесенность тезаурусных единиц с денотатом и референтом асимметрична: с одним
и тем же референтом могут коррелировать несколько словесных знаков, имеющих
Медиалингвистика. 2021. Т. 8, № 4 макрособытию наш анализ ориентируется на корреляцию единиц с референтами
и предполагает лингвистические характеристики единиц тезауруса.
И последний параметр тезауруса — тексты. Специфика медийного текста
состоит в том, что он, в отличие от других разновидностей дискурса, «привязан
в своем существовании к конкретным координатам социального пространствавремени» [Коньков 2020: 71], причем в этом же пространстве находится и сам автор текста (в том числе коллективный). Более того, медийные тексты «неизбежно
должны иметь в своем содержании в большей или в меньшей степени выраженную
перформативную составляющую» [Коньков 2020: 71], которая способствует пополнению тезауруса новыми наименованиями референтов, поскольку в медиаречи
«любое сообщение в последующем уточняется, дополняется, комментируется, интерпретируется, осмысляется, оценивается — на него реагируют, его оспаривают,
опровергают, с ним соглашаются или не соглашаются» [Дускаева 2020: 224]).
Тезаурус «белмайдана» имеет бицентричную структуру. Эта бицентричность — в поляризации центров «мы» и «они», когда слова и словосочетания, даже
целые фразы, приобретают смыслы только в коммуникации, обнаруживающей,
кто «мы» и кто «они» (в силу диалогичности медиаречи «они» и «вы» в тексте могут
быть кореферентны). При этом в зависимости от субъекта тезауруса и фокуса его
зрения «мы» и «они» меняются местами, не теряя своей привязки к реалиям, меняется лишь их интенциональный вектор. Естественно, сами языковые единицы, номинирующие референтов противоборствующих сторон, различаются как в плане
содержания, так в плане выражения (фрагмент дискурса о различиях между «элитой» и «чернью» в наименованиях приводился выше). Бицентричную структуру
тезаурус «майдана» обнаруживает только в тексте — интеллектуальном продукте
субъектов тезауруса: участников события, с одной стороны, и тех, кто это событие
освещает и оценивает, — с другой.
Анализ материала
Тезаурус «белмайдана» бицентричен, но в статье мы рассматриваем лишь одну
его часть, представляющую в сатирических материалах «СБ» инициаторов и участников майдана с позиций издания, — они-тезаурус. В референтном отношении
они-тезаурус «белмайдана» организован в следующие группировки наименований (представленных полными списками и повторяющихся в разных контекстах):
1) наименования самого протестного движения; 2) протестантов как недискретного множества; 3) экс-кандидата в президенты Светланы Тихановской; 4) других
конкретных организаторов и руководителей майдана; 5) третьих сил, влияющих на
майданные события в Беларуси.
1. Событийное содержание «белмайдана» получило варианты номинаций
в виде словосочетаний, преимущественно в кавычках, но с незначительной степенью пейоративности и в силу неопределенности и множества форм границ самого
события с претензией на его номинацию: протесты, акции, марши, «гулянья», «чае-
пития», «мирный протест», «Блицкриг», «майданное счастье», «правозащитные»
инициативы, «молодежные» инициативы, «просветительские» инициативы, грантовые болезни, майданные проявления, белорусский бунт, уличная «демократия», Медиалингвистика. 2021. Т. 8, № 4
нарий «цветной» революции, бчбанутость. Новообразование с негативной окраской протестунство: Протестунство как образ мыслей (превратившийся уже год
назад для некоторых в образ жизни) — оно не только, как установлено, снижает
IQ. Оно еще подвергает коррозии моральные ценности, присущие обществу в целом
(А. Муковозчик. 14.04.2021).
2. Наименования протестантов составляют самую обширную часть тезауруса.
В словообразовательном отношении это прежде всего деривационное гнездо с аббревиатурой бчб: а) композиты-субстантивы: бчб-интеллигент, бчб-образованцы,
бчб-колонны, бчб-невеста, бчб-музыки (рус. музыканты), бчб-женщины, бчбсоратники, бчб-дочь, бчб-тусовка, бчб-змагареныш; б) субстантивированные прилагательные в качестве первого компонента: бчб-истеричные, бчб-инфицированные,
бчб-разумные; в) субстантивированные адъективы суффиксального образования:
бчб-шный, бчб-нутые / бчбнутые; г) субстантивы суффиксального образования:
бчб-шники / бцбешники; д) сочетания с транспозицией бчб: бчб на голову (= больной
на голову); просто субстантив со значением лица: вы / сограждане, которые бчб;
бчб устраивали в интернете травлю и др.
Другие новообразования, образованные аналогичными словообразователь
ными способами:
— субстантивы-композиты: фейкометчики / фейкометки; «национал-преда
патриоты», «творцы-уцекачы-змагары-актывісты»;
— транспонированные субстантивы: ходоки, перебежчики, змагары, уцекачы,
беглые;
— суффиксальные образования субстантивов с суффиксами -ун-: ходуны, про
тестуны, борцуны, звездуны; -еныш-: змагареныш);
— суффиксальные образования адъективов с последующей субстантивацией:
с суффиксами -нут- (майданутые); -н- (фейсбучные);
— субстантивированные прилагательные и причастия с предшествующей
адъективацией (в кавычках и без них, но с одинаково негативным смыслом): невероятные, «мирные»; гуляющие, переобутые, «митингующие»;
— сложные субстантивированные прилагательные: светлолицые;
— субстантивы с префиксом недо-: недоСМИ, недосайты, недоэкономист, недобизнесмен, недогосударство, недопортал, недозвезды, недожурналисты,
провальная недооппозиция, в том числе образования от имен собственных:
недогапон, недосавинков: А какой-нибудь Романчук и вовсе назвал бы таких
«недобизнесменами». Ну, вокруг него же — «недогосударство», в котором
он, понятно, «недоэкономист» (А. Муковозчик. 12.12.2020).
Тот же акцент на недо- и в прилагательных: Посмотрите на большинство этих
«известных активистов»: недостигшие. Недоработавшие. Недотянувшие. Недонагражденные и недоплаченные. Недолюбленные и недоделанные (А. Муковозчик. 14.05.2021).
Особенно употребителен эпитет М. Колесниковой, бросившей в протестную
толпу: «Вы — невероятные!» Приобретя противоположный смысл, он стал обыгрываться и ризоматически разрастаться в референтном отношении. Примеры
из статей А. Муковозчика: Сказочной нездешней дудочкой прозвучало: «Вы — неве
Медиалингвистика. 2021. Т. 8, № 4 газм, поверили: да, мы — такие (14.05.2021).
Им ведь, нашим бчб-образованцам, вбросили очень точную наживку: «Вы невероятные”. А вас “эта страна”, “ябатьки”, “чернь”, “лагерные вертухаи” — в общем, это быдло — не ценит. Недодает. Так возьмите сами! А мы поможем… вот
деньги… вот лозунги… вот плакаты… долбите, дятлы вы наши» (22.04.2021 г.).
О поэте о В. Мартиновиче: Попросту говоря, «доцент ЕГУ» в нем все же взял
верх над «инженером человеческих душ». Ничего удивительного: ради невероятности приходится поступаться уровнем IQ, не он первый, не он и последний. К счастью, непосредственное агрессивное вмешательство осталось лишь в пусть вполне вероятных, но — планах (05.02.2021).
О писателе А. Жвалевском: …очень уж хочется войти в историю, стать ду
ховным лидером, невероятным и неприкасаемым (21.04.2021).
О музыканте К. Горячем, заявлявшем, что выходил на марши «не только в выходные, но в воскресенье»: И вот тут у него обломилось невероятно! Он же не
барабанщик. И даже не горнист. А с синтезатором спереди, колонками по бокам
и генератором сзади это получается какая-то Марыля Родович: «Деревянные качели, расписные карусели» (22.04.2021).
Невероятному указали на дверь (заголовок заметки об украинском депутате,
которому не дали превратить трибуну ПАСЕ в место для политического флешмоба и выпроводили из зала заседания. Примечательно, что в заметке процитировано восклицание председателя ПАСЕ Хендрика Дамса: Это просто невероятно!
Отключите у него микрофон» (М. Осипов. 22.04.2021). Солист Владимир Котляров — фанат Навального и «прекрасной России будущего» (ничего не напоминает?), т. е. идейный собрат наших родных сневероятившихся (А. Муковозчик.
12.04.2021).
В качестве словообразующей базы для наименований используются:
— сращения-хештеги без «решетки» или их имитация, порой с «трасяночной»
орфографией: низабудуникада, низабудунипращу / низабудунипрастившие,
нимагумалчаць, гулялаибудугулять. Их списки надо вывесить на деревьях.
Чтобы вся страна знала: вот этот или эта… активно просит мир о санкциях против собственного народа. Не говоря уже о признанных экстремистах. Террористах, «активных маршей» и прочих «гулялаибудугулять»
(А. Муковозчик. 07.04.2021);
— названия оппозиционных СМИ, каналов и их организаторов: композиты
нехтомотольки (канал «Nexta» + фамилия блогера А. Мотолько), макаропутилы (И. Макар + С. Путило), вечорко-путилы; «Наша ніва» — «нашыя
ніўцы», нашнивцы (нейтральное нашаніўцы); суффиксальные образования
тутбайцы, простотутбайцы, просто тутбайки, проститутбай, тутбайка, тутки, тутовские (портал tut.by); «телеграммеры».
Многочисленны перифрастические наименования участников протеста: светлые лица; прекраснодушные дураки; девочки в белых платьицах; ребята с «коктейлями Молотова»; зачинщики беспорядков / противоправных акций; светлолицые
протестуны; нарушители законности, выбравшие путь невероятности; сторонники перемен; клоуны новоявленной рады; «строители новой Беларуси»; оппозиМедиалингвистика. 2021. Т. 8, № 4
платьицах пожелают въехать в свой рай ребята с «коктейлями Молотова»
(Р. Рудь.04.02.2021).
3. Немало наименований появилось и для Светланы Тихановской. Особенный
акцент ставится на домашние занятия экс-кандидата в президенты для снижения ее
социального статуса: домохозяйка, кухарка, миссис-котлета, перифразы котлетная королева, королева котлет, повелительница котлет, говорящая голова Светы;
кружок по бчб-макраме. В контексте: Но две дамы продолжают (не под котлеты
ли?) рассуждать, как государство вести (А. Муковозчик. 04.02.2021). Использование уменьшительного имени также снижает статус политического лица: Света,
Паша и их челядь. На пенном гребне белорусского бунта плавают деревяшки. Грубо
вытесанные кем-то «королева и ее ферзь», Света и Павлик (Павел Латушко. —
М. К.) (А. Муковозчик. 18.12.2020).
Второй акцент по отношению к С. Тихановской сконцентрирован на прецедентном имени Гуайдо — оппозиционного экс-кандидата в президенты Венесуэлы, активно поддерживаемого Западом: …того Гуайдо, который для ЕС больше
«не временный президент Венесуэлы», а всего лишь «видный деятель оппозиции».
«Видный» — это плавный вербальный переход к последующим «заметный», «бывший» и «кто это» (А. Муковозчик. 11.01.2021). Применительно к Тихановской
сформировалось даже небольшое деривационное гнездо: некая локация гуайда
(с маленькой буквы) и лицо по отношению к ней: гуайдиха, гуайдихи, гуайдихина.
В контекстах: Новости из гуайды: «У нас есть 200 новых причин стоять до победы.
Перечислю их все: 1) моя гуайдихина зарплата, 2) мои долги, 4) на меня оформили
кредиты, 3) а я еще влезла в ипотеку, так получилось… 200) и котлетный фарш
тут… (А. Муковозчик. 27.01.2021).
Свою Конституцию мы уж как-нибудь сумеем обсудить и без цепкальных гуайдих и лохушистых вячорак (А. Муковозчик. 11.01.2021). А гуайдиха ездит и долбит всех про следующий пакет санкций (А. Муковозчик. 10.02.2021).
Аллюзия к Гуайдо видится и в перифразе: При этом официальный «кандидат
протеста» просто пропала до утра из информационного поля, поскольку стала
уже и не нужна (А. Беляев. 11.08.2020).
4. Отдельную группу единиц тезауруса составляют наименования известных
организаторов, руководителей и участников «белмайдана», отдельных публичных
фигур. В основном это фамилии организаторов протеста, активных участников,
владельцев каналов, журналистов коммерческих СМИ, употребленные как нарицательные имена и в форме множественного числа с собирательным значением,
а также их контаминации: латушки, шпараги, вячорки, кацманы, лосики, федуты,
тихановские, гуайдихи; белоцепкальные, нехтомотольки, гуайдихи-тихановские,
тихушки-лохановские. См. концентрацию наименований в следующем фрагменте:
Мы точно знаем, не только от чего, но и от кого наших детей надо защищать. Поющих детей надо защищать от радаевых и левчучек. А музыкальных — от флейтисток, особливо ежели оне из Штутгарта (о М. Колесниковой). Спортивных —
от левченок и герасимень. Склонных к наукам — от ученых астапень. Гуманитариев — от чернявских и алексиевичей. Художественных — от слабых цеслеров
и нервных никовсандрос. Интересующихся историей — от дроздов с кузнецовыми
(А. Муковозчик. 02.06.2021).
Медиалингвистика. 2021. Т. 8, № 4 или действия персоны, с прозрачными намеками искажаются имена и фамилии,
обыгрывается внешность и другие признаки референтов: упал упалыч / павлиныч
/ варшавский дипломат из багажника (о П. П. Латушко); бодипозитивный литературовед, корпулентный филолог (об А. Федуте); рекламные дивы, модели со светлыми лицами (о «Мисс Беларусь» прошлых лет О. Хижинковой); нобелевские деньги
уроженки «страны полицаев» (о лауреате Нобелевской премии С. Алексиевич).
5. Периферию тезауруса составляют слова и выражения, называющие референтов, имеющих прямое или косвенное отношение к событиям в Беларуси. Это
перифразы, аллюзии, ассоциации, метафоры с указанием на известных политиков
и другие силы: семена Болотной, так называемый берлинский пациент, канцлерин
всея Европы, зарубежные кукловоды, закордонные штабы марионеток, архитекторы бунтов, субстантивы варшавские, вильнюсские, пражские, киевские; панове, ясновельможные. Но отдельные граждане Беларуси, выдавая себя непонятно за кого,
пытаются из «литовского фарша» на «польском масле» в «американской сковороде» пожарить котлеты и обещают одной сковородкой накормить всех наших
граждан, все трудовые коллективы (А. Маркевич. 27.08.2020).
Проблема Беларуси в том, что мы слишком долго не обращали внимания на
«семена Болотной» (А. Муковозчик. 04.02.2021).
Они — которые вильнюсские, варшавские, киевские и пражские, — хотят
с нами сделать именно так: окончательно решить вопрос «памяркоўных» белорусов. Для этого — санкции, списки, трибуналы, люстрации, отключения и все то,
чем они занимаются непрерывно и ежечасно (А. Муковозчик. 17.02.2021).
Результаты исследования
Единицами тезауруса являются словесные знаки, образованные в полном соответствии с закономерностями подсистем естественного языка — лексики, словообразования, морфологии. Объединенные образами референтов, знаки в тезаурусе
группируются в синонимические группы, структура которых в тезаурусе отличается от структуры синонимических рядов в словаре.
Они-тезаурус «белмайдана» целостен как ментально-речевое образование
и представляет собой объективное знание о фрагменте реального мира в силу своей коммуникативной природы, референтной направленности и привязки к контексту действительности.
Будучи интеллектуальным продуктом коллективного автора, тезаурус обнаруживает свою интенциональность, которая проявляется в медиаречи только на
межтекстовом уровне в тесной связи с контекстом образа действительности и имеет аксиологически одинаковый пейоративный характер.
Выводы
Тезаурус «белмайдана» представляет собой определенную систему, которая
а) существует в одной координате социального времени и пространства, б) обеспечивает точность образов референтов, в) способна к ризоматическому расширению,
г) имеет свою структуру и формы выражения, д) обладает внутренними (системноязыковыми) и внешними (референционными) связями.Медиалингвистика. 2021. Т. 8, № 4
объективного знания, с одной стороны, и выразительных возможностей языка —
с другой.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 070+81
Тезаурус «белорусского майдана»
как проявление речевой реакции медиа
на политический контекст событий
М. И. Конюшкевич
Республика Беларусь, 230023, Гродно, ул. Ожешко, 22
Для цитирования: Конюшкевич М. И. (2021). Тезаурус «белорусского майдана» как проявление речевой реакции медиа на политический контекст событий. Медиалингвистика, 8 (4),
351–365. https://doi.org/10.21638/spbu22.2021.403
Языковые новообразования в описании и оценке медиа протестных событий в Беларуси («белмайдана») 9 августа 2020 г. рассматриваются как тезаурус. Исследование
базируется на описаниях социолингвистического и исторического контекста белорусских реалий, на положениях теории референции (которая проявляется только в речи
и представляет не саму действительность, а ее образ) и теории тезауруса как системы
знаний о мире, представленной в текстах и выраженной словесными знаками. В развитие данных теорий выделяются основные параметры тезауруса «белмайдана»: субъекты речи, медиатексты и собственно тезаурус как бицентричная структура в поляризации центров мы и они. Новообразования они-тезауруса характеризуются в лексико-
тематическом, деривационном и грамматическом отношении, а также по их корреляции с объектами действительности: одному и тому же референту соответствуют несколько синонимических вариантов наименований, изофункциональных имени собственному, в результате чего данные единицы образуют иную, чем в словаре, структуру
синонимических рядов. Как целостное ментально-речевое образование они-тезаурус
в силу своей коммуникативной природы, референтной направленности и привязки
к действительности представляет собой объективное знание о фрагменте реального
мира и обнаруживает свою пейоративную интенциональность на межтекстовом уровне. Делаются два вывода: тезаурус события — это определенная система со своей координатой социального времени и пространства, обладающая структурой и формами
выражения, имеющая внутренние и внешние связи и способная к расширению; тезаурусный анализ медиаречи имеет объяснительную силу в представлении объективного
знания, с одной стороны, и выразительных возможностей языка — с другой.
|
типологические и ареальные исследований мазыков коренного населения сибири в томском государственном педагогическом университете. Ключевые слова: кетский, селькупский, телеутский, хантыйский, чулымско-тюркский языки, ареальные
исследования, типология порядка слов, информационная структура предложения.
1. Научные проекты по изучению языков на
родов Сибири в ТГПУ.
Лингвистическая школа А. П. Дульзона Томского государственного педагогического университета
(далее – школа) и в XXI в. продолжает комплек в. продолжает комплекXXI в. продолжает комплексные исследования языков и культур аборигенных
народов Сибири. Всестороннее описание данной
проблемы основателем школы Андреем Петровичем было направлено на привлечение лингвистических, исторических, этнографических и археологических данных для установления происхождения коренных народов Сибири. Современные исследователи школы тоже используют междисциплинарный подход в своих исследованиях, сосредоточившись на описании языков в ареальном и
типологическом аспекте с привлечением социолингвистических, культурологических, этнографических, этнолингвистических и фольклорных материалов [1].
С 2014 по 2016 г. на кафедре языков народов
Сибири осуществлялись работы по международному исследовательскому проекту «Комплексная документация и описание двух исчезающих языков
коренного населения Сибири: архивные материалы и последние носители восточно-хантыйского и
южно-селькупского языков». Ученые ТГПУ под
руководством главного научного сотрудника кафедры языков народов Сибири А. Ю. Фильченко реализовали проект в сотрудничестве с Университетом Цюриха (Швейцария), финансовая поддержка
была оказана фондом Ханса Раузинга «Документация Исчезающих Языков Мира» (Великобритания). Результаты проекта имеют огромное прикладное значение и доступны широкому международному академическому сообществу, представителям самих языковых сообществ и всем интересующимся коренными языками и культурами Сибири.
В 2017 г. завершились работы по двум проектам
РГНФ: «Типология категории посессивности на
материале языков обско-енисейского ареала» (руководитель А. Ю. Фильченко) [2], «Этнокультурная специфика образов пространства и времени в
языковом сознании представителей селькупского,
хантыйского, чулымско-тюрского и русского этносов в условиях контактного взаимодействия» (руководитель Н. В. Полякова) [3].
Ареал, в который входят языки проекта (кетский, селькупский, хантыйский, чулымско-тюркский, телеутский, нганасанский языки), – это бассейны двух крупнейших рек России Оби и Енисея.
С 2010 г. публикуются «Сборники аннотированных
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках научного проекта № 18-012-00775 «Типология простого предложения в языках обско-енисейского языкового ареала: информационная и аргументная структуры» .
— 75 —
фольклорных и бытовых текстов обско-енисейского языкового ареала» (отв. редактор А. Ю. Фильченко). В четырех уже вышедших сборниках представлены тексты из архива кафедры языков народов Сибири, они были собраны А. П. Дульзоном и
его последователями во второй половине XX в. [4–
7]. Все тексты сборника были подвержены подробной поморфемной аннотации и фольклорному анализу с переводом на русский и английский языки,
что существенно расширяет круг потенциальных
читателей, это – коренное население Сибири, чьи
языки представлены в сборниках, лингвисты разных специализаций по всему миру, включая типологов, фольклористов, этнографов, молодых ученых, студентов и аспирантов, интересующихся
проблемами языков и культур народов Сибири.
В настоящее время в ТГПУ реализуются три научных проекта, направленных на изучение исчезающих языков Сибири.
Международным исследовательским проектом
«Комплексная документация и анализ языкового
материала трех исчезающих тюркских языков Сибири: чулымско-тюркского, эуштинско-татарского
и телеутского» руководит А. Ю. Фильченко. Работы
по гранту выполняются в сотрудничестве ТГПУ и
Назарбаев Университетом (Казахстан). Финансовая
поддержка осуществляется международной программой фонда Ханса Раузинга «Документация Исчезающих Языков Мира» Великобритания. В ходе
проекта исследовательская группа собирает и анализирует языковой и этнографический материал,
используя при этом самые современные научные
методы, компьютерные и цифровые технологии.
В проекте «Лексико-семантические особенности прозаических фольклорных текстов народов
обско-енисейского ареала» (грант РФФИ, руководитель Н. В. Дубровская) для интерпретации фольклорных текстов используются данные ареальной,
социальной и антропологической лингвистики, семантики и культурной антропологии [8].
С 2018 г. запускается проект «Типология простого предложения в языках обско-енисейского
языкового ареала: информационная и аргументная
структуры» (руководитель Е. А. Крюкова). В настоящей статье более подробно будет описано содержание данного научного проекта.
2. О проекте «Типология простого предложения в языках обско-енисейского языкового ареала: информационная и аргументная структуры»1.
Тема структурного синтаксиса и актуального
членения предложения в настоящее время достаточно хорошо изучена на материале многих индо
европейских языков и других языков с богатой литературной традицией. Актуальность проекта «Типология простого предложения в языках обскоенисейского языкового ареала: информационная и
аргументная структуры» определяется, с одной
стороны, социолингвистическими факторами. Изучение, документация и сбор информации по языкам, которые подвержены угрозе исчезновения, находятся в приоритетном фокусе современной лингвистики. С другой стороны, описание синтаксиса
малоизученных и исчезающих языков проекта
(среди них енисейские, уральские, тюркские языки) является в большинстве случаев эпизодическим и иногда не соответствует уровню развития
теории по синтаксису на современном этапе.
Одними из первых на содержательную сторону
синтаксиса обратили внимание представители
Пражского лингвистического кружка В. Матезиус
[9] и Ф. Данеш [10]. В отличие от других школ
структуралистического направления, именно представители этой школы не отказывались от коммуникативной составляющей языка.
В отечественной лингвистике проблема актуального членения предложения хорошо изучена на
материале русского языка, классикой в данной области стали труды О. Б. Сиротиной [11], О. А. Крыловой и С. А. Хаврониной [12], И. И. Ковтуновой
[13], Е. В. Падучевой [14], О. Н. Селиверстовой
[15], Г. А. Золотовой [16].
Многочисленные работы по коммуникативной
структуре предложения были опубликованы с начала XXI в., наиболее значимые из них – монография
О. Йокояма «Когнитивная модель дискурса и порядок слов в русском языке» [17], выполненная в духе
антропоцентризма, а также монографии А. В. Циммерлинга – типологические работы на материале
скандинавских [18] и славянских языков [19].
Из самых новых публикаций следует отметить
коллективную монографию, в которой представлены результаты проекта «Типология порядка слов,
коммуникативно-синтаксический интерфейс и информационная структура высказывания в языках
мира» (2014–2016 гг.) под руководством А. В. Циммерлинга [20]. Кроме того, в 2016 г. А. В. Сидельцевым была защищена диссертация на соискание
степени доктора филологических наук «Структура
простого предложения в хеттском языке: Формальный, функциональный и диахронический анализ
на типологическом фоне» [21].
Исследованиями порядка слов в типологической перспективе занимались зарубежные лингвисты Дж. Гинберг [22], Т. Гивон [23]. Одна из основ
1 Благодарю участников проекта «Типология простого предложения в языках обско-енисейского языкового ареала: информационная и аргументная структуры» А . А . Ким, С . В . Ковылина, В . М . Лемскую, А . В . Нефедова, Н . В . Полякову, О . С . Потанину, Д . М . Токмашева,
А . Ю . Фильченко за комментарии и предоставленную информацию по языкам проекта .
— 76 —
ных работ по информационной структуре на английском языке К. Ламбрехта вышла в 1994 г. [24].
В 1998 г. была опубликована коллективная работа о
порядке слов в европейских языках под редакцией
А. Сиверской [25]. С 1980 г. по настоящее время
вышло в свет порядка 30 публикаций М. Драйера
по типологии порядка слов [26, 27 и др.], результаты исследований представлены на интерактивном
«Всемирном атласе языковых структур».
Несмотря на довольно большое количество работ по типологии и структуре простого предложения, материал, на основе которого проводятся исследования по проекту «Типология простого предложения в языках обско-енисейского языкового
ареала: информационная и аргументная структуры» (далее – проект), – это бесписьменные и малоизученные языки, которые находятся на грани исчезновения. К ним относятся неродственные и отдаленно родственные языки: кетский (енисейская
семья языков), селькупский (самодийская группа
уральской языковой семьи), хантыйский (обскоугорская подгруппа угорская группа финно-угорской языковой семьи), чулымско-тюркский (хакасская подгруппа уйгуро-огузской группы восточнохуннской ветви тюркской языковой семьи) и телеутский (алтайская подгруппа киргизско-кыпчакская группа восточно-хуннской ветви тюркской
языковой семьи). Кетский язык является единственным живым представителем изолированной
енисейской семьи языков, селькупский и хантыйский языки входят в уральскую языковую семью,
чулымско-тюркский и телеутский относятся к
тюркским языкам. Объединяет все эти довольно
разные по своему происхождению языки ареал их
распространения (бассейны рек Обь и Енисей и их
притоков), в котором данные языки контактируют
довольно длительное время и уже на протяжении
4–5 веков подвергаются ассимилятивному влиянию русского языка и культуры. Кроме того, все
языки проекта находятся на грани исчезновения и
тем самым входят в приоритетную область исследований в современной лингвистике.
В кетском языкознании существует крайне мало
работ, сделанных с позиции функционального и
коммуникативного синтаксиса. Основные работы
по структурному синтаксису и информационной
структуре кетского языка перечислены в вышедших ранее публикациях автора данной статьи на
русском и немецком языках [28–30]. Чтобы представить полный список по исследуемой тематике в
кетском языке, необходимо также упомянуть статьи
Р. С. Гайер [31], Е. И. Белимова [32], Е. А. Крейновича [33], С. С. Буторина и В. Г. Шабаева [34],
Н. М. Гришиной [35], в которых обсуждаются проблемы, связанные с актуальным членением предложения.
Ряд типологических работ по синтаксису на материале финно-угорских, тюркских языков и других малоизученных языков Сибири и Дальнего
Востока выполнен в Институте филологии СО
РАН. Под руководством М. А. Черемисиной были
защищены кандидатские и докторские диссертации, например, диссертация Л. А. Шаминой
«Структурные и функциональные типы полипредикативных конструкций со значением времени в тувинском языке» [36], А. Т. Тыбыковой «Структурно-семантическая характеристика простого предложения в алтайском языке» [37], В. М. Теляковой
«Простое предложение в шорском языке в сопоставлении с русским» [38]. Представители новосибирской школы Е. К. Скрибник [39, 40] и И. А. Невская [41, 42] участвовали в публикации целой серии
работ по синтаксису на материале тюркских языков, изучению структуры предложения в алтайском
языке посвящена монография А. Т. Тыбыковой [43].
Вопросы изучения синтаксиса в тюркских языках рассматриваются в монографии Н. А. Баскакова [44].
Синтаксис тюркских языков проекта (телеутского и чулымско-тюркского) недостаточно изучен.
Отдельных публикаций по структуре и актуальному членению предложения для данных языков на
настоящий момент не существует. В докторской
диссертации Р. М. Бирюкович «Строй чулымскотюркского языка» были затронуты только основные черты синтаксического строя исследуемого
языка [45].
Описание синтаксиса селькупского языка встречается в основном в общих работах по грамматике,
как например, в коллективной монографии «Очерки по селькупскому языку. Тазовский диалект» [46,
c. 354–406]. Детальное описание типологии поряд. 354–406]. Детальное описание типологии порядка слов и коммуникативной структуры предложения встречается в нескольких публикациях
А. И. Кузнецовой [47, 48] и О. А. Казакевич [49].
Ряд типологических работ по информационной
структуре предложения с применением материала
по обско-угорским и самодийским языкам выполнен И. Николаевой, в которых она придерживается
не формально-семантического, а «прагматического»
подхода в изучении актуального членения [50–52].
По отдельным диалектам хантыйского языка
синтаксис описывается не только в структурном
плане, но также и с позиции коммуникативной организации. Сюда можно отнести публикации
В. Н. Соловар, в которых исследуется казымский диалект [53, 54], работы Н. Б. Кошкаревой, где используются данные по казымскому и сургутскому диалектам [55–58], монографию [59, c. 322–538] и ста. 322–538] и стаc. 322–538] и статьи А. Ю. Фильченко, в них прослеживается «прагматический» подход в описании информационной
структуры восточно-хантыйских диалектов [60, 61].
— 77 —
Таким образом, языки проекта находятся в разной степени изученности с позиции типологии порядка слов и информационной структуры предложения. Тем не менее ни по одному языку нет детального описания проблематики по заявленной
теме проекта. Кроме того, верификация результатов исследования будет проводиться с помощью
лингвистической компьютерной программы Praat,
которая позволяет сегментировать звуковой поток.
Итогом проекта должно стать представление типологического «портрета» обско-енисейского языкового ареала в отношении порядка слов и коммуникативной структуры предложения.
3. Перспективные области исследования
языков обско-енисейского языкового ареала.
В XXI в. по всему миру ведется активная рабо в. по всему миру ведется активная рабоXXI в. по всему миру ведется активная работа по описанию бесписьменных, младописьменных исчезающих языков, исследования по ним являются приоритетными в науке. Свой вклад в это
направление вносят и ученые Томского государственного педагогического университета. За последние 20 лет была проведена работа и опубликованы
словари по селькупскому и кетскому языкам, монографии по селькупскому, хантыйскому и кетскому языкам (подробнее см. в [1]). В защищенных
диссертациях, опубликованных монографиях и
статьях, вышедших по результатам различных про
ектов, описаны отдельные разделы по морфологии
и синтаксису селькупского, кетского, хантыйского
языка; категории пространства и времени в селькупском, кетском, хантыйском языках; соматическая лексика и лексика терминов родства и свойства в кетском и селькупском языках; фитонимы, зоонимы и глаголы плавания в селькупском языке.
Современные тенденции в лингвистике определяют вектор исследований: они должны иметь
междисциплинарный характер и антропоцентрическую направленность. В этом свете остро встают
проблемы идентичности у представителей коренного населения Сибири, а также описание языковой картины мира через материальную и духовную
культуру миноритарных этносов.
Что касается лингвистических исследований, то
не разработанным в языках обско-енисейского
языкового ареала остается описание отдельных
грамматических категорий в функциональной и
типологической перспективе, практически не затронута проблематика по лексической типологии,
не во всех языках описан синтаксис в соответствии
с современными требованиями, нет исследований
по фонологии в ареальном аспекте. Необходимо
также и дальше развивать корпусные исследования
по малым языкам: разработка, пополнение корпусов и исследование на основе их данных.
| Напиши аннотацию по статье | Е. А. Крюкова. Типологические и ареальные исследования языков коренного населения Сибири...
ЯЗЫКИ НАРОДОВ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
УДК 81:001 .12/ .18
DOI: 10 .23951/1609-624X-2018-4-75-83
ТИПОЛОГИЧЕСКИЕ И АРЕАЛЬНЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ ЯЗЫКОВ КОРЕННОГО НАСЕЛЕНИЯ СИБИРИ
В ТОМСКОМ ГОСУДАРСТВЕННОМ ПЕДАГОГИЧЕСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ*
Е. А. Крюкова
Томский государственный педагогический университет, Томск
Представлены текущие проекты по исследованию языков обско-енисейского языкового ареала (кетского,
селькупского, телеутского, хантыйского, чулымско-тюркского) в Томском государственном педагогическом
университете. Более подробно описана проблематика научно-исследовательского проекта «Типология простого
предложения в языках обско-енисейского языкового ареала: информационная и аргументная структуры»: сделан обзор литературы по структурному и коммуникативному синтаксису, а также проанализирована степень изученности темы проекта в исследуемых языках. Завершает статью краткий обзор перспективных направлений
исследований, которые предстоит выполнить на материале исчезающих и малоизученных языков.
|
типологии и ыазыковаыа репрезентации коммуникативных реакции на оскорбления в контексте американского общественно политического дискурса. Ключевые слова: коммуникативные реакции, оскорбление, вежливость / невежливость,
коммуникативная ситуация, речевая агрессия, дискурс-анализ, критический дискурс-анализ, риторика, лингвокультурология, американский общественно-политический дискурс,
свои / чужие.
10.21638/11701/spbu09.2017.407
Kusotskaya Elena S.
Saint Petersburg State University
7–9, Universitetskaya emb., St Petersburg, 199034, Russia;
Dom Programm Ltd. (domprog)
33/1, Engelsa pr., St. Petersburg, 194156, Russia
kuleshovael@rambler.ru, kuleshovael14@gmail.com
TYPOLOGY AND LINGUISTIC REPRESENTATION OF COMMUNICATIVE REACTIONS TO
INSULTS IN THE CONTEXT OF AMERICAN SOCIAL-POLITICAL DISCOURSE
This article is based on the research dedicated to eliciting, analyzing and classifying communicative
reactions to the insults as well as researching interpersonal verbal interaction in a communicative
situation of the insult on the whole. It focuses on the main aspects of the research: the review of the latest tendencies in (im)politeness research; substantiation of the discursive approach in (im)politeness
research that presupposes the emphasis on direct verbal interaction and victim’s reactions to insults
rather than on opponents’ intention; consideration of the social nature of insults and of culturally
predetermined acceptability / unacceptability of verbal behavior in a conflict communicative situation
of insult as well as the developed typology of communicative reactions to insults, linguistic representation of these reactions and some possible algorithms of the progress of a communicative situation of insult. The data for the research is represented by American social-political discourse, namely
25 transcripts of such American social-political talk-shows as “Real Time with Bill Maher”, “Hannity”,
“Burnett Outfront”, “Piers Morgan Tonight” etc. of the last decade. The choice of the data for the re
© Санкт-Петербургский государственный университет, 2017
https://doi.org/10.21638/11701/spbu09.2017.407 Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4
ideals allows to study culturally specific acceptability / unacceptability of an opponent’s communicative
behavior in the context of a communicative situation of insult. Refs 24.
Keywords: сommunicative reactions, insult, (im)politeness, communicative situation, verbal
aggression, discourse analysis, CDA (critical discourse analysis), rhetoric, linguistic-cultural studies,
American social-political discourse, insiders / outsiders.
Данная статья основывается на лингвистическом исследовании, в задачи кото
рого входили:
1) выявление, анализ, создание классификации коммуникативных реакций на
оскорбления;
2) изучение их языковой репрезентации;
3) исследование роли данных коммуникативных реакций в развитии комму
никативной ситуации оскорбления в целом.
Материалом исследования послужили транскрипты 25 эпизодов американских
общественно-политических ток-шоу за последнее десятилетие: “Real Time with Bill
Maher” (HBO), “Piers Morgan Tonight” (CNN), “Piers Morgan Live” (CNN), “Erin Burnett Outfront” (CNN), “Reliable Sources” (CNN), “CNN Tonight with Alisyn Camerota”
(CNN), “Hannity & Colmes” (Fox News), “Hannity’s America” (Fox News), “Hannity”
(Fox News), “Fox News Insider” (Fox News)1.
1. Дискурсивный подход в исследовании вежливости / невежливости
При огромном количестве работ, посвященных изучению языковой репрезентации оскорблений, проблеме диалогичности коммуникативной ситуации оскорбления (в дальнейшем — КСО) уделяется мало внимания. Данное исследование
проводится в рамках актуального дискурсивного подхода к изучению вежливости / невежливости, что предполагает анализ не единичных высказываний, а протяженных отрывков, в данном случае американского общественно-политического
дискурса, а также фокус не на интенции нападающей стороны, а на реакции участника КСО, позиционирующего себя как жертву.
В современной прагмалингвистике можно выделить два направления в исследовании вопросов вежливости / невежливости: традиционалистское и постмодернистское. В 1970–1980-х гг. появились теория вежливости П. Браун и С. Левинсона, правила согласия Р. Лакофф (т. н. “rules of rapport”) и максимы вежливости
Дж. Лича, дополняющие принцип кооперации Г. Грайса. Исследования вежливости
1970–1980-х гг., основанные в первую очередь на принципе кооперации Г. Грайса,
теории речевых актов Дж. Серля, понимании лица (в работах И. Гоффмана) как
положительного образа себя [Culpeper 2008, p. 19], проецируемого на общество,
объединяет то, что для них вежливость — это немаркированная норма в межличностном взаимодействии, а невежливость — это отклонение от нормы; вежливость
1 «В режиме реального времени с Биллом Майером» (канал Эйч-би-оу), «Пирс Морган сегодня
ночью» (канал Си-эн-эн), «Пирс Морган в прямом эфире» (канал Си-эн-эн), «Эрин Бернетт напрямую» (канал Си-эн-эн), «Надежные источники» (канал Си-эн-эн), «Cи-эн-эн сегодня ночью с Элисон Камерота» (канал Си-эн-эн), «Хэннити & Коулмз» (Новости Фокс), «Хэннити» (Новости Фокс),
«Сотрудник Новостей Фокс» (Новости Фокс).Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4
рассматриваются как более вежливые, чем прямые (распространение англоязычной нормы проявления вежливости, заключающейся в предпочтении косвенных
высказываний прямым, на другие культуры, т. е. понимание вежливости как универсального феномена); «невежливые» или конфликтные ситуации не являются
фокусом исследований, невежливость — это нарушение универсального стремления к социальной гармонии; моделирование речевых ситуаций происходит без
учета реакции адресата и взаимодействия собеседников в реальном диалоге.
В дальнейшем теории П. Браун, С. Левинсона, Р. Лакофф и Дж. Лича, а также их
последователей получили название традиционалистских [Terkourafi 2005, c. 237].
Со временем так называемые постмодернисты (С. Миллз, Р. Уоттс, М. Локер)
противопоставили традиционалистским, или классическим, теориям дискурсивный подход к исследованию вежливости, который назвали вежливостью первого
порядка (politeness¹), а старое, более теоретизированное представление о функционировании и роли вежливости назвали вежливостью второго порядка (politeness²)
[Terkourafi 2005; Locher, Watts 2005; Bausfield, Culpeper 2008]. Главным критерием
в определении поведения или высказывания как вежливого или невежливого становится оценка самого слушающего, а не исследователя. Кроме того, дискурсивный подход, которого придерживаемся и мы в данном исследовании, предполагает анализ не единичных высказываний, а более протяженных отрывков дискурса,
диалогов, которые позволяют наблюдать межличностное взаимодействие в рамках
реальных коммуникативных ситуаций и избегать построения умозрительных моделей с идеализированными участниками.
Со сдвигом внимания исследователей к невежливости, грубости стало заметным то, что в ситуации напряженного, конфликтного взаимодействия вряд ли
можно говорить о вежливости с традиционалистской точки зрения как о проявлении заботы о лице собеседника. И все же конфликтные ситуации не являются
хаотичным и нерегулируемым межличностным взаимодействием и заслуживают
внимания исследователей [Bousfield 2008, p. 1; Culpeper, Bausfield, Wichmann 2003,
p. 1545–1546]. Так, даже в конфликтных соревнованиях по рэпу в афроамериканском гетто, санкционирующих достаточно оскорбительные высказывания, есть
определенные правила и ограничения, пренебрежение которыми может привести
к негативным последствиям для нарушителя [Schwegler 2007]. Можно говорить
о существовании определенных норм взаимодействия в конфликтной ситуации,
в которой обычные нормы вежливости теряют свою актуальность.
Как нам кажется, понятие вежливости имеет положительные коннотации и не
соотносится с нормами, регулирующими поведение участников конфликтной ситуации. Поэтому мы считаем уместным говорить о вежливом / невежливом поведении в случае стремления участников коммуникативной ситуации к социальной
гармонии. В конфликтных коммуникативных ситуациях, предполагающих определенную долю агрессии, например КСО, понятия вежливости или невежливости
могут уступить место понятиям приемлемости или неприемлемости определенного речевого поведения в данном социуме.
При этом следует помнить, что, как нет универсальной вежливости [Watts 2003,
p. 13], так не может быть и универсальных понятий приемлемости / неприемлемости того или иного речевого поведения в КСО. Приемлемость / неприемлемость
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 ловлена. Поэтому при рассмотрении коммуникативных реакций на оскорбление
(в дальнейшем КРО) в данном исследовании мы принимали во внимание контекст
КСО, т. е. специфику ситуации (общественно-политический дискурс), культуры
(североамериканская), ценности и идеалы данного сообщества.
2. Определение КСО. Роль интенциональности и реакции жертвы
в определении поведения как оскорбительного
В данной статье из-за жанровых ограничений объема не приводится полное
сопоставление таких терминов, как «речевая агрессия», «инвектива», «оскорбление». Отметим лишь, что эти понятия пересекаются, но не всегда являются тождественными. Так, например, функции инвективы, выявленные В. И. Жельвисом, не
сводятся только к нанесению оскорбления и тем самым понижению социального
статуса оппонента. Инвектива может выступать как катартическое средство для
эмоциональной разрядки, средство установления контакта между равными участниками общения, членами одной субкультуры, некоего сообщества [Жельвис 2001,
c. 152].
Мы интерпретируем КСО как прямое одностороннее или двустороннее агрессивное межличностное взаимодействие, не включающее физическое насилие. Под
прямым оскорблением мы понимаем простую культурно-обусловленную негативно окрашенную номинацию жертвы, под косвенным оскорблением — реальную
или мнимую речевую агрессию, на которую настоящая или мнимая жертва реагирует как на обесценивающее ее оскорбление (обзывание, насмешка, обвинение,
угроза).
На этапе определения понятия оскорбления необходимо установить, является ли важным наличие у нападающей стороны интенции оскорбить собеседника,
чтобы рассматривать складывающуюся коммуникативную ситуацию как ситуацию оскорбления. Согласно правилам лингвистической экспертизы, поведение
или высказывание признаются судом оскорбительными в случае наличия умысла нанесения оскорбления потерпевшей стороне [Кусов 2004; Стернин, Антонова,
Карпов, Шаманова 2013]. Представители традиционалистского направления в исследовании вежливости (П. Браун, С. Левинсон, Р. Лакофф и Дж. Лич), опираясь на
теорию речевых актов, также исходят из того положения, что слушающий может
в точности определить интенцию говорящего. При этом игнорируется значительная роль слушающего (равно как и говорящего) в интерпретации высказывания
в процессе речевого взаимодействия (reconstruction vs. co-construction) [Culpeper
2008, p. 19; Hutchby 2008, p. 222]. Внимание исследователей КСО фокусируется на
нападающей стороне, которая инициирует оскорбление, при этом подчеркивается
важность наличия интенции навредить жертве. Нам кажется, что такой подход минимизирует роль жертвы в определении высказывания как оскорбительного, хотя
именно жертва решает, жертва ли она. Такой подход к определению оскорбления
предполагает, что оскорбление всегда намеренно. Но, во-первых, может случиться
так, что у нападающей стороны есть намерение оскорбить оппонента, но тот не
рассматривает высказывание как оскорбление в силу плохого знания языка, невнимательности или культурных различий. Во-вторых, адресат может отреагироВестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4
оскорбить у адресанта не было. О существовании различных точек зрения на данный вопрос в лингвистике писали Д. Баусфилд и Дж. Калпепер во вступительной
редакторской статье к специальному выпуску журнала, посвященному проблемам
вежливости / невежливости [Bausfield, Culpeper 2008, p. 163–165].
Ряд лингвистов подчеркивает, что доказать наличие определенной интенции у нападающей стороны не представляется возможным [Holmes, Schnurr 2005,
p. 122], поэтому для определения коммуникативной ситуации как конфликтной
лингвист может обратиться к анализу реакции жертвы, которая характеризует
высказывание собеседника как неприемлемое либо впоследствии пересказывает
третьим лицам случившееся речевое взаимодействие как оскорбительное и невежливое [Hutchby 2008, p. 224]. Дж. Калпепер также отмечает, что речевое поведение
может определяться как невежливое, агрессивное в процессе анализа развернутого
речевого взаимодействия противников не только в случае наличия интенции у нападающей стороны нанести ущерб лицу противника, но также если слушающий
или жертва воспринимает речевое поведение оппонента как обидное, оскорбительное [Culpeper 2005, p. 38, 69].
При проведении данного исследования для определения коммуникативной
ситуации как КСО ключевой для нас являлась ответная реакция жертвы, будь эта
реакция искренней или наигранной, мнимой (за исключением случаев реализации
прямого оскорбления, т. е. эксплицитной культурно-обусловленной негативной номинации). О так называемом мнимом оскорблении (affected insult) писал психолог
Я. Габриэль [Gabriel 1998, p. 1333]. Иногда участнику коммуникативной ситуации
может быть выгодно позиционировать себя как жертву, несмотря на отсутствие
как интенции оскорбить, так и собственных оскорбленных чувств жертвы, что связано с социальной природой оскорбления.
3. Социальная природа оскорбления (КСО)
Для лучшего понимания возможного развития КСО в определенном культурном контексте необходимо понимать социальную природу оскорбления [Bausfield,
Locher 2008, p. 5].
Определим участников КСО:
— оскорбляющая или нападающая сторона (assailant);
— жертва оскорбления (victim или target);
— публика или свидетели оскорбления (audience) [Gabriel 1998, p. 1329].
Одной из важнейших проблем любого общества является проблема установления социального порядка, т. е. определения того, кто и в каких ситуациях имеет право на проявление насилия (физического или вербального) и какая степень
ответной агрессии жертвы на насилие, оскорбление или угрозу является приемлемой в данном обществе. Каждое общество решает эту задачу по-своему, в результате формируется культурная логика2 (cultural logics) общества [Leung, Cohen
2 Например, культура лица, в которой ценность человека целиком определяется обществом:
самое страшное для ее члена — позор, а приоритетами являются иерархия, стабильность иерархии,
покорность. В противоположность ей западноевропейская культура достоинства подчеркивает, что
каждый человек от рождения обладает неотъемлемой ценностью, приоритетом является следова
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 реакции на оскорбление (например, игнорирование оскорбления или физическая
ответная агрессия).
Нападающая сторона в коммуникативной ситуации оскорбления подчеркивает свое превосходство над жертвой и / или провоцирует ее, и / или дискредитирует жертву как недостойного члена данного общества, наносит вред ее социальной
привлекательности. При этом косвенные оскорбления могут оставаться незамеченными публикой и быть нацеленными на то, чтобы спровоцировать оппонента на
прямое и явное оскорбление и таким образом позиционировать его как агрессора.
Жертва в коммуникативной ситуации оскорбления может быть настоящей
или мнимой. Реагируя на оскорбление, она может:
1) принимать доминантное положение нападающей стороны;
2) давать отпор и способствовать политическим изменениям и понижению
социального статуса более авторитетного противника;
3) принять вызов и соревноваться с равным по положению противником за
больший авторитет и привилегии, внимание и поддержку аудитории.
Следует отметить, что мнимая жертва может специально позиционировать
себя как жертву, с тем чтобы дискредитировать своего оппонента как агрессора;
оправдать свою агрессивную реакцию; лишить оппонента поддержки публики, обвинив в нарушении табу, пренебрежении ценностями или идеалами данного общества.
Существенна роль публики, которая является не просто свидетелем происходящего, а важным участником всей КСО. Оскорбление и реакция на него ориентированы не только на оппонента, но и на публику, оппоненты апеллируют к ее
ценностям и культурной логике, привлекают на свою сторону, так как именно от
поддержки публики зависит политический исход КСО.
4. Американский общественно-политический дискурс, культурный
и ситуативный контекст
В связи с ориентированностью речевого поведения оппонентов КСО не только
друг на друга, но и на публику и ее ценности, мы исследовали КРО в контексте общественно-политического дискурса. Этот дискурс, на материале которого проводили свои исследования Е. В. Трощенкова, Е. А. Оглезнева, Е. М. Гордеева, К. М. Шилихина и др., представляет собой смесь специфических черт дискурса масс-медиа
и политического дискурса. Вследствие стирания границ между информирующим
дискурсом СМИ и воздействующим политическим дискурсом СМИ можно говорить о «жанровом взаимопроникновении между типами дискурса… вследствие
прозрачности границ и широты пространства масс-медиального дискурса» [Жел
ние внутренним моральным ориентирам, допускающим иногда противостояние общепринятому
мнению, ведь самое страшное — это чувство вины, а не стыда. Культуре феодальных и традиционных обществ, мафиозных кругов соответствует культурная логика чести, подразумевающая воздаяние добром за добро и злом за зло, щепетильное отношение к защите своей чести от посягательств
врагов, чтобы сохранить свой авторитет, уважение общества [Leung, Cohen 2011; Rodriguez Mosquera, Fischer, Manstead, Zaalberg 2008].Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4
обсуждение и оценка политических событий, упрощение и поляризация мира, идеологичность речи, а также направленность речи во время публичного обсуждения
не только на оппонента, но и на публику с целью привлечения ее на свою сторону
и формирования круга союзников.
Следует отметить, что КСО имеет прямое отношение к делению мира на «своих» и «чужих», свойственному человеческой природе [Шипилов 2008, c. 154; Tajfel
1982, p. 1–39]. В результате подсознательного деления на «своих / чужих» принадлежность к той или иной группе является одним из главных факторов, влияющих
на положительные или отрицательные оценочные суждения. С этим связано использование коммуникативных стратегий апелляции к публике, идентификации
себя с ней и дискредитации своего оппонента, интуитивно или намеренно реализуемые активными участниками КСО. Эти основные коммуникативные стратегии
идеологизированого дискурса, обращенного к аудитории, мы рассматривали в работе [Кулешова 2014]; в данном исследовании мы фокусировались на лингвистическом анализе КР и развития КСО.
Деление мира на «своих / чужих» имеет огромное значение и в КСО. Так, больше всего нас задевают оскорбления «своих», обесценивающие нас лично или позиционирующие нас как нарушителей запретов и табу «своих», и оскорбления «чужих», обесценивающие, дискредитирующие ценности, идеалы, кумиров «своих»,
той общности, к которой мы себя причисляем [Rodriguez Mosquera, Fischer, Manstead, Zaalberg 2008, p. 1471–1498; Gabriel 1998, p. 1342].
Основываясь на исследованиях культурно-специфических инвектив, оскорблений, политической корректности [Жельвис 2001; Conley 2010; Hughes 2011],
а также на культурной логике достоинства, преобладающей в США [Leung, Cohen
2011], специфике дискурса, можно утверждать, что участники КСО в контексте
американского общественно-политического дискурса апеллируют к таким культурно-специфическим ценностям, как мультикультурализм, патриотизм, демократия, законность, политическая корректность и т. д. Приемлемость / неприемлемость оскорблений или реакций на них зависит от их соответствия этим ценностям и нормам. Неприемлемое речевое поведение может привести к резкому осуждению публикой нападающей стороны и ее исключению из рядов «своих». Из этого
следует, что одним из самых эффективных оскорблений (в том числе и ответных
со стороны истинной или мнимой жертвы) в данном контексте является обвинение оппонента в расизме, любом ином виде ксенофобии, антиамериканизме, пренебрежении правилами политической корректности и нарушении других сакральных американских ценностей. От приемлемости оскорбления и реакции на него
в данном культурном контексте зависит, останутся ли оппоненты в кругу «своих»,
сохранят / восстановят ли поддержку публики, свой авторитет и социальную привлекательность.
В контексте обсуждения американских ценностей и идеологических установок привлекает внимание демонстративный отказ Д. Трампа от идеологической
установки последних десятилетий — политической корректности, который привел к серьезному идеологическому конфликту внутри нации, разделению на два
лагеря и вызвал агрессивное неприятие его кандидатуры в президенты почти у половины населения США. Однако его апелляция к таким американским ценностям,
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 нение коммуникативных стратегий поляризации мира («свои» / «чужие»), подчеркнутая забота об интересах «своих» и их защите от, например, нелегальных иммигрантов привели к приобретению поддержки среди значительной части населения
страны.
Приемлемость / неприемлемость речевого поведения также ситуативно-обусловлена, то есть особая ориентированность общественно-политического дискурса на широкую аудиторию влияет на распространенность тех или иных КР. Так,
сложно встретить уход от оскорбления как реакцию на оскорбление в связи с тем,
что участники этого типа дискурса в основном публичные люди, которые стараются производить впечатление профессионалов, не теряющихся в конфликтных ситуациях (в нашем исследовании только в одном из 25 транскриптов была выявлена
КР ухода от оскорбления). По тем же причинам отсутствуют такие реакции, как
выражение приятия оскорбления, покорности, или, напротив, реализации физической агрессии.
В контексте американских общественно-политических ток-шоу были выявлены следующие возможные реакции на оскорбления: смягчение оскорбления с помощью отрицаний, объяснений, оправданий; маркирование высказывания как выходящего за рамки допустимого; ответная речевая агрессия.
5. Типология и языковая репрезентация КР на оскорбления
Для лингвистического анализа КР на оскорбления и КСО были выявлены
25 эпизодов американских общественно-политических ток-шоу “Real time with Bill
Maher”, “Hannity”, “Piers Morgan Tonight” и т. д. Критериями отбора послужили:
1) наличие в дискурсе ток-шоу прямой идентификации того, что некое высказывание воспринимается собеседником как оскорбительное, т. е. присутствие таких слов, как insult, offense и их производных;
2) наличие прямого оскорбления, реализуемого с помощью простых структур
“You are X”, “It is Х”, в которых “Х” представляет собой лексические единицы,
нагруженные резко отрицательными значениями и коннотациями.
КСО характеризуется «переходом на личности», т. е. стремлением оппонента
или всех оппонентов не просто опровергнуть точку зрения противника, а дискредитировать его самого.
Реакция смягчения оскорбления нацелена на сглаживание сложной ситуации
и избежание конфликта с помощью отрицания, самооправдания, смещения ответственности, объяснения, оправдания, предложения примириться и сотрудничать:
1. Jasser: Look at your website, your ideas are virulent anti-Semitism. You didn’t invite…
[crosstalk] You are a truth remover (прямое оскорбление + обвинение).
Phillips: No, we invited everybody.
Jasser: You bring the idea that America is anti-Muslim, and those are the ideas that preceded the violence of [inaudible], that preceded the Boston Bombers on the April 15th, just
a few months ago. And you have the temerity to do this on 9/11, when we are mourning the
fiercest attack on America since WWII? [crosstalk] (обвинение + дискредитирующая
пресуппозиция).Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4
That’s the position we take. [Hannity01]3.
В данном отрывке из шоу Хэннити врач и общественный деятель Зухди Джассер критикует Криса Филлипса, организатора марша мусульман против страха
в память о теракте 11 сентября. При этом Джассер переходит на личности и называет оппонента лжецом (You’re a truth remover), выводит его в круг «чужих»,
косвенно обвиняя в непатриотичном поведении. В ответ на столь серьезное для
социальной привлекательности оскорбление и обвинение Филлипс все отрицает
и разъясняет свою позицию. В дальнейшем Джассер дискредитирует противника
как ненадежного американца, приверженного идеям антисемитизма и работе в организации, мешающей борьбе с радикальным исламом, что Филлипс также будет
отрицать и продолжит позиционировать себя как «своего» для американской публики: I’m a citizen of the US, brother (Hannity01)4.
Другим примером примирительного предложения сотрудничества является
реакция ведущего ток-шоу, которого 20 раз перебил гость, не давая задать вопрос.
Отметим, что перебивание исследуется некоторыми лингвистами [Hutchby 2008,
p. 226–227] как проявление невежливости и может рассматриваться как оскорбление, если перебиваемый оппонент выражает желание закончить мысль и обращает
внимание перебивающего на его речевое поведение.
2. Morgan: Let’s have a debate
(спустя два-три перебивания).
Morgan: Alex. Alex. I get accused when I get you guys on of talking over you, of being rude.
I’m trying to be civil, right?
Jones: Yes.
Morgan: You’ve got to try and answer some of the questions, right? (Morgan05)5.
Смягчающие оскорбления КР на лексическом уровне реализуются с помощью
нейтральной лексики, при этом эмоционально нагруженная отрицательная лексика по отношению к оппоненту не применяется; на грамматическом уровне используется отрицание, простое прошедшее и настоящее время, поясняющие действия
жертвы, конструкция let’s…, включающая обоих оппонентов; на композиционном
уровне возможны, например, риторические вопросы, нацеленные, как и конструк
3 Джассер: Посмотрите на ваш веб сайт, ваши идеи — это яростный антисемитизм. Вы не
пригласили… [одновременная речь] Вы искажаете правду.
Филлипс: Нет, мы пригласили всех.
Джассер: Вы выдвигаете идею о том, что Америка — антиисламская страна, и такие идеи
предшествовали насилию… [нечетко], предшествовали взрывам на Бостонском марафоне 15 апреля, всего несколько месяцев назад. И у вас хватает смелости делать это в день памяти 11 сентября, когда мы оплакиваем самое страшное нападение на Америку со времен Второй мировой войны?
[одновременная речь].
Филлипс: Нет, мы отвергаем любое насилие и убийство невинных людей, где бы то ни было.
Это наша позиция.
4 Я гражданин США, брат.
5 Морган: Давай обсудим это… Алекс. Алекс. Меня обвиняют в том, что я говорю одновремен
но с вами, ребята, что я грубо себя веду. Я стараюсь вести себя культурно, правда?
Джоунс: Да.
Морган: Постарайся ответить на мои вопросы, ладно?
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 и начать примирение.
Реакция маркирования или блокировки высказывания как выходящего за
рамки допустимого нацелена на сохранение статуса-кво, т. е. на предоставление
жертвой возможности своему оппоненту и обидчику исправить свое речевое поведение и не обострять ситуацию:
3. Zakaria: You’re not persuading people with what you’re doing. You’re getting applause
lines in the West (обвинение).
Maher: You know what? That’s insulting, that I’m doing this for applause lines (Maher03)6.
Данный тип КР на оскорбления реализуется в первую очередь на лексическом
уровне с помощью таких слов, как insulting и их производных, а также других лексических единиц, выражающих неприятие жертвой обращенного к ней высказывания. На композиционном уровне отмечается ссылка жертвы на авторитеты для
придания весомости своей позиции. Данная реакция дает нападающей стороне
возможность смягчить свои высказывания, самостоятельно отрегулировать уровень агрессивности. Развитие ситуации оскорбления зависит от дальнейшей реакции изначально нападающей стороны.
Реакция ответной речевой агрессии ведет к эскалации конфликта. Интересно
отметить, что самое очевидное во всем эпизоде ток-шоу оскорбление может быть
агрессивной реакцией на предшествовавшие ему менее заметные косвенные оскорбления. В свою очередь, подобная агрессивная реакция может восприниматься оппонентом не как воздаяние, а как оскорбление и вести к дальнейшему обострению
конфликта. Таким образом, в некоторых случаях реакция на оскорбление = оскорбление, нападающая сторона и жертва меняются местами. Все типы оскорблений
могут также являться агрессивными реакциями на оскорбления (прямое оскорбление, дискредитирующая пресуппозиция, дискредитирующее сравнение, пренебрежительная характеристика оппонента, навязывание поведения / принуждение,
угроза, сарказм / насмешка).
Прямое оскорбление:
4. Bennett: — the other house would be showered with missiles. I’m asking you, would you
tolerate that or would you respond? I think Mrs. Jebreal is speaking nonsense. I have to be
very frank about that. Let’s be clear about one more thing (прямое оскорбление).
Jebreal: I think you’re dishonest intellectually (Outfront01)7.
Основной характеристикой прямого оскорбления является языковая реализация структур “You are X”, “It is Х”, в которых “Х” представляет собой лексические
единицы, нагруженные резко отрицательными значениями и коннотациями. Пря
6 Закария: Вы не убедительны в том, что вы делаете. Вы срываете аплодисменты в западном
мире.
Майер: Знаете что? Говорить, что я занимаюсь этим, чтобы сорвать аплодисменты на
западе — оскорбительно.
7 Беннет: …еще в один дом градом полетели бы ракеты. Я спрашиваю вас, вы бы с этим
смирились или ответили бы? Мне кажется, миссис Джебриэль говорит полную ерунду. Буду
откровенным на этот счет. Давайте проясним еще кое-что.
Джебриэль: Я думаю, что вы намеренно искажаете факты.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4
употребление «опасным», т.к публика может не заметить предшествующие косвенные оскорбления, и есть вероятность того, что она воспримет оппонента, первым
прибегнувшего к прямому оскорблению, как наиболее агрессивного и эмоционально неуравновешенного.
Обвинение:
5. Harris: Well, I mean, the crucial point of confusion is that — that we have been sold this
meme of Islamophobia where every criticism of the doctrine of Islam gets conflated with
bigotry toward Muslims as people…That is intellectually ridiculous. Even —
Affleck: … It’s gross. It’s racist (Maher01)8.
Обвинение, обоснованное или нет, нацелено на дискредитацию оппонента
с помощью приписывания ему действий и поступков, которые считаются недостойными в данном обществе. Данный пример доказывает, что не всегда можно
предсказать, какое высказывание будет или не будет оскорбительным для собеседника. Реплику писателя Сэма Харриса нельзя отнести к прямым оскорблениям, ее
сложно отнести и к косвенным оскорблениям, которые мы рассматривали выше.
Харрис высказывает свое мнение относительно невозможности критиковать ислам
без того, чтобы не столкнуться с осуждением и обвинением в предвзятости. Однако для Бэна Аффлека слова Харриса оказываются оскорбляющими важную американскую ценность мультикультурализма и толерантности, что вызывает серьезное
для американского общественно-политического дискурса обвинение в расизме.
Дискредитирующая пресуппозиция / косвенное обвинение:
6. Morgan: Can you stop being such a jerk? (дискредитирующая пресуппозиция).
Ball: What would you do? You get paid for it. I figured I would give you a taste of your
own medicine (Morgan09)9.
Данный тип оскорблений, так же как и обвинение, нацелен на дискредитацию
оппонента, а не на опровержение его аргументов, однако обвинение или дискредитирующая информация не столь очевидны для публики, так как заключаются,
например, не в главном предложении, а в придаточном (Jebreal: …When you are repeating the same thing that actual al Qaeda says, the same thing, you are doing the work
for them… (Maher02)10). При этом дискредитирующая пресуппозиция может оставаться сложнодоступной для общественной критики вследствие своей неочевидности в ходе оживленных дебатов.
8 Харрис: Ну, я имею в виду, что путаница происходит в первую очередь из-за того, что мы
поверили в мем об исламофобии, согласно которому критика в отношении исламской доктрины
будто бы неразрывно связана с нетерпимостью к мусульманскому сообществу. Это смехотворно.
Даже…
Аффлек: Отвратительно. Это расизм.
9 Морган: Перестаньте вести себя как придурок.
Бол: А вы бы как себя вели? Вам за такое поведение платят. Я подумал, что стоит угостить
вас вашей же пилюлей.
10 Утверждая то же, что и Аль-Каида, вы оказываете ей услугу…
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 7. Morgan: Here is what the NRA and people like Alex Jones do— (дискредитирующее
сравнение]).
Shapiro: Don’t lump me with Alex Jones (Morgan04)11.
Публично давая своему оппоненту советы, приказывая ему, жертва становится
нападающей стороной и подчеркивает свое доминирование над оппонентом, таким образом, не только подавляя его самого, но и принижая значимость его точки
зрения и позицию в споре. Подобный тип оскорбления (инициирующего конфликт
или ответного) на грамматическом уровне реализуется с помощью использования
повелительного наклонения, а также модальных глаголов долженствования.
Угроза:
8. Hannity: OK. You said you are going to burn America down [crosstalk] (обвинение).
Imam: If you say I want to burn America down, [inaudible] I’ll call the police
(Hannity02)12.
Угроза оскорбительна потому, что не с помощью аргументов, а с помощью собственного влияния и агрессивности одна сторона принуждает другую отказаться
от своей точки зрения. Такое отношение к оппоненту подрывает авторитет и положение жертвы (возможно, бывшей до этого нападающей стороной), если она не
может отстоять свое право на собственное мнение, несмотря на агрессию противника. Данный тип агрессивной реакции реализуется на грамматическом уровне
с помощью использования будущего времени, а также сложноподчиненных предложений с придаточными условия.
Сарказм / насмешка:
9. Ведущий перебивает гостью несколько раз:
Morgan: I bet that you were a [inaudible]…
Handler: Thank you for letting me finish my thought… You’re such a good interviewer
(Morgan11)13.
Такой тип косвенного оскорбления может быть нацелен на то, чтобы, формально будучи вежливым, спровоцировать противника на явную агрессию и тем
самым переложить ответственность за конфликт на него.
На лексическом уровне ответная речевая агрессия реализуется с помощью лек
сических единиц, нагруженных ярко выраженными негативными коннотациями.
Безусловно, участники оживленной дискуссии комбинируют все вышепере
численные типы реакций по своему усмотрению.
11 Морган: Вот что делает Национальная cтрелковая aссоциация и люди вроде Алекса
Джоунса…
Шапиро: Не надо ставить меня в один ряд с Алексом Джоунсом.
12 Хэннети: Окей. Вы сказали, что собираетесь сжечь Америку дотла [одновременно говорят].
Имам: Если вы скажете, что я хочу сжечь Америку дотла, [нечетко] то я вызову полицию.
13 Морган: Готов поспорить, что вы [нечетко]…
Хэндлер: Спасибо, что позволили мне закончить мысль… Вы такой прекрасный интервьюер.Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4
Важно отметить, что, согласно традиционалистскому подходу к исследованию
вежливости / невежливости, нам следовало бы сосредоточить внимание на классификации отдельно взятых оскорблений и отдельно взятых реакций на них. Однако анализ протяженных отрывков диалогической речи показывает, что в КСО
роли нападающей стороны и жертвы не всегда закреплены за одними и теми же
участниками ситуации оскорбления. Так, жертва, отреагировав агрессивно, может
сама стать нападающей стороной (пример 5), или оппонент, первым прибегающий
к прямому оскорблению, зачастую позиционирует себя как жертву косвенного обвинения или некорректного речевого поведения. КСО не ограничивается умозрительной схемой «оскорбление → реакция», развивается и может привести к примирению или, наоборот, к эскалации конфликта. Таким образом, исследование КР
на оскорбления расширяется до исследования межличностного взаимодействия во
всей КСО.
Обращение к рассмотрению более протяженных отрывков дискурса позволяет
выявить несколько схем возможного развития КСО (список не является исчерпывающим):
— косвенное оскорбление — маркирование → избежание конфликта, так, например, после маркирования замечания гостя как оскорбительного в примере 3, гость и ведущий избежали конфликта, фокусируясь на аргументах
противника, а не на его личности;
— косвенное оскорбление — маркирование — косвенное оскорбление → уход
от оскорбления одного из оппонентов (только один случай из 25 рассмотренных транскриптов);
— взаимная речевая агрессия → конфликт (стремление оппонентов к домини
рованию (примеры 4, 7, 8));
— косвенные оскорбления → «взрыв» одного из участников, при этом доминирование второго, прибегающего в основном к косвенным оскорблениям
(подходит для реализации оскорбления второго порядка, т. е. провокации
оппонента на агрессию);
— обвинение в нарушении табу → доминирование стороны, позиционирующей себя как жертву (подходит для реализации мнимого оскорбления (примеры 1, 5)).
Отметим, что под доминированием мы понимаем такое речевое поведение
(косвенные или прямые оскорбления), в результате которого оппонент вынужден
в первую очередь оправдываться и искать примирения. Прямое обвинение в речевом поведении, нарушающем культурно-специфические табу, пренебрежительном
отношении к идеалам и ценностям данного общества, непатриотичности обладает
наибольшей дискредитирующей силой и вынуждает оппонента занять оборонительную позицию и оперировать в основном реакциями, смягчающими оскорбление, например отрицанием, смещением ответственности, самооправданием, пояснением и т. д., с тем чтобы вернуть доверие и поддержку публики (примеры 1, 5).
Наиболее эффективными являются те оскорбления, которые позиционируют оппонента: а) как «своего» нарушителя культурно-специфических табу, осквернителя
Вестник СПбГУ. Язык и литература. 2017. Т. 14. Вып. 4 как изначально «чужого», не заслуживающего доверия публики.
В контексте американского общественно-политического дискурса навешивание ярлыка расиста, человека, не уважающего основные ценности США, на своего
оппонента приводит к доминированию в дискуссии и вынуждает оппонента реагировать не так агрессивно, фокусируясь в первую очередь на оправдании перед
публикой.
Таким образом, в результате проведенного исследования была разработана типология КР на оскорбления в контексте американского общественно-политического дискурса, был сделан вывод о том, что роли нападающей стороны и жертвы не
зафиксированы за одними и теми же участниками КСО, и, как следствие, исследование КР на оскорбление может быть расширено до исследования межличностного
взаимодействия в коммуникативной ситуации оскорбления в целом. Были выявлены основные схемы развития речевого взаимодействия в КСО.
Источники
Hannity01 — Fox News, Hannity (Jasser vs. Phillips), August 19, 2013.
Hannity02 — Fox News, Hannity’s America (Hannity vs. Imam), February 18, 2007.
Maher01 — HBO “The Real Time with Bill Maher” (episode 331: Maher and Harris vs. Affleck), October
3, 2014.
Maher02 — HBO “The Real Time with Bill Maher” (episode 334: Maher vs. Jebreal), October 31, 2014.
Maher03 — HBO “The Real Time with Bill Maher” (episode 349: Maher vs. Zakaria), April 10, 2015.
Morgan04 — CNN, “Piers Morgan Tonight” (Morgan vs. Shapiro), Aired, January 10, 2013 — 21:00.
Morgan05 — CNN, “Piers Morgan Tonight” (Morgan vs. Jones), Aired, January 12, 2013 — 21:00.
Morgan09 — CNN, “Piers Morgan Live” (Morgan vs. Ball), Aired, April 22, 2013 — 21:00.
Morgan11 — CNN, “Piers Morgan Live” (Morgan vs. Handler), Aired, March 10, 2014 — 21:00.
Outfront01 — CNN, “Erin Burnett Outfront” (Bennett vs. Jebreal), Aired, November 20, 2012 — 19:00.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.111
Кусоцкая Елена Сергеевна
Санкт-Петербургский государственный университет
Россия, 199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 7/9;
ООО «Дом программ»
Россия, 194156, Санкт-Петербург, пр. Энгельса, 33/1
kuleshovael@rambler.ru, kuleshovael14@gmail.com
ТИПОЛОГИЯ И ЯЗЫКОВАЯ РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ
КОММУНИКАТИВНЫХ РЕАКЦИЙ НА ОСКОРБЛЕНИЯ В КОНТЕКСТЕ
АМЕРИКАНСКОГО ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА
В работе на материале американского общественно-политического дискурса исследуются
коммуникативные реакции на оскорбления, рассматривается их типология и языковая репрезентация, а также межличностное взаимодействие в конфликтной ситуации оскорбления
(КСО) в целом. В статье отражены основные аспекты проведенного исследования: обзор современных тенденций в изучении вежливости / невежливости; обоснование дискурсивного
подхода к проблеме, делающего упор на реакцию жертвы, а не на интенциональность нападающей стороны; социальная природа оскорбления; культурно и ситуативно обусловленная
приемлемость / неприемлемость того или иного речевого поведения в КСО; возможные схемы
развития КСО. Материалом исследования послужили транскрипты 25 эпизодов американских
общественно-политических ток-шоу (“Real time with Bill Maher”, “Hannity”, “Burnett Outfront”,
“Piers Morgan Tonight” и т. д.) за последнее десятилетие. Выбор материала исследования объясняется тем, что общественно-политический дискурс, обращенный к широкой аудитории
и ее ценностям и идеалам, позволяет наиболее полно исследовать культурно-специфическую
приемлемость / неприемлемость того или иного речевого поведения в рамках КСО. Библиогр.
24 назв.
|
то что называемы между относително конструкцией и устойчивым вводным оборотом. Введение
В настоящей работе рассматриваются конструкции с оборотами что называется и то, что называется, подобные представленным
в (1)–(2), и обсуждаются свойства, сближающие их с одной стороны
с относительными конструкциями и с другой стороны с устойчивыми вводными оборотами.
(1)
(2)
Он был, (то,) что называется, дурак.
. . . теперь они то что называется нашли себя . . .
[Л. Р. Кабо. Повесть о Борисе Беклешове (1962)] (НКРЯ3)
В рассматриваемом типе конструкций присутствует некоторая
группа, которая может рассматриваться как предикат при глаголе
называться в относительной конструкции или как составляющая
главной клаузы, поясняемая вводным оборотом, — дурак и нашли
себя в примерах выше. Ниже такие группы условно называются
«наименование».
Исследуемые конструкции допускают различные аналитические трактовки, обсуждаемые в разделе 2. Для определения грамматического статуса конструкций рассматриваются синхронные
(раздел 3) и диахронические (раздел 4) данные. В разделе 5 приводятся выводы.
1 Исследование
РГНФ (№ 14–04–00264, «Семантикосинтаксический компонент интегрированного корпусного описания русской
грамматики»). Я благодарю за комментарии анонимного рецензента.
поддержано
3 Национальный корпус русского языка, ruscorpora.ru. Подсчеты по данным
корпуса производились в апреле 2015 г. и июне — июле 2016 г.
Здесь и далее сохраняется пунктуация источника цитирования. Нормативных рекомендаций по пунктуационному оформлению конструкции то, что
называется не существует, однако ниже в сконструированных примерах ставятся
запятые как с обеих сторон от оборота, так и внутри него, после слова то.
2. Возможные способы анализа
2000;
В литературе что называется рассматривается как вводный оборот или даже вводное слово [Розенталь и др. 1998: 118;
§ 586;
Валгина
Онипенко (рукопись)]. Оборот то, что называется, насколько
мне известно, в литературе не упоминается и, по всей видимости, считается частным случаем относительной конструкции
с вершиной то4.
Шведова, Лопатин (ред.)
2002:
Очевидной альтернативой является единообразное рассмотрение данных конструкций — в качестве относительных или в качестве
вводных.
Из относительных конструкций оборот что называется близок
к безвершинным относительным предложениям (3), оборот то, что
называется — к относительным предложениям с легкой вершиной
(light-headed5) (4).
(3)
Окончив, что было нужно, погулял под дождем.
[Николай II. Дневники 1904–1907 (1904–1907)] (НКРЯ)
(4)
Окончив то, что было нужно, погулял под дождем.
Помимо обычных относительных конструкций, изучаемые
обороты демонстрируют некоторое сходство с прозрачными (transparent) относительными предложениями, т. е. конструкциями, в которых семантические и некоторые синтаксические свойства вершины
проявляет именная часть предиката относительной клаузы при таких глаголах, как seem ‘казаться’, call ‘называть’, be ‘быть’ (например,
в сочетании was once ‘некогда был’) и т. п. [Grosu 2003], как в примере (5).
(5)
He is a what many would call corpulent man.
[van Riemsdijk 2000]
4 Рассматриваемый в статье оборот то, что называется в функции, приближенной к вводной, по всей видимости, является более разговорным, чем что называется. Далее в статье этот вопрос не обсуждается.
5 Данный термин предложен Б. Цитко [Citko 2004]. Та же группа примеров
часто описывается в литературе как ложные безвершинные относительные предложения (false free relatives) [de Vries 2002].В литературе рассматриваются только прозрачные безвершинные предложения и не обсуждается возможность существования прозрачных относительных предложений с вершиной (см. [Grosu 2003;
Schelfhout et al. 2004; van Riemsdijk 2006; Kim 2011] и др.). В то
же время, предварительно можно допустить, что конструкции
вида то, что называется могли бы также относиться к этому типу и в таком случае должны рассматриваться в качестве прозрачных относительных конструкций с легкой вершиной.
Основные ожидаемые различия между вводными оборотами
и относительными конструкциями сводимы к следующему.
Во-первых, от вводного оборота в большей степени, чем от
относительной конструкции, можно ожидать, что его свойства будут
регулироваться «малым синтаксисом» и иметь лексические и морфологические ограничения, не предсказываемые общими правилами,
иными словами, вводные обороты могут быть в той или иной мере
устойчивыми.
Во-вторых, в случае, если конструкции рассматриваются как
вводные, наименование должно быть частью главной клаузы, тогда
как для обычного относительного предложения ожидается, что его
предикативная позиция должна быть заполнена, следовательно,
естественно предполагать, что наименование находится в зависимой
клаузе.
Ожидания, связанные с прозрачными относительными предложениями, менее очевидны, поскольку этот тип конструкций исследован на материале малого количества языков. В существующей литературе для таких конструкций не отмечаются явления,
связанные с устойчивостью. Синтаксическая позиция наименования в прозрачных относительных конструкциях является предметом обсуждений, см. [Grosu 2003: 277]. Данный тип конструкций
сближается иногда с обычными безвершинными конструкциями
[Grosu 2003], иногда с вводными оборотами [Schelfhout et al. 2004].
Наиболее общие ожидания об устройстве вводных оборотов и
обычных («непрозрачных») относительных предложений собраны в
Таблице 1.
Данным двум параметрам — устойчивости и положению
наименования — соответствуют следующие более частные признаки, которые и будут проверяться для исследуемого материала.Таблица 1. Возможное устройство вводных оборотов и «непрозрачных»
безвершинных относительных предложений
относительное предложение
вводный оборот
1. Устойчивость
устойчивость
−
+/−
наименование вне клаузы
−
+
1.1. Лексические ограничения на глагол в конструкции
1.2. Лексические ограничения на наличие и типы зависимых
при глаголе
1.3. Грамматические ограничения на возможные глагольные
формы
2. «Внешнее» положение наименования
2.1. Свободная синтаксическая позиция наименования в
главной клаузе
2.2. Отсутствие ограничений на одушевленность
2.3. Согласование наименования в главной клаузе
2.4. Вхождение в состав идиомы в главной клаузе
2.5. Постпозиция оборота по отношению к наименованию
2.6. Невозможность постпозитивных зависимых глагола по
сле наименования
2.7. Наличие паузы (и соответствующей ей запятой) перед
оборотом
2.8. Наличие паузы (и соответствующей ей запятой) между
оборотом и наименованием
В качестве оснований для сравнения ниже будут использовать
ся следующие типы конструкций:
(cid:254) наиболее близкий по значению вводный оборот как говорится;
(cid:254) бесспорные относительные конструкции: безвершинные и с
вершиной то;
(cid:254) прозрачные безвершинные предложения других языков
(прежде всего, английского) по данным существующих
описаний;
(cid:254) диахронически более ранние варианты изучаемых конструк
ций (см. раздел 4).В обычном случае признаки, перечисленные выше, характерны для вводных оборотов, но не для относительных предложений,
см. данные в Таблице 2.
Таблица 2. Рассматриваемые свойства у вводного оборота и
относительного предложения
1.1.
1.2.
1.3.
2.1.
2.2.
2.3.
2.4.
2.5.
2.6.
2.7.
лексические ограничения: глагол
лексические ограничения: зависимые
фиксированные грамматические формы
синтаксвободная
сическая
позиция
наименования в главной
клаузе
отсутствие ограничений
на одушевленность
согласование в главной
клаузе
допустимость
ния в состав идиомы
вхожде
постпозиция по отношению к наименованию
невозможность зависимых глагола после наименования
запятая перед наименованием
2.8.
запятая перед оборотом
как говорится
+
(то), что выглядит как
−
−/+
+/−
+
+
+
+
+
+
+
+
−
−
−
−
−
−
−
−
−
−
3. Синхронные данные
3.1. Устойчивость
Исследуемые обороты отличает лексическое ограничение
на возможные глаголы: в данных конструкциях используется только глагол называться. Так, в близких условиях не используется нидеривационно связанный глагол называть (6), ни близкие по значению и модели управления именоваться и величаться (7а-б)6
(6)
Он, (то) что называется / ??называют, дурак7
(7а) Споры о причинах моего, что называется, успеха.
[Сергей Довлатов. Переводные картинки (1990)] (НКРЯ)
(7б)
??Споры о причинах моего, что именуется / величается, успеха.
Зависимые в конструкциях фиксируются (8)–(9).
(8)
(9)
. . . он теперь норовил, что у нас называется, в каждый горшок
плюнуть. . .
[Вячеслав Пьецух. Русские анекдоты // «Знамя»,
2000] (НКРЯ)
Иначе просто был бы несчастный случай, или, что называется
на нашем языке, юридический казус.
[Владимир Тендряков. Суд (1960)] (НКРЯ)
В то же время, такие выражения не в полной мере естественны и, по всей видимости, в разной степени возможны для
различных зависимых, ср. (9) и менее приемлемое (10).
(10)
?Иначе просто был бы несчастный случай, или, что красиво
называется, юридический казус.
Примеры, в которых используется грамматическая форма
глагола называться, отличная от называется, фиксируются, однако
представляются не в полной мере грамматичными:
(11)
. . . выходило, что называлось, «один к одному». . .
[Андрей Макаревич. Все очень просто (1990)] (НКРЯ)
6 В текстах изредка встречается оборот что говорится, однако он представляется не вполне грамматичной контаминацией конструкций как говорится и что
называется:
(i)
И все-таки мы шли, мы, что говорится, кожей чувствовали силу и чистоту
Арктики.
[Анатолий Грешневиков. Зов Арктики (2002) // «Наш современник», 2002.08.15] (НКРЯ)
7 Предложение сравнительно допустимо при изменении паузации — в этом
случае, по всей видимости, представлено обычное относительное предложение
с вершиной то.Ограничения названных выше типов не отмечаются ни
для обычных, ни для прозрачных относительных предложений.
3.2. Положение наименования
В случае если наименование находится в главной клаузе — если
оборот анализируется как вводный, — естественно ожидать, что зависимая клауза не будет накладывать ограничений на его возможную
синтаксическую позицию. В случае с (обычной) относительной
конструкцией можно было бы ожидать, что при отсутствии явной интонации цитирования (на письме отмечаемой кавычками) в позиции
предиката будут выступать только формы, возможные при глаголе
называться вне данной конструкции, например, при подлежащем
это. Для русского языка это именные группы в формах именительного и творительного падежа. Эти формы именного предиката допустимы при нейтральной интонации (12а), другие же формы требуют
особого интонационного и пунктуационного оформления при подлежащем это (12б-в), но не в конструкции с подлежащим что (7а-б).
(12а) Это называется успех / успехом.
(12б) OKСпоры о причинах моего. . . это называется «успеха».
(12в) ?Споры о причинах моего. . . это называется успеха.
Рассматриваемые конструкции возможны при наименовании,
занимающем почти произвольную синтаксическую позицию: при
именной группе в любой форме, а также при группе прилагательного,
наречия, глагола (13).
(13) Мы, что называется, пошли по следу.
[«Совершенно секретно» (2003] (НКРЯ)
Для английских прозрачных относительных конструкций отмечается широкая сочетаемость с группами, отличными от обычных
именных предикатов, однако несочетаемость с финитными глагольными формами [Kim 2011], — как видно из (2) и (13), в обеих рассматриваемых русских конструкциях не действует и это ограничение.
Для оборота то, что называется использование при группах,
отличных от обычных именных предикатов, является менее частотным, см. данные в Таблице 3. Различие статистически значимо,
χ2, P < 0, 01.Таблица 3. Частотность составляющих различного типа в конструкциях с
(то,) что называется (Яндекс)
был что называется (последние 50)
был то, что называется
ИГ37
прочее11
Для первой конструкции рассматриваются наиболее поздние по дате написания 50
примеров в Яндексе. Для второй — все представленные при поиске в Яндексе и
сортировке по дате 48 примеров.
Ограничения, связанные с одушевленностью предиката, в
конструкции отсутствуют, что верно и для прозрачных относительных предложений.
(14)
. . . Фокины были, что называется, дылды. . .
[Андрей Белый. Серебряный голубь (1909)] (НКРЯ)
(15) Сейчас пришли, что называется, белые люди, которые начали
(Яндекс)
воевать по правилам военного искусства.
Впрочем, данный признак, по-видимому, не всегда невозможен и для относительных конструкций, см., во-первых,
[Grosu 2003: 285], во-вторых, примеры (16)–(17), в которых ограничения на одушевленность отсутствуют, несмотря на то, что
вершина то получает творительный падеж из главной клаузы,
т. е. едва ли может быть частью вводного оборота.
(16) Среднего роста, со светлыми волнистыми волосами, прямым
носом, высоким лбом, он был лишен расплывчатой детской миловидности, а был тем, что называют — человеком приятной
наружности.
[Давид Самойлов. Общий дневник (1977–1989)] (НКРЯ)
(17) Впрочем, Дубков и в самом деле был тем, что называют «un
homme comme il faut».
[Л. Н. Толстой. Отрочество (1854)] (НКРЯ)
Впрочем, в (17) используются кавычки, а (16) представляется
не в полной мере грамматичным.
Согласование с наименованием в рассматриваемых конструкциях наблюдается (18а)–(19а), как и в прозрачных относительных
конструкциях.(18а) Но затем наступили, что называется, серые будни нового, слег(Яндекс)
ка изменившегося, но все-таки буржуазного мира. . .
(19а) В каждой стране были и есть то, что называется «социальные
[Раддай Райхлин. Как захватить власть (2003) //
проблемы».
«Лебедь» (Бостон), 2003.08.04] (НКРЯ)
Для безвершинных конструкций при сохранении интонации
согласование с наименованием обязательно:
(18б) (cid:72)Но затем наступило, что называется, серые будни. . .
Для конструкций с вершиной то в близких контекстах
возможно согласование по единственному числу и 3 лицу или
среднему роду (19а), однако можно предположить, что в таких
случаях представлены обычные относительные конструкции с легкой вершиной, а не изучаемая конструкция.
(19а) В каждой стране было и есть то, что называется «социальные
проблемы».
В том же случае, если контекст является неестественным
для обычных относительных конструкций с подлежащим что,
как в (20а-б), где предикат является одушевленным, согласование
обязательно:
(20а) Сейчас пришли, то, что называется, белые люди, которые на
чали воевать по правилам военного искусства.
(20б) (cid:72)Сейчас пришло, то, что называется, белые люди, которые на
чали воевать по правилам военного искусства.
Как известно, некоторые синтаксические структуры не допускают разбиение идиом на две клаузы. При обороте что называется
наименование может составлять идиому с несомненной частью главной клаузы (21а). Это является косвенным аргументом в пользу того,
что наименование является частью главной клаузы.
(21а) Сразу берет, что называется, быка за рога. . .
[Виталий Пи
щенко. Замок ужаса // «Техника — молодежи», 1991] (НКРЯ)
Данный признак отмечался для английских прозрачных
безвершинных предложений [van Riemsdijk 2000], см., впрочем,
[Grosu 2003: 286], где показано, что это свойство наблюдается не
во всех случаях.Как кажется, для оборота то, что называется такие структуры
менее допустимы:
(21б) ?Сразу берет, то, что называется, быка за рога. . .
Правила порядка слов при конструкции что называется до
пускают постановку оборота после наименования:
(22а) Я коммунист и поэтому спрашиваю «в лоб», что называется.
[Анатолий Чубайс. Больше наглости! (2003) // «Советская Россия», 2003.09.01] (НКРЯ)
Для конструкции то, что называется такой порядок слов ме
нее грамматичен:
(22б) ??Я коммунист и поэтому спрашиваю «в лоб», то, что называ
ется.
Важно отметить, что, несмотря на допустимость постпозиции для оборота что называется, эта позиция менее характерна для
него, чем для квазисинонимичного как говорится. Подтверждающие
это данные приведены в Таблице 4, различие статистически значимо
(χ2, P < 0, 01).
Таблица 4. Частотность конечной и неконечной позиции у оборотов что
называется и как говорится (НКРЯ)
в конце
перед запятой
что называется
как говорится1773597
% в конце
1,5%
4,0%
Как отмечалось выше, зависимые у глагола называться ограниченно возможны, ср. также (23а). В то же время, зависимые, следующие за наименованием, значительно менее приемлемы (23б).
(23а) Он был ещё вчера, что называется на языке судебной системы,
(Яндекс)
«на пути к исправлению».
(23б) ??Он был ещё вчера, (то) что называется «на пути к исправле
нию» на языке судебной системы.
Подобный порядок слов возможен для прозрачных относительных предложений в английском и некоторых других языках
[Grosu 2003] и является сильным аргументом за то, что наименованиеявляется в таких конструкциях частью зависимой клаузы, — однако, как видно из (23б), у рассматриваемых оборотов этот признак
отсутствует.
Запятые, служащие обособлению оборота, при конструкции
что называется чаще всего присутствуют, однако встречаются и примеры без таких запятых перед оборотом и / или после него:
(24) Был он что называется дылда, с бледным востроносым лицом и
ужасно беспокойными глазами8.
[В. В. Набоков. Королек (1933)] (НКРЯ)
Отдельные такие случаи могут быть связаны с опечатками,
случайными ошибками или неточностями при переводе изданий
в цифровой формат, однако существенно, что отсутствие запятых
более характерно для выражения что называется, чем для семантически близкого как говорится. Данные приведены в Таблицах 5–69,
различия в обоих случаях статистически значимы (χ2, P < 0, 01).
Таблица 5. Частотность отсутствия знаков препинания перед
выражениями что называется и как говорится (НКРЯ, 1951–2000)
без знаков
препинания
после запятой
что называется
как говорится41749
% без знаков
препинания
1,5%
0,2%
Таблица 6. Частотность отсутствия знаков препинания после выражений
что называется и как говорится (НКРЯ, 1951–2000)
без знаков
препинания
после запятой
что называется
как говорится122160
% без знаков
препинания
5,2%
0,6%
8 В примере (24) сохранена пунктуация, представленная в НКРЯ. В печатных
источниках наличие обособляющих запятых в данном предложении различается
по изданиям, однако кажется более правдоподобным, что редактор того или иного
издания добавил запятые (что соответствует прескриптивным правилам), а не
убрал запятые (что прескриптивные правила нарушает).
9 В Таблице 5 ниже из рассмотрения исключены контексты в начале предложения и после союзов, в Таблице 6, а также в Таблице 10, — в конце предложения.4. Диахронические данные
В настоящем разделе рассматриваются только те из ожидаемых признаков вводных оборотов, для которых в период
с XVIII в. по настоящее время обнаружены значимые изменения.
4.1. Устойчивость
Как отмечено выше, в современном языке глагол называть в рассматриваемой конструкции не используется, однако
в XIX в. такие примеры фиксируются:
(25) Она, то что называют, опустилась.
[Л. Н. Толстой. Война и
мир. Том четвертый (1867–1869)] (НКРЯ)
Подобные примеры немногочисленны, однако не единичны.
Данные в Таблице 7 показывают, что для языка XVIII–XIX вв. использование в рассматриваемой конструкции глагола называть по
крайней мере более характерно, чем для XX — начала XXI в. Различие
статистически значимо, двусторонний вариант точного критерия
Фишера, P < 0, 01.
Таблица 7. Диахронические изменения в частотности конструкции что
называют
что называют
что называется
% что называют
1700–1900
1901–201201794
1%
0%
Изменения наблюдаются и в использовании зависимых при
глаголе называться. Так, примеры, подобные (26), с зависимым внутри оборота в течение наблюдаемого периода стали значительно менее частотными.
(26) Молнии не прекращались ни на мгновение; была, что называется
в народе, воробьиная ночь.
[И. C. Тургенев. Первая любовь (1860)] (НКРЯ)
Данные приведены в Таблице 8, различие между первым и
вторым периодами статистически значимо (двусторонний вариант
точного критерия Фишера, P < 0, 05).Таблица 8. Наличие зависимых в конструкции что называется (НКРЯ)
с зависимым
всего
% с зависимым
1700–1850
1851–1900
1901–1950
1951–2000
2001–201252108310666
4%
1%
0%
0%
0%
4.2. Положение наименования
В течение наблюдаемого периода отсутствуют изменения в наборе синтаксических позиций, доступных для наименования. В то
же время, их частотность значительно меняется. Данные представлены в Таблице 9, различие статистически значимо χ2, P < 0, 01).
Таблица 9. Частотность составляющих различного типа в конструкции с
что называется (НКРЯ)
именная группа
прочее
% именных групп1700–1900
1901–2012
В таблице для каждого периода, отмеченного в Таблице 8, рассматриваются
случайные выборки по 100 примеров, кроме первого периода, для которого
рассматриваются все 97 примеров, представленные в корпусе.26727%
11%
Косвенно на изменение позиции наименования указывают также данные о частотности запятых перед названием. Так,
в текстах XVIII–XIX вв. более частотны примеры, подобные (27), без
запятой между оборотом что называется и наименованием.
(27) Итак, в одном департаменте служил один чиновник; ⟨. . .⟩ с морщинами по обеим сторонам щёк и цветом лица что называется
геморроидальным. . .
[Н. В. Гоголь. Шинель (1842)] (НКРЯ)
Данные приведены в Таблице 10, различие статистически зна
чимо (χ2, P < 0, 01).
Аргументом в пользу более внутреннего положения вершины
может служить также следующий пример, приведенный анонимным
рецензентом:
(28) Брат его средний был, что называют у нас, мизантроп, а в де
ревне — нелюдим.
[Н. А. Полевой. Мешок с золотом (1829)] (НКРЯ)Таблица 10. Частотность отсутствия знаков препинания после выражений
что называется и как говорится (НКРЯ)
без знаков
препинания
перед запятой
% без знаков
препинания
1700–1900
1901–2012841763
10%
5%
В (28) за наименованием следуют слова а в деревне, которые естественно считать частью относительного предложения.
Таким образом, порядок слов в этом примере указывает на
положение наименования внутри зависимой клаузы. Для современного языка данный пример представляется неграмматичным.
5. Выводы
Большая часть синхронных и диахронических данных, обсуждаемых в статье, собрана в Таблице 12 в приложении. Столбец с данными по прозрачным относительным конструкциям в английском
заполнен на основании существующих описаний.
Собранные данные позволяют сделать следующие обобщения.
1. Обороты что называется и то, что называется проявляют
промежуточные свойства между устойчивыми вводными оборотами
и относительными конструкциями.
2. Выражение что называется в соответствии с традиционными описаниями крайне близко к устойчивому вводному обороту.
К числу немногих свойств, отличающих его от устойчивого оборота,
относятся ограниченная допустимость зависимых и изменяемость
глагола в конструкции, тяготение к позиции перед наименованием,
сравнительно частое отсутствие запятой — и, предположительно,
паузы — перед оборотом и в особенности после него.
3. Выражение то, что называется дальше от вводного оборота: оно в большей степени тяготеет к именным группам в позиции
предиката, менее допустимо в идиомах и неграмматично в постпозиции к наименованию. В то же время, оно несколько ближе к устойчивому вводному обороту, чем английские прозрачные относительные
предложения: оно ограничено лексически и морфологически, совместимо с наименованием, выраженным финитным глаголом, не
допускает зависимых глагола после наименования, сравнительночасто встречается с запятой перед оборотом и / или после него, как
в примере (20а-б).
4. Все обнаруженные диахронические изменения указывают
на то, что конструкция что называется в течение рассматриваемого периода (с XVIII в. до начала XXI в.) сближалась по свойствам
с устойчивым вводным оборотом. За это время стали более строгими ограничения на глагол и зависимые в конструкции, стали более частотными наименования, отличные от именных групп10, и
более редкими — вхождения конструкции без запятой перед наименованием.
Таким образом, можно предположить, что оборот то, что
называется, оборот что называется в XVIII в. и тот же оборот
в современном синхронном срезе образуют несколько различных промежуточных этапов изменения от обычной относительной
конструкции к устойчивому вводному обороту. Можно предположить также, что одной из более ранних стадий их развития могла
быть конструкция, близкая к английским прозрачным безвершинным предложениям.
Некоторые более дробные типы могут быть выделены и
внутри обсуждаемых конструкций на синхронном срезе. Так,
существует корреляция между наличием зависимых в обороте
и именной группой в предикате. Данные приведены в Таблице 11, различие статистически значимо (двусторонний вариант
точного критерия Фишера, P < 0, 01). Как обсуждалось выше,
и наличие зависимых, и использование в предикате именной
группы являются признаками, характерными скорее для относительных предложений, а не вводных оборотов. Следовательно,
можно говорить о том, что среди конструкций вида что называется выделяется подтип с глагольными зависимыми, проявляющий
свойства, более характерные для относительного предложения11.
Таким образом, можно предположить, что широко обсуждаемые в литературе прозрачные безвершинные относительные
предложения образуют лишь один из промежуточных этапов
изменения от относительной конструкции к вводному обороту.
10 Ср. известное расширение в сочетаниях типа sort / kind of от употреблений
при существительных к глаголам и наречиям, см., например, [Denison 2002].
11 Можно, разумеется, утверждать и то, что некоторый подтип с «менее ввод
ными» свойствами образуют конструкции с именными группами в предикате.Таблица 11. Частотность составляющих различного типа при конструкции
что называется в зависимости от наличия зависимых при слове
называется (НКРЯ, 1701–1900)
есть зависимые
нет зависимых
именная группа
прочее53144
доля именных групп
0,8
0,3
Важно отметить также, что в русском языке то в конструкции
то, что называется не мешает некоторой «прозрачности» конструкции в целом — не меньшей, чем в прозрачных относительных предложениях. По всей видимости, это свойство — еще одно указание
на высокую степень интеграции вершин, состоящих из указательных местоимений то, тот в зависимые клаузы. Другие свойства,
также указывающие на такую интеграцию, отмечались как для сентенциальных актантов с вершиной то [Коротаев 2013], так и для
некоторых типов относительных предложений [Холодилова 2015].
| Напиши аннотацию по статье | М. А. Холодилова
ИЛИ РАН, Санкт-Петербург
(ТО,) ЧТО НАЗЫВАЕТСЯ : МЕЖДУ ОТНОСИТЕЛЬНОЙ
КОНСТРУКЦИЕЙ И УСТОЙЧИВЫМ ВВОДНЫМ ОБОРОТОМ1
1. |
традиционные одежда макутов лексико фразеологические и лингвокультурные аспекты. Ключевые слова: якутский язык, традиционная одежда, лексика, языковая картина мира.
Введение
Изучению лексики якутского языка, как и других тюркских языков, уделено достаточное
внимание. Однако многие вопросы, связанные с названиями одежды, все еще не нашли должного отражения в специальных лингвистических исследованиях. Данная область лексики лишь
попутно фиксируется в работах [Афанасьева, 2013. C. 137; Слепцов, 1965. C. 43–47]. Лексика традиционной одежды в текстах эпоса рассматривалась нами в статьях: [Готовцева, 2015.
C. 60–62; Готовцева, Николаева, 2016. C. 56–61].
Для обозначения общего понятия одежды в якутском языке существуют два слова: составное собирательное слово таҥас-сап ‘общее название пошивочного материала, одежды и обуви’ и отдельное слово таҥас – только ‘одежда’. В «Большом толковом словаре якутского языка» лексема таҥас зарегистрирована как двузначная единица: 1. Материал, из которого шьется
одежда, белье или обувь, ткань, материя. 2. Совокупность предметов, которыми покрывают,
облекают тело, одежда [БТСЯЯ, 2013. C. 210]; Ср. др.-тюрк. тоҥ, тоон ‘платье, одежда’, таҥ
‘заматывать’, уйг. тоҥ ‘одежда, халат’ [Там же. C. 213].
Тематические группы наименований одежды
Собранный нами материал подразделен на следующие группы: 1) названия видов верхней
и нательной одежды и их деталей; 2) названия головных уборов; 3) названия обуви.
Готовцева Л. М. Традиционная одежда якутов: лексико-фразеологические и лингвокультурные аспекты // Вестн.
Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Т. 15, № 2. С. 81–90.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2017. Том 15, № 2
© Л. М Готовцева, 2017
Представления о мире и языки: исследование взаимодействий
Первую тематическую группу образуют названия верхней (тас таҥас, букв. наружная одежда) и нательной одежды (ис таҥас, букв. внутренняя одежда, ср. др.-тюрк. iston из icton
«внутренняя одежда»). Тематическая группа представлена рядом лексем, характеризующих
наплечную одежду: сон ‘общее название женской и мужской верхней одежды’. Сон ‘шуба’
М. Рясянен сравнивает с эвенк. сун ‘кафтан’ [Räsänen, 1969. C. 427]. В «Эвенкийско-русском
словаре» сун поясняется как ‘пальто’ [ЭРС, 1958. C. 196] и как ‘кафтан’ [Там же. C. 117]. Большинство специалистов сравнивают с алт. тон ‘1. Шуба, тулуп; 2. Костюм шамана’. Является общетюркским словом и зафиксировано в древнетюркских письменных памятниках: тон
‘платье, одежда’ [ДТС, 1969. C. 574], дон ‘платье’ [Там же. C. 55], тон ‘одежда’. Данное слово
отмечено и в орхоно-енисейских памятниках: тон, дон в значении ‘одежда’. В словаре Л. З. Будагова оно отмечено со значением ‘одежда, шуба, обувь’ [ССТТН, 1960. C. 759], с пометкой
осм., крым.-тат. дон, тон ‘платье, штаны’ 1.
Летом носили кафтаноподобные пальто из тонко выделанной ровдуги тирии сон, кулун тириитэ сон ‘кафтан из кожи жеребенка’, кытыылаах сон ‘летний кафтан из материи’, оноолоох
сон ‘пальто из сукна’; зимой поверх кафтанов надевали длинные саҕынньах ‘меховые дохи,
тулупы’. Ср. алт. дьака ‘доха’. М. Рясянен считает jaku ‘доха’ общим монголо-тюркским словом. Ссылаясь на работы Н. Поппе, он перечисляет ойротские варианты слова: jaky, jakky,
jaka. Также приводит ойрот., тел. jakky, бараб. йаҕы, сойот. чаҕы, остяк. йага, вог. йахэ,
рус. яга, якут. саҕыньах, саҥыйах. Возводит к монг. даху. От него же производит рус. доха,
тунг. даку [Räsänen, 1969. C.180] 2. Доха являлся основной зимней верхней одеждой. Бывает
из шкур таежных зверей: эһэ саҕынньах ‘медвежья доха’, сиэгэн саҕынньах ‘доха из росомахи’,
саһыл саҕынньах ‘лисья доха’. Дорожные дохи надевали и женщины, и мужчины.
К наплечной одежде относятся также: ырбаахы ‘рубаха’ (Cр. рус. рубаха) из ровдуги и материи – даба ‘синяя китайская даба’, сиидэс ‘ситец’, солко ‘шелк’; халадаай ‘холодай, верхняя женская рубаха на пелеринке’, сиидэс, солко халадаай, хомуһуол ‘мужская верхняя одежда,
камзол’. Cр. рус. камзол.
Нательная одежда ис таҥас (букв. внутренняя одежда) и ее элементы представлены лексемами: cыалыйа (сыалдьа) ‘штанины из кожи, натазники’, сутуруо ‘наколенник, привязываемый ремешками сургунах, к натазникам или к ремню, ноговицы’. Ср. эвенк. оторо, хоторо, рус.
диал. сутыры ‘ноговицы’, якут. сото ‘голень’. Бывают летние сарыы сутуруо и зимние тирии
сутуруо. Натазники ‘сыалдьа’, ноговицы ‘сутуруо’ заменяли в целом штаны, ыстаан ‘штаны’.
Ср. др.-тюрк. iston «подштанники» из ic ton ‘внутренняя одежда’ [Сравнительно-историческая
грамматика, 2001. C. 478]: тирии ыстаан ‘штаны из ровдуги, лосины’, торбос ыстаан ‘телячьи штаны’.
Во второй группе классифицированы названия головных уборов. Для обобщенного названия головных уборов существует лексема бэргэһэ (ср. др.-тюрк. бӧрìк, бӧрк и монг. bӧrgesün
‘покрывало, крышка’) [Там же. C. 485].
В старину якуты носили разные виды головных уборов: шапки-капоры, носимые летом: ынтака бэргэһэ, бобуонньук бэргэһэ; теплые шапки простого вида: дьорбуоҥка бэргэһэ ‘ермолка’; халпаак ‘колпаак’; нарядные теплые шапки: дьабака бэргэһэ ‘старинная якутская женская
меховая (изнутри и снаружи) шапка с высоким верхом из сукна или другого материала’; муостаах нуоҕайдаах бэргэһэ ‘старинная рогатая шапка и с пером на верхушке’; ураа (куйуһун)
бэргэһэ ‘старинная свадебная шапка’ и т. д. Головные уборы имели различные формы: чепчиковидные, конусовидные, шатрового типа. Летние шапки шили из ровдуги, зимние – из меха.
Следующая группа представлена наименованиями обуви. Для обобщенного названия обуви
есть словосочетание атах таҥаһа ( букв. ‘одежда для ног’). Обувь должна была быть удобной, прочной в носке, теплой в холодное время года и непромокаемой в сырое; легкой и мяг
1 Этимологическая справка составлена В. Г. Поповым.
2 Этимологическая справка составлена В. Г. Поповым.кой в сухую летнюю погоду и магически защищенной от воздействия злых сил [Гаврильева,
1998. C. 52].
Обувь подразделена на следующие виды: обувь из ровдуги ‘сарыы’, ‘түнэ’: сарыы этэрбэс
‘торбаза из оленьей ровдуги’, түнэ этэрбэс ‘торбаза из лосиной ровдуги’, түнэ куруму ‘торбаза из лосиной ровдуги’; кожи: ‘саары’ саары этэрбэс ‘торбаза из лошадиной ровдуги’, ‘тирии’
(сыромятная) тирии куруму ‘непромокаемые торбаза’; меха: тыс ‘камус’, ‘шкура’: тыс этэрбэс
‘зимние торбаза из оленьих или, у бедных, из конских лап, шерстью наружу, камусные торбаза’, тыс куруму ‘высокие торбаза из оленьих лап’. Самым распространенным видом старинной
обуви у якутов были сарыы этэрбэс. В зимний период носили тыс этэрбэс, эмчиирэ ‘короткие
унты из камысов, надеваемые вместе с наколенниками’. Внутрь зимней обуви надевали кээнчи
(кэтинчэ) ‘теплые носки’, летом олооччу ‘кожаные торбаса с короткими голенищами’.
Номинация названий традиционной одежды якутов
Исследования номинативной деятельности показывают, что лексические номинации маркируют в обозначаемом предмете те его свойства, которые необходимы, полезны человеку в жизни (Е. М. Вольф, Н. Д. Голев, Н. Л. Чулкина), поэтому логику номинативной деятельности
коллективного номинанта определяет, прежде всего, «прагматический фактор» (Н. Д. Голев).
Опираясь на исследования лингвистов [Ростов, 2004. C. 261–264; Тухбиева, 2006. C. 20–22],
мы берем в качестве основы принципов номинации традиционной одежды в якутском языке
прагматическо-аксиологический принцип. Данный принцип позволяет выделить наименования по следующим мотивационным признакам:
1) материал из которого сделана вещь: бөрө саҕынньах ‘волчья доха’ таба саҕынньах ‘доха
из оленьей шкуры’, суккун сон ‘пальто из сукна’; саһыл бэргэһэ ‘лисья шапка’, үүс бэргэһэ
‘рысья шапка’, тииҥ бэргэһэ ‘беличья шапка’; даба ырбаахы ‘рубаха из дабы’, сиидэс халадаай ‘ситцевое платье’, торбос ыстаан ‘штаны из шкуры теленка’, саары этэрбэс ‘торбаса
из лошадиной ровдуги’, сарыы этэрбэс ‘торбаса из оленьей ровдуги’, түнэ этэрбэс ‘торбаса
из лосиной ровдуги’;
2) внешняя форма одежды или головного убора: чабычах бэргэһэ ‘шапка без наушников,
с широким верхом’ (чабычах – берестяной сосуд), ыаҕас бэргэһэ ‘священническая камилавка’
(ыаҕас – берестяное ведро);
3) функциональная предназначенность вещи: кыырар таҥас ‘одежда шамана’ (букв. одежда для камлания), ѳлүнньүк таҥас ‘погребальная (похоронная) одежда’, хотойдоох сон ‘ритуальная шуба с орлом’;
4) способ ношения одежды: уурунар ‘головной убор’ (букв. ставить); анньынар ‘домашняя
обувь’ (букв. легко одеваемый), тулламай ‘летние легкие домашние торбаза с очень коротким
голенищем’ (букв. легко скидываемый);
5) цвет материала, из которого сделана вещь: ураанньык бэргэһэ ‘шапка с полосой’, дьэллик
таҥас ‘ярко пестрая одежда’, эриэн ыстаан ‘пестрые штаны’, аалай таҥас ‘одежда алого
цвета’;
6) часть тела, закрываемая одеждой (на что непосредственно надевается вещь): мурун хаппаҕа ‘наносник, повязка из заячьего меха для предохранения носа от холода’, сэҥийэ самнаҕа
‘наподбородник’, сирэй сабыыта ‘белое покрывало, которым покрывают лицо покойника’,
сүүс сабыыта / сүүс таҥаһа ‘налобник’ (на лицо);
7) способ изготовления вещи: тордох сон ‘пальто из продымленной ровдуги’, сутука олоо
ччу ‘плетеная обувь из коры тальника, лапти из лыка’;
8) особенности покроя одежды и ее частей: оноолоох сон ‘пальто с разрезом от подола сзади
или по бокам’, дьогдьуурдаах сон ‘пальто с декоративными сборками (складками) на рукавах
женской верхней одежды по плечу, буфы’, тумустаах этэрбэс ‘ровдужные торбаса с острым
носком’, устунан (үргүлдьү) этэрбэс ‘высокие торбаса из оленьих лап’;
Представления о мире и языки: исследование взаимодействий
9) возраст и половая принадлежность: оҕо таҥаһа ‘детская одежда’, оҕо соно ‘детское пальто’, дьахтар соно ‘женское пальто’, эр киһи соно ‘мужская одежда’, халадаай ‘холодай, верхняя женская рубаха на пелеринке’, хомуһуол ‘мужская верхняя одежда, камзол’;
10) сезонность истээх сон ‘зимнее пальто’, халтаҥ сон ‘демисезонное пальто’, истээх
ыстаан ‘теплые штаны’.
С помощью аксиологически и прагматически ориентированной лексики актуализируется
та часть экстралингвистической информации об одежде, которая отмечает степень ее функциональной способности быть одеждой, а также сведения, связанные с процессом изготовления
одежды и особенностями ее использования по назначению.
«Таҥас» в зеркале якутской фразеологии
Многие культурно и социально значимые аспекты повседневной жизни характеризуются
через код одежды. Одежда нагружается множеством культурно и социально значимых смыслов. По словам В. Н. Телия, коды культуры реализуются, как правило, в сакральных текстах,
паремиях, метафорах, фразеологизмах, так как именно они обладают повышенной степенью
символичности, или вторичной семантикой: «Фразеологический состав языка является наиболее прозрачным для воплощаемых средствами языка концептов «языка» культуры, поскольку
в образном основании фразеологизмов отображаются характерологические черты мировидения, рефлексивно соотносимые носителями языка с «этим» языком» [2010. C. 9]. Поэтому разные коды культуры ученый рассматривает именно во фразеологизмах, определяя смысл их
культурно-национальных коннотаций и воспроизведя, таким образом, характерологические
черты народного менталитета. Некоторые традиционные функции одежды можно проследить
в якутской фразеологии. Понимая фразеологию в широком смысле (фразеологизмы-идиомы,
паремии, загадки), мы попытаемся выявить аксиологически значимые коннотации, присущие
одежде и ее деталям, в языковой картине мира якутов.
Поскольку языковая картина мира антропоцентрична, то и в коде одежды отражается видение социально, эмоционально и материально значимых аспектов жизни человека [Семенова,
2011. C. 146].
Наименования одежды в составе фразеологизмов. Сквозь призму кода одежды в якутской
фразеологии характеризуется пол человека. Фразеологизм уһун ырбаахылаах означает ‘женщина’ (букв. с длинным платьем). Образ фразеологизма основан на синекдохе, где предмет
одежды – платье осмысляется как человек. Компонент-прилагательное ‘уһун’, в данном случае характеризуя особенность покроя верхней одежды – длину, указывает на лицо женского
пола.
Фразеологизм үрдэ үүс бэргэһэ, анна адьыр уу ‘красивая и хорошо одетая женщина с плохой нравственностью’ [Кулаковский, 1979. C. 211] (букв. сверху – рысья шапка, снизу – грязная, гнилая вода) актуализирует архетипические оппозиции «мужчина – женщина», «верх –
низ». Головной убор – үүс бэргэһэ ‘рысья шапка’, соотносимая с «верхом», как неотъемлемый
атрибут одежды человека, метафорически отображает красивую женщину. В старину рысья
шапка особо ценилась, ее наличие / отсутствие маркирует представление носителя языка о социальном статусе человека. Компонент фразеологизма адьыр уу ‘грязная гнилая вода’, соотносимая с «низом», метафорически отражает порок – низкие моральные качества описываемой
женщины, символически соотносится с нравственной нечистотой человека.
Кэлэр кэтинчэтэ, барар баһырҕаһа буолбут (букв. стала меховыми носками приходящего
и летней обувью уходящего) [Там же. C. 147]. Так, с оттенком презрения, говорят о потрепанной, потасканной женщине. Подразумевается женщина активная и неразборчивая в своих
сексуальных связях. Образ фразеологизма мотивирован метонимическим отождествлением
части и целого, в котором падшая женщина уподобляется обуви. Виды обуви кэтинчэ ‘меховые носки, надеваемые с торбасами, сапогами’ [БТСЯЯ, 2008. C. 579], и баһырҕаc ‘летняя кожаная обувь с коротким голенищем’ [ТСЯЯ, 2005. C. 257], соотносятся с социальным «низом»,
маркируя безнравственность. Оппозиция кэлэр ‘приходящий’ – барар ‘уходящий’ в составе
фразеологизма говорит о неразборчивости в сексуальных партнерах.
Репрезентантом социально окрашенной оппозиции «бедность – богатство» выступает субстантивный фразеологизм уһун сонноохтор ‘богатые, разбогатевшие’ (букв. с длинной шубой)
[ЯРФС, 2002. C. 278], где наименование одежды ‘сон’ переносится на человека. Глагольный
фразеологизм уһун соннон означает ‘стать обеспеченным; разбогатеть’ (букв. иметь длинную
шубу) [Там же. C. 277]. Фразеологизмы имеют дополнительную коннотацию, употребляются
в текстах с оттенком неодобрения. Былыр Баттал баарына Уордаах кулуба, Баай-тот эрэ
Уһун сонноноро, Саһыл саҕаланара (П. Тобуруокап). ‘В старину, когда существовала эксплуатация классов, богатели только грозный голова да богачи’. Образ фразеологизмов соотносится
с представлением якутов о зажиточной, богатой жизни, наличие длинной шубы-пальто маркирует признак социального положения, статуса.
Оппозиция «короткий – длинный» условно очерчивает границу между бедностью и богатством. Короткое пальто транслирует идею социальной иерархии, о чем свидетельствует единица кылгас соннон со значением ‘беднеть, разоряться’ [ЯРФС, 1998. C. 269]. Синонимом этой
единицы является фразеологизм, компонентом которой выступает деталь пальто – сон тэллэҕэ
‘подол’: сонун тэллэҕэ кылгаабыт ‘беднеть, оскудевать, разоряться’ (букв. подол его пальто
стал короче) [Там же. 2002. C. 134]. Человек в коротком пальто метафорически отражает его
материальное состояние, бедность.
Деталь одежды свидетельствует о достатке человека. Фразеологизм саһыл саҕалан означает ‘поправлять свое материальное положение; богатеть’ (букв. иметь лисий воротник) [Там
же. C. 107]. В традиционной одежде воротник отсутствовал вплоть до 1920-х гг. XX в., якуты
наматывали на шею моойторук – длинное меховое боа [Носов, 2010. C. 63]. Лисий мех в качестве воротника мог использоваться только у представителей социальных низов [Иванова,
1993. C. 18], так как лиса считалась нечистым животным. В христианскую эпоху саҕа ‘воротник’ (ср. др.-тюрк. йаха, тат. яка, бур. заха ‘ворот, воротник’) как сакрализованная деталь одежды постепенно утратил прежнее значение, мех некогда презренного животного стал
символом достатка и благополучия. Саҕа ‘воротник’ постепенно стал ассоциироваться с богатством или высоким статусом. Таким образом, метафора, лежащая в основе фразеологизма
саhыл саҕалан, указывает на богатство или статус, добытые хитростью либо нечестным путем,
при этом образ лисы выступает символом плутовства, обмана. Очевиден негативный оттенок
значения идиоматического выражения, который впоследствии утратился под влиянием экстралингвистических факторов [Куприянова, 2011. C. 122].
Детали верхней одежды сон тэллэҕэ ‘подол пальто’ и эҥээр ‘передняя (верхняя) пола одежды’ [Пекарский, 1959. C. 268] выступают средством передачи человеческой эмоции – страха
через фразеологизмы сонун тэллэҕэ тэлибириир (салыбырыыр) ‘дрожать перед кем-л., бояться
кого-л., чего-л.; трепетать перед кем-л.’ (букв. у него подол пальто дрожит), эҥэрэ илибириир
‘поджилки трясутся у кого-л. ‘ (букв. у него полы дрожат) [ЯРФС, 2002. C. 401]. Фразеологизмы образованы метафорой путем переноса описания внешнего вида человека на его внутреннее состояние.
Трудности, которые постигают человека на его жизненном пути, эксплицируются также
через деталь одежды – компонент фразеологизма эҥээр. Про человека, прошедшего сквозь
огонь, воду и медные трубы, говорится эрэйи эҥэринэн тэлбит киһи [Там же. C. 406]. Фразеологизм содержит метафору, в которой отображен двигающийся вперед, прорезывающий своей
передней верхней полой одежды тяжелые испытания, страдания человек.
Фразеологизм сиэххин ньыппарынан ‘засучив рукава’ связан с трудовой деятельностью человека, в нем дается характеристика, связанная с работой. Единица указывает на подготовку
к работе: работать со спущенными рукавами было неудобно, поэтому их засучивали. Фразеологизм означает ‘не жалея сил, много и усердно, старательно, энергично’ (работать) [Там же.
C. 133].
Представления о мире и языки: исследование взаимодействий
Наименования одежды в составе паремий и загадок. Компонент верхней одежды торбос
сон ‘шуба из телячьих шкур’ из состава поговорки кодирует идею социальной иерархии в единице тойон киһи торбос соннооҕор дылы [Емельянов, 1965. C. 114] ‘подобно тому, как богатый господин имеет шубу из телячьих шкур’. Одежда из телячьих шкур считалась у носителей
языка признаком бедности. В поговорке содержится эмотивная оценка: говорится о неуместности каких-либо действий, ситуаций.
О том, что по одежде можно было очень четко определить социальный статус человека,
свидетельствует поговорка сылгы сыатынан, киһи таҥаһынан ‘площадь – жиром, человек –
одеждой’ [Там же. C. 181], в ней дается ценностная установка.
Указание на семейное положение, вступление в брак репрезентирует поговорка сон сабыыта туорхай (чоруун) ‘одеяло из пальто очень холодно’. Так говорят холостякам, уговаривая их
жениться [Кулаковский, 1979. C. 166]. Эта поговорка выступает транслятором этнокультурных
ценностей народа саха. Якуты считают, что молодой человек должен обязательно жениться.
Женитьба предполагало тепло и уют семейного очага, улучшение материального достатка,
в том числе, в бытовом плане.
Сон саҕатынан, дьахтар эринэн ‘достоинство шубы определяют по меху, а жены – по мужу’.
Стереотип поведения женщины предполагал ее послушание и готовность прислужить мужу,
почитание его старших родственников, подчинение и следование традициям его рода [Бравина, 2005. C. 71].
Существование пословицы арбаҕастаах да абарыа суоҕа, бытырыыстаах да быыһыа суоҕа ‘не избавит даже тот, кто в лохмотьях, не спасет даже тот, кто в бахромах’ [Емельянов,
1965. C. 58] свидетельствует о практике прошлого, когда люди, чтобы найти выход из сложной
жизненной ситуации, например при болезни близких, за помощью обращались к шаманам.
Лексема арбаҕас ‘ветхая доха, лохмотье’, элемент одежды бытырыыс ‘бахрома’ метонимически описывают шамана по его специальному костюму. Арбаҕас 1. ‘ветхая изношенная доха’;
2. ‘Медведь’. Ср. эвенк. арбагас, арбагахи 1. ‘старая зимняя парка (охотничья одежда мехом наружу)’; 2. ‘Пола кафтана’; 3. ‘Шкура медведя’. Возводится к якут. арбаҕас > арбай
‘растрепываться, представляться растрепанным, взъерошенным, приходить в беспорядок’ +
-ҕас. Большинство специалистов считают якут. арбай заимствованием из монг. арбайи ‘растопыриваться, взъерошиваться’ [Kaluzinsky St., 1961. S. 79; Рассадин, 1980. C. 24; Räsänen,
1969. S. 75]. Более обоснованно выглядит гипотеза А. Т. Кайдарова о том, что казах. арбый
‘взгромоздиться, неуклюже торчать’ > *ар ‘нечто торчащее, неуклюжее, громоздкое’ + -бый
(аффиксальная модель глаголообразования) [1986. C. 188]. Тем не менее на якут. арбай, видимо, имелось и некое влияние монгольских языков 3. В поговорке содержится нравоучение,
что в сложных жизненных ситуациях следует полагаться только на себя.
Одежда – обязательная часть приданого невесты. По количеству и качеству входящих в него
вещей судили об экономической состоятельности семьи. В приданое (энньэ бэлэх) богатой
невесты наряду с тремя шубами с подкладкой из волчьего меха, лисей дохи, тремя мужскими камзолами и шестью шапками малахая и другими видами одежды и украшений входила
и таҥалай сон ‘нарядная безрукавка’ [Токарев, 1945. C. 61]. Поговорка таҥалай тигиитэ буоллаҕай? ‘шитье нарядной шубы (тангалая) что ли?’ связано с практикой шитья ритуальной
верхней одежды, сплошь вышитой бисером. Шитье этого вида шубы занимало много времени. В богатых семьях для этой кропотливой работы специально содержали мастерицу. Соблюдая свадебные нравственно-этические нормы и правила, обычаи и обрядовые ритуалы, жених
не имел права увозить невесту в отчий дом, пока не будет приготовлено приданое невесты.
Поэтому жених терпеливо дожидался окончания шитья свадебной шубы – таҥалая [Гаврильева, 1998. C. 40]. Так говорят о чем-то медленно выполнимом [Исторические предания...,
1960. C. 63].
Как знак предметного кода шапка во многих культурах символизирует жилище. В якутском
языке имеются загадки о шапке: Хонуу ортотугар ким эрэ бэргэһэтэ түһэн хаалбыт үһү.
3 Этимологическая справка составлена В. Г. Поповым.Посередине поляны чья-то шапка лежит (отгадка: балаган). Балаган ‘якутская юрта в виде
усеченной пирамиды из тонких стоячих бревен, поставленных одно к другому и опирающихся
на раму из бревен, укрепленную на четырех столбах’ [ТСЯЯ, 2005. Т. 2. C. 149].
Алаас ортотугар куйуһун бэргэһэ хоройбут. Посередине аласа-поляны шапка куйуһун
водрузилась (отгадка: ураса). Ураа или куйуһун бэргэһэ как элемент свадебного костюма является одним из древних ритуальных головных уборов. В этом контексте привлекает форма
шапки, повторяющая конструкцию урасы ‘летнего жилища якутов в виде конического шалаша
(шатра)’ [Пекарский, 1959. Cтб. 3062], а название шапки, видимо, происходит от слова ураа
‘дымоход’ (навершие) берестяной урасы.
Заключение
Якутская традиционная национальная одежда различается по назначению (повседневная
и праздничная), сезону (зимняя, летняя и демисезонная), половому признаку (женская, мужская), возрасту (детская и взрослая), семейному положению (девичья одежда, одежда замужней женщины), статусу (одежда шамана), материальному положению (одежда бедняков и богатых).
Выбор мотивационного признака при номинации предметов одежды детерминирован «человеческим фактором»: вербализуется то, что является в сознании человека социально и культурно значимым, носитель языка исходит из своего практического жизненного опыта, познавая и оценивая их свойства и качества.
Анализ показал, что наименования головного убора (бэргэһэ), верхней одежды (сон ‘шуба;
пальто’, арбаҕас ‘ветхая изношенная доха’, ырбаахы ‘рубаха’, таҥалай ‘нарядная безрукавка’), ее деталей (саҕа ‘воротник’, сон тэллэҕэ ‘подол’, эҥэр ‘борт; пола (одежды)’, сиэх ‘рукав’), обуви (баһырҕас ‘летняя короткая обувь’, кээнчэ ‘меховые носки’) встречаются также
в составе компонентов фразеологизмов, паремий в якутском языке.
Такие фразеологизмы с компонентами-наименованиями одежды представляют собой семантически разнообразный класс и по своему содержанию охватывают многие стороны жизнедеятельности человека. Посредством кода одежды во фразеологии выражаются сам человек, его социальный статус, материальный достаток, эмоции, испытания, которые постигают
человека на жизненном пути. В паремиях и загадках проявляются аксиологические и эмотивные оценки, нравоучение.
Таким образом, одежда и ее детали содержат вторичные смыслы – задают нормы поведения
и состояния, принятые в якутском лингвокультурном сообществе.
| Напиши аннотацию по статье | ПРЕДСТАВЛЕНИЯ О МИРЕ И ЯЗЫКИ: ИССЛЕДОВАНИЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЙУДК 811.512.157
Л. М. Готовцева
Институт гуманитарных исследований и проблем малочисленных народов Севера СО РАН
ул. Петровского, 1, Якутск, 677027, Россия
Lingot@rambler.ru
ТРАДИЦИОННАЯ ОДЕЖДА ЯКУТОВ:
ЛЕКСИКО-ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИЕ И ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫЕ АСПЕКТЫ
Предпринимается попытка системно представить лексику, ориентированную на репрезентацию названий традиционной якутской одежды, объединяющихся в отдельную тематическую группу; выявить мотивационные признаки номинации предметов верхней одежды, головного убора, обуви и их деталей в якутском языке. Некоторые
традиционные функции одежды можно проследить в якутской фразеологии. Выявлены аксиологически значимые
коннотации, присущие одежде и ее деталям, в языковой картине мира якутов. Данные фразеологизмы представляют
собой семантически разнообразный класс и по своему содержанию охватывают многие стороны жизнедеятельности человека.
|
традиционное мировоззрение и его отражение в языке к вопросу о проблематике этнолингвистики на материале тувинского хакасского и хантыйского мазыков. Ключевые слова: традиционное мировоззрение, этнолингвистика, тувинский язык, хакасский язык, хантыйский язык.
Гипотеза лингвистической относительности, как известно, не получила явного доказательства; тем не менее, в ней сконцентрированы наиболее сильные положения основ этнолингвистики. Ниже укажем некоторые верные, на наш взгляд, постулаты этнолингвистики и гипотезы
Сепира — Уорфа, разберем такой материал разноструктурных языков, который, несомненно, имеет отношение к связи языка и культуры этноса.
Этнолингвистика трактуется А.М.Кузнецовым как направление в
языкознании, изучающее язык в его отношении к культуре (Кузнецов,
1990a: 597). По мнению М.И.Исаева, этнолингвистика — это научная дисциплина, находящаяся на стыке этнографии и лингвистики и изучающая
взаимоотношение между этносами и языком (Исаев, 2003: 177).
«Согласно Сепира-Уорфа гипотезе, — пишет А. М. Кузнецов, — логический строй мышления определяется языком. … В советском языкознании Сепира-Уорфа гипотеза подверглась критике с позиций марксист
Каксин Андрей Данилович — доктор филологических наук, ведущий научный сотрудник Института гуманитарных исследований и саяно-алтайской тюркологии Хакасского государственного
университета им. Н. ф. Катанова, ведущий научный сотрудник сектора языка Хакасского научноисследовательского института языка, литературы и истории. «НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИя ТУВЫ»
www.tuva.asia
№ 2 2015
ской методологии: сторонники этой гипотезы не учитывают, что язык
не представляет собой самодовлеющей силы, творящей мир, а является
результатом отражения человеком окружающего мира. Различия в способах его членения возникают в период первичного означивания и могут
быть обусловлены ассоциативными различиями, несходством языкового
материала, сохранившегося от прежних эпох, влиянием других языков
и т. д. … Форма и категории мышления одинаковы у всех народов, хотя
язык оказывает известное регулирующее влияние на процесс мышления»
(Кузнецов, 1990b: 443).
Давно устоявшееся научное мнение (почти клише) заключается в
том, что традиционное мировоззрение древних народов находит вполне определенное, адекватное выражение в языке того или иного народа,
наиболее адекватное — в пословицах, поговорках, загадках и в других малых, а также и в больших, фольклорных произведениях.
Переворачиваем эту формулу — получаем столь же верное утверждение: во многих фрагментах языка очень верно (метко, точно, адекватно) отражается миропонимание, мировоззрение означенного народа.
При этом народное сознание, переходящее в вербальную форму (в язык),
естественно, никоим образом не ориентируется на “законы жанра”, оно
попросту их не ведает. Вот, к примеру, «в тувинских загадках о природе,
человеке, быте, хозяйстве многие даже сугубо материальные образы одухотворены, осмыслены мировоззренчески, что в целом загадке как фольклорному жанру не свойственно» (Курбатский, 1995: 153).
В качестве примера можно привести три тувинские загадки, ответ у
которых один — чүрек (сердце):
Кашпал иштинде
Кара маадыр хап тур.
В ущелье
Чёрный богатырь скачет.
Кашпал иштинде
Хам хамнап тур (олур).
В ущелье
Шаман шаманит (сидя).
Дүгде кижи
Дүн-хүн чок хамнады.
Там человек
День и ночь шаманит (Загадки о человеке, Электр. ресурс).
Принимая в целом оба этих постулата, после выполнения в отноше«НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИя ТУВЫ»
www.tuva.asia
№ 2 2015
нии эмпирического материала (коим в нашем случае являются вербальные конструкции, сконцентрированные в словарях) процедур анализа,
сравнения и обобщения, решимся развить эти положения в типологическом духе, т. е. с позиций лингвистической типологии. Общая мысль в
первом приближении достаточно проста, а для истых приверженцев типологии и вовсе — лежит на поверхности: эта соотнесенность народного
сознания (мышления) и языка народа, так же как и структурные схемы
языков мира, может быть разложена на типы. То есть, конечно, связь коллективного разума и словесных конструкций может быть рассматриваема
применительно к каждому отдельно взятому языку, но лингвисты будут
настаивать на том, что в результате общего взгляда на получающуюся картину (на все языки именно в этом одном аспекте) так или иначе придется
констатировать наличие нескольких немногих типов языков. Существенный момент: поскольку мир многолик, человеческое сознание многомерно, целесообразно исследовать названную связь постепенно, каждый раз
применительно к отдельным самостоятельным явлениям (субстанциям,
понятиям, концептам, категориям).
Например, можно сравнивать, как отражаются в языковой картине
мира разных народов отношения человека, животных и ландшафта. Известно, что наиболее ярко, вербально указанные отношения проявляются
в таких языковых единицах и синтагмах, как табу, эвфемизмы, сравнения с животными, оценочные слова и словосочетания, фразеологизмы,
поговорки и пословицы. Эту своеобразную типологию языковых единиц
и синтагм, актуальных в аспекте соотнесения человека с окружающим его
миром, могут начинать словесные табу и эвфемизмы: часто именно они
первыми приходят на ум, если мы хотим выстроить ряд сегментов языковой картины мира, производных от национального менталитета.
Охотничьи табу и эвфемизмы — обозначения животных и ландшафта, имеющиеся в хакасском языке, мы хотели бы сравнить с аналогичными элементами хантыйского языка. Другими словами, интересно сопоставить фрагменты языковой картины мира народов, живших и живущих
в разных географических условиях.
Одна из очевидных линий сравнения в данном случае: «медвежий
язык» в составе хантыйского языка и «подставные слова» хакасского
языка (функционирующие в основном в сфере лексики охотничьего промысла). При этом табу анализируется как запрет, связанный с магической
функцией языка (речи), как явление, характерное для языков народов с
архаичной культурой. Из числа эвфемизмов рассматриваются только те, «НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИя ТУВЫ»
www.tuva.asia
№ 2 2015
что употребляются вместо синонимичных им слов или выражений, представляющихся неуместными на охоте и в разговоре об охоте, о поведении
в «охотничьем ландшафте».
Широко известно, что у ханты существует так называемый «медвежий язык», в словарь которого входят около 100 слов, обозначающих не
только самого медведя и части его тела, а также почти все предметы и
действия, связанные с охотой на него тем или иным образом. Возникновение этого специального «медвежьего языка» естественно связывать с
выработанным ханты (совместно с родственными манси) и хорошо фиксировавшимся еще в середине прошлого века культом медведя.
У хакасов нет культа медведя, но все же и в хакасском языке возник круг слов, составляющих специальный охотничий язык. Этот язык,
в свою очередь, неразрывно связан с тем образом жизни, который вели
хакасы-охотники. Вот, например, что пишет об охоте хакасов известный
этнограф К. М. Патачаков (предварительно он сообщает, что хакасы охотились преимущественно на медведя, марала, лося, рысь, соболя, выдру,
белку, волка):
«Основными видами техники, которыми пользовались хакасские
звероловы с давних времен для добычи зверей, были различные ловушки своеобразной конструкции, загороди, петли и сети. Позже появились
кремневые ружья и капканы. … На каждый вид зверя существовали своеобразные приемы. … При тогдашней примитивной технике охоты слабо
вооруженный охотник, часто подвергавшийся случайностям стихии природы, нередко голодный, в поисках зверя попадал во власть созданных его
воображением сверхъестественных существ» (Патачаков, 2006: 10, 13–21).
«Медвежий язык» в составе хантыйского языка может служить ярким примером формирования собственно табу. Охотничий язык хакасов,
конечно, отличается от обычного языка, но собственно табу в нем почти
нет. Часть т. н. подставных названий хакасского языка сближаются с табуированными словами (поскольку в них выражается почтение к зверю),
другая часть — с описательными образными оборотами.
Что касается образных средств: тувинский и хакасский языки, без сомнения, входят в число языков, чрезвычайно ими насыщенных. Вот как
писала об этом выдающийся ученый, замечательный лингвист М. И. Черемисина: «Алтайским языкам, насколько я могу судить, … чужды многие
стороны той образности, которая присуща русскому и другим европейским.
Например, здесь не принята метафоризация образов животных: людей не «НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИя ТУВЫ»
www.tuva.asia
№ 2 2015
называют ослами, медведями, коровами, божьими коровками, змеями и т.
д., хотя иногда и сравнивают с животными. Зато для этих языков характерен другой тип образности: специфические образные (но не метафорические!) и звукоподражательные слова» (Черемисина, 1992: 76).
Как можно видеть из разных источников по хакасскому языку, почтительное отношение выражается не только медведю, но и волку (хотя
это другая почтительность). С образом волка как свирепого безжалостного хищника связано образование многих сравнительных оборотов, пословиц и поговорок хакасского языка, содержащих указание на упомянутые
«отрицательные» признаки зверя:
Пÿÿр волк: … пÿÿр хылыхтығ кізі жестокий, свирепый человек; пÿÿр
чарымы негодяй, подлец (букв. волка половина); пÿÿр чох тағ чоғыл, чабалы чох чон чоғыл погов. нет гор без волка, нет народа без дурного; пÿÿр
— чир хулахтығ погов. и стены имеют уши (букв. волк имеет земляные
уши) (Хакасско-русский словарь, 2006: 408).
В восприятии и передаче повадок лисы и зайца хакасы не оригинальны, с этими животными связаны большей частью образные выражения:
Тÿлгÿ 1) лиса… 2) перен. плутовка; хитрец, льстец; тÿлгÿчек полба! не будь
плутовкой… тÿлгÿ — хайдар, хузуруғы — андар погов. куда лиса, туда и хвост;
тÿлгÿ тÿзінде дее таңах кöрче погов. лиса и во сне видит кур (там же: 691).
Хозан заяц… хозан чÿрек трусливый, заячья душа; хозан пас глупец; разг.
бестолочь; хозан сÿрерге мерзнуть (так, что нельзя заснуть) (там же: 833).
Табуированными в хакасском языке можно считать, очевидно, сле
дующие слова и выражения:
сööк пас ‘костяная голова’ (белка), саарасхыр ‘соловый жеребец’ (колонок), чирік пурун ‘раздвоенный нос’ (заяц), сазах оды ‘пахучее курево’
(табак), кистіг ‘резак’ (нож), сапачах ‘топор’ (топор), атынчаң ‘то, чем стреляют’ (ружье), тоғлах ‘круглый’ (пуля), піденген ‘замаранная’ (собака),
хызарған ‘краснеющее’ (мясо), типсечең ‘то, что топчут’ (зола), сарығмай
‘желтеющий’ (дрова), хахтығ ‘таган’ (таған).
Описательными образными оборотами следует признать слова и вы
ражения типа:
узун азах ‘длинноногий’ (конь), чызығ пурун ‘гнилой нос’ (корова),
маарас ‘блеющая’ (овца), узун сас ‘длинноволосый’ (поп), пас пулғас ‘головомахатель’ (шаман).«НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИя ТУВЫ»
www.tuva.asia
№ 2 2015
Итак, выясняется, что табуированная лексика в хакасском языке есть;
она представлена не столь богато, как в хантыйском языке, но выделяется
вполне явно, в виде части слов охотничьего языка. В контексте сравнения языковых картин мира адекватным представляется вывод о том, что
охотничьи табу и эвфемизмы хакасского языка занимают промежуточное
положение между «медвежьим языком» хантыйского языка и табу и эвфемизмами в языках многих современных народов, далеко ушедших от
архаики в своей культуре. Другой вывод сводится к тому, что в области
междисциплинарных исследований (в нашем случае — на стыке лингвистики и этнографии) важно правильно оценивать соотношение мифологического сознания и обыденного, прагматичного сознания в формировании отдельных фрагментов национальной языковой картины мира.
Еще, к примеру, можно сравнивать разные языки на предмет того,
как в них в качестве словообразовательных элементов используются
слова типа один, два, три… сорок пять, т. е. лексемы, за которыми стоят
числа. Такое исследование, действительно, было проведено: известный
лингвист сравнил по названному признаку целый ряд языков, в том числе особенно пристально он анализировал данные русского и китайского
языков. Сфера языка при этом была правомерно сужена: рассматривались явления только лексико-фразеологического уровня. И вот к каким
выводам пришел исследователь.
«Китайский язык во много раз активнее любых знакомых нам языков
использует в качестве словообразовательных элементов числа. … Все факты
использования имен чисел в качестве строительного материала китайской
лексико-фразеологической системы мы разделили на три группы: числа
входят во внутреннюю форму отдельных слов; 2) числа используются в пословицах и поговорках; 3) числа входят в состав своеобразных «формулпредписаний». Проводя параллели с русским языком, заметим, что немногочисленные случаи использования чисел в лексико-фразеологической
системе русского языка по предложенной классификации полностью уложились в первые две группы» (Корнилов, 2003: 218–219).
Мы пошли по этому же пути, и под предложенным углом зрения проанализировали материал тувинского и хакасского языков, содержащийся
в общедоступных словарях.
Если по предложенной схеме рассмотреть материал тувинского и хакасского языков, нужно будет констатировать, что он представляет тот
же тип языков, что и китайский, — языков, в которых случаи семанти«НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИя ТУВЫ»
www.tuva.asia
№ 2 2015
чески связанного, «фразеологического» использования чисел относятся
и к внутренней форме слов (и словосочетаний), и к структуре пословиц
(и поговорок), а также и формул-предписаний. Единственный нюанс заключается в том, что в системе тувинского и хакасского языков много не
просто слов (в том числе — сложных), а словосочетаний с числами:
Чаңгыс сөс-биле — одним словом; бир-ле магалыг эки хүн — в один
прекрасный день; шупту чаңгыс кижи дег — все как один (Краткий русскотувинский словарь, 1994: 206).
Беш көпеекчигеш — пятачок (монета) (там же: 307).
Кошкан үш аът — тройка (лошадей) (там же: 384).
ПIР один … пір чÿÿрлер презр.-ирон. всякие люди (соотв. одного поля
ягодки); пір чÿÿрлер пірікклеп алтырлар собрались всякие; бродяги; пір
оңдайнаң чуртирға жить однообразной жизнью; пір чіпке тартарға судить
обо всех одинаково (букв. на одну нитку натянуть); пір чахсы кізі аал чазидыр, пір чабал кізі аал путхидыр посл. один хороший человек прославит
село, другой (дурной) может опозорить село (Хакасско-русский словарь,
2006: 367).
ТÖРТ четыре; тöрт азахтығ четвероногий; тöрт терпектіг четырехколесный… тöрт орыннығ машина четырехместная машина; тöрт азахтығ
— нымырха туупча (табырған) фольк. загадка с четырьмя ногами — несет
яйца (белка-летяга) (там же: 664).
ПИС 1) пять… пис чыллығ пятилетка; 2) пять, пятерка (оценка, балл);
пис салаа тударға здороваться, приветствовать (букв. пять пальцев держать); пис адай пір інде чуртапчалар (мелейдегі хол) загадка пять собак в
одной конуре живут (рука в рукавице) (там же: 362).
ЧИТI семь… читі кÿні религ. семь дней (поминки). ЧИТIГЕН Большая Медведица (созвездие); Адай Читігені созвездие Малой Медведицы;
Читіген, Читіген, читі чылтыс погов. Большая Медведица, Большая Медведица, семь звезд (там же: 972).
Итак, типологическую характерологию можно найти даже в тех семантических сферах, которые сильно «зависят от» ментальности этноса. В перспективе просматривается возможность создания когнитивной
грамматики естественного языка. Строй языка, его подсистемы, категории и единицы можно рассматривать как результат познавательной деятельности именно данного человеческого сообщества, данного этноса.
Самая деятельность этноса, создавшего этот конкретный язык, предпо«НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИя ТУВЫ»
www.tuva.asia
№ 2 2015
лагается совершенной пусть и не по точному плану, но в неком заданном
направлении. Исходная мысль: развитие «коллективного разума» этноса
шло в определенном направлении, и потому — получился тот язык, который получился. Также следует иметь в виду, что одни фрагменты лексики
языка могут опираться на обыденное, «повседневное» человеческое сознание, другие — на «виртуальное», одним из которых, как выясняется,
является сакральное, мифологическое сознание.
| Напиши аннотацию по статье | Электронный информационный журнал
«НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИя ТУВЫ»
www.tuva.asia
№ 2 2015
ТРАДИцИОННОЕ МИРОВОЗЗРЕНИЕ И ЕГО ОТРАжЕНИЕ В яЗЫКЕ:
К ВОПРОСУ О ПРОБЛЕМАТИКЕ ЭТНОЛИНГВИСТИКИ (НА МАТЕРИАЛЕ
ТУВИНСКОГО, ХАКАССКОГО И ХАНТЫЙСКОГО яЗЫКОВ)
А. Д. Каксин
Аннотация: В статье с позиций причастности к проблематике этнической
лингвистики рассмотрены загадки (в тувинском языке), некоторые явления языкового табу (в хантыйском языке), т. н. подставные названия
хакасского языка и тувинские и хакасские связанные (устойчивые) “числовые” сочетания.
|
транзитивациыа инкорпоративных конструкции в рецком языке. Ключевые слова: кетский язык, инкорпорация, инкорпоративные комплексы, синтакси
ческая деривация, транзитивация, согласовательная модель глагола.
Целью статьи является анализ одного из видов многоступенчатой синтаксической деривации – деривации транзитивации, в которой участвуют инкорпоративные комплексы с инкорпорированными именами пациенса.
Исследование проводилось на базе конструкций, которые относятся к случаям
прототипической, или канонической, именной инкорпорации.
К прототипической (канонической) именной инкорпорации относятся конструкции, которые соответствуют следующим требованиям: 1) инкорпоративная
конструкция должна соотноситься с исходной неинкорпоративной конструкцией,
в которой имя занимает независимую синтаксическую позицию прямого дополнения; 2) глагол при вычете из его состава инкорпорированного имени должен
иметь возможность использоваться в качестве неинкорпорирующего глагола, который является самодостаточным глаголом, оформленным по грамматическим
Буторин Сергей Сергеевич – кандидат филологических наук, старший научный сотрудник
сектора тунгусо-маньчжуроведения Института филологии СО РАН (ул. Николаева, 8, Новосибирск, 630090, Россия); доцент кафедры иностранных языков технических факультетов Новосибирского государственного технического университета (пр. К. Маркса, 20, Новосибирск, 630073, Россия; butorin_ss@mail.ru)
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2019. № 3
© С. С. Буторин, 2019
тивного комплекса, должен иметь способность функционировать в качестве надлежащим образом оформленного синтаксического актанта (см. [Mithun, 1986,
p. 32]).
Следует отметить, что некоторые исследователи кетского языка предлагают
более широкую трактовку механизма инкорпорации, которая не ограничивается
лишь канонической именной инкорпорацией и расширяет категориальный инвентарь инкорпорантов (см. [Vajda, 2003, p 7172; 2004, p. 4445, 5961; 2017, p. 906–
929; Georg, 2007, p. 128248]).
Напомним, что в свое время Е. А. Крейнович к канонической инкорпорации
относил лишь именную, причем инкорпорируются имена существительные, выступающие в качестве прямого дополнения, иными словами, имеющие функцию
прямого объекта – пациенса [1968, с. 151].
Инкорпорацию мы относим к синтаксической деривации трансформации. Помимо этого типа деривации в кетском языке отмечены восходящая и нисходящая
деривация (см. [Буторин, 2000, с. 38]). При инкорпорации количественный и ка-
чественный состав семантических актантов глагола и их ролевые характеристики
сохраняются, изменяется лишь синтаксический статус актантов: либо понижается
при детранзитивации в результате инкорпорирования имени пациенса, либо повышается статус непрямого объекта до статуса прямого объекта в результате
транзитивации инкорпоративного комплекса (инкорпоративной конструкции).
Таким образом, мы рассматриваем случай такой трансформации синтаксического
статуса объекта, которая не вносит каких-либо изменений в пропозициональный
или денотативный смысл высказывания, иными словами, в центре внимания –
синтаксическая транзитивация (см. [Мельчук, 1998, с. 187]).
Деривационный механизм транзитивации инкорпоративных конструкций
в кетском языке предлагается проанализировать с позиций концепции диатез
и залогов (см., например: [Холодович, 1979; Храковский, 1981]).
Предварительно необходимо привести максимальную структурную модель
кетского глагола, используемую при глоссировании примеров. Обратим внимание
на то, что в глагольной словоформе выделяются три согласовательные позиции:
AP:I, AP:II и AP:III (подробнее см.: [Крейнович, 1968, с. 11–14; Буторин, 1995;
Решетников, Старостин, 1995, с. 99, 100; Werner, 1995, S. 52–53; Vajda, 2003,
p. 55–57]):
Максимальная словоизменительная и словообразовательная модель
кетской глагольной словоформы, используемая в данной работе
Модель 1
Model 1
Maximum inflexional and derivational model of Ket verb form
used in this paper
AP:I – INC – MDFROOT / MDFVRBL – AP:II – DETА – DET – TEMP –
AP:III – KERNROOT / KERNVRBL – PLA
Транзитивация и детранзитивация
В качестве рабочего определения транзитивации будет использовано понятие
глагольной категории транзитивации, предложенное И. А. Мельчуком. В составе
категории транзитивации выделяются три граммемы: «‘нейтральность’: исходный
ранг первого дополнения не изменяется; ‘транзитиватив’: исходный ранг первого
полнение становится прямым); ‘детранзитиватив’: исходный ранг первого дополнения понижается (иными словами, прямое дополнение становится непрямым или
косвенным)» [Мельчук, 1998, с. 186].
В целях упрощения описания будем использовать понятия исходная (неинкорпоративная) конструкция, деривация детранзитивации, а также деривация транзитивации.
Результатом детранзитивации является производный непереходный глагол,
а результатом транзитивации – производный переходный глагол.
Транзитивация инкорпоративной конструкции
Прежде всего, необходимо сделать существенное замечание относительно рассматриваемого типа транзитивации. Лежащая в ее основе морфосинтаксическая
деривация, т. е. деривация, изменяющая морфологическое оформление компонентов конструкции и их синтаксический статус, имеет функциональные ограничения.
Исходные интранзитивные инкорпорированные конструкции и производные
транзитивированные обозначают денотативные ситуации, называемые глаголами,
которые можно отнести к конструктивным глаголам, обозначающим действия,
осуществление которых приводит к возникновению объекта. В таких ситуациях
выделяют два типа объектов: внешний объект – «такой, который уже существует
в мире и подвергается какому-либо воздействию со стороны субъекта, изменяя
свое положение, состояние или свойства», и внутренний объект – «такой, который возникает в результате действия» и «характерен для канонических конструктивных глаголов» [Апресян, 2009, с. 492], например, русск. строить гараж
из готовых деталей, где ‘гараж’ – внутренний, т. е. возникающий или создаваемый в результате действия объект, а из ‘готовых деталей’ – внешний, т. е. существующий, уже данный во внешнем мире объект. В русском языке внутренний
объект кодируется как прямое дополнение (‘гараж’), а внешний (‘готовых деталей’) – как косвенное.
В кетском языке базовым, каноническим конструктивным глаголом является
глагол ‘делать’, ‘создавать’, ‘заниматься деятельностью по созданию чего-либо’,
имеющий основу бæт ~ вæт ~ вит. Именно он используется исключительно
в транзитивированных инкорпоративных конструкциях. Этот же конструктивный
глагол преимущественно, но не исключительно (возможно использование глаголов некоторых иных лексико-семантических групп и подгрупп), используется
и при детранзитивации.
В настоящей статье при рассмотрении транзитивации будем исходить из семантических (ролевых) характеристик объектных актантов: внутреннему, создаваемому объекту будет присвоена ролевая характеристика ‘пациенс’, а внешнему,
существующему в мире объекту, подверженному воздействию со стороны субъекта-деятеля – ролевая характеристика ‘материал’.
Следует отметить, что в кетском языке можно выделить и иной тип транзитивации, которую можно условно назвать семантической / лексической транзитивацией, при которой изменяются денотативный смысл, значение глагольной лексемы и количественно-качественный состав семантических актантов (увеличение
числа актантов на единицу), что приводит к созданию / образованию новой лексемы. Например:
(1) Ат’
ус’кæ
я.ABS
обратно
‘Я обратно пойду.’
ди=j=ақ.
AP:I.1=INTF=идти/cходить.KERNROOT
ат’
ус’кæ
он.ABS я.ABS обратно
д=бо=к=с=ақ.
AP:I.3=AP:II.1=DETАP:II=PRES=идти/cходить.KERNROOT
‘Он меня обратно уведет.’
(3) Д=игдæ=к=с=ақ
AP:I.1=на берег=DETАP:II=PRES=идти/сходить.KERNROOT
‘Я-на-берег-схожу’ [Крейнович, 1968, с. 174].
(4) Бу
ат’
он.ABS я.ABS
д=игдæ=бо=к=с=ақ
AP:I.3=на берег=AP:II.1= DETАP:II=PRES=увести.KERNROOT
‘Он меня на берег уведет’ [Там же, с. 183].
Е. А. Крейнович первым обратил внимание на данный способ транзитивации,
а именно на то, что от непереходных глаголов движения посредством префиксации и инфиксации личных показателей, без использования каких-либо иных словообразовательных средств, образуются переходные глаголы движения с новым
лексическим значением [Там же, с. 181–182].
Трансформация транзитивации инкорпоративных конструкций неразрывно
связано с трансформацией детранзитивации исходной неинкорпоративной конструкции в результате инкорпорирования имени прямого дополнения (= семантического пациенса).
В кетском языке отмечены два типа производных инкорпоративных конструкций, являющихся результатом инкорпоративной трансформации и связанных деривационными отношениями с исходной неинкорпоративной конструкцией.
Транзитивированные инкорпоративные конструкции, как уже отмечалось,
входят в многоступенчатый деривационный ряд трансформации инкорпорации,
который включает 3 синтаксические конструкции, связанные деривационными
отношениями: исходная транзитивная неинкорпоративная интранзитивированная инкорпоративная транзитивированная инкорпоративная конструкция.
В связи с тем, что рассматриваемые транзитивированные конструкции наряду
с другими входят в многоступенчатый ряд, представляется уместным в общих
чертах охарактеризовать входящие в этот ряд инкорпоративные конструкции.
Транзитивная неинкорпоративная конструкция – исходная конструкция:
(5) Ат
нˊанˊ
хлеб.ABS
ди=б=бæт
AP:I.1=AP:III.3.N=делать.KERNROOT
/
я.ABS
д=б=и=лˊ=бæт
AP:I.1=AP:III.3.N=INTF=PAST=делать.KERNROOT
‘Я хлеб сделаю / сделал’ [Там же, с. 145, 146].
Детранзитивированная инкорпоративная конструкция – производная конст
рукция первой ступени деривации:
(6) Кирˊæ талын=диңалˊ атˊ
эта мука=ABS я.ABS
т=нˊанˊ=сˊ=и=вит /
AP:I.1=хлеб.INC=PRES=INTF=делать.KERNROOT /
д=нˊанˊ=лˊ=и=вит.
AP:I.1=хлеб.INC=PAST=INTF=делать.KERNROOT
‘Из этой муки я лепешку сделаю / сделал’ [Крейнович, 1968, с. 150].
ция второй ступени деривации:
(7) Кирˊæ талын
атˊ
эта мука=ABS я.ABS
д=нˊанˊ=у=к=сˊ=и=вит /
AP:I.1=хлеб.INC=AP:II.3.N= DETАP:II=PRES=INTF=делать.KERNROOT
д=нˊанˊ=у=нˊ=бит
AP:I.1=хлеб.INC= AP:II.3.N=PAST=делать.KERNROOT
‘Из этой муки я лепешку сделаю / сделал’ [Там же, с. 149–150].
Выделяются два типа инкорпоративных конструкций, являющиеся дериватами
одной и той же исходной транзитивной конструкции, в состав которой входят
имена агенса, пациенса и глагольный предикат. Тип I представлен детранзитивированной инкорпоративной конструкцией, образованной на базе исходной транзитивной конструкции в результате инкорпорирования имени объекта-пациенса
в состав глагола-сказуемого и устранения синтаксической позиции прямого объекта. Тип II включает транзитивированные инкорпоративные конструкции, в состав которых входит инкорпорированное имя объекта-пациенса, при этом происходит повышение синтаксического статуса косвенного объекта до статуса
прямого дополнения и расширение согласовательной модели инкорпорирующего
глагола за счет добавления согласовательной позиции, контролируемой прямым
дополнением.
В связи с тем, что исходная транзитивная неинкорпоративная конструкция,
соответствующая производной интранзитивированной инкорпоративной конструкции, и производная транзитивированная инкорпоративная конструкция связаны деривационными отношениями и представляют собой деривационную цепочку, целесообразно уделить некоторое внимание первой ступени деривационной
цепочки (6).
При деривации первой ступени имеет место преобразование (трансформация)
независимого прямого объекта, занимающего самостоятельную синтаксическую
позицию прямого дополнения, в зависимый инкорпорированный компонент,
включенный в структуру инкорпоративного глагольного комплекса, выступающего как семантический пациенс по отношению к глагольной основе. Таким образом, имеет место инкорпорирование имени пациенса в состав глагола. Семантический объект (пациенс) может быть представлен в двух вариантах: как прямой
объект-пациенс, имеющий независимый синтаксический ранг, и как инкорпорант,
т. е. как пациенс, утративший свой синтаксический ранг и лишенный независимой
синтаксической позиции прямого дополнения (подробнее см.: [Буторин, 2018]).
Рассмотрим более детально второй тип инкорпоративных конструкций: тран
зитивированную конструкцию.
ат
я
тес’=анг
(8) Бил’а
пим=PL
как
буl=анг=дингал’.
kай=да
лось=GEN
нога=PL=ABL
‘Как я пимы сделаю из ног лося.’
ди=б=бет
AP:I.1=AP:III.3.N=делать.KERNROOT
т=[тес’=анг]=и=бет.
(9) Ат
я
AP:I.1=[пим=PL].INC=INTF=делать.KERNROOT
‘Я пимы делать буду (я буду заниматься изготовлением пимов).’
(10) Ат
бин’д’ба
сама
д=и:=Rай
AP:I.1=AP:III.3.F=убить.KERNROOT
я
kа?й,
лосиха.ABS
тудет
это
буl=анг
нога=PL.ABS
AP:I.1=[пим=PL].INC=AP:II.3.N=DETAP:2=PRES=INTF=делать.KERNROOT
‘Я сама убила лосиху, из ее (этих. – С. Б.) ног пимы сделаю [букв. ее ноги
пимами сделаю]’ [Дульзон, 1972, с. 57].
В исходной неинкорпоративной транзитивной конструкции (8) прямое допол-
нение тес’анг ‘пимы’ является ядерным актантом, который используется в аб-
солютном падеже и контролирует согласование глагола (показатель класса вещей
=б= в согласовательной позиции пациенса AP:III); косвенное дополнение
буlанг=дингал’ ‘из ног’ является неядерным актантом, оформлен аблативом и не
контролирует согласование глагола. В производной детранзитивированной инкор-
поративной конструкции (9) имя тес’анг ‘пимы’ не контролирует согласование
глагола, и показатель пациенса класса вещей =б= элиминируется в согласователь-
ной позиции пациенса – AP:III.
Инкорпорация семантического объекта, утратившего синтаксический статус
прямого дополнения, освобождает в производной конструкции синтаксическую
позицию прямого дополнения, которая может быть занята косвенным дополне-
нием исходной конструкции, что дает возможность повысить коммуникативный
ранг периферийного, неядерного актанта до ранга ядерного.
В производной транзитивированной инкорпоративной конструкции (10) про-
исходит повышение синтаксического статуса косвенного дополнения исходной
конструкции буlанг=дингал’ ‘из ног’: оно переходит в ранг прямого дополнения
буlанг ‘ноги’ в результате изменения падежной маркировки: буlанг используется
не в аблативе, а в абсолютном падеже. При этом дополнение, повышенное в син-
таксическом ранге до статуса прямого, начинает контролировать согласование
глагола. В глаголе открывается новая объектная согласовательная позиция (AP:II)
взамен позиции пациенса (AP:III), вытесненной инкорпорированным именем
пациенса.
Таким образом, глагольное согласование в производной конструкции (10)
осуществляется посредством актантных показателей не пациенса (показатель
класса вещей =б= в AP:III), как в (8), а показателем класса вещей =у= в AP:II,
который формально отличается от показателя пациенса и занимает в словоформе
иную согласовательную позицию. Заполнение согласовательной позиции AP:II
оказывается единственно возможным, так как позиция пациенса AP:III недо-
ступна вследствие элиминации, “вытеснения” ее из модели согласования глагола
в результате инкорпорирования имени пациенса.
Повышение синтаксического статуса косвенного дополнения связано с повы-
шением коммуникативного ранга этого актанта.
В статье используется в несколько модифицированном виде предложенная
И. А. Мельчуком коммуникативная иерархия синтаксических актантов и сирконстантов, которые на поверхностно-синтаксическом уровне зависят от глагола-пре-
диката:
Иерархия синтаксических актантов и сирконстантов
Модель 2
Model 2
Hierarchy of syntactic arguments and adjuncts
подлежащее > ДПрям > ДНепрям > ДКосв > сирконстант,
где ДПрям – прямое дополнение, ДНепрям – непрямое дополнение, ДКосв – косвенное дополнение. Позиция именного актанта в иерархии называется его син
жения, тем большей коммуникативной значимостью он обладает. Наибольшим
коммуникативным рангом характеризуется подлежащее, за ним следует прямое
дополнение, причем коммуникативный вес прямого дополнения значительнее,
чем у других дополнений: оно в меньшей степени допускает опущение, занимает
более привилегированную линейную позицию, в большей степени влияет на форму глагола [Мельчук, 1998, с. 184–185]. В кетском языке влияние формы прямого
дополнения на согласовательную модель глагола проявляется в том, что именно
оно наряду с подлежащим контролирует согласование глагола-предиката и кодируется глагольными объектными актантными показателями. Таким образом, “новое” производное прямое дополнение включается в фокус.
Сходная функция инкорпорации, заключающаяся в изменении кодирования
актантов глагола или в манипуляции падежами, отмечена в ряде языков (см.
[Mithun, 2000, S. 918]).
Анализ трансформации транзитивации
с позиций концепции диатез и залогов
В данной работе при анализе трансформации транзитивации инкорпоративного комплекса было использовано предложенное В. С. Храковским понятие диатезы как схемы соответствия между единицами трех уровней: 1) референтного
уровня, т. е. уровня участников (партиципантов, исполнителей) абстрактных ситуаций (в данной работе будет использован термин ‘партиципантный уровень’ –
уровень партиципантов); 2) семантического уровня, или уровня обобщенных семантических ролей; 3) синтаксического уровня, или уровня синтаксических актантов, представляющих собой имена референтов [Храковский, 1981, с. 10–11].
В кетском языке схему соответствий между упомянутыми уровнями можно
охарактеризовать следующим образом.
В случае транзитивации соответствие между единицами партиципантного
и семантического уровней изменениям не подвергается, семантические роли партиципантов не изменяются: агенс, пациенс и ‘материал’. Таким образом, сохраняется и семантическая валентность глагола. Набор и инвентарь партиципантов остается постоянным, т. е. на денотативном уровне изменения не происходят.
Изменяется соответствие между единицами семантического и синтаксического
уровней: пациенс утрачивает самостоятельную синтаксическую позицию, и имеет
место понижение его коммуникативного статуса. Напротив, актант с семантической характеристикой ‘материал’ повышает свой синтаксический статус: из косвенного дополнения он преобразуется в прямое и начинает контролировать глагольное согласование, что приводит к повышению его коммуникативного статуса.
* * *
Транзитивация наряду с детранзитивацией в результате инкорпорирования образуют многоступенчатую деривационную цепочку, включающую исходные неинкорпоративные, производные детранзитивированные инкорпоративные и производные транзитивированные инкорпоративные конструкции.
Транзитивированная инкорпоративная конструкция представляет собой синтаксическое построение, в котором происходит повышение синтаксического ранга исходного непрямого (косвенного) объекта до ранга прямого дополнения.
При этом имеет место понижение синтаксического ранга имени пациенса посредством инкорпорирования его в состав глагола-сказуемого. Вновь введенный синтаксический актант – прямое дополнение – является семантическим актантом ‘материал’.
ла-предиката: добавляется новая согласовательная позиция датива – AP:II, не совпадающая с согласовательной позицией, элиминированной в результате инкорпорирования имени пациенса, занимавшего самостоятельную синтаксическую
позицию прямого дополнения и контролировавшего в исходной неинкорпоративной конструкции согласование глагола с пациенсом в AP:III.
Операция детранзитивации в результате инкорпорирования имени семантического пациенса устраняет синтаксическую позицию прямого дополнения и перемещает его в коммуникативный фон, на задний план, выдвигая тем самым на передний план само действие и фокусируя на нем внимание. При последующей
транзитивации инкорпоративного комплекса происходит перенос коммуникативного фокуса с акционального компонента ситуации – действия – на внешний объект с семантической ролью ‘материал’.
Таким образом, транзитивация повышает синтаксический ранг косвенного дополнения транзитивированной инкорпоративной конструкции и, выдвигая его
в фокус, тем самым повышает его коммуникативный статус. Следовательно, при
инкорпорирующем конструктивном глаголе ‘делать’ внимание фокусируется
на внешнем объекте, который уже существует в мире и подвергается какому-либо
воздействию со стороны субъекта, изменяя свое положение, состояние или свойства.
Если рассматривать транзитивацию с позиций концепции диатез и залогов, то
нужно отметить следующее:
1) на партиципантном уровне число участников не изменяется;
2) на семантическом уровне набор семантических ролей сохраняется;
3) изменения касаются лишь синтаксического уровня: косвенное дополнение,
обозначающее внешний объект – ‘материал’, преобразуется в прямое дополнение.
Транзитивация инкорпоративного комплекса близка инкорпорации типа II,
выделяемой М. Митхун и названной «манипуляция падежами» (The manipulation
of case). Причем деривацию детранзитивации в результате инкорпорирования
объекта-пациенса можно отнести к типу I. При инкорпорации типа I инкорпоративный глагол в кетском языке включает в себя инкорпорированное имя пациенса, которое утратило статус отдельного синтаксического аргумента (актанта)
предложения. Основное отличие типа I от типа II состоит в том, что в первом случае при деривации непереходных предикатов от переходных синтаксическая валентность глагола понижается на единицу и синтаксическая позиция прямого дополнения элиминируется, тогда как во втором случае в результате инкорпорации
переходным глаголом своего прямого дополнения инкорпорированное имя освобождает свою синтаксическую позицию, при этом освобождаемая объектная позиция не элиминируется, а сохраняется и может быть занята другим аргументом
или адъюнктом: инструментом, локативом или посессором [Mithun, 1984, p. 856,
859]. В кетском языке освобождаемая объектная позиция производной конструкции может замещаться только косвенным дополнением исходной конструкции,
выполняющим семантическую роль не пациенса, а материала.
Транзитивация инкорпоративных конструкций функционально ограничена:
она возможна лишь при конструктивном глаголе с основой бæт ‘делать’, ‘изготавливать’, ‘заниматься какой-либо производственной (конструктивной) деятельностью’ и при наличии дополнения с семантической ролью ‘материал’ или ‘средство’.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.552’36
DOI 10.17223/18137083/68/24
С. С. Буторин
Институт филологии СО РАН, Новосибирск
Новосибирский государственный технический университет, Новосибирск
Транзитивация инкорпоративных конструкций
в кетском языке
Проводится анализ деривации транзитивации инкорпоративных комплексов c конструктивным глаголом ‘делать’, которые относятся к случаям собственно канонической
инкорпорации. Показано, что транзитивация наряду с детранзитивацией в результате инкорпорирования образуют многоступенчатую деривационную цепочку, включающую
исходные неинкорпоративные, производные детранзитивированные инкорпоративные
и производные транзитивированные инкорпоративные конструкции. Транзитивация представляет собой деривацию трансформации, заключающуюся в повышении синтаксического
статуса косвенного дополнения с семантической ролью ‘материал’ до статуса прямого, что
приводит к расширению согласовательной модели глагола на еще одну согласовательную
позицию. Сделан вывод, что повышение синтаксического статуса косвенного дополнения
служит средством повышения коммуникативного статуса актанта, характеризующегося
семантической ролью ‘материал’, и тем самым введения его в фокус высказывания, в то
время как инкорпорированное имя пациенса переводится в фон высказывания.
|
цвет в свадебном образе нижегородской области. Ключевые слова: нижегородские говоры, традиционная народная культура, обрядовый текст, лексика свадебного обряда, колоративная лексика, семантика цвета.
В культуре человечества важность цвета несомненна, поскольку в любой сфере человеческой
деятельности наличествует цветовой фактор,
тесно связанный с философским и эстетическим
осмыслением мира. Цвет сам по себе отличается
многозначностью, противоречивостью, символичностью. Основные цвета: белый, красный, черный,
синий, зеленый, желтый, фиолетовый – часто используются в качестве символов. Так, Р. М. Фрумкина
отмечает, что в русском языке наивная картина мира
включает «семь цветов радуги», а также розовый,
коричневый и так называемые ахроматические
цвета – черный, белый, серый, которые и считаются
носителями русского языка «основными». Менее № 2 (5) 2018 Историко-культурное наследие народов Урало-Поволжья
употребительные цвета исследователь называет
«прочими» [Фрумкина, 2001, с. 64–65]. Другие
ученые к основным относят «элементарные» цвета:
красный, желтый, синий, зеленый, ахроматические
белый и черный, а также серый, розовый, оранжевый, коричневый, фиолетовый, голубой, которые
концептуализируются как «смеси» элементарных
цветов [Вежбицкая, 1996, с. 277]. На протяжении
истории человечества содержание цветовых символов претерпело большие изменения – менялась их
трактовка и отношение к ним, однако ядро цветовой символики осталось неизменным. Даже когда
цвет лишается всех своих внешних, предметных
ассоциаций, что зависит от культурных традиций
и опыта людей, то содержание цветового символа
остается, цвет не лишается своего «первоначального» смысла и не превращается в фикцию. Цветовая
символика, являясь лишь только верхней частью
пирамиды взаимосвязей и отношений между цветом и человеком, играет важную роль в когнитивной деятельности человека. Подтверждением этого
является древность возникновения колоративной
лексики, наличие развитой системы цветообозначений в большинстве языковых систем, сложность
их семантическойструктуры.
Источниками для данного исследования
послужили фонды диалектного материала кафедры русского языка и литературы Арзамасского
филиала ННГУ, картотека Диалектного словаря
Нижегородской области, материалы по свадебной
обрядности в архиве Центра фольклора ННГУ.
Колоративная лексика – это группа слов,
в которых есть корневой морф, семантически или
этимологически связанный с цветонаименованием. До настоящего времени в языкознании нет
единого мнения в определении типа объединения
цветовых лексем. Некоторые учёные говорят
просто о системе цветообозначений, другие –
о лексико-семантической группе [Бахилина, 1975;
Соловьева, 1999], третьи – о семантическом поле
[Кульпина, 2002]. Единодушны исследователи
в том, что колоративная лексика в большей степени, чем какая-либо другая подсистема языка,
антропоцентрична и этноцентрична. Цвет считается одной из значимых когнитивных категорий в
осмыслении окружающего мира человеком, ёмким
культурным кодом, позволяющим выявить специфику национального мировидения. Система цветонаименований этнокультурологически маркирована.
С одной стороны, она является производной куль
туры, с другой – культурообразующим фактором.
С. М. Белякова считает, что «цветообозначения
приобретают лейтмотивный характер, становятся
сквозными образами, значимыми дляконструированиянациональной картины мира» [Белякова, 1999,
с. 146]. Особенности цветового видения мира представителями разных этнокультурных сообществ позволяют исследователям говорить о существовании
этнических (национальных) цветовых и лингвоцветовых картин мира. Однако лексикализации подвергаются только коммуникативно значимые участки
цветового пространства. В связис этим отмечается
лексическая плотность того или иного цветового
фрагмента в разных языках, который отражает специфику мировидения носителя языка сквозь призму
цвета. Символика цвета является доминантным
признаком в символическом культурном языке,
ей отводится важнейшее место в семиотической
классификации признаков [Толстой, 1995, с. 18].
Важным направлением изучения колоративной
лексики является определение функциональной значимости цвета в русских народных говорах. Эволютивный аспект позволяет рассмотреть цветонаименования с точки зрения их происхождения, значения
и употребления. Исследователи (Тараканова Д. А.,
Девицкая Е. Н., Миронович М. С.) активно используют диалектный материал, который обогащает
представления о возможностяхфункционирования
цвета, о закономерностях употребления цветовых
наименований в диалектном и фольклорном обрядовом тексте, и отмечают, что «цветовая картина
мира русской народной культуры характеризуется
консервативностью в использовании спектрацветообозначений» [Тараканова, 2012, с. 15].
В обрядовом тексте представлены оппозиции
«белое – черное», «красное – белое», «красное –
чёрное», таким образом, диалектная картина мира
основывается на цветовой триаде белый – черный –
красный. Особенности цветонаименований мы
рассматриваем на материале свадебного обряда Нижегородской области, ведь, как считает
Ю. А. Крашенинникова, «свадьба «насыщена»
цветом» [Крашенинникова, 2011, с. 98]. Поскольку
лексика, обозначающая цвет, как описательный
элемент, не только выступает в прямом значении, но
и может иметь дополнительную образную, символическую трактовку, то и цветовые лексемы в свадебном обрядовом тексте представлены двумя группами.
Первая группа – непосредственное обозначение
цвета в наименованиях одежды, свадебных предметов.№ 2 (5) 2018 Историко-культурное наследие народов Урало-Поволжья
В этой группе преобладают обозначения цвета
одежды невесты. На территории Нижегородской
области отмечена разнообразная цветовая палитра
женских нарядов: «Кремово платье было, цветы
восковы, по подолу иголок натыкали, штоб не зглазили меня» (с. Ивашкино Вадского р-на). «Невесту
обряжают в москаль, москаль состоит ис синева
сарафана, одделанава по низу кружавами, к нему
пришывали красны рукава, тожэ с кружавами, наверх сарафана – белый фартук, волосы забирают
пот кокошник, ршшыт он золотыми нитками»
(д. Таремское Павловского р-на). «После пропоя
невеста носит печальну одёжу: темно платье
и темный платок» (с. Полянское Тонкинского
р-на). «Накануне сварьбы устраивали девишник.
Коренны подруги ходили с подогами, украшенными
красными и голубыми лентами, созывали других девушек. Невесту наряжали в белы рукава и кубовый
сарафан» (с. Архангельское Шатковского р-на).
«Утром в день сварьбы подруги будили и одёвали
невесту. У неё была пышна юбка и кофта кремовово или розовово цвета, белый венок» (с. Алемаево Шатковского р-на). «Поедут венчацца. Не
обязательно в белых, в голубых. Раньшэ сарафаны
были и кофты. Голубы, зелёны там, и белы быват,
и розовы там быват, всякай. Большынство-то
в розовых, малиновых, в красных. Сарафаны, юбки,
вот нарядят и она идёт, как пафа, здесь венок,
и шалью шолковой накроют её» (с. Верхнее Талызино Сеченовского р-на).
Одним из основных элементов цветовой символики, противопоставленным черному и красному,
в народной культуре является белый цвет и лексические единицы, его обозначающие. «Белый и черный
цвета находятся на полярных точках цветового
спектра, а их названия и символика антонимичны.
В символической сфере корреляция‘белый’ – ‘черный’ (‘светлый’ – ‘темный’) может входить в эквивалентный ряд с парами‘хороший’ – ‘плохой’, ‘мужской’ – ‘женский’, ‘живой’ – ‘мертвый’, отчасти
‘молодой’ – ‘немолодой’(старый), ‘ясный’ – ‘хмурый’ (о погоде) и т.д.» [Славянские древности, 1995,
с. 69]. Данная символика реализуется в переходных
обрядах, к которым традиционно относят рождение,
достижение социальной зрелости, брак, смерть.
Тексты, описывающие обряды перехода, в частности свадебный обряд на территории Нижегородской области [Корепова, 2016], содержат функционирование прилагательного белый для обозначения
переходного состояния между живым и мертвым. Это реализуется в символическом значении цветообозначения белый – «символ смерти, потустороннего мира». Изначально белый цвет принадлежал
похоронному обряду и символизировал смерть,
о чем свидетельствуют белые похоронные одежды, белые цветы на могиле. Свадьба трактовалась
русским народом как посвящение девушки-невесты в группу женщин, которое символически
переосмыслялось как «смерть». Данную семантику
репрезентируют лексемы, обозначающие обрядовые действия, направленные на уничтожение
во внешности признаков незамужней девушки:
расплести косу, заплести косу, повязать платок,
окрутить, и номинации девушки после венчания:
баба, молодая, молодка, молодуха, молодица, молодичка, молодёна, хозяйка. Знаком окончательного
перехода в статус замужней женщины следует
считать обряд раскрывать невесту, вскрывать
невесту ‘обряд, при котором на свадьбе свекровь
поднимает платок, закрывающий невесту, вуаль
невесты и поздравляет с праздником’. Символика
платка, приподнятого над лицом невесты, определяется его обрядовой функцией – закреплением
подчиненного положения замужней женщины
в семье. Вместе с платком в семью мужа переходит
и сама невеста. Ср.: покрышка ‘большой платок,
который молодая носила внакидку’. Следовательно, символически наполненный глагол крыть обладает способностью определять ключевые смыслы
народных обрядов, обрядовых действий, обрядовых предметов, в частности белая фата (покрывало)
невесты выполняет магическую функцию оберега
от сглаза, порчи [Никифорова, 2013].
Традиционный свадебный наряд невесты
в обряде предполагал головной убор белого цвета:
фату (вуаль, уваль, увал, уаль, вуваль, овал, оваль,
увалень, гаул, факта, тафта, сплошник, коноватка, канаватка, калмык, фрёл, белокрайка) и венок
(венец, вен, галун, галунок, грохва, коковка, налобник, цветы, цветочки, шлык, цветы восковые,
венок восковой, утымалка, корона, парачка, обвязушка, шерстянка): «Веночэк на голове у меня был
белый» (с. Верхнее Талызино Сеченовского р-на).
«В день сварьбы невесту удёвали в бело шолково
платье, голову пъкрывали увалью длиннъй и белым
венком» (с. Большое Маресьево Лукояновского
р-на). Важно отметить, что, помимо основной
символической семантики – смерть и рождение
в новом статусе, лексемы, называющие предметы
белого цвета в свадебном обряде, наделяются в ни
№ 2 (5) 2018 Историко-культурное наследие народов Урало-Поволжья
жегородских говорах дополнительными символическими значениями. Белая фата является оберегом
от потусторонних сил для невесты, находящейся в
уязвимом состоянии. Поскольку свадебный обряд
исследователи относят к так называемым обрядам
перехода, в ходе которых участники обряда обретают новый статус, то покрытая фатой голова
невесты выделяет ее из коллектива. Это ритуальная
функция, знак превращения невесты в лиминальное
существо, знак временной смерти и последующего
возрождения в новом статусе. Фата выполняет
магическую функцию оберега от сглаза, порчи.
Прилагательное белый используется для обозначения белого цвета венчального платья невесты.
«На невесте платьишко-то обычно розовенько
или беленькои беленькай платочък. Сейчас в белых
платьях длинных, а тада в бледненькъм во всём»
(с. Бахтызино Вознесенского р-на). В свадебном
обряде у лексемы белый реализуется значение –
«символ невесты». Данная семантика связана с утратой мифологического значения символа – смерть,
потусторонний мир – и переходом лексемы белый
в разряд символов: белое (часто просто светлое),
а также новое платье – символ невесты: «Утром
в день сварьбы невесту удёвали в сарафан, оторочэннъй по подолу белыми лентами, на голову удёвали
уваль» (с. Большое Маресьево Лукояновского р-на).
Символика белого цвета в обрядовой лексике
нижегородской свадьбы связана ещё с реализацией
смысла «честность, девственность, чистота, непорочность, незапятнанность, невинность невесты».
«Накануне сварьбы был девишник. Подрушки невесты приходют к дому жэниха, вызывают ёво.
Жэних приглашал подрукневесты за стол. Сваха
приносит курник. В средину курника фтыкали
нош, на нёво накидвали белый платок. Средину
курника оддавли жэниху, остально съедали гости»
(с. Паново Шатковского р-на). «На фторой день
сварьбы гости шли в дом мълодой, ловили и рядили
курицу, завязывали ей белый бант» (с. Давыдово
Павловского р-на).
В народной культуре отмечены «положительные» и «отрицательные» коннотации красного
цвета. Так, в словаре символов «Славянские древности» выделяются следующие основные символические значения красного цвета в славянской
культуре: жизни, солнца, плодородия, здоровья;
обереговая семантика и негативная, связанная
с потусторонним миром, хтоническими и демоническими персонажами [Славянские древности, 1995].
В нижегородском свадебном обряде красный
цвет объективирует семантику жизни, здоровья,
молодости девушки. Ленту розового или красного цвета, символизирующую невесту, называют
красой. Так, в д. Кудрешки Богородского р-на
красу (розовую ленту) крестная снимает с головы
невесты и отдает свекрови. В с. Б. Содомово Борского р-на женихова сваха расплетает косу, отдает
красу (красную ленту) матери невесты или кладет
на кокуру в тарелку. В с. Смирновка Городецкого
р-на в день свадьбы невеста сидит в закуте, на
голове приколот розовый бант – девичья краса.
Сваха снимает красу на тарелку с конфетками,
с приговором: «Спасибо вам!» отдает матери невесты. Слово краса в указанном значении отмечено
также в Воскресенском, Княгининском р-нах.
По данным СРНГ, лексема краса имеет значение
«лента из косы невесты как символ девичества»
и встречается в псковских, новгородских, московских, новосибирских говорах [СРНГ, вып. 15,
с. 171]. Веник для омовения невесты в бане накануне свадьбы наряжали красными лентами и цветами: «Устраивали баню для зговорёнки. Девушки
перед баней шыли два флага и украшали веник.
С песнями взяф два красных флага и веник, они шли
вместе со зговорёнкой вдоль деревни в баню. Флаги и веник ставили у бани, а невесту вели парить
в баню» (с. Никитино Краснобаковского р-на).
«У свахи на свадебном пиру забирали ложку, обвязывали красной лентой» (д. Крашово Богородского
р-на). Тряпочки красного цвета вешали на верёвку
в обряде запирать улицу, запирать ворота, при
котором преграждали путь свадебному поезду
и просили у жениха выкуп: «Дорогу свадебному
поезду преграждали верёфкъй или провълъкъй, кто
што накрутит, тряпки красны вешали, штобы
выкуп вином получить, это называют запирать
улицу» (д. Бахаревка Сеченовского р-на). Дружка
во время выкупа невесты перевязан полотенцем
с красной вышивкой, на рукаве красные ленты.
На одежде поезжан красные банты.
Символика красного цвета в обрядовом тексте
нижегородской свадьбы тесно связана с реализацией значения «честность, девственность невесты».
«Если молодая была чэсной, рядили веник красными тряпъчками, красны лоскуты привязывали
сватьям на рукава, били горшки. Если мълодой не
объявлял о чэсности своей жэны, рядили веник
белыми тряпкъми» (д. Вязовики Сокольского
р-на). В данном тексте реализуется символическая № 2 (5) 2018 Историко-культурное наследие народов Урало-Поволжья
оппозиция «красное – белое» на второй день свадьбы после брачной ночи. В зависимости от исхода
брачной ночи честность – нечестность невесты
кодируется при помощи различных словесных
символов, отражающих культурную норму (красный цвет) – не норму (белый цвет). Веник рядят
красными или белыми тряпочками: «Невеста
хъраша – ходят па деревне, трясут веником, наряжэнным красными тряпъчкъми, плаха невеста –
белы тряпки привязывут» (с. Суморьево Вознесенского р-на). Гости на одежду прикалывают
красные или белые тряпочки: «Жэних ръзабьёт
стопку, как чэсна невеста. Как жэних стопку
ръзабьёт, так начынают горшки бить. Значыт
чэсна. Патом веник наряжают, рядят веник, как
жэних разрешыт. Красным тряпкам специальным,
припасают красных тряпок. Навешают – каму на
рукава, каму на пуговицы красных – тутряпък»
(с. Мурзино Сокольского р-на).
В народной культуре чёрный цвет имеет символическую семантику оберега, а предметы чёрного
цвета выполняли апотропейную функцию.Так,
в нижегородских говорах одежда чёрного цвета
обладает характеристиками защиты, покровительства. Платок чёрного цвета фигурирует в обрядах
после сватовства, в досвадебный период, в день
венчания: «Невеста посля сватофства сидит
дома, носит чорный платок» (с. Тонкино Тонкинского р-на). «Вечэром накануне сварьбы невеста
одета в чорный сарафан и чорный полушалок,
с подрушками сидит у соседей и вопит» (с. Большое
Маресьево Лукояновского р-на). «Родители покрывали невесту чорной шалью, благословляли перед
венчанием» (с. Архангельское Шатковского р-на).
В нижегородских говорах чёрный цвет чаще
всего наличествует в оппозиции с красным и актуализирует семантику переходности: «На вечэряне
в доме невесты наканун есварьбы невеста была
в чорном платье. А утром перед венчанием невесту
удёвали в алый сарафан» (с. Нехорошево Лукояновского р-на). «После запоя одёжа просватанной
невесты становится печальней. Невеста носила
тёмно однотонно платье и платок повязывала
ниже обычнъвъ. В день сварьбы крёсна расплётала
невесте косу, а подруги удёвали её в красный сарафан, венок с лентами, покрывали полушалкъм»
(с. Нелей Первомайского р-на). Окрашенные в
чёрный цвет предметы, как и лексические единицы,
их называющие, сигнализируют о статусе невесты,
находящейся в переходном состоянии, что находит отражение в номинациях девушки с момента
сватовства (невеста, суженая, ярка, заручёнка,
заговорёнка, сговорёнка, просватанка, наречённая,
засватанная, усватанная, запитая девка, забелённая девка, овечка,телушка) до дня венчания
(невеста, сговорëнная, сговорëнка, просватанка,
княгиня, ладушка, молоду́ ха, молода́ я, молоду́ шка,
говорëнка, суда́ рка, княги́ ня новобра́ жная, лебëдушка, голу́ бка). Чёрный цвет в обрядовом тексте
нижегородской свадьбы реализует символическое
значение «нечестность невесты»: «На фторой день
сварьбы наряжали веник, одна сторона красна,
друга–чорна. Спрашывали у жэниха: как невеста,
кака была? Какой стороной: красной или чёрной?
Он говорит: красной. Это значыт – хороша. Все
начынают плясать. Веник распускают, разбрасывают, пляшут по венику» (д. Наумово Ковернинского р-на). «Если девушка была чэсной, мать
молодово рядила веник красной лентой, а если
нет – чорной» (д. Кругловка Лысковского р-на).
Вторая группа – метафорические образования
в наименованиях невесты и свадебных обрядов.
Фразеологизм забелённая девка, имеющий значение ‛просватанная невеста’, опирается на символическую семантику белого цвета в народной культуре.
Изначально белый цвет принадлежал погребально-поминальному обряду и символизировал смерть.
В свадебном же обряде происходит посвящение девушки-невесты в группу замужних женщин, то есть
смерть и рождение в новом статусе. В нижегородском свадебном тексте прилагательное белый имеет
несколько значений: ‛переходное состояние между
живыми и мёртвыми’, ‛символ смерти’, ‛символ чистоты, непорочности, невинности невесты’, ‛защита
от проникновения потусторонних сил’.
Фразеологизм красный стол отмечен в нижегородских говорах в двух значениях: ‘обед на второй
день свадьбы’, ‘свадебный пир в доме жениха после
венчания’. В. И. Далем сочетание зафиксированобез
указания места. В названных значениях фразеологизм распространёнв ярославских, московских,
тульских говорах [СРНГ]. В словарях Е. Якушкина
и Г. Г. Мельниченко лексема красный стол отмечена
с двумя значениями, известными нижегородским
говорам. Устойчивое сочетание красный поезд, имеющее в нижегородских говорах значение ‘свадебная
процессия’, В. И. Далем приведено без территориальных помет. Севернее Нижегородской области
фразеологизм функционирует в ярославских говорах
[СРНГ]. Лексема красный входит во фразеологизмы
№ 2 (5) 2018 Историко-культурное наследие народов Урало-Поволжья
красное место, красный угол ‘почётное место в передней части дома, покрытое шубой наизнанку, на
котором сидели жених и невеста’. Кроме нижегородских говоров, из лексикографических источников
данные сочетания отмеченыв «Лексическом атласе
Московской области» А. Ф. Войтенко.
В тексте нижегородской свадьбы наиболее частотными являются лексемы белый, черный, красный, то есть номинированными оказываются цвета,
традиционно выделяемые русским человеком. Ис
следование колоративов на материале нижегородских говоров в контексте признакового пространства культуры выявляет наличиеу лексем белый,
красный, черный символических значений при
сохранении прямой цветовой семантики, основанной на денотативной отнесенности слов. Каждый
колоратив таит в себе этническую информацию,
отражает своеобразие и неповторимость окружающего мира ираскрывает национально-культурное
своеобразие нижегородской свадьбы.
ЛИТЕРАТУРА
Бахилина, 1975 – Бахилина Н. Б. История цветообозначений в русском языке. М.: Наука, 1975. 292 с.
Белякова, 1999 – Белякова С. М. Цветовая картина
мира И. А. Бунина (на материале романа «Жизнь Арсеньева» и цикла рассказов «Темные аллеи») // И. А. Бунин.
Диалог с миром. Воронеж: Полиграф, 1999. С. 146–151.
Вежбицкая, 1996 – Вежбицкая А. Обозначение
цвета и универсалии зрительного восприятия // Вежбицкая А. Язык. Культура. Познание. М.: Русские
словари, 1996. С. 231–291.
Корепова, 2016 – Корепова К. Е. Материалы по
свадебной обрядности в архиве Центра фольклора
ННГУ. Нижний Новгород: Растр, 2016. 500 с.
Крашенинникова, 2011 – Крашенинникова Ю. А.
Символика цвета в русских свадебных приговорах //
Антропологический форум. 2011. № 14. С. 98–115.
Кульпина, 2002 – Кульпина В. Г. Теоретические
аспекты лингвистики цвета как научного направления
сопоставительного языкознания: Автореф. дисс…
д-ра филол. наук. М., 2002. 31 с.
Никифорова, 2012 – Никифорова О. В. Семантический потенциал корня -кры- (на материале
нижегородской обрядовой лексики) // Труды конференции «Покровские Дни». Нижний Новгород, 2012
г. Нижний Новгород: АНО «Покровские Дни», 2013.
Номер 4, в 2-х томах. С. 6–14.
Славянские древности, 1995 – Славянские древности: этнолингвистический словарь: в 5 т. / Под
ред. Н. И. Толстого. М.: Международные отношения,
1995. 584 с.
Соловьева, 1999 – Соловьева Л. Ф. Поэтика цветописи в сборниках Анны Ахматовой «Вечер», «Четки», «Белая стая», «Аппо Domini», «Подорожник»:
автореф. дис… канд. филол. наук. Казань, 1999. 16 с.
СРНГ – Словарь русских народных говоров / Гл.
ред. Ф. П. Филин, Ф. П. Сороколетов, С. А. Мызников. М.;Л.: СПб.: Наука, 1965–2016. Вып. 1–49.
REFERENCES
Bahilina, 1975 – Bahilina N. B. Istoriya cvetooboznachenij v russkom yazyke. M.: Nauka, 1975. 292 s.
(in Russian)
Belyakova, 1999 – Belyakova S. M. Cvetovaya kartina
mira I. A. Bunina (na materiale romana «Zhizn’ Arsen’eva»
i cikla rasskazov «Temnye allei») // I. A. Bunin. Dialog s
mirom. Voronezh: Poligraf, 1999. S. 146–151. (in Russian)
Vezhbickaya, 1996 – Vezhbickaya A. Oboznachenie
cveta i universalii zritel’nogo vospriyatiya // Vezhbickaya
A. Yazyk. Kul’tura. Poznanie. M.: Russkie slovari, 1996.
S. 231–291. (in Russian)
Korepova, 2016 – Korepova K. E. Materialy po
svadebnoj obryadnosti v arhive Centra fol’klora NNGU.
Nizhnij Novgorod: Rastr, 2016. 500 s. (in Russian)
Krasheninnikova, 2011 – Krasheninnikova Yu. A.
Simvolika cveta v russkih svadebnyh prigovorah // Antropologicheskij forum. 2011. № 14. S. 98–115. (in Russian)
Kul’pina, 2002 – Kul’pina V. G. Teoreticheskie
aspekty lingvistiki cveta kak nauchnogo napravleniya
sopostavitel’nogo yazykoznaniya: Avtoref. diss… d-ra
filol. nauk. M., 2002. 31 s. (in Russian)
Nikiforova, 2012 – Nikiforova O. V. Semanticheskij potencial kor-nya -kry- (na materiale nizhegorodskoj obryadovoj leksiki) // Trudy konfe-rencii «Pokrovskie Dni». Nizhnij
Novgorod, 2012 g. Nizhnij Novgorod: ANO «Pokrovskie
Dni», 2013. Nomer 4, v 2-h tomah. S. 6–14. (in Russian)
Slavyanskie drevnosti, 1995 – Slavyanskie drevnosti: etnolingvisticheskij slovar’: v 5 t. / Pod red.
N. I. Tolstogo. M.: Mezhdunarodnye otnosheniya, 1995.
584 s. (in Russian)
Solov’eva, 1999 – Solov’eva L. F. Poetika cvetopisi v
sbornikah Anny Ahmatovoj «Vecher», «Chetki», «Belaya
staya», «Appo Domini», «Podorozhnik»: avtoref. dis…
kand. filol. nauk. Kazan’, 1999. 16 s. (in Russian)
SRNG – Slovar’ russkih narodnyh govorov / Gl. red.
F. P. Filin, F. P. Sorokoletov, S. A. Myznikov. M.;L.:
SPb.: Nauka, 1965–2016. Vyp. 1–49. (in Russian) № 2 (5) 2018 Историко-культурное наследие народов Урало-Поволжья
Тараканова, 2012 – Тараканова Д. А. «Символическое» в семантике цветообозначений в народной
культуре (лингвокультурологический аспект) //
Вестник Томского государственного университета.
2012. № 360. С. 15–17.
Толстой, 1995 – Толстой Н. И. Из «грамматики»
славянских обрядов // Язык и народная культура.
Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике.
М.: Изд-во «Индрик», 1995. С. 18–25.
Tarakanova, 2012 – Tarakanova D. A. «Simvolicheskoe» v semantike cvetooboznachenij v narodnoj
kul’ture (lingvokul’turologicheskij aspekt) // Vestnik
Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. 2012. № 360.
S. 15–17. (in Russian)
Tolstoj, 1995 – Tolstoj N. I. Iz «grammatiki»
slavyanskih obryadov // Yazyk i narodnaya kul’tura.
Ocherki po slavyanskoj mifologii i etnolingvistike. M.:
Izd-vo «Indrik», 1995. S. 18–25. (in Russian)
Фрумкина, 2001 – Фрумкина Р. М. Психолингви
Frumkina, 2001 – Frumkina R. M. Psiholingvistika.
стика. М.: Академия, 2001. 320 с.
M.: Akademiya, 2001. 320 s. (in Russian)
O. V. Nikiforova
COLOR IN A WEDDING CEREMONY IN NIZHNY NOVGOROD REGION
The relevance of the study is due to the interest in linguistics to the study of color designations as representatives of
traditional folk culture. Color is considered to be one of the most significant cognitive categories in the understanding
of the world around by man, a capacious cultural code that allows revealing the specifics of the national worldview.
The colorative vocabulary is more anthropocentric and ethnocentric than any other language subsystem. The article is
devoted to the description of the ethnocultural originality of the Nizhny Novgorod dialect vocabulary by the example
of color adjectives in the text of the wedding ceremony, consideration of their semantics. The sources for this study
were the funds of dialect material of the Russian Language and Literature Department of the Arzamas branch of
UNN, the card catalog of the Dialect dictionary of the Nizhny Novgorod region, materials on wedding rituals in the
archive of the Center of Folklore of UNN. It has been revealed that in the text of Nizhny Novgorod wedding the most
frequent lexemes are white, black, red, that is, the colors traditionally distinguished by Russian person are nominated.
The lexico-semantic analysis of the three color names in the dialects of Nizhny Novgorod region helps to substantiate
the universality of the color category and to reveal the national specific features of the semantic space of a given
vocabulary layer. It is noted that the opposition “white – black”, “red – white”, “red – black” is most common in
the ritual text, thus, the dialectal picture of the world is based on the color triad white - black - red. Color lexemes
in the wedding ritual text on the material of the Nizhny Novgorod dialects are represented by two groups. The first
group is the direct designation of color in the names of the bride’s clothing, wedding items. The second group is
metaphorical formations in the names of the bride and wedding ceremonies. The revealed values of white, red, black
and lexemes, which designate them, in the nomination of wedding objects, rituals, characters help to see the specifics
of the perception of the world by dialect carriers, the ethno-cultural marking of the color-naming system in dialects.
A study of colorative materials from Nizhny Novgorod dialects in the context of the characteristic cultural space
reveals the presence of white, red, black lexemes in symbolic meanings while retaining direct color semantics based
on denotative word assignment. Each colorative conceals ethnic information, reflects the originality and uniqueness
of the surrounding world and reveals the national and cultural identity of the Nizhny Novgorod wedding.
Keywords: Nizhny Novgorod dialects, traditional culture, ritual text, wedding ceremony vocabulary, color vocabulary,
color semantics.
Никифорова Ольга Валентиновна,
кандидат филологических наук, доцент,
Арзамасский филиал Нижегородского государственного университета им. Н. И. Лобачевского,
(Арзамас, Россия)
snegaovnik@rambler.ru
Nikiforova Olga Valentinovna,
PhD in Philology, Associate Professor,
Arzamas branch of Lobachevsky State University
of Nizhny Novgorod – National Research University
(Arzamas, Russia)
snegaovnik@rambler.ru № 2 (5) 2018 Историко-культурное наследие народов Урало-Поволжья | Напиши аннотацию по статье | УДК 811.161.1
О. В. Никифорова
ЦВЕТ В СВАДЕБНОМ ОБРЯДЕ НИЖЕГОРОДСКОЙ ОБЛАСТИ
Актуальность исследования обусловлена интересом в лингвистике к изучению цветообозначений как репрезентантов традиционной народной культуры. Цвет считается одной из значимых когнитивных категорий
в осмыслении окружающего мира человеком, ёмким культурным кодом, позволяющим выявить специфику
национального мировидения. Колоративная лексика в большей степени, чем какая-либо другая подсистема языка,
антропоцентрична и этноцентрична. Статья посвящена описанию этнокультурного своеобразия нижегородской
диалектной лексики на примере прилагательных цветообозначения в тексте свадебного обряда, рассмотрению их
семантики. Источниками для данного исследования послужили фонды диалектного материала кафедры русского
языка и литературы Арзамасского филиала ННГУ, картотека Диалектного словаря Нижегородской области, материалы по свадебной обрядности в архиве Центра фольклора ННГУ. Выявлено, что в тексте нижегородской свадьбы
наиболее частотными являются лексемы белый, черный, красный, то есть номинированными оказываются цвета,
традиционно выделяемые русским человеком. Лексико-семантический анализ трёх цветонаименований в говорах
Нижегородской области помогает обосновать универсальность категории цвета и выявить национально-специфические особенности семантического пространства данного пласта лексики. Отмечено, что наибольшее распространение в обрядовом тексте получают оппозиции «белое – черное», «красное – белое», «красное – чёрное». Таким
образом, диалектная картина мира основывается на цветовой триаде белый – черный – красный. Цветовые лексемы
в свадебном обрядовом тексте на материале нижегородских говорах представлены двумя группами. Первая группа
– непосредственное обозначение цвета в наименованиях одежды невесты, свадебных предметов. Вторая группа
– метафорические образования в наименованиях невесты и свадебных обрядов. Выявленные значения белого,
красного, чёрного цвета и лексем, их обозначающих, при номинации свадебных предметов, обрядов, персонажей
помогают увидеть специфику восприятия мира диалектоносителями, этнокультурологическую маркированность
системы цветонаименований в говорах. Исследование колоративов на материале нижегородских говоров в контексте признакового пространства культуры выявляет наличие у лексем белый, красный, черныйсимволических
значений при сохранении прямой цветовой семантики, основанной на денотативной отнесенности слов. Каждый
колоратив таит в себе этническую информацию, отражает своеобразие и неповторимость окружающего мира
и раскрывает национально-культурное своеобразие нижегородской свадьбы.
|
цветообозначений с корневым согласным л в монгольских языках. Ключевые слова: монгольские языки, цветообозначение, семантика, номинация, восприятие.
Колоративная лексика, составляя лексическое ядро языка, отображает особенности
зрительного восприятия объектов действительности. В данной работе предпринимается исследование колоративов монгольских языков (в том числе названий мастей
как предметно ограниченных цветообозначений) с корневым согласным l с целью выявления их мотивационных признаков. Участие указанного согласного в формировании
обширного пласта образных слов, отражающих восприятие световых явлений, признано
лингвистической универсалией. Н. И. Ашмарин подчеркивает особую роль звука l, встречающегося в обозначениях световых явлений
и в мимемах движения во многих языках.
Ученый считает, что тюркский l в таких словах, как чувашские подражания блеску: йал,
йълт, йълтър, иъл-иъл и др., «возник имен
но вследствие “симпатического” движения
языка, когда первобытный наблюдатель,
пораженный световым явлением, невольно
и бессознательно двигал языком, подражая
движению пламени или мерцанию далекой
звезды» [Ашмарин, 1925. С. 156].
Ср.-монг. hula’an [SH, MA. С. 187],
п.-монг. ulaγan ‘красный’ [Kow. Р. 394], монг.
улаан, бур. улаан, калм. улан, ойр. Синьцз.
улаан, орд. ulān, мог. ulōn, даг. xulān, дунс.
xulan, бао. felaŋ, fulaŋ, ж.-уйг. łān, монгор.
fulān [EDAL. Р. 1109] ‘красный, алый; румяный’ отчетливо восходит к образному
корню ul, передающему зрительное восприятие сияния, сверкания, мерцания. Об этом
свидетельствуют многочисленные формы,
«надежно» относящиеся к сфере образных
дериватов: п.-монг. ulaski- ‘просверкать, засверкать (о молнии)’ [Kow. Р. 398], монг.
Сундуева Е. В. Цветообозначения с корневым согласным l в монгольских языках // Вестн. Новосиб. гос. ун-та. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Т. 14, № 1. С. 5–11.
ISSN 1818-7935
Вестник НГУ. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2016. Том 14, № 1
© Е. В. Сундуева, 2016
Типологическое языкознание
улас улас хий- ‘вспыхивать (о красном свете,
об огне)’, монг. уласхий- ‘сверкнуть; появиться на мгновение (о чем-л. ярком, красном)’,
бур. улаб-ялаб гэлдэ- ‘мерцать (об искрах,
звездах)’, монг. улбалз- ‘мелькать (о чем-л.
‘краснеть, становиться
красном)’, улай-
красным’, улалз- ‘рдеть, краснеть, пламенеть, сверкать (об огне)’, калм. улңтр- ‘мерцать, еле гореть’.
В «Этимологическом словаре алтайских
языков» к данному цветообозначению даются параллели: прототунг. *pula- ‘красный’
и протокор. *pìrk- ‘красный’. Как полагают авторы, вопреки мнению Н. Н. Поппе
и Г. Дерфера, тунгусо-маньчжурские формы
не могут быть заимствованы из монгольских
языков и наоборот [EDAL. Р. 1109]. В тунгусо-маньчжурских языках согласный l в составе образных слов также служит для передачи
световых явлений: эвен. hẏлос ~ hẏлоh, нег.
‘ярко-красно; красным-красно’
хола-хола
[ССТМЯ, 1977. С. 343].
По всей видимости, красный цвет неразрывно связан с образом огня как наиболее
константного природного носителя красного цвета: улаан дөл ‘красное пламя’, монг.
бадрах улаан гал ‘горящий красный огонь’,
аргалын улаан гал ‘красный огонь аргала’,
түймэрийн улаан гал ‘багровый огонь пожара’, гал улаан өнгө ‘огненно-красный цвет’.
Бур. Улаан галай дүлэндэ долеогдожо байһан һэеы гэрэй үүдэ хамаг хүсөөрөө Галсанай түлхихэдэ, тэрэнь урагша хойшоо обогоножо байба [Д. Батожабай] ‘Когда Галсан
изо всех сил толкнул дверь войлочной юрты,
облизываемую язычками красного пламени,
она раскачивалась в обе стороны’. Как отмечает Ю. В. Норманская, для древних инязыков прототипический
доевропейских
цвет огня – красный. В санскрите, латинском
языке и германских языках ‘красный огонь’
описывается этимологически родственными
цветообозначениями: скр. rohita´ (RV), лат.
ruber, rutilus, герм. rauđr [Норманская, 2005.
C. 132].
Само обозначение огня в монгольских
языках также имеет корневой согласный l:
ср.-монг. qal [SH], γal [МА. С. 174], п.-монг.
γal ‘огонь’ [Kow. Р. 994], монг. гал, бур. гал,
калм. һал, ойр. Синьцз. һал ‘огонь, пламя;
пыл, пламень; полымя; пожар; огонек, костер, факел’. Форма ср.-монг. γaltaị- ‘блестеть’ [МА. С. 174] контаминирует с монг.
гилтгэр ‘ярко сверкающий’, ср.-монг. qiltaliba ‘сверкал’ [МА. С. 172, 298], монг.
гялт- ‘виднеться, сверкая’. Однако следует
упомянуть о том, что для неяркого пламени
огня характерно употребление прилагательного хөх ‘синий’. В триаде «Ертөнцийн гурав» говорится: Уудам дэлхийн тэнгэр нэг
хөх, Унтрах галын дөл нэг хөх, Урсах голын
ус нэг хөх ‘Небо широкой земли синее, пламя потухающего огня синее, вода текущей
реки синяя’. Как известно, цвет огня зависит от температуры пламени. Помимо лексемы γal, для обозначения огня используются
слова с корневым согласным l: п.-монг. ǰali
‘пламя’ [Kow. Р. 2283], монг. заль, бур. зали,
калм. заль, ойр. Синьцз. заль ‘пламя, блеск’,
ср.-монг. yalinlaba γal ‘огонь разгорелся’ [MA
386] и п.-монг. dül ‘пламя’ [Kow. Р. 1916],
монг. дөл, бур. дүлэн, калм. дөл, ойр. Синьцз. дөл ‘пламя’, монг. дөлбөлз-, бур. дүлэбхи- ‘пылать’. Использование в корне мягкорядных гласных ӧ / ü служит для передачи
менее яркого, тусклого света огня: Үдэшын
боро хараан боложо байхада, Цыремпилэй
муухан модон гэр дотор һүнэжэ байһан гал
хүхэ дүлөөр һүлэм-һүлэм гэнэ [Х. Намсараев] ‘Когда сгустились вечерние сумерки,
в деревянном домишке Цыремпила мерцает
(досл. делает һүлэм-һүлэм) синее пламя гаснущего огня’.
Семантика огня также прослеживается
в наименовании персонажей низшей мифологии: п.-монг. albin ‘демон, являющийся
по ночам в виде сверкающего огня’ [Kow.
Р. 84], монг. албин ‘бес, злой бродячий дух,
демон’, бур. альбан ‘волшебник, чародей,
колдун; демон, злой дух’, которые представлялись в виде блуждающих огоньков, являющихся по ночам. Учитывая выражения
п.-монг. albin-u γal ‘блудящий огонь, призрак’
[Kow. Р. 84], монг. албины гал, чөтгөрийн гал
‘блуждающий огонек’, а также общую «светящуюся» семантику лексемы, целесообразно связать ее с образными корнями с инициальными согласными y / ǰ и доминантным
корневым согласным l, передающими идею
сияния, свечения, мерцания: бур. яла-яла – о мерцании, блеске, бур. яла-сала ‘блещущий’, ялаб-елоб гэ-, ялаг-елог гэ- ‘поблескивать, мигать’, п.-монг. ǰilabalǰa- ‘вертеться,
сверкать’ [Kow. Р. 2345], монг. жалбалз- ‘отражаться, сверкать (о солнце)’ и др.
Также красный цвет передается с помощью ср.-монг. al [SH], п.-монг. al ‘красный,
алый’, al sira ‘красно-желтый, бледно-красный, жаркий (цвет огня, ламского одеяния)’
[Kow. Р. 71], монг. ал, алан ‘красный; яркий,
алый’, бур. ал шара ‘красно-желтый’, монг.
ал улаан, калм. ал улан ‘алый, ярко-красный’.
Согласно М. Фасмеру, рус. алый заимствовано из тур., крым.-тат. al ‘светло-розовый’, тат.,
кыпч., казах., чагат., уйг. al ‘алый’ [Фасмер,
1964. С. 73]. Тюрк. а:л ~ ал ‘алый’ Г. Вамбери связывал с jal ‘блестеть, сиять’, основываясь на значении ‘сияющий, блестящий’
[ЭСТЯ, 1974. С. 126]. Корень *čilb дал п.монг. čilbang ‘красный, кровью налитый,
подвергшийся воспалению’, čilbang nidün
‘красные, прелые глаза’, čilbang čaγan morin
‘белая лошадь с красноватой мордой’ [Kow.
Р. 2166], монг. чалба ‘красноголовый вьюрок
(самец)’.
Корневой согласный l служит для передачи белого цвета в монг. цал ‘белый’, монг. цал
буурал ‘седой, белый как лунь, чалый, светло-сивый’, калм. цал буурал ‘совершенно белый’, ойр. Синьцз. цал буурал ‘совершенно
седой’; монг. чалбан цагаан ‘конь белой масти с голубыми глазами, белой мордой и белыми ногами; альбинос белый с красноватой
мордой (птица)’; п.-монг. čelbeng čaγan ‘нежно-белый’ [Kow. Р. 2120]. Образное происхождение čal косвенно подтверждается возможностью его чередования с корнями gil /
kil: монг. гял цал болсон ‘колоритный’, гялгар
цалгар ‘мишурный’, хялав цалав передает
мелькание рук в движении, свидетельствующее о ловкости и проворстве. В «Этимологическом словаре алтайских языков» восстанавливается протомонгольская форма čil- /
*čel ‘альбинос; ясный, безоблачный’, которая
сопоставляется с прототунг. čolka ‘седой’,
прототюрк. čal ‘серый, седой’, последняя заимствована в рус. чалый ‘серый, с сероватым
оттенком’ [EDAL. Р. 441–442].
Мягкорядный гласный ӧ в сочетании
с согласным l связан со значением ‘сизый,
сивый’: cр.-монг. öle [SH], п.-монг. ölü morin ‘сивопегая лошадь’ [Kow. Р. 529], монг.
өл [буурал] ‘сизый, сивый, седой; пегий; серебристо-серый’, монг. өл халзан ‘лысина;
имеющий серо-пегую плешину’, бур. в некот. диалектах үлэ ‘сивый; сизый (о голубе)’,
бур. үлэн ‘сивый, сизый’, бур. үлэгшэн ‘сивая (о масти самок животных)’, калм. өл,
ойр. Синьцз. өл ‘сизый, сивый’. Отмечается,
что ойр. М. öläņ функционирует как усилительная частица к словам с начальным хө:
öläņ kokăl utān ‘синий-пресиний дым’ [МХНАТБ, 1988. С. 707].
Само же цветообозначение п.-монг. čaγan,
монг. цагаан, бур. сагаан, калм. цаһан, орд.
čagān, мог. čaɣōn, даг. čigān, дунс. čəGan,
ж.-уйг. čaɣān, монгор. ćiGān [EDAL. Р. 1323]
‘белый’, на наш взгляд, восходит к форме *čarγan, в которой выпал корневой согласный r. Корни *sar / čar соотносятся
с яркой, ослепительной вспышкой света:
п.-монг. čargi-, монг. царги- ‘слепнуть (от
блеска снега)’, бур. һарга- ‘слепить глаза
(о солнечных лучах)’ (производные һаргама ‘ослепительный’, сарьяма сагаан ‘белый-пребелый, белоснежный’). Привлекает
внимание образная передача белого цвета
в тунгусо-маньчжурских языках, в частности,
в нанайском: чарак-чарак ‘пребывая в относительном покое с белыми точечками, крапинками’, чара-о-чара-о ‘с ярко-белыми полосками’, чариа-чариа ‘проносясь, мелькая,
будучи белым’, чарио-о ‘быстро двигаясь,
будучи белым’ [Киле, 1973. С. 178]. В данном случае наиболее константным природным носителем белого цвета следует признать снег. Лексема, обозначающая данное
атмосферное явление в монгольских языках,
ср.-монг. časun [SH, MA], п.-монг. času(n)
[Kow. Р. 2094], монг. цас, бур. саһан, калм.
цасн, ойр. Синьцз. цасан, орд. ǯasu, мог.
čōsun, даг. čas, čase, дунс. časun, ǯansun, бao.
časoŋ, čabsoŋ, ж.-уйг. čekseu, čeksen, монгор.
ćasə, čaxsə ‘снег’, по предположению авторов «Этимологического словаря алтайских
языков», также претерпела процесс выпадения корневого согласного r: časun < čarsun.
В подтверждение гипотезы приводится монг.
лексема цар ‘наст, оледенелая поверхность
снега’ [EDAL. Р. 436].
В монгольских языках функционирует
ряд усилительных частиц с корневым согласным l, употребляемых с обозначениями
преимущественно темных цветов. Восходя
Типологическое языкознание
к образу ‘блестящий, сияющий; лоснящийся’, они служат для передачи превосходной
степени сравнения или значений ‘совершенно; сплошь’. Ойр. М. yalăņ ‘сплошь,
целиком’: yalăņ ulān ükür ‘сплошь красный
бык’ [МХНАТБ, 1988. С. 504], п.-монг. yalin
‘только, одно лишь, одно и то же, единственно’ [Kow. Р. 2283], монг. ялин ‘простой, одинарный, недвойной; сплошной’; бур. гэлин
хара ‘совершенно черный’, ойр. М. kilǐn xară
‘сплошь черный’ [МХНАТБ, 1988. С. 549],
бур. елэн хара ‘черный-пречерный’, ср. бур.
елтэгэнэ- ‘двигаться (о гладком предмете черного цвета)’. П.-монг. sel köke ‘темно-лазуревый, темно-голубой’, čel noγuγan
‘темно-зеленый’, čil noγuγan ‘светло-зеленый’ [Kow. Р. 1354, 2120, 2159], монг. цэл ногоон, бур. сэл ногоон ‘темно-зеленый’, монг.
цэл хүхэ ‘ярко-синий; светло-синий’, бур. сэл
хүхэ ‘ярко-синий; светло-зеленый (о сене)’,
ойр. Синьцз. цел ‘очень, совсем’, бур. һэл
улаан үнэгэн ‘ярко-рыжая лиса’, монг. цэлдэн
хөх ‘густо-синий; иссиня-смуглый’, монг.
чилдэн хар ‘черный, как вороново крыло’,
п.-монг. čildeng ‘бледный, переходящий в серый цвет’, čildeng qara ‘совершенно темный’
[Kow. Р. 2166], монг. чилдэн ‘бледный’, ойр.
М. tšildǐn kök ‘лоснящийся от жира (о лошади)’ [МХНАТБ, 1988. С. 855], калм. чилм
хар мөр ‘вороная (совершенно черная) лошадь’, ойр. М. tšilǐm ‘черный как сажа, черный как вороново крыло’ [Там же. С. 856].
Значение ‘совершенно’ позволило частицам
сочетаться с прилагательными, не указывающими на цвет: монг. цэл залуу ‘совсем молоденький’, цэл залуу шүдтэй ‘совсем с молодыми зубами (о лошади)’.
На основе семы ‘сплошь, целиком’ развилось значение ‘чистый, без примеси’:
п.-монг. čolu, čolur ‘плотный, непустой;
твердый, непоколебимый’, п.-монг. čolu altan ‘сквозное золото, чистое, без примеси’
[Kow. Р. 2205], монг. цул, бур. сула ‘сплошь,
совсем; сплошной; чистый, беспримесный’:
цул улаан ‘сплошь красный’, цул хар ‘сплошь
черный’; п.-монг. čolγui ‘плотный, твердый;
чистый, несмешанный, одноцветный’ [Kow.
Р. 2205], монг. цулгуй ‘одноцветный; гладкий,
ровный’, бур. сулгы, калм. цулһу ‘без примеси, чистый’.
Помимо обозначения красного и белого цветов, а также усиления значения ряда
колоративов, корни с согласным l могут
служить для передачи значения ‘пестрый’:
ср.-монг. alaq [SH], ala [МА. С. 97], п.-монг.
alaγ ‘пестрый, разноцветный, испещренный,
полосатый, пегий’ [Kow. Р. 74], монг. алаг
‘пегий, пестрый; разномастный; разноцветный, переливающийся всеми цветами; неоднородный’, бур. алаг ‘полосатый, белобокий,
пегий; неоднородный’, калм. алг ‘пестрый,
полосатый; белобокий; пегий’, ойр. Синьцз.
алаг ‘пестрый; пегий; мраморный (о мясе);
неоднородный’, орд. alaq, мог. alō, даг. alag,
alahe, бао. aləG, ж.-уйг. alag, монгор. alaG
‘пестрый’ [EDAL. Р. 291], монг. алан ‘пегий
(т. е. где цвета рассеяны)’, п.-монг. alaγ bulaγ
‘пестрый, разноцветный, полосатый’ [Kow.
Р. 74], монг. алаг булаг, бур. алаг булаг, алаг
малаг ‘пегий’. Чередование al / bul широко
встречается в тюркских языках: ala-bula,
alali bulali, alaş bulaş, alabele ‘разноцветный; пегий; пестрый; разномастный’ [ЭСТЯ,
1974. С. 130], также в маньчж. алғари булғари, алҳа булҳа ‘пестрый, пятнистый, пегий;
разноцветный; травчатый’ [ССТМЯ, 1975.
С. 27].
Авторы «Этимологического словаря алтайских языков» сопоставляют протомонг.
alaγ с прототюрк. *āla ‘пестрый’ и протокор.
èrì-nùk ‘быть пятнистым, украшенным’, отмечая, что «нет причин считать лексему alag
тюркским заимствованием (вопреки мнению
Г. Дерфера, А. М. Щербака), еще менее вероятен переход из монгольских в тюркские
языки (вопреки Розицки)» [EDAL. Р. 291].
Э. В. Севортян на основании отсутствия
в тюркских языках формы с -γ считает,
что «тюркская и монгольская формы независимы друг от друга, но имеют общий
источник» [ЭСТЯ, 1974. С. 130]. Согласно
наблюдениям И. В. Кормушина, тюрк. *ala
«мотивировано не как передающее цветовую окрашенность предметов, но как образ
светлых проплешин, пятен и даже полос
на поверхности предметов при любой их
цветовой гамме… Несомненно, такого рода
значения, сохраняющие образно-символическую природу слова, являются наиболее
архаичными лексикализациями» [СИГТЯ,
2001. С. 607]. Тунгусо-маньчжурские формы
(эвенк. ала ~ алаγ ‘пестрый, пятнистый, пегий, белобокий’, сол. алāγ ‘пегий’, эвен. ала
‘пестрый’, ульч. алҳа ‘пестрый’, ороч. алаҳа ‘пестрый’, нан. алҳа ‘пестрый, пегий’, маньчж. алҳа, алҳаңға ‘пестрый’ [ССТМЯ, 1975.
С. 27]) признаются заимствованиями из монгольских языков, хотя в этих языках согласный l также служит для вербализации световых явлений.
Производные корня qalt также описывают
поверхности, покрытые часто расположенными разноцветными пятнами: п.-монг. qaltar ‘разнообразие в цвете, масти; пятно, нечистота’, qaltar morin ‘гнедая лошадь с белой
грудью и беловатым рылом’ [Kow. Р. 800],
монг. халтар ‘грязный, запачканный; гнедой
с желтоватыми подпалинами’; бур. халтар,
калм. халтр ‘светло-гнедой’, ойр. Синьцз.
халтар ‘мухортый (гнедой с желтоватыми
подпалинами)’; ойр. Синьцз. халтар ‘голая,
лишенная растительности земля’, халтар
газар ‘солончак’ (Центр. Халха) [Казакевич,
1934. С. 26]; п.-монг. qaltang ‘пятно; темный’,
qaltang silteng ‘темный, с пятнами, грязный’
[Kow. Р. 798], монг. халтан ‘замызганный, испачканный’, монг. халталж ‘пятно, грязь’.
Названия мастей могут содержать информацию о светлом окрасе, типе пятнистости
животного или отличающемся цвете хвоста
и гривы: ср.-монг. qali’un [SH], qalūn morin
‘соловый конь’ [MA. С. 290], п.-монг. qaliγun üker ‘красный бык с черною головою’,
qaliγun morin ‘светло-серая лошадь с черною
гривою и черным хвостом’ [Kow. Р. 791, 792],
монг. халиун ‘буланый; каурый, бурый, желто-коричневый с темными гривой и хвостом’,
бур. халюун ‘игреневый’, калм. халюн, ойр.
Синьцз. хальуун ‘буланый’; ср.-монг. qula
‘желтовато-коричневый’
[SH], монг. хул,
бур. хула, ойр. Синьцз. хула ‘саврасый, светло-гнедой; бежевый, светло-коричневый’,
хул алаг ‘саврасый с белыми пестринами’,
п.-монг. qulaγčin gegün ‘саврасая кобыла
с черною гривою и таким же хвостом’, qulači
keger morin ‘саврасо-каурая лошадь’ [Kow.
Р. 925] (монг. хулчгар ‘бледный, блеклый’),
монг. хөлөгчин ‘пегая лошадь в яблоках’,
монг. хүлэгчин ‘белая с черными пятнами лошадь; пегая лошадь в яблоках’.
Таким образом, лексические единицы
с корневым согласным l содержат указание
на постоянное свечение в виде равномерно
распределенного по поверхности света, равно как и цветовые явления переменчивого,
неяркого, расплывчатого характера, в связи
с чем активно функционируют в монгольских языках в качестве цветообозначений.
Возникнув на основе признака ‘блестящий,
сияющий, переливающийся’, они отражают
особенности логического и чувственно-образного способов познания мира.
| Напиши аннотацию по статье | ТИПОЛОГИЧЕСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕУДК 81’37(= 512.36)
Е. В. Сундуева
Институт монголоведения, буддологии и тибетологии СО РАН
ул. Сахьяновой, 6, Улан-Удэ, 670047, Россия
sundueva@mail.ru
ЦВЕТООБОЗНАЧЕНИЯ С КОРНЕВЫМ СОГЛАСНЫМ L
В МОНГОЛЬСКИХ ЯЗЫКАХ
Рассматривается семантика цветоообозначений с корневым согласным l в монгольских языках. Участие данного согласного в процессе вербализации световых явлений является одной из языковых универсалий, поэтому
в статье исследуется этимология прилагательных ulaγan ‘красный’, al ‘алый’, alaγ ‘пестрый’ и др. Наличие в корне
согласного l связано с признаками постоянного свечения в виде равномерно распределенного по поверхности света,
равно как и цветовых явлений переменчивого, неяркого, расплывчатого характера. Автор приходит к выводу о том,
что, возникнув на основе признака ‘блестящий, сияющий, переливающийся’, рассматриваемые колоративы отражают особенности логического и чувственно-образного способов познания мира.
|
турко монгольские параллели среди терминов духовной културы в монгольских языках. Ключевые слова: лексика, тюрко-монгольские параллели, духовная культура, термины
цветообозначения, названия музыкальных инструментов, шаманские термины, буддийские
термины, тюркская этимология, исторические контакты, взаимодействие этносов.
Как известно, алтаистика, или гипотеза о родстве тюркских, монгольских
и тунгусо-маньчжурских языков, возникла на базе сравнительно-исторического
языкознания около 300 лет тому назад и на протяжении всего этого времени разрабатывается как зарубежными, так и отечественными учеными. Ради справедливости следует сказать, что гипотеза эта до сих пор так и не получила окончатель
Рассадин Валентин Иванович – доктор филологических наук, профессор, директор Научного центра монголоведных и алтаистических исследований Калмыцкого государственного университета им. Б. Б. Городовикова (ул. Пушкина, 11, Элиста, 358000, Россия;
rassadin17@mail.ru)
Трофимова Светлана Менкеновна – доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка и общего языкознания Калмыцкого государственного университета им. Б. Б. Городовикова (ул. Пушкина, 11, Элиста, 358000, Россия; trofimovasm@mail.ru)
Болд Лувсандорж – академик, доктор филологических наук, профессор Института языка
и литературы АН Монголии (просп. Жуков, 54а, Улан-Батор, 13330, Монголия;
b.khaliunaa@yahoo.com)
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 3
© В. И. Рассадин, С. М. Трофимова, Л. Болд, 2018
ют разные мнения, вплоть до противоположных. Одни соглашаются с их генетическим родством и этим объясняют все сходства, другие считают общие элементы
в лексике и грамматике результатом длительных контактов этносов. Но бесспорно
общим итогом является вывод о наличии большой лингвистической общности
между тюркскими и монгольскими и между монгольскими и тунгусо-маньч-
журскими языками. Так, один из классиков алтаистики В. Л. Котвич в своем капитальном труде «Исследования по алтайским языкам» [1962, с. 351] пришел
к мнению, что в тюркских и монгольских языках общими являются до 50 % грамматических элементов и около 25 % лексики. Это серьезный вывод. Однако до
сих пор нет перечня этих общих элементов, чтобы реально было бы возможно
оценить данную общность, установив происхождение каждой лексемы и окончательно решить вопрос о наличии в далеком прошлом существования гипотетического тюрко-монгольского праязыка.
Рациональнее всего изучать общую тюрко-монгольскую лексику в рамках семантических групп. В работе мы подробно рассмотрим некоторые лексемы, общие для монгольских и тюркских языков, относящиеся к духовной культуре.
Так, например, обращает на себя внимание большая общность в области цветообозначения. Х.-монг. аг в структуре составного прилагательного аг цагаан
‘совсем белый, седой’, аг цагаан сахалтай ‘седоусый, белоусый, седобородый,
белобородый’, агсагал ‘1. 1) аксакал; 2) белая борода, белые усы; 2. белоус (растение)’, агсагалдай ‘1. аксакал; 2. седобородый, белоусый’, агсагалдай өвгөн
(фольк.) ‘седобородый старик, старик с белой бородой’, адууны агсагалдай өвгөн
(фольк.) ‘старик-табунщик с белой бородой’; стп.-монг. aγ: aγ čaγan, aγ čaγan
saqaltai, aγsaqal, aγsaqaldai, aduγun-u aγsaqaldai ebügen с теми же значениями;
калм. аг (редко) ‘белый’, аг сахлта өвгн ‘старик с белой бородой’, ‘совсем белый,
седой’ вне всякого сомнения являются тюркскими заимствованиями: ср. др.-тюрк.
aq, āq ‘белый’, saqal ‘борода’, āq saqal ‘старец, почтенный человек’. Прилагательное ақ, как свидетельствует «Сравнительно-историческая грамматика тюркских языков. Лексика» [СИГТЯ, с. 598], является общетюркским и употребляется
еще для обозначения белой масти лошади. Праформа этого тюркского слова восстанавливается в виде *a:q.
Х.-монг. ал и стп.-монг. al редко используются как самостоятельные слова
со значением ‘красный’, чаще всего они выступают в качестве усилительного
слова в составе ал улаан, al ulaγan ‘алый, ярко-красный’, как и калм. ал: ал улан
‘алый, красный, ярко-красный’, а также бур. ал в составе ал шара ‘красножелтый’ явно взяты из тюркских языков: ср. др.-тюрк. al ‘алый, ярко-красный,
светло-красный; оранжевый; карий (?) (о глазах)’. С тюркским al можно сопоставить на алтаистическом уровне собственно монгольский корень ula- с семантикой
‘красный’, который вычленяется из монгольских слов ula-γan ‘красный’, ula-yi=
‘краснеть’, ula-btur ‘красноватый’ (ср. соответственно х.-монг. улаан, улай=, улбар, бур. улаан, улай=, улабар, калм. улан, ула=, улавр ~ улавтр). С ним сопоставляется эвенкийское (х)ула-ма ~ (х)ула-рин ‘красный’.
Х.-монг. и калм. цал, стп.-монг. čal не имеют самостоятельного значения
и употребляются в качестве слова-усилителя в парной лексеме х.-монг. цал буурал, стп.-монг. čal buγural ‘седой или белый как лунь’, калм. цал буурл ‘совершенно белый’. Его можно считать заимствованием древнетюркского čal ‘сероватобелый, пепельно-белый, чалый’. Корень *ča-, вычленяемый в тюркском čal,
на алтаистическом уровне следует сопоставить с собственно монгольским корнем
*ča- с семантикой ‘белый’, который прослеживается в х.-монг. цаа буга, цаа
гөрөөс, калм. ца ~ цаа, стп.-монг. ča ~ ča buγu, бур. сагаан ‘северный олень’;
х.-монг. цагаан, калм. цаhан, стп.-монг. čaγan ~ čaγaγan, бур. саган ‘белый’;
ется и в эвенкийском чалбан ‘береза’.
Х.-монг. алаг, стп.-монг. alaγ ‘пестрый, разноцветный; пегий (о лошади)’, бур.
алаг ‘полосатый, белобокий, пегий (о масти лошади)’, калм. алг [алӑг] ‘пестрый,
полосатый; белобокий; пегий (о масти)’ можно сопоставить с др.-тюрк. ala ‘пе-
гий, в яблоках’. По свидетельству СИГТЯ тюркская словоформа хорошо представлена в тюркских языках и является древнейшей со значением ‘пестрый,
пятнистый, крапчатый; пегий (о масти животного); полосатый’; она считается
прототипом монгольского варианта алаг, существующего во всех монгольских
языках [СИГТЯ, с. 607–608]. Архетип тюркской словоформы восстанавливается
в виде *ala со значением ‘пестрый, пятнистый, полосатый’.
Х.-монг. бор, стп.-монг. boru ‘1) серый; сизый, сивый (о масти); 2) смуглый
(о цвете лица); коричневый, бурый; 3) простой, неприхотливый’, бур. боро
‘1) серый; 2) серый, сивый (о масти); 3) смуглый (о цвете лица); 4) простой, неприхотливый, нетребовательный; примитивный; 5) выносливый; 6) седеющий’,
калм. бор [борӑ] ‘1) сивый (о масти); серый; 2) смуглый (о цвете лица);
3) невзрачный; простой, неприхотливый’ соответствуют др.-тюрк. boz ‘1) серый;
2) с проседью (о волосах); 3) серая с оттенками (о масти лошади)’, являясь его
ротацирующим вариантом. СИГТЯ свидетельствует о широком бытовании тюркской словоформы boz в различных тюркских языках с разными значениями: ‘цвета земли, бурый (также – о медведе)’, ‘смуглый’, ‘серый (также – о волке), сивый
(о масти лошади), сизый, светло-серый, светло-пепельный, беловатый, белёсый’,
‘бледно-голубой’, ‘пегий’, а в единичных случаях в отдельных языках также
со значениями ‘целинный, целина (о земле)’, ‘молодость’, ‘вид лишая’, ‘ковыль’,
‘сухая степь, покрытая ковылем, полынью’, ‘марево (в жаркий день)’, ‘самка фазана’, ‘цвет’ и говорит о ее гомогенности с монгольской словоформой boru.
Тюркский архетип восстанавливается в виде *bo:z со значением ‘серый, бурый
(серовато-коричневый)’ [СИГТЯ, с. 605–606].
Х.-монг. хөх, стп.-монг. kӧke ‘1) синий, голубой; 2) зеленый (чаще о растениях); 3) серый, сивый (чаще о масти); 4) смуглый, темный, черный (о цвете лица,
кожи); 5) массивный (о мускулах и т. п.); 6) перен. иронический, насмешливый;
7) что-либо синее’, бур. хүхэ ‘1) синий, голубой; 2) зеленый (большей частью
о растениях), 3) серый, сивый (о масти); 4) сизый (о цвете); 5) бледный; 6) се-
рый (о погоде); тяжелый (о времени года); скучный, нудный (о человеке); одно
только, без примеси (о продуктах питания); 6) перен. продолжительный; сплошной; сильный; 8) синий цвет, синий’, калм. көк [көкӗ] ‘1) синий, голубой; зеленый;
2) серый, сивый (чаще о масти); 3) зеленый, неспелый, недозрелый (о плодах)’
соответствуют др.-тюрк. kӧk ‘голубой, синий, сизый’. Это слово, как свидетельствует СИГТЯ [с. 604], широко представлено как в древних, так и в современных
тюркских языках в форме көк, гөк, көй, гөй, күк, күөх, кӑвак со значениями ‘голубой, лазоревый’, ‘синий, аквамариновый’, ‘сивый, чалый, серый (о масти), сизый
(об окрасе); седой’, ‘небо, небосвод’, ‘синяк, синька синий цвет траура, синева’,
‘зеленый’, ‘ранняя весенняя трава’, ‘зелень, зеленая трава; овощи; ботва; сено’,
‘незрелый (о плодах)’, ‘скупой’. Архетип этой тюркской словоформы восстанавливается в виде *kӧk со значением ‘зеленый, голубой, синий’.
Х.-монг. хар, стп.-монг. qara ‘1) черный; темный; темно-; 2) лишний, излишний; 3) тягостный, мучительный, ужасный; неприятный; 4) простой, обычный;
физический, черный, грубый; 5) перен. злой, коварный, зловредный; 6) устар.
светский, мирской, недуховный; 7) собственный, свой; 8) что-либо черное’, бур.
хара ‘1) черный; темный; 2) постный; чистый (без примеси); 3) простой; простонародный; 4) черный, простой, физический; 5) самый сильный, самый…;
6) собственный, свой; 7) только, лишь; исключительно; совсем; 8) очень, слишком; 9) черное; черные (о шахматах); черновая, черновик; 10) зло; преступление,
ный (без молока); чистый (без примесей); 3) простой, простонародный; 4) чер-
ный, физически тяжелый; 5) дурной, скверный; вредный; порочный, преступный;
6) самый сильный; самый…; только, лишь; 7) исключительно; совсем; 8) очень,
слишком; 9) черный (о шахматных фигурах); 10) зло; преступление, злодеяние’
соотносятся с др.-тюрк. qara ‘1) черный (о цвете); черное; 2) темный, лишенный
света, погруженный во мрак; тьма, мрак; 3) перен. злосчастный, злополуч-
ный; горестный, безрадостный; лихой, тяжелый, изнурительный; 4) перен. плохой,
скверный, плохо, скверно; черное (как синоним отрицательного начала), дурное;
5) перен. обыкновенный, для повседневных нужд, непарадный, простой; низкосортный, грубый; 6) грязь; 7) чернила, тушь’. Как свидетельствует СИГТЯ, это
слово повсеместно представлено как в древних, средневековых, так и в современных тюркских языках в виде қара, гара, хара, хура со значениями ‘черный’, ‘темный; смуглый’, ‘ночь’, тьма’, ‘вороной’, ‘сажа’, ‘чернила’, ‘письменность’, ‘траур’, ‘земля, суша, материк’, ‘грязь; грязный, чумазый’, ‘большой, обильный’,
‘многочисленный, масса’, ‘крупный рогатый скот, поголовье’, ‘густой, дремучий
(лес)’, ‘кажущаяся величина людей и предметов’, ‘физическая (сила)’, ‘креп-
кий, доброкачественный; лучший’, ‘опора’, ‘вес, авторитет’, ‘очень, совершенно,
совсем, абсолютно’, ‘нечто темное, черное пятно силуэт, очертания, тень’, ‘цель,
мишень’, ‘без примеси влаги, сухой и сильный (мороз), сухой и горячий ветер,
суховей, ветер без осадков, дождь без примеси снега, бесснежный’, ‘без жира,
постны (о мясе)’, ‘сухой хлеб без масла, молока, незаправленный, незабеленный
(похлебка, чай)’, ‘проза’, ‘простой, обыкновенный; простолюдин, простой народ;
необразованный (человек); неквалифицированная, черная (работа)’, ‘мрачный,
безотрадный, печальный, суровый’, ‘несчастливый, злосчастный’, ‘злой дух; дурной, злой; жестокий, черствый’, ‘хула, клевета’. Здесь же говорится о гомогенности монгольской и тюркской форм и об отнесении их на уровень праформ. Тюркский архетип восстанавливается в виде *qara со значением ‘черный’ [СИГТЯ,
с. 592–598]. О древности этих словоформ в монгольских и тюркских языках говорит и столь большая семантическая разветвленность по языкам, во многом совпадающая.
Х.-монг. шар, стп.-монг. šir-a (< *sira < **sїra) ‘1) желтый; рыжий; русый
(о человеке)’, бур. шара, калм. шар [шарӑ] ‘1) желтый; рыжий; русый; 2) красный,
прекрасный, красивый; 3) входит в состав ботанических и зоологических названий, 4) что-либо желтое’ соответствуют древнетюркскому sarїγ ‘1) желтый;
2) бледный; 3) соловый (о масти лошади); 4) желтая краска’. Как свидетельствует
СИГТЯ, это слово повсеместно представлено в древних, средневековых и современных тюркских языках в виде сары, сари, hары, саров, сарув, сарығ, сариғ,
сарық, сериқ, арағас, шурӑ, сарӑ со значениями ‘желтый’, ‘светло-желтый, соловый (о масти лошади)’, ‘белый, бледный (о цвете кожи)’, ‘светлый, русый (о волосах); белокурый, блондин’, ‘рассвет’, ‘рыжий; золотистый; красноватый; золотуха’, ‘желток (яйца)’, ‘топленое масло’, ‘желтая краска, охра’, ‘желтуха’, ‘белый,
светлый, седой; бельмо’, разбросанными по разным тюркским языкам [СИГТЯ,
с. 601–602]. При этом форма сары без конечного согласного бытует в огузских
и кыпчакских языках, а форма с конечным согласным -ғ – в языках уйгурского
типа. Конечный согласный говорит о глагольном происхождении этого тюркско-
го слова. Монгольская словоформа **sїra восходит к тюркской форме огузокыпчакского типа сары с метатезой, хотя здесь не исключено влияние и языков
булгарского типа, где бытует форма шурӑ. Древнеуйгурская форма сарығ с конечным согласным легла в основу **sїrγa, давшую стп.-монг. sirγ-a, х.-монг. шарга, бур. шарга, шаргал, калм. шарh [шарғӑ] ‘соловый (о масти лошади)’. Тюркский архетип этого слова восстанавливается в виде *saryγ со значением ‘желтый’.
относящихся к музыкальной культуре монгольских народов. Так, х.-монг. хөг,
калм. көг, стп.-монг. kӧg ‘гармония; настройка’, зап.-бур. хүг ‘1) пылающий уголь
(красный); 2) перен. жизнерадостность, веселье’ в составе общебурятского
хүгжэм ‘музыка’, которое, кстати, представлено и в других монгольских языках:
ср. х.-монг. хөгжим, калм. көгҗм, стп.-монг. kӧgǰim c тем же значением ‘музыка’,
соответствуют др.-тюрк. kӧg ‘мелодия’, а также др.-тюрк. kӧglä= ‘петь’. Зап.-бур.
хүг ‘жизнерадостность, веселье’ по своей семантике больше сходится с др.-тюрк.
kӧg ‘шутка, смешная история’. В «Древнетюркском словаре» [1969, с. 311] указано, что др.-тюрк. kӧg ‘мелодия’ имеет китайское происхождение: ср. кит. цюй,
khyog ‘песня’. Как свидетельствует СИГТЯ, это слово есть не только в древнетюркском языке, но и почти во всех средневековых и современных тюркских языках в форме кӧг, хӧг, кӧк, кӱк, кӧй, кӱй с различными значениями в разных языках:
‘1) мелодия, мотив, напев; 2) поэма, исполняемая на кобузе; 3) песня-плач, причитание; 4) веселый, в хорошем расположении духа; 5) настроенный (о музыкальном инструменте); 6) лад, гармония, согласие; 7) способ, метод, манера действия;
8) крик, уханье; 9) колок (струнного музыкального инструмента)’. Для тюркских
языков архетип восстанавливается в виде *kӧ:g [СИГТЯ, с. 614].
Одним из распространенных у монгольских народов музыкальных инструментов является хур, названия которого по монгольским языкам представлены следующим образом: х.-монг. хуур, бур. хуур, стп.-монг. quγur ‘хур, музыкальный
смычковый инструмент’, калм. хур ‘скрипка’. Старую словоформу quγur следует
сопоставить с др.-тюрк. qobuz ‘комуз, музыкальный струнный инструмент’. Здесь
мы видим ротацирующий вариант этого тюркского слова. Интервокальный -γ-
монгольского слова закономерно соответствует интервокальному -b- соответствующих тюркских лексем: ср., например, х.-монг. хайрцаг ‘ящик; коробка; сундучок, ларец; шкатулка’ < стп.-монг. qayirčaγ < *qagirčaγ < **qaγïrčaγ < др.-тюрк.
qabïrčaq ‘1) ящик, сундук; 2) погребальные носилки, гроб’; х.-монг. хуурцаг
‘1) ящик, ларец, шкатулка; сундучок; 2) гроб’ < стп.-монг. qaγurčaγ id. восходит
к древнему тюркскому варианту *qaburčaq (с тем же значением), что дает в монгольском языке при адаптации другое развитие – qaγurčaγ > qa´určaγ > хуурцаг
‘1) ящик, ларец, шкатулка, сундучок; 2) гроб’. Древний монгольский комплекс
-aγu- закономерно дает в современных монгольских языках долгий -уу-, как, например, в слове уул ‘гора’ < aγul-a. Как свидетельствует СИГТЯ, это древнее
тюркское слово широко представлено в средневековых и современных тюркских
языках в виде кобуз, кобыз, кубуз, кубыз, копуз, купуз, ковуз, комуз, кубыз, комус,
хомус, кобза с разнообразными значениями по языкам – ‘1) кобза, музыкальный
струнный щипковый инструмент; 2) кобза, деревянный смычковый музыкаль-
ный инструмент; 3) музыкальный инструмент в виде скрипки; 4) варган; 5) старый тюркский саз наподобие уда; 6) гармонь; 7) музыка’. Тюркский архетип восстанавливается в виде *qobuz [СИГТЯ, с. 614].
Другим музыкальным инструментом, весьма распространенным у монгольских народов, особенно среди ойратов, в том числе и у калмыков, является домбра, которую халха-монголы называют домбор, калмыки домбр [домбӑр] ‘домбра;
балалайка’, буряты домборо, домбро ‘домбра’, в старописьменном монгольском
языке бытует название dombura ‘домра, домбра’. Это слово пришло в монгольские языки явно из кыпчакских тюркских языков, в которых оно широко представлено [СИГТЯ, с. 615]. Ср.: кбалк. домра, тат. думбра, башк. думбыра, ног.,
ккалп., каз. домбыра, кирг. домбура, алт. томра, узб. дўмбра ~ дўмбира, тув. домра, чув. тӑмпӑр почти во всех этих языках с одним значением ‘двухструнный
щипковый музыкальный инструмент’, в ногайском и казахском имеется дополнительное значение ‘балалайка’, а в алтайском языке оно идет как основное, в узбекском это слово означает ‘барабан’, а в чувашском – ‘подражание треньканью,
ское происхождение: du:barbät. Архетип для тюркских языков восстанавливается
в виде *domra [СИГТЯ, с. 615].
Далее подробно остановимся на анализе тех шаманистических терминов, происхождение которых в монголоведении вызывает наибольшие споры и разногласия. К таким терминам относятся бөө, заарин ‘шаман’, удаган ‘шаманка’. В бурятском языке эти термины представлены хорошо и бытуют они во всей
этнографической Бурятии. При этом слово бөө везде однозначно, это – ‘шаман’,
удаган – ‘шаманка’. В западных говорах представлен вариант одигон, одёгон,
у нижнеудинских бурят – идаган. Для удаган К. М. Черемисов дает еще устаревшее значение ‘мать, матушка’ (окинский говор) [БРС, cтб. 463а]. Зап.-бур. заарин
у Черемисова приведено со значением ‘шаман’ [Там же, cтб. 240б]. И. А. Манжигеев [1978, с. 24, 51] определяет его как ‘самое высокое духовное звание шамана,
присваиваемое ему после девятого посвящения’, а заарин бөө – ‘шаман девятой
степени посвящения’. Термин бөө в бурятском языке дает ряд производных. При
этом весьма важно отметить, что образованный от него глагол бөөлэхэ означает
не только ‘шаманить, камлать’, но и ‘петь’, а отглагольное существительное
бөөлөөн – ‘камлание’. Образованное от него слово бөөлөөшэн Черемисов приводит как западное со значением ‘певцы’, а также ‘паломники’ [БРС, cтб. 107б].
В языках старых и новых баргутов тоже бытуют слова бөө, удган с теми же значениями ‘шаман’ и ‘шаманка’. Кроме того, есть и бөөлэхэ ‘шаманить’. Относительно заарин здесь сведений нет. Таким образом, термины бөө и удаган достаточно
устойчивы во всем баргу-бурятском ареале. В то же время они есть и в других
современных монгольских языках. Ср., например, х.-монг. бөө, калм. бө [бөө]
‘шаман’; х.-монг. удган, калм. удhн [удғӑн] ‘шаманка’; х.-монг. зайран (почтит.)
‘шаман’. Судя по материалам Б. Х. Тодаевой [1981], термины бөө и удган в тех же
значениях представлены и во всех языках и диалектах Внутренней Монголии
КНР. В дагурском языке зафиксированы слова ядаган ‘шаманка’, ядагала- ‘шаманить’ и джаарин ‘помощник шамана’.
Все эти термины были характерны и для средневековых монгольских языков.
Во всяком случае, в «Сокровенном сказании монголов» (1240) уже есть bö’e ‘шаман’, ‘колдун’, ǰa’arin ‘предзнаменование неба’; в китайско-монгольском словаре
XIV в. ‘Хуаи июй’ даны bö’e ‘шаман’ и iduqan ‘шаманка’. В ойратском языке
XVII в. зафиксированы бөө, бөү ‘шаман’, бөүлө- ‘шаманить’, удуга, удугун ‘шаманка’, в старописьменном монгольском – böge, bögeči ‘шаман’, bögele-, bögečile-
‘шаманить’, iduγan, niduγan, uduγan, udaγan ‘шаманка’, uduγala- ‘шаманить’,
ǰaγarin, ǰayirang ‘шаман’. Хотя в «Сокровенном сказании» слово iduγan не отмечено, о его бытовании в языке монголов той эпохи свидетельствует П. Кафаров:
«Ву: тот, кто имеет сношение с духами. В древности, в Китае, так назывались девицы-шаманки, чествовавшие духов пляскою… впоследствии, это имя осталось
за шаманами. У монголов были ву обоих родов, мужчины и женщины;
по Дтбц. (“Дэнтань бицзю”. – В. Р.), первые назывались бо, другие – идуань»
(ср. стп.-монг. iduγan – В. Р.) [Старинное монгольское сказание…, 1866, с. 237,
примеч. 511].
Из тюркских языков только в якутском есть слово удаған в значении ‘шаманка’, при этом определяется его монгольское происхождение [VEWT, S. 510а].
В литературном тувинском языке есть сочетание чааран хам ‘начинающий шаман’, ‘шаман-шарлатан’. Термины же бөө ‘шаман’, удугун ‘шаманка’, цзаарин
‘шаман-кузнец’ отмечены только в монгольском языке юго-восточных тувинцев,
на котором они до сих пор общаются в быту. Из тунгусо-маньчжурских языков
отмечены лишь эвенкийские варианты удаган, удуган, идакон, идакэн в значении
‘шаманка’, а также негидальские одован, одоган ‘шаманка’, солонское джаара
‘шаманская шапка’.
единого мнения пока не сложилось. Имеющиеся предположения весьма противо-
речивы. Так, Д. Банзаров [1955, с. 86–88] много внимания уделил этимологии са-
мого термина шаман, но не расшифровывает происхождение бөө, дав ему лишь
старомонгольское соответствие böge. Об удаган (идоган) ‘шаманка’ он говорит,
что это похоже на Итугэн (Этугэн) – богиню земли у монголов [Там же, с. 65].
О термине заарин он не упоминает. Г. Ц. Цыбиков [1991, с. 164–165] возводил бөө
к китайскому ву, которое обозначало и жреца, и жрицу, а удаган – к тюркскому
слову от (ут)’огонь’. Г. И. Михайлов [1975, с. 91–92] связывал единством проис-
хождения удаган (одигон, идуган) с одхан и этуген и считал, что эти слова связа-
ны с очень древним культом огня или очага. Т. М. Михайлов [1980, с. 88–89, 198–
199], по сути дела, поддержал данное мнение о происхождении термина удаган,
а в вопросе о бөө солидарен с Кафаровым, считавшим, что в основе бөө лежит
китайское ву ‘гадатель, священнослужитель’, ‘кудесник’. Б. С. Дугаров [1991,
с. 260–263] возводит бөө (böge), как и беки, к иранскому бага ‘бог’, ‘король’ через
тохарскую форму богу (ср. слав. бог). Л. П. Потапов [1991, с. 128–129], как
и Т. М. Михайлов [1980, c. 198–199], хотя и учитывает древнетюркскую
параллель bögü ‘мудрец’, ‘шаман’, но склоняется к китайскому ву. Г. Д. Санжеев
[1985, с. 101] выдвинул предположение, что монг., бур. удаган, одигон (< iduγan)
следует сопоставлять не с тюрк. от (ут) ‘огонь’, а с др.-тюрк. їduq ‘святой’, ‘свя-
щенный’. Перечень мнений, предположений и гипотез можно продолжить, но
и приведенные достаточно красноречиво свидетельствуют о сложности проблемы
происхождения и этимологии рассматриваемых терминов.
Внутренняя реконструкция, проведенная нами на материале монгольских
языков и диалектов, позволяет возвести зап.-бур. одигон, бур.НУ идаган, даг. яда-
ган ‘шаманка’, а также стп.-монг. iduγan, niduγan к праформе *iduγan, архетипом
которой является **ïduγan, от которого еще при раннем переломе *ï (позднее *i)
закономерно развились формы удаган, удган. Архетип **ïduγan ни в коей мере
нельзя возводить к тюрк. от ‘огонь’ Нам представляется верным предположение
Г. Д. Санжеева о том, что в основе идуган (< **ïduγan. – В. Р.) лежит др.-тюрк.
ïduq ‘священный’. Само же др.-тюрк. ïduq М. Рясянен [VEWT, S. 164b] возводит
к др.-тюрк. ïd- ‘посылать, отправлять; отпускать’ через промежуточную форму
ïdïq, ïduq ‘отпущенный; посвященный духам, богам; жертва богам’. Окончание же
-an, -un в монгольском языке закономерно присоединяется к заимствованным
именным основам при их адаптации. Ср., например, халх. ариун, бур. арюун,
стп.-монг. ariγun ‘чистый; священный’ < тюрк. arïγ ‘чистый’.
Х.-монг., бур., калм. бөө ‘шаман’ (< böge) Г. И. Рамстедт [Ramstedt, 1935,
S. 56b] и М. Рясянен [VEWT, S. 83a] сопоставляют с тюркскими формами:
др.-тюрк. и чаг. bӧgü ‘мудрец’, чаг. bügi ‘колдовство’, тур. büjü ‘чародейство’,
ком. bügü ‘мудрец, пророк’ и т. п. Сэчэнчогт [MÜIT, n. 812a] тоже сопоставляет
монг. böge с уйгурским bøwi ‘шаман’. Сближение монг. böge с др.-тюрк. bögü
‘мудрец’, ‘мудрый’ имеет сильную позицию, поскольку тюркское слово зафиксировано в более древних источниках, а кроме того, оно входит в целое гнездо однокоренных слов (ср. др.-тюрк. bögün- ‘понимать, уразуметь’, bögüš ‘понимание,
уразумение’, оба восходящие к др.-тюрк. *bögü- ‘понимать, уразуметь’). В монгольских же языках термин бөө (böge) изолирован. Не исключено, что др.-тюрк.
bögü ‘мудрец’ само должно быть сопоставлено с кит. ву ‘жрец’, ‘жрица’, что может
этноса
с древним китайским. Об этом же свидетельствуют, кстати, и многочисленные
китайские заимствования в древних тюркских языках, как, впрочем, и в древнемонгольском.
древнейших
тюркского
говорить
связях
о
Относительно заарин следует отметить, что не лишено оснований предположение Сэсэнчогта [MÜIT, n. 2321b] о связи монг. ǰaγarin, для которого помимо
‘гений-хранитель, передающий повеление Неба’, с тюрк. yaγrïn ‘лопатка’. Мы
считаем эту гипотезу перспективной, поскольку в тюркских языках бытуют слова
ярынчы, чарынчы, яғрынчы ‘прорицатель, гадатель на лопатке’.
Лексика, относящаяся к теме тенгрианства и буддизма, представленная как
у древних тюрок, так и у монголов, достаточно сложна и разнообразна, поэтому
требует отдельного рассмотрения вне рамок этой статьи. Здесь имеется довольно
много общих тюрко-монгольских терминов, таких как, например, х.-монг. тэнгэр
‘1) небо, небеса, небесный свод; 2) гром; 3) погода; 4) бог; гений’ и др.-тюрк.
täŋri ‘1) небо; 2) бог, божество’; ном ‘1) книга; 2) учеба, грамота; 3) буддийское
учение, буддийский канон’ и др.-тюрк. nom (< согд. nwm) ‘1) религиозное учение;
религиозный закон; 2) книга, писание, сутра – религиозный трактат, священная
книга буддизма; 3) элемент, дхарма’; судар ‘1) сутра; 2) история’ и др.-тюрк. sutur
(< санскрит sūtur) ‘сутра’; бурхан ‘бог, будда, бурхан’ и др.-тюрк. burqan, burxan
‘1) будда как личность, достигшая нирваны; 2) посланник, вестник, пророк;
3) бурхан, идол’; тойн ‘лама, монах из дворян’ и др.-тюрк. tojїn ~ tojun (кит. лаожэнь, dau-žin) ‘буддийский монах’; стп.-монг. ajaγ-qa tegimlig – так уважительно
называют буддийского монаха и др.-тюрк. ajaγqa tegimlig ‘достойный поклонения,
досточтимый’ [Древнетюркский словарь, 1969, c. 26а] – так называют буддийского монаха; х.-монг. буян ‘1) добродетель; 2) благодеяние, благотворительность’
и др.-тюрк. bujan (санскрит punya) ‘благодатный поступок, благодеяние; заслуга’,
mujan ‘1) благодеяние, доброе дело; 2) награда, воздаяние’; хилэнц ‘грех, греховное деяние’ и др.-тюрк. qїlїnč (< qїl= ‘делать, действовать’).
Как можно видеть из произведенного выше сравнительно-исторического анализа некоторых терминов из сферы духовной культуры монгольских и тюркских
народов, лексическая общность в их языках прослеживается не только среди терминов, относящихся к живой и неживой природе, хозяйственной деятельности
и материальной культуре, но и к духовной культуре, глубоко проникнув во все
эти сферы. Все рассмотренные общие тюрко-монгольские слова хорошо этимологизируются из тюркских языков, что говорит об их заимствованном характере
в монгольских языках. Это заимствование происходило в эпоху праязыков в результате тесных контактов монгольских племен с тюркскими, конкретнее – с племенами булгарского типа, поскольку эти тюркские слова распространились по
всем монгольским языкам по мере разрастания монгольского этноса и образования современных монгольских языков. Дальнейшее более детальное и более
углубленное исследование тюрко-монгольских отношений в области лексики может четче прояснить, как и когда происходили процессы взаимодействия тюркских и монгольских этнических групп.
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.512.3
DOI 10.17223/18137083/64/20
В. И. Рассадин 1, С. М. Трофимова1, Л. Болд2
1 Калмыцкий государственный университет, Элиста
2 Институт языка и литературы АН Монголии, Улан-Батор, Монголия
Тюрко-монгольские параллели
среди терминов духовной культуры в монгольских языках
Статья посвящена сравнительно-историческому исследованию терминов, относящихся
к сфере духовной культуры монгольских языков – халха-монгольского, бурятского, калмыцкого и старописьменного монгольского, а также некоторых их диалектов, имеющих
тюркские параллели. Для анализа были взяты термины цветообозначения, названия наиболее характерных музыкальных инструментов, различные наименования шаманов и отдельные термины буддийской религии. Сравнительный материал показывает, что все эти монгольские термины имеют тюркские параллели, тюркская этимология которых не вызывает
сомнения. Рассмотренные общие тюрко-монгольские слова хорошо этимологизируются
из тюркских языков, что говорит об их заимствованном характере в монгольских языках.
Такое проникновение тюркской лексики в монгольские языки происходило на уровне праязыков в результате тесных контактов монгольских племен с тюркскими, конкретнее –
с племенами булгарского типа.
|
турко монгольские параллели среди терминов родства и свойства в монгольских языках. Ключевые слова: монгольские языки, халха-монгольский язык, бурятский язык, калмыцкий язык, диалекты, кровное родство, родство по браку, тюркские лексические элементы, историческое развитие, фонетическая адаптация, двуязычие, гибридная лексика.
Проблема тюрко-монгольской языковой общности давно уже волнует умы как
западных, так и отечественных компаративистов. Возникнув свыше 300 лет тому
назад в недрах сравнительно-исторического языкознания в Западной Европе, гипотеза о генетическом родстве тюркских, монгольских и тунгусо-маньчжурских
языков была подхвачена лингвистами и стала усиленно развиваться как алтайская
гипотеза. Причем в процессе сравнительно-сопоставительного изучения этих язы
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ-МинОКН Монголии
в рамках научного проекта № 14-24-03003а (м) «Тюрко-монгольская лексическая общность
как результат взаимодействия тюркских и монгольских этносов».
Рассадин Валентин Иванович – доктор филологических наук, профессор, директор Научного центра монголоведных и алтаистических исследований Калмыцкого государственного университета им. Б. Б. Городовикова (ул. Пушкина, 11, Элиста, 358000, Россия;
rassadin17@mail.ru)
Трофимова Светлана Менкеновна – доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка и общего языкознания Калмыцкого государственного университета им. Б. Б. Городовикова (ул. Пушкина, 11, Элиста, 358000, Россия; trofimovasm@mail.ru)
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2017. № 3
© В. И. Рассадин, С. М. Трофимова, 2017
и монгольскими языками. Это послужило основанием разрабатывать отдельно
проблему тюрко-монгольской языковой общности и даже пытаться восстанавливать гипотетический тюрко-монгольский праязык. Так, например, один из классиков алтаистики В. Л. Котвич подсчитал, что тюркские и монгольские языки имеют около 50 % общих грамматических элементов и 25 % общей лексики [Котвич,
1962, с. 351]. Поскольку В. Л. Котвич не привел перечня этой общей тюрко-мон-
гольской лексики, интересно выяснить, насколько он был прав. Особенно актуально установить, в каких тематических группах содержится наибольшее количество общей лексики, какие пласты лексики более проницаемы для иноязычных
заимствований, а какие почти не проницаемы. При этом особый интерес вызывает
происхождение этой общей лексики: является ли она действительно исконной
тюрко-монгольской, наследницей тюрко-монгольского праязыка, или это результат
иноязычного влияния, например, тюркского, происходившего в разные периоды
истории монгольских племен в процессе контактирования монгольского этноса
с тюркским и начавшегося еще в доисторическую эпоху на уровне монгольского
и тюркского праязыков.
В статье мы ставим задачу проанализировать лексику монгольских языков, относящуюся к терминам кровного родства и родства по браку, так называемым
терминам свойства, на предмет выявления среди них тюркских соответствий. При
этом материал по древнетюркскому языку взят нами из «Древнетюркского словаря» [1969], кроме того, данные по древнетюркским, средневековым и современным тюркским языкам, а также архетипы тюркских лексем были нами взяты
из «Сравнительно-исторической грамматики тюркских языков. Лексика» [СИГТЯ].
При необходимости привлекались и имеющиеся словари современных тюркских
языков. Данные по монгольским языкам были почерпнуты из старомонголь-
ских словарей О. Ковалевского [1844–1849], К. Ф. Голстунского [1893–1895]
и Дополнения к нему [Голстунский, 1896], Ф. Лессинга [Lessing, 1960], из четырехтомного «Большого академического монгольско-русского словаря» [2001–
2002], двухтомного «Бурятско-русского словаря» [Шагдаров, Черемисов, 2010],
«Калмыцко-русского словаря» [1977] и калмыцко-немецкого словаря Г. И. Рамстедта [Ramstedt, 1935], что обеспечило достаточную полноту и объективность сопоставляемого материала.
В результате проведенного сопоставления в данной лексико-семантической
группе удалось выявить ряд явных тюрко-монгольских соответствий.
Аав, ав (х.-монг.), abu (стп.-монг.) ‘папа, папенька, папаша, батя; отец, родитель’; аба (бур.) ‘отец, папа, батюшка’; аав [аавӑ] (калм.) ‘1) отец, папа, 2) дед,
дедушка’; соответствуют тюрк.: др.-тюрк. aba, apa ‘отец’; aba ‘мать’; apa
‘1) старшая родственница, старшая сестра, 2) мать’; aba ‘прародитель; предки’.
Атаабай (окин.-бур.) ‘дед’, слово представляет собой фонетическое сращение
слов ата и баабай с дальнейшей гаплологией. Оба эти слова тюркского происхождения: ср. др.-тюрк. ata ‘отец’ и baba ‘отец’.
Ах (х.-монг.), aqa (стп.-монг.) ‘1) старший брат, 2) старший в роду; старший;
братья отца, 3) старейшина, староста, начальство; голова, глава, 4) дядя, 5) старший по летам, по возрасту’; аха (бур.) ‘1) старший брат, 2) старший’; ах [ахӑ]
(калм.) ‘1) старший брат, 2) старший, почтительное обращение к старшим, 3) старейшина, староста’; соответствуют др.-тюрк. aqa ‘старший брат’.
Ач (х.-монг.) ‘внук, внучка (по мужской линии), племянник, племянница
(по брату); потомок’; аша (бур.) ‘внук (по мужской линии), племянник (по брату)’; ач [ачĭ] (калм.) ‘племянник, внук (по мужской линии)’; ači (стп.-монг.) ‘внук,
внучка; племянник, племянница (по мужской линии)’; < *ati < * atї соответствуют
др.-тюрк. atї ‘внук, племянник (сын младшего брата)’.
‘отец, папа’, ‘дед, дедушка’, ‘предок, праотец’ (редко), ‘божество, дух-хозяин (например, горы (шаман.))’; (мухор., джид.) ‘старший брат, старшая сестра’,
(сел.-цонг., бич.) ‘старшая сестра’; баав [баавӑ] (калм.) ‘1) батюшка; 2) Баав (мифический праотец калмыков)’, (дербет.) ‘1) отец, папа, 2) дядя’, (торгут.) ‘1) мама,
2) тетя (по отцовской линии)’; соответствуют др.-тюрк. baba ‘отец’.
Баз (х.-монг.), baǯa (стп.-монг.) ‘свояки, мужья родных сестер’; база (бур.)
‘свояк’, баз [базӑ] (калм.) ‘1) свояки (мужья родных сестер), 2) невестки (жены
родных братьев)’; соответствуют тюркскому baǯa ‘свояк, свояки (мужья родных
сестер)’, который в этой форме представлен почти во всех современных тюркских
языках, а его тюркская праформа дается как *baǯa [СИГТЯ, с. 310].
Бүл (х.-монг.), bülü (стп.-монг.) ‘двоюродный брат по матери, сын сестры матери; двоюродная сестра (по матери); дети сестер’; бүлэ (бур.) ‘двоюродный брат,
двоюродная сестра (по материнской линии)’; бөл [бөлӗ] (калм.) ‘двоюродные братья и сестры’; соответствуют тюркскому bülü, которое бытует также в формах
bӧlӧ, bӧle, bülӧ, bile, bele, bola, bula, bülä, pӧlӧ, pӧle [СИГТЯ, с. 293–294] со значением ‘двоюродные братья и сестры’ и восстанавливает для тюркских языков праформу в виде *bӧlӧ.
Зээ (х.-монг.), ǰige (стп.-монг.), зээ (бур.), зе [зее] (калм.) ‘внук, внучка (по дочери); племянник, племянница (по материнской линии)’; соответствуют древнетюркскому jegän, jegin ‘племянник’. Как утверждается в [СИГТЯ, с. 291], это слово повсеместно представлено в тюркских языках в форме jegän, jegin, jigän, jegen,
jeken, jejen, jäkän, je:n, jiğen, jeγen, jijän, jijen, žijen, ǯigän, ǯe:n, ďe:n, če:n, ńe:n, sien
со значением ‘племянник, племянница’, тюркская праформа дается как *jegen.
Ихэр (х.-монг), ikere (стп.-монг.), эхир (бур.) ‘близнец, близнецы; двойня,
двойняшки’; икр [икӗр] (калм.) ‘близнец, близнецы’ являются явным тюркским
заимствованием, ср. др.-тюрк. ekiz ‘близнецы’, образованное от тюрк. eki ‘два’,
причем прототипом для монгольской словоформы ikere послужила ротацирующая
форма, характерная для булгарского языка, сохранившаяся в современном чувашском языке в виде jӗkӗr ‘близнецы, двойня’. Как свидетельствует [СИГТЯ, с. 290],
данная лексема повсеместно бытует в тюркских языках в форме ekiz, egiz, egis,
ägiz, ikkiz, ikiz, ikis, igĭz, igĭδ, igis, ijis, jegiz, äkiz, äjiz, ikärä, igire / igiri / igirie со значением ‘близнецы, двойня’, ее тюркская праформа дается в виде *jekiz.
Ураг (х.-монг.), uruγ (стп.-монг.) ‘1) родственник, родня; свойственник (по жене); потомок, отпрыск данного рода, родной, сородич, 2) плод’; ураг (бур.) ‘родственник, родня, свойственник (по жене)’; ург [урӑг] (калм.) ‘плод; семя’, ‘род-
ственник, родня’; соответствует др.-тюрк. uruγ ‘род, потомство’. Как утверждает
СИГТЯ, «это слово относится к древнему пласту тюркской лексики, что подтверждается разнообразием фонетических изменений его форм. Изменениям подверглись начало и конец слова» [СИГТЯ, с. 307]. В тюркских языках данная лексема
представлена в форме uruq, uruk, uruγ, yryw, ruu, uruw, yru, urγu, ujuq, ojoq, ujuγ,
vӑrӑ со значениями ‘семя, зерно, косточка плода’, ‘род’, ‘поколение, потомство’,
а также в некоторых языках – ‘дитя’, ‘младший брат’, ‘свадьба’. В казахском языке произошло обособление фонетических вариантов некогда единого слова и закрепления за ними разной семантики: uruq ‘семя, зерно’ – uruw ‘род, племя’.
Тюркская праформа восстанавливается в виде *uruq.
Ураг тариг (х.-монг.), uruγ tariγ (стп.-монг.) ‘все родственники, вся родня’
[Голстунский, 1893, т. 3, с. 60б; Ковалевский, 1849, т. 3, с. 1669б]; соответствует
древнетюркскому uruγ tarïγ ‘родственники’, современным тувинскому уруг-дарыг
‘дети, детвора’ и тофаларскому уруғ-дарығ ‘все родные дети; все родственники
в совокупности’. При этом каждый компонент этого парного слова в тюркских
языках имеет еще другие значения, например: в др.-тюрк. uruγ ‘зерно, семя, кос
хлеб, заниматься хлебопашеством’.
Хадам (х.-монг.), qadam (стп.-монг.) ‘родня по мужу, жене’; хадам (бур.), хадм
[хадӑм] (калм.) ‘свойственник, родня по мужу или жене’; соответствуют др.-тюрк.
qadїn ‘отец жены, тесть’, ср. также др.-тюрк. qaδїn ‘тесть’; qazїm ‘отец жены,
тесть; родственники-мужчины по браку’; qajїn ‘тесть’. Это слово представлено
в современных тюркских языках в форме kajyn, gajyn, qajyn, qejyn, kejin, xazyn,
kadyn с обобщенным значением ‘родственник по браку’, его тюркская праформа
дана в виде *qajyn [СИГТЯ, с. 309].
Хатан (х.-мон.), qatun (стп.-монг.) ‘1) княгиня, 2) госпожа; знатная дама’; хатан (бур.) ‘1) ханша, царица, императрица, 2) государыня, 3) княгиня, 4) госпожа,
барыня’; хатн [хатӑн] (калм.) ‘царица, княгиня’; соответствуют др.-тюрк. qatun
‘1) госпожа, вельможная дама, женщина знатного происхождения, 2) жена правителя, знатного человека’. В современных тюркских языках [СИГТЯ, с. 296–297]
употребляется главным образом вариант с -ы- во втором слоге: qatyn, xatyn, kadyn,
gadyn, xat, qat, kadyt, kadaj, лишь уйгуры и якуты используют вариант с огубленным гласным во втором слоге, как и древние тюрки: уйг. hotun, як. xotun. Тюркская праформа восстанавливается в виде *qatyn со значениями ‘жена, супруга,
госпожа’ и ‘женщина’.
Худ (х.-монг.), quda (стп.-монг.) ‘сват, кум’; худа (бур.), худ [худӑ] (калм.)
‘сват’; соответствуют тюркскому термину quda ‘сват’ весьма широко представленному в тюркских языках в форме quda, kuta, qoda, kota, guda, qoδa, xoda, xodo,
xӑta / xӑda [СИГТЯ, с. 310], здесь же дана тюркская праформа этого слова в виде
*quda.
Худгуй (х.-монг.), qudaγui (стп.-монг.) ‘сватья, кума’; худагы (бур.) ‘сватья’;
соответствуют тюркской словоформе qudaγaj ~ qudaγyj ‘сватья’ [СИГТЯ, 310].
Хүргэн (х.-монг.), kürgen (стп.-монг.), хүрьгэн (бур.) ‘зять (муж дочери)’; күргн
[күргӗн] (калм.) ‘1) зять, 2) жених’; состоят из двух частей: корневого элемента
kür-, а возможно и *küri-, и аффикса -gen, который прослеживается еще, например, в монгольских словах bergen ‘жена старшего сына, старшая невестка’ (< beri
‘жена младшего сына, младшая невестка’), gergen ‘жена, супруга’ (< ger ‘дом’),
а также в словах типа temegen ‘верблюд’ (< др.-тюрк. tebä ‘верблюд’). Корень küri
представлен в сочетании küri degüü (х.-монг. хүр дүү) ‘младший брат жены’,
ср. калм. күр дү көвүн ‘младший шурин’. В бурятском языке в результате фонетического сращения слов küri и aqa развились разные по говорам словоформы:
в боханском говоре хуряаха это ‘муж сестер (в устах брата)’, у аларских и кабанских бурят это ‘жених’, в хоринском говоре хуряахай – ‘муж сестры; зять’, у булагатов хуряахан – ‘муж, супруг’. О том, что küri означает ‘зять’, говорит бурятская
форма хүрьгэн, развившаяся из *kürigen. Это монгольское küri следует сопоставить
с чув. (т. е. протобулгарской) формой kӗrü ‘зять’ (ротацирующая форма). В древнетюркских памятниках слово фиксируется как küdägü, küδägü ‘зять’, в современных тюркских языках отмечены формы güwej, güwä, gijev, gijew, kijäw, kejäv,
küjow, küjew, küjӧ, küjü, kizä, küzä, küde:, kütüӧ [СИГТЯ, с. 297–298]. Тюрксий архетип восстанавливается в виде *küdägü.
Эр (х.-монг.), er-e ‘1) мужчина; муж, 2) военнообязанный, подданный, мужик,
3) самец, 4) физическая сила, 5) мужество, храбрость’; эрэ (бур.) ‘1) мужчина;
муж, 2) самец’; эр [эрӗ] (калм.) ‘1) мужчина, 2) самец’; соответствуют др.-тюрк. er
‘1) муж, мужчина, 2) муж, супруг, 3) мужской’, ср. также древнетюркские производные слова: erän ‘муж, мужчина, воин’; erkäk ‘1) муж, мужчина, 2) самец’;
erdäm ‘1) достоинство, доблесть, добродетель, 2) доблестный’. Как утверждается
в [СИГТЯ, с. 303], вариант er представлен в подавляющем большинстве древних,
средневековых и современных тюркских языков, его главное значение – ‘муж,
супруг, мужчина’, другие значения вторичные: ‘герой’, ‘храбрец, богатырь’, ‘ви
‘мужество’, ‘сила, энергия’. Начальный j- сохранился лишь в языках: каз., сарыгюг. jer, узб. диал. jär. В некоторых языках представлены иные формы: чув. ar,
уйг. диал., лобнор. ej, уйг. диал. e:~ä:. Тюркская праформа восстанавливается
в виде *jer.
Как можно видеть из приведенного выше перечня явных тюркских соответствий среди пласта терминов монгольских языков, отражающих кровное родство
и родство по браку, тюркизмы не составляют какой-либо системы, будучи одиночными терминами. Их наличие может лишь говорить о том, что некие тюркские
племена, носители языка булгарского типа, будучи завоеваны монголами и перейдя на монгольский язык, все же сохранили многое из своего тюркского языка,
в результате образовалась гибридная тюрко-монгольская лексика при сохранении
монгольской грамматики.
| Напиши аннотацию по статье | ЯЗЫКОЗНАНИЕ
УДК 49
DOI 10.17223/18137083/60/11
В. И. Рассадин, С. М. Трофимова
Калмыцкий государственный университет, Элиста
Тюрко-монгольские параллели
среди терминов родства и свойства в монгольских языках *
Рассматриваются явные тюркские соответствия среди терминов по кровному род-
ству и родству по браку в монгольских языках – халха-монгольском, бурятском, калмыцком и старописьменном монгольском, а также в некоторых их диалектах. Эти тюркизмы
не образуют специальной системы, а являются единичными обособленными словами, наличие которых лишь свидетельствует о том, что некие тюркские племена с языком бул-
гарского типа, будучи завоеваны монголами и перейдя на монгольский язык, все же мно-
гое сохранили из своего тюркского языка, употребляя тюрко-монгольскую гибридную
лексику.
|
удовольствие способы номинации в языке. Ключевые слова: семантические переходы, семантическая типология, вну
тренняя форма слова, полисемия, языковая картина мира.
Данная статья посвящена описанию способов номинации удовольствия в нескольких языках, которые прослеживаются во внутренней форме слов и синхронной полисемии 1. Исследование показало, что в основе номинации удовольствия
или соответствующей полисемии могут лежать следующие элементы: 1) компоненты прототипической ситуации удовольствия; 2) инцидентные следствия ситуации
удовольствия. Под инцидентными следствиями мы понимаем стандартные ассоциации, которые в сознании данного языкового коллектива связывают данную ситуацию с некоторой другой 2. В качестве инструмента описания выбран аппарат
семантических переходов, отражающих изменения значения слов, регулярно воспроизводящихся в разных языках. Семантическими переходами мы, вслед за Ан
1 Данная статья продолжает серию наших исследований, посвященных способам номинации раз-ных
эмоций в языке, см. [Иоанесян 2015, 2016, 2017].
2 Ср. не конвенциональные, инцидентные следствия в [Падучева 2004], а также импликации в [Black
1962; Кустова 2000].
156 вопросы психолингвистики
ной А. Зализняк, называем семантические отношения вида ‘a’ → ‘b’, с указанием
конкретных лексем (как минимум двух), в которых данный семантический переход
представлен — синхронно или диахронически [Зализняк 2006: 401]. Исследование
опирается на большой корпус толковых и этимологических словарей.
Удовольствие, по утверждению А. Ребера, это «эмоциональный опыт, который многие считают не поддающимся определению по сути» [БТП]. Впрочем, как
пишет Д.Л. Вертлиб, и «гнев, радость, страх, смех, грусть, тревога, гордость, любовь, ненависть и т. д., несмотря на занимаемое ими центральное место в человеческом опыте, практически не получили должного объяснения в психологии» [Вертлиб 2006]. Иногда удовольствие толкуется через отсылку к радости, см., например,
[БЭП]: «чувство радости, довольства от приятных ощущений, переживаний» 3. Тем
не менее, бóльшее распространение получила другая точка зрения, согласно которой удовольствие и радость суть явления разного порядка. Радость относят к базовым эмоциям, среди которых признают эмоции интереса, печали, удивления, гнева, отвращения, презрения, страха, стыда, смущения, вины и любви. Удовольствие
определяется как чувство, «несомое нам сенсорными ощущениями — такими, как
тактильные и вкусовые» [Изард 1999] 4.
Различие между радостью и удовольствием отражено в лексике разных
языков, см., например, толкования соответствующих русских единиц в книге А.Б.
Пеньковского: ««УДОВОЛЬСТВИЕ прежде всего и преимущественно чувственнофизиологическая реакция, тогда как РАДОСТЬ имеет более высокую чувственнопсихическую природу» [Пеньковский 2004: 63] 5, «с радостью — это знак положительной эмоциональной реакции, опосредованной мыслью» [Там же: 247]. При
этом стимулом удовольствия могут быть не только «физиологически-телесные и
физические действия», но и «высокие ментальные действия, если они имеют доступную физическую подоснову. Именно о таких действиях (слушать музыку,
смотреть картины Тарковского, беседовать с умным человеком, решать математические задачи и т.п.) говорят, что они доставляют истинно физическое удовольствие» [Там же: 64]. Следует оговорить, однако, что в некоторых языковых
единицах отмечается синкретичное значение ʽудовольствие, радостьʼ (см., например, ниже лат. volup, нем. genießen).
3 Связь удовольствия и радости в нашем сознании отражена и в ассоциативных экспериментах. Так,
согласно «Русскому ассоциативному словарю» [РАС], наибольшее число реакций на стимул «удовольствие» у испытуемых пришлось именно на «радость».
4 Заметим, что различие с л о в «эмоция» и «чувство» в языке может основываться на совер-шенно
иных основаниях (см., например, о русских чувство и эмоция в [Зализняк 2006: 294—297]). В частности,
мы говорим чувство радости и чувство голода, хотя радость включается в ряд базовых эмо-ций, а голод
представляет собой чисто физиологическое ощущение.
5 См., однако, его замечания о том, что «целостное семантическое поле ‛удовольствие — ра-дость’
членилось именами удовольствие и радость (и некоторыми другими) иначе, чем в современном языке.
Первое в этот период (конец XVIII сер. XIX в. — ЕИ) имело более широкое, чем сегодня, диффуз-норазмытое значение и, покрывая часть семантического комплекса радость, функционировало в каче-стве
дублета последнего <> Наследием и свидетельством указанного этапа семантической истории имени удовольствие в русском языке являются живые отношения дублетности в парах к моему (твоему,
нашему, общему, всех присутствующих) удовольствию — к моей (твоей, нашей, общей, всех присутствующих) радости, а также случаи дублетного употребления наречных сочетаний с удовольствием — с
радостью в некоторых контекстах» [Там же: 61].
вопросы психолингвистики 157
Стимул
Итак, ситуация удовольствия включает в качестве обязательного компонента стимул. Удовольствие связано прежде всего с сенсорными ощущениями —
зрительными, слуховыми, вкусовыми и т.п. Эти ощущения могут лежать в основе
номинации удовольствия, о чем свидетельствует существование семантических
переходов вида ‛вкус’ — ‛получать удовольствие’; ‛есть / пить’ — ‛получать удовольствие’, ‛смотреть’ / слушать’ — ‛получать удовольствие’ и т.д. Приведем несколько примеров.
(1) Русский глагол смаковать, производный от слова смак ‛вкус’, имеет значение «Есть, пить, наслаждаясь вкусом чего-нибудь» [Ефремова 2006], «есть или
пить намеренно неторопливо, небольшими порциями, стараясь продлить получаемое удовольствие» [Пеньковский: 246].
(2) Итальянское существительное gusto имеет значения ‛вкус (одно из пяти
чувств)’, ‛вкус, вкусовое ощущение’ и ‛удовольствие’ (физическое, в частности, от
еды и напитков, и эстетическое, ментальное): «1. Senso con cui si percepiscono i
sapori: cibo gradevole al g. 2. Sensazione gustativa data da una sostanza; SIN. sapore:
g. amaro, dolce; gelato al g. di limone; 3. estens. Sensazione di piacere ricavata da cibi e
bevande: mangiare di g.; anche in senso fig., piacere, godimento: provar g. a fare qlco.»
[ScD]. Аналогичные значения отмечены у испанского когната gusto: «1. m. Sentido
corporal con el que se perciben sustancias químicas disueltas, como las de los alimentos.
2. m. Sabor que tienen las cosas. 3. m. Placer o deleite que se experimenta con algún
motivo, o se recibe de cualquier cosa» [DRae]. Польский глагол gustować (тоже производный от лат. gustus) используется в значении ‛любить, находить удовольствие в
чём-л.’ 6: gustować: «mieć upodobanie, lubować się w czym, smakować w czym, lubić
co: trzeba być bardzo niewybrednym, aby gustować w jego aforyzmach. Irzyk Czyn 105.
Nie gustowalem w poezji Asnyk Poezje I, 120» [SJP].
(3) Русский глагол упиваться имеет значения ‛напиваться до полного насы
щения или допьяна’ и ‛наслаждаться чем-либо’ [Ефремова 2006].
(4) Английский фразовый глагол to drink in (to drink — ‛пить’) имеет значение
‛наслаждаться, упиваться чем-л.’): (а) «to experience something with great enjoyment:
They sat out on the terrace and drank in the stunning view» [MD]; (б) LIZA (drinking
in his emotion like nectar, and nagging him to provoke a further supply) (Bernard Shaw.
Pygmalion (1912)). ЭЛИЗА (она упивается его волнением, словно божественным нектаром, и готовит новую придирку, чтобы продлить удовольствие) [НКРЯ].
(5) Немецкий глагол genießen имеет значения ‛есть, пить’ и ‛наслаждаться’:
«1. von einer Speise, einem getränk etwas zu sich nehmen; 2. «mit freude, genuss,
wohlbehagen auf sich wirken lassen» [Duden]. Та же полисемия отмечена и у существительного Genuss.
(6) Английское существительное treat, образованное от глагола to treat, одно
из значений которого — ‛угощать’, имеет значения ‛угощение’ и ‛удовольствие, наслаждение’: (а) «1. a cold treat of roasted mutton and beef — холодная закуска из жареной баранины и говядины; the monkey got an extra treat — обезьянка получила до
6 См. ниже о вхождении смысла ‛удовольствие’ в значение глагола любить (любить читать, любить
музыку).
158 вопросы психолингвистики
полнительное угощение; 2. the music was a real treat — музыка доставила истинное
наслаждение» [НБАРС]; (б) «1. Something, such as one’s food or entertainment, that
is paid for by someone else. 2. a source of a special delight or pleasure: His trip abroad
was a real treat» [aHD].
(7) Русский глагол заглядеться, производный от глядеть, выступает синонимом глагола любоваться: «ЛЮБОВАТЬСЯ, ЗАГЛЯДЕТЬСЯ 2 ‛долго и с удовольствием смотреть на понравившийся объект’» [Апресян 2000 б: 185].
Существуют и обратные переходы ‛удовольствие’ → ‛есть’, например:
(8) Санскр. valbh ‛enjoy’ — ‛to eat’ и bhuj- ‛enjoy’ —‛eat’ [DB].
(9) По-видимому, семантический переход от значения ‛удовольствие’ — к
значению ‛угощать’ представлен в вышедшем из употребления русском глаголе
лáкомить 7 и украинском лакóмити: «русск. стар. лáкомить ‛кормить, угощать’
(СлРЯ XVIII в. 11, 111),.. < > укр. лакóмити ‛кормить лакомствами’ (Гринченко II,
342)» [ЭССЯ 32].
Стимулом удовольствия могут быть действия разной природы, в частности,
например, чтение. Это объясняет переход ‛читать’ — ‛читать (и перечитывать) с
удовольствием’. Примером этого является русский глагол зачитываться, в котором
источник—стимул (чтение) и реакция (удовольствие) так же, как А.Б. Пеньковский
отметил это для русских любоваться и смаковать, «обозначаются слитно, в целостной семантической структуре» [Пеньковский 2004: 246]. В русских толковых
словарях смысл ‛удовольствие’ у глагола зачитываться не выделяется, в отличие
от польского zaczytywać się, у которого это значение зафиксировано: «zaczytywać
się: lubić coś czytać» [SJP]. Наша точка зрения согласуется также с интуицией переводчиков, которые в качестве эквивалентов зачитываться часто используют предикатные единицы, содержащие сему ‛удовольствие’. Например: (а) В то время
только начинали появляться Монтекристы и разные «Тайны», и я зачитывался
романами Сю, Дюма и Поль де Кока (Л.Н. Толстой. Юность (1856)). at that period
Monte cristo and taine's works had just appeared, while I also revelled in stories by
Sue, Dumas, and Paul de Kock [НКРЯ]. (б) Wenn sie auch Schiller auf die Höhen seiner
philosophischen Arbeiten nicht zu folgen vermochten, so erbauten sie sich um so mehr
an seinen geschichtlichen Werken (gottfried Keller. Der grüne Heinrich (zweite fassung)
(1879-1880)). Высоты философских сочинений Шиллера были для них недоступны,
но зато они зачитывались его историческими трудами [НКРЯ].
Инцидентные следствия
1. Одним из инцидентных следствий прототипической ситуации удовольствия является желание испытать это удовольствие еще раз: Удовольствие как п
о л о ж и т е л ь н а я чувственная реакция предполагает возможность ж е л а н и я
переживать его вновь и вновь. С другой стороны, желание осуществления какой-то
ситуации Р может быть обусловлено оценкой субъектом этой ситуации как способной доставить ему удовольствие или радость 8. Связь между желанием, с одной сто
7 Лакомый — ‛доставляющий вкусовое наслаждение’.
8 См., например, толкование глагола любить 2 в [Апресян 2000а: 180], в котором связь между желанием
и удовольствием выражена эксплицитно: «Х любит <обожает> Р = ‛Х имеет свойство хотеть Р, потому
что всякий раз, когда Х делает Р, использует Р или находится в контакте с Р, он испытывает большое
удовольствие’».
вопросы психолингвистики 159
роны, и удовольствием и радостью, с другой, получила отражение в семантических
переходах вида ‛желание’ — ‛удовольствие’ / ʽрадостьʼ. Например:
(1) Русское слово охота имело значения ‛желание’ и ‛удовольствие’. Выражение в охоту в русских диалектах использовалось в значении «с удовольствием,
в охотку. Голодному Федоту и репа в охоту. Архив АН СССР» [СРНГ], с охоткой
— в значении «с чувством удовольствия (главным образом о пище). Урал, 1930.
Щи с охоткой хлебали» [Там же]. Охотно имело два круга значений: 1) значение
«Приятно, весело. Во Казани-то жить привольно, Жить привольно, гулять охотно, У нас денежек предовольно. Арх., Соболевский, Моск. 1904. Пойдем вместе,
охотней будет. Костром. Все будет охотней нам, все веселей. Ряз. 3» [Там же]; 2)
«В знач. безл. сказ. Хочется, охота. Жарко, а холодного-то охотно (хочется). Твер.
Твер., 1910» [Там же]. В русском литературном языке наречие охотно на протяжении всего XIX в. функционировало в качестве дублета выражения с удовольствием
[Пеньковский 2004: 252], например: (а) Гагин, наконец, решил, что он «сегодня не
в ударе», лёг рядом со мной, и уж тут свободно потекли молодые наши речи, то
горячие, то задумчивые, то восторженные, но почти всегда неясные речи, в которых так охотно разливается русский человек (И.С. Тургенев. Ася (1858)) [НКРЯ];
(б) Савелий тем охотнее начал сокрушаться о семействе, что ничто уже его не
развлекало (Д.В. Григорович. Кошка и мышка (1857)) [НКРЯ]. Однако в современном языке охотно принадлежит «волевой, а не чувственной сфере. Охотно сегодня
<> — это знак положительной волевой реакции» [Пеньковский 2004: 253].
(2) Латинское volup(e), производное от глагола velle ‛хотеть, желать’, использовалось в значении ‛приятный, радостный’ 9: «adv. [volo II]: приятно, радостно» [ЛРС]; «chose agréable, plaisir: ut mihi volupe est quia video...! Plaut.: qu’il m’est
agréable de voir... (quel plaisir j’ai à voir...)» [JwH]. От volup произошло существительное voluptas ‛удовольствие, наслаждение’ (франц. volupté, исп. voluptuosidad
и т.п.), прилагательное voluptificus ‛доставляющий (чувственное) наслаждение’
(voluptas + facio) и т.д. В одном из толкований volup(e) эксплицируется связь между
желанием и удовольствием, которая и определила образование слов со значением
‛удовольствие’ от дезидеративного глагола velle: «volup, d’une manière conforme
aux désirs, agréablement» [Dlfg]. См. также ит. voluttà, франц. volupté и т.д. (от
лат. voluptas), ит. voluttuosamente, франц. voluptueusement и т.д. Например: «Voluttà:
Piacere intenso, vivo godimento fisico e spirituale: odori, sapori gustati con v.; bere con
v.; la v. di una musica melodiosa; la dolce v. del bene; la v. della vendetta» [gDH];
«Voluttuosamente: con voluttà [gDH].
(3) В словарной статье праслав. *olkomiti (sę) [ЭССЯ 32] отражено разное
семантическое развитие соответствующих славянских глаголов: некоторые предикаты имеют волитивное значение, другие — значение удовольствия, например:
«*olkomiti (sę): цслав. лакомити сѧ cupere (Mikl. lP), <> макед. лакоми се ‛зариться
на что, жадно хотеть чего’ (Макед.-русск.), сербохорв. lȁkomiti se ‛жаждать, сильно желать’, <> русск. лáкомиться ‛наслаждаться (сластями, чем-н. особенно вкусным)’, <> укр. лáкомитися ‛лакомиться’ (Словн. укр. мови, IV, 433)».
9 В словаре [ЛРС] это слово получило статус наречия, другие словари определяют его как имя
прилагательное, что представляется нам более правильным.
160 вопросы психолингвистики
(4) Синонимия ‛нравиться’ — ‛хотеть’ отмечена в языке яравара: «Polysemy:
Jarawara nofa ‛to want' — ‛to like, love’. example for the meaning a: Iyawa hinita kabi
on-ofarini ‛I don’t want to eat manioc meal by itself’; example for the meaning B: Bahi
kona ehene nofatere amaka. ‛thunder doesn’t like fishing with poison’» [DB].
Отметим, что переход ‛любить’ — ‛хотеть’ авторы Каталога семантических
переходов [DB] усматривают и у англ. to love 10: «Polysemy: english love ‛to love’
— ‛to desire, to long for’. example for the meaning B: I’d love to stay with you. ‛Я бы
с удовольствием остался с вами’» (см. выше о вхождении смысла ‛удовольствие’ в
значение глагола любить 2 (любить читать, любить музыку).
(5) Итальянское прилагательное vago имеет значения ‛жаждущий, мечтающий’ и ‛приятный’: «(fig., lett.) a. [che prova desiderio di qualcosa, con la prep. di: Ancor
non prendi a schivo, ancor sei vaga Di mirar queste valli? (g. leopardi)] ≈ desideroso,
voglioso. ↑ avido, (lett.) bramoso, (lett.) cupido, smanioso; b. [che ha aspetto piacevole e
delicato, generalm. anteposto al sost.: Tre vaghissime donne a cui le trecce Infiora di felici
itale rose Giovinezza (u. foscolo)]» [Sct].
2. Семантические переходы вида ʽудовольствиеʼ — ʽпокойʼ свидетельствуют
о том, что в картине мира разных языков удовольствие ассоциируется с состоянием
внутреннего покоя (или радости). Указанный переход реализуется в двух вариантах: 1. ‛человек находится в состоянии покоя / человек пришел в состояние покоя’
— ‛человек испытывает удовольствие / радость’; 2. ‛объект находится в состоянии
покоя’ — ‛объект вызывает удовольствие / радость человека’.
(1) Рус. тешить, утешать, тихий, укр. ті́шити восходят к праслав. *tiхъ:
«ти́ хий тих, тиха́, ти́ хо, укр. ти́ хий, др.-русск. тихъ, ст.-слав. тихъ γαληνός (Супр.),
болг. тих, сербохорв. ти̏х, ти̏ха, словен. tîh, tíhа ж., чеш., слвц. tichý, польск. сiсhу, в.луж. ćichi, н.-луж. śichy, полаб. tаiсhе. Праслав. *tiхъ связано чередованием гласных
с těха, těšiti (см. -те́ха, те́шить)» [ФЭ]. Др.-русск. тѣшити имело значение ‛успокаивать’: «утѣшать, успокаивать: Тѣшаше, аки мати младеньца. Жит. Петр. Берк.
Мин. чет. iюн. 414; тѣшитисѧ — ‛радоваться’: Вѣрьнии, с҃тыим въгодимъ. ими же
Б҃ътѣшиьсѩ. Iо. екз. Бог. 299.» [СР]. В словарях русского языка XVIII и XIX веков
у слов утешать, утешение, тешить и т.п. отмечались значения, содержащие семы
‛удовольствие’ и ‛радость’. Например: «утѣшаюсь: Нахожу, обрѣтаю удовольствiе,
отраду въ чемъ; или получаю облегченiе въ печали, въ огорченiи, въ злощастiи»
[САР]; «утѣха: удовольствiе, наслажденiе, утѣшенiе, забава. Исполнился утѣхи. 2
Кор. VII.4.» [СЛЦСЯ]; «утешать: потешать, забавлять, тешить, услаждать, доставлять отраду, удовольствие. Няня ребенка песенками утешает. Утешь, да поешь!
Ну уж утешил он нас вечорась: со смеху поморил! Путные дети собою отца-мать
утешают, радуют, покоят» [Даль].
(2) Исп. suave, сочетает значения ‛приятный’ (т.е. вызывающий чувство
удовольствия) и ‛спокойный’: «Blando, dulce, grato a los sentidos; tranquilo, quieto,
manso [DRae]. Аналогичная полисемия отмечается у его португальского когната
10 «love (n.) o.e. lufu “love, affection, friendliness”, from P.gmc. *lubo (o.H.g. liubi “joy,” ger. liebe
“love;” o.N., o.fris., Du. lof; ger. lob “praise;” o.S. liof, o.fris. liaf, Du. lief, o.H.g. liob,
ger. lieb, goth. liufs “dear, beloved”), from PIe *leubh- “to care, desire, love” (cf. l. lubet, later libet
“pleases”; Skt. lubhyati “desires”; o.c.S. l’ubu “dear, beloved”; lith. liaupse “song of praise”)» [oeD].
вопросы психолингвистики 161
suave: «1. adj. liso y blando al tacto, en contraposición a tosco y áspero. 2. Blando,
dulce, grato a los sentidos. 3. tranquilo, quieto, manso» [Da]. См. также итальянское
soave: 1. «gradito ai sensi, piacevole: gusto, aroma s.» [ScD]; 2. «con valore di avv.,
ant. e poet., in modo dolcemente delicato e grato; placidamente, tranquillamente: Cavalca
tosto in piano, Soave nel montano (francesco da Barberino)» [Vt].
(3) Латинский глагол mulcere сочетал значения ‛гладить’ / ‛легко касаться’,
‛успокаивать’ и ‛доставлять удовольствие’, например: «to stroke; to touch or move
lightly; manu mulcens barbam, ov. f. 1, 259; transf., to make sweet or pleasant: pocula
succis Lyaei, Sil. 7, 169; to soothe, soften, appease, allay: aliquem dictis, Verg.» [lSl].
‛Гладить’ осмыслялось как успокаивающее действие руки: «stroke with the hand in
a soothing manner» [eDlV]. Это, как представляется, послужило основой для перехода к значениям ‛успокаивать’ и ‛доставлять удовольствие’.
3. Переходы вида ‛Х’ — ‛приятный’, где Х — название какого-л. качества, отражают имеющиеся в картине мира того или иного языка представление о том, с какими свойствами объекта ассоциируется у человека чувство удовольствия. Одним
из таких свойств является свойство ‛гладкий’. См., например, английское прилагательное smooth: «having an even or level surface; having no roughness or projections
that can be seen or felt; pleasing to the taste; Slang: very pleasant, attractive, or enjoyable»
[wNw]. В польском языке прилагательное gładki имеет значения ‛гладкий’ — ‛красивый’ 11 [SJP]. Полисемия ‛гладкий, мягкий’ — ‛красивый, прекрасный’ представлена выражением ləməṣməṣ bälä языка тигринья (семитская группа): «1998. smooth
— beautiful. Polysemy: tigrinya ləməṣməṣ bälä “to be soft, smooth” — “to look fine”»
[DB].
4. Удовольствие оказывается связано еще с одним понятием — роскошью.
Русское роскошь, польское rozkosz, словацкое rozkoš, чешское rozkoš и т.п. восходят
к праслав. *orzkošь [ЭССЯ 33], являющемуся производным от *orzkoxati (sę), к которому восходят славянские глаголы со значением ‛любить’, ‛находить в чем-л. наслаждение’, ‛испытывать блаженство’ Например: «польск. rozkochac się ‘разгореться страстью, страстно полюбить, влюбиться’, устар. ‘познать блаженство, сильно
обрадоваться, развеселиться, стать счастливым’» [Там же]. *Оrzkoxati представляет
«cложение преф. оrz- и гл. *koxati (sę)» [Там же]. К *koxati (sę) восходят чеш. kochati
‛любить’, ‛ласкать’, kochati se ‛находить удовольствие, наслаждаться’, польск.
kochać ‛любить’, слвц. kochat’ sa ‛увлекаться, наслаждаться, русск. диал. кохáть
‛любить’, кохáться ‛любить’ (смол.), ‛предаваться неге, наслаждаться состоянием
покоя, бездеятельности; нежиться’ и др. [ЭССЯ 10]. См. также в [ФЭ]: «Роскошь.
укр. ро́ скiш, род. -оши, блр. роско́ ша “невоздержанность”, болг. разко́ ш (Младенов
547), сербохорв. ра́скош “наслаждение”, словен. razkȏš “сладострастие”, др.-чеш.,
чеш., слвц. rozkoš “радость, наслаждение, блаженство”, польск. roskosz – то же.
Связано с чеш. kосhаti “любить”, польск. kосhаć, далее, вероятно, с косну́ ться». Таким образом, исходным пунктом семантической деривации для русского слова роскошь и его когнатов был смысл ‛любить’ / ‛удовольствие’. Значение ‛удовольствие’
было у слова и в др.-русском языке: «др.-русск. роскошь ж.р. ‘роскошь, наслаждение, удовольствие’ (ср. польск. rozkosz) Курб. Ист., 245. XVII в. ~ XVI в.; Алф.1, 197.
11 Красивый – это «доставляющий удовольствие своим внешним видом» [Ефремова 2006].
162 вопросы психолингвистики
XVII в.; (Росп. Троф.) Суб. Мат. IV, 290. 1666 г. (СлРЯ XI-XVII вв. 22, 214), раскошъ
(разкошь) ж.р. ‘наслаждение’ Курб. Пис., 449. XVII в. ~ XVI в.» [ЭССЯ 33].
Итак, мы попытались представить основные типы семантических переходов,
которые лежат в основе разных способов номинации удовольствия. Проведенное
исследование показало, что в основе номинации удовольствия или соответствующей полисемии могут лежать следующие элементы: 1. компоненты прототипической ситуации удовольствия; 2. инцидентные следствия ситуации удовольствия, т.е.
ассоциативные связи ситуации удовольствия с другими ситуациями — такими как,
например, покой или роскошь. Актуальность исследования определяется тем, что
изучение внутренней формы слова, изучение семантических переходов является
одним из эффективных способов изучения языковой картины мира [Руссо 2012],
поскольку внутренняя форма отражает способ построения концепта. Изучение семантической деривации представляет интерес и для развития семантической типологии. Интерес к диахроническим исследованиям в области лексической семантики определяется также целями построения объяснительных моделей языка.
литература
Апресян Ю.Д. Любить 2, Обожать // Новый объяснительный словарь синонимов русского языка. Второй выпуск / Под общим рук. акад. Ю.Д. Апресяна. М.:
Языки русской культуры, 2000. С. 180–185.
Апресян Ю.Д. Любоваться, заглядеться 2 // Новый объяснительный словарь
синонимов русского языка. Второй выпуск / Под общим рук. акад. Ю.Д. Апресяна.
М.: Языки русской культуры, 2000. С. 185–187.
БТП: Большой толковый психологический словарь в 2–х т. /Ребер Артур /Пер.
с англ. М.: Вече: АСТ, 2000. 560 с. [Электронный ресурс]. uRl: // http://vocabulary.
ru (дата обращения: 20.03.2017).
БЭП: Жмуров В.А. Большая энциклопедия по психиатрии, 2–е изд. М.:
Джангар, 2012. 864 с. [Электронный ресурс]. uRl: // http://vocabulary.ru (дата обращения: 20.03.2017).
Вертлиб Д.Л. Аффективное развитие // Психологическая энциклопедия. Под
ред. Р. Корсини, А. Ауэрбаха. 2–е изд. СПб.: Питер, 2006. 1876 с. [Электронный
ресурс]. uRl: // http:// readbookonline.ru/read (дата обращения: 20.03.2017).
Даль В.И. Словарь живого великорусского словаря. В 4–х т. М.: Издательская
группа «Прогресс» — «Универс»,1994.
Ефремова Т.Ф. Современный толковый словарь русского языка. В 3–х томах.
М.: АСТ, Астрель, Харвест, lingua, 2006 [Электронный ресурс] uRl: // http://dic.
academic. ru/dic.nsf/efremova (дата обращения: 20.03.2017).
Зализняк Анна А. Зализняк А. А. Многозначность в языке и способы ее пред
ставления. М.: Языки славянских культур, 2006. 672 с.
Изард К. Психология эмоций / Перев. с англ. СПб.: Питер, 1999. 464 с.
[Электронный ресурс]. uRl: // http://www.libok.net/writer /3949/kniga/ 11496/izard_
kerrol_e/psihologiya_emotsiy (дата обращения: 20.03.2017).
Иоанесян Е.Р. Способы номинации страха в языке // Лингвистика и методика преподавания иностранных языков. Вып. 7, 2015. М.: Институт языкознания
РАН [Электронный ресурс] uRl: // http://www.iling-ran.ru /library/ sborniki /for_
lang/2015_07/5.pdf. (дата обращения: 20.03.2017).
вопросы психолингвистики 163
Иоанесян Е.Р. Семантические переходы в лексическом поле страха // Научный
диалог, № 12 (48), 2015. С. 81–92.
Иоанесян Е.Р. Предикаты эмоционального состояния: прототипический сценарий и семантическая эволюция // Ученые записки Орловского государственного университета. № 3 (72), 2016. С. 160–166.
Иоанесян Е.Р. Модели семантической деривации в классе предикатов сожаления
и раскаяния // Научный диалог, № 3, 2017 (в печати).
Кустова Г.И. Когнитивные модели в семантической деривации и система произ
водных значений // Вопросы языкознания. 2000. № 4. С. 85–109.
ЛРС: Дворецкий И.Х. Латинско-русский словарь. Изд. 2-е, переработ. и доп. М.:
Русский язык, 1976 [Электронный ресурс]. uRl: //http://radugaslov.ru/latin1.htm (дата
обращения: 20.03.2017).
НБАРС: Новый большой англо-русский словарь: в 3–х т. / Апресян Ю.Д., Медникова Э.М., Петрова А.В. и др. / Под общ. рук. Ю.Д. Апресяна. М.: Русский язык,
1993–1994.
НКРЯ: Национальный корпус русского языка [Электронный ресурс] uRl://http://
www.ruscorpora.ru (дата обращения: 20.03.2017).
Падучева Е.В. Динамические модели в семантике лексики. М.: Языки славян
ской культуры, 2004. 608 с.
Пеньковский А.Б. Очерки по русской семантике. М.: Языки славянской культу
ры, 2004. 464 с.
ПЭ: Психологическая энциклопедия. Под ред. Р. Корсини, А. Ауэрбаха. 2–е изд.
СПб.: Питер, 2006. 1876 с. [Электронный ресурс] // uRl: http://readbookonline.ru/read
(дата обращения: 20.03.2017).
РАС: Русский ассоциативный словарь. В 2–х т. / Ю.Н. Караулов, Г.А. Черкасова,
Н.В. Уфимцева, Ю.А. Сорокин, Е.Ф. Тарасов. М.: АСТ–Астрель, 2002 [Электронный
ресурс] uRl: // http://tesaurus.ru/dict/dict.php (дата обращения: 20.03.2017).
Руссо М.М. Неогумбольдтианская лингвистика и рамки «языковой картины
мира» // Лингвистика и методика преподавания иностранных языков. Вып. 4, 2012.
М.: Институт языкознания РАН [Электронный ресурс] uRl: // http://www.iling-ran.ru/
library/sborniki /for_lang/2012 (дата обращения: 20.03.2017).
САР: Словарь Академии Российской. В 6 частях. СПб., 1789-1794 [Электронный
ресурс] uRl: //http://etymolog.ruslang.ru (дата обращения: 20.03.2017).
СЛЦСЯ: Словарь церковнославянского и русского языка, составленный Вторым
отделением Императорской академией наук. В 4–х т. СПб., 1847 [Электронный ресурс]
/ uRl:/ http://etymolog.ruslang.ru (дата обращения: 20.03.2017).
СР: Материалы для словаря древнерусского языка. Труд И.И. Срезневского.
В 4–х т. М.: Знак, 2003. [Электронный ресурс] uRl:// http://etymolog. ruslang. ru/doc/
sreznevskij (дата обращения: 05.03.2017).
СРНГ: Словарь русских народных говоров. Вып. 25. /под ред. Ф.П. Сороколетова. Ленинград: Наука, 1990 [Электронный ресурс] uRl: // http://www.iling.spb.ru/
vocabula /srng/srng_25.pdf (дата обращения: 20.03.2017).
ФЭ: Этимологический словарь русского языка. В 4–х т./ Пер. с нем. и доп. О. Н.
Трубачева. 2–е изд., стер. М.: Прогресс, 1986–1987.
ЭССЯ 10: Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд // под ред. О.Н. Трубачева. Вып. 10. М.: Наука, 1983 [Электронный ресурс]
uRl: // http://etymolog.ruslang.ru/doc/essja10 (дата обращения: 20.03.2017).
164 вопросы психолингвистики
ЭССЯ 32: Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд // под ред. О.Н. Трубачева и А.Ф. Журавлева. Вып. 32. М.: Наука, 2005
[Электронный ресурс] uRl: // http://etymolog.ruslang. ru/doc/essja32 (дата обращения:
20.03.2017).
ЭССЯ 33: Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд // под ред. А.Ф. Журавлева. Вып. 33. М.: Наука, 2007 [Электронный ресурс] uRl: // http://etymolog.ruslang.ru/doc/essja33 (дата обращения: 20.03.2017).
aHD: american Heritage Dictionary of the english language [Электронный ре
сурс] uRl: // https://www.ahdictionary.com. (дата обращения: 20.03.2017).
Black, M. (1962). Models and Metaphor: Studies in language and Philosophy. Ithaca
– london: cornell university Press. 267 p.
Da: Dicionário aurélio (Dicionário da língua Portuguesa, de aurélio Buarque de
Holanda ferreira). Brasil, 2010 [Электронный ресурс] uRl: // http://dicionariodoaurelio.
com (дата обращения: 20.03.2017).
DB: DataBaSe of semantic shifts in the languages of the world. © DatSemShifts,
2012-2013 [Электронный ресурс] uRl: // http://semshifts.iling-ran.ru (дата обращения:
20.03.2017).
Dlfg: gaffiot f. Dictionnaire latin-français. Paris, 1934. on-line: [Электронный
ресурс] uRl: //http://www.lexilogos.com. (дата обращения: 20.03.2017).
DRae: Real academia española: Diccionario de la lengua española. Madrid, 2015
[Электронный ресурс] uRl: // http://dle.rae.es (дата обращения: 20.03.2017).
Duden: wörterbuchzugang Duden online [Электронный ресурс] uRl: // http://www.
duden.de /woerterbuch (дата обращения: 20.03.2017).
eDlV: an etymological Dictionary of the latin language by f.e.J. Valpy. london,
1828 [Электронный ресурс] uRl: // http://www.lexilogos.com (дата обращения:
20.03.2017).
gDH: grande Dizionario Hoepli Italiano di aldo gabrielli. copyright © Hoepli 2011
[Электронный ресурс] uRl: // http://dizionari.repubblica.it (дата обращения: 20.03.2017).
gDl: grand dictionnaire de la langue latine par Napoléon theil, d’après le
dictionnaire de william freund. traduit en français. Paris: librairie de firmin-Didot, 1929
[Электронный ресурс] uRl: //http://www.lexilogos. com./latin_dictionnaire (дата обращения: 20.03.2017).
JwH: Jeanneau g., woitrain J.-P., Hassid J.c. Dictionnaire latin-français [Элек
тронный ресурс] uRl: // http://www.prima-elementa.fr (дата обращения: 20.03.2017).
lSl: lewis & Short. a latin Dictionary (1879) [Электронный ресурс] uRl: // http://
short_latin_la_en.enacademic.com (дата обращения: 20.03.2017).
MD: Macmillan Dictionary
[Электронный ресурс] uRl:
//http:// www.
macmillandictionary.com (дата обращения: 20.03.2017).
oeD: Duglas Harper. online etymology Dictionary 2011–2015 [electronic resource]
/ Duglas Harper. [Электронный ресурс] uRl: //http: //www. etymonline.com (дата обращения: 20.03.2017).
ScD: Il Sabatini coletti. Dizionario della lingua Italiana. Milano, 2007 [Электрон
ный ресурс] uRl: // http://dizionari.corriere.it. (дата обращения: 20.03.2017).
Sct: Il treccani, Dizionario dei Sinonimi e contrari. Istituto dell'enciclopedia
Italiana [Электронный ресурс] uRl: // http:// www.treccani. it/vocabolrio (дата обращения: 20.03.2017).
вопросы психолингвистики 165
SJP: Słownik języka polskiego, red. w. Doroszewski, warszawa 1958–1969. t. I–XI.
[Электронный ресурс] uRl:// http://sjp.pwn.pl/ doroszewski (дата обращения: 20.03.2017).
tR: le trésor de la langue française informatisé 2000 [Электронный ресурс] uRl: //
http://atilf.atilf.fr (дата обращения: 20.03.2017).
Vt: Vocabolario treccani. Istituto dell’enciclopedia Italiana. 2013// [Электронный
ресурс] uRl: http://www.treccani.it/ vocabolario (дата обращения: 20.03.2017).
wNw: webster’s New world college Dictionary. fourth edition [Электронный ре
сурс] uRl: // http://websters.yourdictionary.com. (дата обращения: 20.03.2017).
naMing of Pleasure in language
yevgeniya r. ioanesyan
leading researcher
Institute of linguistics, Russsian academy of Sciences
Moscow 125009, B. Kislovski per. 1, str. 1
ioanevg@mail.ru
covering the material of several languages, the paper considers different ways of
naming pleasure that are reflected in the inner form of the word and synchronic polysemy.
the description is constructed using the inventory of semantic shifts. attention is paid to the
major types of semantic transitions which lie at the basis of such nominations. the study
is based on a large corpus of explanatory and etymological dictionaries. the study showed
that the basis of the naming of pleasure may lie in the following elements: components of
the prototypical situation of pleasure; inferences of the situation of pleasure. the proposed
models of semantic transitions allow to reveal both universal and specific features of the
picture of the world of different languages. the relevance of the study is determined by the
fact that the study of inner forms of the word is one of the ways of studying the linguistic
picture of the world because the inner form reflects the method of concept construction. the
author emphasizes that in accordance with leading linguists’ modern developments the study
of the semantic transitions is the basis for establishing the ways of semantic evolution and
the creation of a typology of semantic derivation. the relevance of research also derives from
the fact that the data obtained can be used in the preparation of the “catalogue of semantic
Shifts”, that is currently being developed by Russian linguists.
Keywords: semantic shifts; semantic typology; inner form of word; polysemy;
language picture of the world.
References
Apresjan, Yu. D. ljubit’ 2, obozhat’ [to love 2, to adore]. Novyj objasnitelnyj slovar’
sinonimov russkogo yazyka [the New explanatory Dictionnary of Russian Synonyms] / Pod
obshhim ruk. yu.D. apresjana. Vtoroj vypusk. Moscow: yazyki russkoj kultury, 2000, pp.
180–185.
Apresjan, Yu. D. ljubovat’sja, zagljadet’s’ja [to admire, to stare] Novyj objasnitelnyj
slovar’ sinonimow russkogo yazyka [the New explanatory Dictionnary of Russian
Synonyms] / Pod obshhim ruk. yu.D. apresjana. Vtoroj vypusk. Moscow: yazyki russkoj
kultury, 2000, pp. 185–187.
166 вопросы психолингвистики
BtP: Bolshoj tolkovyj psichologicheskij slovar’ [Dictionary of psychology] / Per.
s angl. / Reber a. In 2 vol. SPb.: Veche: aSt, 2000 [Jelektronnyj resurs] uRl: // http://
vocabulary.ru (data obrashhenija: 05.03.2017).
BaP: Zhmurov V.a. Bolshaja entsiklopedija po psihiatrii [encyclopedia of psychiatry].
2–e izd. Moscow: Dzhangar, 2012. 864 p. [Jelektronnyj resurs] uRl: // http://vocabulary.ru
(data obrashhenija: 20.03.2017).
Vertlib D.L. affektivnoje razvitije [affective development]
/ Per. s angl.
Psihologicheskaja entsiklopedija [concise encyclopedia of psychology] / Pod. red. R.J.
corsini, a.J. auerbach. 2-e izd. SPb.: Piter, 2006. 1876 p. [Jelektronnyj resurs] uRl: // http://
readbookonline.ru/read (data obrashhenija: 20.03.2017).
Dal’ V.I. Slovar’ zhivogo velikorusskogo yazyka [the Dictionary of the great alive
Russian language]. V 4 t. Moscow: Izdatel’skaja gruppa “Progress” — “univers”, 1994.
Efremova T.F. Sovremennyj tolkovyj slovar’ ruskogo yazyka [the Modern explanatory
Dictionnary of Russian]. V 3 t. Moscow: astrel’, Harvest, lingua, 2006 [Jelektronnyj resurs]
uRl:// http://dic.academic.ru /dic.nsf/efremova (data obrashhenija: 20.03.2017).
Zaliznjak Anna A. Mnogoznachnost’ v yazyke i sposoby ejo predstavlenija [Polysemy
and ways of its representation]. Moscow: yazyki slavjanskih kultur. 672 p.
Izard K. Psihologija jemotsij [the Psychology of emotions] / Per. s angl. SPb.: Piter,
1999. 464 p. [Jelektronnyj resurs] uRl: //http://www. libok.net/writer/3949 /kniga/11496/
izard_kerrol_e/psihologiya.emotsiy (data obrashhenija: 20.03.2017).
Ioanesyan, E.R. Sposoby nominatsii straha v yazyke [Naming of fear in language].
Linguistika i metodika prepodavanija inostranyh yazykov [linguistics and methods of
teaching foreign languages], 2015, no 7. Moscow: Institute of linguistics, Russian academy
of Sciences [Jelektronnyj resurs] uRl: // http://www.iling-ran.ru/library/sborniki/for_
lang/2015_07/5.pdf (data obrashhenija: 20.03.2017).
Ioanesyan, E.R. Semanticheskije perehody v leksicheskom pole straha [Semantic
transitions in lexical field of fear]. Nauchnyj dialog [Scientific dialogue], 2015, no 12
(48), pp. 81–92.
Ioanesyan, E.R. Predikaty emotsional’nogo sostojanija: prototipicheskij stsenarij
i semanticheskaja evoljutsija [emotive predicates: prototypical scenario and semantic
evolution]. Uchenyje zapiski Orlovskogo gosudarstvennogo universiteta [Scientific notes of
orel State university], 2016, no 3 (72), pp. 160–166.
Ioanesyan, E.R. Modeli semanticheskoj derivatsii v klasse predikatov sozhalenija i
raskajanija [Models of Semantic Derivation in class of Predicates of Regret and Remorse]
Nauchnyj dialog [Scientific dialogue], 2017, no 3, 2017 (in press).
Kustova, G.I. Kognitivnyje modeli v semanticheskoj derivatsii i sistema proizvodnyh
znachenij [cognitive models in semantic Derivation and the System of derivative meanings].
Voprosy yazykoznanija [topics in the study of language], 2000, no 4, pp. 85–109.
lRS: Dvoretskij I.H.. latinsko-russkij slovar’ [the latin–Russian Dictionnary]
Moscow: Russkij yazyk, 1976 [Jelektronnyj resurs] uRl: //http://radugaslov.ru/latin1.htm
(data obrashhenija: 20.03.2017).
NBaRS: Novyj bolshoj anglo–russkij slovar’ V 3 t. [New english – Russian
Dictionnary] / apresjan, yu. D., Mednikova e. M., Petrova i dr. Pod obshhim ruk. yu.
D.apresjana. Moscow: Russkij yazyk, 1993–1994.
NKRJa: Natsionalnyj korpus russkogo yazyka [Russian National corpus]
[Jelektronnyj resurs] uRl: // http://www. ruscorpora.ru (data obrashhenija: 20.03.2017).
вопросы психолингвистики 167
Paducheva, E.V. Dinamicheskije modeli v semantike leksiki [Dynamic models in the
semantics of the word] M: yazyki slavyanskoj kultury, 2004. 608 p.
Pen’kovskij A.B. ocherki po russkoj semantike [essay on Russian Semantics].
Moscow: yazyki slavjanskoj kultury, 2004. 464 p.
Pe: Psichologicheskaja entsiklopedija [concise encyclopedia of psychology] / Pod.
red. R.Korsini, a. awerbach /Per. s angl. 2–e izd. SPb.: Piter, 2006. 1876 p. [Jelektronnyj
resurs] uRl: // http://readbookonline.ru/read (data obrashhenija: 20.03.2017).
RaS: Russkij assotsiativnyj slovar’ [Russian association Dictionary]. V 2 t. /Pod red.
Ju.N. Karaulova, g.a. cherkassovoj, Ju. a. Sorokina, N.V. ufimtsevoj, ye. f. tarassova.
Moscow: aSt–astrel, 2002 [Jelektronnyj resurs] uRl: //http://tesaurus. ru/dict/dict.php (data
obrashhenija: 20.03.2017).
Russo M.M. Neogumboldtianskaja lingvistika i ramki “yazykovoj kartiny mira” [NeoHumboldtian linguistics and limits of the linguistic model of the world] Linguistika i metodika
prepodavanija inostranyh yazykov [linguistics and methods of teaching foreign languages],
2012, no 4. Moscow: Institute of linguistics, Russian academy of Sciences [Jelektronnyj
resurs] uRl: // http://www.iling-ran.ru/library/sborniki /for_lang/2012 (data obrashhenija:
20. 03.2017).
SaR: Slovar’ akademii Rossijskoj [the Dictionary of Russian academy]. V 6
chastjah. SPB., 1789–1794. [Jelektronnyj resurs] uRl: //http: //etymolog.ruslang.ru (data
obrashhenija: 20.03.2017).
SltSSya: Slovar’
russkogo yazyka, sostavlennyj
Imperatorskoj akademiej nauk [the Dictionary of the church Slavonic and Russian
language, composed by the Imperial academy of Science]. V. 4 t. SPb., 1847 [Jelektronnyj
resurs] uRl: // http://etymolog.ruslang.ru (data obrashhenija: 20.03.2017).
tserkovnoslavjanskogo
i
SR: Materialy dlja slovarja drevnerusskogo yazyka [Materials for the Dictionnary of
the old Russian language]. trud I.I. Sreznevskogo. V 3 t. Moscow: Znak, 2003 [Jelektronnyj
resurs] // http://etymolog.ruslang.ru/doc /sreznevskij (data obrashhenija: 20.03.2017).
SRNg: Slovar’ russkih narodnyh govorov [the dictionnary of Russian subdialects] /
Pod red. f.P. Sorokoletova. Vyp. 25. leningrad: Nauka, 1990 // [Jelektronnyj resurs] // http://
www.iling. spb.ru/ vocabula /srng/srng_25.pdf (data obrashhenija: 20.03.2017).
fJe: M. fasmer. Jetimologicheskij slovar’ russkogo yazyka [etymological Dictionary
of Russian] V 4 t. 2 izd., ster. Moscow: Progress, 1986–1987.
eSSya 10: Jetimologicheskij slovar’ slavjanskih yazykov. Praslavjanskij leksicheskij
fond [the etymological Dictionary of Slavonic languages. the common Slavonic fund] //
Pod red. o.N. trubacheva. Vyp. 10. Moscow: Nauka, 1983 [Jelektronnyj resurs] // http://
etymolog.ruslang.ru/doc /essja10 (data obrashhenija: 20.03.2017).
eSSya 32: Jetimologicheskij slovar’ slavjanskih yazykov. Praslavjanskij leksicheskij
fond [the etymological Dictionary of Slavonic languages. the common Slavonic fund] //
Pod red. o.N. trubacheva i a.f Zhuravljova. Vyp. 32. Moscow: Nauka, 2005 [Jelektronnyj
resurs] // http://etymolog.ruslang. ru/doc/essja32 (data obrashhenija: 20.03.2017).
eSSya 33: Jetimologicheskij slovar’ slavjanskih yazykov. Praslavjanskiy leksicheskij
fond // Pod red. a. Zhuravljova. Vyp. 33. Moscow: Nauka, 2007 [the etymological Dictionary
of Slavonic languages. the common Slavonic fund] [Jelektronnyj resurs] uRl: // http://
etymolog.ruslang.ru/doc/essja33 (data obrashhenija: 20.03.2017).
aHD: american Heritage Dictionary of the english language [Jelektronnyj resurs]
uRl: // https://www.ahdictionary.com. (data obrashhenija: 20.03.2017).
168 вопросы психолингвистики
Black, M. Models and Metaphor: Studies in language and Philosophy. Ithaca –
london: cornell university Press, 1962. 267 p.
Da: Dicionário aurélio (Dicionário da língua Portuguesa, de aurélio Buarque de
Holanda ferreira). Brasil, 2010 [Jelektronnyj resurs] uRl: // http://dicionariodoaurelio.com
(data obrashhenija: 20.03.2017).
DB: DataBaSe of semantic shifts in the languages of the world. © DatSemShifts,
2012-2013 [Jelektronnyj resurs] uRl: // http://semshifts.iling-ran.ru (data obrashhenija:
20.03.2017).
Dlfg: gaffiot f. Dictionnaire latin-français. Paris, 1934. on-line: [Jelektronnyj
resurs] uRl: //http://www.lexilogos.com. (data obrashhenija: 20.03.2017).
DRae: Real academia española: Diccionario de la lengua española. Madrid, 2015
[Jelektronnyj resurs] uRl: // http://dle.rae.es (data obrashhenija: 20.03.2017).
Duden: wörterbuchzugang Duden online [Jelektronnyj resurs] uRl: // http://www.
duden.de /woerterbuch (data obrashhenija: 20.03.2017).
eDlV: an etymological Dictionary of the latin language by f.e.J. Valpy. london,
1828 [Jelektronnyj resurs] uRl: // http://www.lexilogos.com (data obrashhenija: 20.03.2017).
gDH: grande Dizionario Hoepli Italiano di aldo gabrielli. copyright © Hoepli 2011
[Jelektronnyj resurs] uRl: // http://dizionari.repubblica.it (data obrashhenija: 20.03.2017).
gDl: grand dictionnaire de la langue latine par Napoléon theil, d’après le dictionnaire
de william freund. traduit en francais. Paris: librairie de firmin-Didot, 1929 [Jelektronnyj
resurs] uRl: //http://www.lexilogos. com./latin_dictionnaire (data obrashhenija: 20.03.2017).
JwH: Jeanneau g., woitrain J.-P., Hassid J.-c. Dictionnaire latin-français
[Jelektronnyj resurs] uRl: // http://www.prima-elementa.fr (data obrashhenija: 20.03.2017).
lSl: lewis & Short. a latin Dictionary (1879) [Jelektronnyj resurs] uRl: // http://
short_latin_la_en.enacademic.com (data obrashhenija: 20.03.2017).
MD: Macmillan Dictionary
[Jelektronnyj
resurs] uRl:
//http:// www.
macmillandictionary.com (data obrashhenija: 20.03.2017).
oeD: Duglas Harper. online etymology Dictionary 2011-2015 [electronic resource] /
Duglas Harper. [Jelektronnyj resurs] uRl: //http: //www. etymonline.com (data obrashhenija:
20.03.2017).
ScD: Il Sabatini coletti. Dizionario della lingua Italiana. Milano, 2007 [Jelektronnyj
resurs] uRl: // http://dizionari.corriere.it. (data obrashhenija: 20.03.2017).
Sct: Il treccani, Dizionario dei Sinonimi e contrari. Istituto dell’enciclopedia
Italiana [Jelektronnyj resurs] uRl: // http:// www. treccani.it/vocabolrio (data obrashhenija:
20.03.2017).
SJ: Słownik języka polskiego, red. w. Doroszewski, warszawa 1958-1969. t. I–XI.
[Jelektronnyj resurs] uRl:// http://sjp.pwn.pl/ doroszewski (data obrashhenija: 20.03.2017).
tR: le trésor de la langue française informatisé 2000 [Jelektronnyj resurs] uRl: //
http://atilf.atilf.fr (data obrashhenija: 20.03.2017).
Vt: Vocabolario treccani. Istituto dell’enciclopedia Italiana. 2013// [Jelektronnyj
resurs] uRl: http://www.treccani.it/vocabolario (data obrashhenija: 20.03.2017).
wNw: webster’s New world college Dictionary. fourth edition [Jelektronnyj resurs]
uRl: // http://websters. yourdictionary.com. (data obrashhenija: 20.03.2017).
вопросы психолингвистики 169
| Напиши аннотацию по статье | ФилологиЧЕскиЕ ШтУДии
УДк 81’37
УДоволЬствиЕ: спосоБы ноМинАЦии в ЯЗыкЕ
иоанесян Евгения рафаэлевна
ведущий научный сотрудник
Институт языкознания РАН
Москва, Большой Кисловский пер., д. 1, стр.1
ioanevg@mail.ru
На материале нескольких языков рассматриваются способы номинации
удовольствия, которые прослеживаются во внутренней форме слов и синхронной
полисемии. Описание строится с помощью инвентаря семантических переходов.
Уделяется внимание основным типам семантических переходов, которые лежат в
основе таких номинаций. Исследование опирается на большой корпус толковых и
этимологических словарей. Проведенное исследование показало, что в основе номинации удовольствия могут лежать следующие элементы: компоненты прототипической ситуации удовольствия; инцидентные следствия ситуации удовольствия.
Предложенные в статье модели семантических переходов позволяют выявить как
универсальные, так и специфические черты картины мира разных языков. Актуальность исследования определяется тем, что изучение внутренней формы слова
является одним из способов изучения языковой картины мира, поскольку внутренняя форма отражает способ построения концепта. В статье подчеркивается, что в
соответствии с современными разработками ведущих лингвистов изучение семантических переходов является основой при установлении путей семантической эволюции и построении типологии семантической деривации. Актуальность исследования определяется также тем, что полученные данные могут быть использованы
при составлении «Каталога семантических переходов», разрабатываемого в настоящее время российскими лингвистами.
|
употребление указательного местоимения атрибутива т тот с именами собственными в деловой писменности xив xв вв. Ключевые слова: указательные местоимения, референция,
артикль, история русского языка
The Use of Adjectival Demonstrative tъ (tot)
with Proper Nouns in the Language
of Documents of the Fourteenth
and Fifteenth Century
Veronika K. Skripka,
Vinogradov Russian Language Institute,
Russian Academy of Sciences,
Moscow, Russian Federation;
e-mail: vkskripka@yandex.ru
Keywords: demonstrative pronouns, reference, article, history
of Russian language
Указательное местоимение-атрибутив, или местоименное прилагательное, используется для того, чтобы выделить
объект из класса, названного существительным: по словам
Е.В. Падучевой, «этот Х означает, что объект рассматривается на фоне других объектов категории Х»1 (человек ― этот
человек). Поэтому и она, и другие исследователи (например, Е.М. Вольф) замечали, что указательные местоимения
не должны сочетаться с именами собственными ― то есть
inslav«со словами, которые индивидуализированы по самому своему смыслу. К ним относятся личные местоимения, собственные имена, определенные дескрипции»2. И.И. Ревзин писал,
что указательное местоимение этот или тот в современном русском языке «выделяет один объект, принадлежащий
классу. […] Если весь класс состоит из одного предмета, то
употребление этот ― тот, собственно говоря, некорректно»3.
Действительно, в московских грамотах XIV и первой половины XV вв., опубликованных Л.В. Черепниным4, указательные местоимения-атрибутивы не сочетаются с именами
собственными. Для отсылки к прежде упомянутым населенным пунктам используются три типа выражений: указательное местоимение среднего рода то (пример 1), сочетание
указательного местоимения-атрибутива тотъ с гиперонимами (волости, села и т. д., пример 2) и редко местоимение
онъ-его (3):
(1) А что за кнѧгинью за М(а)рьею Заячковъ, Заберегъ с мѣ
сты, то до ее живота М4б (ок. 1358 г.);
(2) Дал есмь кнѧгини своеи Олександрѣ ис Коломеньскихъ волостии Похрѧне, Пѣсочну […] А по животѣ моее кнѧгини тѣ
волости и села и часть тамги с(ы)номъ моимъ М4б (ок. 1358 г.);
(3) княгинѣ моеи Оньдрѣевское село, а ис Переяславъских сел
Доброе село и что к ним потягло М12 (1389 г.).
Для отсылки к людям, названным по имени, используется в основном местоимение онъ-его (4) и редко местоимение-
атрибутив тотъ с гиперонимом (князи, 5):
(4) А что есмь купил село в Ростовѣ Богород(и)чское, а дал
есмь Бориску Воръкову, аже иметь с(ы)ну моему которому служити, село будет за нимь М1б (ок. 1339 г.);
(5) хто будеть […] зъ Дмитриемъ Ивановичемъ […] в любви и в докончаньи, кнѧзь великии Олегъ, кнѧз(ь) великии Романъ,
кнѧзь великии Володимеръ проньскии и иныѣ кнѧз(и), хто буд(е) тъ в нашемъ имени, тѣхъ князии кнѧз(ю) великому Олгѣрду,
и брату его […] и ихъ дѣтемъ тѣхъ кнѧзии не воевати, очины
ихъ, ни ихъ люд(и)и М6 (1371 г.).
inslav
Секция «ЯЗЫКОЗНАНИЕ»
Однако со второй половины XV в. в грамотах, наряду
с уже упомянутыми способами отсылки, аналогичными примерам 1–3, фиксируются примеры употребления тотъ с названиями населенных пунктов (примеры 6–8):
(6) А из Юріевьскых из своих селъ даю ему свои ж прикуп Турабевскіи села всѣ ѡприсно Березниковъ да Раткова да Ѡлексина,
а то Ѡлексино дала есмь кнѧгинѣ Ефросинье до ее живот, а Березник[и и] Ратково дала есмь своеи сносѣ кнѧгинѣ Мрье до ее ж
живота, а по ихъ животѣхъ и тѣ села Ѡлексино и Березники и
Ра[тко]во внуку ж моему кнзю Юрію М57 (1451 г.);
(7) ѡ тступил ти сѧ есмь […] Звенигорода с волостми […] а волости Звенигородскіе Оугожа […] да Клѧповское ѡпроч Ершовског села […] а то село Ершовское судом и даню по тому, как был
за мною М58а (1451–56 гг.);
(8) Да блгсвѧю гна своего великог кнзѧ Ивана Васильевич(а) своею ѡтчиною […] Бѣлым ѡзерѡм с волостми и со всѣм, что к тому
Бѣлу ѡзеру истарины потѧгло М80а (1486 г.).
Интересно сравнить данные грамот великорусского центра ― Москвы и окружающих ее княжеств ― с материалом
новгородских и псковских пергаменных грамот XIV–XV вв.5
В грамотах XIV в. заметно отсутствие местоимения-атрибутива тотъ, которое может сочетаться с именами собственными. Такие сочетания фиксируются позднее. Первый пример
этого рода ― в новгородской грамоте, датируемой первой
четвертью XV в. (9):
(9) Се купи попъ Максимъ Иониничь […] рѣку Яренгу от
устья и до верховья […] А тои рѣки Яренги межа… Н135;
Далее такие примеры фиксируются в новгородских грамотах при отсылке к населенным пунктам. Например,
в грамоте середины XV в.:
(10) Се купи Михаиле […] у Григорьевичеи Малои Юры рѣкы
от устья и до верховья два жеребья […] а в тои Малои Юры
рѣкы Паустовичамъ треть Н194;
в 1459–1469 гг.:
(11) Се биша челомъ игуменъ Ивоня […] с Соловчевъ с моря
акiаня […] чтобы есте, господо, жаловалѣ обитель святаго Спа
inslavса и святаго Николы и насъ убогыхь тыми островы Соловкы и
островомъ Анзери Н96;
а также в 1478 г. (Н221, список XVI в.), 1477–1482 гг.
(Н99).
Использование указательных местоимений-атрибутивов
в сочетании с именами людей встречается в псковских грамотах второй половины XV в.:
(12) Здесе зялуются намъ молодии люди купцини Иване да
Кузма на вашего брата на Иволта, что тотъ Иволтъ, не зная
бога, вдержялъ нашихъ купцинъ Ивана да Кузму 5 днеи […] мы
тому велми дивимся, что теи Иволтъ не право чинить Н336
(1463–1465 гг.);
(13) Первое о обидахъ, што наши купъцы Микифорко купли
на заехалъ у Луцъкое торгомъ, и воевода луцъкии того Микипоръка всего ограбилъ Н339 (1480 г., список XVI в.).
Таким образом, в первой половине ― середине XV в.
у мес тоимения-атрибутива тотъ в определенных контекстах фиксируется не обычная для этого местоимения функция ― выделение предмета из класса, названного существительным, ― а функция иного рода. В данном случае,
по-видимому, есть два варианта. Во-первых, местоимение
может быть употреблено в экспрессивной, по терминологии П. Адамца6, функции ― оно передает особенное отношение говорящего к предмету речи: удивление, возмущение… Однако если в случае с Иволтом из псковской грамоты
№ 336 можно говорить об этой функции, то в других примерах, особенно в сочетании указательных местоимений с названиями населенных пунктов, говорящий не имеет причин
выражать свое особенное отношение к этим местам.
Более верно, как нам кажется, считать такие примеры
развитием артиклевой функции у местоимения-атрибу тива
тотъ, которая представлена многочисленными примерами
в деловых текстах XVI и XVII вв.7 Местоимение в этой функции подчеркивает определенность, известность предмета
(‘тот самый, о котором уже шла речь’) и не вносит дополнительных оттенков смысла, которыми обладает указательное
inslav
Секция «ЯЗЫКОЗНАНИЕ»
местоимение (рассмотрение объекта на фоне других объектов этой же категории) и которые невозможны в сочетании
с именами собственными.
Примечания
1 Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью. М., 1985.
С. 160.
2 Вольф Е.М. Грамматика и семантика местоимений (на материале иберо-роман
ских языков). М., 1974. С. 117.
3 Ревзин И.И. Некоторые средства выражения противопоставления по определенности в современном русском языке // Проблемы грамматического моделирования / под ред. А.А. Зализняка. М., 1973. С. 122.
4 Черепнин Л.В. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей
XIV–XV вв. М., Л., 1950. Примеры из этого издания помечены буквой М, после
которой стоит номер грамоты в издании.
5 Грамоты Великого Новгорода и Пскова / под ред. С.Н. Валка. М., Л., 1949. Примеры из этого издания помечены буквой Н, после которой стоит номер грамоты в издании.
6 Адамец П. Функции указательных местоимений в чешском языке в сопоставлении с русским // Сопоставительное изучение чешского языка с русским и другими славянскими языками / под ред. А.Г. Широковой, В. Грабье. М., 1983. С. 180.
7 Галинская Е.А. Указательное местоимение тот-то в курских говорах // Труды
Института русского языка им. В.В. Виноградова. Вып. 12. Диалектология / под
ред. А.М. Молдована. М., 2017. С. 83.
DOI: 10.31168/2619-0869.2021.2.17
Диалектные черты
системы консонантизма
в белорусско-литовских летописях
Софья Андреевна Афанасьева,
МГУ имени М.В. Ломоносова,
Москва, Российская Федерация; e-mail: timerina58@yandex.ru
Ключевые слова: имена собственные, лингвогеография, белорусско-литовские летописи, историческая фонетика, литовский язык
inslav | Напиши аннотацию по статье | 264
Секция «ЯЗЫКОЗНАНИЕ»
DOI: 10.31168/2619-0869.2021.2.16
Употребление указательного
местоимения-атрибутива тъ (тот)
с именами собственными в деловой
письменности XIV–XV вв.
Вероника Константиновна Скрипка,
Институт русского языка имени В.В. Виноградова
Российской академии наук,
Москва, Российская Федерация;
e-mail: vkskripka@yandex.ru
|
вариативное функционирование речевого жанра на материале жанра личного дневника. Ключевые слова: вариативность, вариант, инвариант, речевой жанр, личный дневник.
Настоящее исследование опирается на развиваемую автором идею возможного
изучения речевого жанра в парадигме лингвистической вариантологии. В нашем
представлении, положение о вариативности как универсальном свойстве языка
позволяет рассматривать жанровую вариативность как частное ее проявление, что
существенно расширяет горизонты языковой вариативности.
Феномен жанровой вариативности еще не подвергался специальному лингвистическому исследованию1 в фундаментальном плане, однако выдвижение прин
1 Некоторые вопросы жанровой вариативности представлены в исследованиях, где
затрагиваются проблемы речежанровой первичности/вторичности, речежанровой произ-
водности, прототипичности (И. И. Бакланова, Е. И. Горошко, О. Г. Егоров, А. А. За-
лизняк, Е. И. Калинина, М. А. Кантурова, М. О. Кочеткова, Н. Б. Лебедева, И. В. По-
жидаева, Н. В. Рогачева, Т. И. Стексова, Г. Н. Трофимова, Л. Ю. Шипицина).
* Исследование выполнено при финансовой поддержке РФФИ в рамках проекта «Есте
ственная письменная русская речь жителей Кузбасса» (№ 17-14-42001а-ОГОН).
Рабенко Татьяна Геннадьевна – кандидат филологических наук, доцент кафедры стилистики и риторики Кемеровского государственного университета (ул. Красная, 6, Кемерово,
650043, Россия; tat.rabenko@yandex.ru)
ISSN 1813-7083. Сибирский филологический журнал. 2018. № 1
© Т. Г. Рабенко, 2018
и вариаций в единый инвариант представляется особо значимым, так как имеет
отношение к проблеме категоризации объектов [Лебедева, 2011, с. 55].
Актуализируя сформулированное Н. С. Трубецким положение о существовании вариантно-инвариантных отношений в языковой системе [Трубецкой, 2000]
и мысль М. М. Бахтина о наличии оппозиции первичных/вторичных речевых
жанров [Бахтин, 1996], мы рассматриваем первичные и соотносимые с ними вторичные речевые жанры как жанровые варианты некоего инварианта (обзор основных направлений в решении проблемы речежанровой первичности/вторичности
см. [Рабенко, 2017]).
Под инвариантом понимается абстрактная единица языка, совокупность жанрово-релевантных признаков, интегральных для речевых модификаций этой единицы, т. е. присущих каждой из ее модификаций, называемых вариантами речевого жанра.
Разграничение вариантов и вариаций речевого жанра определяется варьированием его околоядерных (варианты) и периферийных (вариации) признаков [Лебедева, 2011, с. 61].
Под вариантами речевого жанра подразумеваются регулярно воспроизводимые модификации одного и того же речевого жанра, сохраняющие тождество иллокутивно-интенционального и тематического содержания, формально-композиционной структуры (будучи ядерными, данные признаки удерживают варианты
в пределах жанра), и различающиеся рядом коммуникативно-прагматических
(околоядерных) свойств: сферой функционирования, как следствие – характером
взаимодействия автора и адресата, ходом коммуникации (особенностями ее пространственно-временной организации) и, возможно, субстратом (ср. рукописный
и виртуальный дневники).
Под вариациями речевого жанра, в свою очередь, понимаются такие разновидности жанра, которые при сохранении инвариантных свойств жанра – тождестве
иллокутивно-интенционального содержания (фиксация каждодневных событий,
установка на исповедальность), типизированности формально-композиционной
структуры текста (подача материала в виде подневных записей), представленности в одной и той же коммуникативной сфере, – обнаруживают незначительные
отличия, к примеру, касающиеся содержательного наполнения личного дневника.
Так, в дневниковых записях девочки-подростка нередко содержатся сентиментальные стихотворения (в том числе и собственного сочинения), иллюстрированные романтическими картинками. Периферийные признаки этой жанровой вариации (сентиментальные стихотворения, романтические картинки, рисунки и др.)
сопрягают ее с другими жанрами естественно-письменной речевой деятельности –
девичьим альбомом, анкетой, песенником.
Исследование явления жанровой вариативности осуществляется посредством
определения набора ядерных и периферийных признаков первичных жанров,
к которым мы относим жанры естественно-письменной речи (набор признаков
обозначен в коммуникативно-семиотической модели, разработанной Н. Б. Лебедевой [Там же, с. 60]), далее прослеживается воплощение данных признаков жанра в иных коммуникативных сферах (в частности, художественной и виртуальной). С учетом прагматических условий реализации намечаются: а) признаки
доминантные (инвариантные), которые остаются неизменными при актуализации
жанра и обеспечивают идентификацию жанра в разных коммуникативных сферах;
б) признаки, подвергшиеся модификации или трансформации при воплощении
жанра в новой коммуникативной сфере.
При этом под модификацией жанра подразумевается такое преобразование,
которое не сопровождается изменением сущности (коммуникативной цели) жанра. В случае трансформации происходит изменение иллокутивно-интенцио
251
новый жанр, который может наследовать название первичного жанра2. В итоге
сохраняется лишь формальный признак жанра – наименование, – пожалуй, самая
устойчивая его черта, в то время как существенные (ядерные) признаки жанра
меняются. О подобного рода явлении пишет Ю. Н. Тынянов: «Мы склонны называть жанры по второстепенным результативным признакам». Так, названия «рассказ», «повесть», «роман» для «нас адекватны определению количества печатных
листов», в то время как эти жанры ранее «определялись, как то явствует из самых
названий, другими признаками, нежели у нас» [Тынянов, 1977, с. 273–274] (о диахронической вариативности жанра см. [Лейдерман, 2010]).
С учетом сформулированных выше положений рассмотрим вариативный кла
стер жанра личного дневника, который включает:
1) классический (рукописный) дневник;
2) интернет-дневник (иначе сетевой, виртуальный, on-line-дневник);
3) дневник как жанр эпистолярной литературы (опубликованный дневник вы
дающейся личности);
4) дневник как часть художественного произведения (к примеру, глава «Журнал Печорина» в романе «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова) или повествовательная форма целого произведения (например, «Дневник лишнего человека»
И. С. Тургенева) (подробнее о типологии жанра см. [Михеев, 2007; Егоров, 2011]).
Для понимания жанровой природы личного дневника принципиально важна
взаимосвязанность и взаимообусловленность фациентов [Лебедева, 2010] «автор»
и «адресат», потому при описании обозначенного жанра целесообразно их рассмотрение во взаимодействии. В качестве жанрообразующей доминанты дневника выступает его автоадресатность, сопряженная с особой «концепцией адресата».
Для дневника как автоадресатного жанра характерно совпадение продуцента
и реципиента текста при передаче сообщения: человек пишет дневник, имея адресатом самого себя. В итоге наблюдается субстанциональная тождественность автора и адресата при их функциональной нетождественности [Кальщикова, 2012,
с. 14], «распад личности на двух иерархически неравных собеседников» [Арутюнова, 1981, с. 361].
Автоадресатность как онтологическое свойство дневника детерминирует другой признак этой жанровой формы: интимный характер дневниковых записей.
Показать кому-либо свой дневник означает допустить этого человека в свою интимную сферу. Исповедальность выдвигается в качестве обязательного атрибута
дневника, ибо дневник возникает тогда, когда появляется потребность самовыразиться, раскрыть свою душу, поделиться сокровенным, покаяться.
Однако наряду с непосредственным адресатом – автором дневниковых записей – имеется еще косвенный адресат – потенциальный читатель (родные, друзья).
Фигура косвенного адресата оказывается в определенном смысле «ключевой для
жанра дневника» [Зализняк, 2010]: «…бессознательно, если он (автор дневника. –
Р. Т.) хочет потом сам читать собственный дневник, то не может не представить
на своем месте другого, хотя бы на мгновение» [Кобрин, 2003, с. 291].
Когда я умру, прочтут мою жизнь, которую я нахожу очень замечательной. <…> ...Это всегда интересно – жизнь женщины, записанная изо дня
в день, без всякой рисовки, как будто бы никто в мире не должен был чи
2 Предлагаемая модель исследования вариативности жанра обозначена в ряде предше-
ствующих работ, посвященных описанию вариативности речевых жанров в естественнописьменном и искусственно-письменном (художественном) дискурсах [Рабенко, Лебедева,
2016; Рабенко, 2017].
252
прочитано3.
Присутствие косвенного адресата «обыгрывается» и в художественной версии
дневника. К примеру, в дневнике Печорина наряду с изначально присутствующим
в дневниковых записях субъектом автоадресации (самого автора) появляется косвенный адресат – «вероятная дама», на восприятие которой при возможном
чтении его записей Печорин, безусловно, начинает ориентироваться при их написании: «Что если когда-нибудь эти записки попадутся на глаза женщине?» [Лермонтов, 1990, с. 552] По утверждению Б. А. Успенского, такой момент автокоммуникации обнаруживается при создании всякого письменного текста: чтобы
артикулировать свои мысли, автор представляет себя адресатом, который читает
как бы незнакомый текст [Успенский, 2007, с. 123–124].
Потенциальная публичная ориентированность рукописного дневника в полной
мере реализуется в интернет-дневнике. В отличие от «классического» дневника,
интернет-дневник – «текст полиадресный, принципиально ориентированный
на множество читателей» [Зализняк, 2010]. Доминантное свойство интернет-дневника – установка на публичность, «публичная интимность» [Кронгауз, 2009,
с. 162], которые обусловлены тем, что «новые технологии дают возможность легко и быстро поделиться своими мыслями и чувствами с неограниченным числом
людей… и предъявить этому множеству людей свой текст как свидетельство своего индивидуального бытия» [Кронгауз, 2009, с. 163]:
22-03-2017 22:00
Подходит конец самого контрастного года в моей жизни. И удивительно
что он привел меня сюда, хотя, есть целый ряд причин почему я сейчас это
пишу. Хочется быть прочтенным, поэтому, привет всем4.
Для интернет-дневника доминантным признаком оказывается альтерадресатность (личные, интимные переживания становятся «достоянием пользователей
всей мировой паутины» [Лашкевич, 2014, с. 88]), поскольку параметры средства
и канала интернет-коммуникации (гипертекстуальность, мультимедийность, синхронность и др.) непосредственно влияют на используемые жанровые формы,
определяя специфику их организации [Горошко, 2009; Кочеткова, Тураева, 2014,
с. 39].
Условия виртуальной коммуникации порождают жанровые варианты, которые, адаптируя традиционные жанры к новой коммуникативной сфере, сохраняют
ряд инвариантных признаков первичных жанров, что делает их узнаваемыми,
удерживает на орбите некоего инварианта, и обретают новые признаки, являющиеся следствием трансформации жанра в новой коммуникативной сфере.
Интернет-дневник как жанровый вариант дневника наследует многие признаки и функции дневника классического: прежде всего, свойственную дневнику
особую форму реализации информативно-оценочной интенции, проявленной в виде
интимно представляемого описания личностно значимых событий, проникнутой
ощущением ценности отдельной личности; установку на личностную сублимацию:
Воскресенье, 18 января 2015
13:26 Приветствие
Я так давно не вела дневники… Всегда они были с определенной тематикой: то любовь, то похудение, то попытки таинственного творчества.
3 Башкирцева М. К. Дневник. URL: http://detectivebooks.ru/book/17950013/?page=2
4 http://www.journals.ru/journals_comments.php?id=4895852 (выдержки из интернет-днев
ников цитируются в авторской орфографии и пунктуации).
253
лярны. Но это проходит с годами, правда, не у всех.)
Этот дневник мне хочется вести, в первую очередь, для себя самой.
Пусть тут будет та же любовь, то же похудение и попытки творчества.
Главное, что тут буду я5.
Однако наряду с собственно дневником, максимально приближающимся
к классическому определению этого жанра, ибо он используется авторами как
средство фиксации автобиографической памяти, в интернет-коммуникации появляются: 1) «творческие» дневники, в которых авторы (самодеятельные/профессиональные) публикуют свои творения; 2) афористические дневники как собрания
сентенций хозяина; 3) дневники-проекты: организованные тематически или построенные по некоему композиционному принципу; 4) дневники, состоящие
из цитат, фотографий или картинок; 5) дневники, ближе стоящие к форумному
общению, чем к ведению дневника (о дневнике-сообществе см. [Шульгинов,
2014]) [Сидорова, 2006].
Возникает явление, когда в обыденном жанровом (точнее, метажанровом) сознании сохраняется номинация жанра при существенном изменении его самого
(см. пункты 2–5). Среди признаков, ассоциирующихся в наивном сознании
с дневником и позволяющих традиционно номинировать эти жанровые формы,
возможно выделить моноавторство, установку на личную сублимацию, информативно-оценочную интенцию, сопряженную, в частности, с авторской систематизацией некоего вербального и визуального материала (афоризмы, картинки, фотографии). Однако иллокутивно-интенциональное содержание этих жанровых форм
меняется, исповедальная функция отходит на второй план, первостепенной становится задача самопрезентации, выражения сугубо индивидуальной точки зрения
автора. Как следствие, происходит жанровая трансформация, возникают новые
жанры или жанроиды – «переходные формы, которые осознаются говорящими
(пишущими. – Р. Т.) как нормативные, но располагаются в межжанровом пространстве» и являются следствием «текучести, незавершенности норм внутрижанрового поведения» наивного автора [Горелов, Седов, 2001, с. 71] (см. также
[Лебедева, Корюкина, 2013, с. 20 и далее]).
В итоге под одним и тем же жанровым именем («дневник»), по мнению М. Ю. Сидоровой, выступают разные по сути виды (жанры) интернет-коммуникации
[Сидорова, 2006, с. 73]. Полагаем, что речь идет об омонимии жанровых номинаций: обозначением одним и тем же жанровым именем разных по своей природе
жанров или жанроидов [Горелов, Седов, 2001, с. 162], совмещающих признаки
разных жанровых образований и являющихся следствием континуальности
жанрового распределения по пространству письменно-речевой деятельности.
О жанровой континуальности как принципиально важном положении для понимания онтологической природы жанра пишет К. Ф. Седов: «Создавая классификацию речевых жанров, нужно отдавать себе отчет и в том, что объект исследования – живая речь – это та гармония, которая не всегда может быть “проверена
алгеброй”; иными словами: единицы классификации не всегда могут быть четко
отделены на единых основаниях» [Седов, 2004, с. 15] (см. также [Лебедева, Корюкина, 2013, с. 20]).
Виртуальное коммуникативное пространство принципиально меняет характер
речевого взаимодействия автора и адресата дневниковых записей. Меняется и само
наполнение категорий автора и адресата. В отличие от классического дневника,
для веб-дневника значимо разделение адресата (того, кому адресован текст) и читателя (того, кто реально прочтет этот текст). В веб-дневнике может быть представлен непосредственный адресат (речь идет о дневниковых записях для себя),
5 http://asya8.diary.ru/
254
только обозрение, но и обсуждение, редактирование и проч., – один из результатов влияния особенностей интернет-существования на личность веб-коммуниканта» [Трофимова, 2008, с. 123].
Автор и адресат (а также читатель, совпадающий/несовпадающий с адресатом), становясь участниками виртуального дискурса, превращаются в виртуальную языковую личность, за которой скрывается «условный образ… участника
виртуального дискурса… неразрывное соединение реальных и ассоциируемых
характеристик личности» [Лутовинова, 2013, с. 6]. При этом речь идет о специфическом типе адресата и адресанта, не сводимом «ни к реальному типу личности,
ни к вымышленному, поскольку грань между личностью, действующей от своего
собственного лица, и личностью, создающей несуществующий образ, в виртуальном дискурсе неопределима» [Там же].
Таким образом, оставаясь, как и его жанровый прототип, моноавторским, сетевой дневник обнаруживает принципиальное отличие от рукописного дневника
в аспекте взаимодействия автора и адресата, характеризуясь «интимной публичностью» [Кронгауз, 2009], асинхронным взаимодействием (и вообще возможностью взаимодействия) хозяина сетевого дневника и его посетителей.
Дневник как жанр эпистолярной литературы с учетом фактора интимности
оказывается переходным подтипом (отдельным вариантом) от рукописного дневника к интернет-дневнику. Сохраняя традиции эпистолярного жанра (повествование от первого лица, фиксация хронологической последовательности разверты-
вания событий и др.), такой дневник зачастую подлежит публикации (иногда
с «благословения» самого автора), ибо, выходя за рамки бытовых фактов,
эта дневниковая форма представляет собой историко-литературный документ,
обретающий «сверхличную» ценность [Хазанов, 1999]. Подобный синтез художественного, документального и биографического, свойственный такому дневнику,
предопределяет нахождение жанровой разновидности «на грани между мемуарами, эпистолярием и записными книгами» [Танчин, 2005].
Художественный дневник (как и виртуальный) сохраняет основные черты,
свойственные дневнику в традиционном понимании: субъективно-интимную
форму записи личного опыта, структурно-композиционное расположение подневных записей. Однако имеются принципиальные отличия. «Особость» художественной актуализации дневниковой формы зиждется на признании «тотальной
фиктивности» референтов художественной коммуникации, где действительность
создания дневниковых записей понимается как чисто условная «действительность
добровольной галлюцинации, в которую ставит себя читатель» [Выготский, 1987,
с. 113]. В результате текстовая ситуация создания дневниковых записей представляет собой «интерпретированное отображение (затекстовой действительности. –
Р. Т.), предусматривающее характеризацию и оценку изображаемого» [Бабенко,
Казарин, 2009, с. 86]. Будучи разновидностью «фикциального нарратива» [Лашкевич, 2014, с. 13], художественный дневник существует в вымышленном мире
художественного произведения, мире, который не имеет существования, независимого от художественной коммуникации. Иными словами, воплощение художественного дневника детерминировано коммуникативно-прагматическими условиями реализации жанра в художественной коммуникации с ее особым типом
референта. Всеобщая фикциальность создаваемого в художественном произведении мира предполагает фикциальность и системы коммуникации в произведении.
В отличие от коммуникативного процесса в нехудожественной коммуникации,
где в роли автора дневника выступает реальное лицо и сам коммуникативный
процесс имеет один вектор развития, в литературном произведении автором
дневника становится вымышленное лицо и процесс коммуникации имеет несколько линий реализации (внутритекстовую и затекстовую):
255
(адресат). Погружаясь посредством дневниковых записей героя в мир художественного произведения, адресат втягивается в общение персонажей и сам становится иллюзорным участником данного квазиобщения;
б) автор дневника (лицо, от имени которого ведется дневниковое повествование) и одновременно его адресат в силу автоадресатности жанра. Автор дневника,
сами дневниковые записи являются частью вымышленного мира, который выдается писателем «как бы за фрагмент реального» [Падучева, 2010, с. 201].
Фикциальность героя художественного произведения – автора дневника –
сближает его с виртуальным образом автора веб-дневника, где виртуальное имя
(ник), зачастую вымышленное, находится «где-то посередине между реальным
именем и именем художественного персонажа» [Сидорова, 2006, с. 93], определяя
в итоге линию поведения своего носителя.
В рукописном дневнике автор является одновременно и повествователем, то
есть в таком жанровом варианте «отсутствует повествователь как отдельный
от автора виртуальный наблюдатель и повествующая инстанция» [Зализняк,
2010]. Отсутствие фикционального повествователя – важнейшее структурное
свойство, которое отличает реальный дневниковый текст от художественного.
Как следствие, в рукописном дневнике невозможна смена «точки зрения» – не
обязательного, но типичного признака художественного текста. Невозможность
смены «точки зрения» сопрягает жанр дневника с рядом других, нехудожественных жанров – публицистикой и научной литературой [Там же].
Наряду с традиционными для дневника функциями (фиксация текущих событий, исповедальность и др.) художественный дневник обнаруживает специфические для него функции:
а) сюжетообразующую; ретардация, представленная в дневниковых записях,
замедляет действие, заставляет временно прервать основное повествование и переключиться на внутренний мир персонажа, представленный в дневнике, проникнуться теми переживаниями, которые волнуют героя в данный момент;
б) функцию «расширения сюжетных рамок», поскольку дневник в структуре
художественного произведения часто выводит читателя за пределы основного
сюжета, параллельно обогащая читательские представления о нем [Николаичева,
2014, с. 48–49].
Таким образом, основные положения традиционной системно-структурной вариантологии (об инварианте и его вариантах – речевых единицах, связанных отношениями тождества/различия и др.) как отражающие определенные межуровневые универсалии могут быть эффективно использованы при исследовании
вариативного функционирования речевого жанра. Феномен жанровой вариативности проявляется в языковой системе при ее речевой реализации и детерминирован объективно-языковыми свойствами (вариативность как субстанциональное
свойство языковых единиц).
В системе координат языковой вариативности жанр личного дневника рассматривается как система его вариантов (дневник эпистолярной литературы, сетевой дневник) и вариаций (личный дневник, где наблюдаются незначительные изменения тематического содержания при сохранении функционально-целевого
параметра), сохраняющих доминантные, ядерные свойства жанра (подневный
характер записей, моноавторство, исповедальность и др.) и различающихся околоядерными и периферийными признаками, сопряженными с модификацией жанра в новой коммуникативной сфере («публичная интимность», возможность диалогового общения, особый субстрат в виртуальном дневнике; фикциальность
коммуникации, наличие особой эстетической задачи в дневниковых записях художественного произведения).
256
Арутюнова Н. Д. Фактор адресата // Изв. АН СССР. Сер. лит. и яз. 1981. Т. 40,
№ 4. С. 356–367.
Бабенко Л. Г., Казарин Ю. В. Лингвистический анализ художественного тек
ста. Теория и практика. М.: Флинта, 2009. 496 с.
Бахтин М. М. Проблема речевых жанров // Бахтин М. М. Собр. соч.: В 5 т. М.:
Рус. слов., 1996. Т. 5: Работы 1940–1960 гг. С. 159–206.
Выготский Л. С. Психология искусства. М.: Педагогика, 1987. 347 с.
Горелов И. Н., Седов К. Ф. Основы психолингвистики. М.: Лабиринт, 2001. 304 с.
Горошко Е. И. Интернет-жанр и функционирование языка в Интернете: попытка рефлексии // Жанры речи. Саратов: Наука, 2009. Вып. 6: Жанр и язык.
С. 11–27.
Егоров О. Г. Русский литературный дневник XIX века. История и теория жан
ра. М.: Флинта: Наука, 2011. 177 с.
Зализняк А. А. Дневник: к определению жанра // Новое литературное обозрение. 2010. № 106. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2010/106/za14.html (дата обращения 01.09.2017).
Кальщикова Т. А. Дневник как вид коммуникативной деятельности (на материале дневника А. Блока): Автореф. дис. … канд. филол. наук. Нижний Тагил,
2012. 24 с.
Кобрин К. Р. Похвала дневнику // Новое литературное обозрение. 2003. № 61.
С. 288–295.
Кочеткова М. О., Тураева И. В. Динамика развития блога как жанра дискурса
блогосферы: социолингвистический аспект // Вестн. Томск. гос. ун-та. Филология.
2014. № 1(27). С. 39–52.
Кронгауз М. А. Публичная интимность // Знамя. 2009. № 12. С. 162–167.
Лашкевич А. В. Личный дневник и жанры «дискурса персональности» в контексте межкультурной коммуникации. Ижевск: Изд-во Удмурт. ун-та, 2014. 173 с.
Лебедева Н. Б. Полиситуативный анализ глагольной семантики. М.: URSS,
2010. 192 с.
Лебедева Н. Б. Теоретические исследования естественной письменной речи //
Лебедева Н. Б., Зырянова Е. Г., Плаксина Н. Ю., Тюкаева Н. И. Жанры естественной письменной речи: Студенческое граффити, маргинальные страницы тетрадей,
частная записка. М.: Красанд, 2011.
Лебедева Н. Б., Корюкина Е. А. Наивный автор как письменно-речевая лич
ность: Жанровый аспект. Кемерово: Изд-во Кемер. ун-та, 2013. 179 с.
Лейдерман Н. Л. Теория жанра / Ин-т филол. исслед. и образовательных стра
тегий «Словесник» УрО РАО; Урал. гос. пед. ун-т. Екатеринбург, 2010. 904 с.
Лермонтов М. Ю. Герой нашего времени // Лермонтов М. Ю. Соч.: В 2 т. М.:
Правда, 1990. Т. 2. С. 455–589.
Лутовинова О. В. Языковая личность в виртуальном дискурсе: Автореф. дис. …
д-ра филол. наук. Волгоград, 2013. 42 с.
Михеев М. Ю. Дневник как эго-текст (Россия, XIX–XX). М.: Водолей Publ.,
2007. 264 с.
Николаичева С. С. Дневниковый фрагмент в структуре художественного произведения (на материале русской литературы 30–70 гг. XIX века): Дис. … канд.
филол. наук. Нижний Новгород, 2014. 174 с.
Падучева Е. В. Семантические исследования: Семантика времени и вида в рус
ском языке. Семантика нарратива. М.: Языки славянской культуры, 2010. 480 с.
Рабенко Т. Г., Лебедева Н. Б. К соотношению жанров художественного и естественного дискурсов: постановка проблемы (на материале жанра «письмо в редакцию») // Вестн. Томск. гос. ун-та. Филология. 2016. № 1(39). С. 50–61.
257
современной лингвистики // Сибирский филологический журнал. 2017. № 2.
С. 235–248.
Седов К. Ф. Дискурс и личность: эволюция коммуникативной компетенции.
М.: Лабиринт, 2004. 320 с.
Сидорова М. Ю. Интернет-лингвистика: Русский язык. Межличностное обще
ние. М.: 1989.ру, 2006. 190 с.
Танчин Е. Я. Дневник как форма самовыражения писателя: Дис. … канд. фи
лол. наук. Тернополь, 2005. 198 с.
Трофимова Г. Н. Языковой вкус интернет-эпохи в России (функционирование
русского языка в Интернете: концептуально-сущностные доминанты). М.: Изд-во
РУДН, 2008. 300 с.
Трубецкой Н. С. Основы филологии. М.: Аспект Пресс, 2000. 352 с.
Тынянов Ю. Н. О литературной эволюции // Тынянов Ю. Н. Поэтика. История
литературы. Кино. М., 1977. С. 270–281.
Успенский Б. А. Ego loquens. Язык и коммуникационное пространство. М.:
РГГУ, 2007. 320 с.
Хазанов Б. Дневник сочинителя // Октябрь. 1999. № 1. URL: http://magazines.russ.ru/
october/1999/1/hasanov.html (дата обращения 01.09.2017).
Шульгинов В. А. Гипертекстовая структура дневника-сообщества как особого
жанра компьютерно-опосредованной коммуникации: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Владивосток, 2014. 30 с.
T. G. Rabenko
Kemerovo State University, Kemerovo, Russian Federation, tat.rabenko@yandex.ru
The flexible functioning of the speech genre
(based on the speech genre of the «personal diary»)
The paper develops the idea of an extrapolation of the main statements of the theory of variability to the area of genristics. Taking into account the N. S. Trubetskoy’s thesis about the existence of the variant-invariant relations in the language system and opposition of primary/secondary speech genres marked by M. M. Bakhtin, the primary and correlated secondary
speech genres are considered as the genre variants of a certain invariant. An invariant is considered as an abstract unit of language, a set of genre-relevant features integral to the speech modifications of this unit, that is, inherent in each of its modifications, called variants of the speech genre. The distinction between variants and variations of the speech genre is determined by the
variation of its sub core (variants) and peripheral (variations) characteristics. Variants
of the speech genre include regularly reproduced modifications of the same speech genre, preserving the identity of the illocutionary-intentional and thematic content, the formal composition
structure and differing in a number of communicative-pragmatic (sub core) properties: the sphere
of functioning, as a consequence, the nature of the interaction between author and addressee, the
course of communication (spatial and temporal) and, possibly, the substrate (handwritten and
virtual personal diaries). While maintaining the invariant properties of the genre, the variations
of the speech genre reveal the variation of peripheral features, for example, associated with the
content of the personal diary. The phenomenon of genre variability is studied by defining a set of
core and peripheral characteristics of the primary genres including the genres of course-writing,
then by tracing the realization of these features of the genre in other communicative spheres (art
and virtual). Given the pragmatic conditions of implementation there appear to exist the following
features: a) the dominant or invariant (illocutionary-intentional content, autocommunication,
«day-to-day» aspect of the records, mono-authorship) remaining unchanged during the implementation of the genre and providing the identification of the genre in different communicative
258
variations of the genre) or transformation (in the case of a new genre) in the implementation
of the genre in a new communicative sphere.
Keywords: variability, variant, invariant, speech genre, the personal diary.
DOI 10.17223/18137083/62/17
References
Arutyunova N. D. Faktor adresata [The recipient’s factor]. Izvestiya AN SSSR. Ser. lit. i yaz.
[Proceedings of the USSR Academy of Sciences. Series: Literature and language]. 1981, vol. 40,
no. 4, pp. 356–367.
Babenko L. G., Kazarin Yu. V. Lingvisticheskiy analiz khudozhestvennogo teksta. Teoriya
i praktika [Linguistic analysis of literary text. Theory and practice]. Moscow, Flinta, 2009, 496 p.
Bakhtin M. M. Problema rechevykh zhanrov [Problem of speech genres]. In: Bakhtin M. M.
Sobr. soch.: V 5 t. T. 5: Raboty 1940–1960 gg. [Collection of works: in 5 vols. Vol. 5: Works of
1940–1960]. Moscow, Russkie slovari, 1996, pp. 159–206.
Egorov O. G. Russkiy literaturnyy dnevnik XIX veka. Istoriya i teoriya zhanra [Russian literary journal of the 19th century. History and theory of the genre]. Moscow, Flinta, Nauka, 2011,
177 p.
Gorelov I. N., Sedov K. F. Osnovy psikholingvistiki [Fundamentals of psycholinguistics].
Moscow, Labirint, 2001, 304 p.
Goroshko E. I. Internet-zhanr i funktsionirovanie yazyka v Internete: popytka refleksii [Internet genre and language functioning in the internet: attempt of reflection]. In: Zhanry rechi. Vyp. 6:
Zhanr i yazyk [Speech Genres. Iss. 6: Genre and language]. Saratov, Nauka, 2009, pp. 11–27.
Kal’shchikova T. A. Dnevnik kak vid kommunikativnoy deyatel’nosti (na materiale dnevnika
A. Bloka) [Diary as a kind of communicative activities (based on the diary of Alexander Blok)].
Abstract of Cand. philol. sci. diss. Nizhny Tagil, 2012, 24 p.
Khazanov B. Dnevnik
sochinitelya
[Diary writer]. Oktober. 1999, no 1. URL:
http://magazines.russ.ru/october/1999/1/hasanov.html (accessed 01.09.2017).
Kobrin K. R. Pokhvala dnevniku [Praise diary]. New Literary Observer. 2003, no. 61,
pp. 288–295.
Kochetkova M. O., Turaeva I. V. Dinamika razvitiya bloga kak zhanra diskursa blogosfery:
sotsiolingvisticheskiy aspekt [Dynamics of development of the blog as a genre of discourse in the
blogosphere: sociolinguistic aspect]. Tomsk State Univ. Journal of Philology. 2014, no. 1(27),
pp. 39–52.
Krongauz M. A. Publichnaya intimnost’ [Public intimacy]. Znamya. 2009, no. 12, pp. 162–167.
Lashkevich A. V. Lichnyy dnevnik i zhanry “diskursa personal’nosti” v kontekste
mezhkul’turnoy kommunikatsii [Personal diary, and genres, “discourse of the personal” in the
context of intercultural communication]. Izhevsk, UdSU Publ., 2014, 173 p.
Lebedeva N. B. Polisituativnyy analiz glagol’noy semantiki [Politicality analysis of verbal
semantics]. Moscow, URSS, 2010, 192 p.
Lebedeva N. B. Teoreticheskie issledovaniya estestvennoy pis’mennoy rechi [Theoretical
studies of natural written speech]. In: Lebedeva N. B., Zyryanova E. G., Plaksina N. Yu.,
Tyukaeva N. I. Zhanry estestvennoy pis’mennoy rechi: Studencheskoe graffiti, marginal’nye
stranitsy tetradey, chastnaya zapiska [The genres of natural written language: a student graffiti,
marginal page notebooks, private post me]. Moscow, Krasand, 2011.
Lebedeva N. B., Koryukina E. A. Naivnyy avtor kak pis’menno-rechevaya lichnost’:
zhanrovyy aspect [Naive author as writing and speech personality: the genre aspect]. Kemerovo,
KemSU Publ., 2013, 179 p.
Lermontov M. Yu. Geroy nashego vremeni [A hero of our time]. In: Lermontov M. Yu.
Soch.: V 2 t. T. 2 [Works: in 2 vols. Vol. 2]. Moscow, Pravda, 1990, pp. 455–589.
Leyderman N. L. Teoriya zhanra [The theory of the genre]. Institute of philol. research and
educational strategies “Slovesnik”, USPU, Ekaterinburg, 2010, 904 p.
Lutovinova O. V. Yazykovaya lichnost’ v virtual’nom diskurse [Linguistic identity in the vir
tual discourse]. Abstract of Dr. philol. sci. diss. Volgograd, 2013, 42 p.
Mikheev M. Yu. Dnevnik kak ego-tekst (Rossiya, XIX–XX) [Diary as an ego-text (Russia, 19–
20th)]. Moscow, Vodoley Publ., 2007, 264 p.
259
materiale russkoy literatury 30–70 gg. XIX veka) [Diary fragment in the structure of works of art
(on the material of Russian literature 30–70 years of the 19th century]. Cand. art diss. Nizhny
Novgorod, 2014, 174 p.
Paducheva E.V. Semanticheskie issledovaniya: Semantika vremeni i vida v russkom yazyke.
Semantika narrativa [Semantic studies: Semantics of time and form in the Russian language. The
semantics of narrative]. Moscow, LRC Publ. house, 2010, 480 p.
Rabenko T. G., Lebedeva N. B. K sootnosheniyu zhanrov khudozhestvennogo i estest-
vennogo diskursov: postanovka problemy (na materiale zhanra “pis’mo v redaktsiyu”) [The ratio
of natural artistic genres and discourses: the problem (based on the genre “letter to the editor”].
Tomsk State Univ. Journal of Philology. 2016, no. 1(39), pp. 50–61.
Rabenko T. G. Problema rechezhanrovoy pervichnosti/vtorichnosti v kontekste sovremennoy
lingvistiki [The problem of the primary/secondary speech-genre in the context of modern linguistics]. Siberian philological journal. 2017, no. 2, pp. 235–248.
Sedov K. F. Diskurs i lichnost’: evolyutsiya kommunikativnoy kompetentsii [Discourse and
identity: the evolution of communicative competence]. Moscow, Labirint, 2004, 320 p.
Shul’ginov V. A. Gipertekstovaya struktura dnevnika-soobshchestva kak osobogo zhanra
komp'yuterno-oposredovannoy kommunikatsii [Hypertext structure of the diary community as
a special genre of computer-mediated communication]. Abstract of Cand. philol. sci. diss. Vladivostok, 2014, 30 p.
Sidorova M. Yu. Internet-lingvistika: Russkiy yazyk. Mezhlichnostnoe obshchenie [Internet
linguistics: Russian language. Interpersonal communication]. Moscow, 1989.ru, 2006, 190 p.
Tanchin E. Ya. Dnevnik kak forma samovyrazheniya pisatelya [Diary as a form of expression
of the writer]. Cand. art diss. Ternopol, 2005, 198 p.
Trofimova G. N. Yazykovoy vkus internet-epokhi v Rossii (funktsionirovanie russkogo yazyka
v Internete: kontseptual’no-sushchnostnye dominanty) [Language taste of the Internet age in Russia (option-operation of the Russian language in the Internet: conceptual and ontological dominants)]. Moscow, RUDN, 2008, 300 p.
Trubetskoy N. S. Osnovy filologii [The basics of philology]. Moscow, Aspect Press, 2000,
352 p.
Tynyanov Yu. N. O literaturnoy evolyutsii [On literary evolution]. In: Tynyanov Yu. N. Poetika.
Istoriya literatury. Kino [Poetics. The history of literature. Cinema]. Moscow, 1977, рр. 270–281.
Uspenskiy B. A. Ego loquens. Yazyk i kommunikatsionnoe prostranstvo [Ego loquens. Lan
guage and communication space]. Moscow, RGGU, 2007, 320 p.
Vygotskiy L. S. Psikhologiya iskusstva [Psychology of art]. Moscow, Pedagogika, 1987, 347 p.
Zaliznyak A. A. Dnevnik: k opredeleniyu zhanra [Diary: the definition of the genre]. New Literary Observer. 2010, no. 106. URL: http://magazines.russ.ru/nlo/2010/106/za14.html (accessed
01.09.2017).
260
| Напиши аннотацию по статье | УДК 811.161.1’42
DOI 10.17223/18137083/62/17
Т. Г. Рабенко
Кемеровский государственный университет
Вариативное функционирование речевого жанра
(на материале жанра личного дневника)*
Развивается идея возможной экстраполяции основных положений теории вариативности в область генристики. В связи с чем прослеживается вариативное функционирование
речевого жанра личного дневника в разных коммуникативных сферах. Устанавливаются инвариантные, ядерные (автокоммуникативность, подневный характер записей, моноавторство, иллокутивно-интенциональное содержание) и вариативные, околоядерные и/или
периферийные (характер взаимодействия автора/адресата, субстрат) признаки жанра. Характер варьирования последних определяет появление вариантов (рукописный, виртуальный, художественный дневники) и вариаций (обнаруживают незначительные отличия, к примеру касающиеся содержательного наполнения личного дневника) жанра.
|
вариативность словесного ударение в глаголах прошедшего времени кратких причастных и кратких прилагательных. Ключевые слова: словесное ударение, вариативность, орфоэпический сло
варь, речь студентов.
Keywords: word stress, variation, pronouncing dictionary, student discourse.
Различные аспекты русского словесного ударения давно уже стали
предметом изучения отечественных лингвистов [2; 3; 6—8; 12; 16 и др.].
Существует обширная группа орфоэпических словарей и справочников, фиксирующих акцентологические нормы в русском языке [1; 5; 9;
13]. Несмотря на обилие теоретических данных и лексикографических
источников, именно этот сегмент современной произносительной системы остается самым противоречивым. Данное утверждение особенно
справедливо в свете наметившейся дивергенции как узуальных, так и
кодифицированных норм. Поэтому целесообразно пристальнее взглянуть на закономерности акцентологической нормы как в области ее
кодификации, так и в речи студентов — ярких представителей современных узуальных норм.
Основной целью данной работы является описание тенденций акцентуации в парадигме отдельных групп глаголов (пр. вр., невозвратных беспрефиксальных и префиксальных), их производных (кратких
страдательных причастий прошедшего времени) и кратких прилагательных как наиболее дивергентной составляющей орфоэпической системы русского языка на синхроническом срезе.
Из поставленной цели вытекают следующие задачи: 1) характеристика фиксации ударения указанных групп слов в современных орфоэпических словарях; 2) регистрация данных, полученных в ходе акцентологического эксперимента среди студентов двух неязыковых вузов
г. Иваново; 3) сравнительный анализ кодифицированных акцентных
вариантов контрольной группы слов, фиксируемых орфоэпическими
словарями, и результатов разметки ударения, выполненной информантами в ходе эксперимента; 4) выявление общих тенденций в области акцентологической нормы по результатам сравнительного анализа.
В соответствии с целью и задачами использовались следующие методы
исследования: сравнительный анализ и синтез эмпирического материала, анкетирование, прием количественного подсчета и др.
Выбор лексикографических источников неслучаен: словари М. Л. Каленчук и др. [9], И. Л. Резниченко [13], К. С. Горбачевича [5] были изданы в 2000-е гг. и отражают особенности современной орфоэпической
системы. Мы также обратились к словарю под ред. Ф. Л. Агеенко и
М. В. Зарвы как авторитетному источнику, содержащему достаточно
жесткие акцентологические нормы [1].
Исследование проводилось в несколько этапов. На первом этапе осуществлялся анализ основных тенденций, эмпирических данных, а также принятой системы нотации в отечественной акцентологии. На вто
Вариативность словесного ударения в глаголах прошедшего времени
ром этапе проводился отбор контрольных лексем — 30 префиксальных
и беспрефиксальных невозвратных глаголов пр. вр., 30 кратких страдательных причастий пр. вр. и 30 кратких прилагательных. Третий этап
заключался в верификации акцентуации в 90 контрольных лексемах по
четырем современным орфоэпическим словарям. На четвертом экспериментальном этапе выявлялись особенности реализации акцентных
парадигм рассматриваемых лексем в студенческом узусе. Материал был
собран методом анкетирования студентов двух технических вузов —
Ивановского государственного химико-технологического университета
и Ивановского государственного политехнического университета.
В зависимости от морфологической структуры любому изменяемому ортотоническому слову в современном русском языке присуща
определенная акцентная парадигма (схема распределения ударения).
При этом, согласно концепции Н. А. Федяниной, Т. Г. Фоминой и др.,
выделяются три акцентные парадигмы: a — баритонированная п.
(с наосновной акцентуацией в слове), b — окситонированная п. (с нафлективной акцентуацией в слове) с постоянным ударением, c — с подвижным ударением (со смещением акцента с основы на флексию и
наоборот, а также на предлог) [15; 16]. В нашем исследовании мы учитываем данную классификацию.
Особые изменения сегодня происходят в области звучащей речи, в
том числе и в акцентологии, поскольку уровень акцентной вариативности словесного ударения в современном узусе остается высоким. Несомненно, акцентологическая неоднозначность обусловлена базовыми
свойствами русского ударения — а именно, разноместностью и подвижностью. Однако русское ударение — это сложная система, обусловленная множеством языковых факторов: фонетических (количество и характер слога), морфологических (морфемный состав и часть
речи), семантических (лексическое значение слова). Наметившиеся
тенденции наиболее ярко проявляются в формах слов с подвижным
ударением (c-акцентной парадигмой), несмотря на постулируемый
многими лингвистами общий тренд к смещению акцента ближе к центру слова для достижения ритмического равновесия [2; 4; 11; 17 и др.].
Проследим динамику эволюционных процессов в области ударения
на примере акцентуации 90 контрольных лексем. Для удобства нотации акцентных парадигм с разными типами ударения мы используем
маркировку общепринятых парадигм с постоянным ударением (a, b), а
подвижность ударения отмечаем буквой с с параллельным указанием
на номер грамматической формы со сдвигом ударения. Цифрой обозначается форма слова в словоизменении по парадигме (1 — м. р., 2 —
ж. р., 3 — ср. р., 4 — мн. ч.).
Сначала рассмотрим словарную фиксацию акцентуации в контрольной группе глаголов пр. вр., включающей 15 беспрефиксальных
лексем (гнал, взял, звал, ждал, рвал, клал, ткал, плыл, знал, лгал, брал, дал,
прял, был, лил) и 15 префиксальных лексем (принял, начал, задал, отослал,
понял, снял, придал, созвал, продал, прибыл, полил, пригнал, подорвал, приплыл, свил). В современных академических изданиях формы пр. вр. ж. р.
наиболее употребительных глаголов с нафлективным окончанием противопоставлены формам м. р. и ср. р., а также формам мн. ч. с ударной
основой. Эти глаголы (всего их около 280), а также производные с приставками авторы предлагают запомнить, в трудных случаях проверять
себя по словарям: брать — брал, бралá, брáло, брáли; быть — был, былá,
бы́ло, бы́ли… Так же ведут себя и приставочные глаголы: добыть — добы́л,
добылá, добы́ло, добы́ли [14, с. 120].
Ряд ученых в качестве основной рассматривают тенденцию к закреплению постоянного ударения в глагольном словоизменении
(прежде всего в формах пр. вр. невозвратных глаголов) за счет постепенного сокращения доли подвижной акцентуации [3, c. 308—309]. Однако не все орфоэпические словари однозначно фиксируют ударение в
указанных словоформах. Кроме того, подавляющее большинство избранных лексем маркируется подвижным ударением.
В таблице 1 представлены результаты сравнительного анализа сло
варной фиксации ряда глаголов прошедшего времени. 42
Словарная фиксация ряда префиксальных
и беспрефиксальных невозвратных глаголов прошедшего времени
Таблица 1
Тип акцентуации
по парадигме
aa: постоянное наосновное
ударение
a/с2: нафлективное ударение в
форме ж. р.
ь
р
а
в
о
л
С
,
о
к
н
е
е
г
А
.
Л
.
Ф
ы
в
р
а
З
.
В
.
М
клал
клáла
клáло
клáли
взял
взялá
взя́ло
взя́ли
a/с2: нафлективное ударение в
форме ж. р. vs.
(a/с2, 3: нафлективное ударение в формах ж. р. и ср. р.)
гнал
гналá
гналó
гнáли
ь
р
а
в
о
л
С
о
к
н
е
ч
и
н
з
е
Р
.
Л
.
И
клал
клáла
клáло
клáли
взял
взялá
взя́ло
и взялó
взя́ли
гнал
гналá
гнáло
гнáли
ь
р
а
в
о
л
С
а
ч
и
в
е
ч
а
б
р
о
Г
.
С
.
К
ь
р
а
в
о
л
С
.
р
д
и
к
у
ч
н
е
л
а
К
.
Л
.
М
клал
клáла
!неправ. клалá
клáло
клáли
взял
взялá
(!неправ. взя́ла)
взя́ло (!неправ.
взялó)
взя́ли
гнал
гналá
(!неправ.
гнáла)
гнáло
гнáли
клал
клáла!
неправ. клалá
клáло
клáли
взял
взялá
(!неправ.
взя́ла)
взя́ло
взя́ли
гнал
гналá
(!неправ.
гнáла)
гналó
и допуст.
гнáло
гнáли
Окончание табл. 1
Тип акцентуации
по парадигме
ь
р
а
в
о
л
С
,
о
к
н
е
е
г
А
.
Л
.
Ф
ы
в
р
а
З
.
В
.
М
ь
р
а
в
о
л
С
о
к
н
е
ч
и
н
з
е
Р
.
Л
.
И
ь
р
а
в
о
л
С
а
ч
и
в
е
ч
а
б
р
о
Г
.
С
.
Кa/с2: нафлективное ударение в
форме ж. р. vs.
(a/с2, 3: нафлективное ударение в формах ж. р. и ср. р.)
звал
звалá
звáло
звáли
звал
звалá
звáло
звáли
звал
звалá (!неправ.
звáла)
звáло (!неправ.
звалó)
звáли
a/с2: нафлективное ударение в
форме ж. р. vs.
(aa: постоянное наосновное
ударение) vs.
/a/с2, 3: нафлективное ударение в формах ж. р. и ср. р.)
ткал
ткалá
ткáло
ткáли
ткал
ткáла
и ткалá
ткáло
ткáли
ткал
ткалá и ткáла
ткáло,
!не рек. ткалó
ткáли
a/с2: нафлективное ударение в
форме ж. р. vs.
(a/с2, 3: нафлективное ударение в формах ж. р. и ср. р.)
зáдал
задалá
зáдало
зáдали
задáл
и зáдал
задалá
задáло и
зáдало
задáли
и зáдали
зáдал
и доп. задáл
задалá
зáдало
и задáло
зáдали
и доп. задáли ь
р
а
в
о
л
С
.
р
д
и
к
у
ч
н
е
л
а
К
.
Л
.
М
звал
звалá
(!неправ.
звáла)
звáло
и (допуст.
младш. звалó)
звáли
ткал
ткалá
и допуст.
ткáла
ткáло
и допуст.
младш. ткалó
ткáли
зáдал
и задáл
задалá
(!неправ. зáдала
и задáла)
зáдало,
задáло
и допуст.
младш.
задалó
зáдали
и задáли
В современном русском языке преобладающим типом ударения у
глаголов пр. вр. является постоянное наосновное ударение aa [3, c. 308;
16, c. 102]. Нам встретились только 2 такие лексемы: клал, отослáл. Большая группа глаголов пр. вр. (27 лексем) ярко маркирована подвижностью ударения в словоизменительных формах по акцентному типу
a/с2 с оппозицией форм ж. р. по отношению ко всем остальным по парадигме (нами зафиксированы 3 лексемы: взял, был, пóнял).
В нашей выборке были представлены как непроизводные (19 лексем: нес, клал, гнал, взял, звал, ждал, ткал, плыл, рвал, брал, лгал, дал, прял,
был, лил, начал, понял, принял, снял), так и производные глаголы со слоговыми и неслоговыми префиксами (11 лексем: отослал, задал, придал, созвал, продал, прибыл, полил, пригнал, подорвал, приплыл, свил). В 20 префик
А. А. Абызов, Ю. Н. Здорикова
сальных и беспрефиксальных лексемах наблюдалась довольно широкая вариативность акцентуации по парадигме. Так, ударение на основу
падает в формах ж. р. беспрефиксальных глаголов клáла, ткáла (вариант
допустимый), префиксального глагола отослáла. В формах ср. р. одна
лексема имеет основной вариант с нафлективным ударением гналó (в
словаре М. Л. Каленчук и др.), а у другой лексемы (ткалó) приводится
помета допуст. младш. (в словаре М. Л. Каленчук и др.), образующие таким образом акцентную парадигму a/с 2,3 с нафлективным ударением в
формах ж. р. и ср. р., что фиксируется указанным источником.
Также имеем ряд равноправных акцентных вариантов с наосновным и нафлективным ударением: лгалó и лгáло, далó и дáло, несколько
допустимых вариантов, соответствующих «младшей» норме: звалó,
ждалó, ткалó, плылó, рвалó, лилó, принялó, началó, задалó, снялó, созвалó, продалó, полилó, пригналó, подорвалó, приплылó, свилó и один допустимый вариант бралó (всего 18 производных и непроизводных глаголов из 30). В
одном случае оба равноправных варианта ср. р. имеют ударение только
на основе производных глаголов: прúдало и придáло.
В формах мн. ч. все 30 лексем имеют ударение на основе, соответствующее обозначенной тенденции, из них 4 производных глагола
имеют равноправные акцентные варианты: зáдали и задáли, прúдали и
придáли, прóдали и продáли, пóлили и полúли. В формах м. р. варианты
имеют 4 лексемы (задал, придал, продал, полил).
У трехсложных слов ж. р. и ср. р. полила и полило, задала и задало
представлена трехчленная акцентная парадигма, где обозначены основные и допустимые варианты, указаны запретительные пометы. При
этом акцентуация осложняется постепенной утратой префиксального
ударения и дополнительной вариативностью ударения внутри основы,
а также наличием нафлективной акцентуации в ж. р. (за́да́л, -а́, при́да́л, -а́
и др.), а в словаре М. Л. Каленчук и др. — в форме ср. р. (с пометой допуст. младш. задалó) так же, как и в случае с непроизводными глаголами,
образуя акцентную парадигму a/с 2,3 с нафлективным ударением в
формах ж. р. и ср. р.
В отличие от словаря М. Л. Каленчук и др., где приводится многообразие вариантов и помет (допуст., допуст. младш., не рек., неправ.), словарь И. Л. Резниченко тяготеет к большей однозначности. Парадигму
форм, соответствующую правилу, имеют 27 глаголов, за исключением
класть и отослать. Глаголы ткать и прясть имеют равноправные варианты в форме пр. вр. ж. р., глаголы взять, дать — в форме ср. р., задать,
продать, полить — в формах м. р., ср. р. и мн. ч.
Некоторые вариации, прежде всего в допустимых и запретительных
пометах, наблюдаем в словаре К. С. Горбачевича. Так, допустимые младшие варианты в словаре М. Л. Каленчук и др. у К. С. Горбачевича носят
строго запретительный характер, это касается в основном форм глаголов пр. вр. ср. р. с нафлективным ударением: звалó, задалó и др. В словаре под ред. Ф. Л. Агеенко, М. В. Зарвы [1] встречаем более жесткие нормы по сравнению с вариативностью помет у М. Л. Каленчук и др.
Итак, устойчивой в области глагольной акцентуации в пр. вр. является традиционная противопоставленность по ударению форм ж. р.
всем остальным, а также нарождающаяся оппозиция форм ср. р., мар
Вариативность словесного ударения в глаголах прошедшего времени
кируемая словарями как допуст. младш. норма, классифицируемая по
типу акцентной парадигмы a/с 2, 3. В будущем, на наш взгляд, не исключена полная нейтрализация данной оппозиции.
Меньшую ясность в общей картине словесного ударения вносит
дистрибуция акцентуации в кратких страдательных причастиях
пр. вр. «Здесь, — согласно литературной норме, — нужно запомнить
следующее правило: если в полной форме ударение падает на суффикс
(-онн-/-енн-), то таким же оказывается ударение в краткой форме мужского рода. В женском и среднем роде и во множественном числе ударение перемещается на окончание: введенный — введён, введенá, введенó,
введены́… В других кратких причастиях ударение может падать и на
основу, и на окончание: нáчатый — нáчат, начатá, нáчато, нáчаты;
прúнятый — прúнят, принятá, прúнято, прúняты» [14, с. 120].
Для исследования мы отобрали 30 кратких причастий пр. вр.
(в большинстве производных от названных глаголов): взят, включен, добыт, допит, завит, задан, залит, заперт, засорен, заточен, начат, отослан,
подорван, полит, понят, поселен, прибран, привит, пригнан, придан, прикреплен, принят, продан, прожит, свит, снят, собран, согнут, созван, соткан.
В таблице 2 представлена вариативность места ударения в группе
кратких страдательных причастий пр. вр. по четырем словарям.
Вариативность ударения в группе кратких страдательных причастий
прошедшего времени по четырем орфоэпическим словарям
Таблица 2
Тип
акцентуации
по парадигме
ь
р
а
в
о
л
С
,
о
к
н
е
е
г
А
.
Л
.
Ф
ы
в
р
а
З
.
В
.
М
ь
р
а
в
о
л
С
о
к
н
е
ч
и
н
з
е
Р
.
Л
.
И
ь
р
а
в
о
л
С
а
ч
и
в
е
ч
а
б
р
о
Г
.
С
.
К
aa: постоянное наосновное ударение (на префиксе)
cóзван
cóзвана
cóзвано
cóзваны
сóзван
сóзвана
сóзвано
сóзваны
сóзван
сóзвана
сóзвано
сóзваны
aa: постоянное наосновное ударение (на корне)
добы́т
добы́та
добы́то
собы́ты
кратких
стий нет
прича
добы́т
и дóбыт
добы́та
добы́то
и дóбыто
добы́ты
и дóбыты
ь
р
а
в
о
л
С
к
у
ч
н
е
л
а
К
.
Л
.
М
.
р
д
и
сóзван
сóзвана
и допуст. старш.
созванá
сóзвано
сóзваны
дóбыт и допуст.
младш. добы́т
добы́та
дóбыто
и допуст. младш.
добы́то
дóбыты
и допуст. младш.
добы́ты
кратких причастий нет
кратких причастий нет
кратких причастий нет
сóгнут
сóгнута
сóгнуто
сóгнуты
Окончание табл. 2
Тип
акцентуации
по парадигме
ь
р
а
в
о
л
С
,
о
к
н
е
е
г
А
.
Л
.
Ф
ы
в
р
а
З
.
В
.
М
ь
р
а
в
о
л
С
о
к
н
е
ч
и
н
з
е
Р
.
Л
.
И
ь
р
а
в
о
л
С
а
ч
и
в
е
ч
а
б
р
о
Г
.
С
.
Кb/с 1: наосновное
ударение в форме м. р.
включён
включенá
включенó
включены́
включён
включенá
включенó
включены́
aa: постоянное наосновное ударение vs. a/с 2: нафлективное ударение в форме
ж. р.
a/с 2: нафлективное ударение в
форме ж. р.
зáдан
заданá
зáдано
зáданы
зáдан
зáдана
и заданá
зáдано
зáданы
при́нят
принятá
при́нято
при́няты
при́нят
принятá
при́нято
при́няты
a/с 2,4: нафлективное ударение
в формах ж. р. и
мн. ч.
тип акцентуации по парадигме отсутствует
тип акцентуации по парадигме отсутствует
Включён /
вклю́чен
включенá /
вклю́чена
включенó
включены́ /
вклю́чены
зáдан
заданá
и допуст. зáдана
зáдано
зáданы
(!неправ. заданы́)
при́нят
принятá
(!не рек. при́нята
и !неправ. приня́та)
при́нято
при́няты
тип акцентуации
по парадигме отсутствует ь
р
а
в
о
л
С
к
у
ч
н
е
л
а
К
.
Л
.
М
.
р
д
и
Включён /
вклю́чен
включенá /
вклю́чена
включенó
включены́ /
вклю́чены
зáдан
зáдана и заданá
зáдано
зáданы
(!неправ. заданы́)
при́нят
принятá
(!неправ. приня́та)
при́нято
при́няты
(!неправ. приняты́)
взят
взятá
(!неправ. взя́та)
взя́то
(не рек. взятó)
взя́ты
и допуст. взяты́
Данные таблицы свидетельствуют о широкой вариативности ударности в рассматриваемых формах. Наряду с постоянным наосновным
ударением -aa, в словарной фиксации встречаются смешанные формы:
aa — с постоянным наосновным ударением vs, a/с 2 — c нафлективным
ударением в форме ж. р.
Большая часть контрольных лексем находится в сегменте подвижного типа ударения, представленного двумя акцентными парадигмами: 1) a/с 2: нафлективное ударение с оппозицией акцентуации в форме ж. р. формам м. р. и мн. ч., 2) b/с 1: наосновное ударение с оппозицией акцентуации в форме м. р. формам ж. р., ср. р. и мн. ч. В нашей выборке присутствуют три лексемы (взят, снят, свит) с типом акцентной
парадигмы a/с2,4 (нафлективное ударение в формах ж. р. и мн. ч.),
представленной только в словаре М. Л. Каленчук и др.
Вариативность словесного ударения в глаголах прошедшего времени
Большинство кратких причастий обладают ударением с постоянной наосновной локализацией, обусловленной прежде всего местом
ударения в полной форме причастия (на префиксе: сóзван; на корне:
прóдан). Наибольшее количество контрольных лексем с акцентным типом aa содержит словарь Ф. Л. Агеенко, М. В. Зарвы (добы́т, затóчен,
отóслан, подóрван, прúбран, прúгнан, прóдан, сóбран, сóгнут, сóзван, сóткан).
Десятью лексическими единицами данный тип акцентуации представлен в словаре И. Л. Резниченко (дóбы́т, затóчен, отóслан, подóрван,
прúбран, прúгнан, сóбран, сóгнут, сóзван, сóткан), четырьмя (созван, пóлит,
сóбран, затóчен) — у М. Л. Каленчук и др. и шестью (снят, сóзван, пóлúт,
сóткан, сóбран, затóчен) — у К. С. Горбачевича.
Более половины рассматриваемых кратких причастий имеют подвижное ударение в двух типах акцентных парадигм с оппозицией: 1) в
м. р. (b/с 1) и 2) в ж. р. (a/с2) всем остальным формам. Так, акцентный тип
b/с 1 представлен словоформами с суффиксом -ен/ён, образованными от
полных причастий переходных глаголов с. в. на -ить. Акцентный тип
a/с2 представлен причастиями с суффиксами -т/-ан, образованными от
полных форм причастий переходных глаголов с. в. с аналогичной акцентной парадигмой в форме пр. вр.
Наибольшее количество лексем указанного типа содержит словарь
Ф. Л. Агеенко и М. В. Зарвы (15: взят, допúт, зáвит, зáдан, залúт, зáперт,
нáчат, полúт, пóнят, привúт, прúдан, прúнят, прóжит, свит, снят). По
семь контрольных лексем с акцентным типом a/с2 находим в словаре
И. Л. Резниченко (взят, прúнят, нáчат, снят, пóнят, полúт/ пóлит, зáперт) и К. С. Горбачевича (взят, прúнят, нáчат, прóдан, пóнят, дóпит/ допúт, прóжит / прожúт). В словаре М. Л. Каленчук и др. таких лексем всего пять (прúнят, нáчат, дóпит / допúт, прóжит / прожúт, зáвит / завúт).
Таким образом, данные лексикографических источников свидетельствуют о вариативности инвентаря акцентных типов кратких страдательных причастий, соответствующих норме. Словарь М. Л. Каленчук и др., помимо указанных выше акцентных типов, регистрирует еще
и тип a/с 2,4 для лексем взят, снят, прúдан, свит.
Подобная широкая вариативность акцентуации может свидетельствовать о происходящих в акцентных парадигмах изменениях, их эволюции, что отмечают в своих исследованиях многие авторы [3; 16 и др.].
Т. Г. Фомина, например, объясняет постепенную утрату акцентных оппозиций в системе кратких страдательных причастий тем, что последние являются знаками книжного стиля, для которого характерно
стремление к закреплению постоянного ударения на основе [16, с. 151].
В первую очередь это касается акцентного типа a/с 2 причастий ж. р.,
испытывающих в разговорной речи смещение акцентуации с нафлективной на наосновную. При этом данные варианты находятся за пределами норм орфоэпических словарей, однако ряд лексем в более новых словарях (М. Л. Каленчук и др.) имеет помету допуст., допуст.
младш. (проданá и допуст. прóдана, свитá и допуст. сви́та, прожитá и
допуст. прóжита, прожи́та, запертá и допуст. младш. зáперта, залитá и
А. А. Абызов, Ю. Н. Здорикова
допуст. зáлита и зали́та) или акцентные варианты (зáдана и заданá, допитá и допи́та). Все это говорит, в первую очередь, о подвижности орфоэпической нормы и о постоянно идущих в ней эволюционных процессах, с вероятным закреплением в будущем в норме не только допустимых, но и нерекомендуемых вариантов.
Весьма лабильна акцентуация и в кратких прилагательных. В учебной литературе утверждается, что «ряд широко употребляемых кратких форм прилагательных в мужском и среднем роде имеют такое же
окончание, как и полная форма (на основе), а в женском роде ударение
перемещается на окончание: блúзкий — блúзок — близкá — блúзко —
блúзки… Если ударение одинаково в краткой форме прилагательного
женского и среднего рода, то такое же ударение будет иметь и множественное число: богáтый — богáт — богáта — богáто — богáты… Если
ударение в женском и среднем роде различно, то ударение в форме
множественного числа совпадает с ударением в форме среднего рода:
гнéвный — гнéвен — гневнá — гнéвно — гнéвны…» [14, с. 119].
Для нашего исследования мы отобрали 30 кратких прилагательных:
беден, бел, весел, вкусен, вреден, высок, глубок, глуп, глух, горд, горек, груб, дорог, дружен, кругл, легок, мелок, молод, низок, редок, резок, светел, сладок,
смел, строг, тих, узок, холоден, храбр, чист. Вариативность ударения в
указанной контрольной группе лексем приводится в таблице 3.
Вариативность ударения в группе кратких прилагательных
по четырем орфоэпическим словарям
Таблица 3
Тип акцентуации
по парадигме
ь
р
а
в
о
л
С
,
о
к
н
е
е
г
А
.
Л
.
Ф
ы
в
р
а
З
.
В
.
М
ь
р
а
в
о
л
С
о
к
н
е
ч
и
н
з
е
Р
.
Л
.
И
ь
р
а
в
о
л
С
а
ч
и
в
е
ч
а
б
р
о
Г
.
С
.
К
aa: постоянное наосновное ударение
(на префиксе) vs.
(a/с2: нафлективное ударение в форме ж. р.) vs.
(a/с2, 4: нафлективное ударение в
формах ж. р. и мн. ч.)
храбр
хрáбра
хрáбро
хрáбры
a/с2: нафлективное ударение в форме ж. р.
a/с2, 4: нафлективное ударение в
формах ж. р. и мн. ч. vs.
(a/с2: нафлективное ударение в форме ж. р.)
дóрог
дорогá
дóрого
дóроги
дрýжен
дружнá
дрýжно
дружны́
храбр
храбрá
хрáбро
хрáбры
и храбры́
дóрог
дорогá
дóрого
дóроги
дрýжен
дружнá
дрýжно
дрýжны́
и дружны́
храбр
храбрá
допуст.
хрáбра
хрáбро
хрáбры
и храбры́
кратких прилагательных нет
дрýжен
дружнá
дрýжно
дружны́
допуст.
дрýжны
ь
р
а
в
о
л
С
к
у
ч
н
е
л
а
К
.
Л
.
М
.
р
д
и
храбр
храбрá
хрáбро
хрáбры
и храбры́
дóрог
дорогá
дóрого
дóроги
дрýжен
дружнá
дрýжно
дружны́
и допуст.
дрýжны
Тип акцентуации
по парадигме
a/с2, 4: нафлективное ударение в я
ж. р.) ь
р
а
в
о
л
С
,
о
к
н
е
е
г
А
.
Л
.
Ф
ы
в
р
а
З
.
В
.
М
ь
р
а
в
о
л
С
о
к
н
е
ч
и
н
з
е
Р
.
Л
.
И
узок
узкá
ýзко
узки́
ýзок
узкá
ýзко
ýзки и узки́
a/с2, 4: нафлективное ударение в
формах ж. р. и мн. ч. vs.
(a/с2, 3: нафлективное ударение в
формах ж. р. и ср. р.) vs.
(a/с2: нафлективное ударение в форме ж. р.)
горд
гордá
гóрдо
горды́
b/с1: наосновное ударение в форме
м. р.
b/с1: наосновное ударение в форме
м. р. vs.
(a/с2: нафлективное ударение в форме ж. р.)
лёгок
легкá
легкó
легки́
бел
белá
белó
белы́
горд
гордá
гóрдо
горды́
лёгок
легкá
легкó
легки́
бел
белá
бéло
и белó
бéлы и
белы́ Окончание табл. 3
ь
р
а
в
о
л
С
а
ч
и
в
е
ч
а
б
р
о
Г
.
С
.
К
ýзок
узкá
ýзко
допуст. узкó
ýзки и
узки́
горд
гордá
гóрдо
горды́
и устаревающее
гóрды
лёгок
легкá
легкó
легки
бел
белá
белó
и бéло
белы́
и бéлы
ь
р
а
в
о
л
С
к
у
ч
н
е
л
а
К
.
Л
.
М
.
р
д
и
ýзок
узкá
ýзко и (со значением слишком или недостаточно)
узкó
узки́
горд
гордá
гóрдо
и
допуст.
младш. гордó
горды́
и допуст.
старш. гóрды
лёгок
легкá
легкó
легки́
бел
белá
бéло и белó
бéлы и белы́
́
Данные таблицы свидетельствуют прежде всего о вариативной системе подвижности ударения в разных типах кратких прилагательных,
кодифицируемых словарями. Так, доминантной считается тенденция к
смещению акцентуации на флексию в формах ж. р. ед. ч. по типу a/с 2 с
противопоставлением всем остальным, что характерно также для кратких причастий и глаголов пр. вр., при этом наосновная акцентуация в
форме ж. р. ед. ч. в целом отвергается этими словарями в виде запретительных помет неправ. и не рек.
Ученые отмечают, что в отличие от полных прилагательных, имеющих только постоянное ударение, краткие прилагательные характеризуются еще и подвижным ударением, которое свойственно группе
лексем с непроизводной основой или основой с древними, ныне неслоговыми суффиксами -н-, -к-, -л- [16, c. 51]. Для большинства словоформ
из нашей выборки характерна подвижность акцентуации. Согласно
мнению исследователей, подвижное ударение реализуется в двух акцентных оппозициях: a/с 2 с оппозицией формы ж. р. и b/с1 с оппозици
А. А. Абызов, Ю. Н. Здорикова
ей формы м. р. всем остальным формам парадигмы. Т. Г. Фомина считает, что противопоставление формы м. р. и ж. р. отражает значимую
для русского языка семиотическую оппозицию «мужской / женский»
[16, c. 52].
В современном русском языке в сегменте кратких прилагательных,
как и глаголов пр. вр., и кратких страдательных причастий наблюдаются определенные эволюционные процессы, выражающиеся:
1) в перестройке базовой в кругу прилагательных акцентной парадигмы a/с 2, следовательно, в колебаниях ударения и формировании
акцентных вариантов в формах мн. ч. с образованием парадигмы a/с2,4:
мóлод, -á, -о, -ы/ы́ (словарь М. Л. Каленчук и др.). При этом в словарях
Ф. Л. Агеенко и М. В. Зарвы, И. Л. Резниченко и К. С. Горбачевича сохраняется базовый вариант a/с 2: мóлод, -á, -о, -ы. Перестройка акцентной
парадигмы a/с 2 наглядно видна в таких прилагательных с эпентетическим гласным, как рéдок, -а, -о, -ú, рéзок, -а, -о, -ú, врéден, -а, -о, -ы́ и др., а
также в ряде кратких прилагательных со скоплением согласных в исходе слова, особенно со вторым сонорным согласным: храбр, храбрá, хрáбро,
хрáбры́ и др. Эти колебания возникают вследствие постепенного перемещения ударения в формах м. р. к началу слова, что может иметь
грамматические причины, маркируя предикативность форм м. р. и
усиливая оппозицию м. р. и ж. р. [16, c. 55];
2) в сохранении параллельной функциональности двух акцентных
парадигм a/с2 vs. b/c1: бел, -á, -о/ó, -ы/ы́, глубóк, -á, -о/ó, -и/ú и др.;
3) (крайне редко) в колебаниях ударения с последующей утратой
флективного ударения в формах ж. р., маркируемых пометой допуст. и
формирующих постоянное ударение типа aa: слáдок, -á/а, -о/ó, и/ú (в словаре у К. С. Горбачевича);
4) (крайне редко) в колебаниях ударения в формах ср. р. с перено
сом ударения на флексию, порождая парадигму b/c 1: лёгок, -á,-ó, -ú;
5) в закреплении нафлективного ударения в формах ж. р. и ср. р. и
образовании парадигмы типа a/с 2,3: горд, -á, -о / допуст. младш. ó, ы́ / допуст. старш. ы (в словаре М. Л. Каленчук и др.).
Следует отметить, что в словарях К. С. Горбачевича и М. Л. Каленчук и др. прослеживается прогрессивная тенденция к смещению ударения на флексию в формах ж. р. в типе a/с 2, которую уравновешивает
наосновная акцентная регрессия в типе b/с 1. При этом имеется всего
3 лексемы с постоянным ударением (сладок, храбр, смел), фиксируемые
только словарем К. С. Горбачевича по контрасту с подвижным ударением типа a/с 2. Акцентным «выравниванием» по аналогии можно объяснить влияние семантического фактора на ударение в ряде форм ср. р.
ед. ч. (ýзкó, врéднó, гóрькó, бéднó, слáдкó, нúзкó, вкýснó, хóлоднó, мéлкó) и
мн. ч. (мóлоды́, ýзкú, врéдны́, бéдны́, гóрькú, слáдкú, нúзкú, вкýсны́, хóлодны́,
мéлкú), фиксируемых словарями К. С. Горбачевича (только формы ср. р.
ед. ч. ýзкó и мн. ч. ýзкú, врéдны́, бéдны́, гóрькú, нúзкú, вкýсны́, хóлодны́, мéлкú)
и М. Л. Каленчук и др. (все указанные лексемы). В целом следует отметить бóльшую словарную вариативность акцентуации кратких прилагательных по сравнению с краткими страдательными причастиями с
доминантой на акцентной грамматикализации с вектором нафлектив
Вариативность словесного ударения в глаголах прошедшего времени
ной ударности. Меньше запретительных помет, больше допустимых вариантов, появление новой нотации в виде допуст. младш., а также колебаний акцентуации кратких прилагательных по семантическому признаку содержится в словаре М. Л. Каленчук и др.
Как уже указывалось выше, на заключительном — экспериментальном — этапе исследования проводилось анкетирование студентов с целью выявления общих тенденций в области акцентной нормы. При
анализе акцентуации в студенческом узусе отмечались следующие
тенденции в акцентуации глагольных форм прошедшего времени:
1) a/с2: с оппозицией форм ж. р. всем остальным: принял, начал, задал, гнал, понял, взял, продал, был, подорвал (более 50 % ответов), снял, звал,
ждал, рвал, лгал, прял, ткал, плыл, дал, лил, приплыл, свил (от 30 до 45 %);
2) a/с 2,3: с оппозицией форм ж. р. и ср. р. всем остальным: ждал,
рвал, полил (62 %), взял, дал, лил, свил, звал, придал (50—60 %), подорвал, задал, снял, созвал, ткал, плыл, брал, прял, понял, гнал, клал, лгал (от 30 до
45 %);
3) a/с 3: с оппозицией форм ср. р. всем остальным: лгал, пригнал, понял, снял, звал, знал, клал, ткал, прибыл, созвал, прял, придал (единичные ответы);
4) a/с 4: с оппозицией форм мн. ч. всем остальным: прялú — 1 чел.,
5) aa: с неподвижным ударением на основе: отослал, знал (75 %),
клал (30 %), прял, гнал, ткал (22 %), лгал, лил, продал, брал, был, полил, начал,
звал, задал, снял, дал, ждал, рвал, подорвал, плыл, свил (9 %), понял, взял (3 %).
По результатам опроса, наряду с основной тенденцией, фиксируемой лингвистами (a/с2: с оппозицией форм ж. р. всем остальным), следует отметить в речи студентов также и нарождающуюся оппозицию
форм ср. р., маркируемую словарями как допуст. младш. (словарь М. Л. Каленчук и др.), что может свидетельствовать об устойчивости данной
тенденции. В то же время установлено наличие акцентных вариантов
глаголов пр. вр. a/с 2,3: с оппозицией форм ж. р. и ср. р. всем остальным
и a/с 4: с оппозицией форм мн. ч. (тип a/с 4 находится в пределах статистической погрешности), также информантами отмечалось достаточное количество лексем с неподвижным ударением на основе aa. Отчасти
появление подобных форм можно объяснить метаязыковыми индивидуальными способностями опрошенных. По мнению Е. Б. Куракиной,
подобные колебания акцентуации в ряде глаголов из контрольной
группы объясняются тенденцией к употреблению прогрессивного ударения в формах пр. вр. ср. р. (тип a/с 3, a/с 4, aa) по аналогии с ударением в формах ж. р. [10, с. 25]. Указанный сдвиг, приводящий к появлению новых акцентных вариантов в парадигме глагольного ударения,
может сигнализировать о начале системных изменений в области кодификации ударения через узуальные акцентные нормы, фиксируемые
рядом словарей как допуст. младш.
Анализируя расстановку акцентуации в кратких причастиях, мы
также выявляем широкую вариативность признака ударности. Основные тенденции в данном грамматическом классе слов выглядят следующим образом:
А. А. Абызов, Ю. Н. Здорикова
1) aa: с неподвижным ударением на основе: подорван, собран (84 %),
допит, прибран (71 %), полит, заточен, продан (62 %), продан, прожит (50 %),
созван, задан (40 %), залит, снят (30 %), засорен (18 %), прикреплен (9 %);
2) a/с2: с оппозицией форм ж. р. всем остальным: заперт (59 %), снят,
взят (50 %), привит, созван, задан (40 %), полит, прибран, поселен, добыт, допит, отослан (от 20 до 30 %), засорен, включен (15 %), прикреплен (9 %);
3) a/с 2,3: с оппозицией форм ж. р. и ср. р. всем остальным: придан
(37 %), принят, взят, начат, понят (18 %), задан, продан, снят (15 %), включен, завит, собран, залит, заперт, заточен (9 %), отослан, подорван, засорен
(6 %);
4) bb: неподвижное ударение на окончании: прикреплен (71 %),
включен (65 %), поселен (53 %), засорен, придан (31 %), взят, задан, допит, завит (3 %);
5) a/с 2: с оппозицией форм ср. р. всем остальным: снят, поселен, на
чат, продан, отослан, понят, свит, прожит, заточен (единичные случаи);
6) a/с 4: с оппозицией форм мн. ч. всем остальным формам по пара
дигме: взят, согнут, прожит, понят (единичные случаи);
7) a/с3,4: с оппозицией форм ср. р. и мн. ч.: поселен (1 чел.);
8) a/с2,4: с оппозицией форм ж. р. и мн. ч. всем остальным: полит,
согнут, допит, заперт, задан, сорван, прикреплен, поселен, засорен (18 %).
Данные, полученные в результате анкетирования, свидетельствуют
о широкой вариативности признака ударности в классе кратких причастий. Основные тенденции, выявленные нами по лексикографическим
источникам, были отмечены большинством информантов (акцентные
парадигмы: aa, a/с2, a/с2,4). Однако ни один респондент не указал приводимый словарями тип парадигмы с подвижным наосновным ударением с оппозицией в форме м. р. остальным — b/c1, в то же время опрошенные отметили не фиксируемый словарями тип акцентуации с постоянным нафлективным ударением в ряде лексем — bb. Среди новаций в ответах студентов следует отметить как довольно частотный тип
акцентной парадигмы a/с 2,3: с оппозицией форм ж. р. и ср. р., так и ряд
маргинальных типов (a/с4, a/с3,4), находящихся в пределах статистической погрешности. Появление подобных акцентных парадигм можно
частично объяснить метаязыковыми индивидуальными способностями
опрошенных.
При анализе акцентуации в кратких прилагательных были выяв
лены следующие тенденции:
1) bb: постоянное нафлективное ударение: легок, бел (71 %), высок,
светел (56 %), кругл, узок (40 %), вреден, беден, сладок, низок, весел, холоден,
горд, глух, дружен (от 18 до 30 %), горек, тих, чист, груб, строг (15 %);
2) a/с2,4: оппозиция форм ж. р. и мн. ч.: чист, груб, глух, глуп (62 %),
беден, мелок, холоден (50 %), дружен, храбр, низок, горд (43 %), горек, редок, резок, строг (37 %), весел, смел (31 %), дорог, светел, высок, вреден, вкусен (3 %);
3) a/с2: оппозиция форм ж. р.: молод (65 %), дорог (50 %), смел, тих, весел, строг (31 %), сладок, низок, груб, глух, глуп (15 %), вкусен, холоден, горд
(12 %);
4) aa: с неподвижным ударением на основе: дорог (18 %), редок, мо
лод, резок (12 %), сладок, беден, тих (9 %), горек, кругл (3 %);
Вариативность словесного ударения в глаголах прошедшего времени
5) a/с 2,3: с оппозицией форм ж. р. и ср. р.: глубок, дорог (15 %), све
тел, строг, молод, мелок, резок, дружен, горд, вреден, глух, бел, храбр (3 %);
6) a/с3,4: с оппозицией форм ср. р. и мн. ч.: бел, холоден (3 %);
7) a/с3: с оппозицией форм ср. р.: молод (3 %);
8) a/с4: с оппозицией форм мн. ч.: молод, горек, мелок, строг, низок (3 %).
При анализе акцентуации в кратких прилагательных подтвердился
ряд тенденций, выявленных нами в ходе анализа лексикографических
источников (a/с2, a/с2,4, a/с 2,3), а некоторые тенденции (b/c1) не были
отмечены вовсе. В то же время для кратких прилагательных характерно
появление и маргинальных акцентных парадигм, стигматизируемых
большинством нормативных словарей (bb, a/с3, a/с4, a/с3,4), правда, последние три находятся в пределах статистической погрешности.
Таким образом, проведенное исследование демонстрирует сложность и вариативность орфоэпической системы русского языка на синхроническом срезе, что наглядно показано на примере акцентуации в
ряде глаголов прошедшего времени, кратких причастий и кратких
прилагательных. Нет единообразия кодификации названных форм в
современных орфоэпических словарях. Еще большая неоднозначность
признака ударности характерна для студенческого узуса. Лабильность
системы ударения отражает прежде всего динамические процессы языковой системы, охватывающие все ее ярусы.
| Напиши аннотацию по статье | 39
Вариативность словесного ударения в глаголах прошедшего времени
УДК 801.612.2
А. А. Абызов, Ю. Н. Здорикова
ВАРИАТИВНОСТЬ СЛОВЕСНОГО УДАРЕНИЯ
В ГЛАГОЛАХ ПРОШЕДШЕГО ВРЕМЕНИ, КРАТКИХ ПРИЧАСТИЯХ
И КРАТКИХ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫХ Прослежена динамика акцентуации некоторых лексем в современном языковом развитии, рассмотрена корреляция акцентологических
вариантов с их дистрибуцией и функционированием в речи студентов.
Предметом исследования послужили 90 лексем: 30 бесприставочных и
приставочных невозвратных глаголов пр. вр., 30 кратких страдательных причастий пр. вр., 30 кратких прилагательных. Выявлены особенности распределения ударения в названных частях речи как наиболее
дивергентной группе в плане акцентуации. Авторы, используя методы
анкетирования, анализа, синтеза, статистической обработки данных,
описывают особенности акцентуации в каждой группе слов, проводят
сравнительный анализ лексем по четырем орфоэпическим словарям, выявляют характерные тенденции их функционирования. Результаты
наблюдений отражены в таблицах.
Установлена широкая вариативность акцентуации в глагольных
формах, неоднозначность ее словарной фиксации. Авторы рассматривают традиционное противопоставление глагольных форм ж. р. всем
остальным как устойчивую тенденцию, также отмечают новую оппозицию форм ср. р., имеющих помету допуст. младш. с типом акцентной парадигмы а/с 2,3. Широкая вариативность наблюдается и в кратких страдательных причастиях, частотны формы с подвижным ударением. Сложная и вариативная система подвижности ударения характерна и для кратких прилагательных. Установлена неоднозначность
признака ударности в студенческом узусе.
Rules of correct pronunciation have always been in the focus of linguistic
scholars. Recently years the dynamics of language development has been affected by various changes, and the orthoepy is not an exception. Therefore, it
seems expedient to trace the dynamics of some lexeme accentuation, to consider the correlation of the accentual variants with their distribution and functioning in student discourse.
The study focused on 90 lexemes: 30 Past tense unprefixed and prefixed
nonreflexive verbs, 30 short-form past passive participles, 30 short-form adjectives. The aim of the study is to reveal the features of stress distribution in the
above mentioned parts of speech as being the most divergent accentuated ones.
Through questioning, analysis, synthesis, elementary mathematical processing, the authors consistently describe the stress peculiarities in each group
of words, perform a comparative analysis of lexemes using four dictionaries of
pronounciation, identify the characteristics of speech functioning. The results
of the observations are shown in the tables.
The study established a wide verb stress variety, and stated the ambiguity
of their dictionary fixation. The authors consider the traditional opposition of
feminine gender verb forms to the other gender verb forms as a stable trend.
The authors also denote a new opposition of the neutral gender verbs, marked
as acceptable younger norm, with the type of accent paradigm a/c 2, 3. Wide
© Абызов А. А., Здорикова Ю. Н., 2019
Вестник Балтийского федерального университета им. И. Канта.
Сер.: Филология, педагогика, психология. 2019. № 3. С. 39—54.
А. А. Абызов, Ю. Н. Здорикова
variatian is also observed in short passive participles, free stress participleforms are also common. A complex and variable system of free stress is also
characteristic of short adjectives. The ambiguity of verb stress in the student
speechis established.
|
вариативные средства грамматического параллелизма в церковнославянских переводах псалтыри xи xви веков. Ключевые слова: церковнославянский язык, церковнославянские переводы с греческого, Псалтырь,
грамматическая вариативность, грамматический параллелизм, Максим Грек.
Цитирование. Вернер И. В. Вариативные средства грамматического параллелизма в церковнославянских переводах Псалтыри XI–XVI веков // Вестник Волгоградского государственного университета. Серия 2,
Языкознание. – 2020. – Т. 19, № 6. – С. 5–16. – DOI: https://doi.org/10.15688/jvolsu2.2020.6.1
Введение
Параллелизм, как известно, является
основным структурно-поэтическим приемом,
использованным в древнееврейской Псалтыри
и отраженным в ее греческом и славянском
переводах. С тех пор как англиканский епископ Роберт Лоут в середине XVIII в. выделил
в псалмах три основных типа параллелизма
(синонимический, антитетический и синтетический) [Lowth, 1753], в современных исследованиях счет конкретных приемов, с помощью
которых содержание псалма представляется
в параллельных структурах одного или нескольких стихов, идет на десятки [Десницкий,
2007]. Проще говоря, речь идет о повторах
различного типа с вариациями. Типичным и
самым распространенным случаем является
синтаксический параллелизм, когда строфы
тождественны друг другу по своей конструкции частично или полностью, ср.1:
55:11 о̓ бз҃ѣ, похвалю̀ гл҃ъ (dðr ô² èå² ákíÝóù
¼yìá),
, похвалю̀ сло́во (dðr ô² κõñßv ákíÝóù
о
ëüãïí);
102:10 не по беззаконіемъ на́шим, сотвори́лъ е̓
́сть
на́мъ.
(ïš κáôN ôNò Píïìßáò ½ì§í dðïßçóåí ½ìsí)
нижѐ по грѣхом на́шим, возда́лъ е̓
́сть на́мъ
(ïšäc κáôN ôNò QìQñôßáò ½ì§í QíôáðÝäùκåí
½ìsí) и т. п.
Действенным средством параллелизма
на уровне лексики выступают синонимы,
антонимы или члены лексико-семантической
группы [Верещагин, 1975]. Лексический
параллелизм в Псалтыри представляет собой самостоятельное явление, отдельное
от неоднократно описанной двуязычной
лексической дублетности в кирилло-мефодиевских переводах [Чернышева, 1994а; 1994б]
и этимологической дублетности в переводах
Иоанна экзарха [Hansack, 1979; 1981]. Если
разные типы дублетов в ранних славянских
переводах с греческого преследуют цель как
можно более адекватной передачи смысла
и несут денотативную, энциклопедическую
нагрузку, то лексическим синонимам (как
правило, не дублетам) Псалтыри свойственна скорее чисто элокутивная функция: «псалмопевец постоянно воздвигает связи между
элементами свойственного ему стиля» [Верещагин, 1975, с. 61], и эта стилистическая
вариативность создается и «работает» в рамках единообразно устроенной строфы или
группы строф. Таких лексических вариантов
в тексте великое множество, ср.:
37:22 не о̓ста́ви менѐ
. (ìx dãκáôáëßðwò ìå,
κýñéå)
бж҃е мо́и, не ѿстꙋпѝ ѿ менѐ (¿ èåüò ìïõ, ìx
Pðïóô†ò Pð’ dìï™);
144:14 поде̓млетъ г҃ь, всѣх низпа́дающих.
( › ð ï ó ô ç ñ ß æ å é κ ý ñ é ï ò ð Ü í ô á ò ô ï ˜ ò
κáôáðßðôïíôáò)
и̓ ӏ̓справлѧ́етъ, всѣх низве́рженых
(κár Píïñèïs ðÜíôáò ôï˜ò κáôåññáãìÝíïõò)
и т. п.
(см. обширный список параллельных лексем
в тексте Синайской Псалтыри: [Верещагин,
1975, с. 67]).
Что касается грамматических форм, то
они, как правило, подчинены синтаксису, то
есть функционируют в рамках параллельных синтаксических структур. Чаще всего
при этом мы имеем дело с идентичными по
своей грамматической характеристике формами – одного и того же падежа, например, Вестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2020. Т. 19. № 6
в одинаковых конструкциях синтаксической
связи, ср. в славянском и греческом тексте
в приведенных выше примерах. Уподобленные грамматические формы встречаются в
параллельных структурах текста Псалтыри
намного чаще, чем расподобленные: в отличие
от лексической вариативности, допускающей
выбор различных семантико-стилистических
синонимов, расподобление грамматических
форм парадигматически ограничено. Поэтому
и количество таких вариативных грамматических форм в параллельных синтагмах текста
невелико. Ср., например, следующие расподобления в греческом тексте, которые отражены
и в славянском переводе, но в обоих случаях
носят не собственно грамматический характер:
69:2 Бж҃е въ по́мощъ мою̀ (åkò ôxí âïÞèåéÜí ìïõ),
вънмѝ
ги҃, въ е̓
потщи́сѧ;
́же по́мощи ми (åkò ô’ âïÞèçóáé ìïé)
113:4 го́ры в̾зыгра́шасѧ (dóκßñôçóáí), ꙗ̓
́коже
́вны.
о̓
и хо́лми ꙗ̓
́коже а̓
́гньцы о̓
́вчіи;
113:6 го́ры в̾зыгра́стесѧ (dóκéñôÞóáôå), ꙗ̓
́коже
́вны.
о̓
и̓ хо́л̾мы, ꙗ̓
́коже а̓
́гньцы о̓
́вчіи.
В первом случае это вариативность греческого
имени существительного и его синтаксического синонима – субстантивированного инфинитива с артиклем, во втором – мена личных
форм глагола 2-го и 3-го л. мн., обусловленная
изменением коммуникативной направленности высказывания: в 113:6 адресат высказывания совпадает с субъектом речи (обращение
к горам) и требует формы аориста 2-го л. мн.
Поскольку в обоих приведенных выше
примерах в славянском тексте воспроизводится греческая вариативность, с точки зрения
собственно грамматического параллелизма в
церковнославянских текстах они не представляют интереса. Актуальными же для нас будут
те случаи, в которых вариативные грамматические формы появляются в параллельных
структурах текста независимо от греческого,
то есть там, где в греческом эти структуры
одинаковы синтаксически и уподоблены грамматически. Таких примеров в ранних текстах
мало: как правило, греческие абсолютные
повторы воспроизводятся по-славянски без
каких-либо вариантов в большинстве случаев. Спектр синонимичных грамматических
вариантов (любого происхождения) в ранних
редакциях церковнославянской Псалтыри 2
также существенно ограничен по сравнению
с текстами XV–XVI веков. Однако некоторые
исключения из этого правила, которые и будут
предметом нашего внимания далее, обнаруживаются в старших редакциях Псалтыри.
Грамматический
синонимический параллелизм
в ранних редакциях славянской Псалтыри
Древнейшая Синайская Псалтырь содержит параллельные формы Дат. падежа с
флексиями -Ꙋ / -ю в 46:7:
Поите б҃ѹ (ô² èå²) нашемѹ поӏте:
Поите цр҃ю (ô² âáóéëås) нашемѹ поӏте:3
Однако уже начиная с Чудовской Псалтыри
этот фрагмент читается с вариативными флексиями Дат. бг҃ꙋ и цр҃еви, и эта вариативность
сохраняется во всех последующих редакциях
Псалтыри. Между тем обе лексемы, несмотря
на принадлежность к твердому и мягкому
варианту одного типа склонения, одинаково
отвечают условиям, при которых имена могли
принимать флексию -ови / -еви: «в церковнославянском языке в твердой разновидности
возникли формальные и семантические ограничения на употребление флексии -ови (односложность и принадлежность к сакральной
сфере), а в мягкой разновидности ни формальных, ни семантических ограничений не было»
[Пичхадзе, 2015, с. 182]. Строение строфы и
наличие параллельной грамматической формы
следует признать дополнительным условием
появления флексий -ови / -еви 4.
Вариативность стандартных и нестандартных флексий Дат. ед. у имен со значением
лица представлена и в других параллельных
стихах Псалтыри, начиная с древнейших
переводов. Ср. одинаково читающиеся во всех
редакциях формы: 67:33 по́йте бг҃Ꙋ (ô² èå²),
(ô² κõñßv); 103:33 въспою̀
въспо́йте
(ô² κõñßv), въ животѣ̀ мое̓мъ. пою̑ бг҃ꙋ
моемꙋ(ô² èå² ìïõ), до́ндеже е̓
́смь. Лексемы
богъ и господь в равной степени представлены
с флексией -ови / -еви как в старославянских
памятниках, так и в церковнославянских текстах [Пичхадзе, 2015, с. 172–173, 181–182]
(изначальным колебанием лексемы господь
Science Journal of VolSU. Linguistics. 2020. Vol. 19. No. 6
между *i- и *jo-склонением [Вайан, 1952,
с. 123] в данном случае можно пренебречь).
Очевидно, что вариативные флексии Дат. п.
в обоих рассмотренных случаях несут структурно-функциональную нагрузку. Кроме того,
в обоих стихах такая же нагрузка придана в
славянском переводе вариативным глагольным
формам по́йте – въспо́йте, въспою̀ – пою̑,
переводящим разные греческие глаголы:
]óáôå – øÜëáôå, Tóù – øáë§.
Представлена в старших текстах и контекстная вариативность притяжательного
прилагательного и Род. приименного падежа.
В 49:13 большинство разновременных переводов от Синайской Псалтыри до Псалтыри
1552 г. Максима Грека переводит греч. формы
Род. мн. притяжательными прилагательными:
е̓да̀ ꙗ̓
́мъ мѧ́са ю̓
́нча (ôáýñùí), и̓лѝ кро́вь
ко́злію (ôñÜãùí) пію̀.
Однако в Норовской Псалтыри читается
ю̓нча ... кѡзелъ. Даже учитывая возможность
уподобления последней формы греч. Род. мн.,
нельзя не обратить внимания на то, что изменению на синтаксический синоним 5 подверглась лишь одна из парных адъективных форм.
Во всех без исключения славянских
псалтырных переводах представлен еще один
пример подобной параллельной вариативности в 96:5:
го́ры, ꙗ̓
́кож во́скъ раста́ѧша,
ѿ лица̀
ѿ лица̀
(Pð’ ðñïóþðïõ κõñßïõ).
(Pð’ ðñïóþðïõ κõñßïõ), всеѧ̀
землѝ.
В Псалтыри 1552 г. в переводе Максима Грека второй Род. падеж имеет при себе
маргинальную глоссу
. Данный пример,
однако, иллюстрирует не вполне корректный
случай грамматико-синтаксического параллелизма, поскольку в конструкции ѿ лица̀
Род. падеж имеет при себе зависимые слова
всеѧ̀ землѝ. В церковнославянском синтаксисе
это стандартный случай, требующий в приименной позиции только Род. посессивного,
но не притяжательного прилагательного во
избежание нарушения синтаксической связи
[Успенский, 2002, с. 452] 6, и в Грамматике
М. Смотрицкого это требование будет позднее
зафиксировано в виде правила [Смотрицкий,
1648, л. 248]. Тем не менее косвенно и этот
пример подтверждает сосуществование форм
Род. приименного и притяжательного в параллельных сегментах текста как вариативных
форм. Эта вариативность может быть квалифицирована как исключительно стилистическая.
Краткие именные и полные членные
формы прилагательных и причастий также
дают возможность грамматического расподобления в ранних переводах, ср. в Синайской
Псалтыри:
28:7-8: гл҃асъ гн҃ъ просѣкаѭшта пламенъ огна:
77:9
(öùíx κõñßïõ äéáκüðôïíôïò)
гл҃асъ гн҃ъ сътрѩсаѭштаго поустънѫ 7
(öùíx κõñßïõ óõóóåßïíôïò);
с н҃ о в ӏ е ф ѩ м о в ӏ н а л ѩ ц а ѭ ш т е ӏ ӏ
стрѣлѣѭште лѫкꙑ
(õjïr Åöñárì díôåßíïíôåò κár âÜëëïíôåò
ôüîïéò).
Подобные варианты в славянских переводах,
отличающихся буквализмом передачи греческих форм, могут быть связаны с наличием
или отсутствием артикля в греческом (ср.,
например, в Норовской Псалтыри в 118:157:
мноѕи и̓згонѧштии̓ мѧ и̓ стѫжаѫ̓шти ми 8
(ðïëëïr ïj dκäéþκïíôÝò ìå κár èëßâïíôÝò ìå).
Однако в приведенных примерах из Синайской
Псалтыри вариативность причастных форм
невозможно связать с наличием неповторяющегося перед однородными причастиями
артикля – он отсутствует в соответствующих
чтениях греческого текста. Грамматическая и
синтаксическая синонимия полных и кратких
форм обусловлена здесь исключительно строением строф.
О некоторых других ранних параллельных чтениях Псалтыри с грамматической
вариативностью речь пойдет ниже в связи с
поздними примерами XVI века.
Расподобление грамматических форм
в параллельных чтениях
Псалтыри 1552 г. в переводе Максима Грека
К XVI в. увеличивается как количество
расподоблений форм в параллельных чтениях,
так и арсенал средств такого рода варьирования. Самым ярким примером тому является
Псалтырь 1552 г. в переводе Максима Грека.
Рассмотрим разные случаи расподобления
параллельных грамматических форм в этом
тексте.Вестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2020. Т. 19. № 6
В их число включены, например, полноударные и энклитические местоимения в Дат.
и Вин. Так, в параллельных структурах внутри
одного стиха после повторяющегося глагола
возда́стъ в 17:21 употребление разных форм
местоимений (ми и мнѣ) противостоит как
старшим славянским псалтырным текстам,
начиная от Синайской Псалтыри, так и греческому тексту (в обоих случаях представлены
одинаковые формы, ми – ми и Píôáðïäþóåé
ìïé соответственно):
17:21 и̓ возда́стъ мнѣ г҃ь по пра́вдѣ мое́й.
(Píôáðïäþóåé ìïé)
и̓ по чистотѣ̀ рꙋ́къ моих, възда́стъ ми
(Píôáðïäþóåé ìïé).
Еще один пример подобного использования вариативных местоименных форм в
Вин. п. содержится в 108:3-4:
и̓ словесы` ненави́стными, о̓быдо́ша мѧ̑.
(dκýκëùóÜí ìå)
и̓ ра́товаша менѐ (dðïëÝìçóÜí ìå) тꙋ́не.
вмѣ́сто люби́ти менѐ (PãáðOí ìå), о̓болга́хꙋ
мѧ̑ (díäéÝâáëëüí ìå).
Максим Грек, с одной стороны, воспроизводит
в своем переводе одинаковый падеж греческих
местоимений (ни в одной из предшествующих
редакций повтор греческого беспредложного
аккузатива не был выдержан, ср. в Геннадиевской Псалтыри: ѡбыдо́ша мѧ, и̓
съ
мною тꙋ̑нѐ, вмѣсто лю́бве ѡ̓блъгла́хꙋ мѧ), а
с другой – чередует формы мѧ и мене.
Более сложный четырехчленный параллелизм с местоимениями тѧ и тебе обнаруживается в 120:3-6 – конструкции хранѧ́и тебѐ,
сохрани́тъ тѧ̑ (дважды)
хранѧ́и іил҃ѧ и
соотносятся в каждой паре между собой и
попарно:
120:3 нижѐ воздре́млет хранѧ́и тебѐ. (¿ öõëÜóóùí
óå)
120:4 се̑ не воздре́млет нижѐ ѹ̓
́снетъ, хранѧ́и іил҃ѧ.
(¿ öõëÜóóùí ô’í Éóñáçë)
120:5
сохрани́тъ тѧ̑.
рꙋкꙋ деснꙋ́ю твою̀.
(κýñéïò öõëÜîïé óå)
покро́въ твоѝ
̀тебѣ̀ на́
120:6 в̾ дн҃ь, слн҃це не о̓жже́тъ тебѐ. нижѐ лꙋна̀,
но́щіюнощѝ.
сохрани́тъ тѧ, ѿ всѧ́каго зла̀. сохрани́тъ
дш҃ю твою̀
(κýñéïò öõëÜîïé óå).
При этом в славянском тексте пары
различаются между собой не только глагольными формами, как и в греческом (хранѧ́и –
¿ öõëÜóóùí и сохрани́тъ – öõëÜîïé), но и
формами местоимения тебѐ – тѧ. В греческом
такого отличия нет (óå – óå), как нет его и во всех
предшествующих Псалтыри 1552 г. редакциях,
в которых читаются одинаковые формы тѧ –
тѧ. Вопреки традиционному представлению о
грекообусловленности исправлений Максима,
вариативность местоименных форм не зависит
ни от греческого текста, ни от старших славянских переводов, которые Максим Грек также
принимал во внимание [Вернер, 2019, с. 25–37].
Напротив, роль синтаксической структуры
текста в данном случае весьма красноречива.
Вариантами в параллельных стихах
могут выступать и приименные Дат. и Род.
падежи. Например, в псалме 45 реализуется
удаленный параллелизм – полностью повторяются два дистантно расположенных стиха,
8-й и 12-й:
45:8
си́ламъ (ô§í äõíÜìåùí), с на́ми.
застꙋ́пникъ на́шъ бг҃ъ ӏ̓ꙗ̓ковль;
45:12
с и́ л ъ (ô§í äõíÜìåùí), с н а́ м и .
застꙋ́пникъ на́шъ бг҃ъ и̓ꙗ̓ковль.
Большая часть старших переводов единообразно передает греческий приименной генетив
славянским генетивом (Синайская, Чудовская,
Киевская, Геннадиевская Псалтыри) либо, как
в болгарской Норовской Псалтыри, двойным
дативом. Однако Киприановская Псалтырь
(РГБ, ф. 173.I, № 142), редакция которой и
была основным славянским источником Псалтыри 1552 г., содержит пару
си́лъ, которая сохраняется и у Максима Грека. Южнославянское «происхождение» Дат.
приименного в данном случае нерелевантно,
поскольку эта форма выполняет функцию стилистического варьирования в повторе 9.
си́ламъ –
Рассмотренный выше пример, где Род.
и Дат. выступают контекстными синонимами, не является единственным в Псалтыри
1552 года. В 31:1 таким же образом передается
греч. Род. мн. относительного местоимения ”ò:
́хже ѿпусти́шасѧ (®í PöÝèçóáí)
Бл҃же́ни, и̓
́мже прикры́шасѧ (®í dðåκáëý)
беззаконіѧ, и̓ и̓
грѣсѝ. Во всех предшествующих псалтырных
редакциях читаются одинаковые формы Дат.
падежа.
Science Journal of VolSU. Linguistics. 2020. Vol. 19. No. 6
Контекстно вариативными являются также краткие и полные формы прилагательных,
что иллюстрируют повторяющиеся синтагмы
возда́ти / положи́ти зла́ѧ въз̾ бл҃га́ѧ в псалмах 34, 37, 108:
34:12 возда́ша ми зл̑а въз̾ бл҃га́ѧ (PíôáðåäßäïóÜí
ìïé ðïíçñN Píôr Pãáè§í);
37:21 воздаю̓
́щей ми мнѣ̀ зла́ѧ, возъ бл҃га́ѧ
(Píôáðïäéäüíôåò ìïé κáκN Píôr Pãáè§í);
108:5 положи́ша на мѧ зла́ѧ, воз̾ бл҃гаѧ (hèåíôï
κáô’ dìï™ κáκN Píôr Pãáè§í).
Эти чтения дают возможность проследить разные способы передачи субстантивированных форм греческих прилагательных мн. ч.
ср. р. в разных славянских псалтырных редакциях. Уже в самой ранней Синайской Псалтыри представлены сразу три разных варианта:
два уподобленных, с одинаковыми полными
либо краткими формами (34:12 зълаа̑ въз
добраа̑, 108:5 зло вьз добро), и один расподобленный (37:21 зъла 10 въз добраа̑).
С разными вариациями расподобленные
формы представлены и в других ранних переводах Псалтыри, ср. в последовательности
указанных псалмов в Киевской Псалтыри:
злаа́ въз добраа́ – злаа́ вьзъ бл҃гаа́ – зла вьз
благаа; в Норовской Псалтыри: лѫкава въз
благаа – зла вьз благаа – зла въз бл҃гых; в
Киприановской и Геннадиевской Псалтырях:
лꙋкаваа̀ въз бл҃гаа̀ – зла вьз благаа – зла
вьз благаа. В масштабе трех псалмов и шести
разновременных текстов мы имеем приблизительно равное соотношение совпадающих
и несовпадающих форм, причем как внутри
каждого отдельного псалма, так и трех псалмов в каждом из текстов. Псалтырь 1552 г.
в этом смысле вполне вписывается в общий
контекст, хотя у Максима Грека представлена
своя комбинация вариантов.
В Псалтыри 1552 г. представлен также
замечательный пример расподобления параллельных форм Вин. мн. субстантивированных
прилагательных, одно из которых оформлено
по неодушевленному варианту, а второе по
одушевленному, то есть Вин. совпадает с Род.:
146:6 возносѧ̀ кро́ткыѧ г҃ь. (PíáëáìâÜíùí ðñáåsò
¿ κýñéïò)
смирѧ́ѧ̑ же грѣ́шных, дѡ землѝ (ôáðåéí§í
äc Qìáñôùëï˜ò fùò ãyò).
В ранних редакциях Псалтыри на месте прилагательного Qìáñôùëï˜ò в Вин. п. читается
существительное грѣ́шникы, поэтому сравнивать вариант Максима Грека в данном случае
можно лишь с Норовской Псалтырью, в которой
обнаруживается адъективно-субстантивная
пара крѡтькыхъ ... грѣшнікы, также противопоставленная по одушевленности.
Наконец, параллельная вариативность
в Псалтыри 1552 г. присуща и аористу с
-лъ-формой. Такие случаи представлены различными примерами параллельных форм как
внутри одного стиха, так и в разных стихах
одного псалма. Ср. пару речѐ и повелѣ́лъ на
месте традиционного во всех ранних редакциях чтения рече … повелѣ в 32:9 и 148:5:
́ко то́и речѐ (åqðåí), и̓ бы́ша. то́и повелѣ́лъ
ꙗ̓
(díåôåßëáôï), и̓ созда́шасѧ. Подобная пара
встречается и в параллельных синтагмах в
43:26 ꙗ̓
́ко смири́ласѧ в̾ пе́р̾сть дш҃а на́ша.
прилпѐ в̾ землѝ ѹ̓тро́ба на́ша. В 33:7 и 33:18
содержатся удаленные параллельные конструкции, в одной из которых представлены
-лъ-форма и аорист (ѹ̓слы́шалъ и сп҃сѐ), а
в другой – две -лъ-формы (ѹ̓слы́шалъ и
и̓зба́вилъ):
33:7 се́й ни́щiи возвал, и̓
ѹ̓слы́шалъ его̀. и̓
ѿ всѣх скор̾бе́и его̀, сп҃сѐ его̀;
33:18 возва́ша пра́ведній, и̓ г҃ь ѹ̓слы́шалъ и̓
́хъ.
и̓ ѿ всѣх печалей и̓
́хъ, и̓зба́вилъ и̓
́хъ.
Все домаксимовы редакции Псалтыри
содержат в этих псалмах только аористные формы, ср. 32:9, 148:5 рече ... повелѣ,
43:26 съмѣрисѧ ... прильпе, 33:7 ѹслыша и
сп҃се, 33:18 ѹслыша и избави.
Грамматическая вариативность
в списках Псалтыри 1552 года
Зависимая от структуры текста грамматическая вариативность была проиллюстрирована выше исключительно теми
чтениями, которые единообразно отражены
во всех семи списках Псалтыри 1552 г. [Вернер, 2019, с. 12–24]. Однако перечень таких
случаев можно значительно расширить: за
счет вариативности, проявляющейся в двух
наиболее близких к первоначальному переводу Максима соловецких списках Псалтыри 1552 г.11, и за счет примеров из двух
интерлинеарных списков Псалтыри 1552 г.,
переписанных троицкими книжниками в Вестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2020. Т. 19. № 6
начале XVII в., которые довольно регулярно фиксируют вариантные грамматические
формы, помещая варианты под или над
строкой 12. Так, к рассмотренным выше вариантам «старого» и «нового» Вин. п. прилагательных интерлинеарные списки добавляют
такие же варианты для существительных и
личных местоимений:
24:8 наста́вит кро́ткыѧхъ (ðñáåsò) на сꙋдъ.
24:9 наѹ̓чи́тъ кро́ткыхъ (ðñáåsò) пꙋтем своим
(неинтерлинеарные списки кро́ткыхъ ... кро́ткыхъ);
100:6 о̓чи моѝ, на вѣ́рныѧх землѝ. ꙗ̓
́ко съсѣдѣ́ти
и̓
́мъ съ мно́ю;
100:8 въ ѹ̓тріѧ и̓збива́хъ всѣ х грѣ́шны х
, всѣх
́ко потреби́ти ѿ гра́да
землѝ. ꙗ̓
дѣ́лающих безза́коніе
(неинтерлинеарные списки вѣ́рных ... грѣ́шных);
135:17 порази́вшемꙋ царѧ̀еи вели́кых, ꙗ̓
́ко въ вѣ́къ
е̓го̀.
и̓ ѹ̓би́вшемꙋ царе́и крѣ́пкых, ꙗ̓
́ко въ вѣ́къ
е̓го̀
(неинтерлинеарные списки царе́и ... царе́и);
131:6 сѐ слы́шахом и̓
̀е̓го̀ въ е̓фра́ѳѣ.
обрѣто́хом е̓го̀, въ полѧх дꙋбравных
(неинтерлинеарные списки е̓го̀ ... е̓го̀);
88:22 и̓ бо рꙋка̀ моѧ̀, застꙋ́питъ и̓
̀.
и̓ мы́шца моѧ̀, ѹ̓крѣпи́тъ е̓го̀
(неинтерлинеарные списки (кроме соловецких)
е̓го̀ ... е̓го̀);
64:10 ѹ̓пои̓лъ е̓сѝ ю̓
̀е̓ѧ.
̀
ѹ̓мно́жилъ е̓сѝ о̓богати́ти ю̓
(неинтерлинеарные списки ю̓
̀ … ю̓
̀ / е̓ѧ … е̓ѧ).
приименной Род. п. ôyò èáëÜóóçò употреблен
в ед. ч. в отличие от Род. мн. èáëáóó§í при
втором имени, однако причина замены не в
этом: в иных случаях Максим Грек не меняет
славянскую форму притяжательного во мн. ч.
на месте греч. имени в ед. ч., ср. в 68:3: пріидох
въ глꙊбины̀ мо́рскіѧ (ôyò èáëÜóóçò). Причина может быть именно в разбиении таким
способом однообразных повторов в двух
стихах псалма.
К вариативным формам в интерлинерных
списках относятся также формы вокатива
и номинатива на месте вокатива: 43:5 цр҃юь
мо́и, и̓ бг҃ъже мо́и (неинтерлинеарные списки
цр҃ь ... бг҃ъ). При этом заслуживает внимания
тот факт, что в строке и под строкой в пары
поставлены уже две разные формы – цр҃ю
и бг҃ъ, под строкой цр҃ъ и бж҃е. Та же самая
ситуация имеет место и в примерах выше с
формами Вин. кро́ткыѧ и кро́ткыхъ, вѣ́рныѧ
и грѣ́шныхъ, царѧ̀ и царе́и: расподобленные
варианты даны непосредственно в строке, а
под строкой приведены совпадающие в параллельных стихах формы.
Наконец, есть также вариантные формы
дв. и мн. ч. парных существительных:
131:4 а̓
́ще да́мъ со́нъ о̓чи́ма мои́ма, и̓ вѣ́комаъ
мои́мамъ дрема́ніе
(неинтерлинеарные списки о̓чи́ма ... вѣ́кома /
вѣ́комъ).
В 8:8-9 в интерлинеарных, а также в ранних соловецких списках Псалтыри 1552 г. представлен пример расподобления параллельных
форм относительных прилагательных:
8:7 вс̑ѧ покори́лъ е̓сѝ под нога́ма его̀.
8:8 ѡ̓вцы, и̓ волы̀ вс̑ѧ. е̓щѐ же, и̓ скоты̀ польскіѧ
(ôï™ ðåäßïõ).
8:9 пти́цы
(ôï™ ïšñáíï™), и̓ ры́бы мо́рѧ.
(ôyò èáëÜóóçò)
преходѧ́щая стезѝ мор̾скіѧ (èáëáóó§í).
В этих стихах параллелизм двух последних форм (k÷èýáò ôyò èáëÜóóçò – ôñßâïõò
èáëáóó§í) накладывается на ряд предшествующих прилагательных (ôN κôÞíç ôï™ ðåäßïõ,
ôN ðåôåéíN ôï™ ïšñáíï™). Во всех домаксимовых редакциях Псалтыри в 8:8-9 читаются одинаковые формы прилагательного мор̾скы́ѧ ...
мор̾скы́ѧ 13, а Максим Грек расподобляет эти
формы за счет приименного Род. В греческом
Интерлинеарные списки отражают и
синтаксическую вариативность Твор. беспредложного и Мест. с предлогом въ в обстоятельственном значении. Для Максима Грека
характерен перевод греч. аккузатива dí предложно-падежной конструкцией [Вернер, 2019,
с. 74–78]. Однородным греческим конструкциям
с сочинительным союзом, однако, соответствуют
в интерлинеарных списках разные варианты:
82:16 та́ко пожне́ши и̓
́хъ, бꙋ́рею твое̓ю̀. (dí ô†
κáôáéãßäé óïõ)
и̓ въ гнѣ́ве тво́емъ. (dí ô† “ñㆠóïõ)
смꙋти́ши и̓
́хъ.
Это совмещение обязано своим появлением
чтениям разных списков Псалтыри 1552 г.:
наиболее близкие к первоначальному переводу
соловецкие списки содержат две предложных
конструкции, тогда как в остальных неинтерлинеарных списках читается два Твор. п. [Вернер,
2019, с. 553].
Science Journal of VolSU. Linguistics. 2020. Vol. 19. No. 6
Трудно утверждать однозначно, в чем состояло намерение переписчиков XVII в.: подводили ли они эти варианты, используя разные
списки Псалтыри 1552 г. с расподобленными
формами, и таким образом закрепляли в тексте эту особенность перевода Максима Грека,
или, напротив, стремились нивелировать ее,
добавив и уподобленный вариант. На наш
взгляд, более вероятно первое: книжникам
была известна эта лингвостилистическая
характеристика текстов Максима Грека; и в
ряде случаев параллельная вариативность
форм в интерлинеарных списках носит самостоятельный характер, то есть не обусловлена
чтениями разных списков. Ср., например,
чисто стилистическое варьирование в оформлении синонимичных возвратных глаголов в
параллельных синтагмах в 26:1:
просвѣще́ніе моѐ и̓ спаси́тель мо́и, кого̀
ѹ̓бою̓
́сѧ (öïâçèÞóïìáé).
защи́титель животꙋ моему, кого̀ сѧ
ѹ̓страшꙋ̀ (äåéëéÜóù).
Во всех предшествующих редакциях Псалтыри частица сѧ располагается в препозиции к
глаголу в обоих случаях 14.
Стилистический характер
грамматической вариативности
в переводах Максима Грека
Хорошо известно, что эксперименты со
стилем имели место в церковнославянских
текстах Максима Грека. В частности, к их числу
относятся два варианта перевода с греческого
героического и элегического стиха текста под
названием «Инока Максима Грека о том, како
подобает входити во святыя божия храмы»
[Максим Грек, 1897, с. 232–233]. Однако различие между этими вариантами состоит лишь в
порядке слов и в синтаксисе при минимальных
грамматических несовпадениях (впрочем, этот
текст очень краток). Что же касается грамматической вариативности, то рассмотренные
выше примеры из текста Псалтыри находят
поддержку и в оригинальных сочинениях Максима. Ср., например, в написанном на сожжение
тверского собора тексте под названием «Какыа
м епископъ
р
тферьскыи, съжжену бывшу събръному храму
ѣ
ниом и самому
и всему двору его и вс
чи реклъ бы убо к съд
телю вс
ѣ
м им
ѣ
ѣ
граду и множаишим иным и храмом и двором
и людем погор
вшим...»: не призвати на пиръ
ни богатыа сусѣды, ни сродникы своа, ниже
друговъ, но слѣпыхъ, сухых, хромых, убогыхъ
и нищетьствующа вся [Преподобный Максим
Грек, 2014, с. 234]. Эта цитата так же, как и стихи Псалтыри, представляет собой риторически
организованный текст: два экспрессивных ряда
адъективов и субстантивов противопоставлены
друг другу, в каждом из рядов заключительная
форма имеет иную флексию Вин., чем все предшествующие, а основной набор форм в каждом
ряду содержит расподобленные флексии (в первом ряду – «старого» Вин. п., оформленного по
неодушевленному варианту, во втором – «нового» Вин. п., омонимичного Род. п.).
Разумеется, перенос на славянскую почву
византийских и европейских представлений о
литературно-языковых стилях и риторических
приемах для Максима Грека был естественным,
и это не раз отмечалось в работах, посвященных
его оригинальным сочинениям [Буланин, 1993;
Бушкович, 1993; Шевченко, 1998]. Рассмотренные случаи грамматической вариативности,
обусловленной структурой текста, демонстрируют, что и стандартный церковнославянский
текст Псалтыри оказывается включенным в
сферу приложения этих установок.
Языковой механизм, в котором различные формы – новые и старые, южнославянские
и восточнославянские по происхождению, грецизированные и исконные, стандартные и нестандартные – используются в стилистических
целях (причем приблизительно так же, как
мы сегодня это понимаем), в конечном счете
«работает» на формирование так называемого
гибридного церковнославянского языка [Живов, 2017, с. 231–249], однако не сниженного и
упрощенного, а стилистически обработанного
и разнообразного. Как показывают ранние тексты, отдельные случаи такой стилистической
грамматической вариативности имели место в
церковнославянских текстах гораздо раньше
XVI в., однако в Псалтыри Максима Грека этот
прием является действительно актуальным и
последовательным.
Заключение
Псалтырь, как и иные гимнографические
тексты, позволяет развернуть вопрос «тотальѣ
ѣ
Вестник ВолГУ. Серия 2, Языкознание. 2020. Т. 19. № 6
ной вариативности» средневековой письменности, полемически сформулированный в свое
время школой так называемой Новой филологии 15, в плоскость особой риторической
организации текста на всех языковых уровнях,
от орфографии до синтаксиса. Грамматически синонимичные формы при этом могут
и должны осмысляться не только в рамках
традиционно используемых в диахронии
противопоставлений, но и в стилистических
категориях, актуальных для средневековых
текстов. Одной из таких категорий, определяющих функционирование вариантов в
качестве лингвостилистических средств в
гимнографических текстах на литературном
церковнославянском языке, выступает структурный текстовый параллелизм.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Далее для наглядности псалтырные стихи
приводятся с разбивкой на ритмически параллельные строфы; если не оговорено иное, все примеры
цитируются по тексту Псалтыри 1552 г. в переводе
Максима Грека [Вернер, 2019].
2 В качестве репрезентантов пяти домаксимовых редакций славянской Псалтыри [MacRobert,
1998; Карачорова, 2003] в настоящей работе
учитывались следующие тексты: Синайская
Псалтырь XI в., Чудовская Псалтырь XI в., Симоновская Псалтырь XIII в., Киевская Псалтырь
XIV в., Норовская Псалтырь XIV в., «Киприановская» Псалтырь XV в., Геннадиевская Псалтырь
1499 года.
3 Здесь цитируется по: (Синайская Псалтырь,
922, с. 60).
4 Для формы цр҃еви еще одним разрешающим
условием выступает снятие парадигматической
омонимии между Дат. и Зват. ед. цр҃ю.
5 В церковнославянской грамматической традиции, начиная с трактата «О восьми частях слова»,
притяжательное прилагательное осмысляется как
эквивалент Род. приименного в именной парадигме
[Успенский, 2002, с. 455].
,
6 Тем не менее это правило нарушается,
например, в 28:5: во всех редакциях Псалтыри
ке́дры. Причитается
чиной тому может быть уподобление конструкции
двум таким же конструкциям (без зависимых слов) в предшествующем стихе, ср. 28:4:
, в̾ велелѣ́потѣ.
7 Здесь цитируется по: (Синайская Псалтырь,
въ крѣ́пости.
922, с. 340).
8 Здесь цитируется по: (Норовская Псалтырь,
922, с. 624).
9 В контексте варьирования можно также обратить внимание на орфографию в интерлинеарных
списках Псалтыри 1552 г.: в повторяющихся стихах
по-разному (через ӏ̓ и и̓) написаны формы ӏ̓ꙗ̓ковль
и и̓ꙗ̓ковль.
10 На вопрос, является ли форма зъла Род. п.
существительного или краткого прилагательного,
позволяет ответить содержащаяся в Норовской
Псалтыри в переводе такой же греческой конструкции в 34:12 неомонимичная форма краткого прилагательного лѫкава въз благаа. Исходя из этого,
можно думать, что расподоблению подверглись
именно адъективные формы.
11 Список РНБ, Сол. 752/862 (начала XVII в.)
и переписанная с него около 1665 г. соловецким
книжником Сергием Шелониным рукопись РНБ,
Сол. 741/851 [Вернер, 2019. с. 13–14, 21–24].
12 Списки с подстрочным славяно-греческим
текстом: РГБ, ф. 173.I № 8 и 9 [Вернер, 2019, с. 14–35].
13 Три неинтерлинеарных списка Псалтыри
1552 г. также содержат одинаковые формы прилагательных в этом стихе.
14 Как отметила К.М. МакРоберт, во всех пяти
редакциях славянской Псалтыри лишь пять стихов
сохраняют старшие чтения с препозицией частицы
сѧ [MacRobert, 2006, р. 376]. Среди этих стихов
только в 26:1 представлены параллельные синтагмы, содержащие уподобленные относительно
позиции сѧ глагольные формы.
15 Языковое варьирование стало одним из
переосмысленных аспектов в европейской и
американской филологической медиевистике
конца XX в. (см. вышедший на русском языке с
большим опозданием обзор дискуссии в журнале
«Speculum» [Лозинская, 2019]). Программным
тезисом так называемой Новой филологии стало
сформулированное Б. Серкилини утверждение:
«l’écriture médiévale ne produit pas de variantes,
elle est variance» («средневековая письменность
не продуцирует варианты, она и есть варьирование») [Cerquiglini, 1989, р. 111].
| Напиши аннотацию по статье |
www.volsu.ru
ГЛАВНАЯ ТЕМА НОМЕРА
DOI: https://doi.org/10.15688/jvolsu2.2020.6.1
UDC 81.161.1’04:81’36
LBC 81.416.1-03
Submitted: 17.08.2020
Accepted: 02.11.2020
VARYING MEANS OF GRAMMATICAL PARALLELISM
IN THE CHURCH SLAVONIC TRANSLATIONS OF PSALMS
OF THE 11th–16th CENTURIES
Inna V. Verner
Institute of Slavic Studies of the Russian Academy of Sciences, Moscow, Russia
Abstract. As a metrically organized poetic text, the Psalter is built on the principle of substantive and formal
parallelism of verses and stanzas in the Hebrew text as well as in Greek and Church Slavonic translations. In the
article, based on the material of Slavic translations of different times (from the Sinai Psalter of the 11th century to
the Psalter of 1552 by Maximus the Greek), cases of assimilation / dissimilation of grammatical forms in parallel
text structures are considered. The variability which arises in the process of dissimilation has neither genetic (South
Slavonic vs East Slavonic, archaic vs new, standard vs non-standard forms), nor functional (literary vs non-literary
forms), but rhetorical nature of stylistic variation, conditioned by the structure of the text. The analysis revealed
that in early Slavonic psalter redactions the choice and the number of variable grammatical forms are limited; the
texts of the 16th century, namely the Psalms of 1552 translated by Maximus the Greek, are particularly characterized
by stylistic grammatical variability, concerning the most different forms (from the substantive Gen. and Dat. cases
to the aorist and perfect in the 3rd person). The examined cases of the dissimilated grammatical forms in parallel
contexts of the Psalter are supported by some original Maximus the Greek’s works, so that these forms should be
considered as stylistic variants of the literary Church Slavonic language.
Key words: Church Slavonic language, Church Slavonic translations from Greek, Psalter, grammatical
variability, grammatical parallelism, Maximus the Greek.
Citation. Verner I.V. Varying Means of Grammatical Parallelism in the Church Slavonic Translations of
Psalms of the 11th–16th Centuries. Vestnik Volgogradskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya 2. Yazykoznanie
[Science Journal of Volgograd State University. Linguistics], 2020, vol. 19, no. 6, pp. 5-16. (in Russian). DOI:
https://doi.org/10.15688/jvolsu2.2020.6.1
УДК 81.161.1’04:81’36
ББК 81.416.1-03
Дата поступления статьи: 17.08.2020
Дата принятия статьи: 02.11.2020
ВАРИАТИВНЫЕ СРЕДСТВА ГРАММАТИЧЕСКОГО ПАРАЛЛЕЛИЗМА
В ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКИХ ПЕРЕВОДАХ ПСАЛТЫРИ XI–XVI ВЕКОВ
Инна Вениаминовна Вернер
Институт славяноведения РАН, г. Москва, Россия
Аннотация. Псалтырь, будучи метрически организованным поэтическим текстом, строится по
принципу содержательного и формального параллелизма стихов и строф как в еврейском тексте, так и в
греческом и церковнославянском переводах. В статье на материале разновременных славянских переводов
(от Синайской Псалтыри XI в. до Псалтыри Максима Грека 1552 г.) рассмотрены случаи уподобления /
расподобления грамматических форм в параллельных структурах текста. Возникающая при расподоблении
вариативность имеет не генетический (южнославянские vs восточнославянские, архаические vs новые,
Science Journal of VolSU. Linguistics. 2020. Vol. 19. No. 600,
.
.
В
И
р
е
н
р
е
В
стандартные vs нестандартные формы) и не функциональный характер (книжные vs некнижные формы),
но риторический, обусловленный структурой текста характер стилистического варьирования. Проведенное
исследование показало, что в ранних псалтырных редакциях репертуар и количество вариативных грамматических форм ограниченны; в наибольшей степени стилистическая грамматическая вариативность,
касающаяся самых разных форм, присуща текстам XVI в., а именно Псалтыри 1552 г. в переводе Максима
Грека. Рассмотренные случаи расподобления грамматических форм в параллельных контекстах Псалтыри
находят поддержку и в оригинальных сочинениях Максима Грека, что позволяет считать их стилистическими
вариантами литературного церковнославянского языка.
|
варьирование форм св нсв в императиве анализ факторов. Введение. К постановке проблемы
Варьирование видовых форм в императиве на материале русского языка издавна было объектом внимания лингвистов и сейчас вызывает живой интерес, причем в последнее время открылись
новые аспекты анализа этой проблемы. Актуальный и подробный
обзор точек зрения содержится в работе [Зорихина-Нильссон 2012];
здесь мы напомним основные моменты и отразим существенные
для нашего материала особенности различных точек зрения. Первые
работы на эту тему появились в конце 50-х — начале 60-х годов [Исаченко 2003; Шмелев 1959]. Основы современного семантического
объяснения выбора вида в императиве содержатся в вышеупомянутой статье Д. Н. Шмелева (см. раздел 2).
Следующий всплеск интереса к проблеме выбора видовых форм приходится на 90-е годы, ср. [Падучева 1996; Храковский 1990; 1996]. В это время были эксплицитно сформулированы
теоретические основы исходно семантического, функциональнограмматического описания данных форм, в том числе и с учетом
анализа межкатегориального взаимодействия. Однако проблема явно не была исчерпана, так как в прошедшее десятилетие появился
целый ряд новых публикаций на эту тему [Бенаккио 2004; Benacchio 2006; Бирюлин 2012; Zorikhina Nilsson 2013; Падучева 2010;
Шатуновский 2004]. В последних работах возникали новые аспекты рассмотрения проблемы — так, в поле зрения оказалась фигура
1 В 2014 году работа поддерживалась Российским научным фондом, грант 14–
18–03668, «Механизмы усвоения русского языка и становление коммуникативной
компетенции на ранних этапах развития ребенка».
Наблюдателя [Падучева 2010]. Особенное внимание было уделено
прагматическому истолкованию этого явления с позиций вежливости [Benacchio 2002; 2006; Зорихина-Нильссон 2012]. В работах
Л. А. Бирюлина [2012] и Р. Бенаккио [Бенаккьо 2010] были намечены
основания типологического сравнения при анализе форм императива. Тогда же мы попытались проследить, как происходит усвоение
видовых противопоставлений в императиве у маленьких детей, и
обнаружили существенные типологические различия между данными русского и греческого языков [Stephany, Voeikova 2012; 2015]. При
этом мы анализировали речь взрослых участников коммуникации,
обращенную к детям, стараясь представить ее как один из регистров
устной речи.
Особенно интересными в речи родителей оказались частотные императивные формы, которые являются наиболее вероятными
кандидатами для гештальтного усвоения (запоминания в целостном
виде, entrenchment, frozen forms — в разных теоретических моделях).
Эти формы зачастую представляют собой переходное явление между полноправными глаголами и дискурсивными маркерами (далее
ДМ). Во многих случаях частотные формы СВ и НСВ в императиве
используются равноправно, так что возможна практически равноценная замена одного вида другим. Такие употребления мы назвали
«неспецифическими» [Воейкова 2014; Иванова, Воейкова 2014]. Очевидно, что это явление может быть характерно для разных глаголов,
а причины неспецифического употребления у глаголов разных акциональных классов не совпадают. В этой статье мы сосредоточимся на
неспецифическом употреблении вида в ДМ от глаголов восприятия
типа смотри-посмотри, слушай-послушай. В тексте будут освещены следующие вопросы: 1) краткое описание истории разработки проблемы, включая семантические и прагматические факторы,
влияющие на выбор форм СВ и НСВ в императиве; 2) дальнейшее
развитие понятия ментального видового коррелята; 3) анализ неспецифических видовых форм в речи взрослого, обращенной к ребенку,
с особенным вниманием к ДМ; 4) анализ подобных форм в устной
разговорной речи на материале НКРЯ; 5) выводы.2. Семантические и прагматические факторы, влияющие на
выбор форм СВ и НСВ в императиве
По общему мнению исследователей данного явления, употребление СВ в императиве является более нейтральным, а употребление
НСВ оказывается нагруженным дополнительными семантическими
и прагматическими оттенками. Ср. (1а) и (1б)2:
(1а) Держа пистолет в левой руке, он вытащил у нее из кармана
телефон и бросил в бочку. — Теперь, пожалуйста, разденьтесь,
— деловито приказал он. — И не тяните — времени мало.
[Юрий Буйда. Город палачей (2003)]
(1б) — Раздевайтесь, — сказала Марина, когда мы вошли в дом. —
Понятно, — сказала Марина. — Ну, раздевайтесь, чего же вы
стоите? Давайте сюда ваши перчатки.
[Андрей Геласимов. Год обмана (2003)]
Как видно из сравнения (1а) и (1б), императив СВ применяется
в тех случаях, когда содержание прескрипции неизвестно слушающему заранее, не вытекает из общей ситуации общения. Соответственно, такое требование или просьба не претендуют на то, чтобы
их выполнили немедленно: императив СВ оставляет слушающему
время «на обдумывание» прескрипции. Точнее было бы сказать —
поскольку сложно в каждом случае оценить, как долго можно без
ущерба для успешной коммуникации не выполнять прескрипцию, —
что императив СВ нейтрален по отношению к времени выполнения
прескрипции, в то время как императив НСВ предполагает безотлагательный приступ к действию. Другие семантические нюансы
обнаруживаются в императиве НСВ при более детальном анализе.
Исключительно богатая по содержанию статья Д. Н. Шмелева
[1959] в краткой форме описывает семантические особенности НСВ
в императиве. Он приводит в своей работе следующие основные
контексты такого употребления:
1) Употребляется для обозначения постоянного или повтор
ного действия (мой руки перед едой = всегда);
2 Все примеры, не имеющие дополнительных указаний, взяты из Национального корпуса русского языка. Высказывания детей и их родителей взяты из Базы
данных по детской речи РГПУ им. А. И. Герцена — ИЛИ РАН.2) Может значить не ‘вообще делай’, а ‘делай сейчас, скорее’, т. е. обозначает побуждение к немедленному совершению действия;
3) Действие предельно приближено к моменту высказы
вания, как бы совпадает с ним;
4) Действие само по себе так или иначе уже предполага
ется (ожидается или естественно в данной ситуации);
5) Побуждение является только знаком для начала действия
или условным вежливым приглашением;
6) Побуждение определяет, к ´ак должно исполняться дей
ствие.
Разбивка на подпункты семантических зон, выделенных
Д. Н. Шмелевым, осуществлена нами — в его статье не выделяется
специально подпункт 6, который нам показался (с учетом материала
детской речи) отдельным случаем употребления НСВ (см. об этом
ниже). В работах авторов 90-х годов основные разновидности такого
употребления были значительно конкретизированы.
В ранних исследованиях Д. Н. Шмелева и А. В. Исаченко [2003]
особенности видовых предпочтений в императиве связывались с
инвариантными значениями видов в индикативе. Это касается выделения подпункта 1: разумеется, постоянное или повторное действие
обозначается формами НСВ и в индикативе, и в императиве. При
этом довольно часто высказывание содержит явное или скрытое
условие, ср. (2а) и (2б):
(2а)
Если вы никак не можете добиться красоты нежной белоручки,
держите дома нитяные перчатки.
[Светлана Чечилова. Вещь
в себе (1999) // «Здоровье», 1999.03.15]
(2б) Нет, молодые собачники, охотники, молодожены, поэты, не верьте никогда внезапному счастью, знайте, напротив, что иллюзия эта в самом деле есть величайший барьер на вашем пути, и
вы должны не сидеть на нём, а перескочить.
[М. М. Пришвин. Кэт (1925)]
В (2а) условие выражено явно, в (2б) оно подразумевается: во
всех случаях, когда вам покажется, что вам сопутствует внезапное
счастье, нужно знать, что это иллюзия, которая станет барьеромна пути всех собачников, охотников, молодоженов и поэтов. Парадоксальный выбор адресатов и их широкая референциальная отнесенность подчеркивают, что высказывание (2б) имеет обобщенный
смысл.
Соотношению общей видовой семантики и употребления видов в императиве посвящены исследования И. Б. Шатуновского [Шатуновский 2004], в которых семантика видовых форм в императиве
соотносится с частными видовыми значениями индикатива. Автор
подчеркивает семантический компонент осведомленности и готовности говорящего к совершению действия в случае его обозначения
НСВ императива (подпункты 4–5): исполнитель в этом случае уже
«самостоятельно сделал выбор», а говорящий лишь побуждает его
начать действие. Иными словами, в отличие от ранних работ, современные исследования подчеркивают избирательную преемственность семантики вида в императиве по отношению к индикативу и
значительно уточняют первоначальные наблюдения.
Выделенный Д. Н. Шмелевым признак 3 оказался неоднозначным: если речь идет о начальной фазе действия, которое уже совершается, то НСВ может означать призыв к его продолжению, ср.
отмеченную В. С. Храковским и Ю. Д. Апресяном тенденцию к редупликации форм в подобных случаях сидите-сидите, плачь-плачь
[Апресян 2012; Храковский 2012: 556]. Императив в таком случае
может иметь пермиссивный оттенок [Zorikhina Nilsson 2013: 203], особенно если он образован от глаголов неконтролируемого действия.
В других случаях редупликация придает требованию оттенок особенной интенсивности, ср. пример Ю. Д. Апресяна: Гордись, гордись
своей проклятой славой (= ‘можешь гордиться’) vs. Стыдись! Стыдись! (= ‘должен очень стыдиться’) [Апресян 2012: 20]. В последнем
случае налицо ироническое или «злорадное» использование данной формы. Итак, пункт 3 может быть сформулирован как призыв к
немедленному началу действия, если оно еще не начато, и призыв к
его продолжению, если оно уже началось.
Е. В. Падучева [1996] уделяет особенное внимание семантическим признакам 2, 3 и 4, считая основными условиями употребления НСВ в императиве призыв к немедленному (безотлагательному)
совершению действия, побуждение начать действие и его предсказуемость в сложившихся условиях. В.С. Храковский дополнительно
к этому подробно анализирует признак 4, а также подчеркиваетблизость момента речи и предполагаемого начала действия (оно
должно было начаться либо непосредственно до момента речи, либо
сразу после него) [Храковский 1988; Храковский 1996; 2012: 557]. При
этом В. С. Храковский объясняет особенности противопоставления
НСВ/СВ в императиве результатом межкатегориального взаимодействия вида и наклонения (см. об этом направлении также в [Пупынин 1992; 1996а; Храковский 1990; 1996], ср. также интерпретацию
различий в употреблении вида в прошедшем и будущем временах в
[Падучева 2010]). Выбор формы вида в императиве во многих случаях
связан с деформацией некоторых частных значений в ирреальных
наклонениях. Иными словами, относительно признаков 1–5 между
исследователями существует определенное единодушие. Остановимся на тех пунктах, которые вызывают споры и сомнения.
Прагматическое объяснение выбора СВ и НСВ было конкретизировано, в первую очередь, в работах Р. Бенаккио, например, [Бенаккио 2004; Benacchio 2006]. Она указывает на то, что выбор СВ в
императивном высказывании является немаркированным и манифестирует дистантную вежливость, в то время как выбор НСВ может
быть знаком контактной вежливости или невежливости, в зависимости от того, соответствует ли статус собеседников необходимым
для контактного взаимодействия условиям. Так, (3а) иллюстрирует
ситуацию дистантной вежливости, (3б) отражает вежливость контактную, а (3в) является примером невежливого, настоятельного,
грубого приказа:
(3а) Я обмакнул палец. — Открой рот. Он зажмурился и высунул
[А. Волос. Недвижимость (2000)]
сладкий инжирный язык.
(3б) Вот я помню. . . — Он постучался. — Открывай, Марковна!
[Ю. О. Домбровский. Факультет ненужных вещей]
(3в) Бырым стал багровым. — Открывай ведро! — захрипел стар
ший инспектор, перейдя на «ты».
[Т. Соломатина. Акушер-ХА! Байки (2009)]
Определение прагматических условий зависит от множества
различных, в том числе и внеязыковых факторов (например, сложным является во многих случаях учет статуса собеседников), так что
некоторые речевые акты допускают равнозначное употребление СВи НСВ. По наблюдениям Н. В. Зорихиной-Нильссон [2012: 203], такая ситуация характерна для советов и пожеланий, ср. приводимые
ею примеры: одевайтесь потеплее vs. оденьтесь потеплее. Не случайно Д. Н. Шмелев в своей пионерской работе писал о вежливости
наследующее: «Проявление в формах повелительного наклонения
”
чальственности“ или
любезности“ не может зависеть от видовых
”
различий этих форм, поскольку все подобные оттенки связаны не с
самими соответствующими формами, а с взаимоотношением лиц,
ситуацией, контекстом и т. д.» [Шмелев 1959: 13–17]. Итак, хотя Р. Бенаккио с опорой на предшествующие семантические исследования
выявлены прагматические предпочтения форм СВ и НСВ, остается
определенная часть контекстов, которые фактически безразличны к
выбору НСВ/СВ в императиве. В таких случаях наблюдается свободная вариативность видовых форм.
Как мы увидим, это касается не только прагматического аспекта. Анализ коммуникации детей и родителей показывает, что
взрослые по умолчанию придерживаются некоторого принятого в
их социальном слое канона вежливости, однако не заинтересованы
в том, чтобы специально подчеркивать его. К тому же, принятый
между ребенком и матерью стиль общения может допускать как
контактные, так и дистантные формы вежливости. Это приводит к
уменьшению роли прагматического фактора в ситуациях общения с
ребенком.
В работах Д. Н. Шмелева и В. С. Храковского императивные высказывания, содержащие cпособ осуществления прескрипции (6),
или квалитативный показатель (типа пойте громче, бегите быстрее),
связываются с НСВ, в то время как в речи взрослых, обращенной к
ребенку, нам встретились в этом контексте в основном формы СВ
(построй так, чтобы белочка поместилась, вымой хорошо). Здесь налицо другое явление, отличное от неспецифических контекстов, —
обе формы возможны в императиве и имеют ярко выраженные семантические оттенки.
Анализ письменной речи показывает, что формы НСВ или СВ
в высказываниях с качественными наречиями практически равновероятны. Поиск в НКРЯ дает следующие результаты: из 1108 случаев
употребления императива с последующим наречием в 493 случаях
употреблен глагол СВ и в 615 случаях — глагол НСВ3. Неправильные
3 Поиск проводился по части Основного корпуса со снятой омонимией объе
мом 516844 предложения, 5944156 слов.примеры, в которых между глаголом и наречием оказался знак
препинания, составляют, соответственно, 177 и 176 случаев. Таким
образом, на 316 случаев употребления императива СВ в выборке,
состоящей из 755 примеров употребления императива с наречием,
приходится 439 глаголов НСВ. Это свидетельствует о том, что явного
предпочтения той или иной формы императива с наречием нет. Более детальное рассмотрение примеров позволяет выделить типовые
контексты употребления СВ и НСВ в сочетании с наречиями. Среди них встречаются как случаи, уже описанные ранее, так и новые
контексты, ср. (4а-г):
(4а) Почаще читайте малышу стихи и слушайте вместе с ним спокойную музыку, научите песням— детским, русским народным,
на ночь обязательно пойте колыбельную.
[И. Ковалева. В карте запись (1999) // «Здоровье», 1999.03.15]
— постоянное или повторное действие;
(4б) Твоё сердце слабеет. Бросай немедленно свой театр. Я не могу
[А. С. Грин. Ива (1923)]
видеть, как ты умираешь.
— побуждение к немедленному совершению действия;
(4в) У идущего мимо джентльмена с зонтом слегка приподнялись
брови. Ничего, ничего, гуляй дальше! И я гуляю по туннелю.
[Сергей Юрский. Бумажник Хофманна (1993)]
— действие совпадает с моментом высказывания, прескрип
ция направлена на то, чтобы оно продолжалось;
(4г)
«Пишите коротко и неясно»,— согласно легенде, предписывал
Наполеон составителям кодекса, названного его именем.
[Борис Вишневский. Компромат между строк // «Московские новости», 2003]
— побуждение определяет, как должно исполняться действие.
НСВ в примере (4г) обозначает обобщенное предписание, рассчитанное не только на однократное выполнение. Такое предписание содержит имплицитное условие: «всякий раз, когда будете
писать, соблюдайте следующее. . . ».
В детоцентрических ситуациях речь идет чаще о единичном
предписании, оформленном СВ, ср. (4д):(4д) Так, а ты не такой, высокий построй.
(Филипп, 2;8)
Ты так сделай, чтобы места зверюшкам хватило.
(мама, возраст Филиппа 2;7)
Сочетаний императива с наречием в текстах отмечено немного: общее их число и в речи матери, и в речи ребенка не превышает
10 употреблений, причем в это количество входят и локализаторы
(типа сядь поближе). Иными словами, количественных данных для
сопоставления СВ и НСВ императива в сочетании с наречием недостаточно, но можно предположить, что в предписаниях, обращенных
к детям, при наличии квалитативной характеристики действия или
созидаемого объекта, употребление СВ императива как минимум
настолько же вероятно, как и употребление НСВ, а, возможно даже
более распространено (ср. наблюдения за речью других детей в статье К. А. Ивановой в этом сборнике). Это связано с тем, что в диалогах
матери и ребенка на ранних этапах обычно встречаются конкретные,
единичные предписания, а общие сентенции типа мой руки перед
едой, слушайся старших, скорее всего, начинают употребляться на
более поздних этапах или зависят от речевой стратегии говорящего
взрослого. В целом можно сказать, что в большинстве случаев выбор видовой формы в императиве, в основном, объясняется теми же
семантическими закономерностями, что и в индикативе.
3. Ментальные видовые корреляты и понятие чистой
видовой пары
В данном исследовании речь идет о закономерностях выбора
видового коррелята глагола в императиве. Такой выбор неосознанно
осуществляется говорящим при каждом употреблении повелительного (да и любого другого) наклонения. Лучше всего основания этого
выбора можно проследить в тех случаях, когда глаголы разных видов
представляют собой видовую пару и противопоставлены в близких
контекстах, ср. (5а) и (5б):
(5а) — Мне очень интересно узнать, как ты с ним познакомилась.
Расскажи мне всё в деталях. Когда меня журналисты спрашивают о знакомстве со Спиваковым, я говорю «нет», потому что
невозможно снова и снова повторять одно и то же, но как я
могла отказать Джесси Норман?
[Сати Спивакова. Не всё (2002)](5б) Я прямо вижу, как у него глаза горят. Давай, Ленка, рассказывай. Лидия Тимофеевна ещё никогда не называла при нас Елену
Николаевну Ленкой.
[Андрей Геласимов. Фокс Малдер похож на свинью (2001)]
Противопоставление видовых форм в (5а) и (5б) иллюстрирует
вышеупомянутые семантические и прагматические различия между
двумя формами: первое упоминание действия, выражаемое СВ, характерно также для ситуации дистантной вежливости (естественной
в разговоре Сати Спиваковой и знаменитой американской певицы
Джесси Норман). Семантические оттенки немедленного приступа к
действию, его безотлагательности и того, что действие должно находиться в начальном этапе своего осуществления, характерны для
употребления НСВ. Все эти семантические нюансы в (5б) сопровождаются прагматическим оттенком контактной вежливости, который
здесь подчеркивается интимным обращением Ленка.
В естественной речи противопоставление чистых видовых пар
в императиве встречается крайне редко — каждый из парных глаголов употребляется в своем «привычном» контексте. Более того,
в качестве видовых коррелятов глаголов НСВ зачастую выступают
приставочные глаголы СВ, расходящиеся с мотивирующими глаголами в лексическом значении и не являющиеся видовой парой к ним
в строгом понимании этого слова, сформулированном, например, в
[Бондарко 2011: 406–418]. Однако в работах многих исследователей
наблюдается тенденция к тому, чтобы расширить понятие видовой
пары. Подробно об этом см. [Горбова 2011].
Так, И. Б. Шатуновский предлагает расширенное определение
видовой пары как пары глаголов, связанных регулярными отношениями видового противопоставления в каком-либо одном значении
[Шатуновский 2009]. Это существенное дополнение к определению
видовой пары, по сути дела, относится к большинству случаев видового противопоставления, если глагол имеет не одно, а несколько значений. Вполне естественной тогда является ситуация, при которой
разные значения глагола коррелируют с разными глаголами противоположного вида, ср. также [Храковский 2012: 545–548]. Такие пары
можно назвать лексически или семантически ограниченными. В качестве примера мы могли бы предложить видовые пары частотного
в речи взрослых глагола говорить. Для анализа мы воспользовалисьсловарным толкованием этого глагола, данным в Словаре русского
языка [МАС], в котором выделяются четыре прямых значения этого
глагола.
1. Пользоваться, владеть устной речью. Ребенок начинает говорить на втором году жизни. (cid:3) День начинался тем, что мы обе
сходились в детской, у ее ребенка, будили его, забавляли, учили его говорить. Достоевский, Неточка Незванова. ‖ Владеть каким-л. языком.
Говорить по-немецки. Свободно говорить по-французски.
Глагол говорить в этом значении вообще не предусматривает видовой пары, как и любой глагол, обозначающий физическую
или ментальную способность. В этом значении он также является
непереходным.
2. перех. и без доп. Выражать в устной речи какие-л. мысли,
мнения, сообщать факты и т. п.; произносить что-л. Говорить правду.
Говорить комплименты. Говорить с уверенностью. (cid:3) Тут был посланник, говоривший О государственных делах. Пушкин, Евгений Онегин. —
Доктор говорит, что здесь моя болезнь может усилиться. И. Гончаров,
Обыкновенная история.
Во втором значении глагол говорить имеет видовую пару
сказать.
3. Вести беседу, разговаривать. Мы говорили об этом между
собой. (cid:3) Кто там в малиновом берете С послом испанским говорит?
Пушкин, Евгений Онегин. Не помню, о чем мы говорили в первые минуты. Саня что-то быстро спрашивал, и я отвечала. Каверин, Два
капитана. ‖ о ком-чем. Толковать о ком-, чем-л., обсуждать что-л. Это
было в его [юриста] практике самое большое дело, о котором говорил
целый город. Мамин-Сибиряк, Человек с прошлым.
Ведущим признаком этой семантической функции глагола
говорить является присоединение предлога, управляющего твор. (с
кем?) или предл. (о чем?) падежами. Видовой парой в одном случае
служит глагол поговорить, ср. — Ты с ним поговорил?, а во втором —
глагол сказать, ср. — Ты о нашей заявке сказал?
4. Свидетельствовать о чем-л., указывать на что-л., быть доводом в пользу чего-л. Обветренное и загорелое лицо его и заскорузлые
руки говорили о том, каким тяжелым трудом он добывал себе средства
к жизни. Арсеньев, В горах Сихотэ-Алиня.
Видовой пары нет.5. перен.; в ком. Сказываться, проявляться в чьих-л. действиях, поступках, словах и т. п. [Наташа:] Вы думаете, во мне говорит
только мать, но нет, нет, уверяю вас! Это необыкновенный ребенок.
Чехов, Три сестры. Дерсу был доволен. Но не тщеславие говорило в
нем, он просто радовался тому, что средства к жизни может еще
добывать охотой. Арсеньев, По Уссурийской тайге.
Видовой пары нет.
Помимо семантически ограниченной, можно было бы ввести
понятие грамматически ограниченной видовой пары для тех глаголов, которые оказываются противопоставлены только в одной или
нескольких грамматических формах. М. В. Русакова обращала внимание на тот факт, что ассоциативные связи между глаголами, противопоставленными по виду, в ментальном лексиконе оказываются
даже сильнее, чем связи между формами одного и того же глагола.
На это указывает тот факт, что в условиях эксперимента говорящие
часто образуют временные формы не от данного экспериментатором глагола-стимула, а от его видовой пары, мысленно смещаясь от
исходного глагола к его видовому соответствию [Русакова, Сай 2003;
Русакова 2013; Roussakova et al. 2000]. Такие видовые пары можно
было бы назвать «ментальными видовыми коррелятами». Работы
М. В. Русаковой показывают, что говорящие в своей речевой деятельности руководствуются бессознательными представлениями о
языковой системе, складывающимися под влиянием частотности
и продуктивности употребляемых форм. Эту установку необходимо принимать во внимание при рассмотрении вопроса о видовых
парах.
Не случайно в аспектологических описаниях регулярно предпринимаются попытки расширения трактовки видовой пары (ср.,
например, предложенное А. Мустайоки понятие аспектной пары [Мустайоки 2004] или аспектуального кластера [Janda et al. 2013]). Они
отражают необходимость введения градуированного понятия видовой парности, так как говорящие вынуждены строить видовые
противопоставления в зависимости от контекстных условий. Так, в
качестве ментального видового коррелята в речевой деятельности
часто употребляются глаголы с приставкой по-. Способность этой
приставки к образованию видовых пар от глаголов чувственного восприятия (слушать, смотреть) была отмечена Ю. С. Масловым [2004].Явление видовой соотносительности делимитативных глаголов с их
бесприставочными коррелятами уже отмечалось в работах С. Дики,
ср. его высказывание: «Мы придерживаемся пожалуй нетипичного
взгляда, что ограничительные глаголы на по- представляют собой
видовые пары соотносительных непредельных глаголов несовершенного вида: когда пис´ать осмысляется как непредельное действие,
его видовой парой является глагол попис´ать» [Дики 2004: 255]. Особый статус делимитативов обсуждался и другими исследователями,
ср. [Горбова 2011; Janda et al. 2013]. В частности, группа исследователей под руководством Л. Янды исходит из предположения, что
чистых приставочных видовых пар не существует, так как глагольная приставка всегда вносит дополнительные оттенки в значение
глагола. Предложение С. Дики может вызвать возражения, если распространить его на понятие чистой видовой пары. Однако оно представляется в высшей степени разумным, если представить себе, что
помимо чистых видовых пар существуют и частичные видовые пары,
и ментальные видовые корреляты. Устойчивое употребление делимитативов в качестве перфективных соответствий мотивирующих
глаголов отмечается и сторонниками строгой видовой парности, ср.:
«фактически же функцию имперфективного коррелята к делимитативному глаголу выполняет сам мотивирующий глагол» [Зализняк,
Микаэлян, Шмелев 2010: 16]. Как отмечают авторы статьи, делимитативы в данном случае даже соответствуют критерию Ю. С. Маслова
для видовых пар. В других работах делимитативы относятся к «функциональным видовым парам» (термин Леманна) [Lehmann 1988]
или являются средством «вторичной гомогенизации ситуации» [Мелиг 2006]. Иными словами, несмотря на различные терминологические обозначения, большинство исследователей сходится в том,
что между делимитативами и мотивирующими глаголами НСВ существует постоянные семантические связи, которые во многих случаях
позволяют им использоваться в качестве эквивалента видовой пары
[Čujkova, Fedotov 2013: 48–150].
Таким образом, мы включаем в рассмотрение не только чистые видовые пары, но и такие видовые корреляты и соответствия,
которые позволяют глаголам употребляться как видовые соответствия в конкретной семантической функции глагола, в одном из его
значений или даже в определенной форме.4. Ситуации употребления императивов НСВ в речи,
обращенной к ребенку. Примеры неспецифических
употреблений
Обращаясь к особенностям употребления видов в императивных высказываниях, обращенных к детям, мы обратили внимание
на то, что соотношение форм СВ и НСВ в речи взрослых распределяется примерно пополам. Это обстоятельство вызывает любопытство
и требует дополнительного изучения, так как по всем показателям
можно было бы ожидать, что формы императива СВ, как наиболее
нейтральные и семантически немаркированные, будут встречаться
чаще, чем формы императива НСВ. Именно такая ситуация наблюдается в новогреческом языке [Stephany, Voeikova 2012; 2015].
Эти наблюдения тем более существенны, что процент употреблений императива в речи матери и ребенка значительно выше,
чем в коммуникации взрослых. Императив появляется в речи детей рано и служит одной из «форм-посредников», по выражению
Ю. А. Пупынина [Пупынин 1996б; 1998], то есть может замещать даже
формы индикатива. В речи взрослых, обращенной к детям, большое
количество императивов может свидетельствовать о директивной
стратегии матери. Именно такая стратегия характерна для матери
Филиппа: на начальном этапе его речевого развития (от 1 г. 5 мес.
до 1 г. 9 мес.) четверть всех глаголов, которые встречаются в ее речи,
употреблены в повелительном наклонении. Затем доля императивов
падает до 19%, а в последние месяцы записей — до 8%.
Анализ данных показывает, что значительный процент форм
НСВ достигается за счет трех основных факторов: 1) родители склонны употреблять более «интимные» формы контактной вежливости,
создавая атмосферу доверительности и тесного личного взаимодействия, 2) в детоцентрических ситуациях необходимость действия
зачастую ясна, а императив должен лишь стимулировать его незамедлительное выполнение, 3) во многих случаях выбор вида минимально влияет на значение высказывания, мена СВ на НСВ не вызывает серьезных семантических или прагматических изменений. Эта
третья разновидность рассматривается нами как неспецифическое
употребление вида и будет подробно проанализировано далее на
материале данных детской речи и НКРЯ.
Подробная характеристика корпуса лонгитюдных данных
детской речи, на которых основаны наши наблюдения, дана в работе[Воейкова 2014: 116–122]. Этот корпус фиксирует речь мальчика Филиппа от появления речевой продукции (1 г. 6 мес.) до того момента,
когда в его речи появляются сформированные морфологические противопоставления (2 г. 8 мес.). Результаты анализа количественных
данных, рассмотренных ранее, можно кратко сформулировать следующим образом: 1) неспецифические употребления составляют
около одной трети всех употреблений НСВ в императиве у матери
Филиппа; 2) часть таких употреблений характеризуют определенные, часто встречающиеся в императиве, глагольные лексемы, такие
как смотри / посмотри, слушай / послушай. Хотя данные глаголы не
являются видовыми парами в строгом смысле, они рассматриваются
здесь как ментальные видовые корреляты.
Можно предположить, что видовое противопоставление указанных частотных глаголов в императиве может нейтрализоваться
при грамматикализации, то есть в тех случаях, когда глагольная форма развивает новое грамматическое и лексическое значение, близкое
к значению частицы, вводного слова или ДМ.
В примерах (6а-б) и (7а-б) глаголы смотреть и посмотреть
сохраняют свое лексическое и грамматическое значение: речь идет о
привлечении внимания ребенка к некоторому наблюдаемому факту
или процессу.
(6а) Мама: Кто это? Вот здесь, смотри, кто это?
(6б) Мама: Кто это, папа? Посмотри!
(7а) Мама: На книге же видишь? Смотри, что белочки делают.
(7б) Мама: Скажи, а это куда друзья плывут? Посмотри, на чем
они плывут.
При этом формы СВ и НСВ в приведенных примерах не до
конца равноправны. Так, глагол НСВ в (6а) и (7а) призывает к длительному наблюдению, в то время как СВ в (6б) и (7б) предполагает
призыв к однократному моментальному действию. Однако это семантическое различие в данном случае не настолько велико, чтобы
воспрепятствовать взаимозаменяемости форм. При этом заменаНСВ на СВ возможна всегда, в то время как обратная замена обусловлена дополнительными контекстными условиями: так, в (6б) в
нераспространенном предложении можно употребить и ту, и другую
форму, в то время как в (7б) форма СВ предпочтительна, так как мать
пытается привлечь внимание Филиппа к конкретному факту (хочет,
чтобы он назвал, что белки используют вместо лодочки). Осознание
этого факта не требует длительного наблюдения в отличие от (7а):
наблюдение за действиями белочек предполагает более длительное
рассматривание картинок. Итак, полнозначные глаголы восприятия
в императиве сохраняют свой семантический потенциал и ориентируются на контекст.
5. Императивы глаголов восприятия в разговорной речи
взрослых. Полнозначные глаголы и дискурсивные маркеры
В обычной речи глаголы восприятия типа смотреть, слушать,
глядеть часто используются как ДМ, т. е. десемантизируются, утрачивают значение собственно восприятия и выполняют функцию
привлечения внимания собеседника, переключения темы разговора
или обоснования вывода, ср. (8а) и (8б):
(8а) — Слушай, Рахиль, отчего умерли Броня и Мотя?
[Анатолий Рыбаков. Тяжелый песок (1975/1977)]
(8б) — Слушай меня внимательно, Сарра, — сказала мама, — смерти
я не боюсь, мне давно пора на тот свет.
[Анатолий Рыбаков. Тяжелый песок (1975/1977)]
В (8а) императив представляет собой дискурсивный маркер,
который не имеет зависимых слов, лишен семантики восприятия и
употребляется для привлечения внимания к новой теме в разговоре.
В (8б) императив употреблен в своей обычной функции. Об этом
свидетельствует то, что глагол сохраняет способность управления
именной формой и присоединяет обстоятельство. Необходимо заметить, что определения ДМ в различных источниках не совпадают.
Так, Н. В. Богданова-Бегларян, обсуждая разновидности вставных
конструкций в монологических текстах, относит к ДМ только такие вставные элементы, которые связывают между собой элементы
текста [Богданова-Бегларян (ред.) 2014: 57]. Привлечение к анализу
диалогической речи влечет за собой расширение этого определения.Е. В. Падучева относит к дискурсивным маркерам и те слова, которые обеспечивают взаимодействие между говорящим и слушающим
[Падучева 2008: 56]. Рассматриваемые нами формы относятся к этой
разновидности ДМ.
В Таблице 1 представлена частотность императивов от четырех
пар глаголов восприятия СВ и НСВ. Данные НКРЯ в запросах были
разделены на два периода — до и после 1960 г. Такое деление связано
с тем, что у большинства глаголов наблюдался значительный рост
частотности в период с 1940 по 1960 г.
Таблица 1. Частотность глаголов восприятия в императиве СВ и НСВ (ipm)
1900–1959
1960–2013
Гляди
Погляди
Слушай
Послушай
Смотри
Посмотри
Стой
Постой
29,45
5,33
26,17
9,91
41,78
12,86
25,04
14,09
10,91
2,61
39,58
12,33
38,47
18,97
12,57
7,03
Как показывают подсчеты, только у трех из всех рассматриваемых форм, частотность возрастает. Это глаголы слушай / послушай и посмотри. Форма смотри несколько снижает частотность, но
незначительно, так что может быть рассмотрена как пара формы посмотри. Мы предполагаем, что рост употребительности происходит
за счет развития у указанных частотных пар функции ДМ маркера
привлечения внимания.
Примеры употреблений формы послушай даны в (9а-в):
(9а) Евдоким словно не замечал ничего, шутил с детьми и только
после ужина, когда они остались вдвоем, сказал: — Послушай.
Сядь-ка, да обсудим, что же это у нас с тобой получается.
[В. Ф. Панова. Евдокия (1944–1959)]
(9б) Послушай, что я предлагаю. Я же не старорежимный насильник
какой-нибудь, чтоб неволей тебя держать.
[В. Ф. Панова. Евдокия (1944–1959)](9в) Послушай, о как это было давно — такое же море и то же вино,
мне кажется, будто и музыка та же. . . Послушай! Послушай!
(А. Вертинский. Над розовым морем)
В (9а) форма императива играет роль дискурсивного маркера
привлечения внимания. Основным признаком этой функции является то обстоятельство, что форма теряет способность к управлению.
Такое употребление переводит глагол из перцептивной сферы в ментальную, так как речь идет не столько о физическом восприятии
звукового сигнала, сколько об осознании смысла тех слов, которые
говорящий готовится произнести. В (9б) представлен переходный
случай между дискурсивным и полнозначным употреблением глагола. На это косвенно указывает пропозициональный актант (что
я предлагаю) и то, что апелляция направлена к разуму, а не к органам чувств. Пример (9в) содержит два разных употребления формы
послушай, причем первое из них может быть интерпретировано как
ДМ, а второе (2 повторяющихся формы) играет роль полнозначного
глагола восприятия. Разграничивающим фактором во всех случаях
служит обращение к ментальной или перцептивной сфере.
Приведем аналогичные примеры употребления формы слушай
в (10а-в):
(10а) Арбузов не дал ему подойти. — Слушай, ты! — крикнул он адъ
ютанту.
[М. П. Арцыбашев. У последней черты (1910–1912)]
(10б) Железные пальцы Тингсмастера сжали ему руку. — Смотри и
слушай! — шепнул он ему повелительно.
[М. С. Шагинян. МессМенд, или Янки в Петрограде (1923–1924)] (полнозначный
глагол в составе сочинительного оборота)
(10в) Семен Дементьич докурил цигарку, опять лег и, натянув на плечи
старенькое одеяло, приказал: — Слушай. . . Жена затихла.
[П. Ф. Нилин. Варя Лугина и ее первый муж (1936)]
В (10а) представлен ДМ привлечения внимания. В некоторых
случаях он может быть средством интимизации, в других же (как и в
приведенном примере) свидетельствует об отчужденности, грубом
способе привлечения внимания без упоминания имени.Пример (10б) демонстрирует прямое значение глагола, подчеркнутое тем, что он попадает в отношения однородности с другим
глаголом восприятия. Пример (10в) может рассматриваться двояко —
речь может идти как о чувственном, так и о ментальном восприятии.
Итак, можно сказать, что формальный признак отсутствия зависимых слов у императивной формы недостаточен для того, чтобы глагол интерпретировался как ДМ. Необходимо, чтобы у императива
значение восприятия трансформировалось в функцию привлечения
внимания.
Для того чтобы выяснить, растет ли также и число употреблений этих форм в функции дискурсивных маркеров, мы взяли 100
высказываний из рандомизированной выборки по каждой паре глаголов и вручную просмотрели, употребляются ли они в одном из
прямых значений или в качестве ДМ.
Рис. 1 показывает схематический рост доли употребления вышеупомянутых глаголов в роли дискурсивного маркера. Данные до
и после 1960 года были проанализированы кумулятивно.
Как показывает рис. 1, наибольшее число употреблений в функции дискурсивного маркера оказалось у глагола слушай / послушай,
причем глагол НСВ увеличил количество употреблений в этой роли
более заметно по сравнению с глаголом СВ. Рассматривая примеры
употреблений, можно выделить дополнительные признаки императивных ДМ. Во-первых, для них характерна инициальная позиция в
предложении, во-вторых, грамматикализация глагола восприятия
часто связана с тем, что непосредственно за ним следует обращение,
ср. (11а-б):
(11а) — Слушай, Серошевский, этого твоего Островского нужно
гнать со строительства в три шеи к чертовой матери вместе со всей его бригадой.
[В. П. Катаев. Время, вперед! (1931–1932)]
(11б) — Юля, слушай внимательно, я с улицы, и карточка тает.
[Д. Рубина. Высокая вода венецианцев (1999)]
В (11а) оба условия соблюдены и императив играет роль ДМ.
В (11б) при другом порядке компонентов (сначала обращение, затем императив) появляется возможность полнозначного прочтения глагола, которая подкрепляется и тем, что к нему примыкаетРис. 1. Доля ДМ в 100 употреблениях форм императива от глаголов
смотри / посмотри и слушай / послушай7832слушай
послушай
cмотрипосмотри< 1960
> 1960
обстоятельство. Иными словами, грамматикализация императива
может дополнительно маркироваться его позицией по отношению к
другим компонентам высказывания. Одним из верных признаков
полнозначного употребления императивов является отрицательная
частица: ДМ встречаются только в утвердительной форме.
Наблюдения за функционированием императивов в роли дискурсивных маркеров касаются только коммуникации взрослых между собой. Против ожиданий, в речи, обращенной к ребенку, как и
в речи самого Филиппа, ДМ фактически не встречаются: из сотен
употреблений императивов мы едва смогли выявить 3–4 формы,
которые можно было бы истолковать как ДМ. Можно предположить,
что употребление ДМ взрослым и ребенком начинается на более
поздних этапах развития речи. Не исключена также возможность
того, что эта особенность характерна для конкретной диады.6. Заключение
Таким образом, некоторые частотные употребления императивов в устной речи приобретают функцию дискурсивного показателя.
Глаголы в такой функции утрачивают свою систему управления, теряя зависимые или присоединяя в основном пропозициональные
актанты, а не объекты. У них наблюдается сдвиг значения от перцептивной интерпретации к ментальной. Дополнительными признаками может служить их инициальная позиция в высказывании, а также
то, что они предшествуют обращению. В роли ДМ императивы перцептивных глаголов склонны к неспецифическому употреблению
видовых форм; во всяком случае семантические различия между ДМ
от глаголов разного вида требуют специального изучения на основе
анализа разговорной речи.
Пока мы не имеем достаточных данных о том, что эти употребления влияют на коммуникацию взрослого и ребенка — основные
наблюдения касаются речи взрослых или особенностей фиксации
устной речи в классической литературе.
| Напиши аннотацию по статье | М. Д. Воейкова
ИЛИ РАН — СПбГУ, Санкт-Петербург
ВАРЬИРОВАНИЕ ФОРМ СВ/НСВ В ИМПЕРАТИВЕ: АНАЛИЗ
ФАКТОРОВ1
1. |