text
stringlengths 0
5.87M
| source
stringclasses 8
values |
|---|---|
...Понимаете, наш мир - это компьютерная игра. Некий Бог просто... играет. И, скорее всего, он даже не создатель этой игры. Лишь юзер, запустивший стратегию. Мы вроде как пешки, точнее как юниты в этой его забаве, стратегической игре, полем действия которой является вся наша Вселенная. Увы, реальность в которой мы живем виртуальна, как верно догадывались древние восточные мудрецы. Кто-то к этому выводу приходил в ходе умозрительных рассуждений, кто-то во время медитаций, а кто-то "под химией" или природными расширителями сознания. Не правда ли, наш мир иллюзорен Имитация... Солипсизм. Обернешься назад - а там вдруг пустота...
А мы всего лишь представляем собой набор цифр. И то, что мы делаем на стороне Добра, то есть Бога-игрока - лишь игра. Но для нас, виртуальных это не игра, а жизнь, в ней мы рискуем самым драгоценным. А играющий Бог - ничем, он лишь хорошо и увлекательно проводит время.... Он просто юзер, для развлечения которого написали игру программисты. А что же такое Зло
А Зло всего лишь тупая логика компьютера, играющего против Бога-игрока. Оно бездушно и является всего лишь электронно-вычислительной деятельностью машины, в то время как Бог - существо разумное и обладающее волей. ТО есть Зло - это не то что бы плохо, а ... нелепо. Да, верно, эта та самая Мировая Воля Шопенгауэра... В отсутствии Бога - оно есть бессмысленная деятельность запущенной компьютерной программы. Логическая и в то же время бессмысленная деятельность машины, управляемой алгоритмами. Зло бездуховно, мертво и безличностно. Нечто тупое и косное, лишенное творческого начала, души и духа. Оно лишь имитация! И лишь при наличии противника-Игрока, своего антагониста, оно обретает свой смысл и назначение. Но и без него нет смысла, нет игры, нет жизни и развития.
И многие умные и тонко чувствующие люди в этом мире понимают - что-то вокруг не так... Один из них, сын пастора и великий философ Ницше не смог примириться с нелепостью и несправедливостью этого мира и решил, что Бог мертв. То есть он был, да, и он создал этот мир. Но что-то пошло не так, исчезла гармония, мир сошел с ума, что-то в нем разладилось, как в неисправном механизме. Вывод Ницше был таков: Бог просто умер. И оказался не совсем прав. На самом же деле Бог отошел по своим божественным делам. Найдем бытовую аналогию с нашим миром: может быть, он пошел поссать, пожевать бутерброд на кухню или ему срочно позвонили по сотовому телефону. Конечно, я утрирую. Пытаюсь все свести на понятный для всех людей обыденный и образный уровень. Возможно, я профанирую, пытаясь на пальцах объяснить действия некоего сверхмегаразумного существа, стоящего неизмеримо выше нашей реальности. Например, действующее в мире с иными законами и иным количеством измерений. Но общий смысл, думаю, таков - Бог временно отвлекся от нашей Вселенной, то есть от игры в нашу реальность... Опять упрощаю: он типа того что забыл сделать паузу в игре, занявшись своими неотложными делами... Может, у него чайник закипел на кухне Все ведь видели, как на компьютере продолжается стратегическая игра, даже когда игрок бездействует, пустил все на самотек. То, что происходит в это время - торжество безликой скучной идеальной логики, где два плюс два будет четыре, параллельные прямые никогда не пересекаются... Юниты, стоящие на стороне Бога продолжают свои действия, изначально заложенные программой, но в основном они нелепы и неорганизованны из-за отсутствия общего руководства и стратегии разумного и чувствующего существа, высшего разума. И вопреки разуму постепенно Зло, а точнее воюющий против нас компьютер, делающий такие же подчас вроде нелепые действия, постепенно теснит противника и идет медленно, но верно к победе, действуя согласно своим законам и правилам однобокой математической линейной логики. Это и замечают умные и тонкочувствующие люди - что-то в мире не так. Зло торжествует и побеждает добро!
Но вот Бог-игрок возвращается. Возможно, он всплеснул руками и принялся за работу, исправляя ошибки, непреднамеренно наделанные нами в его божественное отсутствие... Он не должен упустить шанс и хочет победить - ведь столько труда будет потрачено напрасно в противоположном случае! И если он достаточно опытный геймер и если игра будет увлекательна и больше никто и ничто не сможет отвлечь его - он выиграет и может быть в азарте продолжит игру на новом уровне, в новой миссии. И мы снова возродимся в новой реальности продолжать следующую игру на стороне Добра. Дай Бог! Наверно именно это имел в виду великий Ницше, провозглашая идею о Вечном Возврате, который он воспринимал как альтернативу обещанного религией Рая, загробного воздаяния. Ведь ни о чем не стоит сожалеть! И другие Боги-игроки станут играть в нашу игру, если найдут ее достаточно увлекательной, и то, что не реализовалось в данной нашей игровой Вселенной, будет реализовано в другой раз. Игроки снова и снова будут пытаться обыграть свои компьютеры. А кто-то играет по сети, Боги воюют с Богами, и в некоторых Вселенных уже нет Добра и Зла в нашем понимании. И мы, если повезет, тоже может возродимся в новых игровых миссиях, выполняя новые задания. Бог в конце концов пройдет игру до конца, до финала. И усталый, но довольный глубоко заполночь выключит свой компьютер. Это будет конец. Действительно Конец. Ведь он бывает всегда. Если и даже бесконечно далекий. Даже Боги смертны, не то что мы... Или хотя бы ложатся спать. | proza_ru |
Отберите ручку, бумагу;
Запретите фантазии, сны;
Не дайте мне сделать ни шага --
Мы не были влюблены.
Сети обмана невидимы,
Сладки шёпоты лжи.
Жаль, что ты не был выдуман.
Выдумкой были мы. | stihi_ru |
Ты олимп души влюбленной
Нежный ангел!!! надо мной.
С тобою рядом несравненной
Безумна плоть я весь шальной. | stihi_ru |
- Здравствуй! Сегодня такое утро!
Посмотри на поздний осенний рассвет!
Словно в каждом мгновении, в тысячной доле секунды,
Помещаются сотни, нет, миллиарды лет!
Посмотри на прохожих - они пробегают в спешке,
Я кричу, чтобы тоже глянули в небеса.
У какой - то девчушки монета упала решкой,
Поднимает, бежит - у малышки свои дела.
Горожане все смотрят под ноги, взгляда не поднимая.
Все в проблемах, навьючены - тяжело.
Там какой - то парнишка на лавке сидит, снимая.
Кадры все неудачны - сегодня не повезло.
Я иду по аллее - вглядываюсь в витрины,
Отражение, мое отражение смеется вслед.
В зеркалах это утро кажется очень длинным,
Но таким же чудесным, как первый белесый снег.
Электричка набита, все люди толпятся разом.
У кого - то газета, кто - то листает журнал.
Почему - то сегодня, смотря на все свежим глазом,
Этот мир для меня, кажется, карнавал.
Все надели наряды, подчеркнули эффектно маской.
Кто - то был лицедеем, а стал в момент - лицемер.
Почему - то надеюсь, глядя на них с опаской,
Что хоть кто - то другой в мире одних химер.
Поезда покидают шумной толпой вокзал,
За окном остаются стайками воробьи.
Тут так много людей - кто провожал, уезжал,
Всё сплетается в чудный узор судьбы.
Поезд едет, вдруг остановка. Стих.
Люди снова бегут по делам, по своим делам.
Я люблю этот шумный, будто чудесный миг.
Когда каждый идет в толпе по чужим следам.
И возможно - один, возможно один из ста,
Вдруг забыв суету, поднимет свой ясный взгляд.
И посмотрит туда - небу в его глаза,
Там где тучки плывут, в мареве ярком спят.
Но все просто идут - и я прибавляю ход,
День проходит быстрей, и вечер в своих правах.
Я все верю - каждому чуду есть свой черед,
Но пока все осталось так, на своих ролях.
Вечер мягкой походкой, как кошка, взбегает в дом.
За окошком дожди - стук, стук, - как одна слеза.
Мне сегодня приснится наверно самый чудесный сон.
Что возможно назавтра кто - то всмотрится в небеса.
Анастасия Фабаровская | stihi_ru |
ОТКРОВЕНИЕ ОТЩЕПЕНЦА
ПОД ГИПНОЗОМ
Завидую тебе, Россия,
ведь ты
умнее без меня.
И ненавижу всё святое
в тебе,
что свято без меня.
Я ненавижу кров и пищу,
которую
даёшь ты мне,
за то, что я,
неблагодарный,
служу врагам, а не тебе...
За что ты терпишь нас,
Россия,
предателей и подлецов,
высасывающих
богатства
не для детей, а для врагов
Мы перекраиваем землю,
деля Россию
как пирог,
чтоб накормить им
всех, кто алчен,
кто сколько откусить бы смог.
ИгВаС.
2.5.2016 | stihi_ru |
...Россия потеряла четверть века из-за
неудачных реформ в 90-е, когда большая
экономика была спущена с горы без тормозов."
Яков Миркин.
Четверть века потеряли,
Четверть века.
Не понять, что мы создали.
Нет успеха.
Всех былых экономистов-
Всех к ответу.
Пусть судьбу решает выстрел-
Враг ведь это.
Если ты не сображаешь,
То помалкуй.
Ты судьбу страны решаешь
И с "удавкой."
За свои дела ответить
Должен каждый,
Отзовитесь сучьи дети,
Кто отважный.
Тишина. Никто не хочет
Сознаваться.
Не дай бог ещё замочат,
Может статься. | stihi_ru |
Я желаю Вам искренне счастья
В вашей очень не легкой судьбе.
Обойдут стороною ненастья
И придет понимание в душе.
Обо мне Вы не думайте даже
И забудьте меня навсегда.
Я ошибся, увы, уже дважды,
Не коснуться мне больше тебя.
Видно, это судьба пошутила
И лишь он воплощает мечты,
Что внутри будоражат сознание,
О которых мечтала и ты.
Не посмею Вам больше перечить,
Вы ведь правду сказали тогда.
Ухожу. Растворяюсь навечно.
Не увижу я больше тебя... | stihi_ru |
Мысль, блуждая, пришла к тому,
Что каждая точка в теле
Эрогенная лишь потому,
Что в каком-то далеком прошлом
Я удерживала в плену
Не одну заблудшую душу..
Я лишала рассудка других,
Я паясничала и смелась,
Попирала законы любви
И это мне малым казалось.
Упиваясь твоим преклонением,
Потакая своим капризам,
Я тогда играла терпением,
Теперь соль из ран вылизываю
Кожа, знавшая поцелуи солнца
И бесстыжую наглость дождя,
Бредит памятью пальцев
Лишь однажды познав тебя.
Каждый новый герой -- владелец,
Падишах любовной игры
Легион -- его имя, дай стойкость,
Господи, жить без них. | stihi_ru |
Жизнь моя - словно калейдоскоп,
Из стекляшек собралась картина...
И грАблями не по лбу, а в лоб,
Что со мной ты творишь Скотина!
Разбросало осколки стекла,
Разноцветные краски и блеск...
Не заметно жизнь протекла...
За спиной только горести треск...
Ничего в переди, пустота...
Жизнь, мной прожитая - не ТА! | stihi_ru |
Пассажиры чартерного рейса Новосибирск - Пальма-де-Майорка авиакомпании Nord Wind вылетели из Новосибирска с многочасовой задержкой из-за проблем с воздушным судном, сообщила агентству "Интерфакс-Сибирь" старший помощник западно-сибирского транспортного прокурора Оксана Горбунова.
По ее словам, Boeing-767 должен был вылететь с 250 пассажирами в 5.20 мск в пятницу. "Воздушное судно не прошло технический осмотр из-за обнаруженных неполадок, и авиакомпании пришлось привлекать резервный борт, который прилетел из Красноярска", - сказала она.
Воздушное судно вылетело в 13.55 местного времени. "Пассажиры были размещены в здании аэропорта, жалоб ни от кого не поступало", - отметила она.
Тем не менее в связи с длительностью задержки рейса Новосибирская транспортная прокуратура проводит по данному факту проверку, сообщила Горбунова. | Interfax |
всё в белых цветах.
деревья сегодня будут избиты дождем до кровавых синяков. в лужах отразится величественная пропасть неба. без единого золотого блика.
теперь нам не до чести средь веков. нужно
быть намного тверже краюхи хлеба. иначе теперь не стать Кем-то
не добраться до пика.
где-то в твоих волосах
освобождаются целые миры от знойных оков. душат
горло потерянные огоньки рассвета.
мне кажется мир истончается до ниточки
и никогда не станет прежним.
у нас всегда будет по одной не рассказанной истории.
как прежде. | stihi_ru |
Звенят в ушах четыре стенки,
На джинсах порванная ткань.
Звенят в кармане три монетки:
Любовь, надежда и печаль.
Рождает утро новый хаос,
Стремление к нулю по кругу.
Мы разбиваемся попарно,
Не долетев до точки юга.
Хватая легкими друг друга,
Сплетаемся губами крепко.
Мы неизбежное ревнуем,
Рисуя профиль на салфетке.
Сжигая прошлое и пепел
Пустив на дно глубокой ямы,
Себе готовим острый вертел
Над ярко-красными углями. | stihi_ru |
Нет цены для твоих прости,
Нет, не думай, они не бесценны.
Они просто неценны.
Хоть бери, не бери -
Драгоценность дорожной пыли.
Что закатывать мне тебе сцены
Лучше пропадом пропади. | stihi_ru |
Сказала мне - "...забудь меня,
Тебе я слишком доверяла,
Огонь любви в себе храня
Тебе я много позволяла..."
И хоть в объятьях расцветал
Твой взгляд и негой сердце билось,
Но так пылал страстей накал
Что чуть до смерти не любилось.
И всё хотела завязать,
Встречаясь не периодически,
Я ухайдокивал тебя
Всегда морально и физически.
И вот уже в который раз -
"Я много от тебя терпела..."
И разногласиям у нас
Опять и снова нет предела.
Мне бы исчезнуть в никуда,
Возможно будешь лучше жить
И постараться навсегда
Не знать, не чувствовать, забыть...
Но не могу из головы,
Тебя я выжить, как просила,
Не можешь этого и ты,
Что бы ты там ни говорила... | stihi_ru |
Лист осенний над землею закружился....
Оооо, а я летать сегодня научился...
Он кружил всего секунду - будто Вечность...
он летал, взирая сверху в быстротечность...
он дотронулся всем телом к тротуару...
много ног бежало рядом... все бежало...
он лежал, подставив солнцу свое тело,
но оно светило, и уже не грело...
он смотрел, моргая реже, так натужно...
рядом много его братьев лежат дружно...
он вздохнул, поддался ветру на мгновенье...
Ветер подхватил его с собой, в теченье...
и не важно, сколько мне бежать по жизни...
Важно, чтобы рядом был мой самый ближний...
20.10.15
Emmilia Alehno фото самой главной Практики-Медитации "Комната Души"
Работая с ней человек Очищает свою Душу от Причин, порождающих болезни.
Работа проводится СВЕТОМ, во Времени, не важно, когда эта "пробоина" или загрязнение была образована. (высылаем почтой)
http://www.stihi.ru/2013/12/06/8757
Сегодня у меня был день, когда хотелось звонить во все колокола втройне:
Сегодня получила еще одно подтверждение того, что пора менять поговорку "Сапожник без сапог"...
Обратилась за помощью целитель, ученый, медик.... Онкология... и врачи уже не берут и в больницу.
Знаете, до слез обидно! Ведь звоню, как монах, во все колокола....
Обьясняю... Стараюсь донести, что есть Бог, что Бог есть СВЕТ!!!!
что ОН Исцеляет, не мы!!!!!
Мы лишь инструмент в Его руках....
Мы, целители и врачи нарушаем Основной Закон Жизни - Закон Кармы - мы не УЧИМ человека отрабатывать Причины, побудившие в нем болезнь.
Надеясь на себя, на таблетку, человек упускает самое ценное - ВРЕМЯ.
Человек может сделать операцию и отрезать заболевший орган, но Информация о болезни останется в Матрице его души до тех пор, пока он ее не отработает. возможно, это будет в одной из следующих жизней....
Но, скажите, как много нас верит в Реинкарнацию и Перевоплощения
Мы все еще не хотим знать, что болезнь имеет ПРИЧИНУ.
мы обманули человека, не дав ему заняться собой...
Значит, мы его "подставили"... (этим обьясняется возвращение ситуаций в более опасной форме)
Часто, мы взяли на себя ответственность за его жизнь, тем самим "подставили" под удар и себя, так как с этой минуты согласились отрабатывать за него...
(этим обьясняются тяжелые заболевания тех, кто помогает)
Каждый, к кому обращаюсь и прошу, советую применять СВЕТОВЫЕ Практики в своей работе, в исцелении других, пожимает плечами, типа "Ты, дурочка ,о ЧЕМ!", "Я же САМ|Сама все знаю"...
Но ведь это ВСЕ только до поры, до времени.
Теория НИЧЕГО не дает.
совершенно ничего, кроме забивания сосуда...
Пришла пора учиться совершенно Новому Целительству - Универсальным СВЕТОВЫМ Высвобождающим Практикам.
Пришла пора "Сапожнику иметь лучшие сапоги"!
Да, нас этому никто не учил... Ни в одном институте нет такого предмета -
Науки о Душе... Но уже учит сама Вселенная. Черех Учителей, через деток, которые видят и знают все, так как приходят с чистым Сознанием.
Друзья, милые, целители и просто души - Практикуйте, Очищайтесь, Проводите Профилактические Сеансы в то время, КОГДА ВЫ ЗДОРОВЫ!!!!!!!!!!!!!!!
Хватит ждать грома... И даже когда уже гремит последний гром, то, многие мне говорят: Я верю во вселенские энергии. ....
А слова БОГ у них все еще нет.... господин Выбор....
Жаль....
Здоровья всем... с Любовью | stihi_ru |
Я слышал то, чего не слышал в опошленной людьми земле, твои же вновь слова всколышут все то, что умерло во мне. Мы были вместе в прошлом веке, тебе я все писал сонеты, а ты, забыв о человеке, считал под нос свои кометы. В бутылке винное встряхнем, увидим свет в конце тонеля, а после под руку уснем, в чай подмешав хмели-сунели.
Ты говорил мне, что уедешь, настанет только твой рассвет, а я все втолковать пытался, что без тебя меня и нет.
А после тихо разругались, оставшись каждый при своем, мы ранним утром расставались, надеясь жизнь забыть вдвоем. И ты уехал в край чужой, забыл меня в толпе тоскливой, а я хожу все стороной, и голос мой, еще плаксивый расскажет ночью в диктофон, что полюбил тебя, и вот, когда пронесся через душу год...
Я вспоминаю, как писали за километры друг от друга, прощения просил и я, под кожей своей смуглой носил надежду, что вернусь и час настанет вновь весны, когда проснусь..
А у тебя другой, со стороны.
И не пиши мне больше, нет - я голос твой не узнаю, забытый. А коньяка стакан пролитый подскажет- вазу не собрать.
Настал черед других искать.
Тебе в подарок сей сонет.
Принес. | stihi_ru |
Не успокоилась душа с годами...
Волненье силу набрало...
Отчаянье моё окрепло...
А вам как люди, всё равно
Вы посмотрите, что творится...
Разуй глаза! Смотри вокруг!
Как можешь, только ты мирится...
Не утешай себя! Не замкнут круг!
Ты не ломай в бессилье пальцы...
И выход, не ищи в вине...
Внутри ключом открой ту тайну...
И призови себя к борьбе!
Ты отвернись от хлама жизни...
Мещанской жизни скажи -,,НЕТ!,,...
И распрощавшись с тунеядством...
Себя заставь переболеть...
Тебе не кажется порою...
Что ты бессмысленно живёшь
И что приносишь только пользу...
В свой дряхлый, жалкий огород...
Ты посмотри, к чему стремишься...
И как фальшива та мечта...
Тебе ни капельки не жалко...
Что столько лет отдал ты зря
И может сон, стряхнув рукою...
Ты плюнешь в душу сам себе...
И скажешь - ,,Всё! Довольно! Хватит!,,...
И счастье я найду в тебе!
Не заставляй себя мириться...
Мужайся в трудностях, борьбе!
И по дороге испытаний...
Спеши скорей к мечте своей...
И ты не бойся новой жизни...
Тернистым будет этот путь...
Конечно трудности, лишенья...
Не радуют тебя, отнюдь...
А жизнь бурлит, кипит и стонет...
И жаждет подвигов от нас...
И если будешь расторопным...
То счастье вскоре встретит вас!
И как приятно ранним утром...
Навстречу утренней заре...
Идти довольным и счастливым...
Что я живу не так как все...
Апрель 1984 г. | stihi_ru |
Нет, кто-то свыше, точно, правит бал,
А мы лишь получили приглашенье,
На что, у каждого своё решенье:
Жаль, кое-кто к началу опоздал...
И смотрит на других со стороны,
Но сравнивать с собой кого-то тщетно,
Жизнь, как любовь, бывает безответной,
А зимы мчатся впереди весны.
И первый снег ознобом по вискам,
И холодок по сердцу бритвой острой,
И пусть, порой, судьба бывает пёстрой,
Дорогу каждый выбирает сам.
Но опоздавших вряд ли кто-то ждёт,
Им достается уголок в прихожей,
Увы, все опоздавшие похожи,
Зато у первых свой особый счёт!
Но бал в разгаре, музыка гремит,
И кто-то в центре, кто-то не замечен,
А для кого-то тихо гаснут свечи,
И черный ход для выхода открыт...
Да, в этой жизни каждому своё,
Свист для одних, другим аплодисменты,
А в памяти заветные моменты:
Когда душа всему назло поёт! | stihi_ru |
Чтоб организму дать от сплЮна встряску
И носом в стол случайно не упасть,
Я принимаю кофе как лекарство,
И сахар мне в него не надо класть.
Я пью его с печенинкой вприкуску
И шоколадным фантиком шуршу.
Плевать, что я не выспалась и в чувство
Себя к обеду только привожу.
Плевать на то, что сердце сумасбродит,
Биясь в тахикардическом бреду
От кофеина, что, как допинг, бродит
В моей крови... Зато не упаду!!!
Плевать на всё с высокой колокольни!
Ну да, немножко выбилась из сил,
Немножко этим миром недовольна...
Зато коллега кофеМ угостил))) | stihi_ru |
Любовь твоя
не настоящая
малышка
ты бесишься, елозишь
и виноватых ищешь
во власти Эго
своего
с ним разберись
людей ты зря
тревожишь... | stihi_ru |
Я твой нежный король. Самый нежный,
Ласковый, милый.
Самый надёжный и верный во всём.
Самый мудрый, умелый и храбрый,
Благородный, смиренный,
Немного ревнивый и сексапильный
Самый богатый, добрый не злой.
Хозяин большой и не жадный.
А ты моя королева. Самая любимая,
Нежная, верная, ласковая и изысканная,
Принципиальная, но не гордая.
Самая мудрая, терпеливая, смиренная,
Весёлая, радостная, хозяйка умелая.
Не ревнивая, самая красивая, кожа гладкая как шёлк,
Великодушная, музыкальная и сексапильная.
Мы с тобой одно целое
Иголка и нить.
Вместе сшиваем и шьём,
Мир новый опять сотворяя
Из нежных прекрасных листков, лепестков
Из самых чудесных на свете цветов. | stihi_ru |
Стезёй унылой, чётко в ногу
Шагают праведники в Рай.
Скучнее нет подобья бога,
Как пресен райский каравай.
Но ввысь ведёт меня дорога,
Сварганю крылья из стиха.
Взлечу и не замечу бога...
Мне славно в святости Греха. | stihi_ru |
Так долго думал написать
Непредуганные строки,
Поверь, мне много что сказать
Есть в благодарность за уроки.
Я жил мальчишкой, пацаном,
Мне юность верой голосила
Любовь к тебе Не все равно,
Чему учила, что просила.
Ты мать. И -- мама, это важно,
Я был тебе соплей, и сыном,
И кажется, вполне отважным:
Мой путь не стал неисправимым.
Мне много чудится и снится
Среди безжизненного зноя,
Что, кажется, все будет длиться,
Пока судьба не даст иного.
Иного счастья и заботы,
Иных, совсем других потерь,
Другой работы, не болота,
Других, как камертон, друзей.
Мне приходилось часто думать
О твоих мыслях и мечтах,
О том, что есть свеча, и дунуть
В нее не позволяет страх.
Пускай горит она, сверкая,
Срывая паутинку слез,
Что я, подчас, не понимая,
С твоей душой в себе унес.
Пускай свеча -- это надежда,
И пусть в ней воска не на век,
Хотя бы, то, что я -- невежда,
Гласит, что все же -- человек.
Твои, столь милые объятья,
(Их сторонятся чудаки),
Так чаще нужно вспоминать мне,
Чтоб не погибнуть от тоски. | stihi_ru |
Ты - моё сумашествие,
Среди тысяч мужчин.
Без причины и следствия
Отдала все ключи
Лишь тебе, мой единственный,
Я от многих дверей.
Там скрывается истина,
За улыбкой моей.
И в душе столько нежности,
Что течёт через край,
Мой любимый, ну где же ты
Поскорей приезжай! | stihi_ru |
На желтых страницах старых книг
Истории лучше наших.
Все написали уже до нас.
Что тут еще скажешь
Можно лишь сделать умный вид...
Слова поменять местами...
Судьбы поставлены на "repeat".
Все было уже, но не с нами.
07.01.2017 | stihi_ru |
О чём мне напомнит дождливое лето,
Что жизнь непонятна и так коротка,
Что лучшие годы оставлены где-то,
А пёстрые будни уносит река.
Что сроки отмерены доже планетам,
Что прошлое людям вернуть не дано,
Что осень окрасит оранжевым цветом,
Наивность листвы, залетевшей в окно.
Что наши стремления только причуды,
В них нет ни намека остаться в века,
И в суетном мире действительно чудо,
Полёты шмеля над бутоном цветка.
Багровый закат или пение птицы,
Песчинки с ладони летят по ветру,
И лучшие дни, и любимые лица,
Всё зто исчезнет, когда я умру.
О чём мне напомнит дождливое лето,
Что жизнь непонятна и так коротка,
Что лучшие годы оставлены где-то,
А пёстрые будни уносит река. | stihi_ru |
В пальцах, сложенных строгой щепоткой,
сладость духа крапивки лесной,
им кукушкины слёзки, как чётки,
утешение дарят, покой,
их касаньем листва оживала,
а земля им родимая мать;
их ручью одному лишь пристало
целовать, целовать, целовать... | stihi_ru |
Я шёл однажды по песку у моря.
Ветер рвал и метал.
Волны бешено били о скалы.
Рьяный дождь по лицу ледяному хлестал.
Не в силах идти я упал было,
Но тут же вставал. | stihi_ru |
Зачем, ты носишь крест на шее
Зачем лицо, Христа, сквернишь
Ведь нет души в гниющем теле,
Как нет добра, когда грешишь. | stihi_ru |
Сжимается сердце
И давит на грудь
Снова, присядет, устало...
Вот день пролетел
И опять не уснуть
Святым! За ребенка, помолится мама.
У мамы ребенок, и мал и велик
Для мамы любые, мы вечные, дети
И кто то вдруг скажет
Да ты брат, старик!
Нет маленький мой
Моя мама, ответит.
Пусть разные судьбы
У разных детей
Какими мы станем И были...
У каждого свой
В жизни выбранный путь
Что мамы! У Бога за нас попросили.
За круглым столом
Как всегда соберет
Где вновь остановится, время
С годами теснее
Становится дом
Где радует, маму
Детей поколенье.
Сжимается сердце
И давит на грудь
Снова, присядет, устало...
Вот день пролетел
И опять не уснуть
Святым! За ребенка, помолится мама. | stihi_ru |
Гляжу порой со стороны-
На расстоянии.
Мы не такие, как вблизи,
Мы почему-то разные.
Что в нас не так,
Из далека - простак,
Из глаз в глаза-
Совсем не так;
Мы то зажжём,
А-то потушим.
То мы глухи,
То очень слышим.
Такие разные бываем,
То ничего.....
То много знаем-
Друзей совсем не понимаем.
Какие разные мы всё ж,
Но мы, не я.
Я к ним не вхож,
Сюда не путайте меня.
Однако не порой, и не под час,
То, что вы видите во мне,
То не моё, а ваше.
Моё же то, что вижу в вас.
08.07.2016 год. | stihi_ru |
Чтоб свои не пугали изъяны,
Мой портрет не висит в Интернете.
Это - фото моей обезьяны.
А вы думали, - Я на портрете
Спасибо:
http://stihi.ru/2009/10/31/4312
http://blog.i.ua/user/666713/88121/p=2 | proza_ru |
Я выбираю путь домой.
Знаю , что он окажется пустой .
Ну и пусть я сойду там
Но за то останусь живой .
Мне бы только ждать чудес ,
Верить в бога и делать шаг вперед
Я буду смеяться , ну и пусть больно в душе,
Я верю в то , что не верят другие .
Я выбираю себе путь домой
И пусть он будет длинным и пусты,м
Ну и пусть другие себе найдут
Дом , где полон прекрасных вещей.
Я сойду там , в дороге , в лесу,
Найду себе местечко спокойнее
Я творю , я создам и построю !
За то он будет называться "моим ".
Мне не нужно чужого труда .
Сам смогу- я сам все создам.
Пусть другие скажут , что я тупой
Я посмотрю на них , когда они потеряют"не свое "... | stihi_ru |
Ни на страхе основана вера,
Ни на жажде Господних богатств,
Ни на бремени тела,
Что распятью себя не отдаст,
Ни на времени царства земного
Веры Божьей остов,
Но дыханием Бога Живого,
Жизнь дарует ей Бог.
Вера зиждется робкой надеждой
В нужде,
Прикоснуться к Великой Душе,
Что частицей Господней, пробудилась в тебе. | stihi_ru |
С Днем рождения, дочь Елена!
Не реви, как та сирена.
Не оплакивай года,
Будь веселою всегда!
Ты ж одна в твои-то годы -
Море целое свободы.
И умна, стройна, красива!
Носик вздернут и игрива.
Мужики от страсти мрут.
Только нрав у Лены крут.
Мстит она за перемены,
За житейские измены.
Нам, родителям, - награда!
Наша Леночка - отрада!
И желаем мы ей кучу -
Дел веселых и нескучных!
И здоровья много, много!
Ты следи за этим строго.
И ещё... любви желаем,
А интрижки так... прощаем.
Любящие тебя родители.
М. Чуйков
Ноябрь 2016 год | stihi_ru |
26.09.12
Яросвет, Светильник Божий
Всех Славян большой Земли,
Просвети Великий Боже,
Всем Дорогу укажи.
Нам, Российскому народу,
Прави солнечной Земли.
Чтоб подняться к Неба Роду,
Гласу нашему внемли.
Мы готовы, мы сумеем,
Силы нам не занимать,
Пусть прольётся в нас елеем
Воли Вышней Благодать.
В БлагоДарности, Родимый,
Наш Един Отец и Мать,
Постараемся, Любимый,
Всех славян Земли собрать.
Чтоб в Соборности Великой
Миру Радость принести
И в Святой России нашей
Храм Небесный возвести! | stihi_ru |
Серьезный пожар произошел сегодня рано утром во Всеволожском районе Ленинградской области.
Как рассказали в ГУ МЧС России по региону, в 5:20 утра поступило сообщение о пожаре по адресу: поселок Кузьмоловский, улица Заводская.
Горели гаражи на общей площади 600 кв. метров.
С огнем справились только в 07:40.
Подробности читайте на 47news. | Fontanka |
Творцу не нужны хвалебные песни, громкие мольбы и приношения.
Творцу нужно твоё сердце. Именно там есть семя, что ждёт возможности однажды прорасти. Робкий росток любви, нежнейший и трепетный, он ждёт каплю божественного света, чтобы согреться и подарить миру первые листики, среди которых прячется маленький бутон цветка Мудрости. Этот цветок растёт лишь в глубокой молитве. Вслед за ней придёт тишина, позволяя свету озарить сознание. Эта тишина есть мост, соединяющий тело и твою святую Душу.
Чистые мысли, поступки, работа со своими личными задачами, укрепление веры, горячее желание духовного преображения -- всё это плодородная почва для роста божественного семени, заложенного Творцом в каждое сердце. | stihi_ru |
Сегодня ночью плакала Луна.
Скрывая лик, слезой умылась жгучей.
Так плачет нелюбимая жена -
Ты плачь-не плачь, не станет в жизни лучше.
Бессильем слез сменялась гнева мощь,
Печальный вздох в тиши ноябрьский ночи.
А всем казалось - это просто дождь
То вдруг стихал, то лил что было мочи.
Там, среди звезд, она всегда одна -
В осколках счастья с грустными глазами.
Я знаю, это плакала Луна
Холодными ноябрьскими слезами.
6.11.2016 г. Наталья Беш | stihi_ru |
Sonnet 18 Shall I compare thee to a Summer's day
Shall I compare thee to a summer's day
Thou art more lovely and more temperate:
Rough winds do shake the darling buds of May,
And summer's lease hath all too short a date:
Sometime too hot the eye of heaven shines,
And often is his gold complexion dimm'd;
And every fair from fair sometime declines,
By chance or nature's changing course untrimm'd;
But thy eternal summer shall not fade
Nor lose possession of that fair thou owest;
Nor shall Death brag thou wander'st in his shade,
When in eternal lines to time thou growest:
So long as men can breathe or eyes can see,
So long lives this and this gives life to thee
Шекспир, Сонет 18
Сравнить ли с жарким летним днем тебя,
В тебе живут покой и прелесть мая,
Ветра цветы нещадно теребят,
А лето, лишь начавшись, увядает
То источает жар небесный глаз,
То потускнеет злато в небосводе,
Перемежаясь тьмой, за разом раз
Пора порой сменяется в природе
В тебе ж не гаснет летний небосвод,
Твой вечный день не омрачится тенью,
И Смерть в чертог тебя не призовет,
Для вечности твое предназначение
Пока живем и дышим, зрим пока,
Ты будешь жить в дыхании ветерка | stihi_ru |
ПРИЮТ ЗВЕЗДЫ НА АРБАТЕ
Квартира Аллы Николаевны всегда встречает звонким лаем ее любимицы, этой самой собачки по имени Люська. Потом я узнала из книги, что она, полумертвая, была подобрана на улице Москвы и названа так в честь любимой собаки Вертинского, его преданнейшего белого бульдога Люси.
Навстречу молча выходит и старая мудрая Чана, а может быть, и еще какой-нибудь очередной бездомный, подобранный на улице песик и теперь, пока не пристроят в хорошие руки, живущий здесь как в раю.
А небольшая двухкомнатная квартира и вправду напоминает какой-то восточный рай. По-своему уникальна, она под стать индивидуальности хозяйки: так же ярка, выразительна и неповторима. Здесь царит тонко продуманный уют. Она так изящно обставлена, что сразу чувствуешь: здесь живет актриса.
Действительно, кругом обилие цветов, на стенах - портреты, сценические фотографии и семейные фото дорогих ей людей. Вот великолепный портрет ее отца в роли Бориса Годунова, а над изголовьем - мамин в балетном костюме. Очень эффектно ложатся один на другой красочные разноцветные ковры, которые Алла Николаевна полюбила еще с тех времен, когда жила с родителями в Бейруте.
Вечером, когда зажигаются и переливаются разными цветами светильники, и каждый уголок по-своему освещен, чувствуешь себя погруженным в какой-то сновиденный, сказочный мир...
- Вот весь этот уют я приобрела, очень долго гастролируя и не имея над головой крыши, - говорила она мне.
- Все, как в сказке, было закуплено за два дня до подорожания. Я в восторге от самой себя, что один раз в жизни была умная и все вложила в этот уют до копейки! Помню, как у меня от счастья коленки подкосились, когда в феврале 1991 года мне сообщили, что надо прийти и взять ордер на осмотр квартиры. Наконец, мои мытарства закончились! Я пошла по адресу на Арбат. Очень долго искала. Дом был еще не закончен и не заселен.
Мне дали право выбрать себе этаж и квартиру. Мы поднимались по этажам, смотрели, все было не то... И вот когда я открыла дверь своей теперешней квартиры и вошла, то сразу сказала себе: "Ну, отсюда я никуда не уйду!" Я ходила по ней, не веря своим глазам. И вдруг у меня стрельнула мысль: ведь это же мой дом, в моей стране! Я пошла в маленькую комнату и поцеловала там стены...
Рабочие еще там работали, а мне их не на что было даже посадить покормить. Был у меня такой шофер Гаврилыч. Он стал как родной человек. С ним мы и покупали мебель. Благодаря тому, что М.С.Горбачев дал свое добро на мое советское гражданство, мне с легкостью открывались все двери, и люди были особенно благосклонны, зная, что я здесь все начинаю сначала, с деревянной ложки.
Все было закуплено и разложено у друзей. Первыми привезли стол на кухню и уголок. Тут же помчались в "Прагу", накупили все, что можно, и угощали всех: рабочих, друзей. Все вместе сидели за столом, смеялись. Я этот день никогда не забуду. Кто-то встал и сказал: "Алла, я желаю тебе, чтобы этот стол всегда был такой полный и веселый, как сейчас!" И так это и длится по сей день.
Мне не нужно ничего: ни Италии, ни Лазурного берега! В России такая красота! Ницца, Канны, Швейцария - конечно, там красиво, но там надо иметь наследство: богатого дядюшку в Америке или тетушку в Париже. Видеть ту красоту, не имея никаких возможностей, болезненно тяжело. А здесь я у себя дома, в своей маленькой квартирке, и я никогда не бываю одна. Я вспоминаю свое парижское детство, когда в нашей гостиной всегда толпились друзья. Так и сейчас...
Алла Николаевна рассказывает, а какая-то праздничность обстановки, ее особенный стиль и уют так тебя захватывают, что совсем забываешь о времени... Нехотя и лениво, приоткрыв изумрудные глаза на шумную возню собак и снисходительно поглядывая на них, потягивается на спинке кресла роскошный, пушистый кот Яша, а точнее Яков Николаевич. Он здесь царь зверей, любит только свою персону, и все его немного опасаются - он с характером!
- А недавно, - говорит Алла Николаевна, - приблудилась кошечка, скоро окотится, и надо будет пристраивать котят. Ну, Манька, выйди, покажись! Вот она - Марь-Иванна. Правда, красавица
Появляется кошка, ласкаясь к ногам. Обычная, дворовая, разношерстая и с таким бурым пятном на носу, что кажется, будто она никогда в жизни не умывалась. Но Алла Николаевна, любуясь ею, так ласково с ней разговаривает, что невольно и вам уже кажется: да, Манечка действительно прекраснейшая из кошек!
Об отношениях Баяновой с животными, о ее благотворительных концертах в пользу бездомных кошек и собак можно говорить бесконечно: здесь ее доброта не знает предела. Недаром когда-то в колыбель отец положил ей щеночка, с которым она вместе росла до восьми лет. А еще мы узнаем из ее книги, что ее муж - Стефан Шендря - был богатейшим румынским помещиком, и теперь по ее живым воспоминаниям нам нетрудно представить себе Аллу Николаевну в роли хозяйки роскошного имения недалеко от Бухареста, когда ее любовь к земле и всему живому на ней нашла самую благоприятную почву.
Но и здесь, в небольшой квартире она находит возможным не лишать себя этого животворящего общения. "Природа и животные - моя стихия", - признается она.
В ее первой книге можно прочесть такие строки: "Не все сложилось ладно в моей жизни. Я видела много горя, обид, потерь, и иногда думаю, что вынести все это и остаться такой, какая я сейчас есть - верящей в добро, живущей надеждой, - мне помог тот запас красоты, что подарила мне судьба на заре юности".
Добавим, что с красотой она не расстается ни на миг. И это касается не только искусства. Она умеет увидеть и найти красоту даже в том, в чем другие ее и не подозревают или не удосуживаются заметить: в старом арбатском тополе, шумящем листвой за окном, стаях ворон, собирающихся на нем на утреннюю перекличку, в преданном взгляде собаки или в особом характере котенка...
Одной из любимых книг Баяновой, которая, по ее словам, должна быть настольной у всякого культурного человека, является книга скандинавского писателя, философа и врача Акселя Мунте "Легенда о Сан-Миккеле". Она читает ее по-французски, но книга эта, переведенная на 28 языков мира, существует и в русском переводе. Не раз из ее уст можно услышать горестную мысль этого писателя "Чем больше я узнаю людей, тем больше я люблю свою собаку".
Да, животных она любит по-настоящему, так, как надо им и нам. Может быть, и мы научимся когда-нибудь так их любить О ее четвероногих друзьях еще не раз пойдет речь в этой книге. У нее проживает дружное, разномастное собачье-кошачье семейство. Все спасены Аллой Николаевной от голода и холода. Все они отлично уживаются, хотя, как и в каждой семье, не обходится и без ссор.
Кошки вылизывают заболевшую собачку, а Люська так полюбила Манькиных новорожденных котят, что в ее отсутствие все время норовит залезть в их коробку и улечься рядом, вообразив себя их мамочкой. Все эти ежедневные сценки надо видеть. Пересказать невозможно... Животным здесь позволено все!
Я только хочу добавить, что, несмотря на такое обилие их в квартире, здесь всегда удивительный, просто идеальный порядок! Благо, у Аллы Николаевны есть постоянные помощницы, близкие ей, живущие с ней и ведущие домашнее хозяйство. А тон всему этому порядку задает она сама. К тому же, Алла Николаевна любит и умеет вкусно готовить. У нее есть свои рецепты блюд, которых у нас не знает никто.
- Я в детстве несколько лет жила в Германии, в одной берлинской семье, - рассказывает она, - и с тех пор очень люблю аккуратность и порядок.
НЕСКОЛЬКО ЖИЗНЕННЫХ ЗАРИСОВОК
Я заехала за ней домой, чтобы на этот раз отправиться в Обнинск, куда ее пригласили выступить на Рождество, в январе 1995 года. Наш начавшийся дома диалог продолжился затем в машине. Вырулив из арбатских дворов и переулков на Киевское шоссе, РАФИК легко помчал нас вдоль заснеженного зимнего леса. В Обнинске Аллу Баянову уже заждались. Концерт был отложен на неделю из-за жесточайшего бронхита, почти полностью лишившего ее голоса.
- Алла Николаевна, где же вы так сильно простудились
- Все из-за смены климата. Представьте себе: 18 декабря - Ростов-на-Дону, 20-го - Владикавказ, оттуда в Адлер. И везде полный аншлаг и успех. А перед самым Новым годом из такого теплого Адлера я прилетела в Санкт-Петербург. Вышла на трап без шубы, а меня чуть не сбил с ног холодный северный ветер с пургой. На следующий день - концерт, а я уже чувствую тяжесть в груди. Еду на концерт, а внутри поет гармонь. Но я решила: нет, я должна петь, ведь люди ждут! Но я не спела, я прокаркала...
Я сказала фразу: "Ни одна певица мира не вышла бы на моем месте". Петербургская публика была бесконечно ласкова и добра, за что я ей очень благодарна. Из зала кричали: "Алла Николаевна! Пойте только то, что вам полегче". А некоторые артисты, я знаю, даже с конъюнктивитом не выходят на сцену...
Третьего января Алла Николаевна вернулась в Москву, 10 дней совсем не могла говорить и Рождественский концерт вынуждена была отложить на неделю. Но едва успев оправиться, на Старый Новый год уже отправилась в Минск. "Я должна петь, ведь люди ждут!"
Вчера только приехала из Минска, а сегодня мы едем в Обнинск. Я привела только один маленький отрывок из жизни певицы, но сколько подобных дней в ее 60-летней творческой деятельности!
- Алла Николаевна, что Вам помогает такое выдерживать - спрашиваю я. Ответ после секундного размышления был очень краток:
- Профессионализм.
И вновь ее голос звучал в полную силу, и вновь публика неистовствовала, лица улыбались, руки бурно аплодировали, души зажигались... Красивая, сияющая, искренняя до самой глубины, она выходит к людям, как к своим близким друзьям. Она естественна, как дыхание, не позирует, не боится спуститься с Олимпа. Каждый жест оправдан внутренним переживанием.
Поздним вечером мы, наполненные только что пережитым, возвращаемся в Москву, и невольно продолжается интересный разговор.
- Скажите, Алла Николаевна, как Вам удается так легко и быстро зажечь зал Что это за сила такая: колдовство, чары, магия
- Магия Не знаю, тут вся моя душа. Я искусственно ничего на сцене не придумываю. Не стараюсь понравиться зрителям - я их просто люблю. Все, что я пережила, что впитала в себя за долгие годы, я именно это вливаю в людей. Я вам могу открыть один секрет романса: мы встречаем там свою жизнь, свои желания и чувства, все, происходившее когда-то с нами. Именно это так завораживает публику. Я со сцены всегда чувствую, как она заворожена, как я овладела залом. И это еще больше придает мне сил.
Может быть, мое исполнение романса отличается от других исполнений... Есть случаи, когда даже приступы астмы снимаются после моего выступления. Вот и получается, как вы говорите, магия. Так же эта магия жила в творчестве Вертинского, Комиссаржевской, Шаляпина. Я бы могла много имен назвать. И у нас в стране сейчас есть несколько таких среди певцов, ведь не я же одна обладаю этим счастьем, данным природой при рождении. Потому что с этим рождаешься, а потом через творчество это все без остатка отдаешь людям.
В своем творчестве, так же как и в жизни, я люблю многообразие: цыганская песня, романс, эстрада. Не сочтите меня "девушкой безграмотной", но я вам скажу, что считаю романс даже выше оперы. В опере у героини есть партнер, есть хор, есть уходы и выходы артистов, есть большой оркестр, речитативы, потом в конце умирают - и все... А в романсе исполнитель один три часа на сцене, ему ничто не помогает. В романсе мы находим самих себя, находим свои собственные чувства, поэтому романс нам так близок, и мы все вновь и вновь возвращаемся к нему.
- Алла Николаевна, а Вы переживали когда-нибудь "звездную болезнь"
- Ой, я терпеть этого не могу! Хотя знаю, почти все артисты через это проходят, они просто "пьянеют" от успеха. А у меня так: я люблю людей, и эта любовь как бумеранг возвращается ко мне обратно. У меня друзей полстраны.. Если я умру, то умру от любви людей! Часто со мной повторяется один и тот же смешной эпизод. Когда я просто подношу на концерте цветы кому-нибудь из своих коллег, начинается шквал оваций, все скандируют и требуют, чтобы я тут же немедленно пела.
- Может быть, это показатель истинно народной артистки, не по званию, а по существу
- Может быть...
- А кого Вы любите из певцов
- Есть певцы - это те, кто имеет голос и хорошо поет, а есть - исполнители, такие как Утесов, Бернес, Шульженко, Жюльетт Греко. Они песню исполняют, и даже если нет особенного голоса, выражают ее душой. Это природный дар. А вот, например, Эдит Пиаф - это уже высший класс: соединение певца и исполнителя, что бывает нечасто...
- А какие у Вас любимые романсовые певицы - не отставала я.
- Ирина Чмыхова - русская, живущая сейчас в Болгарии, из наших - Нани Брегвадзе: у нее удивительно нежный тембр, и есть особый шарм в ее грузинском акценте. Считаю тембр выше голоса, и из певцов очень люблю Кобзона именно за красоту тембра.
Слушать Баянову можно бесконечно: она умна, точна, остроумна, о ее интуиции можно сказать, что "она видит на шесть метров под землей".
Мы подъезжаем к району Арбата, прощаемся возле ее дома. Я оглядываюсь: неторопливой, величественной походкой, прижав к себе букеты цветов, в меховой шубе, наподобие мантии спускающейся к серебряным туфлям, она направляется к подъезду в окружении своих друзей. На миг показалось: как эта королева со своей свитой вдруг оказалась в этом обычном, давно не видевшем дворника, заснеженном московском дворе.. А на стене дома возле подъезда огромными синими буквами несмываемой краской написан ее адрес. Я уже знала: это помог сделать художник, чтобы облегчить многочисленным гостям Аллы Баяновой со всех концов страны поиски ее дома - приюта, который она наконец-то обрела здесь, у себя на Родине, в самом сердце старой Москвы.
/продолжение следует/ | proza_ru |
Крошечное праздничное дополнение к
http://www.stihi.ru/2016/01/31/12173
Три шага. Мне хватило двух -
Пролететь до входных дверей.
Белой лилии сладкий дух
Не в квартире - в душе моей. | stihi_ru |
Крылом моих воспоминаний
Меня опять коснулась грусть.
Не избежать ее и пусть...
Нам память для того дана,
Чтоб радость и печаль хранила..
И я когда-то радость с милым
Делила часто и сполна.
Была ль любовь то иль казалось
Узнать теперь уж не дано:
Ушел ты,ну а мне осталось
Как будто бы в немом кино,
Рыдать,заламывая руки
Иль просто умирать со скуки...
Но я ждала,так много лет
то все же получу ответ
Чем не мила была тебе я ...
О днях тех прежних не жалею,
Когда ты рядом был со мной
Под звездами и под луной.
Мне о любви шептал и что же
Все это оказалось ложью
Окончен бал,увяли розы....
О,Боже мой,какая проза,
Рифмуются тут вроде слезы...
Но только слез моих не жди-
Их смыли времени дожди... | stihi_ru |
Свободной поступью, как в школе авлетрид,
К столу для яств спешила Саломея!
Безукоризненна собой, вниманием владея
Царя и всех иных, которым стол накрыт,
На золотом подносе взорам их предстало,
Чело Крестителя под смерти маской бледный!
И стало Ироду-царю не до речей победных --
Вдруг онемели разом все! И занавес упал...
http://diletant.media/blogs/60826/191/ | stihi_ru |
Я розы белые поставлю Богородице...
С молитвой о тебе - в знак благодарности...
Ведь в этом мире половинки все ж находятся,
И снова дни сияют солнцем, радостью...
Сегодня я впервые поняла, что без тебя скучаю очень...
А это, знаешь, - ведь звоночек очень радостный...
Я верю, ты прочтешь моё "спасибо" между строчек...
Ты самый лучший в этом мире! Самый сладостный...
02.11.2015 | stihi_ru |
Однажды на Исландском берегу
Поэт для книги путь искал пером,
Закончилось, чтоб миром и добром,
Аминь, и тему обновить в мозгу.
Катили волны на песок мезгу,
Вне кругозора чайки, что кругом.
Да скатывались тучи вдруг ковром,
Высвечивая солнце на бегу.
Волна прибила к берегу весло,
Надломленное; выбиты слова:
"Я всё прощаю, до смерти трудясь";
Как человек, чьи жертвы унесло,
Он только поднял голову едва -
И выбросил перо в волну, смеясь | stihi_ru |
Ты целуешь, а мне не верится
Перечеркнули всю серость дней
Смогли под солнцем жарким встретиться
И доверяемся любви ночей
Ты все ласкаешь, все больше хочется
Ведь ты же ветер , а я песок
И нет в душе фраз одиночества
Расцвел в пустыне наш колосок
Ведь я любимая, люби меня сильней
У моря синего, бархан звенит
Сон растревожился, теченьем долгих дней
Твой голос разум мне, теперь пьянит.
Изведал грацию, всю изучил меня
Я только ветром твоим живу
Горю при мыслях, в костре любви огня
Напомнил сон мой, вновь наяву. | stihi_ru |
Правительство ФРГ рассматривает возможность введения очередных санкций против России из-за ухудшения ситуации в Сирии, пишет The Wall Street Journal со ссылкой на источник в немецком руководстве.
Обсуждение расширения санкций против РФ находится на ранней стадии. Пока не ясно, получит ли инициатива Меркель поддержку младших членов правительственной коалиции — социал-демократов.
Летом министр иностранных дел ФРГ, представитель Социал-демократической партии Франк-Вальтер Штайнмайер допустил возможность смягчения антироссийских санкций в случае успеха переговоров об урегулировании конфликта на востоке Украины. Позднее Штайнмайер говорил, что не поддерживает идею введения очередных санкций против России, поскольку эти меры не изменят российскую политику в отношении Сирии.
Источник: RNS | Fontanka |
Улыбку наденем,
Подвяжем эмоции.
На самом деле мы тлеем,
Теряя пропорции.
Нутро мы прячем в гробу,
Куда ложимся с фальшью внутри.
Мы силу показываем врагу,
А близких просим спасти.
Уносим себя мы в тот мир,
Наружность оставляя в этом.
Ведь там откровенности пир,
А здесь обеды дуэтом. | stihi_ru |
От Бога правда Бытия!
Наполнит двадцать первый век.
Оркестра гром, как голос трубный!
"Прошу на сцену! Занавес поднят!
Спектакль идёт! Твой выход, человек!"
Всевышний Бог, Творец Миров,
О будущем желает говорить
Для тех, кто полностью готов
Его религию постичь.
Вверх, развиваясь по спирали,
Прогресс идёт только вперёд.
Пути обратные избрали.
Без Бога каждый упадёт!
Да не покинет Мир Надежда!
Да укрепится верный путь!
Сознание есть быта прежде,
Дабы с дороги не свернуть.
Что ждёте Кто бы вам помог
Что ожидает впереди
Но Всемогущий Вечный Бог,
Подскажет путь, куда идти.
Творцу подвластные Миры.
Решает судьбы Бог людей.
Бог создал жизнь, но с той поры
Народы не нашли путей.
Движение Его во всём.
Синхронно движутся планеты.
Бог Повелитель всех времён!
У Бога есть на всё ответы.
Что Вечность Это -- бег времён.
Каждый имеет своё место,
Каждому путь определён.
Кто сам себе поставил цели,
Стать Совершенным без Него
Кто прилагал молитвы в деле,
Тот возрастает с каждым днём!
Энергия есть Сила Духа,
В творениях заключена.
Кто не закрыл шлюзы ума,
Советы достигают слуха.
Бог начинает говорить
О Будущем от Мира оснований.
Богом устроены они,
Тернистые пути познаний.
Кто под прицелом испытаний
Не прожигал сам жизни дни,
Но сам стремился достичь Знаний,
Господь дал Мудрость и успех.
Творец Миров, ВСЕГО И ВСЕХ!
Вера Создателю! Для нас,
Что может в жизни быть главнее
Пока светильник не угас,
Пока горит и пламенеет,
От Бога встретите Рассвет!
Исчезнет с покаяньем грех.
Вера с молитвою летит.
Душа счастливая парит.
Бог Светлые Миры откроет.
Кто Со Творцы здесь, на Земле
Идите огненной тропою,
Что освещает путь во мгле!
Божьи примите Откровенья!
Творец ничто не утаит.
Душа, да не узнает тленья!
Бог создал Мир большой Любовью!
На ветер слов не говорит.
В людей подобие вложил.
Никто Дух Божий не уронит!
Дух есть, и был, и будет жив!
Путь Жизни: Вера и Любовь!
Это -- фундамент во Вселенной,
Где утверждается покой
Под Богом Вечного Движенья.
Силы Творца на Созиданье,
На умножение Добра!
Лукавый род для отрицанья,
Для разрушения и Зла.
Любовь и Вера! Это Сила,
Толчок Движения вперёд
Для благоденствия и мира!
О, человек! Труба зовёт!
Если нет Веры и Любви,
Законы Бога попирали,
Во Тьме остались позади,
Вниз по спирали ниспадали.
Отсюда беспредел и терроризм,
Уныние и озлобленье!
Богатых с бедным не сравнить!
Видим большое расхожденье.
Алчность не ведает границ.
Идут мирские накопленья.
Обман и Зло вместе сплелись.
Богу и власти противленье!
Иметь бы больше, чем сосед,
Украсть, отнять и навредить,
И причинить немало бед!
Разве сему Господь учил
Но время наступило показать,
Как развиваться, как идти,
Куда направить свой талант
России с Богом по пути!
Лишь нужно Веру поберечь,
Знать о её предначертанье.
От Бога будете иметь
Здоровье, силы и призванье.
Без Бога нам, ни до порога!
Будут напрасные скачки.
Бог говорит об этом много:
"Вам быть со Мною на пути.
Да будет новый человек!"
Прежде получит воспитанье,
И проживёт счастливый век.
От Бога обретёт познанье,
Откроет кладовые Знаний,
И Мудростью великой удивит.
Кто с Верой прилагал старанье,
Тому подсказки Бог дарил.
Народ России Бог избрал.
Духовный их менталитет
Имел возможность от Начал.
У Бога поражений нет!
Нужны реформы для народа.
На первом месте -- человек!
Чрез испытания, невзгоды
Встречает двадцать первый век.
Есть Божьи Пирамиды власти.
В Основе Вера и Любовь,
И Мудрость от начала Мира.
Они несут покой и счастье.
Построены, в Египте пирамиды.
Не просто так, возведены.
Есть геометрия Эвклида.
От Бога Знания даны.
Бог говорит: "Я Сам вмешаюсь,
Ибо "ничто" вы без Меня!"
Бог человечество спасает.
Вырвет из пламени огня.
Законы Господа во благо!
Поможет Он в решении задач.
Нет в накоплениях Добра.
Нагим пришёл, уходит нагим.
Никто с собой не унесёт,
Ни золота, ни серебра,
Но если Истину найдёт,
То в Вечность привнесёт Добро.
Всё принимайте со смиреньем.
Гордыня -- мерзость для Творца.
Нет шансов к верному решенью.
Судьба людей в Его руках,
И если Господу послушны,
Вера, Надежда ко спасенью!
Не будет в темноте "заблудших".
Кто Бога любит, любит Бог.
И всё приложится к Любви,
И укрепится Богу Вера.
Смирение и кротость береги!
Даст силы для любого дела.
От Бога Знания и Разум!
Богом назначена судьба.
Не подводил того, ни разу,
Кто ближних любит, как себя.
Майки у всех одного цвета.
Господь желает дать советы,
Тень человека без Души.
Мир теней Духа не достоин.
Земные блага хороши,
Быт с золотым "тельцом" устроен.
Чтобы копить вещи без меры,
Жизни критерий на Земле.
Жирная тень собьёт с путей,
Если не будет Богу Веры.
Вера, Любовь -- один цветок!
В Душе начальный есть росток.
Если любить, то значит, верить!
Не будет Веры без Любви.
Любовь не может быть без Веры.
Без них ничто не совершить!
Большая Вера есть Любовь!
Энергия Духовных Сил
К вершине унесёт крутой.
Бог даст, чего бы, ни просил
В просьбе для благих намерений.
Для Знаний, творческого взлёта
Не будет камня преткновений,
Было б умение пилота.
Пилот, то значит, управлять
И знать маршруты направлений.
Нет смысла в планах разрушений.
Обман и Зло, как антипод,
Как отрицание Любви!
То, что Лукавый выдаёт,
И в нём законы есть свои.
Два вектора в одной прямой.
Вектор вперёд идёт от Бога.
Возвратный путь -- Дух с нищетой.
Движение, как и покой.
Покой, как бесконечное движенье
По кругу с малой кривизной.
Выход и вход в точке одной,
Дабы имели представленье.
Божья Гармония в балансе,
В Духовном приложенье Сил.
Молекула не исчезает,
И толчок пользу приносил.
Всё возвращается по кругу,
Вода и ветер, и тепло.
Они похожи друг на друга,
В планах Единым чертежом
Большой баланс рассчитан строго.
Нет лишних даже мелочей.
Всё соразмерено у Бога,
Но остановки нет Идей.
Идеи вечных становлений,
Развития круговорот,
И Сам Господь идёт к свершеньям.
Девиз Творца -- идти вперёд!
В любой работе важно знать,
Ясность иметь в целях и планах!
Употребить, коль нужно, власть!
Думать о благе постоянно!
Если деяние во вред,
То это Промысел не Божий.
Бог верный подаёт совет,
Благословение с ним тоже.
Наполнит чашу разумений,
Если стремление с Добром.
Начать с себя для управлений,
Быть властным в личной своей воле!
Гордыня -- вестник унижений,
Служенье Дьяволу, не боле.
Люди по образу Владыки.
До каждого дойдёт черёд.
Творец лелеет план великий.
Бог видит выход ваш и вход.
Свобода вольная дана
Для будущей Любви и Счастья!
Сейчас другие времена.
Для возрождения народов
Лучше России, страны нет!
Лукавый оседлал там Интернет,
Где разложения исходят,
И вместо целей благородных
В ловушки дьявольских тенет
Впадают поколений роды.
С завидной скоростью плывёт
"Волна распутства" за волной,
И превращает людей в скот.
Идут звериною тропой.
Грехи, пороки процветают.
Зло возрастает, как лавина,
И книжек больше не читают.
Настали времена плохие.
Златой "телец" уж на просторах
Неудержимо проскакал,
И беззаконие на горе
Взобралось на кровавый пьедестал.
Идёт падение морали,
Достигло небывалых скоростей.
Люди не чувствуют реалий.
Масштаб падений преуспел.
Грехов, пороков полно в Мире,
И затрещала вся Земля!
Агрессии планету охватили.
Вмешаться Богу ли нельзя
Его Писания веками
Распространялись постепенно.
Ушли века для их познаний.
Случилось это непременно.
Век наступает двадцать первый.
Четыре расы позади,
А Интернет щекочет нервы,
Родился Новый Вавилон.
Последствия необратимы!
Угроза кажется незримой.
Увы! Она почти над каждым.
Бог образумит Мир однажды.
Первыми это осознают
В России часть Божьих людей.
Посылы Бога принимают,
Умножат их в стране своей,
Где есть побеги молодые.
Святую Русь ждёт возрожденье.
Господу люди дорогие.
Он призовёт дворцы и хаты,
И современным языком,
Русским, великим и богатым,
Сам преподаст Божий закон.
Для ускорения прогресса
Нет большей силы, чем Его!
Уже не будет бег на месте,
Неверие исчезнет у людей.
Не будет крови и смертей.
Конец - начало во всём Мире.
Вот главный Основной Закон
Даётся в поисках познаний.
Было б начало пониманий.
"Я Верю и Люблю! Надеюсь!" -
Так надо часто повторять.
Перед принятием решений
Заветных слов не забывать.
Бог написал их на скрижалях,
В завете заповедей двух.
От них морали всей начало.
Люби Творца, брата, отца,
Ближних, Господ своих и слуг!
Люби себя! Подобье Бога
Также в тебе Богом дано.
Ангел -- служитель лишь в одном.
Очень глубокий смысл заложен;
В словах магических ответ.
Кто верит, любит, значит, Божий,
И в нём неправедности нет.
Можно добавить и Надежду,
Следствие Веры и Любви.
На деньгах написали прежде.
"Мы верим Богу!" - слова три.
В России нужно дописать,
Как наставления Отца,
Все символы. От Бога Благодать!
"Люблю, надеюсь на Творца!" | stihi_ru |
Не забыть мне цвет волос и влюбленный взгляд.
День катился под откос много лет назад.
Отцвела черёмуха - белою фатой.
Полюбил я девушку ставшую чужой.
Отзвенела свадебка,зачерствела боль,
До свиданья милая,как на рану соль...
24.06.2016 года. | stihi_ru |
Бродя в лесу однажды летом,
Я слышал странную беседу,
Деревьев рослых меж собой,
О том, кто круче здесь листвой.
Сосна уклончиво скрипела,
Ветру, кроной огрызаясь.
И наготой бросалась зрелой,
В глаза, в бесстыдстве изощряясь.
Берёзка хрупкая тряслась,
Листвой, у ветерка в объятиях,
А тот, бывалый ловелас,
Одежду рвал с неё в заклятиях.
Могучий тополь упирался,
Макушкой острой в синеву.
Нисколько с ветром не считался,
Прикрыв надёжно наготу.
Игриво клён, шуршал нарядом,
В лесном квартете, на виду,
Завистливым, позволив, взглядам,
Ценить свой блеск и красоту.
"Ах, этот ветер -- шалунишка!..
- Кокетливо берёзка пела --
Истомил меня, мальчишка!
От ласок я, совсем сомлела!
Ох, проказник!.. Поглядите,
Он всё под юбку норовит.
Голой, что ль, меня не видел..
Ай, не могу! Ой, что творит!.."
"Ты глянь, дуэнья завелась!..
- Сосна завистливо кивала.
- Вон как зарделась, дорвалась!
Покоя, что ли лесного мало!.."
"Вот так же и со мной шалил,
Жуир, в порыве одержимый.
Раздел, облапил и свалил,
А раньше звал меня любимой!.."
"Ваш ветер подлый адюльтер,
- думал гордый тополь вслух.
- Сосна нагая вся теперь,
Берёзка испускает дух!..
К нам бы с клёном присмотрелись,
Я статный, рослый. Он кудряв!.."
Сосна с берёзкой вновь зарделись,
И молвила сосна: "Ты прав!.."
А клён добавил: "Вы, подружки,
Нас держитесь! Суховей,
Продует снизу до макушки,
И сгинет, словно, лиходей!.."
Теперь берёзка к клёну гнулась,
А тот лукаво ей шептал:
"Ты мне сразу приглянулась.
Тебя же только и желал!.."
Ревнивый тополь шелестел,
Листвой, и всё на клён косился,
Но чувства, проявлять не смел.
Угрюмым слыл и только злился.
Сосна же лапою своей,
К нему едва ли прикоснётся.
Стыдливо, видите ли, ей!..
А тот, столбом стоит, не гнётся
Берёзка к клёну прикипела,
От соблазнительных речей,
Тому ж всё мало, он умело,
Корнями притирался к ней. | stihi_ru |
И некому дарить свою нежность
И вроде совсем не жаль,
Все проблемы как неизбежность,
Все мысли куда-то в даль.
А даль та очень глубокая,
Дремучая,словно лес.
Любовь ко всему кривобокая,
В нее словно играет сам бес.
Из дали этой нет выхода,
В ней солнца нет,даже туч.
За выход и вдох тут выплата,
Как бы ты не был могуч.
Мне некому дарить свою нежность,
Делиться сердечным огнем.
Остается лишь только небрежность
И счастье во сне моем. | stihi_ru |
Осень плачет холодным дождем из утраченной веры,
Шорох листьев в саду,как дыханье тревожного сна.
Отблеск бледной луны освещает в гостиной портьеры,
И тяжелою ношей на сердце лежит тишина!
В алкогольном бреду я невольно пытаюсь забыться,
Но, увы ,убежать от себя никуда не могу
Мне с тобой бы опять навсегда в одно целое слиться,
Ускользающий образ твой в сердце своем берегу !
Показалась тогда эта жизнь нам такой бесконечной,
У любви двух сердец никогда не бывает конца...
Но нелепая смерть навсегда забрала тебя в вечность
Мне оставила только черты дорогого лица !
И живу я теперь ,сам не зная, зачем в этом мире
В обездоленном сердце навек поселилась зима !
В этой ,гулко звенящей,своей тишиною квартире
Не сойти попытаться,хотя бы,мне просто с ума !
Но я знаю,на небе и мне уготовано Господом место,
Мы увидимся скоро,не долог уж путь мой земной !
Ты встречать меня будешь в фате,будто снова невеста
И расправятся сильные крылья у нас за спиной!!! | stihi_ru |
Однажды из ничего сотворённая ненависть, как и любовь с первого взгляда, никуда не исчезает... Она только переходит от одного к другому... | proza_ru |
(Биографическая хроника с картинками эпохи)
Посвящается Михаилу Курганову
Окончание. Начало в № 2 (28) '2005.
КАРТИНКА.
ПРЕДИСТОРИЯ АУСТЕРЛИЦА
Стоял ледяной февраль 1830-го года. Сгустились гнусные, мрачные петербургские сумерки. Граф Ланжерон, несмотря на 40 лет жизни в России, так и не смог к ним привыкнуть. Они всегда давили на него, как бы вползали в него, опутывали сердце, подбирались к дыхательным путям, душили.
Граф сидел в кресле, большом, поместительном, удобном. На коленях у него лежала книга. Она была раскрыта; однако граф ее не читал. Он пытался бороться с подступавшими сумерками. Он делал некие внутренние телодвижения, дабы оттолкнуть их от себя.
Вошел лакей. Доложил о приходе князя Петра Анлреевича Вяземского. Тут же появился и сам князь, слегка согнувшийся, лысоватый и довольно курносый. Облик его в целом был малопривлекателен, но все спасали глаза — они были довольно подслеповатые и блеклые, но излучали при этом такую блестящую игру ума, что комната сразу же осветилась, и сумерки куда-то отступили.
— Граф, — обратился к Ланжерону князь Вяземский. — не станем откладывать дела в долгий ящик. Вы обещали рассказать мне о князе Петре Петровиче Долгорукове и его значении в первые годы правления Александра I. Для меня чрезвычайно интересна эта фигура, и я хотел бы включить хотя бы некоторые материалы о ней в свою “Старую записную книжку”. Ради бога, поведайте мне, что знаете.
— С удовольствием, князь. Я и лично знал князя Петра и собрал о нем кое-какие материалы — хочу использовать их при составлении своих записок. Так вот, вы, вероятно, знаете, что он был сыном генерала от инфантерии Петра Петровича Долгорукова, московского генерал-губернатора.
Вяземский, улыбнувшись, кивнул в знак согласия.
— И по рождению и по воспитанию князь Петр принадлежал к самим верхам общества. Как у вас тут заведено, он был зачислен в гвардию чуть ли не в день своего рождения. И к пятнадцати годам он был уже капитаном, а к девятнадцати — полковником. Для вас это, может быть, и в порядке вещей, а для меня тут налицо лишь чистое безобразие. Он начал служить, но гарнизонная служба ему показалась скучной, а он рвался к деятельности, к власти. Князь стал забрасывать прошениями императора Павла. Тому очень не понравились ни тон, ни содержание этих писем — и, на мой взгляд, совершенно справедливо — лишь наглость самонадеянного молокососа. Но тут Долгоруков вошел в доверие к наследнику престола великому князю Александру и тот уговорил венценосного папочку. И в результате князь Петр в 21 год стал генерал-адъютантом.
Было видно, что граф Ланжерон разволновался. Он и сам это почувствовал и решил сделать паузу. Он предложил гостю стакан мадеры и сам с удовольствием сделал глоток. Затем граф продолжал говорить чуть спокойнее:
— Может быть в том, о чем я сейчас говорю, но только имейте в виду, что я говорю с учетом того, что сей князь вскоре натворил.
— Граф, вы напрасно видите во мне оппонента. Я целиком на вашей стороне и говорю это совершенно искренне.
При этих словах Ланжерон радостно улыбнулся и совершенно спокойно продолжал:
— С воцарением Александра I Долгоруков выдвигается резко вперед. От этого мальчишки, который сам толком мало что знает, во многом теперь зависят на высшие государственные посты. Для Екатерины важно было, чтоб ты был хорошим любовником, и это качество великолепным образом вознаграждалось, хотя и за счет казны. А при Александре начало твориться нечто совсем несусветное, находящееся за пределами всякой логики. Император кидается исполнять прихоти мальчишки, а мальчишка и сам не знает, что ему может взбрести в голову. Это же хаос, князь, это же настоящий хаос.
Тут на некрасивом, но выразительном лице Вяземского проявилось крайнее изумление, и он заметил Ланжерону:
— Знаете, граф, это весьма неожиданный поворот мысли. Для меня во всяком случае. Прежде я позитивно оценивал начало Александровского царствования (оно сулило надежды) и довольно негативно его финал. Но, кажется, вы меня убедили: начало тоже было ужасным по степени своей противозаконности.
— Князь, я счастлив; что смог убедить вас. Но я хотел бы продолжить свой рассказ. Именно страшно легкомысленное поведение Петра Долгорукова во многом предопределило, что Аустерлиц вообще был. Потом он участвовал в этом сражении. Может быть, неплохо воевал (он был в колонне Петра Ивановича Багратиона). Но император дал ему впоследствии благодарственный рескрипт и орден Георгия 3-й степени, дал именно за Аустерлиц — это было воспринято в русских военных кругах как верх цинизма, а Александр, собственно, и есть, циник, говорю вам это как человек, близко знавший его. Но вернемся к Аустерлицу. То было катастрофа для русской армии. Награждать за нее возмутительно. Второе. Сражение вообще могло бы не состояться, если бы не предельно наглое поведение Долгорукова в ставке Наполеона. Его нельзя было награждать за Аустерлиц, но его наградили. А вину попытались свалить на других, прежде всего на иностранцев, на меня в частности.
— Граф, — попросил Вяземский — а не могли бы вы подробнее рассказать о миссии Долгорукова в ставке Наполеона?
Вяземский примерил на себя маску послушного ученика, каковым он никогда не был, но сейчас эта маска была для него очень удобна. Ланжерон был Вяземскому как личность в высшей степени любопытен и он хотел его разглядеть буквально со всех сторон. Вот он и предпочитал молчать и слушать, лукаво прикидываясь малоосведомленным.
Ланжерон же все принимал за чистую монету (он вообще был горяч и крайне доверчив). Лицо его при вопросе князя Вяземского осветилось искренней радостью, и он тут же воскликнул:
— Почту за честь, дорогой князь. Но это отдельная история, отдельный, так сказать, сюжет. Вы согласны все выслушать?
Вяземский одобрительно кивнул своей лысоватой головой, но хитрой головой, только топорщились зачесанные на висках волосы. А Ланжерон, довольный, продолжал свой рассказ:
— Император Александр все более поддавался влиянию Петра Долгорукова. Несмотря на присутствие в главной квартире опытного военачальника князя М. И. Кутузова, Александр отдавал предпочтение советам своего фаворита. Наблюдать это было неприятно и даже оскорбительно. Именно Долгорукова, несмотря на наличие и других кандидатур, выбрал император для ведения последних перед Аустерлицем переговоров. Молодой князь на аудиенции у Наполеона вел себя вызывающе, нахально и высокомерно. Более того, именно легкомысленно-самоуверенное донесение князя, вернувшегося в главную квартиру, собственно, и вызвало решение союзников атаковать французов на другой день. После аустерлицкой катастрофы нападкам на князя не было конца. В Россию все это не очень-то могло попасть, но в Европе циркулировало весьма активно. В иностранных газетах стали появляться статьи (выходили и отдельные брошюры), где резко осуждали Долгорукова и выставляли его виновником понесенного поражения. Но князь не хотел брать на себя ответственность за аустерлицкую катастрофу. С дозволения Александра и при его поощрении он выпустил две оправдательные записки: 1) Observations sur les rapports des gazettes, concernant les derniers èvènements dans la Moravie en Dècembre 2) Lettre d’un officier russe sur les derniers évenements militaries en Moravie en Dècembre 1805. Обе эти брошюрки, милейший князь, являются библиографической редкостью, но у меня они есть.
Произнося эти слова, граф Ланжерон самодовольно улыбнулся, а князь Вяземский ухмыльнулся в воротник — брошюрки Петра Долгорукова преспокойненько лежали в кабинете в его родовом имении Остафьево. Сумев стереть ухмылку с лица, он поднял голову и спросил:
— Хорошо, граф, со всем этим разобрались. Но мне вот что интересно: как вы в целом оцениваете личность князя Долгорукова? И чем можно объяснить его ослепительное возвышение?
— У меня есть следующие соображения и соображения отнюдь не голословные, любезный Петр Андреевич. Я видел, как император прибыл в действующую армию со своей свитой. Я видел, как вели себя они и как относились к ним. Александр все время соперничал с Наполеоном и хотел представить себя как крупного полководца. Любимцы ему беззастенчиво подыгрывали. Но армия фактически не приняла Александра — полководца. Приезд императора в армию не принес никакой пользы, но причинил большой вред. Особенно вредно было то, что вместе с Александром на театр военных действий прибыли его любимцы. Будучи совершенно не компетентными, они постоянно вмешивались в дела военного управления. Князь, это было совершенно ужасно и обещало весьма печальные последствия для России. Так, собственно, и произошло.
Былые картины пронеслись перед глазами престарелого графа Ланжерона. Голос его задрожал. По лицу пробежала легкая судорога. Он не мог более говорить. Князь Вяземский довольно резво подбежал к столику, налил из графина, стоявшего тут же, воды в хрустальный стакан, украшенный серебряной нашлепкой в виде герба Ланжеронов, и бегом, сильно расплескивая, поднес графу.
— Спасибо, князь. Вы очень любезны — отвечал тот и, собравшись с силами, продолжал:
— Долгоруков, будучи в 1805-м году одним из главных фаворитов, доказал, что активность может быть глубоко разрушительной, если ее не сопровождает самокритика. Я никогда не видел человека столь юного возраста с такими непомерно раздутыми амбициями, столь беспредельно наглого. Благоволение императора эту наглость усиливало в стократном размере. Ощущая это благоволение, Долгоруков становился совершенно безнаказанным. Он прямо нападал на все, что могло послужить для него препятствием. Он не уважал ни индивидуальности, ни репутации. Он ругал, унижал, клеветал публично на тех, чьи заслуги его бесили. Он не скрывал своего страстного желания деспотически править, пользуясь особым расположением своего повелителя. Это был человек, генерал, подданный, гражданин, столь же опасный для своего отечества, как и для общества. Как вы, вероятно, знаете, он умер в декабре 1806-го года в возрасте 29 лет. В обществе никто о нем не сожалел. Его смерть есть благодеяние для России, ниспосланное небом.
— Граф, что же получается? — заметил князь Вяземский, внимательно глядя на Ланжерона. — Это человек-монстр, ошибка природы и, значит, проблема есть, но не нам с вами ее решать.
— Монструозность князя Долгорукова, действительно, порождена болезнью, которая связана, однако, не природой, а укладом нашего общества. Князь был заражен болезнью Потемкина — болезнью фаворитизма. Болезнь эта расцвела пышным цветом в царствование незабвенной Екатерины, но и при императоре Александре в этом плане не произошло перемен. Особенно возмутительны те грубые, циничные, чисто азиатские формы, в которые этот фаворитизм облекается, формы крайне обидные для человеческого достоинства.
Граф Ланжерон опять стал нервничать, Глаза его лихорадочно заблестели. Казалось, они стали еще более выпуклыми, настолько выпуклыми, что вот-вот выскочат из орбит.
Граф неистовствовал, граф страдал: в сердце его переплелись возмущение и боль.
ДОКУМЕНТ
Донесение о движениях второй русской пехотной колонны, под начальством генерал-лейтенанта графа Ланжерона, в сражении при Аустерлице 2 декабря 1805 года, посланное его величеству императору всероссийскому:
2-го декабря 1805-го года, по диспозиции, сообщенной нам генералом Вейротером у его высокопревосходительства генерала Кутузова в Крженовице, в 2 часа ночи, и копию с которой я получил на биваке в 6 часов утра, я собрал в 7 часов утра мою колонну, бивакировавшую в двух линиях на Праценских высотах…
Движение моей колонны было немного задержано кавалерийским корпусом, расположившимся ночью по ошибке на Праценских высотах и возвращавшимся на место, назначенное ему по диспозиции, на правом фланге, близ авангарда князя Багратиона.
Я разрезал эту кавалерию и, двигаясь левым флангом, спустился в следующем порядке с Праценских высот, повсюду очень возвышенных и в особенности со стороны Сокольница, где они почти остроконечные…
Спустившись на равнину, находящуюся между Праценскими высотами, деревнею Аугест, каналами Аугеста, озером Мельница и ручьем и болотистым оврагом, вдоль которого расположены деревни Тельниц, Сокольниц, Кобельниц, Шлсапаниц, я увидал впереди Аугеста первую колонну, под начальством генерал-лейтенанта Дохтурова, при которой находился генерал-от-инфантерии Буксгевден. Так как она стояла биваком вместе с моей колонной на Праценских высотах, то, благодаря этому, теперь я находился не далее 300 шагов от графа Буксгевдена и поехал сказать ему, что третья колонна еще не показывалась. Он мне ответил, что это ничего не значит, и приказал все время держаться на высоте его колонны…
Между тем, все еще не видя третьей колонны генерал-лейтенанта Прибышевского, которая должна была быть правее меня, я послал офицера австрийского генерального штаба, прикомандированного к моей колонне, барона Валленштедта, узнать о ее движении, а сам поехал на правом фланге своей колонны к Сокольницу.
Я не видел больших сил, сосредоточенных против меня, но только некоторые легкие войска и стрелков, которые могли беспокоить мой правый фланг. Я отделил против них 8-й егерский полк, приказал его 3-му батальону рассыпаться в цепь на моем правом фланге и поддержать егерей гренадерским батальоном Выборгского полка.
Неприятельские стрелки были отброшены. Показалась голова колонны Прибышевского (она была задержана тою же кавалериею, которая помешала и мне), и я приказал 8-му Егерскому полку и Выборгскому батальону снова стать в голове колонны. Было около девяти часов утра. Между моей колонной и колоннами Дохтурова и Прибышевского были интервалы не более версты…
Следуя диспозиции, я шел между Тельницем и Сокольницем. 8-й Егерский полк перешел ручей у конца этой последней деревни, которая очень длинна. За ним следовала голова моей колонны и в то же время генерал Миллер с двумя батальонами 7-го Егерского полка, образуя голову колонны Прибышевского, атаковал Сокольниц и проник туда.
Легкость, с которою мы заняли деревни Тельниц и Сокольниц, мне показала (и это мнение потом было вполне подтверждено французскими реляциями), что французские войска, расположенные в начале сражения от Тельница до Кобельница, не были значительны и не составляли даже шестой части 63-х батальонов (более 35 тысяч человек), их атаковавших: я видел мало орудий, мало линейных войск и мало кавалерии.
Наполеон, всецело поглощенный прорывом нашего центра, направил в 8 часов утра большую часть своих сил к Пунтовицу и Працену и атаковать на марше 4-ю колонну, под начальством генералов графа Колловрата и Милорадовича, и только более трех часов спустя после начала сражения французские войска, опрокинувшие эту колонну и их резервы, расположенные у Тураса, Кобельница и пр., подкрепили правый фланг.
Сначала мы имели против себя на наием левом фланге только слабый отряд в 6–8 батальонов, численностью от 4 000 до 5 000 человек. Но около девяти часов утра маршал Даву, находившийся в монастыре Райерн, в 4–5 верстах от Тельница, прибыл на подкрепление этих восьми баталионов с 4 000 человек, назначенными, чтобы атаковать нас или, по крайней мере, тревожить нас с тыла после того, как мы проникли бы в Турасский лес. Так как нам это не удалось, Даву присоединился к войскам, оборонявшим Тельниц и Сокольниц.
Около 10-ти часов утра один офицер С.-Петербургского драгунского полка прибыл доложить, что подполковник Балк с двумя эскадронами этого полка и сотнею казаков полка Исаева прислан генералом Кутузовым в мое распоряжение и спросил о приказаниях. Я приказал ему передать своему начальнику, чтобы тот оставался до получения нового приказания на Праценских высотах и наблюдал за неприятелем, посылая мне донесения (с этих высот можно было видеть большую часть французской армии). Тот же офицер явился через полчаса мне доложить, что видны французские колонны, дебуширующие из Працена и направляющиеся на хвосты наших колонн.
Это донесение мне показалось невероятным. Видя вправо от себя колонну Прибышевского, прошедшую через Працен, зная, что колонна Коловрата и Милорадовича была правее Прибышевского и тоже должна была пройти через Працен, чтобы идти на Кобельниц, мне показалось неправдоподобным, чтобы французы были уже в лагере, из которохго мы только что ушли, и я думал, что или подполковник Балк принял австрийцев за французов, или последние направили между нашими колоннами несколько охотников, чтобы произвести тревогу в тылу армии (средство, которое наполеон часто употреблял), и я думал, что в этом случае драгун и казаков подполковника Балка будет достаточно, чтобы прогнать их. Я отправил к нему присланному им офицера с приказанием вернуться с более обстоятельным донесением и поручить подполковнику Балку точнее удостовериться в доносимом. Тогда мне казалось более важным, следуя диспозиции, развивать успех в Сокольнице и поддерживать Дохтурова и Прибышевского.
Минуту спустя граф Каменский прислал мне донесение, что французы решительно занимали Праценские высоты и просил приказаний.
В это время я находился в деревне Сокольниц, которую моя колонна прошла, выбив оборонявшие ее войска. Второе донесение, вполне согласное с первым, мне показалось чрезвычайно важным, и я, ни минуты не колеблясь, поехал к графу Каменскому. Праценские высоты были настолько интересны в этот момент, что я решил, что если нам не удастся прогнать оттуда французов, то не только сражение будет проиграно, но и три левофланговые колонны будут совершенно окружены и уничтожены. Кроме того, я не мог сообразить, каким образом французы могли очутиться в тылу у нас, не зная еще о несчастии с колонной Милорадовича и не имея возможности получать ни приказания, ни донесения (будучи отрезан от нее); генералу Олсуфьеву я поручил продолжать атаку впереди Сокольница.
Это было ошибочно; я это признаю; я должен бы был тотчас остановить атаку этой деревни, оставить егерей и три баталиона с этой стороны ручья и с остальными шестью баталионами возвратиться на Праценские высоты, предупредив графа Буксгевдена (от которого я не получучил ни одного приказания, не видал ни одного адъютанта с самого начала сражения и которого я предполагал в Тельнице), так как времени было слишком недостаточно, чтобы ехать объясняться с ним лично; но этот маневр, совершенно противный диспозиции, останавливал ее действие; правый фланг Дохтурова и левый Прибышевского сделались бы открытыми и, кроме того, мое подчиненное положение не позволяло мне принять столь крутое решение. Наконец, я все убеждал себя и должен был убеждать, что французы не могли быть сильны близ Працена, и я полагал остаться только минуту у графа Каменского.
Я скоро нашел его, но прежде чем дошел до него, этот генерал, видя неминуемую гибель и понимая так же, как я, важность Праценских высот, приказал, не ожидая моих указаний, своей бригаде, быстро снова взобравшейся на высоты, переменить фронт, занять гребень и этим остановить французов; маневр смелый и решительный.
Я ему выразил свое удовольствие и приказал удерживаться на высотах во что бы то ни стало, принимать все время понемногу вправо, чтобы прикрыть Аугест и ожидать подкреплений.
Вдали, близ Остиераде и Шбечау, на правом фланге графа Каменского, я видел несколько баталионов, которые рассеивались и, казалось, отступали. Я послал собрать сведения, и мне донесли, что это часть австрийцев четвертой колонны, отступавших и преследуемых французами. Я не мог понять, каким образом эти австрийцы находились так далеко от назначенного им пункта атаки. Но вскоре я узнал, что центр был прорван в начале сражения, четвертая колонна отрезана, рассеяна, отчасти отброшена к Аустерлицу и сообщения ее с нами до сего момента прерваны.
Несколько русских и австрийских адъютантов, между ними, я думаю, граф Шатек, адъютант князя Шварценберга, передали мне подробности нашего несчастия и отправились предупредить об этом графа Буксгевдена, по крайней мере, я об этом их просил, и я видел их едущими к нему (было 11 часов)…
Граф Буксгевден в это время должен был знать, что мы были отрезаны и окружены; впрочем, он легко мог это видеть, так как находился всего в 1½ верстах от графа Каменского и видел передвижения и огонь последнего; кроме того, он мог заключить, что французы предупредили нашу атаку, что, следовательно, отданная диспозиция не может более быть исполнена и что успех перед Тельницем не приводил ни к чему другому, кроме риска подвергнуть весь левый фланг опасности быть еще более окруженным и раздавленным… Если бы этот генерал подумал об этом и принял в этот момент энергическое решение, требовавшееся обстановкой, если бы приказал генералам Дохтурову и Олсуфьеву отступить из деревень Тельниц и Сокольниц, а авангарду Кинмайера, пяти баталионам егерей и шести линейным, представлявшим более почтенную массу, чем бывшая перед ним, занять берег труднопроходимого оврага ручья, если бы он приказал сломать мосты у Сокольниц и быстро двинулся с 15-ю баталионами своей колонны, 9-ю — моей и 12-ю — колонны Прибышевского на Праценские высоты, то без всякого сомнения он прогнал бы оттуда французов, отбросил бы их в Пунтовиц и если бы не одержал победы, то по меньшей мере удержал бы позицию, занимаемую нами накануне сражения или обеспечил бы отступление.
Никогда обстановка не указывала более необходимого и более простого решения, чем то, что должен был сделать граф Буксгевден; никогда ни одному генералу не представлялось более удобного случая поправить катастрофу, уже совершившуюся, и покрыть себя славою, выигрывая, быть может, потерянное сражение: его непонятное бездействие является одною из главных причин потери сражения.
Французские колонны, остановленные бригадою графа Каменского, развернулись в 300 шагах от нее под картечным огнем и построились на два фаса: один — против этой бригады, а другой — против австрийцев; последние собрались и устроились позади графа Каменского и стреляли снизу вверх и с малою действительностью. Французы находились значительно выше них и немного выше русских; как только последние развернулись, французы открыли огонь.
Так как к несчастию мне поставили в необходимость говорить о себе (чего до сего времени мне не приходилось), то я скажу громко, то я скажу громко, что хотя храбрость русских офицеров и солдат и хорошо известна, я был достоин ими командовать и мой пример и пример графа Каменского не мало способствовали восстановлению порядка; в ужасном положении, в котором находились эти шесть баталионов, обойденные и атакованные с тыла, отрезанные от своей колонны, было бы простительно, быть может, и более закаленным и испытанным войскам смутиться на один момент и даже быть слегка оттесненными.
Известно впечатление, которое может произвести в бою одно только слово “мы отрезаны”, а мы были действительно отрезаны, мы дрались повернувшись направо кругом, против неприятеля, построившего свой боевой порядок в том самом лагере, который мы оставили всего три часа назад. Между тем, мы не только сохранили фронт в порядке, но еще, заметив нескольких человек в одном баталионе, нагибавших головы при пролете снарядов, я им крикнул: “голову выше, помните, что вы русские гренадеры”. С этой минуты ни один солдат не позволил себе этого машинального движения, свойственного всем, кто первый раз бывает под огнем, а в Фанагорийском полку не было и десятой части солдат, бывших прежде на войне, в моем же только 100 или 150 солдат и пять офицеров из 50-ти.
Чтобы противопоставить их французам и воодушевить наших солдат и не считая, впрочем, неприятеля таким сильным, каким он был в действительности (позиция его первой линии скрывала от меня прочие), я решил идти вперед. Команда была исполнена, как на ученьи. Французы отступили. Первый баталион Фанагорийского полка, под начальством отличного офицера, майора Брандта, раненого, подошел так близко к французам, что взял два орудия, брошенные ими. Но французские генералы и офицеры вернули своих солдат и поддержали их второй линией, которую мы только тогда увидали, и наши баталионы, в свою очередь, отступили и заняли свою прежнюю позицию. Взятые два орудия были брошены. Легкость, с которою наши шесть баталионов, построенные в одну линию, оттеснили французов, считавших нас значительно сильнее, чем мы были, доказывает мне, что если бы мы имели некоторые войска из тех, которые бесполезно стояли в 1½ верстах, мы отбросили бы французов до Пунтовица и отбили бы Праценские высоты.
Французы подошли к нам на 200 шагов и открыли очень сильный ружейный огонь, очень хорошо направленный и весьма убийственный. Наши солдаты отвечали менее хорошо направленным батальным огнем. Я хотел прекратить этот огонь, чтобы стрелять по-баталионно, но мне это не удалось, несмотря на усилия графа Каменского и подполковника Богданова, доведшего свою храбрость до того, что ходил перед фронтом и поднимал своей шпагой ружья наших солдат.
Огонь продолжался около 1½ часов. Я оставался почти все это время с графом Каменским между первым и вторым баталионами его полка, где был самый сильный огонь. Это было еще одной ошибкой с моей стороны, я с этим согласен. Лучше было бы мне отправиться к графу Буксгевдену, чтобы постараться склонить его сделать, наконец, то, что я считал слишком очевидным для того, чтобы он этого не сделал. Я имел, может быть, простительную слабость колебаться уходить из-под такого ужасного огня. Я был скорее солдатом, чем генералом (это было первый раз в моей жизни, что я командовал в этом чине) и на самом деле все спасение левого фланга зависело от этих шести баталионов, имевших против себя четвертные силы, в чем я скоро убедился.
Я также могу свободно заявить, что эти шесть баталионов принадлежат к числу частей, наиболее долго дравшихся в этом деле и с наибольшим успехом удерживавшихся на своих позициях. Их сопротивление оказало услугу огромной важности колоннам левого фланга и позволило бы восстановить бой, если бы их поддержали.
Около 12 ½ часов я увидел, что граф Буксгевден ничего не делал для поддержания меня, несмотря на все посланные ему донесения и на то, что бригада графа Каменского, обойденная противником, потерявшая уже более 1 200 человек убитыми и более 30-ти офицеров выбывшими из строя, не могла долго держаться.
Я вернулся в деревню Сокольниц, чтобы оттуда взять подкрепления. Тогда я сделал то, что должен был сделать и сделал бы давно, если бы я мог предвидеть бездействие графа Буксгевдена. Я вывел из деревни два баталиона Курского полка и послал их на помощь графу Каменскому. Я также вывел из части Сокольниц, ближайшей к Тельницу, 8-й Егерский и Выборгский полки, при которых находились генерал Олсуфьев и полковник Лаптев. А Пермский полк и один баталион Курского, бывшие в другом конце деревни и присоединившиеся к колонне Прибышевского, подверглись ее участи: отрезанная колоннами противника, подошедшими из Працена, атакованная сильною кавалериею и резервами, прибывшими из Тураса, Кобельница и других пунктов, эта несчастная колонна была положительно уничтожена.
Одна французская колонна овладела замком Сокольниц и правою частью деревни; другая — отбросила в пруды, находящиеся впереди Сокольница, несколько баталионов, хотевших отступить, и когда я решил пройти еще раз через эту деревню с генералом Олсуфьевым и вторым баталионом Выборгского полка, чтобы освободить Пермский и Курский баталионы, мне это не удалось.
Французы, укрепившиеся в домах, открыли ужасный огонь. Дрались также и штыками. В одну минуту мы потеряли много людей и, не имея достаточно сил для овладения вновь деревнею, генерал Олсуфьев и я были принуждены отступить.
Я собрал 8-й Егерский и Выборгский полки и построил их перед деревнею. Я выдвинул на позицию перед мостом орудия Выборгского полка. Тогда французы остановились. А я подъехал в 100 шагах от деревни к графу Буксгевдену, находившемуся еще на высоте, где стояли батареи графа Сиверса, т.е. на том же месте, где он был в начале сражения и где я никак не предполагал его найти.
Два баталиона Курского полка, посланные мною на помощь графу Каменскому, подошли к нему слишком поздно. Французы, получившие значительное подкрепление, обошли очень сильной стрелковой и кавалерийской колоннами Ряжский полк, бывший на левом фланге бригады графа Каменского, и взяли сбоку его третий баталион, чем принудили его выйти из боевого порядка и оставит' позицию.
Тогда граф Каменский сам вынужден был отступить своим правым флангом. Следуя приказаниям генерала Кутузова, бывшего в это время с австрийцами близ Праценских высот, он прикрыл его отступление. Австрийцы также находились в полном отступлении на Аустиераде и Шбечау.
Когда два баталиона Курского полка приблизились к Праценским высотам, французы, занимавшие их уже вполне, спустились на равнину, атаковали их значительно превосходящими силами и окружили. Баталионы защищались отчаянно, неподавленные, наконец, числом, они были смяты, рассеяны и отброшены на первую колонну.
Граф Буксгевден получил от генерала Кутузова приказание отступать. Тогда он приказал повернуться кругом своим двум батареям и двенадцати баталионам, не сделавшим почти ни одного выстрела, и отошел к Аугесту. Когда он был в полуверсте от этой деревни и в ¾ версты от двух баталионов Курского полка, то он видел движение последних, видел их поражение, не отдал никакого приказания и, несмотря на мои настояния, никого не прислал к ним на помощь.
Когда я присоединился к нему, отчаяние, в котором я находился, и гнев, по меньшей мере, простительный, вызванный тем, что меня не поддержали, не позволили мне сдерживать все мои выражения. Граф Буксгевден, кажется, мне этого не забыл. Австрийский капитан Юрцик (Yurtziek), находившийся при нем и бывший свидетелем боя Курского полка, выразился, кажется, еще сильнее, чем я. Артиллерийский генерал-лейтенант барон Меллер-Закомельский, тоже бывший с нами, был свидетелем этой сцены.
Отступление через Аугест и Шбечау, т. е. по той же дороге, по которой мы пришли, нам было отрезано. Нам оставалось отступать только через болота и каналы, находящиеся между деревнями Аугест и Тельниц.
В это время большая масса французской кавалерии спустилась с Працена и атаковала колонну графа Буксгевдена и остатки моей. Граф Сиверс отбил ее огнем своих батарей в самый критический момент. Мы все восхищались смелостью и порядком этих двух храбрых артиллерийских рот и их начальником; артиллерия маневрировала как на ученьи.
Близ Аугеста, чрез глубокий и довольно широкий канал, был плохой мост, по которому нам неизбежно предстояло пройти. Граф Буксгевден со всем своим штабом перешел по нему одним из первых и удалился, не заботясь ни о сборе своих войск, ни о том, чтобы расположить их вдоль канала и здесь остановить французов. Одно австрийское орудие, следовавшее за Буксгевденом, проломило мост, и наши орудия остались без пути отступления.
Если бы французы их преследовали, что они могли и должны были сделать, они изрубили бы или взяли бы в плен более 20 000 человек. Я не понимаю их бездействия и его невозможно объяснить. Единственным средством их остановить было остановиться самим, сохранить хладнокровие и неустрашимость, восстановить порядок в войсках, занять берег канала, прикрыть огнем пехоты переправу орудий и подождать ночи, которая была недалеко. Граф Буксгевден не сделал и не приказал ничего подобного.
Французская батарея, выехавшая на высоту выше деревни Аугест, сильно обстреливала нас и перебила много людей. Одна французская колонна атаковала деревню Аугест. Кавалерия, отбитая графом Сиверсом, собралась и готовилась снова нас атаковать. 8-й Егерский и Выборгский полки были принуждены оставить небольшую высоту близ Сокольница, где я их построил, и французы, выйдя из деревни, их преследовали. Было 3½ часа пополудни. В это время никем не управляемые войска увидели, что их генерал подал им непростительный пример отступления. Смятение охватило наши колонны. Они бросились в каналы, перешли через них в страшном беспорядке и бросили на равнине более 60-ти орудий и всех лошадей, чего не случилось бы, если бы мы сохранили Праценские высоты или если бы, переправившись через каналы, заняли противоположный берег…
Я оставался одним из последних с тремя офицерами Выборгского полка, двумя моими адъютантами и несколькими солдатами 8-го Егерского и Выборгского полков, которых я собрал с трудом близ моста. Я потерял в канале мою еще в Сокольнице раненую лошадь, но ушел с этими офицерами только тогда, когда французы подошли на 30 шагов.
Мы шли всю ночь и только в 4 часа утра присоединились к остаткам армии на шоссе в Венгрию, близ деревни Кобершиц.
От Аугеста французы нас не преследовали. Они остановились на каналах и ограничились преследованием огнем. Близ Тельница они наступали успешнее, но генерал Дохтуров со своим Московским полком, сохраненным им в порядке после очищения Тельница, прикрыл отступление, благодаря своему хладнокровию, храбрости и знаниям, которые он обнаруживал при всяком удобном случае.
Вот точные подробности о моем поведении в сражении при Аустерлице, подробности, за достоверность которых служит порукой моя честь, и в свидетели которой я призываю всех генералов и офицеров, бывших в этот день под моим начальством.
Я не скрыл своих ошибок, но, находясь в самом ужасном положении, в котором только может быть генерал, будучи обойден, отрезан, атакован в одно и то же время с тыла, с фланга и с фронта, я сделал все, что от меня зависело, чтобы защищаться, удерживаться и даже восстановить дело, если бы не был оставлен, и я точно исполнил свой долг.
Глава третья
В 1807-м году полуопальный генерал Ланжерон, на которого император попытался свалить вину за Аустерлиц, был отправлен в Дунайскую армию, действовавшую против турок.
В 1808-м году он был назначен командовать корпусом, охранявшем Бесарабию, а в 1809-м году ему был отдан корпус, в задачу которого входило наблюдение за крепостью Измаил. Затем Ланжерону были отданы под начало резервные войска Молдавской армии.
Зная, что у Ланжерона не особенно много войск, турки отрядом в 15 000 солдат решили двинуться на Бухарест и овладеть им. Ланжерон, собрав имевшиеся у него под рукою войска, наголову разбил неприятеля. Визирь вынужден был отступить к силам главной армии турок. За это сражение Ланжерон был награжден орденом святого Владимира 2-й степени.
Затем Ланжерон получил приказание двинуться к Силистрии. Отразив сильную вылазку турок, Ланжерон 30-го мая 1810-го года овладел Силистриею.
Ланжерон двинулся дальше и опять разбил турок, за что был награжден орденом святого Георгия 3-й степени. Потом Ланжерон блокировал Рущук, который сдался ему 15-го сентября 1810-го года. Взятие Рущука доставило Ланжерону орден святого Александра Невского.
По окончании военных действий Ланжерон вступил во временное командование всею Молдавскою армией. Турки, подстрекаемые Францией, не хотели даже слышать о мире.
В апреле 1811 года на Дунай прибыл новый главнокомандующий граф М. И. Кутузов и открыл наступательные действия.
22 июня 1811 года турки опять потерпели сильное поражение под Рущуком. Ланжерон, командуя центром армии, принимал большое участие в уничтожении турецких войск. За это сражение он был произведен в генералы от инфантерии и награжден орденом св. Владимира 1-й степени.
После поражения турок под Рущуком значительных военных действий уже не было. Начались мирные переговоры, закончившиеся Бухарестским миром 1812-го года. М. И. Кутузов был отозван для борьбы с Наполеоном, а возмущенный и обиженный Ланжерон был оставлен в составе Молдавской армии, оставлен на бездействие. Он, столь яро ненавидевший узурпатора французского королевского трона, так рвался с ним на борьбу и был просто оскорблен решением Александра I.
По окончании войны и заключении мира с Турцией Молдавская армия, в которой состоял Ланжерон, должна была двинуться к западным границам и преградить Наполеону отступление из России.
В самый день Бородинской битвы 26-го августа 1812-го года Молдавская армия перешла за реку Сереть и после целого ряда стычек с французами 5-го ноября приблизилась к Минску, где стало известно о поражениях Наполеона при Тарутине, Малоярославце и Красном.
Молдавская армия двинулась к реке Березина, чтобы преградить дальнейшее отступление французам. Это не удалось (части наполеоновских войск удалось прорваться), но Молдавская армия настойчивее других преследовала французов до реки Неман и окончательно уничтожила великую армию.
КАРТИНКА.
ГОРОДИШКО БОРИСОВ
9 ноября 1812 года часть кавалерийского корпуса генерал-майора графа Ламберта была отправлен к городу Борисов, стоявшему на речке Березина. На рассвете Ламберта вызвал к себе генерал Тормасов. Собственно, граф Ламберт несколько месяцев формально уже не подчинялся генералу, но на зов его тут же явился.
Еще в марте части Молдавской армии из Варшавского округа были переброшены на Волынь. На основе этих соединений как раз и была сформирована 3-я Западная армия генерала Тормасова. Но в сентябре этого же года ее соединили с прибывшей с юга Дунайской армией. Общее командование принял адмирал Чичагов. Но граф Ламберт настолько презирал адмирала за медлительность и нерешительность, что по-прежнему предпочитал исполнять распоряжения генерала Тормасова.
— Карл Осипович, голубчик — обратился генерал Тормасов ранним ноябрьским утром 1812-го года к графу Ламберту, — поезжайте немедленно и захватите город Борисов, немедленно. И особое внимание обратите на переправу — она нам позарез нужна. — И добавил, перейдя на шепот: — Не исключено, что ее захочет использовать для своего бегства Бонапарт. Торопитесь! Нужно отрезать ему путь к отступлению. Наберите удальцов из своего авангарда и поезжайте с богом! Граф, я очень надеюсь на вас.
Тормасов подошел к Ламберту, облобызал его троекратно, перекрестил и отпустил, глядя вслед стремительно удалявшемуся графу с какой-то особой, отцовской, что ли нежностью.
За дверьми тормасовского кабинета командующего авангардом 3-й армии ожидал его адъютант, большой, широкий, с торчащими розовыми щеками.
— Ну что — кинулся он к графу — за чем вызывал?
— Едем брать Борисов. Надо захватить переправу — отвечал Ламберт, звучно целуя адъютанта в губы.
В адъютантах при графе бессменно состояла его супруга. Ульяна Михайловна. Все свое детство она провела в походах со своим отцом суворовским генералом Деевым, а выйдя замуж, безотлучно сопровождала своего обожаемого Карла Осиповича.
Через двадцать минут после окончания разговора с генералом Тормасовым граф Ламберт во главе отряда добровольцев (двинуть весь кавалерийский корпус нельзя было без распоряжения адмирала Чичагова, а оно пришло слишком поздно), набранных из его авангарда, выезжал из Минска, в котором был расквартирован штаб 3-й армии. До Борисова было 60 километров. Отряд шел рысью. Никто не издавал ни звука — и отнюдь не из страха перед возможным неприятелем, просто все экономили силы перед тяжелым боем — копыта лошадей только шлепали по невозможной ноябрьской грязи.
Борисов обороняли польские дивизии наполеоновской армии, которыми командовали генералы Домбровский и Брониковский.
Ламберта встретила густая пехотная цепь польских стрелков. Не переводя дыхания, отряд рванул и прорвал ее, оказавшись перед широко растянувшейся кавалерийской цепью. Отряду пришлось рассредоточиться вдоль линии, заданной поляками. В результате на одного русского пришлось по нескольку поляков.
Три раза граф водил своих ребят в атаку. Прорубив первую линию, они наталкивались на несколько кавалерийских каре, и каждый раз нападение захлебывалось — приходилось отступать. Во время третьей атаки граф был ранен, и русские дрогнули. Началось бегство. Но тут графиня Ульяна Михайловна истошным голосом завопила, оглашая своим ревом окрестности Борисова:
— Дети, неужели вы оставите вашего раненого генерала?
И кавалеристы корпуса Ламберта вернулись за графом, но ни о каком наступлении, естественно, уже речи не было. Однако тут случилось непредвиденное, совершенно непредвиденное.
Волею судьбы графу Ламберту пришел на помощь другой французский роялист — граф Ланжерон, подъезжавший со своим отрядом к Борисову. Прибытие его отряда позволило успешно завершить дело. Не выдержав четвертый совместный натиск русских, поляки оставили оборонительное укрепление, преграждавшее дорогу на мост, и отступили за реку. Взятие Борисова фактически закрывало войскам Наполеона путь на запад.
Граф Ланжерон со своими адъютантами и граф Ламберт с Ульяной Михайловной остановились в замке. Ланжерон объехал весь городок и обнаружил, что главная улица берет начало от замка, проходит мимо торговой площади и вливается в тракт. Осмотрел граф и порт, выстроенный в 1807-м году, а потом, прихватив 20 солдат из своего кавалерийского корпуса, отправился осматривать переправы. Одна (левый берег) была у реки Студенки, в пятнадцати километрах от Борисова, — там Ланжерон оставил для охраны десяток своих кавалеристов, а вторая, в семи километрах от Борисова, находилась у деревни Брили (правый берег) — там он оставил второй десяток.
А вечером в замке Ульяна Михайловна устроила для офицеров ужин. В бою она была бесстрашна, но в обществе страсть как пуглива. Ланжерона она боялась до ужаса. От его галантных, но совершенно невинных ухаживаний чуть в обморок не падала, что Ланжерона весьма забавляло, впрочем, как и Ламберта, который начал постепенно приходить в себя и уже был расположен опять к шуткам.
На следующее утро при въезде в Борисов отряд графа со своим отрядом уехал, а через два дня отправился в Минск со своей боевой графиней и граф Ламберт — его срочно призвал к себе адмирал Чичагов, видимо, собираясь послать его в Борисов. Остатки своего отряда Ламберт оставил под началом полковника Сергея Воронецкого.
А 12-го ноября 1812-го года русские уже были выбиты из Борисова подошедшими к городу частями корпуса наполеоновского маршала Удино. Это создавало лазейку для императора Франции. Великая армия была разбита, но он все-таки смог улизнуть.
Граф Ланжерон рычал от бешенства, когда узнал, что Борисов отвоеван французами. Он даже крикнул в сердцах своему адъютанту:
— Ну как можно быть таким тряпкой? Ну что стоило ему послать в Борисов хотя бы несколько дивизий, а лучше всего целый корпус? И как можно такому ничтожеству отдавать под начало такую огромную армию?
Эти вопросы, на самом деле были обращены совсем не к адъютанту, а обращены они были к командующему 3-й Западной армией адмиралу Чичагову и к императору российскому Александру I. Но они ничего не слышали, а адъютант словами графа был страшно напуган.
С началом похода 1813-го года Ланжерон вступил в пределы Пруссии и блокировал с небольшим отрядом крепость Торн, которая после упорной семидневной обороны 6 (18) апреля сдалась Ланжерону. Сдача Торна доставила Ланжерону орден св. Георгия 2-й степени, а также прусские ордена Черного и Красного Орла и пять тысяч рублей ассигнациями. Проникнув после этого в Саксонию, он присоединился к главной русской армии и принял командование над западною армией.
Осенний поход 1813-го года Ланжерон начал во главе 42-тысячного корпуса в составе Силезской армии Блюхера. В сражении под Кацбахом его корпус составлял левое крыло русско-прусских войск и при преследовании французов отбил 22 орудия и принудил дивизию Пюжо сложить оружие. За участие в делах Силезской армии ему было пожаловано вензельное изображение Высочайшего имени на эполеты и тридцать тысяч рублей.
4 октября корпус Ланжерона дрался близ села Видерич. 6 октября он воевал под началом наследного принца шведского. Затем Ланжерону было приказано захватить селение Шенфельд, занятое корпусами Мармона и Сугама. Противник был выбит из селения, и Ланжерону, единственному из всех союзных генералов, удалось прорвать расположение французской армии под Лейпцигом. Ночью корпус Ланжерона был переведен к Галесскому предместью. Наутро он овладел находившимся там редутом. Его батальоны ворвались в Лейпциг.
КАРТИНКА. ГОРОДИШКО ЛЕЙПЦИГ.
“БИТВА НАРОДОВ”
16-го октября 1813-го года французские кирасиры и драгуны, поддерживаемые пехотой, смяли русско-прусскую линию, опрокинули гвардейскую кавалерийскую дивизию русских и прорвали центр союзников. Натиск был неожиданным и сильным.
Преследуя бегущих, французские драгуны едва не захватили в плен российского и прусского императоров — они оказались всего в 800 шагах от ставки союзников.
Наполеон уже торжествовал победу и приказал городским властям Лейпцига звонить в колокола. Но император Франции на сей раз слегка поторопился — битва еще не закончилась.
То, что он едва не оказался в плену, произвело на Александра I сильное впечатление. Он приказал ввести в бой батарею Ивана Сухоханета, русскую дивизию Николая Раевского и прусскую бригаду Клейста. До подхода подкрепления неприятеля сдерживали рота русской артиллерии и лейб-казаки из конвоя Александра I.
Наполеон уже приказал бросить вперед императорскую гвардию, пешую и конную, но потом ему пришлось откорректировать свое решение. Часть своей гвардии он бросил на помощь князю Ю.Понятовскому, которого теснили австрийцы. Гвардейцы пошли в атаку, и австрийцы дрогнули. Генерал Мервельд попал в плен к французам. Так обстояли дела в центре.
Пока рота артиллерии и лейб-казаки прикрывали российского императора, генерал Блюхер упорно атаковал маршала Мармона. Деревни Микери и Видерич переходили из рук в руки в этот день неоднократно.
Генерал Ланжерон со своим корпусом был весьма активен и напорист. Он несколько раз в этот день брал деревню Видерич и, наконец, взял ее окончательно. Пленных поселили в магистрате — большом двухэтажном каменном доме, решив, что по отдельным избам селить их не так надежно и потребовалось бы слишком много охраны, ведь тогда пришлось бы ставить солдат около каждой избы с пленными, а их ведь, слава богу, набралось 1200 человек. В общем, Ланжерон распорядился отдать пленным магистрат.
Сам граф вместе со своими адъютантами заночевал в музейчике истории сельца Видерич, который был расположен в старой деревенской церкви. После плотного ужина, который на огромной квадратной повозке привезла экономка бургомистра (на козлах сидел сам герр бургомистр), адъютанты тут же отправились спать.
Граф же Ланжерон пошел в маленький кабинетик директора музея, весь заваленный географическими атласами и старыми альманахами. Сел за ветхий и какой-то кособокий письменный стол, достал стопку листков, аккуратно очиненный карандаш и принялся за писание дневника, подробнейшим образом фиксируя все схватки за деревню Видерич. А потом еще набросал несколько сцен для своей новой трагедии.
В ночь с 16-го на 17-е октября к Лейпцигу подошли свежие силы — армии Бернадота и Бенигсена, но теперь войска союзников сильно превосходили наполеоновские. Шанс на победу императором Фоанции явно был упущен. Теперь уже центр русско-прусских позиций было не прорвать.
Ранним утром 17-го октября Наполеон вызвал к себе пленного генерала Мервельда. Император выглядел спокойным, даже самоуверенным, но как-то слишком уж был тороплив. Но, не зная о перевесе сил союзников, австриец ничего не понял в неподвижном, закрытом лице корсиканца, в его непроницаемом взгляде.
— Генерал, — с ходу обратился к нему император, — я отпускаю вас, но только как вестника мира. Прошу вас передать императорам России и Пруссии, что я готов прекратить военные действия и того же ожидаю от них.
Генерал Мервельд честно выполнил возложенное на него поручение. Однако никакого ответа Наполеон так и не получил. Российский и прусский императоры хранили молчание. К ночи 17-го октября Наполеон приказал стянуть все свои войска как можно ближе е Лейпцигу.
17-го октября боевых действий не было, в основном, в этот день убирали раненных и хоронили убитых. Граф же Ланжерон с утра допросил нескольких пленных (в их числе и генерала Жубера), а затем засел на весь день в кабинетике директора музея, целиком отдавшись сочинению трагедии. Назвать ее он решил “Мизаниелло”, выведя в ней реальное историческое лицо — рыбака Томазо Аниелло (Мазаниелло — это его кличка), вождя народного бунта; место действия — Неаполь, 1647 год. Графу удалось написать несколько сцен. Он насилу совладал с александрийским стихом, но все-таки совладал, и был собой очень доволен.
Но как ни приятно было творить, надо было возврашаться к войне с Наполеоном.
18-го октября в 8 часов утра русско-прусские войска пошли в наступление. На левом фланге французов корпус графа Ланжерона неоднократно штурмовал деревню Шенфельд, дома и кладбище которой, обнесенные каменной стеной, были замечательнейшим образом приспособлены к обороне. Дважды Ланжерона отбрасывали — он в третий раз повел своих солдат в штыки. После страшной рукопашной схватки селение было захвачено, наконец, русскими. Однако посланные маршалом Мармоном дополнительные отряды выбили русских с занятой позиции. И Ланжерон опять повел в атаку своих солдат — теперь уже против свежих сил неприятеля. И деревня Шнефельд была окончательно взята.
Бой продолжался до позднего вечера. Французы смогли удержать все ключевые позиции линии обороны. Но армия была измучена, переломить ход сражения не было никакой возможности, и в течение ночи Наполеон снял свои войска и увел их с поля битвы — он двинул их на Лейпциг.
На рассвете ошеломленные союзники обнаружили, что противник исчез. Тут же императоры отдали приказ идти на Лейпциг. Русско-прусско-австрийские войска, готовившиеся к продолжению битвы на поле, вдруг были поставлены перед необходимостью кровавого штурма.
Защиту города император Франции поручил армиям маршалов Понятовского и Макдональда. Из трудового люда Лейпцига было набрано несколько строительных отрядов, во главе каждого из которых был поставлен капрал Старой гвардии. В течение ночи эти отряды проделали в стенах бойницы. На проспектах, перекрестках, скверах, парках к утру были рассыпаны стрелки и расставлены орудия.
Численный перевес, который имеет решающее в сражении на поле, тут уже не имел столь определяющего значения. И легкая, красивая победа делалась невозможной — теперь, она могла быть только кровавой.
— Дело — дерьмо, — зло и раздраженно крикнул граф Ланжерон своему любимому адъютанту подполковнику Андрею Римскому-Корсакову, когда они шли на рысях во главе колонны, двигаясь в направлении Лейпцига. — Это надо было предвидеть. Это мы обязаны были предвидеть. О! Что за страшное сочетание: он предельно жесток и хитер, а мы — опять же предельно — тупы и ленивы, когда приходится шевелить головой. На нашу неповоротливость он и рассчитывает, и не прогадывает, дьявол. Наша лень и тупость — это главный козырь Бонапарта. Господи, сколько народу сейчас там поляжет, сколько крови русской прольется, но до этого, кажется, никому нет дела. Вперед, граф. Имейте в виду, что ведем наших ребят на верную гибель.
День выдался солнечный, теплый, ласковый, но настроение у Ланжерона было мрачнее некуда. Ему было до боли жалко своих солдат.
Штурм Лейпцига, как и предполагал Ланжерон, был жесток и дик. Из предместий города французов удалось выбить лишь после каскада штыковых атак. Корпус Ланжерона прорвался к Галлесскому предместью, но захватить его сразу не смог. Только на утро ланжероновцы овладели находившимся там редутом и взяли под контроль предместье. И тут произошло событие, фактически предопределившее разгром армии Наполеона.
Ланжерон во главе маленького передового отряда к Эльстерскому мосту. Французы решили, что это основные силы русских и в панике подожгли запальные фитили. В небо резко взметнулись языки пламени. Все заволокло дымом. Раздался взрыв, и в воду рухнули изуродованные останки моста.
К этому времени по ту сторону реки оказалась лишь половина наполеоновской армии. 28 тысяч человек еще не успели переправиться. После взрыва моста все они оказались отрезанными от своих. В ужасе солдаты стали бросаться в воду, но они либо тонули, либо погибали от русских пуль. Маршал Понятовский, готовя отступление, бросился на коне в воду и утонул.
Царили ужас и паника, почти как у озера Сачан при Аустерлице, когда выдвинутая по приказанию Наполеона батарея безжалостно била по кидающимся в воду русским солдатам и офицерам. Ланжерон отличнейшим образом помнил бегство остатков своей разбитой колонны, обстреливаемой французскими ядрами, к плотинам Аугеста и далее. Он помнил доносившиеся с озера дикие, нечеловеческие стоны.
А это был Аустерлиц Наполеона. Это было законное возмездие, настигшее наконец сего авантюриста.
В общем-то, половина наполеоновской армии была отдана на истребление союзникам. Было уничтожено до тринадцати тысяч французских солдат и офицеров. Одиннадцать тысяч попало в плен. Было захвачено также двадцать дивизионных и бригадных генералов.
Благодаря дерзкому поступку Ланжерона армия Наполеона была рассечена надвое и разбита.
Граф явился героем “битвы народов”, как назвали Лейпцигское сражение. А Александр I дал орден Андрея Первозванного генералам Платову и Милорадовичу.
Это было несправедливо. Ланжерон, столь сильно способствовавший поражению непобедимого дотоле Наполеона, чувствовал себя оскорбленным.
Ланжерон считал, что Лейпцигом он вполне отыграл Аустерлиц, ответственность за который на самом деле должны нести император и его любимчики. Важным он считал и то, что первому серьезному поражению Наполеона способствовал именно француз. Однако Александр I не пожелал всего этого заметить.
Но в корпусе графа поздравляли и чествовали. Командиры дивизий поднесли ему по ящику шампанского от каждой дивизии.
В здании ратуши офицеры корпуса в честь графа устроили пирушку. А глубокой ночью он засел за продолжение своей трагедии. Дело шло на лад — первый акт был завершен.
За Лейпцигскую битву Ланжерон получил от шведского короля орден Меча 1-й степени, а от русского императора бриллиантовые знаки к ордену св. Александра Невского.
КАРТИНКА. В НОЧНОМ ЛЕЙПЦИГЕ
Накрапывал дождь. Все вокруг казалось грязно-серым, расползающимся, мутным.
Ланжерон вернулся с вечерней прогулки по разгромленному и разграбленному Лейпцигу. Город лежал в руинах. Между тем, был шанс сберечь его великолепие. Этот холодный, безжалостный авантюрист пожертвовал Лейпцигом и жизнью ни в чем не повинных обывателей. Он уже не мог одержать победу на поле сражения и тогда он совершенно по-варварски перенес боевые действия в город. В общем, граф был доволен победой и одновременно сердит.
Еще он размышлял о справедливости и несправедливости, о том, что император, будучи умным, тонким, широко образованным человеком, почитая себя в высшей степени благородным, почему-то раздает тем, кто этого совершенно не заслуживает и обходит повышением тех, кто по-настоящему верен ему и России. Что же заставляет его так поступать? Неужели личные симпатии и привязанности настолько перевешивают соображения государственные? Неужели император настолько антигосударственный человек?
Граф был в полном недоумении, хоть он и знал Александра Павловича не один год.
Быстро скинув шинель и стянув мокрые сапоги, он прошел в кабинет. Из соседней комнатки раздавался храп адъютанта. Ланжерон прикрыл дверь и сел к столу. Он уже думал о продолжении своей трагедии “Мазаниелло”.
Ему закоренелому роялисту было очевидно теперь, что монархи порой невольно создают такие ситуации, которые делают бунт совершенно оправданным и даже неизбежным.
Открытое благоволение к любимчикам, щедрое награждение лиц — и не только чинами, но и поместьями, дворцами, золотом — выглядит так невинно, но последствия тут могут быть самые непредсказуемые. Подданные могут потерять веру в своего монарха, который в их глазах олицетворяет закон и справедливость.
Граф встал и прошелся по кабинету. Он выглядел озабоченным, смущенным и расстроенным.
Да, Александр Павлович играет в очень опасные игры. Он должен был бы соблюсти хотя бы видимость законности. Армия может и не простить тех слабостей, которые он смеет обнаруживать публично и не стесняясь.
Постепенно Ланжерон успокоился и сел к столу. И скоро из-под его пера полился плавный александрийский стих.
Неаполитанский бунтарь рыбак Мазаниелло начинал выглядеть все более симпатичным и привлекательным, в чем, кажется, была несомненная заслуга российского императора Александра, бессовестно потакавшего своим обнаглевшим любимцам.
Начинало светать. Трагедия подвинулась за ночь вперед на целых пять сцен.
Граф отправился пару часиков соснуть безмерно усталый, но весьма довольный тем, что уже близится к завершению третий акт. Он мечтал разделаться со своей трагедией до взятия Парижа, которое представлялось ему и неизбежным и скорым.
Ланжерон страстно рвался во Францию, дабы ее поскорее можно было освободить от этого авантюриста, который принес его родине столько несчастий.
Граф собирался встретить победу над своим заклятым врагом, над этим узурпатором своей тираноборческой трагедией.
Собственно, так потом и получилось. Только геройство Ланжерона на высотах Монмартра намного превышает все достоинства поэтические достоинства трагедии “Мазаниелло”. Да и гениальный ланжероновский натшск у Аркольского моста, который привел фактически к уничтожению основной части наполеновской армии, — это стоит немалого. Император Александр Павлович хотел сломить Наполеона, отомстить ему за Аустерлиц, но сделал это граф Ланжерон.
По окончании преследования французов у Рейна Ланжерон со своим корпусом участвовал в блокаде Касселя. Немедленно по взятии Лейпцига силезская армия была направлена преследовать Наполеона, но осенняя распутица приостановила на девять недель дальнейшее движение армий.
20 декабря 1813 года (1 января 1814 г.) Ланжерон перешел Рейн у Бингена, занял этот город и 23 декабря начал осаду Майнца (закончена она была 31 января). После этого он двинулся по направлению к Франции на присоединение к армии Блюхера, с которой принял участие в сражениях под Краоном и Лаоном.
11-го февраля 1814-го года прибыл в Витри, а затем через Вертю и Эпернэ отправился к Суассону.
Ланжерон принимал участие в сражении при Суассоне, занял Сен-Кентен и после сражения при Фер-Шампенуазе двинулся к Парижу.
29-го марта он берет Ле Бурже и отражает яростное наступление французов у Ля Виллет, а днем позже вместе с генералом Рудзевичем захватывает Монмартр.
Император Александр приказал Ланжерону овладеть высотами Монмартра, и Ланжерон исполнил это, несмотря на отчаянное сопротивление французов. Последствием занятия высот Монмартра была капитуляция Парижа.
Ланжерон получил от императора Александра орден св. Андрея Первозванного, а от австрийского императора крест Марии-Терезии.
КАРТИНКА. ШТУРМ ПАРИЖА
День 13-го марта 1814-го года выдался весьма мокрым. Шел дождь, был он мелкий-мелкий, не очень даже сразу заметный, но зато как зарядил с утра, так уже до поздней ночи не останавливался.
Корпус генерала Ланжерона двигался на Париж. Настроение было веселое, несмотря на то, что дождь не давал передышки. Генерал сказал своему адъютанту-полковнику Теребеневу: “Руки чешутся — так драться хочется”. Полковник понимающе кивнул.
Почти всю войну Ланжерон император продержал его в Молдавии, где после Бухарестского мира 1812 года военных действий почти уже не велось. Александр все еще дулся, все еще хотел свалить на одного графа вину за Аустерлиц, все еще выгораживал своего любимчика, давно покоящегося в могиле. Сознание этой несправедливости приводило Ланжерона в состояние крайнего бешенства. Его смуглое лицо буквально становилось пепельно-серым, а глаза превращались в горящие угли, когда он вспоминал, где он находится, а находился он в Дунайской армии, вместо того, чтобы бить этого узурпатора, захватившего французский трон.
Но теперь граф получил свой шанс, и он знал, что он его не упустит. И даже дождь не мог его остудить — лицо Ланжерона пылало жаром.
Корпус двигался бегом, сопротивления нигде не было, но у Фер-Шампенуаза неожиданно произошел двойной бой.
На соединение с основными силами Наполеона шли корпуса Мармона и Мортье. Отряд конной гвардии неожиданно напоролся на них. Началась стычка, перешедшая в настоящее сражение. Но потом подошли дивизии Пакто и Аме, которые тоже шли на соединение с Наполеоном. Они появились на поле сражения совсем вечером, когда разгром Мармона и Мортье был предрешен.
Ланжерон с головной частью своего корпуса, разделившейся на несколько отдельных соединений, врезался в неприятельские каре. Однако французы, несмотря на безвыходность ситуации, не хотели сдаваться. Начался рукопашный бой, перешедший в резню. Ланжерон рубился бешено (адъютант Теребенев едва поспевал за ним) — кажется, он хотел разом отработать все свое молдавское сидение. Но тут в каре въехал с лейб-казачьим полком сам император Александр и остановил резню.
За ужином, в коем принимали участие и пленные генералы Пакто и Аме, генерал-адъютант Волконский, не в силах скрыть изумление, спросил:
— Ваше величество, зачем вы сделали это? Вы ведь рисковали своей жизнью…
Александр Павлович обворожительно улыбнулся и, чуть помедлив, весомо сказал, показывая взглядом на пленных:
— Я хотел пощадить их.
И тут же перевел взгляд на Ланжерона, но он уже был явно укоризненный.
Граф промолчал. Да и что тут можно было возразить? — “Ваше величество, я тоже люблю и жалею французов”. Император сделал хитрый ход. Парировать было нечем. Но, уже укладываясь, Ланжерон все-таки выдвинул перед адъютантом свою версию событий:
— Государь не желал моей победы при Фер-Шампенуазе.
Полковник Теребенев понимающе кивнул.
Император Александр выбрал для себя и своей свиты в качестве места ночлега замок Бонди, находившийся в семи верстах от Парижа. Ланжерон со своим корпусом шел прямо на Париж. Мармон и Мортье, отойдя от Фер-Шампенуаза, подошли к Парижу с. южной стороны. Произошло это 17-го марта 1814-го года. В этот же день российский император прибыл в замок Бонди и с большим удобством там устроился.
18-го марта 1814-го началось сражение за Париж. 19-го марта он капитулировал. Пока договаривались с французскими маршалами о сдаче Парижа, император Александр объезжал войска, расположенные вблизи Бельвиля и Шомона, и поздравлял их с победой. Он весь сиял. Лицо его светилось нескрываемой радостью. Действительно, город почти весь был взят, но на монмартрских высотах стояли артиллерийские батареи, и они стреляли. Переговоры шли, император поздравлял, а батареи продолжали стрелять. И вдруг канонада смолкла. Воцарилась тишина. Париж замер. Граф Ланжерон во главе ударной колонны захватил высоты Монмартра, занятые остатками корпусов маршалов Мюрата и Мармона, составлявшими около двадцати пяти тысяч человек. Французы оборонялись исступленно: пока они сохраняли контроль над высотами, Париж нельзя было считать захваченным.
На следующий день при въезде в столицу Франции император Александр подъехал к головной колонне корпуса графа Ланжерона. Граф стоял, окруженный своими адъютантами. Он им о чем-то рассказывал. Они, утирая невольные слезы, дико хохотали. И вдруг смех резко оборвался — адъютанты заметили стремительно подбегающего императора. Ланжерон резко обернулся, но Александр уже стоял рядом.
Он лукаво и одновременно торжественно улыбался. В руке его было что-то зажато. Лица адъютантов все еще были неестественно вытянуты. Ланжерон смотрел спокойно, но выжидательно.
— Mr. le Comte (господин граф) — сказал император, прямо глядя в выразительные зеленовато-карие глаза Ланжерона: он хотел найти в них волнение, но не находил его и был явно разочарован.
Все так же глядя графу в глаза, ни на миг не отрываясь от них, Александр разжал руку — на ладони его оказался орден Андрея Первозванного. В лице Ланжерона не выразилось буквально ничего, но по лицам адъютантов пробежала легкая дрожь.
Уже не столь лукаво, но по-прежнему торжественно император продолжал:
— Vou avez perdu cela à la hauteur de Monmartre, et je l’ai trouvé (âы потеряли это на высоте Монмартра, а я это нашел). Граф Ланжерон вполне оценил императорский каламбур — он вздрогнул от нанесенного ему оскорбления. Граф отлично понял изящно упакованный садистский выпад императора, который ясно дал понять, что награждает, но за предательство, за предательство Франции, награждает за то, что французский аристократ помог русскому императору.
Ланжерон сухо, сдержанно поблагодарил Александра и отошел к адъютантам. Они стали поздравлять его. Граф взглянул на них зло и сердито и вдруг увидел на их лицах искреннюю радость — они ничего не поняли.
После семидневного пребывания в окрестностях Парижа, Ланжерон с войсками двинулся обратно в Россию и получил командование четвертым пехотным корпусом, стоявшим в местечке Дубна Волынской губернии, а затем получил под свое начало еще и шестой корпус.
В апреле 1815-го года Ланжерон снова выступил в поход. Он вел колонны из IV и VI пехотных корпусов. Граф дошел до Эльзаса и Лотарингии, где ему была поручена блокада нескольких французских крепостей. Битва при Ватерлоо сделала излишним дальнейшее продвижение русских войск по Франции.
10-го ноября 1815-го года Ланжерон назначается заместителем герцога Ришелье по управлению Новороссийским краем — херсонским военным губернатором и одесским градоначальником, а когда Ришелье возвращается во Францию, вызванный туда Людовиком XVIII, то Ланжерон еще становится гражданским губернатором Херсонской, Таврической и Екатеринославской губерний, а также главнокомандующим бугскими и черноморскими казаками.
КАРТИНКА.
ЗАГАДКА БАШНИ “КАВАЛЕР”
С дачи графа Ланжерона на дачу отправлялись обычно морем. На гребном ялике плыли с ланжероновского берега к сходням гавани. Отсюда уже виднелась на холме колоннада театра, построенного по образцу древнегреческого храма.
Майский вечер в Одессе в 1820-м году был теплый и удивительно нежный. Граф стоял рядом со своим адъютантом князем Римским-Корсаковым, который вел ялик, и что-то очень оживленно ему рассказывал:
— Князь, вот вы говорите о роли Кутузова при взятии Измаила, которая, между тем, была чисто отрицательная в турецкую компанию. Вообще про штурм Измаила теперь пишут и говорят много самой разнообразной чепухи, совершенно не зная многих исторических фактов и, собственно, не желая их узнать.
Князь почтительно кивнул. Ланжерон продолжал горячо доказывать — он не встречал сопротивления, но при этом пылал и вулканизировал:
— Понимаете, Андрей, при штурме Измаила главную задачу должен был решить флот, и вот почему. В западном углу крепости высилась каменная башня — “Кавалер”. Установленная на ней артиллерия господствовала над местностью. Не взяв “Кавалер”, овладеть крепостью было невозможно. Атака Кутузова на “Кавалер” с суши захлебнулась. “Кавалер” был взят с Дуная казаками под командованием Головатого и гренадерами Эммануила де Рибаса и под общим руководством Иосифа де Рибаса, который первым ворвался на “Кавалер”, что как раз и решило исход штурма. А вот выделять де Рибаса не спешили — Потемкин боялся, что великую, сокрушительную победу припишут иностранцу. Вот так-то, милейший.
Изящная колоннада театра вплотную приблизилась. Казалось, вот-вот и ялик въедет прямо в театр.
Ланжерон явился не только преемником, но и действительным продолжателем дел своего соотечественника и друга, герцога Ришелье, который передал ему все свои бумаги и предположения о дальнейшем развитии юга России.
КАРТИНКА.
“ИТАК, Я ЖИЛ ТОГДА В ОДЕССЕ”
1
В 1823-м году Одессе появился опальный литератор Александр Пушкин. Был он маленький, черный, с зеленовато-синими глазами, выражение которых всегда было какое-то странновато-дикое. Ноздри его внушительного носа, всегда выделявшегося — все остальное было у него довольно маленькое, миниатюрное — в минуту гнева или радости всегда широко раздувались. Темные кудри, в обилии окружавшие его небольшую головку, удивительно напоминали рожки чертей.
Нраву Пушкин был совершенно бешеного. В ярости он не знал удержу. И вообще был он неугомонен, всюду носился, во все влезал, всех мужчин хотел вызвать на дуэль, всех женщин хотел сделать своими любовницами, к первым не испытывая ненависти, а ко вторым зачастую какой-то особой привязанности.
Сладу с ним не было никакого. На окружающих он наводил ужас. Но все-таки более всех страдали от него одесские дамы: любимое занятие Пушкина было хватать их за грудь, и делать это предпочитал он в публичных местах. Матери семейств (особенно те, у кого были дочки на выданье) чуть не теряли сознание, как только вдали появлялась фигурка Пушкина. Кое-кто из них утверждал даже, что в него вселился бес.
Несмотря на тот явный урон, который наносил Пушкин общественному порядку Одессы, губернатор Новороссийского края граф Ланжерон (в городе его уважительно называли Александр Федорович) не только не преследовал его, а наоборот искал с Пушкиным встреч. В обществе недоумевали, но приняли данное обстоятельство к сведению. Впрочем, общих симпатий к Пушкину это не прибавило.
Его громадный ум в Одессе тогда, кажется, оценили немногие. Ланжерон относился к числу этих немногих. Кроме того. Пушкин был просто необходим Ланжерону. Во-первых, Пушкин бывал блистательно, обворожительно остроумен, когда у него не было приступов бешенства. Граф сам был в высшей степени остер на язык и весьма ценил данное качество в других.
Пушкин абсолютно покорил Ланжерона, когда на вопрос губернатора, как ему нравится Одесса, тут же, не раздумывая, ответил: “Граф, Одесса мне летом напоминает песочницу, а зимой чернильницу”. В самом деле, летом Одесса вся была буквально пронизана пылью, а осенью и зимой утопала в грязи. Граф смеялся до истерики, почти рыдал от смеха.
Но еще более, чем собеседник, Пушкин был нужен Ланжерону как слушатель и даже очень нужен. Все дело в том, что граф душил поэта своими французскими трагедиями (одну из них он даже выпустил в Одессе в 1819 году, естественно, на французском, ведь Одесса была тогда во многом французским городом). Он читал Пушкину свои трагедии часами и требовал отклика. Пушкин не раз после этих чтений возвращался к себе в полуобморочном состоянии — во всяком случае, безмерно усталым. И это Пушкин, который мог бегать и прыгать без конца. Так что Ланжерону удавалось его допечь. Но Пушкин не сердился на него.
Граф Ланжерон был в высшей степени интересен поэту. Он был увлекательный собеседник, очень легкий, предельно живой, искрометный. Но более всего он прельщал Пушкина как кладезь исторических познаний, как сокровищница дворцовых тайн.
Кроме того, губернатора и поэта соединила ненависть к императору Александру I. Пушкин в оде “Вольность” обвинил царя в отцеубийстве и в наказание был переведен из Петербурга Юг. Чувства, которые испытывали друг к другу поэт и император, были вполне взаимны — они оба ненавидели друг друга.
Ланжерон же был некогда приятелем Александра, но никогда не был его фаворитом. Граф считал, что император его незаслуженно обходит наградами, что он глубоко несправедлив к нему.
Был даже такой случай. За Лейпцигскую битву (4–6 октября 1813 года) Ланжерон получил от шведского короля орден Меча 1-й степени, а от русского императора бриллиантовые знаки к ордену св. Александра Невского. Он считал себя такою наградой обиженным перед другими (генералы Платов и Милорадович получили за Лейпцигскую битву орден Андрея Первозванного). Ланжерон выразил свою обиду в письме к императору. Александр велел передать Ланжерону, что награждает по заслугам.
Потом Александр встретил в штыки реформаторские проекты Ланжерона. Запретив масонские ложи, он отрицательно стал относиться к масонству Ланжерона, резко отрицательно реагировал на неприятие Новороссийским губернатором русской канцелярской рутины. И, конечно, особенно неприятно было императору, что есть крупный российский администратор, достоверно знающий об его участии в убийстве императора Павла I. Но это как раз то, что чрезвычайно было интересно Пушкину. Он с нескрываемым волнением расспрашивал Ланжерона о заговоре против Павла I. И Ланжерон рассказывал.
2
Пушкин поселился в Одессе в известнейшем отеле Рено (угол Ришельевской и Дерибасовской улиц); который располагался рядом с итальянским театром. Говорили, что Рено (Rainaud) в прошлом был парикмахер, но сам он называл себя бароном. Обедал Пушкин, как правило, в ресторане Оттона (Autonne), грузного, представительного, предупредительно-любезного француза. Вечера же проводил по-разному, но очень любил бывать на ужинах у графа Ланжерона. Да, приходилось терпеть — в борьбе со сном — слушание его скучнейших трагедий, но зато потом можно было рассчитывать на награду, на рассказ графа о пикантных подробностях из жизни разных исторических лиц. Но особенно любил Пушкин расспрашивать о временах императора Павла. Если в какой-то из вечеров Ланжерон касался историй, касающихся двора Екатерины II, то потом Пушкин все равно наводил его на разговор о несчастном русском императоре, удушенном с согласия своего сына.
Однажды Ланжерон, когда все гости разошлись, поманил Пушкина за собой в кабинет, запер изнутри дверь, подмигнул таинственно одновременно лукаво и, сделав паузу, сказал:
— Мой любезный друг, сегодня вы будете мною довольны. Я вам кое-что сейчас покажу, нечто весьма любопытное.
Взгляд Пушкина, обычно диковато-блуждающий, стал резко осмысленным. Граф подошел к стоящему у окна металлическому шкафу, выкрашенному темно-вишневой краской — под цвет вишневых бархатных штор. Достал из кармана ключ, отпер шкаф, вернулся к Пушкину, торжественно неся изящный сафьяновый портфельчик. Пушкин нервно дернулся: он сгорал от нетерпения. Но Ланжерон, кажется, никуда не спешил. Он достал из кармана другой ключик (совсем крошечный), отпер им портфельчик и аккуратно вынул из него пухлую пачку листков, перевязанных белым шелковым шнурком. Наконец, пачка освобождена от шнурка. Ланжерон начинает внимательно перебирать листки, одновременно вполголоса разговаривая с Пушкиным:
— Мой молодой друг, как вы думаете, чьи это письма? Это письма ко мне Александра Павловича, когда он был еще великим князем. Он бы теперь дорого дал, чтобы этих писем не существовало на свете. А, вот это место. Слушайте: “не император, не благодетель своего отечества, а сущий злодей на троне”. Это он об отце. Каков сыночек. А вот еще и опять же обращено ко мне, датировано январем 1801-го года “Я вам пишу мало и редко, потому что я под топором”. Это Александр Павлович опять же имел в виду своего отца. Занесенный топор — это император Павел собственной персоной. Меня тогда, признаюсь вам абсолютно честно, слова эти поразили и смыслом своим и степенью доверия мне великого князя. Все изменилось, милый мой Пушкин. Я не верю государю. Ни на гран не верю. Но тогда все было иначе…
Пушкин был предельно возбужден, но взгляд его был ясный и чистый. Неизвестные исторические факты его всегда возбуждали, заставляя мозг работать с особой интенсивностью (у него вообще был особый вкус к истории). Ланжерон, довольный произведенным впечатлением, продолжал. Говорил он доверительно и крайне просто, совершенно без всякой патетики:
— Вот как он мне писал. Он обращался со мною как со своим другом, все мне поверял, — зато я был ему предан. Но теперь, право, я готов развязать мой собственный шарф.
Пушкин с полным пониманием улыбнулся. Он слегка дрожал. Глаза его лихорадочно блестели. По свидетельству очевидцев, заговорщик Федор Скарятин задушил императора Павла собственным шарфом. И теперь губернатор, который вот-вот должен был уйти в отставку, открыто уподоблял себя цареубийце. Пушкин был потрясен и одновременно и одновременно восхищен. Теперь он готов был выслушать разом хоть все трагедии графа Ланжерона.
Ланжерон учредил первое в Одессе высшее учебное заведение — Ришельевский лицей (1817 год), народное училище для девочек (1817), греческое коммерческое училище (1819). Он основал первую в Одессе газету (“Messager de la Russie mèridionale”): это были малого формата листки, наполненные, в основном, коммерческой информацией; впрочем, был там и отдел политической хроники.
Именно при Ланжероне в Одессе было разбит ботанический сад, началось строительство Приморского бульвара, и было введено порто-франко, то есть город стал зоной беспошлинной торговли (1817). Вольный порт выработал свои формы общественного быта. Таможенная черта порто-франко отделяла Одессу от всей остальной империи и освобождала ее от характерных признаков деспотии.
Ланжерон был гроссмейстером одесской масонской ложи “Понт Еквсинский”, куда он привлек множество чиновников из своей администрации.
КАРТИНКА.
ТАЙНЫ ВИШНЕВОГО ШКАФА
На улице адмирала де Рибаса (всем известная Дерибасовская) располагался знаменитый Ришельевский лицей — интеллектуальная сокровищница Одессы. Прямиком же напротив лицея находилась ресторация Оттона, самая фешенебельная и дорогая в Одессе (на ней громадными золотыми буквами было выведено: César Automne restaurateur).
По своему совершенно особому значению для города эти заведения во многом были равны друг другу. Кроме того, Ришельевский лицей и ресторацию Оттона объединяло еще и то, что профессора лицея ежедневно обедали у Оттона.
Цезарь Людвигович, как его называли в Одессе, увидев в окно, что из ворот лицея выходит очередной профессор и направляется к нему, начинал ужасно волноваться, бешено суетиться (он даже подпрыгивал от возбуждения). Его маленькая шарообразная фигурка неслась к дверям на какой-то совершенно немыслимой скорости. “Вот оно преклонение перед наукой”, — с улыбкой, обнажавшей гряду белейших зубов, любил говаривать в таких случаях Пушкин. Он вообще обожал наблюдать, как Оттон встречает профессоров и любил поболтать с Оттоном о науках, открыто при этом заливаясь смехом.
У Оттона Пушкин перезнакомился со всеми профессорами лицея. Особенно он любил поболтать с Жаном Лораном. Сей уроженец Лозанны жил в Одессе еще с 1805-го года. Поначалу он преподавал в одесской гимназии, но с открытием лицея перешел туда. Ко времени появления в Одессе Пушкина Лоран уже был профессором французской истории и литературы.
Был он маленький (совсем маленький, еще ниже Пушкина). Его крошечная головка была обсыпана мелкими черными кудряшками. При всей своей малорослости, Лоран двигался всегда исключительно сановито, важно, неторопливо. Но Пушкин, называвший, кстати, Лорана “мраморной мухой”, умел доводить его до бешенства своими оценками личностей и книг и делал это с величайшим наслаждением.
Стоило, например, Пушкину сказать “Робеспьер — это революция, революция — это свобода”, как Лоран тут же начинал тут же дико размахивать руками, непомерно большие уши его в миг становились багрово черными, и он даже начинал заикаться и сильно заикаться. А сколько словесных баталий было у них по поводу Вольтера, которого Лоран на дух не переносил. От славословий Пушкина по адресу Вольтера Лоран готов буквально лезть на стенку. Когда он, доведенный Пушкиным до исступления, начинал кричать, жизнь в ресторации Оттона совершенно замирала. Публика вскакивала, покидала свои столики и окружала плотным кольцом Пушкина и Лорана. Самого Пушкина беседы с профессором Лораном доводили до состояния полнейшего ликования, которое он и не собирался скрывать.
Частенько захаживал к Оттону Антон Пиллер. Он с первых же дней основания лицея ввел там занятия по итальянской словесности. Это был голубоглазый розовощекий крепыш, немного меланхоличный, весь какой-то замедленный и невыразимо стеснительный. Пушкин его называл “болонский девственник” (Пиллер был родом из Болоньи), но публично он Пиллера обижал в общем-то не так уж часто.
Они не раз мирно и даже задушевно беседовали о Данте Алигьери. Пиллер знал наизусть множество терцин из “Божественной комедии” (особенно из последней, “райской” ее части). И своды ресторации Оттона не раз оглашались звучанием музыки дантовского слова — к ужасу обедающих и страстному ликованию Пушкина. Иногда еще поэт смущал профессора итальянской словесности пересказом скабрезных новеллок Боккаччо. При этом он настолько живописно расписывал детали, что в ресторации прерывался обед — все сбегались послушать. Однако Антон Пиллер не помнил зла: он снабдил Пушкина старинным итальянским изданием “Божественной комедии”. И поэт начал знакомиться с Данте в оригинале, пока однажды не ставил профессорский раритет на одесском пляже.
Бывал у Оттона и Яков Десмет — директор Ботанического сада, открытого Ланжероном. Задумав устройство сада, губернатор вызвал его из Франции. Этот веселый, лукавый старичок, большой поклонник вафельного пирога со сливками, апельсинового ликера “Гран Марнье” и весьма фривольных шуток, заходя к Оттону, всегда искал глазами Пушкина и если тот был свободен, присаживался за его столик. Десмет называл его “мой шалун”, любил слушать его каламбуры и обожал наблюдать, как Пушкин “заводит” Жана Лорана.
По вечерам заглядывая иногда к графу Ланжерону, Пушкин обычно всегда выделял хотя бы несколько минут для того, чтобы дать шутливый отчет о прошедшем обеде у Оттона. Граф заливался от смеха и иногда звал еще послушать своих адъютантов — подполковников Александра Облеухова и Андрея Римского-Корсакова. Но, как правило, они все-таки беседовали один на один в кабинете графа. У них всегда были свои тайны.
Как-то Пушкин рассказывал графу об очередном своем жесточайшем словесном поединке с Жаном Лораном (обсуждение литературных достоинств поэмы Вольтера “Орлеанская девственница” сопровождалось таким кипением страстей, что казалось — еще чуть-чуть и ресторация взлетит на воздух. Пушкин расписывал все в лицах, живописно показывая также, как бурно реагировали на происходившее посетители ресторации, разделившиеся на две партии: на тех, кто жалел беднягу Лорана и на тех, кто искренне радовался происходившей буффонаде, а таковых было все-таки большинство.
Граф Ланжерон, вдоволь отсмеявшись, затем неожиданно подмигнул Пушкину и сказал с открытой лукавинкой во взоре:
— Милый мой, а знаете ли вы, что Жан Лоран — наш человек.
— Что вы имеете в виду, граф? — не в силах скрыть недоумение, тут же отреагировал Пушкин.
— А вы вспомните наш вчерашний разговор.
Днем раньше Пушкин рассказывал графу, как в 1821 году в Кишиневе он вступал в масонскую ложу Овидия. Ланжерон же рассказал тогда, в общем, не называя имен, об одесской ложе “Понт Еквсинский”, великим мастером которой он являлся, Это была одна из самых многочисленных лож в России — в нее входило более двухсот братьев. Наместным мастером “Понта Еквсинского” был вице-консул Франции в Одессе Адольф Шалле.
— Так вот, любезнейший, — после минутного раздумья продолжил свой рассказ Ланжерон — открою вам тайну: Лоран, над которым вы давеча столь остроумно потешались, член моей ложи. Он вообще человек достойный и старинный масон: впервые он вступил в ложу, еще живя в Лозанне. Вообще вы, видимо, даже не подозреваете, что очень многие ваши знакомцы по ресторации у Оттона входят в “Понт Еквсинский”. Помимо людей из моей администрации, там весьма обильно представлены преподаватели Ришельевского лицея и коммерческой гимназии, вообще люди ученые…
Пушкин выглядел совершенно потрясенным и одновременно смотрел с некоторым недоверием. Заметив это, Ланжерон заметил ему:
— Так и быть, покажу вам одну бумагу, отнюдь не подлежащую оглашению.
Граф подошел к окну, близ которого стоял большой металлический шкаф, выкрашенный в вишневый цвет — в тон роскошной бархатной портьере. Аккуратно отомкнув ключиком дверь шкафа, Ланжерон достал оттуда портфельчик (или как он говорил “portefeuille”), оббитый белой шелковой материей, по которой был вышит парусник, плывущий к городу на холме — это был знак ложи “Понт Еквсинский”. Из портфельчика Ланжерон достал, несколько большого формата листов, сложенных вдвое, и торжествующе протянул Пушкину. Тот с интересом и опаской взял их, но взгляд его уже через несколько мгновений явно помутнел.
Протянутые Ланжероном листы содержали список членов ложи “Понт Еквсинский”. Там Пушкин обнаружил не только Жана Лорана, но и профессора итальянской словесности Антона Пиллера и поклонника апельсинового ликера Якова Десмета, и профессора математики Ришельевского лицея Генриха Виарда и директора коммерческой гимназии Николая Даревского и, наконец, адъютантов графа Александра Облеухова и Андрея Римского-Корсакова.
Полнейшая растерянность Пушкина не укрылась от Ланжерона.
Ласково и одновременно лукаво улыбнувшись, он проговорил, аккуратнейшим образом укладывая листы назад в портфельчик:
— Так что, резвясь, будьте все-таки поосторожней у Оттона, любезный Александр Сергеевич: имейте в виду — там сам собираются люди вполне серьезные.
Тут граф подмигнул Пушкину, и оба они в один голос захохотали.
Масса дел, лежавших на Ланжероне по управлению Одессою и всем южным краем, тяготила его, и он предложил отделить обязанности по управлению краем от обязанностей по заведыванию городом Одессою. 25 мая 1820-го года последовал указ об образовании отдельного Одесского градоначальства, причем за Ланжероном осталась должность главного начальника южных губерний.
В это время Ланжерон представил императору Александру записку об отмене табели о рангах и, в частности, предлагал отменить чины по гражданскому управлению. Ланжерон подал императору еще одну записку. В ней он указывал на излишнюю многосложность канцелярской переписки, на громадное число подписываемых начальниками бумаг, прочесть которые им не под силу и на проистекающий от этого вред для дела (в письме А. С. Пушкина к Е. М. Хитрово, датируемым 1830-м годом, читаем: “Я питаю отвращение к делам и бумагам, как выражается граф Ланжерон”). Император Александр остался весьма недоволен проектами графа Ланжерона.
КАРТИНКА. БЕСЕДА ЗА ВЕЧЕРНИМ ЧАЕМ
(ПРОЕКТ ГРАФА ЛАНЖЕРОНА)
Вернувшись после вечерней прогулки, граф Ланжерон и Пушкин сразу же прошли в кабинет. Туда им подали смородиновый чай с бисквитами. Разговор завязался о греческих повстанцах, которым губернатор Новороссийского края не только сочувствовал, но и помогал.
Потом зашла речь о сегодняшнем обеде у Оттона. Пушкин забавно изобразил, как этот пузатый крепыш, увидев, что из Ришельевского лицея вышел профессор математики и физики Генрих Виард и направился в сторону его заведения, даже не ринулся, а полетел встречать профессора. Пушкин показывал, как Оттон отбрасывал стулья, мешавшие его продвижению, и еще довольно точно демонстрировал угодливую улыбку, застывшую на тучном лице ресторатора. Граф буквально трясся от смеха.
На просьбу Ланжерона почитать что-нибудь из новых стихов, Пушкин откликнулся мигом. Лукаво и одновременно многозначительно улыбнувшись, он прочел свою эпиграмму на Александра I “Воспитанный под барабаном”. В совершенно особый восторг графа привели строки:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал.
Зашла речь о личности императора. Пушкин весьма интересовался причинами его нынешней неприязни к графу (со дня на день ожидалось, что ему предложат уйти в отставку).
— Милый Александр Сергеевич, — отвечал Ланжерон. — Мы с Александром Павловичем взаимно недовольны друг другом, хотя когда-то были довольно близкими друзьями, Он мне поверял многие из своих тайн. Но с тех пор многое изменилось. Я лично очень разочарован в государе. Он оказался человеком коварным и лживым, на самом деле не желающим для своей страны никаких перемен. В 1818 году я представил ему записку, в которой предложил отменить табель о рангах (“Projet de suprimer les rangs dans le civil en Russie”). Так государь был просто в бешенстве.
— Еще бы — захихикал Пушкин. — Я представляю себе реакцию этого бывшего псевдолиберала. Граф, но как вы решились предложить такое?! Это же настоящая революция! Да вы бунтовщик! Да вы представляете, на что вы замахнулись?
Ланжерон, однако, был совершенно серьезен — он совершенно отмел шутливый тон Пушкина, который обычно поддерживал:
— Любезный друг мой Александр Сергеевич. 28 лет я служу в России и России и за эти годы повидал столько административной дикости, столько злоупотреблений, столько чиновничьего безобразия, что не стало больше сил терпеть. Особенно поучителен был одесский опыт, когда я стал херсонским губернатором и одесским градоначальником. Тут я понял, что надо что-то срочно делать, что необходимы глобальные перемены.
С лица Пушкина вмиг слетела улыбка. Граф же продолжал:
— Я вполне допускаю, что при Петре Великом, в связи с проводимым им преобразовании России, табель о рангах могла иметь значение и пользу, но теперь-то она выродилась, она не только бесполезною, но даже и вредною, источником многих неудобств и злоупотреблений. Милый Александр Сергеевич, вы же числитесь по иностранной коллегии, вы же тоже чиновник, вы что не видите что главные посты находятся в руках недостойных выскочек?
Пушкин молча кивнул. Он был серьезен как никогда. Но Ланжерон даже как будто не смотрел в его сторону. Казалось, что мысли непроизвольно вспыхивают в нем и вырываются в виде огоньков пламени. Граф был в страшном гневе — в гневе на российскую административную систему:
— Эти писаки, вырвавшиеся из лакейской, без настоящего воспитания, без убеждений, без совести. Казнокрадство, взяточничество, разграбление беззащитных для них не может считаться преступлением. Более того, они убеждены, что именно так и нужно действовать. С самого детства эти люди привыкли к разным крючкам и интригам, к двусмысленному толкованию законов. Они посвящены во все тайны злоупотреблений и, достигая постепенно высших чинов, соединяют в своих руках главную часть администрации. Можно ли…
Тут Ланжерон, кажется, вспомнил о Пушкине — во всяком случае, он обернулся в его сторону и, не снижая интонации, довольно грозно продолжал: — От таких людей ожидать справедливости? Этот презренный люд имеет только одну цель — подыматься все выше в чинах путем разного рода мошенничеств и достигнуть благосостояния.
И потом сказал уже, прямо обращаясь к Пушкину:
— Вот что есть табель о рангах в действительности. Прямо так я и написал государю. При этом я отметил то, что, занимая одно из самых высоких мест в администрации, я могу вполне отчетливо судить о размерах подлости и безнравственности чиновников. Самое пылкое воображение не в состоянии выдумать то, что можно видеть на деле.
— Граф, но нужно быть не очень смелым, а отчаянно смелым, чтобы написать так императору.
— Любезнейший, — довольно холодно заметил Ланжерон. — Я брал Измаил. Бояться ли мне человека, который, как вы пишете, “в двенадцатом году бежал”?
Пушкин улыбнулся, но ничего не ответил. Ланжерон же продолжал, предварительно попросив, чтобы принесли еще бисквитов и чая:
— Я писал государю, что отмена табели о рангах есть единственное средство улучшения нравов служащих, единственное средство оздоровления российской административной системы. Это мера, может быть, и крутая, но неизбежная. Но как выяснилось, император, имеющий репутацию реформатора, панически боится перемен. Он не желает знать об истинном положении вещей, а оно катастрофическое, мой юный друг. Я это вижу каждый день и страдаю, что не в моих силах изменение сложившейся системы. Кажется, единственное, что меня может успокоить, — это отставка, хотя я себя и чувствую полным сил. Ладно, примемся за чай, а то мы что-то совсем забыли о нем.
Когда были обнаружены беспорядки в управлении новороссийским краем, то Ланжерону негласно было приказано проситься в отставку. 15 мая 1823-го года он по болезни был уволен от всех занимаемых им должностей.
КАРТИНКА.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. МАЙ 1835 г.
— В бытность свою хозяином Новороссийского края граф Ланжерон жил на… Ланжероновской улице. Да, да. Именно так. Я не ошибся, любезный князь.
Петр Андреевич Вяземский вопросительно поднял брови. Пушкин же продолжал рассказ о своих встречах с графом Ланжероном в Одессе весной 1823-го года:
— Все дело в том… Это в высшей степени удивительно, но, кажется, с 1817-го года улица, на которой он жил в Одессе, была названа его собственным именем. Так что я не раз гулял с Ланжероном по Ланжероновской. И сам Ланжерон, представьте себе, каждый день ходил по Ланжероновской.
При этих словах Пушкин радостно заржал. Вяземский же улыбнулся, смешно мотнув лысой головой. Потом он спросил, и умные, любопытные глаза его живо блеснули:
— А дома вы бывали у него?
— Конечно — тут же отреагировал Пушкин. — И неоднократно. Граф жил в двухэтажном особняке, украшенном портиком и четырьмя колоннами. Рядом находилось казино, куда я наведывался частенько. Спустив то немногое, что у меня было, я заглядывал к графу на вечерний чай. Я с наслаждением скоротал с Ланжероном не один вечер. Он не просто был любезный и забавный собеседник Он обладал поистине неисчерпаемыми познаниями в сфере дворцовых и политических тайн. Граф рассказал мне не мало забавного и поучительного о временах Екатерины и императора Павла, давал мне читать приватные письма Александра Павловича. Я узнал тогда много захватывающе интересного. Был только один плохой момент — Ланжерон всучивал мне свои трагедии и требовал отзывов, но, в общем-то, я как-то выкручивался.
Вяземский понимающе улыбнулся, а после возникшей паузы спросил:
— А где же вы беседовали? Неужто при свидетелях?
— Ну что вы. На интересующие меня темы при свидетелях не поговоришь. Мы совершали прогулки по набережной, но чаще всего разговаривали в кабинете. Там недалеко от окна стоял шкаф, из коего во время беседы граф не раз извлекал интереснейшие документы. А рядом со шкафом был установлен большой мраморный бюст герцога Ришелье работы Рютиеля. Его дал в дар Одессе градоначальник Парижа граф Рошешуар, бывший в свое время адъютантом герцога. В общем, граф Ланжерон оставил бюст у себя. Больше никаких достопримечательностей в его кабинете не было — только сам хозяин.
Глава четвертая
Выйдя в отставку, какое-то время граф Ланжерон еще оставался в родной Одессе, но в 1824-м году он отправился за границу и остался во Франции. Фактически это была политическая эмиграция, ставшая, в общем-то, неизбежной после разрыва отношений с Александром I.
Между старыми приятелями возник целый клубок противоречий, но особенно императора допекли реформаторские проекты губернатора Новороссийского края.
Александр позволил ввести в Одессе порто-франко, узаконив тем самым его статус свободного заморского города, имеющего не так уж много общего с тоталитарно-иерархическим духом Российской империи. Но Ланжерону этого показалось мало.
Он решил содействовать общим переменам в самой Российской империи. Вот государь и рассердился и считал при этом, что был абсолютно прав в своем гневе. А Ланжерон считал, что российская государственная машина требует коренной ломки, ибо система с азиатским нутром и европейским фасадом представляет опасность не только для Европы, но и для самой России.
Вернулся Ланжерон в Россию уже только после смерти Александра I, в котором был очень разочарован. В 1826-м Ланжерон едет на коронацию нового российского императора Николая I и остается в России — уже навсегда.
КАРТИНКА.
ПОСЛЕ КОРОНАЦИИ
Он был сложён просто волшебно. Все портило выражение прозрачно-голубых глаз: они смотрели как-то пусто и чересчур уж стеклянно.
Граф Ланжерон не в состоянии был вынести взгляда императора Николая Павловича — становилось не по себе. Вообще хотелось как-то побыстрее уйти, освободить себя от него. Нет, никакого страха не было, хотя и было доподлинно известно, что императора многие боятся. Просто было весьма неприятно.
И еще граф не мог найти между собой и Николаем Павловичем буквально ни одной точки пересечения. Личность Его Величества была слеплена из совсем другого состава.
Александр Павлович хотя бы лукавил, таился, а тут и этого не было, нечего было таить. Пустой взгляд. Он мог бы быть водянистым, но там еще все замерзло — он ледяной.
Ланжерон поежился. Он все время думал о том, когда же закончится этот вечер, который после коронации Николай Павлович устроил для своего близкого круга.
Сначала граф был польщен, но теперь у него осталось только сожаление. А графиня молчала по своему обыкновению, но кажется была довольна и не замечала поразительно пустого взгляда императора.
— Боже, куда все катится? — спрашивал себя Ланжерон, возвращаясь домой в большой поместительной карете. Графиня рядом дремала. Отключившееся от жизни красивое лицо ее выражало полнейшее довольство. А в графе все бурлило.
— Надо было оставаться в Париже, — думал он. — Служить такому не хочется.
Сквозь окошко кареты мелькали обледенелые пустые петербургские улицы. Они напомнили Ланжерону взгляд императора.
Ланжерон опять поступает на службу, уже военную. В 66 лет граф опять берется за оружие: он участвует в русско-турецких кампаниях 1828 –1829 годов.
Это были последние военные кампании, в которых Ланжерон участвовал, но они не оправдали его надежд, хотя начиналось все вполне заманчиво.
В июле 1828 года под начало генералу Ланжерону были отданы все русские войска, стоявшие в Молдавии и Валахии. Причина же для начала боевых действий была следующая. Тут нам придется обратиться к концу царствования Александра I.
Турецкий султан, не обращая внимания на договоры, занял своими войсками Молдавию и Валахию, грозил Сербии и истреблял греков. Все представления правительства Александра I оставались тщетными. С воцарением Николая I султан как будто стал сговорчивей. 25 сентября в Аккермане была подписана конвенция, в соответствии с которой султан обязался восстановить нарушенные постановления трактата 1812-го года. Но тем не менее в Греции кровопролитие продолжалось. Тогда в 1827-м году союзники (Россия, Англия и Франция) истребили эскадры турецкого флота при Наварите. Отношения России и Турции опять начали осложняться. Запахло войной.
Получив в свое распоряжение все силы, стоявшие в Молдавии и Валахии, Ланжерон приступил к осаде Силистрии. Но наступила ранняя осень, полили проливные дожди, которые сменились обильными снежными метелями (застигнутый одной из них генерал едва не погиб). Ланжерону пришлось отвести войска на зимние квартиры. Но когда весной 1829-го года вновь открылись военные действия, то главнокомандующим был назначен уже не Ланжерон, а генерал Иван Дибич.
Это была совершенно комическая личность. Тучный, малорослый, с большой головой на короткой шее, короткие и непомерно широкие ноги, которые не позволяли ему, как следует ездить верхом. За неимоверно вспыльчивый характер (любимые словечки “под арест”, “под суд”, “расстрелять”) и маленькую толстую фигуру Дибича называли “самоваром”.
Николай I вдруг взял да и выдвинул этого “самовара”. Почувствовав себя оскорбленным, Ланжерон немедленно подал в отставку.
Поселился он в милой его сердцу Одессе. Но в начале 1831-го года он прибыл в Петербург, вел активную светскую жизнь и занимался окончательной отделкой своих обширных мемуаров.
КАРТИНКА. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ЯНВАРЬ 1831-го ГОДА.
ИСТОРИЯ О ТОМ, КАК ФРАНЦУЗ И ТАТАРИН ПАРИЖ БРАЛИ
Почти десять лет Пушкин не видел графа Ланжерона. За эти годы он успел жениться, обрасти грандиозными долгами, вконец испортить свой характер, хотя Александр Сергеевич всегда отличался неуживчивостью и бешенством, которое, кажется, не знало границ. Но зато за эти годы у него обострился и усилился интерес к истории, к тайным политическим пружинам российской реальности. У Пушкина скопилось огромное количество вопросов, которые он надеялся успеть задать графу, который ведь заключал в себе целый кладезь любопытнейших преданий.
Узнав, что Ланжерон объявился в Петербурге, Пушкин тут же написал ему записку, содержавшую, кроме радостных приветствий, еще и приглашение на ужин. Граф незамедлительно явился на зов.
Пушкин представил его своей жене, всю прелесть которой Ланжерон сразу же оценил, впрочем, как и ее несомненную глуповатость. С полчаса поговорив в гостиной, в основном о парижских модах и свирепствовавшей холере, Пушкин взял графа под руку и провел в свой кабинет, игриво помахав рукой Наталье Николаевне, которая осталась сидеть в гостиной.
В кабинете уже стоял накрытый стол, на котором, кроме дымящегося кофия, были любимые ланжероновские бисквиты и апельсиновый джем.
Граф страстно принялся за бисквиты, а Пушкин тут же накинулся на него с расспросами. Прежде всего, его интересовало взятие Парижа в 1813-м году, а именно то, как корпус графа Ланжерона брал Монмартр.
Пушкин расспрашивал о всякого рода деталях, о сподвижниках графа, особенно интересуясь личностью генерала Александра Яковлевича Рудзевича, яркая судьба и незаурядная личность которого с недавних пор его стали интересовать.
Собственно, когда-то в Одессе уже что-то рассказывал Пушкину о Рудзевиче, но Александр Сергеевич тогда не знал, что этот смелый татарин был подлинным героем Монмартра, столь много сделавшим для взятия Парижа. Но зато теперь Пушкин стал расспрашивать именно о генерале Рудзевиче, который, оказывается, был не просто любимчиком Ланжерона, а при этом еще и совершенно замечательным русским полководцем, умевшим выходить победителем из совершенно проигрышных дел, виртуозом бешеной атаки.
— Начну по порядку — обратился к Пушкину Ланжерон, запихивая в рот квадратик бисквита, намазанный апельсиновым джемом:
— В Дунайской армии адмирала Чичагова (да простит Бог все те глупости, что он наделал) полк, которым командовал Александр Яковлевич Рудзевич (сын крымского татарина Якуба Измаиловича), был прикомандирован к моему корпусу. Тут-то я и увидел, что имею дело с офицером неустрашимым и дерзким, умеющим отчаянно рисковать. Командуя авангардом моего корпуса, он преследовал Наполеона до самой границы. Перейдя Неман, генерал Рудзевич стал гнать неприятеля до крепости Торн и участвовал вместе со мной в блокаде этой крепости (к этому времени под его началом была бригада, состоявшая из двух егерских полков). Проявил себя Александр Яковлевич совершенно блистательно. Исходя из этих соображений, я ходатайствовал о назначении его начальником штаба моего корпуса.
— А что же Париж, граф? Меня занимает сейчас именно штурм Парижа — крайне нетерпеливо проговорил Пушкин.
— Постойте, милейший. Будет вам сейчас и Париж. Слушайте и не перебивайте.
Пушкин молча кивнул. Ланжерон продолжал свой рассказ, увлекаясь все больше и больше:
— Александр Яковлевич Рудзевич был назначен командующим пехотным корпусом взамен смертельно раненого генерала Сен-При. Наши корпуса вместе защищали город Суассон, отбив все атаки превосходящих сил наполеоновских маршалов Мортье и Мармона. Александр Сергеевич, я тогда просто влюбился в Рудзевича, ибо все более и более убеждался, что он обладал подлинным военным талантом. Но особенно потрясающим он оказался при взятии высот Монмартра. Без него, не знаю, как бы я справился. К моменту штурма в десяти полках его корпуса осталось всего восемь тысяч человек. К четырем часам дня Рудзевич выстроил остатки своих войск в штурмовые колонны. Сам он занял место впереди, между первой и второй колоннами. Не надеясь остаться после штурма живым, Александр Яковлевич отдал последние распоряжения и просьбы своему адъютанту. Штурмовые колонны наших корпусов стали подниматься на высоты, сметая все на своем пути. Атака получилась столь стремительной и мощной, что французские батареи успели дать только два залпа картечью. Атака была просто молниеносной. Монмартр был взят.
— Граф, то, что вы рассказываете, это просто поразительно. Неужели так бывает?
Ланжерон, воодушевившийся от воспоминаний и давно забывший о бисквитах, ответил Пушкину следующее:
— За девятнадцать сделанных мной походов я никогда не видел ничего подобного, за исключением измаильского штурма.
КАРТИНКА. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ.
ЯНВАРЬ 1831-го ГОДА. ОТСВЕТ АУСТЕРЛИЦА
Через пару дней граф опять встретился с Александром Пушкиным. Еще в пору их одесских бесед он обещал рассказать ему подлинную историю аустерлицкой ретирады, но как-то тогда не пришлось. И вот теперь в январском замороженном Петербурге среброголовый, но бодрый, энергичный граф Ланжерон собрался таки поведать то, что самолично знал о грандиозном российском позоре.
— Может, вы и слышали, любезный Александр Сергеевич, — начал граф свой рассказ, — то, что Аустерлиц начался с глупости и легкомыслия императорского фаворита князя Долгорукова. Я сейчас только добавлю несколько штришков, полагаю, что небезынтересных. Итак, Александр Павлович послал к Наполеону своего неизменного Долгорукова. Последний нашел императора французов на аванпостах, где он не рассчитывал его встретить. Долгоруков сам мне говорил потом, что, прибыв на первый неприятельский бивак, он увидел выходящего из траншеи маленького человечка, очень грязного и чрезвычайно смешно одетого, и что он был страшно удивлен, когда ему сказали, что это Наполеон, которого он дотоле не знал. Он имел с ним с ним свидание и довольно долгий разговор. Долгоруков, от природы дерзкий, обошелся с Наполеоном довольно невежливо. Любопытно, что император Франции выказал при этом крайнюю умеренность и даже боязливость, которая обманула Долгорукова, а через него и Александра Павловича, которые, представьте себе, вообразили, что Наполеон страшно боялся атаки с нашей стороны. Долгоруков возвратился в Ольмюц, объявляя повсюду, что Наполеон дрожит от страха и что достаточно нашего авангарда, чтобы его разбить наголову. Он и мне передавал те же предположения, но не разубедил меня, как это сделал со многими другими.
Пушкин боялся проронить хоть единое слово. Всегда бесконечно живой, крайне непоседливый, напоминающий бегающий ртутный шарик, тут он был совершенно неподвижен и сидел, подперев щеки ладонями. Ланжерон между тем продолжал свой рассказ — спокойно и неторопливо, казалось бы, совершенно презрев свой бургундский темперамент:
— А началось сражение, дабы знали вы, милостивый государь, с невероятных сумятицы и беспорядков. Это было совершенно фатально и невообразимо. Судите сами. Мы двигались пятью колоннами, не считая авангарда. Пять генералов, начальствовавших этими колоннами, полагаю, должны были сохранять под своею командою войска, которые прежде были отданы под их начало. Но не ту-то было, милейший Александр Сергеевич. У нас перепутали дивизии, и начальники теряли полки, бывшие прежде под их командою, а на войне знакомство со своими войсками весьма полезно для генерала. Идя атаковать неприятеля, необходимо доверить и оставить каждому начальнику те батальоны и эскадроны, которыми он должен командовать в день боя, дабы дать им возможность привыкнуть друг к другу. Не нужно быть военным человеком, чтобы понимать это. Не правда ли?
Пушкин молча кивнул, не желая своими репликами прерывать рассказ графа. Ланжерон продолжал:
— Сделано же было совершенно наоборот — вопреки элементарной логике. На этих пяти переходах ни один генерал, ни разу (понимаете: ни разу) не командовал теми же частями, что накануне. Какая была цель всех этих перемен — ума не приложу. На биваки прибывали ночью, диспозиции получались поздно, ничего не возможно было делать в темноте. Каждый генерал должен был утром посылать в другие колонны за полками, назначенными в его колонну. Мне, например, дали только один русский батальон, а все остальные были австрийские. Нельзя было собраться ранее десяти — одиннадцати часов утра. Колонны часто скрещивались и пересекали друг друга — ошибка не простительная ни для кого, а особенно для офицеров генерального штаба. Приходили на ночлег поздно, разбредались за местными припасами, грабили деревни и доводили беспорядок до предела.
Тут Пушкин не выдержал и горестно всплеснул руками. Он даже вскрикнул при этом что-то — гортанно и дико. Ланжерон тоже заметно стал нервничать. Он подернул плечами и бурно выпалил:
— Это была прелюдия к Аустерлицу. Ну как же можно было выиграть, коли царил такой хаос?
Возникла пауза. Граф отпил глоток остывшего чая и уже более спокойно продолжал:
— А теперь послушайте, как, собственно, все началось. В 7 часов утра колонна, в которой находились государи, начала движение. Она шла повзводно, без приказаний, без предосторожностей, без авангарда, без разъездов, даже ружья не были заряжены — это было сделано только в 300-х шагах от противника. При колонне не было кавалерии, но разве генерал Милорадович не имел при себе адъютантов и ординарцев-казаков? Не мог разве он послать хотя бы одного из них осмотреть впередилежащую местность? Разве он не мог сделать этого сам, скажите на милость? И что делали триста кавалеристов из конвоя государей и Кутузова? Что делали молодые адъютанты императора, его ординарцы и бывшие при них казаки, если 40 000 солдат противника было сосредоточено в тысяче шагов, и никто об этом не знал. Одного разведчика было бы достаточно, чтобы заметить расположение противника и спасти армию от поражения наголову. И вот что еще я хотел бы, милейший Александр Сергеевич, сообщить вам.
Пушкин внимательно, предельно сосредоточенно посмотрел на Ланжерона. Граф же мрачно повел двоими глазами, обычно живыми и блестящими, и сказал:
— Покойный генерал Милорадович говорил в свое оправдание, что он не получил никаких донесений из колонны, шедшей впереди его, и поэтому не предполагал французов так близко. Но разве это оправдание чего-нибудь стоит?! Приказать произвести рекогносцировку дорог, где предположено идти и дать бой, есть долг не только генерала, но и вообще каждого офицера, командующего отрядом. Я убежден: если бы тогда удалось разведать, что французы покинули ту позицию, что занимали накануне, дабы захватить инициативу атаки, прорвать наш центр и захватить высоты, то колонна русских была бы остановлена и развернута в две линии близ Працена. Тогда приказали бы повернуть и трем остальным колоннам, в это время едва начавшим движение. В результате 60 000 человек, сосредоточенных на высотах с очень крутыми скатами, без всякого сомнения, принудили бы Наполеона отказаться от своего предположения. Если ему удалось добиться своего и одержать столь легкую победу, то он обязан этим в значительной степени ошибке обласканного Александром Павловичем генерала Милорадовича, подставившему Наполеону свою колонну, а с нею и всю армию.
Ланжерон умолк, глотнул чаю, окончательно остывшего, сердито дернул себя за густой седой вихор и решительно зашагал по пушкинскому кабинету, не оглядываясь на своего собеседника. Наконец, он остановился, оборотился к Александру Сергеевичу и сказал:
— Но дело тут, конечно, не в самом Милорадовиче, а в той атмосфере невероятной легкомысленной самоуверенности, которую буквально источал тогда император и его окружение. Это-то, мой друг, собственно, и погубило в 1805-м году русскую армию.
Взгляд Пушкина стал растерянным и вдруг резко помутнел — у него начинался приступ бешенства.
В русском обществе и, особенно, в придворном мире личность графа Ланжерона была довольно заметной. Этот знаменитый завоеватель Парижа в быту был забавен, непосредственен, оригинален.
Он был яркий, неподражаемый рассказчик, блистательный собеседник, но говорил не только он, но и о нем — с его именем был связан целый блок особых сюжетов: за Ланжероном тянулся целый шлейф весьма занятных историй, которые выставляли его как чудака-остроумца, рассеянного администратора, врага чиновничьей рутины.
БЕГЛЫЕ ЗАРИСОВКИ, СДЕЛАННЫЕ ВПЕРЕМЕЖКУ.
ГРАФ ЛАНЖЕРОН В ОДЕССЕ И ПЕТЕРБУРГЕ
С именем графа Ланжерона, храброго, неустрашимого генерала и крупного администратора, в глазах современников, прежде всего, связывались забавные, пикантные истории. В обществе он был галантно-легкомысленным кавалером. Но главное заключается в том, что Ланжерон был замечательный, непревзойденно оригинальный собеседник. Граф Ланжерон к свойственной французам высшего круга любезности присоединял забавную рассеянность, дававшую пищу к бесчисленным о нем анекдотах.
Рассказывали, что в бытность свою генерал-губернатором Новороссийского края, он, держа в руке прошение, поданною ему какой-то просительницею, и выслушивая внимательно дополнительные словесные ее объяснения, он кашлянул, и когда просительница перестала говорить, вместо того, чтобы отдать ей обратно, как намеревался, прошение, и плюнуть на пол, он плюнул в протянутую ею для взятия своего прошения ладонь, а бумагу бросил на пол.
Однажды на вечере у кого-то из городских жителей (дело происходило в Одессе), не узнавая при входе в гостиную некоторых из гостей и обратясь для спроса об их фамилии к хозяину дома, граф Ланжерон указал между прочим на одну даму. “Эту даму”, отвечал, улыбаясь, хозяин, “зовут графинею Ланжерон”. “То-то”, заметил граф, “я вижу, что лице ее знакомо мне”. Прелесть этой рассеянности состоит в том, что, забыв на время, что она ему жена, граф признавал в ней лишь даму из круга своего знакомства. Он был также находчив и оригинален в ответах. И таким он остался до конца.
Когда в середине 20-х годов XIX столетия граф Ланжерон появился в Петербурге, то современники вспоминали, что это был еще необыкновенно моложавый и стройный старик, лет семидесяти, представлявший собой олицетворение щегольского, теперь бесследно исчезнувшего типа большого барина-француза восемнадцатого века. Всякий вечер его сухая, породистая, щегольская фигура появлялась то в Михайловском дворце, где он наперерыв острил с хозяином, то в салоне Елизаветы Михайловны Хитрово, то у Нарышкиных; везде он был свой человек, везде его любили за его утонченную вежливость, рыцарский характер и хотя неглубокий, но меткий и веселый ум. Заседая в Государственном Совете, которого он состоял членом, он часто прерывал какого-нибудь говорящего члена восклицанием: “Quelle bètise!” Его сослуживец с негодованием обращался к нему с вопросом, что значит эта дерзость. — “А вы думаете, я о вашей речи? — добродушно отвечал Ланжерон: — нет, я ее совсем не слушал, а вот я сегодня собираюсь вечером в Михайловский дворец, так хотел приготовить два-три каламбура для великого князя, только что-то очень глупо выходит!
Граф Ланжерон во время одной своей поездки прибывает на почтовую станцию. Слуга докладывает ему, что не может дать подорожную из-за отсутствия на месте смотрителя. Граф в бешенстве выскочил из экипажа и ринулся в комнату станционного смотрителя. Там он увидел человека, спавшего на диване. Решив, что это и есть смотритель, ион схватил свою нагайку (обычай оставшийся с военного времени, когда все кавалеристы носили нагайку через плечо) и начал жарить по спине спящего, которого он принял за смотрителя.
Тот вскочил на ноги, и каково же было изумление Ланжерона, когда он увидел пред собою русского штаб-офицера, который, как и он ожидал на станции лошадей. Нимало не сконфузившись, граф тут же насильно всовывает в руки своей ошибки все ту же нагайку, а сам поворачивается к нему спиною и, указывая рукою на свое мягкое место, говорит, обращаясь к офицеру: “Полковник, покорнейше прошу — без церемоний, без церемоний!”
Богатая херсонская помещица Виктория Францевна Траполи (в замужестве Морини), как свидетельствуют современники, была большой зазнайкой и вообще особой весьма самоуверенной. Именно поэтому в обществе ее прозвали Победой Францевной. Как-то раз г-жа Траполи приехала в Одессу и явилась к графу Ланжерону с просьбой помочь ей в процессе по имению. У Ланжерона была моська, его сердечная привязанность, которая, как шутили одесситы, занимала его больше, чем Одесса.
Во время беседы Ланжерон был так рассеян, что взял г-жу Траполи за подбородок и сказал ей: “Моська, о моська”. Обиженная г-жа Траполи в изумленно и одновременно настойчиво отвечала: “Господин граф, но я не Моська и прошу вас обратить внимание на мое дело” (Mr le Comte, mais je ne suis pas Моська et je sous prie de faire attention à mon affaire). Граф Ланжерон, ничуть не растерявшись, заметил госпоже Траполи: “Да, да, это уладится” (Oui, oui, cela s’arrangera, o Моська, о Моська).
Однажды граф Ланжерон сказал одному из своих соотечественников, одесскому старожилу весьма сомнительной репутации: “Вы, конечно, знаете, что у нас во Франции вешают людей честнее вас”.
Кто-то однажды навестил графа Ланжерона: он сидел в своем кабинете с пером в руках и писал отрывисто, с размахом, как многие подписывают имя свое в конце письма. После каждого подобного движения повторял он на своем ломаном русском языке: “Нье будет, нье будет!” Что же оказалось? Он пробовал, как бы подписывал фельдмаршал граф Ланжерон, если когда-нибудь пожалован бы он был в фельдмаршалы, и вместе с тем чувствуя, что никогда фельдмаршалом ему не бывать.
Он был очень рассеян и часто от рассеянности мыслил вслух в присутствии других, что часто подавало повод к разным комическим сценам. К. обедал у него в Одессе во время его генерал-губернаторства. Общество было преимущественно составлено из иностранных негоциантов. За обедом выхвалял он удовольствия одесской жизни и, указывая на негоциантов, сказал, что с такими образованными людьми можно приятно провести время. На беду его, в то время был он особенно озабочен просьбой о прибавке ему столовых денег. “А не дадут мне прибавки, я этим господам — стал мыслить он вслух, — и этого не дам!” (схватил с тарелки своей косточку, оставшуюся от котлетки).
Ланжерон был умный и вообще довольно деятельный человек, но ужасно не любил заниматься канцелярскими бумагами. Случалось, что когда явятся к нему чиновники с докладами, он от них прятался, выходил из дому какими-нибудь задними дверьми и пропадал на несколько часов.
Генерал Николай Каменский, во время Турецкой войны, объяснял Ланжерону планы своих будущих военных действий. Как нарочно на столе лежал журнал “Французский Меркурий”. Ланжерон машинально раскрыл его и напал на шараду, в журнале напечатанную. Продолжая слушать изложение военных действий, он невольно занялся разгадыванием шарады. Вдруг, перебивая речь Каменского, вскрикнул он: “Что за глупость!” Можно представить себе удивление Каменского: но вскоре дело объяснилось, когда он узнал, что восклицание Ланжерона относилось к глупой шараде, которую он разгадал.
Разумеется, все эти выходки не вредили Ланжерону, а только забавляли и смешили зрителей и слушателей, которые уважали в нем хорошего и храброго генерала. В армии известно слово, сказанное им во время сражения подчиненному, который неловко исполнил приказание ему данное: “Ви пороху нье боитесь, но затьо ви его нье видумали”.
Генерал Ланжерон, несмотря на высокий чин, знал русский язык отнюдь не в совершенстве, и команды, отдаваемые войскам, писал на небольших листочках бумаги, которые клал себе в карман. Туда же он складывал и слова русских народных песен, которые ему очень нравились. Однажды на смотре, в присутствии государя, Ланжерон вынул одну такую записочку и скомандовал войскам: “Ты поди, моя коровушка, домой!”
Однажды во время своего начальства в Одессе был он недоволен русскими купцами и собрал их к себе, чтобы сделать им выговор. Вот начало его речи к ним: “Какой ви негоцьант, ви маркитант; какой ви купец, ви овец”, — и движением руки своей выразил козлиную бороду.
Ланжерон женился на дочери банкира, мадемаузель Бриммер (это была его третья жена), очень красивой, но без всякого образования и манер. Великий князь Михаил Павлович сказал ему: “Где вы это выловили?” Ланжерон отвечал великому князю: “Черт возьми, монсеньер, где же ловят, как не в Черном море”.
ПОСЛЕДНЯЯ КАРТИНКА.
БЕЗ НАЗВАНИЯ
Возвращаясь после смерти Александра I в Россию, граф Ланжерон отнюдь не помышлял об отдыхе. Но гражданская служба его не привлекала — она была явно не для него. Выйдя в отставку, граф любил повторять: “Для того чтобы быть чиновником, надо родиться дураком и прожить жизнь подлецом”. А он себя ни дураком, ни подлецом не считал. Канцелярская рутина ему всегда претила. Реформаторские проекты по ее ослаблению прежний царь положил под сукно.
Одессу граф нежно и преданно любил, но вот губернаторство свое — увольте. Вспоминая эту пору своей жизни, он не раз говорил: “Большая часть административной деятельности в нашем управлении есть переливание из пустого в порожнее. И добро бы еще, если эта деятельность была бы бесполезна, а то, подчас и даже весьма нередко, бывает она вредна, ибо отодвигает дело вместо того, чтобы подвигать его. Иной раз спакостим так, что во сто лет не поправить”.
Седина шла графу. Благодаря узкому смуглому лицу в оправе густых серебристых кудрей, он выглядел изящно, благородно, даже величественно. Вообще при всей своей неизменной пылкости был удивительно представительным. Казалось, седина в чем-то уравнивала, сглаживала его неистребимо бургундский темперамент.
Ланжерон всегда был слишком подвижный, слишком живой, слишком нетерпеливый. Он весь был — порыв. Возраст как будто не сказывался на нем. Совершенно не сказывался. Так что седина была очень кстати — что-то же должно было напоминать о возрасте. Но все равно было ясно, что, в сущности, он остался тем же мальчиком, который рвался бороться за свободу английских колоний.
Недюжинный ум графа как-то счастливо совмещался с изрядной долей легкомыслия, какого-то вечного мальчишества.
Он всегда, как маленький, обижался, если приходилось слишком долго ждать повышения или если его обходили наградами, мечтал стать маршалом, но спесь у него начисто отсутствовала.
Граф был непосредственен, забавен, занимателен. С ним всегда было легко и приятно. Он любил рассказывать анекдоты, раздавал своим современникам острые, подчас беспощадные приговоры, но не прочь был послушать, как вышучивают его.
В нем совершенно не было педантизма, интеллектуальной сухости, но живой, пульсирующий ум ощущался постоянно. В нем не было легковесности и фатоватости, но были легкость, динамизм, необычайная стремительность.
Так хочется оказаться с графом Ланжероном в одной гостиной, на одном балу, но особенно соблазнительно поболтать с ним с глазу на глаз в его кабинете и насладиться его искрометной беседой.
Граф, обернитесь к нам. Подойдите поближе. Вы нам интересны и симпатичны. Не важно, что нас разделяет более двух столетий. Мы страстно хотим вас послушать и вообще побыть с вами. Граф, рассказывайте…
Приложение
ГРАФ ЛАНЖЕРОН И АЛЕКСАНДР I.
ИЗ ИСТОРИИ ОТНОШЕНИЙ
(три случая)
I
Запертая дверь
В начале мая 1818-го года император Александр I был проездом в Одессе. Поселился он в поместительном, удобном и весьма изящно оформленном особняке графа Ланжерона. Спал император в его огромном кабинете.
Граф имел привычку, уходя из кабинета, запирать его и брать с собой ключ, и это, кстати, было совершенно естественно, ведь в кабинете хранились официальные бумаги, дневники Ланжерона, черновики его любовных посланий, его переписка с венценосными особами и т. д.
После обеда император Александр имел обыкновение вздремнуть полчаса и даже более. Не изменил он этой привычке и в Одессе.
Раз как-то просыпается император, хочет выйти по нужде, звонка нет, дергает за дверь, а дверь-то заперта.
Все дело в том, что Ланжерон, уходя из кабинета после пятиминутной беседы с императором, по инерции закрыл дверь на ключ, а ключ забрал с собой. Более того, граф вообще забыл, что у него гостит император, во всяком случае, что император находится у него в кабинете.
Ланжерон возвращается после прогулки, спокойно открывает ключом дверь кабинета и с изумлением обнаруживает нервно мерящего шаги Александра.
Граф спрашивает, опешив: “А что Вы здесь делаете, Ваше Величество?”
Разумеется, все кончилось смехом. Император Александр I и до этой истории многократно уже сталкивался с самыми разнообразными проявлениями рассеянности графа Ланжерона.
2
Рапорт
Вот еще один пример бесконечной рассеянности графа Ланжерона.
Когда император Александр в мае 1818-го года был в Одессе, то губернатор Новороссийского края граф Ланжерон должен был вручить ему рапорт.
Граф долго искал рапорт в карманах, волновался, усиленно пыхтел, но, как ни старался, так почему-то ничего и не нашел, хоть и бормотал, что рапорт где-то тут.
Наконец, он отвернулся куда-то в сторону и растеряно сказал: “Ma foi, Sire, je ne sais pas ou j’ai mis mon rapport” (Господи, куда же я задевал этот отчет).
Император Александр улыбнулся и пожал графу Ланжерону руку при общем взрыве смеха у всех присутствующих.
3
О французском языке и русском обществе
Однажды за обедом у императора Александра граф Ланжерон оказался между графом Сергеем Уваровым (1786 –1855), впоследствии он был министром народного просвещения и президентом академии наук, и графом Михаилом Милорадовичем (1771–1825), генералом от инфантерии, героем войны 1812-го года, петербургским военным губернатором.
После обеда болтая с графом Ланжероном на самые разные темы, Александр вдруг неожиданно спросил у него: “Интересно, граф, а о чем это беседовали давеча Уваров и Милорадович? Вы случайно не помните?”
Граф Ланжерон живо обернулся к императору, склочил свою неподражаемую гримаску, и тут же, не раздумывая, ответил: “Извините, Ваше Величество, но я был не в состоянии понять, ведь они говорили по-французски”.
Александр I не выдержал и расхохотался. | Magazines |
Я слишком часто многим доверял,
Как в детстве -- другу и родителям.
Но никогда его не проверял:
Доверье, то есть не был бдительным !
Набил я шишек много на пути,
Всё забывая в людях видеть гадость.
Иных не мог, по жизни, обойти,-
Общаться с ними было просто надо...
Скрипя зубами, сердцем зачерствев --
Терпел заносчивость и месть и злобу;
Хорошим быть, для всех вокруг, хотел
И не старался озираться в оба.
А если сам свободно выбирал
Друзей, идущих и в огонь и в воду,-
Лишь за меня идущих на скандал --
То был уверен, что я знаю броды !
Но даже в этом случае -- друзья
Меня, порой, нежданно предавали.
Как горевал, главою бился я,
Что моё мненье с чувством подкачали.
Но если б только раз один всего,-
Не убивался б так, как исключенье
Из правила, что меньше всё ж врагов,-
А больше тех друзей, что к сожаленью...
И вот теперь, на склоне полных лет,
Хожу с свечою днём для встречи друга;
Измен оставив за спиной -- букет,
Желая навсегда сменить непруху !
Чтоб друг был крепок, крепок, как скала
И верен, как любимая собака.
Чтоб только честной дружба та была
И чтоб -- спина к спине, коль грянет драка.
* * * | stihi_ru |
Бывает, обретаешь с бурей опыт,
Бывает, в тишине его находишь;
Ещё бывает -- он в терпенье добыт,
А то бывает -- ты его проходишь.
В момент такого прохождения,
Как будто замирает в сердце что-то --
Приходит мрачное сомнение
И чувствуешь: опять залез в болото!
Чем дольше остаёшься в этом миге,
Тем более в болоте увязаешь
И замираешь в том безмолвном крике,
Порыв всех сил, в который устремляешь.
В порыве том столько ощущаешь!.. --
И жизнь, и смерть в одно сплелись начало:
Новое как будто понимаешь --
Всё старое как будто замолчало.
И в этот миг приходит новый опыт!
Ты рад ему, а может, нет -- не знаешь,
Но прозреваешь тропы, тропы, тропы --
Одну из них ты снова выбираешь.
Сентябрь, 2015 год
г. Алчевск | stihi_ru |
Смертельный вирус прокатился по России
И стал он губернаторов косить.
Внезапно, вдруг отставки попросили,
Пытаясь поскорее должность сбыть.
Глядят глазами ясными младенца,
И верят в то, что совесть их чиста:
Что можно взять с простого управленца,-
Рубаха-парень, свята простота!
Но как-то это дружно происходит,
Бегут подобно крысам с корабля.
Возможно, новый вирус так выводит
Тех, кто вчера стояли у руля.
А вдруг его подцепят депутаты.
И станет он, творцов косой косить
В итоге побросают все мандаты,
И очень быстро станут уходить.
Что за напасть, и как заразу лечат
Прививок нет от дури, воровства.
Не первый год богатых жизнь калечит,
А честность, не дождётся торжества....
15.02.2017г. | stihi_ru |
Однажды на одну деревню напали враги. Их было намного больше, чем жителей. И жители деревни решили спрятаться высоко в горах.
Они забрались на вершину одной из них. Там их накрыло огромным облаком.
Через некоторое время враги ушли, и жители спустились вниз.
Только одна маленькая девочка, настолько маленькая и настолько лёгкая, что могла бы запросто ходить по облакам, если бы могла до них дотянуться, осторожно шагнула на краешек облака. Внезапным порывом ветра её унесло вместе с облаком прочь от вершины, от деревни и от её жителей.
Видели вы когда-нибудь облака, похожие на знакомые вам предметы, животных и людей Это она делает себе игрушки.
А иногда она вспоминает свою прошлую жизнь и ей становится очень грустно.
Тогда облака становятся такими же тёмными, как её глаза и идёт дождь. | proza_ru |
Уцелев в израильских войнах, начиная с Шестидневной, и сотнях рискованных боевых операциях, бывший десантник Авраам Орни, о чьем бесстрашии в ЦАХАЛе ходили легенды, едва выжил, поскользнувшись на крыше своего строящегося дома и упав с шестиметровой высоты. Это случилось в 2008-м году. Длительная кома. Возвращение из небытия. Авраам восстанавливал память постепенно, с помощью дневника, где описывал события своей жизни, уместившейся на 29 страничках машинописного текста.
1. Детство Авраама
Самому младшему ребенку в семье (старшему брату Реувену было двадцать, когда родился Авраам) и всеобщему любимцу все сходило с рук -- любые проделки. Он легко уговаривал отца дать ему плитку дефицитного - по талонам - шоколада, предназначенного для всей семьи. Не доносил до дома полным бидон молока, за которым его посылала мать, выплескивая часть содержимого на дорогу ради облегчения ноши. Школьные товарищи поражались его умению карабкаться на самую вершину дерева, прыгать с большой высоты и делать сальто. Девочка по имени Зазик, ставшая впоследствии его женой, влюбилась в красивого и улыбчивого мальчика с первого взгляда, едва он переступил порог их класса: им было тогда по шесть лет и они до сих пор вместе. Кстати, Зазик (Заава) была единственной женщиной, которой удалось побывать осенью 1973-го по ту сторону Суэца, где после перемирия еще долгое время оставались израильские войска. Чтобы доставить к себе жену, Авраам разработал целую операцию, договорившись со знакомыми летчиками, переодев Зазик в солдата и спрятав ее от бдительных пограничников между ящиками со снаряжением. И как назвать то, что он вытворял с самого начала своей армейской службы -- нарушением дисциплины, изобретательностью или отчаянной смелостью
2. Украденный джип, бег в ботинках и Моше Даян
Незадолго до окончания курса десантников, солдаты получили задание -- совершить бросок в район горы Кармель и, оставшись незамеченными, нанести на карту нужные объекты.
"Чтобы облегчить себе задачу, наша "пятерка" угнала маленький джип прямо от дома, где жил один из офицеров. Благодаря отцу я с детства знал на Кармель все дороги и тропинки и сразу сел за руль. Днем, чтобы не "засветиться" перед офицерами, мы прятали джип в зарослях и топали по горе пешком, а ночью спокойно разъезжали по ней и наносили на карту нужные объекты, - пишет Авраам в своем дневнике. -- Когда бензин был на исходе, пришлось "позаимствовать" его с помощью трубки из бака припаркованной на стоянке машины. Выполнив задание намного раньше остальных, мы отлично выспались, надежно спрятали джип и спокойно спустились с другими десантниками вниз, предварительно опустив закатанные рукава рубашек, якобы, защищавшие нас от колючих зарослей, через которые приходилось "пробираться" днем и ночью."
Между тем, офицеры подняли шум по поводу исчезнувшего джипа. Десантников выстроили в шеренгу и потребовали признаний. "Пятерка" хранила стойкое молчание. Лишь после того, как выяснилось, что накажут всю роту и никто не поедет на выходные домой, пришлось сознаться, указать место, где спрятан джип, и провести Шабат на базе. "Пятерку" наказали, но изобретательность Авраама, задумавшего это рискованную авантюру, и его отчаянная смелость, сметающая любые границы, не остались незамеченными.
"Вскоре командир решил послать меня от нашей дивизии на соревнования по бегу в честь Дня Независимости, в которых участвовал так же израильский чемпион по бегу, - пишет Авраам. --Мне сообщили об этом после ночных учений, которые проходили у нас в районе Рамат-Гана, и я тут же отправился пешком в район Нетании в чем был - в военной форме, а потом еще бежал вслед за чемпионом трехкилометровую дистанцию, гремя своими красными ботинками десантника. На финише мне удалось его даже обойти. Он спросил: "Слушай, а почему ты не надел, как другие, беговые туфли и спортивную форму" Я ответил, что у меня просто не было на это времени, поскольку я пришел на соревнования пешком из Рамат-Гана сразу после ночных учений. Он потерял дар речи".
После Шестидневной Войны, когда израильские войска уже находились в Газе, бесстрашному офицеру-десантнику поручили сопровождать туда министра обороны Моше Даяна, который хотел встретиться с остающимися в Газе солдатами: Авраам отвечал за его безопасность. Предприятие было рискованное: в Газе еще отовсюду стреляли.
"Я показал Моше Даяну, как именно он должен садиться в "нагмаш" (бронетранспортер израильского образца -- Ш.Ш), чтобы его не достала случайная пуля, - пишет в своем дневнике Авраам. -- Встреча министра обороны с солдатами была недолгой, после чего я в целости и сохранности доставил его прямо к армейскому вертолету, специально присланному за ним".
3. Горящий автобус, осколок-ветеран и спасение командира
Десантников-резервистов из дивизии под командованием бывшего бойца 101-го спецподразделения Шимона Каганера (Качи) собрали утром, за несколько часов до известия о начале Войны Судного Дня, и поначалу держали на севере, опасаясь нападения со стороны Иордании. Когда же их решили перебросить в Синай, там уже шли тяжелые бои.
"Мы сели в автобусы и поехали на юг. Целая дивизия. Автобусы битком. Пришлось разместить снаряжение на крыше, - пишет Авраам, в ту пору уже занимавший в дивизии должность офицера по планированию операций. -- Дорога на Синае обстреливалась, снаряды египтян падали справа и слева, и один из них угодил в наш автобус -- к счастью, после того, как мы из него уже вышли. Автобус загорелся. Я вскарабкался на его крышу и быстро начал сбрасывать вниз все наше снаряжение, пока от приближающегося огня не успели рвануть гранаты. Снаряды продолжали ложиться рядом: один из наших офицеров получил тяжелое ранение и упал в нескольких метрах от меня. Я успел спрыгнуть с крыши, сбросив вниз последний тюк ровно за минуту до того, как автобус взорвался, быстро отскочил в сторону, взвалил на спину раненого и побежал в сторону медиков. В тот момент я даже не заметил, что меня тоже сильно посекло осколками, а один из них вошел в грудь. Врач, принимавший раненого, увидев мою окровавленную рубашку, осмотрел меня и сказал, что я тоже ранен, но не смертельно, и я помчался к своим солдатам. Этот осколок я ношу в груди уже сорок лет".
Командиры и боевые товарищи Авраама, в том числе Матан Вильнаи, упоминают в документальном фильме, посвященном ему, о невероятной интуиции и мгновенной реакции командира Орни на опасность, которая не раз уберегала от верной смерти его солдат. Ведя бронетранспортер, он мог неожиданно резко поменять направление и поехать в объезд, словно чувствуя, что дорога заминирована. А в одном из боев в районе Суэцкого канала Аврааму довелось спасти командира своей дивизии.
"Он стоял возле стены, я заметил, что в него целится египтянин и быстро толкнул командира дивизии на землю. Он даже сразу не понял, что произошло. Пуля просвистела у Качи над головой. Он до сих пор не забыл этого случая и когда несколько лет приехал навестить меня в больнице, где я лежал еще в коме, сказал моей дочери, что жив благодаря мне", - пишет Авраам.
4. Угнанный грузовик и высокий гость
После заключения перемирия резервисты-десантники находились в районе Исмаилии еще долгие месяцы. Они заняли пустующую египетскую виллу, покинутую хозяевами с началом войны, где Авраам делил комнату с командиром своей дивизии. Именно в те дни он сумел организовать в обход пограничников прилет из Израиля своей жены. Зазик провела с мужем три дня, после чего Авраам отправил ее с теми же знакомыми летчиками назад, домой, где их маленькая дочь оставалась в это время с бабушкой. В семейном альбоме хранятся фотографии, сохранившие память об этом необычном вояже Зазик в Исмаилию.
Война Судного Дня началась в октябре, когда еще стояли по-летнему теплые дни. С наступлением зимы пришли холода. Легкая военная форма не спасала, а теплой одежды у резервистов не было. Никто не предполагал, что им придется задержаться по ту сторону Суэца на целых полгода. От своего старого друга Дани, офицера итендантской службы, Авраам случайно узнал, что грузовик с новыми теплыми куртками американского образца уже прибыл. Он попросил Дани обеспечить ими дивизию Качи, находившуюся в самой северной точке, где зимой особенно холодно. Тот пошел к своему командиру, передав ему просьбу Авраама, но получил отказ: приказа от высшего руководства о порядке распределения доставленных на Синай курток еще не поступало.
"И тогда я решил обеспечить нашу дивизию теплыми куртками сам и угнать грузовик, - пишет Авраам. -- Ближе к ночи я пришел туда, где он стоял, увидел, что охранявшие его солдаты поставили сзади небольшое заграждение, а сами вместе с водителем расположились неподалеку от передних колес. Дождавшись, пока все трое крепко заснут, я незаметно пробрался в кабину грузовика, резко сдал назад, легко преодолев заграждение и помчался по ночной пустыне в нашу дивизию. Все наши ребята, включая бойцов, младших командиров и Качу, наконец, были избавлены от холода: каждый получил теплую куртку, после чего я поставил грузовик с оставшейся в нем одеждой, в укромном месте.
Наутро все принялись искать исчезнувший грузовик. Мой товарищ Дани приехал ко мне, чтобы поделиться своей проблемой и попросить помощи в поиске пропажи. И пока мы говорили, мимо нас успели пройти несколько наших десантников в новых куртках. Не дожидаясь, пока Дани все поймет, я сказал ему, что грузовик у нас и после того, как мы обеспечили теплой одеждой свою дивизию, он может забрать его к себе на базу со всеми оставшимися куртками. Сказал, что мы готовы рассказать, как все было: ведь Дани хотел помочь десантникам, обратился к командиру с просьбой, но тот отказался ее выполнить".
История не прошла для Дани бесследно: его командир создал подчиненному невыносимые условия, после чего тот уже не мог оставаться в своей части.
"Когда я узнал об этом, сразу попросил Качу добиться перевода моего товарища к нам в дивизию, - пишет Авраам. -- Но чтобы преодолеть все формальности, требовалось разрешение генерала Ариэля Шарона. Тот знал Качу еще по 101-му спецподраделению и часто навещал своего старого приятеля на вилле, где мы размещались. Доставку Ариэля Шарона к нам Кача доверил мне, и я отвечал за его безопасность. Часто нам приходилось ехать с ним по пустыне ночью в кромешной тьме, к тому же мы находились на египетской териитории. Так что задача была не из простых. Ну а судьба Дани благодаря генералу Шарону решилась довольно быстро: моего товарища в тот же день перевели к нам в дивизию и мне оставалось только подыскать для него спальное место на штабной вилле".
5. "Шеш-беш" по-арабски и "подарок" Голды
После перемирия Авраам, легко сходившийся с людьми, познакомился с египтянами, распролагавшимися неподалеку, чтобы быть в курсе их планов. Он ходил к ним на кофе и "шеш-беш", слушая их разговоры. Те и не подозревали, что израильтянин, общающийся с ними исключительно по-английски, так же свободно владеет и арабским. Египтяне, получавшие письма от жен, показывали Аврааму фотографии близких, и в том числе, детей, которые успели родиться за это время без них, жаловались на тоску по дому, иногда от избытка чувств плакали. Между собой они общались на родном языке, будучи уверенными в том, что гость их не понимает.
"Однажды я услышал, как один из египтян предложил меня прикончить, и уже приготовился дать им отпор, - пишет Авраам. -- Но находившийся с нами египетский офицер сказал им по-арабски: "Нет, не нужно!".
Чуть позже Аврааму довелось встретиться с этим офицером в необычной ситуации. Один из подбитых израильских танков оказался после перемирия на египетской стороне. Было неизвестно, успели его покинуть танкисты, или там продолжали оставаться их тела. Понадобилось вмешательство представителей ООН, чтобы египтяне согласились допустить израильтян к осмотру танка. Стоя по обе стороны условной границы солдаты были готовы в случае непредвиденной ситуации тут же открыть огонь.
"Я был в числе нашей делегации и единственным, кто залез внутрь танка, оказавшегося пустым. Среди египтян находился тот самый офицер, с которым мы пили кофе и который не разрешил меня убить. Он сделал вид, что меня не знает, но когда проходил рядом, тихо поздоровался, - пишет Авраам. -- Мне показалось: это довольно необычно. Совсем еще недавно мы вели тяжелые бои, стремясь уничтожить друг друга, а теперь оказались просто людьми".
В один из дней в район Исмаилии прибыла Голда Меир, решившая навестить солдат. Ее визита ждали, и едва вертолет приземлился, все тут же бросились к ней, чтобы посмотреть на главу правительства вблизи. Двое солдат, прибывших на трофейном советском джипе, доставшемся им от египтян, в спешке забыли в замке зажигания ключ, чем Авраам тут же и воспользовался. Резервистов, которым предстояло провести здесь долгие месяцы, транспортом не баловали, так что трофейный джип был для дивизии совсем не лишним.
Едва успев отъехать от места, где царил большой ажиотаж по случаю прибытия в Исмаилию израильского премьер-министра, Авраам встретил своего старшего брата-десантника, чья часть стояла неподалеку от его дивизии. "Откуда джип" - спросил его Эзра. -- "Голда подарила", - не моргнув глазом, ответил младший брат. Так он и колесил по всему Синаю на этом джипе до возвращения в Израиль.
На память о пребывании в Исмаилии у Авраама осталась на подбородке отметина, которая заметна до сих пор.
"У нас в дивизии было четыре мотоцикла, и только такой сумасшедший, как я, мог устроить эти рискованные соревнования, - пишет Авраам. -- Мы разгонялись на предельной скорости и пролетали в воздухе над небольшими водоемами, где египтяне разводили рыб. Но и этого мне показалось мало. Внизу стояли в ряд наши тяжелые армейские грузовики. Я решил перемахнуть и через них. В одном из прыжков приземлился не совсем удачно, разбил подбородок и потерял сознание, но быстро пришел в себя. А шрам на подбородке так и остался на всю жизнь".
...Дневник, который Авраам вел в больнице, где провел после падения с крыши больше года, помог ему полностью восстановить память. Тело тоже не забыло прежней выучки: домой бывший десантник вернулся не в инвалидном кресле, а своим ходом. И теперь, спустя шесть лет, он водит машину, занимается спортом, поддерживает раненых солдат, проходящих реабилитацию в больнице Ливенштейн, и навещает своих друзей, с которыми прошел не одну войну. | proza_ru |
Окружена и безоружна,
Ты взглядом выстрелил в упор.
Пусть беззащитна, мне не нужно,
Я не ношу броню с тех пор.
Все так рискованно, опасно.
Но я ни капли не боюсь.
Привычно мне идти на красный,
Никто не перекроет путь.
Сама пошла такой дорогой ,
И лучше было бы свернуть.
Я принципам верна упорно,
Но их сломает кто-нибудь.
Сломает так, что будет страшно
Идти обратно, повернув.
Я не из тех, кто крутит шашни,
Меня увы не обмануть.
И хоть не видно мне в тумане,
Столь многого через очки.
Я лишь особых избираю:
Тех, кто душе моей близки.
На ветер чувства не бросаю,
В любви упорно не клянусь.
Уж слишком много понимаю,
Уж слишком многого боюсь.
И разум чист мой, хоть и молод,
Я не ведусь на красоту.
Мне чужд бесчеловечий холод,
Я почитаю простоту. | stihi_ru |
Вагон зеленый, мягкое купе.
Поджав коленки в уголке на полке,
Я, ниткой за железною иголкой,
Отправлюсь в путь из пункта "А" в пункт "Б".
Предзимние пейзажи за окном -
Безмолвный лес, шагреневые склоны,
Под небом бесноватые вороны,
А мне спокойно будет и тепло.
Тук-тук - колесный будет биться ритм.
Гудки звучать - два длинных - поезд мчится.
И будет ветер завывать волчицей,
И семафорить будут фонари.
Большие станции и полустанки,
Перроны и вокзальные огни -
Все давние знакомые мои.
А на столе чай крепкий и баранки.
Присели на дорожку - в добрый путь.
Но почему-то грустно мне.
Чуть-чуть. | stihi_ru |
Двадцатый шёл год, смерть ласкала Россию
Тиф, голод и холод -- спасения нет.
Колчак и Деникин уже не мессия.
В Крыму был последний оплот и банкет.
Турецкий вал рухнул, под красным напором.
Не выдержал Врангель, оставил рубеж.
И скоро весь Крым захлебнётся террором,
Сбоит телеграф от приказов, депеш.
А в солнечной Ялте, с наганом в кармане.
Сидел в одиночестве штабс-капитан,
Так плакала скрипка, и пели цыгане .
В дыму папиросном тонул ресторан.
Уже была слышна вдали канонада.
Стоял под парами большой пароход.
Покинуть Россию, такая досада.
И выхода нет, а есть только исход.
Исход в никуда, в чужой мир и забвенье,
Там люди чужие, чужой там язык.
С кем правда С кем ложь Где России спасенье
А может пора уж воткнуть в землю штык
Кокарду он снял, снял кресты и погоны,
И выбросил в море потёртый наган
"Останусь в России, приму их законы
Но Честь не отдам" -- думал штабс-капитан.
Собрали их всех офицеров и бывших
На ржавую баржу, в просоленный трюм.
Буксир просигналил гудком чуть осипшим
Один был на всех деревянный костюм.
И море сомкнулось над ржавым железом,
Заплакали чайки, затих ветерок.
От Бога спасения ждать бесполезно,
Никто на волну им не бросит венок.
12 марта 2016г Борис Беленцов | stihi_ru |
Сказка ПОДИ ТУДА -- НЕ ЗНАЮ КУДА, ПРИНЕСИ ТО -- НЕ ЗНАЮ ЧТО, ее сакральный смысл, как видится:
Часть 9
"А царь в то время поехал на охоту, на синее море, и видит: на том месте, где ничего не было, стоит дворец.
-- Какой это невежа без спроса вздумал на моей земле строиться
Побежали гонцы, все разведали и докладывают царю, что тот дворец поставлен Андреем-стрелком и живет он в нем с молодой женой, Марьей-царевной.
Еще пуще разгневался царь, посылает узнать, ходил ли Андрей туда -- не знаю куда, принес ли то -- не знаю что.
Побежали гонцы, разведали и докладывают:
-- Андрей-стрелок ходил туда--не знаю куда и добыл то -- не знаю что."
Новый строй мыслей человека, шагнувшего, в преодолении шаблонов бытийных, в никуда, чувствуется на расстоянии, вызывает беспокойство ("мы его теряем") и гнев ближних, близких. Система матрицы побуждает их интересоваться, как это он всё ещё не повергнут испытаниями в пропасть несбыточности, да и живёт в своё удовольствие. Пристрастно узнают: неизвестно как, это ему удаётся.
"Тут царь и совсем осерчал, приказал собрать войско, идти на взморье, тот дворец разорить дотла, а самого Андрея-стрелка и Марью-царевну предать лютой смерти"
Тогда они приходят в еще больший гнев, и всеми своими средствами пытаются лишить силы убеждённости смельчака в ПРАвоте своей, уничтожить морально, а неугодную им духовность вообще предать смерти.
"Увидал Андрей, что идет на него сильное войско, скорее схватил топор, повернул его обухом кверху. Топор тяп да ляп -- стоит на море корабль, опять тяп да ляп -- стоит другой корабль. Сто раз тяпнул -- сто кораблей поплыло по синему морю."
Это Человек, верный Цели своей, заметил. Сосредоточился. И по всем жизненным пунктам готовит им отпор! Единство с Высшим Божественным закрепил своей цельностью в море внешних взаимодействий - и ментально, и эмоционально.
"Андрей вынул дудку, задудел -- появилось войско: и конница, и пехота, с пушками, со знаменами. Начальники скачут, приказа ждут. Андрей приказал начать сражение. Музыка заиграла, барабаны ударили, полки двинулись. Пехота ломит царских солдат, конница скачет, в плен забирает. А со ста кораблей пушки так и бьют по столичному городу."
Теперь, целостен, он задаёт тон... Его сила проявляется на всех уровнях, во всём разнообразии обозначая уверенное движение и готовность нанести удар. И начинает самовозрождение: уверенное звучание, утверждение и действия в физическом плане. Сметает на своем пути умственные препятствия, проникает в суть явлений и парализует помехи в самом их зачатке. И по старым уловкам и манипуляциям так и наносит удары, из гармонии взгляда на все стороны закостенелой жизни.
"Царь видит: войско его бежит, кинулся сам к войску -- останавливать. Тут Андрей вынул дубинку:
-- Ну-ка, дубинка, обломай бока этому царю!
Дубинка сама пошла колесом, с конца на конец перекидывается по чистому полю: нагнала царя и ударила его в лоб, убила до смерти."
Князь -- манипулятор по уму -- признаёт убегание своих исполнителей от момента истины и пытается-таки предотвратить поражение. Тут Герой берёт "палку о двух концах" и палка эта проходится своими концами, переворачиваясь: то позитивом, то негативом -- по полю астральных, ментальных влияний и наносит окончательный удар сущности Ума Князю, по третьему, горизонтально управляющему глазу!
"Тут и сражению конец пришел. Повалил из города народ и стал просить Андрея-стрелка, чтобы взял он в свои руки все государство."
Тут сразу и закончились все старого типа отношения. Поворачивайся теперь только и успевай руками шевелить, раз удалось все главные дары освободить.
"Андрей спорить не стал. Устроил пир на весь мир и вместе с Марьей-царевной правил он этим государством до глубокой старости."
Герой наш стопорить не стал. И ПРАведною Мыслью, с Окрытою Душой - в Гармонии СУДьбы -глубины звёздные ДАРами оснащает! | proza_ru |
Это наш сосед Егоров.
Это часть его забора.
Это быстрая река.
Это банка молока.
Это просто чья-то рожа.
Хата на сарай похожа.
У пруда рыбак сидит -
то ли дремлет, то ли спит.
Вот зима шалит метелью;
вот грибы семьёй под елью.
Вот красивый попугай.
Снова дом. Или сарай
Вот и девочка, и шарик,
и рождественский фонарик;
в море белый пароход
и с икрою бутерброд.
Это синий шар земной.
Ночью город мой родной.
Есть и лунное затменье.
Тут вот пятна от варенья.
Новый год и День Победы.
И салюта самоцветы.
Солнце в небе, флаг страны
и берёзоньки стройны.
Вот и папа рядом с мамой.
Между ними под панамой
в красных туфлях - это я,
а вокруг - мои друзья.
Это лето. Это кошка.
Самолёт не влез немножко.
Здесь концерт, а тут пикник.
Вот клубники грузовик.
Что ж, пора и закругляться -
уж рисую пять минут.
Надо выйти прогуляться
и в футбольчик отдохнуть. | proza_ru |
В желании обладать тобой я схожу с ума. И каждый раз, когда ты желаешь мне спокойной ночи, я чувствую, как теряю больше, чем у меня было. Каждую ночь, прощаясь, ты отрываешь от меня кусок из самого себя. Каждую ночь я пытаюсь залечить раны, потому что ты врастаешь в меня с корнями. А душа-то живая. Душа кровоточит, воет волком и мёрзнет без тебя. | stihi_ru |
Мне казалось - завидуют Боги,
Я хранила под сердцем, боялась кому-то сказать.
Нам дано было то, что дается немногим,
Как, на милость скажи, мы это могли не понять
Как могли растерять, разбазарить, развеять
Словно старые вещи отдать за гроши-
То, что было внутри, текло беспокойно по венам,
Мы безумные люди, ведь правда- скажи
Объясни мне, как то, чем дышала,
Вдруг приходит в бесценок, теряет свой запах и вкус
А теперь мало осени, жизни всей мало!
Вдруг сказать не успею и этого очень боюсь.
Я тебя умоляю! Да нет, заклинаю скорее,
Оглянись на минуту, застынь и что хочешь проси.
Мне теперь жизнь не жизнь, даже солнце не греет,
Умоляю вернись!
Заклинаю, приди и спаси! | stihi_ru |
Снова дождь стучит в окно,
Ветер сильный очень.
И на юге все равно
Наступает осень.
И на юге в сентябре
Листья облетают.
Точно так же как в Москве
Осень наступает.
Ялта-город на горе
Блещет огоньками.
Где-то море в тишине
Бьёт волной о камни.
Там большие корабли
На морском причале.
Где-то там,в морской дали
Слышны крики чаек.
Но сейчас сказать пора
"До свидания!"морю,
Так как ждёт меня Москва
Где-то за горою...(1996г.) | stihi_ru |
Повторить невозможно взлет
Не зайдя на посадку,
У всего есть свой черед
Да, не все проходит гладко.
Повторить невозможно миг,
Улетающий в былое.
Нить удачи в руках скользит,
Берегитесь от застоев.
25.12.2017 | stihi_ru |
Потерять ощущения реальности нынче не сложно,
Никогда не понять , если сам не узнаешь беды,
Если сутки не есть, то горбушка вкуснее пирожных,
Если долго не пить, ничего нет дороже воды.
Наши деды прошли свой маршрут по военным дорогам,
Сколько судеб сломала проклятая эта война!
И живым к матерям возвратиться случилось немногим,
Из руин поднималась огромная наша страна.
Ночью раны болели, но днем нужно заново строить,
Восстанавливать жизнь, чтобы дети и внуки росли,
Они знали, что хлеб может больше, чем золото стоить,
Что мгновенье решало, кто сможет дожить до весны.
Мы на них не похожи ни духом, ни верой, ни ростом,
Дружно крестимся в церкви и снова идем воровать,
В этой жизни взлететь и упасть одинаково просто,
И печально глядит на свершения Родина-мать. | stihi_ru |
Решил к науке царь привлечь
Поэта, чтоб его отвлечь
И от сует склочного Света
И от интриг, где оклеветан.
Так где же всё-таки начало
О чём там я -- Царь опечален.
Восстания в Польше сюжеты
Разброд внесли во мненье Света.
Оценки боли головной
Двору, советникам придали.
И притчей на языцах стали.
Поэт строчил волной взрывной
Отзыв, умножил взрыв отчаянья.
Интригами Света задетый
В столице изнывал поэт,
И пребывал теперь в печали.
Омыли пёстрою молвой
Нежданное мненье его:
Неблагодарен тот народ
За Конституцию, дурной.
Неблагодарность оценил
И царь как бремя конституций.
"Подарок" брата тут по сути,
И Константина он винил.
Поддержку Пушкина при встрече,
Царь чем -- нибудь решил отвлечь.
Крамольного поэта честь
Спасти от окриков газет.
Взвалил Поэту груз тяжёлый:
По Волге плыл, взял привилегий
Искать причастных бойцов беглых,
Соратников при Пугачёве.
Вот чем был занят наш поэт
Которого из виду Свет
Совсем , было, уж потерял,
Стихов -- новинок не читал.
Не до стихов... Упоминаний
В сказаньях много он узнал,
И в прозе больше излагал,
Чтоб не терять воспоминаний.
В архивах с упоеньем рылся,-
Злодейства и самоуправство,
И реки крови тогда лились,-
Вот что ему тогда открылось.
Соратники верные были,
Царём Пётром вдруг нарекли,
Умом и сердцем за ним шли.
Невинных много погубили.
И от Урала до Москвы
Они прошли на удивленье.
Встречали пирогами, пеньем...
Бессмысленно восстанье было.
Ядром и конницей разбили,
И взяли Пугачёва войско,
Как ни сражались те геройско,
На казнь его в клетке везли.
Разбойником все нарекли,
Кто победил, и кто судил,
И кто его приговорил,
К чертвертованью повели.
Итогом ихнего похода
Кресты остались по Руси.
И может быть читал и ты,
Что каялся он пред народом.
Поэт, читая документы,
Сундук бумагами набил,
Долго потом писал труды,
Все выверяя аргументы.
В полемике он с оппонентом
Порою ссорился беззлобно,
Но соглашался принародно
Он в публикациях с "доцентом",
Когда оказывался прав
Историк или прочий граф...
(Я часть трудов и переписки,-
Скажу,- едва - едва осилил).
Отдав, наверное, все силы
Поэт, историю писал!
Кто бы за то на пьедестал
Ему бы выразил:"Спасибо!" | stihi_ru |
Люблю,когда добро торжествует,
Да так,что слёзы умиления из глаз,
Душа поёт и тихо триумфует!
Как жаль,что это не касается всех нас.
***
Коль над душой стоишь,как часовой,
И контролируешь её все перемены,
В ответе за неё ты,дорогой,
И на тебе грехи за все её измены.
***
Пара ножек да мордашка-
Вот и вся её компашка.
***
Пути влюблённых непонятны
Для тех,кто не был никогда влюблен.
Они наивны и весьма занятны,
Ведь для кого-то чувства- пустой звон.
***
Мы часто умного не замечаем,
Нам подачей придурка-трепача.
И про себя самодовольно отмечаем,
Что сам таким не стал ты сгоряча.
***
Не фантазируй по пустому,
И не впадай в прострации кому,
Когда душа при этом не поёт,
То это,значит,не твоё.
***
Если ты в себе не уверен,
Значит этому есть причина.
Результат твоих действий проверен,
Когда ты поступил,как мужчина.
2009 | stihi_ru |
Холодным рассудком всего не понять.
Чувства помогут бытие познавать.
Все ж небытие разум наш атакует,
И если плод СВОЕГО Я еще неспелый,
Тогда человек непрерывно рискует
Стать вещью внутри ДРУГОГО ЦЕЛОГО,
И навсегда потерять свой мыслительный мир --
Его похитят скука, лень или Сатир. | stihi_ru |
Когда душа простит обманы
Судьбы насмешливой моей,
Забудет сердце боль и раны,
А память -- грусть немых ночей...
Я верю в это так наивно!
И взглядом глаз твоих живу...
Мечта терзается надрывно...
А счастье где-то наяву.
Быть может, время -- лекарь добрый,
Заставит жить, а не страдать
Любовь утратит свои догмы,
Надежда снова станет ждать.
Как неприкаянный! И только.
И мир, как будто нелюдим...
А мне бы счастья твою дольку
Да поцелуй всего один. | stihi_ru |
Заболел тобой мой друг надолго и серьёзно,
Заболел ,той...первою весной.
Расцвели сады на звёздах,
Любви сердечною канвой.
Заболел твоими светлыми очами,
И неможется от искр твоей души.
Одиночество бездонными ночами
И над плахой зависают топоры. | stihi_ru |
Жестокость мира поглощает,
сбивая с ног, кто не упал,
калечит тех, кто рядом,
не спрашивая возраст;
не контролируя штурвал!
По правде говоря: мы не узнаем,
причины потянувшей смерти след!
Любая власть имеет силу,
она и порождает грех!
И жизнь не больше, чем страничка,
описанная мыслями из книг!
А ведь страдает как обычно,
простой народ; оплакивая миг! | stihi_ru |
На всю долгую зиму он плотно закрывал тяжелую дверь своего дома. А долгие зимние вечера запивал горячим еловым чаем с морошковым вареньем и любовался звездами, распластавшимися по черному небосклону. Потом садился в свое любимое кресло, кутался в верблюжий плед, который считал спасением ото всех жизненных неприятностей, а особенно от белой пурги и хмурого мороза за окном.
Внутри было по-домашнему уютно и тихо. Лишь свежий запах еловых иголок на кухне и в комнатах. А в те редкие минуты, когда слышал отзвуки хрустящих по ледяной корочке шагов, он медленно поднимался со своего любимого кресла-качалки, подходил к окну и дышал на него до тех пор, пока не таяла изморозь. В маленький, холодный на ощупь, кружочек стекла можно было увидеть того, кто медленно и осторожно крался мимо окон его дома, чтобы не нарушить покой его владельца.
Он никогда не присутствовал на званых вечерах, которые устраивали его друзья в эти холодные месяцы. Он никуда не выходил из своего дома. А в особо холодные дни даже не вылезал из постели, предпочитая морозу на улице толстую книгу в кожаном переплете.
Иногда он включал пластинку с музыкой, такой медленной, тягучей музыкой, которую однажды привезли издалека. Ему казалось, что музыка эта заполняет его дом каким-то небесно-голубым сиянием. В той музыке было солнце, был свет, был шелест теплых волн бесконечного и бренного океана.
Так случилось, что однажды он сам побывал в тех далеких краях и тогда вечный океан показался ему отражением себя самого в состоянии долгого зимнего сплина.
Его звали Зим. Может быть, именно поэтому он так не любил это время года, отождествляя себя со своей тезкой. Возможно, именно поэтому он считал, что на Земле не может быть места двум таким похожим и таким разным существам. И для него было вполне очевидно, что пока один правит бал, другому на нем не место.
Лишь к разгару весны, когда чернел и таял снег, скука и хандра отступала, тогда Зим выходил на порог своего дома, чтобы вдохнуть в себя заманчивый воздух уже такого близкого тепла. И в том запахе чувствовался сладкий аромат зеленой травы, прохладной росы по утрам, южного ветра, играющего с листьями старой липы.
Он долго стоял на крыльце, смотря на тающий снег, в котором уже поселилось солнце. Оно смеялось и искрилось, гоняло маленьких зайчиков по крыше, подмигивало и кувыркалось в полупрозрачных облаках.
Чуть позже, когда снега почти не оставалось, Зим надевал темные очки, делавшие его больше похожим на стрекозу, накидывал индейское пончо с ярким рисунком, на голову - шляпу с лихо выгнутыми полями, и, подняв свой вытянутый морщинистый нос по направлению к солнечным лучам, отправлялся гулять, навещая друзей и приятелей, с которыми не общался по три-четыре месяца ледяного безвременья.
Все последние новости он старательно заносил в блокнот, чтобы потом более подробно разобраться в том "кто на ком женат, кто опять развелся, чей сын уехал заграницу или чья собака принесла помет".
Про свое зимнее отшельничество он забывал до следующего декабря, ведь они были лишь молчаливыми собеседниками во время мучительно-долгой, вьюжной зимы. Ему с лихвой хватало того общения, которое могли дать его старые знакомцы, чтобы забыть о наличии вредных, откровенно говоря, привычек.
Но сейчас весна была далеко впереди. Декабрь только-только ступил на скользкий путь холодов. Земля хоть и была уже покрыта снегом, но то там, то здесь еще пятнами проступала грязно-желтая пожухлая трава. Она вылезала из-под снега маленькими островками в память о прошедшей осени.
Когда наступил вечер, Зим завел пластинку и устроился в кресле напротив окна, еще не покрывшегося инеем. Сквозь него можно было наблюдать, что творится снаружи. А там было темное зимнее небо с тяжелыми тучами, из которых шел снег. Он падал, и снежинки переливались, отражаясь в свете горящих в комнате свечей. Музыка текла медленно, убаюкивала и укачивала на волнах тягучей мелодии. Звуки лились, опутывая комнату паутиной отточенных нот, взбирались на подоконник, и, свесив свои маленькие ножки, болтали ими в такт.
- Раз снежинка, два снежинка, три... - считал Зим. А они падали и падали, падали... сотни, тысячи, миллионы. - Тридцать восемь, тридцать девять, сорок, - он смотрел на падающий снег до тех пор, пока на кухне не засвистел чайник. "Иду, иду", - проворчал Зим. Самое время для чая.
Чашка горячего, источающего бодрый аромат, чая была принесена с кухни в комнату и удобно расположилась на небольшом стеклянном столике у самого окна. Зим придвинул кресло еще ближе к нему, чтобы было лучше видно, что происходит по ту сторону.
Уже стемнело, и свет, падающий из окна, все ярче освещал улицу, снег и кружащиеся в танце маленькие снежинки. Зим откинулся на спинку кресла и накрылся клетчатым пледом. Потом сделал глоток чая из чашки и прикрыл глаза.
Так он сидел довольно долго до тех пор, пока сонная нега не слепила и без того усталые глаза. Встряхнув спросонья головой, он сделал еще один глоток уже остывшего чая. За окном падал и падал снег, покрывая землю ровным белым пластом. Все это настолько умиротворяло Зима, что вскоре глаза его опять стали слипаться, и он заснул, откинувшись на спинку. Фантазия умчала его в далекие жаркие страны, где он лежал на горячем песке, подставив живот палящим лучам солнца. Во сне он улыбался и причмокивал губами. Там, на далеком пляже только что бармен принес прохладительный коктейль с тропическими фруктами.
Он спал, покачиваясь в своем кресле, и не мог видеть происходящего вокруг. И тут началось самое интересное: на секунду все вокруг замерло в ледяном морозном воздухе, а потом со всех сторон грянула музыка, и снежинки закружились в вальсе. Даже не думая падать на землю, они взлетали и опускались точно в такт музыке. То тут, тот там в лесу ритмично зажигались огоньки, будто сверчки прервали свой зимний сон и выползли из своих нор, чтобы принять участие в этой волшебной феерии. Казалось, сам лес танцует и сверкает яркими огнями.
Это больше походило на сказку, чем на реальность. Ничто не могло прекратить это действо. Вдали прогудел охотничий горн, и на поляну перед домом Зима из зарослей выскочили несколько оленей. Белый снег летел из-под копыт, серебристыми искрами отражаясь в свете рождающейся луны. Один из них подошел к дому Зима и заглянул в окно своим большим карим глазом. Увидев, что хозяин спит, повернулся к остальным и кивнул. Музыка зашлась еще громче в кружащем вальсе. Через мгновение рыжеголовые сойки уже растягивали мерцающие гирлянды между деревьями. Чарующий вечер окутал разноцветными красками снежную поляну.
Из темноты выступили звери. Пожалуй, весь лес сбежался на звуки музыки и свет огней. Сегодня, в канун Рождества, все вместе -- семейство зайцев рядом с лисами, белки удобно устроились в лапах медведя, олени позади волков. Малыши всех пород и мастей резвились отдельно от родителей. Праздничное настроение, царившее среди лесных жителей, отзывалось смехом и весельем. Ежеминутно слышались громкие взрывы хлопушек, усеявших поляну множеством разноцветных конфетти. Под одобрительный и восторженный гул голосов вспыхивали и гасли огненные салюты -- даже жуки-пожарники сегодня были при деле.
Наконец, в центр поляны, в черном цилиндре и белом плаще, сжимая в лапе костяную трость с золотым набалдашником, вышел старый барсук. Годы давно посеребрили его мохнатую шубку. Голова была полна воспоминаний о прожитых днях. Он - хранитель традиций, вызывающий почет и уважение среди многочисленных жителей леса.
- Сегодня! -- Торжественно произнес он, - Наступает Рождество!
Гомон голосов не стихал -- соседи делились с соседями новостями, детский сад кувыркался в мягком снеге, птицы посвистывали в такт мелодии. Всеобщая радость не смолкала над поляной. Тогда барсук поднял лапы с тростью вверх и трижды обернулся вокруг себя. Только после этого воцарилась тишина. Замерев, сотни глаз -- маленьких и больших, наконец, устремили свои взгляды на него.
- Кхм, кхм... - он откашлялся и еще более торжественно повторил, чеканя каждое слово. -- Сегодня! Наступает! Рождество! Слушайте, звери!.. - Дробь литавр и протяжные звуки валторн провозгласили начало его длинной речи.
Он был стар и умен этот барсук. Его слова летели над поляной, и, кажется, почти замерзали в морозном воздухе, звенели и переливались в лунном свете. Он говорил об уходящем годе, о его печалях и радостях, о счастье и грусти, вспоминая истории забавные и не очень, о ежедневных делах насущных и об исполняющихся мечтах. Иногда он замолкал, обдумывая слова, чтобы подобрать самые верные и самые точные. Он говорил убедительно и проникновенно, так, чтобы все его услышали. Ведь сегодняшняя ночь -- главная ночь, когда важно все -- все сделанное и сказанное. Все то, что было в уходящем и что будет в наступающем году, все то, что будет загадано и исполнится.
- Итак, - закончил он, - да будет славным это Рождество! -- И тяжело опустил трость в снег. Рой снежинок, взлетевшим из-под нее веселым фонтанчиком, как будто того и ждал. Тут же ветер подхватил их, закружил в мерцающих огнях над поляной, раскрасив во все цвета радуги, и вновь опустил на землю. Зачарованное молчание, сковывавшее поляну, вдруг было нарушено словно по мановению волшебной палочки. Гомон голосов нарастал с каждой секундой.
- Счастливого Рождества! Счастливого Рождества! -- неслось со всех сторон.
- И вам счастливого Рождества! -- следовало в ответ.
- Рождество! Рождество! Рождество! -- стройный хор голосов поднялся сначала над праздничной поляной, потом над лесом, пока полностью не растаял в ночной синеве.
Скоро в центре поляны уже горел огромный костер, потрескивая еловыми ветками. Раздули меха и загудели волынки, задали такт литавры, запели и пустились в пляс звери. Медведи в танце неуклюже переваливались с лапы на лапу, лисы кружились, метя снег огненно-рыжими хвостами, олени скрестили рога, а семейство кабанов лихо отплясывало экосез*. Следы множества маленьких и больших лап узором переплетались на снегу. Языки пламени от костра как будто тоже подергивались в такт музыке, запуская к вершинам деревьев маленькие огоньки, которые таяли в ночной мгле, быстро остывая. Хоровод шел за хороводом, подпрыгивала и резвилась малышня. Сегодня не было места сну в этом море веселья.
Ночь разрывалась яркими красками брызг неутомимого торжества. Празднество продолжалось и далеко за полночь. Звери не знали устали.
Далекие колокола за лесом мерными ударами отмерили три, четыре, пять часов... За танцами и играми незаметно приближался рассвет, а значит и окончание волшебной рождественской ночи. Ведь даже самая сказочная ночь не может продолжаться вечно.
Темнота вскоре начала таять в предрассветных сумерках. Вместе с ней и лесных жителей на поляне становилось все меньше. Разноцветные гирлянды погасли, музыка постепенно утихла, звонкий хор птиц закончил свои бравурные песни и растаял где-то в лесу. Костер догорая, оставил после себя только черные тлеющие головешки.
Когда совсем рассвело, на поляне почти никого не осталось -- только старый барсук, сидевший на трухлявом бревне с краю поляны, обеими лапами опирался на свою трость.
- Рождество... такое Рождество! -- задумчиво произнес он вслух, хотя рядом никого не было. И только снег переливался искрами в холодных лучах взошедшего над соснами солнца.
Барсук последним исчез в лесу, посверкивая серебристой шубкой. И, спустя несколько мгновений, тишина полностью окутала поляну.
А в это время, в эту самую минуту, в доме нехотя скрипнуло старое кресло, качнулось сначала вперед, потом назад, потом еще и еще раз. Зим открыл один глаз, другой и, сладко зевнув, потянулся. Наступившее утро приветствовало его свежим морозцем, украсившим окно толстым слоем узоров. На столике с вечера стояла недопитая чашка с холодным чаем.
Зим встряхнулся, прогоняя остатки сна, и, откинув теплый клетчатый плед, пошел на кухню ставить чайник. И пока он закипал на плите, Зим наслаждался тем, что разглядывал морозные витиеватые рисунки на окнах. Солнце рассеянным светом пробивалось сквозь них, заполняя собой все комнаты небольшого домика. Ощутимо не хватало весеннего тепла, до которого было еще так далеко. И Зим старался не думать об этом -- зимняя тоска, его тезка, на время ушла, уступив место сладкой неге утреннего пробуждения.
Когда вода вскипела, чашка была вновь наполнена до краев. Завораживающий запах чая медленно расползался по комнатам, забиваясь во все самые маленькие щели и простенки. Зим шумно потянул носом воздух, пытаясь уловить все нотки мягкого аромата. От удовольствия он даже зажмурился...
Потом же, чинно следуя в комнату с чашкой в руке, на полдороге остановился у окна. Что-то смутно тревожило его. Что-то такое неуловимое. Протаяв меховым пальцем гляделку среди морозных узоров, он приложился к ней, чтобы разглядеть, что интересного происходит снаружи. И был разочарован - там ровным счетом ничего не происходило - природа, укрытая снежным одеялом, замерла в ожидании весны. Да и почти ничего не изменилось со вчерашнего вечера, только что поляна перед домом была испещрена множеством самых разных звериных следов -- больших и маленьких. Они переплетались, составляя мозаику, вели узор, разветвлялись и снова собирались вместе. Начавшийся снегопад уже наполовину припорошил их. И скоро они совсем исчезнут под белыми сугробами. Как бы не было это странно, Зим лишь пожал плечами -- не в его привычках было совать свой нос куда не следует. И, еще раз широко зевнув, отправился пить свой утренний чай.
Начинался новый день, а с ним и новые заботы в маленьком домике на поляне.
Апрель, 2013
---------------------------------------
Экосез - старинный шотландский народный танец | proza_ru |
Ну что, костлявая, пришла!
Как Ты замучила гоняться!
Не побегу я от Тебя! Устал!
Так что расслабься! Дай собраться!
Что расчихалась Заболела
А может водочки налить
Совсем себя ты не жалеешь!
Здоровье ведь нельзя купить!
Давай глотай! Вот плед, накройся!
Всегда везде в одном плаще.
Хотя бы шарфик пододела,
А то зачахнешь вообще!
Ну что полегче Отогрелась
Нам не пора с тобой идти
Ну, ладно, посидим немного,
Приляг, старуха! Отдохни!
Скажи, костлявая, а правда,
Про свечи притча говорит
Как Не слыхала ты про притчу
Ну вот, карга! Опять юлит!
Не может быть, чтоб не слыхала,
В той притче речь шла про тебя!
Что каждый человек имеет свечку,
Они хранятся у тебя!
А у кого свеча погаснет,
Ты сразу следуешь за ним.
А по рождению младенцев,
Ты зажигаешь свечи им.
Ты ставишь новую свечу,
На место той, что догорела
Давай, старуха, отвечай!
И не скули, что заболела!
Так, если старой не убрать,
Поставить новой ты не сможешь
Так, значит, чтобы жизнь впустить,
Ты только смертью ей поможешь
Вот в этом вся твоя работа,
Следить за равновесием свечей
Чтобы зажечь, надо забрать!
Что может быть еще страшней!
Ну, вот теперь всё ясно мне!
Зачем лукавила, старуха
Как говорится тут у нас,
И на тебя нашла проруха!
Постой! А ну, ответь ты мне!
Не вздумай, старая, лукавить!
А что за беготня за мной
Свечу, что, некуда поставить
Что у тебя с моей свечой
Ты с детства меня ловишь.
Как так погасла в раннем детстве
Ты что меня опять доводишь
А как же я тогда живу
И почему не забирала
Ты стала крестною моей
А что ж тогда за мной гоняла
Постой! Не в силах я понять,
Как это всё возможно
А как же сны и голоса
Понять мне это очень сложно.
Мне помогала, берегла
И от беды спасала
А почему тогда, скажи,
Ты раньше не сказала
Так это ты была всегда,
Напоминая образ дамы.
И этот голос за спиной,
Всегда родной и очень странный.
Ну, здравствуй, крeстная моя!
И в жизни не подумал,
Что буду целовать я смерть
И рад при этом буду!
Так, если нет дороги в рай,
У цербера нет счастья!
Тогда, старушка, принимай
В твой замок постояльца!
Так, значит пустишь погостить
Мне здесь поднадоело.
Тебе косу поднаточу,
А то уж ржа заела.
Ты мне покажешь сад свечей
Мне очень интересно.
Я буду помогать тебе,
Ведь это так чудесно!
Вот так я с крестной и живу,
В саду всё убираю.
Те, что погасли, отдаю,
А новые зажгу и ставлю.
Я часто вижу Гавриила,
Он мне в Раю дает гулять.
А цербер любит очень сахар,
Я не даю ему скучать.
У каждого своя дорога!
Никто не знает, что нас ждет.
Когда свеча твоя погаснет,
Не можем знать мы наперед.
А вам скажу я по секрету!
Я вижу каждого из вас!
Кому и сколько жить осталось!
И кто, конечно, встретит Вас! | stihi_ru |
нас качает на волнах
снова полночь на часах
отражается в глазах
тёмная луна
все прекрасные мечты
с терпким вкусом пустоты
ты дождался темноты --
догулялись. развели мосты
нас качает на волнах --
с равновесьем не в ладах
шумный ветер в волосах
стриженных до плеч | stihi_ru |
Воюющая Поэзия Русского Сопротивления
24.10.17г. - 24.10.17г.
13ч.41м. - 22ч.05м.
Слава РА - СИ!
Посолонь!
Пишу Кровью Сердца и Светом Души...
Цикл "И Вашу Пить Любовь!.."
И.Х.
ОСЕНЬ. ВНОВЬ Я ОСТАЛСЯ ОДИН...
+++
Осень. Вновь я Остался Один,
Только Ветер Холодный Поёт,
Боль и Горечь Прошедших Годин
Мне Забыть о Тебе не Даёт...
+++
Будто Вор Моё Счастье Унёс,-
Ты Любить Себя Просто Дала,
А Потом Без Страданий и Слёз
Так Легко Ты Меня Предала...
+++
У Пылающих Красных Рябин
Только Чёрная Стылая Ночь,
Над Молчанием Синих Глубин
Ты не в Силах Уже Мне Помочь...
+++
Скоро Саван Февральских Снегов
Всё Покроет. Что Дни Нам Поют..
Ты Найдёшь у Других Берегов
Приглянувшийся Новый Приют...
+++
От Губ Губящих Новых, от Рук,
Захмелев, Ты Забудешь Меня,
И Замкнётся Несбывшийся Круг
В Красках Ярких Весеннего Дня...
+++
Осень в Слёзах Дождей -- не Весна,
Где Любовь Опьяняет и Жжёт,
Я Люблю Тебя. Разве Вина,
Что Душа Образ Твой Бережёт..
+++
За Дождями Мне Ждать Снегирей,
А Потом Сок Берёз и Цветы,
Я Стою у Закрытых Дверей,
Что Всегда Открывала Мне Ты...
Алексей Серенин | stihi_ru |
Описание быта с понедельника на субботу.
Бытописание.
Определись с кремом для бритья, со станком и лосьоном, и кати на работу,
чтобы получить повышение через потерю знаний.
Футболку надень без принтов и без логотипов,
улыбайся по уголкам. Опусти плечи, поправь причёску.
Влажные салфетки прими как спасение от грязе-пылевого гриппа.
Носи наличку и платиновую кредитку-на-крови для всех взаиморасчётов.
Отведи душу -- сам реши, в монастырь или в пятки,
отведи и оставь, потому что до сна она тебе не понадобится,
а тем более на время рабоче-крестьянских игр в жмурки и в прятки,
где не сданная в гардероб душа -- элитная сладость.
Мой руки утром, вечером, перед едой и вообще после контакта с этим миром.
Награди спортсменов ставками и примири большое с малым.
Скоси бурьян в голове, познакомь его сразу с разумом и французским вином и сыром,
потому что потом будешь вкушать только волны, солёную пену и твёрдые скалы. | stihi_ru |
Ну, скажи хоть, кто ты,
Заподлинная душа.
Искренность, истинность..
Несмолкающий шаг,
Несмолкающий шаг часов
В часовню любви ведет.
Ступеней живой покров
Эхом бесов и муз зовет:
Неразборчивый шепот и крик -
Залигованный в Арию стон,
Сквозь которую я не пройду.
Сквозь медные трубы и звон,
Словно медные трубы и звон,
В ухе правом и в левом стук -
Всё одной головы разлом,
Асинхронность балета рук.
Ну, скажите точно - когда,
И какая форма дорог,
И какая ведет звезда
Туда, где конец тревог.
Туда, где конец борьбы,
Где начало всего и всех.
Где я это я, где ты -
Кого мне любить не грех.
Ну, скажи хоть кто ты,
Невидимая Звезда.
Отражение, растворение...
Несмолкающее "сюда..."
4/5.11.15 | stihi_ru |
Однажды зло на Земле не будет иметь никакого смысла,
ибо причиняя зло другим, мы вредим самим себе.
(10.06.2016 г., Южный Урал) | stihi_ru |
Щоб мiльйонером стати - треба прикладу наслiдувати:
перший мiльйон вкрасти, а потiм у владу йти!...
Перевод с украинского:
Чтобы стать миллионером - надо следовать примеру:
первый миллион украсть, а потом идти во власть!... | proza_ru |
Специалисты МЧС допустили к эксплуатации еще две ледовые переправы. Одна из них заработала в Амурском районе, между его муниципальным центром и селом Вознесенское, вторая в Тугуро-Чумиканском районе через реку Уда между Чумиканом и Алгазеей.
- В Хабаровском крае прошли освидетельствование и действуют 10 ледовых переправ: Верхнебуреинский район-1, район имени Полины Осипенко-2, Комсомольский район-1, Николаевский район-1, район имени Лазо-1, Охотский район-2, Амурский район - 1, Тугуро-Чумканский район - 1, - рассказали в ГУ МЧС России по Хабаровскому краю.
Помимо этого, инспекторы ГИМС ежедневно контролируют восемь мест массового выхода рыбаков на лед. Происшествий пока не зафиксировано. | KP |
Дорогие читатели!
К великому сожалению, возможности сайта не допускают публикацию более одного рисунка в тексте, а потому я вынужден был разбить книгу на 89 фрагментов - по числу рисунков. А потому - не обессудьте!
С уважением и любовью
Л. Катаков
От двух до восьми. Фрагмент 81
Реальность и виртуальность
Любимая игра Даньки - "Марио", в которой главный герой с самого начала игры имеет три жизни, то есть, будучи убитым, еще два раза воскресает. Кроме этой игры, у Даньки был еще один интерес - золотистый хомячок Пушок, который жил в аквариуме и которого Данька снабжал всем необходимым и время от времени с ним играл. Но, вот случилась беда - Пушок умер. Данька переживал смерть любимца, даже плакал. Однако, в "Марио" все равно исправно играл.
Чера пару дней сосед в разговоре с отцом Даньки пожаловался, что хочет избавиться от пары надоевших хомяков и предложил задарма их отдать. Отец согласился и незаметно водворил их в аквариум. Данька заметил новичков и нисколько не удивился.
- О, значит, у них тоже три жизни, как в "Марио"! | proza_ru |
Не смей меня жалеть. Прошу.
Не Надо. Наглядно. Я тебя спрошу.
За что со мной И так же почему
Не в этих ли глазах увидела себя
Не пробуй даже намекнуть. Смешно
не правда Успели грязной похоти глотнуть.
Сумеешь вовремя закрыть
И этим же глазам возможность все открыть.
Не искушай меня признать. Я страх.
Я ненависть. Я то, в чем видишь крах.
Не исключай меня. Я просто одинокий.
Спаси меня и завари мне чай.
Так так. Не оставляя срока. Где ты!
Там неизбежно. Так как. Где я!
Не пишется картина маслом в такт.
Тик так. Играют часики. Стучится в мир Трактат.
Попробуй лишь обнять. Невидимый.
Ты обвиняемый. Попробуй это не принять.
Стрелять. В упор ты можешь точно.
А можешь не попасть И не нарочно.
Очистив мою память. Ты никотином забиваешь.
Фантазию помять. Да нахуй
Ты точно знаешь И правда чуешь
Менять Покуривая стряхиваешь пепел.
Сумей ты полюбить. Найди запретный плод.
Возненавидеть. И душу падшую ты сможешь оправдать.
Охотник ты. Мираж. Опустошитель.
Попробуй сердце у себя найти.
Не сможешь разорвать. Нить прочная.
Оковы мира. Наружу демонов попробуй разогнать.
Не упусти свой шанс найти.
Увы. Твоя душа навеки скована цепями.
Ты помни лишь одно:
Не смей меня жалеть, не пробуя намека.
Не искушай меня признать, не оставляя срока.
Попробуй лишь обнять, очистив мою память.
Сумей ты полюбить, не разрывая нить. | stihi_ru |
Отрывок из романа "Белые бураны"
Прошло два дня с тех пор как литовские партизаны, в числе которых были и Марите с Валей, переплыв Западную Двину, пересекли границу Литвы. Пока они еще не предпринимали никаких решительных действий против фашистских захватчиков, и немцы о них не знали и не тревожили их базовый лагерь. Партизанам нужно было на некоторое время затаиться, найти место в гуще лесов и разбить там базовый лагерь. Затем, разведать обстановку: где и какие по численности немецкие гарнизоны стоят вокруг лагеря, создать агентурную сеть в селах и городах, чтобы иметь глаза и уши, и знать о предпринимаемых немцами действиях, и только после этого проводить какие-нибудь серьезные диверсионные действия на крупных железнодорожных линиях и больших автодорожных магистралях. Иначе, им грозило бы быстрое разоблачение и уничтожение.
За это дело и взялись девушки-разведчицы -- Марите и Валя. Ведь они были у себя дома. Особенно Марите, которая родилась в этих краях, в городе Зарасай, и знала здесь каждую тропку. Она ходила по знакомым с детства селам и агитировала своих земляков подниматься на борьбу с фашистскими захватчиками. Ее здесь знали многие еще по прошлым довоенным агитационным рейдам их комсомольско-молодежной бригады.
Гражутескский бор и стал основной базой ее партизанского отряда. Это было стратегически удобное место для базирования и нанесения врагу наибольшего материального ущерба, ведь неподалеку проходила большая железнодорожная линия, соединяющая Берлин-Варшаву-Вильнюс и Ленинград, по которой нескончаемым потоком шли немецкие военные эшелоны с войсками, боевой техникой, боеприпасами и продовольствием под Ленинград.
Недалеко от Зарасай рос огромный стельмужский дуб. Этому дубу было больше двух тысяч лет. Обхват его ствола -- восемь с половиной метров. Он был ровесником рождения Иисуса Христа, был символом мощи и стойкости, любимцем литовского народа. Марите часто останавливалась возле него, и когда бывала в этих местах, обнимала его, заряжаясь его могучей силой. Сколько раз она ходила по местным селам, по тропке мимо него и рассказывала здешним людям правду о войне.
Их отряд вскоре начал разрастаться. Поверив словам Марите, в него начали вступать молодые литовские парни и девушки -- добровольцы.
Однажды, когда Марите, вернувшись в отряд, встретилась с Валей, и они сидели у костра и читали газеты и книги, недавно доставленные в эти места самолетом, кто-то взял "Комсомольскую правду" и начал читать отрывок из поэмы о Зое Космодемьянской на русском языке. Марите, послушав эти стихи, попросила читающего еще раз повторить стихи о Зое. Все затихли и как завороженные сидели, не шелохнувшись, и слушали.
Когда Валя глянула на Марите -- у той в глазах блестели слезы. Никогда раньше Валя не видела, чтобы Марите плакала, а тут...
Стихи были о юной московской девушке, такой же как и они, посланной с заданием в тыл врага, которую предал и выдал фашистам за "тридцать серебряников" ее же соратник. Немцы мучили Зою, водили босую и в одной рубашке в 30-ти градусный мороз по селу, добиваясь от нее, чтобы она призналась в поджоге их комендатуры, склада и дома, где стояли их солдаты, и выдала своих товарищей из отряда, но Зоя так ничего и не сказала фашистам. Ее повесили, но она стала примером и символом моральной стойкости молодых борцов в борьбе против фашизма. Посмертно, как потом и Александру Матросову, закрывшему своей грудью амбразуру немецкого дзота, молодой 18-ти летней девушке Зое было присвоено звание Героя Советского Союза.
От того и выступили у Марите слезы на глазах при чтении стихов о Зое, что она как бы почувствовала -- это и ее судьба. Она готова была совершить такой же подвиг, как Зоя. Марите попросила у Атаева, который читал стихотворение, эту газету и потом сидела и читала ее, беззвучно шевеля губами. Партизаны, пораженные услышанным, сидели вокруг костра, не шевелясь, и отрешенно молчали. Было тихо-тихо и костер уже почти догорел. Нарушая молчание кто-то вдруг произнес:
- Да, трудно быть такой стойкой, как Зоя.
И тут вдруг Марите, встряхнув, подняла голову и сказала негромко и твердо:
- Мы тоже можем быть такими как Зоя. Нужно только очень сильно захотеть.
- Отдай мне газету, - попросила она Василия Атаева, ставшего потом командиром партизанского отряда "Кястутис".
- Бери, раз поэма о Зое так сильно тебя задела, - кивнул он ей.
И Марите, вырезав поэму, спрятала ее в кармане у сердца вместе с комсомольским билетом. С этого момента она стала другой. Из простой обычной девушки она превратилась как бы в факел, который горел, звал и освещал другим дорогу в борьбе против захватчиков. Она пошла в народ, и там где она бывала, начали возникать и действовать подпольные комсомольские группы. Они-то и сообщали обо всех передвижениях гестаповцев и полицаев, их карательных отрядов, направленных против литовских партизан.
И полетели под откос немецкие военные поезда... Партизаны захватывали на дорогах немецкие обозы, уничтожали автомашины с боеприпасами и продовольствием, жгли склады.
А немцы, тем временем, тоже не спали -- они открыли настоящую охоту за Марите. Они искали ее всюду, рыская по всем окрестным селам, сулили большие деньги предателям и своим шпионам, но крестьяне и все трудовые люди любили ее, прятали как свое родное и единственное дитя от глаз оккупантов. Вовремя сообщали ей о пришедших за ней карателях. И Марите все время уходила, исчезала, будто растворяясь в воздухе. Она была неуловима.
Вахмистр Зарасайской полиции, Казанас, долго и безрезультатно гонялся за неуловимой Марите и не мог поймать ее. Но однажды к нему пришел один человек. Конечно, не сам пришел, а его привели. Этот человек не мог назвать своего имени -- он был немой, хотя и хорошо слышал. Казанас стал его допрашивать, подозревая, что он партизанский разведчик. Но тот попросил листок бумаги и написал на нем имя немецкого начальника Гестапо города Вильнюса, и чтобы он обратился именно к нему за разъяснением о его данных. Он написал, что его фамилия Отс и он подчиняется только ему.
Когда Казанас дозвонился в Вильнюс и сообщил начальнику о немом человеке, именуемом Эдуардом Отто Отсом, тот сказал:
- Ну вот, счастье само идет к вам в руки. Это ведь наш агент, и не колотите вы его так сильно, а дайте ему задание. Пусть он ходит, следит и сообщает вам о партизанах, и об этой неуловимой разведчице, которая вам не дает спать!
И в башке Казанаса возник план: "А что Это ведь гениально! Никто даже и не подумает, что за таким немым, немощным и жалким нищим скрывается агент! Он со своей нищенской котомкой может беспрепятственно ходить по всем селам". Так и решили с гауптштурмфюрером Гестапо Штофом -- нищий немой будет ходить по всем селам и искать эту неуловимую разведчицу...
И у партизан начались проблемы. Начали попадать в засады и погибать их люди, исчезать их связные. Как будто злой рок преследовал их. И этот рок был и действовал под именем и фамилией Эди Оттова. Да, да, именно этот, вначале, казалось бы, безобидный и немой конюх из лесного хозяйства, что под Смоленском, которого так и не смог поймать там подполковник Зарубин вместе с лесничим Яншиным, его дочерью и тремя разведчиками. Он таки пролез сквозь болота и пересек линию фронта, пришел в Белоруссию и сдался Гестапо, а начальник Гестапо, получив указания свыше, его уже направил в тыл для борьбы с партизанами -- сначала в Белоруссию, в тыл, а потом и в Прибалтику, чтобы раскрывать там действия коммунистического подполья и разных партизанских группировок. Они в это время там очень сильно активизировали свои действия: пускали под откос поезда с боеприпасами и техникой, громили склады германских войск. А эти боеприпасы и техника, ох, как нужны были немецким генералам и под Ленинградом, и под Курском, где немцы хотели взять реванш у русских за поражение под Сталинградом.
Партизаны через своих людей получили важные данные, что этот агент действует под кличкой "Шуберт", но кто он и как выглядит никто не знал, знали только подполковник Зарубин, Яншин и Ганин по его действиям в 1942 году в смоленском лесничестве.
Зарубина в начале 1943 года в связи с тем, что он раньше служил в Прибалтике, отозвали из действующей армии и направили в штаб партизанского движения в Прибалтике и Белоруссии, для координации их действий с действиями Красной Армии.
И когда у Зарубина появилось донесение из Зарасайского партизанского отряда "Кястутис" о том, что против них действует хорошо законспирированный агент немецкой разведки по кличке "Шуберт", у него сразу возникло и всплыло из памяти известное ему имя Эди Оттова -- немого конюха из охотничьей усадьбы Яншина, любившего слушать музыку немецкого композитора Шуберта.
Почерк был тот же. Так же, как и в смоленском лесничестве на него никто не обращал никакого внимания, а он, жалкий немой инвалид, ходил где хотел, слушал, что хотел, и делал, что хотел. Кто его мог заподозрить А он отлично исполнял свою роль и если б не случайное увлечение Насти с Ганиным, было бы тогда им всем очень плохо...
Зарубин это помнил. И хотя уже прошло целых два года, он позвонил начальнику Главного управления военной разведки, и попросил узнать, где находится подразделение разведки, руководимое лейтенантом Подлужным, которое в августе 41-го года находилось в Яншинской усадьбе смоленского лесничества. А конкретно ему нужны были: лесник Яншин, его дочь Настя и разведчик, поэт и сибиряк, младший сержант Ганин.
Через некоторое время Зарубину сообщили их координаты. Он послал туда машину со своим представителем, капитаном Терехиным, и через два дня эти люди были уже у него. Прибыл также из армии и поэт Ганин. И они, сидя в кабинете у полковника Зарубина, радовались, встретившись и увидев друг друга. Зарубин дал им хорошо наговориться, и приступил к делу.
- Ну вот, друзья, - сказал он, - собрал я вас по старому и так и незаконченному тогда делу... Помните август 41-го и нашу встречу и разговор за столом
- Когда мы пили лесной бальзам и пели есенинские песни -- высказался Ганин.
- Не только это, Сергей! Мы тогда решали вопрос более важный, чем это: как поймать немого конюха, оказавшегося немецким шпионом! И тогда вы отправились в поход -- искать его в наш тыл по прифронтовым селам.
- Да, у нас тогда ничего не получилось. Эдя Оттов, как в воду канул, - подытожил Яншин.
- Нет, нет, Григорий Игнатьевич, он не канул, - сказал Зарубин, - он прополз через линию фронта, прошел через болота и теперь всплыл в далекой Прибалтике. На днях мне сообщили оттуда наши литовские товарищи. Это где-то в районе города Зарасай. Они передали, что у них действует какой-то сверхсекретный немецкий шпион по кличке "Шуберт", и он наносит им очень много вреда. Не наш ли это конюх там действует Кроме того, еще раньше в Белоруссии действовал тоже такой же сверхсекретный агент, который тоже сдал многих. Он исчез и появился опять -- теперь уже в Прибалтике. Если это он, то вы лишь одни можете его узнать и разоблачить. Вот я вас и собрал лишь по этому поводу. Его нужно убрать, иначе, он наделает там много бед... Собирайтесь. Мы вас перекинем туда воздушным путем. День вам дается на сборы.
- Григорий Игнатьевич, а та снайперская винтовка еще при вас -- спросил он Яншина.
- Да, конечно, теперь я никуда без нее, - ответил тот. -- Она у вашего капитана.
- Вот и хорошо -- оружие личное, пристрелянное -- оно не подведет, - констатировал Зарубин. -- А вы, молодые люди, получите десантные автоматы и пистолеты. Ну, и гранаты, конечно -- это обязательно! И сухой паек на трое суток. Ну, вот и все, идите и готовьтесь. Еще один день потренируетесь с прыжками, а я вас потом соберу и провожу на аэродром. Не бойтесь, вы будете доставлены точно, в отряд к партизанам, и вас там встретят наши люди. Они там на месте и расскажут вам: что и как!
- Поняли -- спросил, улыбнувшись, Зарубин. -- Не боитесь
- Нет, - ответил Сергей. -- Что нам бояться! Разведчики ничего не боятся и мы будем действовать все вместе. Ну, а Насте мы поможем.
- Вас всех проинструктирует и научит прыгать с парашютом инструктор, - заверил их Зарубин.
Два дня пролетели, как один час. Все собравшиеся были увлечены сборами и прыжками с парашютом -- за это время они сделали по два пробных прыжка.
Вечером следующего дня приехал Зарубин и проводил их аж до самого самолета. А через три часа полета они были уже над Прибалтикой. Точно по времени, когда прибыли в район Зарасая, они увидели в темноте, далеко внизу под собой, три пылающих костра. И по команде летчика "Пошел!", прицепив крюки от колец для раскрытия парашютов к страховочному тросу, они, один за другим, шагнули за борт самолета...
Шел первый летний месяц сорок третьего года. В лесах было тепло и тихо. Пахло сосновой смолой, в траве стрекотали кузнечики. Командир отряда, собрав свой небольшой штаб: замполита, заместителя, начальника штаба и всех командиров подразделений, сказал им:
- Товарищи, наш отряд сильно разросся и это опасно. Такому большому подразделению скрываться среди лесов будет очень трудно. Нас могут засечь и окружить каратели. Особенно опасно находиться всем вместе сейчас, когда появился этот неуловимый немецкий шпион. Через два дня мы должны разделиться. Здесь останется небольшой отряд под руководством Атаева, а мы пойдем дальше на юг, ближе к Вильнюсу.
Потом он отозвал Марите в сторонку и проговорил:
- Тебе, Марите, я поручаю пройтись по тем опилинкам, где будет вскоре проходить наш отряд -- разведать там обстановку. Нет ли там стукачей -- предателей и приготовленных нам ловушек. Пойдешь в сторону Алунты и Молетай. Тебя будут сопровождать и подстраховывать три наших новых товарища, прибывших к нам с "большой земли". Они пойдут отдельно, следом за тобой, так что, вы все время будете друг друга видеть. Недавно пришло сообщение из алунтской опилинки. Там на хуторе завелся какой-то "фрукт", который все время что-то вынюхивает. Возможно, это и есть тот самый секретный осведомитель гестапо. Пойди, разберись на месте и если это он -- уничтожь его!
- Хорошо, командир, - сказала Марите, - только я в этом очень сомневаюсь. Такой важный и опытный осведомитель не может все время находиться в одном хуторе. Он должен постоянно передвигаться по дорогам, чтобы быть в курсе всех событий, должен быть мобильным и своим среди чужих... Когда выступать
- Вот ты и проверь! - приказал ей Апивала. -- А выступать нужно прямо сейчас -- ждать нельзя. Врага надо опережать! Обращаться с сопровождающими тебя мужчинами будешь при помощи цвета: белый, красный, голубой. Косынка или цветок в руке. Красный -- внимание, опасность! Белый -- все в порядке, можно двигаться! Синий -- за этим человеком нужно следить! Страхующие тебя товарищи будут вооружены и поедут на лошади с телегой, под видом переезжающих селян -- отец, дочь и ее молодой муж. Я вас сейчас познакомлю, чтобы вы знали друг друга в лицо. Но поле этого вы не должны больше встречаться. Все время держитесь на расстоянии. У девушки, которая с ними, тоже будут такого же цвета платки, как и у тебя. Так что, обращай на них внимание. Это сигнал, поняла
- Да, - ответила Марите, - ведите меня к ним -- будем знакомиться.
Апивала отвел ее в отдельную землянку, где отдыхали вновь прибывшие и, познакомив с Настей, Сергеем и Яншиным, сказал: "Вы тут немного пообщайтесь", а сам вышел.
- Теперь будет хоть с кем ходить, - улыбнулась Марите, - а то все одна и одна.
- Ну, что ж, мы будем ходить с вами хоть и отдельно, но мысленно всегда вместе, - сказал Сергей.
- А вы хоть слова-то какие-нибудь литовские знаете, а то ведь встретите полицейских на дороге, они вас сразу же и расколют -- спросила Марите.
- Да! Вот это наше упущение! -- воскликнул Сергей. -- По-литовски мы "ни в зуб ногой" и "ни бум-бум"! То есть, ни черта не понимаем! Я вот только одно слово и запомнил -- гевате, а что оно обозначает -- не знаю!
- А где вы его услышали -- спросила Марите.
- Да, тут недавно один ваш солдат бежал, да за пень запнулся и сказал: "Вот гевате!".
- Мне понравилось это "гевате", - ответил Ганин.
- И что оно вам так понравилось Гевате -- это гадюка, а в общем -- гадость! -- засмеялась Марите. -- Давайте я вас немного научу языку
- Конечно, - сказал Сергей.
- Ну вот, запомните, если вас о чем-то спросят, а вы не знаете, то говорите: "Я не знаю по-литовски" - "Аш ня жиноу". "Я не понимаю" - "Аш ня супранту". А если будете здороваться с кем-то, то говорите: "Лабас ритас" - "Доброе утро", "Лаба диена" - "Добрый день", "Лабас вакарас" - "Добрый вечер". Поняли "Аш" - это "я", "юс" - это "вы", "мяс" - это "мы", "норю" - это "хочу". "Вальгити" - это "есть". А выражение "Мы едем в местечко Алунта" будет выглядеть так: "Мяс важиоемо и Алунтос мястялес". "Дарбас" - это "работа", "дарбининкай" - "рабочие". "Мяс важиоемо дирбти" - "мы едем работать". "Ачу" - "спасибо", "ир" - это "и". "Мано" - это "мой". "Мяс норимя юмс пасакити" - "Мы хотим вам сказать". "Земля" - "жяме", "дорога" - "кяйлис", "идти" - "ейти", "хлеб" - "дуонас", "дайте" - "докить". "Бишки" - "немного", "манн" - "мне". "Докить манн бишки дуона". Аш норю вальгити" - "Дайте мне немного хлеба. Я хочу есть". "Озеро" - "эажерас". "Аш ейну ин эижера" - "Я иду на озеро". Ну вот, теперь поняли -- спросила она.
- Поняли! Конечно, поняли! -- сказал Сергей. -- Да, только, вот, с непривычки все перемешалось. И все равно вам большое "ачу" за этот блиц-урок, дроугас Марите.
Марите рассмеялась:
- Ир юмс ачу, мано дроугас Сергеюс! Результат, как говорится на лицо!
- А как будет "Я вас люблю" -- спросил Сергей.
- Аш юс милю! -- ответила Марите.
- Так вот, я вам всем хочу сказать: "Аш юс милю!".
- Ир мяс тавя милимо, Сергеюс, - улыбнулась Марите.
В землянку вернулся командир отряда и спросил:
- Ну что, пообщались
- Еще как, целый курс по литовскому языку прошли. Так что, ачу вам!
- Это хорошо. Теперь вы будете хоть немного адаптированы к нашим условиям и не будете так выделяться среди наших граждан. А это самое главное условие.
- Еще один вопрос, Сергей, - сказала Марите. -- Вы случайно стихи не пишите
- Пишу, - удивился Сергей, - а как вы это узнали
- Поэта видно сразу, - ответила Марите. -- От него исходит какой-то внутренний свет, великий крик души. А вам нравятся стихи наших поэтов, например, Саломеи Нерис Смотрите!
Где же домик тот зеленый,
Палисадник пестрый.
Георгины возле дома,
Что садили сестры...
- Это великая и чудная поэзия, - сказал Сергей. -- Я вам тоже хочу почитать несколько своих строк. Вот:
Мы, рождаясь, врезаемся в жизнь,
Словно стрелы...
И уходим, почив, среди начатых дел...
Сколько наших в борьбе той
Голов поседелых
Отшумело и стало лишь звуком капелл...
- Мне нравятся ваши стихи, Сергей, - сказала Марите. -- Они глубокие -- философские...
- А мне нравятся стихи Соломеи Нерис, ответил Ганин. -- Они такие живые и непосредственные, как капли свежей росы на траве, в лугах возле дома.
- Ну, вот и хорошо. Познакомились Теперь будет легче работать, - подытожил Апивала. -- Марите, тебе задание наше ясно. А вам, товарищи, - обратился он к Сергею, Насте и Яншину, - нужно будет ее поддерживать -- сопровождать, но только держаться на расстоянии, не общаясь, понятно
- Да, - ответили все.
- Ну, тогда завтра утром рано и выступайте! -- приказал командир.
...На следующий день, рано утром, подвода с четырьмя людьми выехали из партизанского лагеря. Их отъезда никто и не заметил, кроме часовых -- весь лагерь еще спал. А им нужно было преодолеть большое расстояние -- путь примерно в шестьдесят километров.
Весь день они ехали, останавливаясь лишь только, чтобы перекусить и накормить лошадь. К вечеру прибыли, наконец, в деревню, возле которой и был тот нужный им хутор. Поговорив с одним крестьянином-бедняком, который жил на окраине деревни, Марите пристроила своих друзей к нему на постой, а сама ушла на разведку в деревню -- у нее в этой деревне были "свои люди". Вскоре она вернулась и сообщила: немцев поблизости нет, но день назад через деревню проходили какие-то нищие, два человека -- один немой, другой слепой.
- Они недолго здесь задержались и ушли по дороге в ту сторону, откуда приехали мы с вами, - сказала она.
Уединившись с товарищами, Марите сообщила им тихо по секрету:
- От преданных нам людей я узнала, что немцы находятся в наших местах, в таких крупных городах, как Укмерге, Утяны а в таких небольших местечках, как Алунта и Молетай - находятся лишь их полицейские участки.
- Надо ехать назад, искать этих нищих. Нужно проверить, а вдруг это наши "клиенты"! -- сказал Ганин.
- Хорошо, поедемте назад, - согласилась Марите, - но только не сегодня, а завтра. Сегодня к вечеру я должна побывать со своими девчонками на хуторе у местного влиятельного кулака -- пособника немцев. Возможно, это он выдает здесь наших, и тогда его нужно убрать. Так приказал командир. Сегодня вечером у него праздник -- он что-то отмечает, поэтому и пригласил к себе всех деревенских девушек на танцы.
- Так, может, мы тебе в этом поможем - предложил Сергей.
- Нет, не надо. Я это сделаю сама. А вы будьте готовы к выезду -- задерживаться здесь после этого будет очень опасно,- ответила Марите. -- Ночью, как только я приду, мы должны немедленно покинуть это место. Поняли
- Поняли,- ответили Сергей и Настя с отцом.
- И на всякий случай приготовьте и проверьте оружие,- добавила она, уже собираясь уходить.
- Есть! -- отчеканил по-военному Сергей. Он понял: шутки прочь -- началась нешуточная игра, в которой противнику нельзя было проигрывать. Проигрыш будет стоить им жизни. Нужно было опережать противника, то есть, делать неожиданный ход. А лучше всего ход конем, то есть вовремя убираться.
Марите ушла, а Сергей и Яншин начали готовиться к отъезду...
А Марите, тем временем, со своими подругами отправились на хутор на танцы. С собой она взяла маленький пистолет -- Вальтер. Спрятать его под платьем было не сложно. Она специально для него сшила прикрепляющийся сзади к бедру карман, и пистолет был не виден даже при быстрой ходьбе, правда, садиться было нельзя.
Когда девушки пришли, на хуторе уже было людно. Пришли девушки и парни с других хуторов и деревень. Но Марите с Гражиной чуть отстали от остальных девчат. Это они сделали специально, чтобы оценить обстановку и приглядеться к хозяину.
Но когда Марите издали увидела хозяина, она чуть не обомлела: это был известный ей Паршин -- человек-хамелеон и угорь, который чуть было не убил в сорок первом году Ванюрку Жигунова. "Вот она, встреча, - подумала она. -- Сколько веревочке не виться, а все равно всему приходит конец".
Они с Гражиной незаметно отошли и слились с другой группой девушек и парней, которые стояли здесь раньше. Было шумно, играла музыка. Но уже опускались вечерние сумерки. Марите сказала Гражине:
- Этот человек мой давний враг. Мне нужно поговорить с ним с глазу на глаз. Как только станет темно, вызови его за овин. Скажи, мол, одна особа очень сильно влюблена в него и хочет сообщить ему очень важную весть.
- Он не поверит этому, - сказала Гражина.
- А ты его сначала увлеки чем-нибудь. Ты же такая красивая и молодая,- ответила Марите. -- Тогда он подумает, что эта особа ты и пойдет за тобой.
- Попробую, - согласилась Гражина.
- А у тебя есть родственники где-нибудь в других селах подальше отсюда -- спросила ее Марите.
- Да, есть.
- Тогда после всего этого немедленно уходи к ним. А теперь иди, действуй, я буду ждать между теми сараями,- указала рукой Марите.
- Они разошлись и Гражина начала действовать. Когда зажгли огни и танцы разгорелись, некоторые парни и девушки начали угощать друг друга самогоном. Все закрутилось, как на карусели. Гражина старалась все время держаться ближе к хозяину, а тот, подвыпив, расслабился, танцевал и щупал всех девушек, которые ему нравились.
После нескольких лет сдержанности и тихой жизни, он решил, что НКВД ему уже не страшен и наконец-то пришло его время. И он может пожить так, как хочет. С новой властью он договорился. За то, что он раскрыл немцам некоторых подпольщиков, они обещали ему шикарную жизнь, и поэтому он так широко праздновал свой день рождения. Конечно, у него были и охранники -- пятеро здоровых молодых батраков, которые работали у него на хуторе и заодно охраняли своего хозяина. Но как можно удержаться, когда все, выпив, так веселятся. И они тоже выпивали и веселились.
Этим и воспользовалась Гражина. На очередном танце она как бы нечаянно столкнулась с Паршиным, и когда он, подвыпивший, ухватился за нее, она и начала раскручивать его за эту ниточку. Она с удовольствием поддавалась, улыбаясь и поощряя его на разные, совсем не безобидные действия. А тот все больше и больше увлекался девушкой, прижимал ее, готовый тут же начать свои любовные действия. И тогда Гражина шепнула ему:
- Пан Инвар, ну разве так можно -- на людях!
- Мне можно везде. Я здесь хозяин, - сказал Паршин.
- Конечно, вы здесь пан, но я стесняюсь, - ответила Гражина. -- Пойдемте хотя бы вон за те сараи.
- Пойдем, - расплылся в улыбке хозяин, - ты меня возбуждаешь.
И он потащил Гражину за тот самый сарай, где уже стояла и ждала их Марите. Когда они очутились одни и Паршин стал расстегивать свой пояс, перед ним вдруг появилась Марите. Гражина, ойкнув, убежала, а Марите, встав перед ним, сказала:
- Ну что, предатель, помнишь меня
- Кто ты -- спросил, оторопев Паршин.
- 1941 год, май месяц, Алунта. Иван Жигунов, встреча в ресторанчике. Я та девушка, которая все это время искала встречи с тобой, чтобы отомстить за своего друга!
- Постой, я не хочу умирать сейчас, в свой день рождения, - выдавил из себя Паршин.
- А я не могу больше ждать. За все твои предательства именем рабоче-крестьянской власти, огонь!
Марите приставила к сердцу Паршина вальтер и выстрелила. Выстрел был глухой и почти не слышный. Он потонул в шуме и веселой музыке возбужденных музыкантов...
Марите, спрятав вальтер в свой потайной карман на бедре, вышла из-за сараев как будто ни в чем не бывало и пошла тихо по дорожке к селу... Через несколько минут она прибежала запыхавшись в ту избу, где ее уже ждали с запряженной в телегу лошадью Сергей и Яншины. Крикнув им: "Быстро! Уходим!", она упала на сено, брошенное в телегу. И все, как по команде, вскочив в телегу, погнали лошадь по дороге из деревни на север.
Через десять минут они уже скрылись в серой мгле наступившей ночи. Еще было немного видно дорогу, поэтому беглецы, подгоняя бегущую лошадь, старались, пока было видно, как можно дальше отъехать от деревни. А когда уже наступила полная ночь и стало совсем темно, они свернули с дороги. Справа был густой сосновый лес, а слева ложбина с озером, возле которого росли довольно высокие кусты ивняка. Они и спрятались там, посчитав, что если их будут искать, то, скорее всего, кинутся в лес, чем к открытому месту у озера.
Распрягли лошадь, давая ей хоть немного отдохнуть перед завтрашней трудной дорогой, а сами, достав из-под телеги автоматы и винтовки, заняли круговую оборону.
В два часа ночи, когда показался из-за облаков тонкий серп луны, они снова, не мешкая, запрягли лошадь и погнали ее по дороге. Ночью им никто не мешал и к утру, лишь за одну ночь они преодолели 35 километров обратного пути. Им нужен был лишь один такой однодневный бросок, чтобы они смогли добраться до своего родного партизанского края. И они решили ехать днем, ведь сидеть в лесу и ждать ночи было еще опасней, чем ехать -- их могли увидеть и донести. А ехать, ведь едут же крестьяне из села в село, из села в город... и они поехали. "Аусвайсы" у них были в порядке и когда они уже преодолели большую часть своего обратного пути, на одном из проверочных пунктов возле Зарасая, охранники остановили их для проверки документов.
Стоя там, они заметили немцев, которые вели по дороге перед собой каких-то двух нищих. Первой их заметила Настя. Она шепнула Сергею тихо, почти одними губами, так, что даже сама наверное не слышала своего голоса, но Сергей все понял.
- Смотри, кто к нам подходит... Не поворачивайся -- это наш "немой".
Ее отец, также глядевший в ту сторону, тоже вдруг повернулся к подходившим полицейским с двумя нищими.
"Неужто это провал -- мелькнула мысль в голове у Сергея. -- Мы искали Эдика, а он сам нас нашел!".
Марите, предъявлявшая документы проверяющим, заметила странное поведение своих товарищей и поняла, что этот нищий и есть тот самый опасный агент, которого они искали. Она открыто и твердо глянула прямо в глаза "нищему" и тот, не выдержав ее взгляда, отвел свои глаза в сторону...
Полицейские прошли пункт проверки, предъявив пропуска и сказав, что они ведут этих двух голодранцев в комендатуру к начальнику, и солдаты пропустили их.
Когда немцы удалились, а солдаты у моста проверили и отдали Марите все их документы и они въехали в город, то все были мокры и бессильны от нервного напряжения. Ведь только один взгляд этого Оттова в лицо Насти или Яншина был бы достаточен, чтобы всю их группу тут же схватили и увезли бы в гестапо.
Но, к счастью, этого взгляда Эдя Оттов как раз и не сделал, раздраженный и озабоченный своим арестом. Ему было не до каких-то там литовских крестьян, которые ехали на подводе в город Зарасай. Ему нужно было самому как-то выпутываться из лап зарасайских жандармов, звонить в Вльнюс, вызывать своего шефа фон Штофа, чтобы он подтвердил, что Эдя Отс является тайным агентом их службы и послан в их края с особым заданием.
Получив документы и отъехав от дорожного поста, Марите оставила подводу и сказала своим товарищам:
- Сергей, и ты, Настя, оставайтесь здесь, возле комендатуры, и следите за этой парочкой Эди Оттова. Если они выйдут из жандармерии и пойдут куда-нибудь -- идите за ними: нужно все время держать их в поле нашего зрения. А мы с Григорием Игнатьевичем поедем в одно место на восточную окраину города к моим знакомым -- там все и остановимся. А с вами мы встретимся к вечеру на углу Витаута и Вильнюс гатве (улицы) или же на квартал дальше -- Витаута и Дариуса и Гиренаса гатве, поняли
Сергей и Настя остались на площади а Марите с Яншиным поехали по главной улице города и свернули на улицу Дариуса и Гиренаса. Там жили "знакомые" Марите, а впрочем, это была ее явочная квартира. Подъехав к дому и остановив лошадь как бы для того, чтобы подтянуть на ней подпруги, Марите внимательно изучала все условные сигналы на дверях и окнах явочной квартиры. Увидела, что форточка была открыта, занавеска отшторена и ничего настораживающего не было, значит, все в порядке -- квартира действовала.
Постучав в окно и вызвав хозяйку, она поздоровалась с ней и спросила:
- Свейкас юм (здравствуйте вам)! Вы тетя Алдона
- Тейп (да), - ответила "тетя". -- А вы кто
- Я Марите из Скудутишек, вашей младшей сестры дочка. Она передает вам большой привет, пожелание здоровья и всего самого-самого наилучшего.
- Дякуй, дякуй юм, брангои гитсенайте (спасибо, спасибо вам, дорогая родственница)! -- ответила тетя Алдона.
- Тетя, я не одна к вам приехала, а со своими друзьями. Можно к вам войти -- спросила Марите.
- Входи, входи, доченька, мы гостям всегда рады!
Это был пароль и сообщение о том, что здесь все в порядке.
- Там на улице еще наша подвода стоит. Пустите нас у вас пожить на день, на два -- спросила Марите.
- Конечно, конечно, давайте, заезжайте, я сейчас открою вам ворота! -- крикнула тетя и кинулась открывать ворота.
- Распрягайте лошадь и заходите в дом. Там никого пока нет, - пригласила она Марите и Яншина. -- Но скоро приедет моя дочка, она пошла к подруге, тогда вы с ней и познакомитесь.
Марите подошла к Яншину и сказала:
- Можно заезжать и распрягать лошадь. Мы здесь поживем день или два, пока я сделаю свои дела, а вы свои.
Яншин понимающе кивнул головой.
Через некоторое время пришла и Вероника -- дочь хозяйки. Марите знала ее -- она ведь уже приходила сюда, в город, месяц назад и агитировала молодежь подниматься на борьбу против своих врагов -- новой фашистской власти. Тогда она встречалась с Вероникой на квартире у Моники. И там они договорились о явке на квартире у Вероники -- здесь на окраине города было более удобно и незаметно встречаться с приезжими людьми. В их молодежной группе, состоящей из четырех человек, были еще и двое парней: Казюкас и Римонтас.
Увидев Веронику и как бы знакомясь с ней, Марите отвела ее в сторону и шепнула:
- Я приехала в город с заданием из партизанского отряда. Через ваш город по центральной трассе проезжает много автомашин немецкой армии, которые везут свои грузы на фронт. Кроме того, здесь под городом есть зернохранилище, а в него в конце лета свозится много зерна нового урожая для гитлеровской армии. Нам поручено взорвать этот объект. И это нужно сделать как можно быстрее... И действовать нужно слажено, чтоб создать панику... Иначе, мы не сможем выполнить это задание. Немцы будут настороже... Скажи, Вероника, готова ли ваша группа к таким действиям, чтобы помочь Красной Армии в освобождении нашей родины от гитлеровских захватчиков -- спросила Марите.
- Да, готова! -- ответила Вероника. -- Надоели уже нам эти их немецкие драконовские порядки. Куда ни сунься -- ничего нет и ничего нельзя сделать. Людей хватают, расстреливают, молодежь как скот забирают и угоняют на работы в Германию. Что мы им тут рабы какие-то, не можем уже и жить, и дышать на своей земле вольно
- Фашисты -- это потомки тех же крестоносцев, которые угнетали наш народ еще семьсот лет тому назад, - сказала Марите. -- Теперь они пришли и устанавливают здесь свои законы и порядки. Итак, мы выполним задание
- Да, Марите. Мы все будем действовать, - ответила Вероника.
- Хорошо, - кивнула Мельникайте, - тогда нам нужно делать все быстро и слажено. Разобьемся на две группы. Сначала пойдем и заминируем мост из города по улице Дариуса и Гиренаса. Это сделает первая группа и один из ваших парней Казюкас, который хорошо знает эти места в Зарасае. А мы с тобой и остальными товарищами займемся зернохранилищем. И это нужно сделать сегодня же ночью. Сейчас с утра мы с тобой пойдем на разведку, понаблюдаем за нашим объектом и решим, как все это лучше сделать. Договорились
- Да! -- ответила Вероника. -- Я сейчас побегу к своим, соберу их и сообщу им об этом задании, и мы тут же приступим.
- Я пойду с тобой, - сказала Марите, - мне нужно с твоими товарищами поговорить отдельно, с глазу на глаз, увидеть их и понять, смогут ли они это сделать без колебаний.
Яншину же она сказала, чтобы он пока отдыхал, занимался телегой и лошадью, и ждал их возвращения.
- Не беспокойтесь! Мы к вечеру все вернемся, - заверила она его.
А Сергей с Настей, тем временем, довольно долго издали наблюдали за зданием комендатуры. Вскоре оттуда полицейские вывели и толкнули в зад, гогоча, Эдю Оттова и его напарника "слепыша" - товарища по нищенскому бизнесу. Нищие сразу же отправились на центральную улицу в середину города. Улицы в Зарасае расходятся от площади в разные стороны, как лучи от солнца: Гроджио гатве, то есть улица, Бажорио гатве, Синагогес гатве, Покалнес гатве, Шауляй гатве, Бажничос гатве, и центральная улица -- Витаута гатве. А по полукругу вокруг площади Селюс айкште идут: Вильнюс гатве, Дариуса и Гиренаса гатве, Малюно гатве, Данелайчо, Киршос и Тайкос гатве...
Настя и Сергей Ганин, чуть подождав, тоже отправились, держась на некотором расстоянии вслед за "нищими". Преследуемые тихо и долго плелись по центральной улице, кое-где останавливаясь и выставляя свои руки или поношенные фуражки и выпрашивая у прохожих деньги или кусок хлеба...
И тут вдруг, как гром среди ясного неба им навстречу вышли из-за угла Марите и Вероника. Нищие стояли в тени у дерева, а девушки, о чем-то говоря, прошли мимо и поэтому их не заметили. А Настя с Сергеем просто остолбенели! Что же теперь будет
А Эдя Оттов по наитию, что ли, тут же заинтересовался этой красивой и смелой девушкой, в которой он узнал по ее взгляду ту крестьянку, встреченную им на проверочном пункте. С чего бы это она так уверенно и смело расхаживает здесь по улицам города, в который только что приехала из провинции. "Тут что-то нечисто!" - подумал он. А чутье у него было собачье.
И он, бросив своего напарника, с палкой и котомкой спешно направился вслед за Марите и Вероникой.
- Сергей, смотри! -- шепнула Настя Ганину, показывая своим взглядом в сторону "нищего".
- Это очень плохо. Надо как-то их срочно предупредить, - сказал ей тихо Ганин. -- Иди на ту сторону улицы и жди их. Когда они пройдут, повернись спиной к нищему и, обгоняя их, скажешь Марите о слежке. Тут же уходи куда-нибудь в сторону, чтобы он тебя не узнал, понятно
Настя так и сделала точно по инструкции Сергея. Перешла улицу и стала ждать. Когда Марите с Вероникой поравнялись и прошли мимо нее, она стремительно устремилась за ними и, обгоняя, сказала:
- Марите, не оборачивайтесь! За вами следят, сзади, метрах в двадцати идет их агент-нищий с котомкой -- он следит за вами. Уходите как можно быстрее от него. Мы возмем его под контроль .
- Поняла, - ответила Марите, - спасибо, Настя!
И теперь уже Насте самой нужно было уходить и действовать быстро и точно, чтобы уцелеть и не быть опознанной Отсом. Впереди, в метрах тридцати показались какие-то полицейские. Их было двое, они шли и о чем-то разговаривали. Настя быстро свернула в ближайший переулок, а за ней последовали и Марите с Вероникой. "Нищий", ускоривший, было, шаг почти до бега, остановился на углу улицы, в которую юркнули девушки и стоял в нерешительности, очевидно размышляя: идти ли ему дальше за девушками или дождаться полицейских и уже с их помощью устроить погоню.
Ганин, наблюдавший за его действиями с противоположной стороны улицы, понял -- наступил тот самый критический момент, который может лишить их всего, и даже жизни. И хотя этот момент был для него не особенно благоприятен, так как навстречу им шли полицейские, нужно было действовать, иначе начнется облава с проверкой документов и они из города тогда вряд ли уже выберутся. Он глянул себе под ноги -- там валялся увесистый булыжник, которым обычно в городах мостили улицы. Вокруг никого не было. Схватив его и обмотав фуражкой, Сергей быстро перешел улицу и, приблизившись к нищему, стоящему к нему спиной, ударил его сзади камнем по голове. Сделал он это быстро и точно, почти без замаха и лишнего шума, как это учили его делать в разведгруппе.
Нищий рухнул, как подкошенный. Сергей успел подхватить его под руки и посадить на землю у стены дома в тени под деревом. Для полного соответствия естественности его позы, он кинул перед ним фуражку, сыпнул немного мелких монет, как будто нищий задремал на жаре, ожидая более крупного подаяния.
Полицейские, который шли и разговаривали, находились еще метрах в пятнадцати от Сергея, и все же он успел произвести все эти действия, не привлекая их внимания. Сделав это, Сергей тут же свернул в проулок и стал удаляться как можно быстрее вслед за девушками.
Когда шедшие полицейские поравнялись с нищим, один из них подошел к "сидящему и спящему" под деревом и лишь усмехнулся, говоря:
- Смотри, Бронюс, вот хорошая работа у этого мужика! Сидит себе на воздухе, отдыхает, да еще и деньги за это получает, и наверно не малые...
- Какие там деньги -- мелочь какая-то! -- ответил второй.
- Э-э-э, не скажи, - заметил первый, - мелочь-то, мелочь, а за день наберется несколько марок и никаких тебе налогов и никакой ответственности -- полная свобода и демократия... Пошли, пусть отдыхает, трудяга, - засмеялся он.
Очнувшись через некоторое время, Эдя Оттов поднялся, пошатываясь, и стал размышлять, не понимая, что же с ним такое все же произошло Почему он вдруг вырубился Кружилась голова и болел затылок, и вообще, голова была как чугунная, ничего не соображала. Он даже забыл, за кем только что гнался Так, медленно приходя в сознание, он опять присел возле своей фуражки с медяками, да так и остался сидеть и ждать, пока к нему снова подойдут какие-нибудь полицейские и окажут ему необходимую помощь...
А Марите с Вероникой, обойдя по порядку всех членов ее молодежной группы, собрала их всех вместе и, глядя им прямо в глаза, сказала:
- Ну что, братцы, послужим с честью нашей родине для освобождения ее от немецких захватчиков -- так, как когда-то против тевтонских рыцарей сражались наши предки, ведомые князем Витаутом
- Послужим -- ответили, воодушевленные ее словами, собравшиеся парни и девушки.
И Марите стала разъяснять им свой план действий...
- На окраине нашего города находится зернохранилище, в котором хранится зерно для гитлеровской армии. Нам нужно будет уничтожить это зернохранилище и еще взорвать мост. Все это нужно будет сделать по очереди -- одно за другим, чтобы избежать погони за нами, когда мы будем отходить. Поэтому, мы разделимся на две группы, - сказала она, - Яншин, Римонтас, Вероника и я займемся зернохранилищем. Вторая же группа, в которую войдут Казюкас и Дануте, а также наши русские друзья Сергей Ганин и Настя, займутся минированием моста. Казюкас, ты поведешь наших товарищей к мосту, а страшим группы будет Сергей Ганин, он разведчик и знает толк в этом деле. В течение суток мы должны все это сделать. Надо спешить, товарищи, враги идут за нами по пятам. Мы только что с Вероникой оторвались от их слежки. Но, не бойтесь, все обошлось хорошо. Наши разведчики оказались на более высоком уровне и хитрее их. Так и надо воевать против этих гадов...
- А теперь приступим к обсуждению плана,- сказала она. -- План поджога зернохранилища таков. Мы тут днем понаблюдали с Вероникой за зернохранилищем и увидели: здание его большое и деревянное, с высокими окнами, находится на окраине города. Вокруг него забор из колючей проволоки. У въезда на территорию зернохранилища находится караульное помещение: в нем всегда присутствуют от шести до семи человек охраны -- три человека находятся снаружи, двое охраняют здание спереди и сзади, и еще один охранник стоит у караульного помещения на воротах. Итак, мы втроем: Римонтас, Яншин и я подходим к забору сзади здания и разрезаем там кусачками колючую проволоку, затем пробираемся к зданию с тыла и снимаем часовых, а дальше Яншин и Римонтас снимают часового у ворот и забрасывают гранатами караульное помещение. Ты же, Вероника, будешь стоять недалеко от ворот караульного помещения и следить за часовым снаружи у ворот -- будешь отвлекать его внимание, притворяясь пьяной. Если что -- бросаешь туда гранату. А я займусь непосредственно поджогом и подрывом здания зернохранилища.
- Вторая группа, в которую входят Казис и Дануте, а также Ганин и Настя будет действовать по указанию Ганина, у него есть все: мины, план моста и динамитные шашки. Минировать он будет сам. Вы же ему будете только помогать. Потом, после "дела", вы все расходитесь по домам, а мы исчезаем. Григорий Игнатьевич, готовьте подводу, сегодня вечером мы должны уехать из города. Подводу с лошадью оставим за мостом в роще, там будет находиться и группа минирования моста. Ну, а дальше уж, что бог пошлет, - сказала она. -- Но сегодня ночью мы должны обязательно отсюда уехать. Этот надоедливый немой "идиотов" меня сегодня узнал на улице, а раз так, то завтра уже вся полиция кинется делать облавы и искать меня по домам по всему городу. Вот такие дела, товарищи!
- Задание всем ясно -- спросила она у собравшихся и слушавших ее людей.
- Да, - ответили ей хором "ребята".
- Ну, тогда будем действовать. Начало операции в 22.00.
Только к вечеру, когда уже начало темнеть, добрался Эдик Оттов до жандармерии. А пока он объяснял полицейским, а потом и начальнику Казанасу при помощи карандаша и бумаги о том, что с ним случилось, прошло еще около часа, и уже совсем стемнело...
- Чего ты так поздно приплелся, не мог раньше, пока еще светло было -- разозлился и стал кричать на него Казанас.
- Не мог, - ответил, написав на бумаге Оттов, - у меня был удар и помутнение рассудка. Я потерял сознание и еле до вас добрался. Но теперь я точно знаю, что эта девушка партизанка. Проведите немедленно облаву и проверку документов по всему городу, и вы ее поймаете. Она еще здесь. Они что-то там замышляют...
- Нет! Никак нельзя, - сказал, как отрезал, Казанас, - искать какую-то бабу-партизанку ночью, в темноте, в спящем городе -- это же все равно, как искать иголку в стоге сена... Ты поздно пришел, господин нищий. Теперь это сделать мы сможем только утром... Так что, утихомирься и жди... Она ведь ночью наверно тоже спит. Ведь все же нормальные люди ночью спят. Или нет, как ты думаешь
- Партизаны -- люди не нормальные, они ночью не спят, а рыскают, действуют, - ответил Оттов. -- Это их лучшее время.
- Ну, все равно... У нас по городу стоят посты, патрулируют полицейские, так что, будем надеяться, что до утра они ничего нам не сделают. А утром мы начнем действовать...их ловить и садить.
А Марите и ее соратники в это время совсем не спали. В 22.00 они уже были у склада с зерном... Там, при свете электролампочек, было все видно как днем: у входа и вокруг здания ходили и стояли часовые, а в караульном помещении еще сидели и "резались" в домино охранники. И это было на руку нападавшим: в караульном шумно, и из-за шума ничего не будет слышно, а часовых было видно как на ладони.
Ножницы, которыми режут железо и провод у Яншина и Римонтаса были, и им без труда удалось внизу изгороди вырезать "окно" - отверстие, чтобы пролезть всем троим. Первыми через эту дыру проникли и уползли к складу Яншин и Римонтас, прихватив с собой каждый по отрезку железной трубы. Марите пока не лезла -- ждала сигнала...
Когда часовой неспешно шел к противоположному углу зернохранилища, Римонтас смог незаметно подползти к ближнему углу и встал, вписавшись, в тень. Яншин тоже подполз и встал за ним сзади. Одежда у них была темная и издали они были почти невидны. Когда часовой, ничего не подозревая, подошел к их углу, Римонтас взял и просто бросил ему пыль в лицо. Тот схватился за глаза, а Римонтас ударил его сверху куском трубы по голове. Яншин же схватил его автомат и сумку с патронами.
С первым часовым было покончено... Они зажгли спичку, дали знак Марите, а сами кинулись ко второму часовому. Римонтас по дороге надел еще китель и кашкет, снятые с первого полицейского..
В это время часовой, что стоял у ворот возле караульного помещения, заметил Веронику. Она еле плелась, пошатываясь и падая, причем что-то еще бормоча и напевая себе по-литовски. Потом остановилась у ворот и села на землю.
- Эй, ту, мяргяле (девка), а ну, давай, иди отсюда поскорей, - крикнул ей полицейский.
- О-о! Мой дорогой солдатик, это ты -- воскликнула Вероника, еле ворочая языком. -- Аш тавя милю! (Я тебя люблю!). Ейк пас маня (Иди ко мне).
- Иди отсюда, пьянчуга, пока я тебя не пристрелил, - крикнул ей полицейский, и добавил:
- Шлюха!
- Зачем стрелять, солдатик, я же не собака и не шлюха, - начала тянуть на разговор и отвлекать его Вероника. -- Я просто немного выпила на вечеринке и возвращаюсь к себе домой.
- Оно и видно, сколько ты выпила, раз возвращаешься таким образом на четвереньках, - огрызнулся полицейский. -- Иди, иди, пока цела -- нам не положено болтать тут со всякими, стоя на посту.
Пока Вероника, стоя у ворот, препиралась с полицейским, Яншин и Римонтас справились и со вторым часовым. Затем, подобрались к третьему... Схватив его и заткнув ему рот фуражной, они уложили и его. Все произошло удачно: тихо и незаметно для отдыхающих в караульном помещении, и те даже и не вышли поглядеть -- стоит ли их часовой у ворот
И вот, нападающие притихли с гранатой в руке, ожидая сигнала Марите. Наконец, в зернохранилище что-то звякнуло, полыхнул огонь и повалил дым -- здание загорелось изнутри... А к воротам уже бежала Марите. Полицейские внутри караулки, увидев пламя, повскакивали с мест, хватаясь за оружие, но было уже поздно -- в них полетели гранаты и все было кончено за несколько секунд.
Взломав замок на воротах, все участники нападения устремились прочь от зернохранилища на окраину города, через мост к лесу. У моста их уже ждали Настя, Казис и Дануте.
- Все, ребята, разбегайтесь теперь скорее по домам, пока полицейские сюда не приехали, - сказала им Марите.
А в городе уже поднялся шум, началась стрельба, послышались крики и загудели машины...
Подпольщики разошлись по знакомым лишь им тропинкам в город, к своим домам, а к мосту уже подъезжала машина с вооруженными полицейскими в кузове, в которой сидел и Эдик Оттов. Именно он сказал, чтоб полицейские ехали к этому мосту. Он знал, что партизаны могут уйти ночью только через этот мост. Когда прогремел взрыв и загорелось зернохранилище, он среди всеобщей паники написал на бумаге и, жестикулируя руками, объяснил Казанасу, что в первую очередь нужно блокировать мост, и сам взялся ехать туда с полицейскими на машине. Казанас же с остальными полицейскими кинулся к зернохранилищу.
Машина с Оттовым уже приближалась к мосту...
- Давай я сама это сделаю, - сказала Марите Ганину, - а вы все следите за тем, чтоб никто из них отсюда не ушел живым.
Она схватилась за рукоятку электровзрывателя и застыла в ожидании. Когда машина на большой скорости влетела на мост, Марите повернула ручку взрывателя -- мост взлетел на воздух... Машину с полицейскими взрывом перекинуло и ударило о берег. Всех, кто в ней был -- разбросало по берегу. Почти все полицейские погибли, лишь один Оттов остался жив. Его выбросило в воду и даже не ушибло. Через несколько минут он уже выкарабкался из воды на берег в экстазе радости, что остался жив. Эдя даже крикнул, подняв руки вверх со сжатыми кулаками.
Но ему, конечно, не нужно было кричать на этом берегу... Яншин с Ганиным, услышав крик с человеческим смехом в темноте, немедленно отправились туда с автоматами наизготовку и нашли там его. Он стоял и не верил своим глазам, что это они -- разведчики из усадьбы Яншина. А когда понял и стал вертеться, Сергей приставил свой автомат к его груди и через секунду все было кончено...
Подъехала Настя на подводе и партизаны с Марите, сев в телегу, неспешно отправились по лесной дороге на Восток, в глухомань лесов, в партизанские края.
А через день они были уже в своем отряде. Все произошло так быстро, как в калейдоскопе -- одно событие сменялось другим. Марите в своей землянке не успела даже как следует выспаться, как ее уже позвали к командиру отряда. Придя, она доложила ему о том, что было сделано ее группой за все это время.
- Пособник гитлеровцев на хуторе -- расстрелян! Агент гестапо Эдя Отс найден, разоблачен и казнен. Взорван мост в Зарасае и машина с полицейскими. Но главное -- уничтожено зернохранилище, в котором сгорело все зерно, предназначенное для снабжения гитлеровской армии. Вот пока и все, - сказала она и скромно затихла.
- И все! Ты говоришь таким голосом и так скромно -- удивился командир, подходя и пожимая ей руку. -- Ты так быстро сумела выполнить столько заданий. Это большое дело, которое стоит действий нескольких групп. За это в армии дают ордена. Но у нас, партизан, здесь пока таких орденов нет. Поэтому, награждаем мы как можем. Объявляю тебе всеобщую благодарность и отдых на три дня -- иди, отдыхай.
- Только, вот, - замялся он, - наши бойцы послезавтра идут взрывать немецкие эшелоны. Немцы что-то уж очень засуетились: прут и прут свои войска и технику по железным дорогам. Это ведь неспроста, как ты думаешь Опять, наверно, готовят какое-то наступление на фронте...
- Наверно, - ответила Марите.
- Ну вот, а для подрыва их эшелонов нужны квалифицированные кадры -- хорошие подрывники, соображаешь
- И что, вы мне предлагаете возглавить такую группу -- улыбнулась Марите.
- Да нет, я просто хотел проинформировать тебя о ближайших намеченных делах и все! У нас ведь есть и другие подрывники, например, Урбанавичус, который взорвал уже несколько составов. А ты иди, отдыхай! -- махнул он рукой в сторону двери.
- Нет, нет, - товарищ командир, какой уж тут отдых! -- воскликнула Марите. -- Я давно уже мечтала участвовать в таком деле. Так что, позвольте отложить отдых на несколько дней. А уж потом, когда мы это сделаем, вернемся, тогда и отпразднуем, и отдохнем...
И тот аж расцвел в улыбке.
- Эх, Марите, люблю я тебя вот за это и ценю! Настоящий ты человек -- деловой и решительный! -- воскликнул он.
- Так что, товарищ командир, мне готовиться
- Конечно, конечно, готовься -- иди, готовься! А как же ты думала. Без тебя мы все равно не обойдемся. А отдыхать мы будем, Марите, потом, после войны, - констатировал он. - Пойдут две группы: твоя и Урбанавичуса. О согласованности действий договорись с ним сама, поняла
- Поняла, - ответила Марите.
- А теперь иди, найди Атаева -- он тебе хочет что-то сказать хорошее, чему ты обрадуешься,- сказал Апивала.
- А что он мне может сказать такое, чему бы я обрадовалась -- спросила удивленно Марите.
- Ну, не знаю, не знаю, с ним и поговори, - улыбнулся загадочно командир.
- Иди, иди, не теряй времени даром, - добавил он.
Марите тут же кинулась искать по всему лагерю Атаева. Нашла его, веселого и перебрасывающегося шутками, у одного из партизанских костров. Подошла к нему и встала, вопросительно глядя на него и, когда он заметил ее и подошел к ней, спросила:
- Ну, и что ты там мне хотел сказать такое хорошее, Вася
Тот обрадовался:
- А, Марите! Во-первых, здравствуй, дорогая,- он посерьезнел, взял ее за локоть и отвел в сторону.
- Ну, говори же, что ты так тянешь! -- нетерпеливо воскликнула она.
- Сейчас, сейчас... Только ты смотри, сильно не волнуйся и с ног не падай, поняла -- сказал он загадочно и выпалил вдруг, не сдерживая эмоций.
- Радуйся, твоя мать жива!
- Что -- опешила Марите, еще не соображая, что он говорит и не веря своим ушам.
- Мама Где она, где -- крикнула Марите, прижимая свои руки к сердцу.
- Сейчас, сейчас, я все скажу. Ты погоди только, не спеши, ты все узнаешь! -- начал успокаивать ее Атаев. -- Твоя мать сейчас находится у меня в гостях, в моем селе и в моем доме, в пятнадцати километрах отсюда. Так что, отпрашивайся на несколько часов у командира и я тебя к ней отведу.
- Пошли, - крикнула Марите. -- Он знает и у меня есть день в запасе...
Как ласточка, веселая и радостная, летела Марите в село Атаева на встречу с матерью.
Когда они увиделись, то просто кинулись друг к другу и, обнявшись, так и застыли, плача и ничего не спрашивая.
- Мама, мамочка... Как же ты осталась жива, рассказывай... Ведь наш дом-то... его полностью разбомбили -- стала расспрашивать ее Марите, когда они с матерью наплакались и успокоились. - А где же отец Что с ним
- Когда немцы налетели и начали бомбить мы с твоим отцом сообразили и в погреб залезли, а когда вылезли, смотрим -- а дома-то нашего нет. Все бегут, ревут... А затем, когда услышали, что немец уже близко подходит, мы все в лес подались вместе с такими же бездомными погорельцами. Потом ходили по деревням, отец своим кузнечным делом на еду нам зарабатывал. Так и перебивались все эти полтора года... А вот этой зимой его не стало,- заплакала снова мать. -- Простыл, заболел и умер...
- Мама, мама, сколько же горя ты пережила... Как тяжело терять родного и любимого человека...
И они обе снова, уткнувшись друг в друга и обнявшись, сидели и плакали, не сдерживая слез.
- Ну что ж, - сказала потом Марите, - отца нет, а мы-то остались живы и жить теперь будем все время вместе.
- А где ж ты была все это время -- начала расспрашивать ее мать.
- Была я в России, за Уралом, в городе Тюмени. Работала там на заводе. А потом попросилась сюда, на фронт. И вот теперь я партизанка. Но все это время я скучала и всегда думала о вас с отцом, мама. Вспоминала наш маленький домик с палисадником и цветами возле него. И все время про себя повторяла стихи Саломеи Нерис. Они как будто о нас написаны. "Где же домик тот зеленый, палисадник пестрый. Георгины возле дома, что сажали сестры. Ширвинта журчит невнятно, гусей к себе клонит. Реют ветры-лебедята, тучку в небе гонят...".
- О, да, стихи о нашем домике и о нас, - сказала мать.
- Надо идти в отряд,- прервал их разговор Атаев,- до темноты мы должны уже быть в лагере.
- Да, - сказала Марите,- прощай мама, нам нужно уже уходить.
- А когда же мы с тобой опять встретимся, - спросила мать.
- Не знаю мама, не знаю,- ответила Марите,- но ты жди и я тоже буду ждать...
А через два дня Марите с партизанами отправилась в сторону центральной железной дороги: Берлин -- Варшава -- Вильнюс -- Ленинград, в район Дукштаса. Шли только по им знакомым лесным тропам скрытно и осторожно, не общаясь с местными жителями, чтобы враг ничего не заподозрил... А когда подошли к станции Дукштас -- послали туда своих людей на разведку, и разведчики узнали от железнодорожников, что немцы там ждут проезда какого-то особо важного эшелона с войсками и военной техникой, который пройдет транзитом на Ленинградский фронт. И партизаны стали готовиться к его подрыву...
Накануне выхода на задание Марите встретилась с командиром группы подрывников Бронюсом Урбанавичусом. Они оба были друзьями еще с 1942 года, со времен ее учебы в балахнинской спецроте подрывников, где он был у них инструктором по подрывному делу.
- Ну что, коллега, ты готова Нам предстоит долгий путь к "железке", и там придется провести много дней, - сказал Бронюс. -- Мы решили разделиться на несколько групп и действовать последовательно и согласованно. Одной из групп будешь командовать ты. Сейчас немцы, несмотря ни на что, быстро восстанавливают железную дорогу и гонят по ней свои составы. Группу, которую поведешь ты будет действовать севернее нас и начнет подрывать составы первая. После того, как немцы восстановят железную дорогу и пошлют по ней новые поезда, их уже встретим мы, а потом и другие группы, которые будут действовать в Адутишских лесах близ Швенчониса. Этот каскад взрывов создаст неразбериху на железной дороге и перекроет вообще все движение поездов по этой линии железных дорог. Ну как Тебе мой план боевых действий нравится -- спросил Урбанавичус у Марите.
- Это гениально, Бронюс, спасибо тебе за то, что ты такое придумал. Так и будем действовать, - сказала она, вставая, а затем, подняв вверх кулак, произнесла:
- Прощай, командир, расстаемся ведь не надолго Но пасаран!
Так и расстались они с Бронюсом перед последним ее походом. Думали ненадолго, а оказалось -- навсегда...
Летом 1943 года фашисты активизировали свои действия на всех российских фронтах. Они день и ночь скрытно по железным дорогам подтягивали свою боевую технику и личный состав к линии фронта, как на Курской дуге, так и в район Западного и Северо-Восточного фронтов. И большая доля поездов, перевозивших личный состав и военную технику шла и через Литву по железнодорожной линии: Варшава -- Вильнюс -- Ленинград. Их нужно было как-то остановить. Такое задание для партизан и было дано из "Центра". Поэтому все группы подрывников партизанского отряда "Вильнюс", имени Костаса Калинаускаса, и были отправлены в эти заповедные и глухие места почти на месяц для многочисленных подрывов военных поездов на железнодорожной линии, проходившей через маленькую и невзрачную станцию Дукштас...
И 8 июня здесь, на железной дороге, прогремел первый взрыв -- сошел с рельсов и был почти полностью уничтожен состав, везший немецких солдат и их боевую технику на Западный фронт. Этот подрыв был совершен группой партизан под руководством Марите Мельникайте. А потом взрывы начали греметь и на других участках этого пути. Там, южнее Дукштаса стали действовать группы партизан, разделенные и ушедшие в те места вместе с Урбанавичусом.
Марите же с пятью членами своей группы ушла на Север от Дукштаса. Партизаны не сидели долго на одном месте, они постоянно передвигались. Совершив подрыв в одном районе железной дороги, они уходили дальше, вглубь лесов, и затем, выйдя вновь к ней в другом месте, подрывали ее там. Таким образом, никакие карательные отряды немецких войск не могли за ними угнаться. Но в этих долгих походах таяли и силы, и боевые запасы самих партизан. А возвращаться назад в лагерь партизан, чтобы их пополнить было далеко не безопасно... | proza_ru |
В руках дрожь -- твоё прикосновение
вводит меня в ничто.
Тело дрожит: твоё дыхание
по шее бежит.
Глаза в потолок; никто с тобою
нас не слышит,
И в этом мире мы с тобой
как одно.
Трепещет что-то там внутри,
На "раз-два-три" с тобою
мы летим,
Сквозь всё живое, неживое
давай сбежим
И не узнаем сути на краю земли.
Ты помолчи,
Молчи, но не кричи:
Живи,
Темно всегда в ночи.
С рассветом выйду из тени,
И ты узнаешь, кто там впереди. | stihi_ru |
Грехи, по большому счёту, явный,
но необходимый, рудимент нашего сознания.
Ибо ни один волос не упадёт без веления Божьего. | stihi_ru |
Мне знакомы эти страсти -
покопаться в сундуке,
вот бывают же напасти,
как сундук на чердаке.
В сундуке моём картинки,
их под крышкою не счесть,
на картинках без запинки
можно надписи прочесть.
В сундуке моём волшебном,
много тряпочек и лент,
с умиленьем вдохновенным
разберу ассортимент
Там есть кукла, звать Терёшка,
кукла-мальчик,- битый нос,
положил в мои ладошки
мне когда-то Дед Мороз.
Я с Терёшкой засыпала,
котик рядом песни пел,
девочкой была тогда я,
но ребёнок повзрослел... | stihi_ru |
Иная вселенная где-то внутри.
По'лно гадать, приоткрой и смотри!
Бренное тело - футляр, оболочка.
Зрачок - это жизнь, а не чёрная точка.
Радужка - озеро, жерло вулкана
Без деформации, сколов, изъяна.
Топаз, изумруд, бирюза и сапфир -
В каждой бескрайний непознанный мир.
Трепет души, неуёмный пожар,
Шифр сознания, принятый дар,
Едкость, безумие и чистота,
Жалость, тщеславие и пустота,
Импульс страстей, беспокойство, тревога,
Прищур лукавого, таинство Бога,
Зависть и щедрость, покой и астрал -
Всё это есть в нашей паре зеркал.
23.06.2017 | stihi_ru |
Махать лопатой может каждый,
А с ложкой - навыки нужны.
Работать ей сложнее дважды
В процессе хлопотном, еды.
Расчёт пропорций, траекторий,
Прикидка силы и угла,
Работа в шахте - санаторий,
В сравнении этого труда!
Так слава тем, кто на обеде!
Пусть аппетит поможет вам
Придти к намеченной победе -
К набитым пищей животам! | stihi_ru |
Где-то в каком-то краю, с двух сторон широкой реки в двух поселках жили люди. Жили они там много лет, и все у них было как будто поровну. И река одна и та же, и земля плодородная, и леса с ягодами и грибами, и заботы похожие -- как детей вырастить, как дом построить и сад посадить. Но только вот жили они по-разному.
В поселке с левой стороны реки люди были веселые и жизнерадостные. Они часто улыбались и смеялись, и потому горести обходили их стороной, а если когда-либо и случались, то все же легче переживались. Да и небо над этим поселком почти всегда было светлое и солнечное.
В другом же поселке на правой стороне реки люди почему-то всегда были мрачные и никогда не улыбались. Похоже, они совсем забыли, что это такое -- улыбаться. Люди часто плакались друг другу о своих неудачах и горестях, а потому еще хуже переживали их. Все горести, которые на самом деле, может быть, и не были такими страшными, переносились ими с трудом. И не было этим невзгодам и горестям ни конца, ни края. От бесконечных волнений и переживаний даже небо над поселком не переставало плакать и почти всегда было затянуто тучами.
Наверное, так бы и жили эти несчастные люди в хмуром и безрадостном поселке и по сей день, если б не произошел один замечательный случай. Дело в том, что в веселом и жизнерадостном поселке на левой стороне реки было столько улыбок, что они уже не помещались на всех лицах, а летали по воздуху, как бабочки. Но вполне понятно, что каждой улыбке хочется поселиться на каком-то лице и принести радость его обладателю. Вот и стали такие "бесхозные" улыбки улетать из поселка, чтобы поискать себе нового хозяина.
Как-то одна из улыбок, самая смелая и сильная, перелетела через реку и оказалась в "невеселом" поселке. Но как она ни старалась приклеиться к какому-нибудь хмурому лицу, у нее из этого ничего не получалось. Люди смахивали ее с лиц, как нечто лишнее и неразумное. От такой неудачи Улыбка так расстроилась, что сама чуть не заплакала, но вовремя спохватилась. Ведь она-то как-никак Улыбка и должна быть всегда веселой и радостной!
"Бесхозная" Улыбка хотела уже улететь из этого нерадостного поселка назад, как вдруг увидела маленького мальчика с совочком, ловящего бабочек в саду. Решила Улыбка поиграть с ним. И случайно угодила к нему в сети. Мальчик обрадовался и радостно ... улыбнулся!
Потом он побежал домой, улыбаясь и весело крича что-то своей маме. А мама, увидев своего улыбающегося малыша, сама тут же улыбнулась ему в ответ! И побежала Улыбка от одного лица к другому. Вскоре весь хмурый доселе поселок стал улыбчивым и веселым, как и его сосед. Небо над ним просветлело, а жизнь стала радостнее.
Вот так яркая и живая Улыбка одного малыша спасла от хмурости и мрачности жизни многих людей.
18.03.08
p.s. читайте мои сказки и рассказы на http://domarenok-t.narod.ru | proza_ru |
Не судите любовь, неподсудна она,
Ведь любовь к нам от Бога на землю пришла,
Дар достойный небес, неподвластный уму,
Сколько в мире сердец у любви той в плену,
Для любви лишь закон, души нам зажигать,
Чтоб сердца в нас пылали, опять и опять,
И когда ей прийти, и кого выбирать,
Эту истину нам никогда не узнать..... | stihi_ru |
Я скучаю с марта до полтретьего,
А потом случается весна.
Вот приехал. Что же ты не встретила
И не делай вид -- удивлена.
Не поверю я, что не поверила --
Я ж звонил, конкретику назвал.
"Сивого" приемлю, но за "мерина" --
Это подвыванье поддувал.
Холодно, однако, в вашем Вартовске.
А у нас там яблони вовсю.
Ну при чём тут, "поезжай к экваторским"
Хоть, признаться, я немножко ссю --
Отморожу тут у вас я нос, поди --
Будет любопытная дыра.
Слушай, не нуди ты своё "господи",
Гвоздодёром нерв не выдирай.
И уже пора давно привыкнуть бы --
Час прошёл как мы почти семья.
Свет погашен, штепсели повыткнуты,
Можешь говорить: -- "Осеменяй".
---------------- | stihi_ru |
Мы можем откровенно и не очень...
Давай поговорим с тобою по душам:
Зачем ко мне приходишь часто ночью-
Мы всё решили.Больше нечего решать.
Давай поговорим ещё,закроем тему,
Ведь больше Ни-че-го Не изменить-
Ты там не с той,я здесь теперь не с теми,
ПорвАлась нас связующая нить.
Сменил закат хмельные наши ночи,
Теперь мы обнимаем не друг друга,
И память не тревожит,не морочит,
Не водит,словно лесовик по кругу.
И сны мои прошу покинуть срочно,
И телефонить перестань без толку,
Оставь в покое дни мои и ночи,
А то я сплю,как-будто на иголках...
И перестань будить меня ночами,
Не тарабань по подоконнику дождём.
Я вырастила крылья за плечами.
Здесь спит Любовь...устало...
Утра ждёт. | stihi_ru |
Я искала замену тебе,
но любовь не приемлет замены,
значит, было угодно судьбе,
чтоб она уподобилась плену.
Были встречи на долгом пути,
было много дорог и тропинок.
Предназначено, видно, идти,
как идет в одиночестве инок.
Жизнь прошла и в душе пустота,
и не надо к чему-то стремиться.
А любовь и сложна, и проста
и не Феникс, чтоб вновь возродиться.
Так и кончился плен. Как река,
я бегу своевольным потоком.
Иногда лишь, как вздох ветерка,
возвращаюсь к забытым истокам. | stihi_ru |
И так мягка постель...
Как на исходе лет...
И той любви отель...
Весной и не одет...
Давно затерян след...
Прошлое, прости...
На диване плед...
Огрызками души...
Прошлому - пожар...
Прошлому - сгореть...
Памяти тот дар...
Вспомнить и запеть...
Чтоб потом любить...
Чтоб любви и зреть...
А любовь и пить...
Как совести гореть...
Лишь по сердцу бьёт...
Кто ненависть вьёт...
Для души та плеть..
Для свободы сеть...
Так мягка постель...
Любовная купель...
И той любви отель...
Весны моей капель...
Сергей Скворцов-Апшеронский | stihi_ru |